Эхо Севера

Глава 1

Свое имя – Эхо – я получила в честь мамы. Она умерла во время родов. Отец взял тогда меня на руки и сказал, что чувствует внутри меня эхо бьющегося сердца мамы.

В ее смерти отец меня не винил, нет, но очень часто предавался грусти. У него на руках оказались двое детей – я и мой старший брат Родя. Отцу приходилось кормить и растить нас одному, без помощи темноволосой жизнерадостной жены, которая никогда уже не вернется домой.

Впрочем, с этими трудностями отец охотно справлялся. Он предоставил мне полную свободу, за что я горячо любила и его, и брата. Мне разрешали летом бегать босиком, играть с гончими собаками местного кузнеца, пропускать, если очень хочется, занятия в школе и рыбачить вместе с Родей на озере.

Нет, не подумайте, будто отец хотел, чтобы я оставалась невеждой. Он сам довольно терпеливо учил меня очень многому, знакомил по вечерам со своими книгами. Читал, задавал вопросы, сам охотно отвечал на мои. Пожалуй, счастливее я и быть не могла. Маму я никогда не знала, поэтому отец и Родя были для меня всем миром.

А потом мой мир внезапно изменился.

Это случилось летом, когда мне исполнилось семь. Наш городок стоял на краю леса, и тот год выдался особенно неудачным для местных фермеров – на овец и даже на крупный рогатый скот стали нападать приходившие из леса волки. Тогда старик Тинкер расставил повсюду вокруг городка капканы, а мой отец строго-настрого наказал мне внимательно смотреть под ноги. «Попадешь в такой капкан, и тебя может пополам разорвать, а что же я буду делать без тебя, голубка моя?»

Я торжественно обещала ему, что буду осторожна.

Но вот однажды я возвращалась с соседнего луга, где собирала полевые цветы. Брела в вышитой, испачканной теперь до колен, юбке, забыв где-то среди колышущейся травы свой платок, и вдруг услышала режущий уши звук – так могло кричать лишь животное, испытывающее мучительную боль. Я замерла на месте, выронив из рук цветы. Стон повторился, и я со всех ног бросилась в его сторону.

Когда я завернула за угол, передо мной предстал огромный белый волк, попавший в стальной капкан, прикованный к столбу изгороди.

Я застыла, глядя на волка, а он внимательно посмотрел на меня, будто забыв на время про свою мучительную боль.

И тут у меня возникло очень странное ощущение. Показалось, что волк не просто смотрит на меня, а видит меня насквозь, словно ищет что-то в самой глубине моей души. Наверное, следовало испугаться, но мне не было страшно. Напротив, меня вдруг потянуло к этому волку. Как будто между нами возникла невидимая связь.

Затем, опустив взгляд, я увидела алую кровь. Она покрывала белую шерсть в том месте, где капкан впился в заднюю левую лапу волка.

Что ж, я была смелой. И довольно глупой.

Не раздумывая, я бросилась помогать волку.

Опустившись на колени прямо в грязь рядом с ним, я осторожно прикоснулась к волку. Моя маленькая ладонь буквально утонула в белой шерсти – она оказалась мягче всего на свете. Даже мягче, чем бархатная подушка на любимом отцовском кресле. Не знаю почему, но я чувствовала, что поступаю правильно, пытаясь помочь волку. Мне казалось, что сейчас нет ничего важнее, чем освободить его.

Глубоко вдохнув, я схватилась за края стальных челюстей капкана и потянула их в стороны.

Разжать их не вышло, в моих руках они и на сантиметр не приоткрылись. Все, что удалось, так это слегка сдвинуть капкан на раненой лапе волка, причинив ему еще больше боли. Волк зарычал, резко отскочил от меня, оскалил зубы. Шерсть поднялась дыбом у него на загривке. Я выпустила из рук скользкий от волчьей крови капкан, челюсти которого продолжали сжиматься все сильнее, грозя вскоре добраться до самой кости.

С каждой секундой волк становился все неистовее. Я принялась голыми руками рыть и отбрасывать грязь возле кола, к которому металлической цепью был прикреплен капкан.

Кол зашатался, ослаб. Волк в последний раз отчаянно рванулся и вытащил его из земли. Еще мгновение меня переполняли радость и торжество, но в следующую секунду…

В следующую секунду на меня стремительно ринулось размытое белое пятно. Зазвенела цепь. Прыгнувший волк снежной лавиной обрушился на мое тело. Я едва успела испугаться, как на меня уже рухнула немыслимая, непосильная тяжесть, а затем… А затем все погрузилось во тьму.

Темнота и невыносимая, ослепляющая боль.

Придавивший меня груз исчез, но что-то мокрое, жуткое заполонило мой взгляд. Весь мир вокруг виделся теперь искаженным и размытым. Это испугало меня даже сильнее, чем окружавшая до этого тьма. Внутри пульсировала боль. Она обжигала раскаленными углями мою грудь, плечи, лицо.

Кто-то кричал. До меня не сразу дошло, что это кричу я сама.

Затем я, судя по всему, потеряла сознание, потому что, когда я вновь пришла в себя и открыла глаза, надо мной склонился отец. Его тело казалось искаженным и странным. Небо окрасилось оранжевым предвечерним светом. Было слышно, как в лесу щебечут птицы. Голова у меня кружилась, лицо и грудь как-то странно онемели, а один глаз опух и заплыл. Единственную боль доставляли мелкие камешки, забившиеся мне под ногти вместе с грязью, когда я пыталась вытащить кол из земли.

– Давай отнесем ее в дом, – услышала я чей-то голос. – С ней все будет в порядке, Питер, она сильная.

Питер – это мой отец. А голос… Да, это был голос старика Тинкера. Очевидно, он пошел проверять свои капканы, а вместо этого нашел меня. Отец подхватил меня на руки, и я снова потеряла сознание.

Очнувшись в следующий раз, я попыталась открыть глаза, но не смогла. Что-то толстое и душное облепило мне лицо.

– Папа! – крикнула я. – Папа!

Я попыталась сесть, дернулась и кубарем покатилась на пол. В следующую секунду рядом со мной уже был мой отец. Он начал осторожно поднимать меня и укладывать обратно в постель, успокаивая и приговаривая.

– Это всего лишь бинты, пташка, лишь бинты. Мы вскоре их снимем, а сейчас не волнуйся. Тише, тише, все хорошо.

Я прижалась к отцу, он поцеловал меня в лоб и начал тихо напевать колыбельную.

Позднее – я затрудняюсь сказать, сколько времени прошло, – сняли повязку с моего глаза. С одного. Правого. Смотреть одним глазом было неудобно, но все-таки лучше, чем ничего не видеть вообще. Я безвылазно просидела тогда много недель дома, в своей комнате, наблюдая сквозь маленькое окно за тем, как летняя зелень сменяется красно-коричневыми красками осени.

Вскоре к нам явилась сразу целая куча врачей – я никак не могла понять, зачем их так много – и подкралась к двери отцовского кабинета, чтобы подслушать их разговор. До меня долетели отдельные обрывки фраз: «…никогда полностью не восстановится…», «…порезы оказались слишком глубокими…», «…возможность инфекции…» и «…повезло, что она вообще не ослепла…».

И вот в один из дней в самом начале зимы, когда над нашим городком порхал на ветру первый снежок, пришел доктор, чтобы снять повязку с левой стороны лица. Отец внимательно следил за тем, как доктор разматывает бинты. Я сама затаила дыхание. Заметив на лице отца выражение ужаса и шока, я, пожалуй, впервые подумала – случившееся со мной, возможно, никогда уже нельзя будет исправить.

– Прикрой свой правый глаз, – сказал мне доктор. – Открой левый глаз. Ты можешь им видеть?

Я прикрыла ладонью правый глаз и открыла левый. Свет с непривычки показался мне очень ярким, однако видеть я могла, и утвердительно кивнула.

Доктор облегченно выдохнул.

Стоявший до этого неподвижно отец вздрогнул, выражение ужаса на его лице растаяло и сменилось растерянностью, которая заставляла меня нервничать.

– Может быть, вы что-то сможете рекомендовать… – начал он и замолчал, беспомощно глядя на доктора.

– Нет, если только Господь не даст ей новую кожу, – сказал доктор. Я думаю, он хотел пошутить, только ничего у него не вышло. Мой отец даже не улыбнулся.

Я проскользнула мимо них и прошла по коридору в комнату, которая когда-то была общей спальней отца и мамы. Здесь до сих пор сохранился ее туалетный столик из красного дерева с большим зеркалом. Я приблизилась к нему и заглянула в зеркало.

Всю левую сторону лица сверху вниз, ото лба до самого подбородка пересекали четыре глубоких неровных шрама – следы волчьих когтей. Нижнее веко на моем левом глазу было оттянуто вниз, а левые уголки губ, напротив, вздернулись вверх.

Я уныло смотрела на свое отражение, то прикрывая ладонью левую сторону лица, то вновь открывая ее, чтобы сравнить с нетронутой, гладкой правой половиной.

Затем я опустила руку и обернулась, услышав шаги отца.

Он смотрел на меня, стоя на пороге спальни.

– Ну-ну, все не так уж плохо, мой маленький ягненочек, – сказал отец. – Шрамы исчезнут… со временем.

Отец старался успокоить меня, но глаза у него оставались грустными. Затем он подошел ближе, прижал меня к себе, и я долго плакала, уткнувшись ему в шею, а он тоже всхлипывал и гладил меня по волосам.

У моего отца в нашем городке был книжный магазин, которым он очень гордился – зеленая дверь, медный колокольчик над ней и большая витрина с резными деревянными ставнями.

– Это, конечно, не бог весть что, – частенько повторял папа, – но на жизнь заработать можно.

На витринном окне большими красными буквами было написано: «Питер Алкаев, книготорговец». Именно с помощью этой витрины я впервые научилась писать свою фамилию.

Следующим летом отец продал наш старый дом, и мы вместе с ним и братом Родей переехали в квартиру на втором этаже книжного магазина. Здесь у меня была маленькая, но своя комната с выходившим на улицу окошком и под рукой находились все книги, которые хотелось прочитать.

Со временем, когда я стала старше, мои шрамы на лице побледнели, но до конца не исчезли. Кстати, я очень рано узнала, что в старых волшебных сказках злодеи всегда были уродливыми и покрытыми шрамами, а положительные героини – красавицами и, разумеется, без всяких шрамов и тому подобных недостатков. Что ж, красавицей я, пожалуй, не была, но хорошей оставаться мне очень хотелось, и в результате спустя какое-то время я вообще перестала читать эти сказки.

Жители нашего городка меня сторонились. Одноклассники крестились, когда я проходила мимо, а то и открыто насмехались. Твердили, что дьявол забрал мое лицо и когда-нибудь вернется за всем остальным. А еще они говорили, что дьявол не пометил бы меня так, если бы я уже не принадлежала ему. Однажды во время обеда я попыталась подсесть к одной девушке по имени Сара. Она, как и я, очень любила читать, и рядом с ней постоянно оказывалась какая-нибудь толстая книга, которую она при каждом удобном случае раскрывала, чтобы уткнуться в нее носом. Книги у Сары были разными – исторические хроники, сборники стихов, научные исследования. Одним словом, я решила, что любовь к чтению дает мне право на дружбу с Сарой, но она плюнула мне в лицо, а потом и камнями еще закидала.

В ее собственной волшебной сказке я была монстром, а она сама героиней.

После этого я навсегда оставила попытки сдружиться с кем-либо.

Однажды я забрела в аптеку и за два серебряных пенни купила баночку крема, потому что владелец аптеки клятвенно заверял меня, будто к концу месяца мои шрамы бесследно исчезнут.

Разумеется, никуда они не исчезли. Родя нашел меня горько рыдающей в своей комнате, и я рассказала ему о произошедшем. Брат начал шутить насчет аптекарей и их снадобий и продолжал до тех пор, пока я не успокоилась и не начала улыбаться. Однако чувствовать себя дурой я при этом не перестала. Пустую баночку из-под чудо-крема я закопала на клочке земли за книжным магазином – он предназначался для небольшого садика. Но там никто никогда ничего не сажал, и этот уголок густо зарос травой и какими-то сорными кустами. Отцу о той своей покупке я не сказала ни слова.

К тому времени когда мне исполнилось пятнадцать лет, я успела прочитать почти все книги в нашем магазине, и отец официально принял меня к себе на работу в качестве помощницы. «Лицо у нее такое, что может испугать даже дьявола, который ее создал, – подслушала я как-то раз в разговоре двух наших покупателей, – но будь я проклят, если она не знает наизусть всю классику и не может любому подсказать, какую лучше книжку выбрать». Это была одна из самых добрых реплик в мой адрес. Гораздо менее приятных слов о себе доводилось слышать намного, намного больше.

Я все сильнее замыкалась в себе, погружаясь с головой в работу. Следила за порядком на книжных полках, заворачивала в бумагу приобретенные книги и тетради, писала письма к книготорговцам из ближайшего большого города, когда нужно было заказать какой-нибудь редкий фолиант для нашего покупателя. Вела бухгалтерские книги, а когда торговля шла слишком вяло, поднималась на второй этаж и наводила блеск в наших жилых комнатах.

Да, я все время была чем-нибудь занята. Старалась убедить себя в том, что довольна своей жизнью. Однако несмотря на постоянные попытки, мне не удавалось избавиться от щемящего чувства одиночества. Не удавалось похоронить его в памяти так же легко, как я похоронила в свое время пустую баночку из-под крема на том заброшенном клочке земли, где должен был шуметь сад.

Глава 2

За несколько месяцев до моего шестнадцатилетия мой мир вновь резко изменился.

Зима была в самом разгаре, снег налипал на витрину нашего магазина, заносил камни на булыжной мостовой. От холода у меня начали замерзать пальцы на ногах – не спасали даже теплые валенки, – и я пораньше закрыла магазин. Затем поднялась наверх, захватив с собой пару книг по анатомии. Эта наука была тогда самой последней моей страстью – я каждый день часами читала медицинские статьи и изучала рисунки к ним.

Оказавшись в нашей квартире, я первым делом закрыла все ставни на окнах, зажгла лампы, подбросила угля в камин, чтобы в нем разгорелось жаркое алое пламя. Приготовила говядину с тушеной капустой, сварила лапшу, поставила кипятиться самовар. При этом каждую свободную минуту я ныряла в свою книгу и, стараясь не капнуть случайно чем-нибудь на ее страницы, читала статью об анатомическом устройстве сердца.

Я ждала отца и Родю. Они должны были появиться с минуты на минуту. Хотя Родя уже шесть месяцев был в учениках у часовых дел мастера в нашем городке, к ужину он всегда возвращался домой. Отец же сегодня с самого утра отправился по каким-то своим таинственным делам, о которых ничего не рассказывал. Мне хотелось надеяться, что снегопад не слишком надолго задержит отца и Родю. Продолжая читать, я постоянно прислушивалась, чтобы уловить звук их шагов на лестнице.

Первым пришел Родя – потопал перед дверью, отряхивая налипший на его толстые башмаки снег; скинул пальто и встряхнул головой, на которой уже таяли снежинки. Я показала рукой, чтобы он садился в свое любимое кресло возле камина, налила заварки в чашку, разбавила кипятком из самовара и протянула брату. Затем приготовила чашку чая для себя и устроилась с ней на потертом диване рядом с Родей. Мы ждали, когда придет отец, чтобы вместе съесть говядину с лапшой и капустой.

– Знаешь, – заметил Родя, прихлебывая чай. – Не думаю, что наш отец сегодня вечером придет домой.

– С чего ты это взял? – посмотрела я на брата. – Тебе известно, где он был сегодня?

– Известно, – усмехнулся он, глядя на меня поверх своей чашки. – У Донии.

Я непонимающе уставилась на Родю. Дония была вдовой пекаря, и после его смерти взяла пекарню в свои руки, но я не понимаю, каким образом это могло быть связано с нашим отцом.

– О, господи, сестра! Ты что, не слушаешь, о чем болтают во всем городке?

Я посмотрела прямо в темные глаза Роди и нахмурилась. Нет, никто из наших посетителей не разговаривал со мной достаточно долго, чтобы поделиться какими-то слухами или сплетнями.

– Мне ничего не известно, Родя, – покачала я головой. – Просто скажи мне.

– Папа влюблен в нее.

– Что?

Я выронила чашку и вскрикнула, когда горячая жидкость обожгла мне пальцы.

Родя рассмеялся, отставил свою чашку и опустился на колени рядом со мной, чтобы помочь собрать с пола осколки.

– Мамы давно нет, сестренка, и папа заслуживает снова получить кусочек своего счастья. И я не смогу оставаться рядом с ним всегда, да и ты тоже. Разве тебе не станет легче, если ты будешь знать, что после нашего отъезда рядом с папой останется женщина, которая сможет позаботиться о нем?

Я собрала осколки чашки в передник и выбежала из комнаты, чтобы выбросить их в мусорное ведро. Выбежала, чтобы только не отвечать на вопрос брата. Однако, вернувшись, я увидела, что Родя по-прежнему сидит на своем месте у камина и пристально смотрит на меня.

– Да, ты не останешься здесь навсегда, – медленно повторил он, словно прочитав мои мысли, и у меня от его слов сжалось горло.

– Но у меня нет никаких вариантов, Родя, – ответила я. – И никогда не было.

– Но, Эхо…

– Давай ужинать, – перебила я его. – Раз уж папа все равно не придет.

Я подала ужин, и мы с братом молча съели его. Я уставилась на огонь, ненавидя саму себя. Лапша показалась мне переваренной, говядина пересушенной, а капуста слишком кислой.

Закончив с ужином, брат взял со стола одну из моих книг про сердце – я успела прочитать ее больше чем наполовину.

– Ты могла бы отправиться в город, чтобы поступить в университет, – сказал он. – Ты очень умная. Намного умнее меня, а может, даже и папы.

– Они не принимают девушек в университет, – отрезала я.

– Начинают принимать, – возразил Родя. – И тебя они возьмут. Почему бы тебе не написать им?

Какое-то время во мне боролись гнев и надежда. В итоге победил гнев, который выплеснулся наружу.

– И что дальше, Родя? – спросила я. – Поступить в университет и жить потом в городе, где все будут проклинать меня, когда я прохожу мимо? Креститься, дразнить и… даже швыряться камнями?

– Нет! – пылко ответил брат. – Поступить в университет и жить в городе, где все восхищаются твоим умом. Где все увидят и поймут, какая ты на самом деле.

Ответить Роде я не успела, потому что в этот момент домой все-таки возвратился отец. Борода у него была перепачкана мукой и пахла корицей, но это было ничто по сравнению с новостью, ошеломившей нас, – весной он собирался жениться.

– Я купил дом, – сказал мне отец на следующее утро. Сам он сидел в это время, сияя как медный таз, над чашкой чая. Я заворачивала в бумагу стопку книг, чтобы отправить их заказчику в город.

– Дом? – удивилась я.

– Для Донии, – ответил отец. – Она столько лет прожила в тесных комнатках над своей пекарней, что вряд ли будет рада сменить их на нашу крохотную квартирку. Я надеялся, что ты поможешь мне привести новое жилище в порядок. Вот уж будет сюрприз для нее!

В этот день мы закрыли магазин раньше, чем обычно, оделись потеплее и поплелись по глубокому вчерашнему снегу за четыре километра к северу от нашего городка. Дом, который купил отец, примостился на опушке у самого леса и был окружен забором. Это был деревянный коттедж с каменной трубой, резными деревянными карнизами на крыше и узорчатыми ставнями. Состояние жилища оказалось весьма плачевным – стекла в окнах разбиты, краска на стенах облупилась, ставни провисли на ржавых петлях.

– Не спеши судить об этом доме по внешнему виду, – сказал отец. – Постарайся почувствовать его душу.

Он вытащил из кармана ключ и отпер входную дверь.

Мы вошли внутрь и медленно двинулись по скрипучим половицам, усыпанным грязью и залетевшими в разбитые окна листьями. Порванные обои клочьями свисали со стен, ковер перед мертвым, холодным очагом был потертым и грязным, однако мой отец оказался прав – у этого дома чувствовалось большое сердце.

Отец взял меня за руку – так он не держал меня с самого детства – и неспеша повел меня через весь дом. Показал мне общую комнату, гостиную, кухню, затем две спальни с отдельным туалетом на втором этаже. Поднявшись еще по одному пролету скрипучей лестницы, мы оказались в прелестной мансардной комнате с наклонным потолком и большим окном, из которого открывался вид на лес. Разумеется, комната находилась в таком же плачевном состоянии, что и весь дом, но при этом у меня появилось ощущение, что здесь никто никогда не жил.

Мне сразу понравилась эта комната. Очень.

– Комната будет твоей, если она тебе нравится, – сказал мне отец. – Не думаю, что Донии захочется слишком часто карабкаться по лестнице сюда, наверх.

Я обняла отца, зная, что он выбрал эту комнату специально для меня.

Мы спустились с мансарды на первый этаж, и я спросила:

– Мы действительно можем позволить себе этот дом, папа?

– Сегодня утром я уже подписал купчую на него, – улыбнулся отец.

Подписать купчую мало, нужно еще и оплатить ее, но, мысленно прикинув наши возможности, я решила, что если мы слегка прижмемся здесь, немного поднажмем там, то, пожалуй, сможем накопить достаточно денег.

Домой мы возвращались уже в сгущающихся сумерках, обсуждая по дороге, что нужно будет сделать, чтобы коттедж возле леса стал пригодным для жизни. Вновь пошел снег, но я не чувствовала холода, согретая отцовской любовью. Я знала, что лишить меня этой любви не сможет никто – никакой мачехе на свете это не под силу.

Несколько недель мы, сменяя друг друга, работали в доме – в основном я и отец, Родя помогал нам лишь время от времени – и вот, наконец, коттедж был готов для показа Донии. Родя отпросился у своего часовщика, и мы втроем сидели в нашем книжном магазине. Не скрою, я довольно сильно нервничала, ведь мне сейчас предстояло, по сути, впервые по-настоящему встретиться со своей мачехой. До этого я несколько раз приглашала ее к нам на ужин, но Дония то ли не хотела прийти, то ли не могла – занятая продажей своей пекарни для уплаты долгов ее покойного мужа.

Наконец она буквально влетела к нам в магазин – яркая, шумная, в дорогой распахнутой шубе, под которой виднелся расшитый золотой нитью сарафан. Высокая, широкоплечая, с сильными от многолетней работы с тестом руками и румяными щеками она показалась мне похожей на большую белую медведицу.

Дония поздоровалась с моим отцом и братом, а затем направилась ко мне, приветственно распахнув свои руки.

– Эхо, дорогая! – она осторожно, едва прикасаясь, обняла меня и так же фальшиво изобразила поцелуй, почмокав воздух сначала возле моей правой щеки, потом возле левой. – Ну-ну, дай-ка мне взглянуть на тебя!

И тон у нее тоже был фальшивым, слишком уж оживленным. Она окинула меня взглядом, вначале слишком долго задержав его на моих шрамах, а затем довольно поспешно скользнув по ним еще раз.

– Эхо, дорогая! – еще наиграннее повторила она.

Отец напряженно наблюдал за нами, и я попыталась выдавить на своем лице улыбку, чтобы успокоить его.

– А теперь, быть может, пойдем и посмотрим дом? – предложила я.

Мы вышли из магазина и направились к лесу – отец с Донией впереди, мы с Родей за ними. Был воскресный день в конце зимы, и в воздухе уже начинало чувствоваться приближение весны с ее новыми ожиданиями и надеждами. Но на сердце у меня было неспокойно.

Мы поднялись на невысокий холм, с которого открывался вид на коттедж, и Дония ахнула от восторга.

– О, Питер, как чудесно!

Правда, ее радужное настроение исчезло, как только мы вошли в дом. Здесь Дония внимательно принялась рассматривать комнату за комнатой, не упуская ни единой детали. Особенно пристально ее взгляд задержался на сшитых мной занавесках и на ковре, который я купила у городской швеи и притащила сюда на себе. Следом за Донией мы поднялись на мансарду. На секунду я вдруг испугалась, что она захочет забрать эту комнату себе.

Но тут мне на помощь пришел отец.

– Я думаю, эта комната очень хорошо подойдет для Эхо, – сказал он. – А что ты на это скажешь, моя дорогая?

Дония обвела взглядом комнату – мою комнату! – и ответила, царственно поведя подбородком.

– Да, я тоже думаю, что эту комнату больше ни подо что не приспособить, слишком уж она неудобная. Конечно, Эхо может ее занять.

Я искоса взглянула на отца, и он весело подмигнул мне.

Затем мы вновь спустились на первый этаж, и втроем – отец, Родя и я остановились у камина, а Дония еще раз обошла всю комнату, после чего присоединилась к нам и сказала:

– Нормально, Питер. Годится!

Отец вздохнул с облегчением, и все улыбнулись.

– Конечно, нужно будет здесь кое-что подправить, не без этого. Занавески придется снять, они ужасные. И ковер обязательно заменить. Кроме того, нам понадобится мебель, – она подняла руку, не дав отцу перебить себя. – Нет-нет, Питер, не из твоей старой квартиры, а новая мебель. А еще новое постельное белье. Вот с этого и начнем – мебель, белье, ковры.

– И все? Больше ничего? – вопросительно посмотрел на нее отец.

– Нет, конечно, дорогой. Со временем мне понадобится хороший письменный стол и нужно будет сменить обои. Да, и еще пианино. Знаешь, я в детстве пела как птичка, не умолкая. И все эти годы мечтала о пианино…

– Обои новые, – мрачно прервала я ее.

– Прошу прощения, Эхо? – устремила на меня взгляд своих темных глаз Дония, и это «Прошу прощения» явно прозвучало у нее словно «Да как ты смеешь перечить мне?»

– Обои новые, – повторила я. – Я их сама выбирала. И знаю, где можно будет подобрать новые, когда у нас появятся на это деньги. А занавески… Я их тоже сама шила, думала, что с ними комната станет светлее. Очень жаль, что они вам не нравятся.

Дония нахмурилась. Ее неприязнь ко мне была настолько сильной, что, казалось, до нее можно дотронуться рукой. Впрочем, выплеснуться неприязни наружу Дония не дала, сдержала ее в себе и всего лишь заметила:

– Тебе нужно было вначале посоветоваться со мной. Эти занавески совсем не в моем вкусе.

– Хотя я уверен, что Дония очень высоко ценит твои усилия, – мягко вставил отец.

Женщина взглянула на него, потом снова на меня и неохотно процедила сквозь зубы.

– Да, разумеется, хотя эти усилия оказались напрасными. А теперь о мебели, Питер…

Тут она повернулась ко мне спиной, а Родя крепко взял меня за руку и потащил на улицу.

Мы с ним обогнули дом и уселись на заднем крыльце у черного входа. Я смотрела на клочок земли, где провела целый день, вытаскивая из земли колючие, упрямые стебли ежевики. Собираюсь сделать грядки, как только потеплеет, и посадить овощи. Если Дония, конечно, позволит.

Родя ободряюще толкнул меня плечом:

– Брось. Не обращай на нее внимания, Эхо. Она просто завидует – видит, как сильно к тебе привязан наш отец.

Я прикусила губу и, не отрываясь, смотрела в лес, отыскивая глазами среди голых черных ветвей первые искорки весенней зелени. В какой-то момент мне показалось, что среди деревьев мелькнуло что-то белое, сверкнули янтарные глаза. Но не успела я моргнуть, как все исчезло.

– Она ненавидит меня из-за моего лица, – сказала я.

– Неправда, – возразил Родя.

– Правда, правда, – я стащила с головы платок и закрыла глаза, подставив лицо ветру. Мои шрамы все еще иногда давали о себе знать. Ныли, особенно когда начинала меняться погода.

– Перестань так думать. По большому счету всем наплевать на твои шрамы.

– Мне не плевать, – вспыхнула я.

– Прекрати. Ты слишком умная, можно сказать – гениальная девушка, чтобы обращать внимание на дураков и тратить свою жизнь на обслуживание тупиц, которые забредают в наш магазин. Можешь, конечно, говорить что хочешь, но ты, Эхо Алкаева, совершенно необыкновенный человек. И была такой с самого рождения.

Я потянулась, чтобы коснуться пальцами шрамов, но Родя перехватил мою руку, снова положил ее мне на колени и негромко, но настойчиво попросил:

– Напиши в университет. Пожалуйста.

Я всмотрелась в родное, милое лицо Роди, и в сердце затеплилась надежда.

– Напишу, – ответила я. – Обещаю.

Глава 3

В тот день, когда наш отец женился на Донии, в мире уже царствовала весна. Ветви деревьев покрылись молоденькими зелеными листочками, а с вершин деревьев неслись громкие, ликующие птичьи трели. Так уж получилось, что день свадьбы совпал с моим шестнадцатым днем рождения – очевидно, отец забыл о нем, когда назначал дату, а позже, когда вспомнил об этом, изменить ее не позволила Дония.

Я поднялась очень рано, с треском открыла раму своего маленького оконца, впустив в комнату свежий воздух. Расчесала, а затем заплела свои волосы. Сегодня меня ждал новый сарафан из мягкой оранжевой парчи, расшитый на груди и по подолу золотой нитью. Его подарил мне отец, наотрез отказавшись при этом назвать цену. Новый сарафан я надела поверх белой блузки, которая нежно холодила своим воротничком мою шею, и тщательно застегнула его на все двадцать пять пуговок.

Я сунула ноги в валенки и вышла в коридор посмотреться в круглое настенное зеркало. Обычно я никогда не смотрюсь в зеркала, поэтому у меня даже в комнате своего зеркала не было. Однако сегодня выпал особенный день, и я довольно долго стояла, изучая отражение.

Из глубины зеркала на меня смотрели мои глаза, темно-синее эхо глаз мамы. У меня были такие же, как у нее, темные волосы. Шрамы на лице с годами побледнели, но, разумеется, не исчезли. Они продолжали натягивать кожу так, что казалось, будто я все время чему-то усмехаюсь. Впервые с тех пор, как с моего лица сняли бинты, я прикрыла ладонью левую его сторону и рассматривала правую половину, покрытую гладкой нежной кожей. Интересно, как бы сложилась жизнь, будь у меня лицо без шрамов? Если сильно сосредоточиться, то я, пожалуй, могла представить его таким – невредимым, нетронутым.

Затем я перенесла ладонь, прикрыв правую половину лица, и заставила себя смотреть на его левую сторону, изуродованную белыми неровными линиями. Правая сторона – такой я могла быть. Левая сторона – такая я есть. Есть, и буду. Всегда.

– Прекрасно выглядишь, Эхо.

Я вздрогнула, обернулась и увидела брата, наблюдающего за мной из открытой двери своей комнаты. Вот Родя действительно выглядел отлично – высокий, красивый, в новой, расшитой красными нитками рубашке. Волосы у него были аккуратно причесаны, начинавшая пробиваться на щеках щетина гладко выбрита.

Я опустила руку, постыдившись себя.

Вместе с братом мы отправились в новую деревянную церковь на краю городка, и по дороге я не могла не вспоминать недавно разрушенную старую церковь на вершине холма. Ту самую, где когда-то венчались наши родители – без гроша в кармане, но зато счастливые и пылко влюбленные. Я вспоминала об этом, и та давнишняя свадьба казалась мне гораздо более романтичной, чем сегодняшняя, в свежесрубленной церкви, где еще краска на стенах не до конца просохла.

Свадебная церемония прошла очень скромно. Дония выглядела просто замечательно в своем изысканном сверкающем платье и какой-то невероятно сложной вуали. Но я сосредоточила свое внимание не на своей мачехе, а на отце: наблюдала за тем, каким радостным стало его лицо, когда он увидел ее.

После венчания начался праздник. В нем принял участие, наверное, весь наш городок. Было угощение и танцы, и за всем этим быстро пролетело утро. Стремительно растаял и полдень. Родя пригласил меня потанцевать с ним, но я не захотела отвлекать его от других девушек, поэтому отошла в сторонку. Здесь я уселась на траве под большим развесистым деревом и потихоньку грызла песочное печенье, наблюдая за тем, как Родя флиртует с городскими девчонками и приглашает танцевать тех, кто ему особенно понравился.

Мимо меня проносились танцующие пары – струились, пролетая, легкие яркие юбки; быстро переступали ноги, отбивая каблуками ритм в такт со скрипкой старика Тинкера. Хотелось ли мне оказаться сейчас среди них? Конечно, хотелось! Только никому из парней я не была интересна. На этом празднике мне досталась роль уродливого серого облака, которое никто не хочет видеть на сияющем голубом небе.

Посидев еще немного, я тихонько ушла с праздника. Ушла, даже не пожелав всего доброго отцу и Донии в их начинавшийся медовый месяц. Я пыталась оправдать свое поведение тем, что устала и хочу побыть одна, но это не так. Просто достали до печенок мои любимые земляки своим перешептыванием и долгими холодными взглядами в мою сторону. Я чувствовала, что все глубже погружаюсь в омут одиночества и печали.

Когда я добралась до нашего домика у леса, день уже начинал клониться к вечеру. Я села на заднем крыльце и поджала колени к груди, стараясь не чувствовать себя совершенно забытой и никому не нужной.

Ветер играл моими волосами. В воздухе витал запах земли, дерева, травы и еще чего-то неуловимого – весны, наверное. Расстилавшийся передо мной лес был полон жизни, движения, птичьих голосов. Солнце уже уходило на запад и начинало сползать за горизонт. Внезапно я увидела мелькнувшую среди деревьев стремительную светлую тень. Еще секунда, и на самой границе леса появился громадный белый волк. Появился и взглянул прямо мне в глаза. Я готова была поклясться, что он узнал меня. В голове промелькнула дикая, шальная мысль: «А не тот ли это самый волк, которого я спасла от капкана много лет назад?» Я невольно поднялась на ноги и сделала шаг ему навстречу… Затем второй…

Волк не шевелился, не моргал. По-моему, даже не дышал, а только смотрел на меня. Не знаю, почему, но я совершенно не боялась этого белого зверя. Мне даже мысль такая в голову не приходила – бояться его. Затем я тоже замерла на месте, и мы – волк и я – не отрываясь, смотрели друг на друга. Этот взгляд длился, как мне показалось, целую вечность.

А потом у меня за спиной хрустнула ветка, волк резко повернулся и в мгновение ока исчез за деревьями.

Обернувшись, я увидела Родю. Он направлялся ко мне, засунув руки в карманы.

– Эхо, с тобой все в порядке? – спросил брат, тревожно сморщив свой лоб. – У тебя такой вид, будто ты только что с призраком столкнулась.

Я снова посмотрела в сторону леса, пытаясь взглядом отыскать волка, чувствуя, как бешено колотится у меня в груди сердце. Никакого волка я, само собой, не видела. Глубоко вдохнув, я попыталась изобразить улыбку:

– Все хорошо, Родя. Просто показалось, будто я что-то увидела в лесу, но это так… Ничего там не было, можешь мне поверить.

– Ну, если ты в этом уверена… – положил мне руку на плечо Родя. – В таком случае, пойдем внутрь, я хочу тебе кое-что показать.

Вслед за братом я вошла в дом. У меня навернулись на глаза слезы, когда я увидела, что он накрыл для меня на красном ковре перед камином торт и чай.

– С днем рождения, Эхо, – улыбаясь, сказал Родя.

Я крепко обняла его, а затем мы сели и съели весь торт до последней крошки и до последней капельки выпили чай. Родя разжег камин – что ни говори, а весенние ночи все еще оставались холодными. Затем брат опустил свою руку в карман, выудил оттуда что-то завернутое в ткань и протянул мне.

Я развернула ткань и от удивления раскрыла рот. На моей ладони лежали изящные часы на цепочке. Они были в позолоченном футляре с откидывающейся крышкой, на которой была выгравирована роза ветров. Часы мягко жужжали своими невидимыми колесиками и шестеренками.

– О, Родя, – восторженно вздохнула я.

– Нравится? Я сделал их для тебя. Сам сделал.

Не отрывая глаз от подарка, я только кивнула, не зная, что еще сказать. Вдруг я заметила, что стрелки на часах начинают вращаться все быстрее и быстрее, а затем они вздрогнули и резко остановились.

Я подняла голову и увидела, что Родя нахмурился.

– Раньше такого с ними никогда не случалось, – сказал он. – Мне очень жаль, Эхо. Ну, ничего, я отнесу их назад в мастерскую и починю для тебя.

– Нет-нет, я хотела бы оставить их у себя – хотя бы пока. Если честно, я никогда не слежу за временем.

– Ну, если так, тогда хорошо, – рассмеялся брат. – Починю их на следующей неделе. Ну-ка, – он зашел мне за спину и застегнул цепочку от часов на моей шее. Часики повисли теперь у меня на груди – маленькие, но тяжелые и холодные. Это чувствовалось даже сквозь плотную парчу сарафана. – Но самое интересное у них внутри. Смотри, – Родя нажал кнопочку сбоку от циферблата, и открылось окошечко. Внутри него оказался крошечный компас. Его стрелка указывала на север. – Вот. Теперь, куда бы ты ни пошла, не заблудишься и сможешь вернуться. Эта штуковина, по крайней мере, все еще работает.

Я крепко обняла брата за шею.

Он со смехом выпутался из моих объятий и спросил, написала ли я в университет. Когда я призналась, что нет, не написала, Родя вытащил из своей сумки чернила, перо и бумагу.

– Я так и думал, – сказал он. – Хорошо, давай вместе его напишем.

И мы, сидя прямо на красном ковре перед ярко горящим камином, сочинили это письмо. Уснувшая было во мне надежда ожила и раздулась, словно воздушный шарик.

Затем пролетели две блаженные недели, в течение которых я в основном была предоставлена самой себе – занималась книжным магазином, следила за доставкой мебели Донии, проверяла, чтобы эту мебель расставили в коттедже именно так, как хотелось моей мачехе.

А по вечерам, закончив с делами, я уходила в лес – так, чтобы меня не смогли заметить из дома. Но все-таки и не слишком далеко, потому что еще не так хорошо знала дорогу назад. Меня словно магнитом тянуло в лес. С этим лесом мое сердце связывала какая-то невидимая нить. А еще я постоянно думала о белом волке – не к нему ли был привязан второй кончик той самой нити? Я никак не могла забыть взгляд волка – такой осмысленный, понимающий, внимательный…

Вечером накануне дня, который отец и Дония наметили для переезда в новый дом, я снова оказалась в лесу. На этот раз я ушла дальше обычного. На полянке рос узловатый древний вяз со скрюченными, но все еще покрытыми листьями ветвями. Я присела под ним, чтобы слегка передохнуть. Когда я подняла голову, волк уже был на краю полянки, всего лишь шагах в десяти от меня. Его янтарные глаза светились, переливались золотистыми искорками, легкий ветерок шевелил белоснежные кончики шерсти. Слегка подволакивая заднюю лапу, волк подошел ближе, и теперь я чувствовала его запах – смесь горького дикого меда, густой травы и мокрой земли.

Как и прежде, совсем близко волк ко мне не подходил. Просто стоял и смотрел на меня.

– Кто ты? – прошептала я, и волк шевельнул ушами, услышав мой голос. Мне очень хотелось протянуть руку и погрузить ее, как тогда, в детстве, в густую мягкую шерсть. Но я сдержала свой порыв и оставалась неподвижной.

Лес быстро погружался в серебристую синеву сумерек. Откуда-то издалека долетел крик совы, послышался шум крыльев в сгущающейся темноте.

Волк склонил свою голову, словно приветствовал королеву, а затем вильнул хвостом и исчез в лесу, оставив меня онемело смотреть ему вслед.

Домой я возвратилась уже затемно. Звезды скрылись за деревьями и толстым слоем облаков, поэтому мне не удалось рассмотреть вьющийся над трубою дым.

Глава 4

Мой отец и Дония появились дома раньше, чем собирались, а вскоре следом за ними прикатила грохочущая телега с пианино.

– Свадебный подарок от твоего отца! – пояснила мне сияющая Дония, пока два могучих грузчика втаскивали пианино в дом.

Я была потрясена. Я не могла поверить, что отец смог позволить себе купить такой дорогой инструмент. Пианино заняло почти половину нашей маленькой гостиной, и оказалось очень красивой вещью – резные ножки, пюпитр, а на внутренней стороне крышки – яркая картина, изображающая летящих по голубому небу ангелов.

Дония немедленно уселась за пианино и начала играть, а я едва сдерживала себя, чтобы не фыркать – если моя мачеха и умела когда-то играть, то теперь начисто забыла, как это делается.

Когда Дония окончательно запуталась в клавишах, не в силах отыскать нужную ноту, отец подмигнул мне. Я с радостью подумала о том, что ближайшие несколько дней проведу в книжном магазине и не буду слышать этот концерт.

После переезда отца и Донии в коттедж Родя тоже постепенно перестал там бывать, зато часто заглядывал в книжный магазин и интересовался, не пришел ли мне ответ из университета. Он извинялся за то, что у него не хватает времени ходить в коттедж. А потом, в один из тех дней, когда быстроногая весна уже убегала, уступая свое место лету, брат признался мне, смущенно опустив голову:

– Знаешь, Эхо, я терпеть не могу эту женщину.

– Ну, не настолько уж она плохая, – рассмеялась я.

– Лгунья, – указал на меня пальцем брат, отчего я засмеялась еще громче, не в силах отрицать правды.

Проводить вечера в коттедже становилось все сложнее и для меня. Дония оказалась великолепной кухаркой, но очень уж любила готовить из самых дорогих и лучших продуктов, а я постоянно – но безуспешно – пыталась уговорить ее покупать что-нибудь подешевле.

В тех редких случаях, когда отца и Донии не было дома, я подсаживалась к пианино и понемногу осваивала его. Самостоятельно выучила одну из пьес, с которой никак не могла сладить Дония, а затем совершила большую ошибку, сыграв ее как-то вечером после ужина для своего отца.

В нескольких нотах я ошиблась, однако в целом, по-моему, получилось очень даже здорово. Мне показалось, что отец остался мной доволен. А вот Дония буквально взбесилась.

– Что-то не припоминаю, чтобы я разрешала тебе прикасаться к инструменту! – Она подбежала к пианино и яростно захлопнула крышку над клавишами. Я едва успела убрать свои пальцы, чтобы она их не прищемила.

Сидя на вращающемся круглом стульчике, я постаралась успокоиться и не дать своей ненависти вырваться наружу.

– Простите, мачеха, – миролюбиво сказала я. – Вы так любите музыку… Я думала, вам приятно будет узнать, что я стремлюсь походить на вас.

Мой отец поднялся на ноги и подошел к нам:

– Дония, дорогая, по-моему, нет ничего плохого в том, что Эхо пробует научиться играть на фортепиано. Я думаю даже, что ты могла бы позаниматься с ней?

– Об этом и речи быть не может! – вспыхнула мачеха. – Ты слышал, как она запиналась и путалась в нотах? Слышал? У нее мозгов не хватит музыкой заниматься!

Я встала с крутящегося стульчика, направилась к двери и сказала, обернувшись возле нее.

– Я не буду учиться музыке. Это будет намного приятнее, чем слышать вашу бездарную игру.

Затем я поднялась в свою комнату, открыла статью о том, как следует обрабатывать и забинтовывать раны, и читала до тех пор, пока моя свеча не догорела дотла. И сколько бы ни стучал в мою дверь отец, сколько бы ни требовал, чтобы я вышла и извинилась, я ему не открыла.

Спустя несколько недель чувство вины все же заставило меня попросить прощения у Донии. Она в ответ лишь фыркнула и сказала, чтобы я никогда больше не прикасалась к ее вещам без спроса.

А пианино после этого в основном стояло без дела, собирая на себе пыль.

А спустя еще несколько недель начали приходить письма от отцовских кредиторов. В основном они поступали на адрес нашего книжного магазина, но некоторые доставлялись и в коттедж. Поначалу я не поняла, что это не обычные счета и уведомления, но потом разобралась. От отца требуют, чтобы он выплатил, причем немедленно, какие-то немыслимые суммы денег. При этом одни кредиторы угрожали ему огромными штрафами, другие – тюрьмой. Я пыталась поговорить об этом с отцом, но он только отмахивался от меня и повторял, что это все ерунда и кредиторы раздувают шум из ничего.

Но однажды утром я зашла в подсобку магазина, чтобы убрать туда несколько книг, и застала своего отца в тот момент, когда он вытаскивал спрятанную под половицами шкатулку с мамиными драгоценностями. Шкатулка была почти пуста, если не считать одного кольца с изумрудом и золотого ожерелья.

Отец виновато опустил голову и беззвучно заплакал. Желая утешить его, я опустилась рядом на колени, обняла за дрожащие плечи.

– Мы разорены, Эхо, – сказал он, когда немного успокоился и уже снова мог говорить. – Разорены полностью и бесповоротно.

– Это из-за новой мебели, да? И из-за пианино?

– Из-за дома. Я думал, что смогу справиться с платежами, и, наверное, даже смог бы, если бы наши дела шли немного лучше, но… – он тяжело вздохнул. – Мне просто хотелось, чтобы твоя мачеха была счастлива, и я взял в долг больше денег, чем смогу когда-либо вернуть.

– А что мы можем сделать?

– Вот, – отец достал из шкатулки кольцо и ожерелье. – Продадим ожерелье. Но это… – он протянул мне кольцо. – Я всегда хотел, чтобы это кольцо было твоим.

Я прикусила губу и осторожно надела кольцо себе на палец.

– Родя рассказал мне про университет, – добавил отец, сжимая мои руки в своих огромных ладонях. – Я думаю, это просто замечательно. Я горжусь тобой, Эхо.

– Но они мне пока что не ответили.

– Еще ответят, вот увидишь. Я знаю, что все будет хорошо.

Я обняла отца, поцеловала его в щеку и негромко спросила:

– Скажи, сколько ты на самом деле задолжал?

– Любовь моя, нам придется продать пианино, – сообщил Донии отец, когда мы сидели за ужином.

– Должны? Продать? – У мачехи задрожал подбородок.

Я стиснула зубы, запрещая себе напоминать о том, что она неделями не прикасалась к инструменту.

– Да, должны, – отец потянулся через стол и взял Донию за руку. – А еще какое-то время нам придется пожить намного скромнее, чем мы привыкли. Прости меня, моя дорогая, я не должен был покупать больше, чем мог бы заплатить.

– Конечно, ты не должен был, – шумно захлюпала носом мачеха.

– Но это же не он… – начала было я, но отец поднял руку, чтобы остановить меня, и, вероятно, очень мудро поступил, а то бы я такого сейчас наговорила!

– Это целиком и полностью моя вина, – перебил он меня. – Постарайтесь как-нибудь потерпеть, это продлится не слишком долго, всего лишь год или два.

– Год? Или два? – взвизгнула Дония.

– Но разве это срок для такой большой любви, как наша с тобой? – спросил отец.

В эту минуту я готова была возненавидеть его за то, что он так сильно любит Донию. Ведь она сама думает только о себе – о том, чтобы ей комфортно жилось.

Мы продали пианино и один из диванов. Понемногу, по кусочкам отец расплатился со своими кредиторами, заложив наш книжный магазин. К концу лета наш магазин уже полностью принадлежал банку, которому отец должен был выплачивать арендную плату из наших заработков. Честно говоря, наш магазин никогда не был слишком прибыльным, а тут еще неурожай случился, и люди совершенно перестали тратить деньги на книги – их едва-едва хватало на еду.

Арендную плату мы выплачивать больше не могли.

В первый день осени отец навсегда закрыл наш магазин, а за ужином рассказал мне, Роде и нашей мачехе о своих дальнейших планах.

Мы уже съели чечевичную похлебку, в которой плавало совсем немного ветчины, и теперь прихлебывали чай, сидя возле камина. Рядом со мной устроился Родя. Таким обеспокоенным, как сегодня, я его не видела еще никогда. Обучение у часовщика он должен был завершить к концу года, и мог бы попробовать открыть собственную мастерскую в каком-нибудь другом городке – если, конечно, местный часовщик не захочет оставить его у себя помощником. Но все шло к тому, что брат вскоре покинет нас и наш городок.

– Я решил отвезти в город свою коллекцию редких рукописей и древних карт, – сказал отец. – Если мне удастся найти на них подходящего покупателя, можно будет на долгое время забыть все наши тревоги.

– Почему же ты раньше об этом не подумал, Питер, дорогой? – поджала губы Дония.

Мой отец окинул ее долгим внимательным взглядом, прежде чем ответить.

– Потому что это наша самая последняя надежда. Кроме рукописей и карт у нас вообще ничего не осталось, моя дорогая.

Мы с Родей попытались уговорить отца, чтобы он разрешил вместо себя поехать в город одному из нас, но сделать этого не смогли. Отец остался непреклонен и сказал, что поедет сам. Он обещал написать Донии письмо, если дела задержат его в городе дольше, чем на три недели.

В тот вечер мы засиделись допоздна – разговаривали, пили чай перед камином. Пожалуй, впервые за все время я почувствовала, что мы четверо – настоящая семья. Мне очень не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался, но наконец встал и ушел Родя. Следом за ним отправились спать отец с Донией, а я осталась и задремала прямо на ковре перед камином. Утром в гостиную спустился отец. Он накрыл меня одеялом, поцеловал в лоб и сказал:

– Ничего, мой ягненочек, увидимся недели через три.

Я снова провалилась в сон и увидела в нем волка.

Через три недели отец не вернулся.

И письмо не прислал. Закончился месяц, как он уехал, и к этому времени Дония уже была сама не своя, места себе не находила. Меня все сильнее начинал охватывать страх.

Прошло еще две недели, и я отправилась в мастерскую часовщика, где нашла сидящего на табурете за рабочим столом Родю.

Какое-то время я наблюдала за тем, как брат чинит чей-то будильник – припаивает на шестеренку новый латунный зубчик вместо сломавшегося, затем снимает тонкую стружку, подгоняя колесико к механизму. Наконец, Родя установил зубчатку на место, и часы пошли.

– В последнее время дороги очень плохими стали, размытыми, – сказал он, поглядывая то на меня, то на тикающие у него в руках часы. – Сама понимаешь, Эхо, дожди. Вероятно, письмо где-нибудь застряло или вообще могло потеряться.

Брат старался успокоить меня, но я хорошо уловила скрытую тревогу в его голосе.

Родя поставил оживший будильник на стол, вынул лупу из своего глаза и добавил.

– Если не будет никаких вестей до конца недели, я напишу письмо в город – расспрошу об отце тамошних книготорговцев. Но я уверен, что с ним все в порядке, правда.

До конца недели никакой весточки от отца не пришло, и Родя отправил свои запросы. Но и тут ожидания оказались напрасными – оказалось, что никто из городских книготорговцев с нашим отцом не разговаривал и даже не видел его.

Заканчивалась осень. Наступал темный, сумрачный период предзимья с его непролазной грязью на дорогах. Ничего не поделаешь, теперь оставалось только запастись терпением и ждать весны.

В это время слегла в постель Дония, постоянно жалуясь на сердцебиение и невыносимые головные боли. Я поила ее чаем и взяла на себя готовку, что в нынешних условиях означало: в нашем и без того жидком супе теперь станет больше воды, а в чае – меньше сахара.

Я тщательно прибралась во всем доме, навела порядок на книжных полках в отцовском кабинете. Затем, в один из вечеров, когда за окном кружили первые снежинки, мне вдруг пришло в голову сделать доброе дело и навести порядок еще и на письменном столе Донии. К нему я раньше не приближалась. Стол был беспорядочно завален бумагами и конвертами, здесь же валялись давно высохшие пузырьки от чернил.

Я принялась методично опустошать ящики, перебирая бумаги. Нужно было решить, что следует оставить, а что – выбросить. Совать нос в личную переписку Донии я вовсе не собиралась, но одно из лежавших в столе писем упало на ковер. Поднимая его, я случайно наткнулась взглядом на первую строчку, и уже не смогла оторваться. Дочитала все до конца, сотрясаясь от гнева.

«Уважаемая госпожа Дония Алкаева!

Суздальский банк внес запрошенный депозит от Вашего имени в сумме 30 000 рублей с ежеквартальным зачислением процентов на Ваш счет. Для запросов на вывод средств или любых других операций, связанных с продажей имущества Вашего покойного мужа просим обращаться по указанному ниже адресу.

Благодарим Вас за выбор Суздальского банка.

К письму прилагалось несколько листочков с колонками цифр и краткими пометками рядом с ними. Судя по дате, письмо пришло примерно через месяц после свадьбы. Насколько я могла судить, от продажи пекарни Дония получила гораздо больше денег, чем требовалось на погашение долгов ее покойного мужа (если они вообще после него остались, эти долги). Во всяком случае, Дония располагала кругленькой суммой, размер которой буквально потряс меня. Почему же она скрыла эти деньги от нашего отца? Почему отпустила его в город вместе с драгоценными рукописными книгами, которые, как он считал, являлись нашей последней и единственной надеждой?

– Что ты здесь делаешь? – раздался вдруг голос у меня за спиной.

Я повернулась и увидела Донию, она белой медведицей угрожающе надвигалась на меня, глядя сверху вниз. На мачехе был парчовый домашний халат, нечесаные пряди волос спадали ей на плечи, а глаза покраснели, словно она плакала много часов. Эта деталь почему-то разозлила меня сильнее всего.

– Гадюка! – выкрикнула я, почти бросив письмо ей в лицо. – Вы втянули нас в долги, хотя могли спокойно заплатить за все сами! Почему вы скрывали это от нас? Почему от нашего папы это скрывали?

Она спокойно взглянула на письмо и бесстрастным тоном ответила.

– То, что я делаю со своими деньгами, вас не касается.

– Если вы убили его… – срывающимся голосом начала я. – Дония, если вы убили его, я никогда вам этого не прощу, ясно?

– Меня совершенно не волнует твое прощение, успокойся. Если что, его смерть не на моей совести.

– Зачем вы вообще вышли за него замуж? – Я скомкала письмо и швырнула его на пол.

– Просто мне захотелось пожить в свое удовольствие, и я знала, что твой отец такую жизнь мне устроит, – честно призналась Дония. – И на небесах, я думаю, меня ожидает награда за то, что я согласилась стать мачехой для ребенка, отмеченного самим дьяволом, – тут она окинула меня тяжелым взглядом, в котором таилась опасность, и добавила: – Кстати, о письмах. Я тут кое-что вспомнила.

Она полезла в карман своего халата, лениво вытащила из него конверт и показала мне его. Письмо было отправлено из города и на нем значилось мое имя. Печать на конверте уже была сломана.

Во мне вспыхнула надежда, смешанная с ужасом. Я потянулась за конвертом, но Дония проворно отскочила и вытянула свою руку так, что письмо зависло над пламенем камина.

– Отдайте мне письмо, Дония, – хрипло сказала я.

Она ухмыльнулась в ответ.

– Согласись, это справедливо, что я прочитала твое письмо точно так же, как ты посмела прочитать мое. Хочешь узнать, что там написано? Конечно же, хочешь, я знаю, – она вытащила из конверта лист бумаги, развернула его и прочитала вслух. – «Дорогая мисс Алкаева, мы будем рады принять Вас весной в наш университет при условии, что вы представите нам по прибытии три письменных рекомендации от лиц, известных своей деятельностью в избранной вами области наук и заплатите – частично или полностью – за первый семестр обучения…»

Я вскрикнула и бросилась за письмом, которое Дония неожиданно уронила в огонь.

Затем она схватила меня за руки и держала так, что я была вынуждена наблюдать за тем, как потрескивает бумага, чернея, скручиваясь и превращаясь в пепел.

– Ты же не думала, что я позволю тебе поступить в университет? – спокойно сказала Дония. – Ведь даже если бы тебе удалось наскрести где-нибудь денег, чтобы оплатить учебу, им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо. Они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место.

Какое-то время я в оцепенении молчала, устремив на нее пустой взгляд, прежде чем выдохнуть в ответ.

– Единственное настоящее чудовище здесь – это вы.

Не сказав больше ни слова, я схватила со стола зажженную керосиновую лампу, свой заплечный мешок, сдернула с настенного крюка меховую накидку и выбежала в непроглядную студеную ночь.

Глава 5

Я брела по лесу, и зажженная лампа тихо позвякивала, покачиваясь на своей проволочной ручке и ударяясь о мое колено. Мокрый снег прилипал к лицу. Было холодно, но среди деревьев по крайней мере не было резкого пронизывающего ветра. Я продолжала свой путь, пытаясь справиться с закипающим гневом, с готовыми пролиться слезами и опустошающим, ослепляющим ощущением собственной беспомощности. В моей голове снова и снова прокручивалась картина – горящее письмо из университета. Белый бумажный лист темнеет, скручивается, превращается в пепел, и звучат, бесконечно повторяясь, слова Донии:

«…им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо, и они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место…

Одного взгляда на твое чудовищное лицо…

Одного взгляда…»

А что, если она права? С чего я, собственно, решила, что университет отличается от нашего маленького городка? Не было там для меня места. А если мой отец действительно пропал, то и нигде для меня теперь места не было. Оставаться с Донией я больше не могла ни на минуту, становиться бременем для Роди тоже не хотела. У брата должна быть своя собственная, свободная жизнь.

Так я бесцельно брела по лесу. Мысли в голове носились по кругу, словно змеи, что заглатывают собственные хвосты – мысли, полные отчаяния и ненависти к самой себе. Горела в руке лампа, падал снег, который не могли задержать даже частые ветви деревьев. Пространство вокруг оставалось безжизненным и скованным жутким холодом.

А затем моя лампа замигала и погасла – закончился керосин.

Я остановилась, внезапно осознав бессмысленность своих действий. Пытаясь справиться с нарастающей паникой, я порылась в заплечном мешке и выудила оттуда завалявшуюся среди книг свечу и коробок спичек. Вставив свечу внутрь лампы, я зажгла ее – стекло защищало огонек от снега и ветра. Затем я развернулась, в надежде выйти из леса по своим собственным следам, но их уже замело снегом. Я не знала, куда мне идти, и пошла наугад, понимая, что могу теперь блуждать по кругу или вообще уйти вглубь непролазной чащи.

Но нужно было двигаться, потому что, стоя на месте, я очень скоро окоченела бы окончательно. И я шла вперед, не чувствуя онемевших от холода рук и ног, со страхом наблюдая за тем, как быстро уменьшается горящий за стеклом лампы огарок свечи. Сугробы доходили мне до колен, но я упрямо продолжала продираться сквозь них, понимая, что надежда у меня остается только до тех пор, пока я еще двигаюсь.

А стоит ли тебе жить вообще? – издевательски прошептал притаившийся в глубине моего сознания голос.

Один взгляд на твое чудовищное лицо…

Я вытерла выступившие на глазах слезы и стала думать о своем отце, о Роде и о белом волке, наблюдавшем за мной сквозь летнюю листву. Нет, я не сдамся. Пока, во всяком случае.

Снег слепил глаза, забивался под воротник, но я продолжала идти. Затем догорела свеча, и я выбросила ставшую ненужной лампу в снег. Теперь у меня остался лишь неполный коробок спичек. Я начала зажигать их одну за другой, пытаясь увидеть хотя бы что-нибудь вокруг себя в этих коротеньких вспышках оранжевого света.

Спички стремительно заканчивались, и я стала зажигать их все реже, только когда от навалившейся со всех сторон тьмы начинала кружиться голова, и возникло чувство, что я ни шагу не смогу больше сделать без драгоценной искорки света.

А потом осталась одна, последняя спичка. Я прижала ее к своей груди, продолжая медленно, на ощупь переставлять ноги. Нащупала правой рукой ствол дерева, сделала еще шаг вперед и внезапно почувствовала, что вышла на открытое пространство – яростно загудел вокруг меня ветер, которому не мешали больше деревья, еще гуще повалил снег. Я замерла на несколько секунд, удивляясь чуду, которое вывело меня из леса. С того места, где я оказалась, нашего дома видно не было. Скорее всего, он остался где-то в стороне.

Дрожащими пальцами я зажгла последнюю спичку и ахнула. Нет, я не вышла из леса, но оказалась на просторной лесной поляне. Буквально в трех шагах от меня в снегу лежал человек. Я сразу узнала его рюкзак и куртку.

Это был мой отец.

Я вскрикнула и бросилась к нему, утопая в сугробах. Спичка догорела, но это было уже не важно. Добравшись до отца, я опустилась рядом с ним на колени, коснулась его шеи, пытаясь отыскать пульс. Пульс у отца был, пусть слабенький, но устойчивый.

– Папа, – выдохнула я. – О, папа, я нашла тебя.

И я крепко обняла его.

– Тебе нужен свет, – внезапно раздался чей-то грубый, странно звучащий голос. – В его рюкзаке есть фонарь.

– Кто там? – спросила я, вскинув голову.

– Зажги фонарь, и сама увидишь.

Была ли я ошеломлена? Да. Но страха при этом совершенно не испытывала. Радость от того, что мой отец нашелся и он жив, затмевала собой все остальное. Повинуясь загадочному голосу, я покопалась в отцовском рюкзаке, и действительно нашла там и спички, и фонарь – тяжелый, до краев заправленный керосином. Сидя на корточках, я зажгла его и подняла над головой.

Среди деревьев стоял белый волк. Его шерсть сливалась со снегом, ярко горели огромные янтарные глаза. Волк приблизился ко мне, и я до боли сжала впившуюся в ладонь металлическую ручку фонаря.

– У нас мало времени, – сказал волк, остановившись всего в одном шаге от меня.

Я вскрикнула и выронила фонарь. Каждая клеточка моего тела кричала мне: «Беги! Беги!» Как волк мог говорить со мной?

Но я не могла бросить своего отца.

– Послушай, ты пожалеешь, если лишишься света, – хрипло сказал волк. – Подними фонарь.

Я подхватила упавший в снег фонарь – к счастью, керосин не успел вылиться – и сжала его в своей дрожащей от волнения и испуга руке.

«Должно быть, я засыпаю в лесу и вскоре замерзну до смерти, – подумала я. – Тогда все становится понятно – говорящий волк, найденный в снегу отец. Это всего лишь призраки, сотворенные моим умирающим сознанием».

Дыхание вырывалось из ноздрей волка белыми облачками пара.

– Я не сон, и твой отец тоже, – словно прочитав мои мысли, сказал он, подойдя еще на шаг ближе. – Но у нас совсем мало времени.

Я схватила отца за руку, стараясь не впадать в панику из-за голубоватого оттенка, который приняла его кожа. Помассировала, как могла, его пальцы.

– Кто ты? – прошептала я, обращаясь к волку. – Почему ты здесь, и что тебе нужно?

– Я пришел, чтобы спросить тебя кое о чем, – ответил волк. – О том, чего не сохранила моя память или о чем не осмеливался спросить до сих пор.

Господи, до чего же холодно! Я приложила ухо к отцовской груди – послушать, как бьется его сердце, и бьется ли оно вообще. Звук был очень слабым. На меня с новой силой накатил страх.

– Ты должна отвечать быстро, – сказал волк. – Я не думаю, что мне вновь удастся прийти. Во всяком случае, этим путем. Ведь это ее лес, и ей не понравится, если я его покину.

Я взглянула на волка, совершенно не понимая, о чем он говорит. В голове у меня была лишь одна мысль – о том, что нужно как можно скорее согреть отца.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила я.

– Обещания.

– Что именно я должна тебе обещать?

– Обещай, что пойдешь через этот лес ко мне домой, и останешься там со мной на год.

– Зачем мне все это? – дрожащим голосом спросила я.

– Затем, что если ты это сделаешь, я спасу твоего отца и благополучно отправлю его домой. Он был заперт в этом лесу несколько недель. Даже месяцев, быть может. Если бы не я, твой отец давно был бы мертв, или, что еще хуже, оказался в ее власти.

У меня кружилась голова, и думала я только о том, что моего отца необходимо как можно скорее согреть.

– Не понимаю тебя, – сказала я волку.

– У тебя есть возможность спасти его, – ответил он. – Выбирай: или ты идешь со мной, или он умрет.

Кожа на лице отца стремительно приобретала темный оттенок. Пульс, который я чувствовала кончиками своих пальцев, стал неровным и лихорадочным. Что-то горячее вздрогнуло у меня в груди – наверное, сердце. Выбор… У меня, по сути, не было никакого выбора.

– Я найду способ вернуться к тебе, папа, – произнесла я, целуя отца в холодный лоб. – Найду дорогу назад.

Я заставила себя подняться на ноги и твердо сказала, глядя волку прямо в его янтарные глаза.

– Я обещаю пойти с тобой. А теперь спаси моего отца.

– Иди за мной, – сказал волк, направившись к краю поляны. Я тяжело поплелась следом за ним.

– Ты же сказал, что спасешь его!

Я оглянулась на желтое пятно света от фонаря, рядом с которым лежал в снегу мой отец. Жизнь по капельке покидала его. Ужас шевельнулся в моем сердце, но тут же сменился надеждой и странной, непоколебимой уверенностью в том, что все будет хорошо. Мне на щеку упала снежинка и тут же растаяла – испарилась в моих жарких, горючих слезах.

Волк остановился передо мной, поднял к небу свою белую морду и резко, громко рявкнул – даже если это было какое-то слово, разобрать его я не смогла.

И тут же с новой силой взвыл ветер, срывая с меня меховую накидку. Он осыпал мое лицо дождем мелких, острых словно льдинки, снежинок. И тут же сквозь завывание ветра я вдруг услышала звон конской сбруи, лай собак и песенку, которую кто-то напевал в этой метели. Я узнала эту песенку, и голос тоже узнала. Он принадлежал старику Тинкеру.

Мое сердце дрогнуло и зачастило от радости.

– Отойди в сторону, – сказал волк, оглянувшись на меня через плечо.

Я нырнула за деревья и затаилась.

Сани Тинкера приблизились, осторожно лавируя среди деревьев. Лаяли собаки, качался подвешенный на шесте над санями фонарь. Тинкер остановился возле моего отца и моментально оценил ситуацию. Он втащил отца в сани, укрыл лежавшими там меховыми накидками. Затем откупорил бутылку, в которой могло быть только что-нибудь спиртное и крепкое, и влил несколько глотков ему в горло.

После этого Тинкер и сам приложился к бутылке, вскочил на сани, свистом подозвал к себе собак и вместе с ними исчез в снежной круговерти.

Я выскочила на поляну, стала кричать им вслед – они меня не услышали.

И тут же возле моего колена возник белый волк.

– Я свое обещание сдержал, госпожа, – сказал он. – Теперь твоя очередь сдержать свое. Мы должны спешить. Она уже чувствует, что ты здесь. Нам придется бежать, ты сможешь?

Над поляной пронесся еще один порыв ветра – резкий, ударивший мне прямо в лицо. Он не давал вдохнуть и едва не сбил меня с ног. Застонали, заскрипели деревья. Мне почудилось даже, что они стонут от предсмертной тоски, готовые расколоться, разлететься на куски.

– Беги! – рявкнул волк, перекрывая вой ветра. – Беги и постарайся не терять меня из виду!

Он прыгнул в темноту, и я, как могла, поспешила следом, чувствуя, как горят мои легкие, которым не хватает воздуха.

Я бежала через лес, сквозь ветер и тьму, и видела перед собой только белую размытую тень волка. Догнать его никак не удавалось, он постоянно был впереди. Во всем мире для меня не осталось ничего, кроме грызущего холода, задыхающихся легких, разрывающегося от напряжения сердца в груди.

Я бежала, уклоняясь от деревьев, тянувших ко мне костлявые пальцы своих голых ветвей; от жестокого ветра, пытавшегося повалить меня с ног.

Я бежала, казалось, целую вечность… А затем еще одну вечность… Потом время вообще перестало существовать, и я вдруг почувствовала себя частью леса – а может быть, это лес стал частью меня.

Но при всем при этом я не переставала бежать вслед за волком под скрип деревьев и вой ветра, сквозь ледяную мглу. Усталость пригибала меня к земле. Я чувствовала, что еще чуть-чуть, и сдамся, упаду, а тогда – погибель.

Я закричала, устремившись к летящему впереди меня белому пятну.

Мне удалось ухватиться за белую шерсть кончиками пальцев. Из последних сил я рванулась вперед и крепко обхватила мохнатую шею. Дальше волк нес меня на себе, петляя в непроглядной тьме. Я закрыла глаза, всхлипывала от невозможности вдохнуть полной грудью. Волк двигался стремительно, однако ветер был еще быстрее. Казалось, он не отступит никогда, а деревья разорвут нас на куски своими корявыми ветками. И мы пропадем, исчезнем навсегда…

Но затем…

Щебет птиц, мягкий шелест листьев, запах нагретой солнцем земли, яркая зелень.

Прижатая к моей щеке теплая волчья шерсть.

Я открыла глаза. Оказалось, я сижу верхом на волке, обхватив его руками за шею. Мои пальцы утонули и запутались в густой шерсти волчьего загривка. Я испугалась, отпустила руки и кубарем покатилась на мягкий ковер из полевых цветов, а затем медленно поднялась на ноги.

Волк стоял рядом и спокойно наблюдал за мной. Мы находились посреди тихого, красивого летнего луга – жужжали пчелы, качались высокие травы под теплым ленивым ветерком. Позади нас поднимался лес – обычный, одетый густой листвой и совсем-совсем не страшный. Впереди виднелся одинокий заостренный коричневый холм, его силуэт четко выделялся на фоне безоблачного голубого неба. Солнце стояло пока не высоко – утро уже заканчивалось, но до полудня оставалось еще довольно много времени.

– Где мы? – хрипло спросила я севшим от холода и ветра голосом. Наверное, меня должно было бы переполнять ощущение невероятности того, что со мной происходит. Однако единственное, что я могла увидеть своим внутренним взором, были мчащиеся сани Тинкера, увозившие прочь моего отца.

– Там дом под горой, – ответил волк. – Мой дом.

И он зашагал к холму.

Глава 6

Бег через лес высосал из меня все силы, я чувствовала себя обессиленной и опустошенной после того, как оставила отца. Мысленно я все еще была рядом с ним на мчащихся по зимнему лесу санях, но одновременно пыталась понять, что же за обещание я дала волку. Волк… Когда я пыталась подумать о нем, у меня начинала кружиться голова. Неужели это настоящий говорящий волк? Но так не бывает! Говорящие волки, злые леса… Магия? Но это же невозможно!

Однако я здесь, на этом летнем лугу, и белый волк следит за мной своими янтарными глазами.

Мне вдруг стало жарко и душно в меховой накидке. Я сбросила ее с плеч и перекинула через локоть, ошеломленная птичьим пением, яркими красками полевых цветов, переполненная разлитым в воздухе пряным ароматом.

Что за время года здесь? Поздняя весна? Начало лета? Я вспомнила про часы с компасом, которые подарил мне на день рождения Родя, и вытащила их из-за пазухи. К моему удивлению – они тикали, хотя до этого не работали с того самого момента, когда брат подарил их.

– Сколько времени мы пробыли в лесу? – спросила я у волка.

– Неделю, а может, две, – ответил он, не оборачиваясь, и продолжая вести меня к холму, который вырастал все выше, постепенно заслоняя собой солнце.

– Но как такое возможно? – снова спросила я, следуя за ним.

– В лесу все происходит по ее воле, и никак иначе.

– Как это понять? Кто такая она? И кто ты сам?

Волк не ответил и молча продолжал вести меня вперед, теперь уже сквозь густую завесу узловатых, оплетенных вьющимися лозами деревьев, растущих у подножия холма. Здесь мне приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой низко свисающую ветку, и рукой отводить в сторону лезущие в лицо липкие холодные стебли. За деревьями открылась сырая дыра, из которой тянуло гнилью и запахом червей. Солнечный свет казался теперь далеким-далеким, а воздух стал таким тяжелым, что я едва могла дышать.

– Куда ты меня ведешь? – задыхаясь, спросила я.

– Идем, – ответил волк.

То, что открылось передо мной, не было домом. Это не могло быть жильем! Однако я вышла из-за живого занавеса стеблей и шагнула в дыру, где моментально погрузилась в кромешную тьму.

Гулко раздался чей-то оглушительный голос: он завывал, произнося слова на каком-то неизвестном мне языке. Налетел холодный ветер, обхватил мои плечи и растрепал волосы. Я закричала, пытаясь отбиться, но ветер продолжал виться вокруг меня. Он сжимал, как змея, свои ледяные, пробирающие холодом до костей, кольца.

А в следующую секунду рядом со мной оказался волк, прижался своим теплым телом к моему колену.

– Потерпи еще минутку, и все закончится, – сказал он.

Дальше мы вместе шли с ним сквозь ветер и тьму, и вскоре оказались в новом месте. Оно ощущалось в полной темноте как большое, отзывающееся эхом пустое пространство. Прекратил завывать ветер, а затем за моей спиной захлопнулась дверь. Было слышно, как в замке повернулся ключ. Что за дверь? Что за ключ? И кто повернул его в замке – не волк же, конечно? И тут, прогоняя темноту, загорелся свет.

Мы с волком стояли в длинном низком коридоре. В его дальнем конце виднелась каменная лестница, а за нашими спинами оказалась закрытая деревянная дверь – та самая, наверное, которую кто-то только что запер. Свет лился от подвешенной на стене лампы. Причем находилась она так высоко, что волк никак не смог бы до нее добраться, даже если бы у него были руки. А это значит… Я вздрогнула. Это значит, что совсем недавно там, в темноте, кто-то находился рядом с нами.

Я уставилась на волка так, словно впервые по-настоящему увидела его. Это был громадный могучий зверь. Сильный и опасный. Боец – об этом говорили рваные края ушей и шрамы на боках и задних лапах. Да и шерсть волка во многих местах не была гладкой, топорщилась – это говорило о том, что под ней есть еще множество шрамов, которые я просто не могу увидеть. Способность говорить делала этого волка почти похожим на человека, но именно что почти. Ведь человеком он не был и не мог быть. При этом волк манипулировал мной, шантажируя тем, что жизнь отца висит на волоске, и забывать об этом я вовсе не собиралась.

Волк повернул ко мне свою морду, блеснул в свете лампы янтарными глазами и белоснежными зубами и сказал:

– Добро пожаловать в Дом-под-Горой, госпожа.

Потом он направился к лестнице и начал подниматься по ней. Я, преодолевая свой страх, последовала за ним. Потому что остаться один на один с тем, что таилось в той темноте и запирало ту дверь, было еще страшнее.

Звонко цокали волчьи когти по каменным ступенькам, беззвучно шагали вслед за ними мои валенки. Я шла за белым хвостом как за флагом, стараясь не думать о том, что с каждым шагом приближаюсь к смерти.

– Что это было там, за дверью? – спросила я, желая нарушить давящую, обступившую меня со всех сторон тишину.

– Привратник. Северный ветер. Или, скорее, то, что от него осталось, – обрывками ответил волк.

– Северный ветер? Что это значит? И кто ты такой, скажи, наконец!

Волк оглянулся на меня, но ничего не сказал, а затем вдруг прибавил шагу и исчез из виду.

Я ахнула, на мгновение остановилась, а затем бросилась следом. Догнала я его возле следующей двери, которая распахнулась сама собой и так же тихо закрылась, когда мы вошли.

За дверью оказалось просторное пустое помещение, что вполне могло служить когда-то бальным залом. Здесь были высокие, забранные панелями, потолки, а стены покрывали некогда элегантные узорчатые обои, которые теперь выцвели, порвались и свисали клочьями.

Волк быстро шел через зал, я старалась не отставать от него. Под нашими ногами скрипел старый паркет.

– Я оставила отца, чтобы пойти с тобой, а ты не отвечаешь на мои вопросы. Почему? – сказала я волку.

– Не здесь, – резко ответил он.

Я заметила лежавшее в одном углу зала желтое платье с оборванными лентами, рядом с которым валялась выброшенная кем-то поношенная женская туфелька. Почему-то только одна. Мне вдруг показалось, будто я слышу шепот голосов, шелест платьев, негромкий, но звонкий смех.

А затем мы с волком прошли в другой коридор, и нас вновь окутала тишина.

– Я не люблю этот зал, – вздохнул волк, поднимая на меня свои янтарные глаза.

– Почему?

– Он напоминает мне о том, чего я лишился.

Мы двинулись дальше, через пустые залы, по коридорам, поднимаясь по лестницам вверх и спускаясь вниз, поворачивая за углы и минуя бесчисленные двери – простые, резные и даже совсем невероятные, похожие на завесу из жидкого стекла. Перед нами, освещая дорогу, одна за другой вспыхивали лампы, отбрасывавшие по углам танцующие, странные тени.

– Волк! Прошу, скажи мне, кто ты. И зачем ты привел меня сюда?

Он вздохнул словно под тяжестью невидимого груза.

– Я хранитель этого дома, – ответил волк. – Я связан с ним, а он со мной. Но я стар, госпожа. Я умираю. Исчезну примерно через год, и если у дома к тому времени не появится новый хозяин, он исчезнет вместе со мной.

Если честно, я ожидала услышать что угодно, но только не это.

– Так ты привел меня сюда для того, чтобы я… заняла твое место?

– Если ты выберешь этот дом. И если дом выберет тебя.

– Но я должна вернуться к отцу, к своей семье!

– Ты будешь вправе сделать это в конце года. Выбор за тобой.

– Ты даешь мне право выбора?

– Право выбора есть всегда.

– Ну да, как же. Разве сегодня ты предоставил мне выбор? Я не могла позволить отцу замерзнуть в снегу.

– Он не замерз бы, – покачал головой волк. – Тинкер все равно приехал бы туда на своих санях, дала бы ты свое обещание или нет. Твоему отцу в любом случае не грозила смерть.

Потом он остановился перед красной дверью, украшенной красивыми резными изображениями львов, птиц и деревьев.

– Эта комната будет твоей на все время, что ты здесь останешься, – сказал волк. – Устраивайся. Вскоре будет готов ужин.

– Но…

Но он уже ушел, только кончик его хвоста мелькнул за углом. Он ушел, оставив меня в одиночестве размышлять над тем, что я бросила отца и согласилась пожертвовать целым годом своей жизни неизвестно ради чего.

Никакого желания заглядывать в комнату за красной резной дверью у меня не было. Вместо этого я пошла по коридору в том же направлении, в котором скрылся волк, но нигде его не нашла. Я была ужасно разочарована и сердита на саму себя за то, что позволила волку так легко обмануть меня и заманить в этот странный и пугающий дом. Зачем это ему понадобилось? А ведь если поверить волку насчет появления Тинкера, я сейчас могла бы быть дома со своим отцом, в полной безопасности.

Я моргнула, вспомнив о том, как превращается в пепел письмо из университета. Захотелось бы мне вернуться в тот дом, если бы не отец?

В коридоре слева от меня внезапно зажглись лампы. Они тянулись куда-то вдаль. Я решила пойти вдоль этих огней, в надежде, что они приведут меня к волку.

Я прошла мимо бесчисленных дверей, потеряв счет лестницам и коридорам. Много раз чувствовалось прикосновение ледяного ветерка к шее. Из-за некоторых закрытых дверей до меня долетало эхо далеких голосов, смех и музыка. Проходя мимо других дверей, я вдруг начинала чувствовать запах вина и меда, аромат осенних цветов или резкую морозную свежесть зимней ночи после метели.

Этот дом казался наполненным чьими-то воспоминаниями и печалью, утерянными мечтами и забытой радостью. И мне было больно от чужой грусти.

Все вокруг казалось пропитанным волшебством, и я не понимала, как следует относиться к этому ощущению. Быть может, я все-таки замерзаю там, в лесу, и все это лишь предсмертные видения? Но нет, слишком реальным здесь все выглядит. Я провела пальцами вдоль золотистой прожилки, пробегавшей в облицовке из белого мрамора стен коридора. Жилка была живой, от нее исходило пульсирующее тепло. Окажись здесь Дония, она возненавидела бы это место. Отец был бы от него в восторге. А Родя попытался бы все здесь разъяснить и разобрать по винтикам. Я же сама могла лишь постараться изменить свои прежние представления о мироздании, включив в него то, что для этого дома было столь же естественным, как дыхание.

А потом я внезапно обнаружила, что открываю дверь и вхожу в просторную комнату с высокими потолками, хрустальными люстрами и большим столом, покрытым белой льняной скатертью. В дальнем торце стола сидел волк, неловко примостившийся на массивном стуле.

– Госпожа, – церемонно сказал он, опустив свою белую голову. – Прошу к столу.

Справа от волка у стола стоял второй стул. Я подошла ближе, уловила пряный аромат тушеного мяса, и вдруг поняла, до чего же я голодна. Об этом же заявил и мой громко заурчавший желудок. Я уселась за стол, который ломился от еды. Здесь было буквально все – блюда из дичи и фрукты, горячий суп в фарфоровых супницах и горы пирожных с джемом. Перед моим стулом стояла красивая, изящно расписанная голубыми и красными птицами фарфоровая тарелка. Лежал разложенный на кружевной салфетке серебряный столовый прибор и сверкал хрустальный бокал, наполненный мерцающей розовой жидкостью.

Перед волком не стояла тарелка, не лежал столовый прибор, и, заметив это, я спросила.

– Еда отравлена?

– Отравлена? Нет, конечно. Ах, это… – догадался он. – Мои манеры недостаточно хороши, чтобы сидеть за одним столом с такими воспитанными дамами, как ты. Я уже поужинал… в другом месте.

Только теперь я увидела на его спине, хвосте и ушах кровавые пятна и неловко заерзала на своем стуле.

– Ты проголодалась, – сказал волк, кивнув головой на богато накрытый стол. – Ешь.

Я неуверенно принялась за еду, но очень скоро голод победил мою осторожность. Я принялась уплетать за обе щеки и попробовала все, что было на столе. Мясо оказалось нежным, фрукты сладкими, суп горячим и пряным, а ароматная розовая жидкость в бокале приятно шипела на языке.

Волк наблюдал за моей трапезой, и его взгляд все сильнее начинал сбивать меня с толку. Наконец я поняла, почему. Он не мигал. А еще меня пугали пятна крови на белой шерсти, и потому я положила вилку раньше, чем успела насытиться – могла бы съесть еще что-нибудь, но уже не хотела. Откуда-то издалека долетел приглушенный женский смех, но тут же исчез, растаял в воздухе.

Я сидела и думала о своем долгом пути от комнаты, которая должна стать моей спальней, до этой столовой; о бесконечных дверях и доносившихся из-за них звуках; об ужасном невидимом привратнике у входа в дом. О крови на волчьей шкуре.

– Скажи, этот дом… безопасен? – спросила я. Честно говоря, это было не совсем то, что я хотела бы узнать.

– Он похож на любого дикого зверя, которого приручили. Или попытались приручить. Этот дом иногда безопасен, а иногда нет. Но главное не это.

– Что же тогда?

– Главное – это помнить о том, что он дикий, и всегда быть настороже.

Я чувствовала, что волк хотел сказать нечто большее, как и я хотела спросить об этом.

– Скажи, прошлой весной в лесу, это был ты? Если да, то почему ты тогда не заговорил со мной?

Волк поерзал на своем стуле, задел шерстью скатерть, оставив при этом маленькие красные мазки на белой ткани.

– Дело в том, что временами я слишком долго нахожусь далеко от этого дома, забывая разум и речь. Забываю, и сам становлюсь по-настоящему… диким. Но тогда, весной, увидев тебя, я все-таки вспомнил. А чтобы потом вспомнить все, мне достаточно было возвратиться в этот дом.

– И что ты вспомнил?

– То, что ты нужна мне, госпожа.

Взгляд янтарных волчьих глаз, казалось, пронизывал меня насквозь. Я больше не могла его выдерживать и замолчала, отведя глаза в сторону. В тишине потрескивали свечи в канделябрах, и у меня начала кружиться голова. Казалось, что я куда-то лечу, падаю.

– Вы плачете, госпожа.

Я прикоснулась к покрытой шрамами стороне лица – на кончиках пальцев осталась влага.

– Я тоскую по отцу. Ты забрал меня от него, – сказала я, хотя плакала вовсе не из-за этого. А почему плакала – и сама не могла понять.

Волк бросил на меня еще один, последний проницательный взгляд и сказал, неловко спрыгнув со стула.

– Пойдемте, госпожа. Ночь уже в разгаре, а ближе к полуночи этот дом становится… менее ручным.

Слегка прихрамывая, волк направился к двери.

Я вытерла глаза и пошла следом за ним. До меня долетел звон разбившегося стекла и взрыв дикого, истеричного смеха.

– А что происходит в полночь? – спросила я.

– Сдерживающая магия ослабевает, и дом становится неуправляемым, – волк открыл дверь, толкнув ее носом, и добавил: – Тебе лучше держаться рядом со мной, госпожа. Так будет безопаснее.

Я осторожно положила правую руку на загривок волку, и мы вместе вышли в коридор.

Там было почти темно, лишь одинокая лампа светила где-то впереди. Издалека долетел высокий, пронзительный крик.

– Держись ближе, – напомнил волк. – Рядом со мной ничто не сможет причинить тебе вреда.

Волчий бок рядом с моим коленом казался еще теплее по сравнению с окружавшим нас холодным воздухом. Я невольно задалась вопросом: если в полночь неуправляемым становится дом, то что же тогда происходит с волком? Может быть, и он становится совершенно диким зверем? Я глубоко вдохнула и постаралась не развивать эту мысль, отметая воспоминания о кровавых пятнах на его шкуре.

Темнота все плотнее смыкалась вокруг нас. Возникло ощущение, что темнота ожила – она присматривается к нам, прислушивается. Под нашими ногами поскрипывали половицы. Было слышно, как где-то в темноте сами собой открываются и захлопываются двери. Звенели ключи, раздавался смех, громко звонили колокола, скрежетали железные цепи, царапая камень. До меня долетел запах зимнего леса – резкий, острый, обжигающе холодный.

А рядом со мной по-прежнему был сильный теплый волк, он уверенно и тихо продолжал идти вперед.

– Как тебя зовут? – спросил он меня спустя некоторое время.

Я уставилась на единственную зажженную лампу. Она по-прежнему горела где-то далеко впереди, и за все это время мы с волком, казалось, не приблизились к ней ни на шаг.

– Эхо. В честь маминого сердца, эхом звучащего в моей груди.

Мы поднялись по лестнице, завернули за угол. В темноте кто-то рыдал.

– Однажды я слышал историю о девушке с таким именем.

– И чем закончилась ее история? – Я затаила дыхание, но…

– Не помню. Ничего не помню.

– А как тебя зовут? – спросила я.

– У меня нет имени.

– Как же мне тогда тебя называть?

– Как хочешь.

Мы прошли мимо вереницы дверей, от которых пахло дымом. Затем еще мимо ряда дверей, пахнувших дождем. В воздухе начали кружиться завитки света, похожие на разноцветных светлячков с длинными хвостами. Я протянула руку, чтобы коснуться одного из них. Он оказался теплым и упругим на ощупь, словно ивовый прутик.

– Что это такое?

– Лампы. Они вырываются на свободу в самую последнюю очередь. Надо спешить.

Волк прибавил шаг, и теперь мне приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ним. Что-то шипастое обмоталось вокруг моей лодыжки, потянуло ее, и я вскрикнула, упав на пол рядом с волком.

Но в следующую секунду, подняв взгляд, я увидела перед собой резную красную дверь. Рядом с ней на стене ровным светом горела знакомая лампа.

– Как раз вовремя, – сказал волк, шагнув внутрь.

Я вскочила на ноги и последовала за ним.

Глава 7

Комната за красной дверью оказалась довольно уютной, с большой кроватью под балдахином. Кроме кровати здесь был также туалетный столик и просторный шкаф. Высоко на задней стене комнаты блестело стеклами маленькое круглое окошко – только сейчас я поняла, что это первое окно, которое я увидела в доме волка.

А волк внезапно напрягся, как-то странно посмотрел на меня и смущенно произнес.

– Видишь ли, госпожа… Есть одно условие… при котором ты можешь находиться здесь…

У меня все похолодело внутри. Я судорожно схватилась за свои часы с компасом – их тиканье странным образом успокаивало меня.

– Какое еще условие?

Волк переминался перед дверью. Перекатывались под кожей его могучие мышцы, темнели на белой шерсти засохшие бурые пятна крови.

Здесь, в комнате за красной резной дверью, я была в безопасности от остального дома, но была ли при этом в безопасности рядом с ним?

Волк уставился на меня, приковал к месту своим взглядом.

– Ты должна позволить, чтобы я оставался в этой комнате с тобой каждую ночь, – сказал он. – И еще ты должна поклясться, что… никогда не сделаешь одну вещь.

– Чего именно я не должна делать, господин Волк? – тяжело сглотнула я, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.

От обращения «господин» волка почему-то передернуло, и его голос сразу стал еще ниже – превратился, можно сказать, в рычание.

– Ты должна поклясться, что никогда не зажжешь лампу и не взглянешь на меня ночью. Ни разу. Никогда. Если же ты не… – янтарные глаза волка сузились, превратившись в щелочки. – Если же ты не согласишься на это условие, я сейчас выгоню тебя из комнаты, оставив на милость дома и леса. Ты клянешься?

Там, за дверью, я не продержалась бы и двух секунд. Волку это было известно так же хорошо, как и мне. Но до чего же жестоко предлагать человеку выбор, заранее зная, что у него нет выбора!

– Госпожа, – уже намного мягче продолжил волк, – я не причиню тебе никакого вреда. Со мной ты всегда будешь в безопасности. Надеюсь, ты это знаешь.

Я этого не знала. Я знала совершенно другое, и могла доказать это, показав свои шрамы на лице. Впрочем, ответить отказом волку я все равно не могла. Я медленно опустилась на колени, чтобы взглянуть волку прямо в глаза, и сказала, склонив перед ним, словно перед королем, свою голову.

– Клянусь, господин Волк, что я никогда не зажгу лампу и не стану смотреть на тебя среди ночи.

– Благодарю тебя, госпожа Эхо, – волк кивнул белой мордой, отвел глаза, а затем и сам отошел в сторону. – Пока ты будешь переодеваться, я отвернусь. А ты, когда ляжешь, сама сможешь задуть лампу.

Обо всем этом волк говорил так, словно речь шла о какой-то самой обычной вещи, а мое обещание было чем-то само собой разумеющимся. Несколько секунд я все еще оставалась на коленях, боролась с охватившим меня гневом, но потом поднялась и начала возиться с завязками своей блузки. Ночной рубашки у меня не было, поэтому я сняла сапоги, юбку и блузку, оставшись в одной нижней сорочке, как можно скорее заползла в огромную кровать и улеглась с краю.

– Ты переоделась? – спросил волк, не оборачиваясь.

Мой гнев сменился горечью, и я ответила, натянув свое одеяло до самого подбородка.

– Да.

Волк обогнул кровать и лег по другую от меня сторону прямо на полу, возле шкафа. Открыл один глаз, взглянул им на меня и спросил:

– Ты не забудешь про свое обещание?

Тут у меня в голове закрутились обрывки из нашего разговора.

«А что происходит в полночь?»

«Сдерживающая магия ослабевает, и дом становится неуправляемым».

А не значит ли это, что и волк при этом становится неуправляемым? И что произойдет, когда я потушу лампу? А что случится, если я вновь зажгу ее?

– Не забуду, – буркнула я и поскорее задула лампу, опасаясь, что передумаю, если буду медлить.

Спальня погрузилась в темноту. Я лежала с открытыми глазами, всеми нервами ощущая близкое присутствие волка. Слышала, как он шуршит, возится, царапает когтями, устраиваясь удобнее.

«Дом похож на дикого зверя, которого приручили. Иногда он бывает безопасен, иногда нет».

Мои шрамы заныли при мысли о той давней боли, и я беспокойно заерзала в постели. Что должно удержать волка от того, чтобы прыгнуть на кровать и загрызть меня в темноте?

«Помни о том, что он дикий, и оставайся настороже».

А может это сама тьма и держит волка в узде? Что, если именно она сохраняет в себе какие-то остатки магической силы? Тогда понятно, почему волк должен оставаться на ночь в этой комнате, а я не должна зажигать лампу.

Дыхание волка стало ровным, глубоким – он уснул. А вот ко мне сон никак не шел. Я не могла перестать думать о моем отце, о ненависти во взгляде Донии, о рассыпавшемся в прах письме из университета. О той минуте в лесу, когда волк впервые заговорил со мной. Все, что произошло со мной после этого, казалось просто невероятным – может быть, я все-таки действительно замерзла тогда до смерти в сугробе?

Но подушка у меня под щекой была такой мягкой, одеяло теплым, а дыхание волка таким убаюкивающим…

А как там отец? С ним все хорошо? Добрался он до дома тогда?

Часть души болела за него, заставляла плакать в подушку, ненавидя себя за то, что я бросила его тогда в лесу. Но вторая – бо́льшая – часть меня об этом не жалела. Да, я оставила отца, но вместе с этим оставила и Донию, и презирающих меня жителей городка, и все-все-все, что оковами лежало на моей прежней жизни. И это давало чудесное, неведомое раньше ощущение свободы.

А потом я все-таки уснула.

Я внезапно проснулась в темноте в насквозь промокшей от пота сорочке. Кто-то ломился в дверь спальни, пытаясь войти, и ревел в коридоре. На меня накатывали волны жара, как от печки. Я инстинктивно потянулась к лампе, затем вспомнила про свое клятвенное обещание и отдернула руку.

– Волк, – позвала я, тщетно пытаясь рассмотреть его на полу. – Волк!

– Эхо? – каким-то странным – ото сна, наверное, – голосом откликнулся он.

– Там кто-то есть.

В дверь что-то ударило, взвыл ветер. Затем раздался высокий жуткий смех, от которого, казалось, заходила ходуном вся комната.

– Волк?

– Все в порядке, Эхо. Здесь нам ничего не грозит.

Волк должен был уже полностью проснуться, однако его странный акцент при этом не исчез.

Раздался новый, настойчивый и громкий стук в дверь. Он становился все громче, смешиваясь с ревом какого-то неизвестного, но явно огромного и злобного зверя.

– Ничего не делай, – предупредил меня волк. – Ничего не делай, все само кончится.

Я дрожала, сидя в постели с натянутым до самого подбородка одеялом. Под сорочкой тикали часы с компасом, которые я никогда не снимала. По коридору разлетелся смех, зашептали голоса на незнакомом мне языке. Было страшно. Хотелось, чтобы в комнате стало хотя бы немного светлей, и я невольно вновь потянулась к стоявшей на прикроватном столике лампе.

– Оно сюда прорвется, – прошептала я. – Прорвется и уничтожит нас.

– Нет, мы в безопасности до тех пор, пока не откроем дверь. Или пока ты не зажжешь лампу. Она… Она искушает тебя. Проверяет на прочность.

– Она – это кто?

– Сила леса. Сила, скрепляющая этот дом.

Вся комната вновь задрожала, когда что-то ударило в дверь с такой силой, словно кто-то таранил ее вырванным из земли стволом дерева.

– Не думай об этом. Отвлекись. Огонь не может причинить тебе вреда. Она не сможет причинить тебе вреда.

Я вцепилась пальцами в край одеяла. Новый удар, и дверь оглушительно затрещала. Жар усилился, обжигал мою кожу. Меня трясло. Я думала, что разорвусь на части.

– Расскажи мне о своем отце, – неожиданно попросил волк.

– Что?

БАБАХ! – новый удар в дверь.

– О своем отце, – волку приходилось кричать, чтобы перекрыть вой налетевшего ветра.

– Он хороший и добрый, – ответила я, еще сильнее стискивая своими пальцами матрас. – Даже со мной. Особенно со мной.

– А почему ему не быть добрым с тобой?

– Потому что я… такая.

– Какая такая?

– Я чудовище!

– Неправда, ты не чудовище!

Вокруг нас завывал, кружился ветер. Теперь я хваталась уже за каркас кровати. Меня трясло.

– Расскажи мне еще о своем отце!

И я заговорила – это удивительным образом помогало мне преодолевать страх.

– Он любит мою мачеху. Не знаю почему, но любит. И он никогда… Да, никогда не смеялся надо мной. И не крестился, чтобы оградить себя от моего лица, которое изуродовал дьявол.

– Твое лицо изуродовал не дьявол, – ветер внезапно пропал и следующие слова волка эхом отозвались в наступившей тишине. – Твое лицо изуродовал я!

Нас с волком разделяло пустое пространство комнаты. Жара стремительно отступала, словно странным образом выскальзывала под дверь в коридор, откуда и явилась.

– Так это ты был в тот день в капкане?

– Да.

– А как ты в нем оказался?

– Я следил за тобой.

– Почему?

– Меня всегда тянуло к тебе, Эхо Алкаева. Даже когда я не мог вспомнить, почему именно.

Это был явно неполный ответ, однако слова волка странным образом запали мне в душу, хотя их истинный смысл ускользал от моего понимания. А ведь не окажись я в тот день на окраине городка, лицо осталось бы мягким и гладким. И меня приняли бы все жители городка. И Дония не стала бы меня презирать У меня бы было будущее.

Но почему-то я не винила волка, не ненавидела его, как должна была бы.

Я пожевала свою губу, скользнула назад под одеяло, положила голову на подушку.

– Все закончилось? – спросила я.

– Не знаю. Наверное, – ответил волк. – Но я буду охранять дверь до самого утра. Ничто тебе не причинит вреда, не бойся.

И я поверила ему.

Поверила, а затем уснула, и мне снились странные сны. В них я ходила, не находя выхода, по заколдованному лесу, где волк бежал в одну сторону, а отец уезжал в другую на санях старика Тинкера. Потом все вокруг начинало пылать, и по моему лицу струилась кровь из свежей раны, а из темноты вдруг появлялась Дония. Ее глаза злобно сверкали. Она хватала меня и толкала в огонь, хихикая, словно ведьма, и приговаривая: «Ты чудовище, и ты должна гореть в огне. Дьявол создал тебя, так возвращайся же к нему!» А затем я рыдала, уткнувшись лицом в сугроб, и становилась вдруг страницей в сожженной и утерянной навсегда книге…

Когда я проснулась, уже наступило утро. В окно струился тусклый серый свет.

А волк исчез.

Глава 8

– Волк!

Я покинула безопасную спальню и выглянула в коридор – пустынный, совершенно обычный на вид, далеко протянувшийся вправо и влево. На стене, не мигая, светила зажженная лампа. Не осталось ни малейшего намека на творившиеся здесь вчера странные вещи.

– Волк?

Страх давил на меня словно промокшая насквозь одежда на утопающего в реке. Ночью волк обещал до самого утра охранять дверь, и что? Интересно, как давно он исчез? Как давно бросил меня одну на произвол судьбы, оставив в руках этого жуткого, опасного дома?

– Волк!

Я побежала налево. В ту сторону, где, как мне вспомнилось, находилась столовая. Сбежала вниз по резной лестнице из слоновой кости, поднялась вверх по другой узкой лестнице со скрипучими деревянными ступеньками. И дальше, дальше по коридорам, которых – в этом я была готова поклясться – не видела до этого никогда. Я миновала двери, переливавшиеся всеми оттенками яркого синего, зеленого, фиолетового цветов. Одна дверь казалась сотворенной из травы, другая из цветов. Я пробегала мимо огненных дверей и дверей снежных, по коридору из дождя, и снова вниз по винтовой металлической лестнице, колоколом звеневшей под моими шагами.

– Волк!

Но я так и не смогла его найти.

Выбившись из сил, я привалилась спиной к стене – она оказалась выложенной драгоценными камнями. Изумруды впились мне в спину, налетел теплый шепчущий ветерок и обвил мне лодыжки. Где-то вдалеке засмеялась женщина. Промежутки между переливами ее смеха заполняла невидимая арфа своими быстрыми пассажами. Я почувствовала, что окончательно потерялась в этом странном лабиринте.

Подняв голову, я увидела впереди узкий, тускло освещенный коридор и черную дверь в конце. Открывать другие двери у меня не было ни малейшего желания, но эта черная дверь почему-то манила меня. Я подошла ближе. Дверь оказалась сделанной из гладкого, твердого вулканического стекла – обсидиана.

От моего прикосновения она легко и бесшумно открылась, и я шагнула в чернильную тьму. Было ощущение, что эта непроглядная темнота уходит куда-то в бесконечность. В ней поблескивали свисающие с невидимого потолка подвески, похожие на сделанные из разноцветного хрусталя елочные игрушки. Здесь были и птицы, медведи, какие-то петли, и светящиеся пульсирующим светом шары. Сильнее всего это напоминало застывшие в момент своего падения звезды.

Я шла вперед, то и дело касаясь этих подвесок плечами. Одни из них оказались теплыми, другие холодными, а некоторые были настолько острыми, что легко пронзали насквозь ткань блузки, оставляя горячие болезненные порезы на моей коже.

Поначалу казалось, что этой комнате нет ни конца, ни края. И тем неожиданней было наткнуться на ее дальнюю стену. Здесь я увидела очень странный, высокий, негромко жужжащий предмет со стеклянным циферблатом и сотнями – может быть, тысячами – тонких, похожих на паучьи лапы, подвижных и щелкающих рычагов. Несмотря на совершенно необычный вид предмета, я почему-то догадалась, что передо мной своего рода часы. Внутри стеклянного циферблата что-то лежало. Присмотревшись, я разглядела перевязанную ленточкой прядь светлых волос и темное пятно засохшей жидкости, которая не могла быть ничем иным, кроме крови.

У меня по спине пробежал холодок. Я в ужасе отступила, обернулась и увидела появившегося у меня за спиной волка – шерсть у него на загривке стояла дыбом, на белой шкуре виднелись свежие алые пятна.

Волк грозно зарычал и бросился на меня.

Я отскочила в сторону, споткнулась и схватилась за одну из хрустальных подвесок, чтобы не упасть. Подвеска оказалась острой, как бритва, и я, ахнув, тут же выпустила ее. На моей ладони выступила кровь.

– Уходи, – прорычал волк. – Убирайся отсюда!

Он снова бросился на меня, я проскочила мимо и помчалась в сторону коридора, пригибая голову, чтобы не задевать острые хрустальные подвески. Несколько раз они все же застревали у меня в волосах, и тогда приходилось останавливаться, чтобы освободиться от них.

Наконец я выскочила в коридор. Волк вылетел следом за мной, и тут же черная дверь с грохотом захлопнулась за нами.

Я съежилась, ожидая нападения волка, но он просто стоял на месте и тяжело дышал, прижимая уши к голове.

– Ты не должна была заходить туда, – недовольно сказал волк. – Поклянись, что больше никогда не вернешься в эту комнату. Поклянись.

Я все еще дрожала от страха, но тем не менее спросила, глядя прямо ему в глаза:

– А что это за место?

– Поклянись!

Из-за черной двери послышался тихий мелодичный перезвон. Мои плечи и руки горели огнем от боли. Я смотрела на волка, на его окровавленную шерсть, зубы, на напрягшиеся мышцы тела.

– Поклянись!

Но я решила, что уже хватит с меня обещаний, смысл которых совсем непонятен. Я повернулась и, ничего не сказав, побежала прочь.

Я неслась назад по коридору, звонко стуча каблуками. Усыпанная драгоценными камнями стена исчезла. Вместо нее я оказалась в туннеле из скрученных ветвей и листьев. Пол здесь был устлан толстым слоем губчатого мха. Он пружинил под ногами и был пронизан красно-золотыми завитками, делавшими его похожим на ковер.

Волк, сердито рыча, нагонял меня сзади. И если он даже что-то говорил при этом, его слова тонули в рычании и гулких, грохочущих в ушах ударах моего сердца.

– Я хочу в безопасное место, – взмолилась я, бросаясь в странный стеклянный переход. Под прозрачным полом переливались прожилки голубой и серебристой жидкости, рисуя сложные, постоянно меняющиеся узоры. – В безопасное место.

Я практически свалилась с невидимой стеклянной лестницы и налетела прямо на синюю деревянную дверь, инкрустированную кусочками цветного стекла. Дверь беззвучно повернулась на петлях и снова закрылась, как только я оказалась внутри. Я упала на пол и принялась отсчитывать удары сердца. Три удара. Десять. Тридцать ударов.

Дверь оставалась закрытой, волк остался за ней. Я медленно поднялась на ноги и огляделась по сторонам, постепенно восстанавливая дыхание. Неужели дом как-то откликнулся на просьбу дать мне убежище? Это была приятная мысль, очень успокаивающая и дающая надежду.

Я стояла в огромной просторной комнате с высокими, метров около восьми, натяжными потолками, с которых свисало не менее дюжины сверкающих люстр. В центре комнаты, на сине-золотом, украшенном птицами, ковре стояло несколько элегантных диванов. В задней стене комнаты виднелась вторая дверь, тоже синяя.

Эта комната, пожалуй, могла бы служить гостиной в большом доме, если бы не теснившиеся друг к другу зеркала, заполнявшие буквально каждый сантиметр стен. Одни зеркала были прямоугольными, другие овальными, большинство с меня ростом. Все они отражали свет люстр, отчего глазам было больно смотреть на них: от их блеска начинала кружиться голова. Стояла тишина, от которой у меня звенело в ушах.

Мне совершенно не хотелось покидать эту комнату, потому что снаружи меня ждали волк и новые ловушки, на которые горазд был этот дом. Поэтому я отправилась по комнате влево от двери, проводя пальцами по зеркалам, мимо которых проходила. Почти сразу мне бросились в глаза очень необычные рамы этих зеркал – кожаные, причем некоторые гладкие и эластичные, другие старые и потрескавшиеся. Мне эти рамы показались смутно знакомыми. Однако я никак не могла понять, что именно они мне напоминают, пока не заметила – на каждом зеркале имеется золотая табличка с аннотацией. Крепились эти таблички по-разному, чаще всего на верхнем краю рамы, иногда на ее нижней части или даже на боковой стороне, повернутые набок. Книжные корешки – вот что напоминали мне эти зеркала. Книжные корешки.

Я прочитала несколько табличек.

«Монстр Монтегю, где принц убивает Зверя только для того, чтобы затем обнаружить его внутри самого себя».

«Портал во все миры, где Волшебная шляпа вызывает большой хаос и массу недоразумений».

«Солдатский дар, где Небеса сражаются за императора. По свидетельствам очевидца».

Эти зеркала были книгами? Неужели я наткнулась на библиотеку? Сразу же и дикий дом, и странный, непредсказуемый волк отошли для меня куда-то в сторону. Перестало волновать и данное мной обещание провести здесь целый год. Почему же и не провести, если тут есть что читать?

За синей дверью в глубине комнаты обнаружился другой, еще больший по размерам зал, в котором, насколько хватало глаз, тянулся лабиринт полок из черного дерева. Они были плотно заставлены зеркальными книгами. Сколько их там было? Не могу сказать точно, но сотни и сотни. Может быть, даже тысячи.

Какое-то время я стояла там, ошеломленно раскрыв глаза и рот, после чего возвратилась в первую комнату.

Интересно, как читать эти зеркальные книги, и что они собой представляют? Не попробовать было глупо – ведь если я выйду из библиотеки, то, возможно, никогда больше не смогу уже найти ее вновь в этом странном, постоянно меняющемся доме. Кроме того, у меня по-прежнему не было ни малейшего желания вновь встречаться с волком, так что библиотека стала для меня приятной отдушиной.

Я наугад выбрала одно из зеркал и подошла к нему. На табличке было написано: «Тайный лес, где Принцесса противостоит Королеве фей».

Я думала: если смотреть на зеркало, оно оживет и начнет показывать мне историю, которая в нем заключена. Но, сколько ни смотрела, ничего не происходило. Я видела только собственное отражение – лицо с жуткими шрамами, залитыми беспощадным отраженным светом люстр. До чего же жаль, что я не могу смыть эти шрамы как грязь под умывальником! Я поджала губы и протянула руку, чтобы коснуться зеркала.

В тот же миг стекло – если, конечно, это было стекло – вздрогнуло. По нему, словно по поверхности пруда, побежала рябь, и на меня повеяло прохладой.

А в следующее мгновение я уже стояла на краю густого дремучего леса. Стволы деревьев опутывали лианы, усыпанные длинными колючими шипами. Эти шипы крепко впивались в кору деревьев, а сквозь острую паутину проглядывали ужасные черные цветы, от которых пахло смертью. Среди деревьев сквозил холодный ветер. Где-то над моей головой пронзительно кричала черная птица.

На лесной тропинке показалась светловолосая девушка с корзиной грибов в руке. Черная птица слетела вниз и устроилась на плече у девушки. Та погладила птицу пальцем по блестящей головке и запела. Птица точно повторила мелодию. Девушка засмеялась и угостила птицу грибом, а затем скрылась среди деревьев.

Ни секунды не размышляя, я поспешила за ней.

Меня окутало лесными ароматами влажного мха и листвы, к которым примешивался приторный, тошнотворный запах черных цветов. Под моими ногами шуршали опавшие листья, налетавший ветерок холодил шею.

Девушка шла по едва заметной оленьей тропке. Она двигалась очень быстро, напевая и подкармливая грибами птицу, которая продолжала сидеть у нее на плече. Чтобы не отстать от девушки и не потерять ее из виду, мне приходилось почти бежать. Спустя какое-то время девушка вышла на поляну, посреди которой стоял небольшой каменный домик, где ветер весело трепал на окнах яркие занавески в цветочек. Возле дома был разбит аккуратный огород, на краю которого сейчас сидел ежик и, посапывая, жевал листик салата.

Я моргнула и внезапно оказалась уже внутри домика, наблюдая за тем, как девушка заваривает чай и пьет его за маленьким узеньким столиком. Птица, кстати говоря, так и не ушла с ее плеча. Она продолжала сидеть на нем, глядя по сторонам своими зелеными круглыми глазами. Впрочем, в том, что глаза у нее именно зеленые, я была не совсем уверена. Но они были круглыми, это точно.

– Э… где я? – осторожно спросила я. Пугать девушку мне не хотелось, но понять, куда я попала, было нужно.

А девушка и не испугалась вовсе, и ответила мне с улыбкой.

– В Доме-Посреди-Леса, конечно, где же еще? Этот дом оставила мне после смерти моя мама, – тут на лицо девушки набежала тень. – Я Хранитель. Такой же, каким была она.

Я втиснулась в узенькое кресло напротив девушки и задала следующий вопрос.

– А что ты охраняешь?

– Лес. Он был создан как тюрьма для Королевы, знаешь ли, но она очень сильна и попытается найти лазейку, чтобы ускользнуть отсюда. Ей для этого малейшей щелочки хватит. Но я никак не могу упустить Королеву, потому что тогда она может захватить в свои руки весь мир, – девушка провела пальцем по ободку своей кружки, предложила птичке пригоршню крошек и продолжила: – Я слежу за Лесом. Срезаю черные цветы, которые вырастают из оброненных Королевой капель яда; ухаживаю за животными и другими существами, которым удалось сбежать от нее. Строю планы – как мне победить Королеву, когда у Леса не останется больше сил удерживать ее.

– И как же ты собираешься ее победить?

Девушка посмотрела на меня своими бездонными зелеными глазами, покачала головой и понурила плечи.

– Единственное, что может устоять перед чарами Королевы – это древняя магия, но ее почти не осталось. Я собираю все, где сохранились частички древней магической энергии в лесных укрытиях – здесь, там… Но те, кто создавал древнюю магию, давным-давно покинули этот мир – после того, как заточили Королеву в этом лесу. Ушли, поскольку были уверены, что она не сможет когда-нибудь вырваться на свободу.

Птица внезапно крикнула и захлопала крыльями, глядя в окно.

– Она здесь, – вскинула голову девушка. – Она идет.

– Но…

И тут мир вокруг меня снова изменился. Я стояла рядом с девушкой в чернильно-черном лесу и видела, как ветер треплет ее упавшие на плечи волосы. Девушка как меч держала перед собой факел, направив его на высокое существо с колючими шипами, которое напоминало оживший, покрытый черными цветами, терновник и злобно шипело сквозь свои острые зубы, глядя на огонь.

– Часовой! – воскликнула девушка. – Авангард! Королева приближается! Мы выступаем против нее.

Птица захлопала крыльями и начала увеличиваться в размерах прямо у меня на глазах, пока не стала ростом с человека. Она укрыла девушку одним своим крылом, которое в свете факела блестело так, словно было покрыто не перьями, а серебристой сталью.

А затем колючая тварь вонзила свои шипы в землю, и тут же на их месте выросла добрая сотня точно таких же созданий. Они встали рядом со своим предводителем. С колючих стеблей как капли крови падали черные лепестки цветков, и я едва не задохнулась от жуткого запаха.

Девушка швырнула в воздух свой факел. Но он не погас, и чудесным образом превратился в стену пламени, помчавшуюся навстречу шипастым тварям. Затем девушка опустилась на колени, и огромная птица прикрыла ее своими стальными крыльями. Вытащив из крыла одно перо, а из своего кармана катушку с намотанной на нее сверкающей нитью, девушка ловко принялась плести блестящую сеть. Она все росла и росла, пока не стала достаточно большой, чтобы накрыть всю колючую армию королевы. Опустевшая катушка скатилась на землю, а девушка вскочила на ноги и с громким криком набросила блестящую сеть на шипастых тварей.

Но этого оказалось недостаточно. Колючая армия прорвала своими шипами сеть, вырвалась наружу и окружила девушку и птицу. Мерзкие воины королевы оторвали птице крылья и укутали девушку своим терновым одеялом. Птица мужественно стояла на месте, и кровь струилась по ее стальному оперению, а вот девушка плакала. Колючие твари поволокли ее с собой.

Я моргнула и увидела истекающую кровью девушку, которая стояла на коленях перед Королевой фей. Королева была высока и сложена из того же материала, что и ее армия – руки и ноги из шипастых стеблей, платье из черных лепестков, волосы из гниющих листьев. На колючем, словно сплетенном из стеблей ежевики, лице Королевы тлеющими углями горели красно-оранжевые глаза.

– Ты надеялась победить меня? – надменно спросила она, обращаясь к девушке. – Ну что, попробовала? Увидела, что из этого получилось? Теперь ты умрешь, и этот мир станет моим. Все, за что ты сражалась и ради чего жила, пойдет прахом.

Девушка рыдала, сжимая в руке, как нож, стальное птичье перо.

Королева увидела перо, выхватила его и добавила, криво усмехнувшись:

– И твоя драгоценная птица тебе больше не поможет.

С этими словами Королева вонзила перо в грудь девушки, в самое сердце, и я ахнула, увидев это.

Глаза девушки расширились от боли, и она рухнула на землю. Возле ее мертвого тела начала расплываться кровавая лужа.

Королева отбросила перо, с отвращением кинула прощальный взгляд на девушку и свистом призвала к себе колючую армию.

Меня била дрожь. Не знаю, что это была за история, но читать ее дальше мне совершенно не хотелось.

Нужно было убираться отсюда восвояси, но как? Не помня себя, я убежала от мертвой девушки в лес. Мокрые ветки хлестали меня по лицу. Лес медленно начал проявляться, проступать в серебристом свете раннего утра, когда я снова выбежала, наконец, на поляну, где стоял каменный домик девушки. Ежик по-прежнему был здесь, свернулся клубочком и спал на грядке с редиской.

Я рухнула на крыльцо, подтянула колени к своей груди, ревела, не переставая – слезы ручьями текли по моим щекам. Девушка была мертва, Королева победила, а я… А я оказалась в новой ловушке, завязла здесь еще основательнее, чем в хитром волчьем доме.

– С тобой все в порядке? – неожиданно прозвучал прямо над моей головой незнакомый голос.

Я подняла голову и увидела молодую девушку, державшую на своих руках ежика. Сказать, что она была красивой – значит, не сказать ничего. Высокая, стройная, словно сияющая изнутри, с прямыми, длинными – почти до колен – серебристыми волосами и огромными фиалковыми глазами. Босая, в прозрачном синем платье. У меня сразу появилось ощущение, что она оказалась здесь так же случайно, как и я сама. Не место в этом лесу было нам обеим, не место.

– С тобой все в порядке? – повторила девушка, и я лишь неопределенно кивнула головой, понятия не имея, что ответить.

Девушка опустила ежика на землю и сказала, присев рядом со мной на крыльцо:

– Я тебя раньше никогда не встречала. Ты впервые оказалась в зеркальной книге? А я Мокошь.

Признаюсь честно, смысл ее слов поначалу до меня не дошел, и я спросила.

– В зеркальной… Что ты имеешь в виду?

– Как что? – пожала она плечами. – Очень немногие люди имеют доступ к зеркальным книгам. Раньше было множество читателей – таких, как мы с тобой. Но сейчас их почти не осталось. Во всяком случае, я за свою жизнь встречала только одного или двух из них, хотя очень много читаю. А где находится твоя библиотека? Моя библиотека, например, во дворце моей матери. А ты тоже принцесса? Или герцогиня, по крайней мере?

Я моргнула. Меня слегка раздражала ее болтливость.

– Я… нет, я совсем не знатного происхождения.

– Разумеется, знатного! Обычные люди к магическим библиотекам доступа не имеют.

Что на это ответить, я просто не знала.

Мокошь тем временем вскочила на ноги и потянула меня за руку вверх.

– Правила тебе известны, не так ли?

– Какие правила?

– Правила чтения обычных книг. Начинай читать с самого начала, читай все по порядку, ничего не пропуская, и не заглядывай на последнюю страницу, пока не доберешься до нее.

– Ах, эти правила? Знаю, разумеется.

Мокошь обняла меня за плечи и повела вперед, дальше от домика, вниз по извилистой тропке, которая быстро пробежала сквозь лес и вывела нас на мощенные булыжником улочки маленького городка.

– В зеркальных книгах действуют те же самые правила, – продолжила объяснять Мокошь. – Ты не можешь изменить ход событий в книге – они всегда развиваются здесь одним и тем же путем. Благодаря этому читатели – такие, как ты и я – могут не бояться умереть, попав в сцену сражения или в зараженное чумой место.

– Чумой?

– Зато в зеркальной книге совсем не обязательно строго следить за сюжетом. Можно совершенно отойти от него, оторваться от главного героя и просто начать самостоятельно исследовать окружающий мир. Собственно, так ты и поступила, иначе мы с тобой не встретились бы. В зеркальной книге ты можешь делать все, что захочешь. Конечно, определенные ограничения здесь тоже есть, куда же без них. Например, ты не можешь отправиться в такое место, о котором автор никогда не думал и ничего о нем не писал. Однако есть и такие места, о которых в книге сказано вскользь, но в них тоже можно побывать. Вот, смотри сама, – она указала рукой на открывшуюся перед нами улицу. – В этом городке есть лишь мельком упомянутый автором отличный кабачок. Пойдем.

И она снова потащила меня вперед, через главную площадь городка, мимо фонтана в виде птицы с железными крыльями, с которых в каменную чашу бассейна стекали струи воды. Затем я, к своему ужасу, заметила колючие шипы, забившиеся в трещины между булыжниками.

– О, не беспокойся об этом, – небрежно сказала Мокошь, заметив мой ужас. – Закончившись, история каждый раз начинается сначала, и все возвращается в норму. Кроме того, здесь вообще ничто и никогда не может нам навредить, не забывай об этом… Ага, вот мы и пришли.

Она втолкнула меня сквозь низенькую дверь, ведущую в небольшой квадратный зал. Он был освещен мерцающими свечами. В зале чудесно пахло жареным цыпленком. За длинными деревянными столами сидели посетители кабачка, пили пиво и прямо пальцами выуживали из тарелок кусочки жирного мяса. В одном углу зала было устроено что-то вроде крошечной сцены, на которой сидел рассказчик в ярком разноцветном балахоне. Он говорил, размахивая руками, отчего в воздухе над его головой вспыхивали маленькие серебристые искорки.

– Ветер, – с нескрываемым отвращением сказала Мокошь, глядя на рассказчика. – Всегда сумеет каким-то образом влезть в любое повествование.

Она нашла нам место в относительно тихом уголке, и мы заказали пиво и пирожные.

– Как бы то ни было, я очень рада, что теперь в зеркальных книгах у меня появилась подруга, – добавила Мокошь. – Знаешь, ведь дома порой становится так одиноко. Даже поговорить не с кем. Надеюсь, теперь ты будешь часто приходить в зеркальные книги? И ты до сих пор ничего не рассказывала о своей библиотеке.

Всмотревшись, я обнаружила, что за мной пристально наблюдает один из посетителей, сидящий через несколько столиков от нас. У него была густая копна светлых, как солома и аккуратно подстриженных волос, васильковые, как июльское небо, глаза и очень красивое, гладко выбритое лицо. Одет он был в красную накидку с темной вышивкой по краям.

Наши взгляды встретились, и мне показалось, что время в кабачке остановило свой бег, но затем молодой человек опустил свой взгляд, и момент был упущен. Волшебство исчезло.

– И своего имени даже не назвала, – услышала я голос Мокоши, и снова переключила свое внимание на нее.

– Имя? Меня зовут Эхо. А моя библиотека… она находится в заколдованном доме. Этот дом я до сих пор только пытаюсь понять, – я подумала немного. – И библиотеку тоже пока еще не понимаю. Я на нее и набрела-то совершенно случайно, потому что заблудилась. – Я взглянула на столик, за которым сидел блондин, но он исчез.

– Рада была с тобой познакомиться, Эхо, – понимающе кивнула Мокошь. – Не сомневаюсь, что твой дом и твоя библиотека существуют по определенным правилам. Как только ты начнешь их понимать, все очень быстро встанет на место.

– А пока что я даже не знаю, как мне выйти из этой зеркальной книги, – призналась я.

– Ну, выйти из нее проще простого, – рассмеялась Мокошь. – Для этого просто нужно послать запрос в свою библиотеку.

Она встала и обратилась прямо к грязной стене кабачка на языке, которого я никогда прежде не слышала. Слова в нем звучали словно падающие на камни капельки воды. И тут же на стене появилось и замерцало подвешенное прямо в воздухе зеркало.

– Остается пройти сквозь это зеркало, и я окажусь дома, – пояснила Мокошь. – А теперь ты попробуй.

Я прикусила губу. Пожалуй, сильнее даже, чем появление зеркала меня сейчас занимало другое: почему мальчик, который только что принес нам пиво и пирожные, совершенно не обращает внимания на это диво, словно и нет здесь никакого зеркала. Я поднялась на ноги, встала рядом с магическим порталом Мокоши и сказала, глядя на камин:

– Библиотека, я хотела бы закончить чтение. Пожалуйста.

И тут же на стене появилось еще одно зеркало, поверхность которого напоминала рябь на пруду. Я подошла к нему, но не спешила протянуть руку к стеклу. Вместо этого смотрела и не могла насмотреться на свое отражение в нем. Почему, спросите вы? А потому что обе стороны лица в нем были совершенно гладкими, без малейшего намека на шрамы. Словно и не было никогда в моей жизни столкновения с попавшим в капкан волком.

Не веря своим глазам, я прикоснулась кончиками пальцев к левой стороне лица – она и на ощупь оказалась такой же гладкой, как ее отражение в волшебном зеркале. Мне стало не по себе.

– Что, выглядишь не так, как дома, Эхо? – тихо спросила меня Мокошь.

Я повернулась к ней и молча кивнула, чувствуя подступившие к глазам слезы.

– Миры в зеркальных книгах не реальны, это ты сама знаешь, – продолжила Мокошь. – Вот и читатели видят себя в них такими, какими хотели бы выглядеть. Причем подсознательно хотели бы, порой даже сами не подозревая об этом.

Я вновь посмотрелась в зеркало. Так вот какой я подсознательно хочу быть. Но, к сожалению, никогда не стану на самом деле в реальной жизни…

Это было горько, это было невыносимо.

Я протянула свою руку к зеркалу, и меня вновь окатило прохладой.

А в следующую секунду я уже снова была в библиотеке и стояла, касаясь вытянутой рукой зеркального стекла.

Глава 9

– Госпожа.

Я ахнула и обернулась. За моей спиной стоял волк, и его янтарные глаза ярко горели.

Я отпрянула от него, уткнувшись плечом в экран еще одной зеркальной книги.

Волк не шелохнулся.

– Я не причиню тебе вреда. Напротив, порадую, – он присел на задние лапы, наклонил вперед острые уши. – Прости меня. Та комната… За черной дверью… Она помогает мне вспомнить. Если я не буду ходить туда, то могу все забыть и стану совершенно диким. Но это опасная, самая опасная комната во всем доме, и вот она-то будет пытаться причинить тебе вред. Так оно уже и случилось. Так что, пожалуйста, не возвращайся туда. Никогда. Я тебя умоляю.

Боль снова начала пульсировать в израненных плечах и ладонях. Я вновь почувствовала, как натянули кожу на лице уродливые шрамы – испарилось подаренное мне на время зеркальной книгой волшебство. Я сглотнула, с горечью ощутив эту потерю, и ответила:

– Я не собираюсь возвращаться в комнату за черной дверью.

– Благодарю, – кивнул белой мордой волк.

– И вообще я не собираюсь больше ходить с тобой куда-либо, пока ты не объяснишь – толком не объяснишь, – что здесь происходит, и не докажешь, что мой отец благополучно добрался домой.

Раздалось какое-то негромкое бульканье. Я не сразу поняла, что это волчий смех.

– Для этого мы находимся в самой подходящей для этого комнате, госпожа, – сказал волк. – Иди за мной.

И он шагнул во вторую синюю дверь.

Я направилась следом. Миновав несколько поворотов в проходах между полками с зеркальными книгами, мы остановились возле приткнувшегося возле стены запертого шкафчика с резной деревянной дверцей.

– Там под ним ключ, – сказал мне волк.

Я наклонилась, пошарила под шкафчиком и выудила маленький простенький латунный ключик. Вставила его в замок, повернула, открыла дверцу шкафчика. Внутри лежало маленькое ручное зеркальце в оправе из слоновой кости. Я взяла его и взглянула на волка, ожидая указаний.

– Это зеркальце покажет тебе все, что ты захочешь увидеть. В нашем мире, по крайней мере. Только для этого ты должна дать ему две частички самой себя.

Я тихо опустилась на пол, расправила юбку и положила зеркальце себе на колени.

– Эти вещи не должны быть большими, главное, чтобы они были частью тебя, – добавил волк.

Я выдернула из головы маленькую прядку своих волос, расстегнула и вытащила из воротника брошку, чтобы уколоть ею указательный палец на своей правой руке. Когда показалась капелька крови, я прижала палец к поверхности зеркальца, и положила туда же прядь волос.

– Теперь попроси зеркальце показать тебе то, что ты хочешь увидеть, – сказал волк.

– Зеркальце, – начала я и сглотнула. – Покажи мне моего отца. Пожалуйста.

Стеклянная поверхность дрогнула, стала молочно-белой, пошла рябью. Моя кровь и волосы закружились и исчезли в молочных волнах. Когда поверхность зеркальца вновь разгладилась, я увидела заснеженный лес, по которому с фонарем в руке шел мой отец. Следом за ним, и тоже с зажженными фонарями, шли Родя и Тинкер.

– Эхо! – кричали они в темноту. – Эхо, отзовись!

Но отвечала им только метель – завывала, швыряла снег в лицо.

Зеркальце мигнуло, и вот я уже увидела, как отец и Родя поднимаются по ступенькам крыльца, оббивают налипший на валенки снег, прежде чем войти в наш дом. В дверях показалась Дония, лицо у нее было напряженным, встревоженным.

– Глупая девчонка! – сказала она. – И что ее понесло в лес ночью, да еще в метель?

– Мы найдем ее, папа, – взял отца за руку Родя. – Не волнуйся, обязательно найдем.

– Я же видел ее, – прошептал отец. – Она была там, в лесу. Как раз перед тем, как показался Тинкер на своих санях. Я видел ее, я это знаю.

Родя поджал губы, сочувственно посмотрел на отца и сказал.

– Тебе нужно отдохнуть, папа. Давай поднимемся наверх.

Когда они поднялись в комнату наверху, у отца по щекам текли слезы.

– Зажги лампу, Родя, и поставь ее на подоконник, – сказал он. – Она поможет Эхо найти в ночи дорогу к дому.

Мой брат зажег лампу, поставил ее на подоконник, и только после этого отец позволил ему уложить себя в постель.

Дождавшись, когда вслед за отцом уснет и Родя, устроившийся здесь же на диване, в комнату неслышно вошла Дония. Она подкралась к окну, задула лампу и злобно прошептала, глядя в ночную темноту за окном.

– Скатертью дорога.

Мачеха старалась храбриться, но я видела, как дрожат у нее руки.

Я рывком поднялась на ноги и отбросила от себя зеркало так, будто это была ядовитая змея. Оно не разбилось, а лишь упало и покатилось по полу. А мое сердце… Мое сердце разрывалось от боли.

– Все в порядке, госпожа? – спросил волк, наблюдая за мной.

– Мне нужно вернуться домой.

– Разве твой отец не в безопасности? – блеснул он своими янтарными глазами.

– В безопасности, – я впилась ногтями в подушечки ладоней, пытаясь сдержать таким образом набегавшие на глаза горькие слезы. – Но он не знает, где я. Думает, что заблудилась в лесу.

– Но ты же не заблудилась.

– Не заблудилась, но он этого не знает. Послушай, волк, позволь мне вернуться. Я должна успокоить отца.

– Нет, госпожа, ты должна остаться здесь, – ответил волк, и у него зашевелилась шерсть на загривке. – Мне очень жаль, но возвратиться домой ты не можешь.

– Ну, хорошо. Тогда разреши мне хотя бы написать ему письмо.

– Написать письмо можно, отправить его отсюда нельзя.

– Ты сам можешь отнести его, – в отчаянии воскликнула я. – Клянусь, я останусь здесь столько, сколько ты пожелаешь, только отнеси ему письмо.

– Я не могу вернуться через лес, – хрипло проскрипел он. – И ты тоже. Это невозможно. Твой отец в безопасности, госпожа, а со всем остальным тебе придется смириться.

– Но…

– Все, хватит. Не может быть никакого письма. А теперь пойдем, нас ждут дела. Нужно заняться домом. Сейчас я дам тебе первый урок, начну учить, как за ним следить и ухаживать.

Волк повернулся и выбежал из библиотеки с таким видом, будто я должна немедленно забыть об отце и делать все так, как он велит. Ладно. Пусть говорит, что хочет, мне все равно. А выбраться из дома я и сама сумею. Дождусь, пока он будет чем-нибудь сильно занят, и убегу. Не дам отцу думать, что со мной случилась непоправимая беда.

– Давай, давай, – торопил меня волк, и я, вздохнув, пошла следом за ним.

Стеклянная лестница исчезла вместе с коридором. Теперь это был темный проход, пахнущий сырой землей и червями. Под ногами у нас хлюпала жидкая грязь. На стенах горели не лампы, а редкие, чадящие факелы.

Волк что-то отрывисто рявкнул, и проход, повернув за угол, закончился возле открытой двери. За ней зияла непроглядная темная пропасть. На дверном косяке все еще были видны следы огня. Перед дверью по земле тянулись полосы жирной сажи. В воздухе едко пахло дымом, а на фоне притаившейся за дверью тьмы в свете факелов, как снежинки, танцевали частички пепла.

– Что это за место? – спросила я. Приближаться к дверному проему у меня не было ни малейшего желания.

– Вчерашний пожар за нашей дверью случился исключительно по моей вине, – сказал волк. – Я слишком долго не занимался домом, и он сорвался с привязи. Теперь мы должны связать его заново.

– Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Иди сюда, я все тебе покажу.

Я неохотно присела на корточки рядом с волком перед дверным проемом, за которым в темноте раздавался смех вперемешку с тоненькими пронзительными воплями. На подол моей юбки оседали чешуйки пепла.

– Протяни руку вперед, – приказал волк. – Там ты найдешь связку. Шнур. Только не залезай слишком далеко.

Сказав это, он шагнул вперед и целиком растворился в темноте.

Спустя пару секунд я протянула вперед свою руку и сразу наткнулась ладонью на что-то маленькое, шипастое и живое, убежавшее от меня в темную пустоту. Я стиснула зубы, чтобы не закричать, и нагнулась еще дальше вперед. Еще немного, еще… и вдруг мои пальцы ухватились за что-то гладкое и шелковистое на ощупь.