Эмма

Глава 6

Не испытывая ни малейших колебаний, Эмма направляла мысли Харриет в определенное русло; она неустанно хвалила подругу, возвышая ту в собственных глазах; она считала, что преследует благородную цель, кроме того, оказалось, что Харриет сама давно считает мистера Элтона замечательно красивым и любезным мужчиной; поэтому Эмма постоянно напоминала Харриет о том, как мистер Элтон ею восхищается: разумеется, он выражает свои эмоции не прямо, но намеками… Вскоре она вполне уверилась в том, что необходимо и в Харриет пробудить ответное чувство, как только к этому представится удобный случай. Ей казалось, что мистер Элтон почти готов влюбиться, если уже не влюблен в Харриет. С ним дело, можно сказать, было решенное. Он отзывался о Харриет с такой теплотой, так расхваливал ее, что большего пока нечего было и желать – остальное дополнит время. Он подметил разительную перемену в ее манере держаться с тех пор, как ее приняли в Хартфорде, и такая зоркость была не единственным доказательством его растущей привязанности.

– Вы дали мисс Смит все, что ей требовалось, – говорил он. – Вы сделали ее грациозной и непринужденной. Когда она впервые оказалась в вашем доме, это было просто очаровательное и красивое дитя природы, но, по моему мнению, те достоинства, которые вы ей сообщили, бесконечно ценнее тех, что свойственны ее натуре.

– Я рада, что вы думаете, будто я была ей полезна. Но Харриет нуждалась лишь в огранке и нескольких незначительных намеках. Она сама обладает от природы естественной грацией, милым характером и безыскусностью. Так что мои заслуги невелики.

– Если бы позволительно было спорить с дамой, – не уступал галантный мистер Элтон, – то…

– Возможно, я сообщила немного более решительности ее характеру, приучила ее задумываться над вещами, которые до сих пор не приходили ей в голову.

– Вот именно! Вот что особенно поражает меня. Решительность, именно решительность! Сколь же искусной оказалась учительница!

– Лично мне обучение доставило величайшее удовольствие. Никогда не встречала я столь благодарной ученицы.

– В этом я и не сомневаюсь. – Произнося эти слова, он испустил легкий удовлетворенный вздох; Эмма сочла его настроение несомненным доказательством влюбленности.

Следующий день принес новые радости. Мистер Элтон с большим энтузиазмом поддержал Эмму в ее внезапном желании написать портрет Харриет.

– Харриет, кто-нибудь писал вас? – спросила она. – Вы когда-нибудь позировали для портрета?

Харриет как раз собиралась выйти из комнаты; остановившись на пороге, она с очаровательной наивностью произнесла:

– Ах, боже! Нет, никогда!

Дождавшись, покуда она скроется из виду, Эмма тотчас воскликнула:

– Ее портрет станет поистине бесценным сокровищем! Я бы не пожалела за него никаких денег. У меня просто руки чешутся самой испытать свои способности. Вы, наверное, не знаете, но два или три года назад мной овладела страсть писать портреты; я сделала наброски с нескольких друзей. Все сочли, что в целом мне удалось добиться сходства. Потом я постепенно охладела к этому занятию. Но сейчас… да-да, я уверена, если Харриет станет позировать, я снова рискну испробовать свои силы. Какое, должно быть, удовольствие иметь у себя ее портрет!

– Ради всего святого, мисс Вудхаус! – вскричал мистер Элтон. – Напишите портрет! Он в самом деле станет сокровищем! Умоляю, мисс Вудхаус, примените свой восхитительный талант в пользу вашего друга! Разумеется, я видел ваши рисунки. Как могли вы подумать, что я невежествен в сем вопросе? Разве в этой комнате не достаточно образчиков ваших пейзажей и натюрмортов! И разве в гостиной у миссис Уэстон в Рэндаллсе нет нескольких несравненных ваших фигур?

«Да, – подумала Эмма, – добрый человек! Но что общего у фигур и пейзажей с настоящим портретом? Вы, милостивый государь, ничего не смыслите в рисовании. Незачем притворяться, будто мои творения вас восхищают. Приберегите свои восторги для личика Харриет».

– Что ж, мистер Элтон, раз вы столь великодушно одобряете мой замысел, полагаю, мне стоит попробовать. У Харриет изящные, точеные черты лица, что затрудняет достижение портретного сходства; и все же рисунок глаз и линии возле губ столь необычны, что так и тянет запечатлеть это своеобразие на бумаге.

– Совершенно верно – рисунок глаз и линии возле губ! Я нимало не сомневаюсь в вашем успехе. Умоляю, просто умоляю вас попробовать свои силы. Когда вы напишете портрет, он станет, по вашим же собственным словам, бесценным сокровищем.

– Но, мистер Элтон, я боюсь, что Харриет не понравится позировать. Она так мало озабочена собственной внешностью… Вы заметили, как удивила ее моя просьба? Как мило она воскликнула: «Ах нет! Никогда!»

– О, уверяю вас, я все подметил. Ее слова от меня не ускользнули. И все же мне кажется, что ее удастся убедить позировать вам.

Вскоре вернулась Харриет; услышав предложение написать ее портрет, она, не колеблясь, дала свое согласие – к величайшему облегчению двух других участников сцены. Эмма пожелала немедленно приступить к делу и тут же извлекла портфель, в котором хранились наброски к ее прежним портретам (к слову сказать, ни один из них так и не был закончен), чтобы вместе с друзьями выбрать подходящие пропорции и размеры. Она разложила эскизы на столе. За миниатюрой следовал поясной портрет, за ним – портрет в полный рост; рисунки были выполнены в карандаше, пастели, акварели… пересмотрели все по очереди. Эмма всю жизнь стремилась попробовать всё и добилась значительных успехов как в рисовании, так и в музыке – успехов гораздо больших, чем можно было предположить, судя по тому, как мало она затрачивала усилий и на то и на другое. Она играла и пела; рисовала почти в любой технике, однако ей всегда не хватало упорства. Ни в чем не добилась она такой степени совершенства, которой радовалась бы сама и которой, судя по ее задаткам, ей нетрудно было бы достичь. Сама Эмма не слишком обманывалась в отношении своих художественных и музыкальных талантов, однако была не против того, чтобы на сей счет обманывались другие, и не слишком раскаивалась, узнав, что ее репутация музыкантши и художницы зачастую превосходит ее истинные заслуги.

В каждом наброске было свое достоинство – в менее проработанных, пожалуй, больше всего. Писала Эмма бойко. Но, будь ее рисунки гораздо хуже или, скажем, вдесятеро лучше, удовольствие и восхищение двух ее собеседников были бы точно такими же. Оба пришли в полный восторг. Сходство всех поразило: и как это мисс Вудхаус точно все передает!

– Боюсь, для вас здесь выбор небогатый, – вздохнула Эмма. – У меня моделями были лишь члены моей семьи. Вот отец… еще один батюшкин портрет… но он так разволновался от необходимости позировать, что пришлось рисовать его украдкой; поэтому ни один из этих двух портретов не отличается особым сходством. Вот, видите, миссис Уэстон, и снова она, и снова, и опять она. Милая миссис Уэстон! Мой всегдашний добрый друг; что бы я без нее делала? Вот она позировала всегда, когда бы я ее ни попросила. Вот моя сестра. Ее изящная фигурка мне тут удалась, да и лицо, по-моему, похоже. Позируй она дольше, я добилась бы еще большего сходства, но она так торопилась, так хотела, чтобы я нарисовала заодно всех ее детишек, что спокойно не сидела. А вот, полюбуйтесь, это трое из моих племянников! Вот они – Генри, Джон и Белла, по порядку, но, как видите, все портреты похожи, словно писались с одного ребенка. Сестрица так хотела, чтобы я нарисовала их, что я не могла ей отказать, но трех-четырехлетних детишек, знаете ли, не заставишь стоять смирно. Оттого добиться портретного сходства трудновато – все они румянощекие крепыши. Легко рисовать детей с грубыми, резкими чертами лица, но у баловней матерей редко бывают такие черты. А вот и набросок четвертого, он тогда был еще младенцем. Я зарисовала его, пока он спал на софе, и, если заметите, добилась большого сходства. Видите хохолок у него на голове? Он так уютно спит, уткнувшись головой в подушку! Да, вышло очень похоже. Я считаю, что имею право гордиться маленьким Джорджем. И угол софы получился неплохо. А вот моя последняя работа, – она развернула рисунок джентльмена в миниатюре, портрет в полный рост, – последняя и лучшая. Это мой брат, мистер Джон Найтли. Тут до завершения осталось совсем немного, но я была так раздосадована, что отложила его и поклялась, что больше никогда не стану писать портретов. Да и как можно было не рассердиться? После всех моих мучений, когда я уже добилась настоящего сходства – мы с миссис Уэстон сошлись на том, что портрет вышел очень хорош, только он слишком красив, слишком льстит оригиналу и, пожалуй, вот тут, справа, небольшой огрех, – так вот, после всех трудов его жена, а моя дорогая сестра Изабелла холодно заметила: «Да, отдаленное сходство есть, но портрет вышел неудачным и не делает ему чести». А сколько пришлось перед тем уговаривать ее мужа попозировать! Он согласился в виде большого одолжения; словом, всех этих треволнений для меня было слишком. Поэтому я никогда не закончу его – да и зачем? Всякий гость, приходя на Бранзуик-сквер, упрекал бы меня в том, что портрет нехорош. И вот, как я уже говорила, я тогда зареклась писать портреты. Но ради Харриет, точнее, ради меня самой я нарушу свое намерение. Кроме того, в настоящее время вокруг нас не наблюдается, к счастью, ни мужей, ни жен.

Мистера Элтона новый поворот в разговоре необычайно позабавил и порадовал; он беспрестанно повторял:

– Пока, как вы выразились, вокруг нас действительно не наблюдается ни мужей, ни жен. Именно так! Ни мужей, ни жен!

Он повторял эти слова так многозначительно, что Эмма невольно задалась вопросом: а не уйти ли ей и не оставить ли его с Харриет наедине? Но так как она хотела рисовать, то решила, что он потерпит с выражением своих чувств.

Вскоре она определилась с размером портрета и материалом. Она заявила, что намерена писать акварельный портрет в полный рост, такой, как портрет мистера Джона Найтли. Если рисунок выйдет удачным и понравится ей, то займет почетное место на стене над каминной полкой.

Начался сеанс позирования: Харриет краснела, бледнела, улыбалась, боялась шевельнуться – словом, являла собой, на опытный взгляд художницы, очаровательную картинку. Однако продвинуться в работе Эмме казалось почти невозможным, так как у нее за спиной суетился мистер Элтон, восхищаясь каждым сделанным ею маз ком. Она была бы рада, если бы он поместился где-то в отдалении, откуда мог бы любоваться очаровательной натурщицей, не мешая ей работать; в конце концов он так надоел Эмме, что она попросила его перейти куда-нибудь в другое место. Потом ей пришло в голову, что во время сеанса он может занимать их чтением. Если мистер Элтон будет так любезен и почитает им вслух, они будут так ему благодарны! За чтением и ей легче будет преодолевать муки творчества, и мисс Смит невольно позабудет о неудобствах.

Мистер Элтон охотно согласился. Харриет слушала, а Эмма спокойно рисовала. Надо пригласить его приходить почаще – так он сможет присутствовать на сеансах живописи. Какая отрада для влюбленного! Если Эмма хоть на миг откладывала карандаш в сторону, он тут же подскакивал к ней и шумно выражал восхищение скоростью и качеством ее работы. Его присутствие не раздражало Эмму; он уверял ее, будто сходство замечательное, хотя об истинном сходстве говорить было пока рано. Словом, критик из него был никудышный, однако восторженность влюбленного была выше всяческих похвал, да и услужливости ему было не занимать.

Словом, работа над портретом шла успешно; Эмма осталась настолько довольна наброском, сделанным в первый день, что испытывала желание продолжать. С самого начала ей удалось уловить характерные черты оригинала; а так как она намеревалась несколько приукрасить фигуру своей натурщицы – сделать ее повыше и поизящнее, – то она была совершенно уверена в том, что в конце концов у нее выйдет портрет, приятный во всех отношениях, и займет предназначенное ему место, делая честь им обеим, ибо воплотит красоту одной, искусность другой и дружбу обеих. Портрет должен вызвать у мистера Элтона самые приятные ассоциации и укрепить зарождающееся чувство.

Уговорились, что Харриет придет позировать и на следующий день; мистер Элтон, как и следовало ожидать, умолял о разрешении снова присутствовать и читать им.

– Ну разумеется! Непременно! Мы с радостью примем вас в свой кружок.

Назавтра воспоследовал тот же обмен любезностями и учтивостями, тот же успех и удовлетворение, что и накануне. То же сопровождало и последующие сеансы; портрет создавался стремительно и успешно. Все, кто видел рисунок, хвалили его; мистер же Элтон буквально захлебывался от восторга и отрицал любую критику.

– Мисс Вудхаус лишь чуточку приукрасила подругу, – заметила как-то миссис Уэстон, ни на секунду не заподозрив, что обращается к влюбленному. – Выражение глаз передано вернее всего, но у мисс Смит не такие брови и ресницы. И это слегка портит портрет.

– Вы находите? – отвечал он. – Я не могу согласиться с вами. Мне кажется, что каждая черточка просто дышит сходством. Никогда в жизни не видел, чтобы портрет так походил на оригинал! Наверное, стоит принять во внимание игру света и тени.

– Эмма, вы нарисовали ее слишком высокой, – сказал мистер Найтли.

Эмма знала, что он прав, однако не призналась в этом, а мистер Элтон горячо воскликнул:

– О, что вы! Рост совершенно нормальный! Учтите, что она сидит, что, естественно, накладывает отпечаток… короче говоря, точно передает самую суть… а пропорции, знаете ли, надобно сохранить. Пропорции, рисунок в перспективе… да что там говорить! На портрете в точности передан рост мисс Смит. В точности!

– Очень славный портрет, – сказал мистер Вудхаус. – И так премило написано! Как и все твои рисунки, милая. Я не знаю никого, кто так же хорошо рисует, как ты. Но вот что мне не совсем нравится – она у тебя сидит, кажется, на улице, а на плечи у нее наброшена только легкая шаль. Невольно закрадывается мысль, что так и простудиться недолго.

– Дорогой папочка, но ведь предполагается, что на дворе лето, теплый летний день! Посмотрите на то дерево!

– Дорогая моя, сидеть на улице всегда небезопасно.

– Можете говорить что угодно, сэр, – вскричал мистер Элтон, – но я должен признать, что мысль нарисовать мисс Смит на улице я нахожу чрезвычайно удачной; а дерево выписано с такой неповторимой живостью! Любой другой фон значительно проигрывал бы в выразительности. Наивность манер мисс Смит… и вообще… О, это просто восхитительно! Глаз не могу отвести! Никогда не видел подобного сходства.

Затем понадобилось заказать для портрета рамку; и тут возникли некоторые трудности. Обрамить рисунок следовало немедленно; это надо было сделать в Лондоне; заказ необходимо было передать посредством какого-либо умного, понимающего человека, на чей вкус можно положиться. А Изабелле, которая обычно выполняла подобные поручения, претила мысль выбираться из дому в такую туманную декабрьскую погоду. Но как только о неприятности сообщили мистеру Элтону, все тут же и разрешилось. Он галантно поспешил на выручку. Если бы дело поручили ему, с каким бесконечным удовольствием он бы его выполнил! Он в любой момент может выехать в Лондон. Невозможно выразить, как он будет признателен за то, что ему доверят выполнить такое поручение.

– О нет, вы слишком добры! У меня и в мыслях не было так обременять вас! Ни за что на свете не стану отнимать ваше драгоценное время!

Последовали неизбежные в подобных случаях мольбы и уверения, и через несколько минут дело было решено.

Мистеру Элтону предстояло отвезти портрет в Лондон, выбрать раму и дать указания. Эмма взялась так упаковать рисунок, чтобы он доехал до Лондона в целости и сохранности и при этом не слишком обременил мистера Элтона. Он же, напротив, казалось, стремился принять на себя как можно больше трудов.

– Какое бесценное сокровище! – сказал он с нежным вздохом, принимая сверток.

«Даже для влюбленного он слишком слащав, – думала Эмма. – То есть слащав на мой вкус, вполне допускаю, что другие лишь одобрят такое поведение. Он превосходный молодой человек, и именно такой, какой нужен Харриет. «Именно так», как говорит он сам. Но все же он слишком много вздыхает, напускает на себя томный вид и рассыпается в комплиментах. Будь я объектом его страсти, я бы не вынесла такого. Мне и так, хоть я и на второстепенных ролях, достается немало вздохов и комплиментов. Но таким способом он выражает мне признательность за свою Харриет».