Эммануэль. Римские каникулы

I

Длинная тонкая черная линия появляется на горизонте, а за ней трепещет мягкий свет утренней зари. Эммануэль со вздохом открывает глаза. Другие пассажиры уже проснулись, и неясный шум теперь наполняет самолет, в котором она летит, совсем чужая этим незнакомым людям. Из-под мягкой ткани очков для сна Эммануэль видит табло, на котором отображаются вызовы, адресованные бортпроводнице. На данный момент вызовов пять. Эммануэль чувствует некое умиротворение от этого числа, которое, без особых на то причин, представляется ей каким-то особенным. Что же сделало ее такой чувствительной к подобным суевериям? Она закрывает глаза, и эти пять огоньков продолжают какое-то время светиться во тьме, а когда они угасают, она вновь размыкает веки, а потом снова их прикрывает, пока не остается гореть лишь один вызов. Она ждет, что и он выключится, словно обращаясь с мольбой к Небесам. С неким страхом Эммануэль осознает, что спала с самого начала полета. Это был сон сна без сновидений, уносивший в небытие. Впустую прошедшая тихая ночь, в этой крылатой смирительной рубашке, несущей ее, взятую в плен, все дальше и дальше от тех, кого она любит. От тех, кто продолжает жить без нее, там, в таком невероятном количестве тысяч миль отсюда, что у них теперь заканчивается день, который для нее только начинается.

Для Жана же ночь только начинается, и она представляет себе его в их комнате, такой свежей и наполненной ароматами. Возможно, проходя мимо зеркала, он бросает рассеянный взгляд на свое отражение… Его левая бровь приподнимается – это у него такая ироничная реакция на созерцание самого себя, какое-то несколько высокомерное движение. Так он всегда смотрел и на нее после наслаждения от близости – отчасти властно, отчасти снисходительно, она никогда не могла разобраться в этом точно. Без сомнения, именно поэтому она и продолжает любить его так безумно, она, женщина, которая никогда не терпела никаких барьеров или оков в своем бесконечном путешествии в мир наслаждения.

А вот Жан в аэропорту – светлая куртка, раздутая ветром, растрепанные волосы, рука, поднятая в прощальном жесте. Рядом с ним Марианна казалась такой хрупкой и испуганной. Только ее большие удлиненные глаза, полные слез, выглядели болезненно взрослыми. «Я прошу тебя!» – сказала она. Ее губы дрожали, как у ребенка, готового разрыдаться. Эммануэль улыбнулась, взяла ее за руку и мягко потащила за собой.

– У тебя остается десять минут, – уточнил Жан. Всего десять минут, ибо из громкоговорителей уже во второй раз неслось: «Пожалуйста, рейс авиакомпании «Алиталия» на Рим… Просим пассажиров пройти на посадку».

Они пересекли большой зал, стекла которого были позолочены лучами солнца. На светлом полу их тени выглядели нереально длинными. Эммануэль пальцами чувствовала пульс, бьющийся в юном запястье. Женские туалеты находились внизу. Красная дверь с занятным логотипом. Две пожилые туристки вошли прямо перед ними. Эммануэль решительно повернула направо, в мужской туалет. Одна из шести кабинок была открыта, на ней значился пятый номер. Она толкнула туда Марианну и сразу же закрыла за собой дверь. Эхо громкоговорителя продолжало посылать им угрозы. Не говоря ни слова, Эммануэль взяла лицо Марианны двумя руками – ее чистое лицо, подрагивающее, такое романтическое, полупрозрачный цвет которого теперь заметно порозовел. Потянувшись к ней, с глазами, полными слез, эта девочка-подросток предложила ей свой рот, открытый в безмолвном крике. Ее язык пробежал по нижней губе, открыв белоснежные и ровные зубы. Эммануэль, в свою очередь, приоткрыла рот для поцелуя, потом она проникла языком в рот девушки. Ловкий язык, твердый и одновременно очень гибкий, он извивался, словно хлыст, наполняя рот ароматной слюной. Потом Эммануэль обхватила малышку, прижавшись к ней животом, как будто она хотела придать ее телу собственную форму.

Затем она осторожно вынула язык, проведя его между губами Марианны и дыша ей прямо в рот. Продолжая держать ее лицо в своих руках, изгибаясь вместе с ней, она заставила ее согнуть колени, продолжая смотреть ей прямо в глаза, в которых отблески слез теперь сменились огнем. Она поспешно задрала ей юбку, почувствовав, как в ней растет напряжение, причину которого она тщетно пыталась понять. «Я не могу подвести Жана. Я должна успеть на этот самолет».

Но эти слова, казалось, доносились из далекого подсознания, словно начертанные на золотых песках пляжа, на берегу реки, покрытой цветами лотоса, в то время как прилив постепенно подходил к порогу бунгало, где Марианна впервые сказала: «Я люблю тебя». Девушка схватилась за трусики Эммануэль и потянула их вниз, вдоль ее длинных ног. Одним движением колен Эммануэль освободилась от прозрачной бледной материи своих «бразильских» трусиков с глубоким вырезом. Таким же движением она освободила лодыжки и выгнула тело, прижавшись к теплой стене. Пальцы Марианны поднялись между ее бедер и остановились у входа во влагалище, почти умоляюще надавливая. Потом она перенесла пальцы на ставшие влажными половые губы, раздвинула их и дошла до клитора, который был уже готов к финальному аккорду. Эммануэль почувствовала губы Марианны на своем влагалище, и ее язык проник в нее глубоко-глубоко. Ее зубы едва касались клитора, слегка покусывая его и вызывая отчаянное ощущение нарастающей сладости. Эммануэль стиснула зубы, чтобы не закричать, а затем волна радости выплеснулась на нее, и ее сознание освободилось от всего – за исключением радости, резкой, острой, словно шпага, неумолимо вонзенной в нее до самой рукоятки.

Два удара в дверь, потом еще.

– Эммануэль!

Голос Жана, требовательный, нетерпеливый, с нотками упрека. И, словно исходящий из другого мира, голос, бесконечно повторяющий: «Рейс авиакомпании «Алиталия» на Рим… Просим пассажиров… Пожалуйста, срочно пройдите к выходу № 37».

Жан потянул ее за руку, и последний проблеск разума позволил ей сбросить свои трусики, толкнуть дверь и броситься бежать, задыхаясь, к выходу № 37, к посадочному трапу, который уже начал отъезжать от полосатой красно-зеленой двери к «Боингу-747». Потом, сопровождаемая работником аэропорта, подталкивающим ее вперед, она бросилась к бортпроводнице, которая решительно втащила ее в самолет. Эммануэль все еще испытывала неописуемое наслаждение.

Эммануэль спускается по трапу, едва касаясь перил рукой в перчатке, обдуваемая свежим ветерком, отдающим приятной смесью морских ароматов. Перед ней мерцает стеклянное здание под ярко-бирюзовым небом: таким его изображали в средневековых книгах. «Конечно, – думает она, – это и есть Италия!»

И осознание этой реальности сжимает ей сердце, возвращая к цели этого абсурдного путешествия, причин и сроков которого она не знала. Украдкой она взглянула на двойной циферблат своих золотых часов, украшенных сапфирами, стрелки которых еще показывали время в Бангкоке. Слева уже установилось местное время. Шестнадцать часов! Всего шестнадцать часов прошло с тех пор, как Жан разбудил ее поцелуем в затылок. Он улыбнулся, но его глаза оставались серьезными:

– Поспеши, любовь моя. Нужно отправляться.

– Отправляться? Но куда?

– Это ты должна ехать. Одна, и немедленно.

Такой тон, одновременно нервный и властный, она в нем раньше не замечала. Точнее, она слышала нечто подобное всего один раз, во время ночного звонка. Тогда произошел несчастный случай в промышленном центре Юронг, на одном из химических заводов, и это угрожало жизни многих людей, которые, ни о чем не подозревая, мирно спали в своих домах. Она услышала его голос, не допускающий возражений и тревожный одновременно, ничего не понимая, потому что он говорил на диалекте высокой равнины. Но она знала: это был вопрос жизни и смерти. Тогда Жан спешно оделся, выбежал наружу; она услышала звук удаляющегося «БМВ» и не видела его до утра. Он никогда не говорил ей потом, что же там случилось на самом деле, никогда не рассказывал, как они сумели предотвратить катастрофу. Он лишь сразу же, как только вошел в квартиру, овладел ею, и они занимались любовью прямо на кремовом ковре, посреди частей сложного китайского пасьянса. Состоявший из деревянных палочек и частичек кораллов, он предлагал практически бесконечное количество решений, каждое из которых могло быть изменено одним лишь перемещением палочки или добавлением одного коралла к другому.

Частичка коралла должна была невольно сместиться накануне ее отъезда, или это кто-то ночью передвинул палочку, управляющую ее жизнью. И вот теперь она здесь, в аэропорту Леонардо да Винчи, недалеко от Вечного города. И вокруг нее складывается какая-то новая игра, правил которой она совершенно не понимает.

– Что происходит? – ошеломленно прошептала она, когда села на край кровати.

Одеяло рядом с ней еще сохраняло отпечаток тела Марианны. Они уснули сразу, после наслаждения, полученного шесть раз подряд. На тумбочке Эммануэль увидела хрустальный бокал, из которого она вылила половину шампанского во влагалище своей подруги, которое она потом потягивала маленькими глотками, смешивая его с изысканным вкусом вагинального нектара.

– Где Марианна?

– Она собирает твою дорожную сумку. А твоим багажом я занимался сам. Получилось не слишком аккуратно, но у меня было не так много времени. Зато там есть все.

– Что ты имеешь в виду – все?

– Слишком долго объяснять. Лучше, если ты не будешь знать об этом. Сейчас только одна вещь имеет значение: ты отправляешься в Италию. В Рим, если быть точным. Как будто речь идет о бегстве. Ты оставляешь меня. Никто не знает почему.

– Но это же абсурд!

– Нет, так надо. Я провожу тебя в аэропорт. Твое место было зарезервировано час назад.

– И что я буду делать в Италии?

– Жить. Все время, пока это будет необходимо. Ты возьмешь с собой свои личные вещи. И коллекцию танцовщиц.

– Каких еще танцовщиц?

Она усмехнулась, как если бы ей вдруг все стало ясно. Жан приготовил ей сюрприз не без помощи Марианны. Хотя у него не было такой привычки – мистифицировать ситуацию столь загадочным образом.

– Это не игра, Эммануэль.

Он никогда не смотрел на нее так мрачно, так решительно. Вертикальная морщина прорезала его лоб, и лицо словно застыло.

– У тебя есть коллекция танцовщиц. Их двенадцать. Двенадцать замечательных статуэток из слоновой кости…

– Из слоновой кости? Но ты же прекрасно знаешь, что по закону…

– Именно так. Поэтому они имеют еще большую ценность. Они закреплены на подставках из оникса, на которых расположен золотой пьедестал. Высотой они с шестилетнего ребенка, по-разному причесаны и одеты: в шелк, в парчу, в узорчатую ткань, в серебряную филигрань, в газ, в лен, в атлас и в бархат. Они украшены диадемами, браслетами, кольцами, ожерельями, драгоценными поясами. Каждая танцовщица отличается от другой выражением лица и общим видом. Они помещены в хрустальные коробки в форме пагоды. Каждая имеет свое имя, которое написано на пьедестале. Они тщательно упакованы, по четыре в упаковке, в три помеченных пакета.

– Сколько же они стоят? – изумленно спрашивает Эммануэль.

– Они застрахованы на 50000 фунтов стерлингов, но реальная цена вдвое больше: это уникальная коллекция. Ты купила ее у принцессы Рам-Шар. Повтори…

– Рам-Шар.

Нет, это не игра, а какая-то странная, даже тревожная история, которая вдруг возникла в ее беззаботной жизни. И никто не мог помочь ей, поскольку сам Жан толкал ее на эту темную дорогу с устрашающими пропастями по бокам, где она чувствовала растущую угрозу себе самой и тем, кого она любила.

– А Марианна, ты ей сказал?

– Она ничего не знает. Одевайся. Надень один из твоих костюмов от Сен-Лорана. Нужно, чтобы твое прибытие было в стиле «шик и шок». Твой самолет приземлится утром.

Он сделал паузу, взял ее за плечи и сильно, почти больно, прижал к себе. И она сразу же испытала пронизывающее счастье. Эммануэль сразу успокоилась и вновь наполнилась уверенностью в Жане, несмотря на эту непонятную ссылку. Они долго стояли так, застыв, пока она не осмелилась спросить:

– Должна ли я сделать что-то еще?

– Нет. В Риме о тебе позаботятся, тебя там будут направлять в кое-каких важных делах. Это будет женщина, Сильвана Мори или Моро. Не слушайся ее слепо, но следуй за ней. Я ее не знаю, но меня заверили, что она очень приятная особа. Я бы не отпустил тебя с каким-то монстром типа дипломированного гида!

Почти сломленная, Эммануэль находит в себе силы, чтобы улыбнуться.

– Я бы хотела, чтобы ты объяснил мне немного больше. Эта история с танцовщицами…

– Тебе не надо ничего понимать. И тем более – знать. Просто возьми их, чтобы потом в нужный момент избавиться.

– Когда я увижу тебя снова?

– Я не знаю.

– Но мы увидимся?

Жан засмеялся:

– Все это не имело бы смысла, если бы я не был уверен, что вновь увижу тебя! Не волнуйся, я забочусь о тебе больше, чем кто бы то ни было в мире.

– А почему Марианна не едет со мной?

– Это ни к чему. Ты должна быть одна, чтобы избежать опасности.

– Присмотри за ней.

– Я тебе это обещаю.

Эммануэль не чувствовала никакой ревности. Но она хотела сохранить девочку для них обоих, как нечто неделимое, как воспоминание о том времени, что было потрачено, чтобы проросло это семя, которое поливали осторожно, нежно подогревая…

Марианна вошла в комнату, принеся дорожную сумку «Луи Виттон» и сжимая в левой руке шелковый шарф. Под ее глазами были круги, но ее взгляд был устремлен на молодую женщину. Протянув Эммануэль ее шарф от «Гермес», она коснулась ее руки. Девушка-подросток была готова выйти, и ее волосы, расчесанные на прямой пробор, напоминали изображения мадонн, свойственных ее стране.

– Как ты прекрасна! Я буду постоянно вспоминать твой образ в музеях, – воскликнула Эммануэль.

Марианна молча отвернулась и вышла из комнаты. Они услышали ее шаги на лестнице, ведущей на террасу.

– В последний раз… У нас ведь еще есть время?

Эммануэль подошла к Жану.

В ответ он сразу же одной рукой задрал ей юбку, а другую просунул между полами пиджака, под инкрустированные кружева, прямо к груди. И его пальцы вытянулись так, что кончики большого и указательного пальцев надавили одновременно на две точки…

Рука Эммануэль скользнула к его члену, который начал твердеть под тканью брюк. Она расстегнула молнию на брюках Жана, проскользнула под трусы, а потом обхватила уже возбужденный орган. Другая ее рука прихватила затылок мужчины, требуя поцелуя. Ее язык проник между губами мужа, преодолевая двойную границу зубов. Вытащив его член, она сдвинула крайнюю плоть, обнажив головку…

Эммануэль сжала его и стала рассматривать. Опираясь на черный лакированный японский комод, она как будто забылась. Рука Жана при этом поглаживала ее промежность четырьмя соединенными пальцами, а большой палец нащупал уже набухший клитор. Эммануэль начинает стонать, предлагая себя возлюбленному. Ведь она знает, что сейчас средний палец тоже войдет в нее, а большой палец уйдет, чтобы освободить место для влажного пениса. Она чувствует спазм в животе и приветствует пенис, который пронзает ее сильным толчком. В то же время другая рука мужчины нажимает ей на грудь, скользит к левой – более чувствительной – и накрывает ее ладонью, затем усиливает хватку, с какой-то особенной неторопливой свирепостью. Оторвав язык от его губ, удерживавших его в заточении, ей удается вымолвить:

– Я хочу, чтобы ты кончил мне в рот. Я хочу взять часть тебя с собой.

Жан входит в нее еще два раза. Эммануэль смотрит ему в глаза, такие молодые и серые, контрастирующие с его волосами, преждевременно поседевшими. Ее охватывает нежность. Волна удовольствия поглощает ее, наполняет ей вены, отяжеляет кровь. Счастливая, она чувствует прилив счастья, идущий длинными и частыми волнами. Она воображает, что ее собственный нектар напоминает нектар мужчины. Нектар, который изливается из ее раскрытой вульвы, пропитывает яички, продолжающие свою ритмичную работу, в то время как палец Жана медленно исследует ее промежность…

Когда Жан почувствовал, что силы его вот-вот оставят, он резко вышел из нее. Он позволил Эммануэль сползти на пол, направив ее падение на ковер так, что рот молодой женщины оказался на уровне его члена. Он запустил руку в ее длинные волосы, аккуратно, не портя прически, нашел изгиб шеи, как будто войдя в шелковый лабиринт. Он почувствовал, как ее плоть завибрировала под его пальцами, и привлек ее к себе. Эммануэль открыла глаза и увидела пенис, похожий на фрукт. Он пропитался запахом счастливой вульвы, собрал там все до капли, прежде чем войти в рот, прежде чем она начала свои ласки. Затем, вкусив аромат мужчины, она направила свое лицо вперед, и пенис проник до самой глубины ее рта. Она едва сжала зубы, а потом тут же разжала их, и сперма хлынула в нее тремя потоками, тремя толстыми струями, повторяя ритм ее дыхания. Она сжала бедра, чтобы задержать момент зарождающегося оргазма, но слишком поздно: когда она проглатывала последний вязкий глоток, она и сама получила безумное наслаждение, совпавшее с хриплым стоном Жана.