Если

Комната была наполнена творческой энергией. В этом слове не было ничего другого кроме — кайф, наркотик. Метафизический. Эш отстранился от меня, так же как и я от него, но мы были связаны — мое тело, его кисть. Песня подходила к концу. Я вытянула руку и подняла иглу, и заметила тишину. Эш не двигался. Он наблюдал за мной все время. Я подняла глаза и наши взгляды встретились.

Все энергия, которая пощипывала мою кожу и направляла мое тело, сгустилась между нашими взглядами, и мы оба отвели взгляд так же быстро, как и наши глаза встретились. Я отвернулась, в поисках отвлечения в другой пластинке. Я вытащила Тома Уэйтса, сразу перешла к песне Please Call Me, Baby и снова начала танцевать.

Эш вернулся к своей работе, а я вернулась к своей. Мы делали это, даже не знаю, насколько долго, потому что время исчезает, когда ты танцуешь.

— Я закончил, — наконец сказал он, отступая от мольберта. Его лицо, руки и рубашка были покрыты радугой краски и пастели.

Я сделала усилие, чтобы не подглядывать, и хотя я не могла знать, но была уверена, что картина будет хороша. Но Эш, казалось, не выглядел удовлетворенным.

Я обошла и ахнула, когда увидела работу. Это была я, но это была вариация меня, взрывающаяся цветом, движением, мои волосы превратились в нечто другое — потустороннее, закручивая меня в бесконечном цвете.

— Это прекрасно, — сказал я. На моем лице не было шрама. Казалось, будто он мог видеть, как я танцую в своих мечтах. — Я не знала, что ты рисуешь меня.

— Это дерьмо, — сказал он.

Я пребывала в полном неверии. Я не знала, что его дар был экстраординарным. Он только что нарисовал картину на скорую руку, и она была восхитительна.

— Это изумительно. Как ты можешь так говорить? — спросила я.

— Детали, линии они недостаточно точные. Я не всегда могу держать руку достаточно ровно, и я сдерживаюсь. Это не похоже.

— Похоже? На что?

— Бёрд, когда я вижу тебя, танцующую под эту музыку, — он сделал паузу, и передвинул иглу влево, чтобы запись перестала играть. — Когда я вижу, как ты танцуешь, я вижу тебя в радужно-голубом, бледно-зеленом, розовом и в цвете индиго. Вихри оранжевого и золотого как закат обволакивают твои движения. Вкрапления серебра, которые искрятся как луна, отражаются в темном океане, мерцающем вокруг тебя.

Хотя его слова были поэтичными и завораживающими, я не знала, что делать с ними. Он произносил их, как будто, то, что он говорил, было ясно как божий день. Поэтому я просто стояла неподвижно, без эмоций, позволяя ему выразить свое разочарование.

— А это, — он указал на рисунок концом своей кисточки, — не похоже, — сказал он. — Это не так красиво и динамично.

Я понимала, что он имел в виду красиво в художественном смысле, но что, если он просто назвал меня красивой?

— Но ты можешь практиковаться.

— Нет, не то чтобы я не могу. Я не хочу.

Шапка Эша соскользнула полностью, и его растрепанные волосы были вымазаны краской. Он покачал головой, вытаскивая себя из потерянности своего собственного раздражения.

Когда он посмотрел на меня, он тихо рассмеялся, увидев мое замешательство.

— Ты, должно быть, думаешь, что я чокнутый. Прости, я немного теряю голову, когда рисую. Поэтому я больше не делаю это.

— Нет ничего плохого в том, чтобы терять голову. Вот почему мы все занимаемся искусством.

Он прочистил горло.

— Ты когда-нибудь слышала о синестезии?

— Синестезия? Я не знаю, но кажется, это слово звучит знакомо.

— Возможно, потому что она рифмуется с анестезией.

— Возможно.

— Это когда твои ощущения перекрывают друг друга. Ты можешь видеть звуки или пробовать на вкус слова. У меня полимодальная синестезия, а это значит, что куча ощущений нахлынывает на меня сразу.

— Подожди. Ты видишь звуки?

— Это одна из модальностей, — он сделал кавычки в воздухе, — да.

— Это невероятно. Что ты видишь?

— По-разному. Музыка отличается, скажем, от рева пожарной машины. Однообразные звуки, как белый шум, я не вижу. И эмоции иногда заставляют меня видеть цвета, и ощущать что-то на моей коже и кончиках пальцев, и иногда я пробую на вкус эмоции или слова или даже прикасаюсь к ним. У меня очень редкий случай. Большинство людей имеют одну или две модальности, у меня их больше, чем пара.

Я посмотрела на картину и указала на нее.

— Так ты видишь это? — спросила я в неверии.

— В большей степени, но как я и сказал, но не совсем верно. То, что я вижу, более красиво.

Он случайно снова выдал это слово мне, и его последствия вызвали приятный трепет в моем животе. Он не говорил это, что бы снискать расположение или заставить меня чувствовать себя лучше. Он говорил, потому что для него это был важный факт.

— Это изумительно. Это беспокоит тебя? То, что они все сразу обрушиваются на тебя?

— Голубой цвет беспокоит тебя? Ветер беспокоит твою кожу? Я никогда не знал ничего другого. Это не беспокоит меня. Это может отвлекать. Время от времени это утомительно. Но некоторая окружающая среда может так действовать на любого. Даже нормальный человек не всегда может долго выносить рок-концерты, хоть и любит рок. Я привык любить это. Так или иначе, сейчас это намного слабее. Искусство помогало мне уменьшать давление, когда синестезия становилась сильнее.

В этот момент раздался стук в дверь. Я не ждала никого, и, подойдя к двери, посмотрела в глазок. Тревор.

— Эй! Что ты здесь делаешь? — спросила, распахивая дверь и обнимая его.

— Джордан сказал мне забрать тебя. Я пытался дозвониться до тебя и предупредить. Оставил голосовое сообщение. — Я даже не слышала, что мой телефон звонил.

— Сколько время?

— Почти шесть.

— О боже мой! Дерьмо! Я должна собираться!

Тревор посмотрела на Эша.

— Привет, Эш.

— Привет, — сказал Эш.

Затем я сложила дважды два: Джордан хотел, чтобы Тревор проверил меня. Эш сорвал рисунок с мольберта и свернул его, несмотря на то, что он еще не высох.

— Я пойду.

— Ты не должен убегать, ты все еще можешь позависать с Тревором.

— Нет, я должен идти.

— Ты можешь оставить вещи здесь. Приходи когда захочешь рисовать. Хотя наверно ты должен предупреждать меня.

Он кивнул и начал уходить.

— Подожди, — сказал он. — Теперь у меня есть телефон. — Это звучало так свежо и мило, поскольку он говорил о телефоне, как о каком-то артефакте.

Он вытащил небольшой складной черный телефон, и если бы я ничего не знала о нем, с его заляпанными краской волосами, джинсами и щетиной, я бы решила, что он хипстер с забавным телефон.

Мы обменялись номерами.

Я проводила его до двери.

— Я бы хотела снова создавать с тобой искусство, — сказала я. — И я не думаю, что ты чокнутый. Я думаю, что ты потрясающий.

Он натянул свою шапку на глаза и потянул ее обратно, чтобы его волосы не лезли в лицо.

— Спасибо тебе, — сказал он. И только тогда я заметила, что он сбрил бороду, которую я видела ранее сегодня. Он развернулся и ушел.

Эш

Топая по коридору после того, чем бы это, черт побери, ни было с Бёрд, я чувствовал себя живым, и у меня кружилась голова. Я не позволил ей увидеть это, но она расшевелила во мне то, что я пытался сдерживать.

У большинства людей души были скрыты внутри их разума и тел, но у Бёрд она была вывернута наизнанку. Ее танец, за которым следовали широкие прозрачные цветные ленты, был воплощением божественного дара. Ее танец был самым ближайшим местом, куда я мог попасть к небесам, не умирая.

Когда она танцевала под Oh Darling, цвета вокруг нее усиливались, ее ореол лавандового затемнялся до пурпурного. Ясные угловатые очертания, как экзотические кристаллы, рождались и умирали в великолепном взрыве, как фейерверки в моем поле зрения. Тепло, которое она часто излучала, перемещалось от моих плеч к моим пальцам, как это обычно и происходило, но в этот раз оно также перешло в моему торсу и опустилось ниже к паху, и это было за гранью небес. Это был экстаз. В этот момент я понимал ощущения Бернини, когда он любил свои скульптуры и Караваджо, когда он рисовал.

В этом была причина, почему я держал это в себе, изолированный, подальше от того, о чем я заботился. Чувствовать себя хорошо было опасно. Мне нужно быть спокойным, мне нужно было сдерживать цвета, ощущения и вкусы настолько неосязаемыми, насколько это было возможно. Я ненавидел лекарства, потому что они притупляли и крали все, кем я был. Но у меня не было выбора: препараты были необходимым злом, чтобы сдерживать мою болезнь.

Когда Бёрд подтолкнула меня рисовать, она думала, что я боюсь облажаться, но я давно облажался. Я боялся снова стать в этом хорош.

Она не знала это, но за прошлый год, Берд дала мне что-то, на что смотреть вперед в будущее. В то время как остальная часть мира померкла, она блистала, как будто ничего не изменилось для меня. Я мог только представить, как бы она выглядела, если бы я перестал принимать лекарства — и это были опасно соблазняющие мысли. Наблюдать за ней, видеть, как она смеется, ощущать это на кончиках моих пальцев, напоминало мне о старых временах. Хороших временах. В этом была проблема моей болезни, она всегда начиналась с того, что я чувствовал себя хорошо, но почти никогда не заканчивал так.

Лекарств было недостаточно. Они не изменяли того, что случалось, или кем я мог стать. Они притупляли неизбежное, они могли отсрочить неизбежное, но они не могли остановить неизбежное.

Берд была соблазнительным проводом под напряжением. Она стояла там, ее пальцы были на переключателе, даже не зная о том, как близка она была каждый раз, когда мы встречались. Она соблазняла меня... она была моим спусковым механизмом... а я не хотел делать это с ней. Я не хотел, чтобы кого-то постигла такая же судьба, как и мою сестру Сару.

То, что Бёрд оказалась в моей жизни, не соответствовало плану. Это шло против всех жертв, на которые я пошел. Я оставил свое искусство, свою душу позади.

Может, это не был переключатель, может, это регулятор силы света, и она поворачивала рычаг так медленно, что я даже не мог сказать, что она это делала, и затем свет ослепит, и уже будет слишком поздно.

10 глава

Бёрд

Я ходила на оба представления шоу Джордана, и оба были великолепны. В настоящем стиле Джордана, это не было обычным рождественским шоу. Для того, у кого был небольшой бюджет, он превратил это в высокое искусство. История Рождества, которую я видела сотни раз, становилась откровением через движение. Я не была одинока в этом. Шоу получило хорошее освещение в «ЛА Таймс». Для местного театра у него был хороший резонанс. В дополнении к обоим шоу, я также приняла участие в последующих вечеринках. Так как в понедельник утром мне нужно было рано вставать, я решила зависать дома одна в воскресенье вечером, пока Джордан проводил вечер у Тревора.

Я использовала свободное время, чтобы прибраться. Единственное преимущество квартиры-студии было в том, что уборка была легкой. Мольберт стоял там, где Эш оставил его, и я улыбнулась на пятнышки краски на полу под ним. У меня было предчувствие, что пройдет время, прежде чем я увижу его снова. Так искусно, как он творил, он, казалось, был больше расстроен, чем рад, когда я подтолкнула его рисовать. С того дня я была так занята, что у меня даже не было возможности подумать над тем, что он рассказал мне о своей синестезии. Поэтому наконец, после того как я зажгла несколько ароматических свечей, чтобы завершить уборку и освежить квартиру, я села со своим лэптопом и проделала кое-какой поиск.

Если честно, этот феномен звучал так невероятно, что я хотела убедиться, что он и правда существовал.

Ну, он правда существовал. И версия Эша, интенсивность, с которой он описывал все это, и различные комбинации, была чрезвычайно уникальна.

Я начала немного завидовать ему. У большинства из нас было всего пять чувств, каждое из которых ограничивалось определенными рамками — глаза видят отражение света, уши слышат звуки волн, тактильные прикосновения чувствуют физический мир, нос улавливает запахи.

Но Эш мог пробовать прикосновения, видеть звуки, чувствовать эмоции на кончиках пальцев. Как восхитительно, должно быть, ощущать мир такой разнообразной палитрой. В этом смысле он казался супергероем со специальной силой. Но как большинство супергероев, он был измучен проблемами. Что-то обременяло его, и я думала, поэтому-то он и был там, где был.

Эш интриговал меня, как никто прежде. У меня был Джордан, но у Джордана был Тревор. И это было здорово, но я была одинока. Я хотела кого-то, кого могла исследовать и раскрывать. Эш казался таким человеком. Казалось, что в его груди хранился сундук мыслей и творчества. Я хотела миновать его спокойную наружность и узнать о таинственном художнике, который бродил по улицам.

Ох, и он был привлекательным. Интригующий плюс привлекательный обычно равнялось чему-то, что я не могла рассмотреть в нем. Реальность была такова, что казалось, у него не было будущего, не было своего места в обществе. Я была бедной, но у меня было видение. Эш потерял его. Как сказал Джордан, улицы — дерьмо, и зачастую люди, что живут там, такие же.

Когда я просматривала страницы для большего количества статей о синестезии, зазвонил мой телефон, и я была удивлена, что на дисплее высветилось имя Эша

— Здравствуй?

— Привет.

— Как жизнь? — спросила я беспечно.

— Я бы хотел попытаться снова порисовать, если ты не против.

— Конечно, — я села на свое сиденье. — Когда хочешь?

— Я тут неподалеку. — Что я была уверена, было кодовым обозначением его обычного места.

— Ну, я просто тусуюсь дома.

— Тогда я зайду.

Он был у моей двери через минуту. Когда я впустила его, то была удивлена увидеть, что он был почти побрит на этот раз, с небольшой щетиной, обрамляющей его лицо.

— Ты выглядишь так молодо... — сказала я, когда впускала его.

— Я выглядел старше прежде?

— Незначительно. Просто каждый раз, когда ты бреешься немного больше, ты выглядишь моложе. Ты определенно выглядишь как кто-то, кому едва исполнилось двадцать. Борода скрывает это немного.

— В этом есть смысл, — сказал он, опуская свою сумку на пол. — И я прекрасно чувствую себя в двадцать плюс один.

— Что случилось с предыдущим рисунком? — спросила я.

— Какое это имеет значение? Он был дерьмовым.

Я вздохнула. Он был решительно настроен, что это был кусок дерьма, и я не могла изменить это.

Его одежда пахла свежо. Это не значит, что от него когда-то воняло, я предполагала, что у него был какой-то доступ к месту, где он мог помыться и побриться, но сегодня от него пахло свежим порошком — запах, который я всегда находила успокаивающим. Наконец, я отважилась спросить об этом.

— Где ты побрился? У тебя есть убежище?

Он посмотрел на меня через плечо. Он уже направился к мольберту и держал в руках тюбик с голубой акриловой краской.

— У своего брата, у него есть гостевой домик. Когда мне нужно место, чтобы остановиться, он позволят мне помыться там, постирать, поесть, немного поспать, но я никогда не остаюсь больше чем на одну ночь за раз.

— Он не позволяет тебе?

— Я не хочу.

— Почему нет?

— Потому что я не люблю стены и не хочу этого.

Было очевидно, что я зашла слишком далеко. Но тот факт, что у его брата было достаточно денег, чтобы иметь гостевой домик в ЛА, в то время как он был бездомным, добавляло таинственности.

— Он тот, кто подарил мне телефон. Он старше, поэтому переживает.

Разговорчивость Эша стала для меня сюрпризом.

— У меня тоже есть старшая сестра, которая переживает за меня. Я понимаю это.

— К тому же моя невестка немного холодная.

— А?

— Ответ на твой вопрос, почему я не останусь. Я не остался бы в любом случае, но я могу провести еще дополнительный день, чтобы успокоить своего брата. Хотя я не могу сказать, что она не хочет видеть меня там, но я бы лучше просто ушел. Она дает мне толчок.

— Ох... — мне было грустно за него, даже хотя он не казался грустным из-за своей невестки.

— Ну, — сказал Эш, снимая свою куртку, чтобы продемонстрировать белую футболку с блеклыми цветными пятнами, что порошок не мог отстирать, — готова танцевать?

Эш

Я осознал, что посещаю Бёрд два-три раза в неделю с нашего первого танцевально-художественного сбора. Поначалу звонил я, затем в один день позвонила она, а затем мы перестали созваниваться заранее. Я привык к ее графику и стал просто приходить. Я знал, что испытываю свои границы, но опыт, что мы делили, был таким соблазнительным. Я все еще ненавидел свои работы, а Бёрд говорила мне, как сильно любила то, что я рисовал, но она не понимала. Она не знала, на что прежний я был способен. Конечно, технические навыки являются необходимым условием в искусстве, но было что-то еще, что-то, что позволяло полностью теряться в вдохновении, и я не мог позволить себе это.

Каждый раз, когда я приходил к ней, я чувствовал головокружение и счастье. Я не чувствовал это долгое время, и это было намеренно. Всякий раз, когда я видел ее, я боялся, что это настанет день, когда я стану слишком легкомысленным, слишком перевозбужденным, что я увязну в спирали, из которой, казалось, невозможно выползти. Но каждый раз этого не происходило, и у меня появлялось немного больше уверенности, чтобы видеть ее, немного больше выразительности в каждой работе. Хотя меня всегда что-то сдерживало. Должно было.

Я посещал ее постоянно около трех недель. Я заметил, что Джордан часто заглядывал, чтобы поздороваться. Я видел что-то плохое в его взгляде. Как будто что-то было не так со мной. Но через некоторое время Джордан перестал заходить, или же оставался, чтобы по-настоящему поболтать с нами. Мне нравился Джордан. У него была большая душа. Я завидовал, что он мог быть таким, пока я должен был оставаться таким сдержанным.

Я пришел к ней в пятницу вечером. Я не позвонил и ожидал, что, когда постучу в дверь, она будет со своими друзьями. Но она открыла дверь с улыбкой, ее лавандовая аура прекрасно обрисовывала ее контур. Позже, я ощущал запах лаванды вокруг нее. Это было новым.

Бёрд не ожидала компании, и она была в свободной розовой майке без бюстгальтера и в крошечных шортиках. Ее ноги были длинные и стройные, и было трудно не посмотреть на них хотя бы украдкой. Тепло начало распространяться к моей шее. Майка прижималась к контуру ее маленькой груди, и мне пришлось отвлечься, начав обсуждать дела.

— Ты готова к нашему сеансу? — спросил я.

— Я когда-нибудь отказывала тебе? — ответила она, направляясь к футону, покачивая бедрами.

Это было игриво, но я не позволял себе думать, что она флиртовала. Я оглянулся на футон и бокал вина был в ее руке. Она была немного навеселе.

Я стал чаще навещать своего брата, чтобы побриться и постирать. Я хотел быть чистым ради нее, и она сказала, что ей нравится мое побритое лицо. Глубоко внутри я знал, что это плохой знак. Мне нужно было отрастить бороду и собирать в нее крошки от пищи. Мне нужно было позволить себе стать потным и грязным. Недостаточно, чтобы вызывать отвращение, но достаточно, чтобы оттолкнуть.

Она схватила свое вино и закончила одним глотком.

— Ты хочешь выпить? У меня есть лучшее коробочное вино, которое можно купить за деньги.

— Нет, спасибо. Я не пью. — Я не могу пить.

— Эй, могу я поинтересоваться? — спросила она застенчиво.

— Да?

— Ты можешь показать мне, как рисуешь? Научить меня чему-нибудь?

— Эм, конечно. Я могу обучить тебя технике или двум.

— Как тот парень. Боб... или как там его. — Она понизила голос. — Счастливое облачко тут, счастливое деревце там (прим.переч. — речь идет об американском художнике Бобе Россе. Известен своими телевизионными программами, в которых рассказывал и показывал, как самому нарисовать картину маслом).

Я рассмеялся, вспоминая, как смотрел эти шоу, когда был ребенком, и как его мягкий голос был похож на кучевые облака.

— И затем я могу немного поучить тебя танцевать.

— Не уверен, что ты захочешь взвалить на себя такую колоссальную задачу. Серьезно, мы можем заработать травмы.

— Сомневаюсь в этом.

Черт побери, она была прекрасна. Прекрасна так, как никто раньше. У меня не было смелости спросить, но я думал, что она была смесью белого и черного, или какой-то необычной смесью. Было похоже, как будто божественное существо взяло лучшее из обоих миров и соединило это вместе, чтобы создать Бёрд. Но это был не только ее внешний вид. Она источала легкость, которая заставляла меня чувствовать себя комфортно с ней, как только я встретил ее.

Она вытащила пластинку Эл Грин и опустила иглу. Этот альбом мог играть без остановки, и там не было ни одной плохой песни.

В отличие от Бёрд, которая на самом деле обучала танцам, я никогда не учил никого рисовать. Я был эгоистичен в своем ремесле, но как только она попросила, я захотел поделиться им с ней.

— Итак, обучайте меня мистер... как твоя фамилия?

— Торо, — сказал я.

— Конечно, твоя фамилия должна быть Торо.

— Что это должно означать?

— Просто это синоним интеллекту. Мыслитель? В далеком прошлом. Как ты думаешь, вы состоите в родстве (прим. Генри Дейвид Торо — американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель, аболиционист)?

— Никакого родства, о котором я бы знал.

— Итак, Эш Торо.

— Ашер Торо, а ты?

— Аннализа Кэмпбелл.

— Мне нравится это.

— Неужели мы только что узнали полные имена друг друга? — сказала она сквозь смех.

— Мы знаем то, что важно. Итак, что ты хочешь нарисовать? — спросил я.

— Ты скажи мне, учитель.

— Давай начнем с чего-то простого. Как насчет дерева, осенью, чтобы ты могла поиграть с цветом?

Она улыбнулась.

— Звучит идеально.

— Ладно, мы будем использовать акриловые краски, потому что если ты промахнешься, то сможешь закрасить, как только краска высохнет.

— Ох, ты совсем в меня не веришь, — сказала она, подходя и становясь передо мной у мольберта. Она была так близко, я мог ощущать ее тепло, хоть мы и не соприкасались. Бледное свечение, что касалось ее, теперь задевало меня.

Я выжал зеленый и белый, и показал ей как смешивать для правильного оттенка. Затем сказал ей наносить короткие, отрывистые штрихи, но ее были, прямо скажем, детские и неуклюжие.

— Нет, посмотри, ты пытаешься нарисовать дерево. Тебе нужно просто сфокусироваться на листе, а затем потянуть туда, где свет падает на лист, даже лист, который ты видишь как зеленый — вбирает много оттенков зеленого.

— И вот почему я танцовщица, — сказала Бёрд.

— Вот, — сказал я, захватывая часть ручки кисти сзади, — позволь мне направить тебя. — Это была ошибка. Ее лавандовый запах становился сильнее, и я также мог ощущать запах ее фруктового шампуня, и ее изгибы, которые прижимались к моему паху. Тепло прокатилось по задней части моей шеи и к моим кончикам пальцев, и хоть я и держал дерево, но чувствовал теплоту уютного одеяла, накрывающего меня.

— Хорошо, — сказала она, едва шепча. Ее голос превратился в прозрачные лазурные и цвета морской пены волны в моей линии прямой видимости.

Я скользнул пальцами к концу кисточки, так чтобы моя рука была над ее нежной рукой. И дерьмо, я просто мужчина, и просто хотел ее так сильно. Но я сфокусировался на пустом листе на мольберте.

— Так ты начинаешь мягко, неуверенно, пока не найдешь ритм. — Мои слова были легким ветерком у ее уха, — просто расслабься. — Я осторожно направлял ее руку, и она позволила мне вести. Я использовал руку своей музы, чтобы заполнить холст зелеными мазками. — Это будет основа, но скоро мы заполним ее коричневым и оранжевым, и даже розовым.

— Мы? Ты сделаешь всю работу, но мне нравится это,— сказала она завороженно, как будто была в том же трансе, что и я. Она отклонилась назад, положив свою голову на переднюю часть моего плеча. Мое сердце так сильно билось, я боялся, что она ощутит это. Я направил ее руку к чашке с водой, и она опустила кисть. Но я не отпустил ее. Я не хотел отпускать, и я также не думал, что она хотела этого.

— Давай вернемся к этому, мы можем работать над этим каждый день понемножку, — сказала она, поворачивая ладонь так, что она могла переплести свои пальцы с моими. Тепло было везде, как прилив теплой воды, подталкивающий меня делать то, чего она хотела.

— Теперь я покажу тебе как танцевать.— Она сделала поворот, используя мою руку, затем повернулась лицом ко мне. Ее кожа сияла сквозь крошечные веснушки на носу и ее щеках.

Заиграла следующая песня в альбоме.

— Я люблю эту песню, — сказала Бёрд, потянув меня к отрытому пространству на полу, когда начала играть «How Can You Mend a Broken Heart».

— Есть единственный способ танцевать под подобную песню, — сказала она, делая шаг ближе, перемещая мои руки к ней на талию, когда она обернула свои вокруг моей шеи.

Это было чересчур. Калейдоскоп оживленных цветов, сильный запах лаванды, сладкий вкус, как нектар, цветущий теплом через мое тело.

Я всего лишь мужчина.

Мы нежно раскачивались из стороны в сторону, наши тела окутывали друг друга, как мягкие волны. Она была высокой, и поэтому мне не требовалось почти никаких усилий, чтобы касаться ее носа своим, я даже не чувствовал, что это происходило. Наши лбы встретились, ее маленький носик прижался к моему. Все усилилось. Сливовый, пурпурный, лаймовый и кобальтовые цвета превратились в звезды, проходящие через свои жизненные циклы. Они рождались, жили и умирали прямо перед нашими глазами, так что я чувствовал, что если не сделаю чего-нибудь, то задохнусь от всех цветов, вкусов и ощущений.

Затем мои губы прикоснулись к ее: пухлым, упругим, мягким. Ее поцелуй был самым вкусным, что я когда-либо пробовал. Это было не из-за синестезии, это был ее настоящий вкус, и ощущение ее полных губ, прижатых к моим, было бесконечным. Я ждал пощечины, но ее не последовало. Ее нежные руки притянули меня ближе, пока мы не стали одним целым. Она так нежно потянула мою нижнюю губу, я мог почти пропустить это чувство, если бы не сфокусировался на этом моменте. Даже с закрытыми глазами, я мог видеть глазами своего воображения, вихри быстро движущихся цветов, что закручивались вокруг нас. Тепло обрушилось на меня как водопад. Ее прикосновения были как ветер.

Я знал, что сделал что-то ужасное. Пересек грань, к которой даже не должен был подходить.

Но я просто мужчина.

Я провел пальцами по спине по хлопку ее майки, над ее задницей, и мы переплелись. Я чувствовал, как растворяюсь в ней, наши цвета закручивались в ослепительных кругах, как краски, которые растекались на вращающемся столе. Мне нужно было остановить это, но волны тепла, которые были нежные, прежде чем полностью накрыли меня как бушующая река, притягивали меня ближе к ней. Она была такой мягкой, все в ней было бархатистым и гладким, и от этого мои поцелуи становились грубее. Я пропутешествовал к изгибу ее нежной шеи, к месту за ее ушком и втянул ее запах, намек на мыло с поцелуем цветка, что только я мог ощущать. Я прижался губами к секретному местечку, и она выпустила стон, звук, который я прежде не слышал от нее, и я увидел кое-что новое в ее голосе: небольшой всплеск золота и фиалки, что взорвался и исчез как фейерверк.

Ты должен остановиться, Эш.

Боже, я не хотел. Больше чем что-либо я хотел пройти весь этот путь, чтобы исследовать каждый сантиметр ее гладкой кожи, увидеть различные тени и формы ее стонов, и вкусить остальной вкус ее тела, но у меня были правила. Я утвердил эти правила для себя годы назад, и были причины для них. Воспоминания о смерти вспыхнули передо мной, и тепло, что проходило через меня, стало таким холодным, мои губы почти стучали друг об друга.

Вкус ее поцелуя превратился в кислое молоко. Лаванду поглотил бензин. Я должен был заставить себя вспомнить. Я должен был найти способ борьбы с этой обрушившейся волной.

Черт побери, прекрати, Эш!

Наконец, мои рациональные мысли закричали достаточно громко, чтобы услышать их, и я отстранился. Она смотрела на меня несколько секунд, ее взгляд был пустым, губы слегка приоткрыты. Я понимал ее замешательство. Лишь секунду назад я поглощал ее, но я не мог позволить переключателю щелкнуть. Сейчас я боялся, что было поздно. Я должен был уйти.

— Все в порядке? — спросила она, кладя руку на мою щеку. Я сделал шаг назад. Попятился от ее прикосновения, как будто она отталкивала меня, когда на самом деле все, что я хотел, отнести ее на футон и поглощать каждую часть ее тела.

— Да. Мне жаль. Я не должен был делать этого. — Я пытался выставить все, как будто это была моя вина, дать ей выход из этого положения.

— Здесь не о чем сожалеть, — сказала она. — Я тоже хотела этого.

Аххх. Она все усложняла для меня, я должен был отказаться от нее, как кто-то отказывается от наркотика. Быстро и без лишних церемоний.

Это буквально было больно. Было больно отвергать ее. Было больно так, что мой член пульсировал. Все это было гребаным отстоем — но мне нужно было немного воздуха. Стены стали давить на меня. Я не должен был нарушать своих правил, я разбил их. Я должен был выбраться из этих стен. Они все больше сужались, ее небольшая квартирка опускалась на меня.

— Я... я ухожу.

— Я сделала что-то не так? — спросила она.

— Нет, это не ты. Я просто должен уйти, — сказал я. Мне просто нужно было пространство. Я должен выйти наружу и подальше от нее. Мое желание к ней душило меня.

Она стояла беспомощно, когда я схватил свою сумку.

— Мне жаль, — сказал я, когда открыл дверь.

11 глава

Бёрд

Джордан ввалился в мою ванную, чтобы воссоздать живую версию сцены в душе из фильма «Психо».

— Мы идем тусоваться сегодня, — триумфально объявил он.

— И это не могло подождать, потому что...? — спросила я, ополаскивая волосы.

— Потому что ты вела себя действительно чертовски странно на этой неделе. И я не мог выдержать это. Это срочно.

Брр. Иногда я хотела, чтобы он не был таким хорошим другом. Я просто хотела побыть одна после унизительного спора с Эшем.

— Я правда не хочу никуда идти.

— Я не помню, что спрашивал тебя, — сказал он.

Я выключила воду, и Джордан протянул мне полотенце, как мы делали это сотни раз, потому что привыкли так.

Я вздохнула, даже не осознав это. Джордан ухватился за это.

— Поговори со мной.

— Я просто устала.

— Я что, выгляжу как полный идиот? Должно быть, так и есть, — сказал он, следуя за мной из ванной.

— Я в порядке. У меня просто была не очень хорошая неделя. Вот и все.

— Я заметил, что Эш не приходит, — сказал он.

Мой взгляд переместился на него, а он рассматривал свои ногти, как будто пытался выяснить, нужен ему маникюр или нет.

Я не рассказала Джордану о поцелуе. Я не рассказала Джордану, что мои чувства к Эшу сменились от благодарности и увлечения к чему-то большему. Часть меня была смущена. В этом огромном городе у меня наконец-то появились чувства к этому бродячему художнику. Но дело было не только в смущении. Еще был отказ. Я уже привыкла к парням, которые боялись того, что подумают другие. С Эшем было по-другому. Он был умудрен опытом. Смотрел прямо внутрь меня. Он видел и испытывал мир по-другому. Он никогда не рисовал мой шрам, и я всегда задумывалась, было ли это потому что он видел меня, или потому что не видел. Ну, я полагаю, у меня был ответ. По глупости я подумала, что мое лицо не имеет значения. Что физическая деформация это что-то, на что он мог не обратить внимания. Но я видела, как он отшатнулся, когда я вытянула руку и прикоснулась к нему.

Как будто пытался убедить себя, что ему все равно, но понял, что наделал, когда поцеловал меня. Я всегда думала, что хорошая или плохая химия действует в обоих направлениях, но я ощущала поцелуй по всему телу: мурашки по рукам и спине, небольшие электрические искры прямо под кожей, как статические. И, тем не менее, Эш убежал.

Так что, главное, почему я не рассказывала Джордану: я не хотела его жалости. Я едва обсуждала, что чувствовала из-за шрама. Я притворялась, что он не беспокоил меня. Я ни разу не произнесла вслух, что не прошла прослушивание из-за своего лица. Я знала это. И была уверена, что Джордан тоже знал, но я всегда натягивала улыбку и показывала миру, что ничего из этого не беспокоит меня.

Но это была ложь.

— Это не удивительно. Он, вероятно, бродит по Уилширу, пока мы разговариваем, — съязвила я.

— Что происходит с вами двумя?

Было проще соврать, когда Джордан не спрашивал, но я ненавидела врать открыто, поэтому перенаправила вопрос:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что очевидно, ты нравишься ему, ты, красивая сучка.

Я закатила глаза. Если бы он только знал.

— Поверь мне, ты понял все не так.

— Так я также буду неправ, если скажу, что он тоже тебе нравится?

Я посмотрела в глаза цвета оникса Джордана так, как будто говорила: «Заткнись, пожалуйста». Затем заняла себя раскладыванием одежды.

— Милая, сейчас я скажу то, что должен сказать, потому что люблю тебя.

— О боже... — пробубнила я. Иногда Джордан брал на себя роль отца, даже хотя был ненамного старше меня, и это вызывало такую же реакцию, как и когда мой отец читал мне нотации.

— Он милый. Черт, он горяч. Он кажется приятным. И я понимаю, что ты чувствуешь связь. То, что вы делаете, когда он рисует, а ты танцуешь. Я понимаю это, это прекрасно. Но...

— Я знаю-знаю. Он бездомный, он, вероятно, трахнутый на голову или бывший наркоман или бог знает кто еще! — сказала я, подбрасывая руки в воздух. Я ругала себя больше, чем набрасывалась на Джордана.

Джордан поджал губы и пошевелил шеей.

— Ох, верно. Я забыл, что Бёрд знает все.

— Не я тут читаю нотации, — сказала я.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно.

— Слишком поздно, — пробормотала я, немедленно пожалев об этом.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Нет. Ничего не случилось. Судя по всему, я даже не могу заполучить бездомного парня, — сказала я.

— Так из-за этого ты такая странная? — спросил он, вставая с футона.

— Я не знаю. Я больше не хочу говорить об этом. Ты не должен волноваться насчет Эша. Он не заинтересован, и бог знает, когда покажется снова. Ты знаешь, что он любит исчезать. Мы просто друзья.

Взгляд Джордана задержался ненадолго, как если бы он решал, должен ли накричать на меня из-за моего вранья. Но он выбрал сдаться.

Он поцеловал меня в макушку.

— Хоть ты и была сварливой сучкой на этой неделе, я все равно люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — ответила я. Я подразумевала это, но просто устала быть отвергнутой, и вкладывать энергию в искреннее признание в любви еще больше утомляло меня.

Ох, и реакция Джордана была еще одной причиной, по которой я не хотела говорить ему. Я знала, что никто, даже Джордан не сможет понять, что происходит между мной и Эшем. Люди видели нас только снаружи. Мои шрамы, его ситуацию. Мы видели друг друга изнутри.

12 глава

Бёрд

Ошеломленная, я сидела на полу танцевальной студии. Я никогда не заходила так далеко в процессе прослушивания. В этот раз это был телевизионный сегмент на шоу награждения. Я могу попасть на телевидение!

— Хорошо, дамы, начинаем! — окликнул нас хореограф, который вел прослушивание. Он инструктировал нас еще пару минут, и я чувствовала себя готовой. Я плавно переходила от одного движения к другому, каждый шаг укоренился в моей мышечной памяти, как если бы я выучила их заранее.

Когда мы протанцевали последний тур, я знала, что великолепно справилась. Если они позволили мне пройти так далеко, мои шрамы, должно быть, не проблема. Вместе с другими девушками мы наблюдали как хореограф и два других человека придвинулись друг к другу и говорили. Они бросали на нас быстрые взгляды, пока обсуждали нас. Я могла поклясться, что видела, как несколько раз они смотрели на меня.

После того, что казалось мучительно долгим процессом отбора, они сказали, что выбрали танцоров.

— Миллер. Стоктоун. Линн. Мунн... — Список продолжался до тех пор, пока нас всех не поблагодарили. Кэмпбелл произнесено не было.

Этот раз ударил больнее, чем другие. Конечно, я могла бы воодушевиться этим. Я подобралась немного ближе к настоящему выступлению, и это означало, что они были непредубежденными. Я знала, что чертовски хорошо справилась. Я знала это. Иногда ты просто знаешь. Но этого оказалось недостаточно, и я задавалась вопросом, смогу ли я когда-либо сделать достаточно.

Как обычно я отрицала все сомнения, что на постоянной основе обосновались в моих мыслях.

Я буду в порядке. Эта боль может длиться немного дольше, но это просто часть шоу-бизнеса. Я подписалась на это.

Я сглотнула тяжелый комок в горле и отправилась в уборную, так быстро как могла. Мой мочевой пузырь был готов взорваться, пока я ждала результатов, и единственная хорошая новость, полученная от них — я, наконец, могла облегчиться.

Я рванула в кабинку, захлопнула дверь, защелкнула замок и почти вслух вздохнула, когда начала писать. Спустя какое-то время вошли девушки. Они болтали и смеялись.

Еще несколько кабинок захлопнулось, и затем они продолжили свой разговор.

— Вы видели девушку, которая буквально выбежала отсюда? Мне показалось, она была действительно опустошена. Я думала, что она расплачется.

— Ты имеешь в виду ту со шрамом?

— Да. Мне так жаль ее. Мне интересно, что произошло?

— Вероятно, автомобильная авария или что-то подобное. Или же Фредди Крюгер нанес ей визит.

Несколько из них рассмеялись.

— Так говорить жестоко, — сказала другая.

— Ох, да ладно. Она выставила себя на всеобщее обозрение.

— Свои танцевальные способности.

— Нет, весь образ. Они никогда не возьмут танцора с весом в сто пятьдесят килограммов независимо от того, насколько он хорош. Они никогда не выберут танцора с подобным лицом. Это ЛА, место на Земле, в котором всегда встречают по одежке.

— Так не должно быть, — сказал та, которая указала им на жестокость с их стороны.

— Послушай, я уверена, что она прекрасный человек. И она правда очень хорошенькая, судя по ее не изуродованной стороне. Но нереалистичные ожидания не делают никому одолжений.

— Наверное, — ответила девушка.

В этот момент я рыдала в свой компрессионный рукав, чтобы не издавать звуков. Из-за нескольких слов я мгновенно превратилась в девятиклассницу старшей школы, когда несколько чирлидерш сказали мне не беспокоиться насчет прослушивания, потому что я не подхожу под их физические стандарты. Я была маленькой. Побежденной. Внутри меня была огромная яма размером с шар для боулинга, наполненная отчаянием. Может, она была права. Может, я обманывала сама себя.

Я всегда представляла, что произойдет вот такая подобная сцена, и я с высоко поднятой головой заткну их фразой: «Мое лицо может быть покрыто шрамами, но я никогда не буду таким же уродливым человеком внутри, как вы».

Но сейчас я просто хотела уменьшиться до размера атома и исчезнуть. Уже давно я не чувствовала себя настолько уродливой. Незначительной. И я не чувствовала триумфа или дерзости.

Я хотела забыть весь этот опыт и никогда не говорить об этом.

Поэтому я ждала, когда они уйдут.

Я выскользнула из кабинки, вымыла руки и промокнула лицо салфеткой, но мои глаза были опухшими. Я покинула уборную так незаметно, как могла. Девушки стояли группкой дальше по коридору, но одна из них заметила меня и выпучила глаза. Я опустила голову и прошла мимо них. Они начали шептаться, но я покинула зону слышимости так быстро, как могла. Я просто хотела, чтобы последние несколько часов моей жизни исчезли.

Эш

Я чувствовал себя дерьмово из-за того, как в панике убежал из квартиры Бёрд. Я пойму, если она не захочет снова видеть меня, но я хотел — нуждался — увидеть ее.

Мою музу. Я всегда насмехался над этим словом. Клише. Слабое. Сентиментальное. Я был независимо потрясающим. Эксцентричным. Увлекал за собой. Мне не нужна была муза. Но, видимо, тут уже не было выбора. Я понял, что муза не просто вдохновляет. Она вырывает из тебя искусство, как хищник вырывает кишки. Хаотично, жестко, но у художника нет выбора в этом вопросе. Муза решает.

Медленно Бёрд вытаскивала художника, которого я похоронил, художника, которым я боялся стать вновь. Художника, который умер, когда погибла моя сестра.

Влюбленность в Бёрд станет последним толчком, который вытащит меня из самоизгнания. Если просто наблюдение за ней вынудило меня взять в руки баллончики с краской, то, что я сделаю, когда по-настоящему буду с ней?

Когда мы целовались, я был в ужасе, что этой волны сексуальной энергии может быть достаточно, чтобы щелкнул переключатель. Но я не позволил себе возбудиться. Вместо этого я начал беспокоиться, а когда я беспокоился, мое волнение также могло стать спусковым крючком. Я принял больше лекарств чем обычно, и подумал, что это работает, потому что чувствовал себя дерьмово, но не чувствовал, что теряю контроль.

Но Бёрд уже так глубоко вросла в меня, что я не мог держаться на расстоянии. Теперь, когда мы поцеловались, она была воплощением сексуальности и искусства, две мои любимые вещи воплотились в одном величественном, ярком человеке.

Поэтому я обнаружил себя у ее двери. Я стоял там примерно десять минут, прежде чем постучал. Я был готов что меня прогонят, или что я не найду радостную Бёрд, которая всегда была готова творить.

Я постучал.

Ничего.

Я ждал.

Снова постучал.

Ждал.

Я собрался уходить, хоть и знал, что она была там. Я мог слышать ее передвижения за дверью. Когда я повернулся, то услышал, как отодвигается засов, и дверь распахнулась. Никакого приветствия. Я осторожно повернулся и двинулся к двери. Дверь была широко распахнута — знак, что мне разрешено войти, но меня не будут приветствовать.

Я заслуживал холодного приема.

Я шел неспешно, кинул сумку на обычное место. Я бы хотел, чтобы мои шаги не издавали никакого шума, но мои ботинки, ударяющиеся о деревянный пол, привлекали еще больше внимания к неловкому молчанию.

Она яростно очищала свою крошечную кухню, и было очевидно, что она задалась целью не смотреть на меня. Мольберт стоял там, где и обычно, и зеленые листья нашего недорисованного дерева все еще были там.

— Привет, — сказал я, закрывая за собой дверь.

Она отвернула свое лицо подальше от меня.

— Привет.

Я определенно не собирался спрашивать, хочет ли она танцевать.

— Не стесняйся рисовать или что-то еще, — пренебрежительно сказала она.

Ее лавандовая аура была тусклой и почти белой, но это было больше связано с тем, что я чувствовал, чем с тем, что она на самом деле была таковой.

Хотя не имело значения, как сильно она пыталась отстраниться, она не могла скрыться от меня. Я мог видеть ее голос. Тот, что, обычно был подвижным, живым и фантастическим как танцы, был неуверенным и слабым. Она не смотрела на меня. Она плакала.

Я задавался вопросом, должен ли вообще быть здесь, но она впустила меня. Она хотела, чтобы я был здесь. Я должен быть здесь ради нее, независимо от того, как она приветствовала меня в своем доме, хотя каждая рациональная мысль говорила, что она не должна была меня приглашать. Я подошел к мольберту, который стоял рядом с кухней, пытаясь рассмотреть ее, но Бёрд только сильнее отстранилась, шкрябая уже чистую дверь.

Я начал чувствовать напряжение, и мой рот наполнился вкусом лакрицы. Я ненавидел лакрицу.

— Бёрд.

Она продолжила тереть.

— Бёрд, — в этот раз я положил руку ей на плечо.

Она перестала мыть, и затем бросила губку, сняла свои розовые резиновые перчатки, бросила их и начала плакать.

Наблюдать за ее болью было то же самое, как чувствовать, что кто-то нападает на меня. Я слышал ее крики в аллее. Иглами на моих кончиках пальцев. Острые формы как осколки стекла в моем видении. Мой желудок сжимался от тошноты.

— Что случилось? — спросил я, опускаясь на колени.

Она встала, отвернулась от меня, как будто не хотела видеть мое лицо.

— Чего ты хочешь, Эш? — спросила она, глядя в окно со скрещенными руками.

— Я пришел сюда, чтобы повидаться с тобой. — Это был первый раз, когда я был честен о причине визита.

— Если ты хочешь рисовать, твои вещи здесь. — Она кивнула головой в сторону мольберта, но не показала мне свое лицо.

— Я сказал, что пришел увидеть тебя.

— Зачем? Потому что я такой хороший друг? Потому что я предоставляю тебе место, где можно позависать?

— О чем ты говоришь?

— Я понимаю это. Я знаю, что все видят, и они притворяются, что этого нет. Как будто чертовски ужасно сказать это вслух.

Я стоял на месте, неуверенный, как ответить на боль, что сочилась из нее. Она всегда была такой сияющей, я никогда не думал, что увижу, как она будет вот так плакать.

Она провела пальцами по своим густым рыжим локонам и откинула волосы назад, затем повернулась лицом ко мне.

— Я знаю, как выгляжу. Я знаю, что никогда не буду танцевать профессионально в этом городе или любом другом, потому что это все, что имеет значение, — сказала она сквозь слезы. — И я знаю, что ни один парень не захочет меня, потому что всегда будет кто-то, у кого нет подобного на лице. — Она ткнула пальцем в поврежденную сторону лица.

В этот момент я почувствовал себя самым большим куском дерьма на планете. Я думал, что она прекрасна, и у меня даже никогда не было мысли, что она могла подумать, что я оставил ее из-за шрамов. Я не был слепцом, я видел их, но они просто были частью ее, как и ее карие глаза, ее курносый нос, веснушки, ее элегантная походка, улыбка. В то время как я видел шрамы, как все другие, я мог видеть то, что не замечали другие. Я мог видеть скрытую красоту, которой обладала Бёрд, видимую для такого как я, кто живет за пределами пяти чувств, как большинство других одержимых.

Она была в буквальном смысле звездой, ярко сияющей, проходя по планете и украшая ее своим присутствием. Она была тем, что обычно высматривают на ночном небе, задумываясь о бесконечных возможностях. Она была светом, который мы пытались схватить, но никогда не могли прикоснуться. Вот кем была Бёрд: падающей звездой. Танцующей звездой.

Я думал, что она знает это. Я думал, что потому-то она излучает свет. Я никогда не предполагал, что Бёрд может даже на секунду задумываться, что она далека от совершенства. В этот момент, я хотел, чтобы она почувствовала себя лучше. Меня не заботило то, что я должен был сдержать свои чувства под замком, меня не заботила потеря контроля.

Я подошел к ней и положил свою руку на ее, сжав.

— Ты думаешь, что из-за этого я ушел?

— Мне не нужно, чтобы ты лгал мне. Я слышала все, что ты мог бы думать. И я не хочу твоей жалости.

— Хорошо, потому что я не собираюсь тебя жалеть, — сказал я.

Она вздрогнула, не ожидая от меня такой резкости.

— Потому что то, что я собираюсь сказать тебе — правда. Я хочу, чтобы ты понимала это. — И сейчас я немного злился на мир, из-за которого она так чувствовала себя, что верила им, а не себя, злился на себя за то, что никогда не говорил ей, как вижу ее. Я сильнее сжал ее тонкую руку. — Я наблюдал за тобой месяцами, думая, что любой парень будет самым счастливым, заполучив тебя. Я наблюдал, как ты сияла и смеялась. Я наблюдал твою улыбку и твои яркие волосы, что горели красным как пламя. Ты необычная, красивая и изящная. Тебя окружает волшебная аура, и ты даже не знаешь этого. — Я положил вторую руку на нее и притянул ее, даже не осознавая этого.

— Ты превосходишь других. Ты самое яркое создание на всей Земле. С твоим смехом, таким ярким и красочным, не сравнится ни одно световое шоу на планете. В холодную ночь, когда я один на улице, я думаю о тебе и чувствую, как теплое одеяло накрывает меня. Шрамы не портят такой тип красоты, они усиливают ее. И даже если бы я не был благословлен увидеть физическое воплощение твоей души, ты все еще была бы великолепной. Твои длинные волосы, нос кнопкой, твои веснушки, твои глаза, твои губы... — Мои мысли вернулись к ее поцелую. Я никогда не ощущал таких губ, как у нее. Я понятия не имел, что упускал, пока не поцеловал эти губы. — Твои ноги, твои руки, твоя попа, твоя грудь, то, как ты двигаешься. Ты чертовски сексуальна и также чертовски мила, черт побери.

Я разразился тирадой, и мне было плевать.

— И это правда, Бёрд. Никакой жалости. Нисколько.

Я опустил взгляд и понял, что сжимаю ее в своих руках, не жестко, а страстно. Мы были так близки, и я чувствовал жар. Неоновые черточки зеленого, желтого и индиго мерцали перед глазами как лазер. Я опустил свои руки ниже по ее рукам, отпуская ее, но она схватила меня за руки.

— Тогда почему ты ушел? — потребовала она ответа.

— Это никак не связано с тобой, а полностью связано со мной.

— Ответ все еще недостаточно хорош. Ты не можешь поцеловать девушку так, как целовал меня, и просто вот так уйти. Ты даже не позвонил.

— Я вернулся.

— От этого все еще больно. Это все еще странно.

— Разве ты не видишь, что моя жизнь испорчена? Я сломлен. Разрушен. Я не тот парень, о котором такая девушка, как ты, должна думать. — Я не мог сказать ей, что боялся, что она может заставить меня взобраться на вершину и затем рухнуть в черную дыру. Потому что хоть я и не хотел, чтобы она имела дело со мной, я хотел ее. Если я расскажу ей слишком много и слишком рано, я уверен, что она сбежит. Я хотел снова почувствовать этот кайф, я знал, что мои ощущения с ней будут не похожи ни на что другое.

— Ты не хочешь меня, Бёрд. Ты хочешь саму идею обо мне. Скромном художнике. Пареньке, который спас тебя... рисовал тебя. Но я загадка, которую ты не захочешь разгадать. Я вопрос, на который ты не хочешь получить ответ. Было проще, когда я просто рисовал, а ты танцевала.

— Ничего никогда не было просто между нами.

Ее слезы высохли, но глаза были покрасневшими из-за опустошения. Я был прямо на краю, боролся с желанием прыгнуть в теплый, яркий, многоцветный бассейн поцелуя Бёрд.

— Вот как ты видишь меня? Ты говоришь, что шрамы не имею значения, что ты видишь меня не так, как другие? То же самое и для меня, Эш. Я не вижу, где ты живешь. Я не вижу, как много ты делаешь. Я вижу кого-то, кому больно, кто боится заботы, или может, думает, что не заслуживает ее. Но я также вижу честного и нежного, и забавного, и чувствительного человека. Я чувствую тебя. Я чувствовала тебя так много раз, когда проходила мимо, прежде чем узнала тебя. — Она сжала мою руку. — Ты другой. Понимаешь, создается то самое то ощущение, когда ты просто знаешь.

— Понимаю.

— И я. Вот почему я не могла позволить тебе исчезнуть. Вот почему я практически умоляла тебя прийти на День благодарения. Я просто знала. Я хотела узнать тебя.

Она взяла меня за руки и обернула их вокруг своей талии. Ее руки скользнули к моей груди, моей шее, и она провела пальцами под моей шапкой и по моим волосам, так что шапка упала на пол. Ощущение статистического электричества прошло от ее прикосновения.

— Позволь мне сделать выбор, — сказала она.

13 глава

Бёрд

Язык Эша был кистью, мои губы холстом. Я проводила пальцами по очерченным выпуклостям его живота под футболкой. Мы все еще танцевали и рисовали, но на этот раз наши тела были инструментами и поверхностью, на которой мы создавали свои рисунки.

Эш скользнул пальцем под мою майку, его теплые руки касались моей кожи. Когда Эш проводил пальцами по моему телу, я ощущала покалывания, как будто от электричества, и задавалась вопросом, может, в каждом из нас есть немного синестезии. Затем я сдернула его футболку через голову, наконец-то увидев, что было под его покрытой краской одеждой. Мои глаза сразу переместились на свежий шрам на его боку: остаток от его героизма. Я провела указательным пальцем по нему и опустилась на колени, поцеловав его. Именно поэтому, несмотря на обстоятельства, я всегда чувствовала себя в безопасности с ним. Он мог никогда не узнать, как благодарна я была ему.

Он наклонился, взял меня за руку и потянул меня встать на ноги. Он не хотел моей благодарности, я знала, что он сделал все это не для того, чтобы быть героем. Это была часть характера.

Я не хотела говорить Эшу, что я девственница, но побоялась, что он почувствует мою неопытность, если дело зайдет так далеко. Я понимала, что двадцатиоднолетняя девственница это что-то невероятное в наши дни, но мои отношения с парнями были сомнительными в лучшем случае. Я могла шалить с ними, но я не была настолько глупа, чтобы полностью отдать себя кому-то из них.

— Прекрасная Бёрд, — выдохнул он в мое ухо, когда стащил лямку моей майки и поцеловал меня в плечо.

Я захихикала и извивалась от ощущения.

Мы переместились к футону, я легла под него. Мы переплелись друг с другом, обволакивая друг друга теплом. Прикосновения Эша были страстными, но терпеливыми. Это было похоже на то, как он обучал меня рисовать — стремиться к большой картине, но сначала обратить внимание на мелкие детали — нежные поцелуи, ласковые поглаживания, сладкие укусы, кроткие взмахи его языка.

Затем мы были обнаженными, и он был больше чем готов. Я приподняла свои бедра по направлению к нему, показывая, что я готова.

— У тебя есть презерватив? — выдохнул он в мое ухо.

Я кивнула, когда вытянула руку к маленькому боковому столу рядом с футоном за одним из четырех презервативов, которые я хранила там, и которые появились у меня после последнего посещения гинеколога. Я внимательно наблюдала, как он разорвал фольгу и раскатал презерватив, мой желудок сжался от нервного предвкушения.

Он целовал мою ключицу, оставляя мягкие покалывания, пока поднимался выше.

— Эш, я...

Он поднял голову от мой шеи, его растрепанные волосы упали ему на глаза.

— Я... это неловко, — сказала я, опуская свой подбородок.

Он наклонил голову в сторону, нежно поднимая мой подбородок и проводя пальцем по моей нижней губе.

— Скажи мне.

— Я девственница.

Он отстранился.

— Ох. Мне жаль. Я не хотел давить на тебя.

— Нет, я просто хотела, чтобы ты знал, но я хочу этого.

Он вздохнул и зарылся лицом в ложбинку между моими грудями.

— Ох, так же как и я, ты понятия не имеешь, но ты…

Я прижала указательный палец к его надутым губам.

— Я просила позволить мне сделать выбор самой. — Я убрала его волосы с глаз.— Я выбрала тебя.

Эш посмотрел мне в глаза, его безупречные зеленые вперились в мои, и кивнул. Он наклонился и прижался к моим губам в нежном поцелуе, от которого у меня перехватило дыхание.

— Мы сделаем все, что ты захочешь, — прошептал он в мои губы.

***

Наши обнаженные конечности выглядывали из-под пледа, который я накинула на нас. Голова Эша лежала у меня на животе, пока я накручивала на палец один из его диких локонов. Я была в оцепенении от опьяняющего головокружения, что окружало нас как мягкое облако. Ты не думаешь о будущем, о последствиях. Ты просто живешь в моменте, впитывая опьяняющий кайф влюбленности.

Эш поднял голову, расположив подбородок на моем животе. Его щетина царапала чувствительную кожу, но я не хотела, чтобы он сдвигался с места.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, проводя кончиком среднего пальца вдоль моего бедра.

— Хорошо. — Ох, это было гораздо лучше, чем хорошо. — Расскажи мне что-нибудь, — сказала я лениво.

— Например? — спросил он.

— Знаешь, я гуглила тебя.

— А? — спросил Эш подозрительно.

— О синестезии.

— Я знаю, — сказал он.

— Откуда?

— Ты оставила свой лэптоп открытым последний раз, когда я был здесь, и это было прямо на экране.

Я шлепнула себя рукой по лбу.

— Сделай себе одолжение и никогда не проси меня помочь тебе скрыть тело. Я не очень хороша в том, чтобы заметать следы. — Он рассмеялся, и его порывистые вдохи щекотали мой живот. — Так расскажи мне что-нибудь. Я хочу узнать, что ты видишь.

Он вздохнул.

— Это больше не так сильно, кроме как с тобой. — Его принятие заставляло меня чувствовать себя по-другому, не так как я привыкла. Это было счастливое по-другому.— Оно всегда со мной, но не столь яркое. Оно более приглушенное сейчас.

— Так твоя жизнь, как одна большая папка Лиза Франк? Потому что я люблю такое (прим. Лиза Франк бизнессвумен, создатель папок с цветными картинками, на которых изображена радуга, а также разные животные).

— Лиза кто?

— Ох, не бери в голову, ты никогда не был десятилетней девочкой... — Я провела рукой по его шелковистым волнам. — Ты скучаешь по этому?

— Эм, ага. — Казалось, ему сложно сказать простое «да».

— Это может пройти с возрастом?

— По куче причин. — Это был один из ответов Эша, который не был ответом, но я спустила все на тормозах.

— Так расскажи мне об одних из самых ярких вещей, что ты видишь. Расскажи о своих любимых.

Он сделал паузу на секунду, чтобы подумать, и затем приподнялся, чтобы оказаться рядом со мной на боку, опираясь головой на руку.

Он прищурился, воссоздавая каждую деталь в голове.

— Твой смех. Он идеально маслянисто-золотистый, как например, когда выпекаешь что-то до совершенства. Теплый... мягкий... мои кончики пальцев пощипывает и они теплые. А голос, когда ты говоришь... другой. Скажи мне что-нибудь, чтобы я мог описать его.

— Эм...— я нервно рассмеялась.

— Ах, вот он. — Он провел пальцем в воздухе перед нами. — Твой смех. Его брызги. — Я наблюдала, как его глаза видели что-то, что я не могла. — Ладно, скажи что-нибудь. Что угодно, — приказал он.

— Меня зовут Бёрди, — сказала я, совсем уж не оригинально.

— Бёрди, какое твое настоящее имя? — спросил он тихо. Он уже знал ответ. Слова не имели значения прямо сейчас, просто мелодия наших голосов. Он слушал, но его глаза уставились вперед, наблюдая за иллюзорным танцем цвета перед ним.

— Аннализа Робин Кэмпбелл.

Он указал в никуда, просто перед нами, когда его палец сделал тонкую горизонтальную волну.

— Зеленая и синяя краска танцует в пределах моей видимости. Прозрачная как свет. Освежающая. Твой смех теплый, но голос холодный. Как окунуться в бассейн в жаркий день. Они двигаются как длинные волны, и когда ты останавливаешься, распадаются. У тебя самый лучший голос и смех, который я когда-либо видел.

— Вау, спасибо. Ты видишь свой голос?

— Со мной это не работает. Теперь ты скажи мне что-нибудь.

Я чувствовала себя скучной по сравнению с его необыкновенным даром. Не было возможности сказать ему, что я чувствовала без того, чтобы просто сказать это. Его способность позволяла ему делиться чувствами, не говоря ни слова. Это казалось более безопасным для него, чтобы выражать, а для меня — слышать. Я еще не могла выразить все, что чувствовала, я уже и так поделилась многим о себе с ним в эту ночь.

— Бьюсь об заклад, ты хочешь знать, как мое лицо стало таким, — сказала я поверхностно, чтобы отвлечься от не таких уж поверхностных чувств, которые я испытывала к нему.

— Бьюсь об заклад, что ты хочешь знать, как я попал туда, где ты нашла меня, — сказал он. — Как насчет того, что я не буду спрашивать, и ты не будешь спрашивать?

Я не возражала рассказать Эшу, но я понимала, что это был его способ, сказать мне, что он еще не готов поделиться этой историей. И я понимала. Мы оба пытались защитить, по крайней мере, какую-то часть себя. Вскоре я получу ответ. Просто не сегодня.

— Не знаю, как ты, — сказал Эш, — но мне нужно привести себя в порядок и правда нужно отлить.

— Мне тоже. Хочешь принять душ вместе? Я всегда хотела сделать это с кем-то.

— Еще один первый раз сегодня? — спросил он.

Я подмигнула ему.

Я уставилась на его длинное худое тело и упругую задницу, когда он пошел в ванную, давая ему время пописать, и последовала за ним, когда услышала, что включился душ.

Он уже ждал меня весь мокрый, когда я присоединилась к нему. Он притянул меня под распылитель и поцеловал, а вода каскадом потекла с его лба на мой нос и глаза, отчего я сморщила лицо. Он убрал лишнюю воду с моего лица, лаская сторону, который никто прежде не касался.

Когда люди целовали или обнимали меня, они всегда поворачивались к «хорошей стороне». Люди не касались шрама из уважения, как я предполагала, но я всегда чувствовала, что они думали, что он был заразным. С Эшем всегда казалось, что у него не было никаких задних мыслей.

— Бёрди! Бёрд!

Прежде чем я смогла ответить на паникующий зов Джордана, он был в ванной. У моей полупрозрачной занавески для душа не было роскоши скрыть личность моего компаньона, не то чтобы у Джоржана уже не было догадок.

Я могла только предположить, что он мог подумать, что я была в какой-то принудительной ситуации, когда вошел и увидел разбросанную одежду и шум из душа. Джоржан знал, что я была девственницей.

— Дерьмо, — прошептала я себе под нос. Я высунула голову. — Джордан, могу я получить немного личного пространства. — Я указала взглядом на выход.

Он поджал губы и наклонил шею из стороны в сторону.

— Ладно-ладно, — сказал он, опуская подбородок и смотря на Эша, который стоял позади меня. Он обернулся с какой-то дерзостью, взмахнул пальцем в воздухе и крикнул: — Эш, тебе лучше хорошо вести себя с моей девочкой. У нее есть два мужа гея, которые гиперопекающие...

И он ушел.

Я знала это «ладно-ладно». Это означало: «Ты маленькая лживая сучка. Я так и знал, что ты врушка».

Я бы хотела как-то объяснить, но это не имело значения. Все, что имело значения, — это был человек передо мной.

14 глава

Эш

Я проснулся после первой ночи с Бёрд более оживленным, чем вообще когда-либо был. Я чувствовал, что был готов принять любой вызов. Чувствовал себя обновленным. Я хотел творить, не сдерживаясь. Я хотел выразить свою энергию на мольберте, как будто разрезать запястья и брызгать краской прямо из вен.

Я перекатился на футоне на пустое место рядом с собой. Бёрд не было рядом, но затем я учуял запах кофе, и мои глаза переместились к кухне, где она стояла в моей рубашке, излучая мягкий оттенок фиолетового. Я подумал, что позже уловлю ее запах, когда надену эту рубашку, и это обеспечит нескончаемую кладезь энергии.

— Доброе утро, — сказала она кокетливо.

— Доброе утро, — ответил я, подпрыгивая с кровати.

— Ты хочешь кофе?

— Конечно, — сказал я, подходя к ней и обнимая сзади, впитывая ее аромат: лаванда смешанная с мылом и приятный аромат ее мягкой кожи.

Она была теплой, и мои кончики пальцев покалывало от уюта, который я чувствовал всякий раз, когда на самом деле позволял себе это делать из-за Бёрд.

— Сколько время? — спросил я.

— Семь. У меня занятие в девять часов с малышками.

— Во сколько ты выходишь?

— Восемь пятнадцать.

Я взял кружку из ее руки и поставил на столешницу. Я разрывался от энергии, и я снова взял ее. Столько всего в ней я еще не исследовал.

В этот момент меня настигло осознание. Я был не просто в замечательном настроении. Я был в фан-чертовски-тастическом настроении. И я был не просто возбужденным, я был оголодавшим. Если бы ей не нужно было на работу, я бы, вероятно, нашел десять различных способов заняться с ней любовью до полудня. Я знал, к чему это приведет, но было так хорошо, так чертовски хорошо ощущать энергию в каждой клеточке моего естества. У меня была ясность ума, которую я не испытывал в одиночестве на улице, изолируя себя в безмолвном страдании.

Переключатель щелкнул.

И когда это произошло, я не мог — не хотел — останавливать это. Я хотел взбираться выше и выше, пока не потеряю почву под ногами и упаду. Был единственный путь вниз, и он был — неприятный.

Вчера я брал ее нежно и страстно. Дважды. Это было идеально, и интимно и наша связь была на таком уровне, который я не испытывал прежде. Я все так себе и представлял: это был сенсорный опыт, которому бы позавидовал Тимоти Лири (прим.перев. американский писатель, психолог, участник кампании по исследованиям психоделических препаратов, разработчик программного обеспечения — одних из первых индексируемых ЭВМ психологических тестов). Но утром я взял ее жестко. Она больше не была девственницей, и я хотел показать ей не только как заниматься любовью, но и как трахаться.

Она была милой, красивой, но еще и чертовски сексуальной. Я хотел, чтобы она чувствовала себя так же жарко, как и тот жар, что поглотил мое тело как лесной пожар, когда она прижала свои губы к моим.

У нас было все. Она была всем. Мы были всем.

На этот раз ее стоны были громче, небрежнее и учащеннее, как будто я укрощал ее. Было чувство, что сейчас четвертое июля — яркие, громкие, живые, прерывистые вспышки света и красок.

В отличие от тех двух раз, в этот раз она кончила, громко и жестко, и я пробовал на вкус ее плоть и видел солнечные лучи.

— Ничего себе,— сказала она, когда мы, задыхаясь, прислонились к кухонному столу. По взгляду в ее глазах, я видел, что она пытается осмыслить все это, и я понимал ее, было много все, что нужно было уложить в голове. Но мой разум был быстр, и я мог осмыслить все лихорадочно. Я уже придумал все, что хотел сделать сегодня, как я хотел принять позитивное дыхание жизни, которое она вдохнула в меня, и распылить его на сто холстов.

— Не возражаешь, если я возьму его с собой? — спросил я, уже начиная складывать мольберт.

— Он твой, — сказала он, все еще в оцепенении. — Ты уходишь?

— Ну, ты скоро уйдешь, а у меня есть страстное желание кое-что нарисовать, — сказал я, сбрасывая так много принадлежностей в свою сумку, сколько туда вмешалось.

— Ох, ладно.

Мне казалось, возможно, для нее это все чересчур, что она может чувствовать себя неуверенно, что я забрал ее девственность и художественные принадлежности и никогда не вернусь, но она не понимала, что была Солнцем, а я Землей, и вся моя жизнь крутилась вокруг нее.

— Когда ты освободишься? — спросил я. Казалось, что ее тело выдохнуло, хотя она не выпустила вдох.

— Джордан попросил меня о ланче после занятия с детьми, и затем у меня смена в ресторане, и я не освобожусь до девяти, — сказала она.

— Хорошо, — сказал я, скользнув в джинсы. Она хотела, чтобы я спросил ее? Потому что я хотел быть с ней каждую минуту, но не хотел давить на нее..

— Хочешь потусоваться вместе? — спросил я.

— Угууу, — она улыбнулась, как будто думала, что я никогда не спрошу это. — Дерьмо, мне нужно собираться, мне выходить через двадцать минут.

— Хорошо, — сказал я, смотря в ее глаза и подходя к ней ближе, так что мы оказались нос к носу, и я ощущал, что это возбуждает ее и нервирует. Я поцеловал ее. Без языка, просто прижал свои губы к ее и потянул за край своей футболки, что все еще была на ней, и сдернул ее с нее. — Она нужна мне, — сказал я у ее губ.

И вот она стояла передо мной полностью голая, солнце сияло вокруг нее, пытаясь конкурировать с ней, но это было бесполезно, и я мог брать ее снова и снова и снова. Она скрестила руки, как будто я только что не пробовал соленый вкус этих грудей, и задвигала губами, как будто хотела сказать что-то, но колебалась.

— Что такое?

— Я... я пытаюсь разобраться, как сформулировать это...

— Как получится будет прекрасно.

— Я не хочу, чтобы ты жил на улице, — ее голос дрожал, как будто ее переполняли эмоции, которые я даже не думал, она испытывала. — Я беспокоюсь.

Как будто произошло мягкое нажатие тормоза, и ее беспокойство замедлило мои мысли.

Я забеспокоился.

Все люди, которые заботились обо мне, все переживали. Вот почему я пытался оттолкнуть ее, но она была Солнцем, а я просто Землей, и ее сила притяжения была слишком мощной. Я не хотел, чтобы ей было больно, или чтобы она переживала. Я не хотел, чтобы она страдала бессонницей, мучаясь, куда я исчез. Но неизбежное было неизбежным.

У меня в руках все еще была футболка, она все еще была обнаженной, и я подошел к ней. Я погладил ее щеку — особенные маленькие веснушки, которые были как брызги корицы.

— Нет. Со мной все было в порядке до сих пор. Увидимся сегодня вечером?

Она кивнула. Я задумался, осознавала ли она, какую ошибку совершила. Что я не вернусь домой как нормальный парень. Что я пойду на улицы. Улицы были моим домом. Я задумался, откроет ли она дверь, когда я приду. Я надеялся, что нет, потому что я не остановлюсь, если она откроет. Мой импульс сработал на полную катушку, я уже катился по холму имени Бёрди Кэмпбелл, набирая скорость с каждым оборотом.

Я скользнул в свою футболку и направился к двери.

— Ты не собираешься что-нибудь съесть?

Еда была в самом низу моего списка приоритетов. Она оглядела кухню.

— Вот, — сказала она, хватая банан и какой-то батончик и засовывая их в мой карман пиджака.

15 глава

Эш

— Я шел так быстро, как мог до ближайшего магазина художественных принадлежностей. Я заполнил тележку огромным количеством холстов 18x24, тюбиками краски и направился к кассе, где девушка пробила мне покупки.

— Ты учитель? — спросила она.

— Нет, — сказал я, желая, чтобы она прекратила болтовню, и я мог бы двигаться дальше.

— Так много бумаги.

— Мне нужно нарисовать много картин.

Я вытащил пачку денег. Все мои личные деньги. Мои сбережения давно закончились к этому времени, и большая часть денег была от моего брата, который периодически подсовывал мне их. Я сохранил большую часть, тратив как можно меньше на еду и предметы первой необходимости.

Когда все было оплачено, у меня осталось только двадцать пять долларов и двадцать один цент. Это инвестиция. Еда могла подождать. Искусство будет моей едой. Бёрд будет моей едой.

Дальше мне нужно было найти место. Там, где я мог свободно рисовать, нападая на холст без посторонних глаз. Я не хотел стен. Я избегал их, когда была возможность. С Бёрд стены были терпимыми, но когда я был один, наедине со своими мыслями, я часто замечал стены и чувствовал себя в их ловушке.

Я быстро пересек центр ЛА, в охапку со своей сумкой и художественными принадлежностями, которые только что купил. Время проходило впустую, а мне нужно было безопасное место, которое я мог бы посещать неоднократно, и трат на транспорт. А самое главное. мне была нужна приватность и отсутствие стен. Но вот в чем был смысл города — даже когда ты был снаружи, ты был окружен стенами, что тянулись до неба. В городе было только одно место, где действительно не было никаких стен.

Я рванул обратно к зданию Бёрд, сгорбившись и тяжело дыша, когда оказался у передней двери. Я ждал, пока кто-то выйдет и проскользнул внутрь, как делал обычно. Я вызвал лифт до верхнего этажа и затем искал лестничную клетку. Я помчался наверх и нашел дверь на крышу. На двери была щеколда и затвор.

Я бился в нее снова и снова пока щеколда не сорвалась с двери. Солнце ослепило меня на секунду. Я был в своей новой студии с панорамным видом на ЛА, здесь была нужная мне приватность и никаких дерьмовых стен.

Пока я пытался отдышаться, солнце начало палить, поэтому я сорвал свою футболку. Я установил мольберт.

Затем я начал работать

Бёрд

Джордан ждал меня снаружи класса, чтобы мы могли пойти в нашу любимую закусочную. Этим утром я проснулась от сообщения: Я отвезу тебя на занятия, затем у меня есть поручение, потом я отвезу тебя на обед.

Я была без ума от Эша, но также была напугана. Я знала на что это похоже. Я знала, что подумает моя сестра, если узнает. Джордан уже вставил свои пять копеек: будь осторожна, вероятно, под этим задумчивым гением скрываются одни проблемы.

Моя дружба с Джорданом была беззастенчивой, но вчера был первый раз, когда я была смущена. Я переживала, что Джордан подумает обо мне, я хотела поделиться всеми волнующими чувствами и моментами, которые я разделила с Эшем, но я не была уверена, примет ли он это.

Поэтому я подготовила себя к допросу и то, что Джордан подумает, что я лгала ему. Что, кстати говоря, было совсем не так. Я не планировала, чтобы все прошло именно так. После нашего первого поцелуя я думала. что была безразлична Эшу.

Мы решили оставить обсуждение для обеда, но Джордан сказала, что у него есть какие-то новости для меня.

Мы сидели друг напротив друга в потрепанной красной кабинке.

— Итак, кто первый? — спросила я.

— Что-то подсказывает мне, что твои новости гораздо запутаннее, чем мои. Поэтому я расскажу тебе то, что первоначально пришел сказать прошлой ночью, прежде чем увидел, как ты прошла дефлорацию.

Мое лицо вспыхнуло.

— Ауч, Твоя мулатская задница покраснела!

— Ты и правда сказал «прошла дефлорацию»? И ты даже не знаешь, правда ли это.

— Если бы я мог поставить свои деньги на это, я бы это сделал. У тебя была эта улыбка на лице всю дорогу до студии и когда мы ехали сюда.

Это было так очевидно?

Я закатила глаза.

— Вернемся к первоначальной теме. Что ты хотел рассказать мне?

Он выпрямился, улыбнулся, сделал глубокий вдох и проговорил:

— Ладно, я не хочу слишком радоваться заранее, ноооо... догадайся, кто позвонил мне вчера?

— Я не знаю, папа Римский?

— Алана Роше Демилл.

— Ты лжешь, — провозгласила я в неверии.

— Клянусь, я не обманываю тебя.

— Что? — я почти подпрыгнула на месте. Алана Роше Демилл была основателем одного из самых престижных танцевальных коллективов в стране. — Зачем? Что она хотела?

— Ну, это был ее ассистент, но видимо, дочь друга ее семьи была на рождественском шоу и ей понравились мои вступления.

Я почти дрожала от радости за Джордана, впитывая его новость.

— Так что вот что я знаю на данный момент, и это совершенно секретно. Она нашла финансирование для шоу под названием «Танец Ноктюрн». В основном это походит на «Цирк дю Солей», но с большим акцентом на танец вместо акробатики. Тонны ресурсов будут потрачены на костюмы, освещение и спецэффекты, чтобы сделать из этого почти сюрреалистичные танцы и сенсорный опыт.

Мне захотелось пнуть себя за то, что сразу подумала об Эше и каково ему будет смотреть такое шоу. Я хотела прожить хотя бы пять минут, не думая о нем.

— Звучит изумительно.

— Ведь так? Она хочет новую хореографию. Она в поиске, и когда увидела мое шоу поставила меня в шорт-список финалистов. Это все, что я знаю.

На мгновение я смотрела на Джордана молча, и затем подняла кулаки вверх и завизжала, затем он завизжал, и мы переплели нашу руки вместе, вертели ими и визжали.

— Хотя я не хочу слишком радоваться, — сказал он, когда мы перестали визжать.

— Радуйся. У тебя все получится. Ты пойдешь и скажешь, что ты тот самый. Ты не просто прекрасный танцор, у тебя великий танцевальный ум. Ты заслуживаешь этого больше, чем все, кого я знаю. Пришло твое время, черт побери! — Я чувствовала себя тренером в конце игры, который подбадривает своего звездного игрока сделать «большой шлем» (прим. в бейсболе означает ситуацию, когда коллеги игрока, который должен пойти «на биту», уже смогли занять все 3 базы на бейсбольной площадке. Большой Шлем — это такая ситуация, когда у бьющего получается осуществить хоум-ран со всеми базами.)

На глазах Джордана навернулись слезы. Мы оба пожертвовали многим, чтобы следовать за мечтой. У нас обоих было так много моментов, где приходилось проглотить свою гордость и легче было встать и уйти. Я понимала, что это значит для него.

— Бёрд, если я получу это шоу, ты пойдешь со мной. Ты будешь на моем шоу. Не только потому, что ты моя подруга, но и потому, что ты очень одаренная танцовщица. И это не вздор.

Сейчас у меня навернулись слезы.

Мы оба обмахнули глаза, отказываясь проливать слезы. Мы сохраним их до момента, когда он официально получит это место. Когда. Не Если.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, когда официантка поставила нашу еду на столик.

— Я не знаю, что сказать... с чего начать.

— Что происходит между вами с Эшем? Потому что, если я помню верно, последний раз, когда мы разговаривали, ты была твердо уверена, что ничего нет, и что он никогда не захочет тебя, и когда я пришел вчера, все было прямо противоположно. Кстати, у меня почти случился сердечный приступ, когда я попал на эту сцену.

— Я уверена, что так и есть. — Я вздохнула. — Вот что получается, когда суешь свой нос, — усмехнулась я. Я подумала мгновение и вздохнула. — Я не знаю, он пришел и.... ну, на прошлой неделе мы целовались, и он резко ушел.

— Хмммм. — Джордан хмыкнул скептически. — Вот почему ты была такой раздражительной.

Я показала ему средний палец.

— И затем он объявился вчера, сказал, что хотел увидеть меня и что ушел, потому что не думал, что я должна связываться с ним. Я думала он был не заинтересован...

— Бёрд. Аууууу. Он влюблен в тебя.

— Ох, перестань, — сказала я, махнув рукой перед собой, как будто отмахивалась от слов Джордана. — Слишком рано. — Но мое сердце запело от этих слов.

— Ты слепая? Всегда так — милая, очаровательная девушка, ведет себя как тупица, когда кто-то прямо перед ее носом поклоняется земле, по которой она ходит.

— Конечно, поэтому он избегал меня любой ценой. Во всем этом есть смысл.

— Но затем он всегда появляется у твоей двери, так?

Это заткнуло меня.

— Я знаю, это кажется очевидным, но я должен спросить. Вы двое? — Он сделал круг из пальцев одной руки и просунул в него указательный палец другой.

Я сжала губы вместе, чтобы сдержать очевидную улыбку, и кивнула.

— Ты маленькая шлюшка! — сказал он. Мы оба рассмеялись. Но я наблюдала как выражение его лица изменилось. Я знала. что грядет: лекция.

— Бёрд, я не собираюсь читать тебе нотации. Ты не дурочка. Я знаю, ты все понимаешь. И я знаю, что принимаешь решения, зная о риске. Но в чем его проблема?

Я вздохнула.

— Я еще не знаю всего. Но знаю, что у него доброе сердце и истерзанная душа. которая беспокоит его. И знаю, что он рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня, — напомнила я Джордану. Я думаю, иногда он забывал это.

Он кивнул.

— Я просто думаю, что ты заслуживаешь мира. И знаю, что я всего на несколько лет старше тебя, и ты ненавидишь, когда я веду себя как защитник, но увлечение, любовь, притяжение, они создают что-то красивое. И может, это просто то, что придет и уйдет — из-за этих слов мое сердце кольнуло — но мы живем не в кино. Что он будет делать со своей жизнью? У него есть планы уйти с улиц?

Реальность ситуации ужалила меня. Не то чтобы я этого не знала, но я была в эйфории от нас, и как любая двадцатиоднолетняя идеалистка, я хотела верить, что наша особая магия может исправить все.

— Он гений. В нем столько потенциала.

— Я знаю. Но гениальность не оплачивает счета, и гениальность может быть мучением.

— Я хочу помочь ему найти его путь в жизни, — сказала я.

— Я надеюсь на это, Бёрди, — ответил Джордан.

16 глава

Бёрд

Я должна была устать из-за того, что рано проснулась и восемь часов провела на ногах, но мои нервы гудели, когда я пришла в свою квартиру. У меня было сильное предчувствие, что я увижу Эша сегодня вечером, и ни логика, ни доводы не могли ослабить его. Но в то же самое время другая сторона меня задавалась вопросами: что будет дальше, кто мы друг для друга, и о чем я вообще думала?

Я решила ненадолго вести себя хладнокровно. Я не хотела так рано становится ноющей и все такое с Эшем. Я уже начала делать эти расчеты в уме. Должна ли я позвонить ему? Должна ли я дождаться его звонка?

Было почти десять, когда я пришла домой.

Не прошло много времени как раздался стук в дверь. Пришел Джордан, которому я всегда была рада, но он был не Эш.

— Теперь мы стучимся, а?

— После вчерашнего — да, — сказал он, слегка бренча на своей гитаре. Иногда он приходил и бренчал на ней, пока мы болтали. — Урок выучен.

Я направилась в ванную, чтобы освежиться и окликнула его над включенным краном.

— Как дела?

— Я только что говорил по телефону с ассистентом Рош. У меня запланирована встреча с ней в среду.

— О боже мой, это замечательно! — ответила с полным ртом пасты и зубной щеткой.

Еще один стук.

— Я открою! — крикнул Джордан.

Я воспользовалась возможность вернуться в гостиную, я не хотела выскакивать вперед. Мне нужна была минута притвориться, что волнение не льется из меня через край из-за его прихода.

Когда вошла в гостиную, я была шокирована зрелищем. Эш был покрыт всеми цветами краски, которая у него была, его лицо загорело, а щеки покраснели.

— Ничего себе.

— Очевидно, Эш рисовал весь день, — предположил Джордан.

— Привет, — сказал Эш, — затаскивая все оборудование. чтобы поставить его на место.

Я подошла к нему.

— Где все, над чем ты работал?

— Еще не могу сказать, — подмигнул он.

Пот поблескивал на его коже, как у человека, который трудился на солнце весь день.

— Будешь есть? — спросила я, заметив, что карман пиджака, в который я засунула еду, был все еще выпуклым.

— Не голоден.

Джордан начал направляться к двери.

— Ты играешь на гитаре? — спросил Эш, не глядя на него, когда продолжил распаковываться.

Джордан развернулся.

— Балуюсь.

— Не уходи. Я хочу увидеть это. — Иногда он делал это, говорил, что хотел бы увидеть музыку, и я знала. что это было в буквальном смысле. Эш повернулся ко мне. — Не возражаешь если я приму душ?

— Сколько угодно, — подмигнула я.

Эш посмотрел на меня игриво и украдкой шлепнул меня по заднице, когда шел в душ. Я подпрыгнула и развернулась, чтобы убедиться, что Джордан не видел этого. К счастью, он смотрел на свою гитару.

— Я все видел, маленькая шлюшка, — сказал Джордан, как только Эш оказался вне пределов слышимости, не отрывая своего взгляда от гитарных струн, с которыми возился.

Я озорно посмотрела на его.

— Полагаю, это комплимент от самой большой, знакомой мне, шлюшки, — заявила я, когда пошла к микроволновке, чтобы разогреть еду. которую принесла с работы для Эша. Я не знала, откуда он берет еду, и хотела убедиться,что он ест что-то, хотя казалось, он был не из любителей поесть.

— Так как оно?

— Как...?

— Девочка, ты понимаешь, о чем я. Как дела с его Ч?

Я нервно потирала шею, когда украдкой посмотрела в сторону ванной. Я сгорю от стыда, если Эш услышит нас.

— Эм....

— Ох, черт. Твое лицо треснет от улыбки.

— Прекрати.

— Да. Ты не можешь перестать улыбаться. Должно быть он присунул тебе по самые гланды.

— Я даже не понимаю это выражение. Он не присовывал ничего. Он вставлял. Было бы странно... — я понизила голос до шепота. — Было бы странно если бы парень присовывал к тебе член.

— Перестань быть буквальной и пытаться перевести разговор.

— Что ты хочешь узнать? — прошептала я.

— Большой оргазм? Да или нет?

Я сдержала улыбку, когда опустила взгляд и кивнула.

— Черт, девочка! Он точно присунул.

Я приложила палец к губам, чтобы он был потише. Затем, я наклонилась, как будто уменьшение расстояния между нами привело к каким-то изменениям.

— Сегодняшнее утро. Оно было... вау.

— Выкладывай

— Он просто... прежде всего, его тело.

Джордан поднял бровь и кивнул в знак одобрения.

— Но он просто... у меня не было много опыта..., но я могу сказать, что он знал, что делает. Я имею в виду... я почувствовала себя такой... возбужденной и желанной.

— Ну, видя, как он только что пришел, выглядя как будто был атакован радугой, а это была краска, я могу сказать, что есть в нем что-то дикое. Он странный, и под этим я подразумеваю — интересный, загадочный художник.

— Да... я понимаю, что он другой. — Я пожала плечами, когда повернулась вытащить еду из микроволновки и втайне улыбаясь сама себе. Мне нравилось, что Эша было трудно понять. От этого я чувствовала себя особенной, что была единственным человеком, которого он отдаленно, но подпустил к себе.

— Итак. Насколько у него большой...?

В этот момент Эш вышел из душа одетый в свои боксеры и одну из своих белых маек. Он выглядел посвежевшим, а его загар оттенял его мудрые глаза. Я поймала себя на том, что пялилась на Эша дольше чем должен тот, кто пытается вести себя хладнокровно. Было так легко попасть под его чары.

Мы с Джорданом притворились, что каждый занят своим делом. Когда я посмотрела на него, Джордан послал мне знающий взгляд.

— Я положила тебе еду, — сказала я Эшу.

— Спасибо, — сказал он одними губами, как будто это был наш секрет, и затем откусил кусочек, оставив остальную еду на тарелке.

— Ладно, Джордан, покажи мне, что ты можешь, — сказал Эш.

— Дай подумать, — Джордан наиграл пару раз. Затем начал играть Smashing Pumpkin — 1979 и при этом петь. Джордан не Билли Корган, но хорошо попадал в ноты.

— Мииило, — сказал Эш. Это его сторона была такая веселая. Он был обаятельным и приветливым, и энергичным. Мне нравилось. что он мог быть скрытным и общительным в зависимости от настроения.

Эш притянул меня, покружил, отчего я завизжала и рассмеялась. Он привлек меня ближе, из-за чего я упала ему на грудь, и прошептал в мое ухо:

— Давай дорисуем наше дерево.

Он небрежно выдавил немного красного и желтого на палитру и перемешал их кистью. Как и в последний раз, он управлял моей рукой сзади, положив подбородок мне на плечо. Я рассмеялась, когда он испещрил бумагу оранжевыми листьями с помощью моей руки. Джордан не мог видеть лица Эша, когда он оставлял поцелуи на моей шее, из-за чего мне было щекотно, и я хихикала, когда он покачивал бедрами вместе со мной. Было такое ощущение, будто он был опьянен нами, и мне было комфортно, что я не одна такая. Музыка и живопись хлынули со всех сторон, и я на мгновение забыла, что Джордан был здесь, но не полностью исключила его. В действительности Джордан был часть происходящего, его музыка витала в воздухе вокруг нас.

Джордна закончил песню, и Эш отстранился.

— Ты не возражаешь? — спросил Эш его.

— Нет, если ты не возражаешь, что я потанцую с твоей дамой.

— Так долго как она не возражает, — ответил Эш игриво.

Я мгновенно узнала первые аккорды. Я не знала, что Эш умеет играть на гитаре. И откуда он знал, что я люблю эту песню? Он не мог знать этого. Просто у нас было столько общего.

Джордан вытянул руку, и сделав реверанс, я приняла ее. Он игриво вел меня в простом танце, пока Эш пел песню, но заменял «Лайла» на «Бёрди».

Как будто Эш не мог быть еще более загадочным и сексуальным, теперь он пел мне песню.

Как и Джордан, Эш не Эрик Клэптон, но его голос плавный. Эш играл на гитаре на удивление хорошо. Я вспомнила, как он однажды сказал мне, что может видеть разные цвета и формы, соответствующие нотам и аккордам, и задумалась, помогает ли это ему играть.

Джордан стал подпевать Эшу. Два этих великолепных парня пели мне, и я была наполнена любовью и светом до краев. Джордан вел меня в танце, и я чувствовала будто парила, едва касаясь пола. Когда они спели мое имя, я захихикала. Я ощущала, как краснею из-за того, что оказалась в центре их внимания. Каждый раз, когда Джордан пел припев, он приседал немного, чтобы мы смотрели глаза в глаза, и притворялся, что жалобно умоляет меня песней.

Мы провели следующие три часа, лениво подрисовывая листья на дерево, танцевали и пели.

У меня было немногое, но в этот момент я почувствовала, как хороша жизнь. Я чувствовала себя самой счастливой девушкой в мире.

Ночь была волшебной.

17 глава

Бёрд

— ЭЙ... ЭЙ.

Я проснулась, когда Эш убирал волосы с моего лица.

Я немного испугалась.

— Все в порядке? — спросила я тихо.

— Да, да. Я просто хочу кое-что тебе показать.

— Эм... ладно... — ответила я, на ощупь ища телефон, чтобы проверить время. Было три часа утра.

— Лучше это будет что-то хорошее, Эш, — сказала я игриво. Мне не нужно было вставать рано на следующий день, но у меня был долгий день на работе. Я села, ожидая, что он что-то подарит мне.

Я включила лампу и увидела, как Эш направился в зону кухни, без футболки и босиком, только в паре джинсов. Его каштановые волосы были растрепанными, и несмотря на душ, некоторые пряди были в ярко-зеленой краске. Мышцы его живота выпирали, так же как и талии, и бедер, казалось, будто он потерял часть веса за последние недели.

— У тебя есть фонарик? — спросил он. К счастью, после переезда в ЛА и испытанного отключения электричества, я осознала, что фонарик нужен всегда.

— Да, в ящичке у окна. — Я лениво махнула рукой. — Подожди, зачем нам нужен фонарик?

— Увидишь, — сказал он с улыбкой. Несмотря на то, что я была разбужена посреди ночи, его энтузиазм был заразителен. После нашего первого секса, Эш открылся. Он стал энергичным и воодушевленным. Он проводил весь день, рисуя, хотя сказал, что картина была сюрпризом, и он хотел закончить, прежде чем показать мне. Я понятия не имела, где он хранил ее, но предполагала, что у своего брата. Казалось, что его затянуло в какой-то водоворот художественного вдохновения, Он не ел много, и последние две ночи едва спал. На самом деле, я поймала его вчера, когда он возвращался с прогулки перед рассветом. Я спросила, что не так, он ответил, что ему просто нужно было подышать свежим воздухом, что у него много идей и ему хотелось пройтись и собрать все мысли в кучу. Несмотря на все это, у него все еще оставалось много энергии и страсти в дневное время. Это включало в себя секс. Я чувствовала себя желанной и сексуальной, как будто он не мог насытиться мной. Иногда Эш был терпеливым и медленным, и нежным. В другие разы все было дико, почти животно.

Эш провел последние несколько дней у меня. Я понимала, что мы поторопились, но просто не могла отправить его назад на улицы. Эш спорил со мной, говорил, что ему не нужно спать, и он не хотел навязываться, но он не навязывался. В конечном итоге в конце каждой ночи мы оказывались в моей кровати. Что оставляло всего несколько часов, прежде чем мне нужно было идти на работу, а ему туда, где бы он ни проводил время, занимаясь своим секретным проектом.

Он осмотрел меня сверху донизу.

— Возможно, ты захочешь надеть штаны.

— Мы пойдем на улицу?

— Почти. Тебе не нужно одеваться полностью, просто не быть раздетой.

Я хихикнула.

— Неизвестность действительно сводит с ума.

— Мы не собираемся далеко. Тебе не нужно ничего брать с собой. — Эш схватил покрывало с моего футона. — За исключением этого. Сегодня прохладно.

Я скользнула в шлепки, и он схватил меня за руку, практически вытянув из квартиры на лестничную клетку.

— Куда, черт возьми, ты ведешь меня? — спросила я, когда мы поднимались по лестнице.

Мы поднимались по пролету за пролетом, пока не оказались у металлической двери, и дальше уже было некуда идти: двери на крышу. Я никогда не поднималась сюда прежде. Для этого никогда не было причин. Эш толкнул тяжелую дверь своим плечом, и она громко заскрипела, когда открылась. Что бы мы ни делали сейчас, это ощущалось озорным, и мне в какой-то степени нравилось это.

Он провел меня вокруг небольшой конструкции у двери. Прежде чем я смогла спросить что-нибудь, я увидела это: целое пространство покрытое квадратами цветов. Так много их. Даже в темноте они были яркими.

Эш включил фонарик и осветил им крышу.

— Вот над чем я работаю. Вот они, но я не хотел говорить тебе, пока не закончу. Просто я больше не мог держать это в себе.

— Ты был наверху все время?

Эш гордо кивнул.

— Могу я? — спросила я, указывая на фонарик. Он передал его мне в руку. Я посвятила на пол, пытаясь разглядеть абстрактные фигуры. Казалось, они были в произвольном порядке, но, основываясь на формах и цветовой гамме, я могла сказать, что они разделяли общую тему. И затем я уловила проблеск смолы под ними. Крыша стала, своего рода, случайным произведением искусства, когда яркие цвета краски устилали смолу тем же цветом, в котором Эш приходил вымазанным последние несколько дней. И сейчас я поняла, почему он был загорелым и потным — он работал на крыши.

— Вау... так много, — дюжины и дюжины удивительных квадратов цвета. Я хотела узнать большее, но знала, он сохраняет это как сюрприз, поэтому не стала спрашивать. — Я не могу дождаться, когда ты расскажешь об этом. Что ты будешь делать, когда закончишь? Может, мы сможем найти галерею, чтобы провести выставку или что-то подобное?

— Есть кое-что еще, что я хочу показать тебе, — сказал он. — Пошли.

Я последовала за ним на еще одно место на крыше с прекрасным видом на центр ЛА, и даже тени холмов и долин, которые простирались вдаль.

— Я подумал, тебе понравится это, — сказал он. На полу стояла бутылка сока, крекеры и сыр. Не то чтобы он потратил много денег, но зная его положение — это был бесценный жест. — Нет ничего лучше тишины сумерек, — сказал он. — Мир спит и весь принадлежит тебе.

Вот как это ощущалось — двое детей улизнули в тайный дом на дереве. Это было наше личное место и время. Конечно, я могла переживать, что арендодатель выяснит это, или из-за отсутствия сна, но это то, что однозначно делало Эша уникальными для меня. Магия между нами всегда ощущалась как секрет, который никто не мог понять.

Мы сели рядом для небольшого пикника. Я поставила фонарик светом вверх, как будто это была наша свеча, и немного вздрогнула, когда садилась.

— Холодно? — спросил он.

— Немного.

— Иди сюда,— предложил Эш, раскрывая покрывало и набрасывая на свои плечи. Он раздвинул свои ноги шире, и я расположилась между его коленей, когда он накрыл нас одеялом.

— Я никогда не была на пикнике в середине ночи.

— Лучшее время, — я услышала ухмылку в его голосе.

Я налила каждому из нас по кружке сока, и мы пили в тишине.

— Я хотел бы услышать историю, как ты оказалась в ЛА. Ты рассказывала мне немного об этом, но у меня есть ощущение, что за этим скрыто намного больше. Когда ты переехала сюда, Аннализ — он всегда называл меня Бёрд и то, что он использует мое настоящее имя, демонстрировало, будто он хочет придать значимости этому вопросу.

— Ну, Ашер... примерно полтора года назад. Я училась в колледже и на самом деле знала, чего хочу. Мне просто нужно было набраться смелости, чтобы сделать это.

— Ты боялась?

— Не то чтобы переезда сюда, а того, как отреагируют мои родители. Они были строгими. У них были очень конкретные ожидания, и танцевальная карьера не была одним из них.

— Но предполагаю, что они оплачивали тебе годы танцевальных уроков. Очевидно, что ты хорошо натренирована.

— Ну, спасибо тебе, — сказала я с ужасным британским акцентом. — Так и было, но это было частью того, чтобы вылепить идеальную дочь. Я думаю, по большей части они делали это, чтобы у меня появилась уверенность в себе… из-за моего лица.

Он нежно гладил поврежденную сторону моего лица своим большим пальцем.

— Так, как они восприняли это?

— Хуже некуда. Они пытались отрицать это, но я уже была совершеннолетней. Поэтому они сказали, что не будут поддерживать меня финансово, и я ожидала этого.

Эш ничего не сказал, но я чувствовала, что он кивнул, и наклонился чуть-чуть вперед-назад со мной в своих руках. Я чувствовала себя в безопасности, чтобы продолжить.

— Не то чтобы в один день мы объявили, что перестанем разговаривать. Конечно, мы спорили, но все спорят со своими родителями. Но прежде чем я уехала, все взорвалось. Мне казалось, они пытались обидеть меня. И вот так... мне больно. Я зла. Они не верят в меня. И я знаю, что это никак не связано с талантом, а связано с моим лицом. Они просто как все остальные люди здесь. Из всех людей я думала, именно они не будут обращать на это внимание. И я знаю, они не хотели обидеть меня... но я нуждалась в их поддержке. Я нуждалась услышать от них, что это нормально — следовать за своей мечтой, но они сказали мне, что у меня ничего не получится.

— Они сказали, что я ошибаюсь в самой себе. Заставили меня полюбить танцевать и хотели, чтобы я забыла это. Итак, я оставила все позади. И сейчас это не просто мечта, это способ доказать родителям, что они ошибаются. Они отрезали меня от своей жизни, и я чувствую себя преданной, так же как и они, и я не хочу возвращаться, пока у меня не будет возможности показать себя. Они хотят извинений, хотят, чтобы я прибежала к ним и сказала, что нуждаюсь в них, чтобы вернулась и стала адвокатом или доктором, или кем-то подобным.

— Думаешь, вы помиритесь?

— Полагаю, они пытаются. Но с этим всегда следуют условие: «вернись домой, и мы оплатим твое обучение». Они ни разу не позвонили, чтобы сказать, как сожалеют, и что уважают мои решения. Я не принимаю это. Здесь так сложно. Очень сложно. Приходится глотать свою гордость, это высасывает душу и истощает физически. У меня нет места ни для чего, кроме надежды. Я не прошу их денег. Просто хочу их поддержки.

Умиротворенная тишина опустилась между нами. Было здорово простоя сидеть в объятиях Эша, его теплое дыхание контрастировало с холодным ночным воздухом. В этот момент в городе полном людей мы двое были только одни. Я поняла, почему он любил ночные пикники на крыше.

— Ты все сможешь, Бёрд.

— Я знаю.

— Нет, ты будешь успешной за пределами своих смелых мечтаний, — сказал он, что прозвучало как факт.

Я посмотрела на него и грустно улыбнулась.

— Должна упомянуть, что моя сестра всегда поддерживает меня в этом. Она беспокоится, что я здесь одна, так же как твой брат о тебе. Что насчет тебя? Твоя семья поддерживала твои таланты?

— Да. Больше, чем я мог желать этого. И я был другим. Мой дед был военным, как и его отец. Типично для моей семьи. И вот у него появляется сын, который видит радугу в звуках, и кто любит искусство и музыку. Мягко говоря, это было, вероятно, интересно для них, но мои родители поощряли меня.

— Это здорово. Так продолжается до сих пор?

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Я изменился. Также я не вижусь со своими родителями.

— Почему нет?

— Моя семья больше не такая как прежде. Мы развалились.

— Развод?

— Нет, моя сестра умерла.

— О боже мой.

— И мы больше не такие как раньше. Ничто не такое как раньше.

— Сколько ей было лет?

— Пятнадцать. Я учился в колледже, изучал искусство, а Миллер уже закончил юридический колледж. Она была самой младшей.

— Как ее звали?

Он выдержал паузу. Я ощущала, как его дыхание перехватило в горле.

— Сара.

Он сказал ее имя, как будто его было физически больно произносить. Я могла сказать, что он больше не будет говорить о ней. Тишина воцарилась после того как он это сказал — пустота, что отражала ее отсутствие.

Я подумала спросить его, как умерла его сестра, но он не предлагал много информации. Эш был умен, то было осознанное упущение информации. Он еще не мог рассказать. Потребуется больше ночей на крыше или в моей квартире для этих печальных деталей.

— Твой брат, предполагаю, старше тебя?

— Да, на семь лет. Он женат и юрист. Работал в офисе окружного прокурора, но сейчас в индустрии развлечений, потому что больше платят.

Я рассмеялась.

— Что смешного?

— Ох, моя сестра адвокат. Она не практикует. Вышла замуж и сразу обзавелась детьми.

— Предполагаю, что ты твои родители рады этому.

— Очень.

— Она танцует?

— Она ужасная танцовщица. Я хочу сказать, это издевательство. Я убеждена, что это можно использовать как одну из форм психологической пытки... может, как тактику допроса.

Эш запрокинул голову от смеха. Я осознала, что первые несколько недель наших отношений он не смеялся, я имею в виду настоящий смех.

— Предполагаю, это не семейный талант.

— Я не знаю, насколько дело в генетике. Меня удочерили.

— Ну, твои родители счастливчики, что у них есть ты.

— Иногда я задаюсь вопросом, думают ли они, что совершили ошибку.

— Не делай этого. Они заботятся о тебе так, как умеют. Даже если этот способ дерьмовый. Мы все бываем такими.

Я вздохнула.

— Забавно, — сказал Эш. — Я представлял, что когда мне будет больше двадцати, у меня будут ответы на все вопросы. Как будто это был пик взросления. И вот я, и я все еще ребенок. Я задаюсь вопросом, уйдет ли когда-нибудь это чувство.

— Я не знаю. У меня есть работа и квартира, и мне все еще кажется, что я во что-то играю. В довольно хреновую игру, должна я добавить.

Внезапно, я почувствовала, как Эш потянул меня на себя, когда лег. Я игриво завизжала и перевернулась, так что я оказалась сверху.

— Ох, да ладно, я хочу показать тебе самый красивый смог над головой.

— Как романтично! — я шутливо потеряла сознание.

— Бёрд?

— Да?

— Ты олицетворяешь мечту.

Я опустила голову и медленно покачала ею. Он мог быть таким романтичным. Положительная сторона встречаться с чувствительным художником.

— Так и есть. И в один день, маленькие девочки увидят тебя на сцене или по телевизору и будут мечтать быть тобой, когда вырастут. Думаю, ты должна летать. Не уверен, что земля заслуживает того, чтобы ты по ней ходила.

— Перестань, — сказала я, — чувствуя себя потрясенной. — Не ставь меня на пьедестал. Мне суждено упасть с него.

— Ты всегда будешь на пьедестале, так же как эти маленькие балерины в шкатулках. Твои родители ошибаются. Из-з тебя я снова начал рисовать. Тот факт, что ты вообще заметила мое существование, когда все, что я хотел, спрятаться... ты ослепляющий цвет в мире бежевого.

Казалось, будто Эш пытался заполнить меня надеждой, которая испарялась из меня с каждым отказом со времени моего приезда в ЛА.

— Что насчет тебя, Эш? Ты как супергерой. У тебя есть самая близкая способность к суперсиле, какую я когда-либо видела. И как Кларк Кент или Брюс Уэйн, ты пытаешься скрыть это, но твой талант нашел способ показать себя миру. Твой дар не должен быть спрятан на какой-то крыше. Твои родители были правы.

Он притянул меня и поцеловал так, как будто, может, у него еще не было ответов, но он знал, что хочет быть со мной.

Мы официально превратили дом на крыше в любовное гнездышко, окруженное вихрем цвета на открытом, без стен, черном смоляном полу крыши.

Потом я лежала, завернутая в одеяло, но Эш активизировался. Я задалась вопросом, откуда в нем появляется энергия. Как этот парень здесь, мог быть тем же парнем, что позволял бить себя недели назад? Как он мог быть тем же парнем, который опускал голову каждый раз, когда я украдкой пыталась посмотреть на него?

— Я не могу дождаться, чтобы ты увидела все, когда я закончу, — сказал он. Его голос колебался, когда он пересекал крышу.

— Я тоже, — сказала, засыпая. Мои глаза медленно закрывались, и я подумала, мы должны вернуться вниз. Мы должны быть осторожны, болтаясь на крыше. Я села и открыла глаза, чтобы сказать Эшу, что мы должны возвращаться. Когда я увидела его, то ахнула в ужасе.

Эш

Я не понимал, почему Бёрд взбесилась из-за того, что я ходил по краю крыши. Он был широким, все было нормально. Если бы я ходил по той же самой ширине в нескольких метрах над землей, мысль о падении не проскочила бы в ее разум. Мне нравилось ощущение смотреть через край на одну сторону, а затем видеть ее на другой. Взволнованность с одной стороны, безопасность с другой. Мир вращался быстро, но Бёрд все еще держала меня на земле. Я чувствовал себя превосходно. Чувствовал себя чертовски превосходно.

Я не собирался падать, просто не собирался. На самом деле, балансировать на краю было определением жизни. Эта крыша была моей, все, что имело значение на данный момент, было здесь — мое искусство и моя девочка. Мне нужно было столько всего сделать, поэтому смерти не было в моих планах. Я мог упасть с этой крыши и разбиться, и, тем не менее, я бы не умер, потому что не мог. Я еще не закончил здесь.

Сначала я рассмеялся на ее испуг. Я думал, что она сочтет это забавным, когда сойдет первичный шок. Потом я немного покачался, пытаясь рассмешить ее, так как она не сделала это с первого раза.

Она сказала мне спуститься, и я балансировал на одной ноге с руками, прижатыми к бокам, чтобы показать Бёрд, как могу. Затем я немного покачался, чтобы подразнить ее.

Она начала плакать. Я не понимал. Я не хотел обидеть ее. Просто хотел показать, что благодаря ей я чувствую себя, будто управляю миром, что я могу завоевать что угодно.

Я спрыгнул и пытался дотянуться до нее.

Она спросила сумасшедший ли я. Сказала, что это не смешно. Она унеслась прочь от меня.

Я не понимал. Я дела все это для нее, а она плакала. Я пытался поцеловать ее, но она оттолкнула меня. Она сказала, что я напугал ее. Сказала, что заботилась обо мне.

Постоянно горящий факел энергии, проносящийся через мое тело, казалось, затухал. Ее слезы тушили пламя.

Впервые за несколько дней я начал чувствовать небольшую усталость. Как будто ее слезы затмили палящее солнце на небе черными острыми углами. Я чувствовал лакрицу. Миллионы микроскопических игл кололи мои руки, как будто они засыпали.

Я думал, что нам было весело, но она сказала, что с нее хватит, она хочет пойти внутрь и лечь спать.

Я не понимал.

18 глава

Эш

Мы должны были вместе наблюдать рассвет, но вместо этого она плакала, и ее слезы затемняли розовый и оранжевый свет солнца, поднимающегося на горизонте. Я наблюдал за ней, спящей рядом со мной. Я чувствовал себя не спокойно и хотел выпрыгнуть из собственной кожи. Я уже и не помнил, когда в последний раз спал больше нескольких часов, если вообще спал. Поначалу неугомонность ощущалась как что-то новое, как суперсила, открывшаяся во мне, но сейчас она стала неизбежным зудом. Я хотел спать и забыть, как расстроил Бёрд.

Я просто хотел рассмешить ее. Она сказала, что все хорошо, она просто устала и хотела отдохнуть, и просила меня больше так никогда не делать. Но я не мог перестать думать о том, как она умоляла меня спуститься с этого выступа, как я все время пытался рассмешить ее, отчего она ''еще больше паниковала.

Мертвая тишина в комнате прерывается звуками капающей воды. Я оглядываюсь в поисках источника звука. Вода, капающая через окно. В оконном стекле трещина, и я в замешательстве наблюдаю, как она расползается в разных направлениях, и окно разбивается.

Осколки стекла врезаются в мою кожу, когда сильный порыв воды затапливает квартиру. Нам нужно убираться отсюда. Я трясу Бёрд, но она не открывает глаза. Она истекает кровью. Вокруг нее больше нет лавандовой ауры. Она потускнела. Я кричу ее имя, но она лежит, не двигаясь. Я должен вынести ее отсюда, но не могу двигать ногами. Вода все быстрее заполняет квартиру, и я зову на помощь. Вода накрывает Бёрд, и я кричу. Затем вода поглощает меня, и я снова кричу. На этот раз не вырывается никакого звука, но из моего рта вылетают белые пузыри из-за пенящейся воды.

Я ощущаю, что чьи-то руки схватили меня и оторвали от нее. Я пытаюсь забрать ее с собой. И затем теряю сознание.

Я снова открываю глаза. И на этот раз я вообще не могу двигаться. Такое ощущение, будто я зажат в мощные объятия, но, когда пытаюсь двигаться, слышу тихий треск швов. Я опускаю голову и обнимаю себя с помощью белой рубашки. Я оглядываюсь вокруг, чтобы понять, где нахожусь, и понимаю, что я в какой-то комнате с крошечным окошком на двери. Я использую стену для поддержки, чтобы подняться на ноги и кричу через маленькое окно. Затем бью по двери снова и снова, пока мое плечо не начинает неметь. Комната маленькая и вода заполняет ее. Мне нужно выбраться отсюда. Если я не утону в воде, то рубашка и эти стены задушат меня. Я ненавижу гребаные стены. Невидимая рука сжимает мое горло. В комнате не хватает воздуха. Стены сдерживают его. А потом потолок и стены начинают сближаться со всех сторон. Рука сжимает крепче.''

Я подскочил, задыхаясь, в поисках Бёрд. Мне нужно было убедиться, что она жива, что вода не поглотила ее, но ее не было в кровати. Моя голова ужасно болела, как будто от похмелья. Я так устал, проснувшись из-за кошмара.

— Бёрд? — закричал я, мой голос был похож на скрежет, и в нем было замешательство. Не последовало никакого ответа. Я встал, пошатываясь, и пошел на кухню. Там была записка.

«Эш,

Мне нужно было на работу, и я не хотела тебя будить. Тебе нужно поспать. Я буду работать до 11 вечера.

— Б.»

Я огляделся, в попытках понять, сколько времени. Было два часа дня. Дерьмо. Я вспомнил прошлую ночь. Вспомнил крышу и как напугал ее. Я знал, что ее слезы и слишком большое количество сна, разрушили мою эйфорию. Я потянулся в рюкзак за таблетками, последние несколько недель я принимал более низкую дозу, так как из-за лития мои руки иногда дрожали, и снижение дозы почти полностью избавляло от этого побочного эффекта. В этом состоянии я еще больше наслаждался своим рисованием. Даже при низкой дозе моя синестезия была сдержанной, но по крайней мере у меня было больше контроля над кистью.

Я говорил себе, что это то, чего хотела Бёрд — чтобы я снова полюбил искусство. Она вытащила меня, дала мне материал, заставила меня вспомнить эту потерянную любовь. Много лет я предпочитал избегать соблазна, и варился в своей вине и боли, спрятанный в одинокой аллее на 5-ой улице. Но на всей Земле не существовало никакой силы воли, чтобы я мог противостоять этому рядом с Бёрд. Это то же самое, что обвинить кого-то за то, что у тебя нет силы воли, чтобы перестать пить воду или вдыхать воздух.

Таблетки — единственное, что удерживало меня от того, чтобы не поддаться полной эйфории. Они притупляли мою синестезию, так же как и эйфорию.

Я проглотил еще одну таблетку. Может, это остановит неизбежное падение, приближение которого я чувствовал своими внутренностями, то же самое чувство, что и перед большим падением на американских горках. Мой чертов стабилизатор настроения.

Я побрел к раковине и выпил стакан воды. Мой желудок скрутило от голода. Мне нужно было перекусить, но я потратил все деньги. Возможно, у меня осталась пара долларов. Чертовски типично.

Хоть мой желудок и урчал, я больше не хотел есть еду Бёрд. Я не хотел, чтобы она обеспечивала меня, но, черт, я был голоден.

Я ударил кулаком по столу в раздражении. Накопленные месяцами деньги были потрачены. Я копил их, чтобы мне никогда не пришлось голодать или есть в дерьмовой столовой для бездомных. Сейчас я мог позвонить брату, но мне не нравилось просить. Я брал деньги, только когда он оставлял их на кухонном столе в гостевом доме. Эти картины были моими самыми лучшими работами за долгое время, но они меня не прокормят. В моей голове было много грандиозных планов для картин, но все эти планы казались детскими фантазиями. Сейчас я смотрел на реальность: я был сломлен, голоден, у меня не было никакого способа получить деньги, голова пульсировала, желудок болел. Единственное, что меня радовало, позже я мог увидеть Бёрд. Несмотря на то, что вчера я довел ее слез в заключительных муках своей эйфории. Мне нужно было найти способ объяснить ей, что я просто шутил. Я знаю, это казалось жестокой шуткой, но я просто пытался оседлать волну несокрушимости, которая накатывала на меня рядом с ней.

Я нашел крекеры, сыр и сок, которые покупал для нашего пикника, и съел все до последней крошки.

В ванной я увидел себя в зеркале. Я определенно потерял вес за последние недели. Даже мое лицо казалось немного худее. Бёрд приносила мне еду с работы, но меня ничего не интересовало. Пища — это самый низкий приоритет, когда ты чувствуешь себя несокрушимым. Я не помнил, когда последний раз полноценно ел. Я многое не мог вспомнить. Мои воспоминания кружились, как быстрая карусель.

Мне нужно было выйти из квартиры. Давление стен вокруг меня увеличивалось, я чувствовал, что они могут рухнуть и раздавить меня в любое время. Мне нужно было к чертям убираться из этого места и выяснить, как справиться с этим. Я не хотел, чтобы Бёрд видела это. Это было жалко и печально, а ей не нужно было это в своей жизни.

***

Я использовал крайнюю возможность заработать деньги: сдача плазмы. Мне хватило, чтобы взять такси до Миллера и немного на еду. Моей целью было проскользнуть в гостевой домик, постирать и, может, раздобыть еды в холодильнике. Честно говоря, я слишком устал, чтобы строить более сложные планы. Я просто хотел попасть туда и во всем разобраться.

Когда я приехал туда около пяти, дома никого не было. Это было облегчением. Я не чувствовал себя готовым болтать с Эллой. Она была вежливой, но ее негодование тлело на медленном огне. Она вышла замуж за хорошего брата, успешного брата, а я был просто обузой для него. Я был белой вороной и использовал его. Я был плохим парнем.