Если бы не ты

18. Молитва

«Почему они молчат?» – думала я. Один смотрел на меня, второй достает какие-то бумаги. Всё молча. Это молчание меня пугало. Оля на автомате подошла к нам и предложила кофе. А у меня мелькнула глупая мысль: «Если они согласятся, с Реми будет все хорошо, а если нет, то плохо. Когда всё безвозвратно, кофе не пьют, я права? Пожалуйста, согласитесь!»

– Нет, спасибо, – произнёс тот, что повыше. У меня непроизвольно вырвался стон. Господи, он всего лишь отказался от кофе, это ничего не значит! Не значит! Я дура! Дура! Как можно было загадать такое?!

– А я, пожалуй, не откажусь. Аромат у вас здесь стоит, надо сказать, такой, что слюнки текут. Не смогу отказаться! – проговорил второй сотрудник полиции, даже не понимая, что он не просто согласился, а вернул мне надежду. Реми жив, теперь я готова была поверить в это.

– Пожалуйста, скажите, что с Реми… то есть с Мишей… все хорошо! Пожалуйста! – Голос мой сорвался на шепот. В тот момент не спрашивала, а просила, как будто только от них зависела судьба моего друга. Оля тоже находилась рядом и волновалась не меньше меня. Она убежала за кофе и сразу же вернулась обратно.

– Ксения Геннадьевна! – начал тот, что повыше. – Ксения, сначала вы нам расскажите всё, что знаете: где виделись в последний раз, во сколько, заметили ли что-то странное.

И я Начала рассказывать о том, как мы шли, как вечно болтающий обо всем на свете Реми молчал, почему мы шли пешком и почему не со всеми. О его последних словах, сказанных мне. Последних… Нет, нет, нет! Нельзя даже думать так! Он еще мне много всего расскажет! Только так!

– А вы не знаете, почему Максим Витальевич просил вас быть осторожной? О ком шла речь?

Вопросы, вопросы, вопросы… Всё так медленно и дотошно! Когда они уже узнают от меня все, что им нужно, и, наконец, скажут мне о Реми?

– В клубе ко мне подошел один парень, он не понравился Мише. Черниговский Тимур, вроде.

Что я такого сказала, не знаю, но мужчины переглянулись и резко стали убирать все свои бумаги обратно.

– Вопросов больше нет, все понятно! – отрезал один из них. – До свидания!

Они встали и направились к выходу.

– Погодите!!! – я почти кричу, – Так с Мишей– то что?

– Он в отделении травматологии областного госпиталя. На него ночью напали и сильно избили. Всего доброго!

«Он больнице. Значит, жив! Мне надо туда, прямо сейчас! Я должна знать, как он! Что с ним произошло? Я должна попросить прощения! За что? Не могу пока понять, но чувствую, что виновата перед ним. Это я утащила его из клуба, я отказалась от такси! Это я спокойно лежала в кровати, когда он, избитый, мучился от боли! Я даже не спросила его, как он добрался. Не подумала о нем. Я эгоистка! И я виновата не меньше тех уродов, что напали на него!» – Эти мысли не давали мне покоя.

Не дожидаясь десяти, мы с Олей с грехом пополам закрыли кофейню и помчались в больницу. Нас к Реми, конечно, не пустили. Не приемные часы. О состоянии Реми тоже молчали: мы ему никто, не положено. Все наши уговоры, мольбы, просьбы разбивались о стену ледяного безразличия. Всё, что нам удалось узнать – Реми жив, но находится в реанимации. Это очень плохо. Значит травмы, которые он получил, серьезные! Но он жив, а это главное!

Мы стояли у крыльца в растерянности. Оля набрала номер Ани, но та тоже ничего не знала, с Егором не общалась. Егор! Он тоже пропал. А вдруг и с ним беда? Я гнала эти мысли от себя.

Около одиннадцати зазвонил телефон. Гена. Я сбросила звонок… потом ещё один. «Это все из-за него! – мысленно твердила себе я. – Из-за него я вернулась домой раньше! Это ему Реми пообещал, что проводит меня! Он виноват не меньше меня! Сейчас я его ненавижу!»

Так ничего и не узнав, Оля уехала домой, а я просто брела по улице. Проспект Ленина никогда не спит. Неоновые вывески, фары машин, всегда много людей, даже ночью. Если идти вдоль проспекта квартала три, то будет дом Миронова. Но я не хотела, не могла его видеть. Остановившись, тормознула такси.

– Кто там посреди ночи?

– Алевтина Егоровна, это Ксюша! Откройте, пожалуйста!

Дверь со скрипом слегка приоткрылась, и соседка осторожно выглянула. Убедившись, что это я, она открыла и впустила меня.

– Ксюша, у тебя все нормально? Почему ночью? И что с лицом, девочка моя? Обидел кто? Плакала? – Алевтина Егоровна стояла в одной сорочке – очевидно, я ее разбудила. Мне было неловко, неудобно, но больше я ни к кому не могла обратиться.

– Алевтина Егоровна, у вас нет запасного ключа от бабушкиной квартиры? Я свой потеряла. – Я врала: ключ остался у Мироновых, но я решила туда не возвращаться.

– Погоди, дочка, был где-то… Сейчас вспомню, куда положила… А ты заходи. Давай-давай, иди на кухню. Что же это с тобой? На тебе ж лица нет!

Не споря, я побрела на кухню. Алевтина Егоровна поставила на плиту чайник, достала чашки. Не спрашивая, положила мне три ложки сахара. Я не пью сладкий чай, но сейчас даже не заметила этого. Мне было всё равно. Этот день опустошил меня до дна.

– Вот ключи. Но только к себе завтра пойдешь. У меня переночуешь, на диване. – В эту минуту я была ей так благодарна. Мне и самой не хотелось оставаться в пустой квартире, но к Мироновым не хотелось еще больше. – А сейчас рассказывай, не молчи. Пока в себе всё держишь – тяжело. А как выговоришься, так и груз спадет. На двоих-то всяко легче.

И я опять врала, понимая, что правда соседке ни к чему: у нее больное сердце, сама говорила. Пусть думает, что просто поругалась с родственниками – остыну и вернусь.

Алевтина Егоровна, как и обещала, постелила мне на диване. Я лежала, пялясь в одну точку на потолке и пытаясь вспомнить хоть какую-то молитву. Я не знала, как еще мне помочь Реми!