Если живет Надежда

========== Часть 1 ==========

— Почему Вы курите в палате?

— Я тут один. Простите, доктор, но выйти из палаты я не могу. Вы сами знаете. А курить хочется.

— Это нарушение режима.

— И что? Что Вы со мной сделаете?

— Выпишу с нарушением.

— Не выпишите, я два дня как из реанимации. Вы спасли меня, доктор… — мужчина усмехнулся. Очень горько усмехнулся, это было понятно, несмотря на уродующие его шрамы, еще заклеенные повязками.

— Вам не нравится, что Вы живы?

— Еще не определился.

— Мы очень старались.

— Я заметил. Только зачем? Вы считаете, что это теперь жизнь?

— Вы в чем-то пытаетесь меня обвинить?

— Курить будете?

— Буду.

Она взяла сигарету из его пачки и отметила, что там осталось всего две. В его состоянии столько курить нельзя, что он творит, и как сделать замечание так, чтобы не обидеть?

Очень не хочется его обижать. Большего зла, чем случилось ему уже не причинить. Они действительно вытащили его с того света. И теперь нужно привыкать к новой жизни.

Она подумала: надо вызвать психолога. Завтра же и позвонит, пусть с ним поговорят. И еще надо поговорить с женой. Она вспоминала ту несчастную заплаканную женщину, что умоляла спасти ее мужа, пыталась прорваться в реанимацию и всем совала деньги, которые никто не брал… Она приходила каждый день, пока он был в реанимации, но вчера и позавчера ее не видно.

Врач курила и думала. Ей показалось странным, что она не встречала в последние дни его жену. Но спросить не решалась. Мало ли что.

Она замоталась и забыла, вот и не видела. Надо поговорить с ней. Ей ведь тоже придется не сладко. Вот так один момент, одна случайность может перевернуть всю жизнь. Поставить все с ног на голову. И никто к такому повороту не готов, никто не ждет его, и даже не думает, что такое может случиться. Вот жил этот мужчина с женой, жил, прилично они жили, и достаток был, и любовь, и планы. И машина хорошая. Машина действительно хорошая была. Если бы не такая хорошая — не разговаривала бы она сейчас со своим пациентом и не курила бы с ним в палате. А так благодаря той машине и разговаривает, и курит.

Интересно, каким он был раньше? Да какое это имеет значение. Теперь таким, как прежде, он уже не будет.

— Владимир Сергеевич, спать ложитесь. Может, укол снотворный сделать? Вам спать надо. Силы копить, восстанавливаться.

— Доктор, вы верите в то, что говорите?

— Что Вам надо выспаться — я уверена, и что могу поспособствовать, сделав снотворный укол, тоже уверена. Давайте помогу Вам лечь.

— Зачем Вы меня спасали?

— Потому что могли спасти. Потому что душу, и силы, и способности свои, и труд вкладывали в вашу жизнь. Чтобы она была, чтобы мы могли вот так ночью курить в палате и разговаривать.

— Тешили собственное самолюбие: могу и буду. Но я же человек.

— Да, и заметьте, живой человек. Благодаря нам.

Он опять ухмыльнулся, но позволил перевести его из сидячего положения в лежачее.

Она укрыла его одеялом и раскрыла окно. Минут пятнадцать проветривала палату, в принципе, двухместную, но он находился сейчас в ней один на большой функциональной кровати, очень немаленький по жизни мужчина.

Завтра она вызовет к нему больничного психолога. А то настроение у него уж больно паршивое. И переговорит с женой. Надо только подловить ее, когда придет его навещать. Сейчас напишет себе памятку, положит под стекло на столе и предупредит сестру, чтобы ее уведомляли о его посетителях.

Выпила кофе покрепче и села за истории. Но покой продолжался недолго, пошла на аппендицит, а потом холецистит привезли, так до утра провозилась. Даже поспать не удалось. Потом планерка, отчет дежурного врача, разгоны от начальства, выговоры и замечания от заведующего и обход.

В пятую палату уже положили второго пациента. Так что сначала она занялась новеньким. Расспросила, записала, осмотрела и пропальпировала живот. Он был не тяжелым, но брюзгой. Даже пожалела, что его именно в эту палату определили. Ныть будет и устраивать истерики. А его соседу бы нормального мужика, чтобы поговорить было с кем.

Закончив с этим, подошла к Владимиру Сергеевичу.

— Спали?

— Вы постарались.

Его карие глаза внимательно разглядывали ее. Она обратила внимание на его сосредоточенный взгляд, очень серьезный, пытающийся просветить ее насквозь и увидеть все ее мысли. «А у него красивые глаза, мужественные какие», — пронеслось в голове.

— Сегодня перевязку сначала травматологи сделают, а потом я здесь, в палате. Если будет болеть, не стесняйтесь, зовите сестру. И еще к вам сегодня заглянет психолог.

— Зачем? Я не могу встать, чтобы покончить собой.

— Надо встать, чтобы жить. Вот зачем.

— Пусть приходит ваш психолог.

— Встать, чтобы жить, — раздалось с соседней койки. — Скажете тоже, никаких условий. Утром попросил судно, так сестричка заявила, что могу сам до туалета дойти, и кашу не дали. Почему мне не дали кашу? Что, жалобу писать, чтобы вы больных кормить начали?

— Вам супруга принесет бульон. Тогда попьете. И минералку без газа. Сегодня без каши, пожалуйста.

— Ага, ни судна, ни каши.

Он продолжал что-то наговаривать себе под нос, а она собралась выйти из палаты, но ее за халат схватил Владимир.

— Да, я слушаю, она повернулась к нему.

— Вы плохо выглядите, Надежда Михайловна.

— Я устала, сделаю все перевязки и уйду домой пораньше. Что-то еще?

— Мое кольцо где?

— Ваше обручальное кольцо мы отдали Вашей жене. Его можно переплавить и восстановить.

Он улыбался одними глазами, но как-то странно, с упреком. А она снова подумала, что у него очень красивые глаза.

Дома она взглянула на себя в зеркало и, погладив указательными пальцами мешки на нижних веках, прямо в халате завалилась спать.

Когда проснулась, было уже темно. Взяла сигареты и, открыв форточку, закурила на кухне. Завтра снова рабочий день. Есть не хотелось, но пришлось. Есть надо.

Потом легла с журналом и читала. Только медицинские статьи в голову не лезли, лезла жалость к себе. И все, только одна жгучая жалость.

И снова вставал вопрос: зачем так жить?

========== Часть 2 ==========

Вспомнилось ромашковое поле. И небосвод. Невероятно синий небосвод, без единого облачка. Красотень необыкновенная. Они приехали сюда вчетвером: он, она и его друзья.

— Влад, а она не слишком молода для тебя? — спрашивал его друг.

— Женщина должна быть моложе. Она хороша, согласись!

— Согласен, миленькая девочка, наивная, да?

— Нет, умненькая. Лучшая студентка на курсе.

— Вероника тоже была лучшая.

— Забудь, Вероника была ошибкой, хорошо, что я быстро это понял.

— А Алла, до Вероники?

— Прекрати, ты испугаешь мою принцессу.

— Как скажешь, Влад, но какая гарантия, что когда

принцесса станет королевой, тебя снова не потянет на подвиги?

Надежда слышала каждое слово, но не верила. Ее Влад был только ее. Да, она была не первой женщиной в его жизни, были и другие, но они просто не смогли оценить его по достоинству, а она обязательно сможет. Ее одну он любит, только ее одну.

Как часто ей снились те ромашки и венки, сплетенные ее руками для всех них. И то, что за пикником они ее разглядели и оценили, и поняли, что она есть та, кто нужен Владу.

Надежда вошла в ординаторскую и быстро переоделась. Все, она готова к работе. Медсестра занесла истории, скоро планерка. Решила навестить Громова — больного из пятой палаты. Он не шел у нее из головы. Как ему жить дальше? Да, жив, но…

В палате он был один. Сосед разгуливал по коридору.

— Доброе утро, Владимир Сергеевич.

— Доброе, Надежда Михайловна.

— Как вы сегодня?

— Как и вчера, жив вашими стараниями.

— Спали?

— Уж точно не курил, с этим — он головой показал на пустую койку — не покуришь и не поспишь.

— Храпит?

— Хуже, на жизнь жалуется. Мне. На свою. Смешно.

— Психолог был?

— Больше не надо. Представляете, я должен радоваться тому, что светит солнце, и представить самое красивое место на земле — ромашковое поле и голубой небосвод. И я иду по полю. Господи, чему их только учат. Она мне предлагает идти, а у меня обе ноги в гипсе и нет правой руки. Ромашковое поле, блин.

— У Вас нет не только правой руки, но и селезенки, и ребра сломаны, и…

— Не надо ваших подробностей.

— Я пригласила косметолога, посмотрим, что можно сделать.

— Он пришьет мне руку?

— Нет, вы же понимаете…

Он снова перебил ее:

— Тогда зачем мне косметолог?

— Лицо.

— Не смешите.

— Я сказала, и он придет, — она повысила голос.

— Понял, я потерплю и его. Ответьте мне на один вопрос: почему у вас появились слезы в глазах при упоминании о ромашковом поле?

— Вспомнились не самые лучшие моменты.

— Значит, это вовсе не райское место?

— Райское, смотря с кем туда попадаешь.

— Есть идея.

— Какая?

— Представим, что мы там вместе — Вы и я.

— Зачем?

— Мне нужна психотерапия, чтобы научиться жить дальше. А ведь все благодаря Вам. Кто Вас просил меня спасать?! — он почти кричал.

— Вас доставили живым, и наш долг был сохранить эту жизнь. Понятно?! — она тоже повысила голос, а он, как ни странно, успокоился.

— Вот, теперь вы мне обязаны. Мы будем говорить с Вами. Нет, не с психотерапевтом, а с Вами.

— Хорошо, — она сама удивилась, насколько легко согласилась с таким предложением. Но его глаза не давали покоя. И то внимание, и еще непонятное, что исходило от него. Она согласилась. Ведь она врач и должна помочь ему встать на ноги.

— Я должна поговорить с Вашими родственниками.

— Зачем?

— Объяснить все.

— Мой сосед уже объяснил, что переосвидетельствование по инвалидности я буду проходить каждый год. Как будто рука за год сможет вырасти. Что жена скорей всего уйдет, а я сопьюсь.

— Оптимист.

— Реалист, правда, брюзга, и храпит жутко.

— Владимир Сергеевич, мне пора на планерку. Пусть ваша жена найдет меня, когда подойдет.

— Она не подойдет, приходит дочь. И уходит, еду приносит, жидкую, как вы просили.

— А жена?

— Работает, кто-то должен работать, теперь не я, — он опять посмотрел на нее с укором.

— Я дежурю завтра, пусть подойдет в любое время. Вот мы с Вами завтра и проведем вместе вечер.

— Как ваш муж смотрит на ваши дежурства?

— Никак, у меня нет мужа.

— А ромашковое поле — воспоминание из прошлого?

— Да. Я тогда занималась самообманом.

День выдался тяжелый, она видела Владимира только на обходе и когда делала перевязку. Слава Богу, обошлось без нагноений. Швы чистые, скоро снимать.

В обед позвонила маме, спросила, как сын, обещала приехать в выходные. Сына не застала, но ничего, перезвонит вечером.

Уходя с работы, заглянула в пятую палату. Там с Владимиром была девочка лет двенадцати, почти ровесница ее сына. Она наливала в чашку бульон.

Надя попрощалась с больными и ушла.

========== Часть 3 ==========

Галкин заболел — слег с гриппом. Пришлось дежурить вместо него. Надя расстроилась: она хотела к сыну, просто очень хотела, всю неделю ждала вожделенной субботы и вот теперь дежурит.

Вчера пыталась дозвониться Владу, может быть, он заберет Илью у ее мамы и привезет в город. Но у него оказались свои планы, в которые их общий сын не укладывался. Теперь еще неделю придется ждать.

Иногда ее посещала мысль забрать ребенка и… оставить наедине с самим собой. У мамы он присмотрен и накормлен, и уроки проконтролированы. А здесь с ней он будет предоставлен сам себе. Нет, это не выход. Это эгоизм, как говорит ее мама. Ради того, чтобы видеть сына раз в два дня, слишком много жертв. А она скучает, дико просто. И он скучает, они так ждали выходных… Но грипп сотрудника сломал все планы.

Поговорила с Илюшкой по телефону, дала ценные указания маме. Потом вскипятила чайник и только собралась почаевничать, как в двери ординаторской постучали.

Наконец-то пришла она, жена Громова.

— Вы просили меня зайти.

— Да, просила.

— Я работала всю неделю, не могла, вот сегодня пришла, и так удачно, Вы тут. У меня к Вам дело.

— Слушаю.

— Когда Вы собираетесь выписывать Володю?

— К концу следующей недели. Мы снимем швы, культя заживает без осложнений, по моей части тоже все идет как положено.

— Но он не ходит.

— Да. Гипс снимут через три недели. Костыль он держать не может, нечем, Вам придется нелегко. Пока нужно делать массаж, поддерживать в тонусе мышцы. Дом лечит, это привычная обстановка, родные люди рядом, уход.

— Вы не понимаете.

— Что?

— Я не готова. Я слабая женщина, я не могу ухаживать за ним. Его мыть надо.

— Пойдемте к нему, я покажу, как это делается. Я научу Вас.

— Нет.

Она была испугана и просто убита. Надя не понимала. Это была та самая женщина, которая рыдала у нее в кабинете и просила сделать все возможное, чтобы он жил. Сделали. Теперь ее очередь сделать все возможное, чтобы он встал.

— Вы не готовы ухаживать за мужем?

— Нет. Вы осуждаете меня, я вижу. Но я не могу, он крупный мужчина, а я слабая женщина. И потом, как мы теперь будем жить? Он не ходит, у него нет руки. Я даже прикоснуться к нему боюсь, а Вы говорите — ухаживать. У него лицо все изуродовано. Он был другим!

— Был. Но так случилось. Ваша задача поддержать его, Вы вообще представляете, насколько ему сейчас тяжело?

— А мне? Вы представляете, насколько тяжело мне? Он инвалид! И что я должна с этим делать?

— Привыкать и жить дальше. Вы любили его не за две руки и красивую внешность, наверно было что-то еще?

— Было. Но теперь… Я не знаю, я не могу. Он инвалид на всю жизнь. Как я могу тянуть все на себе?

— Я поговорю с нашим психологом, может быть, он поработает с Вами обоими.

— Вова не согласится. У него характер.

— Он уже согласился. Послушайте, вот говорите все о себе и о себе, но поймите, что вашему мужу в десятки раз хуже, чем вам. Вы его надежда, Вы его якорь в жизни. Через какое-то время можно будет говорить о протезировании. Есть биопротезы, да, это дорого, но ведь возможно. Владимир Сергеевич производит впечатление сильного человека, вместе вы справитесь.

— Вам самой не смешно? Что вы мне сказки рассказываете? Мой муж — инвалид, вы знаете, как жить с инвалидом? Это жизнь? Я жить хочу. Мне всего тридцать два года. И что, всю оставшуюся жизнь я буду ухаживать за ним?

— Нет, он адаптируется, он сможет сам себя обслуживать.

— И все? В слова сам себя обслуживать вы вкладываете полноценную жизнь?

— Я понимаю, вы напуганы.

— Нет, вы не понимаете. Я не думала, что так будет. Иногда мне кажется, что если бы он умер…

— Что вы несете такое?! Его умственные способности не пострадали. Он замечательный, сильный человек. Да как Вы можете?! Как?! — Надя еле сдержала себя, чтобы не наговорить лишнего. А женщина рыдала на диване и заламывала руки.

Надя поставила перед ней коробку с одноразовыми салфетками. Ей стало страшно. Очень - очень тревожно за своего пациента. Не заслужил он такого отношения. Но и осуждать эту женщину она не могла. Действительно, вся ее прошлая счастливая жизнь, которая теперь, оглядываясь назад, представляется именно счастливой, закончилась. И те неурядицы, которые раньше казались проблемами, тоже закончились. А впереди — очень сложный путь. И она не готова ступить на него. Она хочет жить. Не быть рабой больного человека, а просто хочет жить как раньше. Она еще достаточно молода и может выбирать: жить с ним или без его. А как же совесть? С совестью можно договориться и найти себе оправдание. Было бы желание. Можно все.

Мысли опять унеслись к Владу. Он же умел договариваться со своей совестью. Если она у него была, конечно. Сколько женщин он сменил после нее. Двух? Трех? Надя не считала. Ей хватило его одного предательства. Хотя почему она тогда считала, что поступать так с женщинами, которые были до нее, он мог. И она оправдывала его в своих мыслях, а после нее — уже не может. Везде двойные стандарты: как легко осуждать других и оправдывать себя.

Вот она больше никого и не осуждала. Жила и жила. Скучала по сыну и жила дальше. Сменялись пациенты, дни работы и отдыха. Вот и вся жизнь. Ее думы прервал голос Громовой:

— Доктор, а секс?

— Я думаю, что там проблем не будет.

— Как же? Он же без руки?

Надя впала в ступор. Секс с наличием или отсутствием руки — одной руки — у нее никак не ассоциировался.

— Вы приспособитесь. Я не думаю, что именно рука является ведущей в сексе.

— Вы просто не понимаете… — совершенно обреченно ответила Громова. — А машина восстановлению не подлежит, представляете?

— Да, догадываюсь.

— А если бы она была с левым рулем, он бы не пострадал?

— Пострадал, но меньше. Откуда я знаю? Я знаю, что машину разрезали, чтобы достать его. Я не разбираюсь в машинах, все больше в людях.

— Вы о душе?

— Нет, об анатомии.

— Я в суд подала, требую компенсацию. И на лечение.

— Это Ваше право. Если понадобится, я напишу заключение.

— Не выписывайте его. Подержите у себя, я подумаю, может, приду в себя и тогда смогу его забрать. Ему у вас лучше. А у меня дела. Суд, разборки, работа. Подержите?

— Да. Только не ради вас, а ради него.

— Вы не имеете права меня осуждать.

— Я не осуждаю. Вы не готовы менять жизнь. Просто поймите, что жизнь не спрашивает, готовы мы к чему-то или нет, она сама все меняет.

Громова встала и направилась к двери. Надя вышла в коридор и смотрела ей вслед. Нет, она не заглянула в палату. Прошла мимо, утирая слезы.

========== Часть 4 ==========

— Владимир Сергеевич, — Надежда вошла в палату, — я беседовала с вашей женой. Она просит подержать вас здесь на недельку дольше.

— Тем лучше, вы согласились?

— Да.

— Как будете утрясать с начальством?

— Утрясу.

— Значит, у нас с вами будет предостаточно сеансов психотерапии. Начнем?

— Даже не знаю.

— Конечно, вы привыкли резать, а не говорить. Для начала, думаю, нам следует познакомиться. Владимир я, просто Владимир. Можно Вова, если вас не смущает фамильярность и на ты.

— Надежда, Надя.

— Ну, мой возраст секретом не является, а твой?

— Тридцать один. Бальзаковский возраст. Сыну двенадцать.

— Сын где?

— У мамы. Почти с рождения у мамы. Я училась, академ брать не стала, мама забрала Илью к себе, потом работа, одиночество и работа, так и живем. Езжу к нему на выходные, если не дежурю.

— Скучаешь?

— Не то слово, я ж люблю его.

— Почему не заберешь? Он уже не маленький.

— Там школа, друзья, А потом, знаешь, чем я занимаюсь дома?

— Чем?

— Сплю. Я даже кошку завести не могу, сдохнет с голоду, а ты говоришь, сына забрать. Дочь твоя была сегодня?

— Нет, у вас кормят нормально. Я не голоден.

Она поняла его, и дальше вопросы о семье задавать не имело смысла. Ей повезло, пришла врач физиотерапевт и массажистка. Начался курс реабилитации. Это она, Надя, выпросила его у заведующего, объяснив, что больной тематический, она хочет оставить его для наблюдения и посмотреть, что будет.

Заведующий, пожилой, в принципе, мужчина, симпатизировал ей. Она могла бы и сменить его со временем на руководящем посту. Так он мыслил. А пока пусть набирает материал. Любит она таких тяжелых за волосы с того света вытаскивать. Так от этого только польза, пусть. Вот и тут после просьбы не устоял и на все ее требования согласился.

В воскресенье утром Надя сдала смену и зашла к Владимиру попрощаться и спросить, может, ему почитать принести.

Он заказал книгу на ее вкус. Книгу она ему не принесла, в понедельник утром вручила планшет.

— И как это понимать? — с улыбкой спросил он.

— Я решила, что «Как закалялась сталь» ты уже читал, а «Ажелика» не в твоем вкусе. Других книг в моей квартире обнаружено не было. Так что вот, выбирай и читай, что хочешь. В интернете есть все.

— Мудрое решение мудрой женщины, но принять не могу, вещь слишком дорогая.

— А ты потом отдашь, при выписке. Уговор?

— Хорошо, спасибо, — он улыбался, и глаза светились. Ох уж эти глаза.

Было неудобно и непривычно управляться с планшетом одной рукой, тем более левой. Владимир был правшой, но это лучше, чем в потолок смотреть и думать, так что справится.

Она не почистила планшет, и на нем остались фотографии Нади и сына, еще были снимки мальчика с мужчиной, не молодым, но… Это ее бывший муж, сделал он для себя вывод. Много старше ее. Значит, замуж она вышла лет в восемнадцать. Интересно, сколько они были вместе?

Вопрос остался вопросом, начался обход. Планшет пришлось убрать. После обхода заведующего отделением пришли студенты. Сначала двое, долго беседовали с ним, задавая никому ненужные вопросы. Но это было развлечение. Единственно, о чем он их попросил, не трогать его. Было больно везде, а от уколов он отказался, сколько можно? Так и наркоманом стать запросто.

Наде еще ничего не сказал, а сестру предупредил.

Надежда Михайловна не шла из головы. В ней было что-то такое, что заставляло мозг снова и снова возвращаться к ее облику. Именно к облику, потому что ее профессионализм не вызывал сомнений. Ему повезло с врачом. Он жив благодаря ей и, как ни странно, хочет жить, чтобы увидеть ее, что ли. Чтобы улыбнулась, посмотрела чуть-чуть не так, как на других пациентов. Он не был полностью уверен, но казалось, что на других она все-таки смотрит иначе. Она была очень милой женщиной, нет, не милой и не симпатичной. Это не те слова, просто не те. Он никак не мог подобрать слова, чтобы охарактеризовать ее. Видно, все-таки с мозгами у него не совсем, — пронеслось в голове, все-таки не хило он приложился. Язык человеческий забывать стал. Хорошо, что в планшете есть ее фотографии, можно смотреть, когда один. И имя у нее — Надежда. Специальное такое имя. Как раз для врача хирурга.

— А у Вас сотрясение сильное? — вопрос студентки вернул к действительности.

Он посмотрел на нее. Девочка с кудрями каштанового цвета, выбивающимися из-под колпака.

— Сотрясение? Не знаю. Я меньше всего о сотрясении мозга думаю, — «Но, наверно, сильное — вот объяснение тому, что слов подобрать не могу», — подумалось.

— А как произошла авария, помните?

— Нет. Не помню. Ехал и ехал, очнулся в реанимации.

— Вы только профессору не говорите. Я вас осматривать не буду, спишу неврологический статус из истории.

— Не скажу, не трогайте меня только.

Профессор появился в палате совсем скоро. Владимир сразу узнал того мужчину с фотографии с мальчиком. Так вот кто бывший муж его Нади. Нет, с головой у Володи точно не в порядке. «Его Нади». Смешно. Она врач, всего лишь врач, который тянет своего пациента, чего бы ей это не стоило.

Интересно, что случилось у нее с этим профессором. Хотя по тому, как преподаватель смотрел на свою студентку, он понял, что послужило причиной развода. И тут же возникла мысль: что она в нем нашла? Ответ тоже не заставил себя ждать — ей было восемнадцать.

Какой она была в восемнадцать? Тогда точно хорошенькой. Она и сейчас не дурна, вовсе не дурна. Только уставшая и холодно-отстраненная. Хотя нет, от нее исходит тепло. Как все это сочетается? Что настоящее, а что маска?

Он думал и думал о ней. Пытался представить ее в обычной одежде, как на фотографиях. Получалось плохо. Все-таки она была для него только врачом. И дальше фантазии не распространялись.

Потом мысли переключились на жену и дочь. Жена не приходила. Передавала передачи, которые приносила дочь. Может, ему показалось, но в глазах ребенка он разглядел брезгливость. В последнее время мозг подводил, так что вполне возможно, что просто показалось. Он просил ее больше не приходить, и она не пришла. Он очень надеялся, что она придет завтра, что все-таки показалось.

Он женат уже двенадцать лет. И думал, что счастливо женат. Или не думал? И как давно стал сомневаться в своем счастье? И счастье ли это было? Он задавал и задавал вопросы, но не видел ответов. Что связывало его с женой? Любовь, привычка? Или смесь того и другого? Будни — вот был ответ. Они не ссорились и не ругались, все было тихо. Но было ли взаимопонимание? Или каждый жил сам по себе? Вопросы оставались без ответов. Голова разболелась. Мыслить логически дальше не получалось. И присоединилось еще одно странное чувство — боль в правой руке. И не только боль. Он чувствовал руку. Пытался опереться на нее, взять чашку, поддержать планшет. Рука была и отсутствовала одновременно.

Мозг шутил со своим хозяином на всю катушку. Картинка не складывалась. Владимир усомнился в себе. Надо было все-таки согласиться на визиты психолога. И этот профессор хотел назначить что-то успокоительное, а он отказался. Почему отказался? Из-за того, что тот вызвал у него негатив, потому что бросил Надю. Другого развития событий он предположить не мог. Бабник-профессор променял Надю на более молодую и наивную студентку.

========== Часть 5 ==========

— Вова, спишь? — Надя появилась в палате в первом часу ночи.

— Нет, заходи, — он был рад ей, каждый раз рад. Именно Надежда держала его на плаву. Когда она заходила, жизнь переставала казаться бессмысленной. Он сам не понимал почему: ведь как был, так и оставался инвалидом. Но когда она была рядом, то заряжала его внутренней энергией, верой в жизнь.

— Ты от снотворных отказался? Да? — ее голос был другим.

Это настораживало. Но ответил сразу:

— Да, отказался. Пытаюсь выжить сам.

— Зря, ты должен спать и восстанавливаться.

— Понятно, так ты пришла проверить, сплю я или нет?

— Нет, я курить хочу, я надеюсь, ты все не выкурил?

— Нет, в тумбочке, возьми сама. Я, как ты и просила, больше двух не курю, хотя хочется.

— А я бросила вчера, — сказала она, делая затяжку.

— Понял. Вижу, как бросила.

Она приблизилась к нему, укрыла его одеялом и приоткрыла окно. Выкурила одну, затем вторую.

Дверь палаты приоткрылась и в проеме возникла сестра Наташа.

— Громов, ну, я же просила не курить без меня, кто проветривать будет? А это Вы, Надежда Михайловна. Кофе сделать? Могу сюда принести. Жалко парнишку — всего-то двадцать три года.

Медсестра закрыла дверь и по коридору раздался шум ее шагов. Повисла тишина. Прервал ее Владимир:

— Пачку положи на место.

— Тебе жалко, да? Я сама тебе сигареты приношу.

— Положи, сказал, двух хватит.

Она подчинилась и положила пачку в ящик.

— Я пойду, прости, что спать не даю.

— Сядь. Сама пришла, я тебя не звал. Значит говорить будем. А то нашла место, где покурить можно, в палате у больного.

Надя села рядом с кроватью, предварительно закрыв окно.

— Руку дай, — произнес он. Она дала. — Руки у тебя холодные, ледяные прямо.

— Я курила у окна.

— Да ты поплачь. Надь, а если бы я тогда умер, ты бы также убивалась?

— Да, конечно. Ты думаешь, можно привыкнуть к смерти?

— Не знаю, мне казалось, что вы, врачи, потому и циники, что к смерти привыкли.

— Нет, Вова, мы, врачи, потому и циники, что своим цинизмом от мира защищаемся. А к смерти привыкнуть нельзя, сколько бы лет ни было пациенту, хоть знаешь, что уже не помочь, а все равно пытаешься ее победить. Старуху эту с клюкой… Я проиграла.

Она действительно расплакалась, а он молчал и гладил ее руку.

— Все, прекращай, тебе еще работать.

В коридоре снова послышались шаги. Дверь отворилась, и вошла Наталья с двумя чашками кофе.

— Сейчас сахар принесу, сами положите.

Она вышла, включив свет.

— Во какой я молодец — дал доктору покурить и кофе еще получил.

Он улыбался глядя на Надю. А она вытерла слезы, подошла к раковине и умылась.

— Давай помогу сесть.

Она действительно усадила его на кровати.

— Вов, прости.

— Да ладно, считай, что сеанс психотерапии удался, я рад, что не умер.

Она улыбнулась.

— Я тоже рада, что ты не умер. Если бы ты только знал, как рада. Я тогда двое суток от тебя не отходила. Меня реаниматологи уже ненавидели.

— За что?

— Я ж их кофе пила и доставала их по полной.

Он уже просто смеялся.

— Не помню я такого, Надя.

— Знаю, что не помнишь, ты ж все помереть пытался.

— Как давно я не пил кофе.

— Зато я пью его постоянно. Не получилось у меня бросить курить…

— Бросала зачем?

— Жизнь начинала сначала. Думала, что начну, счастливой стану…

Он промолчал, внимательно изучая ее лицо.

— Не судьба, видно. Ни жизнь начать сначала, ни счастье.

— Ты почему врачом стала?

— Так я из семьи врачей, другого пути не было.

— Родители хирурги?

— Нет. Мама кардиолог в поликлинике, а папа стоматолог. Они в другом городе живут, маленьком таком.

— Как же тебя угораздило?

— Назло мужу. Да и на романтику потянуло. А в результате — ни мужа, ни романтики. Правда работа любимая, вот ей и живу. Вов, давай, я тебя положу и пойду писа́ть ход операции и эпикриз посмертный.

— Спасибо за кофе. Тебе хоть полегчало?

— Какой там. Хотя да, с тобой легче. Ты не теряй меня завтра, там будет много всего. И отчеты, и разборки, и вскрытие.

— Ты и на вскрытие пойдешь?

Она только головой кивнула. Потом встала и помогла ему лечь. Забрала чашки и вышла из палаты, выключила свет.

Он же включил планшет и снова разглядывал ее фото с сыном.

А Надя свернулась на диване в ординаторской клубочком и думала. Володя стал ей родным и необходимым. Как брат. Такие отношения с пациентом у нее сложились впервые. Это потому, что она так хотела вернуть его к жизни, пронеслось в голове.

А потом думала о смерти. Первый умерший во время операции пациент. Его не забыть. И дело не в том, что спасти его было невозможно, а в том, что смерть была слишком близко. Она была ощутима, реально ощутима, прямо тут, под пальцами. Даже слов нет, чтобы описать это ощущение. Первый раз был шок. А потом? Каждый раз шок. Так курить и начала.

Но смерть поначалу воспринималась как азартный противник. И победить ее было делом чести, и каждая победа отзывалась эйфорией в теле. Но с годами отношение изменилось. Смерть стала той чертой, откуда не возвращаются, и азарт перешел в профессионализм, правда периодически подкрепленный молитвами, нет, не заученными, а просто возникающими в мозгу, когда делаешь все, а кажется мало. Вот и просишь помощи у Него…

Невозможно привыкнуть к смерти, нет, невозможно.

Надя села за стол, включила настольную лампу и стала писать ход операции, а потом эпикриз — посмертный…

========== Часть 6 ==========

Афинский мудрец Платон, живший в четвертом веке до нашей эры, утверждал, что судьба есть не что иное, как путь от неведомого к неведомому. Иначе говоря — жизнь полна сюрпризов, и далеко не всегда эти сюрпризы бывают приятными.

Вот таким сюрпризом стало появление супруги Владимира Громова в отделении. Она уверенно прошла в палату, а потом так же уверенно через некоторое время в ординаторскую.

— Надежда Михайловна, можете выписывать моего мужа, я готова.

— Я и не знала, что тут все по Вашему требованию делается, — Надя не смогла сдержать эмоций.

— Не надо ерничать. Я много думала, я все взвесила, я поняла, что моей дочери нужен отец, каким бы он ни был.

— Владимир Сергеевич плохой отец?

— Нет, он хороший отец, но он инвалид, вот я о чем. Я готова забрать его домой — вот все, что я Вам говорю. И не надо меня осуждать. Сначала Вы меня осуждали за то, что я испугалась, а теперь за то, что я хочу его забрать. Он мой муж, и мне решать, как нам жить дальше.

— Как жить, конечно, решать Вам с ним вместе. А вот когда выписывать мне моего пациента, буду решать я. Я сообщу ему мои соображения после обхода.

— Я подойду к четырем часам. Думаю, что Вы уже определитесь.

Она вышла из ординаторской, стуча каблучками.

— Надя, и кто эта стервь? — спросил Иван Владимирович, находившийся с Надей в одной ординаторской.

— Жена Громова.

— Повезло мужику! Она ж его бросит.

— Не каркай.

— Каркай - не каркай… Оно ж видно. Сейчас обдерет как липку и бросит.

— Она так убивалась после аварии…

— Ага. А потом три недели где она была? Я ее ни разу у него не видел, сколько дежурил. Сначала девочка приходила, а потом и она перестала приходить. Жалко, мужик хороший, случись наоборот, так он бы от нее не отходил и любил бы все равно.

— И что это тебя на рассуждения такие потянуло?

— Да просто живешь вот так, живешь, пашешь как проклятый, все стараешься в семью. А потом случись такое — и один… Почему жизнь так несправедлива?

— Ой, перестань. Я вот живу, и не случилось ничего, а все равно одна.

— Так муж козел был.

— Вот так категорично?

— Конечно, категорично. Я когда учился, мы над ним все ржали, как он за каждой юбкой… Как мордочку смазливую увидит, так хвост распушит — и вперед. Она может и не учить больше, ей за мордочку с улыбочкой пятерка обеспечена. Вопрос, как ты, умная баба, попалась?

— Так глупая была. Это я после поумнела. Мне восемнадцать стукнуло тогда, а он был куратор группы. Потом Илюшка родился.

— У него кроме твоего Ильи дети есть?

— Нет, Ваня, остальные смазливые умнее оказались.

Они улыбнулись друг другу и пошли по своим палатам.

Владимир Сергеевич был не в настроении. Лежал отвернувшись к стенке.

— Володя, доброе утро. Как сегодня?

— Ты за планшетом?

— Я на обход. Рассказывай.

— Не хочу. Когда выписка?

— Не сегодня, ты курс массажа не закончил и физио тоже.

— И кто говорит в тебе сегодня? Это чисто женский протест?!

— Врач твой лечащий говорит. Если уж ты стал моим тематическим больным, то будь добр им оставаться. На тебя деньги тратились и тратятся. Мне нужен результат, так что пока я его не получу, ты из этой палаты не выйдешь. А то хочу — подержите, хочу — забираю. Я буду решать, только я.

— Ух ты какая серьезная.

— А серьезная, Володя. Может, и не такая добрая, как тебе казалось, но я свое дело знаю.

— Вот в этом я не сомневаюсь.

— Да я вроде повода не давала сомневаться во мне. Так что супруге своей передай, что о выписке я сообщу за день и все бумаги подготовлю, и рекомендации она вместе с тобой выслушает. Понятно?

— Не кипятись. Понятно. Ты дежуришь когда?

— Завтра.

— Зайдешь покурить?

— Зайду. У тебя сигареты вкусные.

— Так ты ж сама их приносишь.

— Так вот и покупаю вкусные, какие люблю, те и покупаю.

Она лгала, причем больше даже себе самой, чем ему.

Да, она назначит еще несколько сеансов массажа и продлит физио. Она просто не хочет его отпускать. Сроднилась с ним как-то. Срослась душой, прикипела. Никогда у нее не возникало таких отношений с пациентами. Почему с ним возникли? И когда это произошло? Тогда, когда его доставила скорая с места аварии? Во время многочасовой операции, которую делали две бригады: она с напарником — полостные хирурги — и травматологи. Или когда не отходила от него в реанимации, пока он не открыл глаза?

Все это уже не раз было и не с одним пациентом. Почему он?

Надя так и не нашла ответов на свои собственные вопросы. И решила, что произошло это от того, что он оказался одинок, просто одинок со своим горем, и захотелось подставить плечо, протянуть руку и помочь.

Потому, что она тоже одинока, и пусть не в горе, а просто одинока. Но чувство одиночества имеет свойство кричать о себе, выть, как собака ночью, накликая беду. Чувство, не дающее тягу к жизни, а скорее наоборот.

И что делать, как решить эту проблему, она не знает, а одиночество давит, и откликается душевной болью и тяжестью во всем теле. И выхода нет.

Вот она и возомнила, что если помочь себе бороться с этим чувством не может, то попробует хотя бы ему. Чтобы жил, чтобы встал на ноги. Ведь кроме всех отягчающих, ему бороться надо еще и с физическим недугом. И с болью. Невероятной физической болью. И чтобы бороться с болью, надо победить одиночество.

Вывела она такую формулу и воплотила в жизнь.

Она добилась — он улыбался. Вот такая победа. Большая или маленькая — еще рано судить, но он жил.

Проблемой же стало то, что он вошел в ее жизнь. Он перестал быть просто пациентом, просто больным, которому она оказывала помощь. Он стал необходим ей.

Чтобы просто поговорить, посмотреть в глаза и подумать, что есть кто-то, кто ее понимает и принимает такой, какая она есть, не пытаясь ее исправить и переделать. А самое главное — посмотреть в глаза и увидеть отражение себя, только уже другое, пропущенное через его мозг и его эмоции.

Теперь все рушилось. Его жена решила…

Надя осознавала, что вечно она Владимира держать в отделении не может, и должна была радоваться решению его жены.

Но радости не было, только необъяснимая тоска… и чувство потери.

========== Часть 7 ==========

— Володя, пожалуйста, соблюдай диету дома. И не кури много. Спиртное тебе…

— Противопоказано. Я понял. Когда ты меня выпишешь?

— Завтра.

— Значит, у нас последний бал?

— Да, видимо.

— Надя, я должен вернуться домой, ты не можешь меня держать вечно. Согласись, что не можешь.

— Не могу. Просто боязно мне почему-то.

— Боязно как врачу или как женщине?

— И так, и так. Привыкла я к тебе.

— Можешь звонить. И если свой телефон оставишь, я тоже нет-нет, да наберу. Пойми, там мой дом. Мой, понимаешь, не ее. Там моя дочь, и я ей нужен. По крайней мере, я думаю, что нужен. Может быть, смогу ходить и попробую научиться делать одной рукой то, что делал двумя. Ты сама меня убеждала в том, что жизнь не закончилась. Так вот, я собираюсь жить. Ты рада?

— Да. Конечно, рада. Сейчас я тебе свою визитку принесу, там все телефоны, тебе я с домашним дам. Если я не на работе и не у Илюшки, то дома. Ты звони, не стесняйся, вдруг вопросы возникнут.

— Планшет забери.

— Утром.

— Спасибо тебе, Надя. За все спасибо. И за жизнь, и за психотерапию, и за то, что ты просто есть, вот такая, как есть.

— Ты не болей, Вова.

Она вышла из палаты и чуть ли не бежала в сторону ординаторской, а там уже разрыдалась по полной. Причину своих слез она сама себе объяснить не могла, или делала вид, что не могла. Но состояние было не из лучших. Он уходил навсегда из ее жизни. А она цеплялась за него обеими руками.

Как будто кусок сердца отрывали — вот какое чувство было от того, что он уходил.

И никакая здравая логика не могла унять ее чувства.

Да, у него семья, да, он перележал у нее все мыслимые и немыслимые нормы. Ее вешать за историю его болезни надо. А она придумывает и придумывает причины, чтобы его не отпустить.

Ее вызвали в приемный покой, а потом она отправилась в операционную.

Визитку она отдала ему утром на обходе вместе с больничным и выпиской. Сухо попрощалась, забрала планшетник и ушла.

Путь домой удлинился из-за посещения магазина. Решила себя побаловать. В кулинарии купила заварных пирожных — любимых. Затем прошвырнулась по тряпкам и обуви. Ничего там не нашла, отправилась домой. На душе было уж больно паршиво.

Съела все три пирожные, запила чаем и опять разрыдалась. Не любила она возвращаться в эту квартиру. И квартиру не любила. Две до сих пор необжитые комнаты, сервизы, так и не распакованные при переезде, вон до сих пор в углу в коробке стоят.

Влад купил ей квартиру при разводе. И не так давно все это было, каких-то, три года назад.

Десять лет, долгих, бесконечных десять лет она прожила с ним. Сначала любила: до одури, до дрожи, до неистовства. С ума по нему сходила. А ведь ей говорили, что он за каждой юбкой… Верила? Нет. Мало того, считала, что только ее он любит. Даже знать не хотела о двух его бывших женах. В представлении Нади он любил только ее.

Это уже спустя много лет поняла: женился он на ней потому, что аборт было делать поздно. Потому, что за соблазнение студентки мог полететь с кафедры, лишиться всего. Вот и женился. Какое прикрытие — молодая жена. А она любила. И верила. Самое ужасное, что верила каждому слову той лжи, которая нанизывалась одна на другую. И продолжала любить.

А вся та показуха, что он устраивал, выводя в свет ее, законную жену, и любимого сына, которого всегда привозил от ее родителей, — только для демонстрации своих отцовских чувств.

Она же удивлялась жалостливым взглядам жен его друзей. Она была в нем уверенна на все сто!

Сначала училась, разрываясь между учебой, Владом, домом и сыном в областном центре. Затем работала и училась одновременно. Влад не хотел ее видеть хирургом. Но и на свою кафедру не звал. Странно это. Но не звал. Вот она на хирургии остановилась, характер показывая. Он только посмеялся.

Нагрузка увеличилась. В больнице сутки через двое, в отделении каждый день и дома. Купить надо и принести, и приготовить. И рубашки у Влада должны быть идеальными. Профессор, не хухры-мухры. А он принимал все как должное. Даже не так, она была бесплатной служанкой и не мешала ему жить своей жизнью.

Почему она все время возвращается в мыслях к Владу? Что пытается понять? Он — ее прошлое. Но он ее единственное прошлое. И теперь больно за каждый прожитый день обмана.

Налила себе чай. Переела сладкого. Нехорошо теперь. Пошла лечь на диван. Подумала о том, что надо бы помыть полы. Нет, было не охота. Для себя одной все неохота. Взяла последний выпуск журнала “хирургия”, и погрузилась в чтение.

После третьей статьи мысли ушли к Владимиру. Как он там дома? Она не верила, что его жена будет ухаживать за ним. Не говоря о моральной составляющей. Хоть бы у него хватило сил… Как хочется, чтобы он встал на ноги и смог жить дальше…

Вот это мужчина, настоящий мужчина. И почему такие, как он, достаются исключительно таким, как его жена, вот таким никаким, которые не способны любить… Обидно. Она бы сумела помочь Владимиру вернуться к нормальной жизни, пусть другой качественно, но полноценной. Она могла бы…

Только жена у него не она, и такие, как он, сильные и гордые, на таких, как она, не женятся… Правда, ломаются сильные и гордые гораздо чаще, чем тряпки.

А Влад, он тряпка? Бабник он, неисправимый бабник. Вот и вся его сущность — бабник и лгун.

Снова вспоминала Владимира. Он ушел из больницы только сегодня, а ей уже его не хватало.

Вышла на кухню и закурила. Глянула на пачку сигарет, потом вспомнила, как они курили вместе в палате, и расплакалась.

Не бывать больше этому, и разговорам их больше не бывать, и голос она его уже никогда не услышит, и не рассмеется он ее шутке, и не сможет она сказать никому все прямо, так, как думает.

Господи, он ведь всего лишь пациент, чужой человек в принципе, почему же горько от всех этих никогда?!

Или от одиночества так горько?!

Что происходит с ней?!

Полы не мыты, а о душе говорить хочется… Перевернулся мир. В жизни она бы не оставила полы немытыми, а тут все равно. И сервизы так и не распакованные — тоже все равно.

Прошла в комнату сына, включила комп. Там игры его. Скоро уже приедет на каникулы и будет с ней. Вот тогда и домой бежится с работы и готовить хочется, и изобретать, и говорить. Как же мама не поймет, что Илья — ее сын, ее кровиночка. Почему же не отпускает его к матери родной? А то, что накормлен и ухожен бабушкой, — отговорки. Точно отговорки. Просто страшно им с дедом остаться одним, а Наде не страшно, потому что молодая еще.

Взяла сотовый и набрала номер сына. Он спал, но обрадовался.

— Мама, что?

— Я скучаю по тебе.

— Я тоже, ты затем в полночь звонишь, чтобы сказать мне это?

— Я звоню, чтобы ты знал. Всякое случается, а потом бывает сказать поздно.

— У тебя все в порядке, мама?

— Да, сынок. Все в порядке. Просто скучаю…

— Я приеду на каникулы и останусь совсем, за тобой присмотр нужен. Чтоб не скучала.

Она поцеловала трубку и отключилась. Решила, что заберет Илюшку однозначно.

Выключила комп. И взяла в руки планшет. Удалены были все файлы, буквально все. Остались только фотки — ее с Илюшей и Влада с Илюшей. И еще письмо.

Открыла. Слезы душили. «Я всегда буду помнить тебя, моя Надежда. Владимир».

========== Часть 8 ==========

Дом Владимира не встретил ни теплом, ни радостью. Ему приготовили для житья отдельную комнату, причем самую маленькую. Туда поставили тахту, которая раньше принадлежала дочери. Жена объяснила, что дочери купила новый диван-кровать. Не маленькая уже девочка. Потребности растут.

Раньше эта комната была его кабинетом, а теперь постоянным местом обитания. Причем именно обитания. Он смотрел на свои рисунки, краски, карандаши. Теперь это лишь воспоминания. Как и работа. Кому нужен безрукий архитектор, разве только изобретут компьютеры, которыми можно будет управлять силой мысли.

Но это все потом. Сейчас надо составить краткосрочную программу и приступить к ее выполнению. Так его учила Надя. А Надя знает, что и как надо делать, чтобы оставаться человеком. Задача номер один — встать на ноги. Сложно, да, но возможно.

Задача номер два — научиться владеть левой рукой не хуже, чем правой. Он правша, но ведь переучивают левшей, так значит можно. Нужно просто приложить усилия. Он сможет, обязательно сможет, она в него верила, настолько, что поверил и он сам в себя. Так хотелось рисовать, но увы. Он закурил.

Глянул на закрытую форточку и отсутствие пепельницы, понял, что погорячился. Затушил сигарету, решил дождаться возвращения дочери из школы.

Они привезли его домой всего час назад. Санитары, которых наняла Лена, внесли его в комнату и оставили на кровати. Лена поставила рядом с ним ведро справлять нужду и стакан с водой, сказала, что опаздывает на работу и ушла.

Видимо, разговор состоится вечером.

Он посмотрел на ведро. «Как это унизительно, особенно, когда понимаешь, что ты теперь обуза», — он опять и опять мысленно возвращался к их семейной жизни.

Когда-то, очень давно, он сходил с ума от любви к ней. Добивался ее расположения, страдал, следил за ней. А она была необыкновенно воздушной, хрупкой, чувственной, как ангел. И личико с тонкими чертами, и огромные голубые глаза, ей только крыльев не хватало.

Любила ли она его? Либо просто сдалась такому мощному натиску с его стороны? Он не понимал тогда, а потом просто об этом не думал. Факт оставался фактом, она вышла за него и через год родила дочь. Теперь у него было два ангела.

Ему казалось, он был счастлив, и жена никогда не предаст… Кто мог подумать, что так вдруг изменится их жизнь…

Разве они были готовы? Нет, они собирались жить и состариться вместе.

Но судьба внесла свои коррективы. И теперь он сидит один на кровати, рядом с ведром в виде нужника и стаканом воды…

Разве это жизнь? Зачем ему такая жизнь?

В душу опять закралось отчаяние. Реальность не вселяла оптимизма. Но где-то глубоко в подсознании слышались слова Нади. И он понимал, что если не будет жить, то сильно подведет ее, потому что видел, какой она выходит из операционной, сколько сил она оставляет там, и мало того, так еще в каждого пациента вкладывается частичка ее души. Вот та самая частичка ее души просила сейчас его собраться, не расслабляться и жить: потому как то плохо, что сейчас, — пройдет, а не пройдет, так отступит. И сначала случится просто чуть-чуть лучше, а потом больше, а потом он сможет думать о восстановлении профессиональных данных.

Он вспомнил Надю. Нет, не такую красивую, как его жена, и совсем не шикарную и не ухоженную. А простую, но настоящую.

«Я нарисую твой портрет, Надя!» — вслух произнес он. И сам поверил.

Дочь пришла из школы и долго плакала рядом с ним. А он ее утешал, как мог. Вот что такое родная душа, она не предаст…

Затем вернулась жена.

— Есть будешь? — не заходя в комнату спросила она.

— Нет, не хочется.

— Твое дело, — прозвучало обидно, очень.

— Лена, поговорить надо.

— Надо. Я подаю на развод. Хотела предложить тебе несколько вариантов. Я могу переправить тебя к твоим родителям, это лучший для тебя вариант. Квартиру, я надеюсь, ты подаришь Наташе. Или можно оформить дом инвалидов.

— А про яд в чай ты не думала? — он вспылил.

— Я не могу содержать тебя, здорового мужика, понимаешь! Я не зарабатываю столько, чтобы нанять сиделку. А пенсия по инвалидности — копейки, я узнавала. Как ты прикажешь мне жить и крутиться? Еще я горшки за тобой выносить должна!

— Я буду выносить. И ухаживать за папой буду я, — Наташа стояла за матерью.

— Да, ты, а кто? Ты его дочь, хочешь квартиру — ухаживай, — она развернулась и вышла из комнаты.

— Папа, если ты не будешь кушать, у тебя не будет сил. Я могу омлет сделать.

В голове стучало: «Интересно, она всегда была такой? Или стала? И почему такое отношение?».

Дверь в комнату отворилась, и вошла жена.

— Вова, прости. Я не знаю, что со мной, я не могу так жить, понимаешь, не могу. Я не создана для такой жизни. Я стараюсь, я пытаюсь перебороть себя, но не могу, даже дотронуться до тебя не могу. Не могу, и все!

— Лена, я все пытаюсь понять, зачем ты замуж за меня шла?

— Ты настаивал. А потом, мы хорошо смотрелись вместе. Вова, я понимаю, что случись все наоборот, ты бы со мной так не поступил, ты бы меня на руках носил. Я подлая, да?

— Да.

— Я брезгливая, я, помнишь, за Наташкой какашки убирать не могла, меня тошнило, я тогда решила, что рожать больше не буду. Я не могу ухаживать. Я другая, я выше этого. Я создана для другой жизни, и я благодарна тебе, что ты мне эту жизнь обеспечивал. Теперь все, теперь я сломалась, у меня нет перспективы. Я не декабристка, пойми, в конце концов. У меня нет сил поднять тебя физически. Я продукты сама в дом приношу. Я не знаю, Вова, как быть дальше. Я так устала за этот месяц, что ты в больнице был.

— От чего? От размышлений, как прибрать квартиру? Как выкинуть меня на улицу? От чего ты устала?

— Вова, ты стал жестоким. Неужели ты не понимаешь, я женщина, я создана любить и быть любимой.

— Любить кого? Себя? У тебя очень хорошо получается. Думаешь, найдешь еще идиота, который тебя любить будет?

— Вова, неужели ты не видишь, что я просто в ужасе от всего происходящего? Я потерялась, я не знаю, как жить дальше. Рухнуло все: и материальный достаток, и домашние дела, машина не подлежит восстановлению. Будет суд, и ты там должен быть. Нужно выторговать как можно больше, нам необходимо…

— Знаешь, что мне необходимо?

— Что?

— Снять гипс и встать на ноги. Причем самому. Потому что тебя это не волнует. Тебе машину жалко. Ты устала от переживаний о груде железа. Я, видимо, очень давно и очень сильно приложился головой, что столько лет не видел, кто ты есть на самом деле. Лена, неужели, ты не способна любить? Я не говорю меня, со мной все ясно. А Наташу? У тебя должны быть материнские чувства?! Но, как я понимаю, ты и ее не любишь.

— Почему? Я забочусь о ней. Ты хочешь сказать, что я плохая мать? Да ты женился на мне зачем? Просто хотел отбить меня у своего товарища, вы поссорились тогда из-за меня. Навсегда поссорились. Я же с ним сначала встречалась.

— Ему очень крупно повезло, что я тебя отбил.

— Вова, ты подменяешь одно другим. Ты путаешь любовь с жертвенностью. Не все герои способны посвятить себя уходу за инвалидом. Я не способна. От этого я нелюдью не становлюсь. Да, я свою жизнь люблю больше, чем тебя. Так кто имеет право меня судить? Я такая. Я рождена жить, а не выносить горшки, — она вышла из комнаты, хлопнув дверью.

А через несколько минут появилась дочь с омлетом.

========== Часть 9 ==========

Следующие несколько дней были мучением. А потом произошли целых два события, внесшие в жизнь Владимира очередные коррективы.

Первое — его свозили перевозкой на рентген и сняли гипс. Жить стало гораздо легче. И второе событие — Лена привела мужчину, сказала, что он их сосед со второго этажа и ему очень нужна работа, любая. Вот он согласился ухаживать за Владимиром за разумную плату. Весь день он с ним сидеть не обязан, а по звонку прийти помочь, сделать гимнастику, сводить в душ, накормить — это он запросто может.

— Мужик он простой, так что в интеллектуальном плане тебе с ним поговорить не о чем, но физически сильный, будешь практически белым человеком. Чистым — так точно.

Владимир ей не ответил, он вообще старался говорить с ней по возможности меньше. Особенно после того, как она запретила ему вызвать мать, аргументировав, что не хочет жить со свекровью на пороге развода.

Он с женой предпочитал молчать. Зато развод воспринимал почти как избавление.

Только все время мучила мысль. Была Лена такой всегда? Или стала? Или это показуха и демонстрация независимости. Хотя какая уже разница, развод и есть развод. От былых чувств не осталось и следа, разве что раздражение и ненависть. То есть полное непринятие друг друга.

Хуже всех в этой ситуации было дочери. Наташа переживала, часто плакала. Она выбрала сторону отца. Причем скорее всего потому, что в маленькой девочке пробудились материнские инстинкты. Она понимала, что отец нуждается в заботе, в любви, что он слаб и зависим. А по своей сущности она сильно отличалась от матери. И свое предназначение видела в нужности и необходимости. В том, чтобы дать тепло и заботу, даже не получив ничего, кроме улыбки и ответной любви, взамен.

Ближе к обеду пришел сосед. Володя не мог вспомнить, видел он его вообще или нет. Вроде лицо знакомое, а его самого он не помнил.

— Ну что ж, давай знакомиться, нам, как я понимаю, не один пуд соли съесть придется. Семен я, — сказал мужик и протянул руку.

— Владимир. Прости, у меня только левая.

Тот пожал руку.

— А прощать не за что. Посочувствовать только можно. С работы поперли небось? Конечно, поперли, кому ты такой нужен. Меня вон здорового — и то поперли. Сокращение у них, а, сволочи.

Он смачно махнул рукой. Потом повернулся к шкафу, из которого торчали рисунки.

— Можно?

— Смотри, если хочется.

Тот перебирал рисунки, удивлялся, потом снова поглядывал на Володю и на рисунки.

— Ты художник?

— Нет, архитектор, был. А рисовать любил просто.

— Пьешь?

— В смысле?

— Водку с горя.

— Нет.

— А я бывает. Напьюсь и пою. И тогда хорошо мне становится. Вот веришь, нет?!

— Не знаю, я не пил никогда, ну, чтобы до такой степени, что хорошо и петь. Да мне и нельзя сейчас.

— Понимаю, не предлагаю. Ты пил, небось, все спиртное только дорогое, экологически чистое…

— Как-то так. А ты где работал, Семен?

— На стройке. Вы архитекторы, а мы те, кто реализует ваши мысли. Во я сказанул, а! Цитировать можно.

— Это точно, надо запомнить. Буду тебя, Семен, цитировать.Только слушать меня один ты и будешь.

— Вова, подари картинку.

— Какую?

— Нет, не портрет, а вот дом этот, — он достал лист и показал Володе.

— Бери.

— Спасибо. Я его в рамку и на стенку повешу.

Он был счастлив, как ребенок. А Владимир думал, что тому проекту уже никогда не бывать. А ведь он практически болел им. Ему это здание ночами снилось… И он рисовал его, так, для себя. Теперь наверняка этим заказом занимается кто-то другой, и здание будет другим… А этот пусть висит у Семена на стенке. Хоть кому-то в радость.

— Твоя жена просила тебя сегодня вымыть.

— Семен, давай так, я лучше знаю, что мне надо. И о моей жене мы не говорим. А вот помогать ходить ты мне будешь. И до ванны мы с тобой сегодня дойдем. Я попробую сам помыться. Хорошо?

— Как скажешь, я понимаю, что нормальным мужикам всегда гниды достаются, и твоя не исключение. Я же не слепой, вижу, как она вся из себя куколка, а тебе ни сок не оставила, ни чайник не принесла. Ты голодный, наверно. Это я сейчас соображу. И накормлю я тебя.

— Семен, один я есть не буду, только с тобой за компанию.

— Так я завсегда за компанию согласен. Главное, чтобы компания была. А ты мне нравишься. А вот стерва твоя… — он опять обреченно махнул рукой. — Все эти бабы одним миром мазаны. Жаль, выпить с тобой нельзя.

— Да нет, не все. Знаю я одну, — Володя улыбался, вспоминая, — она другая, Вот такую бы в жены.

— Зовут как?

— Надежда.

— Так то Надежда, — Семен многозначительно покачал головой, — это тебе не тяп-ляп. Это имя какое! А ты встретил ее после аварии или до?

— После. Она мне жизнь вернула. Врач она. Совершенно необыкновенный человек.

— Так считай, что ты Богом целованный! Вот те крест. Он же не зря тебе Надежду послал.

Володе стало легче. Мужик был неплохой, с душой, по крайней мере. Тот помог ему подняться, дал костыль в левую руку, а с правой поддерживал его сам, так они дошли до ванной комнаты, и наконец Володя смог принять настоящий душ, самый настоящий, горячий. И почувствовать себя чистым. Ну прямо совсем чистым.

До кровати он еле дотянул. Устал. Невообразимо устал. Но понял, что может, что все не так плохо. А дальше его одолел сон, и он спал, первый раз спокойно, не думая ни о чем, в чистой постели.

А потом Семен приготовил ужин. И они ели втроем с Наташей.

Так уже можно жить, Семен оказался нормальным мужиком, с ним легко. Он понимает и принимает все, как есть, не выдумывая ничего и не брезгуя своей работой. А потом, с ним действительно можно говорить, пусть не на какие-нибудь заумные темы, а просто говорить о жизни. С живым нормальным человеком, ведь больше не с кем.

Перед уходом Семен оставил Володе карандаши и альбом. А еще завтра обещал сделать держалку для бумаги, чтобы не ездила и не скользила. Так Владимир сможет учиться писать и рисовать левой рукой.

Он прибавил еще, что талант у человека не в руках, а в голове, а потому талант к рисованию никуда не делся. И его можно развивать в левой руке, а она привыкнет и слушаться будет.

— Мы с тобой, Вовка, еще такой дом построим! Все закачаются и скажут, рано мы их со счетов списали. А они вон вдвоем — сила.

Потом напоил Владимира чаем и ушел, чтобы вернуться утром.

А Володя проверил Наташины уроки и долго не мог уснуть, то ли днем выспался, то ли ждал возвращения Лены. Но так и не дождался…

========== Часть 10 ==========

— Ну что, с днюхой тебя, — Иван вручил Наде большой букет ромашек. Декоративных, с огромными головками, махровыми лепестками и серединкой в виде солнышка.

— Спасибо, Ваня. Часа в три чай попьем, я там пирожки принесла, торт. Шампанское.

— Если соберемся еще , то попьем. А то работаем вместе, а поговорить некогда.

— Так мы ж тут работаем, а не за жизнь говорим. Спасибо тебе, Ваня.

— Да, пожалуйста. Чтоб любимую коллегу с днем рождения не поздравить. Отмечать дома будешь?

— Буду. Влад обещал Илюшку привезти. Так что вот с сыном. Знаешь, какой мне подарок!

— Надолго Илюшка к тебе?

— Совсем. Ему через неделю тринадцать. И мама с папой приедут сюда к нам к Илюше на день рождения. А что он насовсем ко мне, так сын сам решил! — она улыбнулась совершенно счастливой улыбкой, и глаза засияли гордостью.

— Вырос мальчик.

— Вырос!

— Слушай, Надь, я все спросить хотел, Громов тебе не звонил? Как он там? Не знаешь?

— Нет, Ваня, не звонил… — она погрустнела как-то сразу, и легкие морщинки обозначились в уголках глаз, наполнившихся слезами.

Иван пожалел, что спросил. Ему вовсе не хотелось расстраивать ее, а то, что она прикипела душой к своему пациенту, было видно невооруженным глазом. И спросил только потому, что хотелось счастья для Нади, а тот мужчина — Владимир Громов — казалось, подходил ей как никто.

— Ты думаешь, ему до меня? — вдруг продолжила она, смахнув слезы. — Ему бы на ноги встать да научиться себя обслуживать. И вообще, женат он, Ваня, понимаешь, женат. Может, наладилось у него в семье все. Дай Бог, чтобы наладилось. Дочь у них. Понимаешь, Ваня?

Больше она ничего не сказала, поставила ромашки в вазу и, взяв истории болезней, пошла на обход.

На душе паршиво так стало.

Сколько пыталась выкинуть своего бывшего пациента из головы, из мыслей, сколько убеждала себя, что надо желать ему счастья в его семье, — а все никак. Все думала, что забрала бы его к себе, так на ноги давно бы поставила, и он бы рядом был. Рядом был бы…

Подумала — как присвоила. Ведь понимала, что чужой, а все вспоминала и… мечтала. Глупая одинокая женщина мечтала о несбыточном счастье.

Беспокоилась, хотела узнать, как он… Но он не звонил, да и она не решалась. Что подумает его жена. Ведь он женат.

Она уже влезла когда-то по глупости в чужую семью. Обрела счастье? Нет. Потому что на чужом горе свое счастье не строят. Влад поступал с ней так же, как и с предыдущими женами. Только после развода так и не женился. Ухаживал за всеми подряд смазливыми мордашками, спал, если перепадало, но не женился. Никаких серьезных отношений не заводил. Правда ей уже давно было все равно.

Сердилась ли она на Влада? Нет. Уже нет. Она простила его и отпустила…

Ничего в ее душе к нему не осталось.

Она давно не вздрагивала при его появлении, не пыталась свернуть, если он шел по коридору. Она спокойно вызывала его на консультации и общалась как коллега с коллегой.

Его же задевало такое отношение, ох как задевало. Причем сам он не мог понять, что же задевает больше: то, что она отвергла его, или у него все же были чувства к ней.

Дома накрыла на стол, приготовила все, что сын любит. И оливье с курицей, и холодец, и пирог с мясом.

Ждала стоя у окна.

Наконец, подъехала машина, и сын выскочил с пассажирского сиденья, затем вышел Влад. Достали сумки из багажника, целых три больших баула и еще коробку с обувью.

Смотрела на мальчика и не верила своим глазам: он ростом был чуть ниже Влада, совсем чуть-чуть. За какой-то месяц, что никак не могла вырваться, он так вырос.

Тоненький и длинный. Смешной и почти взрослый. Ну надо же, ее сын — подросток, а она даже не заметила, как все это произошло. Время ушло, утекло, убежало. А она, где же она была?! Мальчик взрослел без нее, а теперь он почти мужчина, тринадцать лет через неделю.

Двери отворила и слушала топот шагов на лестнице.

— Мама, с днем рождения! Я тебе такой подарок приготовил. Сейчас достану.

— Ты сам — мой лучший подарок! Ты правда насовсем ко мне переехал?

— Насовсем, мамуль. Бабуле объяснил, дед сразу понял. Вот, в результате я у тебя жить буду. Погоди обниматься, я подарок подарить хочу.

— С днем рождения, Надя, — Влад протянул ей розы. Багровые, величественные и официальные.

— Спасибо, пройдешь?

— Да, хоть с вами пообщаюсь.

А Илья достал цифровую фоторамку и вручил матери.

Надя не могла налюбоваться, как ел сын. И на отца он почти не похож, здорово, может, не проявятся у него отцовские наклонности.

— Мама, ты вкусней бабули готовишь. Вот то, что я люблю, точно вкусней.

— Не говори с полным ртом, — с улыбкой произнесла Надя, а в душе пели птицы.

— Ты действительно лучше всех готовишь, — сказал Влад. — Ну что, давай за тебя!

Они с сыном пили колу, а Надя красное вино.

— Ромашки какие красивые, кто подарил? Поклонник? — спросил Влад.

— Нет, Иван. Какой там поклонник.

— Иван тоже не дурак, знает, куда смотреть. Надь, я поговорить с тобой хотел.

— О чем?

— Мне как-то не очень нравится быть приходящим папой.

— Так не приходи.

— Я не о том, Надя. Может, попробуем сначала, чтобы вместе жить, как раньше.

— Не смеши меня, Влад.

— Надя, ведь ты же любила меня.

— Нет, не любила. Я болела тобой, с ума сходила. Но только я уже вылечилась. Сия болезнь меня покинула бесследно. Шрамика не оставила.

— Даже так?

— Даже так.

— А сын?

— А сын — подарок, за все годы с тобой. Награда моя.

— Зря ты так! Я понял многое, и без тебя мне плохо.

— Зато мне хорошо. Я себя чистой чувствую. Вот так вышло, не сумел ты оценить, что имел. А теперь голову пеплом посыпать незачем. Прошло все. Я тебя в общении с сыном не ограничиваю. Дети, они непреходящи. Они есть, от тебя рожденные. Значит твои.

— Мы бы еще родили.

— Нет. Чтобы рожать, любить нужно, а я тебя не люблю.

— Я убил в тебе все чувства?

— Нет, не все. Только те, которые тебя касались. Так что, может, я еще и полюблю, и рожу. Если Илюшка возражать не будет. А ты строй свою жизнь и на нас не оглядывайся, мы тебе не помеха.

Он посидел еще и ушел.

А Надежда разобрала сумки, разложила вещи сына в шкафу, постелила ему постель и долго разговаривала с ним обо всем.

Да, действительно мальчик вырос и поумнел. Как же все-таки хорошо, что он теперь с ней. Это просто замечательно. Они ведь семья.

========== Часть 11 ==========

— Ну, чего ж ты грустишь, Вова?

— Да нет, нормально все. Спасибо тебе, Семен. Пенсию ты мне выправил.

— Да что уж. Не чужие люди чай. Есть-то тебе надо, да дочку кормить, а твоя цаца, смотрю, не очень-то вами интересуется.

— Мы разводимся…

— Я тебе велосипед сейчас поставлю, крутить будешь. Рисуешь?

— Пытаюсь, рука не слушает. Правша я, понимаешь.

— Забудь, теперь левша. Вова, мне работу предлагают, — Семен стоял виновато опустив голову.

— Понял, — почему-то в сердце образовалась черная дыра.

— Ничего ты не понял, — Семен опять замахал руками, а потом сел напротив Володи. — Ты мне с пенсии платить не должен. А я тут так понял, что цаца на ваши сбережения руку наложила. То есть денег у тебя раз-два и обчелся. Ты ходишь уже по квартире, сам себе чай да молоко налить можешь. Наташка — помощница. Хорошая у тебя дочка. А я заработать на кусок хлеба должен.

— Так что я не понял, Семен? — душу не отпускало, просто старался не показать вида. Понимал же: Семен не может жить на те копейки, что он ему платит.

— То, что дружба не продается, вот что ты, Вова, не понял. Я человек простой, но с понятиями. Я с тобой сколько общаюсь, хоть раз подвел?

— Не говори глупости. Пропал бы я давно без тебя.

— Я не говорю ничего дурного, я друг тебе и помощник, вот пойду работать, нам легче жить будет. Втроем. Ты, я и Наташка. Твоя пенсия, моя зарплата — и проживем. А вот на твою пенсию одну никак не проживем. Надо ж коммуналку платить за две квартиры, да Наташу одеть надо. Девочка, однако.

— Слушай, я все спросить хотел, да стеснялся. У тебя семья есть?

— Пропил я ее. Один я, как перст, на всем белом свете. Жена пропащая, вместе мы пили, а потом ушла, куда, к кому — не знаю. Ушла и ушла. Баба же, ищет, где лучше да выгодней. Мож, у того водка слаще была… Но я не жалею. Я тогда истину понял, что человек равняться должен на того, кто лучше, кто умнее, а она — так… — он опять махнул рукой, обреченно и брезгливо. — А я ведь тоже любил ее вначале, вот так-то, Вова. Хорошо, детей Бог не дал. А потом пить стал меньше, так, смотрю, краски у жизни появились. Но я умный, квартиру материнскую не пропил. И шалаву эту не вписал. А ты как?

— Мне квартиру родители оставили, отец в свое время был большой человек по тем прошлым меркам. А мама не захотела жить с Леной и к сестре моей уехала. Там внуков воспитывает.

— Ты сообщил ей?

— Зачем? Ей в неведении спокойней. Она бы сорвалась и приехала, а тут Лена. Они поначалу ладили плохо. А при разводе — так и подавно.

— Вот одного я, Вова, не пойму, где глаза твои были, когда цацу свою в жены брал?

— А твои?

— Так я по пьяни… А может, прав ты, думали мы одно, а жили с другим. Вот разные мы с тобой, Вова, ты умный, а я так, работяга, а судьба у нас одна. Знаешь, какая?

— Какая?

— Наташку твою в люди вывести. Счастье-то, оно в детях. Я это тут, у тебя, уже понял. Как готовили мы с ней на кухне, как стирали да полы мыли. Вот я и подумал…

— Семен, ты мне дорог, ты мне друг. И предложение твое заманчиво, и рад я ему, если честно. Потому что ты друг настоящий. Но я думаю, надо обмозговать и все по уму сделать. Ты молодой мужик.

— Мне сорок пять, Вова.

— Вот я и говорю, вся жизнь у тебя впереди. С руками, с ногами, с головой. Пить ты бросил, так живи. Ищи свое счастье. Ты еще своих детей заведешь и в люди выведешь. Заметь, я от твоей помощи не отказываюсь, ты мне родным стал. Да и я без тебя никуда.

— Хорошо, договорились. Скидываемся поровну на еду, а все остальное врозь. Лишних денег я с тебя не возьму.

— Когда приступаешь?

— В понедельник. Опять на стройку, что у моста, знаешь?

— На Северной?

— На Северной.

— Знаю. Рассказывать будешь, что там и как. Сигареты принес?

— Чуть не забыл.

Семен достал пачку и дал Володе закурить. Взгляд остановился на карандашном наброске женского лица.

— Ты?

— Я. Не получается, вижу я ее по-другому.

— Это Надежда?

— Она. Только в жизни она другая, в жизни от нее тепло, а рисунок холодный.

— Хороший рисунок, уже получается. Позвони ей.

— Зачем?

— Потому что хочешь, потому что мечтаешь, потому что ее тепло необходимо тебе. Мало я сказал почему?

— Нет, Семен, сказал ты не мало. Только я инвалид безрукий, обуза. Что я могу ей дать? Ей опора в жизни нужна, а не я.

— Дурак ты, Вова.

Они еще долго говорили, и Наташу из школы дождались, и поели втроем.

А потом учили с ней стихи, писали сочинение. И математику решали с числами отрицательными. Затем кино посмотрели, и Семен пошел к себе, спать. Наташа тоже легла. А Володя все думал. Уже который день Лена возвращалась поздно или не приходила совсем.

То ли так опостылел ей дом этот, и он в первую очередь, то ли еще что. Но дома была дочь. И отношения жены к дочери он понять никак не мог. К себе — запросто, а вот к ребенку…

Наташа — ее дочь, и любила она ее раньше.

Курил долго, затем вставил лист в держалку и попытался рисовать, опять портрет Нади. Только не вышло ничего. Смял лист и бросил на пол. Лег и задумался. Не обратил внимания на звук подъехавшей машины, только когда в прихожей послышались голоса, прислушался. Лена вернулась явно не одна. Она старалась быть как можно тише, но он слышал и ее, и того, кто с ней был. Они разулись и прошли в спальню… Его спальню…

И вдруг вся картинка сложилась, пазл собрался. У нее был другой мужчина, вот и вся правда.

Одевался долго. Несподручно одной рукой, да и она дрожала. Потом причесался и пошел туда к ним.

Распахнул дверь и… Надо было взять себя в руки и выдержать все.

— Вон из моего дома, — выдохнул он. — Вон отсюда. Здесь вам не бордель.

— Володя, ты не понимаешь. Я люблю его. Да и какая разница, мы с тобой все равно разводимся.

Она поспешно натянула себя простынь, пытаясь прикрыться.

— Лен, так это твой инвалид? Да я его сейчас.

— Я сказал, вон из моей квартиры.

— Хорошо, иди к себе, мы сейчас соберемся.

— Мне не надо идти к себе, я у себя дома, — его буквально трясло, он еле сдерживался.

Она демонстративно встала, представ перед обоими мужчинами полностью обнаженной, и постепенно начала одеваться. Ее друг собрался гораздо раньше и, бросив, что ждет ее внизу, хлопнул дверью.

— Вова, как ты мог? Зачем? Мы с тобой давно чужие. Я думала поговорить о нашей ситуации еще до аварии. А потом — ну, не до того. Я же не бросила тебя в трудную минуту. Я все для тебя делала. Я и Семена наняла, и платила ему. Я готовила тебе, я всю твою вонь терпела, а ты смотришь на меня как на шлюху. Я не виновата, что люблю другого. Люблю, понимаешь? Ты хоть знаешь, что такое любовь? Я все ждала, когда ты совсем оправишься, чтобы уйти.

— Вон из моего дома!

— Вова, я хотела поговорить насчет квартиры.

— Вон из моего дома, это моя квартира. Деньги ты все забрала, что еще?

— Я твою позицию поняла, своего не упустишь. За вещами зайду завтра.

— Ключи отдашь, как вещи заберешь.

— Мама, а я? Куда ты, мама? — Наташа прижималась к отцу, худенькая и маленькая в длинной ночнушке.

— А я в этот дом одна пришла, одна и уйду…

Она вышла с гордо поднятой головой, а Наташа тихо плакала, все прижавшись к отцу.

========== Часть 12 ==========

— Мама, там отец уже подъехал, ты идешь?

— Иду, Илюша. Конечно, иду.

Она последний раз глянула на себя в зеркало. «Третий сорт — не брак», — пронеслось в голове.

Сын уже стоял в дверях. Не спеша спустилась и подошла к машине. Влад был не один. Блондинистая красотка практически висела у него на руке. Илюшка остановился с искренним удивлением на лице. Надя сделала вид, что все происходящее в порядке вещей.

Влад при виде бывшей жены стряхнул с руки свою спутницу и шагнул навстречу Наде и сыну.

— Хорошо выглядишь, Надежда! Илюш, ты вперед?

— Нет, мы с Ильей сзади сядем. Может, представишь девушку, — сказала с милой улыбкой Надя.

— Да, конечно, познакомьтесь. Инесса, моя… — он замялся, не зная, что говорить дальше.

— Да понятно, Влад. Я Надежда Михайловна, его бывшая жена, а это наш сын Илья, — обратилась Надя к блондинке.

— Очень приятно, — выдавила из себя Инесса и заскочила на переднее место рядом с водителем.

Надя и Илья расположились на заднем сиденье. Илья надулся. Надя же только ух­мы­льнулась такой реакции сына. Когда-то он должен был узнать. Ну что ж, вот и увидел своими глазами… Она никогда не говорила ему истинную причину развода. И никогда не препятствовала встречам Ильи с отцом. Влад любил сына, да и Илюшка любил его. Разве это плохо? Нет, хорошо. Бог дает двух родителей не зря. Их и должно быть двое, каждый несет свое в новую жизнь, нового человека, и получается в результате совсем другой человек. Другой и родной одновременно, похожий и не похожий. Самостоятельный и самый близкий…

Инесса явно нервничала, что немного забавляло Надю. Кем бы она Владу ни была, о его семье должна знать. Законных жен из жизни не выкидывают, они навсегда остаются женами, даже если и бывшими. Это любовниц забывают: пришла, и прошла, и…

Наконец припарковались у торгово-развлекательного центра. Вышли из салона машины и все вместе пошли ко входу.

Надя задумалась. Ее не беспокоило и беспокоило присутствие Инессы. С одной стороны, это его дело, с кем он проводит время, но с другой — они шли одевать сына к осени. Практически семейный выход в свет, так причем она? А если она — нечто серьезное? То есть будущая мачеха ее сына?

Она так погрузилась в свои размышления, что налетела на человека, идущего впереди.

— Девушка, смотреть надо, — услышала она и, подняв глаза, увидела Володю.

— Простите, Владимир Сергеевич, — почти прошептала она.

— Надя! Надежда Михайловна, я, прости, я так рад.

Они просто стояли и смотрели друг на друга. Рядом с ним был мужчина с девочкой, а за Надей наблюдали Влад с Инессой и Илья.

— Надя, — с раздражением начал Влад, — ты идешь? Мы в кафе собирались.

Она немного пришла в себя.

— Идите, я позже подойду. Володя, это мой сын Илья.

— На фотографиях он был значительно меньше. Очень приятно. Прости, могу дать только левую руку.

— Бывает, это не ваша вина, — произнес сын.

Они пожали руки.

— Надежда, познакомься, моя дочь Наташа, а это мой друг Семен.

— Наташу я помню. Поговорим?

— Да.

— Илюша, иди с папой.

Сын ушел, а они продолжали смотреть друг на друга.

— Как ты?

— Нормально, Надя, я.

— Я тоже, но ты не звонил.

— Я боялся. Вижу, что зря.

— Зря, Володя…

Слова получались совершенно несуразными, безликими и даже глупыми, а вот глаза. Глаза говорили гораздо больше, они держали и не отпускали.

Действительно, было страшно оттого, что сейчас этот момент прервется, закончится, и снова нахлынет одиночество, которое отступало, когда они говорили свои несуразные слова и были так близко…

— Надя, тебя ждут… — наконец произнес он, а у нее не было сил уйти. Слезы навернулись на глаза…

— Тебя тоже…

— Я позвоню?

— Да, звони… пожалуйста, звони…

Она развернулась и побежала к эскалатору.

В кафе ела тихо, никогда так много не ела. Но еда помогала молчать и не пускаться в объяснения. Влад тоже не проронил ни слова и периодически смотрел на нее изучающе. Инессы как будто и не существовало, а Илья думал о чем-то своем.

— Надя, я понимаю, что он может быть замечательным человеком, но он инвалид. На что ты можешь рассчитывать с ним? — Влад заговорил первым.

— Я ни на что не рассчитываю, я встретила его первый раз после выписки. Я просто поговорила с бывшим пациентом.

— Кого ты пытаешься обмануть? Себя? Или меня? Да от вас воздух накалился и искры летели.

— И что?

— Пытаюсь предостеречь тебя от глупостей.

— Самой большой глупостью в моей жизни был ты.

— Не будь ежиком. Я виноват перед тобой и осознаю это. Второй раз я бы…

— Не прокололся, да? — она почти плакала.

— Нет, Надя, я бы не вел себя, как идиот. Я люблю тебя, а потому не хочу, чтобы ты совершила еще одну ошибку.

— Ты любишь ЕЕ? — у Инессы прорезался голос, она была само удивление.

— Да, я люблю ее, всегда любил. Только жил неправильно, потому что всегда находились такие, как ты, никчемные дуры, готовые доставить удовольствие, продать тело за оценку. А я брал, считая, что вы все преходящи, а она навсегда. Только вот она не простила, — он разошелся и был зол, даже лицо покраснело.

— Простила я тебя, Влад. Не обижай девочку.

— Надя, ты готова с ним?

— Ранит?

— Убивает. Может, он и достойный человек — Владимир Громов. Да, я помню его. Еще тогда поражался его силе воле. Теперь понимаю.

— Прекрати, Влад. Я первый раз после выписки увидела его, просто поинтересовалась, как у него дела. Что ты устроил тут? Мы в кафе. Люди смотрят. Мы пришли за покупками, так если все поели, давайте займемся делом.

— Хорошо, но мы с тобой еще вернемся к этому вопросу.

— Мне кажется, что нет вопроса, так что не о чем говорить.

Наташа примеряла школьную форму. А Володя думал. Надежда была рада встрече с ним. Только вот рада как врач, встретившая своего пациента, или как женщина. Она ждала его звонка, может, и стоило позвонить.

Конечно, в его положении романы заводить глупо. Только оформили развод. Он добился опекунства над Наташей. Это сама Наташа выбрала из двух родителей его. Мать она простить не смогла. Не смогла, и все. И он не мог простить Лене тех слов. Она бросила дочь. Но он-то не бросит.

И как впустить в свою жизнь другую женщину? Даже ту, которая снится ночами.

Но он все же решил, что ему показалось, будто Надя интересуется им не больше, чем просто бывшим пациентом. Он в этом себя почти убедил.

========== Часть 13 ==========

— Мам, поговорим.

— Да, о чем?

— Что это сегодня было?

— Сегодня много чего было. Давай поэтапно.

— Как тебе Инесса?

— Мне? Никак. Главное — чтобы папе нравилась.

— Но он же просто пытался тебя дразнить. Мама, мне кажется, что ты не права.

— Ты хочешь, чтобы мы жили вместе?

— Мама, я пропустил ваш развод, в принципе, как и всю вашу совместную жизнь. Я люблю вас обоих.

— Все верно, Илюша, ты к разводу не имеешь никакого отношения. И я, и твой отец тебя любим. Он хороший отец. Он и человек очень неплохой. Я уважаю его, но не люблю.

— Берешь вину на себя? Но так неправильно. Мама, я, может, многого не знаю, но я чувствую.

— Жалеешь, что переехал домой? У бабушки было лучше?

— Нет, не жалею. А этот твой пациент бывший, он кто?

— Владимир? Архитектор. Мы его с того света вернули.

Илья призадумался.

— Мама, а как он теперь без руки?

— Там много проблем кроме руки. Слава Богу, он ходит. Сын, он лежал у меня месяц, и мне много сил стоило заставить его жить.

— Он больше, чем пациент?

— Я не знаю. Мне трудно сказать, иногда мне хочется, чтобы был больше. Дело ведь не в наличии руки, а в душе, понимаешь?

— Мне он понравился, в отличие от папиной Инессы.

— Спасибо, а про Инессу не думай, она как пришла, так и уйдет. Илюшка, что бы ни случилось со мной или с папой, с кем бы мы ни жили, и кого бы ни любили, ты всегда наш сын. Ты всегда должен знать, что у тебя есть и мать, и отец.

— Я понял, мама. Я знаю.

Он обнял Надю, а она почувствовала себя защищенной. Было так здорово понимать, что ты не одна, что есть на свете мужчина, который никогда не разлюбит тебя, да и ты его никогда не разлюбишь. Потому что он твой сын. Мужчина, настоящий мужчина.

В это же время Володя, Семен и Наташа сели за стол, собирались ужинать. Жаркое, приготовленное Семеном, уже было в тарелках.

— Папа, я спросить хотела.

— Спрашивай.

— Папа, если ты с этой врачицей будешь жить, я куда?

— В смысле? Я не понял, с какой врачицей?

— Ну, с той, которая из магазина. Ты рисуешь ее все время.

— Надю?

— Да.

— Наташ, так ты ж сама выбрала жить со мной или уже раздумала? К матери хочешь?

— Нет, не раздумала. Просто боюсь, что если ты женишься, то я и тебе буду не нужна, как и маме.

— Ты веришь в то, что говоришь? Ты действительно думаешь, что я могу предать тебя?

— Нет, ты не можешь, но я могу ей не понравиться. Да и зачем ей я, у нее свой сын есть.

— Наташа, во-первых, говорить о том, что я женюсь, глупо и абсурдно. Кому я нужен такой, как есть? Только тебе, потому что ты дочь. Во-вторых, даже если представить невозможное, и я женюсь, то только на той женщине, которая будет тебя любить. Понятно?

— Понятно, а она будет меня любить?

— Кто?

— Надя.

— Наташенька, Надя была моим врачом в больнице, она меня оперировала, заставила меня жить. Она была рада увидеть бывшего пациента, довольна тем, что я хожу, что я дееспособен. Понимаешь? Это просто удовлетворение результатом своей работы. Вот и вся ее радость. Она мне чужой человек, и кроме как бывший больной я ее никак не интересую.

— А она тебя? Ты же рисуешь ее лицо все время.

Он тяжело вздохнул и произнес:

— Ешь давай, остывает все, а ты болтаешь.

Наташа поела и взялась за мытье посуды.

А Володя прошел в свою комнату. Он так и продолжал жить в кабинете, в бывшую спальню даже заходить не хотел. Открыл папку, куда один к одному складывались карандашные наброски. Здесь она была в маске, а здесь улыбалась, тут смотрела в окно…

Сердце сжалось и, казалось, остановилось. Если бы он встретил ее раньше… А может, встречал? Да не обращал внимания, шел своей дорогой, а она своей, и даже думать не думал, что это она. Та, о которой он будет мечтать…

Надя не могла уснуть, Илья похрапывал в своей комнате, а она курила у окна. Слезы катились одна за другой. Она все прокручивала в голове встречу в магазине. Как трепетало ее сердце рядом с ним, и как ласково он смотрел на нее. Боже, почему они не встретились раньше, до того, как связали свои жизни с другими?!

Она, пожалуй, все бы отдала, чтобы судьба распорядилась иначе, чтобы всю свою жизнь прожить рядом с ним. Господи, как хочется счастья! Неужели, живя в одном городе, они никогда не сталкивались? И совсем неутешительный ответ приходил сам собой. Сталкивались, наверняка сталкивались, но ему нравились красивые блондинки, а она… Он тогда, молодой и такой интересный, никогда, никогда-никогда не посмотрел бы на нее…

Потому и вся жизнь мимо…

Он и сейчас выписался и не позвонил…

А она ждала…

Господи, как она ждала…

Конечно, кто она по сравнению с его женой, пусть ведьмой, но красивой…

Ничего, завтра рабочий день и дежурство, и некогда будет нюни распускать.

«Взяла себя в руки и поняла, что у тебя все хорошо. Что Владимир просто не твой человек! А теперь повторяй как мантру: у меня все хорошо, Он не мой человек… Повторяй. Повторяй!», — с этими мыслями она потянулась за следующей сигаретой, а слезы все текли…

========== Часть 14 ==========

— Надя, давай быстрее, нам надо Илью в класс отвести, с классным руководителем познакомиться. Надя, ну что ты копаешься?

— Папа, я сам доберусь, с классной я уже знаком.

— Смотри, не подведи, сын. Ты помни, чей ты сын. Учиться будет трудно, это не то село, где ты был раньше. И лучшая школа в городе. Элитная, так сказать.

— Понял, папа, понял. Слушай, дети распальцовщиков — тоже распальцовщики?

— Не говори глупостей.

— Илюша, отец прав. Это действительно элитная школа-лицей. Надо будет тебе преподавателя по математике нанять, чтобы в грязь лицом не ударил.

— Собралась наконец-то. Правильно мать говорит, надо нанять. Я оплачу, Надя, так что на деньги не смотри.

— Родители, достали! Что расквохтались? Не потяну математику — скажу, а может, потяну.

— Да, и на девочек поменьше смотри. А то вырос вон какой!

— Папа, про девочек ты мне? Или себе? Как там Инесса?

— Мы расстались.

— Не умеешь ты выбирать женщин.

— Это ты отцу, да? Мать твоя плоха, что ли?

— Мать от тебя сбежала. Так что факт остается фактом.

— Надя, что ты улыбаешься? Ты посмотри, как этот нахал с отцом разговаривает.

— Да пошли уже.

Они доехали до школы, но машину воткнуть куда-либо не удалось. Все вокруг занято.

— Все, пока, дальше я сам, — Илья выскочил из автомобиля и побежал в школу.

— Надя, его надо брать в руки, нагловат парень.

— Бери, у меня с ним проблем нет. Все в пределах разумного.

— Что-то твое разумное на ребенка не распространяется. Разбалуешь его сейчас, потом локти кусать будем. Еще насчет девочек поговорить надо.

— Я поговорю.

— Почему ты? У него отец есть!

— Ты его собрался учить общению с девочками? Влад, чему хорошему ты научить можешь?

— Надя, ну сколько можно?! Послушай меня. Я готов измениться, я готов только ради тебя. Давай попробуем вместе, мы втроем с сыном. Ему семья нужна…

— Ему была нужна семья с самого рождения. Влад, мы ее уже не дали, а теперь поздно.

— Я противен тебе?

— Нет. Безразличен. Просто безразличен.

— Надя, почему с тобой нельзя договориться?

— Ты слишком много и часто договаривался с собственной совестью. Наверно, поэтому.

— Сын языкастый весь в тебя.

— У тебя были варианты от кого иметь детей, но ребенка ты сделал мне. Пошла я, Влад. Найди приличную женщину и остановись уже. Не девочку-вертихвостку, а постарше, чтоб понимала тебя.

— Эх, Надя.

Каждый пошел в свое отделение.

***

— Наташа, как дела в школе? Ты говорила, что хочешь перевестись в другой класс. Что решила? Давай займусь, пока не поздно.

— Смысл?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю, папа. Все люди везде одинаковые, и придурков в новом классе будет еще больше.

— Твой вариант?

— Остаюсь и пытаюсь плыть против течения. Это же как в задаче по математике. Ответ зависит от условия, а если мы меняем исходные данные, то и результат иной.

— Какие данные у тебя изменились?

— Социальный статус. Раньше я была дочерью ведущего архитектора и моя классная обращалась к маме только «красавица моя», а кто я теперь?

— Дочь инвалида да еще и без матери.

— Да, папа, только не обижайся. Для меня ты все равно отец. Но они уже смотрят по-другому, и им плевать, что сегодняшний инвалид и вчерашний ведущий архитектор — одно и то же лицо, что человек остался человеком. Теперь я намного ниже своих соплеменников по социальной лестнице, и классная их поддерживает, раздувая проблему.

— Я схожу в школу.

— Нет. Я не хочу, я сама. Я просто вчера струсила малость, потому что подружки отвернулись, потому что я им теперь не ровня. А все иначе, это они мне не ровня.

— Ух ты, и кто такой умный тебя так просветил?

— Хороший вопрос! У нас в классе новенький!

Ее глаза зажглись внутренним огнем, она расцвела и преобразилась.

— Вот как? Понравился? Кто, откуда?

— Сын профессора Агеева. Папуль, Машка его так и представила. Нет, ну, ты прикинь. «Познакомьтесь, — говорит, — это Илья Агеев. Сын профессора». А Илья ей в ответ: «Моя мама хирург, кстати, очень хороший хирург! Хоть и не профессор». Машка покраснела и в ответ: «Ты садись с Юленькой, она у нас отличница». А он прошел и сел со мной. Только спросил, занято или нет.

— Да, интересный парень. И внешне удался, — Владимир наблюдал за счастливым выражением лица дочери.

— Ты тоже находишь, что интересный?

— Да, конечно.

— Во-от! А меня никто не дразнил и не цеплял, девчонки только злились и шушукались, а он со мной на всех предметах сидел. Только потом спросил, как у меня дела с математикой. Просил помочь, если не справится.

— Ты, помочь с математикой?!

— Да, папуль. Ну, он же не знает, что я без тебя никуда.

— И что делать будешь?

— Ты ему поможешь? Мы могли бы приходить после школы. Папочка, пожалуйста, ну что тебе стоит!

— Я подумаю, хорошо?

— Думай! Я тебя очень прошу. Он нравится мне.

— Рано нравится! Но с другой стороны, я обязан его матери…

— Да, может, и встретишься с ней. Пап, если бы у тебя было две руки, ты бы давно уже с ней встречался, ведь так?

— Не знаю. Если бы она захотела со мной встречаться, то, наверное, встречались бы. Бы мешает.

— Глупость твоя мешает и твоя низкая самооценка.

— Что ты там об отце говоришь?!

— Правду, папочка, правду! У тебя уже две папки ее портретов, я же вижу. Я сначала не хотела тебя никому отдавать, а теперь не знаю…

— Глупая ты еще, Наташка.

— Нет, я не глупая, может, наивная. Так ты поможешь с математикой Илье?

— Если есть необходимость…

========== Часть 15 ==========

— Надежда, неужели Вам не стыдно, вы зло и упорно не готовитесь к моим занятиям.

— Простите…

— А что-то еще кроме «простите» Я услышу?

— Если вы мне дадите час, я выучу и сдам.

— Хорошо, Вы останетесь в моем кабинете и будете учить. А я пока пройду в отделение, у меня там работа есть.

Она осталась в кабинете одна, с раскрытой книгой. Было жутко любопытно, потому стала разглядывать все, что находилось здесь. На его столе была брошена ручка — паркер. «А он любит роскошь», — подумалось ей. На полке стояла его фотография с пожилой женщиной, видимо, с матерью. На стене в рамках висели сертификаты о прохождении тех или иных специализаций и повышений квалификации.

Вообще молодой профессор Агеев был притчей во языцех. Все девочки, буквально все как одна старались ему понравиться. Он был молод для профессорского звания, достаточно хорош внешне, безумно обаятелен и умен. Все, кроме Нади. Она скептически относилась к романам, особенно с преподавателями, и в мединститут пошла учиться, а не отношения заводить. Сначала карьера.

К тому же она была обладателем скверного характера и достаточно никакой внешности. В этом она была уверена. Ей не доставало женской хитрости и кокетства. Она шла напролом. Говорила, что думает, да и думала именно то, что говорила, и ничего больше.

Единственная подруга осталась в областном центре, откуда сама Надя была родом. В общаге друзья не появились. Были приятели, сокурсники, но не друзья.

Проблема состояла в том, что в слово друг она вкладывала процесс обнажения души. Но не было никого, перед кем она могла бы открыться. Нет, букой и отшельником она тоже не была, просто душа оставалась закрытой.

Соседка по комнате в общежитии закрутила роман, и ее друг торчал у них денно и нощно. Надя не могла заниматься в их присутствии, а уйти было некуда. Не спать ночами у нее совсем не получалось, а тут пропедевтика внутренних болезней, спецпредмет, а уже два дня как книжку в руках не держала. Стыдно было, но плавать и сдавать от фонаря не могла.

Агеев вернулся больше чем через час. Задавал вопросы, она отвечала.

— Надежда Михайловна, мне за дополнительные часы, проведенные в вашем обществе, деньги не платят, так что Вы бы время у меня не воровали больше, не с мальчиками гулять надо, а учить.

— Я не гуляю с мальчиками. Простите, пожалуйста.

— А с кем гуляешь? С девочками? — он резко перешел на ты.

— Так получилось, не выучила.

Он долго говорил об ответственности, о моральном облике будущего врача, о том, сколько сил нужно вкладывать в учебу. Говорил долго, упиваясь собственной речью и своей значимостью.

Но на следующий день она снова не выучила…

— Надежда, останьтесь.

Она осталась, все вышли из кабинета.

— Это вызов мне? Вы прекрасно можете заниматься, где живете?

— В общежитии.

— Проблемы с соседкой?

— Можно и так сказать.

— Понятно, придется вмешаться.

— К чему все это? Она не нарушает режим, все законно до одиннадцати. Не надо вмешиваться, я звонила родителям, они обещали снять комнату.

— Хорошо. Я в отделение, а ты можешь заниматься здесь.

Вот так все началось. Она радовалась, ей очень удобно было учить в его кабинете, и никто не мешал. Он работал тихо, ее не трогал. Только на следующий день предложил чай с пирожными, а еще через день повел в кафе — просто пообедать.

А Надежда не понимала, что происходит, ловила его взгляды на лекциях и на занятиях, а потом ревновала, когда он улыбался не ей.

Он часто улыбался не ей, вернее ей почти совсем не улыбался. А ее задевало, очень, до безумия задевало.

Она никак не понимала его линию поведения. Он позволял ей приходить к нему после занятий, позволял спокойно учить, потом долго беседовал с ней, провожал до общежития. Вернее не совсем до общежития, а так, чтобы никто не заметил, что он ее провожает. Но она этого не понимала.

Надя начала говорить как он и мыслить как он, он стал воздухом, которым она дышала, последней инстанцией, истиной, и другой быть не могло.

Ее жизнь замкнулась на Владе и ее миром стал он.

На приручение Нади у него ушло меньше месяца. Сначала это был лишь спортивный интерес — влюбить в себя строптивую девчонку, но потом Влад понял, насколько сам заинтересован ею. Она не была пустоголовой красоткой как обычно. Она интриговала его своей сущностью. Вот так он и попал в собственные, им самим расставленные сети для простушки Нади, как ему казалось вначале.

Он прекратил начинавшиеся отношения с аспиранткой кафедры нервных болезней, на которой, собственно говоря, и работал, а пропедевтика была так, подработкой.

Дома его ждала Вероника. Жена. Влад уже давно не любил ее, но уважал. Когда-то они вместе поступили в аспирантуру. Он защитился, а она нет. Потому что вышла за него замуж. Потому что у нее случились две внематочные беременности с разницей в год. Она помогала ему в работе, была хорошей хозяйкой, а он чувствовал себя виноватым в ее проблемах, да каких ее, их общих проблемах. Она никогда не изменяла ему, изменял он. Оправдывал себя тем, что его первая любовь Алла его сделала таким.

Расставаться с Вероникой он не собирался. Знала она о его увлечениях или нет, сказать трудно. Может, и знала, но мирилась. Потому, что он все равно всегда возвращался к ней. И не день, и не год их связывали, а целых пятнадцать лет. Она пережила с ним все: и защиту кандидатской, и защиту докторской. Она была единомышленником, правой рукой, тылом, и он ценил ее.

Но! Но в его жизни появилась Надя.

Ее родители действительно сняли ей комнату в двухкомнатной квартире, вместе с хозяйкой. Только бабулька — хозяйка квартиры — очень быстро попала под чары молодого профессора тридцати семи лет от роду. Она уходила к соседке, когда они возвращались с института вдвоем.

Как-то вернувшись с работы, Влад застал у себя дома мужчину, мирно беседующего с Вероникой. По возрасту он был почти их ровесник, может, чуть старше. Вероника, бледная и грустная, пыталась успокоить собеседника. На Влада он бросился с кулаками. Мужчина оказался отцом Нади.

— Ей восемнадцать лет, — кричал мужчина. — Как ты, паразит, мог? У тебя семья, что ты творишь? Я добьюсь справедливости, ноги твоей, бабник в институте не будет. Я твою карьеру под откос пущу.

— Да что случилось?

— А ты, падла, не знаешь?! Беременная она!

Это был гром среди ясного неба. Он попросил будущего тестя успокоиться. Сказал, что все устроит. Но все решила Вероника. Она прекрасно понимала преимущества беременной восемнадцатилетней девушки перед ней, бесплодной женщиной, и она ушла. Тихо-мирно ушла из жизни Влада. Она даже была на их свадьбе.

Свадьбу сделали на широкую ногу, отец Нади постарался. И академ после рождения внука взять ей не дали. Забрали ребенка к себе, прямо в двухмесячном возрасте.

Каждые выходные Надя с Владом приезжали к ним. Они любили сына, просто обожали, и Влад с ума сходил по единственному ребенку. Баловали его, но забрать не могли, просто было не с кем его оставлять, а родную бабушку ни одна няня не заменит.

И так каждый раз после возвращения от родителей Надя плакала и просила взять няню, но дорого, даже с его зарплатой они бы не потянули. Тем более копили на большую квартиру. Сын приедет, ему своя комната нужна будет. Когда Надежда окончила ординатуру по хирургии, вопрос с переездом ребенка отпал совсем. Ему в школу идти, кто уроки с ним делать будет, а провожать и встречать?

А они любили, скучали и ездили каждые выходные, звонили каждый день, говорили по очереди с ним по телефону. Покупали самые дорогие игрушки, заваливали его книжками и гаджетами. Вывозили на море в отпуск. Что только они не делали, чтобы восполнить ребенку отсутствие родителей пять дней в неделю.

Надя в замужестве казалась самой счастливой, и все трудности ей были нипочем. Она безумно любила мужа и старалась во всем ему соответствовать. Быть лучшей в своем деле. Ей некогда было слушать болтовню младшего персонала, не обращала внимания на досужие пересуды, жила работой и любовью.

Единственной любовью, как она думала тогда.

========== Часть 16 ==========

— Владимир, разрешите?

— Владислав, простите, не знаю вашего отчества. Проходите, конечно. Я один.

— А у меня сегодня ни занятий, ни лекций, а в клинику я успею. И для Вас я просто Влад, лучше бы и на ты.

— Ну, тогда называй меня как хочешь. Володя, Вова. Чай пить будешь?

— Можно.

Они сели за стол в кухне. Влад обратил внимание, что в квартире очень чисто. Володя налил чай, поставил зефир.

— Влад, честно, ты не доволен дружбой твоего сына с моей дочерью?

— Нет, как раз таки доволен. Она мне нравится, и нравится Наде. Я был в школе. Нет, не подумай, просто узнать, что и как, что подтянуть надо, где нажать. Илюшка учился в областном центре. Глупость мы, конечно, сделали, отдав его Надеждиным родителям. Надо было самим его поднимать, а то мы и дома-то не были. Десять лет прожили вместе, но практически не виделись. Всю неделю на работе с утра до вечера, а в выходные — к сыну. Но дело прошлое. Теперь его подтянуть надо. Уровень другой здесь. Надо думать о высшем образовании.

— Да нет, он соображает. Я ж каждый день с ними занимаюсь. У моей Натальи тоже математика хромает. Илья лучше тянет. Способный парень.

— Я хочу поговорить о ваших занятиях.

— Мне не трудно, можно сказать, в удовольствие.

— Жена на работе?

— Чья?

— Твоя.

— Мать Наташи ушла. Мы развелись уже давно.

— Я хочу оплатить занятия с Ильей.

— С чего? Занимаюсь я с двумя сразу, так интересней и продуктивней. Сказал же, мне в радость.

— Любой труд должен быть оплачен.

— А Любовь, дружба? Тоже должны быть оплачены?

— Вот как ты повернул! Прав! Но только поставь себя на мое место. Ты бы не пришел с таким предложением?

— Пришел бы, потому мы еще мы сидим и разговариваем. И я не вспылил.

— Ладно, понял. Ты с детьми только математику решаешь?

— Когда как, и литературу, они ж не читают теперь, вот приходится находить методы воздействия. Ваш в биологии силен, его Наташка слушает раскрыв рот. Я слежу за ними, они одни по улице не шатаются и ни с какими компаниями не связаны.

— Я за это тоже волновался. Но что следишь — плюс. Я заскачу еще?

— Конечно, Влад.

Влад вышел на улицу, сел в машину и думал. Он понимал, почему Владимир поселился в Надином сердце. Больно, очень больно, но… он хоть человек. Он не обидит ее.

Почему-то это было очень важно. Чтобы никто не причинил зла его Наде.

Теперь оставалось только казнить себя за все содеянное, и все. Но чем больше проходило времени, тем горче была тяжесть разлуки. Наверно, когда они были вместе, он не понимал, насколько любил ее.

На днях заезжал к Веронике. Она давно вышла замуж, они усыновили мальчика. Но она оставалась другом, и ей можно было «поплакать в жилетку». «Поплакал». Легче не стало, Надя не вернулась к нему и не вернется… И Владимир тут ни при чем, виноват только он сам…

***

У него всегда были женщины на стороне. Он даже изменой это не считал, так, развлечением, интригой, но никак не изменой. Просто иногда расслаблялся, приятно проводил время в обществе женщин, девушек, студенток. Он никогда не прилагал усилий, чтобы осуществить очередное приключение, ему все подносили на блюдечке с голубой каемочкой. Он просто пользовался. Да, ему нравились смазливые мордашки, и что? Разве это преступление? Вон, в музеях смотрят на картины с обнаженными телами, восторгаются совершенством линий, красками, оттенками, но никто это изменой партнеру не считает. Он тоже не считал, что совершает грех.

Он был женат, воспитывал сына, любил жену. Вот ей бы он, пожалуй, даже флирта не простил. Но она никогда никем не интересовалась. Ее мир стоял на трех китах: работа, дом и сын. Мужчина ее интересовал только один, и это был он — Влад.

Кстати, очень приятно иметь вот такой надежный тыл, женщину, которой и в голову не приходит, что параллельно с ней есть кто-то еще.

А он следил, чтобы так все и оставалось. Никому ничего кроме легких развлечений не обещал. И все были всем довольны.

То, что случилось в тот день, было катастрофой.

Ему предложили отдых в бане с двумя студентками шестого курса. Баня частная, за городом, и бывал он там не один и не два раза, да с кем он там только не бывал…

В субботу утром отвез жену к ее родителям, до обеда пообщался с сыном, а потом, оставив Надю у тещи с тестем, сослался на срочную работу и вернулся в город.

Сутки он отдыхал, а вечером воскресенья съездил за женой, еще раз повидал сына.

Утром во вторник на его телефон прислали ролик. Там было все.

Влад немного забеспокоился, но счел это простой шуткой. Проблемы начались с появлением в его кабинете ректора и декана лечфака, с которого и были студентки. У обоих было то же самое видео.

Начался скандал. Ректор орал и стучал кулаком по столу. И все именно в тот момент, когда Влад уже практически получил должность заведующего кафедрой нервных болезней.

Декан обещал лишить его права преподавания. Скандал случился нешуточный.

Влад оправдывался как мог.

Но тут в кабинет вошла Надежда. Ее лицо было гораздо белее ее белоснежного халата. Она очень быстро оценила обстановку, несмотря на крайнюю степень расстройства. А ректор сразу обратился к ней

— Надежда Михайловна, вы знаете, где был ваш муж в воскресенье?

— Да, со мной у моих родителей, мы сына навещали.

— То есть он два дня был с вами? — у ректора глаза полезли на лоб.

— Да, он был со мной и никуда не отлучался, можете спросить у сына или позвонить моим родителям. А я совершенно возмущена тем безобразным монтажом, который пришел на мой телефон. И я хотела бы призвать к ответу этих девушек. Они не имеют никакого права так клеветать на добропорядочного человека и бессовестно рушить семью.

Ректор с деканом остались ни с чем и, пообещав наказать виновных, покинули кабинет.

Таким образом профессор Агеев получил место заведующего кафедрой.

Только Надю он потерял.

Она не позволяла больше даже прикоснуться к себе, они спали в разных комнатах.

А спустя полгода она подала на развод. О былом скандале никто не думал и даже не вспомнил.

На суде была стандартная формулировка: не сошлись характерами.

Десять лет сходились, а потом раз — и не сошлись.

Никакие уговоры, обещания и клятвы не действовали на нее. Она разлюбила.

Он же не мог пережить этот разрыв. Только потеряв ее, понял, насколько она и только она нужна ему. Он долго не заводил никаких отношений, даже смазливые мордашки больше не привлекали.

— Ты всегда хочешь иметь то, что тебе не принадлежит, — сказала она ему.

Но он был не согласен, продолжал мечтать, что настанет день, когда она осознает, снова поверит ему и вернется…

Только напрасно.

========== Часть 17 ==========

— Мама, ты меня не теряй, хорошо?! — звонок на мобильный застал ее уже в самом конце рабочего дня.

— Илюша, ты где?

— Я у Наташи, тут небольшие неприятности, но ты главное не волнуйся. Просто я не могу оставить ее одну при сложившихся обстоятельствах.

— Что с Володей? — Надя собирала сумку, снимала халат и переодевалась одновременно. Сердце колотилось так, что готово было разорвать грудную клетку. Конечно, она сразу поедет туда, к нему, и ей уже все равно, что он про нее подумает, там что-то случилось…

— Мама, он говорит, что ничего страшного, просто прилег.

— Илюша, что у него болит?

— Живот, его дядя Семен толкнул и стукнул.

Дальше она уже не слушала, выскочила из больницы даже не сказав «до свидания» сотрудникам, побежала к дороге, поймала проезжавшую машину и назвала адрес.

Пока ехала, что только ни передумала, издергалась совсем. К лестнице подошла на ватных ногах — сил подняться на этаж уже не было.

Позвонила в дверь. Открыл Володя.

— Надя, что с тобой? На тебе лица нет.

— Ты живой?!

Она повисла у него на шее, плакала, целовала его лицо и никак не могла успокоиться. А он обнимал ее одной рукой и как будто боялся спугнуть.

— Надюш, у меня все в порядке, милая, правда. Ну, не плачь, пожалуйста. Что мне сделать, чтобы ты успокоилась?

— Курить есть?

— Конечно.

— Что ты улыбаешься? Володя, я чуть не сдохла по дороге. Кто тебя стукнул? Я сейчас тебя осмотрю.

— Так ко мне врач пришел? А я так надеялся, что любимая женщина.

— Повтори-повтори, пожалуйста, какая женщина?

— Надюш, давай пройдем в мою комнату. Илья у Наташи. Я запретил им выходить, сейчас Семен уснет, тогда Илюшку домой отправлю.

— Кто такой Семен?

— Семен — мой друг, он мне помог очень, но сегодня напился, не знаю, что на него нашло. Он бросил и столько времени держался. Я хотел забрать у него бутылку, вот меня и толкнул.

— Вова, я сейчас разберусь со всеми. Где дети?

— Да к двери прилипли, нас с тобой слушают. Сомневаешься?

— Нет. Выходите, тихо тут.

Илья и Наташа вышли из комнаты, они переглядывались и хихикали.

— Мама, прости, я не думал, что ты так разволнуешься.

— Наташенька, почему глаза на мокром месте?

— Да испугалась она, мамуль, просто испугалась.

— Пойдем Семена смотреть.

Он валялся на полу в гостиной в луже мочи и спал обнявшись с бутылкой. Блаженная улыбка украшала его безмятежное лицо.

— Вот он, наш возмутитель спокойствия. Сейчас мы с Илюхой его на диван закинем.

— Нет, пусть пока так спит, — решила Надя. — Сейчас я напишу, что купить, и вы, ребята, сгоняете в аптеку, а мы с Вовой пока ужин сообразим. Потом решим все с Семеном, и не оставим вас одних, так что, Илюша, мы сегодня тут ночуем.

Она возилась на кухне, а он стоял и смотрел, как все спорится в ее руках.

Заготовки уже стояли на столе, когда вернулись дети. В пакете были флаконы, системы и памперс для взрослых. Дальше Надя быстро раздела Семена и надела на него памперс, Володю она отодвинула в сторону, в помощники взяв сына.

Все кушали, а Семен лежал под системой, потом его оставили спящим на боку, укрыв одеялом. Его одежда стиралась в машине.

— Вы папины рисунки видели? — спросила Наташа.

— Нет, когда бы я успела? Покажешь?

Надежда разглядывала рисунки, руки дрожали, она смахивала слезы, чтобы они, не дай Бог, не упали на бумагу.

— Почему ты не позвонил, Вова?

— Я не думал, что такой могу быть интересен тебе…

— Почему же ты не позвонил?! Я же ждать почти перестала…

— А ты ждала?

Она закрыла глаза и пара капель упала на лист

— Если бы только знал, как я ждала…

— Наташа, пойдем к тебе, — произнес Илья и уволок девочку за руку.

Ребята расположились возле компа. У Наташи совсем пропало настроение.

— Илюш, что теперь будет?

— Мы с тобой будем братом и сестрой, а потом они нам еще кого-нибудь родят.

— Шутишь?

— Нет, мечтаю. Мечтаю, чтобы мама была счастлива. Твой отец мне очень нравится. Может, с ним она не будет одинокой.

— А я боюсь.

— Чего ты боишься, Наташа?

— Не знаю! Веришь, нет?! Сама не знаю и боюсь. Тревожно мне как-то. Боюсь, что твоя мама и я… Странно все это. Моя мама так никогда на него не смотрела, хотя я по ней скучаю.

— Ты ее видела после развода?

— Нет, она и не звонила мне ни разу…

— Давай спать ложиться, пусть они вдвоем.

— Сводник ты, Илюшка, — Наташа толкнула его.

— Сводник — не бабник, сестренка.

Утром Семен проснулся и ничего не понял. Он был в памперсе.

Встал, поискал свою одежду. Не нашел. Голова болела, аж раскалывалась.

Решил у Вовы выяснить, что же такое с ним случилось. Дверь в кабинет оказалась прикрытой. Удивился, но дверь толкнул и вошел в комнату.

Вова в кровати был не один…

— Да ежкин кот, — выругался Семен, — то ли сплю, то ли запил. Снится мне, что ль?!

— Нахал ты, Семен, — сквозь смех произнес Володя, глядя на взрослого дядю в памперсе с вытаращенными глазами. — Стучать в закрытые двери тебя не учили?

— Вова, она женщина?!

— Женщина я, женщина. Может, выйдите, я хоть встану.

— Выйду… Вова, я не сплю? И что это на меня нацепили?

За завтраком Семен сидел тихий и грустный. Переживал. А Надя накормила детей и отправила в школу.

— Ты вернешься? — в глазах Володи читалась мольба.

— Я остаюсь с тобой, Володя.

Он притянул ее к себе и поцеловал.