Если о нас узнают

Глава 4 Зак

Видимо, я единственный на этом самолете, кто пытается работать. Думаю, остальные участники Saturday, за исключением слишком самодовольного Джона, все-таки признали, что у них сильное похмелье и работать продуктивно они не могут. Вчетвером мы расположились на белых кожаных креслах, разбросанных по всему салону частного самолета. Невиданная роскошь. Каждая мелочь – начиная от огромных экранов, которые есть у каждого из нас, до полностью заполненного мини-бара в хвосте – кричит о богатстве. Только что мы поужинали rigatoni all’arrabbiata. По сути, это просто паста с томатным соусом, дорогой колбасой, чиабаттой, трюфелями и чесночным маслом. На десерт должны были подать foglie di fico[9], но мы отказались. Наверное, каждый хочет сохранить свой идеальный пресс.

Джон и Энджел дремлют, а Рубен вроде бы слушает музыку в наушниках. На самом деле я практически уверен, что он тоже работает – парень часто слушает подкасты по развитию карьеры, которые ему советует мать. Так что либо их, либо заслушанный до дыр старый мюзикл. Эрин сидит на трехместном диванчике и что-то читает на своем планшете. Руководство группы, а также телохранители спят в хвостовой части самолета. Мы единственные пассажиры.

На коленях лежит раскрытый блокнот, и я пытаюсь написать песню, хотя меня мутит, а по голове как будто катком проехали.

Подношу ручку к бумаге и пишу:

Ты словно похмелье.

Да уж, это не очень жизнерадостно. К тому же у меня могут быть неприятности из-за упоминания алкоголя, учитывая нашу целевую аудиторию.

Galactic Records хотят получить поп-хит. Песня должна быть приятной, ненавязчивой и немногословной. Хорошая лирика без особой конкретики, чтобы как можно больше слушателей смогли перенести текст на историю своей жизни. Люди всегда так пренебрежительно относятся к поп-музыке, но каково это, написать хит? Легче сказать, чем сделать.

Я в ступоре, потому что, как бы мне ни хотелось стать известным автором, я не очень-то люблю попсу. Никогда не любил, несмотря на то, что сейчас играю во всемирно известной поп-группе, и сомневаюсь, что когда-нибудь проникнусь этим жанром. В то время как Рубен рос на мюзиклах, я слушал альтернативный рок. Мне нравятся эмоциональные, лирические и, если честно, немного странные песни. Одинокие дети, как и я когда-то, любят такую музыку не просто так. И однажды я хочу стать чем-то подобным. Подать кому-то тот спасательный круг, который музыка в свое время протянула мне.

Кто-то толкает меня в плечо. Это Рубен, который сидит через проход от меня. Наушники парня теперь висят на шее.

– Творческий кризис? – спрашивает он.

Самолет начинает трясти, когда мы попадаем в зону турбулентности. У Рубена приятный голос, даже когда он не поет. Глубокий, с искоркой веселья, из-за которой вам кажется, что парень над вами подшучивает.

– Ага. Есть какой-то совет?

Он протягивает руку.

– Дай-ка сюда.

Я чувствую, как щеки заливаются краской, но не обращаю на это внимания и протягиваю ему свой блокнот, в котором написана лишь одна строчка. Та, что про похмелье.

Рубен смеется.

– Интересно, что послужило вдохновением?

– Мой разум работает совершенно загадочным образом.

– Понятно.

Я кладу блокнот и пишу: «Загадочным образом».

– Скажи мне, что ты только что не записал эту фразу.

– Нет, мне в голову пришло кое-что другое.

Приподнятая бровь Рубена говорит мне, что его так просто не обманешь. Не то чтобы я пытался. Он развернулся в мягком кресле, чтобы лучше меня видеть.

– Ладно, хорошо, – говорю я. – Звучит неплохо, тебе так не кажется?

– Слушай, ты прекрасный писатель, но нет. Тебе так кажется лишь потому, что у тебя жуткое похмелье во время международного перелета. Знаешь, ты ведь можешь просто отдохнуть.

Если уж сам Рубен говорит мне расслабиться, то действительно стоит прислушаться. Этот парень никогда не стоит на месте, постоянно совершенствуется, хотя он и без того один из самых идеальных певцов в индустрии. Он даже перестроился с театрального воспитания на эстрадное благодаря силе воли, и вышло это у него гораздо легче, чем у меня. В этом вся суть Рубена: он, наверное, единственный человек, в способности добиваться поставленных целей которого я ничуть не сомневаюсь. До сих пор помню тот вечер, когда мы были в музыкальном лагере и сидели на берегу озера, и Рубен сказал мне, что мечтает стать суперзвездой. Уже тогда я всем своим нутром чувствовал, что это свершится.

– Отлично. – Я захлопываю блокнот. – Что ты слушаешь?

Он отводит взгляд.

– Серьезно?

– Разве существуют какие-то ограничения по прослушиванию альбома? Ты сам хоть раз его послушал, Закари?

В моем телефоне есть запись мюзикла «В этом доме», но я ее еще не слышал, несмотря на постоянные вежливые уговоры Рубена. Тот факт, что я постоянно откладываю это дело, уже стал поводом для наших шуток, но сейчас мне действительно нечем заняться. Я должен собрать всю свою волю в кулак, потому что это сделает его день. Или ночь. Понятия не имею, сколько сейчас времени.

– Я послушаю его сейчас, – отвечаю я. – Но только если ты перестанешь меня уговаривать.

– Делай что хочешь, Зак.

Я надеваю наушники и нахожу альбом. Он длится два часа и пять минут. Во что, черт возьми, я ввязался? Но пути назад уже нет, потому что Рубен просил меня послушать уже несколько раз, и я не хочу его разочаровывать. Это все равно что игнорировать щенка, который умоляет, чтобы его приласкали. У меня попросту не хватит на это сил. Да и не похоже, чтобы Рубен требовал от меня слишком многого.

Я нажимаю на воспроизведение, откидываю голову и закрываю глаза.

Я жутко измотан, но полет подошел к концу.

Впереди виднеются матовые стеклянные двери выхода. Я знаю, что сейчас произойдет, и пытаюсь собраться с силами, хотя по опыту знаю, что подготовиться к этому невозможно.

Двери открываются, и нас встречает оглушительный крик.

Снаружи толпится огромное количество новостных съемочных групп, папарацци и в основном девочек-подростков. Сейчас это стало происходить чаще, чем раньше. Здесь есть и сотрудники полиции, которые выстроились в линию рядом с охраной аэропорта, пытаясь оградить нас. Мне хочется оглядеться и посмотреть, не изменилось ли что-то вокруг – например, новые такси или что-то такое, – но толпа отвлекает мое внимание.

Люди устремляются вперед, и наши охранники смыкают ряды, обступив нас плотным кольцом. Кто-то протягивает мне руку. Я обхватываю его за запястье, и он утягивает меня в толпу. На нескольких девушках надеты футболки с моим улыбающимся лицом. Для меня это всегда будет более чем странно, в особенности из-за того, что на использованной ими фотографии я выгляжу неловко. Судя по всему, Chorus Management не ожидал такого столпотворения, иначе мы вышли бы другим путем.

Хотя нет. Они определенно знали. Им это нужно: трансляции в новостях, фанатские публикации в соцсетях. Им нужна шумиха.

– Подпиши это, Зак!

– Я люблю тебя, Джон!

– О господи, я дотронулась до Рубена!

На секунду я поднимаю взгляд и замечаю в дюйме от моего лица телефон в режиме фронтальной камеры. Я улыбаюсь и сильно стараюсь выглядеть искренним, хотя ненавижу это всеми фибрами души. Я пытаюсь это понять. Может, Chorus и использует всех этих людей, но они ни в чем не виноваты, скорее всего, провели несколько часов в палатке, чтобы нас увидеть. Самое меньшее, что я могу сделать, это улыбнуться для фотографии. Они делают несколько снимков, и перед лицом появляются еще два телефона в чехлах с изображением Saturday. Им я тоже улыбаюсь.

Не люблю так думать, но мне бы очень хотелось, чтобы все эти люди просто пришли на шоу и увидели нас там.

Здоровяк Киган ростом шесть с половиной футов идет во главе, проталкиваясь сквозь фанатов, и сопровождает нас к выходу так быстро, как только можно. Кто-то протягивает руку и касается моего плеча, после чего проводит ладонью по обнаженной шее. По позвоночнику пробегает холодок, когда поклонники вскрикивают от радости, а телохранитель делает шаг вперед, защищая мою спину. Папарацци роятся вокруг, и я слышу знакомое щелканье камер, сопровождаемое ослепительными вспышками, их крики с просьбами посмотреть в нужную сторону.

– Просто улыбнитесь!

– Посмотри сюда, Зак!

Я крепче сжимаю запястье, за которое держусь.

Этого стоило ожидать.

Скоро все закончится. Так всегда происходит.

Мы выходим на улицу, где нас ждет микроавтобус, окруженный охранниками. Толпа настолько плотная, что трудно сделать шаг. За эту двухминутную прогулку я, наверное, сделал не менее тридцати фотографий, а от оглушительных криков звенит в ушах.

– Зак, сюда!

– Я сейчас запла́чу!

– Я люблю его.

Поднимаю взгляд и сквозь толпу вижу Рубена. Он выглядит невозмутимым, идеальное лицо практически без эмоций. Парень замечает, что я смотрю, и произносит:

– Ты в порядке? – На его лице озабоченность.

Я показываю ему поднятый вверх большой палец и наконец-то улыбаюсь. Обычно Рубен задает подобный вопрос, только когда с меня спадает привычная маска. Я благодарен ему за это: кто знает, какие поползут истории, если кому-то удастся запечатлеть на фотографии, что я далеко не в восторге от того, как со мной обращаются.

Заку Найту непозволительно проявлять простые человеческие эмоции, когда он находится под пристальным вниманием публики. Это касается всех участников Saturday.

Я забираюсь в микроавтобус, следуя за Джоном. К счастью, никто из фанатов не пытается забраться в машину. Это настолько же страшно, как и звучит, а уж я-то знаю. Однажды девушка запрыгнула мне на колени, пытаясь добраться до Джона, и Полин пришлось ее оттаскивать. Это второй наш охранник наряду с Киганом: у нее длинные светлые волосы, которые девушка всегда заплетает в косу. Благодаря этому ее легко различить в толпе, что очень полезно, учитывая, что она намного ниже ростом любого из нас. А также она, вероятнее всего, самая сильная из нас, благодаря крепкому телосложению бывшей метательницы ядра.

Я поднимаю руку и машу толпе, благодаря фанатов за то, что они предоставили мне хотя бы это пространство, а затем дверь захлопывается, заглушая унылый рев. Эрин непринужденно садится на пассажирское сиденье, как будто снаружи ничего не происходит.

Я смотрю в противоположное окно, прежде чем начать упражнения на глубокое дыхание, которым меня научил детский психолог.

– Парни, вы в порядке? – раздается голос Энджела с заднего сиденья.

Я вздрагиваю, вспомнив о том, как липкая ладонь коснулась моей шеи. Кто это был? И кто так поступает?

Достаю мобильник и пишу маме сообщение.

Нажимаю «отправить», затем откидываюсь на сиденье и упираюсь головой в стекло, поблескивающее от дождя. Не могу выбросить толпу из головы, и в ушах все еще стоит пронзительный высокочастотный гул. Хотелось бы быстрее все забыть, ведь я в чертовом Лондоне. Может быть, шарм аэропортов и потерялся, но посещение новой страны кажется все таким же невероятным. Я хочу увидеть мост и башню, услышать, как кто-то говорит «cheerio!»[10] или что-то другое, подтверждая тот факт, что я нахожусь за тысячи миль от дома.

Если бы я сказал себе, злобному четырнадцатилетнему подростку, что через несколько лет буду давать концерт в Лондоне, то сошел бы с ума. До участия в Saturday я почти не выезжал из Портленда. Мама упорно трудилась и подарила мне прекрасное детство, но у нас не было денег на отдых за границей. Думаю, ей было тяжелее, чем мне, потому что я не знал иной жизни. Они с отцом часто ездили за границу, пока его не сократили на работе и он не был вынужден устроиться на более низкооплачиваемую работу. Папа всегда говорил, что это послужило началом конца их отношений. Как-то раз мама обмолвилась, что, скорее всего, это связано с тем, чем он на самом деле занимался всякий раз, когда говорил, что проводит время с коллегами по работе.

Голос Эрин, обсуждающей детали поездки, превращается в фоновый шум, когда я наблюдаю за проносящимся за окном городом. Удивительно, какими старыми могут казаться здания, в которых расположились Starbucks или Pret a Manger[11], что бы это ни было. Я так понимаю, подобные заведения здесь весьма популярны, потому что я уже насчитал их около дюжины.

Когда мы подъезжаем к отелю, я мельком вижу Биг-Бен и Лондонский глаз, выделяющиеся на фоне пасмурного свинцово-серого неба. На мгновение мне очень хочется приехать сюда в качестве туриста. Я хочу исследовать город, идти туда, куда взбредет в голову, не беспокоясь ни о ком другом и своей безопасности.

Мне даже не нужно спрашивать, чтобы понять: это невозможно. Нам всем раздали расписание, и оно заполнено фотосессиями, пресс-конференциями и репетициями.

Времени на то, чтобы что-то посмотреть, попросту нет.

Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на сцене, посреди почти пустой, удивительно молчаливой арены O2.

Впервые за долгое время до меня доходит, насколько все серьезно. Я очень устал, но происходящее вокруг действительно невероятно, поэтому мне хватает энергии, чтобы испытывать настоящее волнение. Мы и дома выступали на крупных стадионах, но тот факт, что такое количество людей хотят увидеть нас даже за границей, совершенно нереален. Скоро все эти пустые места – даже те, которые находятся так далеко, что их почти не видно, – будут заполнены людьми, которые заплатили за возможность нас увидеть.

И мы собираемся дать им лучшее шоу в их жизни. По крайней мере, попытаемся.

Рабочие соорудили длинную глянцевую дорожку, ведущую в зрительный зал. Каждый раз меня поражает, как быстро можно собрать целую сцену. Всего за день-два монтажники создают поистине грандиозное зрелище. За нашими спинами уже виднеется название группы. Там же находится ослепительно белое пианино на подъемном механизме, на которое мы заберемся и поднимемся вверх над толпой для исполнения медленного ремикса Last Summer и нашей кавер-версии песни Can’t Help Falling in Love. Рубен будет играть, а остальные – стоять или сидеть на пианино, покачивая ногами в воздухе. В первый раз это было страшно, но я привык. Самое главное – фанатам это нравится.

Я кручусь, рассматривая все вокруг. Мы здесь, чтобы проверить сцену перед официальной репетицией завтра перед шоу. Это значит, что уже завтра я буду стоять и петь перед двадцатью тысячами человек. Уже могу себе это представить: толпа, сотни мерцающих огней, рассекающих воздух.

Сотрудник стадиона сказал нам, что установленные экраны самые современные, то же самое касается и остальной техники. Наши голоса должны быть кристально чистыми даже для людей на самых задних рядах. Кроме того, в отличие от нашего тура по США всем присутствующим будут выданы браслеты, которые автоматически меняют цвет во время звучания каждой новой песни. Repeat – неоново-синий, чтобы соответствовать клипу, золотой для Unrequitedly Yours, а затем красный для Guilty. Я ценю внимание к деталям. При таком огромном количестве фанатов – а может, и благодаря им – энергетика толпы действительно влияет на мое выступление. Если я чувствую, что они круто проводят время и каждая маленькая деталь к этому причастна, то я будто лучше пою.

– Ладно. Мальчики, – говорит Эрин, – что думаете?

– Мне все нравится, – отвечает Энджел. – А теперь можно мы уже пойдем?

– Минутку. Я лишь хочу, чтобы до окончания шоу вы все вели себя прилично. И это подразумевает отсутствие спиртного. Да-да, я на тебя смотрю, Энджел.

Интересно, она в курсе, как много он пьет?

Энджел кладет руку на грудь.

– Я буду паинькой. Не хотелось бы быть арестованным Шерлоком Холмсом.

– Он занимается совсем не этим, – возражает Джон.

– Еще бы ты не знал, ботан.

– Прекратите! Я знаю, что ты безмерно рад тому, что здесь ты можешь легально употреблять алкоголь, но это буквально худшее, что ты можешь сделать для своего голоса. Я прошу тебя, пожалуйста, вспомни, для чего ты здесь, и старайся вести себя подобающе.

Энджел кивает, но я сомневаюсь, что он внемлет ее просьбам. Даже я не собираюсь. А кто бы смог устоять?

– Еще кое-что, – продолжает Эрин, – местные папарацци еще хуже наших. Так что, если вы не хотите, чтобы о вас трубил весь мир, я советую вам быть более сдержанными.

Все замирают, когда она переводит взгляд на Рубена.

Это прозвучало так, будто она только что попросила его не делать ничего гейского, пока мы здесь. Полная чушь, так как я знаю, что у Энджела в каждом городе есть возможность «пообщаться» с разными моделями. Я сомневаюсь, что Chorus хотел бы, чтобы все об этом знали, тем не менее парень не унимается.

– Это все? – спрашивает Энджел. – Никакой выпивки и никакой неприкрытой гомосексуальности?

– Ты бунтарь. Но да, на этом все. Спасибо, мальчики.

Энджел поворачивается и уходит, а Джон и Эрин следуют за ним, о чем-то болтая. Рубен проходит вперед, а затем садится на край сцены. Я опускаюсь рядом с ним. Этот стадион действительно огромен, и мне пока трудно в полной мере осознать, насколько он велик. Я уже должен был бы привыкнуть к подобному, но я просто… у меня не получается.

– Что ж, это было отстойно, – говорю я и ковыряю свой кожаный браслет.

– Что именно?

– То, что сказала Эрин.

Плечи Рубена опускаются.

– Ох, да.

– Мне жаль.

Парень кивает.

– Иногда у меня бывает искушение однажды совершить каминг-аут прямо на сцене, чтобы просто увидеть выражение ее лица.

От этой мысли он улыбается, но его улыбка меня пугает. Джефф ясно дал понять, что нам не разрешено говорить на сцене – да и вообще когда-либо – о том, что не было одобрено лично им и его командой в Chorus Management. Эту группу создал он, а не мы, и вся власть принадлежит ему. Пока что его советы не сделали нам хуже, но Джефф ясно дал понять, как важно для участников группы контролировать свои высказывания. Оступившись, мы потеряем карьеру.

Рубен встает, ухмыляясь. Все покинули сцену, так что в этом огромном зале остались только мы вдвоем. Даже охранников не видно.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

Он подносит руки ко рту и кричит:

– Большое спасибо, Лондон!

Голос эхом разносится по пустому стадиону.

Я встаю и подхожу к Рубену. Он все еще ухмыляется, словно что-то задумал, хотя я понятия не имею, что именно.

– Сегодня вы были невероятными зрителями, верно, народ?

Я оглядываюсь. Не вижу никого поблизости, но это совсем не значит, что за кулисами нет кого-то, кто может все услышать.

Или записать.

– Пока вы здесь, я хочу кое-что сказать. Уверен, все заметили, что у меня никогда не было девушки. Вообще-то дело в том, что…

– Тс-с-с! – шиплю я и зажимаю его рот рукой. Движение получилось инстинктивным, и теперь я стою совсем близко, моя рука на его губах. Его мягких губах.

Я смотрю на него, а он даже не вздрагивает – на самом деле его темные глаза на одном уровне с моими, как будто он полностью контролирует ситуацию. Как будто его главенство даже не ставится под вопрос, несмотря на то, что я зажимаю ему рот рукой. Как будто мои попытки сказать ему, что делать, просто его забавляют.

Я опускаю руку.

– Прости. Но разве ты не слышал, что только что сказала Эрин?

– Успокойся, Закари. На самом деле я бы так не сделал. Я не дурак.

Но я ему не верю.

Его слова звучат слишком отрепетированно.

Наш автобус останавливается перед отелем «Коринтия», и мы вслед за Эрин укрываемся от моросящего дождя в красивом золотом вестибюле. Эрин подходит к ресепшен, мы же остаемся на месте. На столе в центре зала стоят несколько стеклянных ваз с цветами. Я рассеянно касаюсь ближайшей, проводя кончиками пальцев по лепесткам.

Пытаюсь понять, что имел тогда в виду Рубен. Он явно подумывает о каминг-ауте со сцены и точно знает, что именно он скажет. В прошлом Рубен не возражал держать все в тайне от публики, ожидая подходящего момента. Раньше в его голосе сквозили нотки раздражения, словно он хотел, но не мог осуществить задуманное.

Рубен ловит мой взгляд и приподнимает бровь в немом вопросе. Мое внимание привлекают его губы. Очевидно, я слишком давно никого не целовал, потому что сейчас я думаю лишь о том, как его губы касались моей ладони. Они были такими мягкими. Я должен выяснить, каким бальзамом для губ он пользуется. Я хочу, чтобы мои губы были такими же, когда, наконец-то, снова поцелую девушку.

– Что? – спрашивает он.

– Ничего.

Мы идем за Эрин к лифту, и он поднимает нас почти до самого верха. Как только двери разъезжаются, мы попадаем в длинный золотистый коридор.

– Зак, это твой номер, – говорит Эрин, открывая дверь ключ-картой.

– Почему он первый? – спрашивает Энджел.

Думаю, все слишком устали, чтобы ответить. Даже его подкол прозвучал вполголоса.

– Спокойной ночи. – Я машу всем рукой.

Ребята машут в ответ, когда я захожу в номер, закрываю за собой дверь, а затем запираю ее. Номер потрясающий: с панорамным окном, из которого открывается вид на Лондон. Несмотря на усталость, я подхожу к окну и выглядываю на улицу. Это просто невероятно красиво. Виднеется мост, Лондонский глаз, включена подсветка. К сожалению, это все, что мне удастся увидеть в Лондоне, поэтому я должен наслаждаться тем, что есть, по максимуму.

Я касаюсь своих губ и задумываюсь, такие же ли они мягкие, как у Рубена, или нет? Но потом гоню эту мысль прочь.

Мой чемодан уже доставили в номер, поэтому я достаю сменную одежду. Хоть я и устал так, будто не спал целые сутки, мне нужно постараться не заснуть еще несколько часов, чтобы организм смог привыкнуть к новому часовому поясу, ведь на часах всего семь вечера.

Раздеваюсь и иду в ванную. Выкручиваю кран с горячей водой на максимум. Шумный поток льется вниз. Я встаю под душ и откидываю голову назад, чтобы горячие струи стекали по моему лицу. Ну и денек. Чаще всего душ помогает мне проснуться, но сейчас… Ничего.

Не похоже ли это на строки из песни… Ты горячий, как кипяток.

Нет, это чушь. Видимо, я начал бредить.

Наверное, поэтому я и зациклился на губах Рубена. Я в бреду, вот и все.

Выключаю воду и хватаю полотенце, обнаружив, что оно нагрелось на полотенцесушителе. Идеально.

Наконец-то почувствовав себя чистым, выхожу из ванной, натягиваю боксеры, прыгаю в кровать и забираюсь под одеяло, наслаждаясь прикосновением шелковистых простыней к коже. Я включаю телевизор, и первый канал, на который попадаю, показывает повтор Saturday Night Live. Прекрасно. На прикроватной тумбочке лежит мягкая золотая папка с меню обслуживания номеров. Я пролистываю ее. Странно, я голоден, но от одной мысли о еде мне становится дурно.

Я хватаю телефон и заказываю куриный суп и горячий шоколад «Черный лес», потому что я не могу не попробовать нечто подобное, если есть возможность.

Я кладу трубку и чувствую, что глаза начинают слипаться.

Нет.

Ну же, Зак, ты можешь это сделать. Подумай о горячем шоколаде.

Может быть, я могу просто закрыть глаза на несколько минут. Это не повредит. Когда принесут еду, стук в дверь разбудит меня, и у меня будет достаточно сил, чтобы пободрствовать еще немного.

Все в порядке.

Это разумный план.

Поворачиваю голову в сторону и закрываю глаза.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, на часах три часа ночи. Свет и телевизор все еще включены, жалюзи широко распахнуты, а во рту мерзкий привкус.

Возможно, я отключился так сильно, что они даже не доставили еду. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Здесь, должно быть, потрясающее отопление, потому что снаружи город выглядит дождливым и промозглым, а мне жарко. Смотрю, как капли стекают по стеклу, затем закрываю жалюзи, выключаю телевизор и свет. Я не так уж устал, но могу хотя бы попытаться заснуть. Иначе сполна заплачу за это.

Мой телефон загорается там, где я его оставил, – на прикроватной тумбочке. Опускаюсь на кровать и пролистываю уведомления.

Пришло сообщение в Snapchat от Рубена.

Я включаю фронтальную камеру и делаю селфи. Я знаю, что сижу с голым торсом, но Рубен не чувствует ко мне ничего такого. Учитывая его предыдущий опыт, последний, к кому он привяжется, будет парень-натурал.

От мысли, что парень может видеть меня в совсем ином свете, сердце начинает гулко биться в груди. Как простого парня, а не его друга. Если бы мы были незнакомы и он бы не знал, что я натурал, то что бы он обо мне думал? Я бы показался ему горячим? Почему я вообще об этом думаю?

После того, как я обработал фотографию, я подписываю ее: «Ха-ха, нет. Только что проснулся».

Отправляю.

Рубен читает сообщение и начинает печатать. Потом бегающие точки пропадают. Я заметил, что Рубен часто так делает. Как будто он не доверяет первым пришедшим в голову мыслям.

Еще одно уведомление.

Я понимаю, что улыбаюсь.

Я смеюсь. Возможно, мой обнаженный торс не произвел на него должного впечатления, но это? Это мне нравится.

Нажимаю кнопку «Отправить», а затем откидываю голову на подушку в ожидании ответа. Я открываю Instagram и мельком прокручиваю ленту, затем возвращаюсь к сообщениям Рубена. Бегающих точек пока что нет.

Снова открываю его фотографию. Он без рубашки, но я вижу только верхнюю часть его обнаженных плеч, и от этого у меня сводит живот. В голове всплывает лицо Ли из средней школы, с ямочкой. Я часто открывал его фотографию, где он напряженно смотрит в камеру, и изучал ее, гадая, где именно появится ямочка, если он улыбнется. Я уже почти забыл это чувство, но сейчас оно снова так знакомо. Даже пугающе знакомо.

Я закрываю фотографию Рубена.

Мое сердце колотится.

Ли и его ямочка ничего не значат. И Рубен тоже. По крайней мере, не в таком ключе. То, что я так внимательно рассматриваю фотографии, ничего не значит. Это нормально, когда тебе нравится смотреть на фото того, кто тебе дорог. Почему я всегда так заморачиваюсь? К тому же я устал, поэтому вполне логично, что мои эмоции не соответствуют действительности.

Приходит уведомление, которое заставляет меня вздрогнуть.

Я улыбаюсь и начинаю обдумывать ответ. Знаю, что должен спать, но это может подождать.

Разве наступит конец света, если завтра я буду немного уставшим?