Евсения

ГЛАВА 1

Самый могучий ум заповедного леса, водяной бес Тишок, как-то сказал, что для пробуждения надежно спящих способностей нужна «встряска». Так вот, меня только что вновь встряхнуло. И довольно «продуктивно». Хотя, данное слово, уж точно не из словаря дриады. Даже, если она наполовину маг воды, сильно начитанна для глуши и сама себя уже несколько дней считает «много повидавшей» в жизни. А из запаса выражений, коими щеголяют совершенно другие личности… Ходячие неприятности. Искатели реликвий и… О-ой! А вот теперь еще и подбросило:

— От гор до столицы пятьдесят с лишним миль, — встретившись с моим живописно прищуренным взглядом, тут же отдернул руки Стах. — Поэтому, вам с Любоней и Тишком лучше преодолеть их в мягкой карете… Евсения, ты меня слышишь?

— Я ни слышать тебя, ни разговаривать с тобой, точнее, с вами, Ваше кентаврийское Высочество, не желаю. И вообще…

— Понял. И мы с тобой обязательно об этом поговорим.

— Да ты меня не… — прямо перед моим носом захлопнулась дверца крытого рыдвана, за долечку до этого выпустив на свободу стрелой вылетевшего туда мужчину. Я же, утробно зарычав, откинулась на спинку сиденья.

Нет, это надо же, «Его кентаврийское Высочество»! «Неос Сивермитис»! А на вид так и не скажешь. И даже не подумаешь. И даже не предс… А кого я вообще могу представить в своей книжно-дремучей голове, кроме пафосных «буквенных» принцев? Ведь, там они, эти принцы, совсем другие: не носят кожаных безрукавок на голое, загорелое тело, не живут в рабочих «клоповниках» и не грабят чужие дома как распоследние тати. А еще, если и совершают подвиги во имя Отчизны или, на худой конец, прекрасной дамы, то делают это как и положено принцам — со вступительной речью, заключительным поклоном и четкой арумена… аргументацией совершаемого подвига. Да, тьфу на него! Да много раз тьфу!!!

— Любоня… — на фоне моего внутреннего ора — писклявым шепотом.

— Ась? — ничуть не громче.

— Я ее боюсь. Ты не знаешь, на что она способна в таком… состоянии.

— Мокошь — предохранительница, и знать не хочу.

— А я вас слышу! — опустила я запрокинутую голову и уперлась глазами в полумрак рыдвана. Туда, откуда на меня сейчас с опаской взирали две пары глаз — голубые, моей дорогой подруги, и бесовские красные «бусины». — А вы что, считаете, это… нормально? — строго вопросила я их. — Так со мной поступить? Со всеми нами так поступить? Нормально?

— Не-ет, — хлопнули мне в ответ все четыре. — Но, и ты, подружка, тоже ведешь себя ненормально.

— Еще как ненормально, — геройским барашком подпел Любоне бес. — И именно поэтому Стахос… а его можно так звать то теперь? — скосились, вдруг к потолку озадаченные «бусины».

— И именно поэтому он тебе ничего и не сказал. И правильно сделал.

— Да-а.

— Чего?!

— А того, что, ты бы тогда, наверняка, сюда, на эту сторону гор, за ним струсила идти. А сквозанула бы куда-нибудь одна на собственную погибель, как вначале и задумывала.

— Да-а.

— А чем же сейчас твоя жизнь так плоха? А, Евся? — набравшись смелости, подалась Любоня вперед. — Подумаешь, жених у нее чужеродным принцем оказался. Да любая девица на выданье грезит о таком женихе. И пригожий и умный и…

— Да-а.

— Пасть свою… Вы вообще соображаете, какая из меня невеста Его Высочества? — свелась я с подругой носами. — Это же сплошное мытарство в четырех стенах. И толпы народу каждый день и куча разных нудных обязанностей и никакой… никакой…

— Любви?

— Ага. И ее тоже. Да я теперь вообще сомневаюсь, на самом ли деле он меня любит. Потому что со своими любимыми так не поступают, — вздохнув, откинулась я обратно на сиденье и отвернула лицо к окну.

Наш первый Тинаррский день лишь еще набирал свои краски и, видная сейчас из застекленного квадрата степь, воспетая когда-то вездесущим Лазурным рыцарем, казалась вся солнечно пушистой, с ярко-красными всполохами маков. А мне, вдруг, вспомнился совершенно иной день и совсем уж другое место — просторный дощатый двор в веси Купавной. Ребятня на высоком крыльце, с открытыми ртами внимающая моему сбивчивому чтению о гордых потомках древнего эллинского рода… Знать бы тогда заранее, что очень-очень скоро судьба немилосердно провернет свое колесо в совершенно противоположную сторону, пронизывающим скрипом враз и навсегда встряхнув мою прежнюю, «сонную» жизнь.

— Евся, Стах тебя любит. Поэтому и боялся потерять, вспугнув своим признанием.

— Любоня, я дала обещание, что пойду за ним даже на край света. И если это — не край света, то… — вдруг, замолчала я. — А вы знаете, в своих фантазиях я представляла нашу со Стахом будущую жизнь совсем другой. И от этого мне сейчас обиднее всего. Я мечтала, что мы вместе с ним будем много путешествовать по разным заоблачным далям. Посмотрим мир вокруг и когда-нибудь найдем в нем уголок и для себя. А сейчас все рухнуло в одночасье.

— Ты боишься в обмен на вашу любовь утратить собственную свободу? Ну, там, четыре стены и все такое? — шлепнулась рядом со мной подруга.

— И все такое, — уныло скривилась я. — А так, из одной клетки — в другую. И только не говори мне, что об этой завидной доле мечтают все девицы на выданье. Потому что среди них уж точно нет дриад, — и уткнулась в мягкое Любонино плечо, смочив его вмиг подступившими слезами…

Наверное, я недостаточно злилась — зря Тишок пугал мою дорогую подругу. Потому что, вся моя вскипевшая стихия, вдруг, схлынула через горячий поток из глаз. А вскоре и он иссяк, наполнив опустевшую душу полным безучастием к происходящему. Я просто лежала на Любониных, подрагивающих в такт движению коленях, и молча пялилась в пространство перед собой. А потом и вовсе провалилась в сон, вынырнув из него лишь, когда рыдван, подпрыгнув в последний раз, внезапно остановился. За окном был виден сейчас лишь кусочек безоблачного неба, в котором взмахивали крыльями поджарые серые голуби. Будто, вспугнутые кем-то. Да, наверное, нами. Хотя…

— А мы, кажется… о-ой, — отпрянув от стекла, прихлопнула, вдруг, Любоня, к груди ладошку. А Тишок лишь дернул оттуда своим длинным хвостом:

— И точно, «ой»… Евся, просыпайся. Мы — на месте, — скосился он в мою сторону. — Здесь большая, очень большая площадь. И на ней — полно кентавров и людей.

— Я и сама… поняла, — потирая щеку, поднялась я с подружкиных колен, отчетливо расслышав через мгновенье, как толпа взревела, выкрикивая всего два слова: «Неос сивермитис! Неос сивермитис!» — Родина встречает своего долгожданного героя. Может, про нас в этой суете также счастливо позабудут?

Но, надеждам моим сбыться было не суждено и всего через долечку, так шустро прикрытая когда-то перед моим носом дверца рыдвана, также быстро распахнулась, впуская вовнутрь, вместе с уличными криками, Стаха… Его кентаврийское Высочество:

— Ну как вы? — плюхнулся он на противоположное от меня сиденье. — Евсения.

— Что?

— Нам нужно туда… Всем вместе.

— А я-то здесь причем? — понимая всю тщетность препирательств, уныло окрысилась я.

— Так надо, любимая, — последнее слово, сказанное почти умоляюще, заставило меня вскинуть к мужчине глаза:

— Любимая?.. — пристально посмотрела я на Стаха. — Хорошо. Что я еще должна сделать?

— Я понимаю, что просить у тебя прощения сейчас самонадеянно. Да и вообще, что-то просить. Но, пожалуйста, потерпи, — скривился он, а потом обвел взглядом моих друзей. — И вы потерпите всего чуть-чуть. Сейчас мы предстанем народу, потом я познакомлю вас со своим отцом и братом, а после будет большое праздничное застолье во дворце. Это все, что требуется от вас. Выдержите? Любоня?.. Тишок?

— Угу… Кошаком или кобелем?

— Давай котиком, — расплылась бесенку моя дорогая подруга, являя собой образчик оптимизма. — Я тебя на руки возьму. Стах, а где…

— Русан? — не менее жизнерадостно оскалился ей мужчина, запустив в растрепанные волосы пятерню. — Он здесь — ждет вас вместе с Храном у кареты… Евсения?

А вот у меня задора в голосе, что-то не получилось, зато я его щедро возместила решимостью:

— Пошли.

И мы «пошли». Вначале в распахнутую вновь дверцу выпрыгнул Стахос и развернувшись, подал руку Любоне, прижавшей к своей «материнской» груди отчаянно храбрившегося беса. Затем, взяв с подельников пример, к выходу шагнула я… и была тут же подхвачена мужскими руками. А когда оказалась уже снаружи и на собственных ногах, мужественно огляделась по сторонам… Да, это, действительно, была очень большая площадь, потому что, мой собственный, не такой уж и маленький рост, позволял рассмотреть теперь лишь далекие, кирпичные стены опоясавшего ее здания, украшенные сверху странными каменными «перильцами». И все тех же серых голубей, частью сидящих на этих белых узорных фронтонах, частью, парящих в небе. И больше я не смогла рассмотреть ничего, потому что все остальное пространство сейчас занимали собой тинаррцы, отделенные от маленького пустого островка вокруг нашего рыдвана вооруженными копьями кентаврами. И лишь потом до меня дошло, что вижу я такое чудо впервые в жизни. И чудо это ничего общего с тусклым книжным рисунком не имело. Потому что кентавры были красивы. Настоящей, «животной» красотой. И мой собственный «дремучий» мозг, не отягченный научными сопоставлениями и эстетическими нормами, смог эту красоту рассмотреть и оценить.

Ростом они были чуть выше людей, а многие, так и вровень с ними. Зато человеческие торсы, выставленные у некоторых напоказ, иными частично скрытые подобными Стаховой, безрукавками, впечатляли шириной плеч и отсутствием животов. Лица же, пожалуй, немного вытянутые, с раскосыми, большими глазами и густыми длинными волосами всевозможных цветов, неминуемо притягивали к себе взгляд. Но, лицезрела я кентавров не долго, потому что, уже через долечку, они вновь дружно и трубно взревели — Его Высочество, одной рукой прижимающий меня к себе, другую, вдруг, вскинул высоко вверх. И в ней сейчас поблескивала на солнце легендарная скиталица — половина Кентаврийской Омеги. Искристая волна ликования вмиг пронеслась над всей площадью и заставила меня вцепиться в мужчину, дабы не быть ею снесенной обратно в рыдван. А лицо Стаха сияло сейчас таким счастьем, что меня сверху еще и второй накрыло.

— Вот это… встреча так встреча, — выдохнул мне в затылок, точно так же прижавшийся к Любоне бесенок. Тоже, видно, запечатлел, а сама подружка, неожиданно шмыгнула носом:

— И страшно и красиво и… громко. А нас тут не стопчут ненароком? На таких-то радостях?

— Кх-хе! Все путём, прорвемся.

— Хран! — мгновенно вывернула я шею к стоящему у рыдвана, улыбающемуся мужчине и впервые за день сама от души расплылась. — Как же я тебе рада. А ты тоже… — но, договорить не успела, потому что уже в следующий миг:

— Евсения, — Стах, с трудом оторвавший сейчас мои пальцы от своего жилета, склонился и тихо шепнул мне на ухо. — То, что я сейчас сделаю… Так надо. А потом можешь меня убивать, но, без свидетелей. Просто… — взметнулась моя зажатая ладонь сначала к его губам, после чего мужчина с силой пришлепнул ее к собственному сердцу. И я еще успела подумать, наблюдая за этими манипуляциями, словно со стороны, что «за такое, вроде как не убивают», как он, сначала глубоко вдохнул, а потом…

И толпа вновь взревела. Приветствуя на этот раз крепкий и властный поцелуй, длящийся, кажется, целую вечность, за которую я, плотно зажатая в кольце мужских рук, успела придумать целую вереницу способов особо жестоких убийств этого…

— Ты точно теперь не жилец.

— Угу, пошли, — окинув напоследок кричащую толпу взглядом, потянул меня за собой Стах. В узкий, расчищенный охраной коридор, ведущий прямо к каменному крыльцу, на котором я с трудом сейчас смогла разглядеть следующий этап своей пытки — встречающих родственников Его кентаврийского Высочества. — Просто молчи. Я все скажу и сделаю сам, — почти волоча меня на одной руке, пропыхтел вполголоса «герой».

Я же, закусив губу и пылая ушами, лишь выразительно хмыкнула ему в ответ, присовокупив в своей голове еще парочку красочных смертельных исходов.

Прямо по курсу, меж двух круглых каменных колонн, стоял в ожидании нас кентавр с такими же, как у Стаха волосами, правда, украшенными узкой золотой короной и щедрой сединой по всей длине. Его, уже немолодой но, крепкий торс, был закинут синим плащом, спадающим до пола с боков гнедого конского крупа. И если человеческая часть выглядела величаво неподвижной, то животная — предательски подрагивала в коленях. А взгляд черных, тоже, уже знакомых мне по старшему сыну глаз, прятал под морщинистым прищуром слезы. Слева от него застыл еще один кентавр — гораздо моложе, без повелительской короны на голове, но с чертами лица, очень схожими с Сивермитисом. Только лишь рот, тщетно силящийся теперь не расплыться в улыбку, был другим — и без того вытянутым и будто очерченным. Остальные же здешние обитатели ожидали на почтительном отдалении, под тенью колонн, но, молодую человеческую женщину я, все ж, разглядела: высокая, очень стройная и с черными, непривычно короткими волосами. Вся натянутая, как тетива лука, она застыла, скрестив на едва обозначенной груди руки, и не отрывая взгляда, пристально смотрела на упорно тянущего меня к дворцу Стаха. Единственная из замеченных мной представительниц женского рода на этой, заполненной тинаррцами площади. А вот это тоже было… непривычным.

Как только до конечной цели остались разделяющие ступени крыльца, Стах, неожиданно остановился и, выпустив меня, пошел на подъем в одиночестве. А прямо перед отцом и вовсе опустился на колено. Вся площадь за нашими спинами моментально смолкла, оставив из слышных сейчас звуков лишь ветер над головами, и в этой тишине, совершенно незнакомым мне, возвышенным голосом Его Высочество произнес:

— Сивермитис Зиновий! — протянул он обе свои руки, на раскрытых ладонях которых лежала половина подковы. — Я возвращаю на законное хранение незыблемый символ высшей кентаврийской власти! И пусть так будет отныне и пока светит над нами вечное солнце!

Величественный старец в ответ, переступил своими передними копытами, а потом набрал в грудь воздуха:

— Встань, сын мой и подай сей дар, как равный! Ты это заслужил! — первым качнулся он в сторону замершего Стаха и, собственноручно его приподняв, с душой обхватил за плечи… А нас вновь пригнуло очередной волной кентаврийского всенародного счастья.

Поэтому, процедуру знакомства я как-то не сразу на себе ощутила, а опомнилась лишь, когда стояла уже на крыльце, рядом с «героем», и на фоне множества трубящих голосов, пыталась расслышать, что же именно он говорит:

— … наша команда, состоящая из незаменимого во всех отношениях водяного духа, Тишка, — на этом месте длиннохвостый кошак робко пригнул свои уши. — очень смелой девушки, Любони, — так как у подруги моей ушей таких не было, она решила втянуть в плечи шейку. — благодаря которой к нам, в самый опасный момент присоединился Русан, — бывший главный грид же просто приложив руку к груди, склонился в поклоне. — моего досточтимого наставника ты знаешь не хуже меня, — Хран, не изменяя традиции, крякнул, на этот раз, согласно. — И еще… — а вот здесь вышла небольшая заминка, потому что под черные повелительские очи подпихнули меня, что заставило, остывшие под местным ветром уши и щеки, вспыхнуть с новой воодушевленной силой. — Это — Евсения. Моя…

— Висешта, — улыбнувшись, качнул тот головой. — Мы уже поняли, — а вот я, честно говоря, не очень… — Приглашаю вас всех в дом. Кэлосоризма! Отныне вы — мои дорогие и самые почетные гости и… — окинув взглядом сначала народ на площади, а потом стоящих за своей спиной подданных, Сивермитис, вдруг, по-стариковски устало вздохнул. — Пойдемте за столы. А, Евсения? — и совсем уж неожиданно мне подмигнув, первым направился в сторону высокой двустворчатой двери, прижав к груди вновь обретенную реликвию.

— Ну и что это значит…

— С возвращением, брат! — прямо перед нами сейчас с раскрытыми настежь объятьями замер тот самый, молодой кентавр. Правда, теперь его широкий рот улыбаться совсем не стеснялся.

— Здравствуй, Кир. Надеюсь, за время моего отсутствия вы с Никс не сильно скучали? — обнял его Стахос в ответ. — Евсения, это — мой младший брат, Кириакос. Можно, просто, Кир. Образцово-показательный сын и семьянин, а с его супругой, Никс вы очень скоро познакомитесь. Божественно кроткое и терпеливое создание. Так ты мне на вопрос не ответил?

— Ну, да, — еще сильнее расплылся кентавр, наконец, опустив свои руки, а потом, точно таким же, привычным движением запустил в волосы пятерню. — Через полгода свершится… А теперь знакомь меня с остальными… — и дальше по уже знакомому списку…

Вот, если б была я в спокойном, умиротворенном состоянии, то, наверное, смогла бы сильно умилиться. Или вовсе впасть в восхищение. От одного лишь понимания того, что нахожусь сейчас в настоящем дворце, за одним длинным столом с первыми кентаврами и людьми Тинарры… Если б была я в спокойном… А сейчас приходится лишь молча сидеть, жевать и изо всех сил стараться не выглядеть либо дремучей наивницей, либо огнеплюйным драконом (в зависимости от того, с кем встретишься взглядом)… А жаль. Действительно, жаль. Потому что, стоит оглядеться по сторонам…

— Вы не устали? — и когда только место свое покинуть успел?

— Не-ет, — вытянув руку из-под стола, отряхнула ее Любоня (он там не лопнул еще, наш бесовский кошак?) — Стах?

— Что? — склонил тот между мной и подругой свою голову (и почему я на самом деле, не огнеплюйный дракон? Такая дисози… диспозиция удобная)

— А вставать то отсюда можно? Или только по особому разрешению? — скосилась подружка на коршуном бдящего за застольем кентавра, уже знакомого нам по торжественной встрече у гор. — А то он все время так смотрит.

— Руд? — удивленно выпрямился мужчина в ту же сторону (момент безнадежно упущен. Так я все равно, не дракон) — Он следит за наполняемостью ваших тарелок и опустошением разносов и бутылей. И всем ли вы довольны… А вы всем довольны? Вы не устали? — пошел Его кентаврийское Высочество по второму кругу… А может и вправду уже начать высказываться? — Я ненадолго отойду, — видно почуяв нависшую угрозу, скоро пояснил он. — Отец устал и мы с Киром проводим его в опочивальню. А вы дождитесь меня. Или лишь кивните Руду и он вас сопроводит до женской половины… Евсения, мы с тобой чуть позже…

— Жду с нетерпением.

— Угу, — сдуло мужчину сразу к двери, ведущей во внутренние покои дворца. А я, как ни странно, тут же еще ощутимее сникла. И, наконец, начала озираться по сторонам.

Сам дворец, хоть и выстроенный одноэтажным, по форме буквы «П» общеладменского алфавита, приземистым совершенно не казался. Снаружи, украшенный каменными, вытянутыми фронтонами, а внутри — с высокими потолками, расписанными птицами и безмятежно порхающими между ними и цветами эльфами. А вот стены… Стены были и вовсе диковинными — с вырезанными из серого камня картинами, на которых стояли, скакали и занимались не то науками, не то хозяйственными подсчетами кентавры. Все, как один с гордо поднятыми головами (хотя, если б я так скакала, то, наверное, обо что-нибудь очень скоро запнулась). Окна же, сверху витражные, размером от пола до потолка, щедро пропускали солнце, которое играло сейчас разноцветными «зайчиками» на лицах увлеченно беседующих гостей. Я осторожно скользнула по ним взглядом, шумным и жестикулирующим не хуже моей драгоценной няньки (в ее, еще «немую» бытность) и поймала себя на мысли, что все они ведут себя так, будто и сами не видели друг друга по полгода и дольше, а сейчас, для обоюдной радости, встретились. Одна лишь дама с короткими черными волосами, сидела сейчас на противоположной от нас стороне стола и откровенно скучала, водя фигурной вилкой в салате. Мы встретились с ней взглядом, после чего мне воспитанно, одними уголками губ, улыбнулись. «Наверное, так и должны себя вести те, кто живет в подобных дворцах, и каждый день едят за подобными столами», — подвела я итог наблюдению, криво улыбнувшись в ответ, и уже развернулась к Любоне (вот кто умеет радоваться, как и я — во весь многозубый рот), как…

— Ой.

— О-о, — выпучив от страха глаза, подскочил со своей подстилки кентавр, который всего долечку назад, нечаянно, в порыве жаркого спора с соседом, пихнул меня локтем.

— Да, ничего… Мне не больно, — видя такую реакцию, пуще него испугалась я, но мужчина сначала побледнел, потом, в повисшей над столом тишине, кланяясь, попятился на выход. И вот тут я испугалась уже по настоящему — заразная я, что ли?

— Любоня! — вмиг подскочив со стула, в этой же тишине, выпалила я. — Я хочу…

— Куда? — распахнула глаза подружка, а сидящий с ней рядом Русан, напряженно заозирался по сторонам.

— Уйти хочу… отсюда. Куда-нибудь.

— Я провожу, — голос этот, тихий и спокойный, заставил меня выдохнуть, а сама его обладательница теперь уже улыбнулась гораздо заметнее. — Я провожу вас в ваши покои, — не то для меня, не то для всех присутствующих огласила она собственные намерения, после чего жизнь за столом вновь вернулась в свое обычное, оживленное русло, а моя дорогая подруга, подхватив из-под стола Тишка, тоже встала со стула:

— Я с вами.

После чего мы все вместе медленно двинули на выход, правда, в совершенно противоположную от Стаха сторону… И еще бы, не медленно, ведь дама не шла, а плыла — с совершенно прямой спиной и разведенными в стороны руками. А вот мне, напротив, очень сильно хотелось нестись из этого места со всех своих ног.

— Я представлюсь сама, без подобающих церемоний, — замерев у дверей, которые тут же бесшумно разъехались в стороны, обернулась к нам женщина. — Ведь мы с Неос… со Стахосом — давние друзья. К тому же весь этот… — скривилась она. — пережиток прошлого действует лишь на мужскую часть дворца. И только за его воротами распространяется буквально на всех. Меня зовут Фрона.

— Евсения. А это моя подруга, Любоня. А что вы имели в ви…

— Евсения? — лишь мельком взглянув на Любоню и притихшего на ее руках Тишка, продолжила свой путь дама. — Имя у вас…

— Странное, я знаю. А что за пережиток прошлого вы имели в виду? Это как-то связано с мужчиной, что меня нечаянно задел за столом?

— Я бы сказала, напрямую связано. И все из-за старого ритуала, того хозяйского лобызания, что устроил Стахос на площади. Его цель — поставить на свою… законную добычу, висешту, «клеймо неприкосновенности». И теперь все, кому Стахосом не дозволено, не смеют к вам прикасаться и даже заговаривать. Иначе бы тот бедолага, главный Тинаррский казначей, бисером рассыпался по полу в самых горестных раскаяниях за свой варварский поступок. А по мне, так сама эта процедура и есть, настоящее варварство, корнями уходящее еще в стадную жизнь. Разве не так? — на ходу обернулась Фрона к нашим потрясенным физиономиям. — Вот и я о том же…

Дальше мы шли уже молча. И, миновав длинный, освещенный окнами коридор, вошли в еще одну дверь, которая открылась нам точно так же, а прямо за ней, из-за ближайшей занавеси, выпорхнуло создание в небесно-голубом переднике.

— Это почетные гости Неос Сивермитиса, — взмахнув в нашу сторону тонкой кистью, изрекла дама. — Где их покои? — создание, после поклона, предназначенного, видимо, всем сразу, тихо пискнуло под собственный, курносый нос:

— Я покажу. У нас все уже готово. — Фрона же одарила нас еще одной «щедрой» улыбкой. Тоже, видно, одной на всех:

— Это — женское крыло дворца. Сюда мужчинам доступ запрещен. Почти всем, но, Стахоса это мало когда останавливало, — сказано было даже с печалью. Что заставило меня, не смотря на подступившую от услышанного «дурноту», вмиг напрячься:

— То есть, он сюда может в любой момент?

— Обычно, он так и поступал, — изогнула тонкую бровь наша проводница, а по моему затылку неожиданно пробежали мурашки. — Я же вам говорю, Евсения, мы с Неос Сивермитисом — давние друзья. Ну, так, прощайте. На сегодня мы расстаемся и… искренне рада нашему знакомству, — тот же бесшумный и совершенно необъяснимый «топот» по моему затылку.

— Уж больно она… уныло поет, — скривилась Любоня, провожая прищуренным взглядом плывущую вдаль Фрону. После чего мы уже сами, вслед за созданием в переднике, свернули в ближайшую дверь.

Комната оказалась просторной, светлой, с огромной кроватью под кружевным балдахином и хоть предназначалась одной лишь мне, обосноваться в ней мы решили всей подельничьей троицей. Тишок, свесив до ковра живот, по старой привычке начал знакомство «обнюхиванием» на предмет опасности всех имеющихся углов, а мы с подругой, наблюдая за этим занятием, свесили с кровати ноги. Мыслей в моей голове было столько, что в раздумье, с чего бы начать, я, внезапно умолкла. Любоня, видя такое дело, с беседами тоже не лезла. Правда, не долго (я ж ее знаю):

— А-а-а.

— Что?

— Да так… ничего… Я спросить хотела: тебе здесь как?

— А тебе? — со вздохом качнула я ногами.

— Мне?.. В общем… нравится.

— Ага? — неожиданно распахнула я рот. — Та-ак… И сильно тебе здесь нравится?

— Евся…

— Говори, говори.

— Си-льно.

— Сильно, значит, — а вот теперь я даже спрыгнула на пол. А потом нашла глазами бесенка. — Тишок!

— Чего? — нехотя оторвался тот от созерцания парка за окном.

— А скажи ко мне: ты ведь за нами с Любоней, купающимися в озере, никогда не подглядывал?

— Евся, — скосился бес в сторону кровати. — Ты глупости такие спрашиваешь. Нет, конечно.

— Ага, — уперла я руки в бока. — Значит, глупости и точно, не подглядывал?

— Не-ет. Никогда, чтоб мне…

— А чёй-то ты, подруга, вдруг, решила, в старину окунуться? — медленно поднялась с ложа Любоня и двинула в нашу сторону.

— А то, что я, кажется, теперь могу определять, когда мне врут. Только, пусть это пока останется нашей подельничьей тайной.

— Да что ты? — удивленно разинула девушка рот. — И это, конечно, здорово, только ты мне вот что скажи, Тишуня, было дело на Купавном озере или нет?

— Евся, а вот этого я тебе никогда не прощу!

— И ты опять врешь!.. А-ай! — хохоча во весь рот, рухнула я в кресло, снесенная с ног ломанувшейся к окну подругой…

ГЛАВА 2

Вечер пришел в комнату длинными тенями шумящего за окнами парка и осторожным стуком в дверь. А когда створка открылась, из коридорного полумрака к нам въехала маленькая тележка, груженная фруктами и еще чем-то, пахнущим очень вкусно. Вслед за тележкой возникло уже знакомое создание в переднике. Кротко глядя в пол, осведомилось об «особых пожеланиях», а потом упорхнуло обратно, в свой коридорный мир. Мы же вновь остались одни.

Любоня, с пригревшимся в ногах, «бывшим прелюбодеем», сладко сопели на просторной кровати под балдахином. Да так, что и сам заезд и наше тихое: «Да», «Нет», «Вдруг, госпоже, то — колокольчик» даже не заметили. Мне же совсем не спалось. Хотя, если вспомнить… Ах, да — в рыдване, все ж, поспать получилось. И, глянув на них еще раз, таких сейчас родных, что даже страшно, я вздохнула тяжко и распахнула окно. Потом подтянула ноги на широкий каменный подоконник…

— Сумку бы хоть взяла.

— Ага… А пусть по саду побегает… Евся, окно только прикрой за собой, а то на нас сквозит.

— Чего?! — моментально перевесилась я обратно в комнату. — Не дождетесь такой потехи. У меня еще одно дело здесь осталось.

— А куда ж ты тогда? — отдернулся балдахин сразу с двух сторон.

— Да никуда. Просто… посидеть хотела — деревьями подышать. А вы, значит, не спите?

— Неа, я уже выспалась, — явила свои ямочки на щеках подруга, а Тишок, шустро соскользнув с кровати, направился прямиком к тележке:

— Да разве уснешь, когда такие запахи в нос прилетели?.. А вы что, еще не оголодали? — осведомился, уже громыхая крышками на нижней полке.

— Эй, лапы прочь, обжора! — разом подскочили мы с Любоней: она — с разворошенной постели, я — с подоконника… Всем вместе, оно всегда веселее. И есть… И драпать.

А вот дело мое… Ну что ж, подождем еще. Хотя, ждать получилось не долго. Однако, сейчас:

— Слушай, подружка, — закинула я в разинутую бесовскую пасть очередную виноградину. — А ты рассказывать то нам собираешься, о чем вы с гридом своим договорились? Ты его часом не побила там, в каменном коридоре?

— В коридоре? — поперхнулась та. — Не-ет.

— Ну-ну. И даже не вздумай, а то все ваши будущие дети, еще не родившись, сиротами сразу сделаются.

— Евся!

— А что, «Евся»? Ты ж у нас, у-ух теперь какая. И без сковородки. Или, уже передумала за Русана замуж?

— Да ничего я не… — начала было, девушка, а потом, внезапно, поджала губки. — Вот надо же быть таким обухом дубовым — поверить Ольбегу! А потом еще и подорваться с ним в эту безгодную погоню. А если б меня там, в той горе не оказалось?

— Если б тебя там не оказалось? — теперь уже ненароком поперхнулась я сама. — Если бы так… Любонь, я думаю, твой грид сам не знал, во что ввязывается, а сопровождал твоего бывшего уважаемого по долгу службы. Да и вряд ли он причинил бы мне зло даже при таком варианте. Скорее уж…

— Не дал бы тебя и пальцем никому задеть. Он мне тоже самое сказал… Но, все равно, обух дубовый и есть, — осталась подруга непреклонной, а Тишок, глядя на это дело, хмыкнул:

— Хороших же женихов вы себе нашли. И интересно, где у них во дворце кухня?

— Тебе зачем? — дуэтом выдали мы.

— За сковородками смотаюсь, — залился прохиндей, а потом, вдруг, подскочил на копытца. — Это откуда мне сейчас прилетело?

— А-ай!.. А мне? — потерла я подстреленный лоб. И, переглянувшись с подельниками, первой подорвалась к открытому настежь окну.

И как раз вовремя, потому как Его кентаврийское Высочество, решившее усугубить свою судьбу еще круче, в этот момент вновь замахивалось:

— О-ой! — мигом снесло нас с Любоней по разные стороны, а Тишок лишь мужественно проблеял с самого центра подоконника:

— Добрый вечер. Это вы к нам… по нам стучались?

Стах огляделся, а потом тоже решил проявить доблесть:

— Да. А что, я в кого-то… попал?

— Ну, я-то не в претензии, а вот…

— По-нял… Евсения.

— Да-а, — демонстративно потирая лоб, отозвалась я.

— Нам нужно с тобой наедине поговорить. И я… готов.

— Да и я, в принципе, тоже, — подвинув беса, взобралась я на подоконник во второй раз. — В сторонку отойдите — я сейчас прыгать буду.

— Угу, — напротив, подставил Стах руки… Значит, не так уж меня и боятся. Ну, да, ничего. Я свое еще наверстаю…

Дворцовый парк, населенный совершенно безвестными мне деревьями, среди которых узловатыми корнями распознавались лишь вязы, погрузил нас в вечернюю тень и прохладу. Но меня, как дриаду, это сейчас лишь радовало, с каждым новым вдохом наполняя живительной силой. А вместе с силой в душу возвращался покой. Если бы не ветер…

— Ты замерзла?

— Не-ет… Здесь что, место особое? — подернув плечами, огляделась я уже внимательней.

Потому что там, где мы сейчас стояли, с взметающимися под порывами ветра волосами… Деревья здесь будто бы расступились, окружив густым хороводом правильный круг с пологим бугром по самому центру. Именно что, расступились, а не были срублены, или сами с годами засохли. Ведь не каждому в мочь стоять на земле, дающей много. Гораздо больше, чем ты можешь себе взять. Язычники на таких вот «буграх» строят свои капища, определяя их место по Перуновым молниям, бьющим чаще всего именно туда. Христиане возводят на них свои храмы. А здесь, в парке Тинаррского Сивермитиса, в самом его дальнем уголке, красовалась квадратная дощатая площадка, накрытая крышей из черепицы, удерживаемой на четырех деревянных опорах. И больше ничего: ни идолов, ни статуй, ни иконостасов. Лишь природная сила, искрящимся потоком беспрепятственно уходящая через нее ввысь.

— Это круг четырех ветров, — придерживая рукой волосы, пояснил Стах. — Здесь обычно, ведутся самые сокровенные разговоры, потому что подслушать их невозможно.

— Еще бы, — понятливо хмыкнула я. — И ветром слова в сторону не сносит — он же здесь сразу со всех сторон. И магией извне не дотянешься — все равно такой поток ее погасит еще на подступах, — с прищуром глянула на мужчину. — Так, а мы с тобой сейчас…

— Ну да. О самом сокровенном, — качнул Стах головой. — Только, давай сначала… сядем, — и первым хлопнулся прямо на вылизанные ветрами доски.

Пришлось и мне следовать его примеру:

— Стах, а ты уверен?

— Ты должна знать все. Теперь — все. И… — неожиданно расплылся он. — Я ведь едва тебе не рассказал. В забытой деревне. Если бы не те непрошенные гости, — на что я скривилась весьма скептически, а мужчина, вдруг, расхохотался. — Так и есть. Ведь, мой отец, действительно, принадлежит одному из древнейших тинаррских родов. Мамы давно нет, а мой наставник, Феофан… Он, слава богам, до сих пор жив.

— Я, конечно, очень за Феофана рада. И сильно надеюсь, что целые указки у него еще есть, потому как Храновы палки, как видно, должного воспитательного эффекта не оказали, — припомнив обстоятельства нашей «сокровенной» беседы в жасминах, «подсела я на прежнего скакуна». — Но, ты подумай хорошо, надо ли тебе это? Я ведь ничего подобного не требую. Просто убью тебя без свидетелей, как ты и просил, и со спокойной совестью смотаюсь на свободу.

— Ты это серьезно? — тут же повяла на Стаховом лице улыбка.

— Да куда уж серьезнее. У меня было время эту серьезность оценить со всех ее сторон… А скажите ко мне, Ваше Высочество, вы всех своих женщин в неведении держали или только тех, в чьей искренности сомневались? А скольких вы до меня так же по-хозяйски публично облобызовывали, наложив это клеймо висешты? Наверное, только тех, кто проверку на отсутствие меркантильности до конца прошел?

— Проверку на меркантильность? — глухо повторил за мной мужчина. — Вот ты, значит, как обо мне думаешь?

— И тебя это удивляет? Хотя с чего бы? После того, как пообещал сделать все, чтобы я тебе доверяла… весевая дуреха. И ты знаешь, я ведь тебе, действительно, доверяла. До такой степени, что готова была пойти за тобой хоть куда. А еще фантазировала в своей голове про будущую жизнь. И уж точно не на женской половине дворца. Так что…

— Так что, не зря я боялся, — криво усмехнулся Стах, глядя куда-то в сторону.

— Что?!

— Висешта, в переводе с кенво, звучит, как «избранница». И подобный ритуал был… проведен мною впервые. Да и то, с одной лишь целью — дать тебе должную защиту и уважение, на которые уже никто во всем государстве не посмеет посягнуть безнаказанно. Потому что, это будет равносильно оскорблению уже лично меня. Хотя, сам он… Согласен, не самый приличный способ проявления чувств.

— Это ты по цвету моих ушей определил?

— И по ним тоже, — кивнул, по-прежнему на меня не глядя, Стах. — А тот инцидент за столом… Пенторий, наш казначей, уже принес мне свои извинения, а отец обещал, что просто вышлет его в провинцию на год, лосей в охраннике считать. Там, на болотном гнусе, ему буйная жестикуляция очень даже пригодится.

— Но ведь это же… — потрясенно выкатила я глаза.

— Жестоко? — повернулся ко мне мужчина. — Согласен. И согласен с тем, что я стал причиной ее проявления, но, думал тогда не об этом кентавре, а в первую очередь, о тебе. А значит, мера оправдана.

— Обо мне… Значит, виновата я. Получается, так.

— Евсения, послушай меня, пожалуйста. Тебе сейчас ни к чему брать на себя ответственность за поступки других. Мир, в котором я живу, построен на указах и законах. И я с детства привык, что политика с навязчивой неизменностью вторгается в сокровенную жизнь моей семьи. Да и в мою тоже. И мне самому это долгие годы претило… до сих пор претит. Мои родители семь лет не могли пожениться лишь из-за того, что мама не имела тинаррского гражданства по праву рождения. И первый указ, который издал отец, став Сивермитисом, эту проблему решил. Я сам с детства избегал учить право, чтобы быть как можно дальше от всех этих хитросплетений проблем и интересов. Поэтому и болтался по миру. Все эти годы, кроме последнего своего раза… — вдруг, замолчал Стах. — Позволь мне кое-что тебе рассказать? Я надеюсь, тогда ты лучше меня поймешь.

— Хорошо, — вздохнув, мотнула я головой. — Я тебя слушаю.

— Это касается в первую очередь истории нашего государства. И истории Омеги. Дело в том, что изначально, еще на территории Ладмении существовало два кентаврийских клана — Южный и Северный, которыми правили братья. Кланы эти, хоть и жили по одним и тем же законам, имея символические границы между собой, но, разительно друг от друга отличались. Это как раз в двойственной природе моего народа. И у Северного клана был свой «кумир», почитаемый наравне с иными богами — Хитон. Прославленный своей мудростью еще в предтечном мире. А у Южного, свой — Евритион. Символ буйного нрава и проявления чувств во всей их… неприкрытости. Но, как бы там ни было, кланы между собой дружили и роднились. А когда пришла пора сниматься за Рудные горы, решение было принято быстро — образование единого кентаврийского государства на той же основе двоевластия. Однако вскоре между братьями вышел разлад. Причина его до сих пор остается тайной. Одни говорят, что виной всему стал дележ новых, наиболее плодородных земель. Другие — жена Северного Сивермитиса. Но, как бы там ни было, спор решался личным поединком, а закончился половиной Кентаврийской Омеги… Ты, наверное, заметила выведенные на ней слова?.. Первоначально они звучали на кенво, как: «Иката да мэйда». То есть, «Двое в единстве». Теперь же там осталась лишь вторая их половина. Она и стала новым девизом молодой Тинарры — государство целиком отошло бывшему Северному Сивермитису. Но, здесь существует своя, как говорит отец, цепкая заноза: юридически Южный клан, сохраненный сейчас лишь в рамках отдельной провинции, может в любой момент оспорить свои права на верховную власть. Если там найдется достойный претендент.

— Потому что у Сивермитиса отсутствовал символ его верховной власти? — открыла я рот.

— Да, любимая. Именно по этой причине.

— И именно поэтому ты срочно сорвался на его поиски? Иначе бы твоему отцу пришлось…

— Личный поединок, — пожал мужчина плечами. — Дело в том, что, чуть меньше семи месяцев назад в южные земли из-за границы вернулся брат Фроны, который в «родственной» поездке сюда недвусмысленно выразил свои претензии на «объединение семьи».

— А причем здесь Фрона?

— Фрона? — удивленно посмотрел на меня Стах. — Так вы же, вроде как, познакомились?.. Она — моя очень дальняя родственница. И тоже из Южного клана. Хотя, прожила половину своей жизни у отца во дворце, а училась и вовсе в Куполграде. Она сейчас занимает некий, символический пост «столичного представителя от Южных земель». Поэтому и имеет право на участие во многих… церемониях.

— Это я уже поняла, — хмуро воззрилась я на собственные подогнутые ноги, а Стах очень скоро продолжил:

— Так вот, после визита ее брата мой отец решил во что бы то ни стало, принять бой, потому как надежды найти Омегу не было вовсе. Да и народ, который его уважает, не понял бы отказа. А передо мной встал выбор — либо принять у него бремя верховной власти, чтобы выйти против соперника самому, либо…

— … снова сбежать из дома, но уже под благородным предлогом, — покачала я головой.

— Это точно, — расплылся в ответ мужчина. — Хотя и… грубо… И боги моему порыву, я тебе скажу, благоприятствовали, подарив новую зацепку в поисках подковы. А остальное ты уже знаешь. Это, что касается поисков Омеги… — неожиданно смолк Стахос. — Теперь о тебе и моем «неблагородном» сокрытии факта собственного происхождения… Я ведь тебе уже говорил, что принадлежность к роду Сивермитисов неминуемо вторгается в жизнь моей семьи. И у нас с отцом перед отъездом был разговор о моей дальнейшей судьбе в том случае, если я возвращаюсь с Омегой. Он пообещал, что не будет упорно готовить меня себе на смену, и что я сам в дальнейшем смогу распоряжаться своей судьбой. Это, хоть и не отказ от своего рода, но, полное снятие причитающихся к нему обязанностей. А когда ты ее нашла…

— Спёрла.

— Ну, спёрла, — мотнул головой Стах. — Я ведь тебе сказал тогда, что это — судьба. Ведь тем самым ты сберегла и меня и себя от золотого венца власти, раз уж он так не желаем нами обоими.

— От чего я нас… сберегла? — тихо уточнила я.

— От золотого венца. Так корону Сивермитисов называют… А что, я не прав? Ты мечтаешь стать королевой Тинарры?

— Я?!

— Ну да, — видя мое лицо, в полный голос захохотал мужчина. — Так скажи мне теперь, любимая, зачем мне было тебя пугать своими корнями, когда ты и так всего на свете боялась?

— Ну, надо же, какой ты радетельный, — уже сдавая свои шаткие позиции, из последних сил напыжилась я. — Благородный рыцарь — скиталец. Заступник дремучих дриад.

— Угу, — видя такое дело, перешел в контратаку «противник» — А теперь раскрой мне свою тайну — какой ты представляла нашу совместную жизнь?

— То есть, ты по-прежнему уверен, что она у нас будет?

— Хм-м… У тебя, конечно, был шанс этого избежать, если бы ты меня, все-таки, грохнула. А так… — скривился наглец. — Евсения, ну, давай, рассказывай. Иначе я помру уже от любопытства.

— А это будет считаться убийством? — заинтересованно уточнила я. — Хотя… все мои мечты ты уже знаешь. Я очень-очень хочу посмотреть мир вокруг нас.

— Вместе со мной? — на этот раз уточнил Стах.

— Ага. С тобой. Куда же я без заступника.

— Ну что ж, — в раздумье скривился мужчина. — Пожалуй, это возможно. С одной лишь поправкой.

— Какой?

— Существенной, Евсения — если сопровождать тебя будет не заступник, а муж.

— Какой еще муж?!

— Законный. Потому что до свадьбы нам улизнуть точно не удастся.

— А когда у нас свадьба? — ошалело выкатила я глаза.

— О, любимая, ты так нетерпелива. Хотя, я тебя прекрасно понимаю.

— Чего?! Нет, я тебя точно сейчас грохну! — живо подскочила я с досок, и со всех ног припустила за улепетывающим Стахом…

К моему возвращению в комнате, с гостеприимно распахнутым окном, стояла тишина, интимно скрашенная ночником у кровати. Да я бы и так их разглядела — пару следов от копытец, оставленных на самом краю подоконника. Ну что тут скажешь? Прохиндею опять не свезло — «Круг четырех ветров» та еще защита. И здесь даже заячьи уши не в помощь. А потом, с ехидным прищуром прислушалась к сопению. На этот раз вполне убедительному, даже с задушевным писклявым подхрапом. Хотя, что уж так-то стараться?

— Вам бы с номером певческим выступать: «Как бес деву уговаривал»

— А-а-а… Евся… это…

— Чего?! Кто тут кого…

— Что так сразу-то палиться?

— Да ты еще раньше «спалился», — подбоченясь на середине комнаты, успокоила я беса. — Когда следы свои хвостом не замел, — на что бывшие спящие среагировали обоюдным отдергиванием балдахина:

— Вот ведь, Тишуня — следопыт.

— Да не может этого быть. Я сейчас сам гляну.

— Ну-ну, — проводив бесенка глазами, хлопнулась я рядом с подругой на кровать, а потом и вовсе откинулась на спину. — О-ой… А как спать то хочется.

— Да какое там спать? — вполне бодро возмутилась Любоня. — Давай рассказывай: живой хоть Стах?

— Ага. Вполне. Уж больно быстро он бегает.

— От тебя или за тобой?

— В обоих случаях, — уклончиво уточнила я, облизнув в темноте губы. — А вообще, у меня для вас новость — мы завтра с утра отсюда съезжаем. Правда, куда, пока не знаю. Но, зато знаю, в каком составе.

— И в каком же? — даже подпрыгнула на кровати Любоня. Хотя, с чего бы? Ей ведь тут «сильно нравится».

— Ну-у, один очень лысый и очень каменный грид в нем точно присутствует. Стах сказал, что нам всем понравится, на что я сильно надеюсь. Хотя, ты можешь и здесь остаться.

— Это ты чёй-то? — открыла свой ротик подруга, а потом, возмущенно пихнула меня с кровати.

— Всем ш-ша, — уже через долечку замерли мы в дюйме от выпученных красных «бусин». — Тих-хо. Там кто-то из окна соседского лезет. Хотите глянуть? — и еще бы мы не хотели?..

Хотя, чтоб разглядеть, пришлось поднапрячься. И сначала мы лишь расслышали возню с левой стороны крыла. Поэтому, из нас троих больше всего свезло Любоне, дальновидно приткнувшей нос именно к левой оконной створке. А потом дриадское зрение напрягла и я… Ну, ничего себе. Пожалуй, у них тут в порядке вещей вот так «из гостей» возвращаться. Потому что, судя по отработанной тактике, этот «гость» уж точно проделывал подобное не впервые: мужчина, ловко повиснув на одной руке, оттолкнулся от стены ногами и точным попаданием «ушел» в аккурат за куст сирени, растущий под самым окном. Потом, оглядываясь по сторонам, поправил пустой по локоть рукав куртки… пустой?

— Вы видели? — кивнула я застывшим подельникам. — Он что…

— Похоже на то. И ведь какой… акробат, — с уважением скривился Тишок, а Любоня крайне осудительно покачала головой:

— С одной да еще левой рукой, а все туда же — по чужим окнам лазить.

— Да он еще и не старый. И вполне даже приятный. Так почему бы и нет, если дама сама… приглашает?

— Фрона?

— А ты откуда знаешь? — даже отпрянула я от окна.

— Так это… — стыдливо скосился в ответ бесенок. — Я когда обратно возвращался, с прогулки, видел ее в том самом окне. Третьем слева от нас.

— Это та самая, «унылая»?

— Ага-а… Она и есть, — всерьез задумалась я…

ГЛАВА 3

Безнадежным зрелище назвать было невозможно. Хотя, судя по моему отражению в зеркале: не волос (собранных в длинный русый хвост на затылке), а физиономии, я именно таковым его и считала. И Тишок здесь был совсем ни при чем. Все дело во мне самой. Точнее, в моем сегодняшнем настроении. Ну, а если уж совсем откровенно, в полном его отсутствии. Зато ощутимо присутствовала дрожь в коленках. Да такая, что даже голос в пару к ним, при малейшем повышении сразу взмывал к «петушиным переливам»:

— Да йа-а… я их вообще распущу, эти лохмы. И пусть треплются на ветру. Или обстригу, — некстати, вдруг, вспомнилась Фрона с ее, торчащей по болотному живенько макушкой, и от этого сделалось уж совсем безнадежно уныло.

Тишок в ответ состроил моему отражению гримасу, означавшую огромное его, как мастера — цирюльника, оскорбление:

— Ты меня все утро изводишь своими придирками и переделками. Еще чуток и я сам их тебе обстригу. Или спалю, — скосился он на потушенный ночник. — Будешь замуж лысая выходить.

— За-амуж?! — выдала я очередным переливом, но, через долечку опомнилась. — Лысая?

— Та-ак, Тишуня, ша! Я, кажется, все сейчас поняла.

— Да что ты поняла то?!

— А то, что ты просто трусишь, — прозорливой Мокошью нависла Любоня, и поправив собственную корону из кос, вперилась в меня взглядом. — Нате вам, здрасьте. У нас новые напасти… Евся, ты его любишь?

— Кого? — в этот раз басом уточнила я.

— Стаха, жениха своего.

— Стаха люблю, а жениха… — поджав губы, переместила я затравленный взгляд с подружки на беса. — Понимаете… В общем, я очень сильно сомневаюсь, что мы с ним будем… нормальной семьей. Да и к чему вообще эти церемонии, когда между двумя все самое главное уже выяснено?

— А дети? — праведно изумилась будущая многодетная мать. — Они как без замужа то? Ты ж говорила, что, если от него, то…

— То, да.

— Госпожа души моей, — с глубокомысленным вздохом, почесал расческой свой шерстяной бок Тишок. — Позволь тебе объяснить: дело в том, что у дриад, как свободных лесных духов, — повысил он свой назидательный тон. — дети и замужество так же далеки друг от друга, как… Купальная ночь от гадания по ромашке.

— Да что ты? — с удовлетворением отметила я на щеках подружки румянец, означавший, что разницу оная ощутила. Причем, на собственном опыте. Но, надо отдать ей должное, тут же нашлась. — Так ведь Евся у нас — дриада лишь наполовину. Да и из леса своего заповедного давно слиняла. И вообще, не дело это. Дети должны рождаться под защитой своего рода, а не за забором от него, — ба-бах! Сразила, как говорится, без права на предсмертный писк:

— Ага-а… Должны.

— Ну, а раз, «ага», — решила Любоня успех закрепить. — То, хватит страдать ерундой, потому как, любимый и будущий супруг у тебя — один и тот же мужеский экземпляр. Да и у меня теперь, слава Мокоши, тоже… — вновь подоткнула она пальчиками прядь. — И я уверена, что после свадьбы они в чудищ сквернословных…

— Огнеплюйных драконов?

— В кого?.. Ну, пусть в них, но, точно не превратятся.

— Угу. Скорее уж вы в них… Да, шучу я… Шуткую… Хе-хе.

— Ну-ну, — грозным дуэтом воззрились мы на притухшего вмиг шутника, которому, всего через долечку, очень сильно и вовремя свезло:

— О, конец бабьему царствованию — это за нами… Стучатся ведь. Да-да!..

Длинные дворцовые коридоры мы преодолели очень быстро, соревнуясь в скорости с местными сквозняками. И, выказав хороший результат, финишировали в высокую двустворчатую дверь. И именно поэтому, вначале я увидела ее, мою дорогую лошадку, стоящую как раз напротив входа, у крыльца, в компании с остальным нашим табуном и еще одной, совершенно черной лошадью:

— Кора! Ты моя…

— Евсения!

— О-ой.

Сивермитис, высящийся на крыльце рядом со Стахом и еще двумя нашими будущими попутчиками, от души расплылся:

— Если ты, дитя, всегда будешь на меня так реагировать, у меня, на старости лет разовьется комплекс неполноценности.

— Прошу прощения, — вновь залилась я румянцем. — Мне совсем не хочется, чтобы вы из-за меня заболели, — после чего величественный старец уже, не сдерживаясь, захохотал, а мы с Его Высочеством обменялись взглядами, различными по значению.

Однако ж, сама виновата: надо было, вместо того, чтоб носиться по парку, хотя бы узнать, как тут принято представать пред правительские черные очи. Сивермитис же, протерев их своей широкой ладонью, выдохнул напоследок, а потом изрек:

— Дорогие гости. Мы с вами не прощаемся и увидимся очень скоро. Но, мне, именно сейчас, хотелось бы сделать тебе, дитя, приятное, — взмахнул он рукой в сторону застывшего в сторонке Руда. — Я думаю, это тебе пригодится, в будущем, — и подал мне небольшую, сложенную книжкой картонку.

— Это твой паспорт, — среагировал на мой открывшийся рот, Стах. — Ты теперь — гражданка Тинарры, по праву особых заслуг перед ней.

— Спасибо… Но, ведь у меня, как у дриады, даже фамилии нет? — таращясь в незнакомые буквы и печати, пробормотала я.

— Как это, нет? Она там должна быть вписана, — глянул отец на сына, а сын — на меня:

— Я тебе потом все… переведу. Сивермитис, нам уже пора. Остальное, как договорились, — и, отвесив быстрый поклон, подхватил меня за руку.

— Стах, мне надоело публично позориться по твоей милости, — воспитанно шипя, поскакала я за ним по ступеням.

— По-моему, ты преувеличиваешь, любимая.

— Да что ты?

— Угу. Вот сейчас, например, у тебя раскраснелись лишь щеки. Уже без ушей. А скоро ты и вовсе перестанешь реагировать на разные… досадные мелочи, — уже подсаживая меня в седло, выдал нахал. На что я тут же свесилась к нему вниз:

— Все мои «досадные мелочи» закончатся сами собой в тот момент, когда я тебя, все-таки, грохну, огромная ты, ходячая неприятность.

— Это, вряд ли. Я же знаю, что ты меня любишь. И еще раз повторяю — привыкай…

За ворота дворцовой площади, занятой сейчас лишь ветром да еще голубями, мы выезжали молча и парами: Стах с моей насупленной персоной, следом за нами Хран с торчащим из сумки бесовским котом, а замыкающими — Любоня с Русаном. А потом сразу взяли вправо, на широкую, покрытую ровным серым булыжником улицу, состоящую из кирпичных одноэтажных домов. Странное это зрелище. Даже для меня, видевшей в жизни всего-то пару ладменских городов. А тут, как-никак, столица. Чистая, просторная и… одноуровневая. С яркими пятнами ровно остриженных деревьев и магазинных вывесок сразу на двух языках.

Встречающиеся нам по пути кентавры и люди, так же странно, никуда не спешили. А, завидев нашу, тоже, неторопливую процессию, уважительно кланялись, прикладывая ладони к сердцу. И делали это вполне искренне, ведь сиянием не обманешь. А на одном из переулков, в нашу сторону вывернула шеи целая группа, собравшаяся у широкого, оклеенного яркими бумажными листами столба. Один из кентавров, уже в годах, сделав шаг на мостовую, склонился, а потом громко произнес, глядя прямо Стаху в глаза:

— Эвлого сэс теон эльпида Тинарри!

— Что он сказал? — тут же закончила я свой молчаливый байкот, но, Стах лишь, склонив в ответ горожанину голову, пожал плечами:

— Поздоровался.

— Он сказал на эллинском: «Да благословят тебя боги, надежда Тинарры», — прищурясь на кружащих в небе птиц, разъяснил за него Хран. — Здесь многие так считают. Вчера дотемна на всех площадях и улицах праздновали возвращение Омеги.

— Надежда Тинарры, — скосясь на своего спутника, вздохнула я. — Красиво звучит. Тебя здесь любят.

— Угу…

— Стах, а почему все здешние дома одинаково низкие?

— Не выше одного этажа? — с усмешкой отозвался он. — Потому что, дворец Сивермитиса — одноэтажный, а рядовые тинаррцы не имеют права обитаться выше собственного правителя. Не только в Шаране, а по всей стране такая… «архитектурная традиция»: кентаврам лестницы неудобны, особенно, винтовые. Зато просторы и гражданская субординация вполне позволяют строиться вширь как душе угодно.

— А как переводится Шаран? — подала голос Любоня.

— На кенво, это — «пристанище». А река, которую мы пересечем по мосту сразу за городом, называется Киссада. То есть, «жизнь».

— А как звучит моя фамилия? — с прищуром глянула я на мужчину.

— Мира Ата, — улыбнулся он, глядя в уличный просвет.

— Это тоже кенво?

— Угу. «Моя половина». Теперь, даже по паспорту.

— Правда? — тихо выдохнула я, растерянно повернувшись туда же. — … Как будет на кенво «ты»?

— Ты?.. «Апэ».

— Апэ… мира… киссада, Стахос Мидвальди.

Мужчина посмотрел на меня, склонив голову набок, а потом также тихо ответил:

— Мне нужна лишь ее половина. Но, до самого последнего дня, — и, подстегнув Капкана, оглянулся к остальным. — Прибавим ходу. До обеда нам надо быть на месте.

— А что это за место, ты ведь так и не сказал.

— Потерпи немного, любимая, иначе испортишь мой тебе подарок…

Город, как бы долго не тянулся своими прямыми лучами улиц, все же, иссяк. И миновав, радующие всеми переливами зеленого, местные огороды, мы, наконец, выбрались в открытую степь. Еще вчера, на рассвете и в плохом настроении… да не выспавшись… к тому же, из маленького окна рыдвана, она уже показалась мне пушистой и солнечной. А вот сейчас… Сейчас Тинаррские просторы прямо благоухали жизнью, продуваемой теплым восточным ветром. И я, честно сказать, различия между ними и медоносными медянскими полями, совсем не прочувствовала. Разве, что…

— Это курган? — приложив ладонь ко лбу, кивнула я Стаху на уже изрядно осевший, но, все еще правильной треугольной формы бугор, на самой верхушке которого одиноко торчал куст хвойника.

— Он самый, — прищурился туда же мужчина. — Здесь раньше были земли кочевников. Поэтому данные «украшения» разбросаны на много миль вокруг. Но, им уже лет шестьсот, не меньше. Местные туда не лезут, после нескольких случаев… несчастных случаев.

— Ну и правильно делают, — ехидно изрек Тишок. — Евся, ты чуешь?

— Ага. Сила та же, что и на кладбище в Клитне. Только, здесь еще что-то другое. Будто хоронили…

— С защитой.

— Ну да, — развернулась я к бесу. — Хорошей защитой. — Тишок поскреб между возвращенных рожек и уж больно задумчиво хмыкнул:

— Стах, а вот, если…

— Пасть свою!

— Да что уж так сразу то? — возмутился искатель приключений. Только такие приключения, обычно по-другому называются.

— Ну, пробовал я… один раз. Там куда мы сейчас едем…

— Неприятности обязательно найдутся, — утвердительно собственным выводам скривилась я. — Так мы курганы будем копать? И мой подарок, видно, в одном из них схоронен?

— Это вы о чем сейчас? — мигом встрепенулась на своей Дуле Любоня.

— Понятия не имею, — уверил ее Стахос и вообще свернул с «курганной» темы. — Сейчас взберемся на холм, что, прямо по курсу. А там уже видна Киссада с мостом через нее и хорошо просматривается наш дальнейший путь. Ну что, еще прибавим? — вновь взбодрил он своего сникшего за городом коня… Конечно, здесь то перед кем шею выгибать… Это не я так сейчас подумала, а…

— Кора, тебя вообще никто не спрашивает. И, как же я по тебе соскучилась, — наплевав на бег, обхватила я бархатную шею кобылы…

Дорога, в этот час оживленная, на самой вершине холма, вдруг, расширилась площадкой, на которой даже коновязь и скамейки имелись. И, подхватив рукой взметнувшийся под ветром хвост, я первым делом открыла рот, чтоб в очередной раз громко удивиться, а уж потом… удивилась по-настоящему. Прямо под нами, огромной, переливающейся на солнце змеей, искрилась река Киссада. И делая плавный изгиб, скользила по степи дальше, с севера на юг, неся на своих водах лодки — обычные рыбацкие и даже под парусами. А сразу за каменным мостом, сказочным трехголовым драконом, раскидывались в стороны три пути, центральный из которых скрывался под тенью высаженных по обочинам высоких деревьев.

— Ты знаешь, — глядя сейчас именно туда, сглотнул слюну Стахос. — Сколько мы с Храном дорог проехали. И гладких и красивых. Горных, равнинных, да, разных дорог, но, лишь одна мне снится.

— А почему?

— Потому что это — дорога домой, — вдруг, расплылся мужчина.

— Домой? А у тебя что, есть свой… дворец? — вернувшимся «петухом» огласилась я.

— Нет, — внимательно глянул на меня Стах. — У меня есть лучше — Адьяна. Она осталась мне от мамы. А в отцовских апартаментах я, иногда, просто присутствую… По долгу рода. Ну, что, двинули дальше? Здесь уже недалеко, — сказано было всем остальным, после чего Капкан первым развернулся на спуск.

Мы, конечно, «двинули» следом и, минуя мост, вскоре въехали на «самую любимую дорогу в мире». В голове у меня, сменяя друг друга, мелькало множество разных картин, раскрашенных потаёнными страхами в самые махровые цвета. И пока я представляла себе материнское наследство Его Высочества, то в виде высоких ворот при высоком заборе, то далеким островом на бескрайнем озере (даже такое привиделось), он просто ехал молча, с явным удовольствием озираясь по сторонам. И лишь когда впереди, после подъема из очередной низины, вырос лес (все ж, не озеро), прервал, наконец, эти беззвучные мытарства:

— Помнишь, как ты вчера назвала «Круг четырех ветров»? Особым местом?

— Ну да. Батюшка Угост именовал подобное «местами обмена» и говорил, что для человека они, как цветок для пчелы: природа там впитывает нашу духовную суть, отдавая взамен собственную. Только, надо знать меру.

— Когда берешь? — переспросил Стах. — А иначе, что?

— Наверное, лопнешь, — зевнул в своей сумке Тишок. — Хотя, раз пчела, то тогда рухнешь по дороге… под тяжкой ношей.

— Или в кровать, — добавила от себя и я, вспомнив свое вчерашнее сонное состояние. — Но, это зависит от того, какая у места сила. Вот у вас в парке она очень велика… А к чему ты вообще спрашиваешь?

— Моя мама очень не любила жить во дворце, — с ухмылкой глянул на меня Стах. — Ее тяготил замкнутый образ жизни. А еще разделение на женскую и мужскую половину.

— Короче, не замуж, а тоска, — сочувственно вставила моя дорогая подруга. — Мне кажется, я бы при таком порядке вообще жить не смогла.

— А чем он тебе не нравится? — заинтересованно отозвался, почти весь наш путь промолчавший Русан. На что Любоня ответствовала очень умным словом из книжки Кащея:

— Патриархатом не нравится. Вот где ваши женщины, Ваше Высочество? За столом одна Фрона сидела и мы. Да и то, наверняка только потому, что гостьи. А остальные?

— В Тинарре так заведено: муж — существо общественное и перемещается по внешнему периметру, а жена — домашнее. Хотя, на улицах Шарана вы ведь женщин видели?

— Человеческих. С сумами. По лавкам, видно перемещались, — вынесла Любоня вердикт, а мне, не смотря на всю болезненность данной темы, захотелось вновь вернуться к прежней:

— Стах, так Адьяна — твоей мамы приданое?

— Нет, — мотнул он головой. — За два года до моего рождения отец подарил ей Светлый лес. Только тогда он выглядел совсем иначе — обычные деревья, а еще маленький уютный особняк на центральной поляне. И сказал, что отныне она вправе распоряжаться всем этим, как ей вздумается. Вот мама и распорядилась. Она полностью перестроила дом и изменила все вокруг него, оставив лишь ясени с дубами по широкому внешнему кругу. А со временем и вовсе туда перебралась… Так они с отцом обошли закон «разности полномочий», то есть, разделения жилища на две половины. Который на такие загородные резиденции, по причине из компактности не распространяется. Потом здесь родился я. И отец на целый год сам сюда переехал. Лишь приемы свои вел всегда снаружи, в специальном месте. Оно до сих пор сохранилось восточнее леса, у скал.

— А почему не внутри его?

— Почему? — прищурился на меня Стах. — Потому что сама Адьяна, Евсения, стала, благодаря усилиям мамы «местом обмена».

— А такое возможно?

— Получается, да. Хотя, она не была ни магом, ни дриадой, но, даже наш глава госпорядка, алант Макарий, утверждает, что бывший Светлый лес до сих пор являет собой… — вспоминая, воздел он к небу глаза. — энергетическую зону средней мощности. По-моему, так. Но, если тебе интересен сам процесс, можем спросить у одного человека. Он в Адьяне с самого начала и при нем все зарождалось… А мы, в общем-то, приехали, — закончил Стах, хлопнув себя по бедру.

Да я и сама уже поняла… Нет, забор здесь, конечно, имелся — высокая каменная кладка с розовыми на сером узорами, сильно схожими с теми, что мы видели на столпе в покинутом пещерном городе. А еще здесь имелись ворота — тоже, под каменной аркой, окаймленной точно таким же фигурным орнаментом. Их ажурные створки распахнули нам два вооруженных кентавра и я лишь тогда заметила…

— Впервые такое вижу, — не отрываясь глазами от арки, громко выдохнула я. — Настоящее рукотворное чудо.

Потому что по всей их ширине сейчас серебристым дождем струилась вниз магия. Совершенно нейтральная, как обычная дождевая вода, под которую мы со Стахом попали первыми. Он, тут же, с внутренней стороны ворот, тормознул коня и, развернув его, стал ожидать остальных: Храна, оценившего мой щенячий восторг ироничным кряканьем, Тишка, разинувшего прямо под серебристые струи пасть, и Любоню с Русаном. Бывший грид заехал в ворота последним и, остановившись прямо под аркой, выжидающе замер. А до меня, наконец, дошло (по облегченному выдоху Стаха и их обмену с наставником взглядами) — последнюю проверку, проверку Адьяной на «благонамерения», Любонин жених прошел… «А вот что было б, если нет?» — встретились мы глазами с Его Высочеством … Об этом даже думать не хотелось:

— Что дальше?

— Принимай гостей, любимая.

— Это ты… о чем?

— Я подумал: преподносить дриаде букеты, значит, выглядеть в ее глазах убийцей. Поэтому решил подарить тебе сразу сад. Ведь «Адьяна» в переводе с кенво так и звучит: «сад». Надеюсь, после такого подарка, ты точно выйдешь за меня замуж?..

— Евся, ты часом не оглохла? — сквозь шум в ушах донесся до меня голос подруги.

— Или онемела на радостях. Хотя, надо еще глянуть, вдруг, здесь жасмины произрастают.

— Пасть свою… Стахос.

— Да? — смеясь, отозвался мужчина. — Поехали… Можешь пока подумать. Все равно отец на официальную церемонию обручения лишь послезавтра приедет.

— Что?! — а вот теперь у меня голос очень даже прорезался…

ГЛАВА 4

Подарить дриаде сад равносильно тому, что пустить ребенка в его самую любимую и расчудесную сказку. Нет, он, конечно, в силу своей детской осведомленности знает, что горы из леденцов и радуги со ступенями где-то там существуют. Но, чтобы вот здесь… и прямо сейчас… и чуять носом, ощущать всеми капельками своей души: «Вот оно, это чудо!!! И я внутри него! Навсегда! Спасибо тебе, дядечка волшебник!!!»

— Евсения, отойди. Ты сейчас туда свалишься… Евсения!

— Спасибо тебе, дя… Что?

— Я говорю, отойди от края обрыва, — протянул мне руку Стах. — И пожалуйста… И пойдем, ты еще дом не видела, а уже обеденная пора. Я тебе после здесь все покажу.

— Ага-а, — с сожалением сделала я к мужчине шаг. А потом не удержалась и обернулась…

Место это я учуяла еще издали. Не успели мы отъехать от ворот и трех десятков ярдов, как нам на встречу, с примыкающей тропки, вынырнуло двое служителей, принявших лошадей заодно со всей нашей поклажей. И как раз вовремя, потому что дубы с ясенями вскоре закончились, выпустив нас из лесного кольца в настоящее царство цветов и запахов — Адьяну.

— Мир тут довольно интимный и все продумано так, что при небольшом пространстве, можно двум людям целый день бродить по садовым дорожкам, отдыхать на скамейках и в беседках и ни разу друг с другом не пересечься, — сразу с ходу, принял на себя Стах просветительскую миссию. — Поэтому в детстве мне скучно не бывало. Впрочем, — усмехнулся он, — как и моей нянечке, которой приходилось меня на здешних «путанках» искать.

— Пока я не присоветовал Серафиме навесить на его шею колокольчик, — буркнул мне, идущий следом за нами Хран.

— И до тех пор, пока этот колокольчик не оказался на совершенно другой шее, — дополнил с другой от меня стороны рассказчик, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил, — А еще здесь есть…

— Вода, — как вкопанная встала я. — Здесь есть… чистая вода. И спокойная, журчащая. И шумная, с радугами… Слева от нас, и… — повела в сторону носом, потом глубоко вдохнула. — далеко отсюда, а еще — почти напротив… Стах.

— Угу, — расплылся тот. — Два пруда и водопад с озером.

— Как у пещерного города?!

— Ну-у, побольше… Гораздо. Там и купаться можно.

— Ох, ты ж… — даже подскочил на такую новость Тишок, а Любоня, скосившись на него, уточнила:

— А всем там можно купаться? — на что, несведущий в причине последнего бесовского воспитания, просветитель пояснил:

— Всем, конечно. Да там и рыба водится. Русан, ты как к рыбалке относишься?

— Я? — усмехнулся, проведя пятерней по подбородку мужчина. — В прошлой своей жизни уважал.

— Значит, завтра с утра — за карпунями.

— А может прямо сейчас? — влезла я в мужскую беседу, чем вызвала общий удивленный интерес. — А-а. Нет, я просто хочу водопад посмотреть… Очень хочу. Очень…

Радуг в брызгах летящей с большой высоты воды, отсюда, с противоположного берега, было не видно. А само озеро представилось мне широкой каменной бадьей с правой, «отколотой» частью, где к самому краю подступал лес, отражаясь ветвями в серо-голубой глади. А еще там отражались облака и, кружащие низко длиннокрылые крачки. И такая ладная песня была слышна во всем: в шуме воды, птичьем крике, шелесте деревьев, усиленных гулким каменным эхом. Будто и вправду, место это являлось маленьким миром, вобравшим в себя все самое лучшее, самое душевное из большого. Того, что остался за гранью бывшего Светлого леса.

— Пошли, — перехватив руку Стахоса, сплела я его пальцы со своими. А потом посмотрела через мужское плечо на наших спутников, медленно идущих по дорожке от озера. — Стах?

— Что? — обхватил он мой затылок свободной рукой. — Что ты хотела спросить? Хотя… я, кажется, знаю.

— Скажи, как бы вы с Храном поступили, если б…

— Русану, вдруг, сделалось худо? — сузил он глаза. — Если б Адьяна, распознав в этом человеке злые намерения, его отторгла?

— Ну да.

— Развернули бы, — глухо ответил он. А по моей коже, прямо под мужскими пальцами, пробежали ощутимые мурашки. — Пойдем, любимая. И не думай об этом больше. Русан теперь — наш полноценный гость…

Остальных, правда, уже без Храна, мы нагнали у самого входа в длинный коридор, где все стены и овальный потолок были сплошь увиты сиреневыми гроздьями незнакомых мне цветов. А в этих цветах звучно чирикали воробьи, занимаясь своей, увлекательной жизнью. Нас со Стахом вежливо пропустили вперед. Хотя, для этой цели Тишку пришлось притрусить назад уже из середины. Что он там разглядел, уткнувши нос между густых сплетений, я вскоре увидела, да и не я одна — невысокий смуглый мужчина в сером фартуке и перчатках до локтей, щелкал огромными ножницами над кустом как раз напротив, попутно занимая себя беседой с птахами. И, судя по его сморщенной орлиной физиономии, тема была не из приятных. Хотя, я птичий язык плохо понимаю:

— Ведь мелкие такие, а гадите, как хумары летучие. Ну, поставлю я на вас ловушки. Или сокола куплю, — сказано было не то, чтоб с угрозой, а, будто, по доброй традиции. На что воробьи… ага: «Свисти дальше» и что-то про…

— «Хумар» по-арабски — «осел», — прервал мои старанья, расплывшийся во всю физиономию Стах, и вновь развернулся к цветочной стене. — Сколько его помню, текст всегда один и тот же… Тагир! Ты так не птиц, а гостей распугаешь! — широкими шагами направился он к концу коридора, вспомнив о нас уже в повороте. — Евсения, вы чего?!

— Ва-ай! Хозяин! А мы с Серафимой тебя с утра ждем! — очень громко и очень радостно оповестили нас всех, включая воробьев. От чего те дружно сорвались в небо. А мы — на выход.

Встреча хозяина с местным садовником прошла бурно, в основном, со стороны второго, который хлопал себя по бокам руками, иногда вздымая их к небесам. После представили нас. А когда очередь дошла до Тишка, Тагир высказался очень откровенно:

— Шайтан?

— Водяной дух, — сразу внес коррективу Стахос, а потом (ему конечно, виднее) решил увесомить. — Очень воспитанный и гадит только в рамках диверсионных операций. Это я сейчас образно выражаюсь, — а вот я бы тут засомневалась.

Однако, садовника такая хозяйская рекомендация, вроде как успокоила. И он даже попытался Тишка потрепать по длинным ушам:

— Ну что ж, схожих гостей у нас еще не было. Я ему из собачьей будки дерюжку протрясу. И под крыльцо брошу.

— Весьма признателен за оказанную… честь. Но, я привык к простым условиям жизни, — поразил Тагира в самое сердце, только сегодня сползший с дворцовой перины «аскет»:

— Так он еще и…

— Угу… Разговаривает, — громко хмыкнув, словил меня за руку Стах, после чего первым подорвался в сторону дома. — Тагир, я тебе потом… семена…

А дальше я едва по сторонам успевала вертеться, быстро преодолев мощеную площадку с крестообразным фонтаном по центру, где на мелких волнах покачивались водяные лилии. Розовые и белые. Клумб же в обозримом пространстве было столько, что в глазах рябило. И я лишь хлопала ими и ойкала, уворачиваясь от неспешно гудящих пчел. Им в этих «цветочных кущах» торопиться уж точно незачем. А когда мы дошагали до дома…

— Ну, вот и самое сердце Адьяны, — тормознул напротив закругленного крыльца Стах. — Годится для жизни?

И еще бы не годится? Особенно, после каменных просторов дворца. Ведь, дом этот был полностью деревянным. С примыкающими по бокам флигелями, которые как и само здание, кутались в зеленый ковер из плюща. В окнах, хоть и небольших, но распахнутых сейчас настежь, покачивались прозрачные занавеси, и такая благостная тишина стояла вокруг…

— Рай.

— Что?.. — склонился мужчина. — А-а, значит, годится. А раз так, то все заходим, — потянул он меня дальше, на крыльцо. Потом, через широкую дверь, прямиком вовнутрь. И остановился лишь у входа в уютный зал с длинным обеденным столом посредине и камином в углу… с приступочкой. — Серафима! — огласил Стах уходящие в обе стороны коридоры. — Ты где, мой демон в чепчике! Выходи встреча…

— Явился, благородный отпрыск, — человеческая женщина, сухонькая и сутулая, действительно, обряженная в кружевной чепец вдруг, шмыгнула носом и сменила «демонический» взгляд на умиленный. — Дай хоть я тебя поближе рассмотрю. Руки, ноги на месте?

— А где ж твои очки? Тебе ведь племянник их по дюжине возит? — выпустив мою руку, с ходу подхватил старушку мужчина. Та лишь пискнула в ответ, возмущенно от него отбиваясь:

— Ох, вижу, все конечности сберег. А, ну-ка, отпускай меня. Буду с гостями знакомиться, — уже с половых досок прищурилась она в нашу сторону и дернула Стаха за рукав. — Которая из них — твоя невеста? Надеюсь, не та, что без волос?

Стах захохотал в полный голос, а «лысая невеста» густо покраснела сквозь щетину:

— Здравствуйте, меня Русан зовут. И я тут сам жених при своей невесте.

— А-а, это, которая…

— Любоня, — решила подружка судьбу не искушать. — Русан про меня сказал.

— Понятно. Ну, тогда остается лишь одна — с кобельком стриженным. Иди ко мне, девочка. Все ж, впервые этот бродяжник о жизни всерьез задумался… О-о, красивая. И скромная. Ишь, как румянцем залилась. Я и без Храновых окуляров вижу.

— Самая лучшая, — обнял нас обеих Стах. — Ее Евсения зовут… Ну, а что, в этом доме кормить нас собираются? Или обратно к столице разворачивать?

— Я тебе развернусь! С утра вас дожидаемся — вся кухня кастрюлями заставлена! — дернула плечиком демоническая нянька, а ее бывший подопечный счастливо выдохнул мне прямо в ухо:

— Вот я и вернулся…

«Вот он и вернулся… А я — приехала. В волшебный мир за высоким забором и множеством разных дорожек. По которым броди — не перебродишь… И даже такими укромными местами, что…», — хмыкнув в темноту, откинулась я на спину, вспоминая, какими взглядами обменялись Любоня с Русаном, когда Стах им махнул рукой: «А вон там, за мостиком через пруд, видите, где ивы плакальщицы, есть одна схронная беседка. Очень уютная. Да и место здесь тихое. Самое тихое во всей Адьяне». Ну да. А еще здесь есть деревья, цветущие по весне розовыми бутонами (забыла, как называются). И тюльпаны с гиацинтами, какие я раньше видела лишь на картинках в книгах. И огромная клумба в виде разноцветной Тинарры. С голубыми реками и зелеными степями. По ней Стах в детстве учил историю. Да много еще разных чудес. Вплоть до детской карусели на площадке за домом… А сам дом. Что кривить душой? Он мне тоже очень понравился. С этим залом, в котором камин… с приступочкой. И маленькими спаленками по бокам от него. А кабинет Сивермитиса в левом флигеле с огромной библиотекой? Да если бы я прочитала столько книг, то, наверное, и вовсе забыла, где у меня дом. Так и ездила б по миру, сверяя написанное с увиденным. А еще мне понравилась мама Стаха. Конечно, ее портрет — в полстены между книжных шкафов. Она там такая… такая… В общем, если я раньше думала, что Его Высочество похож на своего величественного отца, то сейчас, после «знакомства» с ней, поняла — от оного у Стаха лишь его черные магнетические глаза. Глаза, в которые порой и заглядывать то страшно. А, вдруг, провалишься глубоко-глубоко и неминуемо обожжешься об пламя, что пылает там, на самом их дне?.. А хоть бы и так?

— Стахос… жених… Евсения… невеста… — глядя в балдахиновый потолок, прошептала я. — Стахос — жених. Евсения… весевая дуреха, — и застонав, прихлопнула ладошки к лицу. — Дуреха и есть, — подскочив, наконец, с кровати, сунула я ноги в туфли и одернула длинную ночную сорочку…

Летняя ночь здесь, на равнине — гостья кратковременная. А та, что вызвездилась сегодня, уже медленно угасала. Но, дом еще спал. Лишь потрескивал старыми стенами и вздыхал сквозняками в коридорах. И даже храпа наставника Стаха не было слышно с его «законного» чердака. А я так и не смогла сегодня заснуть. Сначала усердно жмурилась. Потом просто лежала. А теперь и вовсе… Дверь на террасу, выходящую как раз к детской площадке, открылась бесшумно. У спуска с крыльца, вокруг круглого фонаря, летали мотыльки, а чуть подальше, над лесом, просвистела летучая мышь. И опять тишина. Я бросила взгляд на соседнее справа окно, темное сейчас: «Наверное, спит. И ерундой не страдает… жених». А потом спустилась по ступеням на прохладный песок, который, впитав в себя ночную росу, пах теперь речкой. Или озером. Но, на карусель не пошла — вечером накатались. Мы с Любоней — с развевающимися волосами и открытыми ртами. Мужчины — за рычагами у столба и тоже, с открытыми. Но, уже по другой причине. А двинула дальше, к качелям. И уже почти до них дошла…

— Не спится, любимая?

— Ой… Извините, а это не вы здесь только что порхали над лесом? — подойдя ближе, изогнулась я к висящему вниз головой на перекладине Стаху.

— Угу, — ухватившись руками, перебросил он тело и приземлился в аккурат передо мной. — Пролетом из предтечного мира в Бередню. Разрешите представиться, граф Дракула. Или Кракула. А вы, юная дева, по всей видимости, мой поздний ужин. Или ранний завтрак. Так что, не трепыхайтесь, ибо я очень-очень голоден, — и тут же сгреб меня в охапку.

— А я и не трепыхаюсь.

— Евсения?

— Да?

— Ты почему дрожишь? Замерзла?

— Нет, — подняла я кверху глаза.

— Значит, боишься меня, — прозвучало, как самонадеянный вердикт.

— Очень боюсь. Очень смешно.

— А вот мне, не очень, — вздохнул, вдруг, мужчина. — Расскажи мне, чего ты на самом деле боишься. Ведь мы с тобой никогда не говорили по душам. Либо — по делу и при свидетелях. Либо, я перед тобой за что-нибудь оправдываюсь.

— И тоже, по делу, — хмыкнула я. — Как это, «по душам», Стах? Как, например, с Любоней?

— Ну-у, — задумчиво протянул мужчина. — Да. Так чего ты боишься?

— Я не знаю, — дернув плечами, сама себе, неожиданно, призналась я. — Все очень быстро меняется вокруг. Картинки лишь мелькают. И едва успеваешь привыкнуть к одной, бах, а перед тобой уже совершенно другая.

— Ну да. Это ведь не родной заповедный лес, где самому молодому дереву лет сто.

— Ну, это ты очень сильно преувеличил. Хотя, да. Там все было не так. И я никогда, живя у озера, не думала о собственном будущем. А сейчас, как ни стараюсь, не могу себе его представить. Оно, то одно, то — другое. Все время разное.

— Скажи мне, а в этом твоем, «все время разном» будущем, я есть?

— Да, ты там есть.

— Так это же самое главное, любимая, — тряхнул меня мужчина в своих руках. Пусть наш мир вокруг меняется, но, две самые важные в нем величины — я и ты, всегда неизменны. И тогда — уже не страшно. Пока мы вот так вот вместе с тобой.

— А мы сами не изменимся?

— Конечно, изменимся, — утвердительно кивнул Стах. — Я со временем облысею, как Русан. А ты…

— Стану, как твой «демон в чепчике»? — ехидно расплылась я.

— Ну, это еще не самый худший вариант. В ее-то сто пять лет.

— Да, благотворная сила Адьяны, — кивнула я, а Стах, вдруг, встрепенулся:

— А, знаешь что, пошли. Как раз время, только я… — метнулся он в траву и, вернувшись уже с курткой, набросил мне ее на плечи. — Пошли, я тебе покажу одно место здесь, — и, ухватив меня за руку, потянул в обход дома…

Идти пришлось долго. И сначала мы обогнули притихший на ночь фонтан, отозвались шагами в цветочном коридоре, а потом, когда вдалеке стал слышен шум падающей воды, я, не выдержала интриги — дернула мужчину за руку:

— Стах, намекни хоть чуть-чуть. Но, сразу хочу тебя предупредить, что, если ты в ту самую схронную беседку, то она сейчас занята.

— Я уже понял, — засмеялся он в ответ. — Но, нам не туда, а в лес. Сначала — в лес. И больше меня не спрашивай.

— А-а…

— Нет.

— Ах, я бедная юная дева. А ведь даже не видела мира… Да что там, мира?

— Не-ет, — гулко разнеслось уже под тенью первых деревьев.

Шум водопада мы обошли слева и стали продвигаться все дальше в лес, прыгая вдоль каменных глыб, и уже почти допрыгали до реки, точнее, очень большого ручья, сам водопад образующего, как Стах внезапно остановился:

— Все, теперь погоди немного. Я здесь очень давно не был, — и пригнулся к самым камням. — Угу, — раздался сначала металлический скрежет, а потом звук откинувшейся крышки.

— Ух, ты! А я бы ее даже не заметила, — прищурилась я в черную овальную дыру прямо в скале. Да ее и дырой назвать было сложно. Скорее уж, полноценный вход.

— А то, — хмыкнул мужчина, запустив туда руку целиком, и через несколько мгновений уже вытянул ее вместе с болтающимся фонарем. — У кентавров со слухом плохо. Поэтому они и очень громко… общаются. Зато со зрением — все в полном порядке. Особенно, когда знаешь, что искать, — извлек он из кармана куртки спички и поджег фитиль. Потом глянул на светлеющее на востоке небо. — Давай мне руку и пошли… Евсения, не трусь. Это ведь не Рудные горы.

— Ага. Юным девам при любом удобном случае положено, — глубоко вздохнув, шагнула я вслед за мужчиной в подсвеченную фонарем темноту.

Сначала были ступени. Не крутые и не очень узкие. Да и не так далеко. А потом мы попали в… водопад, только изнутри. То есть он теперь получался «занавесью из струй» на огромном «окне» в круглой каменной комнате. А после Стах поднял свой фонарь повыше:

— Сейчас надо немного подождать, но, главное ты можешь видеть уже сейчас, — и я увидела. В самом центре ее, на квадратном постаменте высилась скульптура… — «Кентавр и нимфа». Есть очень древняя легенда об их любви. Именно ее герои здесь и увековечены.

— Кентавр и нимфа, — с придыханием повторила я и пошла по кругу. Кентавр стоял, широко расставив задние ноги. А перед ним, в объятьях — она, нимфа. Спиной прижатая к крепкому мужскому торсу и с закинутыми на плечи любимого руками. А девичья шея выгнута в страстном поцелуе. И вся эта… скульптура излучала такую огромную силу, что у меня самой вспыхнули щеки, а через несколько мгновений и со зрением что-то случилось. Потому что все вокруг окрасилось в нежно розовый цвет.

— Ты это видишь? — отставив к лестнице фонарь, засмеялся Стах. Я развернулась к нему и тут только поняла, что дело вовсе не во мне — рассветное солнце, вынырнувшее из-за леса в аккурат напротив, окунуло нас всех в свои первые цвета. И струи падающей воды. И каменные неровные стены и кентавра с его возлюбленной. Все сейчас было раскрашено самым могущественным волшебником. — Этот грот мама подарила отцу за год до моего рождения. Она хотела сказать, что в мире вечны лишь солнце и еще наша любовь. И больше ничего. Не будет их, исчезнет и сам мир. Ты понимаешь, любимая? Не надо бояться…

Обратно мы возвращались обнявшись и молча. У меня перед глазами был «розовый» рассветный грот, а в ушах — последние слова моего любимого: «Не надо бояться». Поэтому, я периодически запиналась на ровном месте, а Стах меня терпеливо на руках подтягивал:

— Ты, наверное, спишь?

— Я больше не буду.

— Чего не будешь? — недоуменно склонился мужчина. — Спотыкаться?

— Бояться… не буду.

— Ну, вот и хорошо. Надо почаще «по душам» разговаривать, — смеясь, вынес он вердикт.

А у самого дома, нам наперерез, из-за кустов неожиданно вывернула еще одна обнявшаяся парочка. Хотя, почему, «неожиданно»? Мы несколько мгновений молча друг на друга пялились. Первым не выдержал Стах, громко хмыкнув. Потом смущенно расплылся Русан, потерев рукой подбородок. Последними и очень звонко присоединились мы с подругой. Да так, что из-за угла дома выскочил Хран с удой наперевес:

— Ёшкин мотыляй! Накрылась рыбалка!

А Тишок, брякающий пустым бидоном, нервно почесал меховой бок:

— Никакой ответственности. Ну, вы чего, мужики?

— Да как это, «накрылась»? — праведно возразили над моей головой. — Русан, ты готов?

— Конечно. Рыбалка — это ж святое.

Вот так вот. А мне тут про другие вечные ценности «по душам» втирали. И, судя по взгляду Любони, не мне одной…

ГЛАВА 5

— …и звал меня «Фемой», кхи-хи… Годочков до четырех. Ну, а «Серафимой» я недолго побыла. Потом сразу в «демоны» представилась.

А знаете, почему? Строгости он не любил, гордая порода — кентаврийская кровь. Да до сих пор…… глаза прищурит и…… а один раз, в шесть лет Фрону за косу оттаскал за одно это обидное… Она после сюда ездить…… И обычай у них, у местных — кому девка сережку свою отдаст, тот…… - Стах, вошедший в комнату, обогнул свою нянечку в кресле. Лишь глянул на нее строго, с демоническим прищуром и направился прямиком ко мне, взгляда по дороге не сменив: «Что ты серьги свои разбрасываешь? Фрона их нашла и расплавила на…

— Евся. Да, Евся.

— Чего?! — встрепенулась я и… проснулась окончательно.

Склонившаяся надо мной Любоня спешно приложила к губам пальчик:

— Тише. Тетушка Серафима, того. Так что, давай отсюда, только осторожно. Или вы с ней на пару будете носами клевать?

— Что-то расхотелось, — зевая, протерла я глаза.

Время, щелкая настенными часами-домиком, приближалось к полудню. За окном притих в набежавших с неба тенях сад. Сама же радушная хозяйка спаленки (попробуй ей, откажи) утомившись под грузом воспоминаний, посапывала носом в бантик чепца. Да так сладко… Я накинула на нее подхваченную с кровати шаль, а потом вслед за подружкой, боком выскользнула на террасу:

— Ну, что будем делать? — глянула с прищуром на Любоню, застывшую тоже, в живописно задумчивой позе: не то петь, не то плясать.

— А пойдем к тебе. Ну не переться же к мужчинам на озеро в такую-то жару? Заодно поболтаем.

— Пошли.

Моя собственная комнатка показалась сейчас такой прохладно — зовущей, что мы с подружкой обе, без раздумья, тут же нырнули прямиком под цветастый кроватный балдахин. А потом ненадолго замолчали, решая, видно, с чего бы начать болтать. Хотя, лично меня интересовало сейчас…

— Скажи, Любонь, а что там нянечка Стаха про сережки говорила? Что за обычай такой и у кого?

— Ну, ничего себе, — удивленно хмыкнула та. — Ты ж ей кивала все время и даже звуки какие-то мычала.

— Это я от крайней вежливости. А на самом деле дремала. И ты знаешь, мне ведь сон приснился… — вдруг, задумалась я, а потом тряхнула головой. — Так что там с сережками? Вдруг, это сильно важно.

— Ну, не знаю, как тебе, а вот Фроне… — зевая, повернулась подружка на бок. — Праздник у них здесь есть, наподобие нашего Солнцеворота. Только, вместо венков девки своим суженным серьги, ну, это…

— В речку кидают?

— Да нет. Прячут или оставляют на разных видных местах. В зависимости от того, чем ты ночь желаешь закончить. И с кем.

Я же, представив унылую Фрону «девкой с косой», насмешливо фыркнула:

— И кто кого сережкой осчастливил?

— Догадайся сама… Фрона Стаха. А когда он над ней посмеялся, обозвала его «мулом убогим».

— И он ее за косу? — открыла я на такое рот.

— Ага, — кивнула Любоня, а потом прыснула. — Видно, с тех пор она косу и обстригла, под чистую.

— Однако, развитая дама — рано взрослеть начала. Я в шесть лет о куклах мечтала — настоящих, не тряпичных… — почесав нос, скривилась я в потолок. — А вот мне интересно, пришел бы он к ней с этой сережкой, чтоб она делать стала?

— Официальную церемонию помолвки. Без нее — никуда, — уверенно заявила подруга, а я вздохнула… Правда, уже не так тяжко, как минувшей ночью (балдахин совсем не шелохнулся). — Евся?

— Да?

— Завтра не сбежишь? — спрошено было очень серьезно. На что и я ответила соответствующе:

— Нет, подружка. От судьбы не убежишь, — а потом, расплывшись, добавила. — Это мой мужчина. И душой и телом.

— Да неужто? Мокошь — наставительница! Вот и я после этого так про Русана решила.

— После чего, «этого»? — развернулась я к Любоне.

— Будто сама не знаешь? — авторитетно хмыкнула та. — Ведь не зря Мокошь завещает: «Люби без стыда. Не скупись в ласках для любимого и вернется тебе от него стократно»

— Да ничего «этого» у нас со Стахом не было, — в ответ вздохнула я, а потом и вовсе от подруги отвернулась… Вспомнилась, вдруг скульптура на рассвете: двое страстных влюбленных. И розовое зарево, скрывшее мой внезапно вспыхнувший румянец… — Ничего не было.

— Ну и дуреха же ты… подружка, — глубокомысленно изрекла Любоня. А после и сама замолчала…

— Евсения… Евсения.

— Ага-а, — сонно отозвалась я, а потом сцапала мужчину рукой, почти наугад. — О, этот сон мне больше нравится. Хоть от тебя в нем и пахнет дымом.

— Ну, тогда, пусть тебе приснится, что ты встаешь с постели и послушно следуешь за мной. Потому что, пора есть уху, — назидательно прозвучало над самым моим носом (значит, удачно сцапала).

— Как-то не убедительно, — вторая рука оказалась такой же меткой, за что поплатилось уже все туловище целиком, тут же водруженное на ноги. Пришлось разлеплять глаза.

— До сих пор не убедил?.. А если вот так? — склонился, еще «размытый овал» над самым лицом, после чего я с готовностью вновь глаза закрыла:

— Да… О-о-ай! — вмиг испарился весь мой сон. Впрочем, как и потребность в бодрящем поцелуе.

— Любоня, ты сама или на другое плечо? — уже от двери развернулся Стах к подскочившей на кровати подружке и, получив кивок, потащил меня дальше на выход… Да… И где те страстные влюбленные в розовой дымке?..

А на озере нас уже ждал и стол и дом. В том смысле, что самое главное присутствовало: чего поесть и где посидеть. Полуденная жара, заставившая местных пчел летать еще медленнее, давно спала. И сначала ей на смену налетел ветерок, пустивший над водой дым от костра и густой аромат карпунёвой ухи. Сейчас же, при свете ночного пламени, были видны лишь те, что вокруг него удобно устроились. Да еще вязы, подступившие к самой озерной черте. И даже говорилось как-то по-особенному, в полголоса. Тем более, тема явно оному способствовала:

— … и внезапно очнулся от того, что меня кличут, уже мокрым, весь в тине и на том берегу этой проклятой речки, — закончил Хран, и подбросил в костер полешко. Бес же, привычно развалившийся в Любониных ногах, изрек:

— Ну-у, здесь явно русалки поработали — навязывание жертве нужных мыслей при полном отсутствии фантазии — низкий уровень.

Он в наших ночных посиделках явно мнил себя «экспертом по жанру». Поэтому и вел себя соответственно.

— И что, русалки такое могут? — а вот подруга моя выглядела на удивление спокойной (видно, недавний жизненный опыт помог).

— Конечно, могут.

— Да что ты? — нет, я не против — выпендривайся, сколько душе угодно. Но, уж больно надоело затылок чесать. Эксперт же, скосившись на меня, внес коррективу:

— В смысле, иногда… Да, Евся! Ты ж в жизни их ни одну не видала!

— Это к делу не относится, — положила я веточку обратно. Бес ехидно скривился:

— А, может, сама нам что-нибудь расскажешь?

— Я?.. Да мне и не о чем. Потому как все самое… страшное, что со мной произошло, было при вашем же участии.

— Это точно, — согласился сбоку от меня Стах. — Давайте я вам расскажу про курган недалеко отсюда. Помните, я говорил, что пробовал в него влезть?

— Ну-ну, и чего там? — вмиг слетела с беса вся важность.

— Курган этот, на первый взгляд, от других не отличается. С той лишь разницей, что на самой его вершине находится узкая дыра и, по всей видимости, в глубину вплоть до похоронной клети. Оттого местные, из человеческой деревни севернее Адьяны, называют его «Гул-горой» и вообще, относятся с трусоватым любопытством. Много лет назад, например, считалось, что этот курган, если взобраться на самый его верх и вопросить в отверстие, может дать дельный совет или нужный ответ.

— А сейчас так уже не считается? — почесал за ухом Русан, из уст которого, кстати сказать, прозвучала самая правдивая здесь история.

— Сейчас, нет. Потому что, Гул-гора, по словам селян, «взбесилась». Произошло это лет пять тому назад. И первым метаморфозу ощутил на себе местный питейщик, хозяин деревенской корчмы. Он как раз ждал сватов к старшей дочери и решил выяснить: достоин ли кошель жениха ее моральных высот. Влез, как положено, бросил в дыру традиционный дар — монетку, и только набрал воздуха в грудь, для озвучивания вопроса, как ему оттуда прилетел досрочный ответ: «Сквалыжник!» Питейщик был мужик дотошный и далеко не трус, с его-то родом занятия. Поэтому решил уточнить, кого конкретно гора имела в виду и на этот раз вопрос задать успел. Но, как только подставил к дыре ухо, принял в него такие отборные маты, что пораженный сорвался по склону. Вскоре страшная весть про Гул-гору разлетелась по всей округе. Люди охали и пеняли, кто на общее падение нравов, кто на катаклизмы в природе. Однако, со временем, с местным «оракулом», все ж, удалось вступить в плодотворный диалог.

— Это как? — открыл пасть Тишок.

— А просто носить стали в качестве даров уже не деньги, а продукты: калач — ответ, курица — развернутый ответ и парочка советов в придачу. А за окорок можно было получить информацию по всем до этого заданным.

— Евся, тебе это ничего не напоминает?

— Молчи, нечистый хвост! Не порочь светлый божественный пантеон!

— А причем здесь идолы? Я конкретно про того, кто при них столовался.

— Ну, тогда и себя не забудь, любитель пирожков с крольчатиной.

— Евсения, вы закончили?

— Да, Стах, продолжай, — обменялись мы с Любоней и бесом выразительными взглядами.

— Продолжаю. И не ты один, Тишок, такой умный. Примерно, года через три, — на этом месте бес снисходительно хмыкнул. — до селян, начисто перессорившихся друг с другом из-за болтливой горы, стало доходить: не все так гладко на ее склонах. И однажды, собравшись отрядом смельчаков, вместо съестных даров в отверстие запустили праздничную шутиху… Что потом началось, — в этом месте уже хмыкнул сам рассказчик. — Деревня на пару дней будто вымерла, потому что Гул-гора это время ходила ходуном, оглашая степь воем вперемешку с бранью. А когда все стихло, и перепуганные люди понемногу выползли на улицы, вновь собрали «добровольцев», причем, по закону справедливости, именно тех, кто шутиху запускал. И отправили их извиняться. Но, не успели те дойти до подножия кургана, как прямо из него на встречу вылетел мужик в странной одежде и при полном вооружении, и с воем погнал парламентеров назад по степи… Следующие две попытки загладить вину закончились аналогично: мужик неизменно вылетал, ругался и махал вдогонку своей саблей. Однако ущербом после таких выступлений стали лишь заикание у двоих, и один уход в береднянский монастырь, — с преувеличенным вздохом закончил Стах, а я с удивлением подвела итог — мужчина ни разу не соврал:

— Скажи, а ты сам когда туда наведался?

— Я то? Сравнительно недавно. Лично хотел познакомиться с «соседом», — невинно расплылся мне рассказчик. — Но, он против оказался. К тому же, после «курганотрясения» сквозную дыру завалило. Почти, завалило. В нее теперь разве что, Тишок пролезет, — а вот это он уточнил совсем зря, потому как я ж этого прохиндея знаю:

— И пасть свою закрой.

— Да я что, умом не одарился? — с достоинством фыркнул мне вышепоименованный…

Ночь у костра вскоре, вместе с запасом дров и побасенок иссякла, оставив лишь запах дыма на коже да еще в заплетенных волосах. Но, смывать его с себя я не торопилась. Просто сидела сейчас, в полной темноте и, уставясь в комодную круглую ручку, перекатывала на ладонях сережки… Из одной — в другую… И вроде бы, все уже решено — и Стахом и даже собой, но, предстоящее завтра мероприятие…

— О-ох, скорее бы оно закончилось и все стало, как прежде, — … из одной — в другую… — А еще бы желательно, завтра не опозориться. Сильно желательно, — из одной ладони — в другую…

— Евся, — осторожный стук в стеклянную террасную дверь заставил меня нервно подпрыгнуть. — Евся, ты… одна?

— Любоня, заходи.

Подружка моя, с наполовину распущенными косами, не менее нервно проскользнула в комнату и встала, как вкопанная:

— Я не знаю, как сказать.

— Что случилось? — махом представила я за нее кучу страшных ответов. — Чего ты застыла? Говори.

— Евся… Русан пропал.

— То есть, как это?

— Совсем. В спальне — нет. Вокруг дома — нет. Я уж и назад к озеру сбегала. Там тоже…

— Нет?

— Ага, — заполошно кивнула девушка. — А Стах где?

— У себя в комнате, наверное, — неопределенно мотнула я рукой, а потом, вдруг, задумалась. — А, знаешь что, пошли, — и мы пошли. А потом мы пришли. Хорошо, идти было близко — всего до соседней двери, которая оказалась незапертой. А за ней — совершенно пустая темная комната. Я, озадачившись теперь не меньше подруги, хлопнулась на кровать и попыталась задуматься всерьез. — Погоди… По дороге к дому они с Русаном сначала отстали, а потом, уже на террасе о чем то перебросились парой слов. Я подумала: мало ли, может, об очередной рыбалке договариваются. Любоня, а ты, когда по саду бегала…

— Нет, Стаха я не видала, — категорично отрезала, курсирующая мимо меня подруга. — Договаривались, значит… А Тишуня? Он где ночует?

— Кто ж его… Постой ко — я ему призыв запущу.

— Чего ты запустишь? — тормознула Любоня, но, я лишь сморщилась в ответ, уже прикладывая пальцы к вискам. Однако через несколько мгновений, первой открыла рот. — Не откликается. К чему бы?

— К чему бы? — подскочила подружка. — А я, кажется, знаю, к чему. Они все трое к кургану подались за впечатлениями. О том, видно, и договаривались. Один лишь… — воздела Любоня к потолку глаза, на долечку замолкнув. — Хран у себя на чердаке храпит. Сама подумай, куда им еще деться?

— Ой, да мало ли, куда? — заерзала я на кровати. — Может, дела какие нарисовались.

— На ночь глядя?.. Евся, я не знаю, как Стах, а вот Русан никуда бы не ушел, меня не предупредив.

— Но, ведь ушел же? — резонно заметила я.

— Значит, знал, что я буду против. А раз я — против, то дело нечисто. А раз дело нечисто, то…

— Курган… — закончила я за подругу и подорвалась назад, к собственной сумке. Маленький деревянный кентавр нашелся на самом ее дне. И зажав его в дрожащих пальцах, я на долечку закрыла глаза, а когда снова их распахнула… — Любоня, может, ты останешься?

— И не подумаю, — хмыкнув, подбоченилась та. — Куда идем?

— На север…

«Да… А вот про нее я… не подумала», — хмуро взирала я на высокую каменную «границу» Адьяны. Стена в ответ приветливо серебрилась магией в ночи. И вот, что интересно, какой? Если только опознавательной, то нас уже «просветили и одобрили». А, вот, если еще и охранной то, значит, где-то здесь обязательно должен быть маг, «привязанный» именно к ней… Эх, да, что уж там! Тем более…

— Любоня, у меня условие, — решительно развернулась я к открывшей на стену рот подружке. Та в ответ так же решительно мотнула головой:

— Я согласная.

— На что?

— Ради Русана — на все. Кроме меня его никто теперь убивать не посмеет.

— Ага… Тогда, не ори. Потому что я тебя сейчас переправлять буду. В два приема, — увесомила я задачу. — Стена каменная и сквозь нее моя магия не действует. Значит, сначала — на нее, а потом — вниз на ту сторону.

— А ты? — мужественно сглотнула слюну подруга.

— А я сама себя… попробую.

И попробовала. Правда, сначала Любоню. Девушка, взмахнув руками, криво пошла на взлет, но, помня мой завет, даже не вскрикнула (писк не считается). А уже на самой стене, замерла. Причем, ко мне спиной — еще немного и сама «переправится». Значит, медлить нельзя… А что вообще нужно делать? Могучий ум Тишок (ух, доберусь я до его мозгов), говорил, что маг воды способен управлять всем, в чем (в ком) эта вода присутствует. И на людях я такие эксперименты уже проводила, но, вот на себе… Сначала я представила, как по плавной дуге пролетаю Любоню и приземляюсь… неизвестно где. Но, результатов полет моей мысли не дал. Потом, хмыкнув, приподнялась на цыпочках… Покачалась так и… решила просто подпрыгнуть…

— А-а-ай! — а вот у меня молча не получилось. И уже пролетая стену навстречу заботливо раскинувшимся зарослям хвойника, я, все ж, изловчилась кое-как эту самую «дугу» выровнять. Хряс-сь… Трес-сь. — Жизнь моя… пожухлый лист. Надо было не вверх прыгать, а немного вперед…

— Ты там живая? — Любоня, свесившая с каменной ограды ноги, нагло захихикала. — Давай, снимай меня… Ой, Евся, а я, кажется, вижу эту Гоп-гору.

— Гул-гору, — выдирая из волос пахучие ветки, пробурчала я. — Погоди, сейчас сниму…

Ночная степь от медянских полей тоже отличается мало: все те же хоры из кузнечиков и травяные ароматы, умноженные выпавшей росой. Но здесь, вдали от гор небо другое. Не бездонно синее, как камень палатум, а голубое с лазоревой дымкой над самым горизонтом. Будто солнце ночует сразу за ним. Да еще и одеялом накрыться забыло. И на фоне этого лазоревого неба чернел сейчас одинокий курган. Хотя, почему одинокий? Кое-какая «компания» там точно присутствовала. И первой ее заметила моя дорогая подруга. Причем, очень громко заметила:

— А-а! Евся! Летит! — выпучив глаза, намертво вцепилась она в рукав моей блузки.

Да я и сама теперь разглядела. Только, он, все же, бежал — громадный, тускло светящийся воин. С будто восковым, широким лицом, в сюртуке, сплошь утыканном заклепками и с саблей наизготовку. Я хлопнула пару раз глазами и постаралась вспомнить, что — хоть наполовину, но, маг. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент на фоне красиво лазоревого неба появился еще один летучий объект — бес Тишок, с привязанной к поясу веревкой, вылетел прямо из вершины кургана и со страшным ревом (впервые такое слышу) спикировал обратно… Мы втроем замерли. Вооруженный незнакомец, опомнившийся первым, ломанулся назад… Вот работенка у мужика.

— Любоня, это — морок, — глядя ему вслед, произнесла я. — Страж.

— Сама вижу, что страшный, — проблеяла в ответ подруга.

— Не страшный, хотя… страж он. Курган этот сторожит от таких вот… В нем силы, как в мыльном пузыре. Только бегает и орет громко. Ну, что, идем дальше? Или…

— Идем. Я тебе верю, — набычившись, первой пошла она на подъем…

Снизу тянуло затхлой сыростью, и что-то там разглядеть даже мне было сложно. Поэтому мы, зависшие сейчас над неровной кромкой, в первый момент лишь щурились, боясь открыть рты. За нас это сделали другие:

— Евся! — гулким эхом прибило нас с Любоней к земле. — А мы тут…

— Евсения! Любоня! Там купол ненадежный! Давайте вниз!

— Это я и сама поняла, — злорадно оглядела я ощутимо расширенный проход (или пролет). А потом подняла нависший над ним кусок дерна. — Жизнь моя, пожухлый лист. Камень.

— Угу. Столько времени этот каменный колодец стоял, а под нами с Русаном обвалился.

— Русан, любимый! Ты как?

— Все нормально. Не переживай. Упали удачно… Девушки, вы этого красавца с ятаганом не бойтесь. Он и перед нами им махал, но, отсюда вам лучше спуститься.

— А вы здесь жить останетесь? — прищурилась в темноту Любоня.

— Нет, подружка, они Тишка опять в небо запустят с веревкой, — встав на ноги, огляделась я по сторонам. — Да только закрепить ее здесь не за что. Вы в курсе? Или стража попросите посодействовать?.. Где он, кстати? — вот ведь, накаркала — прямо из провала, всплыл к нам нахмуренный морок. Любоня ойкнула и едва не оступилась. Я же — в ответ насупилась. — Брысь!

— Евсения, вы еще там?

— Ага.

— Почему еще там?! Я же сказал…

— Ваше Высочество, вы не в том местоположении, чтобы приказывать. И вообще, не мешайте.

— От цак чины! От цак чины! Прохко кун!

— Сам такой… Ага — не то.

— От цак чины! Прохко кун!

— А если тебя вот так… Ух ты! — морок помутнел и рваными клочьями осыпался во тьму. — Тишок, представляешь, я его тем же знаком, что и тебя. Когда замолкнуть заставляла! — радостно огласилась я туда же, но уже через долечку, вновь припала к земле.

— Ох, ты ж!.. Евсения! Ну, доберусь я до тебя! — ага, видно, очередной отломившийся кусок прилетел прямиком по «высочайшему назначению». Однако ж мне остроумничать расхотелось:

— Любонь, давай вниз, а я их наружу вытяну.

— Как меня через забор? — почему то шепотом уточнила та и осторожно потрусила к подножию. Я же, вновь поднялась на ноги:

— Мужчины, встаньте, пожалуйста, вместе — по центру провала. И Тишка, желательно, на руки, кто-нибудь.

— Евсения, что ты собираешься делать?

— Вытаскивать вас, пока этот гроб окончательно не обвалился.

— Так, чтобы он не обвалился, ты с него…

— Стах! Встаньте, пожалуйста!

— Хорошо, — процедили мне из тьмы. Ну, ничего себе, благодарность. Хотя, об этом — после. А сейчас…

Сосредоточиться оказалось сложно. Это тебе не один «летун», а целых два. Хотя, и «воды» — в несколько раз больше. И, наверное, было бы правильнее, посадить, например, Стаха на руки Русану, а сверху — Тишка. Или, наоборот (в смысле, Русана Стаху), но, я, почему-то о таком варианте вспомнила лишь сейчас… когда на ощупь, по наитию, уже начала первый свой групповой подъем. А, значит, отвлекаться поздно… И, следуя выбранной тактике, я не отвлеклась даже тогда, когда основа подо мной начала медленно проседать, западая вбок. Как раз в этот самый момент над поверхностью дыры показались три удивленных физиономии. Мы встретились взглядом с одной из них, самой родной, и, уже уходя вниз, я с удвоенным рвением, запустила летунов вверх и в сторону (ошибку с забором учла). Сама же…

— Держись!..

Падать оказалось больно. Хотя, Стах и смягчил собою сам процесс. Однако руку, за которую он меня ухватил, будто огнем обожгло. И мы, все вместе сначала насладились концом Гул-горы, а уж потом…

— Какой дятел тебе в лоб настучал, что меня надо хватать?

— Тот самый, видимо, что настучал по нему тебе, когда ты решила нас всем скопом вытащить, а самой занять наше место, — заявил раскинувшийся напротив Стах. Я же в ответ очень сильно удивилась:

— Ну, ничего себе! Да я вовсе туда не собиралась. Я вас выкинула, а сама должна была зависнуть над развалинами.

— Она это может, — растерянно закивала присевшая рядом с Русаном Любоня.

— Да что ты! А я вот — не в курсе и думал, что она…

— Ты думал. А чем ты думал, когда сюда шел? Тайком ото всех. Да еще Русана с Тишком с собой прихватил.

— А вот это уже не твоя забота.

— Евся…

— Пасть свою закрой! Я с тобой отдельно поговорю! Стах…

— Евсения, мы с тобой тоже… поговорим, — выдавил мужчина, а я лишь сейчас заметила пятерых, переминающихся в стороне кентавров. Стахос же медленно поднялся с земли, а потом рывком поставил на ноги меня. — Все нормально. Сопровождение и помощь нам не нужны.

— Неос Сивермитис, — отделился от общей группы один из охранников, и дальше заговорил уже на незнакомом языке. Стах, слушая его, сначала кивал, а затем вновь, уже настойчивее повторил:

— Все нормально. Обратно — мы сами.

— Евся, это из-за меня они, того. Это я сюда сквозанул… с веревкой. А Стаху охрана об этом доложила. Вот они с Русаном за мной и…

— И провалились. А-ай, — скривился, поднимаясь на ноги Русан. И ты знаешь, Стах? Думаю, за веревку бы нас не вытянули. Купол бы еще раньше от ее перетяга треснул. Так что…

— Извини меня, — ошарашено выдала я. — Извини меня, Стах.

— Никогда больше не позволяй себе подобного в присутствии слуг, — глухо произнес он вслед удаляющимся кентаврам. — И… пойдемте домой.

— Ой, а вы знаете, мы поняли, кто тут народ баламутил. И я даже с ней обзнакомился. Коллега моя. Тоже — пострадавшая за любопытство. И что самое смешное…

— Народ баламутил? — нависла над бесом моя дорогая подруга. — И тебе смешно до сих пор, Тишуня — длинный нос? Ну, тогда, беги. Потому как у тебя еще и хвост длинный.

— Любоня! Госпожа можи души… моей… А-а-ай!!! — понеслась по степи погоня, все дальше уводя ее участников от бывшей Гул-горы. В развалинах которой торчала теперь, вытянув шейку, маленькая белоснежная бесовка. Я ее прекрасно сейчас видела. Только радоваться подобно Тишку, настроения не было совсем…

Всю дорогу обратно я репетировала речь, а Стахос просто молча шел. Лишь у самой моей двери обернулся, а потом поймал за руку:

— Спокойной ночи, любимая. Завтра будет трудный день.

— Я… справлюсь.

— Я очень на то надеюсь, — и хлопнул соседней дверью.

А я вернулась на исходную — в прежнюю тьму с круглой комодной ручкой. «На чем я там остановилась?.. По-моему, на нежелании мыться», — и, расстегивая пуговку на манжете, вновь бухнулась на кровать. — «Нет, но ведь и он хорош. Мог бы сразу все объяснить, а не шипеть на меня… Хотя, Тишок ведь пытался… И вообще, мог бы хоть на ночь поцеловать. Тоже мне, рыцарь печального образа. Гордая порода — кентаврийская кровь. А ты, значит, весевая дуреха, а раз дуреха…».

— Нет, я сейчас пойду и все-таки, эту речь ему двину, — с решительным видом подорвалась я к двери и… чуть не столкнулась в ней со Стахом.

Мужчина остановился на моем пороге. Потом протянул вперед руку:

— Это ты оставила? — голос его был тихим и каким-то недоверчивым, а в раскрытой ладони лежали две мои сережки — два дутых серебряных месяца.

— Да-а. Я.

— Евсения, это… мне?

— … Ага, Стахос. Это — тебе…

— Радужные небеса. Любимая, я надеюсь, ты знаешь, что обычно следует за таким… даром?

— Мне объяснили. Два раза, — смущенно потупилась я. — Но, если…

— Молчи. Теперь только молчи, — приподнял он пальцами мой подбородок. — Иди сюда…

Да катитесь вы под гору, все мои речи… страхи и… вообще всё…

ГЛАВА 6

Первым, что я увидела утром, была прядь темных волос поперек моего лица. Волосы эти пахли дымом и, почему-то, черемухой. От моего дыхания они приподнимались, щекоча кожу. И на душе, вдруг, сделалось так светло и даже весело. Хотя, сложно выразить словами счастье. Может, оно такое и есть?.. Я осторожно подцепила эту прядь пальцами, но, уже через мгновенье она струйкой выскользнула между ними… Чтобы еще через миг рухнуть обратно целым дождем:

— Ну, здравствуй… любимая.

— Ага, — смущенно расплылась я мужчине, зависшему так низко, что в глазах его сейчас были лишь мои собственные. И больше ничего.

— Что значит, «ага»?

— Здравствуй, любимый… Ой, а у тебя шишка и ссадина. Я их вчера не заметила, — провела я рукой по загорелому лбу. — Давай, залечу?

— Тратить время на такую ерунду? — усмехнувшись, обхватил он ладонями мое лицо.

— Но…

— Ты против?..

«Против» оказалась вовсе не я, а настойчивый стук в коридорную дверь:

— Госпожа Евсения, прибыл Сивермитис! Он и господин главный нотариус ожидают вас для церемонии помолвки в кабинете!

— А-а, — замерли мы со Стахом друг напротив друга. — А сейчас что… уже не утро?.. Стах!

— Та-ак… Успеем, — снесло с постели мужчину, а меня, напротив, будто волной прибило. Волной полного отупения от действительности. Нет, ну это надо же! Еще и проспала! В общем, прибило и все.

— Ты почему не встаешь? — замер Стах, уже застегивая рубашку. — Евсения, ты где у меня?

— Я-я?.. Стах…

— Что? — рухнул мужчина обратно под балдахин, да так, что я, подскочив, села. — Что, любимая? Ну, хочешь, мы его погулять отправим по саду? И вернется уже тогда, когда ты будешь готова.

— Кого? — хрипло уточнила я. — Сивермитиса Тинарры?

— Угу.

— Да ты… Стах, я быстро собираться не умею. У меня — волосы.

— Ну, это — не проблема, — бесцеремонно отбросив одеяло, потянул он меня с кровати. — Сам тебе их расплел, сам и заплету, — и вот тут я увидела полную картину действительности… в зеркале над комодом:

— Жизнь моя, пожухлый лист!.. Нет уж, я сама с ними что-нибудь сделаю, — и со всех ног подорвалась в купальню…

Нас, конечно же, пришлось ждать. Но, судя по лицам присутствующих, зрелище, представшее им, того стоило. С лихвой. Сивермитис, величественный Стахов отец, стоящий у письменного стола, сначала крякнул, ну прямо, как Хран, а потом попытался прочистить в кулак свое кентаврийское горло. А сам наставник, раз за него уже «высказались», молча, но, красноречиво, вздернул к потолку брови. Что же касается моей дорогой подруги, попавшей в эту компанию, вероятно «освидетельствовать факт» (хотя бы, с повторной попытки), то она просто открыла рот. Потом его закрыла и медленно растянула в улыбку, означавшую, видно: «ничего-ничего, главное, что явилась». Мы же со вторым виновником торжества обменялись взглядами, а затем, как по команде, оба уперли их в единственно сохранившего здесь невозмутимость — главного нотариуса страны.

— С высочайшего позволения, приступим, — тут же отмер седовласый кентавр. — От имени закона нашего государства и дворцового ритуального устава церемонию помолвки Неос Сивермитиса Стахоса, старшего сына Сивермитиса Тинарры, Зиновия, и гражданки Тинарры, Евсении Мира Ата считаю открытой. Возражения, неразрешенные вопросы и иные, противоречащие ей причины имеют место быть? — строго воззрился он на раненый лоб жениха, явно намекая на оные.

— Нет, — решительно поймал тот мою руку.

— И я не возражаю, — тихо поддакнула я.

— Угу… Тогда прошу вас, — отступил нотариус к стене.

— Благодарю вас, — Стах, увлекая за собой и меня, вышел на середину комнаты и грациозно опустился на одно колено. Потом приложил мою руку к своей груди… Попытка номер два. Интересно, получится ли у него и на этот раз также… Ой, стыдно то как… — Евсения Мира Ата, с того самого дня, как ты выкинула меня из своего окна, я понял, что судьбы наши связаны воедино и… — высокопарно начал он, постепенно переводя взгляд туда же, куда я сама сейчас с ужасом впялилась. — … Любимая, — накрыл мужчина ладонью мои синяки на руке. — Любимая, закрой глаза… А теперь забудь обо всем на свете и представь лишь то, без чего твоя жизнь потеряет всякий смысл. То, без чего ты сама станешь лишь отломанной частью единого целого. И если это буду не я, то можешь смело об этом сказать… Говори.

— Нет.

— Нет? — выдохнул Стах.

— Нет, я не хочу без тебя. Я не хочу быть обломком.

— Это значит, вы… согласны? — осторожно встрял между нами кентавр при исполнении.

— Да.

И, возможно, мне показалось, но теперь выдохнули все здесь присутствующие. А кое-кто шмыгнул носом. После чего Стах с чистой совестью водрузил мне на палец кольцо, а нотариус с прежней беспристрастностью продолжил:

— Главный ритуал считаю оконченным. Теперь подпишем сторонами и их свидетелями предсвадебный договор, а Сивермитис его высочайше заверит. Прошу вас… Неос Сивермитис, вы можете выйти из символической позиции, — из какой позиции?.. Откуда выйти?

Далее загвоздка вышла лишь в одном месте:

— А как моя фамилия пишется? — скривя рот, поинтересовалась я у стоящего рядом Стаха.

— Два слова и оба с большой буквы, — точно также уточнил он. — Мира…

— Ага. Я поняла.

А после подписей преисполненных миссией свидетелей и высочайшего росчерка Сивермитиса нам торжественно объявили, что отныне мы — жених и невеста со всеми вытекающими на ближайшие полгода последствиями (видимо, из оных весь договор и состоял). Полгода?.. Да в веси Купавной за полгода можно всех переженить, считая старух и проезжих.

— А-а…

— В Тинарре, любимая, принято свадьбы справлять зимой, — видимо, мой немой вопрос сильно отразился на физиономии. — К тому же событие такого уровня требует нехилой подготовки… Ну, что, ты жива?

— Жива. Я думала, все будет… страшнее.

— Так это еще не все — печать не поставлена, — оскалился мне мужчина, вновь подхватывая за руку. — Господин нотариус.

— Ну-у, — изобразил тот на лице несвойственные ему эмоции. — Утвержденным протоколом эта часть считается необязательной. Однако, при… желании обеих сторон, — вновь скосился кентавр на Стахов лоб, а потом, вдруг, вздохнул. — Священная, скрепляющая договор печать!

— Наконец-то, — смеясь, притянул меня Стах к себе. — Я надеюсь, ты — не против… невеста?

— А, что уж там. Позориться, так до конца, — первой обхватила я мужскую шею руками.

И не знаю, разубедили ли мы окружающих в «ненормальности» нашей пары (по мне, так я об этом еще раньше предупреждала), но сами для себя, своим поцелуем — «печатью» вывод сделали: главное не то, что произошло здесь, в этом кабинете, а совсем другое. То, что случилось немного раньше — в маленькой спаленке рядом. Последний и очень веский довод в пользу правильного выбора судьбы…

Я и не представляла до этого самого дня, что так можно радоваться за других. Искренне и бурно. Потому как желающих поздравить «свежеопечатанных» еще тепленькими собралось много. Особенно выделялся среди прочих Тагир. Точнее, кадка с разлапистым фикусом, которую он тут же, у двери кабинета, нам вручил (подтащил). За ним следом вперед выступила Стахова нянечка, облобызавшая сначала меня, а потом, отирающегося рядом с подаренным фикусом Тагира. Садовник от растерянности прослезился. Серафима, спустив очки со лба, прицелилась по новой… и Стаху тоже повезло. От местных горничных нам достались длинный шарф и теплые носки в полосочку. А кухарка Руфа, лукаво хихикнув, сообщила, что ее подарок — в главном праздничном пироге (после чего Стах почему-то, напрягся). Остальных поздравляющих вспугнул Сивермитис, которому надоело ждать с той стороны двери. И нас с женихом тут же сместили в сторону накрытого в зале стола. Один лишь фикус остался торчать в гордом одиночестве.

Но, поздравления на том не закончились:

— Я предлагаю первый тост — за наших обрученных. Даруйте им, боги, здравомыслие и терпение! — с выразительным прищуром, качнул своим бокалом Сивермитис. Мы же с его сыном, понимающе переглянулись:

— Ничего, любимая. Зато будет, что детям рассказывать.

— Ага, — крутя на пальце кольцо, вздохнула я. — О том, как их отец с подбитым лбом непрочесанной матушке в синяках официальное предложение делал.

— Целых два раза, не смотря на все его явные и до поры скрытые… достоинства, — добавил мне на ухо оный, после чего будущая рассказчица еще и густо покраснела. — Интересно, долго нам придется здесь сидеть?

— Да ты…

— Евся, а можно на колечко твое глянуть? Уж больно оно интересное, — сберегла нахала от пинка, сидящая с другой стороны Любоня.

Да мне и самой, честно сказать, стало интересно. Потому как кольцо это с овальной «монеткой» сверху, от «огладыша» подружки, нацепленного ей Ольбегом (и давно покоящегося на дне Купавного озера), сильно отличалось.

— Это «Атма», — пояснил нашим склоненным макушкам Стах. — На щите выгравирована данная мифическая птица. С кенво значит, «душа». Считается, что после смерти души кентавров превращаются в желтых птиц и становятся охранителями своего рода. А по многовековой традиции Атма, еще и символ рода Сивермитисов. Так что ты теперь, как моя невеста, тоже — под ее защитой.

— Твой медальон… — оторвалась я от первого своего «оберега».

— Угу. И там тоже она, — кивнул Стах, а Любоня вдруг, вздохнула:

— Красиво… А мы с Русаном решили, что рукобитье в Купавной проведем. Пусть матушка порадуется… с отцом. Все ж, для него, без жениха я не осталась.

— А потом? — ёкнуло у меня невольно сердце.

— А потом, не знаю.

— Да какая разница, что будет потом? — обхватил Любоню за плечи Русан. — Может, на моей родине, в Барщике останемся. Может, в Медянске осядем. Работа для меня везде найдется. Но, как бы там ни было, на нашу свадьбу приедете? — на что мы с Любоней дуэтом выдали:

— Когда?!

— Когда? — недоуменно замер Русан. — В Ладмении свадьбы осенью играют, после праздника Уроженье… А что ты так всполошилась?

— Это у них — традиция такая, — умудрено покачал головой Стах. — Но, поверь мне, лечится.

— А-а!!! Мой жуб!

— Тишуня! — вмиг всполошились мы с Любоней уже по иному, а Стах облегченно выдохнул:

— Ну, вот и подарочек в пироге нашелся. Кстати, что это было?

— Покова… сеэбьяая, — многострадально донеслось из-под стола.

— Что у вас там опять стряслось?!

— Все нормально, отец. Просто, на этот раз Руфа осчастливила нашего Тишка.

— А-а, — понятливо скривился Сивермитис, обхватив рукой челюсть. — Тогда и я ему… добавлю. Ты там жив, водяной дух?

— Отец, мы…

— Да явите мне его, в конце концов! — пригнул он своим голосом всех сидящих, после чего, бесенок, решил сам добровольно «выявиться»:

— Простите меня, — уже без пришепётывания пискнул он с моих колен.

— За что? За развал памятника древности с сомнительной славой? — прищурясь, уточнил старец. — Так, насколько мне доложили, в нем не один ты участвовал. Да и не об этом я теперь, — выдержав долечку, вдруг, улыбнулся он. — Я о твоих прежних заслугах. Иди сюда, не трясись… Во-от. Я долго думал и консультировался, чем тебя одарить, — в полной тишине начал Сивермитис. — Заслуги твои, действительно велики. И не важно, чем ты руководствовался, когда прямо или косвенно способствовал возвращению Кентаврийской Омеги. Главное, что делал это от души. Пусть она у тебя и… в общем, есть. Теперь по поводу награды. Насколько я понял, деньгами ты не интересуешься. А дарить тебе пруд при таком активном образе жизни, значит, обрекать его на бесхозность. Что же касается титулов или званий, то первых в Тинарре, кроме моего, никогда не было, а вот второе… Водяной дух Тишок, народ Тинарры, в моем лице благодарит тебя за храбрость и смекалку, проявленные в достойном деле и награждает почетным знаком «Золотого копья» с причитающейся к нему лентой для ношения. Подойди ко мне, малыш…

Знаковое копье и в правду оказалось золотым — тонкой брошью на красной ленте, обхватившей бесовскую шейку. После чего тот даже в росте своем прибавил (гордо прошествовав обратно под стол). А после настала очередь моей дорогой подруги, которая, в придачу к такому же «украшению» получила еще и денежный вексель (на кружева и платья). Но, судя по Любониным округлившимся глазам…

— Подружка, рот закрой, — глядя на это дело, не без удовольствия хмыкнула я.

— Евся… Русан… Стах… Счастье…

— Здоровье, дружба и семья, — смеясь, закончил за нее Его Высочество. — Любимая, а ты не расстраивайся. Сивермитис не имеет права награждать членов своей семьи. Даже будущих. Но, зато тебе достался главный приз.

— Это ты себя имеешь в виду? — расплывшись, уточнила я.

— Нет, конечно. Я про фикус, — вполне серьезно уверил меня нахал.

Вечер вошел в наш заполненный голосами зал вместе с зажженными канделябрами. И лишь тогда мы покинули стол. Праздничный пирог был давно и уже без опаски съеден. Как и многое другое, на разносах и тарелках. И вино в пузатых графинах успело смениться не раз, разливаясь на тосты. И мне под конец уже стало казаться, что все собравшиеся здесь сегодня и есть моя большая семья, сблизившаяся теперь настолько, что величественный Стахов отец больше не вгонял меня в краску. А давно уснувшая на стуле Серафима и вовсе знакома с самого детства. И даже немногословный нотариус напомнил мне одного из весчан. И все они были такими близкими… теплыми и… слегка размытыми…

А потом все, вдруг, разлетелось… на множество вспыхнувших звезд. И мы стояли на крыльце дома, задрав к темному небу головы, и смотрели на эти с треском разлетающиеся звезды.

— Евся…

— Да-а…

— Русан мне сказал, что они со Стахом договаривались как раз про эти шутихи, но потом… — качнувшись, ухватилась за меня Любоня. — пришлось бежать к кургану. Во-от.

— Да что ты?.. — не оторвав взгляда от неба, расплылась я. — Стах!

— Ну, да. Я вчера о шутихах вспомнил, когда про Гул-гору рассказывал. Они здесь остались еще с зимних праздников. И хотел тебя подбодрить перед помолвкой. Зато сегодня…

— Я тебя люблю. Я тебя так люблю, что еще немного и сама рассыплюсь на множество звездоче-ек.

— Как это? — поднявшись на ступеньку, обхватил меня за талию Стах.

— Ба-бах и все! — раскинула я в стороны руки.

— А вот этого не надо, любимая. Как же я потом тебя соберу?

— Ну, тогда держи крепче, — подтянулась я к мужским губам…

И мир опять поменял очертанья, плавно сменив небо в шутихах на потолок цветастого балдахина. А единственным, что я запомнила, на миг вынырнув из круженья, прежде чем окончательно в него унестись, были слова:

— Опять этот фикус. О-ой… ну, до утра полежит…

Июль в Адьяне пролетел, как множество красочных, сменяющих друг друга картинок. А сама она, отгороженная от остального мира высокими стенами, вдруг раздвинулась для меня до беспредельного мира, полного каждодневных открытий и радостей. Будто я наверстывала все то, чего в жизни своей прежней не знала или знать отказывалась. А теперь с жадностью и любопытством ребенка, поглощала, заполняя все пустующие полочки души.

Любоня и Русан вернулись в Ладмению через три дня после нашей со Стахом помолвки. И подруга моя обещала много писать. Мы, наконец, оторвались с ней друг от друга, прекрасно понимая, что впредь всё в наших новых жизнях будет по-иному. Правда, как это будет, обе пока представляли смутно. И я по ней очень скучала. Особенно в первые дни, потому как душевную «полочку» под названием «Любоня» занять было некому. Хотя, Стах очень старался, постепенно приучая меня к откровенности с ним и открытости. Как когда-то приручал к себе самому.

За весь этот месяц в столице мы с ним были всего дважды. По разным торжественным оказиям, предшествовали которым обязательные заезды по магазинам. И жених мой, наконец, воплотил свою мечту в реальность — купил мне платье «кружевное облако».

Что же касается моего дружка — рогатого «знаконосца», то, заручившись нашим со Стахом согласием, он нашел себе новое каждодневное развлечение. Правда, за пределами Адьяны. И звали его «Гуля». Хотя, судя по синякам и царапинам на бесовской физиономии, развлекалась как раз она, бывший скандальный глас Гул-горы. Вот именно об этом мы с бесом и усиленно спорили сейчас, стоя у раздвоенного высокого дуба недалеко от водопада:

— Нет, ну ты мне скажи, оно тебе надо? — подперев руками бока, сверлила я упрямца глазами. — Неужели тебе самому не надоело получать от этой фурии люлей? И главное, за что? За то, что ты ее каждый день пирогами с нашей кухни кормишь?

— Да, Евся! Ну, как ты не понимаешь? — мотнул тот головой и вновь вернулся к колупанию коры дуба. — Она, конечно, дикая и… невоспитанная, но…

— Оставь дерево в покое.

— Но, — отдернул бес лапку от ствола. — Гуля хорошая. В душе. И потом, у нее судьба сложная. Посиди ко столько лет в этой похоронной яме, да пообщайся с одними селянами. А еще этот хобий страж, который из воронки вылетел. Это от него она полностью поседела. От испуга.

— Из какой «воронки»? — заинтересованно прищурилась я.

— Ну, там бирюлька такая была на цепочке… на упокойнике. Специальная, охранная. От воров. И срабатывала на чужое прикосновение. Гуля ее стороной облазила, а когда эти хобьи рыла…

— Хватит ругаться! Нацеплял заразы.

— Эти… селяне шутиху запустили, воронка со стражем и открылась, — вздохнув, закончил Тишок.

— Ага… Судьба сложная. Поседела она… А когда тебя бить перестанет? Геройского нашего копьеносца. За что, кстати, колотит то?

— Да, за всякое, — неожиданно смутился тот. — Евся, а хочешь, я вас познакомлю? Тебя и Стаха с Гулей?

— Только после того, как перестанешь являться домой побитым, — категорично отрезала я. — Тишок, так оно тебе надо?

— Надо, Евся. Оно мне надо, — поднял бес свои желтые грустные глазки. — Давай, отсылай очередную весточку Адоне и пойдем назад. А то Стах, наверное, тебя уже потерял.

— Давай, — примирительно скривилась я и приложила ладонь к стволу.

Дуб, выбранный мной уже не впервые, откликался поначалу без особой радости. Но, со временем, видно, понял, что никуда от этой настырной полукровки не деться (без ног то). И даже стал втягиваться в диалог. Вот и сегодня, приняв от меня очередное «У нас все хорошо», сначала, для порядка, вздохнул, а потом поинтересовался:

— «Зачем ты шумишь?»

— Зачем? — даже удивилась я. — Чтобы услышали. Точнее, услышал. А что, мы тебя раздражаем?

— «Нет», — хладнокровно отозвался дуб. — «Я — выше любого шума. И вижу теперь, что скоро его будет очень много. И с неба и с земли. Так что, готовься».

— Что? — сузила я на дерево глаза. Очередное пророчество?

— Евся, ты о чем?

— Да все о том же… Погода скоро изменится. И вообще, пошли домой, — подорвавшись с места, поскакала по скалистому склону…

ГЛАВА 7

— Нет, я не буду это слушать! Это же чистейший бред! И… — замерла я с разинутым ртом, подбирая нужное слово. — профанация!

— Да погоди ты! — Стах, со смехом словивший меня за ногу, был совершенно иного мнения. От того, видно, и веселился. — Ну, интересно же. Дай я дочитаю всю статью.

— Тебе интересно, ты и читай. Да там вообще не я, а какая-то… О-ой!

— Вот так-то, — откорректировал он мое «возвращение».

Я же, приземлившись обратно на раскинутое в траве покрывало, скрестила на груди руки:

— Хам… Ладно, читай, но, я буду высказываться.

— Хорошо. Только не по голове, — откинулся мужчина на спину и вновь развернул над собой газету. — Угу… Читаю дальше: «Юная дриада, преисполненная решимости восстановить справедливость, не колебалась ни секунды. Она сама предложила хитроумный план по возвращению Кентаврийской Омеги и сыграла в нем…

— Сама предложила, сама и сыграла, — хмуро вставила я. — Причем, и предлагала тоже самой себе…

— … одну из главных и очень рискованных миссий, — с нажимом продолжил чтец.

— Это почему же, «одну из главных»? Других физиономий в опочивальне Ольбега я что-то не лицезрела.

— Евсения, не разрушай своим эгоизмом стройную картину организации. Тебе итак в ней отведена самая колоритная роль.

— Ну, конечно. На ваши с Храном «колориты» Ольбег бы вряд ли польстился.

— Угу. Нас он встретил не так… радушно, — нахмурился вдруг Стах, но, уже через мгновенье, с укором глянул на меня. — Читаю дальше: «Используя свои природные чары, Евсения вынудила преступника передать национальную реликвию ей…

— Ну, чары свои я использовала чуть позже. И вообще, если уж громоздить с размахом, то вашему автору можно было бы написать, например, что я заставила его покаяться во всех грехах на перекрестке. Или самолично сгрузив на подводу все свои преступные закрома, поскакать на ней в сторону Прокурата.

— А ты, любимая, начинаешь входить во вкус высокой политики, — приподнял газету мужчина.

— Чего? — выкатила я на него глаза. — Да я вообще не понимаю, зачем так врать. Ведь можно же было просто…

— Скромно умолчать о некоторых обстоятельствах нашего «приключения»? — уточнил Стах и, отбросив листы, рывком сел на покрывале. — Нет, до высокой политики тебе еще далеко… Понимаешь, — почесал он пальцем свой сморщенный нос. — Любая страна нуждается в героях. Особенно, Тинарра. Ведь вся власть в ней держится, в первую очередь, не на правильных законах — к «ошибкам» такого рода наш народ, как раз относится терпеливо. А на личном авторитете того, кто стоит у этой власти или к ней приближен. Тинарре всегда были нужны не реформаторы, а кумиры, которые уже потом получали право «реформировать» все подряд.

— Это, как победа в личном поединке? — сосредоточенно нахмурилась я. — Поэтому она так важна?

— Угу. Именно так. И именно после такой «победы» тебя начинают уважать, что дает право и на многое другое.

— Значит, из нас сделали кумиров, — обреченно вздохнула я, а Стах согласно хмыкнул:

— Еще каких… Представляешь, когда умерла мама, в Тинарре объявили трехмесячный траур, а отец еще два месяца потом не выходил из дворца. Из-за этого отменили праздник «Первой лозы» и «Тинаррские состязания пятиборцев», к которым вся страна готовилась два года. Чтобы ты знала, это два самых любимых здесь мероприятия. Однако, ему такие «лишения» простили, потому что любили и понимали. По-настоящему простили. Мало того, после ни разу не произнесли ее имя в присутствии отца, чтобы лишний раз не делать ему больно. Будто мамы и вовсе никогда не было… — замолчал Стах, с прищуром глядя в сторону.

— Будто ее и не было, — эхом повторила я. — Стах…

— Угу.

— А после твоей мамы у Сивермитиса кто-нибудь был?

— Гетеры, — качнул он головой. — Специальные женщины для развлечений. Но, это так — на потребу дня. Точнее, ночи. Они прекрасно поют, декларируют и танцуют, но настоящими подругами стать не могут.

— Понятно. Как тебе Фрона, — водрузила я руки на выставленное мужское колено.

— Фрона никогда не была мне подругой, — удивленно откликнулся Стах. — Мы с ней вообще с детства ладим лишь… короткими временами. Хотя, она умна, образована и по-своему красива.

— Да что ты? А как насчет других ее «скрытых» достоинств? — качнула я Стаховым коленом.

— Понятия о них не имею, — глядя мне в глаза, медленно ответил он, а я лишь прищурилась, вслушиваясь в собственный, вдруг, покрывшийся мурашками затылок. Поэтому, следующий мужской выпад не засекла. — А вот теперь ты точно дослушаешь до последней точки, — злорадно оповестил он мой «вещий» затылок и, обхватив сзади рукой, другой потянулся в траву за газетой.

— А может, не надо? Главную суть я уже уловила. Даже целых две.

— Какие именно? — осторожно уточнил Стах.

— Ну, то, что мы теперь такие впятером герои, что хоть сейчас полководцами и на приступ всех вражьих крепостей.

— Та-ак, а вторая?

— Вторая? — повернулась я к мужскому профилю. — Пора учить эллинский язык, чтобы самой читать все, что захочется.

На что Его Высочество радостно выдохнул:

— Это совсем не обязательно. Завтра я попрошу Макария, чтобы он наложил на тебя соответствующее заклятье — для овладения эллинским и, если хочешь, даже кенво.

— Завтра?

— Угу. Или ты забыла — мы с тобой приглашены на юбилей Национального театра? И то воздушное платье…

— О-о.

— Обязательное участие, — увесомил свою речь Стах. — Так в нашем договоре прописано.

— Вот смогу читать по-эллински, и выучу его наизусть. До последней точки.

— Если ты намекаешь на тот пункт, про уроки вышивания, то он на самом деле числится.

— Ага. Я знаю, — смеясь, запрокинула я голову на мужское плечо и подняла глаза в ветреное высокое небо. — Это я знаю…

Еще с утра там носились синие ласточки, примечая цепким взглядом зазевавшихся на бесчисленных клумбах жуков и кузнечиков. Сейчас же над Адьяной господствовал лишь ветер. Западный ветер, пригнавший сюда неповоротливых, серых туч, которые, как куры на гнездах, будто пока примерялись, колыхаясь грузными провисшими боками. Вот одна из них, та, что ползла ниже других, шеркнулась о свою небесную товарку и звук этот отозвался далеким глухим грохотом.

Я смотрела ввысь, на скопище отяжелевших стихией туч. И грозное действо это настолько меня втянуло, что я явственно, собственной кожей ощутила и их влагу, и холод, там, наверху, и странную томящую боль. Небо словно дышало этой болью и только лишь ждало момента излиться ею на зеленые степи Тинарры.

— Похоже, нас сейчас зальет. Окончательно и бесповоротно… Евсения, ты где у меня? Эй, — дернул плечом Стах. — Август здесь, как и везде на Бетане — сезон дождей. Но, в этом году… что-то рано, — нагнулся он за недочитанной газетой. Я же опустила глаза в ощутимо потемневший сад и инстинктивно передернулась, словно стряхивая тягостное предчувствие:

— Бр-р. Пошли в дом.

— Пошли, — уже стоя, подал мне Стах руку. — А вообще, я дождь люблю. И думал, что и ты его тоже любишь.

— Ага, — напяливая туфли, хмыкнула я. — Последний раз мы с тобой вместе под ним мокли…

— На капище в заповедном лесу, — закончил за меня мужчина и неожиданно расплылся. — Было весело. Давай и сейчас с тобой снова вместе промокнем? А? — обхватил он меня руками. — Знаешь, о чем я тогда думал, стоя у того жертвенного столба, и глядя на тебя, в мокром платье? С волосами, выбившимися от бега и горящими гневом очами?

— Ну и о чем же ты думал? — бросила я тоскливый взгляд на такую близкую сейчас террасу.

— О том, как же ты красива. И как невыносимо желанна.

— Видно, платье и в правду было очень… мокрым, — вернулась я глазами к Стаху, а уже через долечку, и сама к нему прижалась, потому как прямо над нами небо с оглушительным треском разлетелось на части. И из раскрывшихся в нем дыр… — Ну, вот и дождались, — первая крупная капля шлепнулась мне прямо на голую шею, после чего слаженным потоком хлынули на землю все остальные… И мир вокруг будто исчез.

Сначала мы просто стояли, боясь пошевелиться под ливнем. А потом Стах разжал свои руки. И сделал шаг назад:

— Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза, любимая.

— Я смотрю, — шмыгнув носом, провела я рукой поперек лба. Капли, скатываясь по лицу, щекотали кожу и струями стекали под платье. Не говоря уж о нем самом. — Я еще недостаточно промокла? — уточнила, уже начиная подмерзать. Хотя, странно, под летним то дождем да с дриадской кровью. — Стах.

— Еще немного, любимая, еще немного, — с какой-то странной, зачарованной улыбкой произнес он сквозь шум ливня.

— Еще немного, любимый, и я посмотрю на тебя точно также как на волхва в заповедном лесу.

— Да? — неожиданно оскалился он. — Такого явного сходства я не планировал, — и, качнувшись ко мне, прижался в долгом, волнами возвращающем телу тепло, поцелуе…

Он будто бы исполнял какой-то магический, известный только ему ритуал. И я лишь подчинялась, получая команды нежным шепотом. Но, даже внутренне, нисколько этому не противилась. Скорее, наоборот, с изумлением открывая все новые грани самой себя и своего любимого. И ночь эта, досрочно провозглашенная затмившими небо тучами, кажется, длилась вечно. Под все тот же шум проливного дождя и перекаты грома. А под утро в Адьяну прискакал гонец…

Я, казалось, только уснула. Потому что от звука закрывающейся двери, подскочила на разворошенной постели. И попыталась вслушаться в тишину. Но сначала услышала лишь дождь за окном. А потом в комнату вернулся Стах. С белым пятном бумаги в опущенной руке.

— Вот, — растерянно скривился он, взмахнув этим «пятном», а потом, не глядя сел на кровать. — Записка от Кира. Из дворца.

— И что там? — свесив с ним рядом ноги, зачем то прищурилась я в невидимые слова. — Стах?

— Там?.. Кир пишет, что у отца ночью случился сердечный приступ. Все лекари уже в сборе и все необходимые процедуры проведены. Он просто ставит меня в известность. Как обычно.

— Что значит, «как обычно»?

— То, что такое случается не впервые, — посмотрел на меня Стах. — Любимая, мой отец даже по человеческим меркам — очень пожилой мужчина. А уж по кентаврийским… — нахмурился он, отведя взгляд, и внезапно подскочил с постели. — Я туда еду. Сейчас еду.

— Я с тобой, — зашарила я глазами по комнате в поисках одежды, но Стах уже на пороге обернулся:

— Не надо. Лучше поспи. Я все равно скоро вернусь.

— Постой, — повинуясь какому-то странному инстинкту, подорвалась я прямо к нему и обхватила руками. — Там, наверное, холодно. Ты оденься теплее.

— Евсения, ты сама вся дрожишь… Ты чего? Ты что-то предчу…

— Нет!.. Нет. Нет… Нет.

Сивермитиса Тинарры, Зиновия, хоронили через два дня и тоже под дождем. По древней традиции обряд проходил еще до рассвета. И присутствовать на нем могли все желающие проводить уходящего в земли предков правителя. Таких собралось немало, потому как открытое место — пригородная степь, это вполне дозволяла. И теперь, стоя у подножия холма, на пологой вершине которого пылал погребальный костер, я явственно ощущала огромную тяжесть общей скорби, за плечи пригибающую к насыщенной бесконечным дождем земле.

Нас троих определили под матерчатый навес, немного в стороне от остальных участников церемонии. И сейчас слева от меня, под черной вуалью шмыгала носом и беспрестанно переступала копытами рыжеволосая Никс, супруга Кира. А справа застыла, уперев взгляд в щит охранника, Фрона. Я же просто стояла и, поджав пальцы в промокших насквозь туфлях, не отрывала глаз от замершего в отдалении Стаха. Моя собственная траурная накидка позволяла отчетливо видеть его вздернутый к костру на холме профиль, на котором метались под ветром отблески бесчисленных факелов. Мужчина стоял, подставив лицо каплям дождя и этому ветру, почти не мигая. А рядом с ним склонил голову Кир. И больше никого рядом. Сыновья Зиновия скорбят в одиночестве. Как и подобает Неос Сивермитисам.

— Принфис Никс, — заставил меня обернуться вынырнувший из темноты Руд. — висешта Евсения, основной обряд уже окончен. Позвольте предложить вам вернуться назад, во дворец? — приложил он ладонь к груди, а потом качнулся в сторону Фроны. — Вы тоже, госпожа Кави, можете присоединиться. Карета ожидает.

— А как же остальные? — растерянно повернулась я в сторону Стаха, и неожиданно встретилась с ним взглядом. Мужчина, чуть заметно качнул мне головой. — Хорошо… Никс?

— Ага, — напоследок шмыгнула она, а потом, уже напротив Руда, замерла, глядя на погребальный огонь. — Прощайте, Сивермитис, и обещайте мне сниться…

В карете, низкой и просторной, мы сначала все трое долго молчали. Я смотрела в окно, на бесконечные лица кентавров и людей, заполнивших окрестности Прощального холма, и думала о том, что, наверное, надо было видеться с Сивермитисом чаще. И разговаривать с ним, слушать его громкий раскатистый смех, а еще рассказы о сыне и Тинарре. Но, время безвозвратно потеряно. А вот Никс… Она его знала гораздо лучше и искренне любила. Иначе сейчас так искренне не плакала бы, пряча слезы под не снятой до сей поры вуалью.

— Никс.

— Ага-а.

— Ты не замерзла? Здесь есть шаль. Дать тебе ее?

— Палантин, — вздохнув, расслабленно вытянула ноги Фрона. — Евсения, это называется палантин.

Дама эта, взяв надо мной с самого первого дня нашего знакомства, опеку, впрочем, без особого с моей стороны разрешения, при любых обстоятельствах ее продолжала, наставляя меня в местных традициях, правилах дворцового этикета и прочих сторонах местной жизни. Мне же больше была по душе кроткая супруга младшего брата Стаха, находящаяся сейчас, к тому же, в очень трепетном женском положении. Поэтому я лишь скосилась на долечку в сторону своей соседки справа, а потом вновь открыла рот:

— Никс, как ты?

— Все хорошо. Я не замерзла, спасибо, — выдохнула та, и, наконец, сдернула свою завесу, тут же пришлепнув к носу платок. — Скажите мне, что теперь будет?

Вопрос этот заставил меня откинуться на спинку сиденья и вновь отвернуться в темноту окна. За ним сейчас была уже голая степь, хмурая, с силуэтами редких кустов. И сложно было понять в этот предрассветный час, каким проглянет под взошедшим солнцем грядущий день.

— Что теперь будет? — медленно повторила вопрос Фрона. — Есть два пути развития событий. Один из них называется Кириакос, а другой — Стахос. И что самое интересное, — в раздумье, потерла она длинными пальцами лоб. — Специфика моей замечательной Родины… Кир, ведущий на протяжении последних лет практически все дела за Сивермитиса, причем, довольно успешно, имеет гораздо меньше шансов на золотой венец, чем его старший брат. Бродяга и бесшабашный авантюрист.

— Что ты имеешь в виду? — глухо произнесла я.

— Что я имею в виду? — с невеселым смешком переспросила Фрона. — Особенность кентаврийского менталитета, дорогая. И я уверена, оба потомка досточтимого Зиновия это сами уже понимают. А вы, разве нет?.. Странно. Очень странно…

ГЛАВА 8

Трехмесячный траур накрыл столицу вместе с туманом, выползшим после дождя. Но, скоро и он дезертировал, разнесенный по закоулкам долгожданно вернувшимся на родину юго-восточным ветром. И тинаррцы вновь увидели солнце — на подсохшие мостовые Шарана постепенно возвращалась жизнь.

Перемены эти были заметны даже в длинных коридорах дворца, где сразу с утра распахивались настежь все окна. И Руд каждый свой день начинал с разгона бесчисленных горничных и коридорных на повсеместную чистку, мытье и вытрясание. Сам же, ругаясь под нос, гонял длинным посохом с подоконников наглых серых голубей. В Тинарру возвращалась жизнь. Точнее, ее жителям, начиная от сапожника из провинции и заканчивая обитателями «главного дома» страны, очень хотелось создать именно такую картину. На самом же деле жизнь эта, показушно заполненная будничными делами и решением текущих проблем, была лишь маленькой трехмесячной лесенкой, ведущей к новой вехе в истории государства.

Понимала это и я… Уже понимала. И если в первые дни после похорон Сивермитиса еще металась между Шараном и Адьяной, подрывая вслед за собой Храна или отряд кентавров. То сейчас уже затихла в своей просторной дворцовой спальне в обнимку с привезенным туда фикусом. И просто ждала.

— Любимая, все будет хорошо, — хмурился Стах, на глазах которого проходили все эти стадии панического помешательства. — Нужно лишь потерпеть. Ну, если тебе так здесь плохо, то возвращайся назад, в Адьяну.

— Нет, что ты, — уверяла я его, ища глазами фикус. — Я без тебя там не буду. Я хочу рядом.

— Обещаю, на днях обязательно вместе вырвемся, — заканчивал Его Высочество вздохом и традиционным поцелуем, а потом, пряча взгляд, уходил в неизвестность государственных кабинетов.

И, наверное, надо было вести себя иначе — стать настоящей подругой своему любимому, опорой. Но я сама слишком боялась коренных жизненных перемен. Слишком трусила перед ними, затягивая в омут беспросветности и его…

— Так чем бы ты хотела себя занять, дитя? — голос этот, приглушенный уличными звуками, заставил меня развернуться от открытого окна:

— Я?..

Феофан, захлопнув, наконец, лежащий на столе атлас, водрузил на него свои морщинистые узловатые руки:

— Ты ведь не просто так ко мне пришла? Хотя, — качнул он головой. — я, конечно, могу себе польстить — в мои годы маразм вполне допустим.

В его годы… Когда неделю назад Стах нас познакомил, его научный наставник показался мне сутуленным от пережитых эмоций стариком. Но, и сейчас его преклонный возраст с лихвой выдавали дрожь в конечностях и постоянно слезящиеся глаза. Выцветшие, со спрятанной на серо-голубом дне печалью.

— Я бы хотела что-нибудь почитать, — воззрилась я на бесконечные полки книжных шкафов и остановила взгляд на настенной карте Тинарры. — Об этой стране. О ее жителях.

Кентавр хмыкнул, а потом, опершись на стол, с трудом поднялся с напольной подстилки:

— Похвальное желание, — направился он ко мне. — А теперь скажи мне, что бы ты хотела знать на самом деле?

И столько в его умудренных глазах было искренности, что я, почти без колебаний, с чувством выдала:

— Где взять сил, учитель? И смелости, чтобы ничего и никогда не бояться? Есть у вас такие книги?

— О-о, дорогое дитя, таких у меня нет, — даже не удивился старик. — Но, позволь мне, на правах наставника твоего жениха и тебя немного поучить жизни?.. Так вот, — заложил он руки за спину. — Не трудно догадаться, что именно тебя, как свободолюбивое создание леса, пугает больше всего в окружающей реальности — наши семейные традиции. И если абстрагироваться от… стадного кентаврийского начала, а поискать себе моральную поддержку в других, более достойных источниках, то еще древние философы утверждали о разнице женского и мужского мировосприятия. Точнее, разной ценности любви для тех и других. По их авторитетному, лично для меня мнению, женщина — существо, живущее исключительно для любви. Именно любовь та основа, на которую женщина «цепляет» мужа и детей. А вот мужчина… Для нас любовь — лишь часть жизни. БОльшая или меньшая, но, только часть. А все остальное — долг и другие чисто мужские «развлечения» для индивидуального самоутверждения в этом мире.

— Поэтому, тинаррские жены сидят дома, а их мужья… — нахмурилась я, припоминая ответ Стаха Любоне. — в общем, туда лишь иногда возвращаются?

— Совершенно верно, — кивнул Феофан. — А теперь представь себе, если эту самую любовь отнять у женщины и у мужчины, кто в итоге потеряет больше? Она или он?

— Ну, при таком раскладе… я. То есть, она… женщина.

— Женщина, — протяжно повторил старик. — Что же касается именно вас с моим, не всегда усердным учеником… Есть одна человеческая байка про трех сестер. Средняя и младшая сильно хотели замуж, а старшей итак жилось замечательно, но традиции заставляли в этом деле придерживаться возрастной очередности. В конце концов, отец не выдержал нытья двух своих дочерей и устроил им испытание — поставил на плиту три совершенно одинаковых котелка с водой: чей закипит раньше, та и под венец пойдет первой. И что же получилось в итоге? — интригански прищурился старец. — Первым закипел котелок именно у старшей, потому что ей было на него глубоко наплевать, и она не бегала постоянно с проверкой, выпуская из под крышки жар. Вот так и Стахос. При его полном равнодушии к власти он сумел снискать огромную народную любовь именно тем, что жил, как хотел. Жил смело, весело, получая удовольствие. А именно это тинаррцев всегда и подкупало… К тому же, ваше триумфальное возвращение Омеги на Родину добавило поленьев.

— Поэтому его котелок… вскипел, — отрешенно отвернулась я назад, к окну. Отсюда, из учебного флигеля, служащего Феофану еще и личными покоями, был виден сейчас кусок дворцовой площади, по которой в сторону крыльца гордо шествовали пятеро кентавров совершенно разных возрастов. Но, украшенных все как один, бликующими на солнце, увесистыми нашейными медальонами.

— А вот и местная ударная сила подтянулась, — произнес, глядя туда же, старик.

— Вы о чем, учитель?

— Э-эх, да простят мне боги и ты, мой старый друг, Зиновий, но, не вовремя ты смотался в иные миры. Ох, как не вовремя для своего старшего сына… Это — эвпатриды, лучшие граждане столицы. Звание неофициальное, но за каждым из них стоят целые ремесленные кварталы. А вчера были другие гости. И три дня назад. И все — по одному и тому же поводу. Хотя, думаю, в дальних провинциях будут действовать без лишней дипломатии.

— Это как? — испуганно обернулась я к Феофану.

— Просто, откажутся присягать Кириакосу, как новому Сивермитису Тинарры. О последствиях, я полагаю, ты, дитя, догадываешься, — хмуро отвернулся он от окна.

— Добрый день, учи… Евсения?

— Стах, — сконфуженно, будто пойманная у припрятанного к празднику варенья, расплылась я. — А мы тут с твоим наставником…

— Я… А, впрочем, это — к лучшему, — отмер, наконец, он и широкими шагами подошел к нашему наблюдательному пункту. — Вы их видели?

— Видели, — протер Феофан клетчатым платком глаза. — А ты почему не в зале приемов?

— Они пришли к Киру, — тряхнул головой Стах. — А я пришел сюда… Евсения, сегодня в Адьяну не получится. Вечером принимаем послов из Ладмении. Может, попросить их привет передать твоим близким? — рассеянно улыбнулся мужчина.

— Стах.

— Что, любимая?

— Ты хотел поговорить со своим наставником. Может, мне уйти?

— Уйти? Нет. Вы — единственные, с кем я могу здесь откровенно разговаривать. И поэтому… — вдруг, замолчал он.

— Позволь мне повторить тот же вопрос, что я задал немногим раньше твоей невесте? — комкая в пальцах тряпицу, посмотрел на Стаха старик. — Что ты хочешь знать? Я сейчас не о законах морали и вселенной. Что ты хочешь знать о себе самом? Какой поддержки ты от нас с Евсенией ждешь? Мы ведь тебя, действительно, оба знаем и оба любим. Говори, мой мальчик.

— Какой поддержки жду? — посмотрел он на нас по очереди, а я в этот момент подумала, что, если бы он ждал ее от меня, то пришел бы совсем не сюда, дуреха ты весевая. — Я люблю свою Родину. И желаю ей процветания. Но, мне кажется, буду для нее плохим правителем. Да и сам при этом больше потеряю, чем приобрету, — глянул он на меня.

— Любимый, ты будешь хорошим Сивермитисом.

— Что? — тихо произнес Стах.

— Ты будешь замечательным правителем для своей страны… Для нашей страны. Я ведь теперь тоже — гражданка Тинарры.

— А ты?

— А я — хоть на край света, — скривясь, усмехнулась я. — Твой наставник мне с философской высоты донес простую истину — теряя свободу, я сохраняю себя. Потому что, сохраняю свою любовь.

— Да?.. Ну, мой учитель — мастер философских замысловатостей… Ты это твердо решила?

— Ага. Но, ты так и не ответил, чего же сам хочешь.

— Я хочу… есть, выспаться, — словил меня за руку Стах и притянул к себе. — Я очень хочу, наконец-то, остаться с тобой по-настоящему, наедине, уж простите меня, учитель. И еще я… пожалуй, хочу обрадовать своего удрученного будущим страны брата. Но, перед этим взять с него клятву, вечно делать за меня всю бумажную работу. И еще, хоть иногда, давать нам с тобой возможность вырваться за пределы Тинарры. И только после этого через три месяца я напялю на свою голову золотой венец. Вот чего я хочу. Учитель, вы довольны моим развернутым ответом?

— С блеском воспроизведенное древо потребностей, — смеясь, похлопал в ладони Феофан, а потом вновь приложил к глазам платок. — Примерно этого я и ожидал от тебя после двадцати лет нашего тесного общения… Мальчик мой, твой отец гордился бы тобою.

— Потому что сам жил примерно так же, — раскачивая меня, во весь голос захохотал Стах, а у меня в этот миг, будто груз огромный рухнул с души… И туда вернулся давно желанный покой…

К концу августа на смену дождям пришли тихие солнечные дни. С летающей по дворцовому парку паутиной и грибным ароматом, источаемым прелой, опадающей также тихо листвой. И все бы ничего, да только ночи стали холодными. Звездными, еще с небом куполом, но уже не такими, как прежде. Когда, бросишь в любом укромном месте покрывало и… Да… А ведь я даже краснеть разучилась. Даже, когда слышу подобное от Стаха… Да и то, что собиралась проделать теперь, пусть, впервые, но тоже — без всякого угрызения совести.

— Совесть — есть зритель нашей добродетели, — бросив взгляд, на два горящих справа окна и одно темное — прямо по курсу, изрекла я, однако, аплодисментов от нее пока не расслышала. — Тогда — основной номер нашей программы, — и, тряхнув кистями, плавно «пошла на подъем».

Каменные дворцовые стены, конечно, преграда, но вот окна — долечка и я, так же плавно и… а вот горшок с фиалкой… даже не сбрякал. И, отдернув прозрачную завесу, спрыгнула с подоконника уже на мягкий ковер.

За дверью, освещаемой лишь луной комнатки, в просторном кабинете Сивермитиса подходило сейчас к концу традиционное вечернее «мытарство» (так Стахос их называет). С разбором дел текущих, застойных и не в меру бурлящих. И, плюхнувшись на диван, я приготовилась терпеливо ждать его завершения. А заодно и послушать (ну кто ж виноват, что слышно, а совесть по-прежнему не аплодирует?). И первым меня порадовал голос моего любимого, спокойный и уверенный:

— Да кто ж его знает?.. Кир, а ты что думаешь?

— Ну-у, — не так уверенно протянул младший Неос Сивермитис. — С предсказаниями погоды у нас всегда были проблемы. Что же касается других прогнозов, то они стабильны. Без зерна и картошки и в этом году не останемся. Так, Фотис? — ага. Вот чем, значит, заведует этот важный усоносец.

— Так точно — в южной провинции уже собрали хороший урожай. Тоже и по винограду в восточных предгорьях. К коронации Неос Сивермитиса Стахоса обещали подвезти молодое вино.

— Вы меня, конечно, простите, уважаемый Фотис, но, к дню рождения Сивермитиса Зиновия, — прорезалось, хорошо мне знакомое, дребезжание. — да омоются его ноги божественной рекой, тоже везли оттуда молодое вино… пока оно не взорвалось вместе с бочками по дороге. Как бы и на этот раз…

— Так уважаемый Руд! Торопились очень, было дело. Вот на ухабах и забродило. Но, в этот раз…

— Кх-х… Макарий! — ясно представила я Стаха, прячущего улыбку в кулак. — Что можно предпринять?

— Пошлю туда заблаговременно мага. Примем меры по сохранности, — тоже со смешком отозвался коренастый глава госпорядка.

А вот к нему у меня было сложное отношение. И не сказать, чтоб я этого всемогущего аланта, верно служащего Тинарре не одно поколение Сивермитисов, побаивалась. Просто, был один момент… тоже с магическими «мерами», после которого у меня остались смутные волны тревоги. Хотя, заклятие на овладение эллинским языком, которым он меня «благословил», вроде как, простое некуда. И погружения «клиента» в непременный сон не предусматривало. А, впрочем, кто ж меня здесь по таким вопросам, кроме Тишка, просвещать будет?.. Особо желающих нет.

— Ну, это все на сегодня? — с большой надеждой, вопросил через долечку, Стах.

— Неос Сивермитис, раз уж мы подняли вопрос коронации… — да что же это такое?! — У меня просьба к вам.

— Какая, Руд? — снова задвинулся стул.

— Списки приглашенных на эту церемонию и свадебную. Первый составлен согласно традиционному уставу. И вы его уже утвердили. А вот по поводу второго, просмотрите, пожалуйста, еще раз представителей от гномьей диаспоры из Ладмении. Потому что, если там останутся те же самые, то мне нужно тоже принять… заблаговременные меры. Ибо, по их «традиции», они, я думаю, у нас так на два месяца и… зависнут.

— Зависнут? — удивленно уточнил Кир. — То есть…

— Совершенно верно, Неос Сивермитис, и мне тогда нужно будет обеспечить их на этот срок гостиницей.

— Хорошо, я гляну. А на сегодня — всё, — вновь отодвинулся стул, став первым в «хоре» согласно застучавших на выход копыт. И я, выждав еще несколько долечек, уже радостно подпрыгнула с дивана…

— Стахос. Можно тебя?

А вот этот спокойный голос, заставил меня очень сильно удивиться.

— Что ты хотела? Мне кажется, вопрос по пошлинам с ваших внешних контактов мы уже решили? — в полной тишине поинтересовался у этого голоса Стах.

— Я вижу, ты до сих пор на меня злишься.

— С чего бы, Фрона?

— Ведь, я уже сказала тебе, зачинщики тех массовых выступлений против коронации Кира найдены и наказаны.

— Фрона, — вздохнул мужчина, — Я на тебя не злюсь. Это глупо. Просто, не вижу больше смысла для таких вот… разговоров. Или у тебя какая-то личная ко мне просьба?

— Просьба? — задумчиво протянула женщина. — Да, и она — очень личная. Стах, пообещай мне, что между нами вновь возникнут прежние теплые отношения.

— Насколько «теплые»? — осторожно уточнил он.

— Настолько, что мы снова станем говорить друг другу только правду. Ведь, мы — взрослые умные создания и нам ни к чему играть в эти «недосказанные игры».

— Фрона, я не знаю, какие игры ты имеешь в виду, но, мы с тобой, действительно… — начал мужчина, а потом, вдруг, резко сменил направление разговора. — Позволь, я тебя провожу? — и, не дожидаясь ответного согласия, застучал сапогами в сторону выхода.

— Ты думаешь, у нас во дворце ночью небезопасно? — доверительно отозвался удаляющийся туда же женский голос… И в кабинете за дверью вновь воцарилась тишина.

— Теплые доверительные игры… — обхватив руками голову, прислонилась я спиной к двери. — И что же тебе до сих пор неймется, госпожа Кави?

Хотя, если уж быть с собой совсем честной, то я слабо представляла ее, как собственную соперницу. Возможно, причина — в отсутствии у меня каких-то, отвечающих за женскую ревность «частей мозга». Или все дело в отсутствии жизненного опыта по таким вот, «болезненным» вопросам. Но, главное…

— О-ой! Стах!

Мужчина, внезапно дернувший за дверь с той стороны, и так удачно меня словивший на этой, удивленно вскинул брови:

— Евсения, вот это да! — да, все дело в этом мужчине. И в его взгляде, говорящем лучше любых слов. — А я сюда за курткой вернулся. Ты давно меня ждешь?

— Только что нарисовалась, — извернувшись в объятьях, обхватила я мужскую шею руками. — Неос Сивермитис, ночи в августе такие короткие, а ваше «мытарство» так долго тянулось. Имейте совесть (может, хоть у него она зааплодирует?).

— То ли еще будет, любимая. Ну, что, как обычно, в окно?..

Ожидающий нас по ту сторону дворцового парка, Тишок, только лишь не пританцовывал:

— Где вас носит то?! Меня два раза уже собаки на этот забор загоняли! — отозвался его писк в примыкающей гулкой улочке.

— Все вопросы — к Его Высочеству. Я сама целый час на подоконнике в спальне проторчала, — тут же направила я праведный гнев по нужному руслу. — Давай, напускай туману.

— Значит, опять в Адьяну? — подбоченился бес.

— Угу, — обхватил меня сзади Стах.

— И мне опять всю ночь мороком имитировать здоровый высочайший сон?

— Угу. А что, мои перины тебе уже надоели? Ну, Тишок, потерпи еще немного… До января. Друг ты нам или нет?

— Я-то вам друг, — безнадежно вздохнул тот. — Но, что ж вам самим на тех перинах то…

— Высокие моральные традиции, — дружно процитировали мы со Стахом один из пунктов предсвадебного договора. Также дружно полагая, впрочем, что распространяются они лишь на те самые «перины». — К тому же, тебе сегодня не до самого рассвета храпеть.

— Это почему? — недоуменно глянула я на мужчину, на что тот выразительно скривился:

— Дело у меня здесь… Очень раннее. Так что, веди, проводник, не теряй время, — а, уже выныривая у гостеприимно подсвеченного фонарями дома, уверенно мне сообщил. — Зато, я к тебе днем сюда вернусь и все выходные — наши.

— И на лавандовые поля? — открыла я на такое дело рот.

— Угу.

— И в заброшенный замок у реки?

— Угу.

— И в ту деревню, где варят пятьдесят три сорта сыра?

— Все, как договаривались, любимая.

— И…

— Давай, для начала, до нашего собственного дома? — со смехом потянул меня Стах в сторону родного закругленного крыльца…

ГЛАВА 9

Дорога гладким булыжником неспешно текла под песочные копыта Коры. Кобыла моя, спокойная без присутствия Капкана, благодушно глазела по сторонам и иногда громко вздыхала (разве нас, женщин, поймешь?). Да и наездница ее никуда не спешила, не меньше лошади крутя головой, повязанной по случаю выезда, черной траурной косынкой. А зачем было торопиться, если впереди — целый день без любимого? Оный, как и было обещано, честно исполнил всю «выходную программу», а сейчас до вечера смотался вон из Шарана по своим государственным делам. Меня же вверил тоже, явно томящемуся в тиши Адьяны (а может, в обществе собственной тетушки) Храну. Вот именно с ним мы и ехали теперь по главной столичной улице. Очень медленно ехали. Тем более, для разговора тем хватало:

— … Да я уж думала, все у них наладилось с этой фурией психованной, но… — скорчив недовольную гримасу, покачала я головой, а Хран в ответ усмехнулся:

— Степная бесовка.

И уж не знаю, что он имел в виду под данным «научным» определением, но, по моему стойкому мнению, Гуля эта совсем других «определений» заслуживала. Да мне от одного взгляда на Тишка, вернувшегося в дом вскоре после Стаха, плохо сделалось. Ведь, мало того, что синяки по всему тельцу, так еще и ожог на боку. Но, наш герой лишь вздохнул тяжко и под этим моим взглядом, уплелся в сторону кухни — уж там его Руфа без лишних досмотров сразу и накормит и приголубит.

— Евсения, а Любоня то пишет тебе? — провожая глазами, плывущую по тротуару дородную темноволосую горожанку, вдруг, спросил Хран.

— Ага, — в ту же сторону расплылась я. — Еще как пишет. Они с Русаном в Медянске обосновались. И на деньги по векселю Сивермитиса подружка моя открыла свою цветочную лавку. А назвала ее, знаешь, как? «Адьяна».

— Да что ты?

— А то. Зря что ли она последние здесь два дня, хвостом за Тагиром таскалась. Все у него выспрашивала и записывала. Видимо, тогда еще решила, — сделала я логическое умозаключение, скромно при этом умолчав, что «вторым хвостом» таскалась сама. — А Русан пошел служить в городскую стражу. У него там знакомец оказался. Точнее, не в саму стражу, а, как это… что-то по бою с оружием и без.

— Боевым тренером, — прищурился на солнце Хран. — Бьется он и в правду, грамотно — мы с ним «попрыгали» в Адьяне. Да и мужик хороший, сдержанный. Как раз для твоей многодеятельной подруги… Евсения, а от Адоны новостей нет?

— Есть. Любоня с Русаном, когда в Купавную ехали, завернули на всякий случай в заповедный лес. И столько было радости, когда ее там нашли — в нашем доме на озере.

— Так она там осталась?!

— Ага. Представь: помотала Ольбега с его наймитами мороками, а потом, когда они ни с чем убрались, решила остаться. Я думаю, после стольких лет жизни с людьми, нянька моя теперь тоже — не совсем дриада. И ей среди своих лесных подруг скучно станет… Но, и ко мне она вряд ли решится переехать, — подумав, добавила со вздохом.

— Да-а, а место там хорошее. Не хуже Адьяны. И озеро… А на свадьбу вашу…

— Приедет. Вместе с Любоней, Русаном и теткой Свидой. Все уже приглашены. Там и повидаетесь.

— Это, конечно, — неожиданно расплылся мужчина, всколыхнув в памяти наше последнее с Адоной застолье. И как нянька моя подливала Храну бесконечный смородиновый чай. И…

— О, боги! Лишь о вдохновении молю. Ведь остальное в силах я украсть! Мое глубочайшее уважение, досточтимый Хран! — худощавый мужчина с патлами льняных волос, поддернул на плече траурную ленту и тут же пришлепнул руку к груди. Слушатели его, толпящиеся на тротуаре у уже знакомого мне столба с листами, кентавры и пара людей, тут же повторили движение. — Досточтимый Хран! — величаво продолжил «поэт», глядя на моего, насмешливо прищуренного спутника. — Не могли бы вы от меня лично и всех здесь собравшихся, — взмахнул он в сторону оных рукой. — засвидетельствовать божественной висеште наше общее восхищение и почтение. Ее послали небеса через дремучие леса! В том месте, где пути сошлись, сквозь камни розы прорвались! — заставил он меня невольно открыть рот.

— Досточтимый Барнабас, а нельзя ли что-нибудь попроще? — уже во весь свой рот усмехнулся Хран. — А то, боюсь, исказить ваш слог при повторении.

На что тот, шустро сменив позу, ответил:

— О, я силен и в прозе. И да простит мне мой дерзкий нрав Каллиопа, моя верная поэтическая муза, но я иногда ей изменяю и с Талией и с Мельпоменой. И не далее, как вчера они посетили меня на пару, одарив очередным прозаическим шедевром, шепнув на оба уха сразу, что с этим шедевром я могу смело претендовать на выступление в честь свадьбы нашего героического будущего Сивермитиса Стахоса, правда, тогда он уже будет настоящим и…

— Достаточно, — умоляюще выставил руку Хран. — Я и этот поток не осилю.

— Ну, так позвольте мне сразу перейти к делу? — ничуть не смутился многогранный автор. — Я могу вам продекларировать лишь небольшой отрывок, чтобы ваш суровый военный мозг смог без проблем его усвоить и… воспроизвести.

— Откройте же ваш рот, — видно, смирился с долей мой спутник и пожал мне плечами: мол, я его знаю и уж лучше сейчас, чем всю дорогу до дворца, даже если поскачем галопом. Мне же, напротив, стало интересно. Да и Барнабас ждать себя не заставил:

— Прошу, прощения. Передайте от меня, — для начала прочистил он горло, а потом набрал в тощую грудь воздуха. — И служили ей духи лесные и водяные и звери могучие! — сорвало с ближайшей крыши парочку голубей. — Первые охраняли покой и сон девственный, вторые омывали ноги и косы плели, а третьи врагов истребляли! А более других был могуч медведь, коий с детства берег дриаду от покушений! Но, лишь однажды не успел, за что изуверы оба жестоко, хоть и с опозданием поплатились! — закончил Барнабас в полной тишине и под стук моего собственного сердца.

— Надеюсь, это все?

— Я могу и продолжить, досточтимый Хран.

— Не надо, — а вот теперь уже шарахнулись все стоящие на тротуаре. Я же, опомнившись, выдохнула и развернула к дороге лошадь. — Хран?

— Ёшкин мотыляй, довыступался. Козий сын, — припустил тот за мной, а, едва мы отъехали по улице в полголоса спросил. — Евсения, а ты чего так в лице изменилась? Я понимаю — сомнительное удовольствие. Надо было знак мне подать.

— Да мне самой… — начала я, а потом с ужасом впялилась в глаза мужчины. — Хран, про то что меня в детстве изнасиловали «два изувера», а медведь их потом убил, знали лишь: алант, бывший в шкуре этого медведя, Стах, при котором тот похвастался, да еще Тишок, которому я недавно, уже в Адьяне, рассказала. Так откуда это знает еще и тинаррский горожанин?

— Ты это серьезно? — нахмурил брови мужчина. — Так, может, он просто так брякнул, сам не ведая о чем? Я с ним сто лет знаком. К нему все перечисленные музы лишь после третьей бутылки анисовки приходят. С четвертой подмышкой. Дочка, ну ты сама подумай, откуда ж ему о твоем потаенном знать? Тишок в таких кругах не вертится, да и вообще трепать про подобное не станет. Алант, наверняка, сам в бегах до сих пор, а Стах…

— Я знаю, — глянула я на Храна. — Мне хочется в это верить. И… наверное, ты прав.

— Да, конечно, я прав… Евсения.

— Что?

— Выше нос. Ты же — будущая жена Сивермитиса.

— Ага, — расплывшись, вздохнула я… и подняла нос…

Однако, дальше мы ехали уже молча. А во дворце у меня неожиданно поднялось еще и настроение:

— Стах!

Его Высочество, стоящий прямо посреди пустынного холла, резко ко мне развернулся:

— О, вы уже здесь, — растаяли на его лице тени прежнего недовольства, а из-за широкой мужской спины выступила Фрона… И настроение мое также неожиданно упало. — А я вернулся раньше срока, — забыв про свою собеседницу, подхватил он меня за руку. — Пошли обедать. Я с утра голодный.

— Стахос! Я надеюсь… Приятного аппетита.

— А ты что, к нам не присоединишься? Мы со Стахосом были бы очень рады.

— Евсения.

— Кхе-е. Я, пожалуй, пойду. У меня дела, — подорвался в правый коридор Хран. Я же, бросив ему в спину взгляд, вновь открыла рот:

— Так что, мы идем?

— Конечно, идем, — потащил меня туда же Его Высочество…

Остаток дня я провела за чтением под кружевным балдахином. И, толи книжка попалась неинтересная (раз я ее название даже не вспомню), толи мои собственные мысли скакали, обгоняя эллинские пузатые буквы, но за этим чтением я и уснула. А когда открыла глаза, то первым делом, в предрассветной серости увидела тележку с едой и фикус в углу…

— Ну, уж нет! По второму кругу этого помешательства я не понесусь! — и, спрыгнув с кровати, понеслась в купальню смывать с себя дурные мысли.

А на утро была свежа и бодра:

— Дорогой, подай, пожалуйста, масло.

— Да, дорогая, — хмыкнув, придвинул Стах тарелку.

— Спасибо, дорогой.

— Евсения, ты что вчера читала?

— Не помню… Я знаешь, о чем подумала? — засунула я в рот намазанный хлеб. — Мне нао каким-ниудь деом заняться. Поэзным.

— А что ты умеешь? Из полезного? — всерьез заинтересовался мужчина.

— Ну… А помочь подруге будет считаться полезным делом?

— К нам что, Любоня приезжает?.. Других то подруг у тебя здесь нет, — под мою выразительную гримасу оскалился он.

— Нет, она не приезжает. Я хочу ей посылку собрать с семенами цветов из Адьяны. На развод, для ее одноименной лавки.

— Так это очень полезное дело. Можешь, любимая, даже фикус наш ей отправить, — решил, видно и он подстраховаться от моих возможных «рецидивов».

Да я и не против, только, боюсь, Тагир расстроится… Однако, через три дня он от меня и прятаться начал. По всей Адьяне: подумаешь, все здесь — особо ценное, по всему миру собранное. Так ведь и я их не для оформления помойки собираю. А на четвертый, уже отправив курьера прямиком на столичную почту, сама, неожиданно получила письмо… А потом его распечатала…

Смысл безымянного послания дошел до меня не сразу. И сначала я лишь тупо переворачивала пожелтевший газетный лист «Бадукского глашатая», явно, давности многолетней, а потом увидела его… заголовок, большими буквами в самом верху страницы: «ДРИАДСКОЕ ДЕЛО. ВЫНЕСУТ ЛИ ИЗ НЕГО УРОКИ ИЛИ КОМУ НА РУКУ ПОДОБНАЯ МАГИЯ»… Дальше можно было не читать…

— Жизнь моя, пожухлый лист. Здравствуй, прошлое.

И, поэтому, вечерним гостям Адьяны я не удивилась нисколько… Первым в мою маленькую спальню зашел Макарий. Огляделся по сторонам с профессиональным прищуром, и навесил на все пространство завесу секретности. А следом за ним тихо, удивительно тихо для кентавра, проследовал Кир. И я инстинктивно подобрала на кровати ноги.

— Здравствуй, Евсения. Мы с тобой давно не виделись, — будто извиняясь, начал он. — У нас к тебе дело.

— Разговор, — подал голос Макарий. — Висешта Евсения, в первую очередь я хотел бы извиниться перед вами за то, что… — вскинула я на него глаза. — Да, именно за это. Да, я просветил вашу сущность. Эта была мера предосторожности, отнюдь не любопытства. И именно поэтому сейчас мы с Неос Сивермитисом Кириакосом владеем всей информацией по вашему прошлому.

— Ну, во-первых, у меня вопрос: Стах знает о том, что вы со мной проделали? А, во-вторых, дополнение: по всей видимости, информацией о «моем прошлом» владеете не только вы с Киром. Вы из-за этого сюда пришли? — странно, но, я, будто раздвоилась сейчас. И, даже смогла осознать, что, хоть прошлое мое меня и настигло, но, саму себя, прежнюю Евсению, я теперь напоминаю смутно. И где та запуганная девочка из заповедного леса?

— Неос Сивермитис Стахос не знает, — даже не отводя от меня маленьких, близкопосаженных глаз, произнес глава госпорядка. — А то, что касается результата… — а вот сейчас он их опустил. — Висешта Евсения, после всего мною увиденного, ваша судьба вызывает у меня и сострадание и уважение. А за то, что вы не единожды спасали жизнь Неос Сивер… Стахосу, мы вам с его братом благодарны от всего сердца. Поверьте мне, двухсотлетнему аланту, я давно лишен и ханжества и поспешности в суждениях, но, все дело именно в том, что… Да, вы правы: те, кто решил вступить с нами в эту игру применят и то и другое. Уже применили.

— Так это касается не только меня? — искренне удивилась я.

— Евсения, — грустно усмехнулся Кир, — ты — висешта, чья честь находится под охраной всего нашего рода. Как это может касаться лишь тебя одной? Пороча твою репутацию, вызывают на бой всех нас. И Стаха, в первую очередь.

— Сегодня ночью в Шаране городская стража задержала одного человека. Точнее, попыталась задержать, но, в результате ей досталась лишь его оброненная сумка. Что же касается лично моего мнения, и опыта, то, я уверен, нам ее подбросили, дабы продемонстрировать свою решимость на крайние меры. Предупредить.

— А что там было, в той сумке?

— Листовки. Штук сто, — постучал пальцами по комоду Макарий. — Я могу показать вам одну из них.

— Не стоит. Она и так, наверняка, догадывается, — отвернулся к стене Кир. — Евсения, там все представлено так, будто ты — угроза и Стаху и всей нашей стране, потому что, натура… безнравственная и корыстная.

— Мягко говоря.

— А почему вы думаете, что вам их подбросили, а не потеряли по дороге к столбам? — тихо уточнила я. — Раз они уже начали эту игру. И вообще, кто, «они»?

— Почему подбросили? — прищурился Макарий. — Чутье у меня на такие вещи, да еще кое-какие алантские навыки. А кто такие «они», нам и самим интересно. Уж больно робко эта игра, действительно, начинается. Так информационные атаки не ведутся, если ставят своей целью свергнуть власть.

— Значит, все-таки, это мое «личное дело», — мотнула я головой. — Меня тыкают носом.

— Не исключен и такой вариант. Да, Кир. Ловушка с одним выходом, к которому и ведут. А если жертва отказывается выходить, то, ловушка захлопывается.

— И чем это грозит?

— Вариантом первым, висешта Евсения. Тогда в игру вовлекаются все остальные.

— А выход тогда… какой? — обвела я мужчин глазами. — Сбежать? Из Тинарры? С Бетана? Но, ведь Стах будет меня искать? И он, в первую очередь озадачится причинами. И что тогда? Ваш «первый вариант»?

— Евсения, — вдруг, вздохнул Кир. — Я бы никогда тебе этого не рассказал, чтобы не сделать больно, но…

— О чем не рассказал?

— Я даже не знаю, как это отразится на твоем решении.

— Кир, так не лучше тогда и вовсе… — хмуро начал Макарий.

— Я скажу.

— Да говори ты!

— В ту ночь, неделю назад, когда вы благополучно сбежали по своей тропке сюда, да, мы с Макарием всегда были в курсе. Потому что, иначе…

— Кир, что было в ту ночь? — подскочила я с кровати.

— Стах вернулся во дворец для специального ритуала, «Омовения под Алой звездой». И я, зная своего брата, зашел его поторопить. И я… там… там были они с Фроной. В постели. Перед самым рассветом.

— Что?!

— У них был роман перед его отъездом за Омегой. И Фрона его ждала. Я не знаю, были ли какие-то обещания с его стороны, но, я видел — она его ждет. А он вернулся назад уже с тобой. И это было всего один раз после того, как ты здесь появилась. Ни до, ни после той ночи и намеков никаких не было, хотя, они, иногда, говорили наедине, но, Стах при этом выглядел всегда… раздраженным, что ли… Евсения…

— Ты говоришь правду, — сглотнула я слюну. А потом, будто, мысленно умерла… или, наоборот, воскресла. И вся прежняя моя жизнь, с моим любимым, вдруг, потеряла всякий смысл. Хотя, «выход» я уже знала… Я его видела. — Макарий.

— Да, висешта Евсения.

— Не называйте меня так… Вы знаете что такое «дриадская пелена»?

— Да. Но, ведь, вы, не совсем дриада? Вы гораздо сильнее ее?

— Значит, и пелена будет надежнее. Это решит ваши проблемы?

— Вполне, — невесело усмехнулся он, а Кир недоуменно на нас глянул:

— Вы о чем сейчас?

— Евсения наложит на Стаха специальное заклятие, которое сотрет его память о ней. Подернет пеленой. И, если он даже вспомнит ее, иногда, то, как смутный образ из прошлого. Не более.

— А все остальное?

— Не переживай, Кир, о своей коронации он не забудет, — глухо отозвалась я. — А вот все, что кроме нее, уже ваша забота.

— Народ, окружение, близкие. Я понял. И это тоже решается, — по-деловому оживился Макарий.

— Как у вас все просто. Но, я надеюсь, вы в курсе, что «дриадская пелена» спадает со смертью того, кто ее наложил?

— Да. Хорошая подстраховка. Но, я бы и без нее вас…

— Да что вы говорите?

— Евсения, вы на меня злитесь? — вдруг, выдохнул Макарий. Но, я уже не помнила, что такое злость…

Дверь в спальню была приоткрыта. И я уверенно толкнула ее, подумав при этом, что если сейчас увижу их вместе, то, наверное, просто сначала нейтрализую ее. Просто, усыплю. А потом уже он…

— Евсения? — сонно прищурился на меня со смятой подушки Стах. — Любимая, но, ведь сюда…

— Сегодня можно, — подошла я к высокой кровати.

— Да? Ну, раз ты так говоришь… Иди ко мне. Мне и вправду, уже давно наплевать. Просто, сам процесс наших ночных вылазок.

— Будто вырываешься на свободу.

— Точно, — свесил он с обеих от меня сторон ноги, крепко обхватив руками. — Ты — холодная.

— Ага, — на долечку замерла я с пальцами над его головой, а потом запустила их в теплые волосы. — Прощай, Стахос Мидвальди.

— Любимая, ты о чем? — дернулся он и поднял на меня глаза. Свои черные тоннели к свету… А потом они закрылись. И мужчина откинулся на спину.

— Прощай, любимый. Тебе повезло больше. А вот я буду помнить тебя всегда, — и занесла над неподвижным телом руку…

ГЛАВА 10

Серая хмарь перед глазами понемногу стянулась в фигуры. Вначале — малопонятные линии и круги. А уже после взгляд сосредоточился на покачивающемся треугольнике. И лишь тогда я поняла, что сейчас лежу. А надо мной — ни что иное как серый в белые полосы полог, весь в рваных круглых подпалинах. А «треугольник» — привязанная за веревочку к его потолочной перекладине тетрадь, раззявившая свое исписанное «нутро». Что же до меня лично, то во рту было крайне сухо, а в голове — странно ветрено… «Такое ощущение, будто это от моего сквозняка тетрадка шелестит и качается», — подтянула я к ушам руки:

— Мои… волосы… где-е? — и, уже подскакивая, зацепила очумелым взглядом мужчину. Незнакомец ответно обмер:

— При-ветствую вас у себя в…

— Ты кто?! Ты что со мной сделал?! Ты кто, сволочь?! — со вмиг захлестнувшей злостью, поперла я на него. — Ты что со мной сотворил?!!

Мужчина попятился от меня, боясь оторвать глаза под очками, и уже из угла, оседая в него, заголосил:

— Ми-ишка!!! Мишка, неси скорей ее камень!

За дверью, откуда-то снизу, послышался звук, сильно смахивающий на взятие с места в карьер. Я зловеще прищурилась:

— Ты кто такой, я тебя спрашиваю?

— Йа теоретический практик, — проблеял мужик, и, вдруг, затряс лохматой головой. — То есть, нет! Практикующий теоретик.

— Да?.. Да, наплевать! Это какая страна? Я где, в Тинарре?

— Нет… в Ладмении.

— Где именно?!

— В Ме-дянске, именно. А-а…

— Пасть свою! В какие игры играешь, сволочь практикующая?! Зачем меня обстриг?! — вновь понесло меня в пылающую стихию. — Как я здесь оказалась?! Ведь зашибу, таракан очкастый!

— Батюшки. Свинец всему живому, — оторвавшись «раскаленными» очами от мужика, развернулась я к двери. — Ну маестра, сотворили монстра, л-лови! — парень вскинул руку, и я тут же инстинктивно словила в свою нечто маленькое и…

— Евся!

— Любоня, ты… — с облегчением выдохнула, и уже шмякаясь на пол, вкусила блаженный покой, накрывший и внезапную злость и меня саму…

— Нет, спасибо. Еще чаю с мятой не надо. И вы сами-то… сядьте, — имея в виду «не мельтешите», кивнула я на ближайший к себе стул, а потом вновь развернулась к бесу.

Присутствующие настороженно замерли. Теоретика резкий переход от «очкастого таракана» к «выканью», тоже, видно, не успокоил:

— Благодарю вас, — скрипнуло кресло в другом конце комнаты.

Да и пожалуйста. И пусть не ждет, что я к нему с извинениями туда поскачу — у самой проблем хватает. И главная из них: хотя бы приблизительно воссоздать, как меня вообще в этот, захламленный облезлой мебелью и склянками дом, занесло… Или кто…

— Ну и вот, — вздохнул, продолжая, Тишок. — Когда вы с этим алантом вернулись обратно, в Адьяну, и ты мне сказала, что уезжаешь, я, конечно, тебя спросил, почему. Но, ответа не дождался. Хотя, ты тогда была еще вменяемая. Это позже началось.

— Что, «это»? — старательно хмурясь, уточнила я.

— Выпады твои из реальности, — пояснил бес, ясности, однако, не добавив. — И до границы мы доехали нормально. Алант нас сопровождал, и все время тебе что-то пытался объяснить… Евся, ты даже это не помнишь?..

Макарий говорил много. Все больше о превратностях судьбы и священном долге Сивермитиса. Но, я его слушала плохо, отстраненно блуждая глазами по ночной степи. А когда впереди показались Рудные горы с пограничным дозором, расцвеченным фонарями, он, вдруг, перехватил поводья моей лошади:

— Евсения, примите совет от умудренного жизнью циника: постарайтесь, как можно скорее, все забыть: вернитесь к себе на родину, в свой лес. Я понял, там очень хорошо, спокойно. Тем более, сейчас. А если неожиданно возникнут… проблемы, у меня в столице Ладмении есть доверенное лицо, тоже алант. Я вам адрес его черкнул, — бросил он взгляд на припухшего в седельной сумке Тишка. — Он всегда поможет. И еще… там для вас кое-что, на первое время…

— Моральная компенсация? — впервые за дорогу, решила я вступить со своим спутником в беседу. — Заберите. И записку тоже. Все равно все сожгу…

— Евся? Так ты помнишь или нет?

— Да. Это я помню. Что было дальше?

— А дальше все и началось… Нас пропустили быстро. На обеих сторонах. На этой лишь спросили тебя: «С какой целью и надолго ли?» А ты ответила, что «пока не приземлюсь». И вот тут я понял — с тобой что-то неладное, — потупил глазки Тишок. — А миль через пять ты начала уже откровенно бредить, прямо в седле. И все время, то тянула куда-то руки, то отмахивалась ими.

— Отмахивалась?

— Угу. Пока окончательно с Коры не свалилась…

Тянула руки… Отмахивалась… Накрыло меня, не сказать, чтобы внезапно. Видения стали возникать одно за другим и сначала мне показалось, что я лечу. Правда, не высоко — над собственной же дорогой. И я видела Кору, прядущую ушами. И Тишка, напуганно бдящего за мной, болтающейся сейчас в седле. А потом меня стало сносить совсем уж в другие места. И горы, с их пограничными огнями, остались внизу. И я даже разглядела возвращающегося в Шаран Макария. А потом понеслась все дальше и выше — навстречу потускневшей рассветной Луне. Пока наперерез не вынырнула птица. Длинноклювая, с желтушно окрашенными перьями. А вот тут, видно, и начался уже «откровенный бред»:

— Вернись, — строгим голосом Сивермитиса, присоветовала она мне.

— Нет.

— Вернись и борись.

— За что и с кем?

— Ох, дитя, в этой жизни всегда есть за что бороться. И в первую очередь, за нее саму.

— Вот сами и боритесь, раз такой мудрый. А я — весевая дуреха.

— Вернись!

— Евся… Евся! — в этом безумии — лицо моего любимого. Так близко. Испуганное и… с красными, горящими в темноте глазами.

— Стах, я не могу так больше… Я не могу…

— И мне пришлось прямо на обочине перекидываться, по привычке, в твоего жениха. А потом тащить тебя на руках в лес, в укромное место. Там же, рядом, я привязал Кору, а сам понесся в Медянск за помощью. Ведь, появись я мороком с невменяемой тобой на улицах…

— Так это был ты, — разочарованно констатировала я. — С горящими глазами.

— Угу. А куда ж я без них? — вдруг, нахмурился бес, а подружка моя, сидящая рядом за столом, подняла из ладоней лицо:

— Ты «им» так и прибежал?

— Нет, конечно — кобелем. До города — своей тропкой, а дальше — на четырех ногах. И примчался сразу в дом твоей тетушки. Я ж только ее адрес знал. А там — во-от…

— Кх-х, а там — я, — подало голос «скрипучее кресло». И, видно, смирившись с предстоящей долей, скрипнуло еще раз. — Разрешите представиться, — одернул мужчина полы сюртука. — Маг Абсентус, друг уважаемой Свиды, тетушки Любони. Практикующий теоретик в области алхимии, минералогии и…

— Ха-х!

— …некромантии, — закончил он, скосясь на сидящего у камина, парня. — А этот вечно ухмыляющийся субъект — мой ученик, Мишка.

Парень в ответ, расплылся мне во всю ширь своих наливных щек:

— Это я. И прошу прощения за «монстра». Наболело… — да, интересные отношения в коллективе.

— Дело в том, что я вчера был приглашен к Свиде на именины. И вечер был в полном разгаре, когда примчался ваш друг. Мы, конечно, тут же с ней впряглись.

— Ха-х!

— Запряглись… Да, тьфу! Кобылу Свидину запрягли в повозку и поскакали. А когда я увидел вас, Евсения, вопрос с диагнозом отпал сразу: «Сепарейсонем анимай»

— Чего?! — выдохнули мы с подругой.

— В переводе с латыни, древнего языка ученых: «Разделение души», — терпеливо пояснил теоретик. — Причем, с малообратимыми последствиями.

— Это, в каком смысле? — скосилась Любоня на мою клочковатую голову.

— Не в этом, — суетливо отмахнулся маг. — Да и с остальным мы тоже разобрались.

— Ха-х!

— Разобрались! И позволь тебе заметить, ступка ты чугунная, единственно возможным способом!

— А можно и мне о нем послушать? А то… мало ли.

— Да, пожалуйста, дорогая Евсения! Только, камушек… при себе — в ладошке.

— Абсентус! Чёй-то мне начало уже не нравится. Так, если что, в конце я могу этот палатум сама подержать и подальше отойти. Давайте, просвещайте. А то превратили мою подругу в… в…

— Спасибо, Любоня, — обе воззрились мы на оратора.

— Рассказываю, — отступил на шаг мужчина. — Позвольте сначала объяснить сам термин «разделение души». Это явление наблюдается у практически всех, населяющих Алантар, разумных рас. Но, особенно ему подвержены расы, владеющие магией. Из-за сложной структуры тонких тел. Не в обиду вам, дорогая Любоня, но, это тоже самое, что разбитый глиняный горшок и разбитая хрустальная ваза. Второе склеить всегда гораздо сложнее. Так вот, у простых людей разделение души характеризуется ипохондрией, плохим сном и аппетитом, да еще, пожалуй, снижением уровня защиты от болезней. Существа же, владеющие магией и привыкшие к «расщеплению» на собственные составляющие, рискуют летально… То есть, смерть, — на всякий случай, уточнил Абсентус. — Причины «разделения» могут быть разными: от склоки с домашними, до несчастной любви. Тоже, что касается лично вас… — вышагивая вдоль стола, замер он напротив моей внимающей персоны. — Евсения… То здесь налицо явные последствия сильного заклятия, примененного вами, скорее всего, от их незнания. Дело в том, что… ведь это было заклятие «полного персонального отсекновения»?

— «Дриадская пелена», — честно вздохнула я.

— Ага… Тоже самое. Только у нас оно считается запрещенным даже для Прокурата, — насладился он моим разинутым ртом. — При этом заклятии, наложенном на очень дорогое вам создание, вы выпустили на свободу ту часть своей души, которую ему, с позволения сказать, сами же когда-то и отдали. И чем больше отдали, тем больше, в нашем случае, потеряли. А по закону физики: весы всегда опустятся в ту сторону, где чаша тяжелее. Вот вас и «потянуло» вслед за второй, беспризорной частью. Которую нам и пришлось срочно возвращать, — бросил он взгляд на своего ученика, и скоро добавил. — В вашем случае — в камень палатум, любезно предоставленный Тишком из закромов вашей же сумки.

— А почему в него? — невольно разжала я ладонь.

— Да потому что, действовать пришлось очень быстро и при полном вашем сопротивлении. Причем, двойном сопротивлении, — вздохнул мужчина, глядя на мои волосы. — На вас была довольно серьезная защита — защита рода. А это вещь, одновременно и верная и… сродни службе сторожевого пса — он и от грабителей защитит, и лекаря к хозяину не подпустит. Вот и пришлось сначала избавляться от нее.

— Стрижкой волос? — изумилась Любоня.

— Совершенно верно. Значение силы волос сильно же преувеличено в обывательских кругах. Единственную роль, которую они выполняют, по настоящему, важную, точнее, их две — хранение информации о прошлом и родовая защита, — авторитетно изрек Абсентус, а потом, вскользь, добавил. — Это позже я уже разглядел на вашем пальце сам защитный артефакт. Когда снимать его было…

— Ха-х!

Но здесь я угрюмо промолчала, потому как, отчасти, была виновата сама: во-первых, не избавилась от кольца еще в Тинарре, а во-вторых… нередко носила его «монеткой» вниз, так как очень быстро развила обыкновение крутить на пальце…

— Атма.

— Это вы о чем? — склонился ко мне маг.

— Моей защитой была Атма, желтая птица — душа умершего кентавра. И я даже знаю, чья… Скажите, Абсентус, а как мне теперь жить дальше? С моим «разделением»? Эти мои…

— Нормально будете жить, — как то, не очень уверенно, протянул тот. — Мишка!

— Сей момент, — исчез ученик за смежной с комнатой дверью.

— Я понимаю, вы опасаетесь «обострения» своих эмоций? Ну, здесь, как сами делили, так и получили: все самое лучшее, светлое и дорогое — ему, а остальное запрятали в себе. Это, не плохо. Просто, нужно научиться себя контролировать. А иногда, так даже полезно. Например, при встрече с врагом. Ведь ваши силы при таком «чистом раскладе», не сдерживаемые догмами морали, увеличиваются многократно… О, а вот, как раз то, что нам нужно, — повис перед моим носом кожаный шнурок с маленьким мешочком на нем. — Палатум — сюда и — на шею.

— И как адекватный член общества, — ободряюще расплылся мне Мишка.

— Ага, — невольно пригладила я свою кривую челку… а потом расплылась им обоим. — Спасибо.

— Да, пожалуйста, — видя такое дело, заметно оживился маг. — Честно сказать, ваш случай — уникален. У меня есть несколько авторитетов в данной области, но, они практиковались исключительно на… — вовремя встретился он взглядом с моей дорогой подругой. — А, впрочем, у меня к вам предложение, Евсения: оставайтесь жить у меня. Я буду за вами… опекать, а вы — учиться магии. Ведь, насколько я понял, у вас с этим — большие проблемы.

— Ну-у… Проблем, конечно, хватает, — пришлось мне согласиться, однако у Любони на этот счет было свое авторитетное мнение:

— Это чёй-то она в вашем пыльном чулане забыла? Сюда можно и просто на уроки приходить, не так уж от нас и далеко. Евся, собирай монатки. И ты, Тишок. Кора уже там. Русан и тетка — в ожидании. Мы пока у нее квартируемся. А, когда доделаем у себя, над лавкой, ремонт, все туда переедем.

— Любонь, да я вообще еще не решила, где мне жить в этой стране, — напряженно сморщилась я.

— А я тебя никуда в таком… — кивнула она на мои стриженные патлы. — состоянии не отпущу. Уважаемый Абсентус, есть в этом доме мало-мальски чистый платок? — на что маг не слишком обнадеживающе скривился, и мы, уже все вместе, глубоко вздохнули…

На старом, с шаткими досками, крыльце Абсентуса я впервые огляделась. Это был, все же, Медянск. Хотя, и самая его северная окраина. С огородами за высокими, обитыми жестью заборами (с чего бы, вдруг?) и садами. Бесконечными садами. Сейчас уже тихими, вечерними.

— Евся, идем? — опустив взгляд, увидела серого кобелька, мнущегося в траве, у нижней ступеньки. А, чуть поодаль, уже у низкой калитки — застывшую подругу с моей, перекинутой через плечо, сумкой… Конечно, я им все расскажу. Только… не сейчас.

— Идем, — ступенька под ногой испуганно ойкнула, будто, взяв на себя всю мою непосильную ношу. — Только, давайте, молча и медленно?

— Угу.

— Как скажешь. Ты главное, просто… иди, — дрогнул подружкин голос.

И мы пошли… Спутники мои, преданно молчаливые. И я, боясь «расплескать» свою непосильную ношу — в центре. Как под конвоем. Правда, уже за дверью гостеприимной Любониной тетки, конвой мой убавился наполовину (помнит бес про запрет). А я, переступив, высокий порог, на миг зажмурилась от яркого света, а потом, ища глазами саму здешнюю хозяйку, наткнулась ими на…

— А-а…

— О-ой! — испуганно подпрыгнув, смела подружка с комода короб с бумажкой и почтовыми штампами. — Евся, мы тут вечерить… Евся.

— Это она?

— Ага, посылка твоя… пришла… Евся!

А вот теперь меня, наконец-то, прорвало. Целым горячим потоком с подвываниями, от которых собаки окрестные стыдливо притихли. А когда я закончила, еще долго задумчиво молчали. В отличие от меня:

— И ты знаешь, после всего, что случилось, я поняла одну вещь: я не хочу больше быть «при ком-то». Я хочу просто жить. Научиться просто жить.

— Ага, — вздохнула в темноте спальни Любоня. — Что тебе там этот Макарий советовал? Спрятаться и сидеть в своем лесу? Да хрен ему тинаррский. Выжили из страны. С любимым разлучили. Так еще и дальше тобой решили командовать.

— С любимым я сама, — шмыгнув носом, уточнила я.

— Ага, сама. Ты уж меня извини, подруга, но, я не верю, чтобы твое Его Высочество на ту унылую воблу слюну пустило.

— А зачем он меня обманывал? Почему скрыл о том, что у них был роман?

— Зачем обманывал? — скосилась на меня подруга. — Да, Евся, тебе действительно, нужно учиться жить. Ты знаешь, что умные женщины говорят? — кивнула она в пол, видно, имея в виду храпящую на нижнем этаже тетушку. — Скрывать что-то от нас чревато. Но, еще опаснее все нам рассказывать. Ей, знаешь, как покойный муж изменял? А она не знала и жила в тиши и радости… до его похорон, где с этими всеми… ознакомилась. А тут, просто роман.

— Так ты хочешь сказать, не было той измены? — даже подпрыгнула я на кровати. — Любоня, Кир мне правду сказал. Он их своими глазами видел. И я, в отличие от… умных женщин, такое простить не могу. Не могу и все.

— А-а…

— И, знаешь, что? — заставила я захлопнуть подружку рот. — Если уж начинать свою жизнь по новому, то значит, забыть всю старую. Ты меня поняла? Иначе…

— Усвистаешь в заповедный лес?

— Нет. Но, и здесь не останусь… Любоня, очень тебя прошу, — умоляюще протянула я.

— Ну, хорошо… На том и порешим, — отведя глаза в сторону, кивнула она.

Начинать свою жизнь по-новому — «монстром» внутри и снаружи. Зато, по-новому. А что? Возможно, так и должно быть? Ведь, у всего есть свои положительные «новые» стороны. Не надо, например, с утра тратить время на расчесывание и плетение кос. Да и с камушком своим. Стоит лишь уточнить невзначай: «Ой, а я, кажется, дома шнурок забыла». И тебя тут же оставляют в покое. Мало того, стороной обходят. И уважительно расплываются на любую глупость. Только вот в жизни этой, «новой» осталось несколько «старых» заноз. И я до сих пор ни за что не войду в лавку под названием «Адьяна»… Даже, спустя два месяца, прожитых здесь, в Медянске. Ни за что не войду…

ГЛАВА 11

— И вот на этой красочной картине мира мы с вами и закончим. На сегодня, — оторвав взгляд от окна, развернулся Абсентус. Мы с Мишкой выжидающе замерли. — Так где моя старая горелка? Ну, подтекала которая из-за трещинки? Та, что стояла на полке слева и еще…

— Понятия не имею, — во второй раз уверенно заявила я, воспроизведя в памяти кучу мусора через три огорода.

— Ага… Ага… Мишка, а ты?

— Так вы ее сами, наверное, до конца грохнули, когда в прошлую среду в сильном расстройстве сильно же и… расстроились психикой и координацией.

Абсентус скривился, не то от похмельных воспоминаний, не то от очередной Мишкиной «витиеватости». А потом, все ж, смолчать не смог:

— Вот сколько тебя учу, и все без толку, ибо сказано великим Диронием: «Почитай своего учителя, как бога и так с ним и разговаривай».

— А мне вот Альберт Великий вспомнился… — потягиваясь, встала я из-за стола. — и его шестое алхимическое правило: «Проявляй внимание к материалам, используй только чистые вещества и процессы, дабы избежать загрязнения». О! А у тебя сегодня лучше получилось, — и уперла взгляд в очередной ученический шедевр. Парень, сидя, раскланялся.

У него вообще талант к рисованию. Особенно меня и с натуры. Правда, «натура» эта была неизменно искажена алхимическими аллегориями, я в которых представала мутантом из ворона и лебедя (что означало разделение души на две половины: черную, то есть, зло, и белую — добро). Сегодня лохматостью была украшена белая лебединая макушка. Хотя, здесь автор позволял себе варианты.

— Я — к себе наверх. И до вечера меня не беспокоить! — плюнув на горелку, уже с лестницы досадливо взвизгнул маг… И хлопнул дверью.

— А-а, — вслед ему открыла я рот. — Так скоро новый лабораторный шкаф подвезут. Вдруг, и этот ему не понравится?

— Значит, сюрприз будет, — выдирая из тетради лист, вручил мне художник новое уродство. — Ну что, на развал? До шкафа успеем.

До шкафа успеем… Я вообще, за последние два месяца научилась многое успевать. И многому успела научиться (в том числе, и витиеватости). Хотя, поначалу жизнь свою менять так стремительно совсем не рассчитывала. Как-то все само собой получилось. А началось как раз с этого самого места. Нет, с Любони и ее женской мудрости.

Потому как она перед собой особо сложных задач мудро же не ставила: разбудила, накормила, за дверь выпнула, ручкой помахала. Вечером — в обратном порядке плюс обязательная беседа на ночь. А днем — теория от Абсентуса и практика с Мишкой. Причем, иногда одновременно:

— Главное, Евсения, понять свое место в этом мире. Свою точку равноудаленности от его центра. И лишь тогда возможно постижение гармонии, что для вас, как для балансии, жизненно важно, — втирал мне маг с безопасного от нас с учеником угла. Ба-бах! — Ничего, ничего. Этот жестяной забор и не такое выдержит. Только шар должен быть не боевой. Это я так, на будущее.

— Забор то выдержит, а я?

— А ты помолчи, иначе я тебя по голосу вычислю, — замерла я на мгновенье. И, поправив повязку, вновь продолжила свое вращение в «центре мира». — Значит, я — балансия? То есть…

— Равновесие сторон, гармония. Или хранительница, если угодно. Хотя, этот термин не совсем отражает вашу суть. Балансиями рождаются полукровки, причем, обязательно с матерью — дриадой. Так как именно эти лесные духи наиболее близки к состоянию гармонии с окружающим миром. С вероятностью, примерно, одна на сотню младенцев. Однако лет семьсот назад соотношение было: одна на тысячу. Это, так называемый, ответ матери-природы на возрастающее вмешательство в ее святые законы. Вот, что такое, балансии. Они не решают глобальных конфликтов, не вмешиваются в политику. Их невозможно использовать в чьих-либо интересах, по крайней мере, в открытую, потому как они сразу чувствуют ложь. Тем не менее, балансиям принадлежит огромная сила, действующая скрытно, как сама природа. Вы способны дарить покой и радость окружающим, исцелять душевные недуги, очищать реки и лечить леса, но…

— Но? — застыла я, с отведенной в сторону рукой… Хр-рясь.

— А-ай! Да, не честно так! Я на черепки в траве наступил! Давай снова.

— Но, для всего этого балансии нужно находиться в гармонии с собственным внутренним миром. Иначе — никак.

— Понятно. Либо — лебедь. Либо — ворона со всеми вытекающими отсюда сюрпризами.

— Ну, что касается… сюрпризов, — задумчиво смолк на своем углу маг. — А вы знаете, Евсения, что такое «морс пер димидиум»?.. На латыни: «смерть наполовину».

— Это, как у меня недавно?

— Нет. Но, вполне может произойти. При наихудшем развитии событий. Если вас, например… убьют, и тело при этом останется в «пригодном состоянии»…

— Без расчлененки что ли? — не удержался от уточнения Мишка.

— Примерно, да. Так вот, в этом случае, будет вполне возможным вернуть вас к жизни с помощью вашей «душевной заначки» в палатуме. Хотя, это — лишь теоретические измышления. И подтвердить их опытно еще никому из моих коллег… не посчастливилось, — закончил он с явной грустью, на что ученик алхимика — некроманта тут же среагировал своим привычным…

— Ха-х!.. А-ай! Ну, с меня на сегодня хватит.

— Да и с меня тоже, — сдернула я повязку с глаз. — Не посчастливилось, значит? — и обвела ими захламленный старый двор.

— Так, я выразился отвлеченно теоретически, — на всякий случай пояснил маг.

— А я — практически. И к тому, что невозможно добиться состояния счастья и гармонии в таких вот трущобах. Поэтому, отсюда и начнем.

— Что?! — хором отозвались обладатели хлама.

— Уборку. А потом перейдем вовнутрь… А чего вы так перепугались? Я ж и для вас стараюсь — «шестое алхимическое правило»…

А через несколько дней, во время нашей с Любоней ночной «задушевной беседы», она мне в который раз напомнила:

— Евся, на улице — середина сентября, а у тебя из теплых вещей — вязаный жилет в ажурную дырку. Так может…

Вот большой ошибкой с моей стороны было доверить подруге важный символический ритуал. Для нее сожжение денег от Макария, да вообще, сожжение денег, то же самое, как, например, подпалить коровник со скотиной. Поэтому, я, в очередной раз, лишь вздохнула:

— Так ты до сих пор…

— Да я что, умом убогая, в отличие от тебя?

— Тогда, давай, я их сама?

— Повторяю свой вопрос: «Я что, умом убогая?»

— Ну, хоть, записку с адресом столичным сожгла? — скорбно вопросила я, а потом, неожиданно, замерла. — А знаешь, что: ты мне их отдай — я все потрачу.

— Не спалишь? — скептически прищурилась подруга.

— Неа, обещаю.

— А потратишь на себя? Хотя бы, часть, Евся? Их ведь там — немало.

— С пользой для себя. Тоже обещаю…

Когда, вернувшийся на следующий день со службы, Абсентус, зашел в свой дом, выражение лица у него стало, как у той самой коровы, которую подпалили прямо по месту жительства — трагически-паническое. Я даже растерялась в первый момент: может, у него в скрипучем кресле без ножек заначка была припрятана? Или в ящичке под изрезанным столом? Но, оказалось, все дело в «традиции»: все великие ученые должны жить именно так. В этом она и заключается. Пришлось традиции менять, постепенно (в тихушку) обновляя вместе с мебелью, посудой и занавесями на окнах еще и лабораторные агрегаты мага, на что он реагировал традиционными же истериками, а мы с Мишкой — ответным философским спокойствием. Но, теплую одежду я, все же, купила. И совсем на другие деньги.

Незадолго до этого (примерно, в двадцатых числах сентября), Абсентус пришел из своей гимназии, веселее обычного и шлепнул передо мной, прямо между нарезанным луком и морковкой, браслетик из мелкого речного бисера:

— Вот, Евсения, какая мысль мне пришла в голову.

— Из этого я готовить не буду, — на всякий случай, уточнила я. Маг же, великодушно скривился:

— Упражнение на внутреннюю концентрацию и достижение душевного покоя. Древняя практика джингарских йогов. Правда, они там не совсем то нанизывали, а, что под руку или под ноги попадется… Так вот, материал подойдет любой, главное здесь — личный посыл и сосредоточенность на процессе.

— Ага… — перевела я взгляд с мужчины на браслет. Потом ненадолго задумалась и открыла рот. — А если из камней? Они же личный посыл увеличивают. Значит, эффект будет больше.

— А что?.. Только первый свой, пробный браслет…

— Мишке, — единодушно сошлись мы. Правда, вполголоса.

Следующие два дня за учеником теоретика мы с ним же самим бдили во все глаза. Интересуясь, между делом об успехах на стороне (коих было целых две на разных улицах города), и с пристрастием щурясь на свечение. К вечеру последнего, парень, устав от наших неясных поползновений, признался во всех своих грехах, сдав попутно еще и меня со всеми пропавшими из лаборатории агрегатами. На этом мы с магом посчитали эксперимент оконченным. А оскорбленный Мишка, в качестве моральной компенсации, запросил по браслету для каждой из своих «сторон»… Вот так и понеслось. И вскоре, мои «заряженные гармонией» браслеты из бирюзы, жемчуга и змеевика стали продаваться уже через лавку Любони, пользуясь стойким спросом. А я поняла, что состояние гармонии может наступить еще и после того, как вы его уже обрели (ну, это опять — витиеватость. А вообще, я про деньги в кармане нового жакета за качественно и с пользой для себя выполненную работу. Хотя, снова как-то… Да ладно. Такое ведь со мною — впервые. Вот и несет!!!)

— Свинец всему живому!

— Мишка, ты о чем? — уже, напялив на одну руку жакет, подскочила и я к окну… Успели до шкафа. Хотя, он-то здесь причем? Потому как прямо в центре двора, по желтой с изморозью травке, катались сейчас, сцепившись друг с другом, два маленьких тельца. И одним из них был… — Тишок! — ломанулась я вон на крыльцо. — Тишок, а ну, стоять! — серая кучка замерла, но, через миг, с новым задором над двором полетели клочья. — А ну ша! — разнесло поединщиков в стороны и для закрепления, еще и развесило. И вот тут я узнала второго… вторую. — Гуля?!

Бесовка, вся грязная и взлохмаченная, с глубокой царапиной вдоль носа, зло сплюнула:

— Да хобий ты вертихвост! Ты какие речи мне толкал про нашу общую теплую норку! Да я сюда через горы подалась, только, чтоб в глаза твои беспутные глянуть! В глаза мне глядеть, я сказала!

— Вот это… женщина, — выдохнул сбоку от меня Мишка, и я только сейчас смогла отмереть.

— Да Гуля, так все получилось, — растопырил лапки Тишок, тоже — не в лучшем виде. На что подруга его бывшая презрительно оскалилась:

— Так получилось? Да я — бесовка серьезная, а не какая-то там, камышовка мокрозадая и с собой так обращаться не позволю… Да я… — подергала она в воздухе тельцем, после чего воззрилась уже на меня. — Сними оковы, я ему еще не все сказала.

— Евся-я…

— Сними, таких баламутов учить надо.

— Евся, не надо!

— Сними!

— Пасти свои оба!!! — повисла над двором долгожданная тишина. — Вот и славно… А теперь послушай меня, дорогая. Этот бес, — кивнула я на прижавшего уши Тишка. — срочно уехал из Тинарры вместе со мной, и внезапно для самого себя. А по дороге спас мне жизнь. Теперь, что касается твоей… персоны. Я тебя, конечно, по-женски, понимаю, но, руко… лапоприкладство твое, и сейчас и в Тинарре, оправдать не могу. Поэтому в следующий раз, когда надумаешь таким образом с ним «разговаривать», будешь иметь дело уже со мной. Тебе понятно?

— Понятно… хранительница, — уныло вздохнула бесовка.

— Ну, а раз, понятно, меня Евсенией зовут… Еще поболтаетесь, или готовы для настоящей беседы? — глянула уже на Тишка.

— Угу… Гуля?

— Ладно, давай с тобой поговорим, — произнесла она с такой обреченностью, что мне, вдруг, эту маленькую «женщину», не побоявшуюся в одиночестве махнуть за степи, горы и поля, стало очень-очень жалко.

— Мишка, — растерянно повернулась я к парню. — Может ее сначала… накормить?

— Я то — не против, — понятливо скривился он. — А вот, маестра — смотря какое у него настроение… А, впрочем, за миску то с супом. У нас ведь осталось?

— Ага, я сейчас. А ты их сам… — унесло меня обратно в дом…

Четыре часа спустя, уже в другом доме, я устало водила вилкой в жареной картошке и рассказывала подробности бесовского воссоединения. Любоня тоже зевала, вложив все остатки сил в бдение за Русановой тарелкой (вдруг, опустеет?). И одна лишь тетка Свида, с любимой кружкой под носом, проявляла к моему рассказу активный интерес:

— И что, так сама и прискакала сюда? — гулко вопросила она нутро своей кружки.

— Ага, представляете. По своему природному азимуту всю дорогу. Один лишь раз удалось подъехать с цыганами, уже на этой стороне. Да и то они в Лучи сворачивали.

— В Лучи? Так это ж за пятнадцать миль от нас. Вот, страсть так страсть.

— Ее бы в мирное русло, эту «страсть», — поджала Любоня губки. — Русан, ты пироги с грибами еще не ел, — на что мужчина с набитым ртом, промычал:

— Нэ-эт. Я и так…

— Нет? Ну, как знаешь, а может…

— У меня для вас новости, — проглотив, предпринял мужчина «отвлекающий маневр». — Вчера в Куполграде закончился суд над Ольбегом.

— И что?

— Сколько ему дали? — взбодрились мы с подругой.

— Да, нисколько. Хотя, схлопотал по максимуму. Убили его прямо в зале суда, перед оглашением приговора: он встал, как и полагается, а, через секунду, получил ножом в ухо. Прямым попаданием из окна… Такие дела.

— Да… дела, — открыла Любоня рот. — А кто ж его так? Неужто…

— Нет, — скосился в мою сторону Русан. — Тинарра не упоминается. Главная версия — свои же убрали. И исключительно, из мести за длинный язык. Потому что он во время следствия сдал всех ладменских «черных» коллекционеров. Тоже, что касается самого убийцы, скорее всего, сработал алант — слишком сложная мишень. Высокий этаж, витражи на окнах, угол броска. Ну, и остатки магии на орудии убийства.

— Алант, значит?

— Да, Евсения, — внимательно посмотрел на меня мужчина.

— Тот… бывший медведь? — шепотом уточнила Любоня, а я пожала плечами:

— Вполне возможно. Русан, а откуда эти новости?

— Так, из газеты утренней, — нехотя буркнул он, чувствуя, что опять сворачивает в ненужную сторону. — Милая, я ее прочитал и на службе оставил.

И это исключительно из-за меня (моей неблагонадежной психики) подруга моя запрещает в дом «печатную дрянь» носить, потому как от нее потом можно проблем не разгрести. Хотя, случилось подобное всего один раз — неделю назад, когда на первой странице главной газеты Ладмении я разглядела физиономию, знакомую по совершенно другим ракурсам и выражениям. А внизу жирным шрифтом: «С невиданным размахом прошла коронация нового правителя Тинарры, Сивермитиса Стахоса». Да я вас всех поздравляю!.. Только, шнурок у меня тогда, с самого утра, был еще не на шее.

— Скажи, дитё, так что там с бесовкой то? Помирились голубчики? — поймала я на себе лучистый взгляд Любониной тетки и невольно ей улыбнулась:

— Ну да, похоже на то. Я давно замечала, что Тишок какой-то прибитый ходит, вздыхает невпопад. Видно, скучал по своей фурии. А теперь… Абсентус ее у себя оставил. И сильно надеюсь, не на опыты.

— Да не дай бог! — всплеснула рукой женщина.

— Это я так пошутила. Нормально все.

— Ну, это сейчас… нормально. А зима наступит? У него же чердак дырявый. А знаешь что, — решительно поставила женщина кружку. — Зови ко ее сюда — у меня конюшня теплая. Пусть в ней на пару и живут. Нечего там хвосты морозить.

— А чёй-то, в твою конюшню? Мы через три дня, сразу после свадьбы к себе переезжаем. У нас там хватит помещений и почище и по уютнее. К тому же, лишние сторожа в лавке не помешают. Русан?

— Да, конечно, — пожал плечами мужчина. А я внимательно посмотрела на свою дорогую подругу. Потому что, ее «мудрый» ход, ох как мне сейчас был понятен… А потом пригляделась еще внимательнее…

— Любоня.

— Ась?.. А ты что, против?

— Я? С чего бы? Тебе же потом после их семейных разборок черепки сметать.

— Ну, это мы еще увидим, — сузила она на меня глаза.

— Подзорную трубу не забудь. Спокойной всем ночи, — и встала из-за стола. Все равно, минут через тридцать сама ко мне нарисуется…

Любоня пришла еще раньше — я даже постель свою разложить не успела. И сразу начала говорить. Про то, что пора мне браться за ум. И уж если я уверяю ее, что преуспела на пути к собственной гармонии, то должна наконец, избавиться и от «остаточного балласта» (и откуда слов таких набралась?). И что переезд мой вслед за ними на второй этаж над «Адьяной» докажет мне самой и всем вокруг (неужто, зрителей соберет?), что я, действительно, изменилась… Она много чего говорила, а я все сидела и с улыбкой глазела на нее. На ее долгожданное «раздвоенное» свечение.

— Любонь.

— Ась? — прервавшись, развернулась ко мне подружка.

— Ты такой подарок Русану специально к свадьбе приготовила?

— Какой подарок?

— Так ты… сама еще не знаешь?

— Евся, о чем? — выкатила она в темноте глаза.

— Ты ж беременная у меня, Любоня. У вас с Русаном будет маленький грид или девочка. Пока сложно определить.

— Мокошь — радетельница… Евся.

— Да?

— Евся.

— Да! — бросились мы друг к другу в объятья. И долго так в темноте тихо проплакали. А потом Любоня, вытерев свои счастливые слезы, от меня отстранилась:

— Я к Русану побегу. Его обрадую. Правда, — хмыкнула она, — к свадьбе был бы еще тот подарок, но, ведь не выдержу. И тетушку разбужу.

— А может, ее не надо? Потом ведь до утра не уснет.

— Может, и не надо, — согласилась подружка и, уже от двери ко мне обернулась. — А вот, что, «надо»… Евся, ты ведь мне теперь очень будешь нужна. Как я без тебя, в таком то… положении… По-ло-же-нии, — широко расплывшись, повторила она. — Слово то какое: «Любоня — в положении». Ну, так, Евся? Подруга моя дорогая, любимая…

— Ладно, шантажистка ты в по-ло-жении, — обреченно засмеялась я. — Будем жить вместе. И в лавке — тоже.

— Вместе?!

— Ага.

— Я тебя так люблю!.. Русан! Любимый! — хлопнула моя дверь.

— Ну что, дуреха ты весевая, будем избавляться от «остаточного балласта». И ты уж у меня, постарайся…

Свадьбу счастливых будущих родителей мы отгуляли знатно. Как и положено в веси Купавной — целую неделю (не считая трехдневного опохмела «на посошок»). А потом, вслед за робким первым снегом, в Медянск пришла настоящая зима. С новыми праздниками и новыми заботами. И если первые проходили у меня в стойкой обороне от постоянных ухажеров, то вторые прибавлялись с каждым днем. И не сказать, чтобы подруга моя сильно нуждалась в помощи. Глядя на нее со всем моим пристрастием, я вообще пришла к выводу, что беременность, наоборот, резко прибавила Любоне сил (правда, вместе с вредностью). Просто… одним словом, «Адьяна». Я ее неминуемо и предсказуемо полюбила. Как когда-то ту, настоящую, что осталась сейчас далеко за Рудными горами. Вот в этих «неминуемых» заботах я и встретила весну.

До праздника Предвестья, отмечаемого по всей стране двадцать первого марта, оставалось всего ничего — каких-то пять дней. И сейчас, глядя в залитое солнцем окно, на дружно текущие с сосулек струи, я стояла и думала, что должна успеть еще многое, причем, именно сегодня: забрать у гнома-посредника горный хрусталь на новые браслеты, по дороге заглянуть в мастерскую и пнуть под зад живописца, что неделю мурыжит нам три «именных» подарочных горшка, пересадить пять мандариновых отростков, наведаться к Абсентусу и узнать, жив ли он после вчерашнего юбилея коллеги. И если жив, тут же его умертвить за то, что опять взорвал свою лабораторию (а нам с Мишкой опять все выгребать и обновлять). Да много еще дел, но вот… Развернувшись от окна, обвела я взглядом маленькую пеструю «Адьяну»… где Любоня то?.. И дождалась перезвона колокольчиков.

Это вообще, мое «изобретение», с взятыми за основу, глиняными «оповещателями над входом». Только мои, в отличие от оных, еще и щедро осыпали вошедших серебристым магическим «снегом».

— Доброе утро, весенняя Евсения, — да… дождалась. Только уж точно, не Любони.

У мужчины, шагнувшего за дверь, было одно завидное качество — целеустремленность. Только вот, расходовал он его исключительно не по делу. К тому же, сильно напоминал мне бывшего моего весевого ухажера, Леха (этим самым качеством да еще светлой курчавой шевелюрой). Что его, и без того «нулевые» шансы, уводило в глубокий жирный «минус». Поэтому, я привычно вздохнула (про себя) и сделала серьезное лицо (вытащила из-под прилавка «Справочник растительности Бетана»):

— Доброе утро, уважаемый Федор.

— А вы всё в трудах?

— Ага, — сосредоточилась я на рисунке «Мухожорка синюшная, предгорная».

— Расширяете свой ассортимент? — кивнул туда же мужчина.

— Нет. Составляю меню на Предвестье.

— Во как! Надеюсь, я приглашен?

— В качестве основного блюда? — пришлось мне поднимать глаза, чтобы увидеть, как мой собеседник улыбается. — А вам очень к лицу эти задорные хвостики. Даже с таким грозным взором. Ну да, я всего лишь хотел поздороваться по дороге на службу, и пожелать хорошего дня. Хорошего вам дня, весенняя Евсения.

— И вам всех благ… Федор, — с досадой отозвалась я, провожая мужчину взглядом до двери. А потом уткнула его назад, в окно… — И когда все это закончится?..

А когда колокольчики вновь «осыпались снегом», уже поворачиваясь от окна, успела подумать, что это просто обязана быть безнадежно опаздывающая от лекаря Любоня, а потом в «Адьяну», щурясь после яркого весеннего солнца, вошел Он… Стахос Мидвальди.

— Здравствуйте, — с любопытством обвел он взглядом цветочные стеллажи, заполненные горшками с гиацинтами, тюльпанами и весенними розами и остановил его на мне. — Мой друг сказал, в Медянске есть цветочная лавка под названием «Адьяна». И мне стало интересно… А ты был прав, Хран, — обернулся он к входу и я только сейчас заметила внимательно следящего за нами оттуда седого наставника.

Что же до моего состояния, то ощущение накрыло такое, будто меня, как преступницу, застигли на месте злодеяния. Причем, совершенно в этот момент беззащитной. Поэтому, я лишь сглотнула слюну и… не проронила ни слова. Стах, тем временем, подошел вплотную к прилавку:

— А почему «Адьяна»?

— Потому что… — бросила я потерянный взгляд на Храна, но поддержки оттуда не дождалась. Хотя, на что вообще надеялась? — Так захотела хозяйка, — выдала я чистую правду. Стах же склонил набок голову:

— Так вы — не хозяйка «Адьяны»?

— Нет.

— А в Тинарре вы когда-нибудь бывали? — произнес он, внимательно глядя мне в глаза.

— Не-ет.

— Никогда?

— Никогда.

— И…

— Я вас не помню. То есть, не знаю, — уже не надеясь дожить до конца этой пытки, выдохнула я, чем привлекла к себе еще больший его интерес:

— Угу, — прищурился на меня Стах. — Та матья сас тэлия, то стифос. Ки о оневеромаи плерон на туси гнорисэтэ…

— Пошел… вон… отсюда, пошляк.

Мужчина, не отрывая от меня глаз, сделал пару шагов назад, а потом, резко развернувшись, вышел на улицу. Следом за ним лавку молча покинул Хран.

Я же рухнула на пол прямо под прилавок. И, обхватив руками лицо, завыла. И что делать дальше, совершенно не приходило мне в голову. Потому что я, в очередной раз в своей жизни, почувствовала себя загнанной в ловушку. И самым страшным сейчас было осознание того, что главной ловушкой была я сама. Потому что до сих пор принадлежала только Ему. Целиком и полностью. До кончиков своих стриженных волос, до самого тихого вздоха, я все это время была Его…

ГЛАВА 12

В этот раз сумка получалась гораздо объемнее. Да и собирала я ее, не сказать, чтоб, во вменяемом состоянии, но, собою владела больше. Да, сумка получалась… И еще платье не забыть с туфлями, что у тетки Свиды в шкафу. И коробку с бусинами сунуть туда же… Вот только…

— Любоня.

— Нет, и даже не думай! — плотнее обхватила она руками мою объемную сумку. И сдвинулась дальше по диванчику. — Сначала, выслушай, хотя бы.

— И даже не надейся, — сквозь зубы процедила я. — Предательница. Шантажистка. Да как ты вообще могла, за моей спиной? «Чёй-то меня с утра лихотит. Я отбегу за порошком к своему лекарю», — скривясь, изобразила я «утреннюю» Любоню. — Лиходейка балаганная. А, ну, сумку мне, живо!

— А ты знаешь, что он Фрону близко к себе не подпускает?!

— Раньше надо было капкан у кровати ставить!

— А ты знаешь, что он ночами лунатит и под твоим окном дворцовым в таком состоянии торчит?

— То есть…

— А ты знаешь, что он у Феофана все книги по древним языкам перерыл, потому как понять не может, что значит «Понеже ты, кмет, нахвальщик» и откуда ему это в голову пришло? А ты знаешь, что плохо ему, пусто на душе, невесть отчего? Ты все это предполагала, когда свою «пелену» на него накидывала?

— Да откуда же я… — потрясенно опустилась я рядом с Любоней, на что та среагировала удвоенным красноречием:

— «Да откуда же ты». Конечно, ты в тот момент думала лишь о том, как бы поскорее этот узел разрубить. А на его развязывание у тебя ни ума, ни желания не хватило. Ты и себя чуть не угробила, и его на тоску непонятную обрекла. Да. Мы с Храном давно начали связь поддерживать. Потому как он, после разговора с Макарием, сразу рванул тебя искать. И нашел.

— Когда?

— Через два дня после твоего здесь появления. Но, мы с ним тогда решили, что лучше пока все оставить, как есть. Тем более, после консультации с Абсентусом.

— И Абсентус тоже?

— Угу, — хмуро кивнула Любоня. — Он нам и объяснил, что для любого процесса необходимо время. И если связь между вами была непрочной, правда, он как-то по-другому выразился… да, ладно. В общем, может быть, и у Стаха и у тебя все само собой «затянется». Пустоты ваши в душах. Хран вернулся в Тинарру и мы с ним начали переписываться. А к концу зимы оба поняли, что ничего лучше не станет. И хоть Абсентус и предупреждал нас, что заклятие твое — надежное и снять его даже ты уже не сможешь, мы решили… В итоге, случай сам собой подвернулся. Хран мне через надежного человека передал, что они со Стахом и парой сопровождающих едут на какую-то, не совсем легальную встречу, недалеко от нас — в Лучах. Остальное ты сама знаешь.

— Знаю, — глухо отозвалась я. — Значит, вы решили, что если нельзя ему память вернуть, то надо нас по второму кругу пустить? Все с самого начала?

— Ну, Абсентус сказал, что при «сопутствующих ассоциативных факторах», это он, видно, лавку мою имел в виду и твой «смутный образ», Стах, вполне вероятно, сам сможет кое-что вспомнить. К тому ж, слова пророчицы, — глубоко вздохнула подруга.

— Это ты про «вечное» между нами притяжение?.. Ну, тогда, вспомни еще и другое ее пророчество… Любоня.

— Ась.

— Я не хочу по второму кругу. У нас с ним нет будущего. Оно закрыто. Ну, или перерублено, как тебе угодно.

— Но, ведь, ты его до сих пор любишь?

— Да. Я его до сих пор люблю. И сегодня, когда его увидела… с этим ободком на волосах. Он его раньше никогда не носил. И глаза. Они тоже изменились. Будто в черноту капнули воду. Но, это по-прежнему — его глаза…

— Ну, что ж… — скривилась Любоня. — Раз ты так для себя решила, беги, подруга. Спасайся от своей судьбы. Только… подай мне сначала мой порошок. Он — в ридикюле. Мне ведь, действительно, с утра… — повело ее, вдруг, прямо с диванчика, в обнимку с моей сумкой.

— Любоня!

— О-ой… — выдохнула побледневшая девушка. — Я ведь тебя не обманывала. Попробуй это с тобой. Да мне вообще надо памятник водрузить за мои многомесячные непосильные извивания.

— По-моему, ты уже бредишь, — обхватив, потащила я ее на кровать в соседнее с моим, супружеское гнездышко. — На счет памятника.

— Ага. Тебе бы такую подругу, как ты. Поняла бы… Евся.

— Что?.. Давай, только аккуратно ложись… Ботинки… Та-ак. Тишка сейчас за твоим лекарем пошлю. Он быстро обернется.

— Так ты, значит…

— Конечно… нет, — обреченно вздохнула я, а потом не удержалась и хмыкнула. — Так что, сумку мою из рук можешь выпустить. Памятник…

Конечно, нет. Ну, кому я ее брошу? И на чьи хрупкие плечи ляжет такая вредная беременная ноша? Да на нее только у Русана — иммунитет. Но, по драматичному для меня стечению обстоятельств, присутствие его временно в Медянске отсутствует — в Барщик Любонин супруг укатил по делам своих родственников. Так что, остаюсь я и бесовская парочка. Хотя, Гуля — тоже не в счет. Она сама мою подругу побаивается, а значит, авторитета — нуль.

Вот с этими «радостными» мыслями мы и шагали сейчас по узкой окраинной улочке в сторону дома Абсентуса. Точнее, я шагала, выбрызгивая талую воду из под тротуарных досок, а Гуля белой ушастой простухой трусила следом.

— Евся, — фыркнула она на очередной мой фонтан, и, тряся лапками, забежала вперед. — А можно, и мне с тобой?

— Куда? В лес?

— В лес. Я по запахам соскучилась, — скуксила бесовка мордашку.

— Так ты же никогда в лесу не жила?

— Подумаешь… Ведь ты знаешь, о чем я? Ты же сама?

— Ну да, я сама, — в ответ расплылась я, а потом великодушно кивнула. — Ладно, пошли.

Хотя, составить себе компанию, собиралась предложить Гуле сама — вдвоем всегда веселей совмещать полезное с приятным. Потому что, еще в сентябре, за огородами рядом с домом мага, нашла небольшой клочок смешанного леса, с очень ценной травой под его янтарными соснами. Адона называет ее боровихой. Готовит отвары на родниковой воде и настои на местном ядреном самогоне. И собирает два коротких сезона в году: под первым снегом осенью, и из-под последнего — весной. Но, оно того стоит, так как травка эта для женщин… как бы тетка Свида выразилась… «манна небесная». Правда, жутко горькая на вкус. Я же планировала упоить ею подругу. Потому что, порошки лекарские, конечно, хорошо. Но, дриадские средства, веками проверенные — еще надежнее. А то, что у нас два дня назад произошло, желательно, чтобы больше не повторялось. Пусть важный Любонин лекарь и говорит: «Середина срока — опасностей много».

В лес мы свернули за два дома до алхимического жилища, минуя длинный ветреный проулок. И вдоль огородных изгородей (а в паре мест, так и по ним самим), двинули дальше. И в результате окунулись обратно в серую зиму. Пришлось, подобрав юбку, и проваливаясь в снег на всю высоту ботинок, пробираться к заветной прогалине, обозначенной мной в сентябре, как «две сосны, похожие на кривые ноги». Это такой ориентир. Гуле повезло больше, потому как у нее вес — меньше. И вскоре белый с кисточкой хвост, мелькая все дальше меж отсыревших деревьев, вовсе исчез в молодом сосняке. Ну да, пусть побегает. Когда еще? У меня же было дело гораздо серьезнее — боровиха.

Травка еще спала, под корочкой изо льда, и я, скоро его расколупав, нащипала в разложенную тут же тряпицу темно-зеленых круглых листиков. А потом, засунув их в сумку, уже с удовольствием распрямила спину. И втянула носом запахи леса. Так может пахнуть лишь март — одновременно морозно и прело. Когда наверху — уже весна. И солнце нагревает древесные стволы. А под ногами — зима, одолеть которую у мартовского светила еще не хватает сил. Потому что… как там сказал Абсентус, «для любого процесса необходимо время».

— А ведь я никогда с вами не разговаривала, — осторожно приложила я ладонь к чешуйчатому сосновому стволу. — От дубов только и жди прогнозов. И честно сказать, я их теперь побаиваюсь. А от вас чего ждать? Вы, сосны, в какой области специалисты? Или…

— «Пригнись».

— То есть? — удивленно прищурилась я, но, руку не убрала. — Даже так? Еще круче?

— «Пригнись. Пригнись, дура!» — прозвучало так повелительно громко, что я невольно выполнила приказ, через мгновенье, ощутив над своей макушкой, воткнувшийся в ствол нож. — «О-о-о», — глухим стоном отозвалась сосна и я только тогда, отдернув руку, отпрыгнула.

Мужчина, секунду назад, совершивший бросок, дернулся в сторону, будто опасаясь ответного удара, а потом замер. И было в его фигуре и лице что-то несуразно-знакомое, едва уловимое из прошлой моей жизни, что я, не смотря на всю ненормальность происходящего, начала медленно открывать рот:

— Ты?.. Окно?.. Фрона? Ты лез ночью, — произнесла, проговаривая каждое из слов.

Узнанный же мною «акробат», среагировал быстро — нырнул единственной своей, левой рукой за пазуху куртки и вытащил оттуда еще один нож, правда, уже поменьше:

— Только вот, давай без лишних церемоний? А?

— Ну, давай, — тряхнув головой, повесила я над правой своей ладонью «изумрудный» шар, и мы, словно примеряясь, двинули по широкому кругу. Убийца мой бросать нож во второй раз не спешил, да и сам кидаться в бой не рвался. Для меня же, это и вовсе было моральным испытанием. Пока, наконец, после очередного шага, я не ушла по колено в снег, выпустив влево свой боевой снаряд. И в этот самый момент на огромной скорости на мужика налетела большая белая собака. Их обоих снесло на несколько ярдов, и еще через мгновение лес огласил пронзительный визг.

— Гуля! — рванула я в их сторону. Мужик же резко подпрыгнул с земли и на какой-то миг, будто, растерялся — кинул взгляд на меня, на собаку с торчащим в боку ножом, и даже дернулся к ней, но, тут же отпрянул назад от моего запущенного на ходу шара. А потом, уже без раздумий, рванул прочь, вдоль огородов. — Сволочь! — заорала я ему вслед, падая перед проступающим сквозь морок тельцем. — Сволочь… Гуля, Гулечка…

Назад я неслась, уже не выбирая дороги, думая лишь о том, чтоб успеть донести. И маленькое Гулино тельце на руках то начинало дрожать, то, со стоном, замирало. А я все неслась. Да так, что лишь мазнула отстраненным взглядом по знакомому, огненно рыжему жеребцу у самой калитки: «Перец. Ну, значит… да, ну и пусть!».

— Абсентус! Абсентус, вы мне нужны! Мишка!

На мои истошные вопли народу вывалило из кухни гораздо больше оглашённых, и после секундного замешательства, первым ко мне рванул Мишка. Парень подхватил бесовку на руки и поволок прямиком в смежную с комнатой лабораторию. Я же — понеслась следом, пытаясь объяснить. Хотя, и так все было понятно. Правда, не всем:

— Евся, тебя что… поранили? — о-ох, а она то тут совсем некстати.

— Нет.

— А кровь?

— Кровь? — растопырила я свои липкие пальцы. — Любоня, это не моя кровь. Мишка! Ты…

— Евсения, мы сейчас сами разберемся, — выступил мне наперерез крайне озабоченный Абсентус. И, едва не прищемив проскользнувшему мимо него Тишку хвост, захлопнул передо мной дверь.

— Да, знаю я, как вы! — беспомощно возопила я в облезлые дверные доски. — Мишка, ты за ним следи! И, если что, я помогу! Я здесь и… — обхватили меня сзади и развернули в совершенно другую сторону. — Хран, она же из-за меня. Ее из-за меня ножом. Это в меня должны были…

— Тихо-тихо, дочка, — прижал он мою голову к своему плечу, заставив сначала глубоко выдохнуть, а потом медленно начать приходить в себя. — Тихо-тихо… Любоня, есть в этом доме горячительно — успокоительное?

— В буфете, в графине должно остаться, — дернула я прижатой головой.

— Любонь, слышала?

— Ага.

— Хран, а если Гуля…

— Тихо-тихо. Сейчас со всем этим разберемся.

Правда, сразу начать «разбираться со всем этим» у нас троих как-то не получилось. И, хоть у меня и для Храна была заготовлена парочка ярких эпитетов, да только сейчас они померкли, что ли… потеряли прежний важный смысл. По сравнению с тем, что происходило за облезлой дверью лаборатории. Поэтому, я лишь сбивчиво рассказала о событиях в лесу за огородами, а потом приготовилась ждать.

— Проулок еще раз мне скажи: второй отсюда или первый? — в отличие от меня, просто так терять время Хран не рассчитывал. И после уточнения, набросив куртку, вышел за дверь. Мы же с Любоней переглянулись и… вздохнули:

— Значит, ты его узнала? — констатировала подруга, сей свершившийся факт.

— Ага, узнала.

— Да я вот только не пойму, по какому поводу, вдруг, о тебе «вспомнили»? И, главное, кто?

— По какому поводу вспомнили? — прищурилась я на Любоню. — Не знаю. Здесь трудно сказать. А вот кто?.. Не Макарий точно.

— Это да, — согласно кивнула она. — Макарий к тебе наоборот, на первые три месяца человека приставлял для негласной охраны… А что?

— Да, ничего, — уныло отмахнулась я на эту новость. А через миг мы с подружкой уже обе подскочили из своих кресел.

Первым из лаборатории вышел Абсентус, торжественно неся в руке извлеченный из Гули нож. Вторым появился Мишка и, ободряюще мне подмигнув, возложил на освободившееся у камина кресло, расслабленное бесовское тельце. Следом, на его обитую боковушку запрыгнул Тишок. Гуля же, с обхваченным бинтом туловищем, лишь тогда открыла свои мутные глазки.

— Девочка моя, — приткнулась я с другого бока. — Ты как?

— Все прошло без осложнений, — выдал за нее, видно не забывший мне угроз через дверь, Абсентус. И хлопнул на стол орудие неудавшегося убийства. — Вот. Лезвие прошило печень — пришлось ее… восстанавливать. Хотя, у этого подтипа сложная физиология.

— Абсентус, так всё получилось? — скосилась я в сторону Мишки.

— Нормально все, — хмыкнул, нависший над спинкой кресла парень. — Только, день — два поваляется.

— Вот и я говорю. Большая потеря крови. Это вы, Евсения, и без меня, наверняка заметили.

— Ага, — вспомнила я свои липкие руки и с трудом, даже заклятием, очищенную одежду, а потом вновь склонилась над бесовкой. — Гуля, спасибо тебе. Ты такая у нас героиня. А собака твоя… Откуда исходник морока?

— За мной такая же от одной деревни, еще на той стороне гналась, — гордо прошептала «героиня». — Тишок…

— Чего ты? — склонился над сиденьем бесенок.

— Ты про диету мою теперешнюю слыхал?

— Угу.

— Делай выводы. И чтоб больше в тихую от меня шоколад не жрал… — да, жизнь, она, назло врагу… продолжается. Поэтому мы, все вместе, с улыбками переглянулись. А любитель «шоколада в тихую» — вздохнул.

Вскоре в дом мага вернулся задумчивый Хран, и бросив взгляд на стол, первым делом…

— Кх-хе… Это оно самое или… из домашнего обихода? — внимательно воззрился он на Абсентуса, а я в этот миг, каким-то внутренним своим нюхом, уловила — вот теперь нам точно маячит перспектива «разобраться со всем этим»:

— Да. Это — из Гули… Хран, тебе что, ножик знаком? — на что мужчина, поднеся оружие к глазам, глубокомысленно изрек:

— Лично этот, думаю, нет. Но, вот с его родными «братьями» встречаться… приходилось… Так. Теперь давайте, все по порядку, — после этих слов все присутствующие, сели, кому куда пришлось. Один лишь Хран остался возвышаться над столом. — По порядку… — тихо повторил он, будто собираясь с мыслями, а потом, вдруг, заговорил. — Шесть лет назад по всей Тинарре прошли большие аресты. Руководил ими лично Макарий и брали тогда, так называемую, «реакционную молодежь». Хотя, сами себя они гордо именовали тайной организацией «Новая Тинарра». Состояли в ней, в основном, студенты. Причем, подавляющее большинство — человеческие. И не потому, что кентавры так уж законопослушны, просто, учиться они предпочитают у себя на Родине. А «ноги» той «тайной шарашки» росли, уж извините, — хмыкнул он, — из здешней столицы и ее многоуважаемого университета. В то время в моде были разные союзы и товарищества. Да и «Новая Тинарра» тоже, по началу, имела вполне приличный вид. Ну, сидела после лекций молодежь, крапала «гениальные» экономические реформы для любимой Родины и заваливала ими главную канцелярию Сивермитиса. Однако, со временем, их стали интересовать уже совсем другие… реформы… Я не хочу сейчас влазить в те прошлые политические дебри, да и, по моему глубокому убеждению, ребятки тогда просто заигрались. Но, были среди них и те, кто точно знал, чего хочет — верхушка «Новой Тинарры», постепенно сместившая прежних «экономических энтузиастов». Вот тогда и появились эти славные игрушки, — подбросил мужчина на руке нож. — «Пратики». Как метательное оружие они малопригодны — балансировка неважная. Разве что, в ближнем бою. Да и назначение имели совсем другое — использовались, просто как знак принадлежности к своим. А изготавливались в двух вариантах: для мужчин — с настоящими ножнами. Для женщин — с расческой, в основание которой лезвие вставлялось.

— Хран, так тот мужчина, однорукий… — открыла я рот.

— Да, Евсения, — кивнул он. — Его Луц зовут. Он — личный курьер Фроны. И шесть лет назад за свое членство в «Новой Тинарре» как раз собственной правой рукой расплатился — под камнедробилку она у него попала, когда он срок на добыче моанита отбывал. А когда, полтора года назад, вернулся, Фрона лично за него у Сивермитиса Зиновия просила. Они еще по учебе в Куполградском университете друг друга хорошо знали.

— А Фрона эта… — осторожно начала моя подруга, прозорливо прищурив глазки.

— Фрона? — понятливо усмехнулся Хран. — Она прошла по тому делу вскользь. Тоже, благодаря лично Зиновию. Потому как… Ну, сами знаете.

— Защита рода Сивермитисов, — уныло хмыкнула я.

— Ну да. А пратики эти тогда, шесть лет назад, изъяли и пустили на публичную переплавку… Мне вообще кажется, в них все зло.

— Позвольте узнать, почему? — заинтересованно уточнил из-за стола Абсентус.

— А сами гляньте! — Хран, крутанув в руках нож, нажал большим пальцем на основание костяной рукояти и с легким щелчком, от оного отскочил круглый набалдашник. — Здесь — емкость под жидкость. Отсюда и разбалансировка, — протянул он разобранный пратик магу. — А жидкость…

— А-а, — сунул туда нос Абсентус и звучно им потянул. — О-о… Когда то была «Жабьим нектаром». Знакомые… ингридиенты. Хоть, в этом «сосуде» и давно пусто.

— Ха-х. Тоже по былому студенчеству знакомо?

— По студенчеству? — сверкнул очками маг. — Да нет, мой, дорогой ученик. По более поздним… клиентам сего «нектара». Это — очень сильный галлюциноген. Да еще и с побочным эффектом — недержанием языка. Причем, клиент вводится в состояние стойкого транса и потом уже ничего не помнит. Хоть романы по тем «откровениям» пиши.

— Вот и у канцелярии Сивермитиса после некоторых «посланий» «Новой Тинарры» тоже такое же впечатление складывалось — роман. Причем, с ужасами.

— А можно мне это… понюхать? — удивив всех, робко пискнул со своей боковушки Тишок. И, пригнувшись на задних лапках, пробрался к столу.

— Ну и как? — глядя на него, выкатившего, вдруг глазенки, хмыкнул Хран, на что бес, совсем уж неожиданно, выронил нож на пол, а потом отрывисто задышал:

— Евся!

— Что? — испуганно отозвалась я.

— Евся, я все вспомнил. И… ты меня… вы меня… Это я во всем виноват. Это от меня она все узнала. И тебе с ней не Стах изменял, а я.

— Тишок, ты… надышался что ли?

— Угу… Еще в августе, — уронил он голову на пушистую серую грудь…

ГЛАВА 13

Бес говорил. Я молчала. Я его слушала. Будто с каждым его словом выводя по букве собственный приговор себе…

— Я тогда лежал смирно, на этих перинах Стаха. А когда она пришла, подумал: постоит немного и уйдет ни с чем. Но, она пришла не к Стаху — она точно знала, что там сейчас вместо него я. И она ко мне наклонилась. Я лежал на спине с закрытыми глазами. Ты же знаешь, Евся, они у меня в темноте красным горят. И только слушал, как она близко дышит, а потом, вдруг, скинула с меня одеяло и сверху заскочила, — даже теперь зажмурился бес. — И-и как давай на мне скакать. Но, быстро закончила. Шлепнула только по щеке и сказала: «Ну, раз я тебя поймала, как преступника, сейчас к Макарию отведу». Я тогда со страху обратно перекинулся и хотел в окно нырнуть, но, не вышло — окно-то я сам закрыл. А потащила она меня не к Макарию, а к себе. И последнее, что я помню — эту вонь прямо перед моим зажатым носом. И все… Пришел в себя под дворцовыми окнами и своим ходом добрался до Адьяны… Евся, я уже здесь, в Медянске понял — она на мне тогда скакала, потому что в комнату Кир вошел. Перед ним представление разыгрывала. А про остальное, что я ей тогда наплел: про нашу жизнь на Купавном озере и туманные тропки и, много еще чего… только сейчас…

А очнулась уже на крыльце, хватая ртом холодный мартовский воздух. И с одной единственной, бьющейся в голове мыслью: «Что же я наделала?». И, вдруг, пришло ощущение, будто душа моя, столько времени сдерживаемая цепями реальности, сорвалась, наконец, с этих цепей и со всей мочи понеслась прямиком к Нему… Я даже прихлопнула ладонью свой мешочек на шнурке — таким ясным мне предстал этот полет. Нет, скорее бегство. А еще верней, возвращение… А потом развернулась обратно в дом.

Голоса в нем сразу же стихли. И стоящая у двери Любоня (как только сил хватило за мной не сигануть?), лишь скривилась на замершего рядом Храна (теперь понятно, кто ее не пустил). А потом все дружно уставились на меня. Пришлось открывать рот. Что публике томиться?

— Бес Тишок.

— Да, Евся.

— Я на тебя не злюсь. Потому что сама во всем виновата. Но, и другом своим назвать больше не смогу. Так что, живи дальше сам, как посчитаешь нужным. Я же должна… нет, не исправить. Исправить то, что натворила, уже невозможно. Но, ради будущего покоя Сивермитиса Тинарры, я должна открыть Ему правду о тех, кто, находясь рядом, тайком сеет зло. Поэтому я найду ту сволочь, что пыталась меня сегодня убить, и во что бы то ни стало, заставлю рассказать всё… Потому как, не знаю, что еще для Него сделать.

— Вот это правильно, дочка…

— Евся, я ведь не знал тогда…

— Да вы оба рехнулись! Особенно ты, подруга и…

— Евсения, вы хорошо подумали. Это отнюдь не…

— Всем ша!.. Вот и славно… Хран, ты со мной?..

Дорога, широкий тракт с высокими обочинами, уже черными и влажными, громко чавкала под копытами Перца. Кора же усердно выбирала сухой путь, иногда совершенно неожиданно для наездницы виляя между лужами. Я сначала пыталась ситуацию выправлять (дергать поводья и громко ругаться). А потом на это дело плюнула — все равно ж, вперед едем. А все остальное — ерунда. Досадные мелочи.

К этим же «досадным мелочам» я отнесла и процедуру расставания с подругой, Абсентусом, Мишкой и тихой бесовской парочкой. Хотя, Тишку хотелось сказать многое. А Любоня… Вот, Любоня у меня, как всегда — молодец. Ибо, когда выяснилось, что путь наш лежит на юго-восток, а из наиболее вероятных конечных пунктов — ладменская столица…

— Думаю, вдвоем управимся, — прищурился тогда за окно Хран. — Потому что в Куполграде надежная помощь есть. Шесть лет назад, именно оттуда все дело и раскрутили. Точнее, алант один раскрутил, очень уважаемый, — обернулся он к нам. — Жаль, адреса его не знаю. Ну да, на месте разберемся.

— Алант? — задумчиво скривилась я.

— Алант, — выразительно покачала головой Любоня… и полезла в свой маленький дамский ридикюль. А через несколько секунд двумя пальчиками выудила из него свернутую мятую бумажку. — Вот, глянь, — протянула бумажку Храну. — Этот?

— Кх-хе… Он самый.

— И она еще собирается горы свернуть, — поджала, глядя на меня, губки Любоня. — Ты хоть свитер не забудь и сапоги те высокие, для езды надень. Кстати, они где у нас, Евся?………

— Евсения! Ты у меня не замерзла? Четвертый час в пути, — спутник мой, прочистив нос, сунул в нагрудной карман куртки платок, и вновь вернул ко мне вопросительный взгляд. Да что уж они так со мной?.. Придется, брать себя в руки:

— Нет. Дай ко мне наш «компас» еще раз.

— Давай, сверяй маршрут, — кивнул Хран, сворачивая на обочину.

Пратик на вес был не тяжелым. Да и лезвие его, узкое, с глубокой бороздой по вдоль, устрашающим вовсе сейчас не казалось. Хотя, скажи это Гуле — ей хватило вполне. Мне же сейчас достаточно было лишь положить его на выставленную вперед ладонь и тщательно сконцентрироваться… Через пару мгновений кончик лезвия вновь уткнулся в юго-восточный горизонт. А сам нож лег почти повторяя вытянутый вдоль подталых полей тракт. А потом я, сомкнув вокруг костяной рукояти пальцы, зажмурилась…

— Хран.

— Что, дочка? — с заветным придыханием отозвался мужчина. — Что он?

— По-моему, он сменил транспорт, — не размыкая век, пробормотала я. — Я вижу нутро другой кареты. В прошлой обшивка была серая и гвоздики цветочками. А здесь… коричневая и затрепанная вся. А еще попутчица у него напротив другая. А окно опять занавешено, — и, вздохнув, открыла глаза.

— Нутро… — повторил, принимая у меня пратик, Хран, а потом, неожиданно, расплылся. — Ну так, по этому тракту сменить пассажирский экипаж можно лишь в двух местах. Одно мы недавно проехали. Второе — Разделиха. Будет, примерно, часа через три. Все нормально. Двигаем дальше, — и потянул поводья коня. А когда мы скоро потрусили по прежним колеям, решил развить «магическую» тему. — Скажи, чему научилась то у Абсентуса? Любоня писала, ты все поиском гармонии занималась.

В его вариации это звучало примерно так же, как если бы я озаботилась поиском пропавшего коромысла. Поэтому мне, вдруг, стало и смешно и грустно:

— Ну да, гармонии, — дернула я плечами. — Состояния равновесия между собой и окружающим миром. И иногда даже получалось. А еще научилась метать боевые шары и создавать световые. Кое-что вещать. Так, по мелочи. Вещание вообще, сложная процедура. А воспроизводить съедобное даже некоторые аланты не решаются. И мне еще «подвалы» не удаются. Абсентус сказал, что мой случай, это, как дерево, растущее из одного ствола, которое потом раздваивается. В итоге получается, что некоторые ветки, то есть, способности, находящиеся внутри, между стволами, не так развиты как те, что снаружи. Да и вообще стволы с тех сторон почти голые. И еще он сказал, что моя магия очень схожа с алантской, ведь мне не нужно пользоваться заклятиями и знаками, как магам. Но, это — от дриад. Они тоже ими не пользуются. Меня всем знакам волхв научил. Это — его магия.

— Понятно. Интересно, значит, жила, — подвел он итог. А мне очень захотелось задать, наконец, свой главный вопрос:

— Хран, скажи, как Стах? Ему, правда…

— … плохо? — прищурился на меня мужчина, но, тут же ответил. — Живет, правит, ругается с Киром. Здесь, как и прежде. Это я — про Кира. Что же до другого, — вдруг, замолчал он. — А ты знаешь, зачем я в Медянск вернулся?

— Зачем?

— Сведения о тебе собирать, — засмеялся Хран. — Уж больно ты его заинтересовала своим посылом.

— Ну, — в ответ скривилась я. — Мои «посылы» и раньше такой же «успех» имели. А здесь — виновата. Не сдержалась.

— Еще бы. После такого-то… комплимента, — уже откровенно захохотал он, а потом, протерев глаза, вдруг, выдохнул. — Ох, дочка, поверь моему немалому опыту — в этой жизни все можно исправить, кроме смерти, конечно. Что же

касается твоего… поступка, то здесь, не стоит валить на свои плечи всю за него вину. Макарий с Кириакосом тоже приложили лапы. Макарий вообще, мужик умный. Да только, как алант, страдает одной их болезнью — «высотной». Не слышала такое выражение от Абсентуса?

— Нет.

— Это когда с высоты своих алантских столетий начинаешь смотреть на других, как на копошащихся внизу мелких букашек. А с такой позиции очень сложно все хорошо рассмотреть. Вот он и недооценил вашу со Стахом «привязанность». За что сам сейчас, наверняка, много раз покаялся. Он ведь тоже понял, что Сивермитис наш не вполне владеет собой. Что же касается Кириакоса… Он всегда был чрезвычайно осмотрительным… По жизненной иронии, в Стахе, при его двух ногах, гораздо больше от кентавра, чем в его четвероногом братце. Хотя, как правитель, Кир был бы хорош. Именно по этой же причине. И это еще одна жизненная ирония.

— А Фрона как поживает?

— Фрона? — с прищуром уточнил Хран. — Ну да, была у них «легкая завитушка». Это так Стах подобные отношения называл. Да только он еще до отъезда за подковой понял, что «сложных узоров» из нее не выйдет. Уж очень они разные. Что же касается остального, тут Тишок, конечно, дал маху. Перетрусил. Ведь Макарий на нее давно с прищуром глядит. А после того, как Сивермитис Зиновий почил, главный Фронин заступник, можно было так ей хвост прищемить. Ну да, думаю, и здесь тоже еще не все потеряно — словим Луца, а уж он точно на нее выведет, — зло усмехнулся Хран, а потом глянул на меня. — Только ты мне пообещай, дочка, что со мной — до самого конца.

— Конечно, до конца. Это же Я тебя с собой позвала?

— Евсения, до самой Тинарры.

— Хорошо.

— До очей Сивермитиса…

— Почту за честь, — не очень уверенно заявила я, однако, Хран сделал вид, что вполне удовлетворен:

— Судьба, Евсения, она, не всегда прямая, да ровная. Иногда такие кренделя выписывает, а потом возвращает на точку отсчета.

— Ага. Сложные узоры… — и мне, вдруг, после слов Храна сделалось так на душе тепло. Будто, на самом деле — помотает по кривым и в конце пути обязательно выбросит в нужном месте. И в этом нужном месте мне улыбнутся, заглянут в глаза и скажут: «Ну, здравствуй… любимая». Ведь, мне больше ничего от Него и не надо, кроме лишь этих самых слов. И пусть, мотает за них, сколько угодно… — А-ай, Кора! А вот ты со своими «кренделями» заканчивай, — смеясь, натянула я поводья…

На постоялый двор городка Разделиха мы заехали уже в зябких синих сумерках, преодолев к тому моменту две трети всего расстояния. И, сверившись на ночь с «компасом», усталые, но довольные, завалились спать. А на утро, едва рассвет обозначил широкие щели в оконных ставнях, вновь сорвались в путь. Потому как Луц своего конечного пункта, видно, уже достиг (судя по тому, что глаза его были крепко сомкнуты сном).

Мы же, бодро надвигающимся возмездием, потрусили дальше и, сразу за Разделихой, оставив за спинами медянские вассальные поля, нырнули в высокий «соседский» лес. Ветер здесь, как ни странно, стал сильнее, а дорога — оживленнее и ровнее. А за десять миль до Куполграда под копытами Коры и Перца и вовсе гулко застучали камни. Цивилизация…

Столичная же «цивилизация» меня не то, чтобы удивила, скорее — шокировала. Словно в голове вспыхнули рисунки из сразу же всех, прочитанных когда-то, книг. Где и люди и дома и даже деревья, вдруг, перемешались и пестрой кучей просыпались на широкие городские улицы. Да и сама весна здесь, в Куполграде, будто, забыв свой природный график, взяла да и развернулась во всей красе уже задолго до конца марта. Хран же, глядя на мой, не закрывающийся рот, авторитетно изрек:

— Магия. Здесь и дождь, и снег и хорошая погода — по заказу населения.

Вскоре выяснилось, в каком именно месте те «заказы принимаются» — на Площади двух дворцов. Где с одной стороны высился грифельный замок Прокурата, а с другой — похожий на розовый праздничный торт, Дворец магов. А потом мы, наконец, свернули в нужную нам Мозаичную улицу. И с обеих сторон потянулись, спрятанные за деревьями, огромные особняки, украшенные ярко «горящей» даже при солнце, сеткой охраны.

Необходимый нам дом значился под номером «17». И найти его особого труда не составило, так как табличка с данной цифрой видна была еще издали — на распахнутых поперек тротуара, воротах. Это был первый сюрприз, который Хран, с присущим ему жизненным опытом, расценил, как: «да, мало ли?». Однако, примерно, в десятке ярдов за воротами, в глубине еще по-весеннему, голого парка, нас ожидал и второй «сюрприз»… Десятка два мужчин с черными лентами на рукавах. А чуть позже мы разглядели и то, вокруг чего они собрались — широкая мраморная колонна, сверху украшенная тоже мраморной вазой… или урной. Потому как, черные траурные ленты сразу же «сложились» у меня в голове именно с этим вторым, «похоронным» вариантом.

— Ёшкин мотыляй. Неожиданный поворот, — глядя на представшую скорбную «композицию», тормознул на дорожке Хран, и после секундного раздумья, сунул мне свой повод. — Постой ко здесь. А я схожу, узнаю, — и направился к стоящему в отдалении от остальных мужчине. Я же осталась торчать между Корой и Перцем.

Озираться по сторонам или откровенно тянуть шею в такой ситуации было как-то неприлично. Поэтому, пришлось просто ждать, теребя в руках поводья, и следя краем глаза за неуловимым отсюда разговором. Хран — подошел и, уважительно приложив ладонь к груди, спросил. Незнакомец — склонил внимательно голову, ответил и проводил Храна взглядом. Вот и все общение. Разве что, взгляд этот задержался еще и на мне, после чего я посчитала, что, раз ему «прилично», то и мне тогда — тоже. И ответила на взгляд… А вот это был уже третий сюрприз. Хотя…

— Давай отсюда, дочка. Здесь нам больше делать нечего.

Вернувшийся Хран, запрыгнул в седло и, дождавшись того же от меня, вывернул обратно к воротам.

— Так это нашего аланта, значит?

— Угу, нашего. Умер позавчера от… да леший его знает, от чего они умирают в двести то девяносто лет… Евсения, ты где у меня?

— Я?.. — развернулась я к своему спутнику, а потом тряхнула головой. — Здесь я… Хран, что теперь делать будем?

— Что делать будем? — задумчиво глянул он за мою спину. — А ты чего напряглась то? Или…

— Не знаю. Привиделось. После Луца в лесу мне теперь, наверное, везде будут разные знакомые физиономии «видеться», — совершенно искренне объяснилась я, на что мужчина, вдруг, уже на улице, тормознул:

— Привиделось, говоришь? Знакомая физиономия?

— Ну да. А тебе что… тоже?

— Да, ерунда, наверное. И вообще… — уставились мы друг на друга, а потом, как по команде, выдохнули. — Есть дела по важнее.

— Это точно. Так что будем делать дальше, наставник?

— Кх-хе… Определяться с местоположением клиента, собственным постоем, обедать. А дальше действовать, согласно внесенным в план коррективам.

— Ага. А когда коррективы будем вносить? — сделала я заранее умное лицо, на что мой наставник добродушно расплылся:

— Сразу, после обеда. Давай, Евсения, трогаем. Здесь в нескольких кварталах левее — как раз подходящее жилье.

Однако в первом же тихом месте мы вновь тормознули и, убедясь по «компасу» в прежней клиентской недосягаемости (дрыхнет до сих пор, сволочь), двинули дальше по курсу. Хран всю дорогу был молчалив. Да и я к нему с разговорами не лезла. И даже по сторонам глазеть перестала, погрузившись в собственные версии «плановых корректив». Из наиболее вероятных мне представлялись: 1. Дождаться пробуждения Луца и его выгула, а затем по ориентирам в том месте устроить засаду; 2. Попробовать разузнать о нем через университет и тинаррскую студенческую диаспору. Хотя, и там и там имелись свои «туманности», объясняющиеся моим полным незнанием, как столицы с ее «ориентирами», так и особенностей мира юных ученых умов… На еще одну версию у меня времени не хватило, так как в этот самый момент мы, минуя проулок, въехали в уютный гостиничный дворик.

— Ага, все понятно, — расплылась я на знакомый «пузатый» шрифт правее от лакированной двери. — Ну, вот мы и… прие…

— … дома, дочка, дома. Ну да, «Омега». И у нас со Стахом здесь, еще с давних времен — безвременный кредит. Так что, разместимся в лучшем виде у бывшего соотечественника… Чего ты встала? Или опять за Кору переживаешь?

— Вот еще. Хотя, — скосилась я на свою, живописно обляпанную трактовой грязью кобылу. — Надеюсь, на ее чистку этот кредит тоже распространяется… И на яблоки… Кора, а вот это уже наглость. И такое здесь, наверняка… Ну да, был бы рядом Тишок, он бы тебе точно кос наплел. Но, где я его тебе возьму?.. Чего?.. А вот это — откровенный бред. И не могла ты его…

— Евсения! — окликнул меня уже с крыльца, стоящий с нашими сумками Хран. Я же, еще раз взглянув на свою лошадь, тоже, видно, подвергнувшуюся местным «видениям», вручила ее повод конюху. — Иду! Почистите ее… их, пожалуйста…

Пообедали мы тут же, в маленьком зале на первом этаже. Между кадкой с тинаррской жимолостью и портретом во всю стену Сивермитиса Зиновия. Величавый старец взирал на меня с него весьма строго и всю трапезу портил аппетит. Поэтому я, досрочно покончив с едой, поскакала к себе наверх — успеть до возвращения Храна смыть дорожную грязь. А когда зашла в свой, плотно занавешенный номер, первым делом… ох, не зря меня Мишка муштровал!

Первая целенаправленная мысль, улетев в сумрак левого дальнего угла, отозвалась ответным оттуда удивленным воплем и уже следом за ней я запустила световой шар…

— Кр-расиво, — мужчина, коллекционной бабочкой пришпиленный к белой стене, моего «чувства прекрасного», видно, не оценил. Хотя, уж ему то, вроде как…

— Ну и к чему такие меры? — скорбно скривился он.

— А я ведь вас почти не признала, Донатис. Что ж жизнь то с алантами делает. Надеюсь, костюмчик, не сильно об стенку помяли? Иначе…

Ба-бах!!! Не дав мне закончить, в комнату влетел с мечом наперевес Хран, а следом за ним в дверь робко просунулся… «четвертый сюрприз за день».

— Евсения, — открыл на такое зрелище рот мой наставник (уж больно нравится мне так его называть). — Это… кто? Это же у него я про Виктора спрашивал?

— Ага. Мое недавнее «видение», — хмуро пояснила я, а потом скосилась вниз, на беса. — А это — по всей видимости, твое и моей дорогой кобылы. Здравствуй, Тишок.

— А интересная у вас компания, — дернув «оковами», усмехнулся со стены алант. — Все вместе, видно, и бредите. Евсения, может…

— Ладно. Размыкаю. А вы, уж будьте любезны — огласите причину визита.

— Да уж, всенепременно, — в красивом прыжке, приземлился он в аккурат передо мной и… одернул костюм.

А я невольно засмотрелась. И ведь, не зря я его почти не признала в «скорбном» парке на Мозаичной улице. Потому что, от прежнего худого аланта с затравленным взглядом и шаткой походкой, в этом холеном мужчине с фигурной бородой и зачесанными назад волосами не осталось и следа. Лишь прежний «запах» звериной мощи, ощутимый даже сейчас, сквозь свербящий мой дриадский нос, дорогой парфюм. Донатис тем временем, с точно таким же пристрастием, изучал меня.

— Ну что, откровения последуют? — первой не выдержала я.

— Я пришел предложить помощь, — скользнув в сторону, опустился он в кресло, где, вероятно, меня поджидал. — Поскольку я думаю, вы именно за ней к Виктору Шойбе приходили. Или я не прав?

— Евсения, что-то мне такой неожиданный поворот совсем не нравится, — не убирая меча в ножны, навис над алантом Хран. — Кто ты вообще такой? И откуда ее знаешь?

— Так мы и с вами тоже знакомы, — просто ответил Донатис, вставая перед Храном во весь свой немалый рост. — А особенно хорошо, вот с этим шустрым бесом. Ты то меня помнишь, волховецкий служка? — прищурился он на Тишка, после чего бес пискнул и срочно махнул под кровать. — Помнит, — вынес вердикт алант, возвращаясь взглядом к Храну, и протянул ему руку. — Донатис, бывший бер и тоже, слуга волхва, которого освободила вот эта, — кивнул он в мою сторону. — юная дева.

— Хран, ее друг, — ответил тот на рукопожатие, однако, теплоты в глазах не добавил. — Так что там с помощью? И главное, с чего?..

Часа два спустя, когда в комнате моей смолкли мужские голоса, а Хран хлопнул своей соседней дверью, я, наконец, сменила гнев на милость. Точнее, на усталость и покорность неотвратимой судьбе:

— Вылазь.

— А ты на меня…

— Не злюсь… Вылазь, герой… Что, пример подруги так заразителен? Решил тоже махнуть через просторы? — скривилась уже показавшейся из-под кроватного покрывала серой лопоухой морде. — И что у тебя на шее болтается? Откуда сей артефакт?

— Ну, так, Евся, — запрыгнул бес ко мне на кровать. — Я ведь ради этого за вами и махнул. То есть, не только ради нее. Это лишний…

— Предлог? — осторожно подцепила я пальцами маленький стеклянный пузырек с мечущимися в нем голубыми вихрями. — Не охранный.

— Как раз охранный, — выпятил грудку Тишок. — Это — «воронка» из Гул-горы. Из нее страж вылетал. Только она еще многое может и вам тоже может сгодиться. Ее Гуля с собой прихватила. А в Медянске Абсентусу отдала за его… ну, гостеприимство.

— Ага, — поднеся к глазам светящуюся древней магией склянку, зевнула я. — А Абсентус то в курсе, что ее у него уже… того?

На что Тишок беззаботно хмыкнул:

— Так, а мы же ее вернем. Попользуемся и вернем… Евся.

— Что? — глянула я на своего бывшего дружка. Грязного, исхудавшего и с жалостливо обезоруживающей мордашкой. — Ну, иди ко мне… Ты когда в последний раз ел?

— Не помню, — тихо вздохнул Тишок мне в шею. — В Разделихе, вроде. На конюшне.

— Понятно… Я сейчас вернусь…

Конец

Больше книг на сайте — Knigoed.net