Фан-клуб

Глава 7

Черный грузовик-шевроле грузоподъемностью в три четверти тонны, на шасси выпуска 1964 года, на новехоньких шинах имел одинаковые надписи на обоих свежевыкрашенных бортах:

ПОЛНОЕ УСТРАНЕНИЕ ПОЖАРОВ КОНТРОЛЬ И ИСТРЕБЛЕНИЕ ДОМАШНИХ ПАРАЗИТОВ

1938 Западный Лос-Анджелес.

По мере того как грузовик прокладывал свой путь вверх по дороге Стоун-Каньон в Бель-Эйре, ничто в его внешнем виде не вызывало ни малейшего подозрения в том, что он не спешит по обычному служебному вызову.

Фактически в этот туманный час раннего утра (было всего пять минут седьмого) в среду в середине июня не было видно ни одного движущегося средства передвижения и ни одного человека в непосредственной близости от этого грузовика.

Сидя впереди, за рулем водителя, Адам Мэлон направлял грузовик все ближе к цели.

Хотя он спал мало и с перерывами в эту тревожную ночь, теперь был совершенно бодрым и внимательным. И все же чувствовал себя отстраненным от роли, которую играл последнее время. Это чувство было похоже на то, как если бы он спрятался за полупрозрачным стеклом и наблюдал за кем-то, похожим на него самого. Этот человек возглавлял команду из четверых мужчин, выходящих из фантастического мира желания и самодовольства в действительный мир с тремя измерениями, на землю, никому не принадлежащую, где гибель и опасность таились под каждым деревом и кустом.

Рядом с ним, склонившись на переднем сиденье для пассажира, сидел Кайл Шивли. Он казался спокойным и хладнокровным, хотя края мускулов, обозначившиеся на его худощавом лице, и выступающие жилы на шее выдавали внутреннее беспокойство. Он сидел с раскрытой на коленях картой Бель-Эйра; глаза его то смотрели на дорогу, то отмечали бело-синие знаки пересечения ее с улицами.

За ними, скорчившись на видавшем виды потертом коврике, сидели в глубине грузовика Говард Йост в костюме рыболова цвета хаки и Лео Бруннер в спортивной куртке и темных широких брюках.

Они ехали в полном молчании от бульвара Сансет, но вот Шивли выпрямился и нарушил тишину:

— Вот она, — шепнул он Мэлону. — Видишь? Левико Уэй.

— Вижу, — ответил Мэлон приглушенным голосом. — Который час теперь?

Шивли поднял к глазам руку с часами в металлическом корпусе:

— Две минуты седьмого.

Мэлон повернул руль влево, грузовик свернул и начал подниматься по дороге Левико.

Сзади раздался дрожащий голос Бруннера:

— Послушайте, — просил он, — у нас все еще есть время повернуть назад. Я боюсь, что мы…

— Будь ты проклят! Заткнись! — проворчал Шивли.

Они преодолели подъем и оказались на более широкой, ровной улице, заканчивающейся тупиком. Грозные ворота из гнутого железа, охраняющие владения Шэрон Филдс, засияли вблизи.

— Вы… вы уверены, что ворота откроются? — спросил Мэлон, с трудом выговаривая слова.

— Сказал же я тебе, что позаботился об этом, — взорвался Шивли, надевая рабочие перчатки. Они были у самых ворот, когда Шивли приказал:

— Хорошо, остановись здесь, но пусть двигатель работает.

Мэлон затормозил и, пока грузовик останавливался, держал ногу на тормозе.

Шивли молча нажал на ручку, открыл дверцу и спрыгнул на асфальт. Он резко оглянулся назад. Удовлетворенный, быстро пошел к воротам.

Сидя на своем месте, Мэлон с тревогой наблюдал, как Шивли сжал одной рукой в перчатке столбик одной половины ворот, затем другой рукой взялся за столбик второй половины и толкнул.

С кажущейся легкостью обе половины ворот подались, и прямо перед собой они увидели асфальтовую дорожку, которая вела мимо кустарника налево, затем мимо высоких тополей и массивных вязов уходила вправо, прежде чем изогнулась и исчезла за деревьями, скрывавшими в отдалении дом.

Шивли вернулся к грузовику, взобрался на свое сиденье, тихо закрыл дверь.

— Видишь, — сказал он, — говорил я тебе, что выполнил свою работу. — Сняв перчатки, он снова поднес к глазам руку с часами. — Если она не нарушит свое расписание, то должна выйти через три-четыре минуты. Ты хорошо помнишь, что собираешься ей сказать?

Мэлон нервно кивнул.

— Говори деловым тоном, как будто выехал на работу, — предупредил его Шивли. — Если как-нибудь дико поглядишь или будешь вести себя нервозно, то испугаешь ее. Так что помни об этом… Одну секунду. Позвольте проверить все остальное. — Он нагнулся, вынул бутылочку с хлороформом и комок ткани и положил все на сиденье рядом с собой. — Все нормально, малыш. Все на месте. Въезжай медленно.

Мэлон снял ногу с тормоза, сдвинул машину с места, прибавил скорость, грузовик прошел сквозь открытые ворота и двинулся по дороге внутрь владений. Он продвигался со скоростью улитки, постепенно приближаясь к плотной роще на повороте дороги.

Шивли склонил голову набок и схватил Мэлона за руку:

— Ты слышишь? Прислушайся…

Мэлон повиновался.

За деревьями отчетливо слышался громкий, звонкий лай собаки.

Сердце Мэлона оглушающе стучало. Он взглянул на Шивли.

— Ее собака, — прошептал он.

— Продолжай продвигаться, — сказал Шивли, подавляя волнение.

Мэлон слегка прибавил скорость. Внезапно его глаза расширились, а нога ударила по тормозу.

Собачка, косматый йоркширский терьер, выскочила из-за рощицы, остановилась, залаяла на кого-то, и в тот же момент появилась Шэрон.

Она не сразу заметила их, так как внимательно следила за собакой. Прошла за ней, полусмеясь, полубраня ее, а йорки, играя, бежал от нее, затем остановился, гавкнул счастливо и стал ждать хозяйку.

Сквозь ветровое стекло Мэлон наблюдал за ней, ослепленный, с благоговением следил за каждым ее движением. Сердце стучало у него в горле.

Она была невероятно прекрасна, точно такая, как он и думал, должна была быть и была совершенством.

Шэрон поймала собаку, встала перед ней на колени, ласково поглаживая ее и что-то нежно приговаривая.

За несколько секунд Мэлон запомнил все ее черты. Она была выше, стройнее, но фигура ее оказалась более роскошной, чем он представлял себе. Мягкие светлые волосы прядями рассыпались по плечам. На ней были огромные фиолетовые очки. Одета была в тонкую вязаную блузку с глубоким вырезом, застегивающуюся спереди. Широкий коричневый кожаный пояс с медными заклепками придерживал чрезвычайно короткую кремовато-бежевую кожаную юбку. На ногах были короткие из коричневой кожи сапожки на низких каблуках. Она была без чулок, и теперь, когда стояла на коленях перед собакой, половина ее бедра обнажилась. На ней было какое-то ожерелье, и сейчас подвеска качалась над животным.

Шивли опять схватил Мэлона за руку:

— Продолжай движение, идиот. Увеличь скорость и подъезжай к ней, чтобы она заметила нас.

Его взгляд все еще не мог оторваться от нее. Мэлон делал все движения совершенно механически. Он повышал скорость, пока грузовик не издал громкий визжащий звук, затем сдвинулся с места и начал продвижение вперед.

Шэрон Филдс, услышав шум, поглядела через плечо, затем высвободила из объятий собаку, выпрямилась и подошла к краю дороги, обозревая непонятно как оказавшийся здесь грузовик. Она с удивлением наблюдала, как он движется по направлению к ней и останавливается возле нее.

Из открытого окна водителя Мэлон смотрел на Шэрон Филдс; она была всего в нескольких футах от него, почти рядом, он мог дотянуться до нее рукой. Ее любопытные глаза, скрытые очками, прелестный нос и полные губы, округлости полных грудей, подчеркнутые прилегающей вязаной блузкой, близость ее плоти мгновенно лишили его дара речи. Он почувствовал, как Шивли ткнул его пальцем под ребра, и вернулся в реальность.

В отчаянии он попытался вести себя нормально. Она стояла рядом, с откинутой назад головой, глядя прямо в его бородатую физиономию.

Адам нервно сглотнул и высунулся из окна:

— Доброе утро, мадам. Извините за беспокойство, но нам позвонили рано утром по поводу уничтожения термитов по соседству с вами. Но мы, видимо, спутали адрес. Мы разыскиваем дом Галло — это где-то на боковой улице с тупиками, недалеко от 1200-го квартала Стоун-Каньона. На вашем владении нет адреса, так что мы подумали, что может быть…

— Сожалею, но вы приехали по неправильному адресу, — сказал Шэрон Филдс. — Номер, который вы ищете на Стоун-Каньон, вероятно, расположен на три-четыре квартала дальше, вверху.

Мэлон пытался выразить благодарность:

— Я… мне сдается, мы просто заблудились здесь, — сказал он. — Никто из нас никогда не был в этих местах. Не окажете ли такую любезность, покажите моему партнеру на карте, где мы сейчас находимся.

Разговаривая, Мэлон уловил слабый запах хлороформа из бутылочки, которую откупорили и, прикрыв, поставили под приборной доской. Он слышал, как Шивли открыл дверцу машины и вылез на дорогу.

— Сомневаюсь, что смогу быть… — начала отвечать Шэрон Филдс, но ее отвлекло появление Шивли с картой в одной руке. Он быстро обошел машину спереди и пошел по направлению к ней.

Она стояла, слегка озадаченная, переводя взгляд с Шивли на Мэлона и обратно. Затем стала смотреть только на Шивли.

— Очень не хотелось бы тревожить вас, мадам, — сказал Шивли. Он разложил карту перед ее глазами. — Вот наша карта этого района. Так что, если вы…

Она игнорировала карту. На лбу появились морщинки, глаза вопросительно уставились на него.

— Как вы проехали внутрь? — отрывисто спросила она. — Ворота всегда…

— Мы говорили по переговорке, — прервал ее Шивли. — Ладно, мадам, если вы посмотрите на эту карту…

Он придвинул карту ближе к ее лицу, и расстроенная Шэрон автоматически стала разглядывать ее.

Молниеносно другая рука Шивли появилась из-за спины, охватила ее плечи и сунула ей под нос комок мокрой ткани. Он совершенно закрыл ей нос и рот, так что видны были только ее ошеломленные глаза под солнцезащитными очками.

Они расширялись от ужаса. Она пыталась протестовать, задыхаясь, приглушенным голосом: «Ох, нет…»

Шивли ухватился за прядь ее волос и, потянув, плотно прижал ее голову к своей груди, удушая смоченной в хлороформе тряпкой. Она отчаянно пыталась высвободиться, отталкивая его руками, но другая рука Шивли обняла ее, прижав руки, и она утратила возможность двигаться.

И все же, к изумлению затаившего дыхание Мэлона, она пыталась бороться, убежать прочь. Но с каждой секундой силы ее иссякали. Глаза за очками закрылись. Руки бессильно повисли. Колени начали сгибаться, и она стала терять сознание.

Дверь водителя была открыта, и Мэлон спрыгнул на землю. Как только Шэрон полностью потеряла сознание, Шивли подтолкнул ее к ожидающему Мэлону. Неуклюже поддерживая ее под руку, Мэлон постучал по борту грузовика кулаком свободной руки.

Одностворчатая дверь в задней части грузовика открылась, из нее выпрыгнул Йост. Он кинулся на помощь Мэлону. Вместе они подняли безвольное тело Шэрон с земли и, спотыкаясь из-за спешки, перенесли ее к задней двери грузовика. Подняв тело, они наполовину всунули его в грузовик, где Бруннер, ухватив за подмышки, втащил ее в глубь кузова, откуда ее не было видно. Йост взобрался внутрь и, закрыв дверь, заложил засов.

Мэлон поспешил к кабине. Шивли, держа на ладони горсть собачьей пищи, попытался усмирить лающего йоркширского терьера. Собака нерешительно обнюхала его ладонь, затем успокоилась, приблизилась к Шивли и начала есть прямо с его ладони.

Резким движением руки Шивли выбросил пищу, схватил собаку за ошейник, чуть не задушив ее, а другой рукой закрыл ее пасть тряпкой, смоченной в хлороформе. Через несколько секунд собака стала неподвижной. Отступив к краю дороги, Шивли увидел просвет между деревьями и бесцеремонно швырнул бессознательное тельце животного в листву, подальше от взглядов прохожих.

Мэлон к тому времени собрал с дороги все кусочки собачьей пищи и сунул их в карман. Поднял карту и осмотрелся, убеждаясь, что вокруг нет никаких свидетелей.

Он снова взобрался на сиденье водителя, а Шивли сел рядом с ним, передал Йосту тряпку и бутылку с хлороформом, затем натянул свои перчатки.

Мэлон развернулся и осторожно провел грузовик по узкой подъездной дороге, проехал открытые ворота и выехал на улицу. Пока Мэлон заводил двигатель и маневрировал, чтобы грузовик повернул в направлении дороги Стоун Каньон-Роуд, Шивли выскочил из машины и устремился к открытым воротам. Подойдя к одному из столбов, снял кожух с двигателя, привел его в движение, и ворота закрылись автоматически. В течение нескольких секунд Шивли не было видно, но затем Мэлон заметил, как он перелез через ограду и, согнувшись, спрыгнул на Левико Уэй.

Через пару секунд он снова был в машине. Закрыв дверь, он упал на сиденье, тяжело дыша.

Повернув голову к Мэлону, он впервые за все утро одарил его широкой и жуткой своей улыбкой.

— Сделано, Адам, мой мальчик, — хрипло объявил он с триумфом. — Поехали. Следующая остановка — Земля Обетованная.

Они поехали по ранее разработанному маршруту из Бель-Эйра на автостраду Сан-Диего. Вместо того чтобы ехать как обычно — до бульвара Сансет, а затем на Запад, к автостраде, они проехали по более безлюдному пути, который вывел их от Стоун Каньон-Роуд на Беладжио-Роуд; по этой дороге они доехали до бульвара Сепульведа, а оттуда вышли на автостраду.

Они срезали таким образом путь весьма эффективно и без всяких инцидентов.

Поднимаясь по уклону дороги к югу, Мэлон вел грузовик в сгущающемся потоке движущегося транспорта.

Он с такой силой сжал руль, что кожа над суставами пальцев совершенно побелела. Хотя его компаньоны несколько перевели дух, выехав с места захвата Шэрон, Мэлон понимал, что они все еще в опасности, и так будет до тех пор, пока они остаются в пределах города.

Через десять минут он вывел грузовик на место, где ему нужно было сменить ряд, и свернул на автостраду, ведущую в Санта-Монику.

Беспокойство Мэлона возрастало по мере того, как они приближались к центру пересечения дорог, где предстояло выбрать одну из трех автострад, ведущих на запад. В конце концов он положился в этом вопросе на Шивли и сконцентрировал все свое внимание на управлении машиной. Проезжая мимо полицейской машины или заслышав сзади рев мотоцикла, он ощущал усиленное биение своего сердца. Ему казалось, что все знают о драгоценном грузе, находящемся в их грузовике, или по полицейскому радио уже передали весть, что банда негодяев захватила Шэрон Филдс и везет ее куда-то в грузовике с фальшивым названием фирмы. Мэлон с почти религиозным рвением соблюдал все знаки ограничения скорости — вел машину не слишком быстро, но и не слишком медленно, так как и то и другое могло привлечь к ним внимание. Он старался не «подрезать» другие машины и не менять без необходимости ряд, пытаясь аккуратно вписываться в общий поток движущегося транспорта.

Знак пересечения дорог засиял перед его глазами в центре города. Три альтернативные автострады подробно обсуждались ими ранее. Они остановили свой выбор на новой автостраде, ведущей в Помону. Эта дорога была наиболее прямой, самой скоростной и менее загруженной в направлении к Арлингтону и Гавиланским холмам.

Без всякого напоминания Мэлон занял нужный ряд и, оказавшись на автостраде на Помону, сразу почувствовал, как нормализовалось биение его сердца и движение по дороге.

По пути они проехали мимо парка Монтерей, с одной стороны, и Монтебело, с другой. Автострада, ведущая на запад, шла мимо местечек Ла Пуэнте и Гасиенда Хайте.

Вот дорога заскользила змеей между горами в районе Бри Каньона, и вскоре они миновали города Помону и Онтарио. Три четверти пути до Арлингтона они уже проехали. Мэлон, наконец, позволил своему вниманию немного отвлечься от пейзажей и дорожных знаков, мимо которых несся грузовик, и оглянуться на своих компаньонов и драгоценный груз, а также оценить их невероятный успех.

Шивли смотрел в заднюю часть грузовика, на Шэрон Филдс, которая все еще была без сознания. Глаза ей заклеили полоской хирургической марли, такая же полоска была наложена на рот, и она, свернувшись на старом ковре, лежала между Йостом и Бруннером.

Шивли цокнул языком:

— Ну разве она не бесподобна? Видел ли ты когда-нибудь такую роскошную задницу и пару таких сногсшибательных сисек, как у нее? — Он повернулся назад. Выражение его лица было столь похотливым, что Мэлон решил, что в жизни не видал ничего подобного. Шивли снова шлепнулся на сиденье и прикурил новую сигарету от окурка предыдущей.

— Я должен одобрить твой вкус, малыш, у тебя хороший глаз, — сказал он Мэлону. — Она красотка, без вопросов. Я еле удержался на ногах, когда пришлепнул ей на лицо эту тряпку с хлороформом. Она покачнулась, и мне, чтобы удержать девочку, пришлось одной рукой схватить ее за грудь. Говорю тебе, никакого обмана, все настоящее. И знаешь, бьюсь об заклад, моя ладонь не закроет даже половины ее сиськи.

— Ты действительно так думаешь? — раздался голос Йоста из глубины.

— Черт, ты что, мне не веришь? — ответил Шивли. — Она же у тебя под носом, счастливый козел. Положи обе свои лапы на нее и убедись в этом сам.

Мэлон со злостью повернул голову назад:

— Не смей, Гови, не прикасайся к ней! Ты помнишь о нашем соглашении?

— Ну, я просто пошутил, малыш, — оправдывался Шивли. — Можешь довериться старине Гови. Он ведь у нас джентльмен.

— Эй, — отозвался сзади Йост, — перестань называть меня по имени. Мы ведь согласовали этот вопрос, верно, ты помнишь?

— Остынь, Гови, — ответил Шивли. — Она сейчас находится в стране снов.

— Я не столь уверен в этом… — внезапно сказал Йост.

Мэлон наполовину повернулся к ним.

— Что ты имеешь в виду? — прервал он с тревогой в голосе.

— Не знаю, но мне кажется, она немного движется. А что ты скажешь? — обратился он к Бруннеру.

Наступила краткая тишина, а затем Мэлон смог услышать голос Бруннера.

— Да, несомненно. Она немного потянулась. Подвигала одной рукой. Думаю, что действие хлороформа заканчивается.

— Как долго он должен действовать? — потребовал ответа Шивли.

— Согласно моему опыту наблюдения за женой в госпитале, — сказал Бруннер, — может быть, около получаса, приблизительно. А мы в пути уже примерно час.

Мэлон нервно забарабанил пальцами по рулю.

— Лучше бы обеспечить большую надежность, — сказал, не оборачиваясь назад, Адам. — Думаю, наступила очередь люминала натрия. Лекарство лежит в маленькой коричневой сумке где-то там. Вы точно знаете, что сможете ввести его?

— Я переписал все ваши инструкции и из моего Домашнего медицинского справочника, — ответил Бруннер. — Они у меня здесь, в кармане. Не беспокойтесь — я делал дюжины уколов Тельме, то есть своей жене.

Шивли слегка приподнялся со своего места и поглядел назад:

— Только смотри, чтобы она не была без сознания слишком долго. Насколько сильно действует это средство, кстати?

— Это зависит от индивидуальности, — пояснил Бруннер. — Лучше дай мне сесть поудобнее. Я сейчас разговариваю с нашим водителем. Дам вам знать, когда буду готов к введению лекарства. Вы тогда замедлите движение и избегайте толчков. Сейчас я использую свой носовой платок в качестве жгута — помогите мне закатать повыше ее рукав. Хорошо. Теперь позвольте мне достать необходимые вещи из этой сумки.

Наступила пауза.

Через несколько секунд Бруннер продолжил рассказ о своих действиях, подобно профессору хирургии, растолковывающему студентам подробности операции во время ее демонстрирования.

— Мы введем ей четыре грана натриевого люминала внутривенно. Это большая, но безвредная доза. И так, беру две пластиковые ампулы по два грана — это и составит требуемую дозу в четыре грана, наполняю шприц… Подайте мне тот маленький пакетик в стерильной бумаге, там внутри находится игла. Спасибо… Все в порядке, водитель, я готов ввести лекарство.

Мгновенно Мэлон направил грузовик в другой ряд, с маленькой скоростью движения, и позволил стрелке спидометра опуститься до пятидесяти миль в час.

— Вот и все, вот и порядок, все сделано, — сказал Бруннер.

— Ты заметил, как она моргнула? — спросил его Йост.

— Да, но так и не открыла глаза, — ответил Бруннер. — Вы знаете… — его голос затих, но потом зазвучал снова. — Я только что, перечитывая свои инструкции, просмотрел одну вещь. Для того чтобы люминал натрия начал действовать, должно пройти от пятнадцати до двадцати минут. Боюсь, что она очнется прежде, чем это произойдет.

— Ладно, дайте ей еще раз понюхать хлороформ, немного, чтобы она была спокойней, пока не станет действовать люминал натрия, — предложил Мэлон.

— Неплохая идея, — одобрил Бруннер.

— Боже, ведь он воняет, — пожаловался Йост.

— Но это необходимо сделать, — возразил ему Бруннер. — Очень хорошо, я дам ей понюхать хлороформ во второй раз. Думаю, что теперь нам не стоит беспокоиться о ней. Чтобы вы не тревожились на эту тему, сообщаю, что у нас есть еще две ампулы с люминалом натрия и дополнительная новая игла. Для того, чтобы через две недели возвратить ее домой в бессознательном состоянии.

— Меня не интересует, когда мы ее отпустим, — проворчал Шивли. — Меня больше занимает то, что мы имеем сейчас. — Он продолжал смотреть в глубь грузовика. — Говорю вам, взгляните на нее прямо сейчас — я уже возбужден до предела. Поглядите на этот наряд. Эта юбка ниже ее роскошной задницы не больше, чем на шесть-восемь дюймов. Должно быть, ей нравится показывать ее. Эй, Гови, знаешь ли, давай поменяемся местами. Хочу немного посидеть сзади. Мне хочется поднять ее маленькую юбочку и самому рассмотреть вблизи наиболее знаменитую часть ее тела. Что ты на это скажешь, Гови?

Мэлон с гневом отвернулся от руля.

— Прекрати это, сейчас же прекрати говорить на эти темы, Кайл! Никто не может даже дотронуться до нее, пока она на это не согласится. Мы все договаривались о таком отношении к этому вопросу. Это решение получило единодушное одобрение.

— Забудь про это, — сказал Шивли. — Это соглашение мы сделали, когда она была только мечтой. Теперь она — живая задница, и мы добыли ее. Я считаю, что теперь игра должна идти по новым правилам.

— Никоим образом, ничто не должно измениться, черт возьми! — вспылил Мэлон. — Это все та же игра, те же правила. И ты не смеешь даже пройти мимо нее, если она без сознания или беспомощна, даже когда она очнется, — до тех пор, пока она не предложит тебе сама.

— Вы слыхали такое, парни? — Шивли обратился с вопросом назад. — У нас появился коп по охране порядка и законности! Вы что, собираетесь слушать его, что можно делать, а что нельзя?

— Я никому не говорю, что ему делать, — ответил Мэлон. — Просто напоминаю вам, что мы определили правила и согласились соблюдать их.

Шивли с жалостью покачал головой.

— Адам Мэлон, ты несчастный, жалкий идиот.

Голова Лео Бруннера вдруг просунулась между двумя передними сиденьями.

— Вы оба, почему бы вам не прекратить эту бессмысленную перепалку? И перестаньте громко называть друг друга вслух по имени. Если вы поступаете так сейчас, возможно, вы совсем выйдете из себя, когда она очнется. — Он коснулся плеча Мэлона. — Конечно, Адам, мы намерены соблюдать правила. Вы знаете, что наш друг тоже будет им подчиняться.

Шивли закурил новую сигарету и замкнулся в угрюмом молчании.

Сидя за рулем, Мэлон следил за дорогой, стараясь не пропустить нужный съезд с автострады. Доехал до него и свернул на дорогу, которая должна была привести их к бульвару Ван-Бюрен и в округ Риверсайд, а оттуда — прямо в городок Арлингтон. Пока его глаза следили за новой дорогой, ум сосредоточился на компаньоне, сидевшем рядом. Шивли дьявольски раздражал его. Техасец был единственным инородным элементом в этот день, который без него мог бы оказаться превосходным.

Напрасно Мэлон старался убедить себя, что Шивли не такой плохой, каким представляется. Как бы то ни было, Шивли первым поверил в реальность проекта Адама и первым присоединился к нему. Никто из них не приложил столько усилий для воплощения проекта в жизнь, сколько сделал для этого Шивли. Главная трудность при общении с ним вытекала из его характера и социального положения. А они определялись его агрессивностью, возможно происходящей из его далеко не привилегированного прошлого. Он был неграмотен и необразован (в формальном смысле), хотя проницателен и умен. Это было существо с хорошими руками и сильным характером, но поступки его часто диктовались только импульсами природы. Его вульгарность в отношении секса и женщины, без сомнения, происходила из его склонности к эксгибиционизму, к стараниям привлечь внимание к своей особе. Его навязчивая идея о собственной сексуальной удали, сверхупрощенное отношение к сексу, скорей всего, отражали глубоко запрятанную неуверенность в себе.

Шивли можно было понять, решил Мэлон, но полюбить его — никогда. Затем Адам стал думать о другом. Можно ли доверять Шивли?

— Ну вот, появляется! — пропел Шивли. Он приподнялся и прильнул к ветровому стеклу. — Это Арлингтон впереди. Ну и занюханный городишко!

Автоматически Мэлон сбросил скорость.

— Эй, — послышался сзади голос Йоста, — не забудьте остановиться у заправочной станции, где будет телефонная будка. Я должен позвонить жене из Хавазу, помните?

— Можешь забыть об этом, — сказал Шивли. — Мы не хотим слоняться вокруг заправки, чтобы нас заметили. Это опасно.

Йост придвинулся к переднему сиденью и стал протестовать:

— Для меня весьма опасно, если я не сообщу жене, что у нас на реке все в порядке. Этот разговор займет не больше минуты.

— Хорошо, успокойся, Гови, — сказал Шивли. — Поезжай прямо к центру по Ван Бурен, малыш. Мы должны проехать через центр города. Это вообще не похоже на город, всего пара кварталов с лавками. Но нигде здесь не останавливайся. Кати прямо через весь город. Вблизи Малой Лиги, примерно в двух кварталах к югу, есть пара заправочных станций.

Мэлон проехал Арлингтон с умеренной скоростью и через несколько секунд заметил заправку.

Он подъехал к тротуару и запарковал грузовик примерно на середине квартала до станции.

Шивли открыл свою дверцу.

— Эй, Гови, выходи отсюда, Гови. Не стоит возиться с задней дверью. Нам не следует рисковать. — Он вышел из машины, позволив Йосту перелезть через переднее сиденье. Шивли всунул голову в грузовик. — Слушайте, вы двое, оберегайте наше сокровище. Я пойду с Гови — прослежу, чтобы он говорил не больше минуты, а сам попробую отлить. Вернемся быстро.

— Давайте, поторопитесь, — сказал Мэлон.

Через стекло он видел, как пара зашагала к заправочной станции. Но ум его не расставался с мыслью об удаляющейся тощей фигуре техасца.

Мэлон подумал о девушке, лежащей в задней части грузовика, не только как о наиболее прославленной молодой звезде, но и как о человеческом создании, драгоценном, хрупком, нежном человеческом создании, заслуживающем их уважения и заботы. И, конечно, покровительства и защиты.

Мэлон сидел, думая о том, что предстоит им в ближайшем будущем. До этого момента, по крайней мере до недавнего времени, он был настолько поглощен текущими делами, что по-настоящему не задумывался об их дальнейших взаимоотношениях с Шэрон Филдс, когда она окажется в их компании. Теперь он понял, наблюдая за невозможно грубым поведением Шивли во время этого путешествия, что за техасцем, единственным из их группы, потребуется постоянный контроль.

Адам знал, что Шивли может доставить много поводов для беспокойства. Что касается остальных, им можно будет доверять. Бруннер вообще не представлял никаких проблем. Йост также. Это были семейные люди, которые умели вести себя цивилизованно. Они, подобно ему, будут соблюдать основные правила. Шивли был единственным из них, который вызывает опасения. Его отношение к женщинам, даже к такой недостижимой, как Шэрон Филдс, могло быть грубым и неуважительным, а при случае даже жестоким. Его ментальность была настолько примитивной, что он мог относиться к Шэрон точно так же, как к обыкновенной шлюхе. Кроме всего прочего, он уже доказал, что его вовсе не интересуют их основные правила.

Да, Шивли нуждается в постоянном наблюдении, его следует поставить на место и следить, чтобы он его придерживался. Конечно, возможно у них и не будет серьезных конфликтов. Их было трое против Шивли, и ему придется подчиниться большинству в будущем так же, как приходилось в прошлом.

Мэлон сознавал, что конечная ответственность за их отношения с Шэрон лежит на нем. Он развил идею о доступности Шэрон Филдс, Шэрон, которая окажется их гостьей, Шэрон, превратившейся из мечты в реальность. Следовательно, обеспечить безопасность Шэрон и предоставить ей право выбора лежало на его совести в большей степени, чем на совести остальных.

Он увидел, как та пара выходит из заправочной станции.

И теперь, обдумав дальнейшее и зная, что будущее их «груза» находится в их руках, он почувствовал себя лучше.

А затем стал размышлять, как все будет происходить сегодня же вечером.

Через двадцать минут Адам Мэлон все еще был за рулем, все еще вел грузовик.

Прежде чем они возобновили путешествие, произошла размолвка по поводу того, кто должен сесть на место водителя. Йост хотел вести грузовик следующую часть пути, так как лучше других знал эту дорогу. Ему хотелось, чтобы рядом с ним сидел Мэлон, для того чтобы Адам ознакомился с этим районом путешествия. При таком распределении ролей Шивли оказывался сзади, вместе с Бруннером. Но Мэлону не хотелось, чтобы техасец сидел вблизи Шэрон, находившейся в бессознательном состоянии. В конце концов, видимо, до Йоста дошла нерациональность такого предложения, и все они остались на своих прежних местах, за исключением того, что самому Йосту пришлось встать на колени позади Мэлона и Шивли, так чтобы он смог ясно видеть сквозь ветровое стекло, куда они направляются, и давать указания Мэлону.

В течение последних двадцати минут все чувства Мэлона обострились, вбирая в память ключевые детали сельской местности, по которой они проезжали, и мысленно он записывал все, что говорил ему Йост.

Оставив позади бензозаправочную станцию, переехав через железнодорожные пути, он повел грузовик по сельской дороге, вдоль которой росли пальмы и апельсиновые деревья. После того как они сделали крутой поворот вправо, в Каньон Пересмешника, дорога начала сужаться. Несколько первых миль он еще видел по сторонам отдельно стоящие сельские домики, но вскоре их не стало. Впереди лежала плоская открытая равнина.

Теперь, следуя указаниям Йоста, Мэлон свернул на дорогу Кажалко Роад, и они помчались вдоль залива довольно крупного озера (как сказал Йост) Лэйк Мэтью. На деле залив оказался резервуаром, полностью отгороженным забором. Там запрещалось ездить на лодках, ловить рыбу и находиться в его окрестностях. Затем следовал поворот влево, на дорогу Лэйк Мэтью Драйв. Оттуда они стали круто подниматься к возвышенности, направляясь к месту, известному под названием Плато Гавилан, состоящему из округлых холмов и горных вершин.

— Остановись у ворот, которые видишь впереди, — приказал Йост. — Это ворота ранчо Маккарти. Почти никто не знает, что запущенная дорога, проходящая через территорию ранчо, является общедоступной, хотя каким-то образом она пересекла частное владение. Дальше ты увидишь надпись: «Держите ворота закрытыми все время». Казалось бы, такая надпись означает, что никаким посторонним не разрешается входить на ранчо, и отпугивает незнакомцев. Для нас это большой подарок, так как дорога за воротами ведет нас прямо к цели и обеспечивает двойную безопасность, поскольку проходит через частное владение.

Грузовик остановился у ворот Маккарти, пока Шивли открывал их, затем Мэлон проехал через них и подождал, пока Шивли закроет ворота и снова впрыгнет в машину. Неровная грязная дорога провела их сквозь низкие холмы, где гранитные глыбы, засохшие кусты и большие заросли можжевельника составляли унылый, заброшенный пейзаж. Вскоре они оказались на еще более запущенном участке дороги, по которому ездили еще реже. Пока Мэлон пробирался по нему, он внезапно увидел слева старую, покрытую пятнами лишайников, полуразрушенную хижину, спрятавшуюся в долине, расположенной футов на двадцать ниже дороги. Перед хижиной стояло нечто любопытное, напоминающее остатки древней культуры индейцев.

— Это и есть наше место? — спросил Мэлон.

— Нет, — разом ответили Йост и Шивли. Йост продолжил свои объяснения:

— Это последнее обиталище человека, которое вы увидите на пути к нашей цели. Здесь всегда жила престарелая леди. Мне кажется, что теперь там никого нет.

Место называется Кемп Питер Рок. Хотите знать, почему? Видите эту индейскую реликвию перед хижиной? Знаете, что это такое? Это шестифутовая скала, удивительно похожая на фаллос.

— Моделью для этой скульптуры служил я, — усмехаясь, заметил Шивли.

— Теперь продолжай двигаться по прямой примерно пять минут, — инструктировал Йост Мэлона, — а затем сбавь скорость, иначе пропустишь его — незаметный поворот на боковую дорогу. Она поведет нас вокруг горы Джальпан и Гавиланских холмов, где мы сменим грузовик на вагонетку, в которой доедем до нашего укромного местечка.

Через пять минут Йост напомнил Мэлону, что нужно сбавить скорость, затем, дотронувшись до его плеча, указал поворот направо. Песчаная, грязная дорога, почти скрытая из виду густыми зарослями по обеим сторонам. Мэлон едва не пропустил съезд на нее.

Через несколько минут они начали подниматься вверх.

Теперь они стали взбираться по крутому склону, и Мэлон снизил скорость.

— Гора Джальпан, — заметил Йост. — Это самая высокая и очень простая для подъема гора на Гавиланских холмах. Ни один посторонний никогда не забирался в эти места. Просто продолжай забираться наверх. Уже скоро нам придется остановить грузовик.

Они проезжали между высокими гранитными стенами, их дорога проходила сквозь скалу, затем внезапно грузовик выехал на открытую площадку. Казалось, дорога исчезла вообще. Справа от них был крутой обрыв, слева — густой лес.

— Конец дороги — конец цивилизации, — сказал Йост, — здесь мы и меняем транспорт.

Шивли вглядывался в ветровое стекло.

— Пройди еще футов тридцать, малыш. Увидишь единственную щель во всей этой чащобе. Там мы и прячем старую вагонетку.

Грузовик, тарахтя, продвигался вперед. Мэлон различил в зарослях щель и нажал на тормоз.

— Подождите здесь, — сказал Шивли. — Я выведу вагонетку сюда, затем ты прогонишь грузовик между этими двумя большими кустами можжевельника. Проезжай настолько далеко по холму, насколько сможешь.

Увидишь сам, когда дальше продвигаться станет невозможно.

Шивли спрыгнул с грузовика и пробрался сквозь щель в зарослях. Мэлон наблюдал за ним, стараясь уловить хоть какой-нибудь признак наличия вагонетки, но ничего не заметил. Затем он увидел, что Шивли остановился у огромного, зеленеющего дуба и стал искать что-то позади него. Мэлон пытался догадаться, что же он там ищет, и, к своему удивлению, увидел, что Шивли держит конец поблекшей зеленой брезентовой накидки, лежащей поверх засохшего куста и веток можжевельника, — его восхитил столь великолепно задуманный камуфляж.

Тем временем Шивли принялся смахивать куски обломившихся кустов с брезента, а затем поднял его; при этом оголились приподнятые передние фары, а также непропорционально большие колеса темно-коричневой вагонетки.

Мэлон наблюдал за работой Шивли еще некоторое время, затем стал изучать местоположение пункта смены транспорта и, наконец, поглядел вниз с холма. Отсюда он смог различить бесплодные, скалистые склоны и холмики вдали, которые, как ему было известно, вели вниз к широкому земляному оврагу, имевшему название Каньона Темескал.

Впервые за это утро Мэлон ощутил себя полностью отрезанным от мира, который он знал. Этот мыс, как и пейзаж, раскинувшийся далеко внизу, вселял в него чувство абсолютной изоляции от всего знакомого и вообще от человеческой жизни. Все вокруг имело совершенно первобытный вид. Это было похоже на страницу, вырванную из книги Конан Дойла «Затерянный мир».

Он услышал шипение двигателя и увидел, что Шивли выводит из зарослей вагонетку. Мэлону никогда раньше не приходилось иметь дело с такими моторизованными вагонетками, разве что видеть нечто подобное в кинофильмах, рекламах. Его удивила ее компактность. Она предназначалась, как ему было известно, для перевозки двух человек, так что он не представлял, каким образом она сможет выдержать четверых. Затем, когда она начала приближаться, он понял, как владелец реконструировал старую, маленькую вагонетку. В открытом багажном отсеке в задней части кто-то установил два откидных сиденья, немного повыше, чем оба передних. От верха ветрового стекла, под некоторым углом, к двум столбикам в задней части была натянута брезентовая ткань, возможно для защиты пассажиров от солнца или дождя.

Как только вагонетка остановилась рядом с бортом грузовика, Шивли крикнул: «Хорошо, Адам, загони машину в щель, из которой я выехал».

Мэлон запустил двигатель, и грузовик начал пробираться сквозь щель в зарослях, между деревьев.

«Оставайся здесь, Лео, — Мэлон услыхал, как Йост сказал это Бруннеру. — Я выхожу, чтобы помочь».

Мэлон вовремя оглянулся через плечо и увидел, как Йост отпирает заднюю дверь грузовика, впервые за все путешествие. Мгновением позже Йост, за которым следовал Шивли, появился перед грузовиком, указывая Мэлону, как запарковать машину, чтобы наилучшим образом скрыть от посторонних взоров. Мэлон, маневрируя тяжелым грузовиком, остановил его за укрытием из густых, высоких деревьев. Выключив зажигание и положив в карман ключи, он вышел из машины, потирая затекшие мышцы лодыжек.

Друзья натянули зеленый брезент на переднюю часть грузовика, а затем побросали сверху на кузов грузовика сухие ветки соседних деревьев.

Когда с этим было покончено, Йост повел их к задней части грузовика.

— Теперь надо заняться частью операции в отношении тела, или как вам захочется это называть, — сказал Йост. — Нам осталось перенести тело из одной машины в другую и довезти его до королевского номера в гостинице.

На мгновение Мэлона поразило это жуткое выражение в отношении Шэрон Филдс. Он почти забыл о том, что их вообще-то не четверо, а пятеро. За все время их почти получасового путешествия по Гавилонским холмам у него полностью вылетела из головы цель их поездки. Так осторожно вел машину в этой отдаленной, запущенной местности, настолько тщательно изучал и запоминал дорогу, что ни разу даже не вспомнил о «грузе».

Теперь все это снова нахлынуло на него: волнение от пережитого за весь день и заботы о том, что ожидало их сегодня вечером.

Йост говорил Шивли:

— Почему ты не подогнал вагонетку поближе к грузовику, Шив? Тогда мы втроем загрузили бы ее и ты повел бы вагонетку всю оставшуюся часть пути?

— И здесь, я думал, наконец начну чувствовать себя свободным, — сказал Шивли. — Ладно, поведу вагонетку до половины пути.

Когда Шивли отошел от них, Йост подошел к задней двери грузовика и, отперев, раскрыл ее настежь.

Мэлон моргнул от удивления, когда увидел Шэрон, и вдруг осознал, что ни разу не видел ее с десяти минут восьмого утра, когда они усыпили ее и всунули в заднюю часть грузовика. И вот теперь она была здесь, лежащая на боку на старом лохматом коврике, покрывавшем пол в кузове машины. Сзади, на краю коврика, неловко примостился Бруннер, пристально глядевший на нее.

Он посмотрел на них:

— Она не двинулась ни разу, с тех пор как начал действовать укол.

— С ней ничего не случилось? — обеспокоенно спросил Мэлон.

— О, нет. Пульс бьется нормально, она просто отключилась от внешнего мира и будет находиться в таком состоянии сегодня еще какое-то время. — Бруннер тяжко вздохнул. — Конечно, она красивая молодая женщина, даже в таком состоянии. — Он помолчал немного. — Мне… мне бы хотелось познакомиться с ней каким-нибудь другим способом.

— Не задумывайся об этом, — нетерпеливо сказал Йост. — Давайте продвигаться дальше. Как только Шив подгонит вагонетку поближе, мы перенесем ее туда. Ты, Лео, сядешь на одно из задних сидений вагонетки. Адам и я поднимем ее, затем Адам проползет на второе заднее место. Вы вдвоем будете держать ее у себя на коленях. Я буду спереди вместе с Шивом.

— Как долго продлится остальная часть пути? — спросил Бруннер.

— Недолго. Ехать довольно трудно, бездорожье, но расстояние небольшое. Мы доедем минут через пятнадцать-двадцать, не более. Ну, вот и Шив. Давайте вынем ее отсюда.

— Осторожно поднимайте ее, — попросил Мэлон.

Процесс переноса Шэрон из грузовика в вагонетку прошел быстро и гладко. Йост вынул маленький картонный ящик с продуктами из грузовика, решив забрать остальное во второй заход, и через несколько минут они начали продвигаться по последнему участку пути.

Мэлон сидел сзади в напряжении, одной рукой поддерживая голову Шэрон, другой прихватив ее за талию; бедра и ноги девушки лежали на коленях у Бруннера. Вагонетка тряслась и дребезжала, их подкидывало вверх-вниз, вправо-влево. Чрезвычайно узкая дорожка, в сравнении с которой все предыдущие грязные грунтовки казались автобаном, едва вмещала движущуюся по ней вагонетку, которая подскакивала вверх на каждом ухабе. Их путь зигзагами проходил по покрытой кустарником горной поверхности. Но минут через пятнадцать дорога начала расширяться, становиться более ровной.

— Сразу на другой стороне, — напомнил Йост Шивли.

Они продолжали двигаться по лысому от засухи лугу.

Мэлон подвинул Шэрон ближе к себе. Он не обращал внимания на местность, не замечал, что они приближаются к цели. Его глаза были прикованы к ее невероятно прекрасному лицу, которое нисколько не портили две широкие полоски хирургической марли, прикрывавшие глаза и рот. Для безопасности он положил ее солнцезащитные очки в карман своей рубашки и продолжал рассматривать ее черты лица, расслабленные, спокойные, не тронутые заботами во время этого вызванного лекарствами сна. Невольно его глаза скользнули по подрагивающим вершинам ее грудей, четко выделяющихся под тонкой вязаной кофточкой, но он стыдливо отвел от них взгляд.

Сердце дико стучало в груди, начал возбуждаться его член, и он устыдился собственного тела и попытался думать только о ее беспомощности и зависимости от него и о своей нежной любви к ней. Как мечтал он о том моменте, когда, наконец, встретятся их губы и она окажется в его объятиях по собственному желанию, когда она отдастся его заботам и ласкам.

Затем, внезапно, одна мысль снова пронзила его сознание…

Это была не просто обычная прелестная молодая женщина. Это была сама Шэрон Филдс, и ее плоть лежала в его руках, руках Адама Мэлона. Весь мир желал ее. А он, Адам Мэлон, на этом заброшенном плато, обладал ею.

Это было потрясающее, немыслимое событие — величие их поступка и осознание того, что это он сделал возможным свершения этого дня.

— Все прекрасно, бандиты, — услышал он заявление Шивли, — вот оно, прямо перед нашими глазами.

Они медленно спускались по небольшому склону в неглубокую долину, где повернули направо, проехали под частично нависающей над дорогой гранитной глыбой и еще мимо одной торчащей из земли гранитной скалы, возле которой приютилась их хижина. Она пряталась в скрытой впадине, угнездившись в рощице из искривленных, но живых дубовых деревьев, а мимо нее протекал родниковый ручей. Только части этой низкой, красивой, сложенной из камня и цементных блоков хижины виднелись из-за рощи.

Но как только Шивли проехал мимо рощи, обогнул ее и они оказались на грязной площадке перед домом, тот показался Адаму еще более привлекательным, по крайней мере снаружи, но более примитивным, чем Мэлон представлял его раньше.

Вагонетка остановилась перед деревянными ступенями и маленьким портиком, ведущим к передней двери.

Они прибыли в Мас-а-Тьерру.

Шивли отвернулся от руля:

— Давайте внесем ее в дом, мальчики. Кровать ждет.

С помощью Шивли Мэлон и Бруннер вынесли ее поникшее тело из задней части вагонетки.

В то время как Шивли, взяв ключи у Йоста, отпирал переднюю дверь хижины, Мэлон с Бруннером подняли ее на крыльцо, внесли в маленькую прихожую и, повернув налево, последовали за Шивли по узкому коридору в хозяйскую спальню.

Шивли толкнул дверь спальни.

— Бросьте ее на кровать, — приказал он, — хочу внести остальные наши вещи в дом. Скоро вернусь и помогу вам привязать ее к кровати.

— Управимся сами, — заметил Мэлон, крепко держа ее за подмышки.

Шивли отступил в сторону, позволяя Мэлону и Бруннеру внести ее в комнату. Когда они проходили мимо, Шивли внимательно оглядел Шэрон.

— Да, — пробормотал он, — это стоило всех усилий. — Он подмигнул Мэлону и, посвистывая, пошел, чтобы вынуть из вагонетки картонную коробку с продуктами, прежде чем Йост запаркует ее под навесом для машин, справа от хижины.

Войдя в хозяйскую спальню, Мэлон поразился ее неожиданными размерами, комфортом и величиной «Небесной постели». Кровать оказалась современной репродукцией огромной медной кровати девятнадцатого века, с высокими столбиками по обе стороны медных брусьев, составлявших ее изголовье. На кровати не было покрывала, только две простые, пышные подушки и розовое шерстяное одеяло на чистых белых простынях лежали на ней.

Осторожно двигаясь, они положили Шэрон Филдс на кровать, сдвинули ее на середину и уложили на спину.

Голова ее покоилась на одной из подушек. Мэлон оглядел ее, уложил струящиеся пряди волос под голову, расстегнул тяжелое ожерелье с подвеской на шее и положил его на прикроватный столик. Затем застегнул среднюю пуговицу на ее кофточке, оказавшуюся расстегнутой. Когда они укладывали ее на кровать, край мягкой замшевой юбки завернулся с одной стороны и открыл маленькую родинку на бедре. Осторожно Мэлон потянул вниз край юбки, и, когда пальцы коснулись ее кожи, ощутил, как теплая волна прокатилась по всему его телу.

Бруннер стоял молча, его увеличенные толстыми стеклами очков глаза непрерывно моргали.

— Мне кажется, ей было бы более удобно без этих сапожек, вы так не думаете?

Мэлон медлил с ответом. Мысль о снятии с нее какой-либо части одежды, в то время как она находится в беспомощном, обморочном состоянии, беспокоила его. С другой стороны, оставлять ее в стесняющей ноги обуви на кровати не казалось ему необходимым.

— Да, полагаю, что мы должны снять их. Вы снимайте левый, а я — правый. Думаю, что на них есть молнии с внутренней стороны.

Через пару минут они, расстегнув молнии, сняли с нее сапожки, и она оказалась лежащей с голыми ногами.

Теперь они столкнулись с необходимостью операции, которую им обоим очень не хотелось выполнять.

Тревожные глаза Бруннера встретились со взглядом Мэлона, и именно бухгалтер упомянул о ней.

— Должны ли мы привязывать ее к кровати? Это… эту часть операции мне совершать даже противнее, чем само похищение. Если мы это сделаем, то это будет выглядеть как настоящее похищение, как будто мы удерживаем ее здесь насильно.

Еще раз Мэлон помедлил с ответом. Но он знал, что следовало сказать.

— Мы должны сделать это, ведь мы согласовали это заранее. Если мы с вами не выполним это, вы же знаете, что те двое все равно проведут эту операцию.

— Полагаю, вы правы.

— У меня в матерчатом чемодане лежит веревка. Пойду отыщу ее. — Мэлон вышел в коридор. Через окно, смотрящее на часть крыльца и грязную площадку перед дубовой рощей, он мог видеть Шивли возле вагонетки, заливающего в бак бензин из канистры и разговаривающего с Йостом, который сидел за рулем.

Мэлон прошел по коридору к передней двери, где лежали их вещи, привезенные сюда с предыдущим рейсом. За грудой пакетов, сумок, чемоданов он увидел свой раздутый матерчатый чемоданчик. Он вытащил его и понес в спальню.

Роясь внутри чемодана, Мэлон нашел два куска тонкой гладкой веревки, которую заранее разрезал на куски. Кроме того, вытащил оттуда две полоски ткани, оторванные от простыни. Он кинул по куску веревки и ткани в руки несчастного Бруннера.

— Давай сделаем это вместе, Лео.

— Не называй больше меня по имени.

— Извини меня, пожалуйста.

Оба взяли по одной ее руке, обернули запястья кусками ткани, затем поверх каждый привязал к руке один конец веревки. Потом, предварительно вытянув руки Шэрон в стороны, они обвязали вокруг кроватных столбиков свободные концы веревок.

— Не слишком туго, — сказал Мэлон. — Веревка не должна быть сильно натянута. Оставим небольшую слабину, чтобы она смогла переменить позу, сдвинуться на несколько дюймов в любую сторону.

— Хорошо, — почти неслышно отозвался Бруннер.

Вскоре операция была окончена, они поменялись местами, каждый проверил работу другого и остался удовлетворенным.

— Знаете ли, — сказал Бруннер, — я думаю, можно смотреть на это и по-другому. Однажды, когда жене делали хирургическую операцию в госпитале, после чего необходимо было вливать жидкости в организм внутривенно, они привязали ее руки к боковым перилам госпитальной кровати. Она металась, крутилась, так что это было сделано для ее же защиты. Это обычная практика в госпиталях.

— Думаю, что и мы можем смотреть на это с такой точки зрения, — согласился Мэлон. — Ведь мы привязали ее к кровати временно, чтобы облегчить ситуацию, пока она не узнает, почему мы сделали то, что сделали, и что мы готовы установить с ней дружеские отношения. Тогда мы сможем освободить ее.

— Может быть, сегодня днем.

— Конечно, — заверил его Мэлон. Он еще раз посмотрел на лежащую без чувств Шэрон. — Не думаю, что до сих пор существует необходимость держать ее слепой и немой.

— Конечно, мы можем снять марлю с ее губ, — подхватил Бруннер. — Даже если она закричит, никто не услышит ее, ведь мы удалены на миллионы миль отовсюду. — Он нагнулся над Шэрон, потянул за кончик марли и очень медленно снял полоску с губ. Ее носовое дыхание, затрудненное этой преградой, сразу же облегчилось.

— А как насчет того, чтобы снять полоску с глаз? — спросил Мэлон.

Прежде чем Бруннер успел ответить, в спальню вошел Шивли в сопровождении Йоста.

— Эй, вы, мальчики, конечно вы были очень заняты, — сказал Шивли. — Вы действительно прикололи ее к кровати.

Йост подошел поближе к кровати.

— Спящая красавица, сказал бы я, если бы когда-нибудь видел нечто подобное, — сказал он приглушенным голосом.

— Мы подумываем, не снять ли повязку с глаз, — сказал Бруннер.

— Не знаю, — сказал Шивли. — А что ты думаешь, Гови?

Йост обдумывал свое мнение.

— Мне на ум приходят мысли о будущем. Если мы продержим ее с закрытыми глазами немного дольше, не останется никаких шансов на то, что она когда-нибудь сможет опознать любого из нас. При том, что ведь мы постарались изменить свою внешность…

Мэлон решил высказать собственное мнение:

— Я категорически возражаю, чтобы ее держали с закрытыми глазами. Когда она проснется и обнаружит, что у нее закрыты глаза, то испугается до смерти. Узнав, что ее привязали, она и так достаточно встревожится. Но то обстоятельство, что она не сможет увидеть, где и с кем находится, действительно приведет ее к мысли об угрозе. Ничто не пугает человека так сильно, как неизвестность. Если она сможет видеть, убедится, что мы нормальные парни, а не преступники, появится куда большая вероятность, что она постарается понять нас и согласится на сотрудничество.

— В твоих словах есть смысл, — признал Йост, — хотя, — несмотря на все волосяные покровы на наших лицах, настоящие или фальшивые, я не уверен, что мы выглядим вполне нормально.

— Вы все выглядите вполне нормально, — заверил их Мэлон. — А все, что она запомнит, это то, как мы выглядим сейчас. Пока все это не закончится и мы не вернемся в Лос-Анджелес, без усов, бород, накладок, она никогда не опознает нас. Я голосую за то, чтобы снять с ее глаз эту повязку. Мы хотим, чтобы она видела нас, чтобы ей стало комфортнее в нашем присутствии. Вот для чего это необходимо сделать.

— Думаю, что малыш прав, — сказал Шивли, обращаясь к остальным.

Йост прижал покрепче к губе свои фальшивые усы.

— Думаю, что в его словах есть смысл.

— Согласен на все то, что скажут остальные, — заявил Бруннер.

— Хорошо, — сказал Мэлон. Он наклонился над Шэрон Филдс и с большой осторожностью снял кусочки липкой ленты, удерживающие полоску марли, а затем сдернул и ее.

Ее веки дрогнули, но остались закрытыми.

Шивли взглянул на часы.

— По моим сейчас без четверти десять. — Он взглянул на Бруннера. — Ты — наш медицинский мозг, старина. Сколько еще пройдет времени, пока она не очухается?

— Ну, — ответил Бруннер, — основываясь на том, что я прочел в своем Домашнем медицинском справочнике, а также на собственном опыте, когда лежали в госпитале моя жена или ее сестра, я оцениваю. Кроме того, учитывая общее количество анестезических лекарств, которые мы применили, — два раза накладывали хлороформ и делали одну инъекцию из четырех гран люминала натрия…

— Ты не рассказывай мне об этом, — нетерпеливо прервал его Шивли. — Я знаю об этих лекарствах. Просто скажи, когда она очухается, и все.

— Консервативная оценка — может быть, шесть часов. Могу сказать, что она выйдет из этого состояния примерно часа в четыре дня, но, возможно, при этом будет все еще как пьяная и не сможет полностью ориентироваться. Она должна прийти в себя полностью и быть совершенно нормальной к пяти часам.

— Так долго? — Шивли не смог скрыть свое раздражение. — Что за черт, ты имеешь в виду, что мы должны ходить так долго вокруг нее, прежде чем начнем?

— Прежде, чем мы начнем что? — потребовал ответа Мэлон.

Шивли повернулся к нему лицом:

— Трахать ее, ты, идиот. Ты как думаешь, почему мы собрались здесь — чтобы заслужить несколько бойскаутских медалей за то, что били баклуши по лесам?

— Ты все не сдаешься, Кайл? — спросил Мэлон. — Ведь знаешь не хуже меня, что мы и пальцем не дотронемся до нее без ее согласия. Мы начнем с ней, когда она разрешит нам начать, и ни минутой раньше. Ты можешь вбить себе это в голову, Кайл?

— Ладно, ладно, бойскаут. Значит, в план битвы входит предварительная беседа. Тогда не станем тратить время понапрасну, когда она очухается. После этого давайте начнем прямо здесь и скажем ей все вслух и сразу.

— Не беспокойся, — пообещал ему Мэлон. — Когда Шэрон полностью придет в сознание, мы поговорим с ней. У нас будет долгая беседа.

— Хорошо, — сказал Шивли, смотря на дверь. — Значит, у нас есть свободное время до четырех или пяти часов дня. Не знаю, как вы, парни, а я проголодался. Мы все нуждаемся в восстановлении сил. Давайте приготовим что-нибудь пожевать.

Йост и Бруннер вышли за Шивли из спальни, но Мэлон задержался, пока не готовый покинуть ее.

Очарованный, он подошел к изножью кровати и стал смотреть на знакомое лицо и тело, распростертое перед ним в глубоком сне. Она виделась ему воскресшей дочерью Леды и Зевса. Ее лицо, окруженное каскадом золотистых волос, казалось ему именно тем лицом, которое вдохновило Кристофера Марло на фразу о «лице, из-за которого в море вышли тысячи кораблей и были сожжены башни Иллиума». Под обтягивающей тело блузкой ее грудь ритмично вздымалась и опускалась. Вот она, в покое, тонкая, с совершенными пропорциями фигура, прелесть которой подчеркивается укороченной юбкой. Длинные ноги, оголенные, прижаты друг к дружке. Фантастическая женщина, мечта любого мужчины.

Шэрон Филдс.

Прошлое было скупо на обещание богинь с такими достоинствами.

История, скупая на чудеса, обычно одаряла человечество только одной столь безупречной красавицей, одним столь сексуальным созданием в течение одного поколения. Когда-то жили реальные прекрасные женщины, изображения которых оставили нам великие художники прошлого, — Венера Милосская, Обнаженная Майя, Олимпия, женщина в «Сентябрьском утре». Когда-то жили Нинон, О'Мэрфи, Помпадур, Дюплесси. Для того чтобы никогда не угасала мужская фантазия, появлялись на свет Дузе, Назимова, Гарбо, Харлоу, Хейуорд, Тэйлор, Монро.

Теперь лишь одна из всех этих женщин живет на земле — это Шэрон Филдс.

В течение многих лет для Мэлона она была тенью на экране, приносившей радость лишь издалека. Он мог наслаждаться ее близостью в сообщности с миллионами обожателей-мужчин на всех континентах земного шара. За сто одну ночь в эти годы Мэлон в темноте кинотеатров следовал каждому движению двумерного изображения на экране, когда Шэрон Филдс появлялась в кинофильмах «Зеленоглазое привидение», «Дорогая Нелл», «Президент в юбке», «Мадлен Смит», «Белая камелия», «Маленький Египет», «Божественная Сара», «Девушка с пляжа Бикини». Она была столь же нереальна, как привидение, столь же эфемерна, как русалка, столь же неуловима, как мечта.

Мысль о том, что его успешные опыты в «алхимии» привели к тому, что ускользающее фантастическое видение превратилось в реальную, из плоти и крови, женщину, лежавшую перед ним на кровати, и он мог дотянуться до нее рукой, приводила его в восторг.

Ни одно свершение человека не шло ни в какое сравнение с этим, не приносило того удовлетворения, которое он испытывал в этот момент.

Единственный штрих сожаления омрачал эту картину. Угрызения совести, как боль, наполняли его душу, когда он сознавал, что его богиня досталась ему столь жестоким способом. Она лежала перед ним, привязанная к металлической кровати, как самый злостный преступник или рабыня. Конечно, она заслуживала лучшего отношения, но у них не было выбора.

Адам пытался облегчить угрызения совести, внушая себе, что эти условия ее содержания временны. Позже, в этот же день она проснется, увидит их, выслушает их предложения. Они постараются успокоить ее, и Шэрон признает их порядочность и непоколебимое восхищение. Мотивы их поступка, импульсивность действий, их отчаянность, — все это в глазах романтически настроенной женщины превратит их в компанию Робин Гуда и Веселых мужчин. После этого они освободят ее ото всех этих веревок. Они выкажут ей всю свою доброту и окружат вниманием, которое она заслуживает. Они все поровну разделят радости этого уникального совместного приключения.

По губам Мэлона скользнула улыбка, когда он представил себе ближайшее будущее совместно с Шэрон. Его мечты обретут реальность, в этом он нисколько не сомневался.

Отвернувшись от кровати, он впервые внимательно оглядел эту приятную комнату. Потолком спальни служила крыша хижины, и потому были видны мощные опорные брусья; стены были выстланы большими (четыре на восемь футов) окрашенными деревянными панелями. Пол выложен керамической плиткой, а в трех местах, по обе стороны кровати и у шезлонга, покрыт толстыми плетеными ковриками.

Мэлон отступил к двери, чтобы получить более полное представление о хозяйской спальне. Справа в стену были встроены два шкафа: один для постельного белья, другой — для одежды. Затем шел встроенный туалетный столик с зеркалом, а за ним — дверь в ванную. Между ванной и кроватью было окно, частично прикрытое темными портьерами, которые не полностью скрывали тот факт, что оно было заколочено досками сверху донизу.

Слева от Мэлона стоял шезлонг, покрытый пледом, кофейный столик со стеклянной столешницей, два небольших, но мягких кресла и торшер. Затем шло другое окно, также заколоченное досками. Концы досок виднелись по обе стороны от портьеры. На той же стене висело зеркало высотой в пять футов.

По обе стороны кровати стояли маленькие ночные столики. На одном из них была лампа для чтения. На стене над кроватью (Мэлона удивило, как он не заметил этого прежде) висели две аккуратно оправленные в рамы цветные литографии пейзажей Новой Англии с работ Курье и Ивса.

Удовлетворившись, Мэлон вспомнил об остальном содержимом его матерчатого чемодана. Он поднял его на стеклянный кофейный столик и начал доставать вещи, приобретенные им для Шэрон Филдс. Он собрал необходимые туалетные принадлежности — зубную щетку и пасту, расческу, щетку для волос, мыло, а также пакетик с контрацептивными таблетками, смягчающее желе, тюбик прецептина, три диафрагмы, спринцовку, лосьоны для лица и тела, снес все это в хорошо освещенную ванную комнату и положил в аптечный шкафчик над ванной.

Возле кровати на пол Мэлон поставил пару недорогих плетеных сандалий, которые могли бы служить как домашние тапки. На один из ночных столиков поставил свои старые дорожные часы и бумажный стаканчик с водой. В ящик туалетного столика аккуратно сложил ночную рубашку-тогу.

Он купил для нее шесть книг в мягкой обложке. Адам просмотрел все свои вырезки-интервью с Шэрон Филдс, чтобы определить список ее любимых писателей и драматургов. Он купил сборники рассказов Альберта Камю, Томаса Манна, Франца Кафки, Уильяма Фолкнера, Джеймса Б. Кейбла, собрание пьес Мольера. Сложив эти книги на туалетном столике, он добавил томик из собственной библиотеки, предвидя, что ее могут заинтересовать его вкус и склонности. Кроме того, он чувствовал, что именно эта книга может оказаться уместной в столь романтической оказии. Это было «Искусство любви» Овидия.

Покончив с этими домашними делами, Мэлон вынул из чемоданчика конверт из плотной бумаги. В нем лежали вырезки недавних, самых смелых интервью Шэрон. Оставив конверт на туалетном столике, Мэлон снова вернулся на место возле изножья кровати. Шэрон не сдвинулась ни на дюйм с того времени, когда он в последний раз до этого смотрел на нее. Она дышала так же ровно, погруженная в глубочайший сон. Его страсть к ней никогда не была столь сильной, как теперь. Ему было трудно оторваться от наблюдения за ней. Но должно было пройти еще много часов до того времени, когда он сможет общаться с ней. После недолгого молчаливого прилива обожания он решил оставить ее одну, пока не закончится действие усыпляющих средств.

Взяв свой чемодан, в котором лежали его собственные книги и секретный блокнот, он вышел из спальни, осторожно прикрыв за собой дверь.

Адам шел по коридору в направлении переднего входа. Там он намеревался найти свой ночной чемоданчик с остальными вещами, который он передал Йосту и Шивли перед одним из их путешествий. Затем, после распаковки вещей, он собирался ознакомиться с остальной частью дома и внешним видом Мас-а-Тьерры.

Слева от него, напротив передней двери, находилась просторная гостиная — весьма привлекательная комната. В ней был такой же высокий потолок с обнаженными опорными брусьями, как в спальне. Стены были закрыты рельефными панелями из натурального вишневого дерева, пол покрыт большими плитками линолеума, а вокруг разбросаны яркие коврики. У задней стены комнаты с прорубленным широким окном находился камин, сложенный из искусственного самана. На другой стене висела консоль из орехового дерева, возможно использовавшаяся как буфет. Под живописной железной люстрой, свисающей на цепях, укрепленных на центральной балке, стояла коричневая замшевая софа, напротив нее — три плетеных кресла и низкий, продолговатый, грубо отесанный деревянный стол, видимо вместо кофейного столика. Справа от Мэлона арочный вход вел в столовую, и он увидел, как Йост раскладывает пищу на столе. Из столовой через распашную дверь можно было пройти на кухню, из которой доносились голоса Шивли и Бруннера. Мэлон продолжал свой путь через гостиную, мимо телевизора и скамьи перед ним, к дверям, находящимся справа. Они вели в детскую спальню, о которой ему уже говорили.

Там он обнаружил двухэтажную кровать и багаж Шивли и Йоста.

Все еще в поисках своей комнаты и багажа, Мэлон пересек детскую, нажал на ручку другой двери и обнаружил, за ней другую большую ванную комнату, которой, видимо, пользовались люди, жившие в комнате по другую сторону ванной. Мэлон открыл противоположную дверь и очутился в какой-то рабочей каморке. Инструменты, которыми пользовался когда-то владелец дома, Воэн, были сложены в кучу на пол возле стены и чем-то накрыты. На самодельном выносившемся ковре в центре комнаты лежали два спальных мешка и рядом с ними складной чемодан для одежды Бруннера и его собственный, слегка потрепанный ночной чемоданчик.

В этой пустой комнате были еще две двери. Мэлон поставил на пол свой матерчатый чемодан и по очереди открыл обе двери. Одна из них вела под навес для машин в задней части дома, где он увидел вагонетку; вторая выходила в кухню, расположенную в передней части. В кухне также была дверь, очевидно выходившая во двор, справа от дома. Осмотрев пустую кухню, Мэлон понял, что его компаньоны собрались в столовой.

В последний раз он осмотрел свое временное жилье, в котором ему предстояло жить первую неделю — по соглашению, он и Бруннер должны будут поменяться местами и спальнями с Шивли и Йостом на вторую неделю — и ему показалось, что больше здесь делать нечего. Он вселился сюда по собственному намерению для определенных целей и был готов к идиллическому празднику в жизни.

Адам пошел в кухню. Ею только что пользовались: запах жареного бекона все еще витал в воздухе. Мэлон изучил оборудование, увидел, что шкафы плотно набиты припасами, и был приятно поражен тем, что в ней было больше удобств и припасов, чем можно было обнаружить в его квартире в Санта-Монике.

Он снова осмотрел электрическую плиту и задумался над вопросом, сколько пройдет времени, прежде чем Шэрон Филдс по собственному желанию согласится готовить пищу для всех и войдет в роль замужней женщины в этой кухне.

Погрузившись ненадолго в размышления о себе и Шэрон, Мэлон встряхнулся от них и решил присоединиться к компании.

В столовой Шивли расправлялся со стаканом апельсинового сока и атаковал двойную порцию яичницы с беконом. Бруннер, сидевший напротив него, с удовольствием жевал маленькие кусочки хлеба из муки грубого помола, намазанные маслом. Йост стоял на коленях, включая в сеть портативный телевизор, который Бруннер одолжил на время экспедиции.

Йост поставил телевизор на стол и возобновил еду, используя для этого занятия одну руку, другой же крутил ручки телевизора, регулируя изображение. Звуки мыльной оперы, транслируемой в это время позднего утра, преодолевая треск, в эфире, заполнили комнату.

— Звук не слишком чистый, — пожаловался он, — и посмотрите, изображение размытое.

— Я мог бы присоединить его к той же наружной антенне, от которой работает телевизор в гостиной, — предложил Шивли. — Это улучшит прием.

Йост выключил портативный телевизор.

— Не стоит беспокоиться, — сказал он, сосредотачиваясь на еде. — У нас есть нормальный телевизор. И если вы будете смотреть что-то другое, звук этого достаточно хорош для меня, чтобы хотя бы слушать передачи о спортивных играх.

— Спортивные игры? — переспросил Шивли. — Ты думаешь, у нас будет время для таких занятий?

— Будь благоразумен, Шив, — возразил Йост. — Даже если Шэрон Филдс находится здесь, ни один мужчина не сможет проводить все время в спальне.

— Может быть, ты и не сможешь, друг, — проворковал Шивли, — но я-то знаю, что смогу. Ведь я не раз проделывал такие штучки и раньше. Я рассчитал, что за весь этот отпуск буду делать всего две вещи. Трахаться и отсыпаться. Неплохая комбинация. Восемь часов сна и шестнадцать — траханья… Эй, глядите, кто к нам пришел. Где ты был, Адам?

Мэлон вошел в столовую и придвинул к себе мягкий стул.

— Я подготавливал все в комнате Шэрон.

Шивли ухмыльнулся.

— Бьюсь об заклад, что ты этим и занимался, ведь это все, что ты сделал. Ты уверен, что не подглядывал за ней и не получал удовольствия от того, что она лежит там?

— Ты мог бы знать меня лучше, — отрезал Мэлон с ноткой обиды в голосе.

— Она все еще в отключенном состоянии? — полюбопытствовал Йост.

— Пока она мертва для мира, — сказал Мэлон.

— Сегодня вечером мы ее как следует разогреем, — сказал Шивли. Он ткнул вилкой в направлении Бруннера. — А что скажешь ты, Лео? Готов ли ты погрузить в нее старую косточку и послать к черту Гови, смотрящего спортивные игры? Настоящая игра — это траханье, правда, Лео?

— Мы заключили пакт — не использовать имена и фамилии вслух, — напомнил ему Бруннер.

— Брось пороть эту ерунду, старина, — отрезал Шивли, — без имен — когда мы с ней. С этим я согласен. Но когда мы одни…

— Это может войти в привычку, так что не следует забывать это правило.

— Ладно, ладно, — сказал Шивли. — Ты все еще не сказал, в какой спортивной игре ты больше заинтересован. Только не пытайся уверить меня, что не думаешь об этой цыпочке.

Бруннер улыбнулся с натяжкой.

— Я… не могу сказать, что вовсе не думаю о мисс Филдс. Но, если ты хочешь услышать от меня всю правду, я все еще думаю о том, что мы сделали сегодня утром. Вы не думаете, что кто-нибудь видел нас?

— Уверен, — радостно сказал Шивли. — Собачка видела нас, но она же не умеет разговаривать!

— Как только они обнаружат, что она пропала, — настаивал Бруннер, — не начнут ли они прочесывать местность зубной щеткой и искать следы бандитского похищения?

— Ну и что? Что они смогут найти?

— Например… ворота, что с ними кто-то возился.

— Я все снова привел в порядок, — возразил Шивли.

— Но кожух двигателя… Ты же сломал висячий замок на кожухе. Разве они не обнаружат это?

— Может быть. Ну и что, если обнаружат? Они ничего не смогут доказать. Там полным-полно хулиганов, взламывающих замки. Нет, мы все сделали правильно, Лео, и не оставили следов. Мы в безопасности.

Бруннер все еще беспокоился:

— Та надпись об истреблении насекомых, которую ты написал краской на бортах, может, кто-нибудь вспомнит ее. Не должны ли мы изменить ее, на всякий случай? Стереть прежнюю и написать название другой фирмы?

— Неплохая мысль, — одобрил Йост.

— Хорошо, если Шэрон позволит мне выбраться из ее объятий на несколько минут, я сделаю это. — Шивли отодвинул от себя пустую тарелку и поглядел на ручные часы. — Только одиннадцать. Остается еще шесть часов. Иисус, терпеть не могу тратить время впустую, вместо того чтобы трахаться. Говорю вам, в ту же секунду, как она очухается, я сразу нырну в нее. Что это будет за встреча! — Он ухмыльнулся Йосту. — Ты будешь смотреть свои игры, Гови, а я займусь своей. У нас с тобой разные спортивные вкусы.

Мэлон извивался от гнева на стуле.

— Кайл, шутки в сторону! Как только она придет в себя после анестезии, ты должен дать ей время на отдых и разъяснить обстоятельства нашего дела. После этого потребуется время для переговоров. Я вовсе не уверен в том, что у нас все пройдет так гладко. Возможно, придется подождать день или два.

— Ладно, матушка-хозяйка, мы дадим девушке твоей мечты шанс, — сказал Шивли. — Принимая во внимание то, что ожидает меня, согласен немного подождать. — Он резко поднялся и взял твою тарелку. — Ты собираешься съесть что-нибудь?

— Не сейчас, — сказал Мэлон, — я не голоден.

Лицо Шивли скривилось в обычной похотливой усмешке:

— Я понял. Знаю, что ты собираешься поесть. — Он направился к кухне. — Ну, а я думаю, что не откажусь еще от одной порции.

Мэлон встал.

— А я думаю, что подышу свежим воздухом и, может быть, займусь своим журналом.

Шивли, уже почти войдя в кухню, встал, пораженный, в дверях.

— Журналом? — повторил он, устремив взор на Мэлона. — Что еще, черт возьми, ты надумал? Ты что, записываешь все, что происходит, ведешь дневник?

— Нет, это не совсем так…

— Тогда скажи точно, — потребовал Шивли. — Ты совсем спятил или как? Ведь если ты записываешь все, что мы делаем, и все о нас самих…

— Не беспокойся, — сказал Мэлон. — Там нет ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. Я писатель, поэтому записываю свои мысли и идеи. Там есть кой-какие ссылки на наши теперешние действия, но они описаны в самых туманных и общих выражениях. И не упоминается ни одно имя.

— Ладно, парень, но лучше будь совершенно уверен в этом, черт возьми! Потому что, если ты пишешь какие-то глупости на бумаге, которая позже может попасть в чьи-то чужие руки, то это все равно, что ты вяжешь петли для нас всех, включая и себя самого.

— Я сказал, чтобы ты забыл об этом, Кайл. Я не самоубийца. Не собираюсь делать ничего, угрожающего как моей собственной жизни, так и вашим. Так что брось этот разговор.

— Ты только попробуй упомянуть там наши имена в своих писаниях, — угрожающе предупредил Шивли и с этими словами исчез в кухне.

Мэлон, пожав плечами, посмотрел на двоих оставшихся и вышел из столовой.

Он намеревался достать свой блокнот и описать все, что произошло за последнее время, но настолько расстроился из-за обвинительной речи Шивли по поводу записей, что у него пропало настроение записывать. Сначала он сгоряча решил, что будет продолжать записи, хотя бы просто назло Шивли, но здравый смысл победил. Чваниться блокнотом перед Шивли — все равно что размахивать красной тряпкой перед быком. Это могло бы спровоцировать скандал. А в первый день этого праздника неуместно было намеренно сеять раздоры среди компаньонов.

Мэлон немного погулял перед входной дверью и задержался на крыльце, наслаждаясь свежим воздухом и диким, примитивным пейзажем. После темного раннего утра небо посветлело и частично показалось солнце. Легкий теплый ветерок шаловливо пробирался ему под рубашку.

Он взвешивал все «за» и «против» пробежки в окрестностях хижины. Такая идея привлекала его. Практически бессонная ночь, огромное напряжение во время утреннего путешествия привели его в нервозное состояние. И Мэлон решил, что сейчас не время для пробежки.

Единственное, что казалось ему привлекательным теперь, было кресло из красного дерева с голубой подушкой, которое кто-то вытащил на крыльцо. Мэлон плюхнулся в кресло, затем вытянул ноги и, наконец, уселся на голубую подушку и поднял ноги кверху.

Некоторое время, не сознавая этого, он смотрел на верхушки деревьев.

Затем еще раз задумался о себе.

Удивился, почему не испытывает душевного подъема, когда достиг цели, к которой так долго стремился. Ведь всего небольшая горстка людей на земле дожила до того дня, когда их мечты воплощались в жизнь. И сейчас его самая желанная мечта лежала на кровати в комнате, совсем рядом с ним.

Куда же пропал его экстаз?

Послушный ум начал перебирать возможные ответы и, наконец, остановился на одном. Интуитивно он понимал, что эта причина правильно объясняла отсутствие радости.

Во всех его прежних фантазиях рисовавшиеся ему картины всегда состояли из Шэрон и его самого, только из них двоих вместе, одних в подобной ситуации. В этих мечтах никогда не было места никому другому: ни незнакомцам, ни друзьям, никому вообще, чтобы никто не помешал развитию их романа. И уж конечно, его мечты никогда не включали кого-то столь грубого и вульгарного, как Кайл Шивли, или даже какого-то мирного обывателя, как Бруннер, или такую прозаическую особу, как Йост. И все же все они были здесь.

Да, его мечта стала реальностью, но не той, которую он всегда тайно лелеял. Ох, он никогда не возражал, чтобы эти трое участвовали в ранние недели планирования и подготовки проекта. Фактически всегда понимал, что в реальной обстановке ему не обойтись без помощников. И когда он нашел их, они придали ему силу и уверенность в осуществлении этой цели. Они усердно трудились, как рабочие трутни, мостя дорогу в рай. Он относился к ним как к своим друзьям, — в этом он должен признаться себе самому — предложившим ему руку помощи, чтобы обеспечить ему безопасность на пути, по которому пройти должен он один. В его воображении и желаниях они не должны были сопровождать его с Шэрон во время их медового месяца. Друзья должны были остаться позади, конечно, и после того: в просторном заоблачном замке должны оказаться только Шэрон и он, и их любовь во время этой идиллии.

И так, мечта сбылась. Но побег Шэрон с ним от всех остальных не состоялся. И, что хуже всего, он должен был теперь делить свою любовь с тремя посторонними людьми, не достойными наслаждения, которое они получат от его женщины, его мечты. Так теперь обстояло дело. Она была здесь. И они, вовсе не желанные, также присутствовали. И это последнее обстоятельство было той расплатой, которую реальность требовала от каждого, кто осмеливался воплотить свою мечту в жизнь.

Это и расстраивало его. Это был единственный фактор, препятствующий воцарению радостного подъема в его душе.

Он попытался оценить ситуацию. Предпринял усилия, чтобы утешиться, напомнив себе, что не смог бы справиться с осуществлением сложного плана без посторонней помощи. Следовательно, без этих других не было бы сейчас и Шэрон в этой спальне. С ними его ожидала хотя бы часть любви Шэрон, возможно большая часть, превышающая четверть, так как, конечно, она сразу же поймет, что только он из четверых, Адам Мэлон, достоин ее любви. Узнает, и быстро, что именно он заботился о ней больше других, уважал ее больше других, любил больше других. Только один он настроен на ее волну и заслуживает ее преданности. Она не сможет не реагировать должным образом на все эти обстоятельства.

В течение этих раздумий он становился все больше сонливым, невольно его отяжелевшие веки опустились и прикрыли глаза. Как всегда во время сна ему явилась Шэрон. Он увидел себя, обнаженного Адама, идущим к ней, а ее — простирающей к нему алебастровые руки. Ее губы карминового цвета и стройная фигура приглашали его, желали его, поглощали его целиком.

Гораздо позже кто-то дотронулся до его плеча, осторожно встряхнул. Адам Мэлон проснулся и наконец открыл глаза. Как оказалось, он проспал несколько часов, и теперь перед ним стоял Лео Бруннер, положив руку ему на плечо.

— Догадываюсь, что отключился, — хриплым голосом пояснил Мэлон. Он выпрямился в кресле и постарался освободиться от паутины, окутавшей мозг. Уставился на Бруннера: — Что случилось, Лео?

— Она, — ответил Бруннер с ударением. — Шэрон Филдс. Все прошло. Она в полном сознании.

Новость ошеломила Мэлона, как будто кто-то обдал его лицо холодной водой. Мгновенно проснувшись окончательно, он вскочил на ноги.

— Который час?

— Двадцать минут шестого, — ответил Бруннер.

— Вы говорите, что она полностью пришла в себя?

— Полностью.

— Кто-нибудь уже разговаривал с ней?

— Пока нет.

— Где остальные?

— Ждут вас, стоят у дверей спальни в коридоре.

Мэлон кивнул.

— Хорошо. Думаю, что нам следует что-то сделать.

Он поспешил в дом, вошел в коридор и направился к спальне. Бруннер шел за ним по пятам.

У закрытых дверей спальни Шивли и Йост с нетерпением дожидались его.

— Как раз вовремя, — сказал Шивли. — Она начала закатывать истерики минут пять тому назад. Кричит не переставая.

— Что она говорит? — нервно спросил Мэлон.

— Послушай сам, — ответил Шивли.

Мэлон приник ухом к двери спальни и услышал приглушенный голос Шэрон. Она звала их, кричала. Он старался разобрать слова, но деревянная перегородка превращала слова в неразборчивые выкрики. Мэлон почувствовал, как Шивли схватил его за руку.

— Хорошо, братец, — заговорил Шивли, — мы потратили предостаточно времени. Вот так. Ты у нас великий говорун, так что входи туда и начинай разговор. И постарайся все уладить.

Мэлон стряхнул руку Шивли и попытался отойти в сторону. Он чувствовал себя потрясенным, испуганным и не сознавал, почему это происходит с ним. Только понял, что никогда не предполагал, что все будет происходить таким образом. Другие смотрели на него, бросали ему вызов, а у него не было мужества противостоять им. Ему хотелось быть одному, набраться смелости и войти к ней, успокоить ее, умилостивить и завоевать ее доверие.

— Может быть… — заикаясь, сказал он, — может быть, будет лучше, если для начала я войду один. После этого…

— Ни в коем случае, братец, — отрезал Шивли. — Ты и она наедине? Чтобы ты проводил с ней время, а мы оставались здесь, на холоде? Нет уж, ни в коем случае. Как ты говорил раньше, мы в этом деле всегда должны быть вместе. Мы все добрались сюда вместе, ведь так? Ты можешь быть нашим представителем, чтобы все уладить. Ты сделаешь свою работу. А после мы получим ее по очереди, можем даже кинуть жребий, кому она достанется в первую очередь.

У Мэлона не осталось места для отступления.

— Хорошо, — сказал он беспомощно, — думаю, что нам нужно покончить с этим раз и навсегда.

Отяжелевшей ладонью он коснулся дверной ручки.

Они по одному вошли в главную спальню — сначала Мэлон, затем Шивли, после Йост и за ним Бруннер.

Она лежала на большой железной кровати, с разведенными в сторону руками — ее запястья были привязаны к стойкам, так что она была похожа на горизонтально распятую молодую женщину. Только голова была слегка приподнята с помощью подушки.

Когда дверь открылась и они вошли, она потеряла дар речи. Ее широко раскрытые, испуганные глаза следили за ними, поочередно останавливаясь то на одном, то на другом, наблюдая за ними, по мере того как они рассаживались.

Ее встревоженный взгляд перебегал от одного к другому в отчаянном стремлении найти какой-то ключ к тому, что с ней произошло, почему ее пленили таким невероятным способом и что они собираются с ней делать.

Без единого слова они заняли свои места вокруг нее.

Мэлон подтянул стул к левой стороне ее кровати, в шести футах от нее, и присел на краешек лицом к ней. Шивли поставил стул с другой стороны кровати и уселся на него, откинувшись назад и слегка покачиваясь. Йост поместил свое огрузневшее тело на подлокотник шезлонга. Бруннер, тревожно ощупав сам шезлонг, после некоторых колебаний опустился в него.

Как человек, выступающий от имени всей группы, Мэлон явно чувствовал себя не в своей тарелке, он на некоторое время как бы онемел и от присутствия Шэрон Филдс, и от трудности стоявшей перед ним задачи. Бруннер явно был встревожен чудовищностью того, что они совершили. На лице Йоста застыло выражение крайнего воодушевления. Только Шивли казался спокойным, выражая не более чем любопытство к тому, что должно последовать.

Глаза всех мужчин были прикованы к Шэрон Филдс, но теперь, когда уже прошло некоторое время и тишина становилась невыносимой, Шивли, Йост и Бруннер перенесли свое внимание на Мэлона, побуждая его говорить.

Шэрон Филдс, очевидно, поняла, что тот, на кого они смотрели, был их предводителем, потому что она тоже повернула голову по направлению к Мэлону.

Почувствовав это всеобщее внимание, Мэлон попытался собраться с мыслями, преобразовав, наконец, фантазии в реальность. У него пересохли губы и горло, он все время старался глотнуть, пытаясь найти подходящие слова. Он заставил себя улыбнуться, как бы для того, чтобы ободрить ее, убедить ее, что они не преступники, побудить ее успокоиться. Его дружелюбное обращение, казалось, действительно оказало на нее некоторое воздействие, так как выражение ее глаз и черты лица почти сразу же изменились — страх сменился изумлением.

Мэлон, глотнув еще раз, хотел было сказать ей, что она правильно делает, что не боится, и что это очень важно, то, чтобы она не боялась, но не успела эта мысль окончательно оформиться у него в голове, как Шэрон заговорила сама, тихим, слабым голосом:

— Кто вы такие? Вы похитители? Потому что если это так…

— Нет, — удалось произнести Мэлону.

Она, казалось, его не слышала.

— Если вы похитители, то вы сделали ошибку. Вы… вы схватили не того, кого надо. Вы знаете… я имею в виду, что это безусловно ошибка… Вы знаете, кто я?

Мэлон усердно закивал:

— Вы — Шэрон Филдс.

Она непонимающе уставилась на него.

— Тогда, наверное… вас наняли… — В ее тоне зазвучала надежда. — Я знаю — это, должно быть, шутка, публичное надувательство, Хэнк Ленхард это устроил, он нанял вас и сказал вам, что вы должны сделать так, чтобы все выглядело вполне реально; это для рекламы моего нового фильма…

— Нет… нет, мисс Филдс, нет, мы сами все это сделали, — выпалил Мэлон. — Пожалуйста, не бойтесь. Я объясню… позвольте мне объяснить…

Она все еще пристально смотрела на него. Изумление, выражавшееся у нее на лице, перешло в недоверие и вызвало новую волну страха.

— Это не шутка? Вы это сделали — вы похитили меня по-настоящему? — Она тряхнула головой. — Я в это не верю. Вы меня разыгрываете, не так ли? Это какая-то махинация…

Она остановилась, увидев, что Мэлон отвел глаза, избегая ее взгляда.

Наступившее молчание казалось ответом — красноречивым и ужасным — на ее вопрос, и с этим ответом ее надежда стала таять.

— Да что же это такое? — спросила она дрожащим голосом. — Кто вы все такие? Почему я в таком виде — почему я привязана? Что происходит, скажите же мне. Это ужасно, ужасно. Я никогда… я не знаю, что и думать, что говорить. Я не…

Она начала задыхаться и была на пути к истерике.

Отчаянно стремясь успокоить ее, предотвратить назревающую сцену, взять верх в этом сражении, Мэлон, наконец, нашел слова.

— Подождите, мисс Филдс, подождите, послушайте, пожалуйста. Вы все поймете, если только послушаете. Мы четверо — мы не преступники, нет, мы просто обычные люди, как и многие другие, как люди, которые ходят смотреть фильмы с вашим участием и восхищаются вами. Мы такие люди, — нервным жестом он обвел комнату, — которые никому не причинят вреда. Мы знакомы между собой, мы друзья, и, когда мы узнали друг друга лучше, мы обнаружили, что у всех нас есть нечто общее, я имею в виду, что мы все разделяем одно чувство. Оно состоит в том, что мы все считаем вас самой прекрасной, самой чудесной женщиной во всем мире. Мы — ваши почитатели, вот в чем дело, поэтому мы организовали общество, клуб… вы понимаете?

Она продолжала смотреть на Мэлона, не будучи способной что-либо понять.

— Вы имеете в виду… вы — настоящий Фан-клуб, или что?

Мэлон схватился за эту мысль.

— Фан-клуб, да, типа того; мы называем себя Фан-клуб, но не совсем обычного типа, а особый, состоящий из четырех человек, которые внимательно следили за вашей карьерой, восхищаясь вами и смотря все фильмы с вашим участием. Так что… это привело к… это способствовало тому, что мы захотели с вами встретиться. Но мы не преступники. Это не похищение, о которых вы читаете в газетах. Мы захватили вас сегодня утром не для того, чтобы получить что-либо типа денег или выкупа. Мы не собираемся причинять вам вреда…

Она перебила его, стремясь понять, что он хочет сказать. Голос ее звучал напряженно.

— Не похищение? Если это не похищение, тогда что это? Посмотрите на меня — на то, что я связана, что я и двинуться не могу.

— Это ненадолго, — быстро вставил Мэлон.

Она проигнорировала его реплику.

— Я не понимаю. Вы знаете, что вы наделали? Я вспоминаю — тогда было утро? — грузовичок-развозку. Вы сделали вид, что спрашиваете… вы вломились в мой дом. Вы накачали меня наркотиками. Вы похитили меня, увезли меня — не знаю куда, я не знаю, где я нахожусь, — вы увезли меня силой и я очнулась здесь, вот в таком виде, с этими веревками. Что же это еще, как не преступление? Почему я привязана? Что происходит? Или вы с ума сошли, или я. Что вы делаете, не объясните ли вы мне? Я боюсь. Я действительно боюсь. Вы не имеете права. Никому не позволено делать такое… — Ее голос прервался, она тяжело дышала.

Мэлон непрестанно кивал.

— Я знаю… мы знаем, что это непросто — заставить вас понять, но если вы дадите мне хотя бы полшанса… просто успокоетесь, послушаете меня, я знаю, что смогу вас убедить. — Мэлон с трудом подыскивал слова. До сих пор слова были его сильной стороной, его верным оружием, при помощи которого он завоевывал расположение и дружелюбное отношение к себе, но по какой-то причине это качество, казалось, покинуло его. Великий эксперимент был под угрозой. Фантазии — в реальность. Он должен сделать такой перевод без ошибок. — Мисс Филдс, как я уже пытался вам сказать, мы четверо — мы благоговели перед вами, мы хотели с вами встретиться, найти способ встречи с вами. По сути дела, я один раз попытался это сделать в одиночку. Я пошел…

— Заткнись, — в первый раз заговорил другой мужчина, и эта реплика принадлежала Шивли. — Следи за своими словами. Не рассказывай ей ничего ни о себе, ни о ком-либо из нас.

Сбитый с толку, Мэлон кивнул, в то время как голова Шэрон Филдс повернулась к Шивли и затем обратно к Мэлону; на лице ее снова отразился испуг.

— Во всяком случае, — подвел итог Мэлон, — я хотел сказать, что такие люди, как мы, простые люди, не имеют возможности встретиться с кем-нибудь вашего уровня, с кем-либо, кем мы восхищаемся больше, чем, скажем, возлюбленной или женой. Поэтому мы мечтали об этом, о единственном способе, с помощью которого мы могли бы встретиться с вами лично. Это не значит, что нам нравилось это делать, использовать наш метод, я знаю, что со стороны это выглядит плохо, но это единственное средство для таких людей, как мы. А так как у нас не было никаких намерений причинять вам вред, мы были уверены, что как только вы поймете наши добрые намерения и оцените наши мотивы — что же, в конце концов вы будете нам симпатизировать. Мы подумали, что даже если наш способ представиться вам не совсем обычен, то вам понравятся наши склонность к приключениям и романтика, достаточные для того, чтобы пойти на риск и иметь возможность поговорить и познакомиться с вами.

Она рассматривала его, как бы желая увериться в том, что все это какой-то фантастический розыгрыш, но не увидела в выражении его лица ни малейшего намека на юмор и снова недоверчиво уставилась на него.

— Вы хотели познакомиться? Довольно идиотский способ это сделать. Как же мне довести до вас эту мысль, кто бы вы ни были? Здравомыслящие, нормальные люди не делают такого с другими людьми. Они не похищают и не увозят людей силой просто для того, чтобы познакомиться. — Ее голос повысился. — Вы, должно быть, ненормальные, совершенно сумасшедшие, если думаете, что вам это так и сойдет.

— Это уже нам так и сошло, мисс, — спокойно заметил Шивли с другой стороны кровати.

Она бросила на него взгляд, затем снова обратилась к Мэлону:

— Конечно, любой псих может схватить женщину на улице или вытащить ее из дома и утащить куда-либо. Но только умственно ущербные делают такие вещи. Цивилизованные люди так не поступают. Может быть, некоторые из них и развлекаются мыслями о таких делах, но они никогда не претворяют их в жизнь. Для этого существуют кино и книги, чтобы дать выход таким эмоциям. Но ни один человек, находящийся в здравом уме, не похитит другого человека. Это преступление. — Она перевела дыхание. — Так что если вы не преступники, как вы утверждаете, развяжите меня и отпустите сию же секунду. Пожалуйста, развяжите меня.

Со своего места у подножия кровати подал голос Йост:

— Не сейчас, мисс Филдс, — сказал он.

— А когда же? — требовательно спросила она, повернув голову к Мэлону. — Что вы от меня хотите?

Мэлон, сбитый с толку ее неумолимой логикой, понял, что вряд ли сможет в открытую обсуждать истинный мотив, по которому они ее похитили.

Она ждала его ответа и теперь вела себя более напористо.

— Вы хотели со мной встретиться. Вы со мной встретились. Так почему бы вам не отпустить меня? Что вы от меня хотите?

— Скажи ей, — резко бросил Мэлону Шивли. — Прекрати ходить вокруг да около, скажи ей.

— Ладно, ладно, дайте мне возможность действовать, как я считаю нужным, — огрызнулся Мэлон. Он снова обратился к Шэрон Филдс и заговорил с большой убедительностью. — Мисс Филдс, я знаю о вас, о вашей личной жизни и карьере больше, чем, вероятно, любой другой человек на земле. Вы спросили до этого, представляем ли мы собой Фан-клуб. Я сказал: типа того. Я имел в виду, что Фан-клуб — это я, Фан-клуб из одного человека. Когда речь заходит о Шэрон Филдс, то я — это Фан-клуб. Я изучаю вашу жизнь с того самого дня, когда я впервые увидел вас на экране. Это было восемь лет назад, в фильме «Седьмая вуаль». Я собрал и прочитал все, что когда-либо было о вас написано на английском языке. Я знаю, что вы родились и росли на плантации в Западной Вирджинии. Я знаю, что ваш отец, аристократ из южной Джорджии, был известным юристом — защитником угнетенных. Я знаю, что вы воспитывались в Школе миссис Гассет в Мэриленде и учились на курсе психологии в Брин Мавре. Я знаю, как вы, тайком от родителей, участвовали в конкурсе красоты и единогласно были признаны победительницей, как вы снимались в рекламных роликах на телевидении. Я знаю, как вы учились по системе Станиславского, для того чтобы стать великой актрисой, и как вас открыл один из киношников в «Плазе» в Нью-Йорке, когда вы вместе с другими молодыми актрисами проводили показ моделей для благотворительной организации.

Увлеченный своей страстной речью, Мэлон стал задыхаться. Он прервался, попытался понять ее чувства, в первый раз увидел на ее лице заинтересованность, и, воодушевленный этой переменой и своей близкой победой, возбужденно продолжал:

— Я могу рассказать вам гораздо больше, мисс Филдс, расписать каждый верстовой столб на вашем пути к успеху, начиная с кинопроб и эпизодических ролей и до того, как вы стали звездой. Но я не буду этого делать, так как вы уже поняли, насколько хорошо я вас знаю. Но я знаю больше, чем просто факты. Читая о вас, изучая вас, медитируя на вашей психике, я прочувствовал все ваше психологическое устройство — как женщины, ваши глубинные внутренние ощущения — как человеческого существа, ваши скрытые духовные ценности. Я знаю ваше отношение к мужчинам. Я знаю ваши тайные желания, тот тип отношений, к которому вы по-настоящему стремитесь. Я знаю ваши нужды, ожидания и надежды как женщины. Я знаю все это, мисс Филдс, потому что из того, что мне в вас открылось, и последовало то, что в данный момент и мы здесь, и вы здесь.

Он сделал драматическую паузу, преисполняясь растущей уверенности. Успех был близок. Он уже чувствовал его, видел его. Ее зеленые глаза, раскрытые шире, чем обычно, смотрели на него, рот безмолвно приоткрылся.

Наконец-то, подумал Мэлон, наконец-то она понимает. Он вскочил на ноги, прошел к столу со стеклянной крышкой, взял свою драгоценную папку с неопровержимыми доказательствами справедливости конспирации Фан-клуба и вернулся к своему стулу у кровати, ощущая восхищение, уважение и поддержку Йоста и Бруннера.

Открыв папку, он стал читать вслух выдержки из ее недавних интервью.

— Вот, послушайте это. Ваши собственные слова, мисс Фрлдс: «Мне нужен мужчина, который агрессивен, который заставит меня почувствовать себя беспомощной, который будет властвовать надо мной». Дальше вы продолжаете, мисс Филдс: «Откровенно говоря, если речь идет о мужчине, который желает меня, то я бы предпочла, чтобы он взял меня силой, вместо того чтобы добиваться меня путем нечестных, соблазняющих игр». И еще: «Я открыла свое сердце этому стремлению принять любого мужчину, который хочет меня сильнее всего на свете, который все поставит на карту, чтобы обладать мной». Затем вы говорите: «Большинство мужчин не понимают, что происходит с женщинами, и особенно с такой женщиной, как я. Но, вероятно, немногие все же понимают, и для них я говорю: я готова, Шэрон Филдс готова и она ждет». Здесь есть еще много такого же, о том, что вы хотите, чтобы вами обладали настоящие мужчины, независимо от их положения или рода занятий. О том, что вы мечтаете быть покоренной сильными мужчинами, агрессивными мужчинами, готовыми рискнуть ради вас всем на свете.

Мэлон закрыл папку, встал, бросил ее обратно на стол и продолжил свои объяснения.

— Вы будто бы обращались к каждому из нас, стараясь дать нам понять, чего вы в действительности хотите. Это было приглашением для таких мужчин, как мы, сделать попытку встретиться с вами.

Собираясь возвратиться к своему месту, Мэлон остановился и остался стоять. Избегая взгляда Шэрон, он обвел рукой спальню, включив в свой жест и своих компаньонов.

— Так что вот мы и здесь, все четверо. Мы ничего больше не сделали, кроме как приняли ваше приглашение. Мы поймали вас на слове. Мы задались задачей встретиться с вами, и теперь мы с вами встретились и вы встретились с нами. Вот почему вы здесь. Все так просто. И теперь вы, вероятно, поймете и примете нас.

Он уверенно повернулся к Шэрон Филдс, готовый к благоприятному ответу, к перемене ее отношения, к одобрению их романтического поступка. Но как только он увидел ее лицо, осознал ее реакцию, его улыбка пропала, уступив место удивлению и замешательству.

Она закрыла глаза, ее голова откинулась на подушку. Лицо ее было белым, и она качала головой из стороны в сторону, тоскливо постанывая, охваченная каким-то чувством, которое она, казалось, не в состоянии была выразить.

Мэлон стоял ошарашенный, загипнотизированный ее неожиданным поведением.

Наконец она нашла слова, и невнятная жалоба полилась с ее губ.

— О, Господи, о, Господи, Господи, нет, — говорила она. — Я… не могу в это поверить. О, Господи, помоги нам. Неужели кто-то… неужели вы могли поверить… поверить во всю эту бессмыслицу, эту чушь — и сделать такое! Мир сошел с ума, и вы самые ненормальные из всех — самые ненормальные, что приняли это за чистую монету, что даже вообразили себе…

Пораженный, Мэлон схватился за спинку стула, чтобы обрести равновесие. Он старался не замечать реакции остальных, но не мог не осознавать того факта, что все трое смотрели на него.

— Нет — нет — нет, мне наверняка снится кошмар, — она задыхалась, кашляла, стараясь сохранить здравый смысл. Она снова заговорила, отчасти про себя, отчасти обращаясь к ним. — Я это знала. Я знала, что нужно было выгнать этого лживого Пита с самого начала — этого бесчувственного идиота Ленхардта. Я должна была вышвырнуть его в самом начале — с его гладкой болтовней о новой, освобожденной женщине, о новом типе кинозрителей, о попытках изменить мой имидж, о стремлении привлечь побольше мужчин. Возбуждать молодежь, чтобы повысить кассовые сборы — твердил мне этот мерзавец — ради моего фильма, ради моего будущего. А я не обращала внимания, не беспокоилась, позволяя ему править бал, проводить кампанию так, как ему нравилось, позволяя ему превращать меня в то, чем я на самом деле не являюсь, чем я никогда не была и никогда не смогла бы быть. Шэрон, ты слишком пассивная вне экрана, повторял он мне. День пропадает впустую, если звезда может быть только объектом обожания, твердил он. Времена изменились, и ты должна меняться вместе с ними, Шэрон, бубнил он мне. Тебе следует говорить открыто, общаться искренне, утверждать, что ты хочешь мужчин так же, как и они хотят тебя, говорить, что женщины обладают теми же желаниями, что и мужчины, быть смелой и агрессивной и дать всем понять, что ты стремишься к мужчинам, которые такие же смелые и агрессивные. Таков современный подход, все должно быть честно и неприкрыто, независимо от того, согласна ты с этим или нет. Мне было наплевать, я ничего не соображала. Я позволила ему продолжать в том же духе. Но даже в самых диких своих фантазиях я и вообразить себе не могла, что и в самом деле найдется кто-то, кого увлечет эта показная ерунда, эта бумажная ложь и он примет эту ложь за… как бы за… приглашение.

Эта исповедь стала переломным моментом в ее настроении, потому что теперь она смотрела на Мэлона со смесью жалости и осуждения.

— Кто бы вы ни были, вы должны мне поверить. Это все — куча вранья, каждое слово вранье. Я ни единого раза не сказала такого, что вы мне тут читали. Эти интервью придуманы журналистами с чрезмерно развитым воображением и подписаны моим именем. Я могу это доказать. А вы, вы жалкий, легковерный дурак, вы это проглотили целиком. Неужели вы ни о чем не подумали перед тем, как начать действовать таким ненормальным образом? Неужели вы не спросили себя: какая нормальная женщина захотела бы, чтобы ее силой взяла толпа незнакомцев? Разве найдется такая женщина, которая хотела бы, чтобы ее накачали наркотиками, утащили неизвестно куда, привязали таким образом — если она психически нормальна? Любой здравомыслящий мужчина смог бы ответить на эти вопросы. Но — нет, только не вы. Что же, вы можете мне поверить. Я — не то, за кого вы меня принимаете. Ничего подобного…

— Но вы именно такая, — настойчиво заметил Мэлон. — Я знаю, что вы такая. Я слышал ваши собственные слова, когда никто другой за вас это не придумывал. Я слышал вас по радио и по телевидению. У меня есть магнитофонные записи. Я могу включить их для вас.

— Что бы вы ни услышали на этих лентах, что бы ни услышали… — Шэрон тряхнула головой. — Поверьте мне, вы должны мне поверить — я просто шутила, обманывала, или, может быть, я недостаточно ясно выражалась и вы неправильно поняли мои слова. Вы мне еще станете говорить, что я сексбомба номер один во всем мире, что я сексуальнее, чем любая средняя женщина, и значит, что мне нужно больше мужчин.

— Это правда, что вы более сексуальны, вы знаете, что это так, — Мэлон заметил, что его тон стал просительным. — Всем известно, что я прав. Я видел вашу игру и то, как вы получаете удовольствие, демонстрируя свое обнаженное тело в кинофильмах. Я слышал все о вашей интимной жизни, о ваших шальных выходках. Почему вы сейчас пытаетесь сделать вид, что вы другая?

— О, Господи, вы, мужчины, такие дураки! — воскликнула Шэрон. — Я актриса. Я играю. Я притворяюсь. Все остальное — это легенда, фольклор, ложь в целях рекламы. Между тем, какой вы меня представляете, и тем, какая я есть на самом деле, — огромная разница.

— Нет…

— Какой бы вы ни видели внешнюю сторону, какова бы ни была моя репутация, не верьте этому ничему. Мой публичный имидж — это один большой обман. Он дает обо мне совершенно неправильное представление. Внутри я обычная, нормальная женщина, с теми же страхами, комплексами и проблемами, как и большинство женщин. Просто так получилось, что я женщина, которая выглядит определенным образом, которая определенным образом была представлена публике и которая по случаю достигла известности. Но та женщина, за которую вы меня принимаете, — это ложь, это только поверхностный образ, не имеющий никакого отношения к реальности.

Слово реальность, подобно кинжалу, запало Мэлону в голову. Его великий эксперимент начинал разваливаться.

— Я просто чужое изобретение, — в отчаянии продолжала она, — существо, составленное в процессе работы тренеров, режиссеров, писателей, специалистов по общественному мнению, для того чтобы я превратилась в товар, которого желают и к которому стремятся мужчины. Но я не та, какой мужчины хотели бы меня видеть. Я такая же, как и любая другая женщина, которую вы когда-либо встречали. Вы должны это понять. В действительности я живу тихой, благопристойной жизнью, несмотря на свою известность. Что же касается мужчин, то я отношусь к ним так же, как к ним относится большинство женщин. Может быть, когда-нибудь я найду человека, который будет заботиться обо мне, так же как и я о нем. Если я его найду. Мне захочется выйти за него замуж. Я уже целый год не имела тех отношений с мужчинами, какие вы себе представляете. Сейчас меня больше интересует собственная индивидуальность. Мне хотелось бы знать, кто я есть. Я хочу принадлежать самой себе. Я хочу быть свободной, так же как и вы.

Остановившись, она бросила короткий взгляд на Мэлона, затем продолжила:

— Вас надули. Теперь вы знаете правду. Так признайте эту правду и давайте забудем все наше недопонимание. Отпустите меня. Розыгрыш закончился.

Мысли Мэлона неслись галопом. Он ощущал себя потерянным.

— Вы все это придумываете, — слабым голосом проговорил он. — Мы не могли ошибиться.

— Вы все же ошиблись, вы абсолютно не правы, так что, пожалуйста, оставьте эти глупости. Господи, о чем вы вообще могли думать? Что вы себе вообразили? Чего вы ожидали, когда привезли меня сюда?

Йост слез с подлокотника кресла и стоял у подножия кровати.

— Честно говоря, мисс Филдс, мы ожидали от вас дружелюбия и сотрудничества.

— Со всеми вами? За то, что вы сделали со мной такую ужасную вещь? Дружелюбие и сотрудничество? Каким образом? Как? Какого дьявола вы от меня ждете?

— Дайте я отвечу! — воскликнул Шивли, вскакивая на ноги и нависнув над Шэрон Филдс. — Слишком много ерунды здесь было сказано. Я буду говорить напрямую, леди. Я скажу вам, чего мы ожидали. Мы ожидали, что вы позволите нам вас оттрахать.

— Прекрати такие разговоры, — сердито потребовал Мэлон.

— Заткнись, ты, недоумок, — бросил ему Шивли. — С этого момента с этой хитрозадой дамой говорить буду я. Я послушал, как она болтает, стараясь устроить представление. И именно она занимается надувательством. Она привыкла так делать. Но меня ей не удалось ни на секунду сбить с толку. — Шивли с возмущением уставился на нее сверху вниз. — Леди, может быть потому, что вы — птица высокого полета, вы слишком хороши для нас. Позвольте мне сказать вам, что мне наплевать, насколько вы известны или богаты, — мы знаем все о вас и о том, что вы на самом деле собой представляете. Вы годами дурили голову вашим друзьям-мужчинам, богачам и шишкам. Чтобы просто бесплатно отделаться. И мы подумали, что это, в некотором роде, вас уже не очень-то развлекает, когда в вас суют свои органы какие-нибудь хиляки или гомосеки. Мы решили, что вы созрели для того, чтобы порадоваться встрече с действительно достойными мужчинами. Мы сочли, что как только вы нас увидите, подружитесь с нами, то вы получите удовольствие и мы получим удовольствие; мы поразвлечемся друг с другом, прекрасно проведем время на пуховиках. Мы все здесь не для того, чтобы играть в дурака. Мы собрались для того, чтобы вас оттарабанить. Это единственная причина, почему мы привезли вас сюда, и незачем больше заниматься ерундой.

Она пришла в состояние крайней ярости. Черты лица исказились.

— Вы… вы, жалкий ублюдок! — Она дергала и тянула веревки. — Вы еще более ненормальны, чем тот, другой. Вы… я не позволила бы вам прикоснуться ко мне даже посредством десятифутовой палки…

— Вы так сказали, и именно этим я и обладаю, леди, — заметил Шивли.

— Меня от вас тошнит, — она перекатила голову по направлению к Мэлону и Йосту. — Хватит с меня этого сумасшествия. Теперь отпустите меня, пока вы не попали в беду. Просто выпустите меня отсюда, если вы сделаете это прямо сейчас, я… я сделаю вид, что этого никогда не было, я сотру эти воспоминания из своей памяти. Люди могут обманываться, могут делать ошибки. Все мы люди. Я пойму. Давайте оставим и забудем это.

Шивли был неумолим.

— Я вовсе не собираюсь забывать этого, леди. Мы не отпустим вас, по крайней мере пока мы с вами не познакомимся поближе. Я бы хотел познакомиться с вами поближе. — Его глаза сузились, скользя по изгибам ее фигуры. — Да. Гораздо ближе. Так что давайте не будем спешить, леди. Мы вас отпустим, когда придет время. Но не прямо сейчас.

Вперед пробрался Бруннер, на лбу у него блестели капли пота. Он обратился было к Шивли:

— Может, нам следовало бы забыть все это…

Шивли резко обернулся к нему:

— Ты просто держи свою варежку закрытой и позволь мне заняться приготовлениями. — Он снова окинул взглядом Шэрон Филдс. — Да, вы лучше запланируйте, что проведете с нами еще некоторое время. Мы дадим вам возможность все обдумать.

— Что обдумать? — крикнула Шэрон. — Что мне нужно обдумывать?

— Как разделить то, что у вас есть, с четырьмя друзьями. Вы доказали, что являетесь первой в мире возбудительницей мужских половых органов. Теперь мы даем вам бесценную возможность доказать, что вы представляете собой даже нечто большее.

— Мне нет необходимости что-либо вам доказывать, — ответила Шэрон. — Мне нечего с вами делить. Кем вы себя вообще считаете? Да если вы даже только прикоснетесь ко мне, хоть один из вас, я позабочусь о том, что вы закончите свою жизнь за решеткой. Никто не имеет права обращаться со мной таким образом и так просто отделаться. Вы, может быть, забыли, кто я. Я лично знакома с президентом. Я знаю губернатора. Я знакома с главой ФБР. Они все для меня сделают. Если я их попрошу, они накажут вас таким образом, как никогда еще никого не наказывали. Запомните это.

— Я бы не стал заниматься угрозами, если бы был на твоем месте, детка, — заметил Шивли.

— Я излагаю вам факты, — упорно продолжала Шэрон. — Вам следует знать, что вас ждет, если вы меня хоть пальцем тронете. Я не шучу. Так что пока у вас не возникли по-настоящему серьезные неприятности, я бы посоветовала вам отпустить меня.

Шивли ехидно ухмыльнулся:

— Ты все еще думаешь, что слишком хороша для нас, не так ли?

— Я не говорила, что слишком хороша для вас или для кого-либо другого. Я просто говорю, что я — это я, а вас я совершенно не знаю и не желаю иметь с вами никаких дел. Я хочу, чтобы мне позволили делать то, что я хочу, и с тем, с кем я хочу. Я не собираюсь принимать любого мужчину, который окажется поблизости. Так и знайте. Дайте мне свободу и позвольте жить своей жизнью, а я позволю вам жить своей.

Ухмылка Шивли стала шире:

— Я и живу своей жизнью, леди. Именно так я и хочу ею жить — с тобой, прямо сейчас.

— Вы ничего от меня не получите — ни один из вас. Примите это как факт, опомнитесь и отпустите меня.

Шивли упер руки в бока:

— Ты знаешь, леди, с моей точки зрения, ты сейчас не совсем в таком положении, чтобы указывать нам, что мы получим или не получим от Шэрон Филдс.

Ее бравада стала терять свою силу. Она лежала на спине, глядя снизу вверх на него и на остальных.

Мэлон, ушедший в свои мысли во время этого обмена колкостями, первым отошел от кровати.

— Давайте дадим ей возможность немного отдохнуть. Пошли, перейдем в другую комнату, где сможем все обсудить.

Они поочередно присоединились к Мэлону у открытой двери. Йост, шедший последним, задержался на мгновение. Держа руку на дверной ручке, он повернулся к кровати.

— Подумайте об этом, мисс Филдс. Будьте разумнее. Постарайтесь нас понять. Мы вас уважаем, но окажите и вы нам некоторое уважение. Так для вас будет гораздо лучше.

Шэрон Филдс, натягивая привязывавшие ее веревки, крикнула:

— Сваливай, жалкий придурок! Помни, что ждет тебя, если вы не отпустите меня сейчас же! Тебя засунут в камеру, где ты останешься до самой смерти! Помни это, просто помни!

Они перешли в гостиную, открыли бутылки шотландского виски и бурбона и несколько раз приложились. Позже, ближе к ночи, они легко поужинали. Теперь они снова сидели вокруг простенького кофейного столика. Трое из них снова занялись алкогольными напитками, а Адам Мэлон предпочел сигару.

За несколько часов, прошедших после их беседы с Шэрон Филдс, их разговоры то переходили в шумные споры, то пропадали в минутах молчания. По большей части они снова и снова вспоминали свою беседу с Шэрон в спальне, анализируя ее слова, споря о том, говорила ли она правду, исследуя истинные мотивы, по которым она их отвергла.

Поначалу Мэлон оказался объектом тупоумного сарказма Шивли. Фактически Мэлону было сказано, что он оказался лжепророком, пообещавшим привести их в рай, но заведшим в чертову глушь. Как ни странно, в общем и целом настроение у Шивли было лучше, чем у остальных. Йост был расстроен и огорчен тем, что их усилия были потрачены впустую. Бруннера испугали угрозы Шэрон, и теперь он походил на человека в активной стадии болезни, называемой пляской Святого Витта.

Мэлон был расстроен больше всех и меньше всех говорил. То, что Шэрон Филдс их отшила, ввергло его психику в полную неразбериху, так что его эмоциональное состояние переходило от смущения к недоверию и затем к депрессии.

Теперь, сидя на скамейке перед телевизором, несколько поодаль от других, он несколько раз глубоко затянулся и попытался найти хоть какой-либо лучик света. Он не мог принять тот факт, что его подруга по духу, так долго пребывавшая предметом его фантазии, так решительно отреклась от него в реальной жизни. Он и представить себе не мог, что настолько сильно ошибся в ней и что его великий эксперимент провалился. Он и на минуту не мог пока допустить мысли, что грандиозное предприятие их Фан-клуба полетит в тартарары.

Пока он курил, если не его настроение, то хотя бы его органы чувств слегка оживились и до него дошло, что в гостиной возобновился разговор о Шэрон Филдс.

Они повторяли сказанное уже не раз, все еще стараясь найти выход из болота, в котором увязли, из своего затруднительного положения.

Йост говорил:

— Кто бы мог предположить, что она окажется холодной, как сиська у монашки? Я все пытаюсь понять, действительно ли она говорит это серьезно, или же это просто актерская игра. Действительно ли она то, чем должна быть по Евангелию нашего Адама, или же она такая, как она говорит?

Бруннер:

— Что касается меня, то я ей верю. Я уверен, что она в ужасе от этого происшествия и именно поэтому не желает иметь с нами ничего общего.

Громким голосом Шивли:

— Ну, а я вам скажу, что я не верю этой надменной суке, ни одному ее слову не верю! Вы когда-нибудь слышали такую ерунду? Целый год ее не касался ни один мужчина! Если бы день, а то год! Ха-ха-ха! Все, что она нам выдала, — это чистое вранье. Разве вы ее не слышали? Ах, ах, я маленькая мисс Обыкновенность, я вяжу, я играю в бридж, я никогда не слышала такого неприличного слова, как «сношаться». Сексуальный символ? Что это значит, мистер сэр? Черт! Послушайте, ребята, я достаточно поболтался по жизни. Вы всегда что-нибудь узнаёте, болтаясь по жизни. Первое, что ты узнаёшь, это то, что не бывает дыма без огня. И если ты сложена так, как эта малышка, то ты знаешь, что тебе придется провести полжизни с чьим-нибудь органом внутри себя, как будто бы он часть твоего организма. Ты привыкаешь к тому, чтобы давать, и тебе это начинает нравиться, и я готов поставить за это свой последний доллар.

Йост, удивленно:

— Тогда почему же она не хочет нас?

Шивли, со знанием дела:

— Я тебе скажу, почему. Потому что с ее точки зрения мы никто. Она смотрит на нас сверху вниз, как на пыль под ногами. Она думает, что ее штучка отделана золотом и открыта только для денежных мешков и больших шишек. Если ты не являешься боссом какого-нибудь конгломерата или не заседаешь в Президентском кабинете, такие бабы обращаются с тобой так, как будто бы у тебя триппер или сифилис. Черт бы побрал, подобные бабищи доводят меня до белого каления. Мне хочется сношать их, пока у них задница не задымится.

Заговорил Бруннер:

— Может быть, ее это интересует, только когда она влюблена в мужчину и настроена романтично. Может быть, она считает, что если ее заставляют сношаться с кем попало, то это не романтично.

Шивли ответил:

— Ерунда.

Разговор снова зашел в тупик.

Шивли огляделся:

— Похоже на то, что наш Фан-клуб сейчас не в полном составе. Кое-кто у нас отсутствует.

— Я здесь, — отозвался Мэлон со своей скамейки. — Слушаю.

Шивли взглянул на Мэлона через плечо:

— Для великого болтуна ты что-то слишком тихо себя ведешь сегодня вечером. Так что же, пустозвон, что ты думаешь?

Мэлон затушил в пепельнице свой окурок с марихуаной.

— Честно говоря, я теперь не знаю, что и думать.

— Еще бы ты знал, — заметил Шивли. — Иди сюда и присоединяйся к остальным. Или, может быть, мы для тебя тоже неподходящая компания?

— Заткнись, Шив, — ответил Мэлон. Он неуверенно двинулся к покрытому замшевым покрывалом дивану и плюхнулся на него рядом с Бруннером. — Ее реакция, которую я склонен считать искренней, весьма меня встревожила. Обычно я не заблуждаюсь, анализируя какого-либо человека. В данном случае я ошибся. Не знаю.

— У меня нет намерений тебя разочаровывать, приятель, — сказал Шивли, — но я с самого начала считал, что ты чертовски наивен, воображая, что такая богатая и шикарная малышка, такого высокого полета, захочет иметь дело с кем-либо не ее круга.

— Может быть, я и был наивным, — согласился Мэлон, — но ты тоже был таким. Лео и Говард подтвердят, что ты был согласен со мной. Ты тоже считал, что она будет с нами сотрудничать.

— Черта с два я считал, — ответил Шивли. — С первого же дня я думал, что во всем этом найдется и ложка дегтя. Я пошел с тобой, мечтатель, потому что ты сам себя назначил президентом Фан-клуба, и я подумал о том, что я ничего не теряю и что, может быть, я, будучи более практичным, чем все другие, смогу добиться того, чтобы это произошло. Но я был готов к тому, что все может получиться по-другому. Если она окажется такой, как ты предсказывал, — великолепно, тем лучше. Но если она станет отказываться, что же, значит мы исходили из ошибочных предположений. Я счел, что в любом случае вести игру будем мы. И мы ее и ведем. Мы захватили ее тело. Это главное. Дальше можно двигаться любым путем. Потому что сейчас мы сидим на месте водителя и ее можно убедить сотрудничать с нами.

Йост слегка оживился.

— Но как, Шив? Судя по ее представлению, особой надежды нет, что она изменит свое отношение или пойдет на сотрудничество с нами. Ты что-нибудь можешь предложить?

— Есть одна вещь, которая может заставить их сотрудничать, — уверенно заявил Шивли. — Твой член. Назови это теорией Шивли, если хочешь. Но я знаю из собственного опыта, что это великий урезониватель. Как только ты засовываешь его туда, где Всевышний предназначил ему быть, ни одна штучка не интересуется: какой у тебя счет в банке? твоя ученая степень? кредитоспособность? твоя генеалогия? Без всяких проблем, как только ты всовываешь свой шланг, эта штучка начинает действовать вторым номером, начинает любить его, сотрудничать, и не хочет останавливаться. Я видел, что так оно и случается каждый раз. Что же касается этого лакомого кусочка у нас в спальне, то она оборудована так же, как и все, и хотя это модель более высокого класса, может быть, но действует она так же, как и другие. Можете мне поверить. Только войдите в контакт и она будет взаимодействовать — могу поспорить, что это так, — по сути дела, мы после этого не сможем от нее отвязаться.

Сквозь витавшие в голове пары марихуаны Мэлон попытался вдуматься в теорию Шивли.

— Что ты конкретно хочешь нам сказать, Шивли?

— Я говорю тебе, приятель, что ты по случаю заставил нас спланировать и совершить великое дело. В соседней комнате у нас находится самая сочная задница в мире. У нас есть дней десять или, может быть, две недели, чтобы только и делать, как наслаждаться ею. Я утверждаю, и я гарантирую это, что после того как мы ее оформим в первый раз, она уступит и тоже станет этим наслаждаться. Тогда все пойдет так, как мы и ожидали.

Мэлон почувствовал, что он трясет головой.

— Это против правил, — сказал он. — Ты опять говоришь об изнасиловании. Мы же решили, что это исключается.

Бруннер быстро присоединился к Мэлону:

— Совершенно исключается, — сказал он. — Мы все заключили нерушимое соглашение. Никакого насилия. Ни единого преступного действия.

— Какого же черта, как вы думаете, мы делали сегодня утром? — требовательно спросил Шивли. — Мы на своем грузовике увезли не какой-нибудь пакет. Мы увезли человека. Мы его похитили.

— Не совсем, — возразил Бруннер, хотя выражение его лица говорило о том, что он встревожен. — Я хочу сказать, что раньше я был согласен с тем, что наше деяние сегодня утром можно рассматривать в другом свете, если мы не будем заходить слишком далеко. Если она потребует, чтобы мы ее освободили, и мы ее освободим, в целости и сохранности, то в этом похищении не будет никакого преступного мотива. Она будет свободна, и мы будем в безопасности. Но если мы пойдем дальше, будем действовать против ее воли, то тогда это действительно будет непростительным преступлением, которое невозможно будет исправить.

— Трепотня, — сказал Шивли. — Как она сможет доказать, что это сделали мы? Или что вообще это сделано? Ты сам был согласен с Адамом насчет того, что почти невозможно обвинить кого-либо в изнасиловании. Кроме того… — Он прервался, оглядел присутствующих и продолжил: — Я буду говорить чертовски честно и надеюсь, что вы все тоже будете честными перед самими собой. Если вы посмотрите на это с моей точки зрения, то каждый из нас должен был бы знать, что если мы зашли так далеко, то мы должны быть готовы на все, если потребуется, чтобы заполучить то, что нам нужно. Вам всем следовало бы знать, что мы не уйдем отсюда, не отведав этого лакомого кусочка.

Йост наливал себе очередную порцию виски.

— Пока остальные не успели вмешаться, я хочу сказать свое слово, — он сделал глоток. — Прежде всего мне хотелось бы выразить мистеру Шивли свое восхищение и поздравления по поводу того, что он имеет смелость быть самым честным из нас. Потому что, как вы понимаете, Шив в каком-то смысле прав. Никто из вас не хочет встать лицом к лицу с мыслями, которые крутились в ваших головах с самого первого дня. Если бы можно было сфотографировать то, что вы думали или ощущали в то время, то, думаю, с самого начала было бы ясно, что мы все испытывали некоторое сомнение насчет того, что такая девица и в самом деле пригласит нас улечься с ней в постель. Если бы мы повнимательнее всмотрелись в эти фотографии, мы бы увидели, что каждый из нас, сознательно или бессознательно, был готов к тому, чтобы взять ее силой.

— Но только не я, — заметил Мэлон. — Я ни на секунду не допускал такой мысли.

— И не я, — отозвался Бруннер.

Йост собирался было ответить, но Шивли предостерегающе поднял руку.

— Ладно, — сказал он, — примем за факт, что у вас двоих таких мыслей не было. Но теперь ситуация изменилась. Шэрон находится в соседней спальне. В жизни, а не в мечтах. Лакомый кусочек. Все, что вам нужно сделать, это войти туда, засунуть руку ей под юбку и погладить мех стоимостью миллион долларов. Сделайте так, и вы уже не станете тревожиться о том, делаете вы это силой или нет. Сделайте так, и через десять секунд вы окажетесь на ней, что бы она ни говорила. Подумайте об этом, прямо сейчас, и вы поймете, что вам совершенно наплевать, каким образом вы в нее проникнете…

— Мне не наплевать, — твердо сказал Мэлон.

— Мне тоже, — отозвался Бруннер.

— Ладно, ладно, — продолжал Шивли, — но, даже если и так, незачем позволять ей делать из нас дураков. И давайте не будем тупицами из-за того, что у нас есть определенные понятия насчет того, что хорошо и что плохо. Хорошо то, чего, по вашему мнению, вы заслуживаете, потому что вы не заслуживаете того, чтобы быть обманутыми. Послушайте, мы зашли уже достаточно далеко. Самое худшее позади. Самая опасная часть пути пройдена. Теперь мы в безопасности. Это наш мир. Мы его творим. Подобно самому Всевышнему, мы можем делать, что хотим, изобретать новые правила, законы, как бы вы это ни называли. Это… как там Адам говорил… остров Робинзона Крузо…

— Мас-а-Тьерра, — сказал Мэлон.

— Да, наше собственное, личное королевство и собственная страна. Поэтому мы снимаем сливки. Мы имеем все самое лучшее. Если обнаруживается сокровище, то оно принадлежит нам. И оно находится у нас в спальне — то, о чем мы всегда мечтали наравне со множеством других придурков. Только мы уже больше не придурки. Мы всем командуем, и то, что ждет нас там, принадлежит исключительно нам. Представьте, что Элизабет Тэйлор или Мэрилин Монро, или — как там зовут эту французскую бабу?

— Брижитт Бардо, — подсказал Мэлон.

— Да, представьте, что Бардо лежит голая в соседней комнате. И ты можешь делать все, что хочешь, потому что ты — король. Не хотите ли вы сказать, что повернетесь спиной к любой из них? Я вам не поверю.

— Я отвергаю насилие, — сказал Мэлон.

Шивли не обратил на него никакого внимания.

— Послушайте, какая разница, отпустим ли мы ее нетронутой или же отпустим через две недели, после того как поразвлечемся с ней так же, как с ней все время развлекались эти воротилы-кинопродюсеры? Что ужасного мы ей сделали? Она не девственница, которую мы бы испортили на всю жизнь. Ее здоровью вреда не будет. Прыщи у нее от этого не вскочат.

Шивли, ухмыльнувшись, стал ждать ответного смеха, но дождался только короткого смешка от Йоста.

— Ее это мероприятие не изменит. Мы, мы все изменимся, все четверо. Потому что мы впервые получим что-то хорошее от жизни, такое, к чему мы всегда стремились и что нам причитается. Так какого же черта еще рассуждать об этом? Я говорю, что мы делаем то, что хотим мы, а не то, чего, по ее словам, хочет она. Это наш мир. И, друзья-приятели, им управляет Фан-клуб.

— Нет, Кайл, это не наш мир, — сказал Мэлон. — Мас-а-Тьерра может быть изолированным убежищем, но все равно это территория, являющаяся частью всего мира, где тоже действуют правила и законы цивилизованного мира, и мы все принадлежим большому миру. Более того, сочтя себя частью уникальной корпорации, или организации, известной под названием Фан-клуб, мы создали дополнительный набор правил. И наше первое правило состоит в том, что мы ничего не начинаем делать, если мы все не согласны с этим на сто процентов. Все, что мы делаем, должно быть принято единогласно, как в том случае, когда голосует Совет Безопасности в ООН. Каждый раз, когда кто-либо накладывает вето, вопрос снимается с голосования.

— Но, черт бы побрал, так было раньше, а сейчас, судя по тому, как обстоят дела, я против такого единогласия, — сказал Шивли. — Вы же видите, что мы четверо никогда не придем к общему мнению. Так что же плохого в том, что мы изменим наши правила, так же как Конгресс меняет законы?

— Ничего плохого в этом нет, — заметил Мэлон. — Это совершенно легальное дело.

— Позвольте мне сделать новое предложение, — подал голос Йост. — Начиная с настоящего момента для нас будет достаточно простого большинства. Другими словами, если будут три голоса против одного, то идея проходит.

— Тогда позвольте мне предложить поправку, — сказал Мэлон. — В случае трех голосов против одного проходит все. Но в случае противостояния два против двух вопрос снимается, так же как и в случае три против одного.

— Я не возражаю, — заметил Йост. — Я за новые правила голосования и за поправку. А ты, Шив?

— Я согласен.

— Ты, Адам?

— Включая поправку, я склонен присоединиться к большинству.

— Лео?

— Полагаю, что так. Да.

— Принято, — сказал Йост. Он повернулся к Шивли. — Ты хотел бы снова поставить на голосование свое первоначальное предложение?

— Ты имеешь в виду предложение насчет того, чтобы просто войти туда, в спальню, и сделать то, что мы и планировали сделать? — спросил Шивли.

— Да, независимо от того, будет она способствовать нам в этом или нет.

— Конечно, именно это я и предлагаю. Я утверждаю, что мы здесь правим бал, а не она. Я говорю, что как только мы это с ней сделаем, ей это очень понравится. Я говорю, что это ей не повредит.

— Она может испытать психологический шок, — заметил Мэлон.

— Ох, ерунда, — ответил Шивли. — Ни одной бабе, если ей уже двадцать восемь лет, никогда не приносило вреда то, что с ней делали в постели. Это полезно для корпускул, или как их там зовут, и для нервной системы.

— Но не в случае прямого изнасилования, — упорствовал Мэлон.

— Это уже не будет изнасилованием через пять секунд после того, как ты в нее воткнешься, — сказал Шивли. — Собиралась она это делать или нет, но она сама же и продолжит скачку и будет требовать еще. Уж поверьте моему опыту.

— Хватит заниматься болтовней, — вмешался Йост. — Предложение мистера Шивли ставится на голосование. Оно состоит в том, что мы не будем спрашивать ее согласия на то, чтобы с нами перепихнуться. Как вы голосуете, мистер Шивли?

— Смеешься, что ли? Я голосую «за», четко и определенно.

Йост объявил:

— В таком случае результат голосования: один «за» и ни одного «против», — он поднял правую руку. — Я тоже голосую «за». Значит, уже два голоса «за». Как ты голосуешь, мистер Мэлон?

— Я решительно против этого. Голосую «против».

Йост кивнул.

— В таком случае теперь решающий голос принадлежит сенатору Бруннеру. Что скажешь?

Бруннер вытер лоб платком.

— Давай, давай, Лео, — поторопил его Шивли, — вспомни о самой прекрасной в мире заднице, которая ждет тебя за углом. Ты никогда об этом не пожалеешь.

— Осторожнее, Лео, — предупредил его Мэлон. — Ты, может быть, никогда уже не будешь спать с чистой совестью.

— Прекратите, господа, — сказал Йост. — Никаких препирательств на месте голосования. Мистер Бруннер, вы отдаете свой собственный голос. Что вы скажете?

— Можно… можно привести различные аргументы за обе точки зрения, — проговорил Бруннер. — Может быть, это и слабость с моей стороны, но… но я просто не мог бы это сделать. Боюсь, что, к сожалению, мне придется голосовать «против».

— В тебе есть демократическое начало, — добродушно заметил Йост. — Окончательный результат — это два против двух. Поскольку предложение Шивли не смогло привлечь большинства голосов, оно снимается с повестки дня. Извини, Шив.

Шивли пожал плечами.

— Всех не переубедишь. Ладно. Так что мы будем делать дальше?

— Мы будем делать так, как и планировали, — сказал Мэлон. — Мы будем говорить с ней, по-дружески к ней относиться, стараться убедить и завоевать ее. Думаю, что мы можем отвести на это дело два дня. Если мы ее убедим, то мы ее завоюем праведным и цивилизованным образом. Если нам это не удастся, то мы ее развяжем, отвезем обратно куда-нибудь поближе к Лос-Анджелесу и отпустим в целости и сохранности. Договорились?

Все выразили свое согласие.

— Значит, так и решим, — сказал Шивли, выбираясь из кресла и потягиваясь. Он потянулся к бутылке с бурбоном. — Ладно, давайте глотнем еще немного и завалимся спать. Не знаю, как насчет вас, но я склонен к тому, чтобы завалиться пораньше. Слегка подремлем, а завтра будет виднее. — Он налил себе и посмотрел на Мэлона поверх стакана. — Ты все еще думаешь, что мы сможем достичь этого только силой своего убеждения, шутник?

— Я полагаю, что это вполне возможно, — с энтузиазмом подтвердил Мэлон.

Шивли фыркнул.

— Я так не считаю. Только не с этой. Ни теперь, ни когда-либо. — Он поднял стакан. — За демократию и за твой мир. Живи в нем. Я же пью за мой мир, тот мир, которого мы заслуживаем. Этот мир лучше. Ты в этом убедишься, рано или поздно.

Глаза 8

Было уже за полночь, но она все еще не спала, привязанная к кровати и беспомощная, испытывающая очередной приступ страха и ужаса от своего бедственного положения.

В течение этого бесконечного вечера ее мысли качались, как маятник, от усилий предугадать, что с ней будет, до смертельного ужаса, а физически ее бросало то в горячий, то в холодный пот, пока она совершенно от всего этого не изнемогла.

Ей хотелось спрятаться, забыться сном, но сон был невозможен без ее ежевечерней порции нембутала и в условиях постоянно возвращающегося страха.

После того короткого, молчаливого визита, когда ее посетили двое из той четверки — самый здоровый и самый немолодой, — она не знала, находится ли в здании кто-либо еще, кроме нее. Они ее отвязали, слегка стянули пеньковой веревкой руки впереди и позволили воспользоваться ванной комнатой. Ей предложили еды, от которой она сердито отказалась, и воды, которую она после некоторого колебания приняла; затем они снова привязали ее запястья к стойкам кровати и быстро ушли, в то время как она осыпала их проклятиями и угрозами. После этого ей показалось, что она слышала неясные голоса в соседней комнате, которые затем смолкли, и все погрузилось в зловещую тишину.

Ее мысли переходили с одного на другое — она думала о сегодняшнем утре и дне, о завтрашнем дне, о времени за несколько дней до этого.

Только один раз в жизни, по крайней мере в ее взрослой жизни, она оказалась в подобной ситуации. Но это была шутка.

Случилось это года три назад. Фильм «Кэтрин и Саймон» снимался на натуре в Орегоне. Сюжет был основан на истинной, но забытой истории, произошедшей в дебрях Огайо и Кентукки в 1784 году. Она играла Кэтрин Малотт — молодую девушку, которая была похищена во время набега, принята в племя индейцев и воспитана как индеанка.

Ее усталый мозг обратился к той сцене, и ей удалось вспомнить ее в деталях.

Сцена 72. ПАНОРАМНАЯ СЪЕМКА — БЕРЕГ РЕКИ. Группа купающихся индейских девушек. Они плещутся, играют и начинают выходить из воды, чтобы одеться.

Сцена 73. БЛИЗКИЙ ОБЩИЙ ПЛАН — ИНДЕЙСКИЕ ДЕВУШКИ одеваются, Кэтрин Малотт на перед нем плане; на ней кожаная кофта и юбка, она надевает свои мокасины. Начинает натирать руки медвежьим салом — обычная защита от насекомых. КАМЕРА МЕДЛЕННО ОТОДВИГАЕТСЯ, так что в поле зрения попадает с десяток фигур — грубые лесные колонисты и ополченцы. Спрятавшись, они наблюдают; все они вооружены длинными ружьями. Они начинают приближаться к девушкам.

Сцена 74. КАМЕРА УДАЛЯЕТСЯ — ВИД МИМО КЭТРИН НА ЛЕС. Сидевшие в засаде люди начинают выскакивать на открытое место со всех сторон. Кэтрин видит их, поворачивается к КАМЕРЕ и издает вопль. НАПЛЫВ. СЦЕНА МЕНЯЕТСЯ.

Сцена 75. В ПОМЕЩЕНИИ — БЛИЖНИЙ ПЛАН — КЭТРИН лежит на спине, борется. ПЛАН РАСШИРЯЕТСЯ, становятся видны два американских ополченца, привязывающих Кэтрин к кровати.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (второму)

— Это ее попридержит. (к Кэтрин)

— На вас, белых женщин, переметнувшихся к ним, нам наплевать. Нас волнуют мужчины-отступники, как, например, этот белый дикарь Саймон Гэрти. Мы тебя не развяжем, пока ты не скажешь, где мы можем его найти.

Дальнейшее стерлось из памяти Шэрон Филдс. Кроме двух вещей. После съемки этой сцены режиссер объявил перерыв на ланч и, не развязав Шэрон, исчез со всей съемочной группой, в то время как она кричала непристойности им вслед. Это была шутка, розыгрыш, так как они вернулись через десять минут и со смехом освободили ее. Но она до сих пор помнила это короткое мгновение паники, когда они все исчезли, а она осталась привязанной к кровати.

Невероятно, если это вспомнить. Но еще более невероятно лежать здесь и знать, что жизнь скопировала искусство.

Повернув голову на подушке, она посмотрела на два частично занавешенных, со ставнями, окна спальни. За щелями досок виднелась только темнота, и снаружи доносилось стрекотанье сверчков. Эти доски на окнах усилили ее страхи. Они означали, что это дикое похищение было спланировано заранее. К ее приезду готовились.

Она снова стала гадать, кто они и что они и что собираются с ней делать. Если прав этот длинный урод, то они секс-маньяки или какие-то извращенцы. И сумасшедшие, совершенно полоумные, если ждут от нее уступчивости и содействия.

Самым большим сумасшествием из всего было поверить в ее образ на публике, поверить, что она действительно является секс-символом, и совершить это ужасное преступление, основываясь на убеждении, что она будет вести себя так же, как на экране.

Как отчаянно ей хотелось поспать. Как нуждалась она в своем снотворном. Но даже оно не оказало бы сейчас своего действия, она это знала. Ее страх не дал бы ей заснуть. Кроме того, она оказалась бы беспомощной перед ними, а этого она не могла допустить. Хотя этим утром ее накачали наркотиками и увезли в бессознательном состоянии, но они ее не трогали. Нет, конечно, нет. В этом она была уверена.

Сегодняшнее утро, казалось, было так давно. У нее было много планов: планы на день — нужно было готовиться к отъезду, звонить, писать письма, планы лететь в Лондон завтра — все рассчитано, все на мази. И все полетело в тартарары.

В сотый раз уже ей приходила мысль, подававшая ей надежду.

Ее будут искать. Утром она выпила кофе у себя в комнате, но Перл обычно готовила сок и кашу, ожидая ее после утренней прогулки. Еда должна была быть готова, свежие газеты сложены рядом с ее тарелкой, и ее будут ждать, потому что она всегда после прогулки садилась за стол.

Сколько времени может пройти, пока ее хватятся? Может быть, минут пятнадцать, самое большее — полчаса. Перл решит, что она вернулась и завтракает, и, вероятно, пойдет вместе с Патриком наверх, чтобы застелить постель и прибраться. Затем они сойдут вниз, Перл пойдет убирать стол после завтрака и увидит, что она к еде и не прикасалась. Перл первая об этом узнает, потому что Нелли Райт никогда не появляется раньше девяти.

Лежа привязанной к кровати, Шэрон Филдс закрыла глаза и постаралась представить, как дальше будут развиваться события. Перл удивится, забегает по всему дому, вверх-вниз, чтобы узнать, хорошо ли она себя чувствует, все ли в порядке. Не найдя ее, Перл позовет своего мужа. Вместе они выйдут из дома и осмотрят подъездную аллею и все вокруг.

В процессе этих поисков они наткнутся на ее терьерчика. Не случилось ли чего с ее крошкой, ее золотцем? Не ранили ли ее? Нет, непохоже, потому что это навело бы на мысль о похищении хозяйки. Что Перл и Патрик будут делать дальше? По логике вещей, Патрик осмотрит гараж с тремя машинами, чтобы увериться, не умчалась ли она внезапно на одной из них. Но нет, и «роллс-ройс», и «дузенберг» и «феррари», — все будут на месте. Тогда они, несомненно, встревожатся. Они поднимут Нелли.

И что тогда? Нелли не станет сразу же впадать в панику. Она человек спокойный, уравновешенный и имеет представление о случайных капризах своей работодательницы. Нелли оденется и сделает вместе с ними еще один проход по дому и участку. Дальше? Нелли подумает, что ее работодательница, прогуливаясь, пошла дальше по Стоун Каньон-Роуд, и предложит им поискать. Но ее не найдут, и Нелли лично постучится в некоторые двери на Левико-Уэй и Стоун Каньон-Роуд, расспрашивая соседей, с которыми они были знакомы, о том, не видели ли они, как Шэрон Филдс гуляла здесь этим утром.

В случае неудачи тревоги Нелли могут углубиться, и тогда она пойдет в свой кабинет, усядется за стол и за аппарат, который, казалось, был постоянно к ней подключен, — вездесущий телефон. Нелли могла бы заключить, что ее работодательница встретилась у ворот с каким-либо знакомым, другом, направлявшимся ее навестить или случайно проходившим мимо, и присоединилась к нему, чтобы проехаться до города на импровизированный завтрак. Нелли начнет звонить дюжине ее знакомых или сотрудников по студии и, не говоря им о ее исчезновении, будет просто осторожно разузнавать, не собирались ли они с ней сегодня встречаться.

Но так как эти звонки ничего не дадут, Нелли определенно будет тревожиться все больше и больше.

В крайнем случае она позвонит Феликсу Зигману. Она ему об этом доложит. Они это обсудят. Если бы Феликс мог серьезно воспринять ее исчезновение в такое время дня, он несомненно поспешил бы ей на помощь.

На какой стадии Феликс и Нелли заподозрят, что ее похитили, или когда они хотя бы смогут допустить такую мысль? Может быть, вечером того же дня или на следующий день. Она знала, что Феликсу будет отвратительна мысль о том, чтобы обратиться в полицию, потому что полиция может проболтаться об этом журналистам, что обернется сенсацией, и будет весьма неловко, если она вскоре появится и сошлется на какой-нибудь свой каприз. Поэтому сначала он постарается сделать все возможное сам.

И все же, если Феликс зайдет в тупик в своих поисках, то, когда приблизится время ее полета и ему надо будет сдавать билет, ему придется встать лицом к лицу с тем фактом, что с ней могло произойти что-либо серьезное. Рано или поздно, а скорее всего рано, в пределах семидесяти двух часов, ему придется сообщить об этом в полицию и надеяться на свои связи, чтобы это не просочилось в прессу.

А полиция, ее величайшая надежда, — что она станет делать?

Стараясь представить себе реакцию и действия представителей закона, Шэрон внезапно с упавшим сердцем вспомнила о том, что однажды о ее исчезновении уже сообщалось в полицию. Шесть или семь лет назад, когда она была еще начинающей звездой, «Аврора-Филмз» дала ей одну из ее первых эротических ролей в глупой комедии «Любовное гнездышко». Съемок оставалось только на неделю, ключевые сцены были отсняты, и ей захотелось попраздновать и расслабиться.

Она пошла на костюмированный бал в Малибу, встретила этого шикарного плейбоя из Перу, который гонял на машинах и имел собственный реактивный самолет. Она шутила и смеялась с ним и развеселилась до умопомрачения. Когда он предложил ей выпить у него дома, она не возражала, не подозревая о том, что его дом, вернее один из его домов, располагался под Акапулько. Но было так забавно, она села с ним в его самолет в Бэр-банке и загудела на неделю на его фантастической гасиенде.

Она вспомнила об этом внезапном приключении — она была так безответственна в те дни, а также о том, что происходило во время ее отсутствия и после него. Она не появлялась на студии в течение двадцати четырех часов, съемки не двигались с места, а неустойки росли. Студийные боссы пришли в ярость и заставили ее личного импресарио — Феликс Зигман с некоторыми опасениями стал таковым всего шесть месяцев назад — пойти в полицию.

Феликс, бедный, дорогой Феликс, лучше разбираясь в данных вопросах, выполнил их требование против своей воли. Он поспешил к шефу полиции, который переслал его в Бюро розыска пропавших лиц, в следовательский отдел. Поскольку не было никаких свидетельств преступной игры, там отнеслись к его заявлению довольно легко. После того как они собрали материал о ее внешности, привычках и особенно о ее профессии, они отреагировали на это еще легче. Один из офицеров даже заметил, что ее спрятали, чтобы возбудить у публики интерес к плохому фильму. Они пообещали проверить морги и больницы насчет Джейн Доу, и Феликс ушел, уверенный в том, что они не воспримут серьезно весть об исчезновении актрисы, если нет четких фактов, говорящих о похищении.

В том случае полиция была права — не в том, что она стремится к скандальной известности, а в том, чтобы не воспринимать ее исчезновение всерьез. Когда через неделю она появилась, студийные боссы поклялись отомстить ей (но изменили свое намерение, после того как «Любовное гнездышко» вызвало большой ажиотаж у публики), но, что хуже всего, Феликс Зигман, всегда сдержанный, скрывающий свои чувства, заявил ей, что рвет с ней деловые отношения (но передумал, когда она пообещала ему, что не станет больше повторять таких выходок, не проинформировав об этом хотя бы его). Она сдержала свое слово. Она знала, что временами бывает непредсказуемой, сумасбродной, но по мере того как росла ее слава, рос и ее профессионализм. В последние годы ее можно было считать образцом надежности.

Поскольку она проштрафилась однажды, станет ли Феликс о ней тревожиться и обратит ли полиция внимание на ее исчезновение?

Феликс теперь знал ее лучше, был глубоко к ней привязан и, несомненно, не станет думать, что это исчезновение — просто ее каприз.

Если он пойдет в Бюро розыска пропавших, то как они отнесутся к его заявлению? Один раз она уже проштрафилась. Сейчас она внезапно исчезает, и опять никаких намеков на преступление. С другой стороны, лет шесть или около того назад она была малоизвестной старлеткой фривольного жанра. Теперь она Шэрон Филдс, известнейшая в мире молодая актриса кино. Она обладает положением, значением, влиянием. Не может быть и намека на то, что следователи проигнорируют заявление о ее пропаже. Несомненно, через один-два дня они начнут расследовать это дело.

Но, спросила себя Шэрон, что они смогут расследовать?

В это мгновение у нее рассыпалась и последняя надежда.

Внутренний маятник снова раскачался. Она опять почувствовала себя потерянной, брошенной, но постаралась отогнать панику и сохранить трезвый взгляд на вещи.

Один факт невозможно было обойти стороной. Вот она здесь лежит — жертва тайного сговора четверых сумасшедших, под одной крышей с ними, уже вступив с ними в конфронтацию, и тем не менее она, главное действующее лицо похищения, не имеет никакого представления, что случилось на самом деле после того, как ее похитили, и еще меньше она знает о похитителях. Если она сама знает так мало, что тогда смогут сделать Нелли Райт, или Феликс Зигман, или полиция? Никто, даже те, кто наиболее заинтересован в ее благополучии, или эти дохлые представители закона, и вообразить не могут ни мотивов этого невероятного преступления, ни ее настоящего положения.

Безнадежно, совершенно безнадежно.

Ее мысли перенеслись на похитителей, этих четверых, разных по возрасту, комплекции и акценту типов с усами и бородами. Кто они? Это было немаловажно. Это самое важное. Она постаралась вспомнить каждого из них, начиная с первой их встречи днем. Они настолько отличались друг от друга, что было нетрудно представить каждого отдельно.

Они были достаточно умны, чтобы не обращаться друг к другу по имени или кличке. Ей стоило бы попытаться воссоздать их личности и выбрать каждому имя.

Один из них, очевидно, вдохновитель всего заговора и главный в их группе. Со стороны он казался наименее подходящим для роли обладателя безжалостного преступного ума. Среднего роста, с волнистыми коричневыми волосами и бородой, порывистый, странный, стеснительный, ненормальный в том, что так неправильно о ней судит. Типичный чокнутый почитатель, создавший зловещий клуб поклонников, о котором она никогда и не слышала.

Он больше всех благоговел перед нею, но потом оказался наиболее образованным и разговорчивым из всех. Его голова была полна диких фантазий. Он был настолько далек от реальности и фанатичен, что ухитрился вдохновить приятелей провести в жизнь одну мечту — что в конце концов их жертва согласится с тем, что ее похитили, и окажется такой мазохистски настроенной женщиной, что будет рада их агрессивности и притязаниям. Ненормальный. Но каков он еще? С виду он не походил ни на рабочего, ни на спортсмена. Его характер был неуловимым, быстрым как ртуть, и поэтому ему трудно было дать определение. Ясно одно — он не был похож на преступника, но кто на него похож? Разве Освальд, или Рэй, или Бремер, или даже Хауптманн выглядели как преступники до того, как совершили преступление? Любой из них мог быть безобидным клерком или кассиром в банке.

Имя для ссылок: Мечтатель. Именно так.

Другой из них — здоровый, приземистый, широкий, мясистый, с дряблыми щеками, грузный. Также обманщик с виду. Он стоял у подножия кровати. Внимательно она его не рассматривала, а говорил он немного. У него было выражение наигранной честности. В его поведении было что-то такое, что напоминало ей о миллионах торговцев, которых она видела за свою жизнь. Несомненно, студия «Аврора-Пикчерз» определила бы ему роль коммивояжера или торговца. Но на похитителя людей он тоже не был похож. На мошенника, может быть, льстивого и хитрого.

Только одно имя ему и подходит. Продавец.

Затем самый старший из них, очень тихий, дерганый, пожилой человек, сидевший в шезлонге. Он выглядел жалким и смешным в своем плохо пригнанном парике и не идущих ему очках с черной оправой. Он был бледен, с цыплячьей грудью и, очевидно, недалеко ушел от дома престарелых. Однако она не должна позволять себе обманываться насчет возраста или внешности. Слишком часто она обманывалась из-за внешности в прошлом. Разве самый ужасный в истории Британии убийца не был обычным, ничем не примечательным зубным врачом? Этот старик со скромной внешностью мог, быть известным преступником, амнистированным фальшивомонетчиком или кем похуже, и он был самым извращенным членом извращенной организации, известной как Фан-клуб.

Тем не менее, кем бы он ни был, ему подходило только одно имя. Скромняга.

Именно четвертый из них сильнее всего отпечатался в ее памяти и был самым страшным. Мускулистый, тощий, с протяжным техасским акцентом, говоривший грязные вещи о сношениях с ней, с навязчивой мыслью о засилье «больших шишек». Он был уродлив как нарыв. Очевидно, какой-то работник ручного труда, сердитый, порочный, опасный тип. Садист, может быть. Этот человек, несомненно, мог быть преступником, с кучей судимостей. Они все были отвратительны, все четверо, но этот отстоял как-то ото всех, не был равен им по общественному положению или интеллекту. Из того, как он перебивал главаря, следовало, что он его помощник или даже напарник.

О нем она могла думать только как о Злодее. И дрожала при этом.

Ей становилось плохо, когда она думала о них — обо всех вместе или по отдельности. Она вспоминала, что, когда часов шесть назад ее оставили одну, последними словами их лидера — Мечтателя — были: «Давайте перейдем в другую комнату, где мы сможем все обговорить».

Они, очевидно, говорили весь вечер, перед тем как идти спать.

Интересно, о чем они говорили? Что может ждать ее утром?

Их мотивы насчет того, почему они насильно привезли ее сюда, различались: от мягкого объяснения Мечтателя о том, что они хотели поближе с ней познакомиться, до прямого заявления Злодея о том, что, они думают, она пригласит их к сексу с ней; между ними были мнения Скромняги о том, что они отпустят ее, если она не согласится, и Продавца, выступавшего за то, чтобы принудить ее к сотрудничеству. Но какого сотрудничества ждут от нее эти придурки? Нужна ли им только ее дружба, или они надеются на большее? А если они не получат большего, честны ли они в намерениях отпустить ее? Или же под сотрудничеством они и понимают сексуальные отношения, как об этом прямо заявил Злодей, но другие стали темнить.

Она постаралась подвести итог их препирательствам.

Несмотря на то что произошло этим утром и на ее безвыходное положение, она насчитала несколько положительных моментов, говорящих за то, что ее могут отпустить не причинив вреда. Во-первых: когда Злодей сделал заявление о том, чего они от нее хотят, Мечтатель приказал ему прекратить разговаривать подобным образом, а Скромняга предложил забыть об инциденте. Ясно, что те, кто использует силу, держат под контролем всю группу. Во-вторых, она все более уверялась в том, что ей удалось пристыдить их и заставить опомниться. Она догадывалась, что затронула их чувство приличия и напомнила о реальности уже совершенного ими преступления. В-третьих, и это укрепило ее надежды, ни один из них не вернулся и не досаждал ей.

Именно так, никто из них не посмел вернуться (кроме того случая, когда ее отпустили в ванную), потому что она их пристыдила и напомнила, что с ними будет, если они тронут такую важную персону, как она.

Конечно, она в безопасности.

Она — Шэрон Филдс. Они не рискнут трогать Шэрон Филдс, с ее деньгами, ее славой, положением, недоступностью, с ее международным признанием, ставившим ее несколько выше простого смертного. Сделал бы кто-нибудь такое с Гретой Гарбо или Элизабет Тэйлор? Конечно, нет. Невообразимо. Никто бы не посмел. И тем не менее…

Дергая за узловатые веревки на запястьях, она напомнила себе, что она — их пленница. Они посмели дойти до этого предела, успешно осуществив свой план. Привязали ее, беспомощную и беззащитную, вдали от безопасного мира ее друзей и закона. Кто мог дойти до такого, может оказаться настолько неуравновешенным, чтобы идти и дальше.

Ее мысли летали, как на американских горках, от надежды к безнадежности и отчаянию.

О чем говорилось на этом их шутовском заседании?

Какое решение было принято?

Здравый смысл должен взять верх, решила она. Без сомнений, они решили провести с ней завтра еще одну беседу, и, если их речи не смогут ввести ее в соблазн, они снова завяжут ей глаза, напоят наркотиками и, наконец, отпустят. Ей надо копить силы на утро. Они будут убеждать, взывать к ней, даже угрожать. Но если она будет непреклонна, вызовет в них еще большее чувство стыда и вины, она победит.

Кто поверит ее фантастическому рассказу, когда ее отпустят и она сможет рассказать об этом другим?

В доме было тихо как в морге. Они спят, слава Богу, отдыхают перед очередной серией препирательств с ней утром. Ей тоже следует поспать, сберечь свои силы для того, чтобы переговорить их, перехитрить, когда взойдет солнце.

В ее спальне горела только одна лампа, и ей хотелось, чтобы ее выключили вместе с остальными, чтобы наступила полная темнота. И все же она должна спать, она заставит себя спать.

Отвернув голову от лампы, она закрыла глаза и попыталась уснуть. Но что-то ей помешало. Она повернула лицо к потолку, чтобы освободить и второе ухо, и прислушалась. Звук теперь стал более громким — где-то скрипели доски пола и кто-то приближался к ней все ближе и ближе.

Она открыла глаза. Сердце подпрыгнуло и забилось.

Поверх противоположной спинки кровати она увидела, как поворачивается дверная ручка.

Внезапно дверь открылась, и в ней возник высокий человек, полускрытый в темноте. Он тихо закрыл дверь, запер ее на защелку и двинулся к кровати.

Сердце ее замерло. Как загипнотизированная, она смотрела вверх.

Он вышел в круг желтого света от лампы. Это был — о, Господи! — Злодей, самый плохой из них. Его волосатая грудь была обнажена, он стоял в брюках, босой. Высокий, тощий, с буграми мышц и мощной грудной клеткой.

Со спутавшимися черными волосами, узким лбом, маленькими пронзительными глазками, с усами, едва покрывавшими тонкую верхнюю губу, он навис над ней.

Губы его искривились, и ее сердце возобновило свой стук.

— Не мог заснуть, детка, — негромко сказал он. — Теперь, как я вижу, нас таких уже двое. Все остальные мертвы для мира. Представь себе, только мы двое бодрствуем.

Не отвечая, она задержала дыхание. От него воняло дешевым виски. Это было тошнотворно.

— Что же, детка, ты не передумала? — тихо проговорил он.

Ее губы задрожали.

— Насчет… насчет чего?

— Знаешь чего. Насчет сотрудничества. Ради твоего же блага.

— Нет, — прошептала она. — Нет. Ни теперь, ни завтра — никогда. Пожалуйста, уйдите и оставьте меня.

Его губы оставались искривленными.

— У меня есть ощущение, что это не очень-то по-мужски, оставлять гостью одну в ее первую ночь здесь, и такой расстроенной. Мне думалось, что тебе захочется быть в компании в первую ночь.

— Мне никто не нужен ни сейчас, ни вообще. Я хочу остаться одной и спать. Давайте поговорим об этом завтра.

— Завтра уже наступило, детка.

— Оставьте меня, — она повысила голос. — Уходите…

— Значит так, все еще задираем нос, — сказал он. — Что же, детка, тебе лучше было бы знать, что я не такой терпеливый, как другие. Я дам тебе еще шанс одуматься, ради твоего же блага. — Его глаза-бусины переметнулись на ее блузку и юбку и вернулись назад. — Тебе лучше бы передумать, и ты увидишь, что я могу быть очень приятным…

— Черт побери, выметайся отсюда!

— …когда со мной не обращаются плохо. Так что если ты не хочешь дружить, тогда, боюсь, я…

Последующее произошло так быстро, что она не успела отреагировать. Он выхватил из кармана что-то белого цвета, и не успела она даже вскрикнуть, как ее открытый рот оказался перехваченным платком. Материя врезалась все глубже, удушая ее, в то время как его костлявые пальцы завязывали платок за гривой ее волос на затылке.

Она мотала головой из стороны в сторону, стараясь закричать и позвать на помощь, но не могла.

Он удовлетворенно выпрямился.

— Думаю, мне придется сделать по-своему. Да, думаю, мне придется знакомиться по-моему. Потому что я настроен дружески, действительно так, детка. У тебя был шанс, но ты его упустила. Придется преподать тебе урок. Тебе надо знать, что я не бросаю слов на ветер.

Он задержался, глядя, как ее губы борются с затычкой, затем наклонился и поправил ее, так что она сильнее надавила на ее челюсти.

Он сделал шаг назад.

— Ну вот. Тебе же не хотелось бы будить моих друзей, так? Разумно с моей стороны? — Уперев руки в бока, он ухмыльнулся. — Жаль, что мне пришлось тебя заткнуть. Потому что мне хотелось услышать, как через полчаса ты будешь просить меня продолжить. Тебе это понравится, поверь мне на слово, каждая минута. Послушай, детка, согласись с этим. Ты же не совсем девственница, и я не делаю ничего такого, чего не делалось и раньше, и сверх всякой меры, верно? Может быть, я тебе дам второй шанс посотрудничать со мной, хотя обычно не даю. Если ты покажешь мне, что готова сотрудничать, я буду очень добр с тобой. И даже прямо сейчас сниму затычку. А когда мы закончим, я не скажу об этом никому. Мы сделаем вид, что ничего не происходит. Как насчет этого? Мы будем развлекаться тайком, и я тебе гарантирую, что они тебя отпустят. Что ты теперь скажешь?

Страх и ярость ослепили ее. Она никогда не думала, что такое может случиться. Только не с Шэрон Филдс. Этого нет, это не может происходить. Но вот он стоял над ней, ждал и сердце прыгало у нее в горле, она задыхалась. Она дико тряхнула головой, чтобы дать ему понять свое отношение к происходящему, заставить его уйти, оставить ее. Она натянула веревки и попыталась лягнуть его ногой, чтобы он знал, что она не шутит.

Все было безнадежно, она это видела. Он получил ее ответ, теперь она получает его ответ.

Он медленно расстегивал широкий кожаный пояс.

Она скрестила ноги.

— Ладно, детка, — сказал он с широкой ухмылкой, — содействия нет. Тогда так и будет. Ты сама на это напросилась.

Парализованная ужасом, она увидела, как брюки упали на ковер и он вышагнул из них. На нем были белы шорты, вздувавшиеся посередине, будто бы там был булыжник.

Она старалась упросить, умолить его — она этого не просила, не хотела, она свободна, она принадлежит самой себе, с ней никогда не обращались таким образом — почему именно она? Что он собирался ей доказать? Человеческое ли он существо? Но слова, оставаясь у нее в горле, лишь слабым мычаньем пробивались сквозь платок.

Задыхаясь, она с ужасом смотрела, как он стягивает шорты. Господи, останови его, защити, спаси меня, молилась она. Этому просто нельзя было позволить произойти. Этого не может быть. Не должно. Разве этому животному неизвестно, кто она такая?

Приблизившись, он склонился над ней. Близость его отвратительной рожи и тошнотворный запах изо рта заставили ее отшатнуться.

— Сначала сиськи, — хрипло говорил он. — Надо посмотреть на эти буфера.

По одной он стал расстегивать пуговицы на блузке. Затем притянул ее туловище к себе и распахнул блузку. Она видела, как обнажилась ее большая грудь с коричневыми кругами сосков.

— Ну, теперь посмотрим, — донеслись до нее его слова, — без бюстгальтера, а? Думаю, ты хотела, чтобы их видел весь мир. Вы только посмотрите. Таких больших и круглых я уже сто лет не видел. — Его грубые руки сомкнулись на каждой груди, разминая и растирая. Внезапно руки исчезли. — Давай не будем тратить время на предварительные разговоры.

Он быстро встал на колени на кровати рядом с ней.

Его ухмылка стала плотоядной и злобной.

— Ладно, детка, ты на меня посмотрела — как у носорога, а? Ну, а теперь моя очередь. Давай взглянем на самую известную дырку в мире.

Намереваясь сопротивляться ему до смерти, она начала поднимать ноги, чтобы сбросить его, но он схватил лапами ее поднимающиеся ноги и раздвинул их. Опустившись на нее, он прижал бедром ее левую ногу, в то время как рукой схватил ее вторую ногу и со зверской силой остановил ее.

Свободной рукой он пропустил пуговицы ее короткой кожаной юбки сквозь петли и откинул в сторону одну половину юбки, а затем и другую.

В это ужасное мгновение она попыталась припомнить, что она надела вниз сегодня утром, и вздрогнула. На ней были чертовы женские трусики, из прозрачного черного шелка, когда ленточка дюйма в два шириной идет вверх и соединяется с тонким поясом, низко располагающимся на бедрах. Это были ее самые тонкие трусики, которые едва прикрывали волосы и вульву, — лучший способ оставаться совершенно голой, чтобы ваши юбки и платья обладали ненарушенной гладкой линией. Но здесь, сейчас они были наилучшим возбудителем, она это знала.

Она мгновенно поняла, что была права.

Увидев, как загорелись его узкие глазки, когда он уставился ей между ног, она почувствовала, как его огромная штука напряглась у нее на бедре.

— Бог ты мой, — бормотал он, протягивая руку и отсоединяя сначала одну застежку, затем другую и откидывая вниз тонкую полоску шелка. Он смотрел все пристальнее, издавая восклицания, осматривая широкую подстриженную полосу волос и розовые губы влагалища. — Бог ты мой, — повторял он, — ну и красота, ну и красота, какой шикарный изысканный кусочек. Этого у тебя не отнимешь, как и у моей гаубицы.

С этими словами он быстрым движением освободил ее ноги и встал на колени прямо над ней. Освободившись, она мгновенно высоко подняла колени, надеясь оттолкнуть его ногами. Но в то время как ее ноги пошли вверх, его руки схватили ее за лодыжки. Затем, напрягшись, он широко раздвинул ее ноги, подняв их вверх к себе и раскрыв ее половые губы.

Застонав, она стала дергать удерживающие запястья веревки, глядя на его обнаженную фигуру между ногами. Он был чудовищен, ужасен. Господи, молилась она, позволь мне умереть.

— Ладно, детка, хорошо, — пел он. — Вот мы и идем.

Резко опустив ее левую ногу, он прижал ее под собой, и схватив свой твердый пенис, направил его к раскрытым губам ее вагины.

От страха она вздыхала, как пойманная крольчиха. Крепко зажмурившись, она молила про себя, чтобы произошло какое-нибудь чудо, пришло спасение или спаситель — но, нет, ответа не было, она оставалась беспомощной.

Она ощутила его между ног, он старался найти и войти в ее плоть, но, несмотря на то что давление было все сильнее, проникновения не было.

Он тихо, диким голосом ругался.

— Самая большая гильза в мире — и сухая и зажатая, как… ты, стерва, я тебе покажу.

Он убрал свой конец, но теперь в нее входило что-то другое, туда и сюда, его палец старался увлажнить ее — о, черт, черт, черт.

Внезапно палец был убран. Открыв глаза, она мельком его увидела — и внезапно он погрузился в нее, проталкивая все дальше и дальше, заполняя ее, обжигая, почти раздирая ее на части, пробиваясь все дальше.

Взорвавшись ужасом и яростью, она брыкалась и крутилась, стараясь изрыгнуть его из себя, крича пересохшим горлом. Ослепнув от слез, она стремилась отцепиться от него.

Но он забыл о ней, его не трогало ее сопротивление. Теперь он отпустил ее затекшие усталые ноги и находился полностью между ними и над ней, опустив руки ей на плечи и двигаясь как сумасшедший, длинными толчками. Скинуть его было невозможно, ее ягодицы были прижаты к кровати. Она подняла ноги и стала бить его пятками в спину, но полубессознательно поняла, что возбуждает его этим еще больше.

Он ехал на ней все сильнее и сильнее, не меняя темпа, безжалостно — только орудие его садистской злобы и победы врывалось, как кулак, в ее середину. Ее сопротивление слабело, ее бьющим ногам не удавалось вывести его из равновесия, прервать его, это только побуждало его к более глубокой, безжалостной казни.

Это было похоже на шатун, вставленный в ее плоть, движущийся туда-сюда со скоростью сто миль в час, сошедший с ума и раздирающий ее пополам.

О, Господи, без толку. Ее ноги больше не действовали. Ее душили боль и унижение, слепили слезы возмущения и ненависти. И должно же это было случиться из всех женщин именно с ней — после всех бесконечных лет борьбы за свободу, благополучие, за независимость и безопасность оказаться разбитой и разодранной на части бездумным, бессердечным и примитивным животным. О Господи, позволь мне умереть, навсегда.

Внезапно ее горящее тело наполнилось до предела, злокачественная опухоль еще раз разнесла, как на дыбе, ее половинки; она кричала во всю силу легких, но никто не слышал, затем она почувствовала как он напрягся на ней и испустил глубинный вздох, похожий скорее на стон, ощутила его алкогольное дыхание на лице и бесконечную гнилую поллюцию, заполнившую каждый уголок ее существа.

Наконец он завершил. Он опустил на нее весь вес своего костлявого тела, вздыхая и задыхаясь.

Еще полминуты, минута, и он снялся с нее. Еще одно старое доброе изнасилование к коллекции под его поясом.

— И так, это была Шэрон Филдс, — услышала она его слова.

Она лежала как мертвая, едва дыша, как покалеченное животное, неспособная больше к сопротивлению. Ее тело опустилось и поднялось вместе с матрасом, когда он встал с кровати. Она слышала, как он идет в ванную, заметила за закрытыми веками свет, услышала звук спускаемой воды.

Когда она открыла глаза, он стоял у прикроватного столика и натягивал брюки. Затем, затянув кожаный пояс, подошел к кровати и окинул ее взглядом.

— С тобой все в порядке, детка, — добродушно заметил он, — но в следующий раз ты будешь лучше. Когда ты научишься сотрудничеству, ты увидишь, насколько это лучше. Ты доставила мне некоторые неудобства. Заставила меня работать. Ты принудила меня кончить раньше, чем обычно. Но я обещаю тебе, в следующий раз мы сделаем это на всю катушку.

Она лежала, глядя в потолок, погрузившись в свои ощущения, чувствуя грязную влагу внутри и вокруг себя, снова ощущая себя на грани самоубийства.

— Ты должна признать, — говорил он, — что это не причинило тебе вреда, ничего не изменило. Так о чем же было шуметь? Все кончилось, это просто небольшое развлечение, так почему бы тебе с этих пор не расслабляться?

Она крепко закусила свой кляп и глаза ее снова заполнились злыми слезами.

Он оглядывал ее.

— Хочешь, я застегну тебе платье?

Ее глаза безразлично, не реагируя, смотрели мимо него.

Злодей пожал плечами. Он закрыл обе половинки ее юбки, не застегивая.

— Смотри, как бы ты здесь не простудилась, — потянувшись к ее затылку, он стал развязывать платок. — Думаю, ты заработала право дышать получше. — Развязав платок, он вытащил его у нее изо рта и сунул в карман. — Ну вот, детка. Лучше, не так ли?

Язык и горло ее слишком пересохли, чтобы говорить.

Она провела языком по небу и щекам, чтобы смочить, и это ей наконец удалось.

Он был уже у двери из спальни, когда к ней вернулся дар речи.

— Ты, грязный ублюдок! Чертов, мерзкий, грязный подонок! Я доберусь до тебя, я тебя кастрирую, убью тебя, если даже на это потребуется вся жизнь! Я доберусь до тебя!

Отперев дверь, он оглянулся через плечо и ответил ей широкой ухмылкой.

— Но ты уже меня имеешь, детка. Целиком и полностью, как никогда в жизни.

Издав вопль, она разрыдалась, в то время как он закрывал дверь.

Через десять минут, приготовив себе сэндвич с сыром на кухне и налив высокий бокал пива, Шивли удобно расположился на диване в гостиной, наслаждаясь поздней закуской после давно желанной сигареты. Он жевал сэндвич, потягивая пивную пену, и старался не слышать стенаний, доносившихся из главной спальни за углом.

Он считал, что ее комната достаточно изолирована от других и звуконепроницаема. Но звуки ее плача были слышны на всем пути по коридору до кухни, а теперь он слышал их в гостиной, и он подумал, что неплотно закрыл ее дверь.

Он намеревался вернуться и прикрыть дверь, чтобы отделаться от неудобств, которые она ему причиняла своим плачем, и чтобы другие не проснулись. Сначала у него промелькнула мысль не говорить им о том, что он сделал. Но потом он решил: к черту, они или узнают от нее, или обнаружат, когда он снова придет к ней следующим вечером, и, может быть, им не вредно будет узнать, что можно забыть эту ерунду о сотрудничестве и насладиться этим двухнедельным отдыхом так, как намеревался им насладиться он.

Он грыз сэндвич, пил пиво и расслаблялся, не тревожась теперь о своем поступке, кроме как только думая о ее почти нагом теле и о том, скольким людям всего мира хотелось бы обладать его возможностями и оказаться на его месте. Он думал и о том, как его старые приятели по Одиннадцатой бригаде завидовали бы ему, если б знали, но они не знали и никогда не узнают, черт бы побрал. В те дни они любили поболтать, особенно сержанты, обо всех задницах молодых вьетнамок, которые они имели, вламываясь в деревни, но черт бы побрал, ни у кого из них не было такого роскошного кусочка, как Шэрон Филдс.

Шивли с удовольствием думал об этих вещах, когда его не отвлекали всхлипывания Шэрон, и, не торопясь, доедал сэндвич, ожидая, не проснется ли кто-нибудь из остальных.

Первым, потирая глаза, вошел Йост, похожий в своей мятой полосатой пижаме на воздушный шар.

Его взгляд перешел с Шивли на коридор и источник постоянных всхлипываний. Озадаченно двинувшись к Шивли, он присел на диван рядом с ним.

— О чем шум? — спросил Йост.

У Шивли был набит рот, так что он не мог ответить сразу. Он жевал и ухмылялся и таинственно закатывал глаза в потолок. Ему хотелось растянуть удовольствие.

— С ней что-нибудь не в порядке? — настаивал Йост.

Шивли с шумом глотнул, но не успел он ответить, как его привлек дурацкий вид вошедшего старика Бруннера. Безволосый как яйцо, молочно-белый, одетый только в огромные боксерские шорты со спичками ножек под ними, он прилаживал очки и озабоченно смотрел на компаньонов.

— Мне показалось, что я услышал шум, я забеспокоился и вскочил, — сказал он, приближаясь. Он встретился с насмешливым взглядом Шивли. — Это… это была мисс Филдс, не так ли?

— Никто, кроме как, — подмигнул Шивли.

Бруннер быстро подошел и сел напротив них:

— В чем дело?

Шивли, склонив голову в сторону коридора, прислушался. Всхлипывания заметно утихли и стали прерывистыми. Шивли удовлетворенно кивнул:

— Так-то лучше. Я знал, что она утихнет.

Йост нетерпеливо потряс техасца за плечо:

— Не тяни, Шив, что случилось?

Некоторое время Шивли рассматривал их любопытствующие лица, затем положил в рот последний кусок сэндвича. Откинувшись назад, он с довольным видом чесал голую грудь.

— Ладно, друзья-приятели по Фан-клубу, я открыл первые страницы нашего полевого дневника. Вы готовы?

Йост и Бруннер склонились вперед.

— Я трахнул ее, — объявил Шивли. — Запишите это в протокол. Кайл Шивли трахнул Шэрон Филдс. Одни болтают, другие делают, и запишите, что старик Шив не говорит, а делает. И как вам это нравится?

Он сцепил руки за головой и ухмыльнулся, заметив их реакцию.

— Ты… что? — донесся неожиданный вопль из дальнего конца комнаты. Это был Адам Мэлон, с ошарашенным выражением он шлепал к ним, и рубашка развевалась вокруг его синих джинсов. — Лео, встав, только что разбудил меня, я не уверен, что понял тебя правильно, Шив. — Он остановился у кофейного столика. — Я не ослышался?

Шивли рассмеялся.

— Я как раз говорил парням: девица твоей мечты уже не девица мечты — она реальна, и еще как. Я только что зашел к ней и отлично ее оттарабанил.

— Ты не сделал этого! — крикнул Мэлон. Его шок был явно настоящим. — Она бы тебе не позволила! Черт бы побрал, Шив, лучше скажи правду…

Шивли сел, веселье ушло с его лица.

— Я не мог спать. Я все говорил себе — для чего мы здесь? Я себе ответил: я знаю, для чего я здесь. Эти чучела, с которыми я связался, это цыплята. Если я не проложу путь, то мы потеряем время и золотые мечты рассыплются в прах. Поэтому я просто встал, пошел туда и здорово ее отмутузил.

— Нет! — выкрикнул Мэлон с искаженным лицом, сжимая кулаки.

— Ты уж мне поверь, приятель. Если не веришь, иди и спроси свою маленькую секс-бомбу. Она будет свидетельствовать в мою пользу.

— Ты чертов обманщик, ублюдок, — заревел Мэлон.

Потеряв контроль над собой, он бросился мимо кофейного столика к Шивли. Техасец инстинктивно вскочил на ноги. Мэлон кинулся к нему, стараясь вцепиться в горло, но техасец был быстрее. Шагнув в сторону, он ударил правым предплечьем по вытянутым рукам Мэлона, который, потеряв равновесие, закачался на ногах, а Шивли, повернувшись на месте, полутолкнул, полуударил Мэлона в челюсть. Мэлон схватился за техасца, чтобы восстановить равновесие, промахнулся и, ошеломленный, плюхнулся на ляжки. Он начал подниматься, встал уже было на колени, чтобы снова броситься на Шивли, когда Йост, встав между ними, одной ногой прижал Мэлона к полу и руками отгородил от него Шивли.

— Хватит, ребята, достаточно! — приказал Йост.

Шивли злобно смотрел сверху вниз на Мэлона.

— Этот придурок первый начал. Я ничего не сделал.

— Ты сделал все, — завопил с полу Мэлон, грозя Шивли кулаком. — Ты все испортил, — от ярости его крики были почти бессвязными. — Ты… ты нарушил договор. У нас был договор, торжественное соглашение, как клятва на крови. Ты нарушил его за нашими спинами. Ты ее изнасиловал. Ты сделал нас преступниками.

— Ох, заткнись, — с отвращением сказал Шивли. Он сбросил себя руки Йоста. — Если ты не заставишь его захлопнуться, Говард, я намерен сделать это сам, и это не будет приятно.

— Сядь, сядь, Шив, — убеждал Йост, отталкивая Шивли к стулу, только что освобожденному перепуганным Бруннером. Йост принудил техасца сесть. — Давайте успокоимся, Шив, мы все сможем выяснить в ходе разговора.

Йост обернулся к дрожащему Бруннеру, помогавшему Мэлону встать. Бруннер, не переставая, бормотал:

— Не надо больше этого, Адам, не надо. Драка нам не поможет.

Йост энергично подтвердил:

— Он прав, Адам. Послушайся своего дядю Лео. Он прав на этот раз. Что сделано, то сделано, и нет смысла сваливать это на Шива. Он действовал импульсивно. Нам всем следует принять тот факт, что у каждого из нас своя натура. Веди себя прилично.

Мэлон ничего не ответил. Падая, он ушиб ногу и позволил Бруннеру провести его, хромающего, к дивану и усадить.

Мэлон сидел, уставившись в пол, сцепляя и расцепляя пальцы и все время покачивая головой. Наконец он поднял глаза на Шивли.

— Ладно, я думаю, что дальнейшее применение силы толку не даст.

— Это верно, — одобрительно сказал Йост.

— Но мне все же чертовски жаль, — горько заметил Мэлон. — Меня тошнит от разочарования. Кайл, ты совершил самое низкое преступление. Ты изнасиловал ее, когда она беспомощна. Ты нарушил нашу торжественную клятву ей и друг другу. Ты все испортил.

— О, черт, — сказал Шивли, — Гови, передай мне пиво. — Взяв у Йоста свой стакан с пивом, он с отвращением посмотрел на Мэлона. — Приятель, слезь с меня, ради своего же собственного блага. Не смеши мою задницу. Не делай вида, что ты единственный знаешь, кто и что должен делать. Мы в этом равны. Так что не взваливай на меня ничего такого, парень. Я пойду своим путем, а вы идите своим. Только так мы сможем договориться, как я понял.

— Но не изнасилование, — сказал Мэлон. — Такой путь ни для кого не годится.

Йост снова вмешался:

— Адам, просто нет смысла стегать мертвую лошадь. Давай оставим эту тему. С этим покончено.

— Ты чертовски прав, — сказал Шивли. — Покончено и позабыто, большое дело, подумаешь, и никакое тявканье и обвинения с твоей стороны не изменят этого и не повернут часы назад. Начиная с настоящего момента тебе придется быть реалистом. Посмотри на факты как они есть. Мне захотелось это сделать и я сделал, понятно? Я хорошо ее оттрахал. В твоей книжке волшебных сказок она может быть недотрогой, святой Шэрон Филдс. Но сейчас, у нас в кровати, она товар, который надо использовать. Прекратим этот треп о том, должны мы или не должны. Она проломлена. Отныне она — настоящий живой почетный член Фан-клуба развлечений, а не картинка у тебя на стене. Это живая задница, парень, и она готова к действию. Начиная с сегодняшнего вечера у нас пикник, траханье и веселье. И давно пора. И скоро ты будешь мне пятки лизать, не зная как меня отблагодарить.

Мэлон пришел в ярость.

— Благодарить тебя? За то, что ты совершил грязное преступление против беспомощного человека? За то, что ты нарушил свою клятву? За то, что поставил всех нас под угрозу? О черт, мне действительно тошно. — Он рассеянно похлопал себя по карману, вытащил мятую сигарету, начинил ее травкой и стал расправлять ее, пока Бруннер нервно искал ему спички.

Когда Мэлон откинулся назад, огорченно затягиваясь, Бруннер обратил лицо к Шивли. Губы у Бруннера дрожали.

— Я… не хочу усугублять ситуацию, Кайл, но я совершенно согласен с Адамом. Ты переступил наши правила. Тебе не следовало действовать импульсивно. Тебе нужно было подумать о нас, твоих друзьях. Мы, не по своей воле, оказались пособниками.

— Ну и что, если вы пособники? — буркнул Шивли, слизнув пиво с верхней губы. — Ну и ладно, наслаждайтесь этим так же, как и я.

Йост внимательно, с каким-то извращенным уважением смотрел на Шивли.

— Да, я думаю, в каком-то смысле Шив прав. — Он обращался к Мэлону и Бруннеру, стараясь говорить рассудительно. — Неплохо было бы нам всем успокоиться и понять, что у каждого из нас есть свои достоинства и слабости. Именно так люди и живут в мире друг с другом. — Он помолчал. — Есть одна вещь, за которую я Кайла уважаю. Он реалист и не зацикливается на ненужном чувстве вины. Вы его послушали, так же как и я. Дело сделано. Этого не вернешь. А поскольку дело сделано, то это меняет вещи. Мы можем смотреть на него с новых позиций.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, Говард, — встревоженно заметил Бруннер.

— Я говорю, что ситуация изменилась, так что, может быть, разумно предположить, что следует изменить и отношение всех нас к этому делу. — Он повернулся на каблуках к Шивли. Было ясно, что кажущийся нейтралитет Йоста преобразился в восхищение тем, кто это совершил. — Шив, ты нас не разыгрываешь? Ты действительно пошел и оформил ее?

— Говард, почему я должен тебе врать, если все, что вам всем надо сделать, — это зайти в соседнюю дверь и убедиться самим?

— Ты сделал это, — сказал Йост таким тоном, каким другие говорят «Аминь». Он поколебался. — Ладно, Шив, ты вполне мог бы и рассказать нам — и как оно?

Мэлон скосил глаза сквозь марихуановый дым. Его голос слегка дрожал.

— Я не… не хочу… хочу слышать.

— Я интересуюсь этой информацией не для тебя, — заметил Йост с оттенком раздражения. — Я спрашиваю для себя. — Он снова обратился к техасцу. — Давай, Шив, говори. Как она?

— Великолепна. Фантастична. Настоящая езда. У меня даже шары встали.

— Ты не врешь?

— Я тебе не вру. Этот цыпленок полностью соответствует тому, как его рекламируют, если можно так выразиться. Она будоражит.

— В самом деле? А она сотрудничала?

Шивли фыркнул.

— Я пригласил ее к этому. Но не дал времени на ответ. С этих пор она станет сотрудничать лучше. Я ее немного пообтесал. Думаю, я втемяшил ей ту мысль, что плохое обращение с нами ни к чему не приведет.

— Я уверен, что ты прав, — поспешно вставил Йост. — Так значит, ты не думаешь, что она еще склонна к сильному сопротивлению?

— После того, что я ей дал? Нет. С этих пор с ней общаться не труднее, чем с чьей-нибудь бабушкой. Она сломлена, я же вам говорю. Она приручена. Мы заполучили себе маленькую домашнюю любимицу в процессе развития.

— Что ж, поскольку такому было суждено случиться, то это великолепно, — глаза Йоста блестели. — Иона выглядит так, как мы и ожидали, говоришь?

— Лучше. — Шивли оставил пустой стакан, встал и потянулся. — Гови, старик, — он дружески положил руку Йосту на плечо, — подожди, пока увидишь эту штуку. Красивее ты в жизни не видел: она даже стилизована, слегка побрита с обеих сторон, так аккуратно…

Бруннер, ветеран ночных представлений «Костюм на день рождения» Фрэнки Раффало, поглощенный разговором, предложил добавочную информацию:

— Танцовщицы и хористки обычно бреют с боков свою… лонную область, потому что это смотрится презентабельнее, когда они одевают колготки или ленточные трусики. Э, и мисс Филдс, я помню, она исполнила несколько танцев в своем последнем фильме в очень откровенном виде.

— Да, — сказал Шивли, оценивая Бруннера как потенциального союзника. — В самую точку, Лео. — Он снова по-братски похлопал Йоста по плечу. — А все остальное! На ее буфера можно вешать шляпы. Она здесь как восьмое чудо света. Но зачем тебе верить мне на слово? Иди посмотри сам.

— Я бы мог, — с энтузиазмом ответил Йост. — Я об этом и думал.

— Приятно перепихнуться, — ухмыльнулся Шивли. — А что касается меня, то пойду придавлю подушку, чего я вполне заслужил. Доброй ночи, приятели — члены клуба, увидимся как-нибудь завтра.

Зевая, он вышел из комнаты.

Йост с уважением покачал головой.

— Что бы вы ни говорили, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — а Шивом следует восхищаться за смелость.

— Что ж, насиловать может каждый, — хрипло пробормотал Мэлон.

— Я тоже так думал, — ответил Йост.

— Не пора ли нам всем идти спать, — сказал Бруннер.

— Вы с Адамом идите, — ответил Йост. — А мне что-то не хочется. Я что-то слегка возбужден.

— Не пойдешь же ты туда? — запротестовал Бруннер.

Йост задумчиво почесал промежность.

— А почему бы и нет? Нет резона позволять Шиву обладать монополией.

Бруннер вскочил на ноги:

— Очевидно, что мы не можем делать вид, как будто бы этого зла не было и в помине. Но два зла не дают в сумме одно добро, Говард. Нам не следует мириться с преступлением, — он постарался схватить Йоста за руку. — Подумай получше. Завтра мы все протрезвеем и сможем обсудить это.

Йост отвел свою руку.

— Как выразился Шив, мы уже поговорили достаточно.

— Пожалуйста, подумай еще раз, Говард.

— Я только что так и сделал. И я проголосовал «за». Я иду посмотреть на нашу почетную гостью.

Мэлон попытался встать с дивана, но ему это не удалось.

— Гови, не надо…

Йост отмахнулся от него.

— Вы двое займитесь приятным разговором или поспите. Не ломайте ваши головы насчет меня. Это свободная страна. Один человек обладает одним голосом. Я знаю, за что я его отдаю.

Он двинулся в сторону коридора.

Она лежала на спине, слишком утомленная нападением и последовавшей затем истерикой, чтобы о чем-то думать. Она стремилась только к забытью, а оно не приходило.

Господи, как бы ей хотелось думать, что этого мира не существует, что ей снится кошмар и скоро она проснется в безопасном Бель-Эйре!

С тех пор как ее рыдания прекратились, она не слышала ни звука, не считая неровного стука ее сердца.

Сердце, пожалуйста, остановись, молила она, и освободи меня от этого.

…Сначала она услышала, как дверь спальни закрывается на защелку.

Кто-то снова вошел в комнату.

Она открыла глаза не сразу. Ей было неинтересно, который там из них. Достаточно было знать, что ее все еще не оставляют в покое.

Раньше, когда ее истерика прошла, у нее промелькнула мысль, не будет ли Злодей единственным, кто возьмет ее силой в эту ночь или потом. Скроет ли он свое подлое деяние от других? Ей казалось, что он мог бы так сделать.

Теперь, чтобы узнать, был ли это Злодей или один из остальных, она, наконец, заставила себя открыть глаза.

Рядом с кроватью стоял мясистый плотный здоровяк в мятой полосатой пижаме.

Продавец.

Его глаза с красными прожилками были направлены не в ее глаза, а на ее оставшиеся непокрытыми груди. Взгляд его казался завороженным, рот открылся, дыхание участилось.

О, Господи, простонала она про себя, он знает, они все знают. В нее уже проникли один раз. Поэтому теперь она уже не является неоскверненной, достойной благоговения, свободной от вторжения территорией. Ворота уже открыты. Публику приглашают входить. Сезон начался.

О, Господи, нет. Неужели этот вот, Продавец, и другие не окажутся более чуткими к ее переживаниям? Она стала молиться, затем остановилась.

Ее детские надежды на какие-то цивилизованные приличия и уважение исчезли, не успев сформироваться.

Продавец, все еще не глядя на ее лицо, все еще зачарованный ее грудями, возился с завязками своих пижамных брюк. Он снял их быстро и молча. Он не терял времени.

— Нет, пожалуйста, нет, — слабо запротестовала она.

Он приблизился к кровати, лихорадочно расстегивая куртку, и отбрасывая ее в сторону.

— Не надо, — молила она. — Просто потому что то, другое животное…

Он навис над ней.

— Я не делаю ничего такого, чего бы ты еще не знала.

— Нет, не надо, не надо. У меня болит там, внизу. Мне очень больно. Я была сухой…

— Нет, сейчас ты уже не сухая.

— Я измучена до крайности. Я больна. Поставьте себя на мое место. Пожалуйста, имейте сострадание.

— Я буду осторожен. Ты увидишь.

Что она видела сейчас, чего она не могла не видеть, было отталкивающее, отвратительное, голое существо над ней.

Существовал ли какой-нибудь способ вызвать у него хоть подобие благоразумия?

Все призывы будут сейчас потрачены впустую, она это знала. Слишком поздно.

Кровать осела слева от нее, так что она скатилась в его сторону, когда он стоял на коленях.

— Что вы предпочитаете, мадам? — спрашивал он. — Я стремлюсь услужить.

— Вали отсюда, черт бы тебя побрал, или я убью тебя. Только тронь меня, и я…

— Не трать время зря. Давай начнем представление.

Он тяжело опустился рядом, соприкоснувшись с нею.

Слабея, она постаралась отстраниться, но его рука была на одной из ее грудей, а волосы оказались на лице, когда он начал целовать и сосать ее соски, сначала один, потом другой. Она старалась вывернуться, но рука плотно удерживала ее на спине.

Пока он неумолимо совершал подобные действия с ее мягкими, безответными сосками, во второй раз за эту ночь она ощутила, как на ее бедре поспешно растет некая твердость.

— Кто бы вы ни были, пожалуйста, прекратите, — просила она. — Я уже больше не могу. Мне хочется умереть. Оставьте меня в покое, если вы человеческое… человеческое существо.

Его губы оторвались от ее груди.

— Поэтому я и здесь, мадам, потому что я человеческое существо.

Крякнув, он взгромоздился на нее, пока она, собрав последние силы, крепко сжимала ноги.

Теперь он делал что-то там внизу. Она ощутила, как половинки ее юбки были поочередно откинуты в стороны. На животе и верху бедер она ощутила поток холодного воздуха. На мгновение он замер, заинтригованный видом ее широкого, ярко выраженного, выдающегося вагинального холмика.

Почти непроизвольно у него вырвался возглас предвкушения и удовольствия.

Остальное случилось до странности неожиданно. Он удивил ее, потому что двигался так быстро, что захватил ее врасплох. Его быстрота была неожиданной для такой вялой внешности. Его руки вонзились между ее сжатых бедер, и он развел их широко в стороны, так что она вскрикнула от боли. Ее розовая вульва и широкие внешние губы были открыты для него, и, не успела она защитить их, как его короткий толстый обрубок уже раздвинул их.

— Нет! — взвизгнула она.

И снова в нее полностью проникли, насильно, пронзая как беспомощную олениху.

Она призвала на помощь силы, оставшиеся после встречи со Злодеем. Она попыталась отстраниться, оттеснить его коленом в сторону, но он злобно ударил ее кулаком по коленной чашечке, так что боль разорвалась у нее в голове. Мучение было невыносимым, его размеры и слоновий вес были чрезмерными, и она обмякла.

Глаза его были закрыты, со рта капало, когда он двигался вперед-назад, вперед-назад, без остановки, растягивая и жаля стенки ее вагины.

Он издавал какое-то восклицание, которое она сначала не поняла, но потом разобралась. «Восхитительно, восхитительно, восхитительно», — пел он как испорченная пластинка.

Услышав это, она ослепла от ярости. Она проклинала его, выкрикивая все плохие слова, которые знала. Едва не плача, она пыталась поднять голову и ударить его в челюсти и грудь. Ее проклятия и удары были для него, как камешки для динозавра.

Забыв о ней, он двигался в ней туда и обратно. Больше всего ей доставляло мучений не бесконечная езда, а удары его огромного тела; ее грудь, ребра и пелвис были разбиты и болели как от контузии.

Ее изувеченные колени сделали последнюю попытку причинить боль ему.

Без толку. Дело обстояло так, как будто бы здесь не было ничего, кроме ее вагины. Для него существовал только акт и присущий ему экстаз.

Он застыл, откинул плечи назад, а бедра подал вперед, затем послышалось длинное «ах-х-хх…» Он кончил.

Он открыл глаза, тряхнул головой, чтобы поставить мозги на место, и скатил с нее свою неимоверную тушу. Он сел в виде массивной статуи удовлетворенности и мужества.

Она обнаружила, что по ее щекам снова потекли горькие слезы. Проклятый вонючий чертов ужас. Она попыталась ударить его левой ногой, и, когда он уклонился, ее нога неподвижно упала на кровать.

Встав, он вытерся полотенцем, после этого упер руки в свои жирные бедра, как бочонок с салом, считающий себя Колоссом, думая, что она оценит его атлетическую фигуру.

— Не так уж оно и плохо было, а? — сказал он.

— Ты, жирная свинья! — крикнула она. — Чертов ублюдок! Погоди, ты просто погоди…

Он рассмеялся:

— Да ладно, признай это. Ни с одним из твоих друзей-актеров тебе не было так хорошо.

— Ты будешь жалеть об этом до конца своей жизни, грязный дегенерат!

— Давай сейчас не будем беспокоиться о конце моей или твоей жизни. — Натянув пижамные штаны, он завязал их. — Давай просто позаботимся о дне завтрашнем и послезавтрашнем. В них-то и дело, подруга. Так что ты могла бы откинуться назад, как хорошая девочка, и насладиться этим.

— Ты, долбаный мудак.

Он отсалютовал ей.

— Тем я и горжусь.

Захватив куртку и напевая, он выбрался из комнаты.

Говард Йост обнаружил остальных двоих в том же виде, как он их оставил. Все еще напевая, он вошел в гостиную: там так же сидели Лео Бруннер в своих картинных квадратных шортах и бедный, опустошенный Адам Мэлон в состоянии легкой эйфории, приякоренный к дивану большим количеством конопли.

Бруннер, в трясущихся очках, мгновенно набросился на Йоста:

— Говард, ты… сделал это?

— Как я и говорил, я ходил туда не для игры в канасту.

— Ты действительно занимался с ней любовью?

— Несомненно, Лео, мой мальчик. И удовольствие от этого получили все. Так бы я и сказал. Мисс Шэрон Филдс живет в соответствии с тем, что о ней пишут.

Мэлон вышел из тумана и ехал по дивану поближе к ним.

— Гови, это не так, этого не было, и ты это знаешь. — Его лицо приняло выражение крайнего отчаяния. — Сначала Кайл. Теперь ты. Вы оба нарушили правила, все испортили. А подумайте о ней…

— Когда ты собираешься повзрослеть? — нетерпеливо проговорил Йост. — Мы сюда для чего приехали? Собирать грибы и наслаждаться матушкой природой? Единственная матушка природа находится сейчас в спальне. Может, в других обстоятельствах я бы не сделал ничего подобного. Но как только Шив сломал лед, я сказал себе: какая после этого разница? Я уверен, что сейчас она тоже так считает. Если тебя трахнет один, то какая к черту разница, сколько еще?

Йост ожидал, что Бруннер вяло ему возразит, но Бруннер, казалось, обратился в зрителя.

— Говард, а какая у нее была реакция? Что она чувствует?

Йост пожал плечами.

— Думаю, что все это ей давно знакомо и известно. Я имею в виду, спать с мужчинами. Поскольку Шив был там, она, казалось, мне не удивилась. Думаю, она этого ожидала.

— Ты действительно так думаешь?

— Я в этом уверен. Я не утверждаю, что она так уж счастлива. Ей не нравится, что она привязана. Но с другой стороны… ну, она оказала некоторое сопротивление… чего и следовало ожидать…

— Какое?

— Ну, поругалась немного, побрыкалась, говорила, чтобы я оставил ее в покое. Но в данных обстоятельствах это вполне нормально. Думаю, она знает, что от нее ожидают сопротивления, хотят, чтобы она доказала, что она не такая уж неразборчивая. Так что я не удивился. Не знаю, как она вела себя с Шивом, но со мной она не слишком-то сражалась. Но даже если она и была тогда в воинственном настроении, не думаю, что от этого много чего осталось. Практически ничего, я бы сказал. Она выступает в своей роли, и теперь, я думаю, она готова принять как неизбежное что бы то ни было. Мы с Шивом облегчили дело для вас двоих. У вас проблем не будет.

— Только не я, — с негодованием заметил Мэлон. — Я не хочу иметь никакого отношения к изнасилованию.

— И не я, Адам, — поспешно заверил союзника Бруннер. — Но поскольку оно имело место, я просто интересуюсь.

— От таких дел плохо пахнет, — заявил Мэлон.

Йост, казалось, начал обижаться.

— Брось, Адам. Перестань строить из себя бойскаута. Ты уже вышел из школьного возраста. Ты знаешь и я знаю, что половина всех половых сношений, происходящих в мире сегодня ночью, в той или иной форме являются изнасилованием. Мужчины разными путями добиваются женщин — получая плату за то, что на них женились, или за то, что устраивают их на работу, или за то, что дарят подарки и приглашают на свидания. Это то же самое, что и изнасилование.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — сказал Мэлон.

— А ты знаешь, что думаю я, — парировал Йост.

Однако Бруннера было не так легко увести в сторону. Он облизнул потрескавшиеся губы.

— Говард… э-э… если это не слишком неподобающе выглядит… спрашивать… но что ты с ней делал?

— Ты имеешь в виду, делал ли я что-нибудь причудливое? Нет, не в первый раз. Насчет первого раза я старомоден. Строгое выполнение своей задачи. Оттрахай ее обычным способом.

— Ты имеешь в виду, как большинство людей делают это в большинстве случаев?

— Конечно. Небольшая ласка, чтобы подогреть ее и себя. У нее прекрасные сиськи, самые большие молочные железы в мире, вполне достаточные, чтобы возбудиться, и дыра, которая тебя просто засасывает, как будто бы ты был там всегда. А как только ты там, ну, как я и сказал, все просто: я сверху, она на спине. Никаких проблем.

— На что она похожа? — поинтересовался Бруннер. — Я имею…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — перебил Йост. — То ли она, чем и предназначена быть, — сексуальная ли богиня? Верно? Я скажу тебе следующее. Адам вот не далеко отошел от истины в своих мечтах. Шэрон Филдс во плоти абсолютно шикарна. Без вопросов. Знаешь старую поговорку: в темноте они все одинаковые? Неправда. Шэрон — это нечто особое. Чистый секс. А когда ты впервые взглянешь на то, что у нее между ног, — он хлопнул в ладоши, — Господи, Лео, ты никогда уже не будешь прежним человеком. Если сослаться на Шива не уверен, что правильно повторю, — она будет твоей только за то, что ты попросил.

Бруннер слегка отшатнулся.

— О, нет, я не думал об этом. Я только хотел…

— Что же, мог бы об этом и подумать. Она там, не спит, ожидая одного из вас. Не будь дураком, отказываясь от этого. В этом нет ничего ненормального. Ты хочешь знать, как оно выглядит, Лео? Самое известное тело в мире? Просто пройди за угол и посмотри сам.

Бросив взгляд на Мэлона, Бруннер попытался объясниться.

— Нет, нет, поверь мне. Я об этом не думал, Говард. Я просто подумал… ну, я никогда не видел такого знаменитого человека вблизи и чтобы он был практически раздет. — Он поколебался. — Я подумал, что самое большое, что бы я сделал… ну, может быть заглянул бы одним глазком, чтобы посмотреть на нее, и ничего больше. Может, объяснил бы ей, что ей не следует больше беспокоиться, по крайней мере насчет Адама и меня. Довел бы до нее ту мысль, что мы не имеем намерения вредить ей.

Йост кивнул:

— Делай что хочешь. Я отправляюсь на боковую. Завтра будет день, и это должен быть день что надо. Гуд бай вам обоим.

Когда Йост ушел, Бруннер остался стоять в некоторой неуверенности.

Громко сглотнув, он взглянул на опечаленного и задумчивого Мэлона.

Бруннер прочистил горло:

— Я… я просто хотел пожелать ей спокойной ночи.

Мэлон не поднял головы.

Трясущимися руками Бруннер скромно подтянул шорты и на цыпочках вышел в коридор.

Она рассматривала балки на потолке.

Из-за шока она была неспособна мыслить рационально. Ее существо превратилось в сосуд, доверху наполненный ядом. Животное, растение, минерал — она не чувствовала себя никем и ничем.

Прошло долгое время, пока она осознала, что в ее каморке присутствует еще кто-то. Прищурив глаза, она сфокусировала их на спинке кровати за буграми ее обнаженных грудей. В нескольких футах перед закрытой изнутри дверью стояла затуманенная фигура слизняка-альбиноса, одетого как человек; просто стояла, в очках и шортах, глядя на нее так, как будто бы никогда раньше не видела существа женского пола.

С усилием она вспомнила, кто это.

Скромняга. Грязный Старик. Сам Г. С. лично.

Неодобрительно окинув его взглядом, она снова стала смотреть в потолок. Но она знала, что он приближается, приближается на своих ножках с варикозными венами.

Он возник на расстоянии вытянутой руки от нее.

— Я… я пришел только потому, что хотел сказать, мисс Филдс, — он заикался, — что мы не все одинаковые и кое-кто из нас никогда не собирался наносить вам какой-либо вред.

— Спасибо и на том, — горько ответила она.

— Мы… просто хотели познакомиться с вами.

— Да, познакомиться — перед тем как устроить групповое изнасилование. Вы настоящие джентльмены. Ладно, вы со мной познакомились. Теперь проваливай, придурок.

Ответа не последовало. Удивившись этому, она взглянула на него. То, что она увидела, сказало ей все, что она хотела знать. Если она и ожидала какого-то приличия или симпатии от этого придурка, она могла об этом забыть.

Он таращился на ее тело, выпучив глаза и облизывая губы, его тощая, как из папье-маше, фигурка тряслась. С упавшим сердцем она поняла, почему он вдруг замолчал.

Она лежала практически голой, готовой для всех намерений и целей.

Ее последний посетитель не побеспокоился о том, чтобы прикрыть ее. Ее груди и половые органы были на виду у Скромняги. Это было низко и подло, и бессильная ненависть к этим людям заполнила все ее существо.

— Ты слышал меня, — с усталым отчаянием повторила она. — Исчезни. Ты достаточно насмотрелся. Здесь нет ничего такого, чего бы ты не видел раньше, так что выметайся.

Он дышал как астматик.

— Я… я никогда не видел такой красоты. Я никогда не видел ничего подобного. Я не знаю… я не знаю…

Ее внимание привлекли его синие шорты, под которыми, казалось, носилась мышь.

Ей снова стало плохо. Старый сукин сын, казалось, начал расклеиваться. Он задыхался, в самом деле задыхался.

— Я ничего не могу с собой поделать. Простите меня. Я должен к вам прикоснуться.

Он опустился на колени на кровать у ее ног. Он полз к ней подобно какому-то бедолаге, потерявшемуся в пустыне и свихнувшемуся от жажды.

Инстинктивно она поняла, что если затеять драку, этот тип может прийти в себя и забыть о возможности взять ее силой.

— Просто позвольте мне увидеть, прикоснуться… — бормотал он.

Она сердито лягнула его, попав между плечом и шеей. Очки у него слетели, он свалился на ее другую ногу, издав вопль боли. Его руки потянулись к шее, и она приложила босую свободную ногу к его лицу, намереваясь оттолкнуть. Нога скользнула мимо его щеки, и его шея оказалась зажатой между ее икр. Собрав все оставшиеся силы, она крепко сжала ноги, стараясь придушить его и заставить отступить.

Его пальцы вцепились в ее лодыжки, он стремился освободиться. Покраснев, он старался развести их в стороны. Он не был силен, а ее ноги, укрепленные многолетними танцевальными упражнениями, могли бы противостоять его усилиям, но у нее не осталось ни капли сил. Он высвободился и встал рядом с ней на колени.

Его выпученные глаза вновь устремились на розовые складки ее губ.

Внезапно она увидела нечто странное. Это было бы смешно, поистине весело, в любое другое время и при других обстоятельствах. Но сейчас это вызывало отвращение и тревогу.

Мышь выскочила из синих шорт.

— Я ничего не могу с собой поделать, мисс Филдс, — ныл он. — Я не могу взять себя в руки.

Не веря своим ушам, она была слишком поражена, чтобы двигаться.

Он упал между ее бедер и начал тыкаться в нее; найдя наконец отверстие, стал бешено толкать, пока не вошел. Теперь он тыкался везде внутри нее, совал и совал, рыдая, как ребенок.

Опомнившись, она попыталась стряхнуть его, будучи уверенной, что его легко отцепить. Однако он обхватил ее руками, уцепившись не на жизнь, а на смерть, и остался вклинившимся в ее тело.

Она обрушила на него град обвинений, надеясь пристыдить его и заставить отступить.

— Ты короткочленный старый ублюдок, — вопила она, — ты не лучше других… ты хуже… оскверняя меня этим подобием хрена…

Но все было без толку.

Ее не было слышно за его безумным бормотанием, в то время как он продолжал, как кролик, со стоном бормоча извинения, толкать и толкать.

Наконец ее затошнило оттого, что она была вынуждена поддаться этому жалкому дегенерату, она прекратила оскорбления и попытки его сбросить.

Да это уже и не имело значения: она видела, что освободится от него в течение ближайших нескольких секунд.

Его глаза почти стекленели. Рот издавал звуки наподобие засорившейся флейты. Вялые мышцы шеи напряглись. Он взвизгнул, отпустил ее, двинулся вверх и назад и из нее, как пилот на катапультируемом кресле.

На ощупь найдя свои очки, он стал отползать.

Равнодушно лягнув ногой, она попала ему по ребрам. Покачнувшись, он потерял равновесие и свалился на пол, одной рукой придерживая драгоценные очки.

Через мгновение он медленно поднялся, постаравшись надеть очки с некоторым подобием достоинства.

Она смотрела на него с отвращением. Его вялая макаронина все еще болталась поверх его шорт. В замешательстве он спрятал ее.

Если он и испытывал какой-то стыд, то его удовлетворенная улыбка никоим образом не говорила об этом.

Он осторожно приблизился к ней снова.

— Если вы не возражаете, — сказал он с оттенком скромности и натянул блузку ей на грудь, затем чопорно сдвинул вместе полы ее юбки. — Могу… могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Ты можешь унести отсюда свою задницу, — в ярости ответила она.

— Богом клянусь, мисс Филдс, я не собирался этого делать. Я просто не смог справиться со своими эмоциями. Такого никогда раньше не случалось. В какой-то мере — я знаю, что вы так не думаете, — в какой-то мере это дань восхищению вами. Мне бы хотелось, чтобы вы нашли в своем сердце возможность принять мою благодарность.

— Я бы сказала тебе, добро пожаловать тогда, когда судья вынесет тебе приговор о пожизненном заключении или приговорит к удушению в газовой камере, ты, маленькая крыса.

Он отступил назад, моргая глазами за стеклами очков, повернулся, пробежал по комнате и исчез за дверью.

Адам Мэлон спустился со своих заоблачных высот достаточно низко, для того чтобы припомнить, куда уходил Бруннер и как долго он там пробыл. Более десяти минут, что настораживало.

Открыв кока-колу, Мэлон пил ее, чтобы немного остыть, когда до него дошло, что Бруннер тихо вошел в комнату.

Молча они смотрели друг на друга.

Бруннер, казалось, был смущен. Ему, похоже, было что сказать, но по какой-то причине не хотелось этого делать.

Он наблюдал за тем, как Мэлон пьет кока-колу, как будто бы это действие поглотило все его внимание, и смотрел, как Мэлон ставит банку на столик.

— Ничего, если я глотну? — спросил Бруннер.

— Валяй.

Бруннер взял банку, отпил из нее и поставил обратно на кофейный столик.

Мэлон продолжал пристально смотреть на него. Он не станет задавать главный вопрос. Он оставит это дело Бруннеру.

Бруннер вздохнул. Немного успокоившись, он стоял, углубившись в себя. Мэлону этот пожилой человек показался изменившимся. Перемена была неуловимой, но очевидной для любого, кто знал его раньше. Бруннер определенно подвергся какому-то виду мистической трансформации. Он, казалось, и самого себя не помнил.

Бруннер прочистил горло.

— Полагаю, тебе хотелось бы знать, что я там делал, Адам?

— Я не вправе интересоваться. Это твое дело.

Бруннер кивнул.

— Да. Ну… — Мгновение он колебался, затем выпалил, — я это сделал, Адам. Я извиняюсь, я действительно извиняюсь. — Из него полились дальнейшие слова признания. — Я не намеревался этого делать, Адам. Честно, я не собирался. Я знал, что то, что сделали другие, это неправильно. Но я вошел туда, и… увидев ее… — На мгновение уйдя в свои мысли, он докончил, — я… я никогда не видел никого такого, как она, без… без всякой одежды…

— Без одежды?

— Я имею в виду, что одежда на ней была, но все было видно, и я раньше никогда не видел тела такой известной женщины, как она. Она была такая… — он не смог найти нужного слова. — Она просто тянула меня к себе как магнит. Я собирался только взглянуть на нее, только взглянуть, это не идет ни в какое сравнение с тем, что сделали другие. Но что-то меня заставило — Я не владел собой, как будто бы это был не я, Лео Бруннер, а какой-то другой человек, который взял и сделал это.

Адам Мэлон сидел неподвижно. Выражение его лица было бесстрастным.

— Ты имеешь в виду, что ты изнасиловал ее, Лео?

Бруннер безучастно смотрел на него.

— Изнасиловал — нет, это не было похоже на насилие. Я имею в виду, это не было похоже на ужасное преступление.

— Что же это тогда? Ты потерял меня, Лео.

Бруннер заговорил неуверенно, как бы объясняясь перед самим собой:

— Это было похоже… как будто бы всю мою предыдущую жизнь я был лишен чудесных вещей, которыми наслаждаются другие, и у меня впервые появилась возможность узнать, чем более удачливые люди наслаждаются все время и считают это само собой разумеющимся. Как мне объяснить тебе это, Адам, чтобы ты понял?..

— В этом нет необходимости, Лео.

— Думаю, это был шанс сделать какое-то капиталовложение, которое будет давать мне годовой доход, достаточный для того, чтобы я жил на него всю оставшуюся жизнь, все тоскливые годы старости, и этим доходом, по выражению Кайла, будет воспоминание о чем-то особенном, которого в противном случае я был бы лишен. — Он покачал головой. — Может, я слишком это интеллектуализирую и рационализирую. Может быть, это было редчайшим мгновением моей жизни, когда я отреагировал инстинктивно, поддавшись эмоциям, с которыми не смог справиться. Я отбросил весь мусор цивилизации. Я стал животным, как другие. Все, что я могу сказать — это что я не смог совладать с собой.

Он помолчал, подыскивая более подходящее объяснение.

— Я вижу только одно, правда слабое, оправдание моего поведения. Я совершил насилие не над таким человеком, который будет шокирован и перепуган всю свою дальнейшую жизнь. Я имею в виду не только то, что над ней уже совершили насилие Кайл и Говард. Я имею в виду также, что мы знаем о ее пестром прошлом. Ее слава и богатство строились на обещании сексуальности. Несомненно, она имела интимные отношения со множеством мужчин. Поэтому я почувствовал — ну, а это произошло после того, как я это почувствовал, — что мои собственные действия с ней будут просто еще одним, повседневным событием, но для меня это было чем-то новым, чем-то вроде достижения.

Он подождал ответа, но, поскольку Мэлон молчал, Бруннер заговорил снова:

— Я надеюсь, что ты сможешь хоть как-то это понять, Адам. Надеюсь, ты во мне не разуверился. Не хотелось бы, чтобы это помешало нашей дружбе. Если ты думаешь, что я вел себя не лучше других, что я в твоих глазах такой же, как другие, то извини. Я не думал, что так получится. Если ты считаешь, что я так думал, то я сочту, что я виновен не меньше других. Однако если ты сможешь оценить мои мотивы так же, как и… важность для меня этого единственного момента в моей жизни, когда я не владел собой, — ты меня простишь.

Слушая патетические речи стоявшего перед ним пожилого человека, Мэлон не чувствовал злобы, она ушла.

У него не было негодования, но оставалось чувство жалости к своему бедному другу.

— Прощать здесь нечего, Лео. Я могу только принять то, что ты говоришь, и попытаться понять. Я не могу представить себе, что я делаю то же, что сделали вы все, но мы все разные, мы все имеем разные истоки, у нас разные гены, разные слабости. По-моему, остается сказать только то, что каждый из нас будет жить сам с собой до конца — так что каждому свое.

Бруннер с готовностью кивнул:

— Я рад, что ты понимаешь это таким образом. Что… что касается меня, то, может быть, завтра я посмотрю на это по-другому и буду чувствовать себя виноватым. Но сейчас, сию минуту — я хочу быть честным с тобой, Адам, — я не жалею, и у меня нет и примеси вины. — Он смотрел в сторону. — Она никак не пострадала, ни психически, ни физически. С ней будет все в порядке. Ты увидишь… Ну что, ты готов ко сну, Адам?

— Еще нет.

— Спокойной ночи, Адам.

— Спокойной ночи.

Он смотрел, как старик прошагал через столовую к кухне и к двери, ведущей в их общую спальню, и, если глаза его не обманывали, ему показалось, что походка Бруннера была чуть ли не торжественной.

Решительно настроившись подавить растущее чувство уныния, Мэлон поискал в кармане рубашки сигарету и набил ее, крепко закрутив бумагу с одного конца. Прикурив и вдохнув дым марихуаны чуть ли не до кишок, а затем выдохнув его, он откинулся на спинку дивана, чтобы разобраться в своих мыслях.

После того как он выслушал Бруннера, злость на него у него пропала, и теперь он пытался выяснить, что пришло ей на смену. Депрессия, конечно, но и что-то еще. Его охватило ощущение крайней безнадежности. Он был пронизан чувством нигилизма. Он чувствовал себя единым с Сартром — истинным другом по духу, по сути дела. Все вокруг стало сюрреалистическим. Непосредственное окружение странным образом лишилось традиционных ценностей, порядка, ограничений. Эмоциональный ландшафт можно было бы приписать кисти Эшера.

И все же, провел границу Мэлон, должно было еще оставаться что-то такое, во что он верил, иначе почему бы он так четко осознавал гнездившееся в нем чувство обиды? Это правда, после разговора с Бруннером злости он не чувствовал, но он не мог проигнорировать тот факт, что испытывает некоторую горечь по отношению к Шивли и Йосту.

Сегодня он негодовал на них, и причина стала ясна. Он возмущался потому, что они испакостили его мечту. И, наконец, возможно, он негодовал даже на старика за то, что тот нарушил их первоначальное соглашение, проигнорировал его руководящую роль и отверг принцип взаимной честности. Бруннер, поддавшись слабости, переметнулся на сторону звероподобных насильников.

По мере того как он курил, его чувство потери росло. Его горечь росла тоже, только она изменила свое направление и, завернув за угол, оказалась направленной на него самого и его собственную слабость. Да, самым огорчительным было то, что его собственная слабость помешала исполнению мечты, которая превращалась уже в реальность.

Он, Адам Мэлон, как человеческое существо заслуживал Шэрон больше всех других. Он изобрел ее как достижимый объект любви. Он создал такую возможность, когда они могут ее любить. Он сформировал реальность встречи. Он, и только он, заставил произойти то, что произошло. Из всех четверых только он один ценил и любил ее как личность.

И тем не менее, по иронии судьбы он, и только он, был ее лишен, или сам себя лишил ее. Все остальные, черт бы их побрал, совсем ее не заслуживали, или по крайней мере, после него. Тем не менее именно они насладились близостью с ней. А он из-за своей фатальной слабости оказался в стороне.

Это было просто нечестно.

Черт, это было нечестно даже по отношению к ней. Это неправильно, что она должна переносить этих тупых, бесчувственных и безразличных животных, не зная даже о том, что под этой самой крышей есть человек, который действительно любит ее саму по себе, любит ее нежно, беззаветно и тепло.

Это было бы настоящим преступлением, если правильно посмотреть на вещи, скрыть от нее, что есть такой человек, который может утешить ее, выказать ей то тепло, которое она заслуживает и в котором нуждается.

Адам Мэлон сделал последнюю затяжку, затушил окурок, сохраняя его на будущее, и встал на ноги.

Его миссия была ясна как никогда.

Шэрон Филдс должна быть избавлена от отчаяния, которое испытывает. Ее вера в порядочность, добро и истинную любовь должна быть восстановлена. Она заслуживает чувства безопасности, которое должно возникнуть из знания того факта, что один цивилизованный человек в этом доме уважает и любит ее.

Это было его делом.

Неровным шагом он двинулся в сторону спальни.

Шэрон Филдс лежала привязанной к кровати, пристально глядя на дверь спальни и ожидая, когда она откроется.

Она знала, что дверь откроется. Было только удивительно, что она не открывается так долго.

Она смирилась с неизбежностью того факта, что весь ужас этой ночи еще не прошел. В случае группового изнасилования надо быть готовой к тому, что будешь изнасилована всеми членами компании. В этой банде их четверо. Трое ее уже изнасиловали. Следовало ожидать четвертого. Она лежала в напряженном ожидании.

Дверь открылась.

Там стоял четвертый. Темно-коричневые волосы, остекленевшие карие глаза, отсутствующее выражение на лице. Он стоял покачиваясь, в джинсах и выбившейся из них рубашке. Мечтатель. Псих, который затеял все это дело. Сукин сын.

Он вошел. Закрыл дверь. Передвигаясь как во сне, приблизился к кровати.

— Я должен быть уверен, — заговорил он. — Эти другие, они действительно совершили насилие над тобой?

— Они обращались со мной как с говном, как с экскрементами, — сказала она. — Они вели себя, как дикие звери. Они были ужасны, бесчеловечны. Они причинили мне боль. — У нее возникла искорка надежды. — Ты же не собираешься делать то же самое, не так ли?

— Они были не правы, — тихо сказал он. — Они не должны были этого делать.

У нее вспыхнула надежда.

— Я рада, что ты так думаешь.

— Я должен был, — сказал он.

— Что?

— Я должен был быть единственным, — сказал он странным, отрешенным голосом.

Надежды ее испарились, страх возвратился. Она думала, что ее в эту ночь уже ничем не испугаешь. Столько ужаса она пережила в эти прошедшие часы, что думала, что все эмоции уже растрачены. Но этот не был похож на других. Именно его неестественное поведение возбудило страх. Он, казалось, находился в зомбическом трансе. Она вжала голову поглубже в подушку, пытаясь определить, пьян ли он, накачан наркотиками или у него шизофренический срыв.

Он заговорил едва слышно:

— Я не хотел приходить сюда таким образом, но я единственный, кто тебя любит.

Она не знала, как с ним обращаться и что он будет делать дальше. Она решила перевести все на жалость.

— Если ты действительно меня любишь, то ты оставишь меня в покое. Я больна. Я выпотрошена до мозга костей. Я просто хочу, чтобы меня оставили одну. Пожалуйста, будь добр.

Он, казалось, ее не слышал, так как его глаза были прикованы к ее телу, но теперь они оживились, и он окинул ее ласковым взглядом.

— Ты нуждаешься в любви, — говорил он. — Ты создана для того, чтобы тебе поклонялись и любили тебя. Ты заслуживаешь любви после всего, что ты выстрадала. Тебе нужен кто-то, кто о тебе позаботится.

Она решила, что он совершенно сумасшедший.

— Я ценю твои слова, — ответила она. — Но уходи. Дай мне отдохнуть. Если ты уйдешь, это будет актом любви. Пожалуйста, иди.

Он явно не слушал. Он снимал рубашку. Медленно расстегнул молнию на джинсах и чуть не упал, выбираясь из них.

Под одеждой у него ничего не было. Он был голым.

О, Господи, простонала она про себя.

Она не могла больше выносить это наказание, эту боль и унижение.

О, Господи, дай мне какой-нибудь инструмент, чтобы кастрировать его, сохранив тем самым у самой себя хоть какие-то остатки разума.

Этой ночью Бога не было.

Мечтатель сидел на краю кровати. Он всматривался в нее.

— Я хочу тебя, Шэрон. Я хотел тебя с тех пор, как впервые увидел.

— Я тебя не хочу. Я не хочу никого таким образом. Оставь меня в покое.

Он не слушал ее. Он потянулся к ее блузке. Она напрягала мышцы рук, чтобы разорвать веревки и не дать ему к ней прикоснуться. Но она была крепко привязана к своему кресту.

Он нежно отложил в сторону одну часть ее блузки, затем другую, и ей вновь пришлось увидеть то, что видел он, — две белые груди с широкими кружками красновато-коричневых сосков.

— Будь ласкова со мной, Шэрон, — говорил он, — Я не хочу брать тебя силой. Я хочу, чтобы ты любила меня.

Он потерся щекой об один из сосков, потом о другой, затем поцеловал и обвел языком вокруг каждого из них.

Подняв голову — в дюймах от ее головы — он шептал:

— Ты — все, о чем я когда-либо мечтал, Шэрон. Я хочу, чтобы ты была моей.

— Уходи, — ее голос дрожал. — Не делай этого еще раз. Я так слаба, больна… пожалуйста…

— Через некоторое время, дорогая. Через некоторое время ты будешь спать. Мы слишком долго знали друг друга, чтобы остановиться сейчас.

Его рука двинулась к ее юбке, нашла ее уже расстегнутой, и он стал ее снимать.

— Это не ново, Шэрон. Для каждого из нас. Все эти многие годы ты должна была чувствовать вибрации моих чувств. Ты должна была знать то, что знал я. Я любил тебя тысячу раз. Мы проводили драгоценные, бесконечные часы в руках друг у друга. Сейчас — это просто очередной раз.

После того раза, когда сюда вошел первый из них, Злодей, она еще не испытывала такого страха.

— Ты сумасшедший, — задыхаясь, сказала она. — Выметайся отсюда.

— Те другие, они тебя не заслуживали. Я единственный, кто заслуживает твоей любви.

Она с ужасом смотрела, как он укладывался рядом с ней на кровати. Он развел ее обнаженные ноги. Она попыталась сопротивляться, но ее ноги были свинцовыми от усталости. Она не могла больше заставить их держаться вместе.

Он лежал у нее между ног, целуя ее пупок, касаясь его языком, обходя по кругу.

Его рот двигался вниз по ее животу, целовал ее плоть, ниже и ниже, до лонного треугольника.

— Не надо… не надо… — молила она его.

Поднявшись, он встал на колени над ней. Она стонала и хныкала. Все было без толку, без толку. Она чувствовала себя слабой и измученной, существом, жизнь в котором поддерживается только ужасом и ненавистью.

Он что-то бормотал. Она прислушалась.

— Сколько раз, — говорил он. — Сколько раз, — повторял он, — ты доводила меня до эрекции. Сколько раз я входил в тебя, бывал в тебе, в одиночку наслаждаясь нашей взаимной любовью. И теперь, Шэрон, наконец-то, Шэрон, мы будем это делать вдвоем.

Она сделала последнюю отчаянную попытку отбросить его, но ее одеревеневшие ноги не двигались, они оставались широко раскрытыми, ожидая атаки. Его глаза были устремлены на нее. Он бился и взвивался, как маньяк.

Она едва понимала его полупридушенную речь:

— …долго я ждал, хотел… желал… этого момента, этого момента… я так возбужден, так возбужден, так…

Она ощутила, как твердый конец его пениса коснулся сухих губ внизу, закрыла глаза, приготовилась к сажанию на кол, но внезапно услышала пронзительный звук. Ее глаза широко раскрылись.

Его голова была откинута назад, глаза зажмурены, черты искажены, рот открыт, когда его крик восторга и удовольствия снизился до низкого стона. Его руки лихорадочно пытались воткнуть пенис в нее, но слишком поздно. Она почувствовала, как он брызгает на ее лонные волосы и живот.

Его рот работал, стараясь съесть воздух, он бился в конвульсиях, и внезапно все кончилось. Он расслабленно растянулся на кровати между ее ног, его опустошенный пенис хлопнул ее по бедру.

— Я… я не знаю почему, — задыхаясь, пробормотал он. — П… прости меня.

Ее удивление по случаю его преждевременной эякуляции превратилось в радость. Впервые за эту ночь она почувствовала, что одержала победу. Это было заступничество провидения. Бог все-таки был.

Других ей хотелось мучить и убивать. Она была беспомощна. Но этот был уязвим. Она могла убить его, а через него остальных — за себя, за то, что осталось от ее оскверненной гордости.

— Поделом тебе, дегенерат! — набросилась она на него. Она будет беспощадной. — Что здесь прощать, ты, чудо без члена? Ты хотел взять меня силой, не так ли? Но ты не смог, потому что ты, оказывается, евнух, вот что! Я рада. Я счастлива. Этого ты и заслуживаешь, ты, грязная свинья, которая и придумала все это. Так посмотри же на себя, великий любовник. Что случилось с тобой по дороге, когда ты шел насиловать?

Несчастный, неспособный взглянуть ей в глаза, он встал с кровати.

— Тебе еще рано уходить, — крикнула она. — Тебе еще предстоит некоторая уборка, перед тем как ты унесешь отсюда свою задницу. Возьми влажное полотенце, черт, бы тебя побрал, и сотри с меня свою дрянь. Я чувствую себя будто в дерьме.

Как побитая собака, он поплелся в ванную, вернулся с полотенцем и неловко вытер с нее секрецию. Он подобрал рубашку и джинсы, выключил свет в ванной и пошел, но затем вернулся и молча прикрыл ее тело.

Наконец он взглянул на нее, встретил ее пренебрежительный взгляд.

— Извини, — сказал он.

— За что? — злобно бросила она. — За то, что ты меня во все это втянул? Или за то, что тебе это со мной не удалось?

Последовало молчание.

— Не знаю, — сказал он. — Спокойной ночи.

Глава 9

Во вторник все четверо спали до позднего утра, и сейчас, когда Адам Мэлон, покончив с яичницей-болтуньей, жарил сосиски и готовил поздний завтрак, появился запоздавший Кайл Шивли. Проведя расческой по волосам в последний раз, Шивли положил ее в карман и подтащил к себе стул.

Мэлон уселся во главе стола и окинул взглядом своих соратников по Фан-клубу. Настроение за столом на этот второй день их предприятия было далеко не праздничным. Бруннер был замкнут. Йост в мыслях витал неизвестно где. У него самого, насколько он мог судить по своему отражению в висевшем напротив зеркале, было настроение мрачного самонаблюдения. Только Шивли был оживлен.

Наполнив свою тарелку, Шивли сделал то же самое, что и Мэлон, — оглядел своих компаньонов. Он критически прокудахтал:

— Не совсем похоже на группу любителей развлечений, выехавшую на каникулы. Что такое? Разве вы все не перепихнулись с этой секс-бомбой вчера вечером?

Никто ему не ответил.

Шивли начал закидывать еду в рот.

— Черт, я думал, вы будете стоять в очереди у спальни.

— Не к спеху, — ответил Йост. — У нас есть еще тринадцать дней.

— Может, для тебя это и достаточно, — заметил Шивли, — но для меня уж точно нет. — Он замолчал и подозрительно оглядел стол. — Эй, так мне никто и не ответил. Вы все отведали ее вчера вечером, разве не так?

— Я-то уж точно, — сказал Йост, методично пережевывая сосиску.

— Кое что в ней есть, а?

— Несомненно, — ответил Йост.

— А как насчет Лео?

Бруннер неохотно кивнул:

— Да. Я не собирался, но ничего не мог с собой поделать.

Шивли ухмыльнулся:

— Снимаем перед тобой шляпы, Лео. Ты сегодня мужчина. — Шивли перенес внимание на Мэлона. — От нашего лидера мы еще ничего не слышали.

Мэлон беспокойно пошевелился на стуле.

— Ну… — Он не поднимал глаз от тарелки. — Я пошел туда, когда вы все спали. — Он помолчал. — Но мне нечем гордиться.

— Вот видишь, — сказал довольный Шивли. — И это не превратило тебя в закоренелого преступника, насколько я вижу.

— Но также не принесло мне радости, — возразил Мэлон. — Я не хотел этого делать таким образом.

— Но ты это сделал, — неумолимо настаивал Шивли.

Мэлон не стал ему отвечать.

Он действительно это сделал, но не мог сказать почему. Технически он этого не делал — но оставался тот факт, что он намеревался, он пытался совершить изнасилование.

Всю долгую беспокойную ночь, перед тем как заснуть, он пытался понять, что побудило его действовать наперекор своим принципам и обетам. Его поведение, он был в этом уверен, нельзя было объяснить действием марихуаны. Толчок этому дало что-то более сложное. Лучше всего он смог объяснить это так: когда Шивли нарушил цивилизованное соглашение и создал прецедент, возможность которого они в принципе могли допустить, когда Йост последовал за ним, а такой поборник законности и порядка, как Бруннер, стал играть по новым правилам, в их маленьком сообществе произошла бурная революция. Их мораль оказалась перевернутой с ног на голову и вывернутой наизнанку.

Но мгновенным ли было это изменение, думал Мэлон. Скорее всего, они разлагались постепенно. Сама их деятельность, исходившая из их фантазирования, была основным шагом за границы общественных ограничений. Из-за их вранья, переодеваний, накачки Шэрон наркотиками и похищения цивилизованность начала с них слетать, а после первого изнасилования цивилизация в ее общепринятом понимании была отброшена в сторону. Поскольку им ни перед кем не надо было держать ответ, понятию приличия они могли дать другое определение, и так и сделали. Зло было пересмотрено и по решению большинства стало считаться добром. Три четверти их сообщества приняли новые правила. Свое собственное деяние он расценил как простой конформизм.

Кто же, говорил он теперь самому себе, кто может сказать, что такое истинно цивилизованное и поэтому правильное? Он читал антропологические исследования Маргарет Мид о сообществах арапешей, мундугумуров и чамбули на Новой Гвинее. Семьи арапешей были теплыми и мягкими, их женщины добрыми и безмятежными, мальчиков воспитывали неагрессивными, мужчины заботились о детях. Представители племени мундугумор верили в полигамию, презирали детей, поощряли соревнование между отцами и сыновьями за женщин, заставляли женщин делать тяжелую работу, поощряли вражду и агрессию. Люди чамбули обеспечивали равное образование для обоих полов, позволяли мужчинам носить украшения и служить объектами сексуальных притязаний, превращали женщин в работниц, считали себя патриархальным сообществом, хотя руководили племенем взрослые женщины, поощряли женщин быть агрессивными в сексуальном плане.

У арапешей агрессивный человек считался невротичным. Для мундугуморов мирный, деликатный человек был больным, чамбули считали, что властный мужчина или мягкая женщина — больной и невротичный человек.

Так кто же может сказать, что такое цивилизованность и что считать правильным?

Философское отступление мало повлияло на настроение Мэлона, и он отвлекся от него, чтобы послушать Шивли, который спрашивал:

— Кто-нибудь видел ее сегодня утром?

— Я, — ответил Мэлон. — Я встал немного раньше всех вас и пошел спросить, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Так я и подумал, — фыркнул Шивли. — Стало быть, ты на один тычок обогнал нас всех.

— Нет, черт побери, прекрати это, — свирепо оказал Мэлон. — Я ее не касался таким образом. Я заглянул, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке.

Йост вытер губы бумажной салфеткой:

— И как она?

— Примерно такая же, как и вчера. Мрачная и сердитая. Она не стала со мной разговаривать. Я думал, что она, может быть, начнет драться, когда я ее отвязал и отпустил в ванную. Однако она была слишком слаба. Я попытался покормить ее чем-нибудь, но она только попила немного апельсинового сока. Потом я снова ее связал.

— Как она выглядела? — спросил Йост.

— Выглядела?

— Она все еще привлекательна?

— Больше, чем всегда, — с тихой искренностью ответил Мэлон.

— Так почему же ты ее не трахнул? — не мот понять Шивли.

Мэлон с отвращением взглянул на техасца.

— Какое это имеет значение? Если хочешь, чтобы я сказал честно, то нет никакого удовольствия в том, чтобы делать это таким образом, силой, против ее воли.

— Гос-по-ди, — пожаловался Шивли остальным. — Опять вернулся наш вождь бойскаутов. Что касается меня, то я получаю удовольствие любым способом, каким только удается.

Бруннер поспешил защитить Мэлона.

— Я склонен еще раз согласиться с Адамом. Мне тоже не нравится брать силой беспомощного человека. Это ненормальный секс. Это больше смахивает на… на мастурбацию… или на насилие над трупом. Сама мысль об этом меня пугает.

— Ты слишком преувеличиваешь, Лео, — возразил Йост. — Я не чувствую никакой вины, если взять во внимание ее прошлое. Конечно, должен я вам сказать, что это не самый лучший способ, когда она привязана, лягается и ругается. — Он обратился к Шивли. — От этого часть удовольствия теряется. Ты должен признать это, Шив.

Шивли пожал плечами:

— Не знаю. Я не против некоторого сопротивления. Оно поддерживает кипение моей страсти. Но… да, Гови, я думаю, что это лучше, когда малышка сношается вместе с тобой. Я потратил много энергии впустую, стараясь сломать эту стерву. Вся эта энергия должна была пойти, куда ей положено, — прямо в нее.

Мэлон потянулся за большим блюдом, на котором еще оставались яйца и сосиски, и отнес его обратно на кухню, чтобы подогреть. У него не было настроения выслушивать вульгаризмы Шивли. Но все же он не мог не слышать продолжения диалога.

— Я только и хотел бы, чтобы мы добились от нее сотрудничества, — задумчиво говорил Йост. — Тогда это действительно превратилось бы в праздник.

— Я знаю, что тогда я бы не чувствовал такой вины, — заметил Бруннер.

— Ну так что за черт, — сказал Шивли, — если она не будет, так не будет, и ничего мы с этим поделать не сможем.

— Если она не смягчится, — сказал Бруннер, — то я не уверен, что мне бы хотелось продолжать в том же духе. Я был сам не свой вчера вечером. И при ясном свете дня я нахожу отталкивающим то, что я сделал.

— Я не стал бы выражать это такими словами, — заметил Йост. — Я буду трахать ее, пока она здесь. Но без ее участия это не самый мой любимый вид спорта в закрытых помещениях.

— Эй, Адам, — крикнул Шивли в сторону кухни, — а как насчет тебя?

Оставив плиту, Мэлон встал в дверном проходе.

— Нет, мне больше не надо этого, если это делается силой. Это точно. Я не могу жить с насилием и не понимаю, как вы, ребята, можете. Если бы она пошла нам навстречу, как мы с вами надеялись, тогда совсем другое дело. — Он повернулся. — Извините, я не хочу, чтобы яйца подгорели.

— Эй, подожди минуту. — Шивли вскочил на ноги и пошел к двери кухни. — Для кого ты готовишь? Что здесь происходит?

Он слегка отодвинулся, когда Мэлон вышел, неся поднос с едой. Шивли сразу же двинулся за ним.

— Куда ты это несешь?

— Шэрон.

— Шэрон? — повторил Шивли.

— Конечно. Она около тридцати часов не ела ничего солидного. Она наверняка умирает с голоду. Думаю, она будет в восторге от этого.

— Еще бы не в восторге, — сказал Шивли, — только она этого не получит. Дай мне этот чертов поднос. — Не успел Мэлон воспротивиться, как Шивли забрал поднос. — Послушайте, приятели, у меня мелькнула мысль, я практически решил проблему, как заставить ее сотрудничать.

— Что ты имеешь в виду, Шивли? — поинтересовался Йост.

— Смотрите, это так же, как вы тренируете собаку. Лучший способ — кормить или не кормить. Вы пытаетесь ее чему-то научить, и она понимает, что если она будет сотрудничать, то получит награду — обильную жратву. Иногда приходится повозиться, но гарантия полная.

— Черт побери, Кайл, — возразил Мэлон, — это не собака. Это человеческое существо. — Он попытался отобрать поднос, но Шивли держал его вне области досягаемости. — Брось, Кайл…

— Никакой разницы, говорю я вам, — настаивал Шивли. — Стерву-собаку и стерву-женщину можно приручить одним и тем же способом. Послушайте, когда я был во Вьетнаме и к нам в лапы попадали эти желтые коммунисты, которых мы хотели допросить, мы голодом доводили их до безумия. Приятель, дай мне сделать это по-своему. Все, что здесь должно быть сделано, должно делаться в соответствии с моим инстинктом.

— Может быть, Шив прав, — Йост обратился к Мэлону. — Почему бы не дать ему попробовать?

Бруннер, помешивавший ложкой свой йогурт, был озадачен:

— Что ты намереваешься делать, Кайл?

— Идите за мной и смотрите, — сказал Шивли, двинувшись вперед с подносом. — Только не вмешивайтесь. Это мой проект.

Они все цепочкой пошли за Шивли через гостиную, затем по коридору и остановились перед дверью спальни.

— Вы пока здесь остановитесь, — приказал он, подмигнув. — Хотите увидеть высший класс, смотрите на старика Шивли.

Он встал лицом к двери, выпрямился, поднял поднос высоко на одной руке и постучал.

— Мадам, это дворецкий, — громко объявил он, фальцетом копируя британский акцент. — Ваш ленч готов, мадам.

Хихикнув в сторону остальных, он широко открыл дверь и вошел.

Мэлон подошел поближе к двери, чтобы посмотреть. Она лежала под одеялом, которым он ее до этого накрыл. Она продолжала смотреть в потолок, как бы не замечая присутствия Шивли, когда тот шел к ней с подносом.

— Эй, милашка, — обратился он к ней. — Как самочувствие сегодня утром?

Она не ответила.

Шивли расчистил место на стойке, слева от нее, и аккуратно разместил там поднос.

— Ты, должно быть, голодна как черт. Понюхай. Яйца и сосиски. Пахнет что надо. А что у нас еще? Дай-ка посмотрю. Апельсиновый сок. Хлеб с маслом, горячий кофе и сливки. Как насчет этого? Мы подумали, что ты не отказалась бы поддержать свои силы. Ладно, мы развяжем тебе одну руку, чтобы ты могла покормиться. Но я не стал бы выкидывать штучки на твоем месте. Я буду в другом конце комнаты и буду смотреть за тобой. И это тоже будет смотреть. — Он достал из кармана блестящий предмет — револьвер «кольт магнум» и взвесил его на ладони. — Так что договорились, никаких выходок.

Она повернула голову к нему, но не сказала ни слова.

Он сунул револьвер обратно в карман.

— Чего-нибудь еще?

Она покусала губы, ей, казалось, трудно было заговорить. Наконец она сказала:

— Если в вас осталась хоть капля приличия, то вы достанете мне трансквиллизатор — снотворное. Подойдет любой.

— У нас есть тот, который ты предпочитаешь, — улыбнулся Шивли. — Нембутал, правильно? Видишь, мы позаботились обо всем.

— Могу я сейчас принять одну таблетку?

— О, несомненно, сразу же. И всю еду на подносе тоже. Фактически, начиная с настоящего момента ты можешь иметь все, что хочешь, если не считать того, что ты должна платить по счету за все, что получаешь.

— Платить — что? Не понимаю.

— Никто в этом мире ничего не получает за просто так, — сказал Шивли. — Мир никому не обязан обеспечивать пропитание, как говорила моя старуха. Это правда. Ты платишь за то, что ты получаешь. Бесплатно никого не возим. Я говорю, что это относится и к тебе тоже, независимо от того, какой бы шишкой ты ни была. Мы будем кормить тебя три раза в день. Мы дадим тебе твои пилюли. Мы дадим тебе все, что хочешь, в пределах разумного. Но нам нужно получать что-то взамен. Знаешь, что это?

Она не ответила.

— Мы просим очень мало, а даем много, — продолжал Шивли. — В твоем положении ты не так уж много можешь предложить за комнату и пропитание, кроме одной вещи. Именно этого мы и просим. — Он сделал паузу. — Дружеского расположения.

Он подождал ее ответа. Она холодно смотрела на него, но ничего не сказала.

— Теперь тебе решать, леди, — произнес Шивли. — Вот изысканная еда, готовая к употреблению. Твои пилюли будут у тебя через минуту. И весьма скоро, я тебе гарантирую, ты будешь развязана. Все, что мы просим от тебя, это перестать шуметь, отбиваться от нас и создавать сложности и для нас и для себя. Ты идешь навстречу нам, а мы пойдем навстречу тебе. Вот так. Что ты скажешь?

Мэлон видел из коридора, как ее лицо покраснело от ярости.

— Отвали, ты, поганый, вонючий ублюдок, вот что я скажу! — крикнула она. — Полезай обратно под камень, откуда ты выполз. Ты со своими дружками можешь засунуть себе в задницу и вашу чертову жратву, и пилюли. Потому что я ничего вам не дам. Вы можете брать что хотите, как вчера вечером, но я не дам вам ничего по своей воле, ни черта, запомните! Теперь сгинь с моих глаз, ты, зад двустворчатый!

Шивли ухмыльнулся.

— Ты выкопала себе могилу, леди. В ней и торчи. — С превеликой медлительностью он взял поднос с едой, окинул его взглядом, вдохнул аромат и засиял улыбкой. Отхлебнув апельсинового сока, он причмокнул губами, затем взял сосиску и стал откусывать от нее.

— М-м-м, прелестно, — он снова ей ухмыльнулся. — Ладно, кукла, если ты захочешь что-нибудь получить, то это будет зависеть от того, захочешь ли ты платить. Начиная с настоящего момента ты не получаешь ничего, кроме, конечно, нашей любви, которой мы не станем тебя лишать. — Он вышел и присоединился к остальным, продолжая говорить. — Если ты захочешь больше, просто скажи нам, и мы дадим тебе еще. Это окончательные условия, увидимся попозже, сладкий пирожок.

Шивли захлопнул дверь спальни и подмигнул остальным.

— Просто ведите ту же линию, мальчики. Играйте по правилам Шива. Верьте мне. Через сорок восемь часов вы будете наслаждаться самым готовым к совместным усилиям кусочком задницы, самым готовым за всю историю.

Шэрон Филдс лежала на кровати в полуобморочном состоянии, ослабевшая от голода, жажды, недостатка сна, постоянно ощущая себя на грани провала в бредовое состояние. Она не имела понятия, прошел ли день. Она не помнила ни этих болезненных часов, ни того, какие мысли проходили через ее мозг все это время.

Теперь, поскольку свет не пробивался сквозь щели в досках, она поняла, что опять наступил вечер. Часы у кровати подтвердили, что было двадцать минут девятого где-то в Королевстве Сатаны.

К ней снова вернулось лихорадочное состояние, и по какой-то необъяснимой причине это прояснило ее мышление.

Ее мысли метались в поисках какой-либо надежды на избавление и окончательно остановились только на одном варианте. В сотый раз она обдумывала возможность того, что ее спасет Отдел розыска пропавших людей. Она просто не могла поверить в то, что такая знаменитость, такая известная женщина, как она, может запросто пропасть и никто не будет ее искать. Невозможно. Хотя ранее, размышляя о том, с какой легкостью ее вырвали из благополучия человеческого общества, с какой легкостью ее подвергли насилию, без вмешательства и защиты кого-либо из тех, кто знал ее или преклонялся перед ней, она начала испытывать сомнения относительно своей значительности и известности. Проанализировав свои сомнения, она нашла серьезную трещину в своем представлении о себе, вызванную ее беспомощным положением, и мобилизовала все силы Своего внутреннего «Я», чтобы напомнить себе, кем она до сих пор является и что она собой представляет в глазах всего мира.

Тогда почему же ее не ищут? Почему никто из легиона ее друзей, покровителей, поклонников ничего не делает для ее спасения?

И снова надежда на Отдел розыска пропавших. Это самая реальная надежда. Феликс Зигман и Нелли Райт свяжутся с полицией, докажут ей, что она исчезла на самом деле. А полиция — они умные, они ученые, они найдут ключ к похищению, к похитителям, к их местонахождению. Она попыталась вообразить, что прямо сейчас делается для ее розыска. Бригады полицейских машин в эту самую минуту мчатся к тому месту, где она находится, чтобы сокрушить ее захватчиков, спасти ее.

Эти сны наяву она проигрывала снова и снова, когда внезапно призрак-воспоминание свел до нуля почти все ее надежды.

Она вспомнила кое-что, сцена внезапно ожила в ее памяти — крупный план Нелли и ее самой в гостиной Бель-Эйра вчера вечером, нет, нет, позавчера вечером, когда она все еще была ценимым всеми человеческим существом.

Сцена после ее прощальной вечеринки, когда уже уехал последний гость, а они с Нелли беседуют перед тем, как она пошла спать.

В памяти эта сцена была живой и точной.

Она: «Может быть, мне нужен еще кто-то. Может, каждому нужен. А может, нет. Я посмотрю. Но мне не нужна вся эта свита и прочие атрибуты. Господи, мне иногда хочется просто сдвинуться с места, уехать под влиянием момента, уехать туда, где меня никто не знает, где всем наплевать, кто я и что я, просто побыть одной некоторое время; носить, что хочу, есть, когда хочу, почитать, поразмышлять, погулять среди деревьев или просто полениться без всякого чувства вины. Просто уехать туда, где нет стрелок на часах, нет календаря, нет книги приемов, нет телефона. В землю „нигде — никогда“, без гримерных тестов, фотопроб, репетиций, интервью. Где нет никого, кроме меня, независимой, свободной, принадлежащей только себе».

Нелли: «Ну так почему бы и нет, Шэрон? Почему ты так не делаешь время от времени?»

Она: «Могла бы. Да. Может быть, скоро я буду к этому готова… Полетела бы куда глаза глядят и поглядела бы, где я приземлюсь и что со мной случится».

Господи, Господи, все это она говорила Нелли вечером перед похищением. И Нелли, в свете того, что случилось, не забудет ни единого ее слова.

Она могла представить себе следующую сцену, после ее исчезновения.

Феликс: «Ты имеешь в виду, что она тебе это говорила предыдущим вечером, до того, как исчезла?»

Нелли: «Именно. Это ее слова. Что ей просто хотелось бы сдвинуться с места, уехать, под влиянием момента, скрыться там, где ее никто не знает и никто не достанет».

Феликс: «Значит, в этом все дело. Она просто уехала, поддавшись внезапному порыву, и не известила нас. Отдыхает где-нибудь».

Нелли: «Но это на нее не похоже — не сообщить хотя бы одному из нас».

Феликс: «Она так делала и раньше, Нелли».

Нелли: «Но все же…»

Феликс: «Нет, все ясно, что случилось. Идти в полицию не имеет смысла. Думаю, нам следует просто сидеть и ждать, пока ей не надоест быть одной и она вернется домой. Нет смысла тревожиться, Нелли. Ясно, что она подала тебе знак — сознательно или бессознательно, — что она планирует уехать и спрятаться где-нибудь — на время. Именно так она и сделала. Нам остается только ждать».

О, Господи, тот дикий, невинный, бессмысленный разговор, который она вела с Нелли, теперь будет неправильно понят и станет причиной, которая уничтожит любую возможность тревоги, поиска и избавления.

Тот призрак в ее голове, загасивший последнюю надежду, был не кем иным, как ею самой.

Она плыла в одиночку по незнакомому морю, и с этой реальностью ей нужно было разбираться самой.

Она была целиком во власти этих акул-садистов.

И как только ее угораздило — именно ее из всех людей — попасть в этот живой кошмар?

Ее мышление искало рациональное объяснение этого, и ей вспомнились невероятные мгновения вчерашнего вечера, когда Мечтатель процитировал ей все дутые утверждения из ее дутых интервью, такие, которые представляют ее чуть ли не нимфоманкой, которую она играла в своем последнем фильме «Королевская шлюха». Именно все это надувательство, изощренное создание образа, начиная с ее студийной биографии, и привело каким-то образом к ее пленению на этой кровати.

Актерская биография, биография для публики — в ее ушах все еще звучали слова Мечтателя, пересказывающего ее ей, как будто бы это было Евангелие. Родилась на плантации в Западной Вирджинии. Родители — сельские аристократы. Отец — благородный человек, юрист с Юга. Образование — Школа миссис Гассет и Брин Мавр. Конкурс красоты, рекламные ролики, занятия по системе Станиславского, благотворительный вечер показа мод, человек, подметивший ее талант, кинопроба, контракт с крупной киностудией, эпизодические роли и мгновенный взлет.

О, Господи, Господи, если бы эти психи знали правду. Но если бы они и знали, они бы не поверили — не больше, чем она сама, потому что она давно уже похоронила ее. Против ее желания ее мышление само по себе начало археологические раскопки в ее не слишком отдаленном прошлом. Один за другим из земли появлялись уродливые, нелюбимые предметы. Даже одного взгляда на них ей хватило, чтобы внутренне сжаться.

Клатт, а не Филдс — была фамилия ее родителей и ее фамилия. Хэйзел и Томас Клатт. Ее отец, невежественный иммигрант, работавший тормозным кондуктором на железной дороге Чесапик — Огайо, пьяница, хлеставший дешевый бурбон, умер от болезни печени, когда ей было семь лет. Оставив ее, бросив ее, отдав ее в рабыни к Хэйзел (она все еще не могла назвать ее матерью), которая ненавидела ее, считая обузой, и заставляла выполнять черную работу, которая игнорировала ее существование, сосредотачивая все свое внимание на мужчинах. Отчим в ее годы, с девяти до тринадцати, был еще одним пьяницей, который бил Хэйзел (поделом ей) и однажды ушел. Другой отчим, вероятно просто сожительствовавший с Хэйзел, фермер, сексуально помешанный, с распутными надеждами на свою приемную дочь, который разбудил ее однажды ночью, когда ей было шестнадцать, — одна его лапа была у нее между ног, а другая на груди. На следующий день она уехала из дома в Нью-Йорк.

Все это было в Западной Вирджинии. Ранние годы — в дешевой квартирке в доме без лифта. Позже — бесплодная, холодная ферма рядом с Хомини Фолс, в районе Аллегени Маунтинз. Потом раздолбанный доходный дом на крутой узкой улочке в Графтоне.

Школа. Три года в продуваемой сквозняками, скудоумной публичной школе в Западной Вирджинии. Три месяца вечерних классов в Сити Колледж в Нью-Йорке. Шесть недель в школе секретарш в Куинсе. По вечерам — в кинотеатрах — просмотры, грезы, подражания.

Работа. Официантка у Шраффта. Секретарша в фирме по продаже автомобилей. Продавщица «попкорна» в кинотеатре повторного показа. Упаковщица в универмаге. Барменша в неряшливом коктейль-баре. Приемщица в бюро проката спецодежды. Машинистка в компании по рассылке поздравлений почтой. Затем однажды этот фотограф — как там его звали? — прыщавый юнец, явившийся поворотной точкой ее жизни.

Он занимался нештатной работой для журналов по торговле. Делал макеты для поздравительных открыток. Увидев ее, он спросил у ее босса разрешения использовать ее, чтобы придать сюжетам последовательности и «сдобности». Конечно, давай, давай. Он извел на нее десять роликов. Затем уик-энды, потому что он был энтузиастом, потому что он считал, что она воплощает чувственность, бесконечные другие сюжеты с ней, однажды в сельской местности в Коннектикуте, другой раз в бикини на берегу в Атлантик-Сити. Еще больше энтузиазма. Показал ее снимки приятелю в агентстве демонстрационных моделей. Приятель предложил ей сначала пройти трехмесячные курсы по подготовке моделей. Она согласилась. У нее тогда был преуспевающий приятель, помощник управляющего отелем «Парк Авеню», и он, разумеется, заплатил за курсы, хотя и был скрягой, но она пригрозила отказаться от встреч с ним, если он не заплатит. Эти курсы дали ей очень много. После их окончания она бросила помощника управляющего ради женатого работника рекламного агентства, и он заплатил за фарфоровые коронки, поставленные ей на зубы, за уроки по дикции и по физическим упражнениям.

Она работала моделью не в самых лучших местах, но вполне хороших. Она демонстрировала лифчики перед покупателями, и белье, и бикини. Стала появляться в журнальных объявлениях, демонстрируя нижнее белье, и дошла до журнальных обложек в «Ю. С. Камера», например, и журналов для мужчин.

Второстепенный голливудский агент — агент! — увидев ее на обложке одного из журналов для мужчин, нашел ее, предложил взять ее под свое крыло, привезти в Голливуд, платить за ее содержание, дать вперед деньги на одежду, пока не найдет для нее работы на телевидении или в кино. Она поехала с ним в Голливуд. Он не представлял собой ничего особого, у него не было собственной конторы, только телефон, потертые костюмы, пахшие чесноком и сигарами, но он был ее агентом. Он был нетребователен: «ручная работа» дважды в неделю — отлично, дорогая, спасибо, дорогая, очень хорошо.

Он находил ей работу. Не совсем в фильмах. Но вокруг фильмов, рядом с ними. Она была дежурной в авто-шоу, яхт-шоу. Она была одной из многих, кто принимал гостей на открытиях ресторанов и супермаркетов. Скоро она уже под ручку сопровождала того подающего надежды артиста, другого, третьего — на вечеринках, на премьерах.

Она начала разбираться, что к чему. Ее агент не был талантливым покровителем. Он не пользовался уважением или доверием. Просто побочные контакты. Но она разобралась. Агент — это просто другое название сводника для высших слоев. Ей не нужен был сводник, она не хотела его иметь. Сама по себе она смогла бы это делать лучше. Она ушла от него и поднялась выше. Характерный артист. Контакты. Режиссер по кадрам. Несколько ролей. Производитель киноаппаратуры. Еще больше контактов. Независимый продюсер. Две вторых роли в короткометражках. Преуспевающий агент. Знакомство. Недавно овдовевший директор киностудии. Контракт, несколько прогонов, еще одна вторая роль, хозяйка на его вечеринках в Палм Спрингс, квартира на бульваре Уилшир.

Появление на экране. Публика нашла ее. Известность сделала все остальное.

Она почти стерла это все из своей памяти. Она почти забыла, что это когда-то было. Сейчас ее вынудили все это вспомнить.

Мечтатель, один из этих подлых монстров, чьи мозги промыты легендой, никогда не поверит правде, потому что не захочет ей поверить.

Но это была ее правда, ее мучительная одиссея, от скандалов в Западной Вирджинии до беспощадной эксплуатации Голливуда. Ранние годы бытности актрисой были наихудшими — возбуждать восторги, служить гейшей, предлагать плоть для достижения успеха.

Она была одной из самых удачливых, потому что достигла успеха. Она поняла это, когда достигла того плато, где мужчины нуждались в ней больше, чем она в них. Она освободилась от рабства после первой главной роли и с тех пор была свободной.

Теперь, возвращаясь назад, она была смущена некоторым отклонением в ее прошлом.

В правдивой версии ее истории она всегда считала, что мужчины в ее жизни эксплуатируют ее ради своих собственных эгоистических целей. Однако, перечитав ее жизнь, кто-либо другой мог бы интерпретировать это по-иному. Можно было бы сказать, что не столько мужчины использовали Шэрон Филдс ради своих целей, сколько Шэрон Филдс использовала мужчин для достижения ее целей.

Она попыталась разобраться в этом. Нет вопросов, она всегда считала, что мужчины ее используют — и они использовали, черт побери, использовали, — но нельзя отрицать и того, что она постоянно и беспощадно использовала их. Она дразнила и манила их при помощи своей необычайной сексуальной привлекательности. Трезво и практично, чтобы добиться того, чего она хотела, она манипулировала мужчинами, играла на их голоде, их слабостях, их нуждах. Она играла за одного против другого, требуя и затем одаривая, всегда торгуясь и выгадывая, используя каждого как ступеньку наверх. Неумолимо, хладнокровно за эти несколько коротких лет, разбивая сердца, даже карьеры, разбивая семьи, она использовала мужчин для достижения вершины.

И все же она могла это оправдать. Она была маленькой девочкой, затерянной в тираническом мужском мире. Она вошла в мужской мир, не имея никаких преимуществ, без семейной безопасности, без образования, без денег, без природного таланта — голый примитив. Ее стремления и притязания были направлены не к деньгам или славе, если не считать того, что они олицетворяют то, к чему она действительно стремилась, — безопасность, свободу, независимость, индивидуальность.

Она удовлетворила свои потребности, потому что, по счастью, обладала единственно ценимой в мире мужчин монетой — красотой. Тем не менее она не могла приписать свой успех исключительно своему лицу и телу. На своем пути она прошла мимо сотен, тысяч таких же красивых молодых девушек, с такими же восхитительными чертами и соблазнительными фигурами. Они не достигли успеха, а она достигла. Причина этого не только в однонаправленности ее стремлений, но и в том, что она искала в себе что-либо такое, помимо внешнего вида, что могло бы послужить ей на пользу. Она научилась использовать свою внешность для того, чтобы привлекать и соблазнять мужчин, делать их своими слугами, представляясь, будто на самом деле сама является их слугой.

В этом была вся разница.

Она уже больше не помнила, со сколькими мужчинами она спала, занималась любовью, ложилась в постель в течение своего вероломного подъема. Она не помнила потому, что помнить было нечего. Мужчины были безлики, бестелесны, так как они были всего лишь ступеньками, и в постели или вне ее она всегда смотрела за них — не на них, но позади их, на какое-то отдаленное место на верху кучи.

Секс никогда для нее ничего не значил. По-человечески он ее совершенно не затрагивал. Это было просто рукопожатие, рекомендательное письмо, телефонный звонок, контакт, контракт, что-то другое. Секс никогда не был для нее чем-то особым, просто еще одна автоматическая потребность тела, что-то такое, что вы делаете, от чего иногда получаете удовольствие, но ничего особого, если не считать недавнего времени, когда она снова приняла свою старую точку зрения и стала считать секс составной частью любви.

И вот здесь, привязанная к этой чужой кровати, она пытается определить свое будущее. Рассматривая свою настоящую ситуацию с позиции прошлого, она нашла, что теперь ей легче считать ее менее угрожающей, чем раньше. В конце концов, это просто еще больше мужчин в ее жизни и не так уж важно, если они будут делать еще больше того же самого, поскольку они уже совершили над ней насилие. С этой фаталистической точки зрения, кажется нерациональным не вести торга за что-нибудь взамен того, что ей придется выносить. Почему бы не сдаться за цену, которую они запрашивают? Почему бы и не посотрудничать за еду, отдых, свободу от веревок, от которых у нее появились ссадины на запястьях, одеревенели руки и болят плечи? Почему бы не поторговаться за обещание, что они вскоре ее выпустят?

Она думала, не вызвать ли их, не сказать ли им, что она готова прекратить сопротивление в обмен на определенные льготы.

Не успев прийти к окончательному решению, она с испугом заметила, что она не одна.

Самый высокий из них, с отвратительной мордой и грязной речью, был в комнате и, находясь спиной к ней, закрывал дверь на задвижку.

Он подошел к ней, почесываясь под серым свитером. Уперев руки в бока, молча ее рассматривал.

Затем он заговорил. Его тон — с его точки зрения — был примирительным.

— Ты готова поесть и принять пилюли?

Ответ застрял у нее в горле, но она заставила его прозвучать:

— Да.

— Так-то лучше. Ты знаешь условия?

Она знала условия. Она пристально смотрела на него. Узкий лоб, близко расположенные узкие, подлые глазки, тонкие губы, теряющиеся под усами; все посажено на вытянутую, костистую физиономию. Жестокий и ужасный.

При мысли о необходимости подчиниться ему ее охватила волна отвращения, однако она мгновенно поняла, что оно идет не от ее физической реакции вот на этого или любого из остальных, но от осознания того факта, что, подчиняясь, она отказывается от того, что она ценила превыше всего в жизни.

Она могла бы вынести насилие над ее вагиной, подумала она. Но она не знала, сможет ли она пережить насилие над ее духом.

Во всех своих прошлых встречах с мужчинами — когда она использовала их, а они эксплуатировали ее — спаривания не были такими небрежными, как ей нравилось думать. У нее выработалась ненависть к бартерному обмену своего тела на продвижение. Слишком многим мужчинам было позволено рассматривать ее существо не как сложный, чувствительный, тонкий механизм, полный человеческих потребностей и желаний, но просто как бездушный сосуд для получения удовольствия. Вещь.

Только в последние годы, когда она стала богиней, она смогла понять, что ей больше не нужно позволять собою пользоваться любому мужчине. Она короновала себя своей собственной коронацией, годами рабства заработала свободу. Она стала освобожденной, независимой, неприкосновенной. Она могла действовать, как хотела, по собственному указу.

Более того, недавно был сделан еще один шаг по развитию самосознания. Ее секретарша и доверенное лицо, Нелли Райт, была в авангарде женского освободительного движения. Поначалу, пребывая в оковах идей своего прошлого, Шэрон насмехалась над воинственными понятиями Нелли о женской эмансипации. Постепенно Шэрон привыкла к этим идеям, затем с интересом стала слушать Нелли и, наконец, приняла их. В последние месяцы она даже ловила себя на проповедничестве, убеждая других женщин присоединиться к борьбе за полное равенство женщины и мужчины. По сути дела, из-за этого она и порвала с Роджером Клэем. Он был воспитан в старомодных британских традициях о месте и роли женщины и не мог понять ее стремления к абсолютному равенству и свободе. Но Роджер показал себя таким же чувствительным и разумным, как и она, и ее решение приехать к нему в Англию было навеяно надеждой, что он может измениться или быть достаточно гибким для того, чтобы его можно было воспитать и изменить. Если бы так оно и получилось, они могли бы построить прочные отношения.

А эти животные здесь того и хотели, чтобы она отреклась и отбросила именно эту новую свободу, которую она в себе растила.

Это раздражало его больше всего.

И, как ни странно, было еще кое-что такое, из-за чего она ощущала какое-то несообразное унижение. В прошедшие годы, во время ее восхождения к власти и независимости, ее цена всегда была очень высока. Она гордилась тем, сколько она стоит. Соглашаясь на использование ее тела, она всегда получала в обмен ценные подарки — важную рекомендацию, официальный контракт, повышение, желаемую роль, изысканный гардероб или дорогое ювелирное изделие. Она никогда не отдавала себя дешево. Ее всегда покупали как дорогой предмет роскоши. От этого можно было загордиться.

Но, как только она вознеслась над рынком, у нее пропала необходимость продавать что-либо, потому что она сама больше не продавалась. Она могла дать что-либо, не имеющее цены, любовь, но не менее того. А здесь ее — самую желанную женщину на земле, согласно последним опросам, — просят продаться этим гнусным животным за оскорбительное содержание. Их представитель предложил ей объедки обычной пищи и несколько дешевых таблеток за то, чтобы она служила им Вещью.

Это было крайним унижением, почти таким, как и насилие над ее независимостью.

Все, чем она стала под конец, пропадет и исчезнет, если она капитулирует.

— Ну, леди, — услышала она голос Злодея, — ты не ответила. Получаешь, если даешь. Ты готова принять это условие?

В ней взбурлила ее глубинная злость на него. Собрав слюну, она плюнула в него, попав на штанину.

— Вот мой ответ, ублюдок! Я не даю животным.

Его лицо мгновенно потемнело.

— Ладно, леди, мы позаботимся об этом. — Он быстро снял с себя одежду. В секунду он оказался голым, и его ужасающий аппарат болтался, когда он шел к ней. — Ладно. Я думаю пора поучить тебя обращению с людьми.

Он отбросил одеяло и мгновенно оказался на ней, стараясь развести ее ноги.

Она попыталась отбить его нападение, используя запасы сил, о которых она даже не подозревала. Она дергалась из стороны в сторону, избегая его, лягала его ногами со сведенными вместе лодыжками. Но ее ноги уставали, и она понимала, что скоро ее сопротивление будет сломлено. Она уже не думала о победе — только о том, чтобы заставить его заплатить за эту муку, заставить его понять, насколько ненавистно ей насилие над ее существом.

Ее ноги раскрылись, юбка свалилась, и она поняла, что он реагирует на сопротивление.

Последняя отчаянная попытка перед тем, как ее ноги будут прижаты к кровати. Колено, свободное колено. Последним усилием она дернула коленом вверх, под его эрекцию, грохнув его по тестикулам.

Глаза его закрылись, черты застыли в агонии, он издал утробный крик боли. Его руки отпустили ее, потянулись к промежности, он упал назад, корчась согнулся пополам.

Она как зачарованная смотрела на него, пока он не перестал корчиться. Он лежал, так согнувшись, очень тихо. Затем медленно встал на колени и повернулся к ней. Выражение его лица заставило ее в ужасе отшатнуться.

Он приближался, ползя на коленях, его отталкивающие черты были искажены убийственной яростью.

— Ты, маленькая шлюха, я тебя научу! — прорычал он.

С этими словами он ударил ее по лицу ребром грубой ладони. Снова и снова костоломные удары обрушивались ей на щеки, челюсти, голову.

Она попыталась крикнуть, но ее мозги как бы сорвались с петель и зубы болтались во рту, опухшие губы не пропускали звук.

Она не знала, сколько раз он ее ударил или когда это кончилось, но это кончилось, потому что ее голова больше уже не болталась из стороны в сторону, как боксерская груша. Едва различая его очертания сквозь слезы, она видела, что он торжествует над результатами того, что он сделал, и его лицо казалось шире из-за нечеловеческой садистской ухмылки.

Во рту у нее ощущался едкий вкус крови, и она чувствовала, что кровь течет по подбородку. Она лежала, всхлипывая, тело ее превратилось в безжизненную плоть и кости.

— Так-то лучше, — хрипло сказал он. — Теперь ты знаешь, что тебя ждет. Раскладывайся, а то опять получишь.

Он отодвигался, стоя на коленях, снова располагаясь над ней, и она видела, что его жестокость возбудила его до крайности.

Она ждала, пока начнется акт некрофилии.

Он поднял ее ноги, грубо их раздвинул, и она не сопротивлялась.

Он вошел в нее и она застонала от мучений. Постоянное пилообразное движение внутри сотрясало и раздирало ее податливое тело. Она потеряла счет времени, проваливаясь в обморок и снова выходя из него — тряпичная кукла, которую калечат.

Но затем сознание вернулось к ней снова, она выплыла из черноты на свет, и боль, охватившая ее лицо, дополнилась неимоверной болью в широко раскинутых бедрах и измученном органе.

Он молотил в нее, как будто бы хотел ее убить, как маньяк-мучитель, и внезапно режущая боль от шейки матки до поясницы стала такой сильной, что она обрела голос.

Она крикнула, моля о пощаде, и поняла, что кричит во всю силу своих легких.

Ее крики, казалось, ускорили его движение, и он сделал последний выпад, который чуть не разрубил ее пополам, она издала последний, долгий и горестный, вопль, и все кончилось.

Она услышала ровный стук в дверь и приглушенные голоса.

Почувствовала, что Злодей слез с кровати.

Она попыталась открыть глаза, и сквозь щелочки увидела, как он стоит у подножия кровати, яростно глядя на дверь. С нарочитым спокойствием он одел свои шорты, брюки и свитер, забрал свитер в брюки и пошел к двери. Отперев ее, он отступил назад.

В дверях она увидела Мечтателя, за ним виднелись двое других.

— Что происходит? — требовательно спросил Мечтатель. — Мы слышали… — Затем она увидела, как он повернул голову, его взгляд упал на нее. Как бы не веря своим глазам, он вошел в комнату, пристально глядя на нее.

Неожиданно он резко повернулся на месте.

— Ты сукин сын! — проревел он и бросился на Злодея, протянув обе руки к его горлу.

Предплечья Злодея рванулись вверх, отбросив руки Мечтателя в сторону. Один его кулак ударил Мечтателя по голове, а другой — в живот.

Мечтатель отшатнулся назад и упал с тяжелым стуком.

В одно мгновение поле зрения Шэрон заполнили все трое, вернее четверо, потому что Мечтатель, качаясь, встал на ноги. Продавец удерживал Злодея, говоря ему что-то вполголоса. Самый старый, Скромняга, держал Мечтателя, умоляя его прекратить свалку.

— Никто не смеет меня прерывать, — рычал Злодей. — И никто не смеет мне говорить, что хорошо и что плохо. Эта шлюшка вдула мне коленом, здорово больно, а я хлопнул ее, чтобы напомнить, кто здесь главный. Я это сделал не только за себя, но и за всех нас.

— Не делай ничего за меня, — взорвался Мечтатель. — И ты можешь мне поверить, я не собираюсь стоять в стороне и мириться еще с хоть каким-то насилием.

Между ними встал Продавец.

— Послушайте, давайте не будем продолжать это в ее присутствии. Мы можем сгладить любые разногласия путем обсуждения. Если успокоиться и посоветоваться, то не найдется ни одной проблемы, которая не могла бы быть решена. Что вы скажете, ребята? Пойдемте в соседнюю комнату, где мы будем одни, выпьем и поговорим. — Он повел Злодея из комнаты, дав Мечтателю знак следовать за ним.

Когда первые двое неохотно выходили в коридор, Продавец на мгновение задержался.

— Будь другом, — сказал он старшему, — позаботься о ней. Ты знаешь, где аптечка первой помощи. Вымой ей лицо теплой водой и помажь этой палочкой, которая останавливает кровотечение. Затем пусть отдохнет. К завтрашнему утру она будет в порядке.

Завтра. Шэрон повернула голову набок и застонала, а через несколько мгновений провалилась в темноту.

Еще одно утро. Желтый свет пробивается сквозь трещины ставней. Взошло солнце.

Когда она очнулась после неглубокого и тревожного сна, ей потребовались долгие минуты, чтобы понять, где она и что с ней произошло.

Никогда еще, за всю свою жизнь она не была такой массой страдающей с головы до ног плоти. Ни одна часть ее тела не была пощажена. Голова ее представляла шар боли. Челюстью было трудно двигать, а губы и часть щеки были в синяках и слегка припухли. Мучительно болели привязанные руки, плечи и грудь. Ее голодная забастовка также дала себя знать, желудок казался раздувшимся от отсутствия питания. Бедра и половые органы горели от ужасного наказания, которому они подверглись. Икры сводило. А отсутствие длительного отдыха в течение последних сорока восьми часов сказывалось в том, что все нервные окончания в ее теле, казалось, дергались и прыгали.

Хуже всего было то, что ее депрессия со склонностью к самоубийству углублялась.

И все же она не могла отрицать того факта, что у нее оставался небольшой, скудный шанс на улучшение ее доли.

С усилием она попыталась логически подумать о своем будущем. Она не видела никакого будущего, а ее мышление постоянно затуманивалось.

Она попыталась вспомнить события прошлого вечера, пережила некоторые из них и, к своему сожалению, поняла, наконец, что дальше таким образом она продолжать не может. Не было никакой возможности чего-то достичь, даже хотя бы подобия какого-то достоинства, таким образом. Ее сопротивление было мужественным, оно было храбрым, справедливым, но оно могло привести только к смерти. Ее похитители (ей пришлось свалить их в одну кучу, так как несмотря на тот факт, что Мечтатель вчера физически возразил Злодею за его обращение с ней, она все еще винила Мечтателя за создание этого зловещего Фан-клуба); как один, продолжат морить ее голодом, бить ее, насиловать, держать пленницей. Им недоступны доводы разума. Им не знакомо чувство, хотя бы отдаленно похожее на жалость. Они — маньяки с манией убийства, и она знала, что не может иметь дело с маньяками.

Также она не могла ждать помощи из внешнего мира. Это ей теперь было ясно.

Только она сама могла о себе позаботиться, начиная с настоящего момента.

Ее первичной целью должно быть выживание. К черту насилие над идеей независимости. К черту унижение и деградацию. Она должна жить. Это единственное, что имело значение. Только жить, это самое главное. Никакое количество траханья ее не убьет. Но дальнейшее сопротивление насилию может ее погубить. В прошлом, каковы бы ни были ее слабости, она обладала одним достоинством. Она выживала. Ей следует завязать свое мышление на одном этом достоинстве. Неважно, насколько плохи условия предложенной ей сделки, она должна принять их, чтобы выживать и дальше.

Нельзя сказать, что она не знала деградации и раньше. Так же, как она отдавалась разным агентам, режиссерам, продюсерам, богачам в прошлые годы, она должна поддаться этим зловещим монстрам в настоящем.

Le garde meurt et ne se rend pas — сказано было в книжке, которую она читала. Гвардия погибает, но не сдается. Ерунда. Даже ребенком она обладала большим здравым смыслом — ты убегаешь, чтобы сразиться на другой день. Капитуляция была ее единственной защитой от смерти. Если ты не умираешь, ты живешь. Если ты живешь, у тебя остается шанс отомстить. Под конец эти монстры в любом случае могут ее убить. А могут и не убивать. В любом случае, сдаться — это, по крайней мере, отложить уничтожение. Ее звенящий мозг был забит всякими клише. Ни на что лучшее он не был способен. Он цеплялся и находил смысл в одном клише: пока есть жизнь, есть и надежда.

Она была слишком больна и слаба, чтобы все обдумать еще раз.

Она позвала как можно громче:

— Там кто-нибудь есть? Вы меня слышите? Зайдите сюда кто-нибудь!

Она подождала. Ответа не было. Она снова позвала, затем снова и снова, пока не охрипла.

Огорченная, стремясь поскорее совершить сделку, которая даст ей временную отсрочку, она боролась с головокружением, опасаясь провалиться в обморок. Они должны знать, им надо сказать, пока она не провалилась во мрак, из которого ей уже будет не выбраться.

Она попыталась собрать все силы для одного последнего крика, но поняла, что он не достигнет даже двери.

В тот момент, когда она уже говорила себе, что все без толку, дверь спальни открылась.

Здоровяк, по прозвищу Продавец, с удивлением вглядывался в нее.

С усилием подобрав слова, она тихо проговорила:

— Ладно. Я буду себя хорошо вести. Я буду делать все, что вы хотите.

Прошло двенадцать часов, и снова была ночь.

Запястья ее снова были привязаны к стойкам кровати; она ждала сладкого забытья. Оно скоро наступит. Десять минут назад последний из них дал ей нембутал, и возлюбленный сон скоро будет ее последним партнером по постели.

Она была удовлетворена своим решением. Выполнение условий врага было пыткой, облегчаемой только ее физической слабостью, ее полной неспособностью сопротивляться, даже если бы она захотела. Цена была ужасной, но жизнь того стоила.

По правде говоря, вознаграждение было лучше, чем она ожидала.

После ее капитуляции Продавец возвратился вместе с остальными, чтобы удостовериться, что она поняла свою часть договора. Поняла, поняла, повторяла она снова и снова. Сотрудничество. Никакого сопротивления. Сотрудничество. Они торжествовали, эти монстры, эти жабы, эти вампиры, они сияли улыбками, как будто честно ее завоевали. Только самый странный из них, Мечтатель, реагировал без особого восторга и триумфа. Он казался ошеломленным и непонимающим.

Перемена всей атмосферы, отношения к ней, обращения с ней была почти волшебной.

Злодей ушел выпить по этому поводу, но остальные в течение утра и дня один за другим приходили выполнять свою часть договора.

Ее три раза легко покормили, утром, в начале и в конце дня. Яйца, соки, горячий суп, салат, цыплята, хлеб с маслом, дымящийся кофе казались ей серией изысканных блюд. Ей посоветовали не есть много после такой долгой голодовки, но этот совет был лишним. Она не смогла доесть ни одного блюда.

Они освободили ей правую руку, чтобы она могла восстановить кровообращение и массировать другую руку, а также для еды.

Однажды днем Мечтатель развязал ее полностью и ждал у двери ванной, пока она пользовалась туалетом и принимала роскошную ванну. После этого он дал ей ночную рубашку в обмен на ее испачканную блузку, юбку и трусики. Он сказал ей, что она новая и что он купил эту рубашку для нее.

Рубашка была на ней и сейчас, пока она ожидала сна. Это была не совсем ночная рубашка, скорее мини-тога, едва прикрывавшая бедра, укороченная рубашка из белого нейлона, но все же она была чистой, удобной и точно подходила по размеру. Это был тот тип одежды для сна, который рекламируют в журналах для мужчин и продают по почте, тот тип, в который сексуально настроенные мужчины одевают своих воображаемых любовниц перед мастурбацией.

После ванны и перемены одеяния ее снова привязали к стойкам, и она не возражала. Синяки на щеке и челюсти снова обработали каким-то успокаивающим бальзамом. После обеда рядом положили ее снотворную пилюлю и поставили стакан с чистой водой. Ей захотелось принять ее сразу же, но она не посмела попросить.

Она прекрасно сознавала, что ее ждет впереди. Они выполнили свою часть договора. Они ждали, что она выполнит свою. Им не понравится, если она будет сонной и одурманенной.

Ее подкормили, почистили и починили для насилия без сопротивления, и после обеда она настроила себя на предстоящее испытание.

Ожидая первого из них, она решала, как будет себя вести с каждым. Она пообещала сотрудничество. Это не включало в себя отдачи, любви, теплоты. Это означало, что она просто будет пассивной, не будет сопротивляться. Трудно будет сдержать свою злобу, автоматическое стремление противодействовать, но ей придется постоянно напоминать себе, что она не может рисковать достижениями, спасавшими ей жизнь.

Несмотря на осознание того факта, что у нее не было другого выбора, она ненавидела себя за согласие на капитуляцию. И все же эта ненависть к себе облегчалась тем, что своих похитителей она ненавидела еще больше, ненавидела с такой страстью, которую нельзя было выразить словами, так что у нее оставалось единственное стремление — отыграться на них за их бесчеловечность, стереть каждого из них с лица земли.

Ей хотелось, чтобы они поспешили, пришли в спальню и разделались с этим, чтобы она смогла заработать свою пилюлю и временное избавление.

Они прибыли достаточно скоро, один за другим являясь за ее вагинальным долгом.

Вспоминая тот вечер, она отчаянно старалась стереть его из своей памяти, молила, чтобы сон переборол память, но калейдоскоп поворачивался и живо отражал в ее мысленном взоре запечатленные там картинки вечера.

Отвратительные прошедшие часы стали моментами настоящего.

Сначала Продавец. Они что, бросали жребий? Куча ворвани была избрана первой испробовать плоды сотрудничества.

Раздеваясь, он рассыпался ей в похвалах. Она проявила здравый смысл, согласившись на дружелюбное к ним отношение. Имей в виду, он не одобрял политику голодовки и физическое насилие, так что он надеется, что она увидит вещи как они есть, не провоцируя новые конфликты. Он был рад, просто счастлив, что все получается как надо. Она должна ему поверить, никто из них не хотел причинять ей вреда. Как группа, они по существу не менее приличны, чем любая другая группа мужчин, которых она когда-либо знала. Она увидит. Они это докажут. А когда, через пару недель, медовый месяц закончится, они расстанутся друзьями, он в этом уверен.

Последние его слова она не пропустила мимо ушей. Они планировали освободить ее «через пару недель». Это был ближайший срок. Соглашаясь на сделку, она тайно надеялась на несколько дней. В конце концов, пришли же эти чудовища откуда-то, и разве им не надо куда-то возвращаться? Разве их не будут искать? Но затем возникли ответы. Был июнь. Мужчины — люди мобильные. Америка — это страна каникул, волшебная страна, безграничная череда восторгов.

Так что не просто дни, но недели придется ей провести в этом Аушвице души. Как она сможет вынести такое долгое пленение и мучение? Ей хотелось заговорить с ним об этом, воззвать к его чувству справедливости. Даже в нечестной игре должна присутствовать какая-то степень честности. Но инстинкт сказал ей, что это не лучший способ начинать сотрудничество. Закусив распухшую нижнюю губу, она молчала.

Гора мяса была перед ней. Автоматически она хотела сжать ноги, но, вовремя спохватившись, позволила им лежать прямо.

Никакого сопротивления, вспомнила она. Но, черт побери, она ничего не собиралась и отдавать. Они могут обладать ее мертвым телом, и ни на йоту больше.

— Эй, ну и сексуальная рубашка, — говорил он. — Где ты ее взяла?

— Она была здесь.

Он задрал белый нейлон выше ее талии и моментально возбудился.

Он держал тюбик.

— Не возражаешь? — спросил он. — Это облегчает дело.

Она пожала плечами и неохотно раздвинула ноги. Он нетерпеливо двинулся с любрикантом вперед.

Ей не хотелось его видеть. Она закрыла глаза.

Оскорбление началось. Оно шло теперь равномерно, пыхтящий кит вверху колыхался и толкал. Она не чувствовала ничего, кроме возбужденного физического вторжения. Она не чувствовала ничего, не отдавала ничего, не говорила ничего и усилием воли старалась отгородиться от его экстатического монолога. Молебствие продолжалось: «Так-то лучше, это прекрасно — ну не прекрасно ли, золотце? — великолепно — вот это да, хорошая девочка, вот это да, хорошо, хорошо».

Он кончил. Одеваясь, он тоже был удовлетворен. Он болтал о женщинах, которых он имел, но имей в виду, Шэрон, ты самая великолепная. Он нечасто обманывал — он был женат, и его жена была тоже ничего — опасно изменять слишком часто, это плохая привычка. Но некоторое разнообразие время от времени, несомненно, укрепляет брак. Также он не всегда за это платил. По работе, по линии его работы, он встречал множество женщин, которым нравился.

Он вызывал ее на комплимент, как она поняла.

Она и рта не раскрыла.

— Что же, спасибо, Шэрон. Это было истинным удовольствием. Ты — это что-то особое. До завтра.

Ее пожелание спокойной ночи выразилось неуловимым кивком.

Вторым был Скромняга со своей грустной маленькой белой мышью, улегшийся с ней рядом.

Что бы он ни узнал от своего предшественника, он все еще относился к ней осторожно, не будучи уверенным в ее сотрудничестве. Он нервничал, извинялся, маловразумительно бормотал о том, что он вычитал из учебников по сексу, о том, что женщина способна иметь много сношений за один вечер без вреда для ее половых органов. Робко лаская ее груди, он непрестанно болтал, страдая абсолютным поносом рта, пытаясь объясниться и оправдать свое поведение. Он все время повторял, что он обычный гражданин, уважаемый профессионал, работящий буржуа с общепринятыми понятиями, который просто случайно оказался задействованным в это предприятие Фан-клуба. Он не хотел похищать мисс Филдс, но, оказавшись вовлеченным в этот проект, он просто не мог из него выйти.

Ну ладно, хотелось ей крикнуть, но тогда какого же черта ты тут делаешь?

Он барахтался в своих грехах, пытаясь получить ее прощение, чтобы ему не пришлось потом искупать их.

Она воздержалась от слов прощения. Она не дала ему ничего.

Она поняла, что Скромняге было трудно добиться эрекции. Очевидно, подумала она, он привык к некоторой помощи со стороны жены. Ее догадка вскоре подтвердилась, когда он робко спросил, не хотелось бы ей, чтобы он развязал ей одну руку. Связанное с этим облегчение было для нее очень соблазнительным, но она решила не поддаваться соблазну, ради того чтобы просто услужить ему. Она кратко ответила, что не стоит беспокоиться.

Вздохнув, он начал постепенно поднимать ее короткую рубашку над ее грудью. Вид ее молочно-белых грудей, казалось, возбудил его. Он неловко взобрался на нее, полизывая груди и целуя коричневые соски.

Она выругалась про себя. Это работало на него.

Через несколько секунд, боясь потерять эрекцию, он воткнул в нее свой маленький белый предмет. Несколько раз, попискивая, опустился вверх-вниз и меньше чем через минуту испытал свой мгновенный, как выстрел из пугача, оргазм.

Он высвободился, извиняясь за то, что достиг такой страсти. Такой страсти! Господи на Небесах, спаси меня от этих гнид.

Поспешно одеваясь, он педантично бормотал о тонкой линии, разделяющей соблазнение и изнасилование, окончательно удовлетворившись тем (этот старый, старый мужской треп), что не бывает такой вещи, как изнасилование, поскольку достигнуто осуществление брачных отношений. Настоящее изнасилование так же невозможно, как невозможно вставить нитку в качающуюся иголку, верно? Если вы вставили нитку в иголку, это значит, что было сотрудничество, правда? Поэтому это не может считаться применением силы, верно?

Неверно, глупый ублюдок.

Ей очень хотелось сказать ему это. Она с трудом придержала язык. Формально поблагодарив ее, он исчез.

Какое сексуальное досье она могла бы составить по таким гнидам!

Ладно. Следующий?

Следующим, третьим, оказался тот, кого она боялась и ненавидела больше всего, тот ублюдок, который чуть не вышиб из нее мозги.

Злодей готовился для нее.

— Я слышал, что ты ведешь себя как хорошая маленькая девочка, — сказал он.

Он был на кровати. До сих пор это был для нее самый трудный момент. Все ее тело напряглось, чтобы бороться и сопротивляться ему, но она удержала себя в неподвижности.

Ее рубашка вознеслась над пупком.

Быстро, без слов, она подняла колени и раздвинула ноги. Ей не нужно было никаких игр. Она хотела побыстрее разделаться с неизбежным. Она видела, что он по ошибке принял ее жест за стремление участвовать в деле.

Он был между ее бедрами.

— Ты быстро учишься, детка. Я знал, что так и будет. Теперь, когда ты знаешь, с какой стороны ветер дует, ты будешь куда как счастливее. — Он тер своими грубыми руками ее полные бедра и ягодицы. — Ладно, теперь просто откинься, детка, и наслаждайся.

Она вздрогнула, но постаралась отнестись к этому стоически и не издала ни звука.

Теперь, вспоминая то одностороннее сношение, она дрожит и пытается изгнать из памяти все последующее. Езда была бесконечной, как и раньше, он стучал в нее как молот. Дважды он был на грани завершения, но замедлялся, чтобы удержаться. Каждый раз ей хотелось самой начать качку, чтобы побудить его завершить побыстрее и этим от него отделаться, но она просто не могла заставить себя делать движения, которые будут неправильно поняты: этот жеребец решит, что возбудил ее.

Ей казалось, что прошла вечность, и наконец, когда они оба были мокрыми от пота, он взорвался и испытание закончилось.

Он был доволен. Вставая, он поинтересовался, как ей это понравилось.

Она пожала плечами.

— Знаю, знаю, детка, — сказал он подмигивая. — Ты просто не хочешь признать, что ты в восторге. — Он взглянул на часы. — Да, тридцать одна минута. Что же, давай назовем это быстрой пробежкой.

Ей хотелось кастрировать его тупой ложкой. Ей хотелось привязать его к кровати и обрезать это медленно, медленно, медленно, упиваясь каждой минутой. Беспомощная, она закрыла глаза и стала молиться Кому-Нибудь, Кто Там Наверху, кто мог бы утолить ее жажду мщения.

И, наконец, последний, Мечтатель.

Одеколон, да. Он напрыскался одеколоном. Он лежал голый рядом с ней, шепотом изливая ей свое сердце, общаясь с ней, как будто бы она была его Джульеттой.

Перечисление фильмов, в которых он ее видел, и сколько раз он видел ее в каждом из них, и как с каждым новым фильмом она по-новому завоевывала его неувядающую любовь. Описание ее несравненной красоты. Она была Афродитой, вставшей из моря, богиней любви, а он был Зевсом, и их ребенок, рожденный из того союза, будет Эросом.

Положительно невменяем, уверилась она.

Затем, как бы из ниоткуда:

— Ты что-нибудь надела, Шэрон?

— Надела? Ты что, не видишь? На мне ночная рубашка, которую ты мне дал, только она практически весь вечер была у меня под подбородком.

— Нет, я имею в виду внутри. Я купил противозачаточные, чтобы ты могла предохраняться. Мне следовало сказать тебе об этом в первый же день.

— Да, я надела кое-что. Я всегда это делаю перед тем, как куда-нибудь поехать. Разве все секс-символы не используют внутриматочные устройства?

— Ох, я и выразить тебе не могу, какое это облегчение.

Абсолютный псих, этот тупоголовый.

Он ласкал ее грудь, ее живот.

— Мне бы хотелось, чтобы ты знала, как я тебя люблю, — шептал он. — Если бы ты только любила меня.

Она взглянула вниз. Его несчастный пенис все еще был вялым.

Он попытался защитить ее вчера от Злодея, это нельзя оспаривать, и он мог потребоваться ей в будущем в качестве прикрытия, но все же она не могла испытывать сострадание к человеку, более всех ответственному за ее положение.

Она увидела, что эта патетическая задница трется о ее левое бедро, пытаясь заставить свой орган работать. По его укоротившемуся дыханию она поняла, что ему это удается. Он поднялся, чтобы взобраться на нее, и она увидела, что была права.

Он был у нее между ног, и она видела, что он дрожит от предвкушения. Она устало подняла колени и широко раскрыла ноги, и это действие, казалось, воспламенило его сверх всякой меры. Возбужденный до точки взрыва, он слепо искал ее отверстие, нашел его, но при контакте с мягкими губами издал низкий, болезненный стон отчаяния и эякулировал преждевременно.

С несчастным видом он отстранился. Потянувшись к джинсам, достал платок и быстро вытер ее, как будто бы это могло компенсировать его провал.

Да, братец, подумала она, у тебя проблема. Ничего особенного, подумала она, ничего такого, чего нельзя было бы преодолеть. Поскольку она испытывала такое с дюжиной мужчин, она знала, что, если они будут пытаться продолжать в том же духе, эта загвоздка только усугубится. Но она не собиралась делиться своей мудростью с ублюдком, который был крестным отцом Фан-клуба. Нет, сэр, страдай, ты, больное ничтожество.

Она холодно наблюдала, как он одевается.

Он не мог скрыть своего невыразимого отчаяния. Он ушел в самоанализ, открыв перед ней свою несчастную психику. Раньше это случалось с ним только один или два раза за всю жизнь. Он старался проанализировать свою неудачу: он слишком долго был жертвой своего преклонения перед ней, слишком сильно ее желал и все страдал от того, что силой навязал себя ей, его психика не позволяла ему осуществить его любовь к ней.

Парниша, хотелось ей сказать, посмотри на своих родителей, на свои детские страхи, юношеские разочарования, на отсутствие самоуважения. Не перекладывай это на меня и не перекладывай это на сексуально освобожденных женщин, которые тебя пугают. Проблема в тебе, а не в нас. Братец, тебе нужна помощь, и именно я могу тебе помочь. Но я не собираюсь этого делать, сердито пообещала она себе. Страдай, ты, импотентный поросенок.

Он стоял над ней, его адамово яблоко прыгало.

— Ты… ты не скажешь другим, — сказал он. — Они не поймут.

— Я не заинтересована в обсуждении кого-либо из вас, — ответила она. — Теперь ты кое-что для меня сделай.

— Все, что хочешь, Шэрон.

— Прикрой меня, — она кивнула в сторону стойки. — И дай мне снотворное.

— Да, конечно.

Он опустил ее ночную рубашку. Взяв одеяло в ногах кровати, укрыл ее до плеч. Подняв ее голову с подушки, положил таблетку ей на язык и дал запить ее водой.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Просто дай мне поспать.

Ему, казалось, не хотелось уходить.

— Ты все еще сердишься, не так ли?

Не веря глазам своим, она смотрела на этого тупицу, этого кретина.

— Тебя когда последний раз сношали целой гурьбой? — горько спросила она. Она отвернула от него голову и, услышав, как открывается и закрывается дверь, стала ждать последнего посетителя, песчаного человечка из детства.

Итак, день сотрудничества позади, а она еще бодрствует, ждет сна. Часы сказали ей, что прошло уже более двадцати минут с тех пор, как она приняла свою никогда ее не подводившую таблетку. Она стала молиться, чтобы и на этот раз таблетка ее не подвела.

Она зевнула.

Она стала играть в шуточное интервью с самой собой — старая привычка.

Ну, мисс Филдс, что вы думаете по поводу своего нового подхода к серьезной драме?

Мммм. Я бы сказала, в общем и целом, что приняла верное решение. Я просто не могла продолжать по-старому. Моя публика не позволила бы мне эго сделать.

Вы удовлетворены своей последней ролью?

По правде говоря, мне она не понравилась. Но я заключила контракт на несколько недель, поэтому у меня не было выбора. Или играй, как мне было сказано, или умирай с голоду.

Мисс Филдс, в свои двадцать восемь лет вы довольны своим настоящим положением?

Ничуть не довольна, если говорить вообще. Я бы сказала, что мое положение сегодня лучше, чем оно было до этого. Но этого для меня недостаточно. Суть в том, что я свободная душа. Я ценю свободу. Но я все еще ограничена контрактом, как вы знаете. Он связывает, как вы понимаете. Я не буду счастлива, пока не освобожусь от этого.

Мисс Филдс, что-нибудь еще стоит между вами и полной свободой?

Да. Четверка Фан-клуба. Удовлетворять требования Фан-клуба — это самая опасная западня из всех. Вы делаете то, что они хотят, чтобы выжить, но знаете, что в конце они могут устать от вас, наброситься на вас, убить вас.

Но ведь не совсем так, мисс Филдс?

Клянусь вашей задницей — это действительно так, я действительно боюсь.

Спасибо, мисс Филдс.

Всегда пожалуйста, мисс Филдс.

Сонная улыбка формировалась у нее на лице. Такие игры про себя всегда предшествовали сну. Она уже была готова к забытью, без сновидений, как она надеялась.

Но в ее голове плясала еще какая-то мысль.

«Сотрудничество» было существующим положением вещей. Оно будет поддерживать ее живой физически, но бушующая в ней беспомощная ярость будет пожирать, разрушать и уничтожать ее. Жить таким образом — значит не жить вообще. У нее возникнет, если уже не возникла, психическая оболочка, так что она не будет способна общаться ни с чем и ни с кем, ее «Я» будет подвергнуто лоботомии, а ее пустая оболочка подойдет только для темной комнаты в сельском клубе.

Она не сможет неделями выносить эту непрестанную деградацию, когда ее жизнь полностью в их руках.

Она должна каким-то образом выбраться отсюда. Чем быстрее, тем лучше для ее психики.

Как? Ее мысли потянулись к Нелли, к Феликсу Зигману. Они были вне досягаемости, но сейчас она старалась дотянуться до них, потревожить их. Конечно, Нелли уже не будет серьезно воспринимать ее замечания в ночь перед похищением даже не через три недели, нет, два, нет, три дня, да. Феликс, несомненно, все еще будет думать, что она исчезла под влиянием момента, по капризу, и будет ждать. Нет. Невозможно.

Феликс к этому времени уже тоже встревожится, как и Нелли. Колеса начнут вращаться. Значит, есть надежда. Они ее найдут.

Как? Как ее могут найти, если она сама не знает, где она находится и кто ее похитители?

И все же ее должны найти, хотя бы ради того, чтобы их схватили и наказали за то, что они причинили ей такие страдания.

Это стало навязчивой идеей — найти. Откуда они взялись? Что они делали до этого? Как их зовут? Как они привезли ее сюда? И где это «здесь»?

Вопросы. Может быть, Нелли и Феликс найдут ответы. Может быть, она сможет им помочь, может быть. Должна.

Голова у нее слишком отяжелела, чтобы думать дальше. Но она должна вспомнить об этом утром, не забыть.

Что забыть?

Мммм, привет, песчаный человечек, старый друг. Я знала, что ты придешь.

Она спала и спала и все еще была сонной, когда в девять часов утра была разбужена приходом Продавца, несшего поднос с ее завтраком.

Ей было позволено воспользоваться ванной комнатой, позволено оставаться развязанной, пока она жадно поглощала свой завтрак, а затем ее снова привязали.

Через два с половиной часа Мечтатель принес ей ланч и освободил ей правую руку, и она поглотила салат с тунцом и ржаным хлебом и нарезанное яблоко. Он смущенно сидел рядом и смотрел на нее с тоской.

Между ними было только словесное общение.

Когда он снова привязал к стойке ее запястье и убрал поднос, она спросила:

— Какой сегодня день?

Он посмотрел на часы с календарем.

— Суббота, двадцать первое июня.

— А в какой день вы меня похитили?

Он вздрогнул.

— Мы… мы забрали тебя в среду, утром в среду.

Она кивнула, и он исчез.

Четвертый день, подумала она. Без сомнений, Нелли и Феликс уже предприняли шаги, задействовали высокопоставленные связи, и теперь полиция рыщет, выискивая ее следы.

Ее размышления были прерваны голосами на двух уровнях. Она была поражена. Впервые ей были слышны голоса из соседней комнаты. Что-то необычное. С усилием подняв голову, она увидела, что Мечтатель, уходя с подносом, прикрыл ее дверь неплотно.

Два уровня голосов.

Один, как она решила, шел от радиоприемника или телевизора, потому что речь «плавала», звучала искусственно и, она была уверена, слышались помехи. Затем, будто бы по ее мысленному приказу, громкость снизили до неясного бормотания, и перемежающаяся беседа членов Фан-клуба стала доноситься четче.

Она попыталась различить голоса. Протяжный принадлежал Злодею. Громкий, раскатистый — Продавцу… Ясный и высокий — Скромняге. Нерешительный, тихий — Мечтателю.

Она внимательно, с бьющимся сердцем, прислушивалась. Это была редкая возможность — подслушать их таким образом, поиграть в Уотергейт.

Она услышала техасский протяжный говор: «Да, конечно, это было лучше, но не такая уж она и ценная, совсем далека от того, чем она должна быть».

Скромняга: «Честно говоря, я не собирался об этом говорить, но поскольку уж подняли эту тему — она красива, я это признаю, но я считаю, что она менее возбуждающа и искусна, чем моя жена».

Эти грязные, грязные ублюдки говорили о ней как о шлюхе — хуже того, как о бездушном сосуде, о предмете. Ублюдки!

Мечтатель: «Ну, как вы можете ожидать, что она будет хорошей и искусной, когда вы все время держите ее привязанной и продолжаете брать силой?»

Злодей: «Похоже, ты не очень-то много от нее получаешь».

Мечтатель: «Получаю! Она именно такая, как я и надеялся».

Продавец: «Я согласен с нашим президентом. Ситуацию можно было бы и улучшить, но она и так неплоха. Я в восторге. Где еще вы видели такую мохнатку?»

Злодей: «Ну, да, я не отвергаю этого. Я просто хочу сказать, первый в мире секс-символ — а она и веников не вяжет. Это классный товар, я не отрицаю, я только говорю, что в ней нет ничего сверхклассного».

Мечтатель: «Но разве ты не понимаешь…»

Продавец: «Давайте захлопнемся. Начинаются двенадцатичасовые новости. Хочу узнать счет. Включи телевизор, а?»

Когда шум телевизора поглотил голоса ее захватчиков, Шэрон Филдс ощутила, как ее душит ярость. Эти гнилые садисты. Обсуждают ее, как домашнюю скотину на выставке. Насилуют ее, а потом оценивают ее сексуальность. Последние слова Сэди Томпсон в фильме «Дождь». Какие они? Да. «Мужчины! Вы мерзкие, грязные свиньи! Вы все одинаковые, все. Свиньи! Свиньи!»

Ее мысли о выживании теперь сменились одним пламенным стремлением. Отыграться на них. Уничтожить их без жалости. Кастрировать их, одного за другим.

Но затем ее мысли разбились о реальность.

В ее положении глупо было даже лелеять такую надежду.

Ее мысли прервал вопль, эхом отдавшийся в спальне.

Голос Продавца, рев: «Тихо, ребята. Вы слышали? Скай Хаббард объявил, что после коммерческих новостей будет специальное сообщение о Шэрон Филдс!»

Она напряглась, не дыша, надеясь. Громкость увеличили. Ясно слышался развязный голос диктора коммерческого отдела.

Затем послышался звучный голос, который она так хорошо знала, голос Скай Хаббарда с его сообщением о ней:

«Вчера вечером из надежного источника мы узнали, что очаровательная богиня секса и звезда кино, фильмы которой делают полные кассовые сборы, в среду исчезла из своего особняка Бель-Эйр и несколько ее ближайших сотрудников уведомили вчера Бюро розыска пропавших в Лос-Анджелесском департаменте полиции».

Сердце Шэрон прыгнуло, она потянулась вперед по кровати, стремясь не упустить ни слова.

«В то время как представитель департамента полиции отказался подтвердить или опровергнуть это, — продолжал Хаббард, — из того же источника мы узнали, что Бюро розыска пропавших неудовлетворено представленными свидетельствами и подозревает, что это может быть публичным розыгрышем, нацеленным на повышение популярности очаровательной звезды экрана накануне выхода ее нового фильма „Королевская шлюха“. Наш источник, офицер Бюро розыска, отказавшийся назвать себя, заявил: „Из нас делали дураков и раньше — самое примечательное событие произошло в 1926 году — и мы не намерены оказаться в дураках и на этот раз“».

Шэрон Филдс, лежа на кровати, безвольно расслабилась от испуга.

Голос Скай Хаббарда продолжал:

«Случай 1926 года, о котором упоминал офицер, когда Департамент полиции оказался национальным посмешищем, касается известной евангелистки Эйми Семпл Макферсон. Сестра Эйми пошла купаться в Оушен-Парк, что в Калифорнии, и не вернулась к своей машине. Она исчезла 28 мая 1926 года. Лос-Анджелесская полиция занялась этим делом и объявила общенациональный розыск. Затем, через месяц, в Храм Ангела была доставлена записка, где сообщалось, что сестра Эйми была похищена, ее держат в плену на Юго-Западе и отпустят в обмен на полмиллиона долларов. На следующий день Эйми Семпл Макферсон была найдена в пустыне Аризоны, неподалеку от Дугласа. Она заявила, что около месяца ее держали в хижине под замком, она бежала через окно и несколько часов шла через пустыню. Однако полицейские засомневались. Ее одежда была в полном порядке, кожа не загорела, туфли как новые. Против нее окружной прокурор собирался возбудить дело, но влиятельным шишкам, среди которых был Уильям Рэндолф Херст, удалось замять дело. Позже случайно узнали, что сестра Эйми сбежала с некиим Кеннетом Ормистоном, работником ее радиостанции, на тайную любовную прогулку».

Ярость Шэрон Филдс теперь была направлена на лос-анджелесскую полицию, посмевшую сравнить ее с какой-то бабой Макферсон.

«В свете этого незабываемого случая можно понять, почему наша полиция не стремится снова стать общенациональным посмешищем. Согласно нашему источнику, Бюро розыска начнет действовать, только если сотрудники предъявят доказательства того, что ее увезли против ее воли, или свидетельства о каких-либо грязных махинациях. Чтобы получить комментарий от ближайшего окружения Шэрон Филдс, я посетил ее личного управляющего Феликса Зигмана в его офисе на Беверли Хиллз. Не вдаваясь в детали, мистер Зигман признал, что он не знает местонахождения актрисы, но он решительно отрицает, что об этом уведомлял Департамент полиции. Вот еще одно эксклюзивное интервью для службы Новостей Скай Хаббарда — заявление мистера Зигмана, сделанное нашему репортеру».

Шэрон ждала, затаив дыхание, и затем услышала знакомый, такой успокоительный для нее даже сейчас голос:

«Ну да, это правда, что я не имел контакта с мисс Филдс начиная с середины этой недели, но само по себе это не необычно. Мисс Филдс много работала в последнее время и говорила мне, что находится почти на грани истощения. Хотя она и заказала билет на Лондон, но весьма вероятно, она сочла такое долгое путешествие чересчур утомительным в ее теперешнем состоянии. Она, вероятно, решила, поддавшись мгновенному импульсу, инкогнито отдохнуть несколько дней на каком-либо близлежащем курорте. Никто из нас, близко знающих ее людей, не тревожится. Она уезжала на такие тайные каникулы и раньше. Могу вас заверить, что никто из нас не уведомлял полицию. Мы уверены, что она в безопасности и скоро даст нам о себе знать, вероятно к концу недели. Это все, что я могу сказать, мистер Хаббард. Это буря в стакане воды».

Телевизор в соседней комнате выключили, за этим последовали торжествующие вопли. Один кричал: «Ты слышал? Ты слышал?» Другой каркал: «Мы свободны! Никто не знает, что случилось!» А кто-то отвечал: «Ты прав! Мы добились этого! Теперь не о чем беспокоиться!»

Шэрон Филдс утопила голову в подушке. Ей хотелось рыдать, но слез уже не осталось.

Через некоторое время она глядела в потолок и лежала как труп. Ничего удивительного, сказала она себе. Она знала, что Нелли и Феликс вряд ли пойдут в полицию, а даже если и пойдут, то полиция вряд ли всерьез воспримет их заявление.

И все же, вопреки здравому смыслу, Шэрон позволила себе сохранить хотя бы маленькую надежду. Это было вполне понятно. Это нормально. Даже Шекспир говорил, что у несчастных нет другого лекарства, кроме надежды. В ее бедственном положении она использовала самообман, надеясь, что это лекарство сработает.

Теперь крошечный огонек, горевший для нее в пространстве мысли, потух.

Она никогда не чувствовала себя более потерянной или испуганной.

Услышав скрип пола в коридоре, она насторожилась.

Она услышала, как Продавец обращается к кому-то:

— Эй вы, куклы, кто из вас оставил дверь открытой?

Инстинкт предупредил ее: они не должны знать, что она что-либо слышала, как их разговор, так и телепередачу. Она притворилась спящей.

Теперь слышалось два голоса, и они приближались. Один принадлежал Продавцу, другой — Злодею. Очевидно, они смотрели на нее через щель.

Злодей говорил:

— Гос-по-ди, кто это так оставил дверь? Она могла услышать, как мы разговариваем, пользуясь именами.

Продавец уверял его:

— Она крепко спит, так что все в порядке.

— Ну так, черт побери, давай будем осторожнее.

Дверь плотно прикрыли. Шаги удалились.

Шэрон открыла глаза.

Ее мышление было теперь широко открыто всему — миру, ее ситуации, необходимости изобрести надежду, когда надежды не существует. Она постаралась вспомнить, о чем она думала перед сном. Да. О необходимости самой что-то сделать для себя. Если внешний мир был слеп по отношению к ее беде, то есть только один человек на земле, который может заставить мир увидеть правду о том, что с ней действительно случилось. Один человек.

Это было ее делом. И никого больше. Это было делом Шэрон Филдс, сказала она себе, — позаботиться о том, чтобы Шэрон Филдс была спасена.

Что же может быть сделано, учитывая ее ограниченные возможности?

Ответы, варианты. Она искала их. С возобновленными усилиями, с навязчивым внутренним стремлением победить этих четырех монстров, она обнаружила, что может мыслить невероятно ясно, холодно, логично, перебирая различные подходы к делу.

Один факт был неопровержим. Какой бы потерянной она себя ни чувствовала, какой бы покинутой ни была, она была не одна. Она была с четырьмя другими людьми, которые имели связи с внешним миром. Значит у нее есть люди, с которыми или через которых можно общаться, и их, может быть, удастся обхитрить и сделать проводниками к внешнему миру.

Но как их можно использовать?

Затем до нее дошло — мгновенное воспоминание о прошедших годах — что она множество раз задавала себе точно такой же вопрос во время ее долгой одиссеи от Нью-Йорка до Голливуда. Как можно использовать этого мужчину, того мужчину, этот контакт, другой контакт?

В прошлом она всегда находила средства. Оглядываясь назад, прогоняя в своей памяти свои отношения с другими мужчинами, — не отличающимися от этих мужчин по правде говоря, такими же низкими, такими же грубыми, такими же свиньями, — она вспоминала, как использовала этих других и манипулировала ими в своем восхождении к различным степеням свободы. По сути дела, с определенной точки зрения тогда перед ней стояли более сложные задачи, чем сейчас, потому что мужчины, которыми она манипулировала, были изощреннее, коварнее, умнее. И все же она преуспела. Она преодолела их. Она выискала их слабости, сыграла на них, использовала мужчин, как они использовали ее.

Ну так почему бы и нет? Почему бы и не поиграть в старую, ненавистную игру?

Она уже начинала разбираться в их характерах. Фактов у нее не было. Но она подобрала ключи к их уязвимости, и они стали ей понятнее. Эти древние афоризмы о том, что можно много чего рассказать о человеке по его собаке, по его книгам, по его манере играть в карты, были не более истинны, чем ее познания в том, что можно узнать о человеке по его поведению в спальне.

Возьмем, к примеру, Злодея. Он техасец, она была в этом уверена. На жизнь зарабатывал руками. Необразован, но пронырлив. Садист, и поэтому самый опасный. У него навязчивая идея насчет того, что он неудачник, не получивший своей доли в жизни. Но в его доспехах жеребца был явный просвет. У него было высокое мнение о себе в плане обращения с женщинами. Он считал себя суперлюбовником. До сих пор она отказывалась отвечать на это. Сама идея казалась ей отталкивающей. А что, если она ответит? Если она намеренно усилит его сексуальное «Я»? Заставит его ощутить себя гигантом? Куда могла бы привести эта игра? Долгое дело, да, но в результате она могла бы его обезоружить, он стал бы больше ей доверять и больше бы раскрыл себя.

Или возьмем Продавца. С ним гораздо легче, он более уязвим для манипуляций. Он был мыльным пузырем, жабой, старающейся стать быком, постоянно скрывая, что внутри нет ничего, пустота. Он не был уверен в своей удали насчет секса. Вероятно, ему доставило бы облегчение заняться эксцентричными видами секса, он смог бы расслабиться, насладиться полностью. В подобных обстоятельствах, если его заставить считать себя удачливым, он мог бы рассказать больше чем надо, и кое-что из того, что он рассказал бы, могло оказаться правдой.

А возьмем Скромнягу. Он признался, что в чем-то является профессионалом. Он женат в течение долгого-предолгого времени. Ему нужно разнообразие, стимуляция, экзотические высоты, которых он не знал, и ему нужно отдаваться этим актам без чувства вины. Он робок. Нервозен. Встревожен. Если ему сделать щедрый укол уверенности в себе, возрождения к юности, езды ради истинного удовольствия, без чувства вины, он мог бы растаять, выбраться из-за своего внешнего фасада, ощутить себя признательным и обязанным ей и заговорить о вещах, о которых иначе и не вспомнил бы.

Или, наконец, возьмем Мечтателя. С виду, казалось бы, им манипулировать легче всего по причине его всепоглощающей, как он заявляет, любви к ней. Но в определенном отношении добраться до него труднее всех. Он пребывает где-то посередине между фантазией и реальностью. У него чувствительность творца, он лелеял приличные мотивы, но они были искажены его бегством в мир снов наяву, которые он старался претворить в жизнь. И все же здесь тоже можно было бы что-нибудь сделать. Он очень уязвим. Он создал иллюзорную жизнь с ней и теперь хотел, чтобы она осуществилась. Просто он влюбился в Шэрон Филдс, которая существовала в его мечтах, а не в ту, которую увидел во плоти. Предположим, она станет той богиней, какой он ее видит? Что если она будет исполнять все его мечты об их совместной жизни? Если прикинется, что приняла его любовь, сочтя это честью для себя, и ответит взаимностью? Что если она восстановит его мужскую силу? Ну и работа, но, Бог ты мой, какую пользу это могло бы принести. Больше, чем в случае других, он мог бы стать ее доверенным лицом и даже — да, даже союзником, сознательно или бессознательно.

Материал был. Сырая глина, которую надо слепить, сформировать, сделать своей.

Какова же практическая польза от всего этого?

Она перебрала разумные цели и различные шаги, которые могли бы привести к достижению хотя бы некоторых из этих целей. Перечислила в уме первые, начальные шаги.

Она должна уговорить их развязать ее и не связывать — оставить хотя и пленницей в ограниченном пространстве, но со свободой передвижения в этом пространстве. Они должны развязать ее ради самих себя, ради удовольствий, которые они от этого получат, удовольствий, которые она им гарантирует, как только будет освобождена.

Свобода в этой клетке будет началом. Она может привести к свободе в пределах дома, участка вокруг него, а со временем к свободе убежать при случае.

Дальше. Ограниченная свобода может обеспечить ей доступ к оружию. Револьвер, вероятно, принадлежит Злодею, и это еще один шанс на побег.

Дальше. Ограниченная свобода даст ей больше возможностей заставить одного из них по-настоящему в нее влюбиться, поверить ей, увериться в том, что она хочет убежать с ним. Вот еще один способ побега.

Если возможность побега никогда не представится, а это вполне вероятно, есть другой план, который должен проводиться в действие одновременно.

Она должна играть в свои сексуальные игры с этими мужчинами, смягчить и запрограммировать их, чтобы один из них, сам того не зная, послужил бы ей мостом к внешнему миру. Эта идея была пока неопределенной, но заслуживала внимания, и она постарается развить ее дальше.

Самое главное: она должна начать работать по отдельности с каждым из них, дать им каким-то образом приоткрыть их истинные сущности. Их имена. Их работу. Их место жительства. Эти знания могут стать драгоценными, если она сможет установить связь с внешним миром, так как это позволит ей дать тем, кто снаружи, ключ к своим похитителям, ключ, который может привести к месту, где находится она и ее похитители. А если и не поэтому, то она все равно должна узнать, кто они, просто, чтобы отомстить им потом, если для нее вообще будет это «потом». Но самая важная часть процесса сбора информации, все время, пока она бодрствует, — постоянно внимать, следить за словами, кем-нибудь сказанными ненароком или в порыве страсти, что могло бы дать ей понятие о месте, где ее держат. Они никогда не скажут ей этого прямо. Но могут сказать косвенно, сами не сознавая того.

Как только у нее будет эта информация, надо найти возможность передать ее миру. Может быть, это и невозможно, но другой надежды нет. Это надо делать осторожно и тонко. Так как стоит хотя бы одному из них узнать, что ей стало известно о том, кто они или где она, это несомненно будет означать ее смерть.

Использовать их.

Очень хорошо. Чтобы использовать мужчину, чтобы получить от него что-то взамен, надо что-то отдать. В обмен на минимальное сотрудничество она уже получила минимальное вознаграждение — питание, и не более того. Тот вид сотрудничества, на который она пошла, был минимален. Он давал им слишком мало, и она слишком мало получала взамен. Если она даст больше, может и получить больше.

Что она могла предложить? Ей не было нужды задумываться об этом, потому что она знала свои богатства.

У нее было именно то, что им было нужно, ради чего они пошли на такой риск и за что заплатили бы неимоверную цену. У нее был образ себя такой, какой они ее представляли. У нее был тот потенциал сексуальности, которым, по их мнению, она и должна была обладать. Она обладала для них звездно-очаровательной аурой секс-символа, секс-богини. Все было на месте, это было присуще ее натуре, и ей нужно было только дать им ту Шэрон Филдс, которую они хотели и ждали.

Да, ее троянским конем будет притворная секс-бомба, которой, по их мнению, она и должна быть.

Ей ненавистно снова играть в старые игры. Она оставила их далеко позади, но теперь поняла, что должна их поднять, отряхнуть от пыли и использовать. Ей отвратительна была дальнейшая деградация, которая за этим последует. Это уродливый вид спорта — использовать свое тело как приманку, наркотик, ловушку. Но, черт бы побрал, оно ей прекрасно служило в прошлом и так же могло бы послужить прямо сейчас. Освобожденные от всего остального, ее плоть и актерское мастерство были ее единственным оружием.

Ее мысли на мгновение перенеслись назад, к безликим мужчинам ее прошлого — Джон такой-то, Дуэйн такой-то, Стив, Ирвин — все блестящие, талантливые люди, которые поддавались даже на самые явные и нечестные уловки и которые помогли ее вознесению к славе, богатству и свободе.

Лежа на кровати, проигрывая в уме старые игры, в которые она не играла годами, она обнаружила, что ее возбуждает этот вызов.

Сможет ли она это сделать? Должна ли?

Да. Она начнет сразу же, сегодня. Не встанет ли настоящая Шэрон Филдс? Настоящая Шэрон Филдс даже ляжет, если вам так нравится, хорошо ляжет.

Ей следует изменить тактику радикально, но очень искусно, чтобы они не заметили обмана. Она должна измениться так же, как изменились они. Потому что кем бы ее похитители ни были раньше, в цивилизованном обществе, они должны были быть другими, быть конформистами, чтобы ладить с другими людьми. Но с тех пор, пройдя через первоначальный риск, преобразовав свою мечту в реальность, они отбросили все запреты, все ограничения, все приличия. Они стали дегуманизированными. Она тоже может стать такой. Она снова может стать тем, чем была когда-то, внутренне жестким и беспощадным молодым человеческим существом Западной Вирджинии, Нью-Йорка, ранних лет в Голливуде. Она снова могла бы стать никем из ниоткуда, использующей свои внешние качества, чтобы неистово карабкаться через мужчин в своей решимости выжить и освободиться от пут.

В голове у нее уже начинали кристаллизоваться ее шаги, начиная с настоящего момента.

Она должна принять эту ее лучшую из всех роль и дать лучшее за всю свою жизнь представление. Она должна трансформироваться из мисс Сюзан Клатт в мисс Шэрон Филдс, легенду, мечту, секс-символ, raison d`être[3] Фан-клуба. Она должна стать пылкой, акробатичной, эротичной секс-бомбой и нимфоманкой, о которой мечтал и которую желал каждый из этих мужланов. Она должна играть для них, нравиться им, приводить их в восторг.

Сможет ли она это сделать?

Она отбросила последние сомнения. Она это делала и раньше, весь этот номер, она была иллюзионисткой по призванию. Вот ее зеленые глаза превращаются в тлеющие щелочки желая, — ее влажные губы приоткрываются желая, — ее глубокий голос, страстный, желающий, — ее прославленные груди высоки и крепки, коричневые соски напряжены и выдаются вперед (от прищипывания), медлительная плоть торса и бедер невольно волнуется, обещая оргазмический восторг и экстаз, — затем обработка — мимолетные поцелуи, язык, за ушами, веки, пупок, пенис — поглаживание, массаж, растирание груди, ребер, живота — подержаться за ягодицы, за яйца — и затем, и затем — обслуживание, клиент всегда прав, — ручная работа, неспешно, ровно, быстрее, быстрее — или игра в цифры — или койтус, соитие, спаривание, сношение или езда сверху, качание на стуле, по-китайски, вход сзади, бок о бок, стоя, что угодно, назови, скажи, — вращение, конвульсии, царапанье, укусы — туда, туда, внутрь, еще, еще, умираю, умираю — извержение до неба, кипящая лава, любовь, стоны, одобрение, это лучше всего, лучше ничего не бывает, ничего нет лучше… О Господи, Господи Всемогущий, она делала это, этот цирк наложницы, и могла сделать это снова.

Должна. Сделает.

Она призовет на помощь весь свой бесконечный опыт, свои глубокие познания в области сексуального очарования, извлеченные из списка крайней плоти «Кто есть Кто» ее прошлого. Она должна, и еще приукрасит эти знания поправками на несуществующую идеальную любовницу. Она должна стать воплощением чувственности, но высокого класса. И при помощи этих изобретений она должна обратить каждого из четырех ее похитителей в особого, привилегированного любовника.

Да-да, это ключ к избавлению — заставить каждого поверить, что он один является фаворитом Шэрон Филдс, что он единственный возбуждает ее больше всех, единственный, кому она принадлежит полностью. Так ей удастся сделать их менее осторожными, они будут стремиться получше услужить ей в обмен на ее милости. Каждый должен захотеть стать мужчиной ее жизни. Она должна медленно вытягивать из каждого его биографию, характер, привычки и нужды, а затем использовать их уязвимые места. Обладая этой силой, она могла бы даже столкнуть их друг с другом — она знала, что почва для этого уже готова; она должна умно сеять разногласия и постараться разделить дом на части.

Опасная игра, более опасная, чем любая роль, какую она играла когда-либо в прошлом. Но зато и ставки выше, чем когда-либо раньше.

Пошевелившись на кровати, она изобразила на лице хитрую кошачью улыбку.

Потому что, в конце концов — почему бы и нет? Это надежда. Это кое-что, к чему можно стремиться. Это что-то такое, что может дать хороший результат.

Впервые за все время своего пленения Шэрон Филдс ожила.

Ей хотелось позвать их. Ей хотелось, чтобы подъехала камера. Она была готова к величайшему вызову за всю свою карьеру.

О Господи, как будет хорошо снова стать актрисой.

Глава 10

Премьера, в которой Шэрон Филдс выступала в качестве «гастролирующей актрисы», состоялась поздним вечером. Несмотря на отвращение к избранной ею роли, она испытала глубокое профессиональное удовлетворение от того, как она ее сыграла. Она была уверена, что проявила себя в роли легендарного секс-символа идеально и добилась такого успеха, о котором и мечтать не смела.

Ее успех мог измеряться лишь бесценной информацией, которую она получила, и обещанными ей дальнейшими наградами.

Блестящее представление, экстра-класс, несомненно.

Первый акт.

На сцене она и Злодей. Это потребовало всех запасов ее волшебного ларца с драматическими трюками. Из всех четверых техасца она недооценивала менее всего. Она всегда чувствовала его врожденную злобу и хитрость. Его легко не проведешь.

Когда он подошел к кровати и начал трогать ее, она притворилась холодной и обиженной, как раньше, и никак не реагировала на его появление, снизойдя лишь до того, чтобы смириться с его присутствием и не оказывать сопротивления. Но едва он раздвинул ей ноги и вошел в нее, как она приготовилась начать игру. Шэрон знала, что должна идеально рассчитать время. Она приняла его первые движения инертно и бесстрастно, оставаясь холодным, апатичным сосудом, знакомым ему по предыдущим совокуплениям. Но постепенно, словно против своей воли, она превратилась в страстную самку. Бедра ее начали двигаться, ягодицы вращаться, а тело ожило, вздымаясь и опадая в собственном ритме.

Глаза ее были закрыты, а влажные губы приоткрылись, показывая, что она наслаждается сексом, и наконец она позволила себе тихо застонать в экстазе.

Его мгновенная радость от того, что удалось заставить ее ответить ему против воли, превзошла все ее ожидания. Наступил час его славы. Он победил. Замедлив толчки, он прохрипел:

— Наконец-то, крошка, я знал, что тебя проймет, если дать тебе шанс. Ты не сдавалась, но теперь посмотри: ты хочешь этого и хотела с самого начала. Ведь ты никогда не испытывала такого, а?

— Да, — задохнулась она. — Никогда… пожалуйста… пожалуйста продолжай.

— Я и продолжаю, милая.

— Только сильнее, делай это сильнее.

— Обязательно, милая. Сделаю все, что хочешь.

Его нескончаемые болезненные толчки сотрясали ее, но она продолжала хныкать и просить еще.

— О Господи, развяжи меня… дай обнять тебя, я… ох, позволь мне…

Шэрон знала, что уже вывела его из-под контроля и, когда он кончил, ощутила его наслаждение и сожаление, что все позади.

Одеваясь, он не смог сдержать восторга от собственной доблести.

— Это было здорово, крошка, верно? Ты должна признать, что тебе понравилась каждая минутка.

Конец представления требовал перехода от страстной секс-партнерши к смущенной деве, испытывающей стыд из-за того, что не сумела подавить необузданность своего желания. Шэрон призвала на помощь весь свой драматический спектр.

Вначале она отвела от него глаза.

— Ну как, тебе понравилось? — повторил он, наклоняясь над ней и ухмыляясь.

Она взглянула на него, зажмурилась, будто не находя слов от восторга и уткнулась лицом в подушку, намекая, что она слишком стыдится страстей, разбуженных им в ней.

— Ага, — пробормотал он, выпрямляясь. — Что ж, понадобилось немало времени, но ты оправдала то, что в тебе заложено. Я знал, что здесь нужен подходящий мужчина.

— Я… не знаю, что в меня вселилось, — с притворной скромностью сказала она.

— Это я, крошка, — ворковал он. — Я вселился в тебя так, как ты этого хотела.

Шэрон промолчала.

— Знаешь, мне сдается, что не мешало бы повторить. Держу пари, тебе хочется, чтобы я вернулся ночью, да?

Она поджала губы.

— Слушай, крошка, согласно правилам, я должен уступить другим их очередь. Но они быстро выдохнутся. Когда они заснут, я вернусь и мы повторим «на бис». Ты хочешь этого?

Она еле заметно кивнула.

Он широко ухмыльнулся и, посвистывая, ушел.

Краткая утренняя рецензия: «Мисс Шэрон Филдс порадовала своих поклонников виртуозной игрой в долгожданной театральной премьере».

Второй акт.

На сцене она и Скромняга. Эта роль не терпит девической застенчивости. Герой уже сыт добродетелью и унылым домашним бытом. Ему нужна экзотика. Совсем недавно она провела несколько недель перед камерой в роли шлюхи — Мессалины, агрессивной нимфоманки.

Агрессивность — в ней, но не доминирующая и не унижающая. Просто необходимая, чтобы отобрать у него инициативу, снять чувство вины и осуществить его мечты, возвратив ему юность.

Скромняга, бледный, с животиком и висячими мышиными усиками, лежал на кровати. Он судорожно глотнул, когда она подкатила к нему свое роскошное тело. В ее глазах впервые мелькнул интерес к нему.

— Прежде чем мы начнем, — тихо сказала она, — я хотела бы сделать вам признание. Может, это и лишнее, но я скажу. Надеюсь, вы не против моей искренности?

— Нет-нет, говорите что угодно, мисс Филдс. У вас на это полное право.

— Вы понимаете мою обиду на всех вас за похищение и грубое насилие…

— Да, и я уже говорил вам, что вовсе не хотел в этом участвовать.

— Хорошо, я подумала об этом. Времени у меня было достаточно. Но вы понимаете, что я не могу расценивать это иначе чем гадкий поступок. Но поскольку у меня нет выбора, вчера я решила сдаться и повернуть плохое к лучшему. Впрочем, я уже узнала понемножку о каждом из вас. Прошлой ночью я размышляла о том, как отношусь ко всем вам, и — знаете что?

— Что, мисс Филдс? — неуверенно переспросил он.

— Я обнаружила, что, продолжая ненавидеть тех троих, я не питаю этого чувства к вам. Как хотите, но в душе я не могу не симпатизировать вам более, чем остальным. Я вижу, что вы присоединились к этому… проекту вопреки своим взглядам и оказались сметенным напором остальных. Кое в чем наше положение схоже, оба мы беспомощные жертвы.

Обеспокоенная физиономия Скромняги просветлела:

— Да-да, вы абсолютно правы, мисс Филдс.

— Поэтому я отношусь к вам совершенно иначе, нежели к ним. Я способна мысленно отделить вас от остальных. Для меня ясно, что вы здесь единственный приличный человек. Вы галантны и благородны по натуре. Вы джентльмен.

Он смотрел на нее, едва не падая в обморок от признательности.

— Спасибо, мисс Филдс, большое вам спасибо.

— И вдобавок, я поняла, что вы единственный из четверых, кто умеет обращаться с женщиной. По-моему, вы научились этому благодаря зрелому возрасту и долгому браку.

— Слышать такое от вас… у меня просто нет слов… — пробормотал он вне себя от эмоций.

Она медленно улыбнулась ему самой сексуальной из своих улыбок:

— Не говорите ничего. Просто примите за факт, что вы — единственный, кого я не возражаю иметь в постели. По сути… но пожалуй, мне не следует этого говорить…

— Что? — с жаром настаивал он.

Ее зеленые глаза скользнули по его телу.

— Я ожидала встречи с вами. Когда дверь открылась, я надеялась, что это будете вы. — Она на миг отвела взгляд, затем открыто посмотрела на него. — Я женщина, здоровая и молодая, и мне нравится заниматься любовью с подходящим мужчиной. Те, другие, не имеют понятия о том, что это такое. Но прошлой ночью… я поняла потом, как хорошо мне было с вами.

— Вы… в самом деле так думаете? — с трепетом спросил он.

— К чему иначе мне было говорить это? Я могу показать вам, если позволите. Будь мои руки свободны, я снова обрела бы свою женственность, обняла вас и показала, на что способна.

Он уставился на ее руки, привязанные к кроватным стойкам, и она поняла, что он испытывает искушение.

— Я… не знаю, позволят ли они мне это. Не следовало привязывать вас таким образом. Я скажу им. Это несправедливо и причиняет вам боль.

— Какой вы добрый, — тихо пробормотала она и вздохнула. — Но если мне нельзя касаться вас, я не прочь, чтобы вы касались меня.

— С удовольствием! — в волнении воскликнул он.

— Так что вас удерживает? Идите поближе.

Он нетерпеливо вытянулся рядом с ней.

— Вы даже не представляете себе, как вы прекрасны, мисс Шэрон… Шэрон. — Его ладони потянули ее рубашку вверх, затем подкрались к ее грудям и робко начали ласкать их.

Она выгнула бедра и повернула голову на подушке в порыве страсти.

— О-оох, — простонала она, — вы знаете, как обращаться с женщиной. — Бросив на него короткий взгляд, она поняла, что он готов. — Не заставляй меня ждать, дорогой. Сделай это сейчас же.

Он очутился в ней так быстро, что она едва успела это заметить, и заработал, как прилежный кролик.

Через две минуты он пронзительно взвизгнул, обмяк и отпал от нее, словно пораженный в самое сердце.

Он лежал где-то у ее ног, дыша будто от сердечного приступа.

Определив его местоположение, она окликнула его.

— У меня тоже получилось. Я кончила. Ты был великолепен.

Он сел, очевидно чувствуя себя действительно великолепно.

— Спасибо, — шепнула она.

— Шэрон, — забормотал он. — Я… я…

— Не покидай меня сразу. Иди сюда, полежи рядом.

Он слепо повиновался.

— Я не знал никого подобного тебе.

— Надеюсь, ты не был разочарован, — тихо сказала она. — Я просто хочу сравниться с твоей женой.

— Ты лучше, много лучше.

— Надеюсь на это.

— У меня никогда не получалось так долго с Тельмой. Говоря по правде, я никогда не мог дать ей оргазм. Я всегда думал, что причина во мне.

— Нет, не может быть.

— Ты совсем другая. Ты такая страстная.

— Это ты заставляешь меня быть такой, милый.

— Это самый счастливый день в моей жизни.

— Их будет много, — пообещала она.

Он покинул постель.

— Не могу дождаться завтрашнего дня.

— Завтра я сделаю тебя еще более счастливым, — улыбнулась она. — Есть много трюков, которых мы еще не попробовали.

Одеваясь, он не отрывал от нее глаз.

— Мне хотелось бы сделать для тебя больше, — сказал он. — Я хочу, чтобы они развязали тебя. Хочу, чтобы тебе было уютно. У меня есть лишний телевизор. Я мог бы ставить его здесь на день.

— Это было бы чудесно.

— Не буду надоедать тебе, — радостно добавил он. — Мне пора. Увидимся завтра.

— Я буду ждать тебя.

Краткая дневная рецензия: «Мисс Шэрон Филдс была бесподобна в сложной роли салонной королевы. Ее врожденная искренность сияла подобно лучу маяка. Браво».

Третий акт.

На сцене с Продавцом. Здесь нужен другой подход. Опытная женщина, ценящая стиль и технику светского джентльмена. Редкая удача — встретить человека, знающего, что он делает, и практикующего то, что он проповедует. Какое облегчение, после стольких непрофессионалов и болтунов, не знающих, как ублажить женщину.

Рядом с ней, на постели был обнаженный кит.

— Я рад, что вы решили быть с нами заодно, — говорил он. — Теперь, когда вы начали есть и отдыхать, вы выглядите в тысячу раз лучше. Видели бы вы себя сейчас. Сразу бы повеселели.

— Я и так не унываю. Если я на что-то решилась, я никогда не печалюсь. Вы правы. Сопротивляться глупо, особенно когда попадаешь в такую переделку. Потому я и не испытываю угрызений совести, что решила не сопротивляться.

Он улыбнулся с явным удовольствием:

— Так значит, вы не против?

— Не стану лгать. Я против, но лишь потому, что меня здесь держат. Как только я пережила травму похищения и тот факт, что четверо незнакомцев силой навязали мне себя, я поняла, что по-настоящему мне неприятно только то, что я привязана здесь таким бесчестным способом.

— Мы не хотим держать вас в таком виде. По крайней мере, я не хочу. Но мы просто боимся, что вы доставите нам неприятности, если мы вас выпустим.

— Какие от меня неприятности? Меня можно держать взаперти в этой комнате. Я по-прежнему полностью в вашей власти. Если хотите абсолютно честно, то я… — Она поколебалась.

— Продолжайте, Шэрон. Я уважаю честных женщин.

— Ну хорошо. Но не говорите остальным. Вы твердо обещаете, что не скажете им ни слова?

Большой слизень не только был доволен, но у него даже слюнки потекли от того, что с ним собирались поделиться тайной.

— Слушайте, Шэрон, это останется между нами. Можете довериться мне.

— Прекрасно. Кажется, вы разбираетесь в женской психологии не хуже меня. Есть ли на свете женщина, хоть иногда не мечтающая о том, чтобы ее похитил и взял силой красивый мужчина? Большинство из нас не сознаются в этом, но вы-то знаете, что почти все женщины желают этого.

Его дряблую плоть приятно защекотало при мысли об открывающихся возможностях.

— Держу пари, что понял вас, Шэрон. Вы девушка моей мечты. Я знал, что вы со мной. Просто не был уверен, что вы решитесь сыграть в открытую.

— Я играю в открытую, но только для вас, — быстро перебила она, — потому что чувствую, что мы понимаем друг друга. Вы единственный из компании, кто повидал свет. Паренек, который все это придумал, слишком молод для меня. Он не понимает сути дела. Ну а старик — что о нем сказать?

— Можете не продолжать, Шэрон, — усмехнулся Йост. — Мы настроены на одну волну.

— Точно. Так вот, после двух-трех раз я поняла, что вы — единственный, от кого я могу чего-то ожидать. Не буду притворяться: мне не хотелось быть похищенной. Я не была готова к изнасилованию. Но раз уж это случилось и все позади, я решила воспользоваться ситуацией себе на пользу. Вам не кажется, что это говорит о моей зрелости?

— Еще как говорит. Я восхищен этой вашей философией.

— Знаете, что я пытаюсь до вас донести? Я говорю, что если мне суждено давать это остальным троим, что ж, я согласна. Но с вами иначе: поскольку наши личности гармонируют и я чувствую между нами взаимопонимание, я, знаете ли, хотела бы вести себя с вами несколько иначе, особенно. Я чувствую, что дело того стоит.

— Поверьте мне, оно этого стоит, — загорелся он. — Вы обнаружите, что я — парень, который ценит класс.

— Спасибо. Но есть одна заминка… — Она помолчала, и горестная морщинка омрачила ее лицо. — Я… не понимаю, как могу быть привлекательной в моем нынешнем виде.

— О чем это вы? Вы самая прекрасная женщина на свете!

Она помотала головой по подушке.

— Нет, не теперь. Может быть, раньше. И может, смогу быть такой снова. Но в теперешних обстоятельствах я не могу быть по-настоящему привлекательной. Привязанная, немытая, без косметики, в этой дешевой сорочке. Это не я. К тому же, как и любая женщина, я до некоторой степени тщеславна. Я хочу появляться в наилучшем виде перед человеком, который мне интересен. Я хочу возбуждать его.

— Да вам ни черта не нужно, Шэрон, чтобы возбудить меня. Гляньте, я уже нарастил целый фунт.

Она жадно уставилась на него.

— Роскошно, — пробормотала она.

— Вы не шутите? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Я видела их всех, и вы как раз по мне.

Он придвинул к ней свою тушу.

— Эй, вы и впрямь меня завели.

Она поцеловала его грудь и плечо и пробежала кончиком языка по его шее.

— Вы узнали бы, на что я способна, будь у меня хоть полшанса, — шепнула она. — Меня нужно видеть в прозрачном неглиже или в бикини — вот это зрелище. Посмотрите на меня, когда я освобожусь, и увидите, чего я стою.

— Ух, милая, ты слишком хороша.

— Но не для тебя, — шепнула она.

Его губы нашли ее грудь. Она вздохнула от удовольствия, попыталась было покусать его за ушные мочки и пробормотала:

— Продолжай же, милый. Мне это нравится. Мужчины забывают, что женщинам это нравится. М-ммм. Скажи, милый, что тебе нравится больше всего, когда ты любишь. Тебе нравится то же, что мне?

— А что тебе нравится? — простонал он.

— Все. Буквально все.

— Перестань, погоди — ты меня слишком заводишь… я должен… — Он влез на нее и без дальнейших церемоний сунул в нее свой распухший пенис.

Зажмурясь и ритмично дыша, он оседлал ее своей тушей и начал скачку.

— Ну давай же, шевелись, — стонала она.

Он совсем одичал и, кончив, обрушился на нее как стена здания. Она лежала под ним, задыхаясь и дыша ему в ухо.

Позже, сидя на постели и тяжело дыша, он взирал на нее с несомненным уважением.

— А ты молодцом, — похвалил он.

— Если это комплимент, ты тоже его заслуживаешь. — Она помолчала. — Знаешь, ведь ты заставил меня кончить.

Он казался гордым, будто завоевал Нобелевскую премию.

— В самом деле? Ты кончила? Я так и думал, но не был уверен.

— Можешь не сомневаться, — улыбнулась она. — Это было прекрасно. Мы победили оба.

Он уставился на нее с довольным видом.

— О чем это ты говорила мне недавно? — осторожно начал он. — Что ты действительно имела в виду?

— Это насчет того, какой я могла бы стать для тебя, будь у меня хоть полшанса?

— А-га. Если бы мне удалось освободить тебя и добыть тебе кое-что необходимое…

— Сексапильные вещицы, только для тебя. Красивое белье. Духи. Губная помада. Ты не поверишь, как это помогает.

— … если я их добуду, ты… в общем, ты обещала, что… покажешь мне разные трюки.

Она выдала ему самую чувственную из своих улыбок.

— Достань и увидишь.

Он медленно покачал головой, не в силах отвести от нее глаз.

— Ну и молодцом же ты. Настоящая женщина, каких не бывало. Как раз то, что я искал всю жизнь. — Он кивнул. — Хорошо. С этой минуты мы сделаем друг для друга многое.

Краткая вечерняя рецензия: «Мисс Филдс продемонстрировала в заглавной роли поразительную разносторонность, всегда ценимую знатоками в истинно великой звезде. Никогда еще она не была столь убедительна».

Четвертый акт.

На сцене с Мечтателем. Салонная королева, у которой осталась лишь присущая ей женственность. Его преданная любовь проявилась, коснулась ее, она не может не ответить ему и находит для него местечко в своем сердце. На ее глазах грубое, даже скотское дело превращается в романтическое приключение. И вот она преображается в фантастическое создание из его снов. Ее разбуженная страсть (с осторожной подсказкой по памяти из Эллиса, Ван де Велде, Кинси и, особенно, Мастерса-Джонсона[4]) посвящается восстановлению его мужской силы. Последнее, в случае удачи, превратит ее роль в триумф.

Мечтатель вошел в ее комнату с явной неохотой. Он даже не соизволил раздеться. Просто сел на краешек постели, полностью облаченный и пассивный.

Похоже, он размышлял. Она понимала в чем тут дело. Необходимо быть с ним осторожной.

— Ну здравствуйте. Похоже, вы не слишком счастливы.

— Так оно и есть.

— Это я должна быть печальной, а не вы. Разве вы пришли не для того, чтобы заняться со мной любовью?

— Я… хочу этого. Поверьте, хочу. Но я чувствую себя неловко. И чем усерднее я стараюсь, тем хуже получается. Кажется, я знаю, в чем тут дело.

— Может, вы скажете об этом мне?

Он явно удивился:

— Вы в самом деле хотите услышать? Я думал, мы вызываем в вас такое отвращение…

— Так и было и остается с другими. Но я почувствовала, что вы не такой. Я больше не равняю вас с ними.

Он приободрился:

— Я рад этому, потому что я и в самом деле не такой. Кажется, дело именно в этом. Я слишком сопереживаю вам, чтобы понять, как нехорошо навязываться вам силой в вашем беспомощном состоянии. Вот что не дает мне покою. Моя вина.

— Я ценю это, ей-богу, — промурлыкала она. — Вначале мне казалось, что все вы одного поля ягоды. Все одинаково жестокие и бесчувственные. Но со вчерашнего дня я поняла необоснованность моих суждений и, решив, что сопротивляться глупо, захотела извлечь для себя максимум пользы. Я смогла разглядеть в вас личность. У вас с остальными ничего общего.

— Вы видите это? — с жаром спросил он.

— Теперь вижу. Вы единственный, кто произнес слово «любовь».

— Потому что я люблю вас, ей-богу люблю.

— И вы единственный, кто выказал мне сочувствие, заботу и нежность и кто по-настоящему заступился за меня. Женщина не может не заметить этого. Поэтому, я поразмышляла о вас, решила кое-что и не прочь поделиться своими мыслями с вами.

Он жадно впитывал каждую ее фразу и, казалось, расцветал на глазах.

Она продолжала, вступая в решающую сцену:

— Вы были правы насчет первого инстинкта, а я напрасно отрицала. Для меня наиболее стимулирующим качеством в мужчине, который меня интересует, является его уверенность в том, что не бывает недостижимых целей. Меня влечет к мужчине, не поддающемуся унынию. Да, вы правильно разглядели мою натуру, прячущуюся под фальшивой оболочкой паблисити. Меня влечет к мужчине, способному на любой риск, чтобы обладать мной. Мне не нравятся компьютеризированные мужчины, просчитывающие все «за» и «против» в любом деле. Я люблю мечтателей, у которых хватает романтичности, чтобы осуществить свои мечты.

Его реакция была именно такой, на которую она рассчитывала. Он очень походил на пилигрима, добравшегося наконец до святой гробницы и увидевшего чудо своими глазами.

— Вы воплощение моей мечты, Шэрон, — лихорадочно заговорил он. — Не могу даже выразить, как сильно я вас люблю.

— Если любите, покажите это. Дайте мне это почувствовать. После тех, других, мне нужен кто-нибудь заботливый. Снимите одежду и прилягте рядом.

Он не доверил собственным ушам:

— Вы действительно хотите меня?

— Вы знаете меня достаточно, чтобы понять, что я говорю и делаю только то, что хочу, когда, конечно, у меня есть выбор.

Не сводя с нее глаз, он разделся.

Он лежал рядом с ней обнаженный, все еще не решаясь коснуться ее.

— Вы собираетесь поцеловать меня? — спросила она.

Он застенчиво приподнялся над ней и прикоснулся губами к ее губам. Целуя его, она коснулась его языка своим. Ощущая убыстряющееся биение его сердца, начала целовать его щеку, ухо, подбородок, потом прошептала:

— Теперь потрогай мои груди и поцелуй их. Мне это нравится.

Когда голова его погрузилась в ее груди, она принялась лихорадочно искать совета у Мастерса и Джонсона. Когда-то она прочла их внимательно и теперь мысленно переворачивала страницы. Мужские неудачи чаще происходят от волнения, сосредоточения на результате, необходимости достичь его, тогда как нужно просто отдаться спонтанному и естественному соучастию в акте. Сексуальной дисфункцией, вспоминала она, могло быть «расстройство, вызванное невежеством, эмоциональной потерей, культурными стрессами или же выпадением секса из его естественного контекста». Постепенно такие мужчины начинают так опасаться неудачи, что мысленно следят за собой в момент сексуальной активности вместо того чтобы просто отдаться своим сексуальным чувствам. Возвращение в норму мужчины, страдающего от преждевременного извержения, вспоминала она, необходимо начать с прикосновений, массажа и обоюдной ласки тел, но без попытки сношения до тех пор, пока не применен «сдавливающий» метод Мастерса-Джонсона.

Прижимаясь к нему телом, она чувствовала его растущее желание. Она должна быстрее осуществить его, чтобы достичь следующей страницы текста.

— Погоди, дорогой, — шепнула она. — Не мог бы ты освободить мне правую руку, только одну?

Он с радостью подчинился, прервал ласки и поцелуи, не говоря ни слова потянулся к стойке и отвязал ее правую руку.

Она поработала пальцами освобожденной руки, восстанавливая кровообращение. Затем приказала ему продолжать целовать и ласкать ее. Его губы и ладони послушно вернулись к ее телу.

Через пару минут он снова был готов войти в нее. Но она опять разочаровала его.

— Погоди, сейчас еще слишком рано, — настаивала она. — Вначале я кое-что сделаю. Наклонись ко мне.

Удивленный, он склонился над ней. Она потянулась к нему свободной рукой, взяла кончик его пениса и применила метод Мастерса-Джонсона. Через пять секунд она добилась успеха. Он потерял эрекцию.

— Прекрасно, дорогой, — похвалила она. — Теперь отдохнем вместе, пока ты не захочешь меня снова. Тогда позволь мне повторить то, что я только что сделала.

Он не споря вернулся к поцелуям и ласкам и, когда был готов снова, она остановила его. Затем она повторила процесс в третий и четвертый раз.

На пятый раз, когда он поднялся, она предложила попытаться. Чувствуя его дрожь, она начала было направлять его, но не успела принять внутрь и четверть дюйма, как он съежился, вскрикнул и эякулировал.

Когда он увял, она все еще держала его, слегка массируя.

— Приляг рядом снова.

Он плюхнулся рядом с ней, воплощение разочарования.

— Извини, — пробормотал он.

— Не за что, — нежно сказала она. — У тебя получится. Уже получилось гораздо лучше, чем раньше. Ты проник в меня. Ты почти был на месте.

— Но я не…

— Послушай, дорогой: я знаю, что мы можем любить друг друга, особенно когда оба этого хотим. Мы сможем добиться удачи. Стоит потренироваться еще раз-другой и мы будем заниматься этим без помех. Но чтобы проделывать это правильно, мне нужна свобода — я говорю о своих руках, они не должны быть привязаны. Если честно, я хочу быть развязанной, чтобы мы занялись этим правильно.

— Так значит, ты все еще хочешь делать это со мной?

— Не глупи. Я хочу тебя. Миллионы мужчин страдают от преждевременного извержения. Это наиболее легко вылечиваемое расстройство. Но для лечения необходимы двое. Как только я буду свободна, обещаю помочь тебе. Увидишь, как это легко, и мы оба будем удовлетворены.

— Я поговорю с остальными. Нет смысла продолжать держать тебя связанной. Вообще-то, я бы поговорил с ними так или иначе.

— Ты не пожалеешь об этом. — Она уставилась на него, и ее большие зеленые глаза наполнились теплом и любовью. — Теперь, когда мы подружились, мы заслуживаем шанса любить друг друга свободно. Я хочу тебя, поверь мне. Теперь поцелуй меня на ночь и возвращайся завтра. Не говори другим о моих чувствах к тебе. Им это не понравится и они выместят обиду на мне. Но возвращайся и останься надолго.

Разочарование улетучилось. Он улыбался искренней, радостной улыбкой.

— Ты — все, о чем я мечтал, — сознался он. — Я сделаю для тебя что угодно…

Сделаешь, и обязательно, подумала она.

Полуночная краткая рецензия: «Ни одна из ныне живущих актрис не способна столь достоверно передать желание дарить и принимать любовь, как это делает Шэрон Филдс. Если бы весь мир был будуаром, она была бы его королевой. Несомненно, очевидный триумф Филдс».

Бис.

На сцене со Злодеем. Она намекнула ему, чтобы он вернулся, потому что его было труднее всего завоевать.

Несколько часов назад она добилась с ним успеха, но теперь она должна побить собственное достижение.

Она отказалась от снотворного, чтобы сохранить ясную голову для повторного подвига.

Он прокрался в комнату после полуночи, на нем были только спортивные трусы.

— Ну как, крошка, думала обо мне?

Она отвернулась и прикусила нижнюю губу. Она уже однажды играла в такой сцене, в побившей массовый рекорд картине «Белая камелия», но сейчас ее игра полностью затмила былой успех.

Злодей взял ее голову в ладони и заставил взглянуть на себя.

— Брось, крошка, ну чего тут стыдиться? Ведь ты хочешь этого, да?

— Да, ублюдок ты эдакий, — выпалила она.

Ухмыляясь, он стащил с себя спортивные трусы.

Она завороженно уставилась на него.

Он шагнул к кровати:

— Тебе нравится, а?

— Да, черт возьми. У тебя самый лучший.

— Отлично, крошка, он в твоем распоряжении.

Не теряя времени, он развязал ей одну руку, затем другую. Ее занемевшие кисти рук очутились на свободе. Она быстро потерла ладони друг о друга, не сводя зачарованного взгляда с его обнаженного, мускулистого тела.

Он, ухмыляясь, навис над ней.

— Ну ладно, милашка, пора перейти к делу. Думаешь, сможешь с ним управиться?

Господи, он был отвратителен, но ее лицо отражало лишь восторг и желание. Она умышленно воспользовалась обеими руками. Медленно притянув его к себе, она продолжала дразнящие движения «назад-вперед». Теперь он стоял над ней на коленях и она, закрыв глаза, лихорадочно задышала.

— Милый, — с трудом пробормотала она, — трахни же меня. Заставь меня кончить.

— Сейчас, — отозвался он, проскальзывая меж ее раздвинутых ног. — На этот раз до конца, до самого конца.

— Поторопись, — шепнула она.

Когда он вошел в нее, она крепко обняла его, сомкнула вокруг него ноги и медленно завращала туловишем в такт его убыстряющимся и усиливающимся толчкам.

Она стойко удерживала ритм движений, сопровождая его натужное кряхтенье потоками нецензурных вульгаризмов.

Опустив ноги, она скакала с ним вместе, взбрыкивая и вращаясь, умоляя его усилить старания, привела его в восторг, жестоко оцарапав ему плоть.

— Я уже кончаю, — простонала она. — Не могу сдержаться.

— Мы оба, крошка, — задохнулся он. — М-мм…

Через пару минут она лежала под ним еле живая, опустошенная и удовлетворенная. Когда он зашевелился, она вцепилась в него покрепче.

— Останься со мной, хоть ненадолго.

Он довольно ухмыльнулся:

— Ты получишь столько, сколько захочешь.

Она продолжала держать его.

— Ни один мужчина не давал мне этого раньше, — шепнула она. — Ты чудо.

— Не более тебя, — сказал он.

— Тебе обязательно нужно уйти? Ты не можешь остаться на ночь?

— Хотел бы, но не желаю, чтобы остальные подумали, будто я имею на тебя особые виды.

— Черт с ними. Что тебе до них? Почему бы не подумать обо мне?

— Я думаю о тебе, крошка. — Он снял ладони с ее плеч. — Тебе нужно отдохнуть. Ты получишь от меня сколько захочешь. У нас впереди еще много времени.

Он слез с кровати, и она замолчала. Слова «много времени» пригасили ее порыв, и она, словно забыв про свою роль, очутилась вне сцены, на какой-то улочке за театром. Она покорно позволила ему вновь привязать себя за кисти.

— Надеюсь, что с веревками будет покончено, — пообещал он. — Ты заводная штучка, и тебя нельзя привязывать.

— Спасибо, — вяло поблагодарила она.

— С этой минуты игра пойдет по-другому, — сказал он.

Еще бы, братец, подумала она, — дай мне только добраться до биты. Но она продолжала «подавать мяч».

— Когда я увижу тебя? — настаивала она.

— Когда я буду готов, — ответил он и подмигнул. — Тебе не придется ждать дольше, чем до завтрашней ночи.

Краткая утренняя рецензия: «Кульминационный момент сценической карьеры мисс Филдс. Остается лишь спросить себя — куда она пойдет после этого?»

После нашего прибытия в Мас-а-Тьерру я намеревался превратить мой блокнот в ежедневный подробнейший отчет об этом чрезвычайном созыве Фан-клуба. Но до настоящего времени я воздерживался от составления отчета по двум причинам.

Первой из них было мое разочарование собственными сексуальными подвигами (вернее, их отсутствием) с Объектом. Получив после многомесячных мечтаний о сексуальном единении с нею возможность осуществить это единение, я неожиданно потерпел поражение, и неудача подействовала на меня крайне удручающим образом. Разумеется, я скрыл мою депрессию от остальных. Несколько последних дней я жил постоянно притворяясь. Но фактически я чувствовал себя жалким пигмеем и после двух убийственных «фиаско» меня обуревали волнение и страх перед неотвратимостью неудачи при третьей попытке.

До прошлой ночи я был одержим желанием добиться с ней успеха. Я прекратил копаться в собственных ощущениях, потому что этот самоанализ не давал немедленного решения. Вместо него я сосредоточился на нахождении практического курса, который мог бы быстро помочь мне. Подобные неудачи случались у меня лишь дважды в жизни и имели место пять или шесть лет назад.

Однажды была золотоволосая помощница дантиста, с которой у меня ничего не вышло, несмотря на наши обоюдные старания. Помню, я применил целый набор афродизиаков — от огромных количеств устриц и бананов до китайского порошка из рога носорога и от шпанской мушки (приготовленной из сушеных жуков) до иохимбина (из коры африканского дерева), но ни один из препаратов не подействовал. Я уже собрался было применить одно из новых средств — «Пи-Си-Пи-Эй» либо «Эл-Доуп», — оба из которых в некоторых случаях способны создать гиперсексуальность, но неожиданна все встало на свое место. Однажды вечером мы решили не заниматься этим, а просто прогуляться и она сказала что-то о том, что ей нравится мое тело, после чего он поднялся. Не теряя времени, я затащил ее в кусты, поднял ей юбку и — проблемы исчезли.

В другой раз, примерно через год после этого, появилась симпатичная вдова — брюнетка, кажется, лет за тридцать. Я познакомился с ней на киносеансе, она сидела рядом со мной. Покидая кинотеатр, мы разговорились и она пригласила меня к себе домой. Едва мы закрыли за собой дверь, как она начала раздеваться. Она чертовски завелась, да и я возбудился до крайности. Я уже собрался войти в нее, как вдруг эякулировал. То же несчастье произошло и на следующую ночь. На третью ночь она заставила меня принять пару стаканчиков спиртного, ублажая меня при этом, и когда я был готов, она снабдила меня парой кондомов, заставив одеть их один на другой, и это сработало.

В последующие годы проблем не было.

И так, после двух неудач с Объектом, глубоко смутивших меня, я принялся лихорадочно искать решение. Я подумывал было поехать в Риверсайд, чтобы повидать врача и определить, нет ли у меня воспаления простаты или раздражения желез. В том случае, если бы мои опасения оправдались, я попросил бы врача дать мне местное анестезирующее («Нюперкэйнл»), о котором я слышал, будто оно прекрасно действует, если нанести его на кончик пениса за четыре-пять минут до занятий любовью. Очевидно, этот препарат снижает чувствительность желез и препятствует быстрому оргазму. Но все же я отверг идею визита к врачу за спинами коллег, зная, что они не разрешат мне его, если я обращусь к ним с этой просьбой.

Так или иначе, я рассматривал этот отчаянный вариант до прошлой ночи, когда моя одержимость лекарством наконец исчезла. К этой минуте мое волнение заметно снизилось. Все это потому, что Объект открыла свои подлинные чувства ко мне и искренне заверила в своем желании во что бы то ни стало помочь мне завершить наше сотрудничество. Ее отношение сняло с меня немалую часть стресса.

Впрочем, до сих пор этот стресс оказывал такое давление на мой мозг, что я совершенно забыл о своих ежедневных записях. Разумеется, именно это служило основным тормозом, сдерживающим мое перо…

Второй причиной, воспрещающей мне заниматься дневником, является свирепая и в высшей степени неразумная реакция Механика на подобные записи, несмотря на мое обещание хранить их в глубокой тайне.

И все же я решил заносить в блокнот основные вехи нашего пути, когда это будут позволять обстоятельства (как раз сейчас Механик отдыхает после обеда). Таким образом я смогу воспроизвести хронологически этапы осуществления клубом проекта, когда вернусь домой и не обязан буду согласовывать свои действия с остальными.

За завтраком мы провели неформальное собрание Фан-клуба, решения которого отражены ниже в стенографических записях.

Все собравшиеся на завтрак выглядели более счастливыми, раскованными и искренними, чем за все время после нашего сбора в Мас-а-Тьерре. В первый раз наблюдался общий подъем духа. После обмена впечатлениями стало очевидно, что Объект сдержала свое слово. Она явно осознала, что сотрудничество приносит свои выгоды, смирилась с положением и больше не пойдет на осложнения. Фактически, мне показалось, что она не просто пошла навстречу остальным, но, преодолев отвращение и нежелание, предложила им свою дружбу. Меня позабавила мысль о том, как бы они отреагировали, зная, или хотя бы подозревая, о чувствах Объекта ко мне. Мы с Объектом будем хранить нашу тайну.

Во всяком случае, вследствие вызванного Объектом подъема духа, были предложены некоторые специфические пункты, по каждому из которых было проведено голосование.

Механик предварил первый пункт, заявив Бухгалтеру: «Ну что, теперь ты согласен? Ты не можешь назвать это насилием, верно?» — «Теперь не могу», — дружелюбно отвечал ему Бухгалтер.

Затем Механик поднял вопрос, о котором я тоже собирался упомянуть.

— По-моему, она ведет себя достаточно мирно и дружелюбно, чтобы можно было освободить ее.

— Несомненно, — отвечал я.

— Она неопасна, — искренне подхватил Страховой агент.

Единственное робкое сомнение было высказано Бухгалтером:

— А вы уверены, что это будет абсолютно безопасно?

— Абсолютно, — сказал Страховой агент. — Конечно, вначале мы как следует обезопасим комнату. Сейчас на ее внутренней двери имеется засов. Мы сможем снять засов с другой двери, где он нам не нужен, и использовать его снаружи ее комнаты. Таким образом, когда один из нас будет находиться с ней, он сможет закрываться изнутри, а когда он покинет комнату, мы запрем ее на наружный засов, чтобы Объекту в голову не лезли ненужные мысли.

— Ага, — согласился Механик — Лишний засов есть на задней двери в кухне. Он нам не нужен. Я отвинчу его.

Бухгалтер был удовлетворен этими мерами предосторожности.

Страховой агент подвел итог новому решению:

— И так, с сегодняшнего вечера она получает полную свободу внутри своего помещения. Она может двигаться сколько ей угодно, посещать в любое время ванную, читать и так далее.

Это вдохновило нас еще на несколько быстро принятых пунктов. Все они являлись маленькими уступками Объекту в награду за здравый смысл и хорошее поведение.

Бухгалтер предложил снабдить ее переносным телевизором. Он сказал, что это немного развлечет ее. Мы согласились, убедившись, что он не транслирует местный коммерческий канал, что могло бы выдать наше местонахождение, и не ловит местную высокочастотную станцию.

Страховой агент предложил снабдить ее комнату спиртным и несколькими бокалами, чтобы «оживить атмосферу». Механик возразил против стеклянной посуды, которая может быть обращена в способное нанести ранение оружие, и предложил замену в виде пластикового контейнера и таких же чашек. Предложение было принято единогласно.

Я, со своей стороны, посоветовал выдать ей несколько книг и журналов, привезенных мною с собой, чтобы предоставить ей альтернативное развлечение. Возражений не было.

Наша беседа носила дружеский характер, доказывая, что люди из разных слоев общества могут уживаться в согласии, если они счастливы и интересы их совпадают.

Все предвкушали свои вечерние рандеву с Объектом. Страховой агент извлек колоду карт, и, согласно нашему обычаю, мы вытянули карты, определяя в зависимости от деноминации очередность посещений.

На сегодняшний, воскресный, вечер порядок визитов следующий: первый — Страховой агент; второй — Бухгалтер; третий — Писатель (ваш покорный слуга); четвертый — Механик.

Большие надежды. Как говорил Джон Саклинг в семнадцатом веке: «Надежды приносят благодать. Небеса не были бы таковыми, узнай мы их близко»…

Весь этот день и вечер, — еще не кончившиеся, поскольку предстояло обслужить еще одного, — она страдала от растущего чувства шизофрении.

Она уже испытывала похожее чувство несколько раз за время своей карьеры, переживая раздвоение личности на протяжении суток. В рабочее время она погружалась в фиктивную роль, вживаясь в чужую жизнь для студии, а в свободные часы после работы возвращалась в собственное «Я», в которое верила, но которое казалось ей менее реальным. Задача отделения себя от второго «Я» всегда приводила ее в смущение и потрясение, хотя в последние годы она научилась справляться с выделением подлинной личности лучше и не позволяла киноролям, которые она играла, касаться настоящей Шэрон Филдс.

Однажды она попыталась разрешить свой внутренний конфликт с помощью чтения комментариев Луиса Стивенсона по созданию «Странного случая доктора Джекила и мистера Хайда». В своей повести он исследовал «это сильное ощущение двойственности, по временам охватывающее человека и подавляющее разум любого мыслящего существа». Это не относилось к ней напрямую, но давало ей некоторое утешение. Ведь оно соответствовало истине. Каждая личность содержит в себе «двойника», что проявляется время от времени. Но открытие этого факта не решало ее проблемы, поэтому Шэрон пыталась стать единой и неделимой личностью и почти преуспела в этом. Но здесь, в плену, она снова очутилась в конфликте сама с собой из-за необходимости выжить.

Она приняла вызов и вошла в свою труднейшую роль: сыграть личность, которой она не была, но каковой представляли ее себе и желали большинство мужчин. Вживание в эту роль дало ей убежище от унижения и тупой боли.

Но после каждого выхода в этой роли она каждый раз возвращалась к реальности своего положения, и ее боль, усиленная ненавистью, становилась невыносимой.

Этим днем она играла «Шэрон Благодарную». Очевидно, вчерашнее исполнение произвело фурор и эти ублюдки — почитатели осыпали ее дарами. После завтрака они цепочкой вошли в комнату, развязали ее, дали ей свободу в пределах спальни и ванной и провозгласили новую автономию, одновременно напомнив, что свобода ее ограничена и она все еще пленница, и подчеркнув ситуацию добавлением наружного засова на дверь, ведущую в холл.

Затем последовали материальные дары от тюремщиков: маленький телевизор от Скромняги, две стопки книг и журналов от Мечтателя, пачка печенья и пластиковая бутылка виски от Продавца.

Она сыграла благодарную, готовую услужить Маргариту Готье, блестящую куртизанку, льстиво угождающую своим любовникам.

Но после того как они ушли, оставив ее под замком, она вернулась во второе «Я», свою настоящую оболочку и оставалась там, кипя от ненависти к ним за вынужденное собственное притворство и податливость; она почувствовала облегчение, лишь обратив свою ненависть на них. Как она их ненавидела! Как презирала и мечтала отомстить каждому из них за унижения и беды, которые они на нее навлекли. Как она проклинала их за свое пресмыкательство перед ними и за то, что они ожидали от нее благодарности за избавление от пут, по-прежнему оставляя ее в клетке.

Затем она в первый раз задумалась, так ли уж прочна ее клетка. Ведь она заключена в обычную комнату, а вовсе не в забранную решетками тюремную камеру. По крайней мере, у нее была свобода движений, а значит и возможность побега. Она прошлась по комнате и внимательно осмотрела стены. Она поняла, что ей ни за что не взломать дверь, выходящую в холл. Петли были ржавыми, а засов крепким. Даже с подходящими инструментами это было бы сложно, а их не было и не будет. На полу и потолке не было ни малейших следов каких-либо люков или других отверстий. Оставались только окна, но закрывающие их доски были крепко прибиты большими гвоздями. Посмотрев в щель между двумя досками, она смутно различила металлический прут и поняла, что окна защищены вдвойне: досками изнутри и металлической решеткой снаружи.

Да, она попалась в клетку и шансов сбежать у нее было не больше, чем у зэка, запертого в одиночке тюрьмы Сан-Квентин.

Сан-Квентин? Почему она вспомнила об этой неприступной калифорнийской тюрьме?

Память не подвела ее и выдала нужную информацию.

В одном из ранних фильмов у нее была роль молодой жены, ожидающей утром у тюремных ворот освобождения мужа. Роль была маленькой, второстепенной, и сцена снималась у входа в Сан-Квентин. После того как были отсняты пять дублей, ее с прочими актерами и продюсером пригласил к себе на завтрак директор тюрьмы.

Она нашла внутреннюю атмосферу тягостной, а сочетание кирпича, цемента и стали леденяще бесчеловечным и поняла всю безнадежность, испытываемую в стенах этой огромной клетки ее обитателями. Чтобы завязать разговор, она высказала эти мысли за завтраком и громко спросила, многие ли заключенные пытались бежать.

Оказывается, попыток было множество, но успешных — мало. Директор с охранниками вспомнили истории о неудачных побегах, и один из ветеранов рассказал о самой знаменитой попытке — не бежать, а симулировать состояние жертвы казни.

Она не забыла ту историю и мысленно просмотрела ее после того, как внимательно ознакомилась с собственной камерой-спальней, пытаясь разглядеть в ней что-либо полезное. Та история представляла собой гимн человеческой решительности и изобретательности. В тридцатых годах… нет, в 1930 году точно, дровосек польского происхождения… как же его звали? Когут, Уильям Когут, был приговорен к смерти за убийство женщины и заключен в камеру смертников в Сан-Квентине. Он поклялся, что не допустит, чтобы его казнил этот штат. В ожидании дня казни Когут придумал блестящий план побега, не из камеры, а от приговора. Несмотря на крайне малые и жалкие возможности, Когут решил сделать бомбу.

Он решил сделать бомбу из колоды игральных карт.

Шэрон вспоминала эту историю, и вдруг для нее стало важным не пропустить в ней ни единой подробности.

Первая ступень: он знал, что красная маркировка на бубнах и червах была сделана из целлюлозы и нитрата, ингредиентов сильной взрывчатки. Он аккуратно соскоблил красное вещество со всех бубен и червей в колоде. Вторая ступень: пленник вывернул ножку своей койки, собрал опилки, смочил их в тазу и затолкал ручкой метлы в пустотелую металлическую трубку, оставив в ней ручку, чтобы не проникал воздух. Третья ступень: используя керосиновую лампу в его камере, он всю ночь держал самодельную бомбу над пламенем, пока пар с газом не собрались в трубке. Четвертая ступень: на рассвете бомба с грохотом взорвалась, в клочья разнеся камеру вместе с Когутом.

Он выиграл без козырей. Он бежал.

Несколько минут она упивалась возможностью повторить подвиг Когута.

Она наверняка сможет раздобыть колоду карт у Мечтателя, притворясь, что хочет занять себя «солитером». Красную краску она сможет соскрести ногтем большого пальца. Затем… что затем? В спальне не было ничего, напоминающего стальную трубку: ни керосиновой лампы, ни свечи, способной удерживать пламя много часов. Но даже имей она все необходимое для изготовления бомбы, Шэрон ясно видела непрактичность своего проекта. У нее не было уверенности, что он сработает, а в случае неудачи ее снова накажут и это будет невыносимо. С другой стороны, если самодельное устройство сработает, оно может ненароком уничтожить ее вместе с комнатой. Но даже останься она в живых и попытайся бежать через дыру в стене, оставалась… ах, все это было смешным — обычная драматическая игра актерского менталитета.

Чистейшая чепуха. Абсолютная глупость.

Она попала в тюрьму, в заточение, в клетку. Никакими ухищрениями отсюда не выйдешь. Она застряла здесь надолго и была беспомощна.

Ей нужно перестать мыслить как актрисе, а вместо этого возобновить свою игру. Она должна сосредоточиться на роли Шэрон Филдс и только на ней. В этом ее единственный шанс, если не побега, то хотя бы выживания.

И снова отвращение к ним и к тому, как они с ней обращались, зеленой и едкой желчью поднялось у нее в желудке.

Весь этот день ее ненависть словно бы воспламенял вселившийся в нее злой дух.

К ночи ее охватил лихорадочный страх, сродни «боязни сцены». Она опасалась, что не сможет успешно продолжить свою новую роль из-за слишком большого количества «яда», скопившегося в ней.

Но когда настала минута действия, она отбросила (как всегда) свои опасения, естественно и легко скользнула в роль и вновь превратилась в умелую актрису Шэрон Филдс, полностью владеющую ситуацией от начала и до конца.

В одиннадцать пятнадцать вечера она сидела на постели, рассеянно расчесывая длинные белокурые волосы, и ожидала появления на сцене последнего из четверки, перебирая в памяти предыдущие сцены и извлеченные из них выгоды.

Ее победы были сенсационны.

Для постороннего наблюдателя то, чего она добилась и чему научилась, могло показаться чистейшей случайностью. Но она-то знала, что это не так. Каждая частица информации пришла к ней не случайно, а благодаря магии ее талантов. Она отдалась своим тюремщикам настолько необузданно, что полностью разоружила их. Они поверили ей, забывая истинный характер отношений с нею, и расслабились настолько, что иногда теряли свою бдительность.

А она держалась настороже и готова была вцепиться в любой брошенный ей кусочек.

Но вместо «кусочков» от каждого она была неожиданно одарена редкостной пищей для ума.

Случайно? Нет, ни за что, разве что для непосвященных. Она хотела полного одобрения и аплодисментов. Как и раньше, она сама ставила каждую постановку и сама управляла ею.

Успех начался рано вечером, с приходом Продавца.

Она выстирала и высушила блузку с черными шелковыми трусиками и разгладила морщинки на юбке над паром. К его появлению в саду наслаждений она была опрятно одета и соблазнительна, насколько это было возможно.

В этот вечер «меню» и «специи» заключались в разнообразии и, сколь ни отвратительно оно было для нее, она напрочь отбросила свои моральные узы.

Не теряя времени, она бросилась прямо в объятия слизняка, целуя его и позволяя ласкать себя.

С той минуты как он запер дверь, она решила пойти с ним до конца. Во время недавних совокуплений с ним она кое о чем поразмыслила и постепенно представила себе сексуальную жизнь слизня. Она мысленно постигла утомительные для него сеансы с женой и его возможные запросы и развлечения на стороне. Шэрон поняла, что он не мог поделиться с партнершей ни терпением, ни уверенностью, уж не говоря о том, чтобы разделить с нею удовольствие, но жаждал получить сексуальное удовлетворение без претензий к собственной компетенции.

Прекрасно.

Выскользнув из его объятий, она начала раздевать его. Затем, давая ему возможность торопливо докончить начатое, быстро выскользнула из блузки и юбки, оставаясь лишь в крошечных, вызывающих трусиках.

Она подождала, пока он первым влезет на постель, затем последовала за ним. Она впилась в него долгим «французским» поцелуем, при этом рука ее затанцевала над его телом. Он мгновенно ответил на прикосновения ее пальцев. Не успел он приподняться, чтобы должным образом совершить то, что сам он от себя требовал, как ее ловкие пальцы сомкнулись вокруг его пениса. Легким толчком другой руки она позволила ему лежать на спине и как бы дала немое обещание взять инициативу на себя.

Через пару минут он превратился в беспомощного, рыхлого слизня.

Она встала над ним на колени и начала дразнить ему грудь и живот короткими движениями языка, отчего его объемистая туша восторженно заколыхалась.

Губы ее достигли нижней части его живота и помедлили. Она подняла голову, стараясь не смотреть на его толстый раздувшийся пенис, который держала в руке, затем наконец занялась им.

От волнения Продавец едва не вылез из собственной кожи. Ладони его зашлепали по ее спине, ноги замолотили по кровати, а голова бешено заметалась из стороны в сторону от безумного удовольствия.

Его оргазм был самым продолжительным и шумным за всю неделю их сношений.

Вернувшись из ванной комнаты, она нашла его на прежнем месте. Неподвижная гора насытившейся плоти созерцала ее с робким восторгом покорного подданного, лицезреющего своего легендарного монарха.

Она села рядышком с распростертой фигурой, обняла ее руками за колени и, склонив голову набок, ответила на его взгляд такой же восторженной копией.

— Я сделала тебя счастливым, дорогой?

— Еще как. Никогда я не испытывал такого раньше.

— В самом деле? Надеюсь, ты не льстишь мне.

— Нет, конечно! — Он помедлил. — Честно говоря, я никогда бы не подумал, что ты… захочешь сделать подобное.

Брови ее поднялись в естественном изумлении.

— Почему бы нет? В сексе нет правил о том, что можно, а что нельзя и что хорошо, а что плохо. Если тебе понравилось, значит все хорошо. Я знаю что мне это понравилось, я хотела этого, мне было хорошо и я получила удовольствие.

— Господи, побольше бы таких женщин.

— Разве их мало?

— Еще как мало. Начиная с моей жены и… множество других. Все они слишком закомплексованы. Они играют строго по стандарту.

— Какая жалость. Они лишают удовольствия не только тебя, но и себя. Но ведь мы-то счастливы, верно?

Он потянулся к ней и заключил ее в медвежьи объятия.

— Насчет себя я в этом уверен.

— Ну и я, дорогой. — Она выскользнула из его рук и позволила беспокойной морщинке лечь на свое безмятежное чело. — Хотя… — Задумчивая пауза. Вздох. Она медленно поднялась с постели и села на краешек кровати.

Он тяжело поднялся, подошел к ней и уселся рядом, обеспокоенно вглядываясь в ее лицо.

— В чем дело? Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, глупый. Конечно нет. Просто… знаешь, быть может это слишком тривиально… — Она смолкла.

— Нет, продолжай! Между нами не должно быть ничего тривиального.

Она выпрямилась.

— Что ж, если хочешь правду, я просто беспокоюсь о том… что могу тебе слишком быстро надоесть.

— Никогда!

— Как сказать, ведь я знаю мужчин. Как только они пройдут с женщиной все, им делается скучно. Но, я вижу, это случится в основном из-за того, что я настолько ограничена в действиях, что не могу по-настоящему сделать для тебя то, что хочу.

— О чем ты говоришь?

— Кажется, я уже упоминала об этом раньше. У большинства женщин, желающих возбудить мужчину, есть все средства, позволяющие сделать себя привлекательными для них. Я тоже могла позволить себе это дома. Но сейчас, здесь… — она вяло махнула рукой, — в этой почти голой комнате, без личных вещей, без женских безделушек я лишена возможности предложить нечто новое и волнующее. Будь у меня кое какие вещи…

— Какие вещи? — озадаченно спросил он.

— Ах, обычные средства, из будуара каждой женщины. Ароматическое мыло, одеколоны, духи, косметика. — Она подняла с пола свою юбку и надела ее. — Перемена туалета, соблазнительная одежда и белье. Я прибыла сюда неподготовленной, не имея ничего, кроме того, что было на мне. Это несправедливо по отношению к тебе и ко мне.

— Тебе и не нужно ничего, кроме тебя самой. Ты не похожа на обычных, неряшливых женщин.

— Но буду похожей. Вот увидишь.

— Ну успокойся, Шэрон. Я постараюсь, чтобы ты получила все, что хочешь, если это тебя порадует.

— Это сделает меня более сексуальной.

— Ну конечно, нет проблем. Как-нибудь утром я поеду и куплю тебе некоторые вещи. Это ненадолго. Здесь неподалеку есть поселок…

Ее сердце подпрыгнуло. Она надеялась, что он этого не услышал.

Городок. Городок неподалеку. Так значит, они не в Лос-Анджелесе. Они за чертой города, по-видимому в изолированной местности, но недалеко от поселка.

— И в нем есть подходящий торговый центр, — продолжал он, радуясь, что может угодить ей. — Наверно, у них там есть то, что тебе нужно.

Она обняла его, по-детски довольная.

— Ты и впрямь сделаешь это для меня, дорогой?

— Непременно сделаю. По сути, завтра утром. Я сделаю это завтра. Позволь-ка мне одеться. — Он поднялся и добавил: — Может, ты скажешь мне, что за вещи тебе нужны, и я составлю список.

Она хлопнула в ладоши.

— Замечательно!

Она притворилась, будто наблюдает, как он одевается, но на самом деле сосредоточилась на чрезвычайной важности достигнутого и на том, как извлечь максимальную пользу. Мысленно она торопливо просматривала свои туалетные принадлежности и гардероб, отбирая одно и отвергая другое.

Он нашел в бумажнике листок бумаги, порвал его надвое, сунул одну половинку обратно в бумажник и спрятал его в брючный карман. Порывшись в обоих карманах, извлек шариковую авторучку.

Усевшись рядом с ней, он поместил листок на колене и безуспешно попытался писать. Объявив, что ему необходимо что-нибудь подложить под бумагу, он снова поднялся и порыскал по комнате, пока не заметил стопку книг. Он направился к ней.

Ее взгляд упал на его ручку. На ней виднелись маленькие буквы. Она пригляделась. «Страховая компания Эверест» — гласила надпись. Шэрон подняла глаза. Он подошел к книгам на туалетном столике и стоял спиной к ней. Она быстро перевернула ручку. «Говард Йост — ваш надежный страховой агент» — было написано на другой стороне.

Ее рука вернулась на колени и начала расправлять юбку, а затем блузку.

Она размышляла об этой авторучке. Принадлежала ли она кому-то или была его собственной? Должна быть собственной, все отлично сходилось. Материалист, надувала и болтун должен быть именно торговцем страховых полисов.

Так-так, рада познакомиться с вами, Говард Йост, сукин ты сын.

Он снова сидел рядом с ней на кровати, листок лежал на книге у него на колене, шариковая ручка нависла над бумагой.

— И так, Шэрон, расскажи, какие покупки тебе нужны.

Она уже составила список и была готова к этому вопросу.

— Вначале, о моих размерах. Ты не хочешь записать их?

— Кажется, я их знаю. Но не помешает подстраховаться.

Голос ее понизился и стал грудным.

— Мои основные размеры… в общем, я 38-Д, 24 и 37.

Он с одобрительной улыбкой поднял на нее глаза.

— Это значит лифчик 38-Д, талия 24 дюйма и бедра 37 дюймов.

Он присвистнул:

— Ты девушка внушительная.

— Если ты так полагаешь, — согласилась она.

Его свободная рука потянулась к ее бедру. Она быстро остановила ее.

— Не хулигань. Прибереги это до того времени, как увидишь меня разодетой для твоего удовольствия.

Он кивнул:

— Отлично. Я уже предвкушаю это. — Продолжай.

— Просто дай любой продавщице мои измерения и она узнает по ним размеры одежды.

Она продолжала небрежно, не стараясь казаться деловитой:

— Далее следуют вещицы, которыми я пользуюсь. Если ты их сможешь отыскать. М-мм-мм, погоди минутку. Какие-то простые заколки для волос. Любая продавщица поймет, что мне нужно. В отделе косметики — карандаш для бровей, недорогая компакт-пудра, помада. Ярко-красного тона. Я говорю о помаде. И бесцветная пудра.

— Ух, сбавь-ка скорость. — Он внимательно записывал. — Порядок, дальше.

— Лак для ногтей. Тоже красный — кармин. Мускусные духи, что-нибудь сексуальное.

— Особая марка?

— Обычно я пользуюсь «Кабошаром» от мадам Грэ. — Она произнесла по буквам и он записал. — Можешь спросить у них, но не в каждой аптеке они есть. Если у них нет этого запаха, может быть они смогут сделать заказ. Если нет, я согласна на что-либо на твой вкус. Теперь что-нибудь из одежды на смену. Тебе придется найти женский магазин.

— Не беспокойся. Предоставь это мне.

— Хорошо. Вижу, ты знаешь эти магазины, как свои пять пальцев. В общем, мне не помешает мягкий пуловер, из тех, что не царапают кожу. Может быть, розовый или голубой. Еще одну юбку, либо пару. Из легкой материи. И короткие. Я не люблю длинных юбок. Теперь перейдем к белью… обычно я его не ношу, но кое-что не помешает. Погоди минутку… — она облизнула губы. — Один кружевной лифчик.

Он поднял глаза:

— К чему тебе лифчик?

Она одарила его знойной улыбкой.

— Чтобы тебе было что снимать, дорогой.

— Эй, а это неплохая мысль. — Он вернулся к своему списку. — Что еще?

— Две пары колготок… нет, с ними слишком много возни. Пусть будут две пары трусиков, чем короче — тем лучше. Ты знаешь меня. Подойдет любой цвет. Прозрачное неглиже, розовое, если сможешь найти.

— Обязательно найду.

— И добавь пару пушистых тапочек. По вечерам пол становится влажным. Кажется, с одеждой покончено. Ну разве что тебе захочется купить мне что-либо особенно броское.

— Наподобие?

— Мини-бикини. Я обожаю отдыхать в бикини.

— Поосторожнее. Ты снова меня заводишь.

— Погоди, вот увидишь, как я заведу тебя, когда наполню это бикини. А теперь, если хочешь быть по-настоящему щедрым, есть еще кое-что из вещиц, которых мне ужасно не хватает. Я умираю от желания получить их.

— Назови их и они твои.

Она взмолилась, чтобы это не прозвучало слишком нарочито. Она рискнула.

— Мне хотелось бы увидеть еженедельник «Варьете», если он есть у них в киоске. Мне интересно, как прошла премьера моей картины.

— Считай, что ты его получила.

— И еще два «деликатеса». Иногда мне хочется покурить «сигариллы». Очень успокаивает. Мои любимые — импортные, из Швеции, они называются «Ларгос». Если обнаружишь коробочку, прекрасно, если нет — забудь. И, наконец, английские мятные пастилки для моего дыхания «Альтоиды».

— Аль… как? Назови по буквам.

Она назвала марку пастилок по буквам.

— Что-нибудь еще?

— Только тебя, — заключила она с дразнящей улыбкой.

— Я твой. — Он убрал листок и ручку в карман. — А остальное ты получишь завтра, когда я вернусь из торгового центра.

— Ты уверен, что тебе этого хочется?

Он положил ей на плечи руку.

— Милая, я сделаю для тебя что угодно. — Он встал. — Сегодня ты была фантастична.

— Это ты сделал меня такой. Надеюсь, завтра я превзойду себя и… подожди до вечера, когда я наведу на себя лоск.

— Не беспокойся. Оставайся какая есть…

После его ухода она задумалась. Ее положение было настолько безнадежным, что вряд ли стоило этим заниматься. И все же завтра, к этому часу, она ухитрится передать кое-что о себе окружающему миру.

Возможность того, что ее список покупок будет замечен, была ничтожна до смехотворности. Но альтернативы у нее не было, и выбранные ею средства должны оставаться тайной для тюремщиков, хотя это делало их почти невидимыми и для окружающих.

Но все же, она дала «сигнал» с неведомой планеты, пытаясь рассказать кому-нибудь в этой вселенной о том, что на ее планете есть жизнь.

Завтра она передаст послание из трех фирменных марок, предпочитаемых только ею. Духи «Кабошар». Сигариллы «Ларгос». Мятные пастилки «Альтоиды». И к тому же, еженедельник «Варьете». Для знающего человека эти четыре составляющие гласили: «Шэрон Филдс».

Одновременно отправляется и пятое SOS. Фирменная марка, уникальная, связанная только с ее именем: 38–24–37.

Она понимала, что женщин с такими же измерениями было множество, но была лишь одна молодая всемирно известная актриса, имя которой было синонимом этих цифр.

Для истинно верующих, идолопоклонников цифры 38–24–37 были «Ай-Ди»[5] Шэрон Филдс.

Тут она вдруг прервала полет своей фантазии.

Какая разница, если ни один человек из миллиона не расшифрует ее жалкие попытки сообщить о себе? Что за разница, когда никто на планете, похоже, не знает, что она попала в беду и нуждается в помощи?..

Она в отчаянии нажала на другой «тормоз», на этот раз на тот, который не позволял развиться депрессии.

Она должна сделать все что можно. Это лучше, чем ничего. По минимальным стандартам, сегодня вечером она добилась определенного успеха.

Она находится в окрестностях городка. В нем есть торговый центр. Один из ее похитителей, очевидно, страховой агент, и, вероятно, его зовут Говард Йост. Он передаст ее запросы некоторым посторонним, находящимся в цивилизованном мире.

Не так уж много. Но и не мало.

Благодарю вас, Говард Йост.

Через четверть часа должен появиться следующий гость, Скромняга. Она торопливо отбросила посторонние мысли, чтобы снова сосредоточиться на своей роли.

Он вошел с букетиком каких-то лиловых цветов.

— Для тебя, — застенчиво пояснил он. — Я нарвал их для тебя утром.

— Ах, ты самый внимательный мужчина на свете. — Она приняла их как самые что ни на есть труднодоступные эдельвейсы. — Они восхитительны, просто восхитительны. — Наклонившись вперед, она коснулась его губ поцелуем. — Спасибо за то, что думал обо мне.

— Я думал о тебе весь день. Поэтому я вышел и собрал эти цветы. Они не слишком роскошны, но таких не найдешь в городе.

— А как они называются? — беззаботно осведомилась она.

— Вообще-то, я не знаю. Какая-то разновидность полевых цветов.

Щёлк. Полевой цветок. Свободная ассоциация. Полевой — значит леса, каньоны, горы, пустыни, поляны, сельская местность.

Он подошел к стулу возле шезлонга, бросил на него какой-то кожаный чемоданчик и, повернувшись, уставился на нее через толстые линзы очков.

— Как ты прекрасна сегодня, Шэрон, — произнес он официальным тоном.

Он ведет себя, как стареющий бонвиван, находящийся с визитом на квартире юной девушки, которую только что взял на содержание.

— Как ты прекрасна, как прекрасна, — повторила она, идя ему навстречу своей самой женственной походкой.

Она замерла перед ним, уперев руки в бока.

Ее близость и открытость заставили его тяжело задышать, и в уголке его глаза задергалась жилка.

— Ты… была со мной прошлой ночью такой хорошей.

— Сегодня я хочу быть еще лучше, — отвечала она.

Шэрон нежно усадила его рядом с собой на шезлонг. Расстегнув блузку, она взяла его дрожащую руку и накрыла ею свою полную грудь. Дрожь прошла по его телу. Она нагнула его голову вниз, к своей груди, наполовину стянув блузку, и почувствовала, как он лижет и целует ее сосок.

Держа его в объятиях, она нежно покачивала его, а он переходил от одной ее груди к другой.

Рука ее потихоньку подкралась к ширинке его брюк. Потянув вниз молнию, она просунула внутрь руку, ожидая найти его прочным, как карандаш. Вместо этого пальцы ее наткнулись на пульсирующий в его трусах жалкий комочек. От ее прикосновения он чуть наполнился, но не поднялся.

Губы ее скользнули по его вспотевшему лбу и нашли его ухо:

— Дорогой, я хочу знать, что может по-настоящему возбудить тебя.

Он попытался было ответить, но не смог и, погрузив лицо в ложбину меж ее грудей, замер.

— Ты хотел сказать мне, дорогой. Скажи же. И знай, что здесь абсолютно нечего стыдиться.

— Прошлой ночью, — заикаясь пробубнил он, — прошлой ночью ты сказала… сказала, что…

Она погладила его по голове.

— Продолжай. Что я тебе сказала?

— Что мы… не пробовали многое другое.

Она приподняла его лицо и с серьезным видом кивнула:

— Да, так оно и есть. Не смущайся. Нет ничего плохого или постыдного, если ты делаешь что-то доставляющее сексуальное удовольствие. Я просто хочу сделать тебя счастливым. Расскажи мне, что ты любишь. Пожалуйста.

Он поднял руку и указал на кожаный чемоданчик на соседнем стуле.

— Что там? — спросила она.

— Моя новая полароидная камера.

Она мгновенно все поняла: жалкий, отвратительный Грязный Старик. И решила поскорее «снять его с крючка».

— Ты хочешь сказать, что тебе нравится снимать обнаженных женщин? Это возбуждает тебя больше всего?

Его голова качнулась вверх-вниз:

— Надеюсь, ты не подумаешь, будто я… сексуальный извращенец?

— Боже мой, конечно же нет, дорогой. Многие мужчины обожают это. Это вершина эротизма. Это волнует их больше всего на свете. И, честно говоря, меня это тоже волнует.

— Ты проделывала это?

— Позировать обнаженной? Сколько угодно. Это часть моей профессии. Я люблю показывать мое тело и хотела бы показать его тебе так, как тебе еще не доводилось видеть.

— Ты не шутишь?

— Ничуть. — Она вылезла из шезлонга и, напевая, принялась прохаживаться по комнате, попутно освобождая себя от блузки, юбки и черных шелковых трусиков.

Она увидела, что он уже раздет: тощая, белая карикатура на мужчину. Вот он повозился со своим чемоданчиком, достал из него фотокамеру и, нервничая, настроил ее.

Неторопливо подойдя к постели, она уселась и сидела нагая, ожидая его. Он чуть не вприпрыжку пошел к ней, держа камеру в одной руке, а другой посильнее вдавливая очки в переносицу.

— Какую позу ты предпочитаешь? — осведомилась она.

Он поколебался.

— Не то чтобы речь шла о позе…

Она подумала и вскоре поняла, что он имел в виду.

— Ты хотел бы сделать особенные, анатомические, снимки крупным планом?

— Да, — пробулькал он.

— Я польщена, — ласково сказала она. — Скажи мне, когда будешь готов.

— Уже готов.

Глаза его сощурились, челюсть отвисла. Он следил за ее хищными, скользящими движениями.

Она уселась на кровати и в упор уставилась на него, затем откинулась назад, подняв вверх колени и разведя ноги как можно шире в стороны.

Она могла представить себе, что с ним происходит.

Мысленно она перенеслась в продуваемую сквозняками комнату-студию в Гринвич-Виллидж; ей было восемнадцать, она нуждалась в деньгах и позировала таким образом в почасовых сеансах для фотографа, который специализировался на порноакте. К счастью для нее и для ее последующей карьеры, контактные фотографии не показывали ее лицо.

Она задумалась о судьбе тех ранних снимков, о том, в чьи руки они попали, и о том, как бы отреагировали хранящие их в укромных ящичках нынешние владельцы, знай они, что «норки» крупным планом принадлежат не кому иному, как всемирно известной Шэрон Филдс.

Вдруг она почувствовала, как что-то копошится у ее раздвинутых ног. Она подняла голову.

Скромняга, таращась в видоискатель камеры, целил объективом меж ее бедер.

Он нажал на спуск, и ее ослепила вспышка. Он выпрямился, выдернул из прорези цветное фото и смотрел, как оно проявляется на глазах. Глаза его выпучились при виде результата, а челюсть отвисла. Он снова повернулся к ней, готовясь повторить снимок, но она видела, что ему это не удастся. Его маленький белый мышонок хотел принять участие в игре.

Он шагнул к Шэрон, роняя фотокамеру на кровать. Она ожидала, что он плюхнется меж ее ног и войдет в нее, но он оставался неподвижен.

Шэрон все поняла. Она села, затем встала на колени и протянула руку.

Он благодарно вздохнул.

Через несколько минут он облегчился и рухнул рядом с ней бормочущей и благодарной лужицей забвения.

Придя в себя, он залепетал. Машинально он заговорил о Тельме, которая была, как догадывалась Шэрон, его женой. Он рассказывал о том, что Тельма слишком привыкла к нему, относилась к нему как к пустому месту и интересовалась лишь своим каталогом болезней. Он мучился этим, ведь он не был шкафом или комодом. Он был мужчиной в полном соку. Ему необходимо было немножко заботы, немножко волнения и немножко действия. Вот почему он раз в две недели тайно ходил в «Заведение обнаженных фотомоделей», поснимать и поразвлечься. Никто в целом свете — ни жена, ни даже друзья — не подозревали о его постоянном занятии этим стимулирующим хобби.

— Ты первая, кому я рассказал об этом, — признался он ей, слезая с постели и начиная одеваться. — Я могу поделиться с тобой этим, потому что ты утонченная женщина и мы были близки… ты знаешь о таких вещах, и я… в общем, я чувствую, что могу доверять тебе.

Она обещала ему хранить тайну и тоже встала, чтобы одеться.

— Судя по нашим отношениям, ты смело можешь доверить мне что угодно.

Наконец он оделся и стоял, сияя глупой улыбкой.

— Просто, я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Ты сделал меня ужасно счастливой в том, что могло обернуться несчастьем. Ты единственный здесь, кто смог этого добиться.

— Надеюсь. — Он обежал комнату взглядом и увидел свой портативный телевизор. — Я хочу сделать для тебя все, что можно. Ты уже пользовалась этим телевизором?

— Конечно. Я так рада, что ты разрешил мне это. То есть, он заполняет то время, пока мы с тобой в разлуке. Прием не слишком-то хорош. Вероятно, нужна настройка, но звук работает отлично. Я четко слышу программы.

Он подошел к телевизору, понимающе кивая.

— Да, я этого боялся. Трудно добиться хорошего приема, находясь в горах. Особенно если телевизор не подключен к антенне. Тебе просто везет, что ты вообще хоть что-то ловишь.

Она притворилась, будто не расслышала. Но мозг цепко запомнил его случайное откровение.

В горах. Дикая местность в горах, неподалеку от поселка.

Поток информации усиливался.

Он возился с телевизором.

— Знаешь, быть может я проведу провод наружу, к антенне позади дома. И завтра проверю в нем лампы. Пожалуй, я смогу добиться изображения на нескольких каналах. Между прочим, я довольно неплохо разбираюсь в электричестве, могу поменять предохранители, лампочки и даже починить телевизор. Моя жена всегда удивлялась, когда мне удавалось починить что-нибудь в доме. Почему бы нет? Если ты умен и как следует возьмешься за дело, то сможешь сделать нечто далекое от сферы твоей профессии. Я сэкономил целое состояние, много лет занимаясь починкой. Жена всегда говорит: «Тебе следует открыть в свободное время собственную компанию — „Лео Бруннер, специалист по ремонту ТВ“… по крайней мере, ты бы сделал больше…»

Неожиданно он умолк и в страхе обернулся.

Она встретила его испуганный взгляд с напускной безмятежностью.

— Я… я назвал тебе свое имя. Не понимаю, как это случилось. Оно просто сорвалось с языка. Это ужасно.

Она блестяще продолжила сцену.

— Твое имя? — с напускным изумлением переспросила ома. — Ты упомянул свое имя?

— А ты уверена, что не расслышала, как я его назвал? — недоверчиво ухватился он за спасательный круг.

— Должно быть, я отвлеклась, думая о нас. Но даже если бы я его услышала, тебе не о чем волноваться.

Подойдя к нему, она успокаивающе поцеловала его и повела к двери.

У двери он, в сомнении, помедлил:

— На тот случай, если ты вспомнишь его… мое имя… пожалуйста, не выдай его остальным. Это повредит мне… — Он поколебался. — И, наверно, тебе тоже.

— Глупенький, клянусь — я не знаю твоего имени. Можешь успокоиться. Кстати, помни, что завтра мы встречаемся. Ах, мне еще нужно спрятать твою камеру.

Когда он ушел, она вернулась в комнату с загадочной улыбкой.

Лео Бруннер, познакомьтесь с Говардом Йостом. По крайней мере, вы не соскучитесь, когда вас навечно упрячут за серые каменные стены, гнусные ублюдки.

Через полчаса они лежали нагие в объятиях друг друга на постели. Уютно прижимаясь к Мечтателю, она не спеша пробегала по его телу.

Она вспомнила, что, когда он появился первый раз, он откладывал минуты близости с нею всеми мыслимыми способами. Он предложил ей выпить стопку-другую виски, чтобы познакомиться получше; она согласилась, они смешали и выпили внушительные порции «скотча» с водой безо льда.

Желая произвести на нее впечатление, он принес ей трогательный подарок. Это был экземпляр ежеквартального журнала «Каллиоп Литерэри» годовой давности, изданный в Биг-Суре, Калифорния.

— Здесь мой рассказ, — сказал он. — Невелика заслуга. Сейчас я сделал бы его по-другому. Но я подумал, что тебе интересно будет увидеть что-то из моих работ. Конечно, они ничего не заплатили, да и вообще прекратили выпуск после двух номеров. Но ведь нужно же где-то начать. Впрочем, не стоит читать рассказ сейчас. Это тебе на потом.

Подарок произвел на нее огромное впечатление. Она прекрасно имитировала подобные вещи. Огромное впечатление. Она горела желанием прочесть этот рассказ. Среди всех известных ей знаменитостей она больше всего уважала писателей. В творческих личностях было нечто таинственное и пугающее.

— Я знаю, когда-нибудь ты будешь знаменитым, — заметила она с обезоруживающей искренностью. — И я смогу сказать, что была знакома с тобой. По сути… разве не чудесно было бы, если б в будущем ты написал для меня сценарий фильма, а?

Он был на седьмом небе.

— Это было бы величайшим достижением всей моей жизни, — признался он.

Мечтатель продолжал пить и тянуть время, откладывая минуту, когда они пойдут в постель. Она не ожидала этого. Ей казалось, что она достаточно подбодрила его прошлой ночью. Но, очевидно, она ошибалась. Он все еще боялся неудачи. Ее же уверенность в своей способности заставить его добиться успеха оставалась непоколебимой.

Для ее планов и надежд насущным было как можно скорее заполучить его в постель и дать ему достаточно времени для восстановления потенции. Только при этом условии она сможет подчинить его. В последнее время она мысленно оценивала Мечтателя как наиболее уязвимого члена группы, которого можно незаметно склонить к себе в помощники.

Она постепенно вернула разговор во вчерашнее русло, напомнив, что он провозгласил свою любовь к ней. Интересно, любит ли он ее саму по себе, или же любит в ней то, что она играет?

— Я люблю тебя какая ты есть, — с жаром настаивал он.

— Ты не представляешь, как я рада это слышать, — страстно отвечала она и, подойдя поближе, уселась к нему на колени. После этого нетрудно было убедить его перейти от слов к делу.

Они лежали обнаженные в постели и молча ласкали друг друга.

Вскоре он был готов к тому, чтобы приподняться и сделать очередную попытку сдержаться, пока не войдет в нее. Едва он шевельнулся, как она придержала его рукой, не позволяя подняться.

— Погоди, дорогой, — пробормотала она. — Давай сделаем то же, что и вчера.

— Это не помогло…

— Поможет, если я позабочусь об этом.

Он попытался оттолкнуть ее руку:

— Дай мне попробовать без этого.

— Нет. Пожалуйста, делай по-моему.

Он прекратил попытки подняться, откинулся на спину и разрешил ей повторить то, что она делала прошлой ночью.

Несмотря на его разочарование, она повторила эту операцию три раза за последующие пятнадцать минут.

Вскоре он опять был готов.

— Позволь мне… позволь же, Шэрон, — умолял он.

Она отпустила его:

— Позволю, но мы сделаем это по-моему.

— Как? Нет, разреши мне, я хочу…

— Пожалуйста, погоди… не двигайся… немножко подвинься. — Она очутилась на коленях. — Да, продолжай лежать на спине. Не шевелись.

Она заняла позицию на коленях меж его вытянутых ног, затем оседлала его сверху, поместив колени по сторонам его бедер. Опускаясь естественнейшим образом вниз, она закрыла глаза, чувствуя, как он скользнул в нее. Она продолжала опускаться, пока ее ягодицы не коснулись его ляжек.

Шэрон наклонилась над ним, гладя его по волосам и улыбаясь.

— У тебя получилось, — нежно похвалила она. — Теперь не двигайся, как бы тебе этого ни хотелось. Просто останься во мне, привыкни к этому ощущению. Разве не замечательно?

Он не сводил глаз с ее лица.

— Да, — пробормотал он.

Она чуть приподняла таз и снова опустилась, давая ему ощущение движения внутри нее.

— О Боже, — простонал он. — Ты — все, о чем я… мечтал.

Она низко наклонилась, касаясь щекой его щеки и прошептала:

— Мы занимаемся любовью, дорогой, и это самое главное.

Непроизвольно его бедра напряглись, он начал двигаться внутри нее вперед-назад, быстрее и быстрее, и она механически вошла в одинаковый с ним ритм.

— Умираю, — придушенно вскрикнул он и обхватил ее ногами в спазме судорожных сокращений.

Все кончилось. Он добился успеха. Она наслаждалась удачей своего способа и тщательно управляемой ею игрой.

Позже, влезая в свою ночную рубашку, она снова похвалила его, но более сдержанно. Она не хотела переигрывать. Глупо преувеличивать его достижение, заставляя заподозрить ее в нечестности. Вместо этого она направила разговор на будущее.

— Как хорошо было слиться с тобой воедино, — говорила она. — Человеческие создания не могут сойтись ближе. Теперь у тебя не будет проблем, дорогой. Поскольку психологический барьер сломан, он нам больше не помешает. Теперь мы можем любить друг друга сколько захотим.

Он сел на стул, чтобы надеть ботинки, и она примостилась у его ног.

Она видела, что он по-детски доволен собой, даже кажется чуть опьяневшим, но при этом все же ценит ее помощь и благодарен ей.

— Не знаю, многие ли женщины способны на такое терпение, — сказал он.

Она отбросила назад белокурые волосы.

— Потому что я хотела тебя, — пояснила она о улыбкой. — А теперь ты мой.

Он уставился на нее как на божество.

— Ты даже не представляешь, что это для меня означает — осуществить все, о чем я мечтал многие годы.

Ей до тошноты претило отвечать очередной банальностью.

— Иногда мечты осуществляются, — хрипло произнесла она, довольная собственной версией заезженной реплики.

— Я верю в это, — признался он. — Мне хотелось бы сделать для тебя больше. Завтра я отправляюсь с Гов… с одним из нас за покупками. Тебе что-нибудь нужно? Я с удовольствием купил бы тебе что угодно.

Ее искушало желание узнать подробности местонахождения. Интересно, как далеко она сможет зайти, прежде чем он догадается о ее уловке и захлопнется как моллюск? Она решила осторожно попробовать.

— Очень мило с твоей стороны, но мне не нужно ничего особенного. То есть, не зная магазинов, которые вы посетите, это сложно.

— Я не очень-то хорошо знаю это место, — заметил он. — Поэтому не могу сказать. Там есть аптека и один-два универсама.

Аптека. Один-два универсама. Определенно маленький городок, где-то под Лос-Анджелесом, с находящимися поблизости холмами или горами.

Она поднялась.

— Спасибо, дорогой, но не беспокойся о подарках. Займись лучше своими покупками. Я буду ждать завтрашней ночи.

Он встал со стула.

— Да. Не стоит заставлять тебя бодрствовать всю ночь.

Она обняла его:

— Я люблю тебя.

Он поцеловал ее:

— А я еще больше.

Очутившись одна, она заспешила к двум стопкам книг и журналов и выхватила ежеквартальный журнал с рассказом, который он принес ей в дар.

Она открыла его на оглавлении и пробежала пальцем список авторов. Ни одного известного ей. Вдруг ноготь зацепился за вырезанную в странице дырочку. Так. Одно имя было аккуратно устранено. Рассказ назывался «Заснуть, и быть может, увидеть сон», страница 38.

Быстро перелистав страницы, она нашла нужную. Под цифрой была чернильная пометка и пара слов: «Мой рассказ». Название было напечатано каким-то староанглийским шрифтом и под ним тем же шрифтом значилось: «Вымышленные грезы», а рядом — дырка, он опять вырезал свое имя.

Черт побери.

Она надеялась добавить в свою коллекцию еще одно имя, но пока что в ее списке останутся Говард Йост, Лео Бруннер и Мечтатель.

Мечтатель не открыл ей ничего полезного. Ее прогресс временно застопорился. И все же кое-чего она добилась.

Сегодня ночью она сделала из него мужчину.

Мужчина неизбежно захочет отплатить женщине за эту услугу.

Она может подождать, прежде чем востребует с него долг.

Шэрон взглянула на дверь. Итак, трое позади — один впереди. Еще один, и рабочий день закончится. Еще один, но от него вряд ли дождешься даже небольшой информации. Он слишком скрытен в личных делах, слишком осторожен. Очевидно, она потерпит неудачу.

И все же не стоит падать духом, сказала она себе, как когда-то, в худшие времена.

Уже наступила полночь, и она ужасно устала.

Она лежала в темноте, в постели возле спящей фигуры Злодея. Она считала минуты, ожидая, когда это отвратительное, волосатое животное пробудится в достаточной степени, чтобы покинуть комнату и оставить ее одну.

Он был удовлетворен их прелюбодеянием, в этом не было сомнений. Они самозабвенно совокуплялись не менее трех четвертей часа и она, с обретенной свободой движений, позволяющей пользоваться руками, смогла быть более сексуально агрессивной и более чуткой к его запросам.

Он вложил в этот акт свою душу, и она постоянно укрепляла его эго, ругая и царапая его, умоляя продолжать и притворяясь, будто кончает с ним одновременно в равном землетрясению оргазме, после которого она едва не падала в обморок. Такому представлению поаплодировали бы даже величайшие из актрис.

Он был слишком истощен физически, чтобы, как обычно, сразу покинуть постель и отправиться досыпать туда, где было место его ночлега. Злодей просто плюхнулся рядом. Уже десять минут она ожидала его пробуждения и ухода.

Она всматривалась в него в полутьме, пытаясь различить, спит он или нет. Голова его была глубоко погружена в подушку, веки тяжело смыкались, но он следил за ней сквозь узкие щелки глаз.

Она попыталась улыбнуться ему, маскируя отвращение, которое питала к этому гнусному дегенерату.

Его тонкие губы шевельнулись.

— Я порадовал твою маленькую «хлопушку»? — пробормотал он почти засыпая.

— Очень.

— Тебя здорово унесло.

— Меня смущает то, как я себя вела.

— Скажи-ка — просто ради интереса — кто-нибудь из остальных молокососов заставил тебя кончить?

— Ну конечно, нет. Я не настолько доступна. И они не слишком-то хороши. Ты — единственный, кто меня завел. Не хочу льстить тебе, но ты — великолепный любовник.

Он зевнул:

— Спасибо, крошка. Ты тоже хоть куда. И-сусе, я еле жив. — Он снова зевнул. — Впрочем, я из парней, которые держат слово. Я говорил тебе, что отвяжу, если будешь хорошо себя вести, и я заставил их сделать это.

— Я благодарна тебе.

Ее переполняло отвращение к необходимости пресмыкаться перед ним и подавлять свою жгучую ненависть.

Веки его смежились.

— Ты спишь? — спросила она.

— Что? Не-е, просто отдохну минутку, прежде чем встать.

— Отдыхай сколько хочешь.

— Ага.

Не попытаться ли ей что-нибудь выудить из него? Лучшего времени, чем сейчас, для этого не найдешь.

— Дорогой, можно тебя кое о чем спросить?

— О чем?

— Как долго вы собираетесь меня здесь держать?

Веки его коротко мигнули:

— А какая тебе разница? Я думал, тебе здесь нравится.

— Ах да, конечно. Это не касается тебя или меня. Просто меня беспокоит собственная карьера и невыполненные обязательства. Я надеялась, что смогу узнать хотя бы…

— Нет, — перебил он, снова закрывая глаза. — Нечего приставать ко мне с этим. Когда мы решим, узнаешь и ты.

— Ну хорошо. Не к спеху. Просто я хотела сказать, что когда мы вернемся в Лос-Анджелес…

Он прищурился:

— Кто сказал, что мы не в Лос-Анджелесе?

— Ну ладно, где бы мы ни были, я говорю о том, что мне не хотелось бы расставаться. Мы могли бы продолжать встречаться.

— Много хочешь, сестренка, — проворчал он. — Ни за что. Я доверяю тебе не больше, чем любой другой потаскушке в сходном положении. Не-е, когда мы разойдемся — на этом точка. — Глаза его закрылись и он улыбнулся. — Но не переживай. Я дам тебе столько любви, что тебе ее хватит на следующие десять лет. После этого, если тебе повезет, быть может мы снова соберем Фан-клуб и опять умыкнем тебя.

Он с кряхтеньем повернулся на бок, показывая ей мускулистую спину.

Она содрогнулась и с ненавистью уставилась на его затылок.

Она должна помнить одно. Не играй со Злодеем в бирюльки. Не вздумай недооценивать его. Это хитрый и ловкий сукин сын с явно выраженными чертами садиста. Он непредсказуем и способен наброситься на любого в любое время.

Как бы ни пыталась она смягчить его, ублажить и завоевать, ей никогда не удастся использовать его. Злодей не доступен ее ухищрениям. Ей придется положиться на более предсказуемые слабости Йоста, Бруннера и Мечтателя.

Она лежала, мечтая, чтобы он поскорее ушел и она хоть немного расслабилась бы от напряженной атмосферы его присутствия.

Послышался скребущий звук, она взглянула на его неподвижную фигуру и поняла, что он храпит.

Он крепко спал, этот странный ублюдок. Что ж, черт с ним. Ей тоже нужно поспать. Она пошарила по тумбочке в поисках нембутала, нашла его и поняла, что у нее нет воды.

Как можно тише, чтобы не разбудить его, она выскользнула из постели и на цыпочках прошла в ванную.

Очутившись внутри, она заперла дверь, включила свет и, сунув в рот таблетку, запила ее водой. Затем быстро вымылась и, надев ночную рубашку, посмотрелась в зеркало. Она выглядела развалиной. Спутанные, свалявшиеся волосы, припухшие веки и бледное лицо, подурневшее от недостатка солнца и сна.

Что ж, ей придется жить с этой жалкой личностью, терпеть эту внешность до тех пор, пока она не вернется в цивилизованный мир, если она вообще туда вернется.

Она повернулась, чтобы выключить свет и отправиться в постель. Когда палец лег на кнопку выключателя, взгляд ее упал на закрытую дверь и она в первый раз обратила внимание на висевший на крючке чужой предмет мужского туалета.

Его брюки. Джинсовые брюки Злодея, висевшие на ремне, цепляющемся за крючок на двери ванной. И кажется, не с пустыми карманами.

Она стояла, завороженно глядя на них и чувствуя биение крови в висках.

Посмеет ли она?

Шэрон закрыта в ванной и между нею и животным на постели находится дверь. Она одна, но ее уединение не гарантировано, потому что на двери теперь лишь круглая ручка, заменившая замок-защелку.

Если она рискнет и осмотрит карманы, а он вдруг проснется, начнет искать ее и, вломившись в ванную, обнаружит ее роющейся в его вещах, — страшно даже подумать, что может произойти.

Он изобьет ее до полусмерти.

Или сделает нечто худшее.

Но такой возможности больше не представится. Он ни разу не был уязвим, не считая этого мелкого промаха. Если у него и была «пята Ахиллеса», ее следовало искать в паре штанов, висящих на крючке двери в ванной. Она понятия не имела, что могла там найти и найдет ли вообще.

Стоит ли это ужасного риска?

Кровь все еще пульсировала у нее в голове, вызывая головокружение. Она рисковала всю свою жизнь, платя достойную цену за свою свободу. Это снова могло оказаться ценой свободы.

Она шагнула вперед, прижала одной рукой пряжку ремня, чтобы та не стукнула о дверь, а другой рукой скользнула по грубой материи в мелкий боковой карман, но ничего там не обнаружила. Рука передвинулась к противоположному карману, нашла пару вещиц и извлекла их наружу. Полупустая пачка сигарет. Серебряная зажигалка, простая, без инициалов на черненой поверхности. Она вернула оба предмета в карман.

Набедренные карманы она приберегла на конец. Левый: грязный, скомканный носовой платок — и все. Она разочарованно сунула его обратно. Последнее хранилище. Правый набедренный карман. Она потянула брючину на себя. Карман был полон. Рука влезла в него, сомкнулась вокруг квадратного, кожаного предмета и вынырнула с потрепанным коричневым бумажником.

Дрожащими руками она открыла его.

И сразу же, сквозь мутноватый пластик футляра, в глаза ей бросилась маленькая фотография чистовыбритого Злодея. Она рассмотрела карточку:

Калифорнийские водительские права

Кайл Т. Шивли

1045-А — Третья ул. Санта-Моника, Кал., 90403.

Она не стала терять времени и торопливо осмотрела другие целлулоидные половинки. В одной находилась его сине-белая карточка социального страхования, в другой — кредитная карточка «Мастер-Чардж».

Она пошарила в бумажнике. Там были две долларовые бумажки, одна десятидолларовая и сложенный листок бумаги. Она вытащила его и, положив бумажник на раковину, расправила листок дрожащими пальцами на ладони другой руки. Это была желтоватая, ветхая, вырезанная из техасского журнала «Луббок Аваланш-Джорнэл» заметка. Ей было уже несколько лет.

Взор Шэрон упал на фотоснимок.

И снова он, высокий, отвратительный и чистовыбритый, как на водительских правах. На нем армейская форма, он улыбается, машет рукой в камеру и спускается по каменным ступеням какого-то служебного здания вместе с улыбающимся офицером.

В глаза бросился заголовок: ОБВИНЯЕМЫЙ В УБИЙСТВАХ ПЕХОТИНЕЦ ОПРАВДАН — капрал Кай Т. Скоггинс покидает военный суд в Форт-Гуде со своим адвокатом, капитаном Клэем Фаулером. Вчера дело о непредумышленных массовых убийствах в Май-Лай, во Вьетнаме, было снято военным трибуналом за «недостатком улик».

Ей хотелось прочесть обе колонки отчета, но она не осмелилась потратить на них время. Вместо этого ее широко раскрытые глаза быстро просмотрели вначале одну, затем другую колонку.

Она уловила смысл прочитанного, и сердце ее сильно забилось.

Скоггинс, или Шивли, был одним из сотни американских солдат, переброшенных вертолетами в провинцию Куанг Нгай, на северо-востоке Южного Вьетнама, для нападения на 48-й батальон Вьетконга. Солдаты застряли в крошечной деревушке Май Лай, где вместо врага были лишь мирные жители — женщины, готовящие завтрак, детишки, играющие в грязи перед соломенными хижинами, и старики, дремлющие на солнце. И тогда американцы превратились в бесчеловечных зверей, совершивших одну из самых ужасных боен среди многочисленных преступлений этой войны. Они изнасиловали множество женщин, затем согнали остальных и расстреляли их из пулеметов.

Среди многих американских солдат, обвиненных в этом преступлении, был и капрал Кайл Т. Скоггинс. Свидетель, рядовой первого класса Макбрейди, служивший в одном со Скоггинсом взводе, доложил, что наткнулся на Скоггинса на окраине деревни после бойни, когда тот готовился скосить из пулемета пятерых детишек («всем им по возрасту меньше двенадцати лет»), которые прятались в дренажной канаве. Свидетель Макбрейди сказал Скоггинсу: «Какого черта ты делаешь? Они же невинные ребятишки». Свидетель цитирует ответ Скоггинса: «Если бы ты пробыл здесь столько, сколько я, то знал бы, что невинных косоглазых не бывает. Здесь либо ты, либо они. Если попал сюда, значит убивай подряд все, что движется, даже малышей, чтобы не осталось того, кто на тебя укажет». После этого Скоггинс отвернулся и хладнокровно перестрелял из пулемета пятерых вопящих ребятишек.

В трибунале Форт-Гуда рядовой первого класса Макбрейди, доложивший о действиях Скоггинса, вынужден был клятвенно подтвердить, что лично он не видел собственными глазами, как капрал Скоггинс совершил убийство. Макбрейди свидетельствовал, что на самом деле удержать Скоггинса пытался его приятель рядовой Дернер, он же и обменялся с капралом вышеупомянутым диалогом. Впоследствии Дернер поделился пережитым ужасом со своим другом Макбрейди, и тот дал в суде показания. Дернер, подлинный свидетель, выйдя из Май-Лай через три дня после бойни на патрулирование, подорвался на противопехотной мине, которая разнесла его на куски.

Трибунал вынес решение: поскольку единственный свидетель, рядовой Дернер, свидетельствовать не может, а показания его друга Макбрейди могут считаться слухами, следовательно, показания против капрала Кайла Т. Скоггинса недостаточны для обвинения и возбуждения дела, обвинения против Скоггинса сняты и он провозглашен свободным человеком.

Позднее, несомненно для того чтобы оставить неприятный инцидент в прошлом и окончательно забыть о нем, произошла метаморфоза, и вместо Кайла Т. Скоггинса появился Кайл Т. Шивли.

Бесчувственными пальцами, Шэрон Филдс сложила заметку и сунула ее на место, в уголок бумажника. Затем быстро вернула его в набедренный карман брюк.

Она была потрясена как никогда в жизни.

Несмотря на снятие обвинений, она верила, что Шивли сделал это. Она сама была не только свидетельницей, но и жертвой его животной ярости и с самого начала поняла, что по натуре Шивли — убийца, в оболочке цивилизованного человека.

Этот взгляд в прошлое подтвердил ее худшие опасения.

Она заставила себя посмотреть им в лицо: дело в том, что, несмотря на намерения остальных членов Фан-клуба, один из них втайне решил не выпускать ее, чтобы в будущем она не могла выступить против него в качестве свидетельницы.

Любое животное, способное убить пятерых беспомощных детишек, лишив их жизни из боязни, что они могут потом «указать» на него, ни за что не позволит взрослой женщине (особенно обладающей ее связями и властью) выйти на свободу для охоты на него с целью наказания за нападение, киднэппинг и изнасилование.

Всю эту неделю ее надежды и энергия были сосредоточены на том, чтобы освободиться раньше, чем это планировали четверо похитителей. В глубине души она ничуть не сомневалась, что, закончив с нею, рано или поздно они отпустят ее. Несмотря на все ее опасения и депрессии, она не верила всерьез в отсутствие шанса вернуться домой.

Но теперь единственная ее надежда была разбита вдребезги.

В бумажнике Шивли находился ее смертный приговор.

Интересно, знали ли компаньоны Шивли его историю? Очевидно, нет, решила она. Он взял на себя хлопоты по перемене имени, чтобы скрыть ее и ни за что не позволит кому-либо копаться в своем прошлом.

Она в отчаянии задумалась, не шепнуть ли ей правду о Шивли Бруннеру или Мечтателю. Ведь они заинтересованы в этом не меньше, чем она. Они должны знать, что один из них — убийца, и, убив снова, он потянет их за собой. Зная это, они могут объединиться с ней, помочь ей бежать. Но интуитивно она чувствовала, что выдавать эту страшную тайну кому-либо из них нельзя. Они все замешаны в этом деле и зависят один от другого. Это их общее дело, и, услышав ее историю о Шивли, один из них либо перескажет ему эту информацию, либо наивно начнет расспрашивать его. Это решит ее судьбу еще скорее.

И все же не может быть, чтобы ее конец был неизбежен. То, что человек убил когда-то в прошлом, в условиях военного времени, не означает, что он неотвратимо повторит убийство в мирное время. Планирует ли Шивли отпустить ее или тайно рассчитывает ликвидировать — она узнает это только в последний момент. Смерть или жизнь для Шэрон Филдс, этот приговор, таящийся в мозгу Шивли, сделает для нее дни ожидания невыносимыми.

Но одна-единственная определенность наполнила ее стальной решимостью, превосходящей все ее ощущения последних сорока восьми часов.

Она не оставит Шивли шанса вынести приговор. Она должна взять этот шанс в собственные руки и стать хозяйкой своей судьбы.

Теперь ее задача была сведена к насущному минимуму. Ее целью уже не было попасть в свободный мир, чтобы избежать дальнейших унижений и жестокостей и ощутить восхитительный вкус мести. Ничто уже не имело значения, кроме задачи просто выжить.

Да, таков теперь насущный минимум. Жизнь или смерть.

И Время присоединилось к ее врагам.

Она должна бежать как можно скорее. Либо дать о себе знать, чтобы ее скорее освободили.

Но как, как, как?

Она спустила в унитаз воду, чтобы он не заподозрил истинной причины ее нахождения в ванной.

Тихонько открыв дверь, она выключила свет и на цыпочках вернулась в спальню. Шэрон увидела Шивли — Боже, она должна выкинуть на время из головы его настоящее имя, чтобы оно не сорвалось ненароком с языка, — он все еще спал на постели, тихо похрапывая.

Ее взгляд пересек темную комнату и остановился на двери в холл. Стоит повернуть задвижку, открыть дверь — и она на пути к свободе.

Но поджидавшие ее за дверью препятствия подавляли своей неопределенностью. Она не знала плана дома, не знала, близко ли остальные его обитатели, спят они или бодрствуют. Не знала и местность, простирающуюся за воротами. Они знали, а она нет. Шансов на удачу почти не было.

И все же может попытаться?

Выскользнуть, найти выход и бежать?

Она знала, что в случае поимки наказание будет жестоким. Все, чего она добилась от них своей «податливостью», «любовью» и «лаской», рассеется в дым. Они поймут, что она притворялась и все еще ненавидит их. Ее привилегии будут немедленно аннулированы. Она снова будет привязана к кровати веревками, и с нею обойдутся по-скотски, перед тем как казнят. Ей придется оставить даже малейшую надежду на то, чтобы использовать их для вызова помощи.

Не успела она прийти к определенному решению там, в темноте ванной комнаты, как решение было за нее принято.

Шивли пошевелился, повернулся и, приподнявшись на локте, потер глаза.

— Где ты?

Она глотнула:

— Я здесь, милый. Мне нужно было сходить в ванную. — На ставших свинцовыми ногах она вернулась в постель.

Позже, когда он ушел и нембутал начал действовать, она продолжала обдумывать свои будущие действия, борясь со сном.

Пока что ее игра принесла ей пользу, хотя и не столь большую, если учитывать, что под этой крышей прячется палач.

Она находится где-то за чертой Лос-Анджелеса. Где-то высоко, в незаселенном районе холмов или гор, но неподалеку от какого-то поселка. Она отправит в него список покупок. Вот и все, не считая имен похитителей: Говард Йост, Лео Бруннер, Кайл Т. Шивли (он же Скоггинс) и некто «Мечтатель».

Маловато. Желательно больше. Думай, Шэрон, думай. Она думала, но мысли расплывались под натиском наркотического сна. Оставалась лишь одна, плавающая в недоступной дали мысль, но сон уже окутывал ее.

Необходимо точно узнать место, где ее прячут.

Необходимо передать его название на волю.

Она ухватила ускользающую мысль, идею, возможность, быстро взвесила ее и увидела, что она способна решить главное — способ передать сообщение на волю, способ спасти свою жизнь, но тут мысль окутала тьма и она погрузилась в сон, все еще цепляясь за вновь обретенную, неясную надежду на завтрашний день.

Глава 11

Ровно в час дня, в понедельник, Адам Мэлон уселся на место в проходе, в заднем ряду кинотеатра Нью-Арлингтон в ожидании фильма.

Когда зрение его привыкло к темноте, он смог различить небольшие кучки кинозрителей, ожидающих дневного сеанса. Разумеется, по большей части это была молодежь и он слышал обрывки разговоров и треск воздушной кукурузы, которую жевали молодые люди, зачерпывая лакомство из картонных коробок. С экрана ревела реклама грядущих развлечений, но юные зрители не обращали на нее внимания, как и Мэлон, ожидая лишь начала фильма с Шэрон Филдс.

В этот жаркий день на исходе июня Адам Мэлон очутился в прохладном кинотеатре благодаря счастливой случайности.

Вчера утром Говард Йост слушал спортивные новости, передаваемые соседней радиостанцией из Риверсайда. Мэлон слушал их краем уха в той же комнате Мас-а-Тьерры, пока вдруг его внимание не привлекло к себе случайное объявление. Оно касалось летнего плана недавно отремонтированного и вновь открытого кинотеатра в пригороде Арлингтона. В расчете на школьные каникулы кинотеатр демонстрировал на дневных сеансах серию популярных фильмов последнего десятилетия. Вечера будут по-прежнему посвящены современным картинам. Первым киносеансом кинотеатр объявлял десятимиллионную киноэпопею «Клиенты доктора Бельомма» с Шэрон Филдс в главной роли. Этот фильм был первым международным шлягером шестилетней давности.

— Ты слышал? — волнуясь спросил Мэлон. — Они показывают одну из лучших картин Шэрон Филдс в Арлингтоне. Этот фильм — один из немногих, виденных мною лишь раз. Черт, чего б я только ни дал, чтобы увидеть его снова.

Йост изумился.

— На кой тебе смотреть на нее на экране, когда она играет для тебя во плоти в соседней комнате?

— Не знаю, — признался Мэлон. — Почему-то сейчас мне это кажется более заманчивым.

— Ну хорошо, я покажу тебе, какой я приятель, — сказал Йост. — Я собирался съездить в Арлингтон один в понедельник утром, чтобы восстановить запасы продуктов и купить поесть чего-нибудь свежего, пока мы не запаршивели. Если хочешь, я возьму тебя с собой.

— Это было бы здорово, Говард. Только сеансы не начнутся до часу дня.

— Ладно, удружу тебе еще больше. Как-никак, ты можешь когда-нибудь оказаться для меня заманчивым клиентом для страхования. Я подожду с поездкой до полудня и у тебя вполне хватит времени. Ты наверняка успеешь посмотреть кое-что, пока я занимаюсь покупками.

В полдень понедельника, выслушав предостережения Шивли и нытье Бруннера о том, что следует быть осторожными, они выехали из дому на «багги», добрались до холмов и начали постепенный спуск в Арлингтон.

В разгар дня солнце сильно припекало, и, когда они прибыли к скалистому мысу, где возле прогалины был спрятан грузовичок «шевроле», оба сильно вспотели и рубашки их прилипли к телам.

Йост первоначально намеревался поменять «багги» на грузовичок и продолжать в нем путь. Но он не видел смысла снимать всю маскировку с грузовика и навешивать ее на «багги» на тридцатиградусной жаре. Поэтому они поехали дальше в «багги». Вначале они миновали Маунт-Джалпан, затем выехали с каменистой проселочной дороги на Гавиланские холмы, пересекли их за Кэмп Питер-рок и въехали в ворота ранчо Кайалко-Роуд. Наконец, они очутились на Кайалко-Роуд, проехали по ней мимо искусственного озера Мэтьюс и свернули на Мокингберд Каньон-Роуд, которая вела в городок.

Очутившись на Магнолия-авеню, в сердце Арлингтона, Йост направит «багги» в неожиданно плотный поток машин и медленно доехал до автостоянки, втиснутой между двумя рядами всевозможных лавок. Он нашел парковочное место перед самым крупным магазином «Фэшн-Барн», соединявшимся с филиалом Бэнк оф Америка, расположенным ниже по Магнолия-авеню.

Йост оглянулся.

— Кажется, здесь я отыщу все, что нам нужно. Напротив через улицу есть универсам, пара аптек и, быть может, — это между нами — я куплю нашей подружке кое-что из одежды на смену.

— Это будет чудесно, Говард.

— Само собой. Оставить «багги» здесь, или хочешь проехать на ней к кинотеатру? Он неподалеку, всего в двух кварталах к западу от того места, где мы свернули на Магнолию.

— Ты не против, если я возьму машину, Говард? Я просто истекаю потом.

— Пожалуйста. — Йост открыл дверцу и шагнул на тротуар. — Она в твоем распоряжении. Погоди, сколько времени займет твоя картина?

Мэлон влез на сиденье водителя.

— Около двух часов.

— Тогда ты не сможешь посмотреть ее целиком. Я справлюсь за час и не хочу болтаться здесь. Заедешь за мной, ну скажем, в два часа.

— Полфильма с Шэрон лучше, чем ничего, — пожал плечами Мэлон.

Йост указал место напротив стоянки.

— Вон там, у аптеки на Магнолии. Заберешь меня в два. Я буду ждать там с покупками…

И вот Адам Мэлон сидел в кинотеатре, впившись взглядом в экран, на котором огненно-красными буквами горело имя Шэрон Филдс, сменившееся затем названием «Клиенты доктора Бельомма» на красно-сине-белом фоне. Вдруг фон исчез с экрана, открывая уличный указатель: «Рю де Шаронн». Затем камера показала панораму модной парижской улицы восемнадцатого века и задержалась на воротах в высокой стене, частично скрывавшей расположенный в глубине роскошный отель. Камера переместилась на табличку, прикрепленную к воротам. Табличка гласила: «Частная клиника для душевнобольных. Директор д-р Бельомм».

Картина началась.

Ознакомительный кадр французской столицы с надписью наверху: Париж, 1793, в разгар французской революции и царства террора. Кадр быстро сменился серией, иллюстрирующей Париж во времена террора, и застыл на гильотине на Пляс Луи XVI, где палач, известный под именем «месье де Пари», демонстрировал головы обезглавленных аристократов, называемых им «клиентами», беснующейся вокруг эшафота толпе.

Сосредоточившись на происходящем на экране, Адам Мэлон пытался оживить в памяти содержание этого раннего фильма Шэрон Филдс. Он вспомнил, что начало картины лишь готовит зрителя к встрече с главной героиней, Жизель де Бринвильер, в исполнении Шэрон Филдс, приемной дочерью доброго графа де Бринвильера, либерального французского дворянина, попавшего в опалу к революционным фанатикам.

Мэлон углубился в воспоминания. Они плохо сохранились в памяти. Кажется, суть заключалась в том, что Шэрон в роли Жизель пыталась прятать приемного отца, пока тому не представится случай бежать из Франции. Мэлон уловил основной замысел сюжета, основанный на подлинном историческом эпизоде. Жизель временно пряталась вместе с приемным отцом в дорогой лечебнице для душевнобольных в сердце Парижа, которой владел доктор Бельомм. Добряк-доктор перевел тридцать семь своих настоящих больных в другую лечебницу, а в этой поместил аристократов, приговоренных к смерти и желающих отдать целые состояния, дабы сохранить свои головы в этом невероятном убежище. Мэлон припомнил, что напряженность сюжета заключалась в том, что Жизель прятала разыскиваемого революционерами приемного отца в клинике доктора Бельомма, одновременно пытаясь уведомить о своем положении некоего человека, собирающегося уплыть из Франции в Соединенные Штаты. Мэлон пытался вспомнить, удался ли этот план Жизель, но память подвела его.

Но история все равно замечательная, думал Мэлон, сопереживая героям разворачивающейся перед ним саги.

Больше всего он предвкушал первое появление на экране Шэрон Филдс в роли храброй и соблазнительной Жизели де Бринвильер.

И вот, наконец-то, она появилась, заполняя собой весь экран. Вот она томно моется, сидя в ванной в форме лебедя на верхнем этаже фамильного замка в предместье бурлящего Парижа. Адам Мэлон мигом забыл обо всем на свете.

Она была неземным созданием, но в то же время женщиной с обманчиво-ангельской внешностью, излучающей сексуальность. Ее белокурые волосы взбиты в высокой прическе, классический профиль еще не тронут будущими переживаниями, а роскошные груди, все в мыльной пене, чуть виднеются над краем ванны.

Кадр расплывается. Она во влажной, облегающей простыне — сушится, дразня безупречными женственными формами юных аристократических поклонников. Она, воплощенное веселье, откидывает назад голову и смеется. Она средоточие желания, с ее полузакрытыми зелеными глазами, страстным голосом и подчеркнуто женственной походкой. Она — символ свободной души; ее корсаж едва сдерживает рвущиеся на свободу юные груди, когда она беззаботно бежит через парк на свидание, не зная, что террор уже смыкается вокруг нее и ее семьи.

Кадр расплывается. Драматическое открытие грозящей опасности.

Кадр расплывается. Побег в ночи с графом и другими в лечебницу доктора Бельомма.

Адам Мэлон сидел, погруженный в мир старых фантазий. Она была образцом совершенства, эта богиня, безмерно женственная, но не прикосновенная на экране и не досягаемая для простых смертных в жизни.

Когда на экране появились вожди Террора, Адам Мэлон очнулся, вспомнил о том, где был, и скосил глаза на часы. Он находился в кинотеатре уже пятьдесят пять минут и знал, что должен немедленно покинуть его, чтобы вернуться в не столь симпатичный реальный мир.

Выход на свет божий почти травмировал его; надев черные очки, он стоял на главном перекрестке местечка под названием Арлингтон, в Калифорнии.

Превозмогая возникшее вдруг душевное смятение, он нашел путь к стоянке, на которой пеклась на солнце приземистая «багги».

Садясь в машину, он пытался сравнить далекую экранную богиню с молодой женщиной, которой он обладал две ночи назад и обладал вновь, уже с большим успехом, прошлой ночью.

Сгорбясь над баранкой руля, он все еще не мог прийти в себя. Жизель из фильма, увиденного в понедельник днем, и Шэрон во плоти в загородном доме, давшая ему физическую любовь в субботу и воскресенье ночью — разные люди. Они были в чем-то несопоставимы, не могли слиться воедино. Жизель ни за что не позволила бы плебею вроде него войти в свое тело. Но Шэрон позволила ему это, даже поощряла и наслаждалась памятным совокуплением в равной с ним мере.

Это казалось немыслимым.

Он вдруг ощутил глубокую боль, сродни потери, и испытал приступ печали.

В эти минуты он пожалел о том, что пошел в кино. Он не должен был позволять себе временного забвения в фантастическом мире. В реальности у него было то, чему мог позавидовать любой мужчина, и этого должно было быть достаточно.

Мэлон со вздохом завел машину, развернулся и направился на то место, где обещал захватить Говарда Йоста.

Заметив фасад аптеки, он подъехал к тротуару в ту минуту, как раскрасневшийся и запыхавшийся Говард Йост вперевалку выкатился из аптеки с большой сумкой, наполненной пакетами разных форм и размеров.

— Транжира из транжир, — пробормотал Йост, бросая сумку на поднятое заднее сиденье «багги». — Погоди минутку, у меня еще одна ноша.

Он исчез внутри аптеки и затем появился с еще более внушительной сумкой, по-видимому забитой продуктами. С помощью Мэлона он расчистил еще одно место на заднем сиденье.

— Порядок, — заметил он. — Пора трогать.

Йост уже садился на переднее сиденье рядом с Мэлоном, когда из аптеки хромая выскочил сгорбленный пузатый старик с лысой головой и морщинистым лицом над скошенным подбородком и в белом пиджаке.

— Сэр, одну секунду, сэр! — крикнул он Йосту.

Йост удивленно повернулся и пояснил Мэлону:

— Это старый чудак, хозяин аптеки. Что ему нужно?

Владелец аптеки, запыхавшись, подошел к машине.

Он держал в руке счет и немного мелочи.

— Вы забыли свою сдачу, — сказал он. — Нельзя же было отпускать вас без вашей сдачи, сэр.

Весело кивнув, Йост принял мелочь.

— Честный человек, — заметил он. — Жаль, что таких маловато. Спасибо.

— Никогда не держу у себя ничего, не принадлежащего мне по праву, — благочестиво пробормотал старик. — Рад был услужить вам, сэр. И я постараюсь добыть пару вещиц, которых у меня не было в запасе.

— Буду вам признателен, — отсалютовал ему Йост.

Он влез в машину, а владелец аптеки шагнул назад и громко восхитился машиной:

— Вот так тачка, — сказал старик. — У меня была такая же для ранчо. Но для города она не слишком-то подходит. Шины не держатся на цементе улиц. Вы поосторожнее, не то помчитесь на ободах.

— Теперь их делают по-другому, папаша, — заверил его Йост. — Эти особые, универсальные шины хороши и для земли, и для асфальта.

Владелец уставился на шины и оценивающе покачал головой:

— Ага, вижу. «Купер-шестидесятые». Похоже, они в самом деле потянут. Жаль, у меня таких не было на моей старой «багги». Может, когда-нибудь я снова куплю себе такую.

— Обязательно купите, — сказал Йост. — Что ж, до скорого, папаша. И спасибо за помощь.

Мэлон подергал за рычаги, прибавил газу и вывернул «багги» на Магнолия-авеню, готовясь тронуть назад, на Гавиланские холмы.

— Ну и болтун, — заметил Мэлон. — Надеюсь, он не задавал тебе слишком много вопросов.

— У него не было на это времени. Я дал ему длинный список и он у меня прыгал туда-сюда, пока ты не подъехал.

— А что там были за вещицы, которых у него не нашлось?

Йост махнул рукой.

— Пусть себе. Мы так или иначе не пробудем здесь достаточно долго, чтобы их получить. Просто пара вещиц для Шэрон, которых у него не было. Ну, а как твой фильм?

— Неплохой, — ответил Мэлон, сосредоточившись на дороге. У него не было настроения, чтобы распространяться о своих сомнениях.

— Я же говорил тебе, — ворковал Йост. — Ни один фильм не сравнится с натурой, а эта самая натура ожидает нас совсем неподалеку. — Достав носовой платок, он вытер им розовое лицо. — Господи, ну и жара.

Мэлон взглянул на него.

— Почему бы нам не остановиться ненадолго, чтобы освежиться?

— О чем ты?

— По-быстрому искупаться.

— Где?

— В том озере, которое мы проезжали по дороге сюда.

Йост ужаснулся:

— Озеро Мэтьюс? Ты что, спятил? Это частный резервуар. Его патрулируют, и если мы попадемся, то живо очутимся в тюряге. — Он откинулся на сиденье. — Мы не должны рисковать из-за таких глупостей. Мы рискнули по-крупному и победили. Мы самые удачливые ребята на свете. Подумай только, что нас ожидает сегодня вечером. Разве это не удовлетворяет тебя?

— Ну конечно, удовлетворяет, — согласился Мэлон.

— Магометанский рай, вот что мы получили, — с жаром объявил Йост. Он пристально всматривался в поднимающуюся за ветровым стеклом дорогу и изумленно качал головой. — Узнай об этом хоть кто-нибудь…

Наступил вечер понедельника, и Шэрон Филдс снова лежала на спине, а Шивли безжалостно долбил ее влагалище своим пневмосверлом лежа сверху, и руки ее, вместе с ягодицами и бедрами, отвечали согласно заданной им программе.

Но теперь это бездумно совокупляющееся животное, этого Кайла Т. Скоггинса нельзя было считать просто злобным насильником. Она знала, что он убийца, и перед ее мысленным взором стояли те пятеро детишек, которых он скосил из пулемета, потому что не оставлял в живых тех, кто мог «указать» на него.

Прошлой ночью она хорошо поработала для Шивли, до того как открыла его прошлое, и теперь она заставляла себя работать так же, каким бы пугающим и отвратительным он ей ни казался.

Поэтому ее тело страстно отвечало ему. Но ее тайные мысли принадлежали ей, и только ей одной.

Сегодня, в понедельник, она спала до полудня. В первые часы после полудня, предоставленная самой себе, она снова уловила мысль, едва не ускользнувшую перед сном прошлой ночью. Это был маленький, невидимый «спасательный жилет», который может спасти ее от смерти под водой, если она надует его и воспользуется им. Но при всем старании, она была неспособна разработать план своего следующего представления — и все потому, что ее обезоруживала тайна о прошлом Шивли и его способности к убийству.

Ближе к вечеру появился Йост и объявил, что он только что вернулся с покупками и порадует ее сюрпризами, которые прибережет для их встречи после ужина.

В последующие часы она изо всех сил старалась взять себя в руки, настроиться на вечер и как можно лучше использовать свое время, чтобы приготовить собственные сюрпризы для своих тюремщиков.

Она еще раз сосредоточилась на ускользающей идее спасательного жилета, которая пришла к ней прошлой ночью и о которой она много раздумывала сегодня.

С приближением ночи идея все еще не оформилась, вернее оформилась не окончательно, но она уже маячила перед ее умственным взором, обещая Небо взамен забвения здесь, на Земле.

И вот ночь вступила в свои права и над ней колышется жесткая, нагая фигура Шивли, косящая из пулемета ее отверстие, словно это дренажная канава возле Май Лай.

Ей нужно немедленно выбросить из головы эту канаву вместе с жалкими маленькими трупиками и посвятить себя палачу, если она хочет остаться в живых.

Секс-марафон продолжался, и она снова сосредоточилась на своей роли, репликах и жестах.

Когда он потратил свою последнюю пулю, она сыграла в соответствии со сценарием, войдя в нескончаемые, беспомощные и благодарные конвульсии фальшивого оргазма.

Как всегда, насытившаяся кобра была довольна собой и ею тоже и расслабилась на постели.

Шэрон уткнулась лицом в его волосатую грудь, обняв его одной рукой и удерживая рядом чтобы использовать это время для окончательной разработки своей идеи.

Он фыркнул себе под нос. Это было не в его характере, и она удивилась.

— Дело в старике, я думал о нем, — пояснил он.

— А что с ним такое?

— Он пропускает сегодняшний вечер. Он вырубился. Хочет денек отдохнуть. Что ты с ним сделала прошлой ночью?

— Я заставила его работать две минуты вместо одной, — проговорила она тоном шлюхи.

Шивли расхохотался.

— Ну и хитрая же ты бабенка, скажу тебе.

Она подняла голову.

— Дело не только в этом, и ты это знаешь.

— Ага, ты молодцом. Позаводнее, чем я думал. Ты обработала меня сейчас и впрямь здорово.

Она взглянула на него:

— А как насчет твоего вклада? Ведь ты все еще один, кто смог дать это мне. Очень немногие мужчины могут завести меня. По сути, почти никто. Но ты ухитряешься делать это каждую ночь. Кто научил тебя быть таким хорошим любовником?

Скромность не входила в число его добродетелей.

— Некоторые парни способны на это, а некоторые нет.

— Уверяю тебя, что большинство неспособны, — она помолчала и сделала следующий, тщательно рассчитанный ход. — Когда женщина встречает кого-то особенного, она ужасно интересуется им.

— Значит, ты интересуешься мной?

— Почему бы нет? Я думала о тебе и раньше. Меня интересовало, как ты жил до встречи со мной. Ну например, чем зарабатывал на жизнь?

Его дружелюбие исчезло. Он хмуро и с опаской посмотрел на нее:

— Ради своего здоровья, крошка, не слишком-то размышляй обо мне. Я не люблю любопытных женщин. От них одни неприятности.

— Это нечестно. Я не любопытничаю, я совсем не такая. Просто, ты мне не безразличен. Когда мужчина способен на то, что ты сделал для меня, мне хочется узнать его поближе. И вообще, меня поражает твоя сексуальная ловкость и сила. Я знаю сотни женщин, готовых отдать тебе все, что угодно, если ты удовлетворишь их так, как удовлетворил меня. Если намекнуть им, эти женщины смогут сделать тебя богатейшим мужчиной на свете.

— Ха, черта с два, — горько бросил он. — Само собой, так и должно было быть, да только разве ты не слыхала о классовой системе в нашем проклятом обществе? Людей вроде меня, тех, которые по-настоящему работают в этой стране, в общем, крутых парней, — их даже не замечают. Здесь жирно платят ребятам, имеющим талант, чтобы валять дурака, мошенничать с акциями или рассыпать шуточки по телику, но никто не платит за самый большой талант, способный осчастливить половину населения (я говорю о женщинах). В общем, за способность классно откатать бабенку в стоге сена.

— Ты абсолютно прав, — мрачно подтвердила она.

— Можешь заложить свою задницу, что это так. Потому я и застрял. Система смердит, а я застрял в дерьме и вынужден работать, сдирая до крови пальцы по восемь, а иногда и по десять часов в день. А что я имею? Деньги на жратву, вот и все.

— Я согласна, что это несправедливо. Но, зная тебя, я предположила бы, что ты хорош в любом деле. Ты наверняка можешь хорошо зарабатывать. Могу я спросить, сколько ты получаешь?

— Достаточно, — хмуро ответил он. Затем добавил: — Достаточно за работу, но я заслуживаю большего.

— Мне жаль.

Он фыркнул:

— А чего тебе жалеть? Ты-то из тех, у кого денег куры не клюют. Я слышал, что ты имеешь за год миллион с четвертью чистыми.

— Эти слухи сильно преувеличены, — заметила она с нарочитым раздражением.

— Черта с два. Если хочешь начистоту, я знаю точно, сколько ты огребла за прошлый год — такие цифры всегда застревают в мозгу. Ты огребла ровно один миллион двадцать девять тысяч четыреста пятьдесят один доллар и девяносто центов. Это точно. Это было нашим «домашним заданием», так что не отрицай.

— Ну хорошо, я не буду спорить. Вообще-то, признаюсь, что меня впечатляет ваша… информация. — Она действительно поразилась и опечалилась той тщательностью с которой они спланировали операцию. Они явно не упустили ни единой мелочи. И все же это не должно удержать ее. Он снова заговорил и она прислушалась.

— Представь себе, — продолжал он, — представь, что такое получить больше миллиона просто за то, чтобы показать сиськи и покрутить задницей перед камерой. Не то чтобы я укорял тебя, крошка, но ты должна признать: это несправедливо.

Она кивнула, как бы подхватывая его мысль:

— Я всегда говорила, что это бессмыслица. Это наглая несправедливость. Но таков уж мир и здесь ничего не поделаешь. И я солгала бы, не сказав, что счастлива, оттого что это случилось со мной. Как говорится, «лучше быть богатой и здоровой…» Но иногда, признаюсь меня гложет совесть, хотя… ах, к чему беспокоить тебя своими комплексами?

— Давай, давай, — настаивал он.

Он подхватил эту тему, и она продолжала:

— Я смотрю кругом и вижу чудесных людей, усердно работающих в конторах, магазинах и на фабриках; они заняты важным делом, отдавая восемь и больше часов в день и получая сто двадцать пять, либо сто семьдесят пять, или двести долларов в неделю, что может быть и неплохо, но после вычета налогов им остаются жалкие крохи. Они вечно в долгах и еле сводят концы с концами. И тогда я смотрю на себя и вижу то, что имею я. Мне двадцать восемь. Конечно, я работаю много, но не больше любого другого. И посмотри, какова моя награда. Дом из двадцати двух комнат за полмиллиона долларов. Слуги на каждом шагу, три импортных автомобиля по спецзаказу. Сотни туалетов. Достаточно инвестиций, чтобы позволить мне никогда больше не работать, путешествовать сколько душе угодно и заниматься чем хочется. Спасибо Феликсу Зигману. Он мой управляющий. И знаешь, меня беспокоит и печалит то, что у меня так много всего, когда у других совсем мало. Это несправедливо, ты прав, но поправить положение невозможно.

Он завороженно вслушивался в ее слова, будто она была Шехерезадой.

— Ага, — протянул он. — Я рад, что ты понимаешь. — Он снова помрачнел. — Деньги говорят. Это единственный язык, который все понимают. Деньги, черт их побери.

Она смотрела, как он скатывается с постели и одевается.

— Но я скажу тебе одно, — заметила она. — Когда я очнулась и обнаружила себя здесь, связанной, я впервые поняла, что деньги — не все. Я поняла, что есть нечто более важное. Свобода. Когда-то я готова была отдать все до гроша лишь за то, чтобы быть свободной.

Он продолжал одеваться, но слушал.

— Разумеется, когда ты проявил порядочность и дал мне свободу, мои чувства изменились. Ты знаешь, что я не слишком скучала по роскоши, оставленной дома. Наверно, это потому что я получаю здесь то, чего не купишь за деньги.

Он затянул ремень.

— Сестренка, мне сдается, что за деньги купишь все что угодно.

— Ну, может быть. Не знаю. Но интересно, будь у тебя куча денег, что бы ты на них купил? Что бы ты с ними сделал?

— Это не твое дело, — с усмешкой сказал он. — Я-то знаю, что б я с ними сделал.

— Скажи, что?

— Как-нибудь в другой раз. Сейчас я не в настроении. Спасибо за пользование койкой. Увидимся завтра.

Он покинул комнату.

Она легла на спину улыбаясь. Идея у нее в мозгу выкристаллизовалась, обрела форму и прошла первую проверку.

Расплывчатый «спасательный жилет» превратился в волшебную дверь к свободе. Лас-Вегас не дал бы ей много шансов на победу. Ее ожидали бесчисленные ловушки, и один промах в пути означал мгновенную смерть. Но не сделать попытку тоже означало смерть. Выбора не было.

Вдобавок, она любила азартные игры.

Через двадцать минут в спальню вошел страховой агент Говард Йост, согнувшийся под тяжестью коробок и пакетов, словно Санта-Клаус на Рождество.

Сбросив подарки на шезлонг, он объявил:

— Для моей подружки мне ничего не жаль!

Она взвизгнула от радости согласно указаниям невидимого сценария, обняла его и, подбежав к подаркам, принялась срывать упаковки, а он стоял над нею словно благодетель и купался в лучах собственной щедрости.

Открывая коробки, она не могла не ощущать его присутствия. В гавайской рубашке и модных пляжных слаксах, он воплощал собой мерзкого слизня. Ее передернуло от отвращения, но она надеялась, что он припишет это ее нетерпеливому волнению.

И вот они очутились перед нею, дары моголов: лиловый шестяной свитер (вероятно, «кусающийся»), две очень короткие юбки, одна плиссированная (по-видимому, предназначенные для тенниса, но без трусиков в комплекте), два полупрозрачных лифчика, несколько заколок, коробка косметики, пушистые комнатные тапки, укороченная розовая сорочка.

— А теперь открой это, — указал он на маленькую коробку.

Она открыла ее и вынула две полоски тонкой белой хлопчатобумажной материи. Бикини-верх, едва способный закрыть ее соски, и бикини-низ, состоящий лишь из передней «заплаты» и шнурка.

Она снова восторженно заворковала, подпрыгнула и чмокнула его в щеку.

— Именно то, что мне нужно! Фантастично! Как ты догадался?

— Разве можно было ошибиться, зная, кто их наполнит?

— Изумительно! — пропела она. — Скорее бы надеть их.

— Скорее бы увидеть тебя в них.

— Ладно, если потерпишь несколько минут, я продемонстрирую тебе бикини.

Подхватив мешок с косметикой, она бросила сверху бикини, добавила коробку с тапками и провальсировала в ванную, оставив дверь частично открытой.

— Я не закрываю дверь, чтобы мы могли разговаривать, — крикнула она. — Но не заглядывай, пока я не буду готова. Я хочу поразить тебя.

— Я не нахал.

Она сняла мятую вязаную блузку и кожаную юбку, не переставая болтать.

— Я так горжусь тобой. Ты ничего не упустил из виду.

— Не совсем так, — донесся его голос. — Я не упустил ничего из того, что ты хотела, но, боюсь, не смог найти все. Я пытался, но кое с чем промахнулся. В городишке не слишком оживленная торговля. В основном для местных. Впрочем, были и приличные вещицы.

— Вижу. — Она сделала паузу, затем спросила: — А что ты не смог найти?

— У них не было французских духов, которые ты хотела…

— «Кабошар» от мадам Грэ?

— Они даже не слыхали о таких. Пришлось взять вместо них «Афродизиа». Надеюсь, ты не против.

— Конечно, нет. Я благодарна.

— И еще «Альтоиды», которые ты упоминала. Снова мимо.

— Я обойдусь и без них. — Она снова помолчала. — А как насчет сигарилл «Ларгос»?

— Хозяин аптеки о них слышал, но он не держит их. Что касается «Варьете», — вот если бы ты попросила «Хот Род», то попала бы в точку, но о «Варьете» он и понятия не имеет, никто им их не заказывал.

— Я не удивлена.

— Но я достал тебе почти все остальное.

— Я вижу, и этого более чем достаточно, дорогой. Чаша моей благодарности переполнена.

— Ну конечно, если ты все же хочешь остальное, есть шанс, что хозяин кое-что достанет. О «Варьете» не мечтай, но он попробует заказать остальные предметы к концу недели. Я мог бы сгонять в город в пятницу и заехать к нему, если ты не передумала.

— Посмотрим. Ты уже и так сделал больше, чем достаточно.

Застегивая шнурки бикини, она торопливо отложила в досье памяти пару проскользнувших мелочей, которые оценит позже. Возможно, он поедет в город в пятницу. Сегодня понедельник. Остается как минимум четыре дня, еще четыре дня в камере смертников, перед тем как палач решит ее судьбу. К счастью, владелец аптеки записал три из пяти символических «отпечатков пальцев», которые она «оставила». И снова, Лас-Вегас вряд ли поставил бы много на то, что эти «отпечатки» будут обнаружены. Ну и черт с ним.

— Дай мне еще пару минут, — крикнула она ему.

— Не спеши. Но и не тяни. Я пока что посмотрю твое чтиво.

— Хорошо.

Она вывернула чашечки бикини, надеясь найти что-то, указывающее на ее местопребывание. Но на материи не было места для ярлыка. Тогда она осмотрела пушистые тапки и обнаружила шнурок от сорванного ярлыка. Она порылась в упаковочной бумаге, оставшейся в коробке из-под тапок, ничего не нашла, подняла коробку и разлядела место, где должен был находиться липкий ценник, но самого ценника не было.

Шэрон взялась за большой мешок, стоящий на бельевой корзине. Он был наполнен дюжиной коробочек, собранных с различных витрин аптеки, и каждая была отдельно упакована. Она проверила их одну за другой и на каждой находила места, откуда были удалены ценники и срезаны фирменные штампы. Она поднимала последние три коробочки с косметикой, чтобы проверить донышко мешка, когда на пол полетел зажатый между ними желтый листок бумаги. Он упал лицевой стороной вниз, и она взмолилась, чтобы на нем было не только название аптеки. Бросив три коробочки обратно в мешок, она опустилась было на колени за листком, когда совсем рядом, за приоткрытой дверью, вдруг прогудел голос Йоста:

— Почему ты задерживаешься, милая? Я хочу взглянуть на тебя. Если ты не выходишь, я войду к тебе.

— Одну сек… — она едва сдержалась, чтобы не заорать.

Шэрон схватила листок. Некогда даже перевернуть его. Подняв крышку загруженной полотенцами бельевой корзины, она бросила листок внутрь. Затем выпрямилась, пригладила волосы, сделала усилие, чтобы успокоиться, но все равно почувствовала бегущие по всему телу мурашки.

Она направилась к двери. Ей нужно как можно скорее увести отсюда эту гориллу.

— Отойди, дорогой, — крикнула она. — Показ мод начинается!

Пнув ногой дверь, она выплыла в спальню, покачивая бедрами под стать классной манекенщице. Он стоял у постели, раздетый, огромная глыба розовой плоти, состоящая из складок.

Шаг за шагом она приблизилась к нему, следя за его вылезающими из орбит глазами.

— Ух ты! — воскликнул он.

Она сделала дразнящий пируэт. Ее полные груди выступали сверху и снизу из-под узкой полоски бикини. «Заплата» бикини была так узка, что сквозь белый хлопок просвечивала влагалищная щель.

— Тебе не кажется, что это просто здорово? — поддразнивала она, выставляя таз вперед и возбуждая его. Ее руки легли ему на плечи и слепка нажали.

— Эй, — разинул он рот.

— Чего ты ждешь? — шепнула она. — Я надела их. Теперь кто-нибудь должен их снять.

Похотливое лицо опустилось и пропало из виду. Он встал перед ней на колени. Пальцы его потянули за шнурки, и трусики раскрылись спереди и сзади. Она расставила ноги и позволила им соскользнуть на пол.

Пуская слюни от волнения, он прижался глазами, носом, а затем и ртом к ее холмику.

Она закрыла глаза и откинула назад голову.

— Не надо, не делай этого, дорогой, — взмолилась она. — Пожалуйста поднимись, позволь мне сделать это.

Он пошатываясь поднялся, его толстый, тупой член был нацелен прямо на нее, и она со вздохом опустилась на колени и начала целовать его.

Йост вцепился в край кровати, его гигантские ляжки затряслись, и ее привычные действия исторгли из него придушенные вопли.

Через пять минут с ним было покончено.

Сбегав в ванную, она живо вернулась и помогла ему добраться до кресла. Он был мягким и податливым, как гора пластилина. Она помогла ему одеться, проводила к двери и он машинально поблагодарил ее за заботу и любовь.

Когда дверь закрылась и снаружи щелкнул замок, она прислушалась. Убедившись, что он ушел (по-видимому, в свою комнату где-то дальше по коридору), она поспешила в ванную и достала из корзины желтый листок.

Это был чек на покупку в аптеке, видимо, первоначально несколько раз сложенный и просунутый под одну из оберток. Йост не заметил его.

Глаза ее впились в верхнюю часть чека, где была надпись синими печатными буквами:

АРЛИНГТОНСКАЯ АПТЕКА и ФАРМАЦИЯ МАГНОЛИЯ-АВЕНЮ АРЛИНГТОН, КАЛИФОРНИЯ Посетите наши филиалы в Риверсайде

Она быстро скомкала листок в шарик и бросила его в унитаз. Рука потянулась и спустила воду. Опасную улику мгновенно унесло потоком.

Арлингтон, Арлингтон, Арлингтон, Калифорния, — сладко пело у нее в голове.

Она попыталась представить себе карту Южной Калифорнии. Не считая Лос-Анджелеса, Беверли-Хиллза, Бель-Эйра, Вествуда, Брентвуда, Санта-Моники и Малибу, эта карта была пуста.

Но пронизывающие карту автострады огибали множество поселков, и Арлингтон, видимо, был одним из них. Она была уверена, что где-то слышала это название.

Она вспомнила.

Года четыре-пять назад она участвовала в ночных съемках погони в вестерне и выезжала для этого на площадку, расположенную где-то на невысоких холмах возле города Риверсайда, а впоследствии даже подарила интервью паре симпатичных репортеров из «Риверсайд Пресс» и «Арлингтон Таймс». Она припоминала дружеские шутки, которыми обменивались между собой репортеры и из которых можно было заключить, что Арлингтон, по сути, был пригородом Риверсайда. Что ж, это означает, что она находится не более чем в часе езды от Лос-Анджелеса.

Она была где-то в дикой холмистой местности над Арлингтоном в Калифорнии.

Сердце ее дрогнуло. Это уже кое-что. Жаль, что она не узнала больше, но и это можно было назвать успехом.

Она решила предпоследнюю загадку.

Оставалась лишь одна вещь, способная провести границу между жизнью и смертью.

Она тщательно подготовилась к визиту последнего гостя этого вечера. С той же тщательностью она бывало прихорашивалась, готовясь к вечеринке с Роджером Клэем. Вначале она примерила новый свитер и юбку, затем сняла их и придирчиво изучила себя в новой ночной рубашке, от которой также отказалась, отдав-таки предпочтение белому комплекту бикини на груди и на бедрах. Стоя перед зеркалом в ванной, она педантично накрасилась. В предшествующие похищению месяцы она все меньше и меньше полагалась на искусство грима, предпочитая естественный и свежий облик. Она пользовалась косметикой только во время съемок.

Сейчас она тоже будет играть.

Закончив с тенями, пудрой и помадой, она мазнула духами за ушами, у горла и между грудями. Стянув заколкой волосы в «конский хвост», она была готова.

Ей нужно будет сыграть свою лучшую роль. С той минуты как она решила стать для своих тюремщиков «женщиной мечты», этот гость казался ей наиболее уязвимым для ее чар и, соответственно, наиболее полезным. Но, неожиданно, подвергнуть его внушению и управлять им оказалось крайне сложным. Он был единственным из четверых, кто не дал ей ничего.

Сегодня вечером она была настроена, невзирая ни на что, «запрограммировать» его так, чтобы он действовал в ее пользу.

Когда он вошел через пару минут в комнату и, заперев за собой дверь, повернулся, то обнаружил ее лениво лежащей в шезлонге и мурлыкающей сентиментальную балладу.

— Привет, дорогой, — приветствовала она его томным голосом. — Я ждала тебя.

— Привет, — бросил он. Вместо того чтобы подойти к ней, он проворно сел на стоявший напротив шезлонга стул.

Вначале он всегда казался странным и неприветливым, и она привыкла к этому, но сегодня он был еще более отстраненным.

— Ну, что скажешь? — осведомилась она, показывая свое бикини. — Тебе нравится?

— Ты… похожа на девушку с календаря, — сказал он. Фраза прозвучала старомодно и пробудила у нее воспоминания о Бетти Грейбл, Рите Хэйуорт и даже о «звездочках» Вампус.

— Считать это комплиментом?

— Самым большим, — заверил он.

— Мне хотелось поблагодарить тебя за этот купальник.

— О, я не покупал его. Это мой напарник.

— Ну все равно, он восхитителен. Не хватает только плавательного бассейна.

— Да, — рассеянно согласился он. — Мне жаль, чтр мы не можем позволить тебе искупаться. Сегодня была ужасная жара. Выше тридцати пяти градусов. Даже мне захотелось окунуться по пути назад, но единственное озеро неподалеку находится в стороне.

— Как жаль, — спокойно заметила она, пытаясь скрыть волнение.

Его замечание не ускользнуло от ее внимания. Она только что получила непредсказуемый приз.

Озеро неподалеку.

Где-то между городком Арлингтоном внизу и ее местом заключения на холмах находится водный резервуар. Это сокращало место поисков. География ее убежища неожиданно обрела более четкие очертания. Быть может, этого достаточно.

— Еще как жаль, — согласился он.

— Но все равно тебе следовало окунуться.

— Но я не смог, потому что… но это не важно. — Он снова замкнулся.

Она видела, что мысли его витают где-то далеко. После его мужественных побед в последние две ночи она ожидала найти в нем заметные перемены, ожидала увидеть его более уверенным в себе и властным. Но этого не произошло, и это сбивало ее с толку.

Шэрон впилась в него взглядом, пытаясь прочесть его мысли по выражению лица.

Немыслимо. Казалось, что после близости, которая между ними была, он боится ее еще больше.

Нужно обязательно добраться до сути и понять, что у него на уме.

Она похлопала по шезлонгу.

— Иди сюда, дорогой. Ты не хочешь сесть ко мне поближе? Что-нибудь не так?

Мечтатель с явной неохотой поднялся, на ватных ногах подошел к ней и, наконец, опустился рядом.

Ее холодные пальцы коснулись его щеки, виска и нежно пробежали по волосам.

— Что беспокоит тебя? Можешь рассказать мне.

— Я… не понимаю, что я здесь делаю.

Вот так дела.

— О чем ты?

— Не понимаю, что ты здесь делаешь, почему я здесь и вообще…

— Ты сбиваешь меня с толку.

Он уставился в пол.

— Может, я и сам сбит с толку.

— Это как-то связано со мной? Ты не мог сердиться на меня или быть разочарованным во мне, иначе ни за что не поехал бы за этими чудесными…

— Нет, дело не в том, — живо перебил он. — Я уже говорил тебе, что не покупал это бикини, да и других вещей тоже. Я вовсе не занимался покупками, пока мы были в городе. Я оставил это напарнику, чтобы… в общем, здесь нет никакой тайны.

— Пожалуйста, расскажи, — настаивала она.

— Я услыхал, что сегодня днем проводится ретроспективный показ одного из твоих лучших фильмов — «Клиенты доктора Бельомма». Мне захотелось увидеть его снова, просто потянуло туда. Может потому, что я наконец познакомился с тобой.

Познакомился! Он совсем сумасшедший, дальше некуда. Но она прикусила язык и слушала дальше.

— Вот я и поехал туда, — продолжал он, — а приятеля оставил заниматься покупками. Я успел посмотреть только первую часть, но увиденного было достаточно. С тех пор я постоянно думаю об этом фильме. Ты была прекрасна… как всегда, только я уже почти забыл это, с тех пор как мы очутились здесь взаперти. Ты была… не знаю, как выразить это, царственна, недоступна, как дева-весталка, как Венера, как Мона Лиза, Гарбо и прочие далекие от простых смертных женщины.

Шэрон начинала понимать, что с ним случилось.

Он продолжал объяснять, будто разговаривая с самим собой.

— Когда я вышел из кинозала прямо на яркое солнце и столкнулся с жестокой реальностью, она поразила меня. Я спросил себя: «Что ты сделал?» — Он очумело взглянул на нее. — Но у меня не было разумного ответа. Я был потрясен и остаюсь потрясенным.

— Чем потрясен?

— Непоправимостью моего поступка. Я извлек тебя из твоего обособленного мира. Я забыл, кто ты и где твое место, я унизил тебя, обращаясь с тобой как с обычной женщиной. То, что ты здесь, в этой убогой обстановке, а не в своем дворце, заставило меня забыть о… твоем высоком положении. И вот, увидев тебя в кино, в твоей стихии, я был просто потрясен. Да, это потрясло меня и заставило понять, что ты — нечто особое, произведение искусства, храм, предмет поклонения издалека, редкое воплощение Евы, служащей символом обожания для всех мужчин. — Он покачал головой. — А я, безмозглый эгоист, разбил твой пьедестал и опустил тебя до уровня заурядного, жалкого существования. Это ужасно угнетает меня, и я испытываю чувство вины и угрызения совести.

Ее заворожила его речь, хотя и не лишенная недостатков. Его стиль был плохим «барокко», но анализ собственных поступков и их воздействия был точным и исчерпывающим.

Он еще не кончил:

— С тех пор меня постоянно преследует моя бездумная безответственность. Я ограбил Олимп. Я осквернил мир Венеры и Афродиты. Хуже того, я присоединился к варварам в поругании красоты. Теперь я могу лишь надеяться на то, чего я, на мой взгляд, совершенно не заслуживаю. — Он помолчал. — На твое прощение, милосердие и прощение…

Невероятно плохое «барокко», решила она. Некая смесь поддельных Бомонта, Флетчера, Геррика, Ихары Сайкаку, Ричардсона, Скотта, Готорна и Луизы Мэй Алкотт.

Как, черт побери, управиться с этими романтическими бреднями?

Ей нужно провести эту важнейшую встречу Фан-клуба, вернуть себе инициативу, осуществить свой план, пока она не свихнулась.

Первое: лесть.

Она накрыла его руки своими и заглянула в глубину его глаз.

— Ты не представляешь, как я тронута (для этого нужно быть женщиной), как благодарна тебе за твою чуткость и понимание. Как редко получаешь сочувствие от мужчины, и поэтому я настолько ценю твое отношение ко мне, что буду лелеять его до конца моих дней.

Довольно неплохо, господа Бомонт, Флетчер и Геррик, а?

Второе: быстрое прощение.

— Что касается прощения, дорогой мой, глупый мальчик, — здесь нечего прощать, поверь мне. Не буду спорить, что сегодня, на экране, ты видел только образ, созданный мной, но не меня. Я принадлежу публике, это правда. Но есть и личное «Я», принадлежащее мне и только мне, и я имею право делать с этим «Я» все, что мне заблагорассудится. Это второе «Я» — вовсе не блестящая Шэрон Филдс, а просто женщина, жаждущая нежности, утешения и любви. Именно эту женщину ты и унес с собой.

Этот идиот зачарован.

Она тоже была зачарована. На секунду ей показалось, что реплики приходят ей на ум из памяти, хранящей строки былых сценариев. Но больше походило на то, что она создает собственные реплики. Быть может, в будущем какой-нибудь сценарист попробует указывать ей, и тогда она попросит Зигмана послать его подальше. Кому нужна эта «Лига американских писателей»? Думаете, все актрисы тупицы, да? Ну, щелкоперы, у меня для вас сюрприз.

Охваченная вдохновением, она уверенно вернулась к своей «говорящей пишущей машинке».

Ладонь ее приласкала подбородок Мечтателя.

— Раз уж мы открываем друг другу свои сердца, я полностью обнажу свое сердце перед тобой. Мне нечего скрывать от тебя. Да, вначале я чувствовала себя поруганной и униженной, о чем ты прекрасно знаешь. Я была сердита и испытывала отвращение — возможно, не столько к тебе, сколько к твоим так называемым «друзьям». Но затем случилось нечто значительное, и в этом твоя заслуга. Это происходит время от времени в легендах и в истории, а сейчас это случилось именно здесь. Я была похищена и взята силой по воле судьбы, чтобы узнать тебя. И постепенно произошло чудо алхимии. Мое сердце изменилось. Камень превратился в золото. Холод перешел в тепло. Ненависть стала любовью. Женщина внутри меня наконец нашла мужчину — мужчину для любви.

Он смотрел на нее завороженно, как на экран. Он был тронут.

— Ты… ты просто шутишь, — выдавил он.

— Я абсолютно серьезна, дорогой. Какой смысл быть с тобой нечестной? Я хочу быть честной, потому что доверяю тебе, верю в тебя и люблю тебя.

Она подалась вперед, взяла его руки и обняла ими себя за талию. Ее голова легла ему на плечо, и она услыхала биение его сердца.

— О, я люблю тебя, — придушенно сказал он. — Мне нельзя было, но…

— Ш-шшш, послушай, дорогой. Поверь мне: я с нетерпением ждала тебя весь день, всю ночь. Мне хотелось увидеть тебя, дотронуться до тебя. Все мысли были посвящены тебе, нашему слиянию и твоему завершению нашей любви. Я мысленно переживала восхитительные минуты, когда ты был во мне… как мне их не хватало, не хватало… пожалуйста, приди ко мне прямо сейчас…

Она помогла ему расстегнуть пояс, снять рубашку и брюки, после чего он сбросил свои короткие трусы. Его член едва не выпрыгнул из-под них, устремляясь вверх.

Она подняла руки:

— А теперь меня. Сними с меня эти глупые вещицы. Поторопись, родное сердце.

Он заспешил, потянул бантик, удерживающий ее лифчик. Она поймала его, отбросила прочь и откинулась назад, на подушки шезлонга. Он развязал шнурки у ее бедер, она подняла ягодицы и он освободил ее от трусиков.

Она погрузилась глубже в подушки, подняла колени и раздвинула ноги, горя желанием начать.

Шэрон восторженно взирала на его член, впервые видя его таким прямым и твердым. Она восторгалась влажностью своих широких генитальных губ.

Сегодня ночью их любовный акт будет лучше, чем когда-либо.

Она полностью вошла в роль.

— Сунь его в меня, — молила она. — Я хочу заполучить его.

Он был в ней, жесткий и мощный, и она крепко зажмурилась и задвигалась туда-сюда в одном ритме с его толчками, наслаждаясь радостью мягкого трения о смазанные вагинальные стенки.

Она приготовила свои реплики, спланировала фразы экстаза, однако почему-то забыла их и мозг ее опустел, но одновременно наполнился нижний сосуд, до краев, до краев, до краев.

До сей минуты она была в этом доме лишь зрителем собственного представления. Теперь она была партнером, вовлеченным в действие, ничего не слышащим и ничему не внимающим до тех пор, пока продолжается их безмятежное совокупление.

Как страстно она любила — ч-что? — игру? — нет, единение, слияние и всепобеждающий, ослабляющий аромат секса.

Она должна помнить, что она здесь делает.

Помнить о чем?

Помнить о том, что только что узнала. Помнить о радости, которую принес ей носитель возбуждающего наслаждения.

Руки ее вцепились в его вздымающиеся и опадающие ляжки. Они тянули и толкали вниз-вверх, вниз-вверх. Вот ладони разомкнулись и заколотили по… по чему ни попадя.

Его твердая плоть ударила по ее плоти, постоянные поцелуи его кожи с ее разбухшим клитором становились невыносимыми.

Она пожелала избежать этой восхитительной боли, но было слишком поздно. Ее мозг замкнулся на себя, я внутренние мускулы продолжали сокращаться, принимая его в себя, отпуская и принимая в себя снова.

Боже мой, она задыхалась.

Она разваливалась на части.

«Боже мой, Боже мой, я улетаю, я… не могу… нет, нет, нет… у-уу, Б-боже!»

Она высоко взлетела, застыла как доска, напрягла ляжки вокруг него, чтобы перекрыть плотину, но плотину прорвало, и бурный поток унес ее жизнь из тела, вздымая ее на бесчисленных горячих, больших и маленьких волнах…

Покой.

Прошли долгие минуты, прежде чем она смогла упорядочить свой мозг хотя бы для какого-то подобия работы. От шеи вниз ее вялое тело спокойно парило в ватных облаках. Но шестеренки мозга медленно сомкнулись и начали постепенно вращаться.

Что с ней приключилось? Такого здесь еще не было, несомненно не было. По сути, она вряд ли припомнила бы вообще, когда такое с ней случалось, по крайней мере этого наверняка не было последние два года. Не ожидая этого, не желая, против воли — она вдруг завелась. Она пережила полный, абсолютный оргазм с Мечтателем.

Шэрон взглянула на него. Тот, у кого было меньше всего шансов на успех, уютно лежал в ее объятиях, с закрытыми глазами, расслабившийся, удовлетворенный и полностью умиротворенный.

Она уставилась на него. Она презирала этого больного ублюдка, этого деревенского простофилю в той же степени, что и остальных — быть может, не столь ядовито, сколь постоянно, потому что он тоже был нереальной и ускользающей целью, но все же она презирала его с горечью, отравляющей объективность. Он не менее других порабощал ее и унижал. И она притворилась, будто сближается с ним только для того, чтобы использовать его для собственного спасения. Единственной ее целью в эту ночь было развлечь его и взять под собственный контроль.

Но этот полумерин, этот неопытный любовник как-то ухитрился заставить ее покориться обстоятельствам. Он заставил ее отдать суверенность своего интеллекта. Он нашел средства заставить ее забыть о своем долге, предать свое дело и превратиться в куклу, подчиняющуюся его эмоциям.

Этого просто не могло случиться. Но случилось.

А может, виновата она сама? Сегодня она так сосредоточилась на том, чтобы сыграть роль получше и превзойти предыдущие результаты, что, по-видимому, слишком погрузилась в эту роль. Актер должен играть, а не превращаться в свою роль. Как только он это сделает, он может забыть, что играет. Он может шизонуться, стать личностью, чуждой самому себе. Как бедный доктор Джекил, слишком часто превращавшийся в мистера Хайда и в конце концов, против собственной воли окончательно в него переселившийся.

Да, очевидно, так оно и случилось. Она позволила себе забыться, и едва мозг ее и здравый смысл лишились контроля, как влагалище взяло верх, подавило ее и отправилось своим путем.

Но теперь голова ее уже остыла.

Да, дамы и господа, несмотря на временную задержку по вине нашей ведущей леди, шоу будет продолжено. Браво. Молодцом. Шоу будет продолжаться бесконечно. Вечер еще не кончен.

Она погрузила кончики пальцев глубоко в его бицепсы и прижалась губами к уху. Он зашевелился, и она прошептала:

— Спасибо, дорогой, вечное тебе спасибо. Ты сделал меня очень счастливой. Ведь ты знаешь, что ты сделал, да?

Он смотрел на нее расширенными зрачками, молча.

Она улыбнулась и кивнула.

— Ты заставил меня кончить. Ты единственный, кто добился этого. Ты неподражаем. Я никогда не забуду этого, любимый, и никогда не перестану любить тебя.

— Ведь ты не шутишь, правда, не шутишь? Надеюсь, да, потому что я так люблю тебя. Я никогда не представлял себе такую совершенную любовь.

— Это все ты, — страстно убеждала она. — Ты мой идеал мужчины. Благодаря тебе я могу переносить это заключение. Благодаря тому, что ты мне даешь, мне легче выдержать других. Я люблю тебя так же, как ненавижу их. И именно сейчас я первый раз могу сказать от чистого сердца, что я… я рада, что ты привез меня сюда. И хочу добавить еще кое-что…

Она обеспокоенно замолчала.

Он сочувственно смотрел на нее.

— Что, Шэрон? Я хочу узнать.

— Ну, хорошо. Ничего особенного, но это важно для меня. И поклянись, что не будешь смеяться, когда я тебе скажу.

— Клянусь, — торжественно обещал он.

— Ты примешь меня за сумасшедшую, когда я скажу тебе: я начинаю кое чем гордиться. По сути, это внушает мне веру в тебя и твою любовь. — Она перевела дыхание и продолжала: — Я рада, что ты похитил меня из любви, а не из-за денег. Сделать это из любви — можешь смеяться, но это романтично. Другое дело, сделать это, чтобы разбогатеть, получить кучу денег взамен моей свободы, — это низменно. Хуже того, преступно. Но когда я позже подумала о том, что ты рискнул жизнью, похищая меня, потому что любил и желал меня, а вовсе не из-за моих денег, — тут я поняла большую разницу. Если бы ты и другие привезли меня сюда и держали в плену просто ради выкупа, я презирала бы вас, как обычных преступников, и это сделало бы весь эпизод гадким и жестоким.

— Но никто из нас не думал о выкупе, Шэрон, ни одной минутки. Мы даже не обсуждали это. Деньги не были частью нашего плана. Мы просто хотели тебя. И ты можешь этому верить.

— Я уже верю. Вначале не верила. Мне казалось, что вас интересуют деньги. Но теперь это единственный плюс, который я отдаю другим. Я ненавижу их, но не столь сильно, потому что они не намеревались продать меня за пачку денег будто корову на бойню или рабыню.

— Это даже не приходило им в голову, Шэрон. Ни на секунду.

— Хорошо! И передай им, чтобы они не вздумали об этом думать, иначе они упадут в моих глазах и все испортят. Я понимаю, как соблазняет мысль о состоянии, которое можно получить за мое освобождение, но не позволяй им пойти на это. Я знаю, ты не простишь такой поступок и не примешь в этом участие…

— Я? Да мне за миллион лет не пришла бы в голову мысль о выкупе. У меня есть то, что мне нужно. А если они решат поменять положение, я не позволю им.

— Спасибо, дорогой. Большое тебе спасибо. — Она улыбнулась и снова притянула его голову себе на грудь. Ей не хотелось, чтобы он увидел качество ее улыбки.

Любой из ее режиссеров угадал бы, что это злая улыбка говорит о торжестве Шэрон. Но не переигрывай, Шэрон, — сказали бы режиссеры, — потому что зрители знают и ты тоже согласишься, что ты «не того поля ягода».

И все же она была удовлетворена. Она добилась последней цели, поставленной перед собой, и сделала это, не возбудив подозрений. Раньше дверца на свободу маячила где-то далеко-далеко. Теперь это расстояние заметно сократилось.

Решил увековечить начало нашей второй недели в Мас-а-Тьерра этой записью в своем тайном дневнике.

Сегодня — четверг, сразу после полудня. Я сижу на переднем крыльце, без рубашки, стараюсь ухватить немного солнца, пока пишу в этот благословенный день. Механик и Страховой агент отбыли ненадолго, что и сделало возможным обращение к дневнику. Пятнадцать минут тому назад они на вагонетке поехали проверить сохранность нашего грузовика.

Хотят удостовериться в том, что не разрядился аккумулятор, ведь мы так давно не пользовались грузовиком. Бухгалтера в последний раз видел в гостиной, дремлющим под звуки дневной мыльной оперы.

Фактически, оглядываясь на несколько дней назад, продумывая события, произошедшие с вечера понедельника, а более точно, в ранние часы утра в четверг, когда наступила кульминация (!) всего, что происходило за первую неделю нашего пребывания здесь, я понимаю, что достиг краеугольного камня в своей жизни. Чтобы избежать применения холодных клинических терминов, как и вульгаризмов, предпочитаю ссылаться на все эти памятные события посредством литературного языка. Объект и я одновременно испытали, в течение нашего эротического обручения, высшую радость «малой смерти».

Я никогда, никогда в жизни не забуду ответ Объекта на мое предложение. Кама Сутра утверждает, что голосовые реакции женщины в ответ на полное высвобождение можно классифицировать довольно точно одной из восьми категорий. Привожу их ниже: рыдания, воркования, метание громов и молний и т. д.

Вся комбинация этих звуков не смогла бы описать адекватно то чувство благодарности, которое издали голосовые связки моей возлюбленной и ее страстную дрожь в момент максимального удовлетворения ее желаний, как и моих собственных. Это личное погружение в Нирвану — слово на санскрите, означающее полное высвобождение — в моем случае было достигнуто через сексуальное удовлетворение и блаженство. Эта мысль совершенно естественно навела меня на размышления о важности той роли, которую секс играет в жизни каждого человека, и о том месте, которое ему отводит наше общество.

Увлечение сексом в ранние времена вполне понятно, потому что эта тема была таинственной и запретной. Но даже в более открытые и более гуманные времена к сексу все же не относились с легкостью и естественностью. Секс продолжал оставаться предметом: завораживающим — для всех и навязчивой идеей — для многих.

Не впервые в жизни я задумываюсь на эту тему. Фактически, перед тем как был основан наш Фан-клуб, я планировал написать статью о постоянном интересе к вопросам секса в нашей культуре. Успел напечатать несколько тезисов на эту тему, которые предполагаю развить теперь…

На протяжении жизни нескольких поколений владычествует очередной гуру, который стремится освободить людей сексуально, решить их проблемы и трагедии, просветить с помощью исторических случаев и статистических исследований. Можно вспомнить таких известных в прошлом гуру, как Хэвилок Эллис, Ричард фон Крафт-Эббинг, Зигмунд Фрейд, Роберт Дикинсон; можем дойти до более современных сексуальных спасителей, от доктора Альфреда К. Кинси вплоть до доктора Уильяма Мастерса, Вирджинии Джонсон и все более современных. Но как-то никому из них не удалось осуществить это сексуальное спасение. Неуверенность и сконфуженность индивидуальной личности в вопросах секса остается нетленной во все времена, покуда человек остается существом думающим и цивилизованным, а следовательно, соблюдающим определенные законы бытия. Независимо от того, насколько информированными и раскрепощенными становятся люди в вопросах секса, они затрудняются применять в своей практике то, что пропагандируется другими. Насколько мне известно, секс является той сферой взаимоотношений, в которой современные мужчина и женщина Запада, несмотря на сексуальное воспитание и растущую открытость общества, втайне продолжают оставаться озабоченными и отягощенными проблемами в большинстве аспектов своих взаимоотношений. Вследствие эгих бесконечных забот и проблем зачарованность тайной секса остается вечной.

Никакая сексуальная свобода не может отвратить людей от тайной веры, что в сексе заключается нечто большее, нечто ускользающее, что невозможно познать. И они всегда будут искать что-то лучшее в своих сексуальных опытах, что-то недостижимое, высшее, в сравнении с тем что ощущают при общении с любым партнером. Поиски, желания, тоска по совершенному сексу, а следовательно, заинтересованность в этом вопросе, будут продолжаться бесконечно. Объясняется это главным образом тем обстоятельством, что сам сексуальный акт — настолько личное, простое и относительно кратковременное явление, что не может никогда соответствовать ожиданиям его участников.

Но хватит. Я и сам боюсь слишком увлечься вопросом секса, пока записываю эти мысли в свой блокнот. Вообще-то, что же такое секс? Думаю, Мэй Вест, один из моих ранних идолов, определила его наилучшим образом, сказав примерно так: «Секс — это эмоции, выраженные в движениях». Молодец, Мэй!

Вернусь к теме первой коллективной вылазки членов Фан-клуба. Я описал мою реакцию на совершенный сексуальный акт с Объектом в ночь последнего понедельника. Теперь — продолжение.

Вечером во вторник, когда Бухгалтер ожил в достаточной степени, чтобы присоединиться к остальным, я первым вошел к ней и мои надежды оправдались с такой же полнотой и совершенством, как и после первой встречи. Другие высказали такое же удовлетворение, но не могу поверить, что они смогли познать всю полноту женской любви, которую, как выразился сам Объект, она испытывает исключительно ко мне. Набравшись мужества, должен признаться, что моя неприязнь к коллегам по Фан-клубу, хотя и скрытая, существует по-прежнему. Она вызвана тем обстоятельством, что мне приходится делиться с ними, как в коммуне, той женщиной, которую воистину люблю и которая любит меня. Во имя справедливости заключенного нами соглашения, мне, конечно, необходимо было бы избавиться от такого к ним отношения.

Вчера, в среду вечером, а иначе говоря, в первый день второй недели нашего уникального приключения, появились некоторые отклонения от принятого всеми порядка. Механик и Страховой агент получили свою долю удовольствия после полудня, объяснив, что им захотелось вечером поиграть в карты. Хотя я никогда не имел ничего против дневных любовных свиданий, все же нахожу странным, что нормальный мужчина может предпочесть карты Объекту. С другой стороны, Бухгалтер и ваш покорный слуга совершили свои обычные посещения вечером, как всегда.

Что касается меня, то я побывал на седьмом небе, а может быть, и на восьмом, если такое существует.

А теперь, под конец, хочу записать свои впечатления о единственном случае разногласий за несколько последних дней. Имею в виду острый разговор, произошедший в последний вечер. Мне хотелось бы поскорее записать свои впечатления об этом инциденте, пока не вернулся Механик после своей автоинспекционной поездки.

В то время как никто не ожидает, что данная группа людей, происходящих из различных социальных сословий и имеющих различное генетическое наследие, может существовать в полной гармонии и согласии, все сто процентов времени (особенно живя в ограниченном пространстве), все же стоит надеяться, что эти различия могут быть сглажены посредством обсуждений на основе здравого смысла. Я обнаружил, что, когда бы ни возникали разногласия, Механик не поддается никаким логическим убеждениям. Похоже, что это человеческое создание совершенно безмозгло. Он обладает ментальностью на уровне кроманьонца, если выражаться помягче. Ссора, случившаяся накануне вечером, — классический пример его мышления или отсутствия у него такового.

После продолжительного и страстного свидания с Объектом, оставив ее заснувшей глубоким сном, решил я немного почитать, прежде чем, подобно ей, сдаться в объятия Морфея. Проходя через гостиную, я видел, что Механик и Страховой агент все еще увлеченно играют в джин-рамми. Бухгалтер сидел рядом в качестве наблюдателя.

Механик, увидев меня, сказал, что им уже надоела игра в джин-рамми и что если я присоединюсь к ним, то можно сыграть в покер или червы. Я ответил, что глубоко поглощен чтением книги Джеймса Стефенса «Золотой Кувшин» и надеюсь закончить ее сегодня, чтобы заняться затем томиком Лафкадио Хирна и сборником критических эссе об искусстве кинематографии Д. Гриффитса. Механик упрекнул меня за отсутствие чувства товарищества. Такой упрек, сам по себе, не был достаточен для того, чтобы я повиновался. Но, когда Страховой агент напомнил мне, что именно я являюсь президентом Фан-клуба и имею обязательства перед его членами, я понял, что должен ставить свои социальные обязательства выше собственных интересов. Поэтому я заявил, что рассмотрю их предложение и присоединюсь к ним, если все четверо решат играть в червы, а не в покер. Сказал им, что имею определенное предубеждение против карточных игр вообще и что в покере корысть весьма часто настолько доминирует над самой игрой, что нарушает игру и портит удовольствие от нее. Остальные не возражали против игры в червы, и я присоединился к ним за обеденным столом.

Механик налил себе и Страховому агенту спиртного. Бухгалтер и я отказались от этого сомнительного удовольствия.

Мы начали играть в червы; Бухгалтер должен был вести счет.

Механик, всегда серьезно относящийся к соревновательным делам и серьезно переживающий поражения, играл с повышенным вниманием и почти не болтал.

Это обстоятельство повлияло на общее настроение, и мы полностью отдались тасованию, раздаче, пассам, игре. Беседа между игроками едва теплилась. Но спустя три четверти часа Механик, возможно потому, что имел на двадцать очков меньше, чем его ближайший оппонент, или потому что спиртное развязало ему язык (к этому времени он опрокинул уже три бокала), пустился в разговоры о сексе вообще и об Объекте в частности.

Теперь, пятнадцать часов спустя, не могу вспомнить в точности каждое сказанное слово, но поскольку обладаю способностью хранить в памяти суть любого разговора, в котором принимаю участие, то уверен, что точно передам дух сказанного прошлым вечером.

Между шумными глотками виски Механик пустился в беседу, которая вскоре неизбежно приняла весьма оскорбительный оборот.

— Знаете ли, мы все рассказывали друг другу, насколько дружелюбна с нами эта цыпочка (имеется в виду Объект), какое великое удовольствие доставляет она в постели и как чудесно мы с ней проводим время, — начал он. — Так вот, все это верно, и я один из первых сказал, что она в полном порядке, и по-прежнему готов повторять эти слова. Так что не поймите меня неправильно, когда я скажу то, что намерен сказать. Не отрекаюсь ни от чего, что говорил раньше. И сейчас подтверждаю, что она — страстная женщина и любит это дело; фигура у нее такая, что опупеть можно, и Шэрон — действительно лакомый кусочек в постели. Но позвольте заявить следующее: продумывая все, что происходило в последнюю пару свиданий с ней после окончания акта, когда находишься в философском настроении ума, я сказал самому себе: давайте признаемся — все они одинаковы в темноте. Кто бы ни высказал когда-то эту мысль, попал в десятку.

— Бенджамин Франклин сказал это, — вмешался я. — Давая совет своему юному другу, он писал, что немолодая женщина предпочтительнее юной. Перечисляя причины такого заявления, он утверждал, что морщины и внешность не играют заметной роли, потому что, придавая значение лишь тому, что находится ниже пояса, и не обращая внимание на все, что располагается выше его, невозможно отличить молодую женщину от пожилой. А затем добавил: «Ночью все кошки серы».

— То, что пожилые лучше, — это полная брехня, — отрезал Механик, — но этот малый, Бенджи, был прав, что все дырки совершенно одинаковы в темноте, и именно эту мысль я и подтверждаю. Если вы задумаетесь над этим хорошенько, то, конечно, согласитесь со мной. Потому что вот здесь у нас находится эта суперсекс-звезда: целый мир тратит миллиарды, чтобы только посмотреть на нее, мечтает о ней, а мы заполучили ее, но что именно нам досталось, если говорить о реальных фактах? Нам досталась шикарная молодая цыпочка, с прекрасным оборудованием, так? Но не худшими прелестями обладает сотня хорошеньких цыпочек, которых я знаю. А что касается самого процесса, то в чем ее отличие от любой другой дамочки? Я имею в виду, если вы потрахались с одной и той же дюжину раз, то узнаете весь набор ее штучек — что у нее есть и что может она дать. А затем приходите к мысли, что в основном она ничем не отличается от любой цыпочки, с которой вы трахались раньше. Просто наша имеет гораздо большую известность и славу. Правильно? Хочу спросить, получаем ли мы от этой суперзвезды хоть что-нибудь особенное, чего нам не перепадало от других? Подумайте об этом. Вы получаете те же сиськи, такую же шикарную задницу, такую же соблазнительную штуку, она так же работает руками и ртом, и вопит она точно так же — ничего такого особенного я не получил от нее — ничего такого, чего бы не имел от пары сотен других шлюх, с которыми трахался раньше, от секретарш и официанток до пташек, заканчивающих школы. Фактически, если захотите, чтобы я похвастался, в свое время пару раз я столкнулся с парой пташек получше, чем эта хваленая персона.

Меня привела в раздражение несправедливая тирада Механика, но все же я решил послушать, что скажут остальные. Любопытно было знать, как они отреагируют на его признания.

К моему удивлению, первым отозвался Бухгалтер:

— Конечно, я не обладаю столь большим опытом в сексуальных отношениях, какой, кажется, приобрели вы, но, основываясь на том, что я знаю, должен сказать, что достоинства нашей хозяйки значительно превышают средние и, в некоторых отношениях, оказались весьма специфическими. Я лично нахожу ее весьма привлекательной, прекрасно сложенной, более интересной и покладистой, чем любая другая женщина, встреченная мною в жизни. Далее, она… она обладает поражающим воображение опытом в таких делах и восхитительными склонностями к экспериментам. Думаю, что эти последние качества вы оценили бы в большей степени, если бы большую часть жизни были женаты на одной женщине. Конечно, если человек бывает на роскошных банкетах каждый вечер, как мы теперь, аппетит обязательно притупляется. При постоянном потреблении шедевры непревзойденного кулинарного искусства приедаются и кажутся обыденными. Такое явление — настоящая западня. Готов признать это… — Он прочистил горло и закончил фразу. — И, возможно, некоторым образом, то, о чем говорит наш друг, символизирует это явление.

Когда я покинул ее постель вчера ночью, после совершенно великолепно проведенного времени, в моем воображении возникла та молодая обнаженная девушка, о которой я уже как-то вам рассказывал. Та девушка, которую я фотографировал, а затем вступил с ней в сексуальный контакт, в той гостиной, в Лероуз. Сознание мое опять вернулось к ней.

— Все кошки одинаковы в темноте, — рявкнул Механик раздраженным тоном.

Я ждал, когда выскажется Страховой агент.

— Это — как раз тот пример, когда мне ненавистна мысль о согласии с моим другом из Техаса. Но раз уж мы решили быть искренними, говоря о своих чувствах, вынужден признаться, что присоединяюсь к его мнению. Да, мне в голову пришло несколько мыслей сегодня днем и даже раньше, когда я трахался с ней.

Я думал: великолепно, прекрасно, но что же в этом нового? Первые несколько раз, особенно после того, как она стала сговорчивой, это волновало и казалось особенным. Наверное, потому, что это она и, кроме того, это — та женщина, которую хотят все. Но, когда с новизной и загадочностью покончено, то невольно память возвращается в прежние, достаточно хорошие времена. И тут говоришь самому себе, что она не лучше и не в большей степени необычна, чем, по меньшей мере, дюжина хорошеньких подружек, которых ты имел раньше. Фактически именно об этом я думал сегодня днем, когда протер глаза от звездной пыли. Она даже хуже, чем три, по меньшей мере, шлюхи, которых я смог припомнить. При этом не думайте, что я стараюсь принизить ее достоинства. Она может сравниться с лучшими из них. Не говоря уже о ее сиськах. Но, когда ты переполнен хорошими воспоминаниями, то хочется помечтать о перспективах в будущем. И говоришь себе — хорошо, великолепно, но я бы не назвал это национальным праздником в ее честь, не в большей степени, чем в честь любой другой девушки, с которой имел дело. Поверьте, я признаюсь вам. Сегодня, например, я шел к ней, не испытывая никакой радости. Пошел лишь потому, что так полагалось. Знал, что увижу то же, что доводилось видеть раньше с другими.

Знал, что она будет делать все то же, что и раньше. Так оно и было. Так что я получил удовольствие, но не улетел к звездам. Фактически мечтал об игре в картишки, намеченной на сегодняшний вечер.

Наступило время высказаться и мне. И я сделал это твердо, лояльно и корректно.

— Я буду среди вас одиноким инакомыслящим, — так началось мое признание. — Несомненно, я абсолютно не согласен со всеми вами. Нахожу в ней замечательную и уникальную личность. Мечтаю о встречах с ней каждую ночь. Знаю, что с каждым свиданием переживаю новое приключение. У меня тоже было предостаточно женщин. Но никогда не был знаком ни с одной, которая бы вела себя в постели столь же хорошо, как эта. Она исполнила все мои желания, которые когда-либо возникали у меня. А ведь вы знаете, какие необычные мечты я связывал с этим проектом. Она более прекрасна, чем любая женщина на земле. Добрее, милее, отзывчивее, чем все остальные. И, наконец, обладает наибольшим воображением и творческим даром в искусстве любви. Вопреки большинству своих сестер на земле, она радуется плотской любви. И любит это занятие ради него самого. Это — ее форма самовыражения. Вот почему ее любовь всегда свежа, неожиданна и переменчива. Никогда не знал и не слышал о другой женщине на земле, способной одарить так, как делает это она.

Страховой агент бросил мне вызов:

— Назови хоть один пример того, что дает она, но на что не способна любая другая женщина. Нет такого. Вся твоя беда в том, что ты смотришь на нее сквозь розовые очки. Настаиваешь на том, что она обладает качествами, которых у нее нет. Давай назови хотя бы одну-единственную вещь, которая есть у нее, но которой не было ни у одной женщины из тех, кого ты знал раньше.

Прежде чем я успел сформулировать ответ, Механик дал свой собственный:

— Есть одна вещь, которая у нее есть и которой нет ни у одной другой женщины.

— Что же это? — спросил Страховой агент.

— Деньги. Вот что это такое.

— Ну, это конечно, — согласился Страховой агент.

— Ты хотя бы имеешь представление о том, как хорошо она упакована? Знаешь, сколько она наколотила за прошлый год? Цыпочка со мной рассуждала прошлой ночью о том, как несправедливо, что одна маленькая шлюха, как она, зарабатывает так много, когда мы, остальные, не имеем почти ничего. Знаешь, она призналась, что за один прошлый год, за один только год, сколотила целый миллион? Миллион баксов!

— Чтобы быть более точным, могу напомнить вам о ее декларации о доходах, — прервал его Бухгалтер, — она заработала один миллион двести двадцать тысяч четыреста пятьдесят один доллар и девяносто центов за двенадцать месяцев прошлого года.

— Понимаешь? — сказал Механик. — Так вот, если спросишь меня, я отвечу, что в этом и состоит ее самая сексуальная часть. Вот на нее я не против наложить руки.

Мне не нравилось направление, по которому пошла наша беседа. Я решил, что наступил как раз тот момент, когда стоит повторить то, что Объект рассказал мне.

Я чувствовал, что если сейчас они поймут, насколько ценит она отсутствие корыстных целей в нашем приключении и как уважает их за более чистые мотивы, им станет стыдно и столь материалистическая беседа прекратится.

Я попросил слова:

— Думаю, что должен рассказать вам кое-что, имеющее непосредственное отношение к этому разговору. В прошлую ночь мы откровенно обсуждали с ней сложившиеся взаимоотношения между ней и нами и ее отношение к нам. Должен добавить, что Шэрон говорила совершенно искренне. Она, конечно, никак не может смириться с похищением как таковым, но все же призналась, что с тех пор как это случилось с ней, она смогла посмотреть на такой поступок более беспристрастно. И теперь, когда она привыкла к этому дому, и даже раньше, когда мы стали относиться к ней лучше, обнаружила один аспект в нашем проекте, который даже восхищает ее.

— Вот оно что! — сказал Механик. — И что же это?

— Это — чистота наших мотивов, вот что она оценила. Ей понравилась мысль о том, что мы предприняли столь рискованное приключение потому, что восхищались ею и желали ее. А совсем не из-за того, что хотели превратить ее в заложницу, чтобы получить выкуп — кучу денег. Она почувствовала, что наша идея как бы льстит ее самолюбию. Мы заигрывали с опасностью, выполняя похищение, и делали это во имя любви, а не из-за денег. Вот поэтому она и уважает нас.

Механик громко фыркнул:

— Уважает нас, что за чушь. Просто исподтишка издевается над нами. Она думает о нас как о кучке идиотов, проливших столько пота лишь для того, чтобы достичь ее укромного сладкого местечка, вместо того чтобы овладеть действительно ценной вещью — чистой наличностью, и ничем больше.

— Ты не прав, — протестовал я. — Она действительно гордится нашими отношениями. Чувствует себя по-настоящему польщенной.

— Ну что ж, черт ее подери, может быть, она и воспринимает все это как комплимент, но лично я так не считаю. Мне кажется, что мы выглядим как кучка идиотов. Знаете ли, чем больше я рассматриваю наше приключение (всю эту неделю занимаюсь этим, должен признаться), тем яснее вижу, что мы за глупцы и простофили. Так рисковать, и во имя чего? За кусочек обычной задницы и ни за что большее. Особенно когда сознаю, что любой парень в здравом уме сообразил бы, что если сделал такое и сделал так, как это всегда делается, можно иметь всю эту задницу. А если захочешь, так еще и вместе с деньгами. Черт подери, таких чудаков, как мы, свет еще не видывал.

— Ничего подобного, — настаивал я на своем. — Если бы мы сделали это из-за денег, то были бы обычными преступниками, чего нет на самом деле. Мы совершили все, что задумали, потому что являемся достойными людьми, хотевшими достичь чего-то романтического в жизни.

— Романтика… дерьмо все это, — выпалил в мою сторону Механик с очевидным отвращением. — Мы — кучка придурков, говорю я вам. Послушайте, когда парень выходит из подполья и намеренно рискует жизнью, чтобы получить добычу, его следует застрелить за это. Совершив все это всего лишь за несколько поспешных траханий, черт возьми, он затем уходит и забывает об этом. И чем он может похвастаться после? Вот если рискуешь во имя чего-то такого, что может в корне изменить всю твою жизнь, такое можно было бы назвать настоящей добычей. Вот таково мое мнение по этому вопросу. — Он кивнул в сторону спальни. — Если несколько раз мне удалось ее трахнуть в той комнате, это не значит, что моя жизнь изменится, когда мы с ней разойдемся. Но если бы мне досталась хоть часть миллионов, которые она где-то прячет, то я смог бы вернуться домой королем и изменить все свое будущее. Черт подери, она сказала мне сама, что у нее столько зелененьких, что их не истратить, доживи она хоть до девяноста. Ей следовало бы швыряться ими.

— Ну хорошо, мы ведь не собираемся стать вокруг и подбирать их, — возразил я. — Фан-клуб создавался не для того, чтобы влезать в ее финансовые дела, и давайте впредь не касаться таких вопросов.

— Ладно, малыш, хорошо, — сказал Механик, а затем одарил меня своей знаменитой усмешкой, чтобы показать, что не собирается продолжать разговоры на эту тему. — Не стоит тебе от нас отворачиваться. Ведь я не предлагаю ничего конкретного. Просто раздумывал, произносил вслух свои мысли.

— Не смей думать об этом даже про себя, — сказал я. — Давайте договоримся об этом раз и навсегда. Ее богатство — это не наше дело.

— И не собираюсь ничего делать, — ответил Механик. Он поднял бокал, отхлебнул из него и облизнул губы. — Может, это и не наше дело, но… Сейчас я знаю только одно. Как только начинаю думать обо всей ее капусте, то возбуждаюсь куда больше, чем от ее задницы.

— Ох, заткнись и тасуй, — сказал ему я. — Давайте продолжим игру.

Но я по-настоящему разозлился на него за этот бессмысленный разговор, который он начал первым. И был весьма удовлетворен, когда во время первой сдачи после возобновления игры подсунул ему даму пик время распассовки и увидел, что он завяз с тринадцатью очками.

Следующие двадцать четыре часа прошли без особых событий, и на следующий вечер все четверо собрались за обеденным столом с выпивкой перекинуться в картишки.

Даже в тот момент, когда он отбросил три карты Йосту и получил от Бруннера три штуки более высокого ранга, ум Адама Мэлона не был сосредоточен на игре.

Он просматривал мысленно прошедший день, пятницу, и ему казалось, что он ничем не отличается от других, проведенных ими в изоляции, и все же что-то необычное произошло сегодня, и это тревожило его.

Все они поздно заснули, но в этом не было ничего необычного. Они бездельничали весь скучный день. Бруннер качал головой, сидя перед телевизором в гостиной; Йост чистил свою двустволку, а затем вышел немного прогуляться. Шивли, беспокойный, как всегда, непрестанно курил, сигарету за сигаретой, затем, построгав какую-то деревяшку, стал возиться с вагонеткой, иногда прихлебывая текилу. Мэлон удовлетворился сидением на крыльце и, наконец, закончил читать роман Джеймса Стефенса.

Теперь он перебирал в уме события, имевшие место перед обедом и во время его.

До этого дня все такие часы они проводили одинаково, подчиняясь установившемуся порядку. Всегда собирались в гостиной, чтобы выпить перед обедом. Болтали о своем прошлом, работе, обменивались анекдотами. Шивли, как всегда наиболее говорливый из них, вспоминал в свойственной ему грубой манере о своих приключениях во Вьетнаме или об опытах в сексуальной акробатике со множеством женщин. Или рассказывал о своих неистовых стычках с начальством или богачами, которые непрестанно стремились унизить его, показать ему его место. В какой-то момент его монологов один или двое других исчезали в кухне, чтобы приготовить обед. Затем, проголодавшись, быстро заглатывали пищу. После еды соблюдался обычный ритуал — тянули карты для определения очередности посещения вечером спальни Шэрон Филдс.

Только однажды этот распорядок слегка нарушился: то был единственный вечер, когда Бруннеру было позволено не приходить к Шэрон, — он нуждался в отдыхе и восстановлении своих сил.

Но сегодня вечером этот распорядок был изменен в значительной степени, и Мэлон догадался, что именно это необсуждавшееся изменение поведения так обеспокоило его.

Ранним вечером, перед обедом Шивли поглотил большее, чем обычно, количество текилы, в добавление к тому, что выпил после полудня. Поэтому вместо того чтобы доминировать в предобеденной беседе, он был неестественно молчаливым и угрюмым. Более того, он не слонялся у всех под ногами, но, никому ничего не объяснив, удалился в пустую комнату, которая в эту неделю была его спальней. Обычно, когда беседу не возглавлял Шивли, его место занимал Йост, оживляя разговор своими плоскими шуточками. Но в этот вечер, когда Шивли покинул гостиную и поле боя оказалось свободно, Йост был настолько задумчив, что ни разу не высказался. Когда наступило время приготовления обеда, Бруннер, который часто сам приходил на помощь Мэлону или Йосту на кухне, на этот раз не пошевельнулся. Он остался лежать на софе, попивая из бокала и рисуя бессмысленные узоры на бумаге.

Обед также отличался от обычного. Шивли и Йост, обладавшие завидным аппетитом, или еле прикасались к пище, или вообще не проявляли интереса к тому, что им подавали. Мэлону это показалось особенно необычным потому, что он приготовил тушеную говядину — любимое блюдо Шивли, а тот съел не более одного кусочка. Мэлон почувствовал, как апатия охватила и остальных его коллег.

Но настоящая неожиданность, по крайней мере с точки зрения Мэлона, произошла после обеда.

Наступило время вытягивать карты, чтобы определить порядок посещения Шэрон.

Мэлон вытащил карточную колоду и предоставил Бруннеру возможность первым вытянуть карту. Тот отмахнулся от него, заявив, что предпочитает пропустить свою очередь, так как устал, и, кроме того, ему хотелось бы посмотреть специальную передачу по телевидению. Само по себе его заявление не было поразительным, так как Бруннер уже один раз пропустил свидание с Шэрон. Но когда Говарду Йосту была предоставлена возможность тянуть карту, когда он помедлил и, наконец, объявил, что также пропустит сегодняшнее свидание, Мэлон удивился.

— Я не нуждаюсь в траханье каждую ночь, — объяснил Йост, защищаясь. — Не собираюсь ничего доказывать. Просто не в настроении для этого, вот и все. Кроме того, предполагалось, что мы будем здесь отдыхать, не так ли? А на отдыхе никто не запрещает мне посидеть на собственной заднице некоторое время и побездельничать. Возможно, поиграю в солитер, если только Шивли не присоединится ко мне, тогда сыграем в джин.

Мэлон предложил Шивли тащить карту, но тот его проигнорировал и повернулся к Йосту:

— Ты действительно искушаешь меня, Гови. Вчера на двух раздачах тебе везло, может, стоит надрать тебя сегодня?

— Хорошо, почему бы не попытаться?

Шивли задумался над этим предложением, к растущему изумлению Мэлона, но затем повернулся к нему.

— Нет, не буду играть в карты. Разве что позже. Пожалуй, пойду к этой шлюхе. Это как бы вошло в привычку. Как бы то ни было, если видишь, что она лежит там в спальне, такая доступная, так почему же не воспользоваться этим, не повеселиться?

— Ты только вчера говорил, что она больше не доставляет тебе удовольствия, — заметил Йост. — От тебя не убудет, если пропустишь одну ночь и займешься тем, что тебе действительно хочется, — так, как поступаю я.

— А я и не говорю, что чувствую сегодня по-другому. Повторяю только, что, пока этот кусочек лежит там, я использую это обстоятельство. Рассматривайте это как физическое упражнение. Сегодня ты решил отдохнуть, Гови. Так что считай, что я решил поработать, чтобы оставаться в форме.

— Ладно, делай что хочешь.

Шивли взглянул на Мэлона:

— А как ты, малыш? Ты пойдешь в свою очередь?

— Конечно, — ответил Мэлон. — Ты же знаешь, что я всегда мечтаю о свидании с ней. Я не чувствую ничего подобного тому, что испытываете сегодня вы, мои приятели.

— Хорошо, Дон Жуан, — сказал Шивли. — Так как ты единственный из нас, кто продолжает настаивать на том, что совершенно счастлив после свиданья с ней (во что я, между нами говоря, совсем не верю), можешь идти к ней первым. Не будем тянуть карты. Иди первым, и если я все еще буду в настроении, то последую за тобой.

Мэлон пошел в спальню, нанес визит Шэрон и нашел ее более гостеприимной и открытой, чем когда-либо раньше. Затем вышел, погруженный в свою постоянно растущую любовь к ней, равно как и в сексуальное наслаждение, которым она его одарила.

Вернувшись в столовую, он обнаружил, что Шивли целиком поглощен игрой в джин-рамми с Йостом.

— Она — в твоем распоряжении, — неохотно сказал Адам.

— Да, — ответил Шивли рассеянно. — Подождем. Не мешай мне теперь.

Через две сдачи он дошел до джина, выиграл игру и двенадцать долларов и впервые за вечер обрел хорошее настроение. Приготовился погрузиться в новую игру, когда Мэлон напомнил, что Шэрон ожидает его.

— Если ты не намереваешься посетить ее, следует сказать ей об этом, — добавил Адам, — чтобы она приняла снотворное и смогла немного отдохнуть.

— Ох, дерьмо, — заворчал Шивли вставая. — Всегда находится дело, которое необходимо выполнить. Почему, черт возьми, некоторые люди никогда не оставляют других в покое?

Мэлон нашел этот вопрос праздным.

— Ты можешь и не ходить туда, Кайл. Продолжай играть в карты. Я был бы рад сообщить ей, что она уже может принять снотворное.

— Не смей указывать мне, что я должен и чего не должен делать, — вскипел Шивли. — Оставь меня в покое. — Он обратился к Йосту: — Держи колоду наготове, Гови. Я скоро вернусь.

Он пошел в главную спальню с видом преступника, отпущенного под залог, который должен встречаться с полицейским, осуществляющим за ним надзор.

Когда час спустя он вернулся в столовую, все еще в плохом настроении, раздраженный, то поглядел на Мэлона так, как если бы тот заставил его сделать что-то против воли.

— Как прошло свидание? — спросил Йост.

— А что тут можно сказать? Ты же все знаешь. Все то же, прежнее дело. Помнишь, что ночью все кошки серы. Эй, теперь, когда у Лео окончилась эта передача, как насчет того, чтобы мы все вчетвером сыграли в добрую старую игру, в червы?

Все они охотно занялись игрой. Сперва она носила азартный характер, но постепенно все утомились, так что скука отразилась на их лицах, а невнимательность часто приводила к ошибочным ходам.

Мэлона задевало их растущее равнодушие к Шэрон (не то что он очень возражал против этого — фактически он мог наслаждаться, что сбывается его мечта — иметь ее полностью в своем распоряжении) и наряду с этим беспокоила какая-то угрюмость, проступавшая во всех их действиях.

Было похоже на то, что их Фан-клуб, как судно без руля и ветрил, барахтается в глубоких водах, и Мэлона, как капитана, заботило, куда они движутся.

— Да ради Христа, перестань отвлекаться, — услышал он, когда Шивли схватил его за руку. — Твой ход. Играй бубновыми, если у тебя они есть.

Прилагая усилия, чтобы сконцентрировать внимание на игре, Мэлон присоединился к ним и пытался быть начеку.

Еще одна перемена: Мэлон стал ощущать, как давящая атмосфера скуки просто исходит от молчаливых, похожих на роботов Шивли, Йоста и Бруннера.

Настала очередь Шивли сдавать карты, он стал их перемешивать и вдруг хлопнул колодой об стол, положил на нее кулак и демонстративно отодвинул от себя. Его взгляд повстречался с вопрошающими взглядами остальных.

Шивли был угрюм, неулыбчив:

— К дьяволу карты, — сказал он. — На этом столе сегодня вечером могло бы лежать нечто поважней. Эта мысль целый день тревожит меня, а теперь я хочу поделиться этой тяжестью с вами. Это важно, это самая важная вещь, которая возникла с тех пор, как мы появились здесь.

Мэлон весь напрягся в ожидании того, что скажет дальше Шивли.

— Что у тебя на уме, Шив? — заботливо спросил Йост.

— Может, не всем понравится то, о чем я собираюсь рассказать, но все равно скажу все, что думаю. Ведь у нас свободная страна. — Узкие глаза Шивли, перебегая от одного к другому, окончательно остановились на Мэлоне. — И мне кажется, что, выслушав, вы согласитесь со мной. Я предлагаю нечто вдобавок к членству в клубе, что сделает наше мероприятие более ценным. Вы готовы выслушать меня?

— Пожалуйста, Кайл, продолжай, — сказал Бруннер.

Казалось, вся внешность, все поведение Шивли преобразились. Было похоже на то, как если бы доктор Франкенштейн приложил к нему электроды и пропустил сквозь него заряд электричества, внезапно наградив его жизнью и вселив физическую энергию.

— Вы помните, какой вопрос я обсуждал с вами прошлым вечером? — спросил он. — О сексуальной богине, которая живет у нас в спальне. Помните?

— Ты имеешь в виду, что устал от нее, — пропищал Бруннер.

Но Мэлон, слушая, припомнил еще кое-что, истинную причину высказываний Шивли в предыдущий вечер, и немедленно переключил на этот разговор все внимание.

— Не то чтобы я уж так устал от нее, — говорил Шивли, — есть кое-что кроме того. Не люблю повторяться. Так что скажу кратко и знаю, что вы поймете, о чем я говорю. То, что я устал от нее, — это только часть темы. Конечно, я устал от этой цыпочки, как и любой другой парень от любой шлюхи, когда натрахался с нею достаточно. Через некоторое время это чертовски приедается. Но это — не все, от чего я устал, вы это поймете, если постараетесь. Я устал от заключения в этой долбаной проклятой дыре, когда одни и те же четыре стены окружают тебя каждый день и нечего делать, и некуда прошвырнуться. Устал от одной и той же надоевшей пищи три раза в день, отчего она становится все более безвкусной. И, если вы хотите знать (не желаю никого обидеть, заметьте это), я устал жутко от всех вас троих. Я хочу сказать, что такова природа человека, что ему приедаются одни и те же лица, которые он видит день за днем. Не удивлюсь, если узнаю, что вы чувствуете то же самое.

— Ну, что касается меня, то я привык жить в заброшенных местах, — признался Йост, — ведь я езжу на охоту или рыбалку с друзьями каждый год.

— Конечно, но я могу понять его тоже, — возразил Бруннер Йосту.

— Я тоже понимаю его. Он подхватил лихорадку от проживания в хижине. — Йост снова переключил внимание на Шивли. — Так к чему же ты клонишь, Шив?

— Это напоминает мне жизнь во Вьетнаме, — настаивал на своем Шивли, — когда живешь неделю за неделей с одними и теми же парнями. От этого начинает тошнить. Я поклялся себе, что никогда не пройду сквозь такое снова, и вот здесь, каким-то образом, в закрытом пространстве, снова чувствую, будто меня заперли. При этой мысли мне хочется лезть на стену. Так что я решил, по крайней мере для себя, что с меня довольно. Хочу покончить с этим, сделать все, что надо, и убраться из этого ада обратно, вернуться к нормальной жизни. — Он поднял руку, чтобы обратить внимание коллег на то, что собирается сказать дальше. — Но с одной большой разницей. Хочу вернуться к нормальной жизни, но не к той, какой она была, а к такой, как я всегда себе говорю, какой она должна быть.

Бруннер покосился в его сторону сквозь толстые линзы очков.

— Кайл, должен признаться, что я совсем запутался. Что ты подразумеваешь под словами, что возвратишься к той жизни, какой, как ты всегда думал, она должна быть?

— Я подразумеваю, — сказал Шивли с усмешкой, — что уеду отсюда богачом, имеющим все богатства мира, чтобы разбрасывать их во все стороны.

— Ну, нам тоже понравилось бы такое, — сказал Бруннер, — но если только тебе не удалось отыскать золотоносную шахту…

— Ты чертовски проницателен — я нашел золотоносную шахту, — твердо сказал Шивли, — и она находится у нас под носом, спит прямо в соседней комнате.

Мэлон привстал со стула.

— О нет, ты не посмеешь — никоим образом — не станешь снова говорить об этом…

— Заткни свою варежку или я сделаю это за тебя! — начал угрожать Шивли. Он обратился к остальным. — Вы помните, о чем я говорил вчера вечером? Не знаю, насколько серьезен был вчера, но сегодня я пытаюсь оценить ситуацию, и позвольте сказать, джентльмены, мне кажется, что это хорошая мысль, по-настоящему хорошая.

Йост придвинулся всем массивным телом поближе к техасцу.

— Ты думаешь потребовать выкуп за нее, Шив?

— Точно. И ничего больше. А почему бы и нет? Она хорошо упакована зелененькими. Лео здесь не единственный, кто может подтвердить это. Я также с уверенностью могу сказать: так оно и есть. Несколько дней тому назад, как я уже рассказывал, Шэрон и я затеяли разговор о стилях жизни и тому подобном и она проговорилась, насколько обеспечена ее жизнь. Так вот, черт ее подери, ей всего двадцать восемь, а она имеет уже более двенадцати миллионов. А теперь я расскажу вам еще кое-что…

Остальные молча ожидали.

— Всего час тому назад, когда я был у нее, я вроде как намекнул об этом снова, чтобы утвердиться в этой новости. Хотел быть уверенным, чтобы понять, не газетная ли это утка или сплетни. Или, может, Лео случайно наткнулся на ее декларацию о доходах за необыкновенно удачный год. Начал ходить вокруг да около ее доходов. Заставил ее говорить на эту тему. Знаете, сколько стоит эта цыпочка? Около пятнадцати миллионов долларов, и все надежно спрятаны.

— Пятнадцать миллионов? — переспросил Бруннер с сомнением в голосе. — После уплаты налогов?

— Можем биться об заклад, что после уплаты налогов. И не выказывай такого дурацкого удивления. У нее работает этот парень, Зигман, так вот он инвестирует ее доходы с тех пор, как она стала много зарабатывать. Он использует для вложения ее капиталов буквально все — здания для офисов, жилые многоквартирные дома, скот, нефть, косметическую компанию, цепь ресторанов; легче назвать те области, в которые он не вкладывает ее деньги. И она сказала мне, что теперь получает больший доход от вложения капиталов, чем от съемок на киностудиях.

— Она имеет кучу чего-то, что она называет ликвидностью. Есть такое слово, Лео?

— Да, это правильно. Она подразумевает, что у нее всегда есть свободные средства.

— Они вложены в свободные от налогов чеки, фонды, в сберегательные и кредитные компании и тому подобное. И оказывается, она располагает правом на привилегированные кредиты в нескольких банках. Она может получить любое количество денег наличными, стоит ей только поднять палец.

Мэлон был не в состоянии сдерживать себя дольше.

— Благодарим тебя, Кайл, за информацию, но финансовые дела Шэрон Филдс к нам не имеют ни малейшего отношения.

— Может быть, к тебе они и не относятся, малыш, но для меня они означают очень многое, особенно с тех пор как я о них думаю, — ответил Шивли. Опять он проигнорировал Мэлона и обратился к остальным:

— Слушайте, сегодня весь день обдумывал то, о чем говорил прошлым вечером, когда еще не смог разложить все по полочкам. Теперь я готов, если вы желаете выслушать меня. — Он помолчал немного. — Сколько дней осталось нам здесь пробыть? Семь дней, одну неделю до конца отпуска. Очень скоро мы расстанемся, и каждый пойдет своей дорогой. Так что снова вернемся к своей проклятой работе и тем же старым заботам. Чего мы добились, чтобы похвастаться всем, какие препятствия нам пришлось преодолеть? Ничего, кроме того, что трахались с наиболее знаменитой цыпочкой в мире, но об этом даже нельзя рассказывать, чтобы не попасть в беду. Так что же в результате мы получили? Четыре изношенных члена. Вот и все. И четыре уменьшенных банковских счета, из-за того что пришлось раскошелиться на этот маленький проект. Так вот, сегодня я продолжал говорить себе: Шив, нельзя быть таким идиотом, нельзя уезжать отсюда только с воспоминаниями о сомнительном удовольствии, полученном от этого расхваленного на весь мир уютного сладкого местечка. Шив, это твой единственный шанс уехать отсюда с чем-то таким, что может изменить всю твою жизнь и сделать из тебя то, кем ты мечтал всегда стать. И что же это такое? Вы знаете, и я знаю. Это — единственная вещь на земле, которая лучше секса, когда у тебя ее нет. Вы же знаете, о чем я толкую, правда?

— Деньги, — сказал Йост почти про себя.

— До-ре-ми, настоящее сокровище, клад в кувшине, — подтвердил Шивли с большим пылом. — Большинство людей и не помышляет о таких деньгах. Мы же — счастливчики. У нас вся казна Соединенных Штатов прямо в соседней комнате. Это — шанс, который человек получает, может быть, один раз в жизни. И если мы не используем его, то так и будем жить в нищете всю оставшуюся жизнь. Братцы, ради Христа, слушайте меня. Это — единственное стоящее дело, которое случилось во всей моей жизни, или, может быть, я постарался, чтобы так случилось, и оно может перевернуть всю мою жизнь. И это так же может повлиять и на вашу жизнь, а может, еще лучше. Это в том случае, если вы нуждаетесь, как и я, в избытке наличности.

Йост пожал плечами:

— Черт подери, деньги нужны всем. Люди в нашем положении, особенно если они женаты и имеют детей, не могут скопить ни гроша. Я знаю, о чем говорю. Мы, например, все время не вылезаем из долгов. Дела идут все хуже. Бог знает, улучшится ли когда-нибудь наше положение. Если случится, что я заболею или утрачу связь с компанией, — просто не знаю, куда и обращаться. В конечном счете, я бы спекся. Эта мысль преследует меня, я всегда загнан в угол, всегда должен заботиться о безопасности.

Затем центром внимания стал Бруннер. Его лоб покрылся морщинами от раздумий. Поняв, что остальные ждут его мнения, он, наконец, заговорил:

— Что касается моего участия, я бы сказал, что один аспект в предложении Кайла тревожит меня. — Он дал им немного подумать, а затем продолжил. — Видите ли, когда этот проект только начинался, как вы помните, я был самым неохотным его сторонником. Беспокоился по поводу похищения как основного нарушения законности — это было вначале, а позже боялся другого серьезного преступления — изнасилования. Однако, так как похищение прошло незамеченным и таковым осталось по сию пору, фактически оно не существует, и нас не могут обвинить в его совершении. А так как мисс Филдс, смею заметить, не отказалась от сексуальных сношений с нами (несмотря, скажем, на некоторые ее заявления о принуждении), вероятность обвинения в насилии также отпадает. Короче говоря, постепенно я стал чувствовать себя спокойнее в этой сложившейся ситуации. Я мог предвидеть, что раз все то осталось позади, нет способа, чтобы мисс Филдс опознала и обвинила нас. И все будет так, как будто этих двух недель вообще не существовало. Мы получили некий опыт, но сможем снова продолжать жить по-прежнему и без страха. Однако предложение Кайла проливает новый свет на наше теперешнее положение.

— Конечно, можешь биться об заклад, что это так, откликнулся Шивли. — Это сделает нас богачами.

— Но за это придется платить отдельно, — возразил Бруннер. — В настоящее время не существует свидетельств, что мы держим здесь мисс Филдс насильно. Но, как только мы представим письмо с требованием выкупа, оно станет доказательством того, что мисс Филдс задержана нами. Требование денег в обмен за ее безопасное возвращение приведет к тому, что нас объявят на весь мир преступниками, совершившими ее похищение.

— Возможно, этот факт не станет публичным достоянием, — возразил Йост.

— Менеджер Шэрон может не заявить о письме в полицию. Он слишком беспокоится о ее безопасности. Если мы предпримем такой шаг, уверен, что это будет рассматриваться как тайное мероприятие.

— Может, да, а может, нет, — возразил Бруннер. — Осмелюсь сказать, что ты, вероятно, прав. Я только констатирую, что с получением письма с требованием выкупа кто-то узнает, что было совершено преступление, а значит, есть и преступники.

— Ну и что? — спросил Шивли. — Парень, который получит это письмо, Зигман, будет напуган до смерти. Он не сделает ничего против нас. Мы будем в такой же безопасности, как сейчас, только богаче, гораздо богаче. Ты ведь не станешь говорить, что не хочешь стать богатым, не так ли, Лео?

— Не буду отрицать, что неожиданная удача смогла бы многое изменить в моей жизни, особенно сейчас, — ответил Бруннер. — Но я весьма озабочен дальнейшим риском, на который надо будет решиться, для того чтобы получить эти деньги. Мое намерение — остаться в стороне от этого дела.

Мэлон уже не предпринимал усилий, чтобы скрыть растущее раздражение:

— Позвольте сказать мне прямо сейчас, что мое мнение о попытке вынудить ее близких заплатить выкуп за ее возвращение, остается неизменным. Я по-прежнему настроен против этого, так же как был против твоего поведения в тот вечер, когда ты впервые принялся оскорблять ее, Кайл. Всегда восставал против насилия. И так же против выкупа. Мне не нужны такие проклятые деньги. Я не хочу их. Думаю, нам следует прекратить любые разговоры о выкупе. Ведь мы даже не ставили такого вопроса, когда начинали этот проект.

— Я не столь уверен в этом, — возразил Шивли. — Может быть, именно из-за этого мы все и затеяли, только не признавались в этом друг другу. Я имею в виду то обстоятельство, что, когда вы настраиваетесь на похищение, в глубине души знаете, что оно влечет за собой выкуп. Они идут рука об руку. Может быть, сознание этого факта тайно присутствовало в каждом из нас всегда, каждый день. Теперь я готов открыто признаться в этом и сказать: хорошо, мы сделали половину операции, пора приниматься за другую. Давайте начнем бороться за солидное вознаграждение, которое мы заслужили… А ты, Лео, ты можешь мне поверить: не осталось никакого риска. Настоящий риск был, когда мы похищали ее, увозили из дома, прятали здесь, В этом, признаю, был риск. Но с этим покончено. Осталась только обычная бумажная работа, чтобы получить наше солидное вознаграждение. Хочу сказать, подумай о том, что нам осталось сделать? Мы заставим ее написать записку — может быть, две записки, посмотрим, — они должны распознать ее почерк. Мы убедим ее приказать Зигману, чтобы он тайно передал выкуп, указав ему, где и когда оставить его для нас. И чтобы не заявлял об этом в полицию или не выкидывал какие-то фокусы, если хочет снова увидеть ее живой. Он будет соблюдать ее указания вплоть до каждой буковки. Можем заложить свои задницы, что он не будет гнать волну, так как хочет вернуть ее целой и невредимой. Иисус, ведь она — его самое крупное вложение капитала. Зигман сколотил на ней целое состояние. Он не пойдет против собственных интересов. И, как я уже сказал вам (она сама призналась в этом), черт подери, денег столько, что она никогда и не заметит их утечки.

Йост начал продвигаться ближе к делу:

— Кайл, как ты думаешь, сколько можно реально потребовать за нее?

Шивли ухмыльнулся, довольный. Следующие слова он произносил с очевидным удовольствием:

— Один миллион долларов, братцы. Один миллион наличными.

Йост издал тихий, продолжительный свист:

— Господи Иисусе, так много?

— Хорошая, кругленькая сумма, так? — сказал Шивли, явно наслаждаясь произведенным эффектом. — Один миллион, поделенный на четыре, означает четверть миллиона на каждого. — Он посмотрел на всех вокруг. — Как это действует на тебя, Лео? Смог бы ты использовать две сотни и пятьдесят тысяч, не обложенных налогами?

Было заметно, что Бруннера потрясла такая сумма. Он громко сглотнул:

— А кто, кто бы не смог? Это ведь куча денег, без вопросов. Она могла бы обеспечить меня на всю оставшуюся жизнь. А… а ты уверен в том, что это можно сделать безопасно?

— Абсолютно уверен.

— Если бы я только мог поверить в это, — пробормотал Бруннер.

— Я гарантирую это, Лео. Считай, что деньги в банке, парень. Послушайте, мальчики, я помог вам дойти до этого момента без особого пота. Почему бы вам не поручить мне возглавлять вас на оставшейся части пути? Позвольте мне получить наши наличные на голубом блюдечке в спальне, после чего мы все разойдемся по домам и станем отдыхать.

— Шив, выслушай меня, пока у вас еще осталась хоть капля здравого смысла, — уговаривал его Мэлон. — Мы ведь еще не стали настоящими похитителями. Никто из нас не шел на осуществление проекта с мыслью о выкупе. Мы пошли на это из-за романтического увлечения. И мы получили этот опыт наслаждения.

— Ты когда-нибудь пытался положить такой опыт на банковский счет? — прервал его Шивли с ехидством.

— Мы — не похитители, дьявол тебя побери!

Шивли ухмыльнулся.

— Похитителей всегда ловят. Нас не поймали и не поймают никогда. В действительности последний предложенный мною шаг — самый легкий из всех.

— В некотором смысле Шив прав, — согласился Йост. — Последняя часть данного проекта — это сделка, в которой все рычаги управления находятся в наших руках. Личность, о которой предстоит вести все переговоры, не имеет другого выбора, кроме того, как подчиниться нам, надеясь на нашу порядочность. Думаю, что следует изучить этот вопрос несколько глубже.

— Хорошо, — сказал Шивли, польщенный доверием. — Давайте просто сядем все вместе и рассмотрим его со всех сторон. Затем можем проголосовать. Ну как, вы согласны?

Общее согласие было получено.

Они говорили, один за другим, по кругу, в течение семидесяти минут. В конце концов все «за» и «против» были полностью обсуждены.

— Считаю, в основном мы все обдумали, — с удовлетворением констатировал Шивли. — Я готов голосовать.

— Вспомните, что теперь действуют новые правила при голосовании. Большинство голосов проводит решение или отвергает его. Ничья равносильна голосованию «против». Предлагаю членам Фан-клуба начать голосование. За что голосуешь ты, Шив? — спросил Йост.

— А как ты думаешь, за что? Я целиком «за». Я говорю «да» и объясняю, как это сделать.

— А как насчет тебя, Адам?

— Нет. Абсолютное «нет».

— Хорошо, я отдаю свой голос — голосует Говард Йост. — «Да». Таким образом, мнения разделились. Двое — за письмо о выкупе и один — против. Теперь все дело зависит от нашего знаменитого Лео Бруннера. Что ты скажешь нам, Лео?

— Помни, Лео, — не выдержал Шивли, — четверть миллиона баксов у тебя в кармане. Скажи «да» и получишь их. — Он усмехнулся. — Не облагаемые налогом, Лео, четверть миллиона чистенькими.

— Послушай, ты должен сказать «нет», Лео, — умолял его Мэлон. — Не превращайся в преступника. Твое «нет» уничтожит все их скверное предложение.

Веки Бруннера постоянно моргали за стеклами очков, голова поворачивалась то к Шивли, то к Мэлону и снова к Шивли.

— Ты должен решиться, Лео, — подстегнул его Йост. — Говори. За или против? «Да» или «нет»?

Бруннер терзался. Казалось, его губы сформировались так, чтобы сказать «нет», как вдруг, прерывающимся голосом, он выпалил «да!»

Йост и Шивли от радости вскочили на ноги, аплодируя.

— Трое против одного! — проворковал Шивли. — Все улажено! Мы — богачи!

Побежденный Мэлон в сердцах оттолкнулся от стола и встал. У него был жалкий вид. С печалью наблюдал он за их радостным возбуждением и ждал, когда они успокоятся.

Когда в комнате стало тихо, Мэлон вновь обрел голос. Он обратился к Шивли:

— Я не собираюсь продолжать споры. Что сделано, то сделано. Только одно замечание. Вы не сможете продвинуться далеко в этом деле о выкупе без согласия Шэрон Филдс.

— Конечно, мы нуждаемся в ее сотрудничестве, — согласился Шивли.

— Что будет, если вы спросите ее, а она откажется?

Шивли усмехнулся и подмигнул.

— Обещаю, что этого не случится.

— Откуда такая уверенность?

Шивли ухмыльнулся еще шире.

— Потому что я уже спросил ее, когда был у нее сегодня вечером. Без проблем. Она тут же согласилась. Будет сотрудничать с нами.

— Ты уверен, что она согласилась написать записку о выкупе?

— Две записки, фактически, — ответил Шивли, наливая себе в честь победы. — Ты бы удивился, если бы знал, как легко это прошло. Я попросил ее: «Сестренка, мне бы хотелось, чтобы ты написала Зигману, чтобы он достал деньги». А затем сказал, чтобы она написала ему, где оставить деньги. Объяснил, что письма должны быть написаны ее рукой, чтобы доказать, что мы готовы вернуть ее за деньги. Сперва она с минуту строила из себя дурочку. Спросила меня: «А что будет, если я откажусь писать эти записки о выкупе?» А я ответил: «Милая, я сейчас объясню тебе, все очень просто. Если у нас не будет письма, написанного твоей рукой, боюсь, что нам придется отослать твою руку, чтобы доказать, что мы похитили тебя». — Он рассмеялся. — После этого — без проблем.

Мэлон стоял, пораженный ужасом.

Шивли покачал головой.

— Ты научишься этому, малыш. Надо просто знать, как обращаться с женщинами. — Он поднял бокал. — За нас и наш первый миллион!

В спальне было темно, а ей настолько хотелось спать, что она не могла включить ночник на столике и посмотреть, который час. Но догадывалась, что было около двенадцати.

Несмотря на нембутал, Шэрон не могла заснуть. Она предположила, что подсознательно хочет оставаться в этом полудремотном состоянии, чтобы в полной мере насладиться своим величайшим за время этого плена триумфом.

Как тщательно она подготовилась к тому, что считала своей последней надеждой. Как искусно, как ловко удалось ей убедить Шивли (а затем и того парня, имени которого она не знала, но про себя называла Мечтателем) в том, что она богата, а затем и в том, что они — глупцы, если им не пришло в голову поживиться ее деньгами, написав письмо с требованием выкупа. Как отчаянно молилась, чтобы они заглотили крючок, и мечтала о том, как великолепно они будут наказаны за это.

В течение десяти бесконечных дней, целую вечность, она была никем, чем-то несуществующим для тех, кто жил во внешнем мире. Сейчас, наконец, впервые за время ее пребывания в неизвестности она снова станет личностью. Будет человеческим существом, нуждающимся в помощи, для небольшого, но могущественного круга людей, которые знали ее и были обеспокоены ее отсутствием. Людей, которые могли пожертвовать всем, чтобы спасти ее.

Медлительный ум пытался вернуться обратно, чтобы воссоздать сцены триумфа, пережитые ею за последние часы.

Ранним вечером к ней в спальню вошел Мечтатель, с его предсказуемыми и тошнотворными романтическими излияниями. Она оценила его артистизм и присудила высшую оценку за игру. Такое исполнение роли убедило бы продюсера-режиссера ее самого последнего фильма, что нет необходимости в съемке нового дубля, и вдохновило бы на фразу: «Годится, дублировать не надо!» Так как Мечтатель ни слова не сказал по поводу записки о выкупе, она предположила, что вопрос о том, признаваться ли в ее похищении, все еще не решен.

Единственным намеком на то, что у них что-то назревает, было сообщение Мечтателя, что только он и, может быть, Шивли посетят ее сегодня вечером. Йост и Бруннер решили пропустить свидания; для нее это означало, что их страсть уменьшалась, что было нормальным явлением. Как сказал об этом Роджер Клэй? Да, вот как: «Привычка не порождает попыток», или что-то в таком же роде. Так или иначе, она восприняла этот первый знак пассивности как приближение момента, когда они захотят покончить с ней. Освободить ее или — что за эвфемизм был для этого во Вьетнаме? — ах, да… «пустить на мусор».

Затем настал визит главаря, этого Дьявола, Кайла Шивли, чудовища. Как и всегда, она пришла в ужас при его появлении, вынутренне агонизируя, пока он насиловал ее. И все же, в сравнении с предыдущими сношениями с ним, на этот раз все было легче для нее и быстрее. Он прошел все стадии своим обычным путем, быстро, абсолютно отстраненно, как будто совершал сношение с одним из тех надувных женских манекенов, которые продаются в секс-шопах в Японии для мастурбаторов. Впоследствии выяснилось, что сегодня главной целью его визита было поговорить с ней. Пока он рассказывал о том, что было у него на уме, она почувствовала, что у нее появились первые надежды на успех.

— Мы подумываем отпустить тебя, — сказал он.

Она попыталась поискреннее выразить свою благодарность.

— Но не даром, — добавил он. — Мы обсуждаем, не взять ли за это денежный выкуп. Ведь в конечном счете мы заслужили что-нибудь за комнату и стол, которые предоставили тебе.

Подонок.

— Конечно, — продолжал он, — мы рассчитываем на твое согласие и помощь.

— Каким образом?

— Если мы решимся на такое, нам нужно доказать твоим друзьям, что это мы прячем тебя. Продиктуем записку о выкупе, а ты ее напишешь.

Инстинкт приказывал, чтобы она продолжала разговор, чтобы произвести на него нужное впечатление. Надо было признаться, что она больше не мечтает об освобождении, что ей приятно проводить время с ними, что идея обмена ее на деньги кажется ей оскорбительной.

Она спросила легкомысленным тоном:

— А что будет, если я откажусь написать записку о выкупе?

Шивли решил выдержать характер.

— Милая, — сказал он, — сейчас я объясню тебе. Если у нас не окажется письма, написанного твоей рукой, то мы вынуждены будем отослать твою руку. Ведь это тебе не понравится, не так ли?

— Нет. — Боже, он вселял в нее настоящий ужас, воплощение Калигулы!

— Хорошо, сестричка, я дам тебе знать, когда мы решим этот вопрос окончательно.

Она приняла таблетку снотворного, полагая, что до утра они все равно ничего не решат, но слишком возбудилась от появившейся вероятности успеха, чтобы заснуть.

Затем, много позже, когда она, наконец, оказалась на грани сна, — ох, меньше часа тому назад — ее дверь отворилась, и она застыла от неожиданности, затем, выпрямившись, села в кровати. Двое из них вошли в спальню. Один, Йост, включил ночник, а другой, Шивли, заявил, придвигая к кровати стулья для Йоста и для себя:

— Мы подумали, что ты захочешь как можно скорее узнать наше решение.

— Ты полностью проснулась? — спросил Йост.

— Полностью, — ответила она и стала ожидать дальнейшего (ну, если сказать правду, то с затаенным дыханием).

Йост принял на себя долг объявить ей их решение.

— Расскажу тебе в сжатом виде. Объясним все детали завтра, когда будешь более внимательна. Мы собираемся продиктовать короткую записку с требованием выкупа, которую ты напишешь завтра. Мы заинтересованы в том, чтобы она была написана твоей рукой. Кому персонально мы должны адресовать ее? Феликсу Зигману?

— Он сможет узнать твой почерк?

— Обязательно.

— Ты должна рассказать ему, что с тобой случилось. Не слишком подробно. Просто, что тебя похитили и задерживают, требуя выкуп. Ты находишься в безопасности и вполне здорова. Тебя освободят, не причинив никаких увечий, после того, как будет получен выкуп. Напишешь, что все дело должно храниться в абсолютной тайне. Если они сообщат в полицию или в ФБР, то никогда больше не увидят тебя живой. Если он устроит какую-нибудь чепуху с выкупом, например, пометит банкноты, то это не пройдет незамеченным и послужит тебе смертным приговором. Проинструктируй Зигмана, что он должен поместить определенный текст в отдел объявлений «Лос-Анджелес Таймс», когда подготовит деньги для выкупа. Как только появится объявление в газете, ты напишешь ему вторую записку собственной рукой. Она будет передана ему заказной почтой. В этой записке ты сообщишь ему точно, как и где он должен оставить деньги. Как только мы получим их, проверим банкноты и сумму и убедимся, что за нами не было слежки, тебя освободят и оставят где-нибудь вблизи Лос-Анджелеса. Ты будешь иметь возможность найти телефон-автомат, и у тебя будет мелочь для разговора с Зигманом. Ты все поняла?

— Да, все. — Она помолчала, а затем спросила: — Когда это может произойти?

— Что?

— Я спрашиваю, когда по вашему мнению вы сможете получить выкуп и освободить меня?

— Если все пройдет гладко, по графику, без препятствий, можешь считать, что будешь дома в пятницу, четвертого июля. Мы вышлем первое письмо завтра. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Они дошли до двери, открыли ее, чтобы выйти, когда Шивли обернулся, улыбнувшись своей обычной усмешкой, от которой ее всегда кидало в дрожь:

— Эй, неужели тебя не интересует, во сколько мы тебя оценили?

— Я побоялась спросить об этом.

— Тебе нечего бояться. Этим можно гордиться. Сказать, что мы думаем о тебе? Хочешь услышать?

— Конечно.

— Один миллион долларов, — сказал он, взмахнув рукой на прощанье, и дверь закрылась.

Лежа теперь в полной темноте и вспоминая об этом визите, она думала, что сумма в миллион долларов совершенно бессмысленна.

Ее чистый доход и рядом не лежал с той суммой, которую она назвала Шивли, когда пыталась искушать его. Но он был более чем достаточным для этой цели. А может быть, если все сработает так, как она задумала, удастся вернуть целиком весь выкуп обратно. Если же так не получится, у нее исчезнет потребность в деньгах, разве только на похоронные расходы. Что касается доставки выкупа, она была уверена в том, что деньги не составят проблемы. Зная Феликса Зигмана много лет, она не сомневалась в том, что он выполнит ее инструкции с точностью до буквы. Он будет, как всегда, хладнокровным и солидным, хотя под ледяной невозмутимостью (Шэрон отлично это знала), будет таиться смертельный страх за ее безопасность. Он соберет нужные деньги, точно выполнит все, что будет написано в ее инструкции. Оставит выкуп точно в том месте, где ему прикажут его оставить. Думая лишь о ее безопасности, никогда не рискнет легально связаться с властями. Он в одиночку пройдет весь этот путь или, может быть, доверится только Нелли Райт. Да, тем, кто будет работать в обеспечение ее безопасности, можно доверять полностью.

Оставался один вопрос, и ответ на него станет известным только в конце операции: можно ли доверять ее похитителям, выполнят ли они полностью свою часть сделки?

Конечно, они были беспринципными животными, но каждый из них воспитывался в своей среде. Интуитивно ей казалось, что Йост, Бруннер и Мечтатель хотели бы сохранить свою честь при выполнении условий сделки. Если бы ее судьба целиком была в их руках, то, безусловно, через неделю она оказалась бы в Лос-Анджелесе, в безопасности, безмерно напуганная, зато живая и здоровая.

Но ее судьба зависела не от них, она знала об этом, а полностью определялась капризами и милостью Кайла — Т. Скоггинса. Это был капрал Скоггинс, не Шивли, нет, она убедилась в этом только что. Тот самый Скоггинс, стоявший у дренажной канавы, опустошавший свой смертоносный автомат, расстреливая в упор этих бедных, беспомощных детишек. Скоггинс, который сказал кому-то, что никогда нельзя оставлять живыми тех, кто впоследствии мог бы опознать вас.

Как только Шивли получит свою долю выкупа, допустит ли он существование малейшей вероятности, что она сможет опознать его?

Ее светлые надежды постепенно исчезали за облаками сомнений.

Несмотря на то что сознание ее было отуманено снотворным, она с жуткой ясностью понимала, что не может оставить вопрос своего спасения в руках Шивли. Единственная гарантия ее безопасности после всего пережитого могла появиться только в том случае, если она сумеет найти способ переложить ответственность за свою безопасность с Фан-клуба на Феликса Зигмана, полицейский департамент и Федеральное бюро расследований. Она не должна зависеть от членов Фан-клуба, дожидаться, пока они вернут ее людям, которым она доверяет. Ей следует найти способ привести этих людей к себе, где бы она ни находилась.

Где бы она ни находилась: недалеко от Арлингтона, возле озера, в уединенной местности среди холмов.

Этих примет было достаточно для любого человека, который начнет ее поиски.

Как найти способ передать эту добытую с таким трудом могущую спасти ей жизнь драгоценную информацию до того, пока не будет слишком поздно?

Одно дело — дать знать кому-то из внешнего мира, что ты находишься в руках похитителей. Конечно, это уже было бы достижением, завершением определенного акта, хорошо спланированного талантливым режиссером. Но этого было недостаточно, все еще недостаточно. Дать знать кому-то извне, где тебя содержат, — то было совсем другое дело. Однако сегодня, по крайней мере, такое задание казалось ей абсолютно невыполнимым.

Без этого третьего акта все ее исполнение роли можно было бы считать полным провалом. Все ее усилия пропали бы без толку. Без удачной развязки весь спектакль, который мог бы иметь огромный успех, будет внезапно снят из репертуара.

Она пыталась усиленно думать, но в голове была полная каша.

Мысли плавали в дремотном тумане.

Мгновенно ей вспомнился день, когда Мечтатель вернулся, посмотрев часть того старого фильма, ее фильма. Она припомнила его реакцию. Фильм не совсем плохой, даже, можно сказать, хороший, с лучшим концом, чем тот, который ждет ее сейчас. Кинофильмы всегда имеют счастливый конец. Почему же в жизни нет столь же счастливых окончаний?

Хватит о фильмах. Жизнь — единственное, что сейчас имеет смысл.

Нет счастливых окончаний в жизни, по крайней мере, для нее.

Такая усталость…

Она зевнула, повернулась на бок, натянула одеяло повыше, свернулась калачиком.

Какая жалость! Она зашла так далеко. Так мало осталось пройти, чтобы уверенно обеспечить себе свободу. И вот она наткнулась на сплошную стену. Нет способа перебраться через нее. Спрятана. Потеряна. Мертва.

Затем, проваливаясь в дремоту сквозь последний крошечный островок сознания, она увидела микроскопический, едва заметный лучик света, далеко упрятанный в прошлое. Он освещал дверцу, ведущую к свободе.

Не забудь об этом, Шэр, не забывай, пожалуйста, вспомни, когда проснешься.

Не забудь вспомнить, если не хочешь погибнуть, а ведь ты не хочешь умереть, неправда ли?

Не хочешь.

Вспомни.