ДИАЛЕКТИКА Рассказ

1

Пришла весна, но снег до сих пор лежал кое-где в ямах и канавах огрубевшей крупнозернистой коркой. Финская природа отогревалась медленно, влажные еловые леса в первых числах мая всё ещё дышали прохладой.

Воздух во времянке был сырой, пахло землею и древесиной. Боясь простудить трёхлетнюю Аринку, родители почти не выводили её на улицу, и даже на пол спускаться разрешали редко — только если это оказывалось необходимым. Пола как такового и не существовало — плотная глинистая почва, голая, отшлифованная подошвами до каменной твердости, до глянцевитого блеска. Узкое и высокое окно давало очень мало света, во времянке всегда царил полумрак, и дрожащий желтоватый нимб единственной лампочки, свисавшей с потолка на проводе, вечерами не мог проникнуть в дальние уголки и прогнать оттуда свернувшуюся калачиком темноту.

Обеденный стол представлял собою несколько досок, сколоченных вместе, стульями служили пни.

Аринка целыми днями играла на покрытых брезентом полатях под потолком. Спали там же, под двумя старыми разлезающимися одеялами, все вместе, Аринка между родителями — они согревали ещё теплом своих тел.

Всё это нужно было для того, чтобы построить дом. На закате советской эпохи многие предприятия выделяли сотрудникам дачные участки. Так и получила Аринкина семья шесть соток под Зеленогорском, в краю озёр, камней и елей, пышных, словно бархатные юбки старинных дам.

Пока отец работал, возил, катал, шкурил тяжеленные бревна, Аринкина мама готовила на одноконфорочной электрической плитке во времянке еду, самую простую, макароны, картошку, гречневую кашу, или, забравшись на полати вслух читала Аринке книжки, а иногда помогала отцу, если он о чем-нибудь её просил.

«Раньше, когда даже этой времянки не было, папа приезжал сюда совершенно один, спал в машине, и в холодные весенние ночи стёкла её запотевали, будто она погружалась в молоко, папа строил времянку для того, чтобы мы могли жить здесь и помогать ему.» Так говорила Аринке мама. Она была намного моложе отца и тоже сильно скучала, ей порою приходилось очень трудно в этих суровых условиях, да ещё и с ребенком, но она терпела, потому что, наверное, любила его. Папе исполнилось пятьдесят лет в тот год, когда он заложил фундамент своего дома. Говорят, что каждый мужчина должен построить дом. Крепкий и тёплый, в котором будет жить вся его семья.

Когда мама вывела Аринку из времянки, чтобы ехать на станцию, малышка, щурясь с непривычки от дневного света спросила:

— А где же дом? Он пока не готов? Мы ведь были здесь так долго? — Прошло всего три дня, но, как известно, для детей время идёт иначе.

— Дома строятся долгие годы, Ариша, ты уже станешь большая, когда мы достроим его, — сказала мама.

2

Арина Владимировна обратилась в агентство недвижимости. Она собиралась продавать дачный участок с домом. Земля в курортном районе ценится очень высоко, за шесть соток под Зеленогорском можно выручить неплохие деньги — Арине Владимировне и её мужу хотелось улучшить жилищные условия — переехать наконец-то из тесной советской «однушки» в современную двухкомнатную квартиру — ведь молодая семья ожидала прибавления, Арина была на шестом месяце, а старший сын в этом году должен был пойти в школу. По красочным каталогам компании-застройщика была уже даже выбрана квартира мечты, в доме завершались отделочные работы, он планировался к сдаче на начало осени и — так удачно! — располагался как раз напротив гимназии, куда собирались отдать ребенка.

Но… денег от продажи старой квартиры да скромных сбережений Арины и её мужа не хватало, чтобы организовать доплату, потому и решено было продать дачный участок с домом. За полтора миллиона.

Арина Владимировна волновалась, что никто не захочет его приобрести, но покупатели нашлись на удивление быстро. Ивану Ивановичу, успешному предпринимателю, и его жене Глафире, художнице, очень понравились и садоводство, огороженное со всех сторон высокой стеной, и въезд со шлагбаумом, и болотное озеро с искусственным пляжем, окруженное душистым сочным еловым лесом. Они даже предложили Арине Владимировне выплатить её долги по взносам в садоводческое товарищество. Дело шло, продажа в скором времени должна была состояться.

Когда Иван и Глафира приехали смотреть участок в первый раз, они только восхищались, но в последующие визиты начали уже подмечать его недостатки, продумывать и планировать, как они будут организовывать на этом участке свою жизнь, совершенно новую, отличную от жизни прежних его хозяев.

— Вот эти ёлки, Иван, которые растут вдоль забора, их надо будет непременно вырубить… Что это за ёлки, зачем? Они такие колючие, высокие, некрасивые, из-за них на участке темно.

— Ладно, подумаем, — сказал Иван, — меня гораздо больше волнует дом, он вроде ничего, крепкий, да вот, боюсь, слишком маленький для нас…

— Можно построить второй, рядом с этим, — предложила Арина.

— Тогда на участке станет не слишком просторно, — Иван обошел домик кругом, — жаль, конечно, но скорее всего, придётся его сносить…

Внутри у Арины что-то оборвалось — ведь отец строил этот дом собственными руками! — из уважения к его памяти, наверное, не стоило бы продавать участок людям, заведомо собирающимся сносить дом… Но семье так сильно нужны были деньги! Сентиментальные соображения не могут иметь реального веса там, где есть конкретная необходимость. Новая квартира всё-таки. Вот-вот родится ребёнок. Вчетвером ютиться в «однушке»? С двумя детьми: грудничком и школьником? Как старший будет делать уроки? Арина Владимировна вздохнула.

— Хороший участок, ровный, — покупатель снова обошел вокруг дома; он смотрел на него так, словно тот уже был снесен, и на его месте расстилался теперь великолепный газон, о котором мечтали Иван и его жена.

— А вот здесь мы поставим легкую чайную беседку и качели, — сказала Глафира. У них, видимо, давно сформировались представления о том, что такое дачный участок; планы преобразований оказались поистине грандиозны, — и вырубим-таки эти дурацкие ёлки…

3

Арина поливала ёлочки из чайника. Отец накопал их в лесу лопатой и привёз на тачке, каждую в своём кубике влажного лесного грунта, когда они были совсем ещё крошечные — не больше растопыренных Аришкиных ладоней.

— Мы их сажаем сейчас, чтобы сделать свою небольшую аллею. Они вырастут и станут создавать тень, это будет очень красиво, и наш участок обособится от соседних, — говорил отец, — Поливай их, Ариночка. Ели любят влагу.

Для маленьких ёлочек вырыли неглубокие лунки и посадили их туда вместе с родной лесной почвой. На следующий год выяснилось, что большая часть их прижилась очень хорошо, некоторые, однако, немного пожелтели и потеряли часть хвои. За ними Арина ухаживала особенно старательно. Она переливала воду из жестяного ведра в чайник, и шла с ним вдоль ряда ёлочек — будущей аллеи — поднося носик по очереди к каждой из них. Некоторое время после этого в лунках стояли лужицы, но потом постепенно влага уходила в землю. Ёлочки росли прямо на глазах, тянулись к солнцу, выбрасывая вверх молодые остроконечные побеги.

— Может, всё-таки возьмем ипотеку, — сказала как-то Арина Владимировна мужу, — и не будем продавать. Я надомную работу возьму, пока ребенок маленький. Ведь нам и самим пригодится дача, дети подрастут, станем на каникулы их вывозить…

— Нет, Ариша. Дача — это в наше время роскошь. А что касается ипотеки… Ты же сама всё прекрасно понимаешь. Это — настоящее ярмо! На годы и десятилетия. Работаешь как проклятый, света белого не видишь, а деньги — чужому дяде идут. У нас ведь с тобой дети растут. Тут плати, там плати, детский сад, школа, кружки разные. Какая тут ипотека? Да мы зубы с нею на полку сложим. Продавать надо, Ариш. Жалко, конечно, но ничего не попишешь.

4

Отец работал не спеша. Но постоянно. Каждые выходные выезжал он на дачу, чтобы что-нибудь там сделать. Так и рос домик из дня в день, потихонечку, по камушку, по досочке, по гвоздику.

Аринка помогала строительству: просеивала металлическим ситом песок для цементного раствора, носила воду, собирала в большие полотняные мешки лесной мох, чтобы проконопатить стены.

— Труд, Ариша, сделал из обезьяны человека, — говаривал отец, неторопливо распиливая толстые ароматные доски. Рука его двигалась равномерно, лицо было сосредоточенным и спокойным. Девочке нравилось смотреть как летят из-под зудящей пилы золотистые как пшеничное зерно опилки.


Дружила Аришка лучше всего с соседским мальчиком по имени Витька, они много играли вместе — аж в животе щекотало, до того с ним всегда было весело и интересно. Закончив дела, она как на крыльях мчалась в самый конец одной из боковых улиц садоводства, и, забравшись по колченогой деревянной лесенке, прислоненной к бревенчатой стене дома, трижды стукала кулачком в высокое окно.

Отец раз и навсегда установил в семье правило: Арина не идет гулять, покуда не сделает свою дневную норму дачной работы. «Делу время, а потехе — час.»

Десятилетняя дочка частенько обижалась на него; ей мучительно хотелось пропадать где-нибудь с Витькой: кататься на велосипеде, ловить тритонов в огромной зеленоватой луже на дне песчаного карьера или собирать в лесу лапник для постройки настоящей военной крепости, а вместо этого приходилось помогать по хозяйству… Со слезами на глазах она таскала воду, полола грядки или забивала мхом щели между бревнами.

— Не мучил бы ты ребенка, — вполголоса говорила мать.

— Я так воспитываю её, Ольга. Труд не может нанести вреда, он облагораживает человека, делает его душу шире, просторнее, помогает научиться любить, сопереживать. Никто не способен с уважением относиться к ценностям, созданным другими, покуда ничего не сделал своими руками. Пусть и наша дочь внесет свою лепту в постройку дома, — спокойно, но строго отвечал ей отец.

5

Витька была обладателем очень смешной круглой рожицы, больших колокольчиковых глаз — тоже круглых, широкого и плоского — будто размазанного — носа; неизменно взъерошенные волосы точно перья торчали вокруг его большой головы на тоненькой шее. Он вечно ходил чумазый, футболка и шорты у него обязательно выпачканы были то краской, то смолой, то шоколадом…

— Этот мальчишка никогда не причесывается, да и умывается он, я думаю, раз в год по обещанию, что ты прилипла к нему как репейник, — ласково ворчала мама.

Аришка только улыбалась в ответ. «Ну и ладно. Ну и пусть как репейник!» — думала она, ей сразу становилось весело, стоило только вспомнить эту рожу, ужасно милую; Витька звал её гулять не заходя на участок, как было постановлено отцом — и всякий раз, когда Аринка замечала на дороге за калиткой знакомый тонконогий головастый силуэт, у неё делалось вдруг так странно-хорошо внутри, что хотелось бежать куда-нибудь стремглав, не важно куда, без направления, в чистое поле, и, зажмурившись, визжать на солнце.

А однажды она даже плакала из-за Витьки. К нему приехала на неделю погостить двоюродная сестра, и он не заходил, играл постоянно с этой девочкой, капризной, румяной, белокурой как липовый цвет. Аринка сидела одна; наверстывая упущенное, читала наконец книги из летнего списка по литературе или ходила кругами вокруг отца, который продолжал строить дом, спокойно и постепенно. Он клал в бане печь; перемешивал раствор, выкладывал его на кирпич, точно джем на булку, тщательно размазывал, разглаживал мастерком.

— Не печалься, Ариша. Всё пройдёт.

Так много любви и терпения было в этом человеке!

— Пап, а можно я сегодня сделаю работу на несколько дней вперёд, чтобы потом больше играть с Витькой, когда новая девочка уедет?..

— Нет, Ариша. Где это видано, чтобы хлебом человек наедался на неделю в один присест? Трудиться, как и питаться, нужно каждый день, без перерывов, всю свою жизнь.

Отец убирал кончиком мастерка лишний раствор между кирпичами, выравнивал подсыхающую поверхность, выходило у него аккуратно, гладко-гладко…


— Они всё же решили сносить его.

— Арин, да оставь ты. Зачем тебе этот домик? Хибара же! Он и нам-то тесен, что уж говорит про них; Иван с Глафирой люди богатые, современные, на этом месте, глядишь, и дворец поставят. В жизни всегда так, что-то разрушается, что-то строится. Диалектика. Не печалься, Ариш.

Муж встал из-за стола и потрепал её по голове как ребёнка. Прежде так часто делал отец. Она до сих пор помнила тепло его широких натруженных ладоней.

6

На краю садоводства, у самой границы леса находилась заброшенная стройка. Дети любили приходить сюда, прыгать по пористым серым бетонным брускам, прятаться в толстостенных металлических трубах, лазать по заросшим кучам давным-давно привезенных самосвалом песка и щебня.

Особенно нравилось это место Витьку и Аринке. Трава кое-где пробивалась сквозь бетонную корку на земле, пучками торчала из трещин в плитах. В начале мае повсюду рассыпались здесь жёлтые звезды мать и мачехи, а в лесу, сразу за участком, едва начинало припекать солнце, становилось белым-бело, точно снег ещё не сошёл, от нежных тонконогих ветрениц — первых поцелуев весны.

Однажды Витька и Арина сидели внутри одной из ржавых железных труб, предназначенной, вероятно, для нефтепровода. Она была настолько велика в диаметре, что дети спокойно могли стоять там в полный рост — они устроили в трубе настоящее убежище, натаскали туда кирпичей, ящиков, ломаных досок и даже заготовили кое-какие съестные припасы: в тайнике, под дырявым жестяным тазом хранились у них окаменелые карамельные ириски с намертво приклеившимися обертками.

Шёл дождь, ручейки воды стекали с краев трубы, капли гулко ударялись о покореженный металлический лист, лежащий снаружи.

— Аринка, а Аринка… Давай поцелуемся, — вдруг сказал Витёк.

— Зачем? — удивилась девочка.

— Ну…не знаю. Просто так…

— Ладно, — согласилась она.

— Только нужно сперва закрыть вход в трубу, чтобы нас никто не увидел, — деловито сообщил Витя.

— А почему? Разве мы собираемся делать что-то плохое?

— Нет, но взрослые могут нас заругать, если увидят.

— За что?

— Они считают, будто бы целоваться — это исключительно их прерогатива…

— Пре-чего?

— Пре-ро-га-ти-ва, — проговорил Витек по складам и пояснил (не без гордости за собственную образованность), — значит, только они имеют на это право.

Витек знал страсть как много умных слов. И иногда щеголял ими точно новыми кедами или заграничными ракетками для бадминтона.

Дети сделали загородку с одной стороны трубы, подняв с земли и прислонив к ней покорёженный лист металла. Витькина рожа, неумытая, круглая, смешная, оказалась вдруг так непривычно близко — на Арину сладко пахнуло стратегической карамельной ириской…

7

Участок продали, документы были почти готовы, оставалось всего одна не слишком существенная формальность: написать заявление в правление садоводства об отказе от своего членства и передаче его новому владельцу.

Арине Владимировне захотелось взглянуть на дом, вместе с которым она выросла, в последний раз. По центральной асфальтированной магистрали садоводства она не спеша дошла до поворота на свою улицу, усыпанную хрустящим красноватым гравием. Отсюда уже виднелась коричневая, как шляпка боровика, крытая крашеным металлом, с плавно изогнутыми скатами крыша… Издалека домик действительно напоминал гриб — небольшой, складный, обитый промасленной вагонкой. Два окна на фасаде глядели просто и ласково — точно любящие глаза.

Дом, в котором жил Витька, тоже можно было разглядеть за верхушками разросшихся деревьев; его продали несколько лет назад, новые хозяева обложили бревенчатый сруб кирпичом, нагородили вокруг нелепых пристроек и перекрыли крышу — заменили добротный крупно волнистый седой шифер чешуей красно-коричневой черепицы.

Ивану не терпелось расчистить участок. На нем уже громоздились горы песка, щебня, штабелями стояли брусочки крупного белого кирпича — призрак будущего трёхэтажного особняка прочно занял своё место; Арининому воображению ничего не стоило мысленно возвести его там, где пока ещё стоял выстроенный её отцом маленький домик-гриб.

На участок уже был пригнан экскаватор с канатной подвеской. Металлический шар неподвижно висел на его стреле словно тяжелая капля. Человек в темно-синей робе, бормоча что-то на своем отрывистом южном наречии, возился в кабине экскаватора, потом он вылез, вытер перепачканные смазкой руки тряпкой и закурил. Двигатель грозной машины приглушенно рычал.

Арина Владимировна остановилась напротив того места, где, как ей казалось, раньше находилась калитка. Забор уже разобрали, а весь участок был безобразно изрыт гусеницами экскаватора. В это время рабочий выбросил окурок и, захлопнув дверцу кабины, направил машину к домику. Неторопливо и самоуверенно, словно хищный жук, экскаватор пополз вперед, оставляя за собой темные канавки встревоженной земли.

Арину разрывало желание побежать изо всех сил ему наперерез, загородить собою маленький домик, защитить, уберечь его, в животе у неё как-то резко и испуганно дернулся в этот момент нерождённый ребенок.

Металлический шар медленно раскачивался на конце стрелы экскаватора. Этот смертоносный маятник с каждым своим взмахом оказывался всё ближе к фасаду маленького домика-грибка. Вот-вот ударит.

Арина зажмурилась. Трррахх… Экскаватор ударил раз — сломались только тонкие доски, которыми обшит был фасад снаружи. На землю шумно попадали обломки. Трррахх… Второй удар. На этот раз стена треснула, но бревна в ней оказались достаточно крепки — тяжелому шару пришлось пока ни с чем идти на следующий круг. Молодая женщина застыла не в силах с двинуться с места. С каким-то мазохистским упорством наблюдала она за ходом работы-разрушения. Тррраааххх… Новый удар. Он показался Арине почему-то дольше, насыщеннее, злее предыдущих. Она уже не смотрела, а только слушала происходящее: отвернулась, глаза её сами собой наполнились слезами. Ещё удар. На этот раз шар с треском вошел в глубь стены, что-то оторвалось и рухнуло, посыпались мелкие доски. Трррахх… Арина не оглядываясь пошла по гравию к главной магистрали садоводства. За её спиной метался огромный шар, трескались бревна, глухо ударялись о землю падающие обломки, но — она чувствовала — дом всё ещё стоял. Надежный, ладный, на совесть построенный добрыми руками её отца, он хотел жить, радоваться, полниться детским смехом, давать кому-то тепло и приют…

Тррррааах… Обрушился на него очередной удар металлического шара.

— Ах! Да что же эта! Кака зараза, — ругался на ломаном русском человек в кабине экскаватора, — такой крэпкий гад, с виду рухлядь ведь, халупа, а брэвно видать, хороший, вона как стоит…

Трррах… Снова размахнулся беспощадный железный кулак — и на этот раз всё-таки сломал одну из несущих опор маленького домика-грибка. Отца уже нет, и экскаватор без сожаления уничтожает созданное им. Так, чтобы ничего не осталось. Ровный газон с ажурной чайной беседкой. Двое других рабочих, закончив жужжать пилой, оттаскивали в сторону только что поваленную сильную пышную ель, одну из тех, которые десятилетняя девочка когда-то поливала из чайника.


— Ну что ты такая грустная, Ариш? Продешевила, думаешь? Полтора миллиона — очень хорошая цена.

Она устало махнула рукой.

— Да не цена это вовсе — твои полтора миллиона…

— Два бы нам за него никто не дал, — бросил муж, глядя в зеркало заднего вида, — зато у нас наконец-то будет новый дом, собственный, — добавил он ласково, — созидание неизбежно несет в себе разрушение. Диалектика. Не печалься, Ариш.

За окном ползли еловые северные леса, полосатые сельскохозяйственные угодья, сквозные рощицы с пастельной клейкой ещё не до конца раскрывшейся листвой. Голые изжелта серые холмы кое-где покрывала уже белоснежная пена ветрениц, вестниц тепла, и, провожая их глазами, Арина почувствовала, как печаль потихоньку отпускает её; маленький домик с доверчиво глядящими вперед глазами-окнами всё равно устоял, он устоял в её сердце, устоял потому, что в его фундаменте были кирпичики, положенные её руками, ведь, вероятно, именно этого и хотел отец — всё, что вкладывается в живого человека, в его разум и чувства, не падает в бездонный колодец времени, не размалывается в труху неумолимым колесом бытия, оно сохраняется, копится, составляя богатство его души.

Загрузка...