Глава 2

До совхоза добирались часов восемь. Сначала два часа по реке Томи на «Ракете», потом автобусом по пыльной дороге. Где-то на полпути в автобус зашел мужичок в синей куртке и черной шляпе и сказал, что ему нужно двадцать человек. Из их первой группы ехало всего десять — остальной народ еще не собрался после каникул, поэтому с мужичком вышла вторая группа целиком, в основном одни девчонки. После Шурочка узнала, что их определили на ферму доить коров.

Деревня, куда их привезли, называлась «Горе-ловка», а совхоз, на который предстояло работать, — «Путь Ильича». Поселили студентов в огромном спортзале при деревенском клубе. Клуб был огорожен невысоким штакетником, вход в спортзал находился рядом с танцплощадкой — низким дощатым помостом с заборчиком и дощатыми лавками по периметру. Прямо возле клуба росла огромная старая липа, под ней стоял столб с двумя рукомойниками. Чуть дальше виднелся сортир на две будочки, еще дальше тропка выводила к деревенскому пруду. Пруд был огромный, как маленькое озеро. В темной воде отражались домики «запрудной» улицы, ближе к тому берегу плавали гуси. Красота! Недалеко от берега в траве лежало бревно, стесанное сверху так, чтобы можно было сидеть.

Спортзал был на манер солдатской казармы уставлен рядами железных кроватей с панцирными сетками. Примерно треть спортзала была отгорожена брезентовыми занавесками. Они выделяли закуток для девочек, а мальчиков поселили в проходной части.

Шурочка плюхнулась на свою кровать и покачала задом. Сетка даже под ее пятьюдесятью пятью килограммами растянулась изрядно. Шурочка прилегла — ничего, так себе гамачек! Обстановка сильно напоминала пионерский лагерь — там тоже были корпуса с большими комнатами-казармами и комната мальчиков была проходной. Каждое лето Шурочка ездила в один и тот же лагерь на все три месяца, и каждое лето означало для нее новую влюбленность. Вот и сейчас, будто получив команду, сердце заныло в предчувствии любви.

«Ну, и в кого тут влюбляться?» — проводила ревизию Шурочка, сидя на лавке возле клуба. Все они там толклись в ожидании, когда их отведут в столовую. Четыре девочки и пять мальчиков. Девять человек из Шурочкиной первой группы, а десятым к ним прикрепили новенького, его звали Борис. Борис восстановился на втором курсе после армии, собирался учиться в третьей группе, но его группу отправили на сельхозработы раньше, поэтому пришлось ему ехать с ними. Девчонки уже успели прозвать парня между собой Борюсиком. Борюсик был невысокий, но симпатичный. И, главное, была в нем некоторая тайна, загадка была. Сидит себе тихонечко, улыбается легкой улыбкой, в разговоры не вступает, на вопросы отвечает односложно и смотрит внимательно так. И взрослый, уже армию отслужил, не то что их мальчишки-одногруппники, школьники вчерашние!

Шурочка еще раз провела мысленную ревизию. В кого тут влюбляться? Вовка Иванишин, хмурый, худой, с движениями Железного Дровосека, вон, жестикулирует так, будто у него в суставах смазка кончается. Явное не то. Гена Цой, высокий поджарый кореец в очках. Хороший парень, они вместе с Шурочкой учились на лыжах ходить и оба — одинаково безуспешно. И в Генкином Джамбуле, и в Шурочкином Ташкенте снег бывает раз в году по полчаса, лыжи они до сих пор видели только по телевизору. А тут, в Сибири, нате вам — сдавайте норматив на время. На почве (или на снегу?) лыжных преодолений Шурочка и Гена сдружились и даже конспектами обменивались, и лабораторные работы делали вместе иногда. Но на героя романа Гена не тянул. На него сердце не ёкало. Игорюня Жаров. Этот даже не обсуждается. Игорюня, и этим все сказано. Вон стоит, улыбается блаженно, мотня на трикотажных растянутых трениках болтается возле колен. Игорюня был немного не от мира сего. Узкие серые глазки из-под тяжелых век смотрели на мир рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходила вечная полуулыбка, и все его плоское круглое лицо, украшенное пипочкой носа практически без переносицы, забрызганное крапинами веснушек и обрамленное буйными рыжеватыми кудрями, делало Игорюню в лучшем случае комическим персонажем, но никак не героем-любовником.

Еще один — Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ежика. Макаров выглядел от силы на шестнадцать лет, хотя был старше всех в группе, ему было двадцать два года, и он даже успел жениться.

В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. И тут их позвали на обед.

Деревенская столовая оказалась вполне приличным заведением. Большая бревенчатая изба делилась на три части, в одной из которых расположился магазин, во второй — обеденный зал, в третьей, судя по всему — кухня. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и споро разливали оголодавшим студентам наваристый борщ, наваливали гуляш с рисом, наливали компот. Порции были огроменные. Тут же в сторонке стояли стаканы с молоком. Молоко уже отстоялось, и видно было, что треть стакана — сливки.

Вот это да! После их студенческой столовки, где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили преимущественно из хлеба (Шурочка как-то взяла котлету, но она была сладкой и пахла ванилью: ее явно слепили из зачерствевших булок), совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо — всех переписали в столбик, будут удерживать из зарплаты. Класс!

— Девочки, — попросила Шурочка соседок за столом, — чур, я занимаю место при кухне. Если скажут, что нужно идти поварам помогать, я иду. Ладно?

— Ладно, — пожала плечами Эльвира Абдулаева, — лично я терпеть не могу готовить.

— Ты же не умеешь стряпать, — прищурилась Ира Зинченко. — Помнишь, какой ты суп сварила?

— И кашу гречневую, — захихикала Леночка Голованова, перекидывая за спину роскошную русую косу.

Девчонки жили с Шурочкой в одной комнате в общежитии. Когда через месяц студенческой жизни им надоело давиться в столовке хлебными котлетами — после таких обедов голод возвращался слишком быстро, а изжога оставалась слишком долго, — девчонки договорились скидываться и стряпать по очереди. Так выходило и дешевле, и сытнее. Шурочка к тому времени очень хорошо умела жарить картошку, яичницу и варить суп из пакета. Девчонки умели не намного больше. Разве что Эльвира была более опытной поварихой, у нее очень болела мать, и она до института тащила на себе домашнее хозяйство и присматривала за двумя младшими сестрами. Эльвира подсказывала, чего сколько класть. Поэтому, когда Шурочка дежурила по кухне и решила сварить гречневую кашу, она честно спросила у Эльвиры, сколько брать крупы на четверых. Та сказала, что полтора стакана, и Шурочка послушно отмерила по полтора стакана на каждую. Всего шесть. И девять стаканов воды — эту пропорцию для гречки она помнила, мама объясняла. В итоге у нее сварилось полведра гречневой каши — оказывается, всего-то надо было брать полтора стакана! Правда, каша, сдобренная душистым подсолнечным маслом, получилась вкусная, рассыпчатая.

Полведра им бы пришлось есть дня четыре, поэтому решили позвать мальчишек. Мальчишки обычно спускали стипендию в первые две недели, а после голодными волками рыскали по коридору и караулили, кто из девчонок стряпает на кухне. А потом стучались в дверь — «Здрасьте, мы в гости. О, как кстати, прямо к ужину!» Девчачий небогатый бюджет — сами экономили и распределяли копейки от стипендии к стипендии — регулярные дружеские набеги выдержать не мог. Поэтому в стряпне применялись приемы маскировки. На кухне проводился минимум манипуляций, сам процесс приготовления еды проходил в комнате при закрытых дверях, верхний свет во время приема пищи не включался, стуки в дверь игнорировались — никого нет дома.

А тут Эльвира выглянула в коридор и подозвала Игорюню с Геной Цоем, которые безрезультатно стучались в комнату через три двери наискосок — никто им не открывал: девчонки, видимо, тоже ужинали. «Гена, Игорь, пойдемте к нам кашу есть!» Те с радостью пошли, на призыв прибился еще и Яша с третьего курса, и три мужских пустых желудка за милую душу расправились с полуведерным запасом гречневой каши.

А с супом у Шурочки получилась такая история. С продуктами в Томске было не очень хорошо, из мясного — только куры, если в очереди постоять, и сырые котлеты, если повезет в универсаме застать, пока не расхватали. Пельмени еще продавали — розоватый фарш с неопознаваемым происхождением и тесто, которое намертво слипалось в месиво при малейшей разморозке. Если пельмени успевали донести из магазина до кастрюли раньше, чем они подтаивали, то их готовили классическим способом — варили. Если же пельмени успевали слипнуться, из этой массы можно было готовить «пельменные лепешки» — от массы отрывались кусочки, обваливались в муке и сплющивались в лепешечки. Лепешечки поджаривались в масле на сковородке. Получалось вполне съедобно, пока горячие. А остывать они и не успевали.

Курицу брать было дороговато — если целиком приготовить, уйдет недельный продуктовый бюджет, если по частям, то нет холодильника, чтобы хранить. Поэтому Шурочка посчитала большим везением, когда ей в ее дежурство по кухне удалось купить в универсаме куриный суповой набор: две лапы и петушиная голова с клювом. Шурочка помнила что-то такое смутное из детства, как мама варила супчик из таких лапок и гребешков. И вроде бы всю голову целиком варила. Шурочка старательно общипала остатки перьев с шеи и головы, как следует промыла лапы и с сомнением посмотрела на жесткие когти. С ними что делать? Вроде бы в мамином бульоне лапы были с когтями. На всякий случай тщательно промыла каждый коготок и загрузила набор в кастрюлю, решив на этот раз готовить на общежитской кухне. Вскипятила, сняла серую пену. Что-то мутноватый какой-то бульон… Ладно, в супе незаметно будет. Так, теперь туда луковицу, одну морковку, три картошки нарезать, горсть вермишели, лавровый лист, посолить… Готово! И понесла кастрюлю в комнату кормить девчонок.

— Что это? — спросила Эльвира, когда из половника на нее уставилась мутным глазом петушиная голова с плотно сомкнутым клювом и скукоженным гребнем набекрень.

— Лапша, — гордо сказала Шурочка, — на курином бульоне!

— А это? — Эльвира уже выложила голову на тарелку и достала вареную лапу. Лапа хищно целилась ей в лицо всеми четырьмя когтями.

— Это ножка. Куриная, — без энтузиазма в голосе объяснила Шурочка, уже чувствуя: ее стряпня не понравилась.

— С ножки нужно было чешую снять и когти. — Эльвира подцепила пленку на лапе, та слезла одним куском. Потом подцепила коготь, тот сполз чехольчиком, обнажив чистое светлое основание. Эльвира поболтала ложкой в тарелке, погоняв в сероватой жиже кусочки картофеля и вермишель.

— Шур, ты как хочешь, но я это есть не стану, я лучше чай попью с булочкой.

— Не умеешь готовить, так и не берись, — откликнулась толстушка Ира Зинченко, которая попробовала ложку Шурочкиного варева и тоже засобиралась в столовую за булочкой.

— Да, а как я научусь тогда готовить, если не буду пробовать! — заспорила Шурочка.

— Ну, вот и пробуй, хоть всю кастрюлю. А мы в столовку пойдем, — подскочила и Леночка, и девчонки втроем умчались в столовую на первый этаж, оставив Шурочку наедине с вареной петушиной головой. Шурочке показалось, что петух смотрит на нее с укоризной.

— Что, и ты будешь критиковать, как я тебя сварила? — Шурочка выловила вторую лапу и пристроила ее к петушиной голове. Теперь композиция на тарелке напоминала картинку на трансформаторной будке «Не влезай, убьет!»: две перекрещенные лапы, и сверху — голова с клювом. Шурочка храбро зачерпнула ложку своей лапши и проглотила ее быстро, как лекарство. Привкус был странноватым. Горчило, пахло какой-то требухой. «Куриный бульон» это варево напоминало меньше всего.

В дверь постучались, в комнату просунулась голова Яши с третьего курса:

— Можно к вам в гости? О, мы как раз к ужину!

— Заходи, Яша, куриную лапшу будешь? — встала из-за стола Шурочка.

— Спрашиваешь! Конечно, буду! Мы тут с Павликом, ничего? И еще Петька со мной!

— Слушай, Яш, а давай я вам кастрюлю с собой отдам! Вы у себя в комнате поедите, а мне потом кастрюлю вернете!

— А с чего это ты такая добрая? — заподозревал Яша и попытался заглянуть за спину Шурочке — что там у нее на столе.

— Понимаешь, я наварила лапши, а девчонки сели на диету, отказываются есть мучное. А сама я всю кастрюлю не съем, не выкидывать же, жалко!

— Зачем выкидывать, не надо выкидывать. Давай сюда свою лапшу.

Шурочка бочком, чтобы Яша не разглядел лапы и голову, придвинулась к столу и развернулась за кастрюлей:

— Вот, возьми!

— А это у тебя что? — Яшка, оказывается, шел следом и разглядел-таки злосчастные куриные останки.

— Мясо… Куриное…

— А мясо себе, что ли, оставляешь?

— Хочешь? Возьми.

Хочу, конечно. Мы его сейчас под сто граммов… — Яша плюхнул куриные лапы и голову в кастрюлю и потащил ее к выходу: — Мужики, живем! Все бы бабы сели на диету!

— Чего это он разорался, — в комнату первой вошла Леночка. В руках она несла пакет с булочками.

— От радости, я ему лапшу отдала, — ответила Шурочка.

— Смотри, как бы он не принес эту кастрюлю тебе на голову надеть, — съехидничала Зинченко, она вошла вслед за Леночкой. — Как выловит лапу с маникюром, так и прибежит говорить тебе отдельное спасибо.

— Не прибежит. Лапы он у меня выпросил вдобавок к лапше. Говорит, под сто граммов хорошо пойдут.

— Да, Панова, такое только спьяну и можно сожрать, — оставила за собой последнее слово Ира, разрезая пополам булочку и обильно смазывая ее яблочным повидлом.

И вот теперь вредная Зинченко опять вспоминает ей эту лапшу!

Загрузка...