Гензель

ПРОЛОГ

Я пытаюсь не плакать. Честно.

Я останавливаюсь на полушаге посреди своей комнаты и обнимаю себя руками. Я вышагиваю уже несколько часов туда-сюда. Если нарисовать траекторию моего движения на карте, мой путь будет похож на песочные часы.

Я опускаю подбородок вниз и пытаюсь подумать о чем-нибудь. О каком-нибудь другом месте.

Я удачливее многих людей, которые находятся в других комнатах, потому что у меня почти фотографическая память. Когда я хочу, и иногда даже, когда не хочу, я могу видеть моменты из моего прошлого так четко, как будто они были настоящими фотографиями.

На мне надета коричневая футболка и тренировочные штаны, и я вышагиваю по зеленому с длинным ворсом коврику, но, закрывая глаза, я вижу солнечный свет, который поблескивает в небольшом ручейке у моего родного дома. Мы втроем плещемся в нем, держась за руки, смеемся и кружимся, а наши расшитые пайетками купальники сверкают на солнце. Наши улыбки широкие и беззаботные, светлые волосы развиваются вокруг нас, пока мы танцуем под голубым небом.

Мои плечи сотрясают рыдания, я сглатываю, и появляется другое воспоминание; почти такое же бессмысленное, как и предыдущее. Я вижу холл торгового центра, где мы зависали в седьмом классе с моими «только Леа» друзьями, Морой и Кайей. Низкий потолок, светло-коричневый палас с темно-коричневыми пятнами; киоски, продающие блестящие чехлы на телефоны, которые я всегда хотела получить; солнечный свет, льющийся через стеклянный потолок, отражается от жирного лба Моры и заставляет волосы Кайи выглядеть как пламя.

Я открываю глаза, когда поворачиваюсь направо и оказываюсь у стены, как и остальные три, она покрашена так, что изображает зимний лес, но на этой стене есть еще реалистичное изображение коттеджа на поляне. Его крыша заканчивается как раз там, где стена соединяется с потолком. Раскрашенный кистью под траву плинтус тянется прямиком до крыльца, которое покрашено так, будто действительно сделано из досок. Это дом ведьмы. Если вы внимательно посмотрите, то сможете увидеть, что он сделан из еды, а не из дерева, кирпичей или камня. Если вы пристально всмотритесь в стену, где нарисован лес, то заметите гальку и хлебные крошки.

Мать разрисовала стены. Она раскрасила все комнаты, ну или просто сказала так.

Дом ведьмы исчезает, когда я закрываю глаза, заменяя его изображением бело-розового торта ко дню рождения. Три розовые «5» криво вставлены в него, по одной для Лауры, Ланы и меня. Мы столпились вокруг полированного дубового обеденного стола, моя семья широко улыбается, когда поет поздравительную песенку. Мама с папой с гордостью смотрят на нас. У мамы в руках видеокамера, а у папы нож, и он ждет, когд придет время разрезать торт. Лаура широко открывает рот, и я знаю, что она поет громче всех. Лана подняла руку к уху, вероятно, убирает за него прядку волос. Она всегда так делает. Или делала.

Воспоминания об ее изящных пальцах, на которые она накручивает прядку шелковистых, платиновых волос, ранит сильнее, чем можно подумать. Эти маленькие детали, которые выделяли кого-то, кого они… я понимаю, что скучаю по этому больше всего.

Я мчусь по ворсистому коврику и падаю на раскладушку, которая стоит около задней стены комнаты, в которой нет даже окон. Растянувшись на грязных зеленых простынях, я прикрываю лицо руками и целиком отдаюсь рыданиям.

Но этого недостаточно.

Слезами ничего не вернешь назад.

Я вскакиваю с кровати и бегу по направлению к стене, где нарисован дом ведьмы. Я ложусь на живот и прижимаю щеку к ковру, наклоняясь так, чтобы я могла видеть сквозь маленькое отверстие плинтус, раскрашенный под траву. В соседней комнате на стене нарисованы трава и листва, и деревья, она точно такая же, как и моя. На противоположной стене нарисован домик, он в точности как на моей стене. Я вижу такой же набор одежды коричневых тонов справа от меня: его пальто висит около дальней стены.

Мое тело потряхивает, пока на мгновение я задерживаю дыхание, затем из моего горла вырывается звук рыдания. Я не вижу его. Я не слышу его. Ни рук, ни ног, ни лица, ничего не видно.

Нет Гензеля.

Я не вижу его карих глаз, смотрящих на меня, не слышу его историй-сказок, которые он сочиняет для меня последние два дня. Я больше не слышу, как он стучит по ночам, когда не может уснуть, и просит, чтобы я спела ему.

Я так волнуюсь за него. Что не могу даже дышать.

Я здесь в течение долгого времени, я в этом точно уверена. Достаточно долго, чтобы мои простыни пропитались пятнами пота, и эти места ощущаются жестко и с неприятным кислым запахом. Достаточно долго, чтобы отметина, которую я делала с помощью фломастера на стене, отмечая свой рост, стала на два дюйма меньше моего роста на данный момент. И за все это время не было такого момента, чтобы я не видела Гензеля более трех часов и шестнадцати минут. Он никогда не покидает свою комнату не то что на три часа, а даже на полчаса. Я знаю это точно, потому что не выхожу из своей комнаты вообще.

Я плачу по Гензелю так долго, что проваливаюсь в беспокойный сон прямо на ковре. Мне снится женственный голос Матери, и то, как от нее пахнет стойким сигаретным дымом, когда она протягивает мне тарелки, и запах присыпки с ароматом клубники, которую она иногда посыпает через небольшое отверстие в нижней части двери. Мне снится, что я слышу стук двери Гензеля, когда он уходит и приходит. Его пальцы нежно прикасаются к моим. Его костяшки барабанят по стене.

Я просыпаюсь в ярости на Матушку Гусыню. Я так сильно ее ненавижу. Каждый раз, после того как он возвращается оттуда, куда она его забирает, он направляется прямо к своей кровати. Он лежит там часами, пока я умираю от любопытства как он, и когда я вижу его чуть позже, он… совершенно другой. Он больше не дышит, как раньше, и больше не говорит так, как раньше. Он даже не двигается, как раньше. Он не смотрит мне в глаза. Он не протягивает свою руку через отверстие в стене, чтобы взять мою руку в свою. Он просто лежит, опустив голову себе на руки. И когда я тянусь к нему, чтобы погладить его руку, он больше не придвигается ко мне, как обычно.

Я пытаюсь говорить с ним, пытаюсь развеселить, но я никогда не знаю наверняка, правильные ли я подбираю слова, потому что он немногословен. Когда-то давно я задавала больше вопросов, но после того, как он перестал отвечать на них, я просто прекратила это делать.

Но я знаю, то, что с ним происходит, это что-то ужасное, потому что на протяжении всех тех ночей он стучит мне в стену.

В последний раз, когда он покинул комнату, его не было всего лишь час и сорок семь минут. И сейчас я думаю об этом, потому что он не выглядит таким странным как обычно, он подошел ко мне, вместо того, чтобы как всегда направиться к кровати.

Но в последнее время в те дни, когда не покидает свою комнату, он ведет себя тише. Слишком тихий. Словно он не рассказывает мне ничего.

Я пробуждаюсь от звука тяжелого дыхания и предполагаю, что я все еще сплю.

За исключением того, что оно громче. Он громче. Такой громкий, громче, чем обычно, так что я понимаю, что я не сплю.

Я приподнимаюсь на локтях, опускаю голову на пол, глазами как можно ближе к щели, так что я могу увидеть его.

Я хочу закричать, но я так нервничаю, что едва могу шептать.

— Гензель?

— Повернись.

Я замерла.

— Леа.

Я медленно поворачиваюсь и чувствую, что кровь стекает с моей головы.

— Гензель? — хриплю я.

Мой взгляд перескакивает к двери позади него, затем снова к нему.

Я не сплю.

Он такой высокий.

Он такой темный.

Его лицо такое красивое.

Он как принц! Из одной из тех историй, которые он рассказывает мне.

Его лицо морщится, когда я смотрю на него. Как будто под какими-то ужасными чарами, он опускается на колени, и я, наконец, замечаю, что его руки запачканы ярко-красным.

ГЛАВА 1

Десять лет спустя.

Это была идея Ланы приехать сюда. Ну, конечно, она была ее. Кто еще мог бы захотеть делать что-то подобное ночью перед своей свадьбой?

Не Лаура. Это точно. В ночь, перед тем как она вышла замуж за Тодда, ее возлюбленного из старшей школы, она настояла на том, чтобы мы, Лаура и я, сделали друг другу косметические процедуры для лица. Затем заставила нас надеть цельные купальники со свадебной тематикой (ее был белый с золотыми блестками, наши розовые) и забраться всем вместе в джакузи родителей, чтобы мы могли болтать о наших любимых девчачьих воспоминаниях. Да. Это Лаура.

А это Лана.

Я? Я вообще не хочу выходить замуж, так что я, конечно, не нуждаюсь в этом… Что это? Побег? Или отвлечение от приближающегося однообразия? Я не уверена. Все, что я знаю: мы в секс-клубе.

Он называется «Зачарованный лес», и прямо сейчас мы стоим в небольшом ограниченном пространстве внутри здания в стиле складского помещения, неподалеку от Стрип¹, ожидая, чтобы отдать билеты, которые Лана купила в интернете, горячему татуированному парню, одетому во все черное.

— Пошли, Леа, — Лаура толкает меня сзади, и я понимаю, что Лана уже ступила вперед и передала горячему татуированному парню свой билет.

Я делаю то же самое, затем и Лаура позади меня, и еще один парень в черном проводит нас к другой стороне битком набитого пространства, где мы ждем перед двумя массивными, выглядящими потрепанными, деревянными дверьми, с простыми металлическими ручками.

Около двух десятков людей за нами относительно быстро двигаются мимо кассы. Когда последний человек присоединяется к линии, горячий татуированный парень толкает одну из тяжелых дверей и придерживает ее, пока Лана проходит через нее с важным видом. Она одета во все черное, как и он. Черные джинсы, черные ботинки, черная майка. Это контрастирует с ее бледной кожей и короткими светлыми волосами. Она делает несколько шагов в комнату, которая, кажется, освещена факелами, что я замечаю с коротким мрачным предчувствием, и поворачивается боком, чтобы проверить Лауру и меня. Ее красные губы искривляются в озорную усмешку.

Лаура рядом со мной, но отстает, когда мы входим в фойе, действительно освещенное факелами. Она заглядывает в свой небольшой, квадратный клатч, перекинутый через плечо так, чтобы плохие парни Лас-Вегаса не украли его. Когда она смотрит вниз, каскад ее волос длиной до плеч спадает на ее лицо как завеса.

Я хватаю пальцами ремешок ее сумочки и тяну.

— Бип-бип. Ты задерживаешь очередь.

— Мне нужен мой блеск для губ, — говорит она, когда идет в огромное фойе, ворча о том, как здесь сухо. Лаура посещает семинары в англиканской церкви в красивом, необычном городке в горах в штате Теннеси, где я уверена все время дождь. Все ее фотографии выглядят туманными.

Мы с Ланой обмениваемся взглядами, когда Лаура отходит в сторону широко открытой комнаты, позволяя некоторым людям из толпы пройти мимо нас. Это не злобный взгляд, а просто тот, который говорит, что Лаура медлительная и любит делать по пути разные вещи.

Я окидываю глазами комнату, в которой мы находимся, и чувствую, что перестаю дышать. Тепло проходит по моей груди и спине, вокруг плеч, когда мой пульс учащается. Мой взгляд проходится по каменному полу и вверх по каменным стенам, замечая множество небольших, металлических балконов, висящих на разной высоте. Мой желудок скручивает узлом, когда я вижу, что все они задрапированы плющом. Я поднимаю голову вверх, надеясь спрятать свое лицо от мисс Проницательность, Ланы, и чувствую, что меня застали врасплох. Куполообразный потолок — темный, но я могу увидеть белые звезды, разбросанные по нему. И, ох, черт, это полумесяц, очевидно, окрашенный белым на более темной краске.

Дыши глубже, Леа.

Я быстро опускаю свой взгляд вниз, проверяя лицо Ланы, чтобы увидеть, заметила ли она мою реакцию на это место, но она слишком занята своим собственным беглым осмотром комнаты. Я вижу, что ее брови сходятся вместе, и мне интересно, заметила ли она то же самое, что и я, но я быстро решаю, что это маловероятно. Она видела только фотографии, и у нее нет моей странной зрительной памяти.

Я прикусываю нижнюю губу, очищая голову, чтобы освободить место для воспоминания, что может подтвердить или опровергнуть дежавю, которое я чувствую. Ничего не приходит, и я теряю сосредоточенность, когда Лаура наносит немного блеска на свои губы.

После того, как она засовывает его обратно в сумку, три сестры МакКинзи, берут друг друга под руку, как девчонки из средней школы, и идут к затемненному залу впереди нас.

Здесь, как и в фойе, выстроены в линию факелы, но кажется ярче, так как потолок ниже, а пространство более узкое.

Хорошо.

Я уверена, что когда мы спустимся, там будет что-то сексуальное и дикое, и причудливое, совершенно иное, чем то место, которое я помню.

Это не Дом Матери.

Только после минуты прослушивания лепета психоаналитика-Ланы о том, как здорово это будет для наших эго испытать «плотскую демонстрацию», и еще одной минуты прослушивания Лауры, собирающейся получить степень доктора философии в богословии, вежливо рассказывающей Лане, что ее идеи о физических потребностях полны дерьма, мы находимся в коридоре.

Здесь не так темно, как в фойе, но все еще темновато. Факелы на стенах каждые десять футов или около того. Вблизи они выглядят, как деревянные дубинки с горящими сотами на конце. От них клубится дым, но я едва чувствую его запах. Быстрый взгляд на потолок замечает то, что я ожидала — щели. Это какая-то вентиляция, полагаю, втягивающая дым вверх и наружу.

Как в Доме Матери.

За исключением того… давай же. Когда у вас есть факелы в закрытом пространстве, вероятно, не так много способов, чтобы избавиться от дыма.

Так же как, когда у вас есть куполообразный потолок, это должно быть довольно распространенно — рисовать на нем небо.

Лана с Лаурой увлечены дружеским спором о цели нашего визита сюда, когда я получаю следующий удар в живот. Справа от нас, в маленькой нише с занавешенным, круглым окном, занимающим большую часть пространства вокруг него, копия Давида. Вы знаете, известная обнаженная скульптура.

Я могу сказать, что Лана тоже заметила ее. Она замедляется, почти остановившись, и смотрит на нее, как будто она никогда не видела ее раньше. Я смотрю, как она хмурится, когда чувство тошноты распространяется по моему желудку и протягивает свои липкие, потные пальцы к остальной части меня.

Ее проницательные голубые глаза быстро переключаются на меня. Она улыбается небольшой, теплой, но не той отсутствующей улыбкой, которой она, вероятно, пользуется в течение психоанализа, чтобы приободрить пациента двигаться немного дальше к какому-то болезненному воспоминанию.

Я хорошо знаю эту улыбку, и у меня есть своя, чтобы ответить на нее. Я изгибаю губы, передавая в нашем бессловесном разговоре тройняшек, что я в порядке, и киваю в направлении остальной части коридора.

— Веди, непристойная сестра.

После осторожного полусекундного рентгеновского взгляда она ведет. Лаура волочится вслед за мной, теперь она возится со своим телефоном, вероятно отправляя сообщение Тодду, чтобы дать ему знать, что пока не было никакого греха.

Я рада, что Лаура отвлеклась, потому что с каждым шагом я немного больше начинаю выходить из себя. Я заметила ковер под ногами, который, вероятно, остался незамеченным до сих пор, потому что моя психика отказалась признавать это. Он зеленый, с крапинками золота.

Моя рука автоматически тянется в правый карман моих сексуальных, узких, красных джинсов, кончики пальцев отчаянно шарят в поисках крошечной таблетки, которую я держу при себе, просто на всякий случай.

В этот самый момент Лана, которая все еще на шаг впереди нас с Лаурой, оглядывается через плечо на нас. Ее глаза встречаются с моими, затем расширяются, когда они окидывают взглядом мое тело, где слишком нетерпеливая рука изобличает меня.

— Леа, — говорит она резко.

— Что?

Ее глаза расширяются.

— Что? — говорю я спокойно, засовывая руку глубже в карман. По линии роста волос на моей коже появляется испарина. Я чувствую зуд и покалывание: фантомные боли. Я чувствую влагу на затылке, она появляется между моими лопатками. Пот и… голод.

— Скажи мне, что ты не…

Я качаю головой.

— Ни за что. Почему ты думаешь?.. — я опускаю взгляд на свои руки, как будто я все еще смущена.

Лаура кладет руки мне на плечи.

— Леа, ты тянешься за таблеткой; ты говорила, что всегда держишь их в своем заднем кармане! — она хватает меня за локоть. — Если ты…

Я вырываюсь из ее хватки.

— Господи. Нет, хорошо? Я не делаю этого! — внутри своего кармана я кладу свой безымянный палец на средний и вонзаюсь ногтем безымянного пальца в ноготь среднего, пока я не чувствую резкую боль. Я вытаскиваю руку из кармана и поднимаю ее.

— Сломанный ноготь. Видите? Немного паранойи? — мой взгляд переходит от Ланы к Лауре.

Лана расслабляет плечи, когда она отключает повышенную бдительность. Лаура морщится:

— Он выглядит неровным.

— Да, — я медленно выпускаю вздох.

Мы снова идем, и я стараюсь изо всех сил, чтобы вдыхать через нос и выдыхать через рот.

— Ты кажешься раздраженной, — говорит Лана, когда последний из людей, которые были позади, обходит, оставляя нас в задней части группы.

— Может, потому что здесь так многолюдно, — говорит Лаура, игнорируя меня и взглянув на Лану.

— Может, потому что мы собираемся смотреть секс, — бормочу я.

Я чувствую внезапную вину. Это то, что моя сестра хочет делать в последние выходные, пока она незамужняя женщина. Я должна быть хорошей подружкой невесты и держать свой рот на замке.

Просто потому, что так случилось, что это место напоминает мне о Доме Матери, не значит, что я имею право разрушить эту ночь для Ланы.

«Будь честной, Леа, ты, на самом деле, не помнишь». Я вошла в дом, была проведена в свою комнату и оставалась там семнадцать месяцев. Без зрительной памяти, чтобы подтвердить страх, который это место разжигает во мне, это не держится ни на чем кроме эмоций, адреналина и неуловимом чувстве предвкушения.

Я помню, то, что я узнала в реабилитационном центре, где я провела три месяца почти год назад: когда сильная тревога всплывает на поверхность, она обычно побуждается чувствами. Чувствами, с которыми я не имела дела. Те, которые каким-то образом связаны с моим опытом в качестве пленника.

В этом случае я могу почти гарантировать, что я знаю, спусковой крючок — секс.

Это место вероятно даже не выглядит, как Дом Матери. Это просто мой разум дурачится, потому что я думаю о Доме и Гензеле.

Мы проходим мимо еще нескольких мерцающих факелов, и одна из маленьких деревянных дверей открывается, врезаясь в каменную стену коридора. Я немного вздрагиваю, и глаза обеих моих сестер молниеносно обращаются ко мне. К счастью, мы все отвлечены на прорвавшегося, выглядящего как вышибала парня, который выходит из двери в черной майке и черных джинсах с белыми кроссовками.

Он откашливается и сверкает на нас красивой улыбкой:

— Вам нужно ускорить темп, девушки. Шоу началось несколько минут назад. Если вы еще задержитесь, вы можете его пропустить. Мы не пускаем опоздавших, как только проходит пять минут с начала. Если, — говорит он, оглядывая нас снизу вверх, — вы здесь не для Эдгара?

— Да, — говорит Лана, кивая головой. — Одиннадцать тридцать в Доме, верно?

Мои легкие замирают на середине вдоха. Она только что сказала в Доме?

Вышибала переводит взгляд с меня на Лану.

— Дайте мне взглянуть на ваши билеты.

Лаура с Ланой одновременно тянутся в свои карманы. Они одинаково поворачивают правую руку и роются в карманах их штанов одинаковым движением.

— Вы, девушки, должно быть тройняшки, — говорит вышибала.

Одновременное да, одно от меня? Может, нет… Я сжимаю губы вместе, чувствуя себя неловко, и втягиваю воздух через нос в лихорадочном вдохе.

К счастью, их внимание все еще на мистере Мускулы с серьгой в мочке левого уха и идеальными зубами.

— Да, — говорит он, протягивая Лане билеты. — Вы здесь, чтобы увидеть Эдгара. Следуйте за мной, и я удостоверюсь, что вы попадете туда. Вы все дарители? — спрашивает он, когда мы начинаем идти. Он смотрит через плечо, и Лана с Лаурой следуют за ним на своих каблуках.

— Да, мы дарительницы, — говорит Лана. — Ну, я. Эти двое просто мои подопечные.

Лаура смотрит на меня и корчит рожицу, и мы прибавляем темп, чтобы не отставать от Ланы и клубного парня.

Факелы бросают тень на Лану и широкоплечего парня, что заставляет меня чувствовать головокружение.

«Может быть, ты слышала что-то, Леа?» Или нет. Дом? Вряд ли это единственное в своем роде название. Это может быть просто название некой зоны внутри клуба. Может той, что оформлялась как необычный маленький домик или что-то похожее. Я не знаю.

Но, тем не менее, я не могу сделать хороший, глубокий вдох.

Я начинаю дрожать, небольшие вибрации начинаются где-то рядом с моим горлом и распространяются за пределы, везде.

Лаура замечает это и замедляет темп рядом со мной, хватая мою руку, когда Лана болтает с клубным парнем, который ведет нас в другой коридор, тоже освещенный факелами.

Между движущимися тенями я различаю что-то на стене, что почти останавливает мое сердце: листья и ветки.

Стены этого коридора разрисованы как лес.

Нет. Нет, нет. Нет. НЕТ!

Я могу слышать, что клубный парень говорит о художнике, когда Лана восклицает, увидев красивые желтые осины, но они звучат так далеко. Я пытаюсь прийти в себя, снова убедить себя, но мой разум выбрал этот самый момент, чтобы активировать мою зрительную память.

Я отлично вижу картину на стене моей комнаты, может быть даже лучше, чем это выглядело на фото.

Она выглядит почти так же, как эта.

Холодный страх охватывает меня. Я была в ясном сознании более года, но может… Может, я становлюсь сумасшедшей.

Ох, боже, что не так со мной?

Рука Ланы трогает мою, и я замечаю, что я остановилась.

— Что с тобой не так? — тихо спрашивает она.

Ничего.

В двух шагах впереди нас Лана говорит о том, как несчастно все это — то, как религия клеймит «сексуальный акт».

— Ты слышишь ее? — спрашиваю я Лану хриплым голосом.

Она кивает и кажется спокойной. Я вижу, что ее взгляд покидает меня и переходит к Лане.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сфокусировать все свое внимание на пол. Он каменный, выкрашенный в темно-оранжевый и серый. Камни в Доме были оранжевые и серые?

Я думаю, да.

Черт.

«Просто перестань думать, Леа!»

С этого момента я отказываюсь смотреть на стены или пол, а вместо этого задерживаю взгляд на плечах Ланы. Когда я замечаю, что мой взгляд блуждает по мускулистой спине клубного парня, я принимаю это за хороший знак, что моя паника возбужденная ПТСР² проходит, и я немного расслабляюсь.

Вероятно, это все внутри моей головы.

Хорошо, может быть не все, есть определенные сходства, как статуя Давида, но вероятно большинство.

Когда я вернусь домой, мне нужно немедленно назначить экстренную встречу с Синтией.

Я сжимаю руки в кулаки, чтобы скрыть остаточное дрожание, когда я слышу, что Лаура говорит о муке «двухнедельного ожидания». Она пытается забеременеть в течение семи месяцев подряд и начинает чувствовать себя пессимистично.

Она обсуждает достоинства некоего вида смазки, которая должна помочь сперме.

Я киваю, когда она говорит мне о специальной добавке, которую она подсунула в бутылочку поливитаминов Тодда.

«Супер сперма плюс».

— Это идея, — соглашаюсь я.

Она не хочет, чтобы он думал, что его сперма не на должном уровне, но может это так и есть.

Может быть, соглашаюсь я.

Или это может быть ее яйцеклетка.

Нет, говорю я ей. Не ее яйцеклетка.

Предложение за предложением, шаг за шагом, разговор успокаивает меня.

Я замечаю, что коридор впереди расширяется, но мне все равно. Независимо от того, как это место выглядит, как бы оно не было похоже или не похоже на мои воспоминания о Доме — это не он, и я здесь, чтобы посмотреть на секс.

После этого мы вернемся в отель «Эм-Джи-Эм Гранд», где завтра в нелепом, тематическом зале в Карибском стиле Лана выйдет замуж. А после этого я уеду. Назад в Пичтри Сити, где продолжу продавать удобные переработанные приложения и давать консультации дизайна интерьера для богатых жителей Атланты.

Лана с клубным парнем первыми достигают конца коридора. Я все еще разговариваю с Лаурой, сейчас о «днях, когда лучше родиться», когда мои ноги перестают идти, а мои глаза перемещаются со спины Ланы к стене напротив нас.

За исключением того, что это не стена.

В двухэтажном пространстве в конце коридора находится… дом.

Чертов дом.

Одноэтажный дом, прямо здесь в конце коридора.

Дом ведьмы!

Я поворачиваюсь вокруг и пытаюсь дышать.

Ох, боже. Это дом из моей комнаты.

«Она умерла!» — хочу я закричать.

«Гензель убил Мать. Она давным-давно умерла, а ты в порядке».

Я быстро поворачиваюсь назад и начинаю свои размышления. «Я — Леа, и я здесь. Я — Леа, и я в порядке. Я — Леа, и я здесь».

— Это, очень интересно, — говорит Лана клубному парню. — Также отчасти странно. Идея целого дома?

Он пожимает плечами, двигаясь в медленном темпе.

— Знаешь, Зачарованный лес и все такое. Маленький домик в лесу. Вроде как Гензель и Гретель.

Рука Лауры проскальзывает в мою, а Лана полностью поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Она ничего не говорит, но ее глаза устремляются на меня: широко распахнутые и оживленные.

Ты хочешь уйти?

Я качаю головой и выдавливаю слабую улыбку.

— Это великолепный проект.

Лаура сжимает мою руку, я и чувствую вспышку ярости из-за того, что она делала со мной.

Мать.

Сука, которая вообще не была матерью. У нее не было ни одного биологического ребенка, и я, черт возьми, уверена, она не была матерью любого из нас.

— Заходите. Это то место, где вы увидите шоу, — говорит клубный парень. Через двери. В амфитеатр. Несколько уровней, каждый из которых достаточно глубокий для диванов и кресел.

Мои ноги двигаются механически. Моя рука в руке Лауры чувствуется такой холодной.

Я даже не замечаю диван, пока задняя часть моих коленей не касается края его подушек.

— Наслаждайтесь шоу, — говорит парень, подмигивая.

Все вокруг нас, другие люди, находят свои места, но я, правда, не могу смотреть вокруг, потому что как только парень уходит, Лана и Лаура смотрят на меня как пара… ну, обеспокоенных сестер, я полагаю.

— Ты уверена, что с этим все в порядке? — спрашивает Лаура, в то же время Лана говорит:

— Я думаю, может, нам следует уйти.

Я качаю головой.

— Это сумасшествие, — говорю я голосом на октаву выше, чем мой обычный. Я тяжело сглатываю и стараюсь говорить менее расстроенно.

— Просто потому, что это тема леса?

— Он называется Дом, — бормочет Лана. — Мы в коттедже ведьмы, — она бросает взгляд на Лану, как будто она говорит ей, что она упустила этот факт.

Красные губы Ланы сжимаются вместе, а ее глаза становятся мягче.

— Я так сожалею, Леа. Я слышала от друга, что Эдгар устраивает такое раз или дважды в год. Сексуальный парень, сумасшедшее сексуальное шоу. Я не знаю… Это звучало весело, — она трет лоб, выглядя печально. — Я не много читала об этом.

— Никто не сделал ничего неправильного. Просто давайте перестанем говорить об этом, — бормочу я пониженным голосом, — прежде чем все здесь заметят.

Дом ужасов Матушки Гусыни стал новостью на первых страницах после того, как Гензель убил ее, и все так называемые дети из сказки были освобождены. Скорее всего, все вокруг слишком заняты, глядя на пустую сцену ниже, чтобы обращать на нас внимание, но никогда не помешает быть осторожным.

Я сажусь на левом конце нашего маленького черного дивана, но Лана встает и садится между мной и подлокотником, и толкает меня бедром в середину. Когда нам всем удобно, я сажусь прямее и стараюсь изо всех сил казаться непринужденной.

Лана показывает программку, похоже, появившуюся из воздуха, и начинает рассказывать нам об «актерах» сегодняшнего вечера: Эдгар — владелец клуба, который, по-видимому, больше почти никогда не выступает, но который сделал себе имя, выступая с сексуальными шоу как доминант.

— У него две партнерши сегодня, — говорит она, шевеля бровями.

— Порно-звезда и какая-то богатая наследница из Голливуда.

— Я удивлена, что «наследница» будет делать что-то вроде этого, — говорю я без всякого выражения.

— Ну, это Эдгар.

— И?

— Он известный доминант, Леа. Вспомни, что я только что говорила по этому поводу?

Я не помню, я рассеянна с тех пор, как мы здесь.

— Чего нам ожидать? — спрашивает Лаура. — Я имею в виду, с точки зрения… действий.

Лана пожимает плечами.

— Все, что я знаю, я не могу дождаться, чтобы увидеть. Я хочу испытать опыт плотского акта, как посторонний человек, что-то за пределами того, что у меня с Роберто, просто один последний раз. Я могу сказать, что это будет идеально.

Я опускаю взгляд на сцену, только чтобы заметить, что она разделена от аудитории очень чистой пластиной из стекла.

— Для уединенности, — говорит Лана мне, в то время как занавес, медленно двигаясь, закрывается перед нами.

— Я думала, что занавес должен быть открыт сейчас, а не закрыт, — размышляет Лана.

Я облизываю губы и пытаюсь дышать, не замечая ударов в моей голове. Что скажет Синтия, когда я расскажу ей о том, каким странным был этот опыт? Она захочет сделать тест на наркотики?

В следующую секунду свет на потолке и на полу тускнеет, занавес открывается, и мой желудок сжимается так сильно, что поначалу я думаю, что меня стошнит.

Я моргаю, потому что я не могу поверить своим глазам.

Это шутка.

Жуткая, жуткая шутка.

Сцена поделена стеной на две «комнаты». В комнате на правой стороне небольшой зеленый матрац. С лежащей на нем девушкой.

У нее светлые волосы.

Потому что она — я.

Это моя комната.

ЭТО МОЯ КОМНАТА.

Другая комната в тени, пока не выходит огромная фигура. Свет проливается над ним, и это он.

Это он — Гензель — стоит там с обнаженным торсом.

Я поднимаюсь и бегу.

ГЛАВА 2

Я вырываюсь из дверей амфитеатра как пуля, крепко обнимая свое тело руками, впиваясь ногтями в трицепсы. Я шагаю ватными ногами по каменному полу и устремляюсь вниз по коридору.

Я бегу в направлении, которое я думаю, приведет меня к выходу, когда мое лицо врезается во что-то твердое.

Грудь.

Я поднимаю голову и смотрю в темное, красивое лицо, которое обрамляют длинные волосы. Он хмурит брови, когда осматривает меня.

— Что-то не так, мэм?

Я пытаюсь обойти его, но он хватает меня за руки и удерживает крепко, но осторожно, и внимательно смотрит на меня.

Я тяжело дышу, так тяжело, что думаю не смогу вымолвить ни слова.

— Сделайте пару вдохов.

Я стараюсь отстраниться, но он качает головой, огонек вспыхивает на Bluetooth-гарнитуре в его ухе.

— Мне нужно, чтобы вы сказали мне, в чем проблема, — вновь говорит он.

— Клаустрофобия, — всхлипываю я.

Было время, но не в этот раз. Из меня вырывается тихий всхлип, и я качаю головой:

— У вас есть здесь уборная? Мне просто нужно туда.

Он кладет руку мне на плечо, поворачивает меня обратно к дверям амфитеатра и заставляет сделать пару шагов.

— Здесь одна из наших раздевалок, — говорит он, открывая дверь в паре футов от амфитеатра. — Сейчас ей никто не пользуется. Я введу пароль, так что к вам никто не зайдет. Тут вы сможете уединиться и прийти в себя. Хорошо?

Я делаю неуверенный вдох и киваю:

— Спасибо.

— Не за что, — он улыбается, и подмигивает мне. — Для этого я здесь и нахожусь.

Когда дверь за мной закрывается, я направляюсь к первому углу, который вижу, опускаюсь на пол и притягиваю колени к груди. Потом я резко выпрямляю их, вскакиваю, подбегаю к одной из гранитных раковин, и меня выворачивает.

Как только мой желудок пустеет, я засовываю дрожащую руку в карман, вытаскиваю таблетки и кладу одну в рот.

Я с трудом проглатываю, затем дрожа, выпрямляюсь.

Внезапно я начинаю потеть.

Я отрываюсь от раковины и смотрю в свои дикие глаза в отражении зеркала.

— Что же мне делать?

Всхлип срывается с моих губ.

Я спотыкаюсь около раковины, разворачиваюсь к унитазу, засовываю два пальца в рот, и из меня выходят желчь и латук из чизбургера. Когда я замечаю, что таблетка плавает в унитазе, я нажимаю на слив, смываю и опускаюсь на мраморный пол.

— Я не делала этого, — плачу я. — Не делала… о, боже мой. Я не делала…

Мой пульс бьется в висках. Слезы потоком стекают по лицу. Я вытираю губы, затем приподнимаю одно колено и дышу тяжело и часто.

Наконец я встаю, направляюсь к открытому пространству между раковинами и унитазами, мою руки в длинной жемчужного цвета раковине и ополаскиваю лицо.

Я, не торопясь, умываюсь высококлассным мылом с ароматом ванили, и освобождаю разум, медитируя.

Когда я уверена, что чистая, я сажусь на один из двух диванов персикового цвета, кладу руки на колени и пытаюсь думать, несмотря на туман в голове.

Гензель здесь.

Я вполне уверена, что это он.

Я не буду уверена, пока не увижу его руку, но просто… это должен быть он.

И в этом есть смысл. Облик этого места теперь понятен.

Почему бы еще это место казалось таким знакомым?

Эти декорации…

Охренеть!

Я кусаю свою губу так сильно, что чувствую привкус собственной крови.

Я будто по-прежнему вижу женщину, которая лежит, разведя ноги в стороны на зеленом матрасе. Моем матрасе.

Он помнит меня.

О, боже. Это был Гензель.

Я начинаю учащенно дышать.

«Успокой свое дыхание, Леа!»

Я подпрыгиваю и осматриваюсь в поисках чего-нибудь, что можно засунуть в рот. Не вижу ничего подходящего, хватаю полотенце и заталкиваю его в рот, а слезы в это время начинают литься, как из крана.

После случившего…

После того, как все закончилось…

Я хотела тебя. Я скучала по тебе.

Сколько раз я — да и сейчас тоже — мечтала о нем? Когда началась моя первая зависимость, я поехала в Колорадо и попыталась найти его.

Того, кто бы понял…

Но никого не нашла. Никаких признаков мальчика, который был моим компаньоном в аду много месяцев.

Гензель!

Что он здесь делал? Гензель — владелец секс-клуба? И как, черт побери, я справлюсь с этим?

Я вновь начинаю плакать — тихо, утомленно, потому что я хочу увидеть его и боюсь.

Я шагаю к двери, поскольку хочу вернуться на шоу. Я хочу увидеть его, но… Я не могу.

Я стою непосредственно перед дверью уборной, когда дверь распахивается, врезаясь в мой лоб с такой силой, что я отлетаю обратно к раковинам.

— Ни фига себе, — высокая, кареглазая, рыжая девушка, одетая в красный наряд балерины хватает меня за плечо.

Я освобождаюсь от нее, поднимаю руку и украдкой поглядываю на нее сквозь опухшие веки.

— Скажи, что ты не выступаешь сегодня, — говорит она, когда осматривает меня. — Твои глаза ужасно красные.

Она берет полотенце из моей руки, хмурится, затем спрашивает:

— Ты в порядке? — я чувствую, что она внимательно смотрит на мои красные джинсы и футболку со «Звездными Войнами». — Ты вообще работаешь тут?

— Нет, — я тру лоб, затем иду к дивану, сажусь и обнимаю себя руками. — Я ушла с шоу, — говорю ей устало. — Кто-то из обслуживающего персонала впустил меня сюда.

Она смотрит в зеркало. Потом на меня. Она гримасничает, как бы обдумывая мои слова, затем поворачивается к кабинкам и открывает маленькую дверцу позади них, которую я до сего момента даже не заметила.

Она выдвигает элегантный черный стул и подставляет его к раковине. Она плюхается на него, расстегивает молнию на небольшой спортивной сумке и вытаскивает бирюзовую косметичку.

Я пробежалась взглядом по ее волосам, растрепанным и влажным, и дальше вниз по ее лебединой шее, дерзкой груди, которая вываливалась из красного эластичного боди по красным колготкам и к ее красным шлепкам.

— Ты выступаешь вместе с Ге… Эдгаром? — хрипло произношу я.

Она смеется и поворачивается ко мне.

— Хотела бы, — она качает головой, задумавшись. — Знаешь, он почти никогда не делает этого больше? — она вновь изучает меня взглядом, будто пытается выяснить, кто я и что здесь делаю. — Ты видела его на сцене? Он по-настоящему хорош.

Я киваю:

— Это… шоу? Они это делают не по-настоящему?

— О, нет, — она смотрит в свою косметичку и вытаскивает карандаш. Она начинает подводить свои брови, едва глядя в зеркало. Она быстро работает рукой и вновь бросает на меня взгляд. — Его личная жизнь покрыта мраком. Говорят, там все странно, но он заставляет всех своих саб подписывать договор о неразглашении. Знаешь, — она понижает голос, — но я подумываю сходить на пробы.

— Пробы? — в желудке леденеет, будто я проглотила жидкий азот. — Там проходят… пробы?

— Конечно, — она кивает и перемещает руку с карандашом к другой брови. Какое — то время она смотрит в зеркало. — Я никогда не ходила туда прежде, за последние пару лет проводились пробы несколько раз, и одна из моих подруг пыталась. Ты подписываешь соглашение о конфиденциальности и проходишь через весь процесс выбора. Если тебя выберут, ты встретишься с ним. Позволишь ему доминировать над тобой, — она широко улыбается. — Я на самом деле буду делать все ради этого. Я хочу испытать его. Эдгар — легенда в Вегасе.

Я сжимаю губы. Это так странно, что его называют Эдгар.

С минуту я паникую и задаюсь вопросом, а правда ли это он. Как это возможно? Он не стал бы делать что-то в этом роде. А еще — это место.

Эта фигура.

Тело, которое я видела на сцене.

Я знала его. Это был Гензель.

Я пытаюсь усмирить свой бушующий разум. Я медленно делаю вдох.

— А что случилось с его последней сабой? Он отказался от нее?

Девушка вновь копается в косметичке.

— Я не знаю. Этот мужчина настоящая загадка. Сложно столкнуться с ним лицом к лицу, — она вытаскивает губную помаду и смотрит на меня. — Одна из моих подруг ходила по пятам за ним на работе, хотела поговорить с ним. Она пыталась встретиться с ним четыре месяца, прежде чем отправилась к кому-то другому, ниже по служебной лестнице. Он все выяснил и быстро разобрался во всей ситуации. Это было… ну, вся эта фигня с преследованием. Он был очень доброжелательный. И даже был удивлен, для мужчины с таким количеством денег.

В груди все сжалось. Сжалось так сильно, боль стала такой острой, я встаю, чтобы попытаться убраться отсюда.

Девушка смотрит на меня.

— Ты уходишь? — спрашивает она.

— Да, — мой голос резкий, как и остальная часть меня. — Надеюсь, твое шоу пройдет хорошо, — говорю я, направляясь к двери.

Кладу руку на дверную ручку, оглядываюсь и бормочу «да пошло все», и полностью поворачиваюсь к ней лицом.

— Где проходят пробы? — спрашиваю я. Мое сердце обливается кровью. — Это только для девочек из клуба?

Скромная улыбка появляется в уголках ее губ.

— Я не должна говорить, но пробы в понедельник. Заявление надо подать до завтрашнего дня до пяти. Так они успеют, видимо, все проверить. Все данные. О, и если ты собираешься спросить, заявление можешь взять на столе при входе. Ну, знаешь, двери, через которые ты вошла в клуб? В том квадратном маленьком «фойе-не-фойе»?

Я киваю:

— Спасибо большое.

Она улыбается:

— Без проблем, и удачи. Говорят, он любит блондинок.

Я медленно иду к дверям амфитеатра. Я пытаюсь думать, но не могу. Я только двигаюсь — к нему.

Я не могу дышать, когда открываю дверь. Охранник останавливает меня, когда я дергаю дверную ручку, я поворачиваюсь и говорю ему, что покидала шоу, чтобы сходить в уборную, а мои сестры там, и мне нужно вернуться.

— В театре есть уборные, — говорит он, подозрительно глядя на меня. — Мы избегаем перерывов.

Он отходит от меня, и я слышу, как он переговаривается по гарнитуре. Спустя секунду, он поворачивается обратно ко мне.

— Все нормально, — кратко говорит он. — Поторопись и займи свое место.

Я киваю и намереваюсь сделать это, но не делаю.

Я вхожу в темную комнату и вижу, что прожектор перемещается к мягкому кругу в правой стороне сцены.

Когда я спускаюсь вниз по лестнице, я могу чувствовать его руки на своих руках. На моей щеке. В моих волосах. Я могу чувствовать его пальцы, которые мягко поглаживают мою кожу.

На сцене ниже, на зеленой кровати находятся две женщины. Я слышу шлепки его ладони по заднице одной из них.

«Почему две, — задаюсь я вопросом. — Одной недостаточно?»

Осталось восемь ступенек.

Теперь пять.

Четыре.

Три.

Я останавливаюсь в проходе, разглядываю его расцарапанную спину, которая блестит от пота под светом прожектора. Я наблюдаю за его движениями и убеждаюсь, что это он. Мне даже не нужно видеть его руку. Я все еще знаток ритма его движений.

В оцепенении я наблюдаю за ним пару минут, ошеломленная тем, насколько он развращен. Я пытаюсь соотнести этого агрессивного мужчину с мальчиком, который гладил мою руку. С удивлением я понимаю, что мое желание отвернуться вызвано не отвращением. Я просто не могу видеть, как он прикасается к другим женщинам.

ГЛАВА 3

Мне следовало прекратить заниматься этим дерьмом еще чертовски давно.

Когда я впервые приехал в Вегас девять лет назад, я не знал ничего, кроме того, кем я был. И это я знал лучше, чем то, что я делал. Я испытывал потребность в том, в чем не нуждался уже долгое время. Доминировать над женщинами… это было как воздух для моих легких.

Сейчас это чертовски скучно.

У меня нет пути обратно; может два или три раза в год, как сегодня, когда появляются новые инвесторы в городе, и мои сабмиссивы Луна Труа и Френчи Киттен, известная порно-звезда и светская львица, которые в паре со мной собирали приличное количество зрителей.

Но вся эта херня только для шоу. Мы не занимаемся сценами доминирования в режиме реального времени в Лесу. Ни тогда, когда большинство из моих сабмиссивов известны в той или иной степени, и тут всегда набивается толпа народу за сценой, которую отделяет лишь тонкая стенка из плексигласа.

Луна и Френчи должны были сразу же замолчать, когда видят, что я держу в руках плетку. Большие анальные пробки, вставленные в их задницы. Плотные манжеты, приготовленные для того, чтобы стянуть их запястья, и распорки, которые я буду использовать, когда две их попки будут хорошо подготовлены и разогреты плеткой для меня.

Они обе без возражений согласились использовать зажимы для сосков, которые мне нравятся: металлические, которые могут причинить настоящую боль, если их оставить немного дольше, чем полагается — хотя, конечно, этого не произойдет.

Ни одна из девушек не возражали против того, чтобы отсосать мне, они делали это с огромным удовольствием, после того как я раздвигаю их красивые ножки и ритмично трахаю их пальцами. Луна бы глубоко взяла меня, заглатывая до самого горла, а Френчи бы посасывала, облизывала мои яйца. Луна будет возбуждена до предела, после того как мой член заполнит ее горло и она раздвинет ножки для жадного язычка Френчи, пока та позволяла бы мне жестко трахать ее задницу. У меня был девятидюймовый член, и она говорила мне, что ей трудно принимать меня, но Френчи любила боль. Все они любили.

Я не буду лгать: мне нравится дарить им боль.

Я сделал свое имя на ненормальных и жадных до славы актрисках и певичках. Многому из этого я обязан своему мускулистому телу и привлекательному лицу, члену размером XL, которым я могу трахать на протяжении бесконечного количества времени. Но и нужно отдать должное искусству организаторов постановок.

Грубые, пошлые слова всегда могли подсказать в микрофон.

Жесткая порка — тоже приветствовалась моими партнершами, несмотря на то, что это смотрелось и воспринималось на слух как спонтанное действие.

То, как я это делал с ними, заполняя их рот, трахая киску и задницу, всегда имело оглушительный успех.

Люди думали обо мне, какой я чертовски всемогущий покоритель всего и вся.

Нерушимый.

Несгибаемый.

Год спустя, когда я покинул Колорадо и добрался на попутках до Вегаса, где и началась моя жалкая жизнь, я выбрал себе имя Эдгар, мои шоу, которые показывади на канале Vixxx, бывало, собирали большее количество зрителей, чем субботние ночные бои по Mirage.

Со всей этой шумихой не составило труда выудить у инвесторов деньги на стройку и отделку клуба. С деньгами у меня было все отлично — я удачлив в заключении сделок. Я так полагаю, поэтому инвесторы были счастливы вкладывать деньги снова и снова, понижая мой уровень заинтересованности в работе, но увеличивая количество наличности у себя в карманах. Сейчас Лес — это то, что он представляет из себя, даже самые скромные из них были бы несказанно счастливы оказаться в числе тех, кому я помогу финансовой помощью с моего главного места работы.

За последние пять лет я открыл четыре фирмы. Вложился на одну шестую в финансирование казино. Построил пять жилых зданий, инвестировал средства в одну планируемую к созданию общественную организацию и купил три шикарных автомобиля. И это только мои инвестиции в материальные активы.

У меня регулярно берет интервью «Nevada Business Times», иногда со мной консультируются в Голливуде, все так же поступает огромное количество предложений от порно-студий, поступают сдержанные звонки от извращенцев с Уолл-Стрит, которые заинтересованы в «лайф-стайл».

Они все знают меня как Эдгара.

Но они не знают моего имени, данного мне при рождении, Лукас Ленор, так же, как и других имен они не знают тоже.

У меня новая жизнь. Я стал популярным, благодаря моим волевым чертам характера и стойкости, благодаря острому взгляду на подбор сабмиссивов и моему достоинству — работоспособности.

Я остаюсь невероятно твердым на протяжении всего шоу, вне зависимости от длительности представления. Это не виагра. Это просто похоть и переполняющее меня страстное желание.

Никто не разгадает мой секрет.

Поскольку мои личные контракты о неразглашении для сабмиссивов держатся в тайне.

После каждого шоу здесь должна быть кровь.

Моя кровь.

Потому что я не садист — не только.

Внутри я все еще Гензель. А Гензель — мазохист.

За сценой после шоу Луна и Френчи от души благодарят меня за прекрасно проведенное время. Я слегка растягиваю губы в улыбке и благодарю их за участие.

Затем я спешу в скрытую от посторонних глаз часть коридора.

Я держу полностью обставленную квартиру в месте, где я работаю, для «исключительных» ночей, как эта. Ночей, когда я вижу ее образ среди зрителей. Когда я слышу ее сладкий обволакивающий голос, как будто туманная ночь опускается на меня, я чувствую легкое касание ее рук, которое отдается теплым эхом.

Этот сет был совсем новым, и, вероятнее всего, он и был частью проблемы. Я поставил его, когда годовщина этой даты прошла в прошлом году. Зрители могут посчитать этот сет необычным, как будто его выбрали случайно, но я не ставлю дерьмо; я сделал его только для себя.

Я знаю, может показаться, что я тронулся, но я все я еще хочу мою Леа. Мой член начинает пульсировать от возбуждения, приходясь тянущей болью по моей промежности.

Я думаю, насколько это все иронично: я создаю самые лучшие постановки, известен тем, что мои сабмиссивы получают огромное количество оргазмов за вечер, что это даже может граничить с болью, а сам ухожу со своего шоу не получая своего удовлетворения.

Я могу подсчитать прибыль, даже хотя бы взять Лес, ориентируясь только по поведению людей со вкусами, выходящими за рамки общепринятых. Люди, которые посещают такие секс-шоу, — не просто обычное люди. Он за пределами массовых тенденций. В Вегасе их число больше, чем где-либо, но все же они в меньшинстве. Тех, кто заинтересован работать на меня, еще меньше. И даже среди сексуально озабоченных извращенцев, как некоторые называют их — я посторонний. Требование боли ради удовольствия… это не нормально. При любом раскладе.

Если бы было обнародовано то, чем я занимаюсь у себя в спальне, я бы лишился бизнеса. Поэтому я держу это в секрете, частная жизнь. Партнерши и сабы, которые могут принять мои пристрастия, которые знают с самого начала, во что они ввязываются. Все женщины, как и та, которая сделала меня таким, не прочь причинить боль мужчине. А некоторые этим наслаждаются.

Сегодня ее работа будет простой, я так думаю, пока пересекаю большими шагами темный, принадлежащий мне холл. Я стал таким твердым за последние полтора часа, что мой член пульсирует в собственном ритме. Мои яички подтянулись и набухли от желания, требуя освобождения, но я не смогу найти такового, кроме как на моей собственной территории с женщиной, с которой я подписал договор о неразглашении.

Последние десять месяцев этой женщиной была Бриана Бренсон. Я не называю ее так. Я называю всех остальных только ЕЕ именем. Это все делает проще.

Я представляю ее, распятую на моей кровати, ее стальные напальчники блестят при тусклом свете комнаты. Острые концы впиваются мне в кожу, когда я одним толчком толкаюсь в ее горячую, нежную дырочку.

Мое дыхание становится тяжелым. Я ускоряю свой темп. Каждый следующий шаг заставляет мои яички подрагивать, член начинает набухать чуть сильнее. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, чтобы успокоить свое сильное сердцебиение. Маленькие искорки разгораются в моих глазах. Я сейчас благодарен своему чувству ориентации в пространстве, что для меня облегчает задачу найти мою дверь в темном коридоре.

Я ввожу код на панели трясущимися пальцами. Затем толкаю дверь плечом. Расстегиваю свои кожаные брюки и обхватываю рукой ноющий член, закусываю нижнюю губу, чтобы сдержать стон — не удовольствия, а боли.

Каждый раз, когда моя плоть становится твердой, у меня начинается жажда. Я чувствую потребность ощутить не освобождение, не облегчение, а боль. Боль и удовольствие для меня сплетаются воедино. Когда ты понимаешь это, это невозможно забыть или оставить позади.

Скорее всего, это и есть часть того, что делает меня таким хорошим домом на моих шоу, а за пределами сцены меня захватывает моя жажда боли. Поток адреналина разливается по крови, который поддерживает мою порку жесткой, мои приказы четкими.

Будучи зависимым от моих сабмиссивов, чтобы они обеспечивали меня болью, я считаю себя обязанным им. Нет другого выхода, я презираю это в себе. Я ненавижу отдавать даже немного контроля кому-нибудь.

Тем не менее, я убеждаю себя, что я единственный, у кого в руках власть. Я говорю, как и когда. Моя нынешняя саба любит причинять мне боль — она призналась — но она так же получает удовольствие от выполнения моих приказов, подчиняясь мне и во многих других вещах.

Я нахожу ее, ожидающую меня в том же положении, что оставил пару часов назад, она встречает меня в позе подчинения на коленях в центре моей огромной кровати, ее тело низко склонено, ее запястья все еще привязаны к столбикам кровати.

Когда она меня видит, она прижимает свое лицо, покрытое маской, к матрасу.

Маска — необходимый атрибут моих действий. Каждая саба носит такую. Так я могу видеть только ее светлые волосы и голубые глаза, но не ее лицо.

— Ложись на спину, — тихо говорю я.

Она быстро подчиняется, ложась в позу с широко разведенными ногами, она знает, что мне нравится. Я поднимаюсь на кровать, ослабляю ее манжеты, туго затянутые на запястьях. Затем я беру маленькую коричневую коробочку, которая была на столике у кровати, достаю из нее маленький бархатный мешочек и аккуратно выкладываю на ладонь десять небольших, стальных напальчников. Уже только одного их вида мой член дергается. Я стискиваю зубы и надеваю поочередно их на каждый ее пальчик. Уже прошло больше двух недель, когда мы использовали их в последний раз. Пришлось держать спину целой и нетронутой для шоу, которое я только что провел.

— Положи руки мне на бедра, — говорю я, когда располагаюсь над ней.

Она подчиняется, вжимая острые коготки напальчников в мою кожу, когда хватаю рукой свой твердокаменный член.

И прежде чем у меня появляется возможность вонзиться в нее, я говорю ей:

— Сожми их.

Приказ можно и не произносить, в этом нет необходимости. После многих месяцев, которые она провела в моей кровати, она знает точно, что мне нравится. Ее пальцы вытянуты прямо, так что ее напальчники расположены прям под моим членом, она стискивает член так, что он оказывается между большим и указательным пальцами, сжимая и захватывая мою плоть под головкой, сначала двигает по ней рукой, затем сжимает. Обычно это не вызывает боли, но я был возбужден на протяжении всего шоу. На мгновение, мне кажется, что вся кровь прилила к моей пульсирующей головке, создавая давление от возбуждения по всей длине.

— Держи крепко, — говорю я, издавая шипящий звук.

Она крепко меня держит. Я вижу, как вспыхивают яркие пятна, мои глаза крепко закрыты, напряжение, что сжимало мою грудную клетку, идет на спад.

Если возбуждение приносит мне страх, то ожидание боли снимает его.

— Вниз. Положи руку вниз, — издаю я хриплый стон.

Она поглаживает одной рукой мой член и поднимает вторую руку, обхватывает снизу мои яйца. Они пульсируют в ожидании дикого удовольствия, но когда она сжимает их, у меня появляется ощущение, как будто она пытается доить меня, словно какую-то чертову корову, я кричу.

Она разжимает руку, затем повторяет все снова. Я вижу, как звездочки удовольствия кружатся в моих глазах, я издаю гортанный стон: «бл*ть».

Она повторяет мучительный ритуал наслаждения еще пару раз, до того момента, пока я не становлюсь там настолько чувствительным, что осознаю приближение оргазма, он всегда приходит с болью.

— Отпусти, — выплевываю я.

Она опускает руки на матрас и раздвигает для меня ноги. Я ласкаю ее своим прикосновением, неспешно провожу вверх рукой по ее внутренней стороне бедра и приближаюсь к ее нежным, жарким складочкам. Она уже влажная — вероятно, она возбудилась от того, что сейчас делала со мной, но после того, как мои пальцы толкаются пару раз в ее киску, она уже извивается подо мной. Ее соски напряжены и твердеют словно камушки.

— Разведи свои ноги шире и схватись за мои плечи, — произношу я.

Она взмахивает своими ресницами, прожигая меня взглядом, затем прикрывает глаза в удовольствии.

— Да, Мастер, — едва слышно шепчет она.

Через мгновение, когда я резко толкаюсь в нее, это приносит мне чувство умиротворения. Я пытаюсь запомнить этот момент, когда чувствую, как мышцы ее киски растягиваются вокруг меня, подстраиваясь под мой размер. Она немного хнычет, раздвигая ноги шире. Моя саба тяжело дышит, когда я начинаю вдалбливаться в нее, проникая глубже в ее горячую плоть, затем я двигаю несколько раз анальную пробку, которая вставлена в задницу с самого утра.

— Мастер, — выкрикивает она срывающимся голосом.

Я начинаю неумолимо вколачиваться в нее. Повторяя про себя… Леа. Леа. Леа. Бл*ть.

Я толкаюсь настолько глубоко, насколько это возможно, и медленно отстраняюсь, почти полностью выходя из нее. Мои бедра подрагивают, когда член набухает и начинает неистово пульсировать. Мое сердце быстро бьется, воздух кажется разреженным. Я больше не смогу терпеть, и на долю секунды я начинаю волноваться, по телу проходит нервная дрожь, я боюсь, что кончу быстрее, чем она схватит мои плечи, я боюсь, что я могу упустить этот момент.

— Сейчас, — хриплю я, мое желание настолько сильное, что вызывает зуд по всему телу.

Она с дикой силой стискивает мои плечи, вонзая в меня стальные напальчники, словно дикое голодное животное, крепко хватая и вгрызаясь зубами в мою плоть. Стальные наконечники, которые надеты на ее пальцах, ранят мою кожу. Мой член пульсирует. Удовольствие вырывается из моего горла хриплыми стонами, когда я вонзаюсь в нее. И когда идеальное количество боли проходит, словно ток по моим плечам, я позволяю себе кончить.

Мы повторяем это дважды — и каждый раз это все больнее, но в тоже время чувство удовлетворения все больше и больше наполняет меня — прежде чем я ей приказываю идти в ванную. Я никогда не помогаю ей принимать ванну. Я жду за дверью, читая «Wall Street Journal» на своем телефоне, и отправляю по электронной почте сообщение своему помощнику Реймонду.

Когда она выключает воду, я присоединяюсь к ней, говорю ей нагнуться над раковиной и аккуратно вытаскиваю анальную пробку. Я наношу на ее тело охлаждающий обезболивающий гель и отношу ее в кровать, объясняя ей, чтобы она спала только на своей половине.

Мы не тратим время на обсуждение того, что и так ясно, завтра с восходом солнца она уйдет. Единственное прощай от меня — это нежное прикосновение пальцев к ее запястьям. Они не такие, как мои, кожа там очень ровная, без намека на какие-либо повреждения. Сегодня, это впервые с того момента, как она является моей сабой, ее запястья не связаны веревкой.

Она свободна, и мне совершенно безразлична эта потеря.

Мне снится снегопад в темном переулке. Я смотрю на него через маленькое квадратного размера отверстие перед моими глазами, и когда снег начинает падать быстрее, я чувствую неприятное ощущение, как картонная коробка над моей головой проседает, прикасаясь холодной влагой к моим волосам. Я подтягиваю колени к груди. Раны на моей спине тянет от каждого движения, возбуждая меня. В своем сне я думаю о ней, о наших различиях, которые делают меня тем, кто я есть — мое дыхание ускоряется.

Я проснулся и начал шарить рукой по матрасу рядом со мной. В конце концов я слышу звук, хрустящий звук, и чувствую пакет со льдом под своими пальцами. Я кладу его на лицо и перекатываюсь на свою сторону. Когда закрываю свои глаза, я хочу чтобы я мог дотянуться до Леа.

ГЛАВА 4

Свадьба проходит плохо.

Ладно, ну это не совсем так.

Мне плохо на свадьбе.

На первый взгляд, думаю, я разыграла это хорошо… поначалу. Я провела утро со своими сестрами, которые обе относятся ко мне, как к фарфоровой, после моей странности на шоу прошлой ночью.

После того, как я выяснила наверняка, что это был он, я вновь присоединилась к ним на нашем диване и ничего не делала оставшуюся часть ночи, когда я позволила чувствам всколыхнуться во мне. Я спала в комнате с Лаурой, потому что Тодд прилетел только за несколько часов перед свадьбой. Я знала, что не могла спрятать свое истощение, сверхэмоциональность, так что я рассказала Лауре, что нахождение на шоу, где декорации напомнили мне Дом, вызвало тревогу. На это она обняла меня в ответ.

Я ложилась спать, надеясь, что увижу его во сне, но этого не случилось. Я проснулась, чувствуя боль и разочарование, и так много всего, чего я не могла описать.

Маникюр, педикюр, украшенные фруктами вафли в кровати в комнате Ланы в отеле. Затем ее другие подружки невесты присоединились к нам в люксе для новобрачных на нижнем этаже, и мне удалось держать себя в норме, пока все остальные носились вокруг, готовясь.

За два часа до свадьбы Лана рассказала мне, что Лаура поделилась с ней о моем беспокойстве. Она обняла меня, мы поболтали о том, какая странная эта жизнь, иногда у вас есть выбор, а в другое время — нет.

— Это время, когда у тебя не было выбора, Леа. Ты не могла ничего поделать с тем, что она забрала тебя. Ты не можешь ничего поделать с тем, что ты переживаешь тревогу. Я думаю, что ты и так хорошо с этим справляешься. Ты должна гордиться, как далеко ты продвинулась.

Я кивнула и почти заплакала, но, сдержавшись, сказала Лане, что я тоже горжусь ею.

После этого все стало безумием. Мама и папа, тети и дяди, все охают и ахают над Ланой в ее великолепном наряде. Меня продолжало разрывать от эмоций, но я не могла сказать, была ли это радость за мою сестру или переживание из-за него.

Может быть радость из-за него.

Зачем я даже называю это?

Этому нет имени.

Я держала себя в руках, пока свадьба не началась, мы с Лаурой стояли рядом с Ланой в передней части комнаты. Вот когда картинки воспоминаний начали проноситься в моей голове.

Его рука надо мной.

Его ладонь, поглаживающая мои щеки.

Наши пальцы так крепко сжатые вместе, что все десять наших костяшек побелели.

Гензель сверху меня, его глаза закрыты, мои руки на его груди, когда он вколачивается в меня.

Я хочу держать воспоминание ближе, но я переживаю, что если это будет, я разрыдаюсь прямо перед гостями Ланы.

Они с Роберто произносят клятвы, а мой друг, Ксандер поднимается, чтобы прочитать цитату.

Вот что: мне не нравится Ксандер. Он чванливый, старомодный, коллекционирующий все с символикой «Звездных войн», продавец, использующий слово «понтификат» в своем ежедневном словаре, так что обычно, когда он открывает свой рот, я выключаю свой мозг.

Но у меня есть Гензель, прямо здесь, в задней части моего горла, в подложечной ямке, в моих дрожащих пальцах, таким образом, все что угодно, кем-либо сказанное о любви, не может не сказаться на мне.

Ксандер говорит что-то нелепо простое — цитата из книги. Что-то настолько очевидное, эффектно-показное в этой ситуации, что не должно производить впечатление на меня совсем. Только это производит. Настолько, что когда церемония заканчивается, и мы передвигаемся колонной по небольшому импровизированному проходу прямо к выходу в общую комнату, я проношусь мимо выхода, сталкиваясь с официантом, и бегу весь путь из отеля к дороге, где я отговариваю себя, чтобы спросить направление к «Зачарованного леса».

Цитата Ксандера была Пабло Неруды³. Он сказал: «Я люблю тебя, не зная, каким образом, или когда, или откуда. Я люблю тебя просто, без проблем или гордости». И некоторые другие вещи, которые вы в состоянии представить, что кто-то как Ксандер читает на свадьбе.

Я даже не помню точно, что он сказал, но он упомянул руки. И засыпание. И любить кого-то без расчета и цели.

Это сделало меня горячей. Как будто… болезненно-потной горячей. Как если бы глубоко внизу моего живота было пламя.

Стоя на дороге, я вспоминала, что девушка с шоу рассказывала мне о субботе. Что заявку надо подать до пяти часов. Я проверяю свой телефон и обнаруживаю, что почти девять вечера. Я пропустила сдачу заявки, чтобы быть сабой Гензеля.

У Гензеля есть саба.

Я рыдаю весь путь назад в свою комнату.

Когда я сваливаюсь на кровать, истощенная и уже наполовину спящая, я вижу изображение сиреневых, кожаных роликовых коньков.

Я была на катке. Год второго курса, вторая суббота сентября. Только я и девчонки, которых моя мама называла «друзья только Леа». Маура, Кей, Шайана, Тиффани. Маура встречалась с Треем Реийсисом, который был с предпоследнего курса и с тату компаса на шее. Кей только что рассказала мне о ее влюбленности в Шайан. А Шайан, разумеется, была поглощена Эриком.

Мы с Тиффани были одинокими девушками. Хотя я полагаю, мы на самом деле не были одинокими, потому что мы были друг у друга. Мы делили очень большую упаковку «Скиттлс» и огромного размера «Спрайт», и когда мы передавали «Спрайт» туда-сюда, Тиффани произносила какую-нибудь шутку о том, как мы были влюбленными. Уголком своего глаза я видела, что Кей бледнеет.

Я помню, что я чувствовала себя хорошенькой тем вечером. Я думаю, что это были совершенно новые кеды цвета лайма. Я одела их с короткой, черной юбкой из тафты, собиравшейся вокруг меня волнами, когда я каталась. Я помню блузку, которая была на мне: цветочный узор с маленькими бантиками-шнурками, расположенными на каждом рукаве. От этого мои сиськи выглядели больше, чем на самом деле. Я была почти уверена, что левая грудь была немного больше, чем правая, но той ночью они выглядели одинаково. У меня был какой-то арбузный блеск для губ, и когда я улыбалась себе в тот последний раз в крошечной ванной, я думала, что я хорошенькая. Не Лана. Даже я могла быть красавицей.

А затем я наклонила голову, помыла руки и сказала себе, что мне плевать. Мама с папой всегда говорили нам, что внешность не имеет значения. Так что к тому времени, когда мы закончили колледж, мы не заботились о том, какого бренда одежду мы носим, или наши светлые волосы были темно-русыми, золотисто-светлыми или светло-русыми. К тому времени, когда мы были бы в их возрасте, мы были бы рады, что у нас вообще есть любые волосы.

Кого заботило, была ли я хорошенькой, я говорила это девушке в зеркале. Но, тем не менее, я была рада своим новым кедам и блузке в цветочек от ‘Anthropologie’.

На катке было темно, когда я вернулась кататься. Диско-шар светился розовым. Стены катка были зеркальными, так что маленькие розовые точки от диско-шара летали повсюду, двигаясь почти в одно время с этой хитовой песней под названием «Crazy», какого-то парня Гнарлс.

Это была территория катка со старым оранжевым покрытием, таким, как стелют в школах… Каток — большой овал, был отделен от заполненной скамейками квадратной арены перегородкой. Я оперлась на стену и рассматривала группки катающихся людей. Я вдыхала запах несвежего попкорна и немного потную обувь и обнаружила себя улыбающейся.

Тиффани каталась и протянула руку. Я перегнулась через перегородку и хлопнула по ней.

Шайана и Эрик плавно двигались, держась за руки, как они всегда делали. Шайана махнула, чтобы я выходила, но мне как будто нравилось просто стоять там.

Незаметно для других, я искала Фредди Бёрка. Фредди был старшекурсником-спасателем, который спас меня, когда я ударилась головой о трамплин в местном бассейне в июле. Он был развязный и иногда немного… сильнее, но мое тело реагировало на него как на кока-колу и поп-рокс⁴. С тех пор как футбольный сезон начался, мои глаза следовали за ним по всему полю, наблюдая гибкость его ног, восхищаясь его задницей и плечами, когда он двигался.

После еще одной песни я увидела его. Он выглядел хорошо в голубой клетчатой рубашке и штанах-карго цвета хаки. У него были темные волосы. Мне нравились темные волосы.

Тиффани снова махнула, и я поняла, что я должна перестать тратить впустую свое ночное время, просто стоя там.

Я поставила одну ногу на гладкую поверхность, когда что-то зажужжало в моем кармане. Я на секунду задумалась о катании и разговоре по телефону в одно и то же время, но я не была очень скоординирована. Последнее, в чем я нуждалась, было приземлиться на задницу прямо перед Фредди.

Я ждала перерыва в движении, затем развернулась и покатилась к покрытой территории.

Пропущенный вызов: ЛАНА.

— Хмммм.

Лана встречалась с парнем по имени Холт МакКалистер, и она обычно не звонила мне, когда была у него дома.

Может быть, они поругались. Если Лана порвала с Холтом, я хотела бы снова начать видеть ее чаще.

Вдохновленная возможностью, я решила выйти наружу, чтобы перезвонить ей.

У катка была боковая дверь, отмеченная одной из этих табличек со светящимся знаком «ВЫХОД», расположенная прямо справа от мужского туалета. Я не стала снимать коньки. Я махнула парню за прилавком с едой, неуверенная должна ли я спросить об использовании двери, которой никто обычно не пользуется, но он играл со своим айподом, так что даже не заметил.

Я использовала фиксатор на задней части коньков, чтобы не катиться, когда я толкнула тяжелую дверь, чтобы она открылась. Я вытянула руки для равновесия и проковыляла по асфальту в арендованных коньках.

Первая вещь, которую я заметила: какие яркие уличные фонари. Автостоянка была переполнена хорошо знакомыми машинами, так что я не чувствовала беспокойства, когда сделав несколько неловких шагов, прислонилась к фонарному столбу и нажала «ВЫЗОВ», чтобы позвонить Лане.

Прошло три гудка, прежде чем низкий, мужской голос ответил.

— Леа? — спросил он. — Лан, это Леа, — я слышала, как он говорит.

На заднем фоне усиливались рыдания Ланы.

Что не так, удивилась я. Что произошло?

У меня не получилось выяснить это. В следующую секунду дверь близлежащего SUV распахнулась. Фигура устремилась на меня, и что-то ужалило мою руку.

Это что-то был «Тайзер»⁵, как я узнала позже. Он не просто ужалил, он отправил меня в краткосрочное беспамятство.

Как только я рухнула, Мать довела меня пошатывающейся походкой до задней двери ее «Форда Экспедишн» и обмотала меня в ленту, как паук перевязывает захваченную муху.

Я очнулась некоторое время спустя в багажнике с ужасной головной болью и тошнотой.

Меня вырвало, и странный смех разнесся над кожаным сидением.

— Посмотрите, кто поднялся. Спящая красавица. Это не твое имя, хотя, может это не так, дорогоая?

Конечно, я была сбита с толку — это усугублялось ревом кантри-музыки — но у нее не заняло много времени, чтобы убавить громкость Гарта Брукса⁶ и объяснить.

Лана, похоже, звонила мне, потому что Лаура была сбита машиной. На самом деле этой машиной. Сначала Мать пыталась забрать мою сестру, но Лаура сбежала за какие-то деревья рядом со старшей школой, где она была одной из последних, кто покидал репетицию оркестра, и ей удалось скрыться.

Когда она не смогла забрать Лауру, она пришла за мной.

— Я знаю вас троих. Хорошенькие маленькие светловолосые девочки. Это то, что мне нужно. Хорошенькая маленькая блондинка, чтобы быть моей Гретель.

Поначалу это не имело смысла, но она объясняла, пока мы ехали. Когда огни Боулдера погасли, и я увидела, что мы проезжаем Флашеронс, и, в конце концов, мои уши начало закладывать, когда мы направились на запад по шоссе 285, свернули в Скалистые горы, минуя маленькие городки — Конифер, Бейли, Джефферсон, и напоследок Фэрплей.

— Я — мать, Гретель. Я — твоя Матушка Гусыня, — рассмеялась она. — Это немного сводит с ума, я знаю, но думаю, тебе понравится Дом. Это не коттедж, как в истории, и там нет много конфет. Это — особняк. Намного красивее, чем этот маленький спичечный коробок, в котором вы живете. Из некоторых моих окон открывается вид на гору Бирштадт. Сейчас верхушки покрыты снегом.

Она рассказывала мне, как она была рождена быть матерью. Это было ее призвание, но ее муж, Бен, погиб в результате какого-то несчастного случая.

— Я никогда не приносила плод своего собственного чрева, но это лучше. Ты увидишь. Совсем скоро ты скажешь мне, насколько это лучше.

Она говорила мне, что у меня будет своя собственная спальня. Она уже украсила ее. А следующая дверь Гензеля.

— Ваши комнаты выглядят почти одинаково. В конце концов вы брат и сестра.

По другую сторону от моей комнаты жила Спящая красавица, как сказала она. Напротив, через коридор — Рапунцель. У Красной Шапочки были как с картинки темно-рыжие волосы, Грустный Мальчик все еще выглядел как маленький мальчик, хотя ему было почти двенадцать.

— У меня была Белоснежка, — сказала она, — но я не считаю, что нам необходимо говорить о ней. Ее уже нет. Я заменю ее, когда ты устроишься.

Я прохрипела вопросы, на которые она с готовностью ответила, рассказав мне, ее пронзительным, почти веселым голосом, как она спасла «своих» детей.

— Все они были нежеланными. Все, кроме тебя. У меня были некоторые проблемы с поиском подходящей Гретель, ну ты понимаешь: блондинка, с голубыми глазами и нежным лицом нордического типа внешности. Я увидела вашу семью в один прекрасный день, ох, я бы сказала месяц или два назад в Хоум Депот⁷ к югу от Боудлера. Я покупала, ну… это не имеет значения.

Я повернула голову в сторону передней части автомобиля, не то чтобы я могла увидеть что-либо кроме спинок третьего ряда сидений.

— Ты знаешь, что я нервничала, когда я покидала Дом? Если бы я никогда не вернулась, ну… я не знаю что. Я верю, что мои дети погибли бы. Застрявшие в своих комнатах, бедные голубчики.

Она казалась смирившейся с такой возможностью. Меня снова почти вырвало.

— Когда ты подумаешь об этом, ты поймешь, я сделала хорошее дело, правда. С другими детьми, большинство из которых были возвращены домой. Это значит, что они были усыновлены, но они не хотели этого. Я помогла им, радушно приняла их в моем красивом, большом доме. Но я не могла найти Гретель. Гретель не было рядом — в штате Невада, Юта или где угодно, куда я могла съездить. Когда я увидела тебя — вас троих — я узнала. У ваших родителей вас трое. Я забрала только одну.

Недели спустя, ее голос преследует меня, когда я лежу на детской раскладушке в своей комнате.

Как ни странно, даже тогда, когда я била ногами, плакала и кричала, когда она вытащила меня из машины и бросила на ковер, в который она закатала меня, она никогда не звучала сердитой.

Когда я высвободилась из ковра, она подставила пистолет к моей голове и спросила, могла бы я соизволить встать и пойти очень медленно.

— Ох, — рассмеялась она, — ты не можешь использовать свои руки, не так ли, сладкая? Ты связана. Вот, что ты имеешь.

С помощью пистолета она заставила меня пойти в мою комнату. Через фойе и коридор с этими жуткими, пылающими факелами. Она держала пистолет у моей головы, когда показывала мне несколько огромных окон вдоль зала с зеленым ковром. Она показала мне статую голого мужчины — Давида, я думаю так его имя — и объяснила как, благодаря смерти Бена, у нее появилось много денег, чтобы купить вещи как эти, и содержать «ее» детей.

Когда мы попали в длинный, из твердой древесины коридор с множеством дверей, она вонзила в меня иглу. Проснувшись, я обнаружила себя смотревшей на лес: изображение нарисованного двухмерного леса, оставленного в вечной осени.

ГЛАВА 5

Наши дни.

Весь этот процесс поиска новой сабы всегда утомителен. Проверка их личных данных, которую делает Рэймонд, чертовски бесполезна. Я не хочу знать, какое у них образование или их интересы. Только вес, рост, телосложение, цвет волос и глаз.

Рэймонд проводит большую часть проверки по своему усмотрению, это одна из его задач, которую может выполнить только он один. Он работает со мной с тех пор, как я вернулся в Вегас, и к настоящему моменту он точно знает, что мне нравится.

Как много саб он нашел мне, задаюсь я вопросом и откланяюсь на спинку своего огромного, кожаного, офисного кресла. Я стучу пальцами по ноутбуку, но сложно посчитать, сколько их было, потому что я не знал их имен.

Если бы существовали роботы, способные удовлетворить мои потребности, я бы с радостью вложил в одного из таких деньги. Я не ищу эмоциональную связь. Я не нуждаюсь и в физической связи, только в той, которая требуется моему члену.

Телефон на моем столе звонит — это мой секретарь, Леда, связывает меня по телефону с главой совета директоров казино. Я соглашаюсь, назначаю дату и время встречи и направляю его обратно к Леде, чтобы она внесла его в график.

Затем я беру стопку карт с угла стола и просматриваю их. Рэймонд знает, какой рост мне нравится, так что все эти девушки будут ростом между пять и одной десятой и пятью с половиной футами. С широкими бедрами и задницей, которая поместилась бы мне в ладони. Светлые — пепельные, медовые и темно-русые волосы. Обычно я придерживаюсь пепельных блондинок, но иногда выбираю другой цвет. Если девушка низкого роста, с подходящей попой, бедрами и средне-западным акцентом будет с темно-русыми волосами, я соглашусь на нее.

Я быстро просматриваю пятнадцать карт, выбираю четыре и вызываю Рэймонда. Сегодня на нем красные подтяжки под сшитым на заказ черным костюмом. Его афро-прическа сегодня выглядит особенно высокой и широкой, и я замечаю, что на нем нен его обычные очки. Они выглядят… слишком толстыми. Я предполагаю, что в пятьдесят три, Рэй решил податься в хипстеры.

Я протягиваю руку через стол и вручаю ему четыре отобранные карточки.

— Вот этих пригласи.

Он смотрит на карточки и задумчиво кивает:

— Надо устроить все сегодня.

— Да?

Он вновь кивает:

— Завтра вы улетаете в Бостон. Собирается совет директоров «Дома для героев»?

— Тогда посмотри, кто сможет появиться здесь через час или два. Можешь позвонить еще кому-то из них, если хочешь. В этот раз придерживайся цвета волос светлый блонд. Все они нужного телосложения. Я встречу вас в люксе через два часа ровно. Разведи их по разным местам, переодень, и, естественно, надень на них маски. Расскажи мне про шоу в девять тридцать с Джонсон и Фриман?

Я слушаю, как Рэймонд объясняет, что Лаура Фриман, одна из наших актрис, на девятой недели беременности, и не чувствует себя комфортно с той частью шоу, которая включает порку. Что-то о том, что можно получить инфекцию.

— Дай ей отпуск.

— Отпуск? — он моргает.

Я барабаню пальцами по коленке и вздыхаю:

— Декретный отпуск, Рэймонд?

— Но, сэр… у нее еще нет ребенка.

— И что? Я не хочу, чтобы в моем «Доме» трахались беременные женщины, — от гнева моя шея горит. — Как часто подобное происходит, Рэймонд?

— Возможно… где-то раз год.

— Что ты обычно делаешь с ними? — спрашиваю я.

Я впиваюсь взглядом в него, не желая отвечать, потому что мой член слишком твердый, мой номер люкс пустой, а спина болит.

— Ну… сэр, мы увольняем их. Беременность и такая карьера несовместимы. Помните? Вы сами прописали это в стандартный контракт несколько лет назад.

Я машу рукой:

— Измени это.

— Вы сказали беременная женщина…

— Измени, — рычу я.

— Да, сэр.

Я медленно выдыхаю, встаю, и машу рукой по направлению к двери.

— Уладь все. У меня телефонный разговор в пять с парнем по поводу водки. А после, что-то там еще есть. Увидимся в люксе. Подготовь их для меня.

Рэймонд кивает и покидает мой кабинет. Я провожу следующие полчаса часа, разговаривая с нашим крупнейшим поставщиком водки.

После этого я открываю новый браузер, включаю шифровщик IP-адреса и нарушаю одно из моих личных правил.

Я вбиваю в гугл «Леа МакКензи, Пичтри Сити, Дизайн интерьера».

К полудню мой член так тверд, что аж пульсирует, а мое терпение стало тоньше бумажного листа. Я не могу найти ни одного недавнего упоминания о Леа. Как будто она исчезла на последние полгода. Она даже не обновляла сайт своей компании с августа две тысячи тринадцатого года. Я рассматриваю вероятность того, что она умерла или ее вновь похитили.

Я сижу на большой двуспальной кровати и просматриваю контакты в своем айфоне в поисках моего излюбленного частного детектива, когда в дверь стучит первая девушка.

Она одета в «униформу» — голубой тедди с голубыми подвязками и серебристая маскарадная маска, все как положено, но я тут же вижу проблему. Ее шея и плечи покрыты прыщиками.

Я осматриваю ее, прошу медленно повернуться, и благодарю ее за то, что пришла, прежде чем выгоняю ее. Она не говорит ни слова, просто уходит.

У следующей девушки чудовищно громадные руки и маленькие предплечья. Следующая — тиранозавр. У нее сексуальная попка и милые сиськи, но вот руки… грубые и обветрившиеся. Руки Леа — мягкие.

Следующая.

Мое настроение серьезно подпортилось к тому моменту, как в комнату входит третья. Я втягиваю воздух через нос, когда чувствую… ее запах? Что за херня? Но да. Бл*дь, да. Это, мать твою, воняет от ее тела. Я немного присел, что убедиться, что это не от меня так пахнет. Нет. От нее. Отвратительно.

Следующая.

Я выпроваживаю ее, затем надеваю халат и выглядываю из спальни:

— Рэй?

Он в правой стороне гостиной потягивает из банки «мистер Пибб»⁸ и просматривает папку с документами.

— Еще две, — говорит он, передавая мне клипборд. Я нахмуриваюсь, рассматривая то, что там написано.

— Что это за дерьмо?

— Это заявление, сэр. У нас появилась еще одна девушка. Буквально только что.

— И что? Крайний срок прошел. Как я буду общаться с человеком, который не смог даже выполнить первое, о чем я прошу?

— Да, я понимаю, — он трет подбородок. — Но вам, вполне вероятно, она понравится. Ее голос в точности как вы любите, и фото, которое она прислала, идеально подходит под ваши запросы.

— Я думал, что есть еще одна. Помимо этой запоздавшей девушки?

— Обесцвеченная, — загадочно говорит он.

Мне не нравятся ненатуральные блондинки, не потому, что я имею что-то против них, а потому, что у меня есть определенный набор требований, который работает.

Я просматриваю от руки заполненное заявление и хмурюсь. Когда я заканчиваю делать это, возвращаю его ему.

— Да плевать. Но я хочу видеть ее здесь, через десять минут, или даже не приводи.

— Сэр…

— Десять минут, — засекаю я время, глядя на часы. — Я готов потерпеть только десять минут, прежде чем позвоню в долбанные эскорт-услуги.

Я стискиваю зубы, потому что хочу наброситься на Рэймонда. Но вместо этого я делаю глубокий вдох и направляюсь обратно в спальню. Там, я с закрытыми глазами жду того, кого вероятно никогда больше не увижу.

ГЛАВА 6

Десять лет назад.

В комнате есть кровать небольших размеров, маленький шкаф, набитый однотипной одеждой коричневого цвета, на столе лежат бумага, фломастеры и краски, и даже есть парочка книг. Я так думаю, все это часть ее игры.

В нижней части двери небольшое квадратное отверстие размером со школьный учебник, через которое она подает мне еду в пластиковой тарелке раз в день. Еда, наверное, сносная, а может и вкусная. Я не знаю. Я толком ее не ем. Когда я заканчиваю, я швыряю тарелку через это окошко за дверь. Иногда я могу слышать, как тарелки других пленников гремят, ударяясь о пол в деревянном коридоре. Время от времени я слышу истеричные крики, иногда слабые приглушенные рыдания, а из комнаты слева от меня — периодически пилящие звуки.

Сейчас уже тринадцать дней с тех пор, как я тут нахожусь. Тринадцать дней я не разговаривала ни с кем. Шесть дней спустя мать заглянула в маленькое окошечко внизу двери и спросила меня, насколько мне нравится в «лесу». Три дня спустя после ее вопросов, она просунула через это отверстие наклейки с диснеевскими героями. Я думала, что я закончила плакать, что я выплакала все слезы, но сегодня я прорыдала весь день.

Я лежу на кровати, уставившись на гладкий, безупречно белый потолок, вздрагивая, пока успокаиваюсь от недавних рыданий, когда тихий щелчок заставляет меня повернуться меня на живот и посмотреть на стену позади меня.

Я в полном недоумении смотрю на маленькое отверстие в нижней части стены. Оно округлое, с маленькими выступами по окружности, по размеру не больше, чем компакт-диск. На полу чуть поодаль лежат маленькие кусочки гипсокартона.

Я лежу в течение некоторого времени, просто гипнотизируя стену и пытаясь понять, что, черт возьми, это за игра.

Затем я медленно приближаюсь к стене.

Я становлюсь на четвереньки на зеленый ковер и мысленно подбадриваю себя, чтобы найти достаточно мужества и посмотреть туда.

Я вижу карий глаз и темную бровь. Внезапно он исчезает, я не вижу его, но через мгновение он появляется, располагаясь немного дальше от отверстия в стене.

— Гретель?

Когда его голос звучит, я чувствую его отголоски глубоко в моем животе. Его тембр голоса низкий и… приятный.

Мы смотрим друг на друга, наши глаза впиваются друг в друга, и я чувствую себя теплее. Несмотря на то, что я могу видеть лишь небольшую часть его лица, я могу заметить, что я ему симпатична.

— Гретель, — его голос звучит мягко. — Так она называет тебя?

Я слабо киваю. Слезы начинают литься из глаз; горячие слезинки скатываются по моему носу и беззвучно падают на ковер.

— Ты плачешь, — говорит он, больше утверждая, чем спрашивая. — Что произошло?

Я громко всхлипываю:

— Ты Гензель?

— Да.

Я растерянно киваю и начинаю плакать с новой силой от разочарования. Я надеялась, он здесь, чтобы спасти меня.

— Что не так, ответь? — продолжать он настаивать на своем вопросе. Его голос полон нежности, его звук подталкивает меня к тому, чтобы я закрыла лицо руками и начала рыдать.

— Я скучаю по своим сестрам… и моим маме и папе!

Он слабо кивает, я смотрю на его лицо немного со стороны, он, как будто полулежит на полу, так же, как и я.

— Мне очень жаль.

Я замолкаю на мгновение и пытаюсь понять, насколько искренне звучит его голос.

— Гензель и Гретель, — бормочу я себе под нос, какая ирония. Я вытираю заплаканные глаза. — Как давно ты тут находишься?

Я смотрю пристально в его карие глаза, замечая в них крапинки песочного цвета, он медленно отодвигается от стены, поэтому я могу лучше разглядеть его лицо. Он привлекательный, и его волосы цвета темной ночи обрамляют лицо. Симпатичнее, чем любой парень в моей школе. Я вижу, как его пухлые губы вытягиваются в прямую линию, он становится серьезен.

— Давно, — говорит он, отводя свои глаза на мгновение в сторону.

— Давно — годы, или ты имеешь в виду давно — месяцы? — я еле слышно проговариваю слова.

— Годы. Похоже на то.

Мое сердце глухо пропускает несколько ударов, и я смотрю в его лицо в попытке понять, говорит ли он это серьезно.

— Ты серьезно?

Он крепко сжимает губы, и на левой щеке около его красивых губ проступает ямочка.

— К сожалению, да.

Я начинаю опять плакать, уронив голову в отчаянии к себе на руки. Минутой позже, я почти отпрыгиваю, когда чувствую что-то теплое на моем плече.

Это его рука.

Просунув свою руку сквозь отверстие в стене, он легонько поглаживает мою руку. Я смотрю на его пальцы, когда он произносит успокаивающим голосом.

— Прости. Я не хотел тебя расстраивать. Тишина окружает нас, пока я рассматриваю его мускулистую сильную руку; его большую, нежную руку.

— Я могу слышать тебя, — говорит он мягко, — через стены. Я продалбливал в стене это отверстие с того момента, как ты оказалась здесь.

— Уже тринадцать дней, — отвечаю я.

— Правда?

Я шумно вздыхаю и киваю, затем вспоминаю, что он меня не может видеть.

— Да.

Он частично сжимает свою руку в кулак, костяшками пальцев упираясь мне в руку.

— Как ты тут держишься? Ты напугана? Чувствуешь себя хорошо?

— Я скучаю по своим сестренкам, — говорю я, задыхаясь на каждом слове. — Мы тройняшки.

Его пальцы опять начинают поглаживать ласково мою руку, и я забываю, как дышать, настолько это прекрасно.

— Это должно быть потрясающе!

— Было, — мой голос срывается, — но сейчас их больше нет со мной! Я пропала! Они, скорее всего, думают, что я мертва.

На какое-то мгновение он прекращает свои ласковые поглаживания, затем продолжает, но более нежно, чем до этого.

— Мне действительно жаль. Это звучит… ужасно.

— Что насчет твоей семьи? — бормочу я.

— У меня нет семьи.

— О! Прости.

— Не извиняйся, в этом нет твоей вины, — отрывисто произносит он.

Его пальцы все еще поглаживают мою руку, поэтому я понимаю, что наш диалог на этом неловком моменте не заканчивается. Мое горло жжет от боли, и из-за тех разговоров, что я веду, меня это раздражает. Я расстроена тем, насколько я была одинока, поэтому я продолжаю разговор. Я решаю попытаться задать ему вопрос, хотя я немного нервничаю: если я спрошу что-то не то, то он может прекратить прикасаться ко мне.

— Как ты сюда попал? — наконец мне удается выдавить из себя вопрос.

На короткий момент он прекращает свои поглаживания; затем продолжает снова неторопливо касаться моей руки, говоря своим глубоким голосом:

— Мать забрала меня из семьи, которой я стал больше не нужен.

Я задумываюсь, почему он стал им больше не нужен. Это печально.

— Сколько тебе лет? — интересуюсь я.

— Мне сейчас шестнадцать или семнадцать, я так полагаю, — говорит он с грустью в голосе.

Он даже не знает, сколько ему лет? Я глубоко вдыхаю и пытаюсь представить, какой сценарий был разработан для похищения этого парня. Я опускаю глаза, посмотреть на его нежные пальцы. Может, я смогу спросить это.

— Как она это сделала? Как мать… похитила тебя?

Он проводит легко большим пальцем по внутренней стороне руки, его движения нежные, неспешные, осторожные. Я понимаю, что он размышляет. Наконец, он отвечает:

— Помогла другая семья.

— Что они сделали?! — я убираю руку из-под его ласкающих мою кожу пальцев, пытаюсь обхватить его пальцы и прижать к себе, сдержать рыдания, рвущиеся из моего горла. — Это просто… так трудно поверить, что такие вещи происходят, понимаешь, что я хочу сказать? Как они… как они помогли ей? — осмеливаюсь я спросить.

Он поворачивает свою руку вверх запястьем, и я могу видеть толстый шрам, который проходит по всей длине его запястья. О, нет! Мой живот скручивает от резкой боли, и я не могу произнести ни слова.

— Когда это произошло? — тишина возводит стены вокруг нас, и я спешу разрушить их. — Мне очень жаль. Это должно быть… ужасно.

— Это не твоя вина, — говорит он спустя некоторое время. Его рука опять сжимается в кулак, опираясь на ковер, чуть поодаль от моих рук. Он начинает поднимать ее и пытается вытащить, но я пальцами касаюсь костяшек на его руке. Я не хочу, чтобы он уходил. Это впервые за все время, что я нахожусь тут, когда я чувствую себя… лучше.

— Что произошло? — шепчу я. — С… твоей рукой? — я обычно не задаю такого рода вопросы, но при этих обстоятельствах этот вопрос просто срывается с моего языка.

Его ответ прост, и он добавляет тихим голосом:

— Я устал.

Мои пальцы держат его руку открытой. Они дрожат, пока я удерживаю его руку.

— Это выглядит болезненно, — шепчу на выдохе я.

— Я не чувствую этого.

— Как ты проделал это отверстие в стене? — спрашиваю я. Я продолжаю держать его руку в своей руке, так что он не может двигать ею. Я так хочу нежно погладить подушечками пальцев его шрам, показать ему, что он не одинок, но, думаю, он точно отдернет свою руку, если я так сделаю, поэтому мне приходится сдерживать себя.

— Ты переживаешь о моих порезах? — спрашивает он, грубо смеясь.

— Я думаю, да, — я слабо улыбаюсь. — Умно, да? Если я собираюсь быть твоей сестрой, то мне нужно заботиться о тебе.

— Я в порядке, Гретель.

— Меня зовут Леа, не Гретель.

— Леа, — говорит он медленно, будто пробует мое имя на вкус. — Очень красивое имя.

— Спасибо.

— Ну что ж, Леа. У меня в комнате много вещей. Если тебе что-то понадобится, просто дай мне знать. Может и найдется то, что тебе надо.

Мои пальцы крепче сжимают его руку, потому что я так боюсь, что он сейчас уйдет. Я не вынесу больше одиночества.

— Пожалуйста, не уходи! Я… мне так одиноко здесь! На протяжении каждого следующего дня я все время одна. Я больше так не смогу! — из меня вырываются сдавленные рыдания.

Его гладкие, сильные пальцы переплетаются с моими. Он большим пальцем поглаживает верхнюю сторону руки, равномерно и нежно.

— С тобой все будет хорошо, — четко произносит он. Он переворачивает мою руку ладонью вверх и проходится пальцем по ней, обводя мои линии. — Ты сильная. Ты знаешь, я могу читать по ладони. Ты проживешь долгую жизнь, и она будет по большому счету счастливой. Ты не задержишься здесь надолго.

— Не задержусь? — и мой шепот полон надежды.

— Нет, — его рука накрывает мою и крепко сжимает. — Леа, хочешь послушать одну занимательную историю?

— Да.

— Позволь рассказать тебе о принцессе, которая была известна своей справедливостью.

ГЛАВА 7

Настоящее время.

Я знаю, что это большой риск, но в понедельник утром, когда моя семья уезжает из Вегаса, я беру такси до «Леса» и говорю мужчине за стойкой регистрации, что я здесь для того, чтобы пробоваться на роль сабы.

Я не уверена, что я буду делать, если я делаю это слишком поздно.

Больше, чем что-либо, я хочу увидеть Гензеля и поговорить с ним, но я не уверена, что в этом есть смысл. Если он в БДСМ-отношениях с кем-то другим…

Я закусываю губу, когда мужчина за стойкой делает звонок.

Я просто не уверена, что я хотела бы сказать ему. Если бы я могла поговорить с ним, не теряя контроль.

Мужчина за стойкой вешает трубку, и, прежде чем он успевает открыть рот, чтобы сказать мне, что он выяснил, распахиваются двойные двери, через которые мы с сестрами входили той ночью, и появляется мужчина с красными подтяжками и именным бейджем, на котором написано Рэймонд. Он сжимает в руках планшет с зажимом для бумаги, как та девушка, что наблюдала за пробами чирлидинга в моей школе.

Его глаза пробегают по мне с ног до головы, очевидно оценивая, и я начинаю потеть в своих черных джинсах и простой белой футболке.

— Как тебя зовут, дорогая?

— Лорен, — лгу я. Я не уверена почему, я просто не могу быть Леа, не в эту секунду.

Он дергает головой в сторону фойе позади него и говорит:

— Пойдем со мной, Лорен.

Чувство радости охватывает меня. Я почти не могу заставить свои ноги двигаться достаточно быстро, чтобы следовать за ним.

Он придерживает дверь для меня, и, когда я вхожу в огромную комнату, я стараюсь не смотреть вокруг. Он указывает на кожаное кресло.

— Присядь здесь.

Он смотрит вниз на его планшет, затем вверх в мои глаза.

— Голубые или серые глаза? — смотрит, прищуриваясь, он.

— Голубые, — полушепотом говорю я.

Он кивает один раз и что-то быстро пишет.

— Сколько тебе лет, Лорен?

— Двадцать пять, — это правда, мне двадцать пять.

Он снова качает головой, затем смотрит вниз на свои часы.

— Пойдем со мной. Посмотрим, сможем ли мы с тобой сотрудничать.

Я следую за ним через фойе, все еще стараясь игнорировать каменные стены и маленькие балкончики, что так сильно напоминают мне о той ночи, когда Мать вела меня в мою комнату. Он проводит меня по освещенному факелами холлу мимо копии статуи Давида, и мимо двери, в которую мы вошли в пятницу, чтобы попасть на шоу. Через еще примерно двадцать шагов он останавливается у неприметной маленькой двери с надписью «посторонним вход воспрещен».

Здесь темно-серый пол, что-то похожее на бетон или камень, и серо-коричневые стены, на которых каждые пять или шесть шагов расположены маленькие светильники. В середине коридора лежит настоящий ворсистый бежевый ковер.

Со мной следующей за ним по пятам, мужчина делает три больших шага и толкает, чтобы открыть деревянную дверь в небольшой кабинет с красивым деревянным столом и встроенными полками.

— Если ты хочешь пройти пробы на роль сабы, ты должна подписать соглашение о неразглашении. Ты знаешь что это? — спрашивает он.

— Да, — сглатываю я, когда он протягивает стопку бумаги и ручку.

Мои глаза просматривают их, но я не могу прочесть любое из этих слов. Я облизываю губы и оглядываюсь на него.

— Это для… Эдгара? Потому что я думала…

— Это ни для кого. Нет, пока ты не подпишешь их, детка.

Я жую свою губу и медленно киваю.

— Тщательно изучи их, подпиши их, если тебя устроит. Тогда мы поговорим о большем.

Моя рука так сильно трясется, что я едва могу написать свое имя. Я благодарна, что Рэймонд отходит к одной из полок и начинает листать книгу. Я беспокоюсь, что, если он увидит мои руки, он может вообще не позволить мне пробоваться.

Я сумасшедшая.

Может, у него есть глаза на затылке, потому что в момент, когда я подписываю последний бланк, он разворачивается и улыбается мне. Улыбка выглядит на удивление искренне.

— Закончила? Есть какие-нибудь вопросы?

Я вздыхаю.

— Вопросы? — весело говорит он.

Еще один глубокий вдох.

— Эдгар? — слабо спрашиваю я.

Он обходит стол, кладет руки на затылок и начинает говорить почти так же быстро, как и аукционист:

— Да, мэм, этот абсолютно конфиденциальный кастинг, в самом деле, для Эдгара. Вы подвергнетесь испытанию, чтобы обслужить его, как его личный сексуальный сабмиссив, действующий в любой обстановке, какую он выберет для вас. Отдавая ему все права, весь контроль каждого аспекта вашей личности, чтобы быть вовлеченной в традиционные и нетрадиционные доминантские отношения. Они продолжаются, пока мистер Эдгар не скажет, что они закончены, когда он скажет, то все кончено. Никаких дискуссий или сомнений. Это прописано в контракте дорогая, но это нужно обязательно пояснить вам. Помогает людям запомнить, понимаешь, что я имею в виду?

Я медленно киваю.

— Очень хорошо. Ты все время будешь в маске, ты будешь говорить шепотом или почти шепотом. Ты будешь держать свое тело в форме с сегодняшнего момента: никаких прибавлений или потерь веса, никаких грудных имплантатов, лицевых или других косметических операций. Ты сможешь сделать это?

Я снова киваю. Моя рука тянется к моему горлу. Что-то стягивает внутри, я удивлена, что вообще могу дышать.

— Если ты решишь нарушить соглашение о неразглашении, ты столкнешься с адвокатами. С множеством адвокатов. Они не будут деликатными. Ты понимаешь?

Еще один кивок.

Я бы никогда не сказала ни слова о Гензеле. Или Эдгаре, как он сейчас себя называет.

Я чувствую тошноту, когда он подает мне знак рукой по направлению к двери, и я следую за ним по коридору, коротким путем, к двери с кнопочной панелью и устройством для скольжения карты. Он скользит картой, и цвет индикатора рядом с устройством сменяется с красного на зеленый.

Когда он толкает дверь, чтобы открыть, я думаю о побеге.

Я так сильно нервничаю.

Я так сильно напугана.

Этот мужчина не мой Гензель.

Мой Гензель ушел.

В моей груди поселяется чувство тяжести, я едва могу заставить свою диафрагму подниматься.

Мои глаза болят от сдерживаемых слез.

— Ты идешь?

— Да, — хриплю я.

Мы входим в кухню, и мои глаза впитывают детали. Гранитная столешница; нержавеющая сталь; выглядящий как из настоящей древесины пол. Кухня переходит в роскошную гостиную, покрытую восточным ковром высшего класса и мебелью из дерева, кожи и шерсти, снабженную огромным телевизором с плоским экраном, несколькими полотнами с изображением разноцветных квадратов и некоторыми скульптурами. Я замечаю статую птицы в углу и вспоминаю что-то, что Гензель говорил давно о картинах леса на стенах в наших комнатах, на которых не было никаких птиц.

Это ошибка.

Я расстрою его.

Он расстроит меня.

Почему я думала, что это хорошая идея?

Прежде чем я отказываюсь, Рэймонд протягивает мне черную бархатную сумку и указывает на дверь с другой стороны дивана.

— Это ванная комната. Иди и переоденься. Маска имеет важное значение, как мы и говорили об этом.

Я медленно киваю. Не уверенная, могу ли я сделать это. Но я беру сумку и иду в ванную.

Я открываю ее медленно, потому что мои руки все еще дрожат. Потому что я боюсь того, что внутри.

Я вытягиваю руку в сумку и ощущаю… это должно быть шелк.

Я раздвигаю пальцы, собираю всю ткань и вытаскиваю ее, как будто она гадюка. Я кладу ее на серую и золотистую столешницу, тоже гранитную, как я думаю. Когда я вижу это, каждая клеточка внутри меня замирает.

Тедди королевского синего цвета… оно превосходно. Его качество очевидно в крое корсажа и расклешенной юбочки. Она украшена кружевом и несколькими крошечными хрустальными бисеринками, что сверкают в свете от лампы, расположенной над огромным обрамленным ониксом зеркалом передо мной.

Там же пара высоких чулок, плотно облегающих ноги, плюс подвязки. Или это называется как-то по-другому? Они крепятся к… этой вещице. Основная часть теди из ткани и от этого оно похоже на купальник. Но низ подобен двойным стрингам…

Нет — трусики с прорезью.

Ох.

Вау.

Мое лицо покрывается румянцем.

Я держу часть наряда, где трусики, когда картинка из нашего совместного прошлого резко возникает в моей голове. Мои руки: пальцы широко распростерты, обхватывая его бедра. Кончики пальцев прижимаются к мышцам его твердого как скала брюшного пресса. Моя голова немного наклонена набок, так что я могу видеть его лицо. Его пухлые губы слегка приоткрыты. Его подбородок приподнят, как будто он на грани того, чтобы запрокинуть голову. А его глаза. Вместо того чтобы быть закрытыми, от ощущений, пока он лишает меня девственности, его глаза на моем лице. Осторожно, нежно, ласково на моем лице.

Я точно знаю, в какой момент это было, когда я вижу картинку в своей голове.

Это был Гензель, когда он толкался внутри меня.

Потому что в момент после этого он закрыл глаза. Он запрокинул голову и застонал, когда глубже погружался в меня.

Я слегка стискиваю зубы из-за этого воспоминания и думаю о нем теперешнем. Мужчине, которого я видела на сцене. За стеклом.

Он был больше. Гораздо больше. НЕ мужчина — мальчик. В ночь, когда я, наконец, увидела его лицом к лицу, он был хорошо сложен, крупный и ширококостный. Но он был моложе. На десять лет. Тогда ему было семнадцать. Сейчас ему двадцать семь.

Я подбираю наряд и прижимаю его к груди.

Мне интересно, чего бы он хотел. Что ему нравится. Нынешнему Гензелю.

Когда я переодеваюсь в ярко-синий наряд, я задаюсь вопросом. Если бы я должна была закончить эту хитрость прямо сейчас и сказать Рэймонду, кто я на самом деле, и, если бы Эдгар увидел меня. Я не могу представить, что он скажет «нет».

Если только он не был бы смущен.

Я думаю, что он, скорее всего, будет.

Парень, которого я знала, был добрый. Он был неугомонным, всегда пытался использовать обстановку своей комнаты, чтобы заниматься спортом, всегда спрашивал о моих любимых книгах, чтобы читать и перечитывать их… Постоянно в движении. Да, он был таким тоже. Но также он был добрым.

Я знаю, что жизнь до того, как я встретила его, оставила на нем отпечаток, но я никогда не догадывалась, насколько сильно. Тогда он еще не был таким.

Как бы он себя чувствовал, если бы знал, что я здесь, близко к нему, даже если он не в курсе, что я была в Вегасе?

Может он не захочет увидеть меня.

Я предполагаю, что, по крайней мере, он может не захотеть, чтобы я знала о его жизни как доминанта.

Возможно, это неправда. Может быть, я буду осуждать.

Мысль еще хуже осеняет меня: что если я приближусь к нему, как я, но по какой-то причине он будет отрицать Гензеля совсем.

Это не так, если бы я знала его настоящее имя. Я не могу доказать, что он Гензель. И девушка, которую я встретила в дамской комнате, сказала, что с ним трудно встретиться лицом к лицу, так что теоретически он может просто сказать Рэймонду, чтобы тот прогнал меня.

От мысль потерять его — единственный шанс, который, я знаю, у меня есть, чтобы увидеть его — меня начинает мутить.

Я натягиваю тедди. Когда я бросаю быстрый взгляд на себя в зеркале, мой рот немного приоткрывается.

Оно обтягивает меня как надо, из-за чего моя грудь размера С выглядит большой, как размера D. Наряд немного сужается в высокой талии, так что зад кажется даже больше, но это сексуально. Как будто было сделано для меня. По рукам проносится дрожь, потому что цвет моих голубых глаз выглядит насыщеннее, а мои светлые волосы — ярче. Мой любимый цвет синий. Мой Гензель знал это.

Я улыбаюсь в зеркало, но улыбка неуверенная. После этого я зажимаю зубами губу и надеваю остальную часть наряда.

Затем маска.

Ярко-синяя маска выглядит почти волшебной. Она не пластиковая, тканевая или из другого материала, который я могу назвать. Текстура почти как у шелка. Она обхватывает мое лицо двумя тонкими ремешками, что не стягивают мои волосы совсем, а впереди она выглядит как немного большая версия традиционной маски для маскарада. Она покрывает мой лоб и щеки, с двумя дырочками для глаз, но вместо того, чтобы заканчиваться на моих щеках, как маскарадная маска, она опускается ниже, так что она почти достигает моего подбородка у каждой стороны моего рта.

Я улыбаюсь, и, тем не менее, она существенно не сдвигается.

Я тру руками заднюю часть моей головы, но она держится крепко.

Я прикасаюсь к нескольким крошечным бусинкам на висках и лбу. Я чувствую себя нелепо, надевая ее, но и своего рода красивой и эффектной.

«Ты можешь сделать это, Леа? Да или нет?»

Несколько секунд спустя, раздается стук в дверь.

— Подождите минуту!

Я мажу губы блеском — арбузным, все еще моим любимым — и выхожу со своей одеждой в маленькой сумке, ощущения примерно такие же неловкие, как когда я совершала свой последний гинекологический осмотр.

— Видишь эту дверь? — спрашивает Рэймонд, указывая на блестящую деревянную дверь рядом с территорией кухни. — Постучи три раза и подожди, пока он позволит тебе войти. Я уйду на некоторое время, но не беспокойся. Мистер Эдгар — джентльмен, за исключением, если ты не хочешь, чтобы он им не был, — подмигивает он, а я стою в гостиной, когда он выходит за дверь.

Когда она закрывается за ним, мгновение я стою дрожа.

Я могу постучаться в дверь и снять маску. Я могу посмотреть в лицо Гензелю, как Леа. Но по правде… мне страшно. Я полагаю это то, что мотивирует меня больше всего. Страх того, что он скажет, если я подкрадусь к нему так. Что, если он не захочет видеть меня? Я не смогу справиться с отказом. Не от Гензеля. Я безрезультатно искала его годами, а сейчас он прямо здесь. Я подхожу к двери. Он прямо по другу сторону двери, и все, что я должна сделать, чтобы встретиться с ним лицом к лицу — постучаться и войти, одетой в этот наряд и с маской. Все, что я должна делать, чтобы видеть его регулярно — заставить его балдеть в постели.

По правде, я ограничена в опыте, но могу сделать это. Я читала кое-какие любовные романы, и, кроме того, моим партнером будет Гензель. Если кто-нибудь может заставить меня чувствовать — это он.

Я стучу, прежде чем у меня появляется возможность сказать себе уйти, и начать дрожать, когда я стою у его двери. На секунду затаив дыхание, я слышу, как его низкий голос говорит:

— Входите.

Я едва могу идти, не упав, когда вхожу в комнату с огромной двуспальной кроватью, покрытой темно-красным шелком. Он опирается на гору подушек, на нем нет ничего из одежды.

От его вида мое тело слабеет, как это было однажды в течение панической атаки, когда я задыхалась.

Абсолютное потрясение.

Он… такой прекрасный.

Несмотря на великолепие его изумительного тела, мои глаза устремляются к его лицу: часть его, которую я знаю лучше. Около небольшой дыры в стене, которая разделяла нас, я проводила часы, черт, дни, недели подряд, глядя на его щеки, глаза, рот, нос, волосы. Я почти удивлена, обнаружив, что они почти такие же. Его волосы все еще темные, кофейно-коричневые, густые и слегка волнистые. Его кожа не потеряла постоянный загар, который у него всегда был, даже после многих месяцев взаперти. Его скулы — высокие и хорошо высеченные, его губы идеально привлекательные. Я не могу увидеть цвет его глаз в тускло освещенной лампой комнате, но их форма точно такая же. Его нос тоже. Он прямой и благородного вида. Вместе, все черты лица образуют красивого мужчину. Но в отличие от молодого парня, которого я знала, чьи губы были обычно немного изогнуты в улыбку, и в чьих уголках глаз были маленькие морщинки, лицо этого мужчины было суровым… и почти жестким.

Один взгляд на него и я начинаю задыхаться, я говорю серьезно, теряя контроль.

Я инстинктивно обнимаю себя руками, когда комната вокруг меня начинает кружиться.

— У тебя есть проблемы с тревожностью? — равнодушно спрашивает он.

В моих глазах появляются слезы. О, Гензель! Так или иначе, я качаю головой.

— Ты уверена? — спрашивает он.

Я киваю.

— Почему ты пришла сюда? — он немного раздвигает свои длинные, сильные ноги и обхватывает большой, хорошо знакомой рукой свой твердый ствол.

Мой голос дрожит, когда я начинаю говорить, и затем я помню, я думаю, я сказала шепотом:

— Я хотела… получить шанс стать… — глубокий вдох, — вашим сабмиссивом.

Его глаза немного сужаются, и мне поначалу интересно, узнает ли он мой голос. Он знает его лучше большинства, так долго находясь во взаимодействии со мной и не имея возможности видеть мое лицо.

— Ты обученная сабмиссив? — спрашивает он, немного приподнимаясь.

Черт, эта грудь…

Я облизываю губы.

— Я-я не уверена. Я полагаю… хорошо, нет. У меня нет сертификата или чего-либо подобного.

Я замираю, мое сердце колотится, ожидая, что он узнает меня. Закричит на меня. Встанет с кровати и побежит ко мне.

Как он мог не узнать меня, даже в этой маске?

Он немного откидывается на подушки, и я замечаю, что он на самом деле не голый. На нем надет синий шелковый халат, соответствующий моей одежде.

— Подойди сюда, — говорит он мне, когда перемещается и садится так, что его мускулистые ноги свисают с кровати.

Мои ноги ощущаются онемевшими и глупыми, как будто я слишком много выпила, но каким-то образом мне удается подойти к нему. Я становлюсь перед ним с немного приподнятым подбородком, еще сильнее дрожа, потому что я знаю, просто знаю, что сейчас, когда мы так близко, он узнает мой запах. Импульсы моего мозга. Мое дыхание.

Мои руки зависают в воздухе, изнывая, чтобы прикоснуться к его колену. Оно безупречно мускулистое. Толстое и мощное. Но больше всего, это он.

Он смотрит на меня сверху вниз, бесстрастно оценивая, и слезы начинают наполнять мои глаза. Мои легкие забывают дышать.

Вспышка памяти: темная волна, ниспадающая на карий глаз, что обрамлен гипсокартоном. Это кажется нереальным, когда его рука поднимается к моему подбородку, поглаживая, пока мелкая дрожь не проносится через все мое тело. Я начинаю задыхаться и облизываю губы. Мои губы! Ты знаешь меня, Гензель!

— Посмотри на меня, — спокойно приказывает он.

Его палец прижимается к нижней части моего подбородка, наклоняя мое лицо, так что наши глаза встречаются.

Я начинаю дрожать сильнее.

Я сжимаю губы вместе, потому что не уверена, что могу сдержаться и не прошептать его имя.

Как много раз я смотрела в эти глаза? Я так хорошо знаю желтые крапинки в его карих ирисах, что смотреть в них — это как возвращаться домой.

Как долго я ждала, чтобы снова его увидеть?

Как сильно я этого хотела?

Мой рот открывается сам собой. На языке крутятся слова. Они отчаянно хотят вырваться, так же, как мои слабые руки отчаянно хотят подняться и коснуться твердости его груди. Темноты его волос.

Он опускает мой подбородок и слегка хмурится.

С моих губ срывается одно слово:

— Пожалуйста…

Поглядывая на нее со своего места на кровати, я приподнимаю бровь в легком вызове:

— Пожалуйста, что?

Ее нижняя губа в ловушке между ее зубами. Она быстро выпускает ее и сжимает эти влажные, розовые губы вместе.

Из-за этой пятой девушки, в маске, так идеально покрывающей ее лицо, и с телом, на котором так хорошо сидит моя одежда, мой член становится твердым. Он пульсирует напротив нижней части моего живота, стоя прямо для нее, умоляя о ее небольших, гладких руках.

Она кажется точь-в-точь правильного размера. Правильный рост. У нее красивый шепчущий голос, который звучит для моего чуткого слуха, почти как голос Леа. Прежде чем ее губы снова откроются, мне интересно, может ли она петь.

К моему разочарованию, она закрывает их.

— Ничего, — шепчет она, немного качая головой.

Я глажу ее по руке и беру ее ладонь.

— Поднимайся ко мне на кровать.

Ее рука так хорошо соответствует моей. Это так правильно. Эта девушка такой чертовский клон. Если прищуриться, я мог почти сказать себе, что ее рот — это рот Леа. Я тру кончиками пальцев по ее ногтям и говорю себе, что это могут быть ногти Леа. Но эта взрослая Леа здесь со мной.

Это, правда, Леа, говорю я себе, потому что она так сильно тревожится. У Леа тоже были проблемы с этим. Она говорила мне, что чувствует такое головокружение, будто она нырнула на дно бассейна за игрушкой. Находясь в комнате в Доме Матери…

Я стискиваю челюсть так сильно, что я слышу скрежет.

Вместо того чтобы ждать ее, когда она поднимется на кровать, я беру ее за талию и поднимаю ее на шелковое одеяло.

Она моргает, сейчас сидя рядом со мной прямо на краю кровати. Она так близко, что я могу чувствовать тепло ее тела. Внезапно кажется, что слишком близко. Эта девушка так сильно ощущается как Леа, теперь я тот, кто начинает теряться. Я чувствую, что я начинаю потеть, и я знаю, что я жалкий. Такой нелепый. Я, правда, в последнее время скучаю по ней. Печально.

«Лукас — ты чертов неудачник».

Я киваю на широкое пространство матраса позади нас.

— Встань на середину кровати и опустись на колени, — приказываю я.

Она минуту колеблется, прежде чем ее маленькое тело ползет по кровати. Я вижу, что ее руки дрожат, когда она встает на колени и наклоняет тело так, что она лицом ко мне.

— Очень хорошо, — говорю я ей. — Теперь ложись.

На мгновение она удерживает мой взгляд, как будто она хочет спросить меня как, но она этого не делает. Вместо этого, она ложится на спину; ее ноги вместе, а руки прижаты к бокам.

Черт, это почти идеально. Ее руки худые и немного мускулистые, кожа их мягкая и слегка загорелая. Что-то в этих формах напоминает мне Леа, хотя я видел тело моей Леа только один раз.

Мой член пульсирует.

Я отодвигаюсь, так что я прямо перед ней, и смотрю в ее глаза. Такие голубые. Как глаза Леа. Я чувствую, что мои губы немного дергаются от краткого желания улыбнуться. Конечно, я не улыбаюсь. Вместо этого я развожу ее колени в стороны и передвигаюсь между ее ног.

Дрожь, которую я видел раньше, нарастает, когда я подношу свой голодный рот к ее киске.

Я скольжу языком между ее губами, проходя резким движением от ее сердцевины к клитору. Небольшой стон покидает ее рот. Ее бедра двигаются по кровати.

— Правильно, — я издаю смешок напротив ее ноющей киски и скольжу языком в ее жар, аккуратно раздвигая ее внутренние лепестки. Я легко прикасаюсь кончиком языка к ее плоти и поддразниваю, приникая губами к жемчужинке клитора, погружаясь в ее плоть, начинаю ее трахать своим языком, затем я плавно отступаю и кружу вокруг нее.

Ее руки поднимаются и хватаются за мои плечи; один из ее пальцев касается раненого места и я вынужден проглотить стон. Я не говорил ей, что она может трогать меня. Она должна быть наказана.

Я слегка ударяю по набухшему клитору языком, и стон срывается с ее губ, ее бедра приподнимаются от интенсивности моих ласк.

Я обвожу языком ее набухший клитор, вверх, затем вниз. Она тяжело, прерывисто дышит, я поднимаю на нее глаза и спрашиваю, ухмыляясь:

— Что ты чувствуешь?

Я облизываю свой палец, затем располагаю его у ее входа. Я ввожу его немного, и когда я делаю это полностью, она громко стонет.

— Хорошо, — шепчет она. Правда, хорошо.

Черт, она даже звучит как Леа.

Идеально.

Я выскальзываю своим пальцем и смотрю в эти красивые глаза Леа.

— Скользни своим пальцем внутрь. Трахай себя пальцем, пока я не решу, что делать с тобой.

Я наблюдаю, как ее указательный палец скользит в ее киску. Ее движения беспорядочны, будто она напряжена, и не может довериться моим приказам. Когда ее палец проникает глубже, мышцы сжимаются вокруг него, и переполненная ощущениями, она откидывает голову назад и приоткрывает губы.

Внезапно мне нужно, чтобы эти красивые губы были вокруг моего члена.

Я сажусь на колени.

— Поднимайся, — говорю я ей.

Она постепенно вытягивает палец из себя и садится передо мной, как красивая, послушная сука.

— Я хочу, чтобы ты отсосала мне, — говорю я, поглаживая свой твердый член. — Я дам тебе инструкции, если ты нуждаешься в них.

Ее взгляд на мгновение встречается с моим, прежде чем она медленно наклоняется, вбирая мою пульсирующую головку в свой рот. И я приписываю ей дополнительные очки за то, что она не спрашивает о презервативе. Она доверяет мне, что я чист. Это хорошо.

Она открывает рот шире, чтобы взять меня глубже, я немного покачиваю бедрами, заставляя ее принять три четверти меня. Она останавливается, когда моя головка задевает заднюю стенку ее горла, но затем я чувствую, как она заглатывает меня.

Черт побери, она смогла принять меня всего. Ее глаза поднимаются к моим, и я едва не изливаюсь в ее горло прямо в этом момент.

По мере того, как она берет меня глубже, ее щеки немного втягиваются, все мои чувства смешиваются, и я не могу сдержать стон.

— Хорошая девочка, — я глажу по голове, и со щеками и губами все еще обхватывающими меня, она двигает головой и начинает отсасывать мне.

После того как я толкнулся ей в рот, я изнываю от боли.

Обычно я отдаю им приказы, но у нее такие хорошие руки Леа, я хочу трогать их. Я хватаю ее руку, лежащую на одеяле, и прижимаю ее ладонь к своим яйцам, заставляя с силой сжать ее пальцы у основания члена.

— Сожми меня, сильно, прямо там.

Ее пальцы сжимаются вокруг меня. Я толкаю свой член в ее горло.

— Жестче, — стону я.

Она усиливает свою хватку на мне, и моя головка пульсирует с такой силой, что это почти болезненно.

Недостаточно!

— Жестче, — рычу я.

Она сжимает мои яйца немного сильнее, но и этого недостаточно.

Я опускаю свою руку на ее и прижимаю ее пальцы к себе.

— Я хочу, чтобы ты сжала, — говорю я ей. — Потяни вниз и сожми.

Ее рука вокруг меня расслабляется, и я хочу закричать, когда она выпускает мой член изо рта.

Какого черта не так с тобой? Я втягиваю воздух, в то время как мой свирепствующий ум пробегается по списку наказаний.

— Это было больно, — шепчет она.

Моя челюсть сжимается.

— Возьми мой член назад себе в рот. И считай, что это приказ, — я провожу пальцем по ее подбородку, а затем поднимаюсь, чтобы прижать ее плечо рукой.

Она сжимает меня, достаточно, чтобы я задохнулся, и с жадностью поглощает мой член назад в свое горло.

— Сделай больно, — резко говорю я.

Она, черт возьми, ошеломляет меня, выпуская мой член из горла. Нахальная сука!

Мягкие голубые глаза смотрят в мои. Они выглядят извиняющимися.

— Я не хочу причинять тебе боль, — шепчет она, поглаживая меня вверх и вниз. Большие голубые глаза. Такие же, как у Леа. Я могу почувствовать узел, формирующийся где-то внизу в животе.

— Почему ты хочешь, чтоб я это сделала? — шепчет она.

— Никаких вопросов.

Она кружит языком вокруг моего ствола и головки, и я выпускаю вдох, который задержал. Затем она снова поднимает на меня глаза Леа.

— Ты платишь другим девушкам, чтобы они причиняли тебе боль? — шепчет она.

— Никакой платы, — распоряжаюсь я, когда моя ладонь опускается на ее голову, ее шелковые волосы скользят напротив моей ладони. — Это то, из-за чего ты хочешь делать это? — хмурюсь я. — Из-за долбаного чека?

— У тебя грязный рот, — шепчет она. Затем она наклоняется и облизывает меня, как леденец. Ее руки обхватывают мои тяжелые яйца, она перекатывает мои яички внутри своей теплой ладони и ладно: это чувствуется хорошо. Действительно чертовски хорошо, но без боли что-то в моей груди начинает сжиматься.

— Для того чтобы это работало, ты должна сжимать, — хриплю я.

Я стараюсь думать за пределами похоти, что разжигается в моих венах, и запускаю свою руку в ее волосы. Я глубоко вдыхаю, фокусируясь на боли, которая я знаю — придет, и на удовольствии. Она снова отрывает свой рот от меня, оставляя мой член холодным и влажным.

Моя челюсть опускается, и я смеюсь.

— Ты вообще сабмиссив?

— Я не уверена.

Она садится немного прямее, ее руки все еще вокруг моей мошонки, а ее рот останавливается, как будто ее это правда беспокоит.

— Не уверена? — я испускаю небольшой стон, когда она наклоняется и прослеживает линию вокруг моей головки своим языком. — Почему тогда… черт… ты здесь?

Она убирает свой рот и приводит меня в изнеможение своей рукой.

— Я хотела попробовать это, — признается она, глядя мне в глаза, — но я просто не могу делать то, что говорит кто-то другой. Я слишком напугана.

Ее рука дрожит, когда она признается в этом. Это делает меня нелогично злым.

— Кто-то причинил тебе боль? — спрашиваю я.

Она отводит глаза вниз к матрасу, когда ее рука поглаживает меня сверху вниз.

— Я просто… не очень хороша в доверии.

Я пропускаю ее волосы между пальцев, притягивая их немного ближе к плечу.

— Начни сжимать меня. Я могу принять это. Доверься мне.

Она качает головой.

— Это причинит тебе боль. Я не хочу причинять тебе боль.

Я вздыхаю.

— Ты когда-нибудь думала, что, может быть, я хочу?

— Ты хочешь? — спрашивает она, ее глаза расширены.

— Да, — рычу я.

Она сжимает, не так сильно, как мне нравится, и засасывает член в свой рот. Затем она сжимает свой рот вокруг меня, достаточно сильно, чтобы вызвать немного боли. Я вдыхаю запах арбуза и изливаюсь ей в рот.

ГЛАВА 8

Прекратив сглатывать, она освобождает меня из своего рта и прижимает свою ладонь к моей груди. Я так удивлен, что позволяю ей уложить себя на спину. Возможно, это не только от удивления. Это еще больше мне напоминает Леа.

Прежде чем я успеваю открыть рот и отругать ее, она ложится рядом со мной и переплетает свои пальцы с моими.

О, черт.

Я втягиваю в себя воздух, но он не заполняет мои легкие так, как должен.

Мой взгляд скользит от ее светлых волос до ее шикарной, округлой попки. Я приоткрываю рот и практически спрашиваю ее имя.

Леа. Пожалуйста, будь Леа.

Я стискиваю челюсть и задаюсь вопросом, а не потерял ли я окончательно свой разум.

Ее рука нежно держит мою, и у меня появляется смехотворное желание снять свою перчатку. Я не сделаю этого, конечно, потому что она скрывает мой шрам, но я понимаю, что хочу этого. Я хочу почувствовать голые пальцы этой девушки на своих.

— Тебе обязательно нужна боль, — шепчет она, поглаживая мое запястье чуть повыше перчатки. Ее глаза находят мои, и они такие же голубые как у Леа. — Если я хочу почувствовать тебя внутри себя… — произносит она на выдохе, — я должна буду причинять тебе боль, чтобы ты получил удовольствие? И если так, — добавляет она, поворачиваясь, чтобы встретиться со мной взглядом, — то, что мне нужно делать?

Я пододвигаюсь на свою сторону, по-прежнему удерживая ее руку в своей по какой-то идиотской причине, и приподнимаю голову на второй руке, чтобы видеть ее. Я пытаюсь прочесть ее. Какое-то мгновенье я рассматриваю ее, пытаясь определить, какую игру она ведет. Действительно ли она настолько невежественна, что приходя ко мне, она не повинуется? Я не уверен, почему до сих пор не отправил ее обратно. Она, определенно, не сможет быть сабмиссивом.

— Есть много способов, которыми ты можешь причинить мне боль, — наконец, отвечаю я. Я сошел с ума. Разговариваю с сабой! Во что я превращаюсь?

— Поцарапать твою спину ногтями? — шепчет она.

Я стараюсь повернуться так, чтобы она не видела мою спину, так что она еще не понимает, что, в действительности, предлагает.

Используя руку в перчатке, я беру ее руку и кладу на свое предплечье, проверяя остроту ее ноготков.

— Похоже, они не достаточно острые.

Она приоткрывает ротик.

— Насколько ты большой? — она сжимает вместе губки, и даже через маску я вижу, что она немного смущается. — Насколько… мм, длинный?

Я слегка ухмыляюсь:

— Двадцать четыре сантиметра.

Ее губы складываются в маленькое «о», а ее взгляд скользит к моему члену, который уже стоит по стойке смирно для нее.

— У тебя когда-нибудь был секс с… миниатюрными девушками? — шепчет она.

Она не должна задавать мне вопросов вообще, особенно вот таких, но по каким-то гребаным причинам я решаю все-таки ответить ей:

— Иногда я не могу проникнуть внутрь. Зависит от того, насколько миниатюрная девушка.

Ее губы изгибаются в улыбке, и она резко садится:

— У меня есть идея. Думаю, мы должны попробовать это.

Она хватает меня за руку и направляет ее между своими ногами.

— Ты девственница.

Его палец извивается во мне. Его лицо, в дюйме от моего, напряжено. Ну, вообще-то на его лице увлеченное выражение. Потом его глаза темнеют, и он вынимает свой палец из меня.

— Кто-то обидел тебя, — натянуто произносит он.

На секунду я даже не знаю, как реагировать. Я хочу сорвать маску и рассказать ему все, но с тех пор, как он попросил меня причинить ему боль, я опасаюсь, что если сделаю это, то потеряю его. Он не был бы честен со мной, если бы знал, кто я — в этом я вполне уверена. Он никогда бы не согласился использовать меня так, как он хотел. Гензель, я точно знаю, хотел бы только защитить меня. Я не думаю, что мужчина, который сейчас здесь со мной, когда-нибудь позволил бы мне приблизиться.

— Меня никто не обижал, — произношу я тихо.

Он опускает меня на подушки и облизывает свой палец. Затем он медленно вводит его обратно внутрь, проскальзывая дюйм за дюймом, пока не разжигает искру удовольствия между ног и в животе.

Я втягиваю в себя воздух.

— Тебе нравится это?

Он встает на колени передо мной, его палец все еще находится во мне, он раздвигает мои ноги шире и начинает лизать меня. Я дрожу и задыхаюсь. Сжимаю его плечи. Гензель.

— О, боже!

Гензель… да.

Как там его называют сейчас? Голова идет кругом. Я могу думать только об имени Гензель. Его сценический псевдоним напоминает мне об Эдгаре Алане По.

Он добавляет второй палец к своему натиску, и я кричу:

— Рэйвен!

Его пальцы замирают, и я удивляюсь, слыша его сексуальный смех, когда он поднимает голову.

— Ты думаешь, меня зовут Рэйвен, да?

Я широко открываю глаза. О, нет.

— Извини. Я забыла… наверное.

Он скользит пальцами в меня, поддразнивая, и смотрит на меня в замешательстве:

— Почему ты пришла на пробы моей сабы, если даже не знаешь моего имени?

— Мне было… любопытно.

Его глаза были по-прежнему широко раскрыты:

— Как так получилось, что ты никогда не трахалась?

— Я трахалась, — шепчу я. — Но это было давно. Очень давно, — подмечаю я.

Казалось, он соглашается с ответом, опускается обратно и облизывает меня, проталкивая свои пальцы в меня, а его язык поглаживает мою киску. Он проводит языком вверх по моей влажности и обводит мой клитор.

— Это неплохая идея насчет боли, — говорит он около внутренней стороны моего бедра. — Ты такая узкая, что, скорее всего, и тебе тоже будет больно.

— Мне плевать, — я тяжело дышу, когда он дразнится, поглаживая своим языком мою киску. — По-по-крайней мере я так думаю.

Он целует внутреннюю поверхность бедра, оценивающе осматривает меня, и я откидываю голову назад.

Десять лет назад.

Чудесные секунды, за которые я впервые вижу парня, которого слишком люблю, быстро испарились. Он стоит на коленях, голова опушена, руки вытянуты вперед. Кровь каплями стекает с них, пачкая мой зеленый коврик. Его взгляд встречается с моим, и я все понимаю. Я видела этот взгляд прежде, после того как он возвращался в те разы, когда покидал комнату. Я видела этот безучастный взгляд, но не такой как сейчас.

На мгновенье я колеблюсь, а затем пересекаю комнату. Мне плевать, что произошло, или чья кровь на его руках. Я просто знаю, что мне нужно обнять его.

Гензель.

Мой Гензель.

Я опускаюсь на колени рядом с ним и обнимаю его. Я кладу одну руку на его затылок, и мне даже не нужно давить. Он сам опускает свое лицо мне на плечо и давит на меня всем своим весом.

Это так приятно — прикасаться к нему. Поначалу я слишком ошеломлена, чтобы заговорить, пока мы цепляемся друг за друга. Затем я слегка откидываю голову назад, пытаясь посмотреть на него вниз.

— Гензель… тебе больно? Кровь…

Он качает головой, потом отстраняется, чтобы взглянуть мне в лицо:

— Она… не моя, — произносит он скрипучим голосом.

Он опускает свою голову ко мне, как будто ему отчаянно требуется физический контакт, но он не хочет прикасаться ко мне руками, запачканными кровью. Я наклоняю свою голову к его, но, прежде чем мы снова соприкасаемся, он встает и отходит от меня подальше.

Его лицо бледнеет, а глаза расширяются. Он по-прежнему вытягивает руки вперед. Они трясутся так же, как и его голос:

— Я убил ее, Леа. Я убил Мать.

— Ты убил ее? — вскрикиваю я.

— Да, — произносит он глубоким голосом, его слово похоже на полувсхлип. Он поворачивается и подносит руки к моей фарфоровой, небольшой раковине. Он берет мыло и намыливает руки, потом еще раз, затем ополаскивает под водой и повторяет все снова. Он двигается быстро, а я просто ошеломленно смотрю на него, пока не бросаюсь прямиком к нему, хватаю его за руки и выключаю кран.

— Гензель. О, боже. Пойдем со мной, — это так нереально, что я веду его к своей кровати. Мне стыдно, что она такая грязная, но моя потребность обнимать его сильнее этого. Я мечтала об этом миллион раз.

Он легонько опускается на нее, руками обнимает меня, притягивая к себе. Его глаза впиваются в мои.

Я обвиваю его шею руками, все еще трясущимися, из-за реальной возможности прикоснуться к нему. Но моя радость омрачается его безучастным взглядом.

— Поговори со мной, малыш. Ты в порядке? Расскажи, что случилось.

— Я тут, чтобы обнимать тебя, — натянуто говорит он. Он обхватывает меня руками и прижимает к своей груди.

— Гензель. О, боже, малыш, — я глажу его по мягким, темным волосам, а он поглаживает мою спину.

— Я хотел сделать это целый год, — шепчет он. — Мне нужна ты, Леа.

Потом он приподнимает мое лицо к своему и прижимает свои губы к моим. Поцелуй такой сильный и страстный. Я вдыхаю его дыхание и трусь своей щекой об его, удерживая его голову в своих руках.

Я так жажду его. Как объяснить? Уже больше года. Мы сплетаемся друг с другом. Наши рты пожирают друг друга, языки соединяются вместе, он начинает тяжело дышать, и слезы заполняют мои глаза.

— Извини, Леа, — стонет он. Он делает краткие вдохи между страстными поцелуями. — Я не должен был приходить. В крови. Не понимаю. Что делать, — он отчаянно делает глубокий вдох, затем отодвигает свой рот от моего и кладет руку на свое лицо. — Извини. Я просто… хочу тебя.

Я поглаживаю его руку, волосы, и затем притягиваю к себе:

— Все нормально, Гензель. С тобой все хорошо. Ты со мной теперь. Я не позволю тебе уйти.

Он обнимает меня.

— Спой, — шепчет он.

Я открываю рот, и он накрывает его своим.

ГЛАВА 9

Я хочу ее трахнуть.

Прямо сейчас.

Мне нужно трахать ее — я очень сильно в этом нуждаюсь. Потому что, я знаю, боль с ней будет чувствоваться острее.

Потому что она выглядит, двигается, говорит и даже дышит, как Леа. Потому что если я ее трахну, я пойму — она не моя девочка, и это ужасная жажда по отношению к ней рассеется.

— Подумай об этом. Подумай хорошо, — говорю я, проводя членом вверх вниз по ее киске. — Ты должна быть уверена в том, что хочешь этого по-моему. Начав, я не думаю, что смогу остановиться.

Он любит боль. Хорошо. Я молю Господа о том, чтобы мой Гензель не нуждался в этом, но ему это необходимо. На данный момент я попытаюсь справиться с этим.

У меня есть идея, как обеспечить ему боль, например: резко отодвинуться от него в тот момент, когда он уже будет готов войти в меня и посмотреть на его действия. Затем дать ему возможность приблизиться ко мне опять, если он будет взбешен. Я хочу подчиняться ему. Чтобы сделать его счастливым. Чтобы помочь ему стать прежним. Потому что он мой. Потому что он сломлен. Я не могу это пережить.

Поэтому я киваю, хотя могу сказать уверенно, это выше моего понимания. Я уверена, что глубоко внутри он непременно сделает мне больно. Он не сможет ничего с этим поделать. Это я могу сказать точно.

— Ложись на спину, — говорит он грубо.

Я выполняю его приказ, не говоря ни слова.

Он размеренными движениями поглаживает мое тело и опускается к бедрам, задерживаясь на моих коленях. Он резко вставляет в меня два пальца, двигает ими внутри, пока я не начинаю извиваться, громко вскрикивая.

Он стоит на коленях между моих раздвинутых ног, его член двигается вверх-вниз по моей влажности. Внезапно он придвигается немного ближе ко мне, упираясь головкой между моими складочками. Его глаза смотрят в мои с диким блеском, и я мысленно кричу: «Пожалуйста! Узнай меня!» Но его глаза не меняются, и я согласно киваю.

Уверенно направляя свое движение, он толкается в меня.

Я хнычу, потому что это по-настоящему больно.

— Ты в порядке? — бормочет он.

Но в ответ я не могу произнести ни слова. Кровь с диким ревом несется по моим венам, словно бушующий ураган. Он проникает немного глубже, продвигаясь дюйм за дюймом, растягивая меня.

Я начинаю стонать — я полностью заполнена им. Ох, черт. Так идеально. Гензель.

Я заставляю себя открыть глаза и поднимаюсь взглядом к нему, выражение его лица расслабленное. Я чувствую счастье.

Я смотрю на него, как он начитает двигаться во мне — он прикусил нижнюю губу; его накачеанная грудь то поднимается в безумном ритме, то опускается. Я опять издаю стон, потому что ощущать его глубоко внутри себя — нереально. Он хватает мои руки и крепко держит их, пока ускоряет свой темп.

— Да! — я всхлипываю от удовольствия.

Подушечками пальцев он ласкает мою щеку, пока неспешно погружается в меня, но все меняется, он начинает вколачиваться сильнее. Его палец обводит по контуру край моей маски, заставляя забиться мое сердце в бешеном ритме.

Сними ее, сними ее, хочу я ему прокричать. Посмотри на меня, пожалуйста.

Он скоро кончит. Я в этом уверена, потому что его лоб напряжен, губы немного приоткрыты, и его зубы до боли стискивают нижнюю губу. Гензель — мой Гензель. Из меня вырываются стоны, я подаюсь ему на встречу бедрами, чтобы наши толчки чувствовались одновременно. Я переполнена — так много ощущений, и заполнена — так близка к оргазму.

Его член набухает внутри меня, и я почти кричу. Я подаюсь навстречу толчку, желая освобождения.

Затем я вспоминаю, что хотела сделать. Что я хотела попытаться сделать. Он еще раз сильным толчком впечатывается в меня, через секунду я быстрым движением от него отодвигаюсь.

Его глаза широко открываются, они наливаются яростью.

— Больно? — шепчу я.

Он прикрывает свои глаза. Сжимает челюсть. Его рука прикасается к члену, который стоит, пульсирует от сильного желания и блестит покрытый нашим влажным удовольствием.

— Больно, — его глаза открываются, блуждая по мне. Он выглядит опасным. Он нуждается во мне.

Я неспешно пододвигаюсь к нему, нежно поглаживая его тугие, подтянутые яички, заставляя его издать гортанный стон и укусить меня за плечо.

Затем поглаживаю двумя руками его бархатную длину, проводя по ней и сильно надавливая кончиками пальцев. Надеясь, что боль и удовольствие сольются вместе, что он будет хотеть этого только со мной.

Не успела я вдохнуть, как оказалась лежащей на спине, а он оказался надо мной. Он резко погружается в меня одним резким толчком. Когда я вскрикиваю, он наваливается всем телом на мои плечи, пряча лицо в моих волосах.

Его член все еще продолжает подрагивать, глубоко изливаясь во мне, и я чувствую, как моя плоть сжимается вокруг его большой, мощной длины.

Когда я приоткрываю глаза, он выглядит уставшим и истощенным.

Я чувствую себя живой.

Я полностью удовлетворен. Я доволен в самом буквальном смысле этого слова, с моей капризной, непокорной Леа-не-Леа.

Я не могу отрицать очевидного. Она невероятна. Дважды невероятна. Моя ожившая фантазия секрет-не-секрет.

— Если мы повторим это еще раз, — говорю я ей, лежа около нее на кровати. — Я буду главным, ты в моей власти. Не вздумай больше повторять такое дерьмо, как ты сделала сегодня. Я твой доминант, ты моя сучка.

Уголки ее губ приподнимаются в довольной улыбке, глаза светятся радостью. Такая игривая. Настолько похожа на Леа, что у меня сдавливает грудь.

— Если только я не захочу помочь, чтобы доставить тебе большее удовольствие, — говорит она все еще шепотом, как я и требую.

— Чтобы ты контролировала действия? — зло выдыхаю я. — Этого никогда не получится. Я никогда не позволю этому случиться.

— Я думала, у нас хорошо получается вдвоем.

— Ты моя саба!

Она медленно кивает, и я могу сказать точно по тому, как дернулись ее губы, что она не чувствует себя счастливой.

— Но я просто хочу обращаться с тобой так, чтобы тебе нравилось, — не спеша говорит она. — Так, как может, ты не… хочешь, чтобы обращались с тобой.

Я щипаю ее за сосок.

— Какая тебе разница? Я сам скажу, как со мною обращаться, если тебе это не нравится, проваливай отсюда.

Она неуверенно кивает.

Я приподнимаюсь на руках и перекидываю ногу через ее миниатюрное тело, прижимая к себе. И опять мой член стоит для нее, я прижимаюсь к ее бедру.

— Ты хочешь этого еще? — спрашиваю я ее.

Она кивает.

— Тогда мы договорились?

— Да.

— Мастер. Скажи: «да, Мастер».

— Да, мастер, — слышу ее шепот.

Это звучит восхитительно — как будто говорит Леа — я поднимаю ее на руки и аккуратно несу в ванную комнату. Я никогда не приводил сюда ни одну сабу, но сейчас я иду на уступки ради нее, эта девчонка нарушает все мои правила. Или может это я. Может, я становлюсь… более нуждающимся во всем этом. Я не уверен. Но это и не важно. Я здесь главный, а это то, чего я хочу.

Включаю воду, чтобы она наполняла ванну, и пока жду, когда вода будет теплой и приятной для тела, я сажаю ее на кожаный пуфик. Она разводит ноги в стороны, и я аккуратно освежаю ее киску теплым, влажным полотенцем.

— Спасибо тебе, — шепотом говорит она и сдвигает ноги.

— Спасибо тебе.

Я мог бы позволить ей дойти до ванны самой, но только потому, что я хочу по-другому, я доношу ее. Я опускаю ее в теплую воду до уровня груди и немного перегибаюсь через край ванны, так я могу купать ее.

Я теряюсь в догадках, что это, что так отличает ее от остальных саб.

— Мне нужно, чтобы ты подчинялась мне, — я смотрю пристально в ее глаза, пока нежно провожу губкой по ее груди. — Тебе придется довериться мне. Я не обижу тебя.

Я могу сказать наверняка, она мне врет о том, что ей не причинили боль. Я не уверен, хочет ли она полностью подчиниться мне — не сейчас. Но у меня такое ощущение, если даже она доверится мне, то это будет сложной борьбой для нее.

Я смотрю на ее соблазнительный рот и глаза, и все остальное, что я могу видеть под маской, и внезапно я понимаю, что мог бы снять ее и помыть ей волосы.

Нежными касаниями прохожусь влажной губкой по ее рукам и плечам, затем я скольжу рукой к низу ее живота, сжимаю губку в воде, пузырьки поднимаются вверх, приветствуя меня, скрывая ее шелковистую плоть от моего взгляда. Это делает меня опять невероятно твердым.

Она смотрит на меня украдкой, и ленивая маленькая улыбка Леа играет на ее губах.

— Пойдем ко мне? пожалуйста?

— Ты имеешь в виду, пожалуйста, Мастер?

— Пожалуйста, Мастер.

Черт! Это хреновая идея, но я чувствую слабость; то, как она смотрит на меня… как если бы она умаляла меня своими глазами. Из-за этого мой член становится ненасытным.

Я перешагиваю через край ванны и опускаюсь в воду. Я сажусь напротив нее и располагаю ее между моими ногами, как если бы я хотел ее обнять… Вместо этого я легко убираю ее влажные волосы с плеч, смотрю на ее скрытое за маской лицо.

Что в ней такого, почему она мне так напоминает Леа? Часть меня хочет сорвать ее маску и посмотреть на ее лицо. Но если я это сделаю, мне придется отпустить ее. Единственное, что заставляет меня чувствовать комфортно со своими сабами, что они претворяются Леа.

Мою грудь разрывает от нестерпимой боли, желая, чтобы иллюзия стала реальностью.

Как будто понимая, о чем я думаю, она поднимает руки из воды, в ее руках влажное полотенце. Она прикасается жесткой материей ко мне и проводит вниз по моей груди, затем опускается ниже, двигаясь мягко и аккуратно, и следом опускается еще ниже, проводя ею по моей дорожке.

— Что ты делаешь? — я задыхаюсь.

Она поднимает на меня глаза, я могу видеть ее смущение.

— Я мою тебя. Как ты мыл меня, — ее губы приподнимаются в улыбке. — Конечно, ты считаешь себя чистым. Но я могу гарантировать тебе, ты очень, очень грязный мужчина.

— Черт, отдай сюда! — я выхватываю полотенце из ее руки, но она забирается ко мне на колени, и я чувствую ее влажность, и то, как ее клитор трется о мои бедра.

В моей голове звенит звоночек, предупреждая меня.

Она начинает бороться со мной за полотенце, смеясь, как будто играет со мной.

Кто, черт возьми, она такая?

Разве это имеет значение?

Выхватив полотенце из моей руки, она берет его в руку и опускает между моих ног.

От того, как махровая ткань трется о мою промежность, потрясающие ощущения. Невероятно хорошо. Болезненно… и теперь мой член опять готов для нее.

Ее рука обхватывает меня, и мой член настолько напряжен, что от желания покалывает яйца.

— Тебе приятно, — говорит она мне, сжимая свою маленькую ладошку в кулачок вокруг моей головки, поглаживая внутреннюю часть моего бедра свободной рукой.

Ее глаза — какого хрена с ее глазами? Они… пылают. Они необычные. Такое ощущение, что они горят, охваченные огнем за маской. Напряженно. Эротично. Но тут что еще. Что-то мягкое и незнакомое.

Как будто ей действительно важно доставить мне удовольствие. В чем нет никакого долбаного смысла.

Я издаю стон, прежде чем с большим усилием убираю ее руку от члена. Она начинает кончиками пальцев вести верх по моей дорожке волос, затем ее ладонь скользит вниз по моему бедру. Мой пульс учащается. Я не говорил ей, как и когда делать это, но мне нравится. Я совсем потерял контроль, но… удовольствие от того, что творят ее маленькие ручки со мной, заставляет меня закрыть крепко глаза.

Я прижимаюсь своей израненной спиной к стенке ванны, настолько сильно и жестко, что могу ощутить, как искорки боли кружатся в моих глазах. Затем я резким движением сбрасываю ее руку с моего бедра и удерживаю между нами.

— Я решил, что это будет хорошо, но это совсем не так, — издеваюсь я над ней.

Это было хорошо.

Но хорошо — это плохо.

Я ненавижу себя. Я не заслуживаю этого.

Ее краткий кивок только подтверждает то, что я уже знаю.

— Ты не подходишь мне.

— Я не…

— Проваливай из ванной!

Ее голубые глаза расширяются. Наполняются слезами.

— Прости, — еле слышно шепчет она. Девчонка погружается опять в воду, прикрывая грудь руками. — Мне следовало сделать, как ты мне сказал, и позволить тебе быть главным. Ты можешь сейчас быть главным, — поспешно говорит она. — Я просто хотела… — она обнимает себя руками. — Я просто хотела… сделать что-нибудь приятное для тебя.

— Приятное? — говорю я издеваясь. — Детка, ты нашла не того парня для «твоего приятно». Ты — моя ошибка. У тебя нет задатков сабмиссива, ты совершенно не слушаешься. Да, это было забавно ненадолго попробовать что-то другое, но давай не будем лгать. Это не сработает. Я не хочу этого.

Я поднимаюсь, и водопад маленьких пузырьков покрывает мое тело. Я перешагиваю через край ванны и со злостью хватаю дрожащими руками полотенце.

— Пошла отсюда, — раздраженно кричу я.

Она поднимается на ноги. Клянусь господом, я вижу, как дрожат ее губы.

— Прости меня за эту вольность, — говорит она мне, пока я оборачиваю вокруг нее полотенце. — Если ты позволишь мне остаться, я никогда не буду пытаться отнять у тебя власть, как сейчас.

Я качаю головой. Сжимаю руку в кулак и повторяю беспокойно это действие; затем я указываю ей на дверь.

— Пошла прочь! — кричу я ей, когда она поворачивается и смотрит на меня, я добавляю: — И забери свое дерьмо вместе с собой!

Она замирает в нерешительности в течение долгих минут. Я вижу, как слезинки срываются с ее глаз и исчезают за маской.

— Иди, кому сказал, — я рычу, делая по направлению к ней небольшой шаг.

Глядя на меня разъяренным взглядом, она разворачивается и хватается за дверную ручку.

Когда она выбегает из комнаты, я думаю, насколько все это иронично: эта девушка — единственная, кто из всех саб, которых я принимал к себе, была больше похожа на Леа.

Что, бл*ть, за долбанутая фантазия?

В результате того, что ее доброта сталкивается с моим ублюдочным поведением, моя эрекция стихает быстрее, чем когда-либо.

Я хватаю полотенце и прислоняюсь к встроенной столешнице, двигая в жестком ритме по своей плоти, пока я не становлюсь твердым и готовым к тому, что следом будет боль.