Жар твоих объятий (Отвергнутая)

Глава 7

Медленное продвижение по Пятой авеню еще больше усилило волнение Филаделфии. Скорость перемещения транспорта в этот поздний вечер только способствовала тому, что она окончательно потеряла терпение.

— Нельзя ли побыстрее? — закричала она кучеру, постучав по крыше двухколесного экипажа.

— Мы уже почти приехали, мисс, — ответил кучер.

— Быстрее! — крикнула она, обхватив себя руками за плечи.

Она так спешила, что забыла в гостях свою шаль. От прохладного ночного воздуха ее кожа сделалась гусиной, но это мало беспокоило ее. Филаделфия смотрела на газовые фонари, горевшие вдоль улицы; их золотистые огни ярко сияли в ночи, и в каждом она видела отражение лица Эдуардо Тавареса.

Почему он снова вошел в ее жизнь без всякого предупреждения и почему снова покинул ее, не сказав ни слова? Неужели не догадался, как сильно она скучала по нему и волновалась, не случилось ли с ним чего-то плохого? Она выскажет ему все, что о нем думает.

Когда экипаж подкатил к особняку Ормстсд, Филаделфия, не ожидая посторонней помощи, выскочила из него и, взбежав по ступеням, постучала в дверь.

Ей сразу же открыл дворецкий и, увидев, что она одна, не смог сдержать удивления.

— Пожалуйста, расплатитесь с кучером, — сказала она тоном, не допускающим возражений.

— Обязательно, мисс, — ответил он, когда она бросилась мимо него, уловив знакомый запах парфюмерии. — Ваш слуга вернулся, мисс! — крикнул он ей вслед. — Как раз перед вашим приездом.

— Спасибо.

Она не остановилась, но улыбка радости смягчила решительное выражение ее лица. С сильно бьющимся сердцем она взбежала по лестнице на свой этаж, пронеслась по коридору и распахнула дверь своей спальни, надеясь, что Эдуардо незаметно проник к ней в комнату и сейчас ждет ее возвращения. Но его в комнате не было.

Разочарование моментально охватило ее, и она почувствовала себя уязвленной. Закрыв дверь, она пошла по ковру, на ходу снимая белые лайковые перчатки. Дойдя до туалетного столика, она швырнула их туда и, сняв венок из фиалок, который украшал ее голову, бросила рядом.

Взглянув на себя в зеркало, она удивилась выражению своего лица. Ее щеки пылали, а глаза светились внутренним светом и сияли, словно топазы. Ее волосы приобрели странный темный оттенок, а губы были ярко-красного цвета, как у брюнеток. В своих глазах она выглядела дешевой и неестественной. Все в ней было фальшивым. Ей казалось, что она утонула в море лжи и двуличности, из которого не выбраться без посторонней помощи. Ей нужны были тихая гавань, якорь, зашита от неопределенности и сомнений. Филаделфия считала, что нашла спасителя в лице Эдуардо Тавареса, человека, на которого могла положиться. Возможно, в этом она ошиблась.

Краска стыда медленно заливала ее лицо. Вероятно, сеньор Таварес видел, как она целовала Генри Уортона. Такой поступок был не в ее правилах. Однако если он их видел, то, возможно, обиделся и поэтому так быстро уехал.

Ее смущение сменилось обидой. Он не должен был чувствовать себя оскорбленным и осуждать ее поступок, ничего не зная о том, как она жила все последние дни. Он не знал о маркизе Д’Эда и его инсинуациях, не знал и о страхе, который она испытывала из-за собственной лживости.

Филаделфия посмотрела на колокольчик, висевший на расшитом гарусом шнурке над камином. Она пошлет за ним. Она уже потянулась к шнурку, когда раздался стук в дверь. Вздрогнув, она отдернула руку.

— Да? Войдите!

В открытой двери появилась горничная.

— Вам помочь раздеться, мадемуазель?

— Да. Нет! Мне ничего не надо, — резко ответила Филаделфия.

— Тогда спокойной ночи, мадемуазель.

— Подожди! — Филаделфия принужденно улыбнулась. — Мне сказали, что вернулся Акбар. Где он?

— Мадемуазель, мне кажется, он отдыхает. Во всяком случае, внизу его нет.

— Спасибо. Можешь идти.

Филаделфии показалось, что одежда душит се Она сняла с себя бриллиантовое колье и серьги, задержав на них взгляд. Свет лампы отражался в центре каждого камня, отбрасывая снопы ярких лучей на потолок. Неудивительно, что маркиз Д’Эда так заинтересовался ими. Камни были совершенными и уникальными.

Как ни странно, но их красота только разозлила ее, и она, положив их в футляр, защелкнула замок. Бриллианты должны быть возвращены сеньору Таваресу, и пусть он распоряжается ими по своему усмотрению, пора уезжать из Нью-Йорка, пока Д’Эда публично не обвинил ее в мошенничестве. Хватит притворяться.

Она быстро сняла с себя платье, корсет, панталоны и переоделась в ночную рубашку и батистовый пеньюар. До нее донесся бой часов, которые стояли на камине в библиотеке.

Девять… десять… одиннадцать… двенадцать. Полночь.

Она постаралась ни о чем не думать, чтобы не нервничать. Привернув фитиль лампы, она подошла к двери и открыла ее.

Темнота пустого коридора сделала ее храбрее. Она пошла быстрее, не обращая внимания на тени. Откровенно говоря, она не чувствовала себя такой уж храброй, но страх перед Д’Эда был сильнее пляшущих теней и лунных пятен на полу. В конце коридора Филаделфия обнаружила лестницу, которая вела на служебную половину, располагавшуюся под чердаком, и начала осторожно подниматься, держась поближе к стене.

Дойдя до лестничной площадки, она увидела полоску света из-под двери комнаты рядом с лестницей. В соседней комнате слышался женский смех, приглушенные шаги, шепот, призывавший к тишине. Прижавшись к стене, она прислушивалась к стуку своего сердца, жалея, что была не внимательна, когда он объяснял ей, где находится его комната. Она вспомнила, что он жил один и что соседнюю комнату делили две служанки. Возможно, если она прислушается у каждой двери, то по каким-то звукам догадается, где он.

Она продвинулась дальше и оказалась в коридоре с низким потолком. Если ее застигнут здесь в одном пеньюаре, то ей уже никогда не оправдаться. Филаделфия дотронулась до ручки ближайшей двери, словно по ней могла узнать, кто живет в комнате. От ее прикосновения ручка легко поддалась, и, к ее ужасу, дверь медленно открылась.

Она сразу увидела того, кого желала видеть всем сердцем.

Над тазом с водой склонился мужчина. Он горстями зачерпывал воду и бросал ее на свое безбородое лицо и голую грудь. Его черные волосы глянцево блестели. Маленький пузырек мыла сверкал на ухе. Свет придавал его коже оттенок темной меди, делая его тело необыкновенно красивым. Гладкие лоснящиеся мышцы его торса рельефно выделялись под кожей.

В этом мужчине не было ничего от Акбара или от бразильского джентльмена в модном костюме, который вовлек ее в свой бизнес. Этот темнокожий полуголый, хорошо сложенный мужчина был для нее незнакомцем и совершенно не похож на всех остальных мужчин.

Эдуардо испытал настоящее потрясение, когда дверь открылась, и он, оглянувшись, увидел на пороге своей комнаты Филаделфию Хант. Пеньюар соблазнительно облегал ее грудь и бедра. На какое-то мгновение он не поверил своим глазам, так как в воображении представлял ее именно такой.

Затем он перехватил ее взгляд, в котором светились тепло и любопытство, и пришел в замешательство. Он так рвался поскорее вернуться в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее, что, забыв о приличиях, отправился к Фергюсонам на ее поиски. Когда он наконец нашел ее, то увидел, что она, встав на цыпочки, целовала Генри Уортоиа. Если бы она внезапно выскочила из своего укрытия и поколотила его, то он не был бы так удивлен, рассержен и уязвлен. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы повернуться к ним спиной. И только переждав, когда сердце успокоится, он смог уйти.

Она открыто целовала другого мужчину! Воспоминания разожгли еще не остывший гнев, который затаился в его душе. Он резко выпрямился

— Почему вы здесь? — шепотом спросил он, едва сдерживая ярость.

Филаделфия не ответила. Она чувствовала, что должна как-то объяснить свое присутствие здесь, по не могла. Наконец она посмотрела на свою руку, которая все еще сжимала ручку двери.

Он проследил за ее взглядом, быстро подошел к ней, втолкнул в комнату и захлопнул дверь.

Филаделфия затаила дыхание, когда он повернулся к ней. Она даже не представляла, что Эдуардо Таварес обладает такой красотой! Почувствовав неловкость, она опустила глаза, но уперлась взглядом в его широкую сильную грудь. Загорелая кожа Эдуардо была гладкой как шелк. На ней резко выделялись соски темно-шоколадного цвета. Никогда раньше она не видела мужчину с обнаженным торсом, и урок анатомии стоил ей больших душевных сил.

Она попятилась назад, но пространство ограничивалось стеной и узкой кроватью.

— Я должна быть здесь.

Филаделфия говорила так тихо, что он был вынужден смотреть на ее губы, чтобы уловить значение ее слов, и невольно вспомнил поцелуй, которым она наградила Генри. Нет, ей не место здесь. Он в таком состоянии, что ей лучше не находиться с ним под одной крышей.

Она нервно запахнула пеньюар на груди.

— Я пришла предупредить вас об опасности, — сказала она, медленно выговаривая слова.

Эдуардо промолчал. Он забыл, какой красивой она была, забыл теплую глубину ее больших золотистых глаз, забыл, что ее пухлые губы так и манят к себе и жаждут поцелуя. Он забыл, как она полна жизни. Жилка, пульсирующая у основания ее шеи, свидетельствовала о том, что в ее венах бежит горячая кровь. Если он придвинется к ней ближе, то почувствует на своем лице ее теплое дыхание. Ее трепетная дрожь не была признаком испуга. Просто она наконец увидела в нем мужчину, и он не мог не воспользоваться этим.

Одной рукой он поднял ей подбородок, другой, обхватив за голову, привлек к себе. Сейчас ее грудь, прикрытая батистом, была прижата к его мокрой обнаженной груди, и она ощутила, что между ними словно пробежала искра. Она невольно отступила назад, но его руки крепко держали ее, а глаза неотрывно смотрели на нее. Она заглянула в них, надеясь раствориться в их зовущей черной глубине.

— Сегодня вечером вы целовали мальчика, — сказал он, прижимаясь к ней мокрой щекой, — а сейчас поцелуйте мужчину.

Она закрыла глаза, страшась того, что произойдет.

В первый момент это было просто прикосновение его теплых жестких губ к ее губам, но вот ее обдало жаром. Кончиком языка он лизнул ее губы, затем раздвинул их и коснулся нёба. Действуя инстинктивно, она последовала его примеру и прижала кончик языка к его языку, но тут же убрала его. Эдуардо застонал он удовольствия и содрогнулся от восторга. Осмелев, она прижалась к нему, восхищаясь его могучим обнаженным телом. Затем скользнула руками по его спине. Ее охватил небывалый восторг, и перед глазами засверкали звезды.

Он почувствовал, как она обмякла после поцелуя, и его страсть достигла апогея. Как легко, как естественно он мог бы уложить ее на свою узкую кровать и заняться с ней любовью, но… Эдуардо все еще помнил, как она целовала Уортона, а его не воспринимала как мужчину. Он не должен верить ее ответному поцелую.

Собрав всю силу воли, Эдуардо вскинул голову. Он чуть не попался в ловушку. Целуя ее, он только вредит себе, вызывая в своем теле мучительную боль.

Он нащупал ручку за своей спиной и открыл дверь.

— Уходите, — выдохнул он. Затем слегка подтолкнул ее, и она оказалась в коридоре.

Филаделфия онемела от изумления, когда он закрыл дверь у нее перед носом. Чувство нереальности происходящего было настолько сильным, что ей захотелось броситься на эту дверь, бить в нее кулаками и кричать. Однако она даже не осмеливалась дышать.

Ошеломленная и дрожащая, она прислонилась к противоположной стене и закрыла глаза. Ее бросало то в жар, то в холод. Тело ныло от неосуществленных желаний. Только что ее держали в объятиях, и она мечтала, что так будет всегда. И вот сейчас она стоит в темной тишине коридора, и сердце гулко стучит у нее в груди.

Дождавшись, когда сердцебиение стало нормальным, Филаделфия слепо побрела по коридору и спустилась по лестнице на свой этаж.

Только оказавшись в своей комнате и забравшись в постель, она смогла трезво поразмыслить над тем, что произошло. Она поцеловала Эдуардо Тавареса, и это ей понравилось! Она касалась его голой спины и плеч, чувствовала, как бьется жизнь в его сильном теле. Ее груди еще болели от тесного соприкосновения с его мускулистой грудью. Она должна быть в ужасе от содеянного! В другое время так оно и было бы, но сейчас, все еще охваченная незнакомым чувством, Филаделфия испытывала восторг, смешанный со страхом. В нее словно вдохнули жизнь, и она ощущала ее каждой частичкой своего существа.

Стоило ей закрыть глаза, как она снова ощущала на губах этот поцелуй и даже пыталась воспроизвести его, прижимая к губам подушечки пальцев и представляя себе, что это рот Эдуардо.

Она так и не сказала ему то, что собиралась сказать, но в данный момент это казалось несущественным. Утро вечера мудренее. Лишь одна мысль не давала ей покоя: ее дважды поцеловали за один вечер, и второй поцелуй бесследно уничтожил впечатление от первого.

Когда в дверь библиотеки тихо постучали, Филаделфия выпрямилась в кресле.

— Войдите.

Горничная приоткрыла дверь и просунула голову в щель.

— Акбар спускается к вам, мадемуазель.

— Тres bien (Очень хорошо (фр.).), — ответила Филаделфия с напускным спокойствием.

Для этой встречи она тщательно оделась. Покрой ее платья цвета лаванды был простым: лиф украшал только ряд мелких перламутровых пуговок, доходящих до самого подбородка. Она чувствовала себя подтянутой и сдержанной, не то что прошлым вечером. Она не позволит ему вольностей и надеется, что он поступит так же.

Дверь библиотеки тихо открылась, и на пороге появился Эдуардо. Он был в гриме и при бороде. Замаскированный, он сильно отличался от того человека, в чью комнату она вчера ворвалась, и за это она была ему благодарна. Ей так много нужно было сказать ему, но сейчас слова не шли у нее с языка. Еще вчера она сказала бы ему, как ждала его возвращения, как сильно волновалась за него и за себя. Но произнести все это сегодня было бы глупо и, возможно, безрассудно. Он был так же далек от того человека, в объятиях которого она вчера была, как Бомбей от Нью-Йорка.

Низко поклонившись, он поприветствовал ее по индийскому обычаю:

— Мэм-саиб, я к вашим услугам.

Странная интонация и сама фраза словно провели невидимую границу между ними. Акбар был ее другом, ее опорой, ее слугой. А Эдуардо? Сейчас ей было невыносимо думать об Эдуардо.

— Итак, вы вернулись, — сказала она тем же официальным тоном, что и он. — Почему вы немедленно не явились ко мне?

— Я это сделал.

Он перешел с английского на французский — знак того, что хочет говорить с ней интимно, но она решила не идти у него на поводу.

— Вы должны были предстать передо мной как полагается, — произнесла она по-английски.

— Я так и поступил, но мне не хотелось мешать мэм-саиб.

Филаделфию охватил гнев, так как он переступил намеченную ею черту и сразу перешел к сердечным делам.

— Однако вы пришли, — сказала она укоризненно.

— Я пришел, чтобы увидеть тебя. — Он намеренно перешел на ты, чтобы придать их беседе больше интимности.

Разговор с ним был похож на игру в теннис. На каждый ее вопрос он тут же находил дерзкий ответ.

— Что задержало вас так долго?

— Бизнес.

— Я рада, что вы вернулись живым и невредимым, — сказала она по-английски, но так как ей не терпелось обсудить с ним то, что ее волновало, она перешла на французский: — В городе появился человек, который знает, что я мошенница.

Она думала, что он изменится в лице, но этого не случилось.

— Какой человек?

— Маркиз Д’Эда. Он любимец всего общества Пятой авеню. Как только я увидела его, то сразу поняла, что у меня возникнут проблемы. К примеру, вчера он сказал одной из приятельниц миссис Ормстед, что никогда не слышал о семье де Ронсар.

— Я тоже никогда не слышал о нем. Самонадеянность Эдуардо возмутила ее.

— Разумеется, вы никогда не слышали о нем! Много ли французских аристократов вы знаете?

— Достаточно много, — ответил он с иронией в голосе. — Расскажите мне о нем.

— Я встретила его неделю назад на званом вечере. И с того самого момента он преследует меня.

— Создается впечатление, что за время моего отсутствия вы собрали целую коллекцию воздыхателей.

— А это уж мое дело, — огрызнулась она.

— Вот как? — тихо спросил он.

Она отвернулась от него, в негодовании поджав губы.

— Я не хочу обсуждать с вами вчерашний вечер.

— Тогда, возможно, нам лучше вернуться к вопросу о маркизе. Вы говорите, что он считает вас мошенницей. Почему вы в этом уверены?

— Она так назвал меня только вчера.

— Это было после или до вашего флирта на балконе? Мужчина, которого соблазнила женщина, считает ее своей еще задолго до того, как заявит на нее свои права.

Филаделфия встала.

— Я сделала ошибку, пытаясь предупредить вас о грозящей нам опасности. Вы позволяете себе отвратительные комментарии относительно моей личной жизни, которая не должна вас интересовать. Людей, сующих нос в чужие дела, в Америке не любят, сеньор Таварес.

Он округлил глаза от удивления. Она назвала его истинное имя, да еще по-английски.

— Мне это безразлично, — сказала она, переходя на французский. — Ложь все равно всплывет наружу, если хоть одному человеку известна правда.

Он шагнул к ней, и ее ноги задрожали, но она продолжала стоять. Если она сейчас отпрянет от него, то он сразу поймет, какие чувства в ней вызывает.

Эдуардо остановился в нескольких шагах от нее и внимательно оглядел ее.

— Вы взволнованы. И похоже, провели бессонную ночь. Неужели Генри Уортон тому причиной? Его поцелуй растревожил вас, не так ли?

Он пытался спровоцировать ее на отрицание этого факта, но она решила, что лучше умрет, чем попадется на удочку.

— Генри очаровательный и галантный кавалер. Он хочет жениться на мне.

Последнее она не собиралась говорить, но, увидев его усмешку, не удержалась. ей хотелось отвесить ему пощечину. Однако ее последние слова произвели на Эдуардо неожиданный эффект. Его самодовольная ухмылка исчезла, блеск в черных глазах погас.

— Он хочет жениться на вас, — повторил он ничего не выражающим тоном. — И что вы ответили?

— Что ответила? — Она с недоверием посмотрела на него. — Что могла я ответить? Я здесь обманным путем.

В его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Тогда сказали бы ему правду. Если он вас любит, то непременно поймет..

— Поймет? — В ее голосе сквозила печаль. — Вы считаете, он поймет то, что я вступила в эту постыдную игру, потому что жизнь и репутация моего отца были злодейски погублены?

Впервые с того дня, как они уехали из Чикаго, Эдуардо увидел боль и растерянность на ее лице.

— Если он вас любит, то это не имеет значения.

— Вы ошибаетесь! — крикнула она и больно прикусила губу. — Однажды я уже распрощалась с человеком, который обещал жениться на мне. Я не хочу рисковать еще раз.

Она отвернулась от него, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

— Я не хочу выходить замуж за Генри Уортона. Я не могу.

Эдуардо испытывал сильнейшее желание обнять и приласкать ее. Ему хотелось исцелить ее боль. Он еле сдерживался, чтобы не сказать ей, что готов на все, лишь бы она осталась с ним. Ему хотелось вернуться в Чикаго и убить ее трусливого жениха. Он размышлял, переживал, соболезновал, но не делал ничего.

Впервые увидев Филаделфию, Эдуардо был покорен ее красотой и мужеством. Совесть подсказывала ему, что ей надо помочь. Но сейчас перед ним была женщина, очаровавшая его, и игры, в которые они играли, он был не в силах прекратить. Однако как он мог сказать ей правду, как мог ей открыть, что именно его месть довела Уэнделла Ханта до самоубийства? Из-за своей двуличности он обречен на бездействие, и осознание этого сводило его с ума.

— Вы любите Генри Уортона?

У Филаделфии появилась возможность снова соврать ему, и эта ложь больно бы его ранила.. Почему его так беспокоит, выйдет она замуж или нет и даже сам факт, что она кого-то любит?

Почему в его глазах застыла такая мука?

— Нет, — ответила она, отвернувшись.

Услышав эти слова, он обрадовался, что она не видит выражения облегчения и радости на его лице. Однако ему надо что-то предпринять, чтобы не сойти с ума. Он резко повернулся и решительным шагом направился к двери.

Услышав его шаги, Филаделфия подняла голову.

— Куда вы идете?

Уже взявшись за ручку двери, он обернулся.

— Хочу увидеться с маркизом Д’Эда.

— Что вы сделаете? Что вы скажете ему?

— Многое, — ответил он, широко улыбнувшись.

Филаделфия смотрела на нераспечатанные письма, лежавшие на ее туалетном столике. Она одевалась к вечернему выходу, но чувствовала, что откладывать их чтение больше нельзя. Эдуардо не застал маркиза дома, когда пришел к нему с визитом, но поддержал настойчивую просьбу миссис Ормстед, чтобы Филаделфия пошла в гости.

Филаделфия от огорчения кусала губы. Выход в свет означал новую встречу с маркизом. Если он публично обзовет ее мошенницей, ей придется немедленно покинуть Нью-Йорк. Возвратиться в Чикаго нельзя, но и оставаться с сеньором Таваресом тоже невозможно. Настало время внимательно прочитать письма отца и предпринять дальнейшие действия.

Филаделфия не могла заставить себя прикоснуться к ним вот уже два месяца, с той самой ночи, когда не стало отца. Только сейчас ей бросилось в глаза, что одно из них имеет почтовый штемпель Нью-Йорка. Она просмотрела другие письма. Еще на одном был штемпель Нового Орлеана, другое не было проштемпелевано. Неужели оно было доставлено собственноручно? Она вскрыла конверт с нью-йоркским штемпелем и вынула из него единственный листочек бумаги. Затем быстро пробежала глазами и поняла, что оно имеет какое-то отношение к ее отцу, поэтому решила ознакомиться с его содержанием более внимательно. Тон письма был угрожающим. В нем говорилось о старых связях и высказывалось предупреждение о последующем бесчестье, если все откроется. А также намекалось на Божью кару за прошлые грехи и проклинался день, когда они встретились. Однако отправитель не говорил, что это за грехи, и не указывал источник возмездия. Похоже, что получатель письма отлично знал все, на что намекал. Джон Ланкастер — эта подпись стояла в конце.

Филаделфия отложила письмо в сторону. Отец никогда не упоминал о Джоне Ланкастере, следовательно, он был его деловым партнером, а не другом. Ее сердце учащенно забилось. Возможно, он один из тайных партнеров в банковских инвестициях ее отца? Если Ланкастер был инвестором, значит, он богат и должен быть хорошо известен в высшем обществе Нью-Йорка. Но кого она может расспросить о нем? И с чего ей начать, если она совсем ничего не знает о Ланкастере?

Когда она еще раз взглянула на письмо, ей стало нехорошо. А вдруг это письмо было предупреждением о неминуемом крахе отцовского банка?

Стук в дверь заставил Филаделфию вздрогнуть.

— Карета подана, — услышала она из-за двери голос горничной.

— Спасибо. Я сейчас спущусь.

Филаделфия посмотрела на другие нераспечатанные письма. Сейчас у нее не было времени читать их. Она с сожалением сложила их и убрала. Взяв перчатки и сумочку, она с содроганием подумала о предстоящем вечере.

— Я очень люблю шоколад, а вы, мисс Ронсар? Филаделфия непонимающе посмотрела на женщину.

— Извините?

— Я говорю о десерте, — ответила Пруденс Букер. — Вы любите шоколад?

— Да. Это очень вкусно.

Филаделфия положила шоколадную конфету на свою тарелку со сладостями, но стол, уставленный деликатесами, мало привлекал ее внимание. Июньская жара, несмотря на вечернее время, была изнуряющей, хотя минуту назад она выпила холодного лимонада.

Филаделфия посмотрела на Пруденс. Она была нежной и хорошенькой, с выпуклым лбом и подбородком, отчего казалась много моложе своих двадцати шести лет. Будучи одной из юных приятельниц Хедды Ормстед, Пруденс была приглашена сопровождать Филаделфию на этот вечерний прием, куда сама Хедда идти не захотела.

— Я больше не желаю втискиваться в корсет, — заявила Хедда, объясняя свое решение остаться в этот вечер дома. — Пруденс — гусыня, впрочем, как и все женщины, но я ничего против нее не имею и отпускаю вас с ней.

Филаделфия улыбнулась про себя. Она всегда считала своего отца человеком строгих правил и железной воли и полагала, что Хедда Ормстед под стать ему.

Постоянная болтовня Пруденс о своих двух дочерях и преимуществах замужней жизни была милой, но Филаделфия не могла сосредоточиться на разговоре, так как все время ожидала приезда маркиза Д’Эда. Она приехала сюда в сопровождении Акбара, который сейчас стоял у входа в гостиную, но его присутствие не придавало Филаделфии храбрости, и она изо всех сил старалась быть отважной. Акбару хорошо было давать советы, так как он не мучился сомнениями и не волновался в ожидании непредвиденного.

Она снова посмотрела на дверь. Каждый входящий мужчина заставлял ее сердце сильно биться, пока она не убеждалась, что это не маркиз.

— Я хочу отметить еще раз: желтый цвет вам очень к лицу, — сказала Пруденс. — У вас хороший вкус, мисс де Ронсар. А мне вот никогда не удается подобрать нужный цвет.

Каждый месяц она тратила по нескольку тысяч долларов на покупки и любила повторять: «Я никогда не знаю, что купить, поэтому покупаю все».

Филаделфия оставила свое наблюдение за дверью.

— Вы будете великолепно выглядеть в голубом, миссис Букер, — сказала она. — Вам подойдут цвет морской воды и розовый.

— Называйте меня Пруденс. Так называют меня все, за исключением одного человека, для которого я осталась просто Пру.

Филаделфия улыбнулась и, чтобы поддержать разговор, спросила:

— И кто же этот человек?

Пруденс вспыхнула и опустила глаза цвета голубого фарфора.

— Он всего лишь приятель моих детских лет. Не могу понять, почему я вдруг о нем заговорила.

Филаделфия кивнула и снова устремила взгляд на дверь. На этот раз она увидела Генри Уортона. Он пришел с каким-то джентльменом. Она подняла руку, чтобы привлечь его внимание, но он уже увидел ее и стал пробираться к ней с дружеской улыбкой на лице.

— Добрый вечер, леди, — сказал Генри, однако его улыбка была предназначена только Филаделфии. — Тетя Хедда сказала, что вы ушли на прием, но умолчала с кем. — В голосе Генри чувствовалась обида, так как он был уверен, что она нарочно утаила информацию, чтобы уколоть его.

— Ты что, не хочешь представить меня, старик? — горя от нетерпения, спросил его приятель.

— Ах да, конечно. — Генри старался быть вежливым, но Филаделфия догадывалась, что в глубине души он испытывал досаду.

— Мадемуазель де Ронсар. позвольте вас познакомить с мистером Эдвардом Грегори.

— Зовите меня Тедди, — сказал красивый молодой человек. — Мы с Генри старинные друзья. Гарвард, группа 75. Жили в одной комнате все четыре года. Конечно, мы не делились с ним всеми своими секретами. К примеру, он ни словом не обмолвился о вас.

— Ты только вчера вернулся в город, — заметил Генри.

— Это правда. Я был за границей. Париж. Лондон. Рим. — Он пристально посмотрел па Филаделфию. — Де Ронсар. Вы, случайно, не француженка?

— Да, француженка, — со сдержанной улыбкой ответила Филаделфия.

— Как интересно. Я только что из вашей страны, а вы недавно приехали в мою. Вы впервые в Ныо-Йоркс?

— О да.

Нимало не смутившись ее односложными ответами, молодой человек продолжал:

— Отлично. Вы, должно быть, еще ничего не видели. Генри иногда бывает туп, если дело касается дам. — Он подмигнул Генри и получил взамен жалкую улыбку. — Но сейчас, когда я здесь, вы увидите все. Как насчет того, чтобы завтра покататься верхом по Центральному парку? Нет, лучше вот что: покатаемся на роликах. Вы катаетесь на роликах, мадемуазель?

— Нет, — ответила Филаделфия и улыбнулась, чтобы смягчить свой ответ. Самоуверенность Тедди сильно контрастировала с серьезностью Генри, и Филаделфия пришла к заключению, что он часто манипулирует своим лучшим другом, особенно когда ему хочется заполучить то, что принадлежит Генри.

— Я катаюсь. — Капризный голос Пруденс Букер заставил Эдварда обратить на нее внимание. — Привет, Тедди, — сказала она. — Ты мог бы сообщить друзьям о своем приезде.

— Теперь ты о нем знаешь, Пру. Я вернулся только вчера и сегодня утром первым делом навестил Генри. Мы собирались вместе наносить визиты завтра, правда, Генри?

— Тедди, Генри и я вместе росли, мисс де Ронсар, — сказала Пруденс, перехватив любопытный взгляд Филаделфии. — Пусть вас не смущают наши отношения.

— Я понимаю, — ответила Филаделфия. Однако когда они оба стали непринужденно обсуждать общих друзей, она заметила, с какой жадностью Пруденс ловит каждое слово Тедди, и поняла, что та влюблена в него. Знает ли Тедди, об этом? Сомнительно.

— Вы придете на прием к Риверстоунам завтра вечером? — Филаделфия обернулась и увидела, что Генри придвинулся к ней поближе, чтобы их никто не слышал, и теперь ждет ответа на свой вопрос.

— Возможно, — ответила она.

Он улыбнулся, и его чистые ясные глаза загорелись страстью, при виде которой сердце Филаделфии упало. Ей совсем не хотелось давать ему напрасную надежду. Она просто насмехалась над Эдуардо, говоря о его любви. Желая направить мысли молодого человека по другому руслу, Филаделфия спросила:

— Вы знаете банкира по фамилии Ланкастер?

— Не знаю, — ответил Генри после некоторого раздумья, — но если вы подыскиваете себе уважаемый банк, могу предложить свой

— Нет, я просто хочу найти этого человека. Во время своего путешествия я встретила подругу его дочери, и она, узнав, что я буду в вашем городе, попросила меня разыскать его, но я, к сожалению, потеряла записку с его полным именем и адресом… — Филаделфия беспомощно развела руками. — Помню только то, что его фамилия Ланкастер и что он занят в банковском деле.

Генри потер подбородок.

— Затруднительное положение. Но думаю, что, поговорив с моим банкиром, я кое-что выясню. Он утверждает, что знает всех влиятельных людей в Нью-Йорке. Вы разрешаете мне навести справки?

— Буду вам очень признательна. Пообещайте мне сохранить в тайне наш разговор.

Пока Генри уверял, что сделает все от него зависящее, Филаделфия заметила, что в гостиную вошел Акбар. Все разговоры сразу смолкли, и гости с любопытством уставились на него. Не сказав Генри ни слова, она пошла навстречу Акбару. Поравнявшись с ним, она слегка дотронулась до его руки и спросила:

— Все нормально?

Прежде чем обратить на нее осуждающий взгляд, Акбар посмотрел в сторону Генри Уортона.

— Похоже, что мэм-саиб не скучала, — заметил он.

— Я действовала согласно вашей инструкции. Я демонстрирую ваши украшения.

Он посмотрел на бриллиантовое колье на ее шее. Он был добытчиком и коллекционером ювелирных украшений, но грязь, которая прилипала к некоторым людям, заставляя их врать, воровать и даже убивать ради блеска камней, к нему не прилипла. Единственное, что будоражило его кровь, так это стоявшая перед ним женщина. Он как завороженный смотрел на жилку, пульсирующую на ее шее. Если бы они были одни, он непременно прижался бы к ней губами.

— Почему вы здесь? — спросила она, чувствуя, что взгляды всех присутствующих прикованы к ним.

— Ваш соотечественник прибыл сюда более часа назад. Почему вы мне ничего не сказали?

— Маркиз здесь? — удивилась Филаделфия, и ее сердце гулко заколотилось. — Я его не видела.

— Возможно, если бы вы уделяли поменьше внимания этому племяннику Генри…

— Я хочу вернуться домой, — громким голосом прервала его Филаделфия. — Я очень устала и надеюсь, что меня простят.

— Акбар повинуется приказам мэм-саиб, — так же громко ответил Эдуардо и тихо добавил: — Но вам лучше оставить Генри в покое, если вы хотите, чтобы ваше путешествие домой было приятным.

Филаделфия собралась было ответить, но тут раздался крик, громкий и истеричный. Не успела она отреагировать, как крик повторился снова. Все повернули головы в сторону холла, откуда доносился вопль, но в эту минуту в гостиную ворвалась женщина, отчаянно рыдая и хватая себя за грудь. Она была одета по последней моде, но это не мешало ей пробиваться сквозь толпу, расталкивая всех без исключения. Он подбежала к хозяину и закричала:

— Мистер Доггет! Сделайте что-нибудь! Их украли! Украли, говорю я вам!

Ее широко раскрытые глаза бегали по гостиной, пока их взгляд не остановился на человеке в белом. Она указала рукой на Акбара.

— Это он! Вот вор, который украл мой жемчуг!

С этими словами, к удивлению всех собравшихся, она упала в ноги к хозяину.