Желтая долина, или Поющие в терновнике 4

V. ОКСФОРД Ольвия

– Прошу прощения, – сказал Лион, когда они остались наедине с Ольвией, – вечером нам не удалось поговорить… У меня из головы не выходит мысль о том, что я, кажется, о вас что-то слышал. Правда это было давно: я даже не могу припомнить когда.

– Вполне возможно, – Ольвия скромно потупила взор. – Я сама художник и была довольно известна в шестидесятые годы благодаря своим геометрическим картинам.

– О! – удивился Лион. – Весьма польщен. Очень приятно познакомиться с интересным человеком. Но почему вы говорите о себе в прошедшем времени? Насколько я знаю, если художник становится известным, то слава не покидает его до конца жизни. Наверное у вас есть какие-то глубокие причины, раз вы говорите именно так?

Ольвия устало вздохнула.

– Видите ли, – обратилась она к Лиону, – художники, которые остаются известными до конца жизни, обычно до своих последних дней эксплуатируют одну и ту же находку, один и тот же прием, который когда-то принес им славу. А у меня совершенно другой характер. Хоть мои первые картины, благодаря которым я приобрела известность, и были проданы очень дорого – я, так сказать, ни минуты не почивала на лаврах: я продолжала экспериментировать.

– Весьма смелое решение, – отозвался Лион.

– В принципе я согласна с вами, потому что тот стиль, который я открыла, ту же вошел в моду, а так как я в нем перестала работать, то вместо меня в нем сорвали куш десятки других художников, которые нагло копировали мои картины.

Лион вздохнул:

– Невеселая история.

– Что вы, – успокоила его Ольвия, – деньги далеко не самое главное в нашей жизни. Я всегда ценила превыше всего свободу. А если ты имеешь деньги – ты уже не свободен, ты становишься их рабом.

– С вами нельзя не согласиться, – невесело улыбнулся Лион. – Но живопись…

– А что живопись? – поморщилась Ольвия. – Я зная многих художников, которые ценили творчество превыше всего в жизни, а поэтому становились такими же рабами – только зависели не от денег, а от своих картин.

Лион посмотрел на нее с удивлением: такие мысли никогда не приходили ему в голову.

– Да-да, не удивляйтесь, – Ольвия сразу же заметила его замешательство. – Живопись – невероятно опасная вещь. Можете мне поверить: я на себе это испытала.

Лион посмотрел на соседку с нескрываемым интересом.

– Ольвия, а не могли бы вы рассказать о себе поподробнее?

Женщина ненадолго задумалась.

– Еще год назад я бы вам и слова не сказала: я хотела выбросить все это из головы, из своей жизни, забыть и никогда не возвращаться к этому. Но в последнее время… Ну хорошо, – она встрепенулась, – попытаюсь вам рассказать о себе. Но только не обижайтесь.

– На что, позвольте? – Лион удивился.

– Сейчас узнаете, – хитровато посмотрела на него Ольвия. – Все художники, видите ли, очень большого мнения о себе: каждый из них считает себя гением. Я, естественно, не исключение.

– У меня нет оснований не верить вам, – улыбнулся Лион.

– Ну что ж, – Ольвия уселась поудобнее, – тогда слушайте. Я многим занималась в этой жизни. Да-да, не удивляйтесь: ведь я родилась в глухой деревне на юге Англии. Детство мое прошло в мрачные военные годы среди овец, бескрайних лугов и огромных серых камней. Жизнь моих родителей была очень тяжелая и наверное поэтому они, не желая того же мне, во что бы то ни стало, решили выучить меня и отослали в одну из лучших школ для девочек. Но когда после окончания школы я заявила им, что хочу стать художницей, – они были просто в шоке. Отец кричал, что это не женская профессия, а мама была уверена, что я уготовила себе несчастную судьбу.

От этих болезненных воспоминаний по лицу Ольвии пробежала гримаса мучительных страданий.

– Конечно, мать понятия не имела, о чем шла речь, но в своей душе она чувствовала какую-то необъяснимую опасность. И теперь, когда мне столько лет, как было ей тогда, я могу смело утверждать, что она была недалека от истины, но отговорить меня она была не в состоянии, потому что я уже была человеком совершенно иного круга. В тот же год я поступила в высокопочитаемый, – при этом слове Ольвия скептически улыбнулась, – Королевский художественный колледж в Лондоне. Сейчас-то я понимаю, что большого смысла в этом не было. Дело в том, что культурная среда в этом, с позволения сказать, заведении была невероятно отсталой. История искусства, которую нам преподавали, едва доходила до кубизма, причем о нем отзывались крайне отрицательно, а про другие течения мы и вообще ничего не знали, – Ольвия скривилась.

– Ну, я думаю, не стоит так отзываться о своих наставниках, – попытался приободрить ее Лион. – Во всяком случае они научили вас писать картины, насколько я понимаю.

Ольвия криво усмехнулась:

– Именно они довели меня до психиатрической лечебницы.

– Как? – поразился Лион.

– Да очень просто, – Ольвия пояснила. – Когда я закончила этот их колледж, передо мной, естественно, встал вопрос: «Что писать и как?», А я совершенно этого не знала. К тому же мне было совершенно ясно, что я ничего не знаю. Юная, хрупкая и беззащитная, я впала в глубокую депрессию и буквально свихнулась от постоянного страшного беспокойства. Когда меня выписали, я была просто на нуле, по всем параметрам: ни денег, ни работы, ни здоровья, ни знаний. Чем я только не занималась! И швеей работала, и делала дурацкую рекламу… Меня спасло только то, что по вечерам я продолжала рисовать. Это было так, на уровне хобби, то под Матисса, то под Модильяни. Но вопрос: «что делать?» Постоянно висел надо мной, и я понимала: мне необходимо было что-то, что придало бы жизни хоть какой-то смысл. Тогда я случайно узнала про летние курсы по эволюции абстракционизма. Я сразу же записалась на них. О, это было невероятно интересно и прекрасно! Там я впервые узнала про Пауля Клее, услышала правду про то, что на самом деле совершил Мондриан. Тогда-то я и попала в богемную тусовку. Я думаю вам не следует подробно объяснять, что это такое: сами прекрасно понимаете. Постоянные пьянки, беспорядочный секс и нескончаемые бессмысленные разговоры. Тот дурак, этот смешон, того и художником назвать нельзя. Как вспомню… Только мы одни знали, как пишутся шедевры, но по какому-то странному стечению обстоятельств мы их не делали.

Лион рассмеялся.

– В те годы я вообще перестала писать, и если бы не нашла в себе силы порвать с этой бессмысленной жизнью – из меня бы никогда не получился художник. Да, тогда передо мной снова был тупик. Я была в отчаянии, и бесповоротно решила, что перестану писать. Но потом как-то подумала: дай напоследок напишу я еще хотя бы одну картину и всем докажу. Что именно я хотела доказать? Это было не важно, но когда я снова взяла в руки кисть, я просто ужаснулась: оказалось, что я не могу написать ничего, что я совершенно разучилась это делать. Это было просто уму непостижимо. Тогда пришлось искать новую технику. Вот я и стала использовать черное и белое, потому что это были самые резкие цвета, которые я смогла найти. То, что я тогда задумала, теперь называют поп-арт, но тогда я еще не знала этого термина – просто попробовала, и все. Получилось нечто такое, что представляло стабильное и нестабильное одновременно. Я присмотрелась – вижу, что получилось. Вот и подумала: «Дай-ка напишу еще одну». Это придало мне уверенность и силы в себе. Я пошла на работу, преподавала рисунок, а по вечерам стала дальше разрабатывать эту новую свою технику. Однажды я встретилась с галерейщиком, совершенно случайно, и он предложил устроить мне персональную выставку в Лондоне. Я согласилась. Боялась, конечно, немножко, но спасло то, что я относилась к этому несерьезно. Думала так: придут друзья, выпьем шампанского… Помню, сама сидела в зале целыми ночами: оформляла интерьер и экспозицию. Зал был слишком большой, картин не хватило, один угол оставался свободным. Так я, недолго думая, тут же взяла и на месте написала: к открытию выставки там даже краска не успела высохнуть на холстах. Я же говорю, серьезно к этому не относилась, а после выставки была ошарашена: последовал успех и меня заметили даже американцы. Ну, а там и пошло. Следующая выставка была в Нью-Йорке, и все картины еще до открытия были распроданы. Тут меня принимали за равную. Даже Дали появился и очень хвалил. – Ольвия недовольно поморщилась.

– Вам не нравится Сальвадор Дали? – удивился Лион.

– Да, я просто терпеть его не могу, – призналась Ольвия.

– Но ведь его считают гениальным художником! – воскликнул Лион.

– Кто считает? – парировала Ольвия. Лион не нашелся, что ответить, и стушевался.

– То-то и оно, – улыбнулась женщина. – Дали – не художник, а трюкач, но, надо признать, трюкач гениальный.

Они рассмеялись вдвоем. Ольвия взяла со стола стакан с соком и сделала небольшой глоток.

– Я вам наверное чертовски надоела?

– Что вы! – замахал руками Лион. – Продолжайте, пожалуйста, я весь внимание.

Соседка начинала ему нравиться все больше и больше: Лион был в восторге от Ольвии. Он был просто поражен, что женщина, которая, просидев целый вечер у него в гостях, не проронила почти ни слова, предоставив своему мужу часами распространяться о своих театральных делах, на самом деле оказалась не простой серой лошадкой, а ярчайшей личностью: не менее, а скорее даже более интересной, чем ее знаменитый муж.

– Вы наверное сразу стали богатой? – решил подзадорить собеседницу Лион.

– Ну да, – неопределенно махнула рукой Ольвия. – Года через четыре денег у меня было столько, что я могла бы вообще никогда ничего не делать. Это меня и погубило, ну и еще то, наверное, что я женщина.

– Вы о чем? – переспросил ее Лион.

– Да так, через какое-то время на меня набросились критики. Они обвинили меня в том, что я не художница, а просто оптический иллюзионист, и что от моих картин у людей начинаются головные боли, галлюцинации. Даже художники думали, что я пишу свои полотна под трафарет и между собой говорили, что это не имеет ничего общего с живописью. Мои мотивы стали воровать налево и направо дизайнеры, рекламщики. Мои адвокаты ввязали меня в судебные процессы… Очень скоро все это мне ужасно надоело. Я была озлоблена на людей, про себя называла всех «баранами». Ведь они говорили только об узорах, которые видели на поверхности, а не о том, какое впечатление производит на них вся картина. Тогда я бросила живопись во второй раз.

– А вы сильная женщина, заметил Лион. – Находясь на гребне успеха, взять, и вот так резко все обрубить…

– Да… – Ольвия опять задумалась. – В принципе где-то так и было. В Нью-Йорке меня называли суперзвездой, приглашали участвовать на биеннале. Тогда говорили, что мои оптические иллюзии и мерцающие линии воплощают современное искусство. Да, репродукции тех картин теперь печатают в учебниках. – Ольвия помолчала. – Само собой это был удивительный взлет для меня – художника, которого еще за пять лет до этого практически никто не знал. Ведь я тогда представляла из себя классический персонаж – непризнанный художник из мансарды, – она улыбнулась.

– Вы с тех пор больше не брали кисть в руки? – удивился Лион.

– Отнюдь… В том-то все и дело, что я оказалась не настолько свободна, как думала. Живопись оказалась для меня страстью, которая вытеснила все остальное. Постепенно она вытеснила из моего дома (я жила тогда в Лондоне) все понятие нормального быта. Почти каждая моя комната превратилась в мастерскую. В одной стояли законченные работы, во второй – я мазала новые холсты, там постоянно пахло масляной краской, в третьей я делала эскизы. Там стоял большой стол, заваленный газетами, цветной бумагой, карандашами. Я тогда настолько огрубела, что и на женщину не была похожа. Ведь писать картины – это чудовищный труд. Ни разу не было, чтобы я, закончив картину, сказала: «Ну вот, теперь отдохну». Кажется, не было ни минуты, когда бы я не думала о живописи или не работала над картинами. Вообще-то я не воспринимала это как работу – это было то, чем мне хотелось заниматься и то, чем я не могла не заниматься. А снова писать я стала после того как съездила зимой в Египет. Поездка эта была как откровение: ведь я тогда была страшно неуверенна в себе. А тут приехала домой и чувствую, что могу взяться за любую работу и ничего не боюсь. В то время я впервые стала работать с цветом. В Египте я увидела яркие цвета, которые художники тысячелетиями использовали в контрасте с красками пустыни и неба. И мне стало невероятно интересно их использовать самой. Я стала постепенно менять свою палитру, а потом обнаружила, что нельзя оставлять прежней и форму. Потом, постепенно привыкнув к египетским цветам, я обнаружила, что могу и вовсе обойтись без черного цвета. Я помню, для меня это было настоящим открытием: в те годы я была целиком поглощена миром абстрактных видений. Я подолгу обдумывала каждую композицию, прежде чем начать писать картину. Я составляла из раскрашенной бумаги цветовые гаммы, прикидывала их соотношения, каждый цвет специально смешивала сначала в гуаши, потом в акрилике либо масле. Постепенно привыкала к какой-то определенной палитре, узнавала возможности различных комбинаций, составляющих ее цветов. Я к этому подходила очень серьезно: писание картины у меня иногда занимало до двух лет. Ведь если одно цветное пятно не подходило – мне приходилось выбрасывать всю композицию и начинать все сначала.

Лион с восторгом смотрел на Ольвию.

– Вы – великолепный рассказчик! – похвалил он ее. – Далеко не каждый смог бы так захватывающе рассказывать о подобных вещах. Да вам бы книги писать!

Ольвия усмехнулась:

– Я пишу не книги, а картины, то есть… писала.

– Но почему? – воскликнул Лион. – Почему в прошедшем времени? Я прекрасно вижу, что для вас это не хобби, не увлечение и не средство зарабатывать деньги. Это для вас… Это ваша жизнь.

– Я сама думала точно так же, но на самом деле все оказалось далеко сложнее.

– Но почему? – не унимался Лион. – Как могло произойти, что вы оставили свое благородное занятие?

– Очень просто, – Ольвия уже успела спуститься с небес на землю. – Я встретила Питера. – И страстно полюбила его.

– И что же?

– А то, что он – ярко выраженный традиционалист.

– А при чем тут ваше творчество?

– А при том, что я писала абстрактную живопись: ту, которую не признавал Питер.

Лион поразился:

– Неужели такая вещь…

– Вы хотите спросить: «Способна разлучить двух любящих людей?» Еще как. Вы даже себе не представляете, насколько это серьезно. Из-за этого у нас с Питером возникали постоянные скандалы, мы спорили до хрипоты. В конце концов мне стало совершенно очевидно, что мне следует либо бросить Питера, либо бросить писать свои картины.

– И вы?

– Выбрала второе.

– Но почему?

– Потому что я любила своего мужа.

Лион смутился:

– прошу прощения, я наверное выглядел бестактным?

– Не следует извиняться – все в порядке.

– Только еще один вопрос.

– Я вас слушаю, мистер Хартгейм.

– Я хотел спросить, неужели у вас никогда не возникает желание вернуться к своим занятиям живописью?

Ольвия довольно долго потупив взор смотрела перед собой, машинально поглаживая указательным пальцем гладкую поверхность стакана. Наконец она чуть слышно произнесла:

– Мне бы не хотелось отвечать на ваш вопрос.

Молли стояла возле мяча с клюшкой в руке. Джастина внимательно рассматривала ее фигуру, время от времени бросая критические замечания:

– Я же тебе говорила, не выгибай спину. Стой прямо и не выгибайся. Удар должен быть грациозный, но хлесткий. Не надо так сильно сжимать клюшку.

Питер стоял невдалеке от них и с улыбкой наблюдал эту счастливую картину. В спортивных туфлях, белых брюках и легком свитере Джастина выглядела еще более прекрасно, чем всегда. Никто бы не решился дать ей те годы, которые она уже имела за своими плечами. А Молли была сама прелесть!

Питер иногда жалел, что у него нет детей. Бурная молодость, наполненная борьбой, театральными интригами и любовными переживаниями так и не позволила сделать это. А сейчас он чувствовал себя очень одиноким. Их поздний брак с Ольвией больше напоминал взаимовыгодный союз, чем супружество. Наблюдая издалека, он молча завидовал Джастине. Это бесспорно сильная женщина: после тех горестей и страданий, которые она пережила, она все-таки не побоялась снова взяться за создание семейного гнезда. Это у нее получилось. И теперь, как и больно сознавать, она принадлежит не ему, а Лиону. И скорей всего Джастина очень привязана к своему мужу, возможно даже любит его, а он – Питер – один. Ведь настоящая жизнь – это любовь, а у него сейчас этого нет. Раньше была, но тогда он не придавал этому значения. Он был увлечен работой, которой отдавал все свои силы и все свое время.

Ольвия, конечно, прекрасный человек, но ее даже сравнить нельзя с Джастиной. Может быть Питер и любил ее когда-то, но теперь их отношения нельзя было назвать любовными. Питер так глубоко задумался, что не заметил как Джастина и Молли, которые уже закончили свою игру, возвращаясь назад, прошли мимо него. Джастина шла, отвернувшись в сторону, и делала вид, будто не знакома с ним, но Молли узнала своего соседа и поздоровалась. Питер попросил их задержаться на пару слов.

– Иди, я тебя догоню, – махнула Джастина рукой своей приемной дочери.

Она стояла перед Питером и с деланным безразличием смотрела ему в глаза.

– Джастина, – проговорил Питер засохшими губами, – тебе не кажется, что нам следовало бы встретиться наедине, поговорить?

– Может быть…

Она была не в духе. После их встречи на аукционе Джастина просто не находила себе места, чувствуя, что прошлое возвращается вновь. И она испытывала тревогу, даже страх. Джастина знала себя и понимала, что в один прекрасный день она не выдержит… Ради сохранения семьи, ради детей она должна выдержать и не поддаваться своей слабости. Хотя это была не слабость, а нечто большее. Особенно когда Питер находился рядом…

Единственное спасение – не видеть его, но как это сделать? И вот теперь она стояла перед ним такая величественно-прекрасная и донельзя соблазнительная. Хотя это была заслуга ее незаурядного актерского таланта: ведь в душе у нее было полное смятение.

– А ты не меняешься, – с натянутой улыбкой сказал Питер.

«Мне нужно уйти, уйти скорее, – такие мысли роились в голове у Джастины, – иначе произойдет непоправимое».

– Извини, Питер, – сухо проговорила Джастина, – но у меня нет времени – я должна идти.

Не сказав больше ни слова, она быстро пошла по полю, догоняя Молли, успевшую отойти уже довольно далеко.

Солнце слепило глаза. Этот осенний день был необычайно теплым. Питер стоял и, не отрываясь, смотрел вслед удаляющейся Джастине. Ему, привыкшему к ее дорогим и строгим костюмам, женственным и подчеркивающим сексуальность платьям, ее сегодняшний наряд казался необычным. Что ни говори, белый цвет ей чудесно шел: она была просто прелестна.

Питер подумал, что такой тип женщин обычно называют роковыми. Эти женщины всегда прекрасны, они как будто созданы для света, тепла, счастья и любви. Но… чаще всего они не способны принести счастья другим и очень-очень редко бывают счастливы сами.

Когда вечером после репетиции Джастина пришла домой, то в холле она увидела довольно неожиданную картину: Уолтер и Молли сидели вместе на диване и о чем-то увлеченно беседовали. Она с горечью подумала, что раньше это вызвало бы у нее бурную радость: ведь уже давным-давно она не видела ничего подобного – Уолтер все больше и больше отдалялся не только от них, взрослых, но и от своей младшей сестры. Дети были настолько увлечены собой, что не заметили, как вернулась с работы их приемная мать.

Но сейчас Джастину больше интересовали собственные проблемы. Она осторожно закрыла за собой дверь и поспешила к окну. В соседнем доме ничего не было видно – все окна были зашторены. Возможно Питер находится там, а возможно – его не было дома.

В этот день во время занятий со студентами Джастина была страшно рассеяна – такого за ней раньше не замечали. Она все время о чем-то думала, нервничала, невпопад отвечала на вопросы, замечания делала совершенно не к месту.

Роджер Сол сначала попытался наладить с ней контакт с помощью многозначительных взглядов, но Джастина просто не обращала на него внимания. Тогда парень немного расстроился, а под конец и вовсе обиделся. Ведь он, наивный, уже было думал, что у него с преподавательницей наладился тайный контакт. После окончания занятий Джастина сразу же поспешила к своему автомобилю. Роджер попытался перехватить ее для того, чтобы сказать эффектную фразу обиженного молодого человека, которую он продумал до последнего слова на протяжении полутора часа. Но Джастина даже не стала слушать его, сухо извинившись, и тут же уехала.

Она страдала. Чувствуя сильное, почти безумное влечение к Питеру, Джастина испытывала в душе раздвоенность чувств. Она поняла, что уже не может любить Лиона, – как мужчина он вдруг перестал интересовать ее, и это случилось именно тогда, когда появился Питер. Но хуже всего было то, что Джастина прекрасно осознавала: она вряд ли уже когда-нибудь полюбит своего мужа даже если забудет Питера. А он не мог, не хотел жить без любви: особенно в последние дни и недели, когда решил окончательно расквитаться со своей депрессией.

От этого Джастине было еще больнее. Ведь, как бы там ни было, она была и оставалась неотъемлемой частью его жизни. Но она чувствовала влечение к другому мужчине: она любила. Любила того, который промелькнул в ее жизни яркой звездой, но след, оставленный им, был таким глубоким. Джастина поняла, что для нее было бы лучше навсегда отказаться от Питера, не возвращаться к прошлому, не ворошить его. Но чувства не желали подчиняться разуму.

Она пыталась убедить себя в том, что все происходящее – просто нелепость. Однако эти усилия не приводили ни к чему: Питер по-прежнему манил и пленял ее. Последние годы, как выяснилось, нисколько не угасили ее порывов. Джастина решила, что нужно что-то предпринять. Иначе эта неопределенность может привести к непредсказуемым результатам или просто свести с ума. Нужно либо навсегда порвать с Питером, либо решиться на что-то… Только на что?

Мысли ее лихорадочно перескакивали с одного на другое. «Поговорить с ним, встретиться в укромном месте. Нужно расставить все на свои места, определиться – иначе нельзя. Так, как я вела себя в гольф-клубе, вести себя дальше невозможно».

Джастина направилась к телефону и набрала номер. У Бэкстеров было занято.

Вот уже сутки Питеру было не по себе. Он прекрасно понимал, что Джастиной владели те же чувства, что и им. Как бы она ни старалась казаться сухой и неприступной, он прекрасно понимал, с чем связано ее странное поведение. И он уже больше не мог сдерживать себя, да и Джастина мучается – это совершенно определенно. Им нужно встретиться наедине, им необходимо свидание. Хоть на час, хоть на минуту.

Только это может внести в их жизнь какую-то определенность, а иначе…

Надо позвонить ей и договориться о встрече. Питер взял в руки телефон, но в то время, когда он пытался дозвониться Джастине, она усердно набирала его номер.

Короткие гудки.

Питер снова и снова нажимал кнопки, повторял один и тот же код. Опять короткие гудки. Да что же это такое? Не может же служанка так долго занимать телефон, да и на Молли это не похоже. Неужели это Джастина так долго болтает с какой-нибудь подругой? О-о, тогда стоит задуматься: женщина, которая долго разговаривает по телефону – это…

А может, это Лион? Нет, он еще не возвращался. Питер давно уже сидел возле окна, но не видел его машины.

Наконец Питер услышал в трубке длинные гудки.

– Слава Богу, – выдохнул он. Вот он, долгожданный голос:

– Слушаю…

– Это я, – жарко прошептал Питер. – Встретимся завтра в мотеле «Кристофер», что по дороге в Глостер. Ровно в шесть часов вечера, не забудь, – выпалил он на одном дыхании и, не дожидаясь ответа, бросил трубку.

Джастина стояла, как оглушенная, держа в руках телефонную трубку, из которой уже больше минуты раздавались короткие гудки.

Питер, желанный, обожаемый, самый любимый на свете. Осознание того, что она вскоре будет ласкать и обнимать его, целоваться с ним, едва не сводило ее с ума.

Голова у Джастины кружилась, земля уходила из-под ног. Когда она думала о тех минутах, которые они проведут вместе, у нее по телу пробегала дрожь, глаза невольно закрывались. Джастина воочию представляла себе эти безумные минуты долгожданной встречи.

Целые сутки. О Боже, впереди еще целые сутки. Они были для Джастины черной дырой, и только вдали, на горизонте, манило светлое пятно. «Шесть часов вечера, мотель «Кристофер». Как дожить? Джастина провела еще одну бессонную ночь.

На следующий день все у нее валилось из рук, на вопросы она отвечала невпопад. Когда же с кем-нибудь разговаривала, то глаза ее, казалось, смотрели не на собеседника, а сквозь него, будто человек, с которым она говорила, был сделан из стекла.

Встреча со студентами прошла еще более скомкано. Роджер, обиженный, не пришел. Джастина не довела занятия до конца и едва извинившись, покинула своих подопечных в полной растерянности. Они не успели опомниться, как услышали с улицы шум удаляющейся машины.

По шоссе Джастина повела машину в спортивном режиме. От нее все шарахались в сторону, съезжая на обочины и провожали ее недовольными взглядами, обзывая кто безумной старухой, а кто – безумной девчонкой, в зависимости от возраста обиженного водителя.

Джастина любила быструю езду, но удовлетворить эту свою тайную страсть ей удавалось крайне редко. И теперь она, не сдерживаемая ничем, от души давила на педаль акселератора. Домчалась до мотеля она за пять минут. Машину оставила на стоянке и тут же вошла в небольшой домик со стеклянным фасадом.

Справа возле стойки, где располагался стенд с ключами, сидел неприятного вида молодой человек.

– Слушаю вас, мэм, – сказал он лисьим голосом.

– Добрый вечер, – вежливо, но сухо отозвалась Джастина и назвала свое имя. – Мне должны были заказать у вас номер.

– Это вон тот желтый домик под номером семь, – многозначительно улыбнулся парень, указывая рукой через окно. – Ключей уже нет, мэм. Вас ждут…

Джастине было очень неприятно чувствовать на себе его взгляд – не часто в жизни она оказывалась в подобных ситуациях. Поэтому она поспешно вышла из конторы и направилась к небольшому коттеджу, который прятался в тени высоких и стройных сосен.

Джастина всегда поражала знакомых спокойным и уравновешенным характером. Она знала себе цену и не растрачивалась по пустякам, к разряду которых она относила любовные интриги. Сейчас же Джастина просто не узнавала себя. Ей не верилось, что все это происходит наяву и именно с ней.

Дверь оказалась незапертой. Немного поколебавшись, Джастина толкнула ее и вошла в комнату. Домик, казалось, был пуст, постель не тронута. Она остановилась в растерянности и стала оглядываться по сторонам.

Вдруг знакомый голос окликнул ее. Джастина вздрогнула и обернулась, вытирая слегка вспотевший от напряжения лоб.

Питер был одет просто, но элегантно. Он держался как всегда уверенно. Серебряные виски, немного насмешливые глаза, – все это напоминало Джастине первую встречу.

Она тоже выглядела прекрасно. Статная и по-кошачьи грациозная, Джастина держалась с уверенностью красавицы, которая знает, как прекрасно ее тело, скрытое под складками платья. Лицо ее было чарующим и выразительным. Весь облик был обворожительным.

У Питера все поплыло перед глазами: «Боже мой, сколько лет этой женщине? Как прекрасно она выглядит», – подумал он. Нет, он недостоин ее. Питер даже смутился в эти первые несколько мгновений, но затем взял себя в руки и бросился навстречу Джастине заключив ее в свои объятия.

– Дорогая!

– Наконец-то мы одни, жарко прошептала она, прижимаясь к нему.

Питер мгновенно позабыл обо всем на свете. Он стал осыпать ее лицо страстными поцелуями. Положение в обществе, чувство долга, совесть, страх, ненависть – все это полетело к черту. Сейчас единственной реальностью для Питера Бэкстера была заключенная в его объятиях женщина, которая гипнотизировала его одним своим присутствием, свои неотразимым обликом, изгибами и округлостями своего соблазнительного тела.

Никого не боясь и не стесняясь, они дали волю своим чувствам.

Джастина встала с кровати и подошла к Питеру, который стоял, задумчиво глядя в окно.

Она обняла его за плечи, прижалась щекой к его спине.

– Не уходи! – прошептала она.

– Я не ухожу, – коротко ответил он.

Она гладила его волосы, лицо, шею. От ее прикосновений он чувствовал легкую дрожь во всем теле. Ему было приятно ощущать ее рядом с собой. Питер закрыл глаза.

– Жаль, что мы встретились только сейчас, – сказала Джастина.

Он грустно улыбнулся:

– Но наконец-то мы встретились, и все хорошо. От этих слов ей сделалось как-то холодно на душе, потому что на самом деле больше не могло быть ничего хорошего. Прекрасные минуты забвения прошли, и настало время вернуться к жестокой реальности. Да, они любят друг друга. Но как? Украдкой, спрятавшись от всех… Через полчаса они выйдут из мотеля, сядут каждый в свой автомобиль и расстанутся.

Она будет врать мужу. Он также будет продолжать жить со своей женой, делая вид, что ничего не произошло. А если так, то во всей этой истории не может быть ничего хорошего.

– По-моему, ты стала еще красивее.

– Ты мне льстишь, – упрекнула она его.

Раньше он никогда не говорил ей комплиментов. Ему не позволяла делать этого его мужская гордость. Он был уверен, что для сильного мужчины комплименты столь же неестественны, как для женщины искусственные алмазы – вместо бриллиантов.

– Нет, нет, это чистая правда, – не согласился он.

Джастина усмехнулась.

– Наверное мы постарели…

– Нет, просто мы поумнели, – возразил ей Питер. – Раньше я не щадил никого и себя в том числе.

Выражение лица Джастины стало грустным и поникшим. Она опустила голову.

– Не все ли равно, – едва слышно вымолвила она. – Что это меняет теперь?

Питер повернулся к ней лицом. Джастина вся напряглась и отвернулась, глядя в сторону. Он опустился на колени и обнял ее за талию. Джастина задумчиво поглаживала его по волосам.

– Мы любили друг друга… – прошептал он. Ему не хотелось признаваться себе в том, что скорее она любила его, а он…

– Нет! – решительно сказала она, словно читая его мысли. – Это я любила тебя, а ты был лишь влюблен. Хотя… Даже это слово, возможно, слишком сильное для того чувства, которое ты испытывал ко мне. Это было нечто совсем другое. Ты не верил мне, поэтому стремился подавить мою волю, мою свободу и при этом постоянно боялся меня… Вернее боялся потерять свое достоинство или что-то в этом роде… Хотя, я знаю. Ты боялся за свое самолюбие. Ведь оно могло пострадать.

– И пострадало, – усмехнулся он. – Ведь ты думала о себе не меньше.

– А что я по-твоему должна была делать? – вздохнула она. – Ведь ты всегда появлялся, когда это нужно было тебе и так же внезапно исчезал. Ведь я была уже не девочка, я не могла без оглядки броситься в твои объятия только из-за одной любви.

Тогда, как и сейчас, я мечтала только об одном…

– О чем же? – поинтересовался Питер.

– О стабильности. Питер усмехнулся.

– Любовь и стабильность – несовместимые понятия.

– Ты прав, – вздохнула Джастина.

Они снова приникли к губам друг друга. Это были долгие и нежные поцелуи, в которых они замирали в блаженстве. В эти минуты забывались все обиды и муки, боль и разочарование.

Джастина изогнулась, немного отстранилась назад и нежно прикрыла своими пальцами губы Питера.

– Тогда ты был со мной очень нежен… – наконец промолвила она.

– Я и сейчас так же нежен, как и раньше.

– Как и раньше… – словно эхо повторила она.

Это были мгновения простого человеческого счастья, которого волею судьбы они были лишены в обычной жизни.

На улице давно уже стемнело, им было пора возвращаться. Выходя из номера, Джастина еще раз посмотрела в зеркало, поправляя прическу.

Питер стоял рядом. Его седые волосы, обычно аккуратно причесанные, сейчас были взъерошены и торчали как попало.

– Причешись, – сказала ему Джастина с улыбкой.

Он неловко приподнял руку, поправляя свою прическу.

– Мне всегда нравился этот твой жест, – сказала она. – Когда ты так делаешь, кажешься таким беспомощным!

Питер виновато пожал плечами.

– Вот видишь, ничего не изменилось, – он поцеловал ее в губы.

Обнявшись, они вышли из домика. Питер закрыл дверь.

– Я сниму его на месяц, – сказал он, идя вслед за Джастиной по узкой тропинке.

– Зачем?

– Не хочу, чтобы другие бывали в нем.

Нарушать традиции в обществе, а тем более – в оксфордском, было не принято, поэтому в следующее воскресенье все снова встретились в гольф-клубе. Правда Лион Хартгейм задержался из-за неотложных дел, но он обещал приехать чуть-чуть попозже. Джастина вместе с Молли почти сразу же пошла в поле, куда через некоторое время отправился и Питер. Ольвия осталась одна за круглым белым столиком под полосатым тентом. Но скучать ей долго не пришлось, так как через некоторое время к ней подсел высокий, стройный, импозантно одетый мужчина.

– Вы позволите? – деликатно поинтересовался он прежде чем сесть.

– Пожалуйста, – пригласила его Ольвия, так как быть одной ей совсем не хотелось. Но она тут же пожалела об этом.

– Миссис Рэдгрейв? – поинтересовался мужчина.

– Моя фамилия – Бэкстер, – холодно отозвалась она.

– Но ведь Рэдгрейв – ваша девичья фамилия, если я не ошибаюсь? – не отставал мужчина.

Его навязчивость начинала раздражать Ольвию.

– Вы – репортер? – спросила она его в лоб. – Если так, то сразу хочу вас предупредить: никаких интервью я давать не собираюсь.

– Нет, я не имею никакого отношения к масс-медиа, – высокопарно ответил мужчина. – Разрешите представиться, я – Пэтрик Пэриман.

– Послушайте, Пэтрик Пэриман! – Ольвия была раздражена. – Я терпеть не могу, когда незнакомые мне люди начинают копаться в моем прошлом.

– Прошу меня извинить, миссис Бэкстер, – Пэтрик постоянно жестикулировал как скверный актер, – но я, с позволения сказать, немножко в курсе о вашем прошлом. Я прошу, если вас не затруднит, выслушать меня.

Ольвии как минимум два часа предстояло провести в одиночестве, и поэтому она решила не прогонять навязчивого мужчину.

– Ну, хорошо, валяйте, – небрежно махнула она.

– Я являюсь большим почитателем вашего таланта, – мужчина видимо не умел говорить нормально и любая фраза в его устах приобретала импозантность и вычурность.

– Я прекрасно помню ваш головокружительный успех – ваши картины стали символом 60-х годов, таким же значительным, как музыка «Битлз» и «Ролинг Стоунз»! Ваше имя не сходило с первых полос центральных газет, ваши выставки производили фурор!

Ольвия поморщилась.

– Если вы думаете, что сказали нечто новое, то глубоко ошибаетесь.

– Я больше не буду, – мужчина тут же надел на свое лицо маску глубокого извинения. – Но сейчас я бы попросил вас всего лишь одну минуту внимания. Я хочу вам рассказать о себе.

– Вы думаете мне это будет интересно? – Ольвии почему-то хотелось его разозлить.

Но Пэтрик был непробиваем.

– Я очень надеюсь на это!

«Он либо нахал, либо круглый дурак», – подумала про себя Ольвия.

– Я – Пэтрик Пэриман, родился и вырос в Белфасте – столице северной Ирландии, – начал мужчина, так как будто выступал на заседании суда в качестве свидетеля.

– Я был младшим ребенком в семье, а всего нас там было аж девять человек и – о ужас! – восемь предыдущих – девочки, мои сестры. Видимо, родители очень хотели иметь сына и поэтому рожали детей одного за другим, пока не родился я. Мы почти все – погодки. Как вы сами понимаете, с раннего детства я жил среди девочек и привык восхищаться ими. Тем, как они одевались, разговаривали, их прическами и косметикой.

Ольвия криво усмехнулась.

– О, я понимаю, что вы могли подумать! – замахал руками мужчина. – Нет, нет, я не гомосексуалист, и никогда им не был. Я, разрешите представиться – дизайнер женской одежды, или выражаясь простым языком – модельер.

«Ага, теперь понятно!» – пронеслась в голове Ольвии мысль – «Привык тереться о голые женские задницы во время этих дурацких шоу – показов мод. Фу!» – Ольвия опять поморщилась.

Но Пэтрик был уже настолько увлечен собой, что не обращал внимания на ее реакцию.

– Должен вам признаться, что эту профессию я выбрал себе в детстве, в начале 60-х годов. Моя, с позволения сказать, любовь к приключениям привела меня в сам Париж! Это было прекрасно! Я чувствовал себя Ван Гогом и Гогеном одновременно. Я снял себе небольшую комнатку в мансарде, на Монмартре! Но это, так сказать, был внешний антураж, а с работой у меня сначала не очень ладилось. Я стучался в двери всех известных домов моделей, обивал пороги, кланялся, но кому я был нужен?! Мои юношеские амбиции улетучивались с каждым порывом ветра. Пока, наконец, меня не взял на работу один из малоизвестных модельеров, как он выразился «из жалости к бедному выходцу из Северной Ирландии». Три года я прожил в своей крохотной сырой комнатушке, пока ко мне не пришло настоящее спасение. Один из британских торговых гигантов привлек меня к работе над своим проектом в Неаполе. О, Италия! Как я люблю эту страну! А итальянские женщины – они такие темпераментные!

– Вы начинаете забываться, – прервала его Ольвия.

– О, прошу прощения, миссис Бэкстер! Это все так – экзотика.

– И что же было дальше? – поинтересовалась Ольвия.

Она боялась, что Пэтрик снова кинется в свои вычурные пространные изъяснения.

– Ах, да… План этот так и не был осуществлен. Но я остался работать в Италии и с тех пор я испытываю глубочайшее преклонение перед итальянским дизайном. А потом я поехал на свадьбу одной из своих сестер в Америку. Ах, да, я вас не предупредил – моя мать родом из Чикаго.

Ольвия закатила глаза: час от часу не легче!

– По пути назад я остановился в Нью-Йорке. Я подумал, что это для меня – шанс. О, как я люблю Америку: Манхэтэн, статуя Свободы – прекрасно!

Было очевидно, что Пэтрик потихоньку начал раздражать Ольвию.

Но он этого не замечал.

– Я снова стал стучаться во все двери и, как ни странно, и почти сразу же получил работу. Это было прекрасно! Я с головой окунулся в нью-йоркскую жизнь. Я провел там несколько счастливых лет. Я стал специалистом по экспорту и импорту одежды. После этого я решил вернуться в Ирландию, чтобы создать свое собственное дело. Такую маленькую компанию, – он сложил ладони, Показывая размеры своего предприятия. – Но успех сопутствовал мне неуклонно. Я превратил свою небольшую фирму в настоящий концерн!

Пэтрик посмотрел на Ольвию, ожидая реакции на свои последние слова. Но лицо женщины оставалось демонстративно безразличным. Пэтрика это немного смутило, но не настолько, чтобы он смог замолчать.

– Теперь я настоящий жрец моды и веду очень беспокойный образ жизни. Сами понимаете – дела! Я то в Дублине, то в Белфасте, то в Лондоне, то в Париже, то в Нью-Йорке.

– То в Оксфорде, – добавила Ольвия.

Пэтрик жеманно рассмеялся.

– О, здесь я оказался совершенно случайно.

– Вы искали меня? – спросила Ольвия.

– Нет, что вы. Я заехал к своему другу, и он мне рассказал, что вы живете рядом.

– Ваш друг – Лион Хартгейм?

Пэтрик удивленно посмотрел на Ольвию.

– Нет, я первый раз слышу это имя.

«Так, хорошо, что я его не прогнала, – подумала Ольвия. – Я надеялась, что попаду в тихое провинциальное местечко, где никто не будет знать обо мне ничего. Но не успели мы тут обосноваться, как уже весь город шушукается за моей спиной и сплетничает обо мне. Прекрасно! И зачем мы только покупали этот дурацкий дом? Ведь я хотела только одного – тишины и покоя. Да и Питер со мной постоянно соглашался. Надо было, как я и предлагала, ехать на острова, в деревню, к простым людям, которым нет дела до того, чем ты занимаешься сейчас или занимался в молодости. Это все Питер. Он испугался деревни. Его можно понять, он никогда там не жил. А для меня это было бы возвращением в детство».

Тут до нее дошло, что все это время Пэтрик говорил без умолку, размахивая руками:

– Связано с утонченным дизайном, с моделями одежды, которые изготавливаются из качественных тканей, в частности из ирландского льна. Я всячески стараюсь избежать истерии, зачастую связанной с индустрией одежды. Видите ли, я равнодушно отношусь к обреченным на недолгую жизнь так называемым театральным тенденциям, но…

– Какие могут быть но? – огрызнулась Ольвия. – Ведь, как я поняла, у вас все прекрасно!

– Вы совершенно правы, – закивал головой Пэтрик, – но для того, чтобы удержаться на гребне волны, мне просто необходимо появляться со своими моделями в самых престижных салонах. И вот здесь, в Оксфорде, когда мне сказали, что вы сидите рядом, у меня тут же родилась идея.

Ольвия расхохоталась. Она почувствовала, что раздражение ее начинает улетучиваться с каждой минутой. Теперь Пэтрик просто ее веселил.

– Видите ли, если бы вы согласились на то, чтобы я использовал мотивы ваши известных всему миру произведений в своих моделях одежды, то я уверен, что мы смогли бы создать великолепную коллекцию, которая была бы близка всем поколениям. Она бы была одновременно и в стиле ретро и ультрамодная по своей форме. Если бы мы с вами объединили наши усилия, то смогли бы создать такое!.. – Пэтрик захлебнулся, не находя слов, что было для него довольно странно.

Ольвия снова рассмеялась. Теперь она уже не знала, как поступить: либо послать мистера Пэримана к черту, либо досмотреть этот балаган до конца, хотя конца ему не предвиделось.

Спас ее Лион Хартгейм, который как раз в это время подъехал к гольф-клубу и, заметив Ольвию, подошел к ней. Появление другого мужчины смутило Пэтрика, и он стушевался. Ольвии даже стало его немного жаль.

– Хорошо, мистер Пэриман, я подумаю над вашим предложением, – решила успокоить его Ольвия. – А сейчас – прошу прощения!

– Я все понимаю, все понимаю, – Пэтрик театральным жестом приложил руки к своей груди, встал из-за столика и протянул Ольвии свою визитную карточку.

– Я с огромным нетерпением буду ждать вашего звонка, – произнес он, раскланиваясь.

Пока Ольвия со смехом рассказывала Лиону о Пэтрике Пэримане, к столу подошли Джастина, Молли и Питер, закончившие игру. Они уселись в легкие плетеные кресла и принялись жадно пить сок. Питер поставил пустой стакан на столик и сообщил радостным голосом Ольвии и Лиону:

– А знаете, Джастина убедила меня принять участие в ее студенческом театре.

– И ты согласился? – удивленно посмотрела на него Ольвия.

– А почему бы и нет? – улыбнулся Питер. – Ведь это так прекрасно – современная молодежь с ее беззастенчивостью и раскрепощенностью!

– Но ведь ты всегда скептически относился к любительству в любом деле, ты же всегда ратовал за высокий профессионализм!

– Профессионализм не рождается на голом месте, – назидательно сказал Питер, – а поэтому если мы хотим, чтобы наш театр в конце концов не умер окончательно, должны помочь молодым людям найти правильные ориентиры во всем этом хаосе, который обрушивается на их головы.

– Совершенно с вами согласен, – поддержал его Лион.

– Какое прекрасное вино! – воскликнул Лион и отпил глоток из высокого бокала.

В этот вечер они с Джастиной были приглашены на ужин к Бэкстерам.

– Вы хотите что-нибудь еще? – поинтересовалась Ольвия.

– Нет, нет, что вы! – поблагодарили Лион и Джастина, – большое спасибо. Мы так наелись. Все было очень вкусно!

– Ну, тогда скоро будет кофе, – улыбнулась Ольвия.

Она собрала тарелки и отправилась на кухню.

– Извините, миссис Бэкстер, – окликнул ее Лион, – я кофе по вечерам не пью. Лучше чай.

– Вас что-нибудь беспокоит? – участливо поинтересовалась Ольвия.

– Да, – Лион смутился, – сердце видите ли…

Лион вызвался помочь хозяйке. Он взял оставшиеся тарелки и пошел на кухню.

Ольвия мыла посуду, а он взялся варить кофе.

– Но ведь вы его не пьете! – улыбнулась Ольвия.

– О, зато в молодости я был большим гурманом. Все это знали, поэтому в любых компаниях варить кофе всегда доверяли только мне.

Питер и Джастина остались в комнате вдвоем. Они сидели за столом и молчали. Пауза стала затягиваться.

– Так и не произнесешь ни слова? – Джастина посмотрела на Питера.

Вместо ответа он поднялся из-за стола, схватил ее за руку и подвел к книжному шкафу, там Лион и Ольвия не могли их увидеть.

– Завтра в шесть я тебя жду в мотеле, – Питер коснулся губам ее уха.

От его горячего дыхания по телу Джастины пробежала дрожь.

– Нет… Нет. Она волновалась.

Питер хотел поцеловать ее, но она испуганно отмахнулась и громко произнесла:

– Какие прекрасные у вас книги.

В это время с кухни вернулись Лион и Ольвия.

– Вы не плохо обставили комнату, – заметил Лион.

Действительно, из серой, необжитой получилась очень уютная гостиная. Здесь не осталось и следа от той аскетичной строгости, которая доминировала при прежнем хозяине.

Кожаная обивка дивана и кресел прекрасно гармонировала с шелковыми обоями и роскошной люстрой. Интерьер дополняли тяжелые длинные драпировки на окнах.

– Да, неплохо получилось, – сказал Питер. – Камин такой большой… Вот только рояль немного не вписывается.

В самом деле рояль был громоздким и старомодным. Он плохо сочетался с современной обстановкой комнаты.

Ольвия пригласила всех к столу. Они снова уселись на свои места, а хозяйка все еще сновала между гостиной и кухней.

– Ой, а это что такое? – неожиданно раздался ее голос из коридора.

Она появилась в холле, держа в руках небольшой сверток, перевязанный ленточкой. Питер страшно смутился.

– Это подарок, – пробормотал он.

– Мне? – его жена удивилась.

– Тебе, – ответил он.

Джастина метнула на Питера недовольный взгляд.

– У вас сегодня праздник? – холодно полюбопытствовала она.

– Нет, – пожала плечами Ольвия.

От неожиданности она сама немного растерялась. Обычно Питер не любил делать подарки, а вернее сказать, не умел. Поэтому все вещи она покупала себе сама.

– Это – подарок перед разлукой, – пробормотал Питер.

Не сообразив сразу, Джастина бросила на него недоуменный взгляд. Лион тоже посмотрел на него.

– А! Вот оно что! – рассмеялась Ольвия. – Я уезжаю на три дня, – пояснила она. – Питер не хочет ехать со мной. Говорит, что намерен кое-что переставить в доме. Я не удивлюсь, если к моему приезду рояль будет на чердаке.

Все рассмеялись, а Джастина и Питер загадочно переглянулись.

– И куда же вы едете? – поинтересовался Лион.

– В Лондон, – ответила Ольвия. – Мне вчера позвонил один из моих бывших агентов. Не знаю точно, но вроде бы к моим картинам снова проявляется повышенный интерес. В общем, надо съездить, на месте со всем разобраться.

Она склонилась над свертком.

– Сейчас посмотрим. А, кажется я догадываюсь. Спасибо, дорогой, – она улыбнулась мужу.

– И что же там такое? – поинтересовалась Джастина.

– В прошлое воскресенье мы гуляли по городу и зашли в магазин готового платья, – пояснила Ольвия. – Одно из них мне очень понравилось. Я его даже примеряла.

Она улыбалась, она была счастлива.

– А потом? – допытывалась Джастина. Питер посмотрел на жену.

– Потом я заметила, что его нельзя надевать, потому что оно слишком экстравагантное.

В это время Ольвия достала платье из ярко-красной ткани с большим вырезом на спине. Ее глаза радостно светились. Лион посмотрел на нее и про себя отметил, что Ольвия сейчас очень хороша собой.

Джастина же наоборот вспыхнула. Она ревновала, она хотела, чтобы Питер дарил подарки только ей и любовался лишь ее красотой. В эту минуту она завидовала Ольвии, хотя, в принципе, прекрасно сознавала, что этого делать не следует. Она даже понимала, почему Питер поступил так. В глубине души он, видимо, чувствовал большую вину перед своей женой и подсознательно пытался хоть как-то оправдаться. Именно поэтому он и купил ей это платье. Хотя Джастина понимала это – поступок его был довольно неуклюжий.

Питер сидел, потупив глаза, он проклинал себя за то, что забыл спрятать злосчастный пакет и оставил его лежать на видном месте.

Ольвия стояла счастливая и смущенная.

– Отличное платье – сказала Джастина. – Теперь именно такие и носят.

Ольвия рассмеялась.

– Но ведь вы еще не видели его на мне.

– А вы примерьте, – предложила ей Джастина.

– Да, как-то неудобно, – пожала плечами Ольвия.

– Что вы, что вы, – поддержал свою жену Лион.

Джастина посмотрела на Питера. Тот сидел молча, нахмурив брови. Ему все это было неприятно. Он хотел быть с ней вдвоем и только вдвоем. И чтобы никого рядом – никакого Лиона, никакой Ольвии.

Они были лишними, они мешали. Ему так хотелось взять Джастину на руки и целовать, целовать, доводя себя до исступления. Ольвия стояла в нерешительности, поглядывая на Питера, который, она не понимала почему, был недоволен.

– Пойдемте, я вам помогу, – Джастина встала с кресла.

Вскоре из спальни донесся их возбужденный разговор.

Лион усмехнулся:

– Женщины всегда остаются женщинами. Питер в ответ пробормотал что-то невнятное.

– Вы не представляете себе, что для меня означает ее смех, – прервал короткое молчание Лион.

Питер удивленно посмотрел на него.

– В последнее время у нас не ладились отношения и все это было по моей вине.

– Но сейчас, надеюсь, у вас все в порядке? – спросил он у Лиона.

– О, да, конечно, благодарю вас, – ответил тот. – Сейчас у нас, слава Богу, все хорошо.

При этих словах Лион рассмеялся.

Их прервали оживленные голоса Ольвии и Джастины. Женщины спускались по лестнице. Лион поспешил им навстречу. Растерявшийся Питер немного помедлил, но потом пошел следом за ним. В тот вечер Ольвия была хороша, как никогда! Платье подчеркивало ее стройную фигуру, а декольте придавало ей особый шик и сексуальность.

Питер застыл от изумления. Он не знал как себя вести. Перед ним стояли две женщины, обе принадлежали ему. Он восхищенно смотрел на Ольвию и искренне радовался ее новому платью, но все-таки она была серой мышкой в сравнении с обворожительной красавицей Джастиной.

Питер встретился взглядами с Джастиной. В глазах ее он видел холодноватый блеск. Она решила быть жестокой до конца:

– Декольте сейчас в моде, разрез совсем небольшой. Я едва уговорила Ольвию выйти сюда. Она пообещала мне, что будет надевать это платье только при муже.

– Нет, – возразил Питер. – Пусть надевает когда захочет. Я отнюдь не ревнивец.

Он снова встретился взглядом с Джастиной. Ольвия кружилась, подол платья поднялся. Одна нога полностью оголилась – с боку был глубокий разрез, чуть не до самого бедра. А Питер подумал, что если бы на месте жены была Джастина, то это было бы выше его сил. Он был смущен и не знал куда деваться. Лион же наоборот стал изображать из себя галантного кавалера и опять помог Ольвии убрать посуду со стола.

Питер стоял возле стены, делая вид, что разглядывает картину. Как только они остались вдвоем, Джастина взяла его за руку:

– Я приду завтра в шесть, – шепнула она.

Питер хотел обнять ее, но она ловко увернулась и тоже пошла на кухню. Там Лион беседовал с Ольвией. Они ни о чем не догадывались, ни о чем не подозревали.

Ольвия считала себя счастливой женой. А Лиону было приятно видеть Джастину снова цветущей, улыбающейся, с блеском в глазах. Правда он не мог понять – почему. Раньше он никогда не задавал себе подобных вопросов. Природная уверенность в том, что у него все должно быть в порядке, не позволила ему сделать этого и теперь. Питер стоял и слушал, как на кухне громко разговаривают и смеются. У него кружилась голова, подкашивались ноги.

«Боже, как они глупы. Они не знают настоящей жизни, настоящего счастья!» А он был счастлив, потому что Джастина любила его. И завтра вновь наступят сладкие минуты блаженства…

В актовом зале колледжа стояла мертвая тишина. Только что закончилась «прогонка» спектакля, который студенты готовили к очередному фестивалю, и все актеры, не успевшие снять костюмы и смыть грим, сидели в зале. Не слышно было возбужденных возгласов, никто не обсуждал игру своих товарищей, не шептался, не назначал свиданий.

И это было понятно. Ведь в зале присутствовал сам Питер Бэкстер. Актеры проклинали себя за то волнение, которое их охватило, когда они узнали, что спектакль будет смотреть сам маэстро. Никто из них не мог даже мечтать о том, что когда-нибудь знаменитый режиссер будет оценивать их игру. Они прекрасно понимали, что Бэкстер – один из самых известных в мире театральных профессионалов. И то, что он снизошел до просмотра жалкого любительского спектакля, было для них непонятно. А все непонятное пугает и заставляет делать ошибки.

Никто из них не догадывался об истинной причине такого демократизма лондонского бонзы. Питер, прекрасно понимая, что все ждут от него каких-нибудь слов, не торопясь, с достоинством вышел к сцене и, повернувшись, стал напротив притихших студентов.

Окинул взглядом взволнованные лица, посмотрел на Джастину, сидевшую среди своих питомцев, и усмехнулся.

Вначале он хотел просто посмеяться над всем этим карнавальным действом, которое только что отшумело на сцене. Но потом он подумал, что Джастина ему этого не простит. И тогда он решил оставить свою спесь и поговорить с молодыми людьми всерьез и начистоту. Спектакль ему не понравился. Он был откровенно неудачным, но в то же время назвать актеров полностью бесталанными он не мог. От его профессионального взгляда не укрылось и то, что из двух-трех в будущем могут выйти неплохие артисты. Но это при условии, если они будут работать. А работать нужно, забыв про все на свете, целиком отдав свою жизнь любимому делу. Только тогда может выйти какой-то толк. Хотя, это можно сказать не только про театр. Так – в любом деле.

Питер снова посмотрел на актеров, на их дурацкий грим, на клоунские костюмы, которые, по задумке постановщика, должны были вызывать смех в зале.

– Комедия… – негромко произнес он. После этого слова студенты все, как по команде, подняли глаза на него. Он продолжал:

– При кажущейся простоте, комедия – самый сложный жанр театрального искусства. Потому что если комедия – ради комедии, то это не театр, а цирк, балаган. В театре же жанр комедии используют для того, чтобы выразить глубокие идеи. Главное достоинство комедии заключается в том, что она одновременно и занимательна и серьезна. Ведь юмор по своей природе глубоко философичен.

Питер улыбнулся лукавой улыбкой.

– Я прекрасно понимаю, что вы сейчас обо мне думаете. Вот мол, пришел старый дурак и будет нас – молодых – учить жизни. Поверьте мне – это не так. Я не собираюсь вас учить жизни. Но если вы хотите от меня услышать мнение о театре, то тут мне есть что вам сказать. И любой мой совет, любое мое слово выстрадано мною за долгие годы. Самое главное – вы должны осознать, что жизнь не так поверхностна, как кажется на первый взгляд. Но в то же время надо уметь говорить о самых серьезных проблемах легко и доступно. Люди постоянно пытаются упорядочить хаос, а добившись своего, испытывают острое чувство потери. Это происходит оттого, что жажда хаоса глубоко органична для человека. А поэтому мне импонирует та тема, которую вы разрабатываете. В вашем спектакле, в этой новой, на первый взгляд, комедии, кроется глубокая серьезная мысль. Ваши герои ищут счастье, но оно оказывается призрачным, потому что они подменяют понятие счастья, так необходимого всем людям, просто общепринятыми нормами поведения в обществе. А про таких людей очень хочется сказать, что они были бы счастливее, если бы не были такими счастливыми.

В зале раздался смех. Студенты потихоньку стали приходить в себя. И, что самое главное, он действительно не собирался их учить жизни.

Как бы в подтверждение этого, Питер продолжал:

– Театр – великая вещь, потому что он может показывать людям как надо жить, не насилуя их при этом. Ведь очень часто бывает, что люди хотят помочь другим организовать их собственную жизнь и причиняют при этом больше вреда, чем пользы. И это серьезная проблема. А потому, хоть театр и высокое искусство, мы не должны бояться говорить на сцене о чисто житейских проблемах. Но при том вы должны иметь четкие моральные критерии и уметь убедительно, логично отстоять свою точку зрения. Вы знаете в чем главная особенность современного театра? – обратился Питер к притихшим слушателям.

Молодые люди потупили взоры.

– Вы наверное думаете, что это – показ абсурдности жизни, – Питер усмехнулся. – Но это только следствие, а первопричина заключается в том, что главная тема последних десятилетий – это поиск счастья. А абсурдность жизни… от нее никуда не убежишь. Ведь сам театр – это глубоко абсурдная, иллюзорная вещь. Достаточно пропустить одну реплику, сделать неправильное движение – и весь тщательно продуманный замысел разобьется вдребезги. В молодости все горячие и честолюбивые, и каждому хочется выразить свои чувства, свое понимание мира. Но при этом вы должны помнить, что никогда не сможете высказаться до конца, потому что стоит поставить точку и сразу же начинаешь понимать, что сказал не все, что осталось еще что-то недосказанное. И тут честолюбие должно стать главной чертой характера: я еще не сказал всего!

Возможно это вечное стремление к совершенству, но как только мы перестаем к нему стремиться, мы перестаем быть живыми людьми. Потому что смерть – это не то, когда тебя кладут в гроб.

Мертвый человек может прожить еще долгие, долгие годы и даже десятилетия.

При этих словах Джастина с любовью посмотрела на Питера.

– Я наверное надоел вам своими рассуждениями. Они немного путаные, за что прошу извинить меня, ведь я не готовился специально, как к лекции. Да этого вы от меня и не дождетесь!

В зале опять захлопали.

– В конце хочу сказать только одно – самая страшная опасность для театра – это стать банальным. И самая большая сложность тут заключается в том, что нет никакого математического правила, по которому можно высчитать, банален ли спектакль или нет. А поэтому результат будет целиком и полностью зависеть от вас. Но одно могу сказать совершенно определенно – театр должен быть мудрым, честным, смелым и оригинальным.

Репетиция затянулась допоздна. Питер просто разошелся. Он рассказывал случаи из своей жизни, делился профессиональными секретами. Тут же на сцене разыгрывали по несколько вариантов одного и того же фрагмента пьесы. Питер делал это для того, чтобы наглядно показать различие режиссерских приемов.

Все это время Джастина оставалась сидеть в зале. Она была немножко смущена, потому что про ее существование все забыли.

«Конечно, – думала она, – мне ли равняться с Питером Бэкстером. Но все-таки обидно! Хотя бы ради приличия они могли бы поддержать своего старого преподавателя».

В этот момент к ней подсел Роджер Сол.

– Я хочу вам выразить свое восхищение, – начал он без всякого вступления.

Джастина удивилась.

– По поводу чего?

– По поводу того, что вы – прекрасный преподаватель и отличный наставник.

Джастина удивилась еще больше.

– Какой же из меня наставник, если вот – пришел человек, который, этого не отнимешь, гораздо более опытный чем я? И в итоге я сижу в зале, молчу, потому что мне, если честно признаться, говорить нечего.

– Но именно поэтому вы и являетесь отличным преподавателем, – улыбнулся Сол.

– Нет, Роджер, я что-то не пойму вашей логики, – отмахнулась Джастина.

Парень рассмеялся.

– Это элементарно. Ведь если бы вы, миссис Хартгейм, были плохим, бесталанным преподавателем, вы даже осознавая это сами, боялись бы признаться в этом кому-то другому. И поэтому вы бы никогда в жизни не пригласили на свои занятия человека, который разбирается в театре лучше вас.

Джастина облегченно вздохнула.

– Спасибо тебе, Роджер, ведь я действительно чувствовала себя неважно.

– Не волнуйтесь, – Сол улыбнулся ей. – И знайте, что это не только мое мнение, но и мнение всех остальных. Просто они сейчас заняты, – он махнул в сторону сцены.

Когда Питер и Джастина вышли на улицу, было уже очень поздно.

– А ты молодец, – похвалила она своего возлюбленного. – Мои студенты от тебя просто обалдели. Я не представляла, что ты такой хороший педагог. Я всегда думала, что молодежь вызывает у тебя неприязнь.

– В принципе так оно и есть, – усмехнулся Питер. – Все то, что я делал в зале, я делал ради тебя.

Он остановился и попытался обнять и поцеловать Джастину. Но она отвернулась и медленно пошла дальше.

Ей не понравились слова Питера. Она искренне поверила в то, что ему было интересно. А на самом деле, оказывается, он просто умело играл. Хотя, умело ли? Ведь всем известно, Что хороший режиссер может при этом оставаться совсем никудышным актером.

Питер догадался о причине обиды Джастины.

– Прости меня, дорогая, наверное я все-таки не прав. Ведь ради тебя я пришел на этот спектакль и смотрел его тоже ради тебя, но потом, когда я стал им все объяснять, показывать… Ты знаешь, мне это понравилось! Все это захватило меня. Твои ребята такие милые, – он улыбнулся.

– Не подлизывайся, – сухо огрызнулась она.

– Да я – честно! Я не подлизываюсь! Мне действительно очень понравилось.

– Тебе понравились молоденькие девочки, которые были без ума от тебя, старый повеса! Конечно, они просто в рот тебе смотрели, ловя каждое слово. Наверное заходились от восторга, когда ловили на себе твой взгляд.

Питер расхохотался.

– А я и не знал, что ты можешь быть такой жестокой.

– Жестокой? Я? – Джастина подняла брови. – Да если бы я сказала все, что я о тебе думаю!..

– И что же ты обо мне думаешь? – изображая на своем лице ужас, воскликнул Питер.

– Да ты, ты, – Джастина повысила голос, – ты… Ты – хороший.

– Ну и поворотики у тебя, – присвистнул Питер.

– Я люблю тебя, – добавила Джастина. После этих ее слов они в порыве нежности рванулись друг к другу, крепко обнялись и слились в долгом страстном поцелуе.

Роджер Сол, который уходил одним из последних и шел сзади Питера и Джастины, увидев перед собой такую сцену едва успел отскочить в сторону и спрятаться в тени густой ели.

– Вот, черт! – выругался он про себя. – Надо бы побыстрей попасть домой, а как тут пройдешь? Еще скажут потом, что я выслеживаю…

Потихоньку осень вступала в свои права. Погода была пасмурная, небо затянуто низкими серыми тучами. Время от времени моросил мелкий холодный дождь.

День был мрачный и тоскливый. Ощущение тревоги и пустоты не оставляло Джастину ни на минуту. Ее совсем не радовало предвкушение предстоящей встречи со своим любимым. Мрачные мысли не выходили у нее из головы: «Я сама виновата во всем. Не надо подождать любовные отношения с Питером: у него своя жизнь, а у меня своя. Пусть это невыносимо больно осознавать, но это так. Мы не одни на белом свете, а потому ответственны не только за свои судьбы, но и за судьбы близких нам людей. Мы не в праве их ломать. Моя судьба навсегда связана с Лионом, и от этого никуда не уйти, у Питера то же самое. Ольвия замечательная женщина и она заслужила счастливую жизнь».

Какое-то время Джастина беспокойно прохаживалась по комнате: «И все же Питер любит меня и от этого никуда не убежишь. Конечно же ему как и мне сейчас очень тяжело. Я это знаю, я это вижу, я уверена в том, что он влюблен в меня и влюблен страстно, самозабвенно. До поры до времени мы еще можем скрывать это: встречаться тайком, прятаться, врать своим супругам. Но в один прекрасный день кто-то из нас не выдержит и взорвется, а тогда произойдет непоправимое. Пока еще не поздно… надо что-то решать!»

Джастина не помнила, как она оказалась около мотеля. Она избегала взгляда парня, который сидел за стойкой.

– Я заказывала домик номер семь.

– Вас уже ждут, – голос парня не менялся, он смотрел на Джастину хитроватыми глазами сообщника.

Джастина поморщилась. Этот противный взгляд ее унижал. Быстрыми шагами она направилась по узкой тропинке в сторону желтевшего среди деревьев домика. «Надо все решать: покончить раз и навсегда», – твердила она себе. Ее сердце замирало, когда она подошла к двери. Еле слышно постучав, она прижалась к сырой стене. Дверь открылась, и Питер вышел на порог. Было похоже, что он ждал ее уже давно.

Бледное лицо Джастины и поникший опустошенный взгляд не на шутку испугали его.

– Что с тобой, дорогая? Ты заболела? Проходи, не стой под дождем.

Он нежно обнял ее, прикоснулся щекой к ее волосам. Как он соскучился. Все последние дни были настоящей мукой, и сейчас его дурманила близость любимой. Он повел ее в комнату, но неожиданно Джастина остановилась прямо в дверях.

– Что с тобой? – Питер удивленно посмотрел на нее.

Она покачала головой и тихо произнесла:

– Нет, Питер, ты хотел поговорить, ну так пойдем и поговорим, – и она стала медленно пятиться назад.

– Но ведь мы можем поговорить и здесь.

Он не понимал, что происходит: ведь он ждал ее целую вечность, так мечтал о той минуте, когда она придет, волновался. Но вместо радости и облегчения, муки обрушились на него с новой силой.

– Нет, – Джастина отступила еще на шаг.

– Но почему? – вскричал Питер.

– Потому что Ольвия в Лондоне, – проговорила Джастина хриплым голосом.

– Но при чем тут это? – не унимался Питер.

– При том, что я не хочу так подло пользоваться ее отсутствием.

Питер был вне себя, он готов был взорваться, но тут Джастина всхлипнула и отвернулась в сторону:

– Боже, как мне противно.

Питер догадался, что сейчас ему лучше не настаивать, а уступить ей. Он поспешно оделся и закрыл за собой дверь. Питер боялся, что Джастина не будет его дожидаться, но когда он чуть не бегом вышел из домика, она стояла на прежнем месте возле мокрого ствола дерева и смотрела в сторону леса.

– Ну хорошо, поговорим в другом месте.

Дворники монотонно вытирали лобовое стекло от разбегающихся во все стороны дождевых струек. Время от времени их ослепляли фары встречных автомобилей. Они оба молчали.

Джастина была серьезна, как никогда. Питер давно знал ее и поэтому прекрасно понимал, что если она что-то надумала – спорить было бесполезно. Ему оставалось только попытаться мысленно объяснить себе столь странное поведение Джастины. Но ответа найти он не мог. Они остановились возле одного из баров. Внутри было почти пусто и они заняли самый уютный столик у окна. Несмотря на дождливый день в баре было очень тепло. К ним тут же подошла официантка.

Джастина заказала себе кофе, а Питер – виски с содовой.

Молчание было слишком длительным и уже начинало раздражать его. Джастина сидела спокойно и только глаза говорили о том, что предстоящий разговор ей неприятен. Ей не хотелось ворошить прошлое, потому что от воспоминаний и пережитых страданий у нее сильно разболелась голова.

Питер не выдержал ее молчания.

– Джастина, – он еле сдерживал себя: ему хотелось вскочить, махать руками, кричать. Мертвое спокойствие Джастины выводило его из себя.

– Нам лучше забыть все это, – мрачно проговорила она, глядя куда-то в сторону.

– Послушай, – Питер схватил ее за руку. Джастина попыталась освободиться, он не дал ей этого сделать.

– Почему бы нам сейчас не уехать? – настаивал он. – Вдвоем, все бросить и уехать.

– Куда? – бесстрастно спросила она.

– Куда угодно, – Питер горячился, – в любой другой город. Вернуться в Лондон, улететь в Америку, черт побери.

– Зачем? – тем же бесцветным тоном спросила она.

Питер почувствовал, что в голове у него помутилось.

– Я обожаю тебя, люблю, я не могу без тебя.

Джастина усмехнулась.

– Что в этом смешного?

– Я не могу без тебя, – передразнила его Джастина. – Все это пустые слова. Мы прекрасно можем друг без друга и один раз уже доказали это себе.

Питер захлебнулся, не находя ответа.

Внешне Джастина оставалась спокойной, но при этом она чувствовала, что теряет силы. Она поняла, что не сможет долго держаться.

– Поверь мне, нам больше не стоит встречаться, – сказала она. – Так будет лучше для всех. Отвези меня домой.

– Нет, Джастина!

Он снова схватил ее за руку, но на этот раз она второй рукой разогнула его пальцы, высвободилась, встала и медленно пошла на улицу, так и не притронувшись к своему кофе.

Питер вел машину, нервно дергая руль. Джастина мрачно сидела рядом.

– У тебя есть платок? – спросила она. – Я забыла свой дома, у меня, кажется, насморк.

Питер машинально пошарил в карманах.

– Да нет у меня никакого платка.

Джастина усмехнулась:

– Ты действительно настоящий мужчина.

– Продолжаешь издеваться? – вспылил Питер.

– Нет, я серьезно. Настоящий мужчина никогда не имеет платка в кармане. Ты никогда не задумывался почему?

– Я прекрасно знаю почему, – нервно ответил ей Питер, – но говорить об этом не собираюсь.

– Неужели это секрет? – язвительно заметила Джастина.

Питер не ответил, а только слегка поморщился.

В ту же секунду он, обгоняя идущий впереди «ягуар», выскочил на встречную полосу и чуть не столкнулся с тяжелым грузовиком. Тот издал леденящий душу сигнал.

Неожиданно для Питера Джастина рассмеялась:

– Ты бы ехал повнимательней, – обратилась она к нему. – Я думаю, умирать нам еще рано.

– А, – небрежно отмахнулся Питер, – мне все равно.

– Это почему же? – спросила его Джастина.

– Потому что я тебе больше не нужен, – мрачно ответил он.

Неожиданно Питер свернул на обочину и резко затормозил.

– Я не могу больше так, – чуть не прокричал он, поворачиваясь к ней. – Моя любимая, единственная, милая!

Порывисто дыша, Питер протянул к ней руки. Он уже не мог совладать с собой – страсть закипала внутри. Джастина сначала пыталась отвернуться, освободиться от его объятий, но он становился все настойчивей: сжимал ее крепче, целовал руки, шею.

– Нет, не надо! – восклицала она, но с каждым разом голос ее становился слабей.

Уже обессиленная, Джастина пыталась сопротивляться, но поняла, что от его поцелуев стала терять рассудок. Силы покинули ее, и она сдалась.

В это время она почувствовала, как спинка ее сидения плавно опускается. Они вновь забыли обо всем, окунувшись в океан страсти, вновь обретая такое хрупкое блаженство.

– Понимаешь, Питер, – сказала Джастина, когда они возвращались домой, – все это прекрасно, но больше никогда не повторится.

Джастина чувствовала, что каждый раз после физического удовлетворения на душе у нее становится все тяжелее и мучительнее. Терпеть постоянно такие муки она была уже не в силах. Она прекрасно понимала, что разорвать эту связь невыносимо трудно: ведь чувства их оставались сильны и каждый раз пылали с новой силой. Задушить их в себе она была бессильна. Но бесконечно так продолжаться не могло.

«Нет, это была наша последняя встреча. Все. Ни за что. Никогда больше!» От этих мыслей становилось очень больно, но Джастина понимала, что не должна показывать своих страданий, ведь Питер весьма порывист и может наделать глупостей.

Нельзя войти в одну реку дважды. Они сами решили свою судьбу. У них ничего не получалось еще тогда, а тем более ничего не может получиться сейчас.

Было около девяти вечера, когда служанка позвала всех ужинать.

Перед тем как спуститься в холл, Джастина подошла к окну и отдернула штору. Машина Питера стояла во дворе, а значит он был дома один. От этой мысли сердце Джастины мучительно защемило. Как ей хотелось быть сейчас там у него дома, и как ей тяжело, любя его всем сердцем, идти сейчас на разрыв. Питер не понимал, а вернее не хотел понимать, зачем она это делает. Он обвиняет ее в жестокости, но ведь она в равной степени жестока как к нему, так и по отношению к себе.

Джастина медленно спускалась по ступенькам и с каждым шагом все яснее и яснее ощущала, что все эти славные домашние мелочи больше не интересуют ее.

За столом была вся семья в полном сборе и дети, не дождавшись ее, уже ели. Джастина села на свое место за столом и стала автоматически перебирать вилкой, ничего не замечая вокруг.

– Тихо! – вдруг воскликнула она. – Ничего не слышно.

– А что ты хочешь услышать? – удивленно спросил ее Лион.

За окном раздался шум отъезжающей машины. Джастина вздрогнула: «Это уехал Питер, но куда… Ведь уже поздно. Может быть у него есть еще кто-нибудь? Нет, глупости. Скорей всего поехал топить свое горе, заливать его виски. Слабак». Джастина поморщилась.

Не в силах усидеть за столом, Джастина поднялась.

– Что-то стало прохладно. Я поднимусь наверх, возьму шаль.

– Я видел ее здесь, на диване, – подсказал Лион.

Джастина выбежала в холл, схватила шаль и спрятала ее.

– Здесь ее нет! – воскликнула она и стала подниматься наверх.

Она побежала в спальню и выглянула в окно. Машина Питера действительно исчезла.

Лион сидел за столом и ничего не понимал. Несомненно, с Джастиной что-то происходит. Может неприятности в ее любительском театре? Но тогда почему она это скрывает: ведь она всегда всем делилась с ним. Все это очень странно…

Питер действительно не мог усидеть вечером один в огромном доме. «Уж лучше бы Ольвия была дома», – на удивление самому себе подумал он.

У него все валилось из рук. Ни одна книга не вызывала желания открыть ее, телевизор раздражал, и тогда Питер не выдержал: впопыхах оделся и пробкой вылетел из дома. Он завел машину и без какой-либо определенной цели помчался в сторону города.

Там он действительно остановился возле одного из баров, где и просидел до глубокой ночи, очень сильно набравшись. Он даже изливал душу какому-то пьянчуге, обнимая того за плечи и называя своим другом. Питер с трудом вспомнил, что кто-то пытался отговорить его ехать назад на своей машине, но он возмутился, воскликнув, что совершенно трезв, сел за руль сам и по дороге чуть не разбил машину. Его остановила полиция и у него забрали права, но учитывая солидный возраст нарушителя, офицер сжалился над ним и доставил Питера на его машине домой, оставив повестку, которая предписывала явиться в суд.

Утром он чувствовал себя отвратительно. Он слабо помнил события прошлого вечера, а обнаружив в кармане пиджака визитку своего «нового друга», Питер с отвращением поморщился, разорвал карточку, выбросил ее в мусорное ведро и тщательно вымыл после этого руки. Он проклинал себя за слабость и целый день мучился от всех тех бед, которые навалились на него. В конце концов он не выдержал и, рискуя заплатить огромный штраф, без прав сел в машину и помчался в мотель.

– Хелло, парень, – довольно развязно поздоровался он с все тем же малоприятным типом за стойкой, не обращая внимания на его хитроватые глазки.

Тот подчеркнуто вежливо поздоровался: Питера Бэкстера уже знали как постоянного клиента. Но парень тут же извинился:

– Вы не заказывали на сегодня. Ваш домик занят. Я могу предложить вам другой.

– Да, пожалуйста, – рассеянно кивнул Питер, теперь это уже не имело никакого значения. Он огляделся по сторонам и увидел телефон.

– Сначала мне надо позвонить.

– Да, конечно.

Питер отошел в сторону и набрал номер.

Джастина насильно пыталась заставить себя заняться домашними делами. Она, к всеобщему удивлению, вывалила со стеллажей все книги на пол и теперь пыталась расставить их совершенно по-иному. Кроме того, она, отказавшись от услуг служанки, сама пылесосила корешки книг, борясь с накопившейся пылью. После этого Джастина аккуратно протирала книги влажной тряпкой и ставила на полки.

Время от времени она открывала попавшуюся ей на глаза книгу, перелистывала страницы и в голове ее оживали знакомые либо давно забытые образы. Это занятие было довольно занимательным, и Джастине на время удалось забыться от своих мрачных мыслей.

Но ее неожиданно вернул к действительности телефонный звонок. Джастина рассеянно подняла трубку, в которой услышала:

– Алло, это я.

Она почувствовала, как у нее сразу же заколотилось сердце.

– В чем дело?

– Я звоню из мотеля.

Джастина не могла утаить от себя, что ей приятно было слышать голос Питера, знать, что он не забыл ее. Но в то же время она сознавала, что с этим необходимо покончить.

– Из мотеля? – удивленно спросила она. – А что ты там делаешь?

Питер попытался изобразить равнодушие в голосе:

– До так, проезжал мимо, решил заглянуть.

После этого наступило короткое молчание, но Питер был настроен решительно.

– Я жду тебя, – жарким шепотом произнес он.

– Где? – Джастина деланно удивилась.

– Я уже сказал тебе. Ты сама понимаешь.

– Ты с ума сошел! – Джастина намеревалась положить трубку.

– Но я прошу тебя.

– Я еще раз повторяю: нет!

Ее голос был тверд и непреклонен. Это начинало его злить.

– Слушай, выходит какой-то глупый спор…

– Какой спор?

– Я хочу тебя видеть! – он сорвался на крик и тут же сдержал себя, увидев боковым зрением ухмылку на лице парня, который делал вид, что занят изучением журнала, но на самом деле внимательно прислушивался к разговору Питера.

– Твоя жена приехала? – неожиданно спросила Джастина.

– Нет, а что?

Питер не ожидал такого вопроса: надо бы было что-нибудь соврать, но времени выдумывать у него не было.

– Так что? Поехал топить свое горе в кабак? А я думала, что ты настоящий мужчина!

– А кто я по-твоему?! – заорал Питер.

– Ты слабак, – тихо произнесла Джастина.

– Так почему же ты влюбилась в слабака? – Питер пытался язвить.

– Мне все равно – я не собираюсь больше встречаться с тобой, – ответила Джастина.

Питер швырнул трубку и выскочил на улицу, громко хлопнув стеклянными дверями.

Джастину всю колотило, перед глазами поплыли разноцветные круги. Она пожалела, что вывалила на пол все книги сразу: руки у нее опустились и больше не было никакого желания заниматься уборкой.

Стоял теплый осенний день. Джастина сидела во дворе на белом пластиковом стуле и читала книгу.

Питер, пошатываясь после бессонной ночи, вышел из дома и поморщился от яркого света. Он сразу же заметил во дворе Джастину и на правах соседа, вошел во двор Хартгеймов. Кивнув служанке, которая убирала во дворе, он пошел к дому.

Джастине только-только с трудом удалось сосредоточиться на содержании книги, когда она услышала за своей спиной:

– Объясни мне, пожалуйста, почему ты боишься меня?

Джастина обернулась и увидела стоящего рядом с ней Питера.

– Не сердись, – ласково сказала она: как бы там ни было, ей было приятно видеть его, – я была немного расстроена.

– И поэтому ты повесила трубку? Она отрицательно покачала головой.

– Вспомни, как ты разговаривал со мной: будто ты полицейский, а я воровка. Питер, так разговаривать нельзя. Садись.

Он присел на другой стул, который стоял напротив.

– Но почему, почему у нас с тобой так все складывается? – расстроенно спросил он.

Ему хотелось подойти поближе и обнять ее за плечи.

– Я давно думаю над этим и не могу найти ответа, – Джастина смотрела прямо в его глаза. – Помнишь, как было у нас раньше: мы не могли друг без друга, но и вместе быть не могли. Я понимаю, что ты скажешь не надо ворошить прошлое, прошли годы, но согласись – сейчас мы любим друг друга так же как и прежде, но тем не менее не можем найти гармонию. А отсюда постоянные разлады.

– Но зачем нам рвать наши отношения, когда мы так счастливы вместе? – спросил Питер.

Она покачала головой.

– Нет, мы не счастливы.

– Я устал, больше не могу, – он закрыл свое лицо руками.

– Я вот что тебе скажу, Питер…

– Что еще? – он нервничал.

– Ты знаешь, что в прошлом я – актриса. Казалось бы, за свою предыдущую жизнь я могла бы привыкнуть ко лжи, но сейчас это все не так. После того как ты приехал, мне приходится постоянно лгать Лиону. От этого становится противно на душе, у меня появляется отвращение к себе, я себя ненавижу. Я несколько раз порывалась все рассказать Лиону. Но не смогла. Мне кажется, что он не заслужил этого. Я больше не могу раздваиваться, поэтому нам нужно расстаться.

Питер помолчал.

– Да, я тоже хотел рассказать все Ольвии, но не смог.

Он произнес эти слова и почувствовал, что лжет. На самом деле он никогда не думал об этом. Он конечно же чувствовал свою вину, но признаться… Нет! На это у него не хватило бы смелости.

Джастина подняла на него глаза.

– Это не может больше продолжаться, – ее голос звучал уверенно и твердо.

Питер опустил голову. «Возможно она права: так не может продолжаться долго. В один прекрасный момент надо было бы все равно что-то решать». Ему было очень жаль, но он понимал, что быть вместе они не могут. Теперь у каждого из них своя семья и супружеские обязанности, тем более что у Джастины двое детей, а это из жизни нельзя вычеркнуть так просто.

– Когда-то ты сказал одну фразу, – продолжала Джастина, – которую я не забуду никогда.

Питер непонимающе посмотрел на нее.

– Вспомни: «Всякая любовь – пьеса, в ней есть свое начало, кульминация и финал».

– А, – Питер устало усмехнулся, – ну и что ж, с этим невозможно спорить, – он решительно поднялся. – Я возьму себя в руки, у тебя больше не будет причин обижаться на меня, – он посмотрел ей в глаза. – Но только об одном прошу: давай останемся такими друзьями, как были прежде.

Джастина посмотрела на него и улыбнулась.

– Прежде чего?

Питер опустил руки.

– Да, действительно смешно… – Питер был совсем мрачный. – Ну все, я, пожалуй, пойду. Надо идти.

Он сделал один шаг. Джастина молчала. Ему жутко не хотелось уходить, однако все уже решено: возвращаться к старому было бы просто глупо. Питер медленно шел в сторону калитки. Он ждал, надеялся, что Джастина остановит, позовет его, попросит вернуться назад. Но она не произнесла ни слова.

Питер вышел на улицу. «Ну что ж, хорошо. Наконец-то я могу вздохнуть спокойно. Наконец».

Джастина встала и пошла к дому. На нее снизошло леденящее спокойствие: Все, кончено. Она теперь будет жить как и жила, вновь обретя покой и семью. Ей не придется больше врать, а потом мучиться и не спать ночами, нервничать. Все, Лион, только он и никого больше.

Из дома вышла Молли с книгой в руках. Джастина ласково улыбнулась:

– Что ты читаешь? – спросила она.

– А, тебе не понравится, мама, – отмахнулась от нее девочка.

При этих словах душа Джастины возликовала: не часто Молли называла ее матерью. На нее волной нахлынули нежные чувства, она подумала, что теперь это ее дочь, а еще ведь у нее есть сын. Разве она может оставить их ради какой-то любви. К черту, все это к черту. Теперь она будет любить только их, теперь она будет заботиться только о них, об этих пока еще хрупких и юных созданиях.

Джастина зашла в дом, поднялась по лестнице и постучала в дверь кабинета Лиона.

– Ты чем-нибудь занят? Муж пожал плечами:

– В принципе нет.

Он заметил, что Джастина была необычно оживлена. Это немного его удивило: в последнее время жена была вспыльчива, рассеянна, постоянно нервничала. Произошедшая с ней перемена показалась ему еще более странной.

– Я тебя хочу кое о чем попросить, – сказала Джастина с радостной улыбкой на лице. – Давай пообедаем сегодня в ресторане, вдвоем.

Лион удивился, но Джастина, не давая ему опомниться, добавила:

– И еще, ты только не смейся, дорогой, пожалуйста. Я хочу сходить в кино.

– Кино! – при этих словах Лион встрепенулся.

После смерти детей Джастина ни разу не произнесла это слово вслух. Нет, нельзя сказать, что она возненавидела этот жанр искусств. Конечно же она смотрела фильмы все эти годы, но только по телевизору. Никогда, ни разу не возникало у нее желания сходить в кинотеатр, и если сейчас она хочет туда сходить, то значит она желает вспомнить молодость, оживить в своей душе ностальгические впечатления юности и тех далеких послевоенных лет, когда для основной массы людей кино являлось единственным средством общения с искусством.

Пусть зачастую фильмы бывали банальными, наивными, а иногда просто пошлыми, но тем не менее для людей это был своеобразный ритуал, когда они на протяжении полутора-двух часов могли развеяться от своих повседневных забот, улететь с героями фильмов в космос, защищать средневековый замок, либо вздыхать под луной в сказочном парке.

Неожиданно для самого Лиона, предложение Джастины вызвало в нем бурю эмоций и воспоминаний, и поэтому он сразу согласился.

Довольные и веселые, крепко обнявшись, Джастина с Лионом вышли из кинотеатра. Их слегка покачивало, потому что фильм был двухсерийный и просидеть с непривычки на одном месте три часа было не так-то просто.

Они долго решали, в какой ресторан пойти, и в конце концов сошлись на том, что обедать будут там, где неплохая кухня и не очень много посетителей. Впервые за последнее время Джастина почувствовала настоящий голод.

– Ну, как тебе кино? – поинтересовалась она у мужа.

– Нормально, – неопределенно ответил он, – но мне все равно больше нравятся фильмы про войну, ну и те, в которых много стреляют.

Джастина расхохоталась. Они все еще продолжали обсуждать картину, когда подошел официант. Внимательно изучив меню, Джастина с Лионом заказали салат с шампиньонами, эскалоп с грибами и помидорами – Джастина про себя отметила, что их обоих тянет на грибные блюда – а также бутылку «шартре», кофе и флипп с шапкой из взбитых сливок на десерт.

Изрядно проголодавшись, они с аппетитом принялись за еду. Мясо было просто великолепным, а салат мягкий и нежный. Они удивились, что в таком небольшом ресторане, расположенном вдали от центра и с весьма умеренными ценами, так бесподобно готовили.

Джастина казалась спокойной и умиротворенной.

– Сегодня ты немного успокоилась, милая, – заметил Лион.

Она хотела казаться беспечной:

– Я всегда спокойна…

Джастина прекрасно понимала, что ее странное поведение в последнее время не могло быть не замечено Лионом. Ведь она действительно вела себя весьма ужасно. А Лион был не настолько глуп, чтобы ничего не видеть. Но на этот раз она справилась с собой. Ей удалось сохранить спокойное выражение на лице в то время, как сердце ее просто колотилось: только бы Лион не узнал правду!

Чтобы не выдать своих переживаний, она продолжала спокойно есть.

– Ты постоянно волнуешься, – сказал Лион, – и совершенно напрасно. У тебя что-нибудь произошло? – Лион взял жену за руку и попытался заглянуть ей в глаза.

Джастина не знала как поступить. Снова оправдываться, врать, придумывать разные небылицы?.. Нет, она решительно отвергла все это! Ничего не надо, лучше просто молчать. Скоро все забудется и станет на свои места.

Неожиданно Лион, глядя ей в глаза, сделал абсолютно необычное предложение:

– Ты, знаешь, в последнее время у меня не выходят из головы мысли о доме. Я уже очень давно не был на родине. Я хочу съездить в Германию и заодно взять с собой Уолтера и Молли. Ведь они никогда в жизни не были на моей родине. Я считаю, что имею право им ее показать. А ты в это время побудешь одна, успокоишься…

Лион нежно провел рукой по ее волосам.

«Боже, откуда у него такие мысли? Может, он обо всем догадывается? Может быть, кто-то видел нас с Питером и рассказал ему? Нет, это исключено. Лион бы молчал, если бы он знал правду».

Джастина попыталась взять себя в руки.

– Нет-нет, это ни к чему. Я считаю, что если мы и должны куда-то съездить, то только вместе. Если ты хочешь на родину – пожалуйста. Кстати, я там тоже давным-давно не была! Получится небольшое путешествие. А дети, мне кажется, будут просто в восторге.

Лион хотел что-то сказать, но не успел. В это время в ресторан зашел Роджер Сол, держа под руку миловидную девушку. Увидев Джастину, он подвел ее к столику и весьма деликатно поздоровался, представив свою подружку:

– Это Линда Ли.

– А это – мой муж – Лион Хартгейм, – приветливо сказала Джастина.

Она страшно смутилась, чему была сама удивлена.

Роджер и Линда сели за соседний столик. Они заказали кофе с тостами и пудинг.

– Это один из моих студентов, – объяснила Джастина Лиону. – Кстати, один из самых талантливых.

Лиону не очень нравилась подобная встреча, потому что он надеялся поговорить всерьез с Джастиной, но теперь понял, что это не получится.

Роджер вел себя довольно смело. Он повернулся к Джастине и спросил:

– Вы сбежали из дома на вечер?

Джастине ничего не оставалось, как играть роль доброй наставницы.

– Именно так, и мы уже сходили в кино. Посмотрели очень интересный фильм.

– Какой? – с любопытством спросила Линда.

– Фильм называется «Жестокая месть». Я даже не знаю – детектив это или мелодрама?

Название показалось Линде знакомым.

– Я, кажется, смотрела его. Это про то, как ревнивый муж подозревает свою жену за связь с другом семьи…

Лион сидел задумавшись, но решил поддержать разговор:

– Бедный мужчина, ведь он был смертельно болен! И это толкнуло его на самоубийство.

Джастина удивленно посмотрела на Лиона.

– Да нет, ты ошибаешься, – сказала она, – какой же он бедный. Ведь он же покончил с собой так, что все подумали, будто его убил любовник жены!

Лион не ожидал, что окажется в таком глупом положении. Мысли о Джастине, о пережитом за последние месяцы не давали ему покоя. Весь фильм он думал, вспоминал свою жизнь, так и не смог сосредоточиться на сюжете. Оказывается, он даже не понял смысл картины. Лион почувствовал неловкость и покраснел.

– Точно, я его видела! – воскликнула Линда Ли. – Очень интересный фильм. Муж попросил друга достать яд, якобы для борьбы с крысами, которые завелись в их доме. Их друг был медиком и мог это сделать.

– А потом муж этим ядом отравился, – добавил Роджер. – Притом он отлично знал, что жить ему осталось не более полугода. А в смерти его обвинят друга семьи, который был глубоко порядочным человеком!

Лион совсем растерялся. Он ничего не помнил и не понял.

– Глупость какая-то, – пробормотал он. Джастине самой был неприятен этот разговор и она дала понять молодым людям, что продолжать его не имеет смысла.

Но Роджер еще долго, сидя за своим столиком, время от времени бросал на нее беглые взгляды.

Джастина хорошо видела искринку в его глазах.

Вечером Джастина снова занялась своей библиотекой. Она с увлечением листала книги, находила в них старые фотографии и рождественские открытки, выискивала полюбившиеся строки, раскладывала книги по стопкам, переставляла их на полках. Откладывала в сторону те, от которых можно было избавиться.

Лиону в этот вечер не хотелось быть одному, и он присоединился к жене. Но она отругала его, сказав, что он ей мешает. Тогда Лион, обнаружив целую стопку старых альбомов, опустился на диван и стал разглядывать фотографии.

– Странная вещь – эти фотографии, – вскоре сказал он. – Я бы оставил твои, а свои все бы выбросил.

Лиону было неприятно смотреть на фотоснимки двадцатилетней давности. Он чувствовал, как стремительно стареет, а воспоминания навевали тоску.

– Интересное дело, – произнес он. – Я даже не знал, что у нас так много фотографий. Мне кажется, ими следовало бы заняться.

– Ну уж нет, – отозвалась Джастина, – с меня пока хватит книг! Сколько дней вожусь, а конца и края не видно.

Некоторые снимки Лион проглядывал довольно быстро, словно старался побыстрее перелистнуть страницы их семейной летописи, что навевали тяжелые воспоминания.

На других же наоборот, его взгляд задерживался подолгу. Неожиданно один из снимков привлек его внимание больше других.

– Ведь это Питер! – удивленно воскликнул он. – А я и не знал, что вы были знакомы.

Фотография была сделана на одном из приемов. Питер и Джастина стояли в шикарном, богато оформленном холле. Джастина была в блестящем вечернем платье, на Питере был смокинг. В руках они держали бокалы с шампанским, улыбались и смотрели друг другу в глаза.

Лион посмотрел еще раз, внимательно разглядывая фотографию. Ну конечно, это был Питер Бэкстер. Лион показал снимок жене.

– Действительно – Питер, – стараясь не выдать смущения, сказала Джастина. – Да-да, теперь припоминаю. Я видела его один раз на приеме.

Она чувствовала, что начинает нервничать. Тогда Джастина еще больше углубилась в свое занятие, делая вид, будто с головой ушла в книги. Лион почувствовал, что во всем этом кроется какая-то тайна. Пока еще неясные подозрения стали бередить его душу, и он замолчал и продолжал рассматривать фотографии, больше не задавая никаких вопросов.

Тишина, которая укутала комнату, становилась невыносимой. Тогда Джастина приподнялась, захлопнула книгу и отложила ее в сторону. Она подошла к Лиону, остановилась рядом с ним и положила голову ему на плечо. Чувство вины перед мужем угнетало ее. В душе она ощутила страх.

– Ты любишь меня? – спросила она, – Ведь ты сможешь меня защитить?

Джастина еще крепче прильнула к нему, обхватив руками. Лион, еще не совсем понимая ее порыва, обнял жену и ласково погладил ее волосы.

Ольвия вернулась из Лондона воодушевленная, в отличном расположении духа. Она привезла кучу подарков Питеру и много приветов от его бывших друзей и коллег. Поездка ее действительно была удачной. Старые картины Ольвии снова входили в моду, и две из них были проданы на аукционе «Кристи» по неожиданно большой цене.

Все это снова вызвало интерес к ее особе, и несколько галерейщиков попытались заключить с ней контракты. Причем они были согласны на любые условия.

Ольвия, которая давно соскучилась по работе, не прочь была снова взять кисть в руки. Ей давно хотелось почувствовать запах масляных красок, ей не терпелось вернуться к своему колдовству, когда на холсте постепенно начинали появляться образы, созданные в ее сознании, и, после того как она, вдохнув в мертвое полотно дыхание жизни, отпускала картину на волю, та начинала жить самостоятельной жизнью, радуя или возмущая людей, вызывая в их сознании новые образы, далекие воспоминания, либо побуждая их самих заняться живописью.

Она побывала на одном из приемов, который давался в ее честь, и там выслушала не одно признание молодых художников, которые говорили о том, что заняться творчеством их побудили ее картины. Но заключать контракты Ольвия не спешила. Она чувствовала, что очень сильно изменилась с тех пор, как написала свою последнюю картину, а потому реально осознавала, что не сможет вновь писать так же картины, как когда-то раньше.

Владельцам же галерей требовались такие работы, которые продолжали бы ее давнишние искания. Они были в моде, а поэтому коммерсанты от искусства надеялись на них хорошо заработать.

Но Ольвия наотрез отказалась повторяться. После этого количество предложений сразу уменьшилось, и в конце концов остался лишь один человек, который согласился работать с ней на любых условиях. Он шел на риск, потому что хотел продавать любые картины, написанные рукой Ольвии. Он надеялся, что одного ее имени будет достаточно для того, чтобы ее работы не остались без внимания, А поэтому Ольвия вернулась в Оксфорд полная новых планов и проектов с авансом и немалым гонораром от проданных картин.

Она сильно волновалась, потому что не знала, как к ее возвращению в мир живописи отнесется Питер. Но, к ее удивлению, муж полностью поддержал ее творческие планы. И тогда Ольвия решилась попросить его о том, чтобы он согласился осуществить ее давнюю мечту: уехать на острова и поработать среди диких скал, вдали от всякой цивилизации.

Питер попытался возражать, делая упор на то, что они не в том возрасте, чтобы неделями добираться неизвестно на чем до диких мест в заброшенных Богом и людьми уголках планеты.

Хотя, на самом деле, больше всего его пугали походные условия, перспектива жизни в хижинах, неустроенность быта. Но, в принципе, идея Ольвии Питеру понравилась. Он и сам считал, что ему лучше было бы уехать куда-нибудь далеко и попытаться забыть Джастину.

Разрыв с любимой он надеялся в разлуке пережить менее болезненно. Они сошлись на компромиссе. Решено было отправиться на совсем близкие острова близ западного побережья Шотландии.

Разложив перед Питером карту, Ольвия предложила поехать на остров Айону, который располагается к северо-западу от Глазго. Питер удивился, почему его жена с такой определенностью среди множества других выбрала именно эту точку на карте.

И тогда она целый вечер увлеченно рассказывала ему о том, как еще в 563 году сюда на обыкновенной плетеной рыбачьей лодке приплыл из Ирландии святой Колумб. Он тут же провозгласил этот остров святым местом, идеальным для его миссионерской деятельности. Именно отсюда, с этого маленького острова пришло христианство в Британию. Ведь до этого пикты, скотты, бритты были язычниками. И именно отсюда христианство отправилось дальше в северную Европу – в Данию, Норвегию, Исландию, Швецию.

А через шесть веков монахи-бенедиктинцы построили на Айоне прекрасные монастыри – мужской и женский, сложенные из обтесанного серого камня, из которого состоит весь остров. Их совсем недавно восстановили, и теперь эти монастыри возвышаются среди скал, сами похожие на скалы, созданные руками человека.

Этот остров обладает гигантской энергетикой. Несмотря на то, что до него добраться, каждое лето сюда отправляются десятки тысяч туристов, чтобы посетить аббатство и монастыри. Геологи утверждают, что горная порода, из которого состоит сам остров – уникальна. Вероятно, она существует уже полтора миллиарда лет. Это один из старейших островов в мире, а значит камни, из которых выложены эти святыни, так же одни из самых старых в мире.

Возможно поэтому они так притягивают к себе людей. Кто только не писал об этом острове: Бозуэл и Джонсон, Ворсворт и Китс, Мендельсон и сэр Скотт, Роберт Льюис Стивенсон и многие другие.

Тут побывала королева Виктория. Ну, а про художников и говорить нечего. Этим островом были очарованы целые поколения мастеров кисти и все они находили здесь нечто большее, чем просто впечатляющие горные и морские пейзажи. А два знаменитых шотландца Пэплоу и Кадэл практически жили там. Во всяком случае, они возвращались на этот остров вновь и вновь.

На эти слова Ольвии Питер попытался возразить:

– Но тогда зачем тебе ехать туда? Что нового ты сможешь открыть на этих поросших мхом камнях?

Ольвия удивленно посмотрела на мужа:

– Ты говоришь как дилетант, как человек, который никогда в жизни не имел никакого отношения к искусству!

– Ну хорошо, я прекрасно понимаю, что каждый человек не отображает действительность, а преломляет ее в своем сознании, а поэтому сколько людей столько и образов. Но я хотел сказать не об этом. Ты всю жизнь экспериментировала сочетаниями формы и цвета. Объясни мне, что привлекает тебя на этом заброшенном острове, где нет никаких форм! Ведь эта бесформенная глыба камня, и в окружающей природе там будет присутствовать три, максимум четыре цвета: зеленый, серый, синий и может быть немного коричневого.

– Ты ничего не понял – вздохнула Ольвия. – Мне надоел формализм, я больше не вернусь к старому! Поэтому-то я и бросила в свое время живопись.

– Ты хочешь писать пейзажи? – удивился Питер.

– Да, я хочу писать пейзажи. Я хочу ощутить энергетику океана и энергетику земной коры. Это две стихии, из которых состоит наша планета, и без глубокого философского осмысления их роли в создании нас – людей, мы никогда не можем понять смысла жизни.

– Ого! – удивился Питер – и это я слышу от известного абстракциониста. Я вижу, ваше осознание стремительно возвращается из глубин космоса, назад – на Землю!

– Совершенно верно, – согласилась с ним Ольвия, – и в этом нет ничего удивительного. Люди уже пресытились всеми сомнительными выгодами технического прогресса, а поэтому все чаще в своих помыслах устремляются к Земле.

– Боюсь, что они со своими экстремистскими наклонностями начнут с таким энтузиазмом вгрызаться в нашу планету, что это ей может не понравиться, – скептически заметил Питер. – А это гораздо опаснее, чем неурядицы человечества в космосе.

– Тут я с тобой согласна, – сказала Ольвия. – Вот поэтому я и стремлюсь на Айону.

– Но ведь сейчас осень, на носу – зима! Представляешь, какой там будет холод? – Питер поежился.

– Именно сейчас и надо ехать, потому что летом на этом маленьком островке просто некуда деваться от толп туристов, – пояснила Ольвия.

– О! Это страшные люди – туристы, – закатил глаза Питер.

– Поэтому, если туда и ехать, – повторила Ольвия, – то только сейчас.

– Ну что ж, – Питер развел руками.

Ольвия, прекрасно зная характер мужа, ожидала, что он сейчас скажет: «Езжай-ка ты, дорогая, одна. А я останусь один в тепле и уюте».

Но к ее полному удивлению, она услышала совершенно иное.

– Ну что ж, – повторил Питер, – придется ехать осенью. Надо будет только прикупить теплой одежды.

Ольвия все больше и больше поражалась тем переменам, которые произошли в муже за последнее время. Но она решила промолчать: достаточно того, что он так быстро согласился удовлетворить ее просьбу.

Ольвия не догадывалась об истинной причине покладистости своего мужа, а поэтому подумала, что он сильно постарел за те несколько месяцев, прошедших после его ухода из театра.

Перед отъездом в Шотландию чета Бэкстеров решила устроить небольшой вечер. Так как никаких тесных знакомств в Оксфорде они до сих пор не завели, да и, что греха таить, не слишком к этому стремились, то пригласили только Лиона и Джастину.

Все проходило тихо и спокойно. Джастина весь вечер избегала оставаться наедине с Питером и это ей успешно удавалось.

Хотя у Лиона не выходила из головы та фотография, которую он обнаружил в одном из альбомов Джастины, тем не менее он решил промолчать и не задавать Питеру никаких вопросов.

Ольвия была окрылена предстоящей поездкой. Целый вечер она рассказывала о прекрасной и суровой природе Айоны, с вдохновением делилась своими новыми творческими планами. Она как старую подругу повела Джастину в свою комнату и показала ей приготовленные для путешествия этюдник, холсты, натянутые на подрамники, тюбики красок, кисти. Джастина внимательно слушала ее, и казалось, она радовалась вместе с Ольвией.

– Как я вам завидую, – без притворства восклицала она. – Я бы тоже очень хотела побывать там. Но это мне напомнило бы мою родную Австралию, где природа такая же дикая и человек еще не успел искалечить ее своим присутствием. Европейцам тяжело поверить в то, что по Австралии можно проехать сотни миль и не встретить ни одного человека. Это утверждение возможно немного утрированно, но весьма близко к правде, и у меня оно не вызывает недоверия. Хотя я давным-давно там не была, но то впечатление, которое еще в детстве произвела на меня эта дивная страна, сохранилось в памяти до сих пор.

– А у вас не возникает желания уехать туда? – спросила ее Ольвия. – Насовсем – оставить весь этот суетный мир и жить наедине с природой?

Джастина пожала плечами:

– Не знаю, я об этом не думала. Раньше мне казалось, что я настолько привыкла к шуму европейских и американских городов, к огромному скоплению людей, что больше никогда не смогу вернуться на родину. Но с каждым годом я все более и более явственно слышу, как Австралия зовет меня. Возможно это звучит как громкие фразы, но мне очень трудно выразить это иными словами.

Голос Джастины дрожал, а на глазах появились слезы.

Ольвия была поражена. Она не могла себе представить, что у бывшей театральной актрисы, избалованной и неуравновешенной, могут в глубине души теплиться подобные чувства.

– Знаете что я вам скажу, Джастина, – произнесла Ольвия ласковым голосом, – мне кажется, что вы все-таки вернетесь на родину. И, я уверена, ваш муж не будет против этого.

– Возможно, – Джастина неопределенно взмахнула рукой. – Но только при одном условии.

– Каком же? – спросила Ольвия.

– Если мы успеем…

То, как Ольвия и Питер добрались до Айона, стало одним из наиболее ярких впечатлений в их совместной жизни. Рассказ этот они повторяли впоследствии неоднократно, каждый раз делясь им со своими новыми знакомыми. Это было настоящее путешествие и, как показалось им – убежденным городским жителям, мистическое и полуфантастическое.

В Глазго они прилетели на самолете, а потом еще полторы сотни километров добирались из аэропорта в небольшой городок Оубан, где сели на старенький паром. На этом судне они пересекли залив и высадились на восточном берегу острова Мал. Здесь им посоветовали побыстрей попасть в Бэн-Мор, откуда в шесть часов вечера отправляется единственный в день паром на Айону. Времени оставалось совсем мало, и поэтому Питеру и Ольвии ничего не оставалось, как нанять такси, что оказалось делом непростым. В конце концов им удалось уговорить одного молодого человека, который не сильно жалел свою машину.

Под проливным дождем они неслись на бешеной скорости через весь остров. Приехали ровно без пятнадцати шесть и приготовились бежать на паром, но порт встретил их неожиданной пустотой и запустением.

Касса была закрыта, нигде не горели огни.

В полной растерянности Ольвия стояла посреди небольшой мощеной камнем площади, Питер пытался узнать, в чем дело. Ему удалось обнаружить расписание, откуда явствовало, что во вторник, а именно в этот день они, на свое несчастье, решили отправиться в путешествие, паром не ходил.

Питер оглядывался по сторонам, прикидывая, где бы им можно было остановиться на ночлег, потому что раньше чем через сутки в порту все равно никто бы не появился.

Ольвия с тоской смотрела на волнистое море, затянутое серой пеленой. Неожиданно маленькое рыбацкое суденышко, которое направлялось в открытое море, вдруг развернулось и направилось обратно к берегу.

Корабль пришвартовался, и двое рыбаков, которые издали заметили Ольвию и Питера, предложили перевести их через пролив. Они сослались на то, что это им по пути и не затруднит их. По состоянию их снаряжения Питер понял, что дела у местных жителей идут не совсем хорошо, а поэтому рыбаки, завидев богатую пару, решили не упускать случая подзаработать.

К ночи ветер разогнал тучи и на небе выглянула луна. Питер и Ольвия, закутавшись потеплее в меховые куртки, сидели на палубе и вглядывались в залитую лунным светом воду. Старенький двигатель рыбацкого суденышка пыхтел. Питер подумал: «Надо иметь незаурядную смелость, чтобы на таком допотопном корабле отправляться в открытое море!»

Была глубокая ночь, когда они причалили к берегу. Ольвия обрадовалась, что на этом их муки закончились, но радовалась она рано. Это оказалась не Айона, на которой нет гавани, а маленький необитаемый остров, на полдороге до конечной цели их путешествия. Просто здесь имелась якорная стоянка и тут судно должно было дожидаться возвращения одного из рыбаков, который на крошечной шлюпке с подвесным мотором собрался везти растерявшихся вконец путешественников дальше. Ольвия с ужасом смотрела на шаткое суденышко, которое качалось из стороны в стороны у нее под ногами.

– Я, кажется, сейчас пожалею о том, что согласился ехать с тобой, – пробормотал Питер.

– Будь мужчиной! – разозлилась Ольвия. – Вместо того, чтобы меня поддержать…

Она вовремя замолчала, заметив, что муж готов вспылить. В конце концов это она была инициатором сумасшедшей поездки. Ольвия еще раз посмотрела на море. Ей стало страшно.

– Может, мы лучше остановимся на острове и дождемся утра? – робко спросила она у рыбака.

– Нельзя, – ответил тот и хитро улыбнулся.

– Это еще почему? – удивилась Ольвия.

– На этом острове запрещено присутствовать женщинам и коровам.

Ольвия посмотрела на него широко раскрытыми глазами. «Он что, издевается надо мной? – подумала она. – Что за пещерные законы?!»

– И кто же это запретил? – язвительно поинтересовался Питер.

– Еще святой Колумб, – спокойно ответил мужчина.

Поняв в чем дело, Ольвия рассмеялась. Рыбак тоже захохотал хрипловатым голосом.

– Ну что ж, раз так, – Ольвия развела руками, – тогда поплыли!

Лодочка эта, наверное, была ничуть не больше той, в которой приплыл сам Колумб. Она страшно раскачивалась на волнах, и Питер с Ольвией с ужасом всматривались в пустой горизонт, на котором не было видно ни кораблей ни береговых огоньков.

Но вскоре в свете полной луны стали медленно возникать громадные руины средневекового монастыря и аббатства. Ольвия с Питером вздохнули с облегчением только тогда, когда ступили ногами на священный дерн. На пирсе не было ни души и только одна здоровенная собака, помесь овчарки неизвестно с кем, с тоской смотрела в море.

– Что она здесь делает? – удивилась Ольвия.

– Как что? Дожидается своего хозяина, – бросил рыбак и поблагодарил за деньги, которые отсчитал ему Питер.

Ольвия с уважением посмотрела на собаку, которая не обращала на вновь прибывших никакого внимания.

Искать пристанища Ольвия и Питер решили в «деревне», как называли ее сами жители. На самом деле это было небольшое скопление домов в нескольких десятках метров от пирса. Когда взошло солнце, и Питер с Ольвией впервые увидели в его свете окрестности они просто ахнули, настолько прекрасным им показался этот клочок земли.

В первый день они не занимались ничем, кроме того, что гуляли по острову. Они сразу же поднялись на самый высокий холм Айоны, пройдя узкой тропинкой по торфяному болоту. Холм этот гордо именовался вершиной Дун-И. И он возвышался аж на сто метров над уровнем моря. Весь остров оказался всего пять с лишним километров в длину и меньше трех в ширину.

Но только стоя на вершине, они осознали все особое очарование Айоны. Вокруг их простирались нежные пастбища, суровые утесы, маленькие бухточки к западу – в сторону Ольстера и полуострова Лабрадор.

С востока возвышались гранитные утесы остров Мал. А вокруг самой Айоны тянулась узкая полоска поразительно белых и чистых песков. Как позже им объяснили, это были стертые в порошок белые морские раковины. Они образуют песок, твердые искривленные камни архея, мрамор. Из-за этого белого песка море возле берега было необычайно ясное и прозрачное. Такую воду не встретишь в северном полушарии.

«Наверное, такого цвета море в Австралии», – подумала Ольвия.

Кругом царили мир и спокойствие.

– Теперь я понимаю! – тихо пробормотала Ольвия, восторженно оглядываясь по сторонам. – Это действительно рай для художника.

– Почему? – спросил ее Питер.

– Свет… – отозвалась его она.

– Свет как свет, – не понял Питер.

– Нет, ты не прав, – не согласилась его жена. – Ничего ты не замечаешь! Ведь он чистый, абсолютно чистый, ничем не загрязненный.

Понимаешь, остров такой маленький, что вода отражает солнечный свет одинаково со всех сторон. А еще этот белый песок… Неужели ты не замечаешь: здесь все цвета имеют свою первозданную чистоту. Никаких примесей, никакой грязи.

Питер немного помолчал.

– Да, ты знаешь… Тут даже дыхание перехватывает. Но меня больше всего поражает не свет.

– А что? – поинтересовалась Ольвия.

– Стоит посмотреть вокруг себя, и ты осознаешь, что видишь остров почти таким же, каким его видели предки на протяжении тысячелетий. Тут ничего не изменилось с тех времен, ну почти ничего. Эти луга, скалы, трава. А ты обратила внимание, что трава настолько упруга, что напоминает ковер; и в то же время она пушистая.

– Да, – отозвалась Ольвия, – это действительно так.

– И хорошо, что мы приехали сюда осенью, – улыбнулся Питер. – Не могу представить себе этот милый остров с толпами туристов на нем.

В деревне им посоветовали поселиться на ферме Питера Макинесса, что на западном побережье острова. Как отрекомендовали – этот был тот хозяин, у которого жил еще в двадцатых годах художник Пэплоу.

Добрались до фермы они на небольшой элегантной повозке, запряженной двумя красивыми лошадьми. Управлял ими молодой человек в кепке, металлических очках и со старомодными бакенбардами. На руках у него были черные кожаные перчатки. Погода теперь изменилась к худшему, шел дождь, поднялся ветер. Во время недолгой дороги Питер и Ольвия сидели, укутавшись в теплые пледы, которые им любезно предложил молодой человек. Питер Макинесс оказался восьмидесятипятилетним фермером. Несмотря на свой солидный возраст, старик был живой и разговорчивый. Он сразу же согласился предоставить жилье Питеру и Ольвии, потому как, он по его собственному выражению, «всю жизнь уважительно относился к художникам».

Он сказал, что все островитяне до сих пор вспоминают с любовью всех художников и с гордостью добавил, что одна из картин Пэплоу, на которой тот изобразил его ферму, была позднее продана за полмиллиона фунтов. Ольвия при этих словах улыбнулась.

Старик был настолько счастлив, когда называл астрономическую сумму, будто эти деньги заплатили именно ему. Вечером он пригласил их к себе на ужин и до глубокой ночи, сидя возле камина, рассказывал Ольвии и Питеру про свои встречи со знаменитостями. Надо сказать, слушатели попались благодарные, они не перебивали его на протяжении нескольких часов и не пропустили ни одного слова из его рассказа.

– Пэплоу… – вздыхал старик, как будто говорил о самом близком друге. – Он был очарован Айоной. Ну, сами понимаете, ее белыми песками, таким цветом моря и вообще всем.

Питер с Ольвией улыбались, но старались делать это так, чтобы старик не заметил.

Потом он довольно долго жаловался на туристов.

– Вы правильно сделали, что приехали осенью. Про наш остров ходит слава спокойного тихого местечка и многие именно за этим сюда и едут. Но иногда разочаровываются. Приедут летом, а тут куда ни глянь – везде туристы, туристы, туристы! Это все равно как после затишья всегда наступает буря на море. Ладно бы только приезжали, а то пачкают тут все на свете. После них куда ни посмотри – везде газеты валяются, обертки разные, бутылки пластмассовые. У нас на острове всего два магазина. Так – можете себе представить! – в одном из них теперь видеокамеру повесили, чтобы наблюдать за туристами – воруют все подряд.

Питер Макинесс не на шутку разошелся.

– Тяжело вам с ними, – сочувственно вздохнул Питер.

Но старик тут же по-залихватски поправил свои усы:

– Да ничего, они приезжают и уезжают, слава Богу. Мы с ними справляемся.

Как и Ольвии, Питеру необычайно понравился этот старик. Они уже хотели спать, утомленные дальней дорогой с приключениями, но старик, которому жилось скучновато, не собирался их отпускать. Он с гордостью рассказал, что свое образование получили исключительно на острове. Сетовал на то, что раньше в школе училось около шестидесяти учеников, а теперь осталось только двадцать. Остальные дети учатся в интернате на побережье, и домой приезжают только на уик-энд. Старик рассказывал, что уже лет тридцать на острове есть электричество, и что в одном из магазинов теперь даже продают видеокассеты.

А вот его жена, которая до этого сидела молча, лишь время от времени поддакивая мужу, осмелилась посетовать на то, что из-за этих телевизоров островитяне перестали читать книги и совсем не собираются по вечерам вместе, чтобы, как в былые времена, попеть хором песни.

Жизнь на острове оказалась для Ольвии невероятно плодотворным временем. Она ни минуты не сидела сложа руки. Рано утром Ольвия собиралась и уходила в один из уголков острова, для того, чтобы писать. Казалось, что она боится пропустить хоть один камень на пляже, хоть одну скалу либо маленькую бухточку. По вечерам Ольвия расставляла свои этюды вдоль стен, чтобы они просохли. А старички подолгу рассматривали их, делились своими впечатлениями: либо хвалили, либо оставались недовольны и с серьезным видом профессиональных искусствоведов высказывали свои замечания.

Ольвия внимательно их выслушивала. Только Питер замечал в глазах ее смешливые огоньки. Он же, наоборот, постоянно молчал, и с восторгом разглядывал все новые и новые пейзажи. Он был просто поражен той новой чертой, которая открылась в его жене. Питер не мог предположить, что в ней – художнике, который известен своими обезличенными абстрактными картинами, может скрываться такой тонкий ценитель природы.

Когда-то он очень любил пейзажи так называемых реалистов 19 века, которые стремились к почти фотографическому отображению окружающей природы. Теперь он прекрасно понимал, что картины эти – всего только китч, а не настоящее искусство. На картинах же Ольвии, природа жила.

Да, да, она была живая! Питер это явно чувствовал. Тучи не висели на нарисованном небе, а неслись по нему, гонимые мощным ветром. Волны одна за другой накатывали на белую полоску пляжа. Прибрежные скалы переливались каплями соленой воды, которые никогда не высыхали, благодаря морскому прибою.

Но через некоторое время Питер заметил одну особенность, о которой не преминул спросить у своей жены, когда она пришла вечером, продрогшая на холодном ветру, мокрая, уставшая, но счастливая.

– Послушай, а почему ты ни разу не написала пейзаж, на котором бы было аббатство? Ведь это основная достопримечательность острова. И именно из-за него сюда так и валят туристы.

Ольвия ждала этого вопроса, но все равно, прежде чем на него ответить, глубоко задумалась.

– Я не могу сразу ответить на твой вопрос, – сказала она после молчания. – Как бы это тебе объяснить… Мне просто не хочется.

Питер пожал плечами.

– Ну знаешь, это не объяснение. Мне конечно нет дела до того, что именно ты будешь выбирать для своих сюжетов.

– Хорошо, я попытаюсь тебе кое-как объяснить. В этом нет ничего особенного. Просто я, наверное, слишком полюбила наших хозяев – старика Питера и его жену. Помнишь, они рассказывали историю о Джордже Маклауде, который создал айонскую общину? Ведь именно он восстановил руины аббатства. Но понимаешь, как мне кажется, все это он делал исключительно ради своей политической карьеры. Ведь добился же он своего. Стал в конце концов лордом! Я догадываюсь, как он рекламировал свои достижения. Но, как сказали наши старики, он ни разу не посоветовался с ними, жителями острова. А поэтому они до сих пор с большой опаской относятся к активистам общины. Представляешь, они даже на службу в аббатство не ходят. У них есть своя маленькая церковь. Вот эта, – она показала на одну из своих картин.

Питер усмехнулся.

– А аббатство, – продолжала Ольвия, – это всего лишь приманка для туристов.

После ее слов Питер расхохотался.

– Я смотрю, ты становишься патриотом Айоны!

– Мне кажется, я всегда им была.

– Смотри, только не сильно увлекайся, – посоветовал Питер. – И вообще, нам пора отсюда выбираться. Да и холсты у тебя кончаются.

Ольвия промолчала, потому что это было действительно так.

– Я начинаю бояться, – с улыбкой продолжал Питер. – Еще немного, и мне придется уезжать одному.

Ольвия рассмеялась.

– Одному, не одному, но обещай, что мы сюда еще вернемся.

– Конечно же, дорогая, – ответил Питер, ласково обняв жену и поцеловав ее. – Это действительно прекрасное место.

В последний день перед отъездом, Питер и Ольвия решили попрощаться с островом. Они пошли по дороге в сторону холмов. В самом начале довольно широкая, дорога постепенно превращалась в узкую тропинку. Они стояли на Дун-И и смотрели по сторонам, стараясь как следует все запомнить, для того, чтобы холодными зимними вечерами, сидя у себя дома, вспоминать эту почти сказочную поездку.

Они были абсолютно одни. Хотя шел дождь, небо светилось какими-то особыми сумеречными красками. Над проливом нависла широкая дуга радуги. Пружинистый торф под ногами был подсвечен заходящим солнцем.

От этой феерической, ирреальной картины у Питера с Ольвией захватило дух. Казалось, Айона, осознавая, что с ней прощаются, умышленно предстает перед ними во всей своей красе, желая навсегда запасть в душу Ольвии и Питера.