Жена Берсерка

ГЛАВА 1. После свадьбы

На восьмое утро после свадьбы землю опять укрыл снег. Взамен того, что выпал и растаял в тот день, когда Сванхильд стала его женой.

На этот раз снежное покрывало, выбелившее крыши, двор и скалы вокруг Йорингарда, оказалось не в пример толще. И воздух отдавал морозцем.

Это уже надолго, думал Харальд, на ходу прислушиваясь к тому, как похрустывает, приминаясь под его сапогами, пушистая пелена снега.

Он дошел до прохода между навесами, под которыми на катках из колод замерли драккары. Воткнул в землю, укрытую снегом, меч, прихваченный из кладовой — один из тех, что нарочно не точили, оставляя для разминки. Окинул взглядом узкую полоску берега между фьордом и навесами.

Пара человек уже махали мечами в дальнем конце, там, где крепостная стена подходила к воде. Тонко, остро позвякивали клинки, доносились редкие возгласы. Несколько воинов, стоявших рядом, наблюдали. Еще дальше, у самой стены, замерли трое стражников.

Сейчас здесь было пусто — на зимовьях люди вставали поздно. Чуть позже народу прибавится. Голоса зазвучат в полную силу, мечи зазвенят чаще…

Может, кликнуть Свальда, лениво подумал Харальд. Вспомнить, как это бывало в детстве, когда семилетний брат, только начинавший осваивать воинскую премудрость, прибегал к нему на коровник с мечом — маленьким, выкованным для детской руки.

И показывал ему, тогда уже двенадцатилетнему, приемы, которым научил его наставник, старый Эйвинд.

Харальд уже собирался окрикнуть воинов, и послать кого-нибудь за Свальдом, но тут на тропинке, идущей от главного дома, показался Болли. И Харальд кивнул, подзывая его к себе. Новая секира, заново перекованная из старой, найденной на пепелище, была с ним. Болли тоже предпочитал секиру…

— Ищешь кого-нибудь, чтобы размяться, ярл? — с готовностью спросил Кейлевсон, подходя поближе.

— Становись, — проворчал Харальд.

И сделал пару шагов от клинка, воткнутого в землю. Подумал — потом можно будет и мечом помахать…

Но тут на дорожке показался Кейлев. Шел старик быстро, торопливо. Болли, уже изготовившийся для первого замаха, замер, отследив взгляд Харальда.

— Ярл, — пропыхтел старик, останавливаясь в трех шагах. — Я нашел то, о чем ты просил. У Свенельда из Ограмюры была как раз такая рабыня — славянка, знающая наше наречие. Молодая, послушная. Свенельду ее оставил сын — купил для себя, побаловаться… потом женился, построил свой дом. И жена не захотела видеть эту рабыню в своем доме.

— Короче, — нетерпеливо сказал Харальд.

— Я послал Свенельду весточку. Он сегодня собирался во Фрогсгард, но сначала завернул к нам. Стоит у ворот, рабыня с ним. Я на всякий случай уже зашел в кладовую, прихватил несколько марок…

Харальд кивнул и зашагал к воротам, оставив меч торчать в промерзшей земле. Потом вернется — и продолжит.

Рабыня и впрямь была молода. Стояла возле хозяина, опустив голову. Явно не желая смотреть на стражников у ворот, что пялились на нее.

Получится или нет, размышлял Харальд, присматриваясь к ней еще издалека. Выйдет ли у него то, что он задумал…

В любом случае, еще одна рабыня много хлеба не съест. Опять же, воинам будет кого ловить за овчарнями.

— Работящая? — коротко спросил он, останавливаясь напротив Свенельда.

— Добрый день, ярл… да, девка в работе злая, — отозвался Свенельд, еще крепкий мужик лет пятидесяти. И хитро улыбнулся. — Норовистая, правда. Ну да это удовольствия не портит.

— Пороть приходилось? — нетерпеливо бросил Харальд.

Свенельд замешкался с ответом на пару мгновений.

— Было дело, ярл. Один раз, когда мой сын только что ушел в свой дом.

Харальд кивнул.

— Понятно. Сколько хочешь за нее?

— Ну… — Свенельд заколебался. — Полагаю, четыре марки серебром будут хорошей ценой. Рабыня молодая, работящая. И лицо красивое.

— Пусть она его сначала покажет, — проворчал Харальд.

Свенельд тут же дернул девку за одну из кос, заставляя поднять голову.

Раньше, наверно, и впрямь была красивой, подумал Харальд, разглядывая ее. А сейчас скулы торчали, жилы на шее натянулись. В углах глаз уже залегли морщины. Лет ей было побольше, чем Сванхильд…

Но взгляд покорный, как и требовалось. И то, что он услышал от Свенельда, тоже подходило.

— Четыре марки за поротую бабу не первой свежести многовато, — заметил за спиной у Харальда Кейлев. — Я знавал парней, которые за три марки покупали в Ирландии дочек тамошних конунгов и ярлов. Причем нетронутых.

— Так то в Ирландии. — Свенельд нахмурился. — Туда на торжища привозят девок и из Ирландии, и из Англии. Когда товара много, цены на него падают… так будете брать или нет? Мне все равно нужна пара рук в хозяйстве. Если возьмете девку, то я прямо сегодня куплю во Фрогсгарде новую рабыню. Взамен этой.

— Во Фрогсгарде сейчас бабу можно сторговать и за две марки, — заявил Кейлев. — Перед зимой-то… так что сбавь цену, Свенельд. Хватит с тебя и трех марок.

— Заплати, — негромко велел Харальд, обрывая их препирательства.

Кейлев молча выгреб из кошеля на поясе четыре марки. Протянул Свенельду. Тот их принял — и развернулся к воротам, бросив на Харальда взгляд, полный любопытства.

— Иди за мной, — уронил Харальд.

И зашагал к рабскому дому.

Рабыня, низко пригнув голову, пошла за ним. Следом заспешил Кейлев.

Кресив сидела на кровати в шелковом платье, натянутом прямо поверх шерстяного, грубого. Одежка, сшитая для Сванхильд, оказалась ей маловата, швы по бокам были распороты.

При виде Харальда, молча идущего по проходу между нарами, Кресив вскочила. Покачнулась, повалилась обратно на нары…

И прямо оттуда сползла вниз, на колени. Что-то заговорила, прижимая руки к груди, глядя на него умоляюще.

Харальд остановился в нескольких шагах — а когда Кресив поползла к нему по полу, оскалился. У той хватило ума замереть на месте.

Он, даже не оглядываясь на купленную рабыню, бросил:

— Ты будешь служить этой женщине. Вот этой, в шелковом платье. Делать все, что она прикажет. Кланяться ей так низко, как она пожелает. Чесать ей волосы, мыть ноги… все, что она скажет. Ты поняла меня?

— Да, — покорно выдохнула девка у него за спиной.

Харальд развернулся, посмотрел ей в лицо. Добавил внушительно:

— И если я узнаю, что ты ее не послушалась, хоть в чем-то не угодила — выпорю тебя так, что о прежнем хозяине будешь вспоминать с тоской. А то и просто на ремни порежу.

Баба сжалась, ответила затравленным взглядом, в котором плескался страх.

Похоже, слухи обо мне докатились и до Ограмюры, насмешливо подумал Харальд. И снова обернулся к Кресив. Сказал, аккуратно выговаривая слова на чужом наречии, заранее вызнанные у Свальда — и накрепко заученные ради такого дела:

— Эта рабыня служить тебе. Твоя. Делать все, что ты хотеть. Ты наказывать. Бить.

Темноволосая, жадно глядя на него, радостно улыбнулась. Потянулась всем телом, не вставая с колен, вскинула руки.

Харальд долю мгновения смотрел на нее равнодушным взглядом, потом повернулся к Кресив спиной. Двинулся к выходу, шагнув прямо на только что купленную рабыню. Та, уступая ему дорогу, прижалась к нарам, возле которых стояла. Почти упала на них…

Кейлев, когда они вышли из рабского дома, какое-то время шел молча. Потом заметил:

— Это, конечно, не мое дело… но ведь все это сделано из-за Сванхильд?

— Твоя дочь не может забыть ту жизнь, что у нее когда-то была, — тихо ответил Харальд. И остановился, искоса глянув на старика. — Поэтому я решил, что она должна снова увидеть свое прошлое. Но так, чтобы оно ее не задело. А я посмотрю, чему это научит Сванхильд. Пусть поглядит на свою сестру теперь, когда у той появилась рабыня для битья.

Если девчонка не может жить, никого не жалея — пусть хотя бы научиться жалеть тех, кто не сделал ей ничего плохого, молча подумал он. Для начала. У Кресив сейчас накопилось достаточно яда. Если он правильно оценил ее характер — купленной девке придется нелегко. Так же, как Сванхильд когда-то.

— Кроме того, твоя дочь еще молода, и не умеет защищать себя. Зато любит защищать других. — Харальд вдруг ощутил, как на лицо выползает кривая улыбка. И не стал ее сгонять. — Вот пусть и защищает. За ней самой все равно приглядит стража.

Кейлев задумчиво кивнул. Заявил:

— Сванхильд это пойдет на пользу.

Пока Неждана, рабыня Свенельда, стояла у ворот, в уме у нее было пусто — ни одной мысли.

Вот и к новым хозяевам привели. К четвертым по счету, если считать сюда Арнульфа, хозяйского сына, отдавшего ее когда-то отцу, чтобы не печалить молодую жену.

И даже о том не думалось, что продать ее хотят ярлу Харальду, который, как говорили сами нартвеги, по ночам превращается в змея и рвет женщин на части. А во время битвы оборачивается змеем лишь до пояса, и сияет чистым светом — все потому, что его отцом был не человек, а нартвегрский бог, из здешнего моря.

Вообще ни о чем не думалось.

Потом ярл Харальд с ней заговорил, обещая или выпороть, или страшно убить за непослушание. И глаза под веками с белесыми ресницами у нового хозяина сияли начищенным серебром. Лютые, холодные.

Как только он ушел, перепуганная Неждана кинулась выполнять приказание. Подхватила под руку красивую девку в шелковом платье, напяленном поверх грубого шерстяного. Потянула вверх, помогая встать.

А поскольку девка перед этим просила ярла Харальда на славянском наречии пожалеть, простить да не гнать, даже соколом его называла — то Неждана и сказала на родном языке, который почти успела позабыть:

— Служить тебе велено… прости, имени твоего не знаю. Но что скажешь — сделаю.

Девка, уже успевшая встать, вдруг вцепилась Неждане в волосы. Больно дернула, пригнув голову. Потом помотала ее перед собой. Потребовала, разжимая скрюченные пальцы — и стряхивая с них выдранные пряди:

— Ты вроде бы на чужанском говоришь… и все понимаешь. Ну-ка, выкладывай, что ярл Харальд тебе сказал.

Неждана, успевшая вскрикнуть, пока ее драли за волосы, выпрямилась, утирая слезы. Начала рассказывать.

Хотя там и говорить было нечего.

Услышав, как ярл Харальд обещал порезать Неждану на ремни, если та вдруг ослушается, красивая девка довольно улыбнулась. Велела:

— Зови меня Красава Кимрятовна. Тут в изголовье постели у меня рубаха чистая. И платье с холстиной. Поменяешь на мне одежду, постель. Все снятое перестираешь. А то здешние девки меня обихаживают только через день — да и то без усердия.

— А где тут стирают? — заикнулась было Неждана.

И тут же пожалела о сказанном. Красава Кимрятовна отвесила ей несильную оплеуху — видно было, что рука у нее не поднимается слишком высоко. Заявила:

— Сама и найдешь, где. По-чужански знаешь, спросишь.

В другое время Неждана бы ее возненавидела, но вот сейчас, сегодня на это не было сил. Отупение какое-то напало.

И прежде, пока она жила у Свенельда, жизнь у нее была нелегкой — встань до света, все переделай, да терпи, если хозяин, в углу поймав, подол задерет. А если не стерпишь, так выпорет. Еще тычки переноси, от Халлы, его жены, которая все знала, все видела, но самому Свенельду слова поперек никогда не говорила. И всю обиду на рабыне вымещала.

А теперь, похоже, житья и вовсе не будет. Обещали убить страшной смертью, если что не так — а нартвеги за свои обещания держатся. Особенно если пообещали убить…

Неждана сняла с Красавы Кимрятовны рубаху, и поняла, отчего у той рука высоко не поднимается. По всей спине шли переплетенные рубцы, красновато-розовые, узловатые, кое-где украшенные гнойными корками.

Видать, и эту пороли, подумала Неждана — все с тем же равнодушным отупением. Ну да не одна она здесь такая…

Что-то будет, думала Красава, уже переодевшись в чистое — и пнув данную в услужение девку, чтобы та поскорей шла стирать.

Не зря к ней ярл Харальд приходил, ох не зря.

Может, тварь Забавка успела ярлу надоесть? Или не угодила чем. Вот он и пришел, вспомнил про ее любовь-ласку. Как приголубливала — жарко, сладко. Да руками мягкими, белыми, не то что у этой костлявой чернавки, с малых лет в черном теле жить привыкшей…

Но хоть Красаве и хотелось в это верить — до слез хотелось — только Харальд с ней был холоден. Смотрел свысока. Даже на грудь ее, пусть и не такую высокую, как прежде, но даже сейчас попышней, чем у Забавки, проклятущей разлучницы, ни разу не покосился.

И пока с ней говорил, на лице ни одна жилочка не дрогнула.

Невместно ему, наконец решила Красава, что свояченица, пусть и двоюродная, а все-таки женина сродственница, живет тут в простых рабынях. Умри она, другое дело. А раз уж выжила…

Но подумав, Красава от этой догадки отказалась. Захоти ярл Харальд показать, что чтит родство, так поселил бы ее в другом месте. Родственники вместе с рабами не живут.

Выходит, это все Забавка. Она упросила ярла, чтобы за сестрой приглядывали, заботились. Хоть какой-то толк от подлой гадины.

Надо будет с Забавкой разговаривать поприветливей, решила Красава. Если понадобится, то даже в ножки ей поклониться. Раз она понемногу тут силу набирает, ярлу ночью на ухо нужные слова шепчет…

Тем более, что есть теперь на ком отвести душеньку. Тварь Забавка приходит ненадолго, можно как-нибудь перетерпеть все — и рожу ее довольную, и одежду богатую.

Может, поганая чернавка и вымолит у Харальда, чтобы тот отправил ее, Красаву, домой. Уж родная матушка найдет, как родной дочке жизнь обустроить. Приданое у нее будет богатое, мало у кого в Ладоге такое сыщется…

Снег вкусно хрупал под сапожком. Забава остановилась, вдохнула полной грудью воздух, пахнущий холодом — и морем. Улыбнулась счастливо, глядя на светло-серые тучи, обложившие небо.

Первый раз она встречала зиму, так тепло одетая. Платье из крашеной, дорогой шерсти, плащ, крытый шкурами, из новых Харальдовых запасов, сапоги из овчины, мехом внутрь, на голове плат вишневого шелка, сложенного вчетверо, для тепла.

И под рубахой штаны, на ноге носки, пошитые из тонкого шерстяного полотна.

Как тут не гулять по двору? Если холод к телу ни в одном месте не подбирается?

А в Ладоге, бывало, она на берег ходила зимой стирать — под сорочицу ветер задувает, короткая душегрейка из шерстяного полотна только до бедер и достает. На ноги онучи (полоса полотна, которую накручивали на голень) навертишь из обрывков всякого старья, до колен их крест-накрест веревкой обвяжешь — и бежишь. Как в сугроб провалишься, так по ногам выше колен снежным настом и резанет. Аж сердце прихватывает.

А потом еще в ледяной воде белье полощешь, руки потом так сводит, что пальцы с трудом разгибаются…

Забава легко вздохнула, отпуская воспоминания. Наклонила голову, вскинула одно плечо, щекой потерлась о темную шкуру, прикрывавшую его.

Косматая, теплая. Харальд сказал, что медвежья — потому что его плащи на волчьем меху все сгорели на пожаре. Пришлось доставать из кладовой медвежьи шкуры…

При воспоминании о пожаре Забава вздохнула снова, но уже потяжелее. Жалко было все-таки тех девок. Гудню сказала, что они были дочками прежнего хозяина крепости — погибшего еще до того, как Харальд сюда пришел. И захотели убить Харальда, потому что тот занял место их отца. Завладел его крепостью, хоть и не сразу после него.

А потом Гудню добавила, что у дурных девок — дурные и мысли. А ей, Сванхильд, нужно о них забыть. Думать только о том, как угодить мужу.

Но Забава-то помнила, что Рагнхильд сама к Харальду приехала. И замуж за него просилась. А он не захотел. И на пиру своем свадебном беловолосая смотрела нехорошим таким взглядом — и на него, и на нее саму.

Но опять же — зачем так злобствовать? Тем более, что замуж-то Рагнхильд взяли. Пусть не Харальд, а другой. Однако тоже муж не из последних, воин, хоть и покалеченный на одну руку…

Забава вздохнула еще раз, теперь уже отгоняя воспоминания. И зашагала в сторону псарни. До обеда Харальд велел гулять с Крысенышем.

А потом ее отыщут Тюра с Гудню, чтобы вместе пообедать. Затем поведут учиться хозяйству. Но не самой что-то делать, а только приглядывать за тем, что положено делать рабам. Проверять, есть ли вода в банях, дрова, топлены ли печи там, где их положено топить. Мыты ли полы, стираны ли вещи. Поставили загодя настаиваться золу или нет…

И какую нить прядут рабыни из настриженной летом шерсти — тонкую ли, ровную. Хорошо ли ткут.

Потом на кухню зайти. Поглядеть, чистят ли каждый день печки от золы, не завелся ли в муке жучок. Почищена ли рыба, которую с утра наловили в море люди ярла Харальда. Хорошо ли мыты тарелки…

Забава пошла еще быстрей. Подумала — а вечером еще надо зайти к Красаве. Прошлый раз та хватала ее за руки, слезно жаловалась, что спина болит, мочи нет. И просила принести какого-нибудь масла, рубцы мазать…

Стражники, всегда бродившие за ней по пятам, и до этого шагавшие лениво, вразвалку, оживились. Затопали бодрей.

Терпение иногда полезно, думал Харальд, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся с дальнего конца крепости.

Сквозь легкую басовитость, говорившую о том, что лаявший пес уже успел подрасти, прорывались знакомые визгливые нотки.

Утопи он в свое время этого крысеныша, как хотел — сейчас и не знал бы, что Сванхильд бродит где-то у крепостной стены.

Харальд сделал обманный замах — и тут же коротким ударом по клинку выбил из рук Свальда меч.

Болли, с которым он разминался вначале, давно ушел по своим делам. Брат, оставшись без оружия, со смешком развел руки, сказал:

— Сдается мне, ты почему-то торопишься завершить бой.

— Топай, — проворчал Харальд. — Иди посмотри, где люди из твоего хирда. Если валяются в мужском доме, гони их во двор. А то обабятся за зиму, на меч начнут смотреть с ужасом.

Свальд ответил ему лукавым взглядом — и тоже ушел. Харальд, кликнув одного из воинов, болтавшихся на берегу, велел отнести в кладовую затупленный меч.

И зашагал к дальнему концу крепости. Посмотреть, все ли в порядке. Приглядывает ли за девчонкой стража…

Пока Харальд дошел до промежутка между сараями и крепостной стеной, снова начал падать снег. Теперь он сыпал уже гуще, слипшимися хлопьями.

Сванхильд бежала по снежку, и черный пес — подросший, и теперь лишь на половину ладони ниже взрослых кобелей — прыгал вокруг. Прихватывал клыками на короткое мгновенье полы плаща, тут же отпускал. Лаял с визгливой радостью…

Трое стражников шли следом за ней размашистыми шагами, вытянувшись цепочкой. Заметив ярла, подтянулись, пошли еще быстрей, держась на шаг позади Сванхильд.

Непорядок, подумал Харальд. Если из-за стены вдруг прилетит стрела, его люди только и успеют, что прикрыть уже упавшую девчонку. Надо по-другому — двое по бокам, вровень с ней, один сзади, осматривая пространство впереди…

И станет она жить как пленница под охраной, тут же мелькнуло у него. Нет, лучше поступить иначе. Сванхильд бегает на задах крепости до обеда. Надо будет с утра отправлять за стену два дозора, с собаками, чтобы прочесывали лес на два полета стрелы от стен. Пустое поле перед воротами и так просматривается, к тому же стража у входа за ним приглядывает.

Идет зима, на снегу отпечатки видны сразу. Где не видны, помогут псы. Чтобы попасть стрелой в человека внутри крепости, стрелявшему нужно выбрать дерево, забраться на него. И дозоры его заметят…

А еще лучше — вообще вырубить лес там, где он подходит к стенам.

Завтра отправлю два дозора, решил Харальд. И сегодня же поговорю с Кейлевом, чтобы рабы начали рубить на дрова сосны, что растут рядом с Йорингардом.

Сванхильд увидела его самой последней — и лишь тогда, когда пес уже залаял на подходившего.

— Тихо, — негромко бросил Харальд.

Черный крысеныш, обиженно тявкнув напоследок, заткнулся. Замер возле остановившейся девчонки…

— Харальд, — радостно выпалила Сванхильд. — Тебя слушает. А я говорю — тихо. И лает.

Харальд, прежде чем ответить, взглянул на стражников. Распорядился:

— Идите к главному дому. Ждите у входа. Я пока сам пригляжу за женой.

Те, уходя, понимающе покосились в сторону Сванхильд. Но без ухмылок, без переглядываний.

И лишь потом, когда стражники отошли, Харальд сказал:

— Ты не так говоришь со своим крысенышем, Сванхильд. Ты просишь. А ему надо приказывать. Чтобы он чувствовал угрозу. Понимал, что ты его сильней.

Девчонка, вскинув голову — на ресницах тут же начали оседать хлопья снега — пообещала:

— Я пробовать.

Говорила она сносно, но некоторые слова все еще коверкала.

Харальд шагнул поближе, ухватил руку, выглядывавшую в прорезь плаща, потянул Сванхильд за собой, разворачиваясь. Черный крысеныш тут же заскакал вокруг. Загавкал.

— Вот сейчас и пробуй, — проворчал он, взглядом выискивая сарай с углом поукромнее. Чтобы соседние срубы прятали его от любопытных глаз.

— Тихо, — крикнула Сванхильд на ходу.

Даже оступилась от усердия.

Харальд только головой покрутил. Дотащил до выбранного сарая, притиснул ее к бревнам, сказал, заглядывая в глаза, над которыми, на кончиках ресниц, уже повисла окаемка из снежных хлопьев:

— Не надо кричать. Говори негромко, но так, чтобы пес понял, что ты сильней. Тебя ведь били, Сванхильд? Прежде, не здесь, в Ладоге?

Она отвела глаза, сказала безрадостно:

— Не надо.

— Вспомни того, кто бил, — посоветовал Харальд, просовывая руки под полы ее плаща — и прихватывая тело так, что груди Сванхильд оказались над его растопыренными ладонями. Нажал, заставив их приподняться, ощутил мягкую упругость грудок через одежду. — Думай об этом человеке. Но не бойся его. Думай со злостью. И говори — тихо…

Последнее слово он прошипел низко, свистяще. И лицо ее, разрумянившееся от холода, было слишком близко, и на губах таяла пара залетевших снежинок…

И хотелось слизнуть их языком.

Но Сванхильд серьезно посмотрела ему в лицо, потом повернула голову к псу, прыгавшему рядом. Сказала, явно подражая ему самому, низко, с угрозой, от которой у Харальда внутри екнуло до того захотелось усмехнуться, но пришлось сдержаться:

— Тихо…

Пес затявкал еще визгливее.

— Ненавидь, — выдохнул Харальд, склонившись над ней. Руки его скользнули выше, приминая груди — и мякотью между ладонями и большими пальцами он ощутил бусины сосков. — Вспоминай и ненавидь. Думай о том, что ты сильней.

Мгновенное воспоминание скользнуло в уме — и он добавил:

— Ты сторожишь место рядом с хорошим зверем Харальдом. Только ты. Выходит, ты сильная. Думай об этом. Ну?

Сванхильд глубоко вдохнула, покосилась на него. Сказала негромко, напряженно, с долгим выдохом:

— Тихо…

Крысеныш удивленно гавкнул — и заткнулся.

Но девчонка тут же радостно объявила:

— Я смогла.

И пес опять затявкал, прыгая вокруг.

Пусть его, подумал Харальд. В конце концов, это даже хорошо, что пес такой дурной. Он всегда будет знать, если Сванхильд вдруг окажется поблизости. Особенно это пригодится тогда, когда ей не следует быть рядом с ним.

Это все равно что подвесить на нее колокольчик. Удобно…

Снежинки, успевшие растаять, оставили на припухлой губе метки сладковатой воды. Он слизнул их, подтянул Сванхильд повыше, чтобы не надо было нагибаться — и придавил ее к бревенчатой стенке. Навалился с поцелуем, раздвигая ей губы.

Руки сами собой скользнули ниже, к ее ягодицам. Пальцы впились в мягкое…

Но впились, похоже, сильнее, чем надо, потому что девчонка вздрогнула. Харальд отпустил, вскинулся, отрываясь от губ. Спросил:

— Больно?

И она, помедлив, ответила:

— Немного.

Но тут же добавила извиняющимся тоном:

— Там, где шрам. Немного…

Кожа натянулась, сообразил Харальд. Натянулась и потревожила рубец.

Он убрал руки, поправил на Сванхильд плащ. Объявил:

— Время обеда. Разделишь со мной хлеб и эль? В опочивальне?

Та посмотрела растерянно.

— Тюра и Гудню — будут искать. Мы вместе едим. Потом они учат…

— Поедят на этот раз без тебя, — проворчал Харальд. Сказал наставительно: — Они тебя учат, это хорошо. Но помни, кто ты, Сванхильд. Ты жена ярла. Хозяйка Йорингарда. Когда ты обедаешь со своим мужем, никто не смеет тебя тревожить. Никто не смеет тебя искать.

Она вдруг улыбнулась — лукаво, хоть и немного робко.

— Потому что сторожу место, да?

— А сейчас ты это место согреешь, — пообещал ей Харальд.

И, ухватив за тонкое запястье, потянул в сторону главного дома.

Подлая девка, которую ей дали в услужение, пришла не скоро. Встала возле нар, растирая ладони, доложила:

— Я все постирала, Красава Кимрятовна. И повесила на жердях за баней. Еще что хочешь?

— Обедать пора, — недовольно рявкнула Красава. — Ты где моталась, немочь бледная? Две тряпки постирать — неужто столько времени надо? Беги на кухню, поснедать мне принеси. Да скажи там, что пришла за обедом для сестры ярловой жены. И чтобы все в целости дотащила. Сама не вздумай в миску палец макнуть.

Гадкая тварь убежала, и Красава застыла на краю нар, недовольно хмурясь.

Подумала — поскорей бы Забавка пришла. Но раз до обеда не явилась, теперь уж только вечером жди…

В опочивальне все еще пахло стружками и деревом. Свежо, сладко. Харальд, скинув плащ, дождался, пока Сванхильд останется в одном платье. Велел:

— Распусти волосы.

Потом подумал — интересно, когда сработает тот капкан, что он поставил? И когда Сванхильд со своей жалостливостью заметит ту девку? Сообразит, что происходит?

Затем мелькнула другая мысль — все-таки девчонка странная. Словно и не среди обычных людей росла. Ведь знает, кто он, что он. Сколько народу сгубил. Однако даже на него с жалостью смотрела. И там, в Хааленсваге, и здесь, в Йорингарде.

Желание, накатившее еще у сараев, от этих мыслей тише не стало. Харальд дошел до кровати, сел, стащил с себя сапоги, рубаху. Потребовал:

— Иди сюда.

И когда Сванхильд встала рядом, подтянул к себе поближе. Наклонился, прижался щекой к ее животу, прикрытому многослойной одеждой. Ощутил, как она выдохнула — и, глядя снизу вверх, потянулся, отловил руками завязки на мелких сапогах. Спросил насмешливо:

— Помочь тебе снять сапоги, жена? Раз уж у вас именно это означает, что люди поженились?

Сванхильд взглянула обиженно. Выдохнула:

— Когда мне в лицо брызгать кровью, там, на свадьбе… я не кривилась. Не смеялась. Потому что это для тебя, Харальд.

Она дернулась, чтобы отступить — но он не позволил, прихватив ее за колени. Приказал, выпрямляясь:

— Стой на месте.

А потом посмотрел ей в лицо.

Девчонка залилась румянцем так, что щеки запунцовели. Смотрела и испуганно, и отчаянно — все вместе…

Сказав то, что сказала, Забава и сама перепугалась.

Разве можно было такое говорить — и кому? Харальду.

Это Харальд вернул ей все, что она потеряла. Свободу, право людям в лицо смотреть и себя не стыдится, потому что она теперь не девка для срамного дела, а честная жена при муже. Прилюдно в жены взятая, по всем обычаям.

Пусть и чужим для нее.

А Харальд еще и то дал, чего раньше у нее не было. Дом полная чаша, жизнь в довольстве, его ласка и забота…

А она возьми — да такоескажи. Словно и не благодарна ему…

Но ведь и я старалась, самой себе в мыслях возразила Забава. Гудню и Тюре в рот смотрела, все, что они говорили, делала. Потому что знала — он так захотел. И чтобы быть рядом с Харальдом, многое надо узнать, многому научиться.

Самого Харальда тоже слушалась. Скажет сядь — садилась, скажет встань — вставала…

Только в одном против его воли пошла — что к Красаве бегала. И за других просила.

Может, ему обычай из моих краев и смешным показался, мелькнуло у Забавы, но ведь я над его обычаями не смеялась. Хоть тут вон, и песни стыдные на свадьбах поют, и кровью жениха с невестой обливают.

И если Харальд один раз такое сказал, то и второй раз скажет. Потом еще чем-нибудь попрекнет. Всякий ручей с малой капли начинается.

Но все равно — нужно ли было такое ему в лицо бросать? Стерпела бы. Мало, что ли, терпела за свою жизнь?

Харальд сидел с каменным лицом, и Забаве вдруг захотелось попросить у него прощения. Повиниться перед ним, что глупость сболтнула.

Но что-то внутри позвякивало натянутой струной. И не давало.

Прогонит, решила она. Вот прямо сейчас и прогонит от себя…

Обиделась, холодно подумал Харальд. С чего бы это? Он всего лишь подшутил.

Хотя… посмейся при нем над обычаями Нартвегра кто чужой — живым от него не ушел бы. Это для него те сапоги в первую ночь — смешно. А у нее мать так отцу сапоги снимала. Бабки с прабабками. И шутки его — и над ними шутки.

К тому же он сам хотел, чтобы девчонка забыла о своих краях. О своих обычаях. Но пока он ей о них напоминает, этого не произойдет.

— Больше так не скажу, — наконец объявил Харальд.

И, нагнувшись, дернул завязки на ее сапогах. Велел:

— Раздевайся.

Сванхильд помедлила — рот приоткрылся, губы задрожали. Не знай с чего вдруг попросила:

— Отвернись.

Харальд, недовольно скривившись, глянул в сторону стены над кроватью, увешанной оружием с того края, где спал он. Подумал, рассматривая поблескивавшие при свете светильников лезвия — что, опять стесняться начала?

Не дал бы он промашку с этим обычаем — так и не позволил бы. И отворачиваться бы не стал. Ну ничего, еще посмотрит…

Девчонка в три шага утопала к сундукам, зашуршала одеждой. Но к нему уже не вернулась. Ушла к своей половине кровати, залезла там под покрывало. Затаилась молча.

И он, фыркнув, поднялся. Стащил с себя штаны, сдернул с нее покрывало.

Сванхильд лежала на боку, лицом к нему. Сжатые колени подтянуты к животу, руки перед грудью…

Но смотрела уже не обижено. Затаенно смотрела, с ожиданием — и вроде как с сожалением.

Хараль сел на кровать с ней рядом, легко поднял, затащил к себе на колени. Спросил, погладив по спине — но не опуская руки до поясницы, там, где свежий шрам:

— Что хочешь взамен? Только многого не проси. За глупые слова вергельд положен небольшой.

— Что такое вергельд? — тут же заинтересованно спросила Сванхильд.

И повернулась к нему. Харальд тяжело дыхнул — бедрами почувствовал двинувшиеся по ним округлости ягодиц, впадинку между ними. Да еще его копье, уже напрягшееся и до этого упиравшееся ей в бок, теперь скользнуло по шелковистой коже.

Но сказал он почти спокойно:

— За глупости у нас платят выкуп. И называют это вергельдом. Платят за дурное слово. За оскорбление. За увечье. Иногда и за чью-то смерть, если убили не со зла, по случайности — а родичи согласны принять вергельд и не мстить. Я сказал тебе то, что не следовало говорить. Какой вергельд ты хочешь за это?

Харальд уже приготовился к тому, что Сванхильд опять попросит за сестру. Но она вместо этого помотала головой. Опять залилась краской — и чуть ли не извиняющимся тоном заявила:

— Нет. Ты и так все дать. Чего я хотеть?

И он, прихватив ее одной рукой за плечи, другой поймал одну из грудок. Поцеловал хрупкое плечо над ключицей — рядом с тем местом, где еще не прошел след, оставленный его губами прошлой ночью. Выдохнул ей в ухо:

— Я от своих слов не откажусь. За мной вергельд. А ты пока решай, чего тебе хочется…

А чего мне хотеть, подумала Забава, начиная понемногу задыхаться от рук Харальда. И от его губ.

Потом мыслей и вовсе не осталось. Только и было, что пальцы его, ласкавшие ее между ног — сначала медленно, а потом все быстрей. Другая рука, державшая за плечи — и даже не дававшая повернуться к нему, обнять.

А ей этого хотелось. Только как повернуться, если она между руками Харальда зажата? Под животом рука, на спине рука…

И Забава погладила его мужское копье, уже торчавшее между ее боком и его животом. Харальд издал хриплый звук, проворчав что-то неразборчиво — и вдруг просунул ей руку под ноги, подхватив их снизу. Дернул, заставляя согнуть. Одним толчком поставил ее на коленки. Сам тут же очутился сзади, тоже встав на колени.

Тело его было горячим — как к печке натопленной прислонилась. И копье упиралось жестким колом Забаве в спину.

Она опять прохладная на ощупь, лихорадочно подумал Харальд. Или это ему так казалось?

Он обхватил ее, накрыл ладонью одну из грудей. Ощутил кожей между мозолями затвердевшую бусину соска, отчего по сознанию словно стрельнула медовая дымка. Потянулся второй рукой к завиткам под животом — погладить напоследок.

Там было влажно, скользко.

Мелкие ступни, зажатые между его щиколоток, дрогнули. Харальд животом почувствовал, как Сванхильд прогнулась в поясе. Ягодицы скользнули по основанию его копья…

И он согнулся, заставляя нагнуться и девчонку. Рукой, которой гладил ее между ног, оперся о кровать. Прошептал на ухо, которое было так близко — но пряталось под пологом золотистых волос, свесившихся вниз:

— Значит, все дать? Сванхильд… учись говорить правильные слова. В следующий раз говори — подумаю.

Ей бы сначала научиться хотеть чего-нибудь для себя, мелькнуло у него.

Он вскинулся, прихватив ее растопыренными пальцами за бедра. Чуть отодвинулся — и в этот момент Сванхильд тоже приподнялась, оглянувшись на него через плечо. Изогнулась при этом гибкой ящеркой…

И Харальд увидел, как она беззвучно ахнула, когда ей между ног вошло его мужское копье. Приоткрытые губы дрогнули, спина снова прогнулась — гибким луком, который только начали натягивать.

Не зря это дело скальды называют битвой, подумалось вдруг ему.

Он не спешил. Вышел, ощутил дрожь, бегущую по ее телу изнутри — и снова вонзился в скользкие, шелковые ножны. Сванхильд коротко, судорожно выдохнула, оперлась руками о кровать…

Из главного дома Забава вышла нескоро. Обрадовалась, когда стражники, поджидавшие возле выхода, посмотрели на нее невозмутимо, без ухмылок или косых взглядов — хоть, надо думать, все поняли, зачем муж искал ее посреди белого дня.

Она смущенно спрятала глаза и побежала искать Гудню с Тюрой.

Те нашлись в женском доме, в одной из опочивален. Стояли у приоткрытого окошка, рассматривая какую-то ткань. Увидев ее, они переглянулись. Потом Гудню решительно сказала, захлопывая ставню:

— Это хорошо, что ты пришла за нами сюда. Мы должны с тобой поговорить. Без лишних ушей. Стражники твои только в опочивальню к нам не сунулись — а так везде за тобой ходят…

Забава со вздохом пожала плечами. Отозвалась:

— Говорят — ярл велел.

Гудню кивнула.

— И это правильно. Люди бывают дурные. Вдруг кто захочет навредить ярлу через тебя?

Она помолчала, оглядывая Забаву. Заявила, сдвинув белесые брови:

— Сейчас я хочу поговорить с тобой о том, о чем с дочерями у нас говорят матери. Сванхильд, мужчины живут по-другому. Не так, как мы, женщины. Они заводят себе девок помимо жен. Ты понимаешь меня? Рабынь. Наложниц. Бывает, что и вторых жен. И третьих.

У Забавы вдруг нехорошо екнуло сердце. Она замерла, негромко ответила:

— Понимаю.

Внутри у нее все сжалось. Харальд. Рабыня.

И почему-то сразу вспомнилась Красава.

— Ну, у ярла Харальда ты одна, — поспешно сказала Тюра. И метнула предостерегающий взгляд на Гудню.

Та в ответ еще нахмурилась сильней.

— Она должна знать. Чтобы вести себя правильно, если это вдруг случится. Сванхильд, когда твой муж заведет себе девку, ты не должна показывать ему своего недовольства. Иначе между вами начнутся ссоры. Веди себя тихо, спокойно. Как всегда. А потом приди к нам, и мы научим тебя, как быть. Понимаешь?

Забава помедлила. Спросила:

— А как можно быть?

— По-разному, — объявила Гудню. — Вот, к примеру, у наших мужей есть одна рабыня. Ярл Харальд им подарил. Они ее держат на двоих. Нет, была бы какая-нибудь девка, что хороша в работе — я бы глаза прикрыла. А эта, говорят, только танцевать умеет. Но не как наши мужчины танцуют, а по-другому. Сама из южных краев, и танец оттуда… Мы с Тюрой каждый день посылаем ее в коровник. Навоз убирать, сено таскать. За телятами приглядывать. Вот сейчас ударят морозы — и вряд ли она доживет до следующего лета.

Забава вдруг представила Красаву в коровнике. И тут же одернула себя — на Красаву теперь злиться ни к чему. Ее теперь только жалеть можно.

Потому что у нее самой есть Харальд, а у Красавы тут нет никого.

— Но твой муж — ярл, — со значением бросила Гудню. — Если он заведет рабыню, ты не сможешь послать ее работать. Да так, чтобы пот по спине ручьями — а потом на мороз, в тонкой накидке… Если у ярла появится девка, он ее тут же переведет в женский дом. И не позволит ей работать.

Как когда-то не позволил мне, вдруг вспомнила Забава.

Ей стало вдруг зябко — не снаружи, а внутри. Хотя плащ, войдя в опочивальню, она лишь расстегнула, но не скинула.

И рабыню, о которой только что так запросто рассказывала Гудню, было жаль.

И не хотелось, чтобы у Харальда была другая.

— Поэтому жены ярлов и конунгов поступают по-другому, — уверенно заявила Гудню. — Их мужья все равно будут иметь наложниц, положение им позволяет. Еда есть, места в домах тоже хватает. Что толку изводить этих баб одну за другой? Уберешь эту, появится другая. Уберешь другую, ей на смену придет следующая. А муж начнет подозревать что-то. Еще захочет разобраться… а оттуда уже и до ссор недалеко. Жены ярлов и конунгов делают умнее. Присматриваются к тем, кого заводят себе их мужья. И если девка ведет себя послушно, законным женам не перечит — ее оставляют. Ну а если дерзит… много способов есть, чтобы убрать ее.

Тюра вдруг вмешалась:

— Мне одна из жен хирдманов рассказывала — из тех, что еще при Ольвдане, при прежнем хозяине, жили в крепости — что конунг Ольвдан как-то раз привез себе из похода красивую рабыню. Поселил ее в женском доме, подарков надарил. Но его первой жене она не понравилась. И в одну из ночей, когда конунг у себя в опочивальне отсыпался после охоты, она вместе с другими женами опоила ту девку сонным зельем. В кровать к ней подложили раба, тоже опоенного. И позвали Ольвдана, сказав, что видели, как в опочивальню к рабыне кто-то зашел. Он их обоих тут же и зарубил. Спящих. Сколько крови было — пришлось после этого половицы менять…

Забава задохнулась. Ощутила, как вздрогнули плечи — сами по себе, с судорогой по шее.

Гудню посмотрела внимательно, сказала с расстановкой:

— Сванхильд. То, что ты жалеешь рабов, в этой крепости не знает только тот, у кого нет ни глаз, ни ушей.

— Но таких здесь нет, — дополнила Тюра. — Значит, это знают все.

Гудню согласно кивнула. Заявила:

— Ты жена ярла. Мы, конечно, знаем… то есть мы понимаем, что у тебя доброе сердце. Но ты теперь — дочь хирдмана Кейлева, жена ярла Харальда. И разговаривать, как с равными, ты можешь только со свободными людьми. Рабы и рабыни не ровня тебе.

Они обе посмотрели на Забаву выжидающе.

И ведь добра мне хотят, как-то спокойно, даже равнодушно подумала Забава. Сейчас скажу что-нибудь не так — обижу. А соглашусь, но потом все-таки пойду к Красаве…

Вроде как совру в лицо.

Она замерла, вскинув брови и молча глядя на Гудню с Тюрой. Потом, переломив себя, сказала:

— Я запомнить ваши советы. И… и я благодарю вас за них.

— Вот и хорошо, — с облегчением заявила Гудню. Видно было, что ей тоже не по себе. — Про рабынь мы тебе сказали… будем надеяться, что ярл не заведет свободную наложницу. С ними трудней. И если с ней что-нибудь случиться, ярл может пожелать разобраться во всем сам. Но самое главное, чтобы он не захотел жениться во второй раз. Или хотя бы не захотел слишком рано. Пока ты сама молода и красива.

Вторая жена, как-то заморожено подумала Забава. А Гудню об этом говорит так, словно это все равно случиться, рано или поздно. Место рядом с Харальдом, которое она сторожит…

— Думаю, для одного дня мы дали достаточно советов, — поспешно бросила Тюра. — Главное, помни, Сванхильд — если что, приходи к нам. Знай — родичи тебе всегда помогут. Но своего мужа не тревожь. Не говори ему ничего, не проявляй недовольства, иначе между вами начнутся ссоры. А сейчас пойдем осматривать сыродельню. За ней приглядывает один из рабов постарше, знающий, что там надо делать. Он смотрит и за сырами, и за рабыней, что сбивает масло. Но хозяйка тоже должна заходить туда время от времени. Помни, без хозяйского глаза рабы начинают лениться, воровать…

— И тогда их следует наказать, — наставительно добавила Гудню. — Не самой, конечно. В крепости полно мужчин. Кроме того, твой муж ярл. Даже если ты останешься в Йорингарде одна, без него, у тебя всегда будет стража, которой это можно поручить…

Забава медленно, с трудом, кивнула. Шея вроде как и не гнулась. Подумала — они даже и не злые…

Но только к ней самой. И лишь потому, что она жена ярла.

С волками жить, по-волчьи выть, говорила бабушка Маленя.

— Я подожду на улице, — выдавила Забава. Губы двигались с трудом. — Тут жарко.

— Да-да, — торопливо согласилась Тюра. — У нас натоплено, а ты в плаще. Иди, мы сейчас тоже выйдем.

К Красаве Забава зашла лишь поздно вечером, когда стемнело.

Гудню и Тюра, поводив ее по сыродельне, потащили осматривать кладовую с мехами. И велели отобрать для себя несколько штук из связок, висевших на длинных жердях. Чтобы сшить, как ей сказали, плащи и шапки на зиму. Женские, из пышных мехов.

Забава, не глядя, ткнула в одну связку, но Гудню решительно качнула головой.

— Это не пойдет. Жена ярла должна носить лучшие меха из его кладовой. Хватит ходить в плащах из медвежьей шкуры — они хороши только для мужчин. Месяца через полтора наступит йоль, праздник длинных ночей. И если в Йорингард явятся гости из округи, они должны видеть, что свою жену ярл Харальд одевает достойно. Вон там — серебристый песец. А в том углу висит соболь.

— Можно еще сшить плащ из шкур белька, — вмешалась Тюра. — Для дней, когда уже не будет морозов, перед самой весной. И плащ на чернобурых лисах.

Гудню одобрительно кивнула, и они вдвоем принялись рассматривать связки, переворачивая шкуры и разглядывая мездру.

Забава, стоя рядом, ждала. Думала со страхом — выходит, от меня ждут, что я буду наказывать рабов. А давно ли сама была рабыней…

Она едва дождалась, пока Гудню и Тюра, отобрав охапки связок, подвесят их на жердину у входа — чтобы прийти за ними с утра, вместе с женщинами, что жили в женском доме, и теперь каждый день шили, заполняя сундуки не только в опочивальне Харальда, но и в соседней, стоявшей пустой. Попрощалась с невестками, когда те начали запирать дверь на замок. Развернулась и пошла к рабскому дому.

Даже не оглядываясь, знала, что невестки сейчас смотрят ей вслед.

Красава сидела на нарах. Какая-то заморенная рабыня, опустившись рядом на колени, растирала ей ноги. Увидев Забаву, посмотрела на нее измученным взглядом, не вставая.

Красава махнула рукой, прошипела:

— Пошла отсюда. Не видишь, ко мне сестра пришла.

Рабыня вскочила, тут же отступила, скрывшись в тени между нарами. Забава проводила ее взглядом. Странно — прежде, когда она приходила к Красаве, такого, чтобы за ней вот так ухаживали, не было.

И от того, как рабыня посмотрела в ее сторону, стало почему-то стыдно. Словно она стояла рядом с полыньей, в которой кто-то тонул — а руки не подавала.

Сестра тем временем поднялась, отвесила неглубокий поклон. Со стоном выпрямилась.

— Спасибо, Забавушка, что обо мне не забыла. Что проведываешь. И мужа вот упросила, чтоб рабыню мне в услужение дал.

Забава застыла. Все, что слышала сегодня от Гудню с Тюрой, разом вспомнилось. Сердце заколотилось так, словно на горку — да с ведрами забежала…

— Харальд дал тебе рабыню в услужение? — медленно выговорила она.

— Дал, — медовым голосом подтвердила Красава. — Сам пришел, сам же и рабыню привел.

Она вгляделась в лицо Забавы ястребиным взглядом, с острым прищуром.

— А ты, выходит, и не знала? Это ярл решил мне рабыню дать? Без тебя? Не по твоей просьбе?

Забава одно мгновенье смотрела на нее, раздумывая, что сказать.

Если Красава узнает, что она о таком не просила — сразу решит, что Харальд вновь о ней вспомнил.

И будет права, с ужасом поняла Забава. Он и раньше с ней тешился. И теперь сам к ней пришел, рабыню в услужение привел. Чтобы быстрей поправлялась?

Потом, может, и в женский дом Красаву переведет.

А ей придется делить с ней Харальда. Как тем женам конунгов, о которых рассказывала сегодня Гудню. И Тюра.

Правда, Харальд Красаву чуть до смерти не запорол. Но Красава ему это никогда не припомнит, не посмеет.

А самому Харальду так и вовсе — как с гуся вода. Он с бабами и похуже вещи делал. На куски их рвал.

Не хочу, подумала вдруг Забава с безысходным отчаянием.

И ощутила ярость.

Кого бы другого потерпела — раз так принято у небедных людей. Но не Красаву. Не ее. Чтобы та опять потом насмехалась…

А она еще к ней бегала. Заботилась. Жалела.

Но теперь-то что делать? Пойти к Гудню и Тюре, чтобы те сделали все так, как для себя устраивают?

Это уже смертоубийство получается, подумала Забава, слушая, как гулко бьется в груди сердце. Только прежде Харальд сам своих баб убивал — а теперь она за его баб примется…

Прежде хоть было честнее. Зверем был Харальд, и жизнь у его баб была недолгой. А нынче она начнет зверствовать — тишком да молчком, ничего ему не говоря, как Гудню с Тюрой советовали.

Забава стояла ни жива ни мертва. И видела, как на лице Красавы уже проступает понимание. Рот растягивается — улыбчиво, довольно.

Следовало соврать, что да, просила, мол. Умом Забава это понимала.

Но не хотелось ни врать, ни видеть улыбку Красавы.

Она развернулась и двинулась прямо на стражников, стоявших у нее за спиной. Смотрела на них невидяще, глазами, на которые уже навернулись слезы. Мужики торопливо попятились, тоже разворачиваясь и устремляясь к выходу…

Выйдя из рабского дома, Забава зашагала к фьорду.

Самый старший из стражников, идущих за ней, на ходу покачал головой. Время позднее, ярл наверняка уже в своей опочивальне — и ждет там молодую жену. Не туда торопиться Кейлевсдоттир, не туда…

Харальд вошел в опочивальню — и впервые за все это время застал ее пустой.

Видно, невестки Кейлева задержали девчонку, подумал он. А после этого Сванхильд еще и побежала к сестре.

И может, прямо сейчас разбирается с Кресив, довольно решил Харальд, расстегивая пряжку плаща. Ради такого дела можно и подождать.

Он достал точило, пристроился на сундуке с секирой в руках. Та была острой, но лишний раз подправить лезвие никогда не помешает…

Только Сванхильд все не было. И Харальд, пройдясь несколько раз точилом по секире, нахмурился. Вспомнилось вдруг, как Ермунгард хотел сманить Сванхильд в море. То, как сам он по-бабьи сомлел на пожаре. И ведь думал потом, что Одину девчонка тоже мешает. Если уж серебро у него на теле гаснет после ее прикосновения…

Харальд спешно отшвырнул точило, схватил секиру и вылетел из опочивальни, не накинув плаща. Остановился у двери на хозяйскую половину, рявкнул трем стражникам, сторожившим вход:

— Двое из вас — бегом по крепости. Ищите мою жену. Как найдете, сразу же ведите в опочивальню. Я в рабский дом…

Потом он развернулся и молча, тенью побежал к рабскому дому, где держали Кресив.

Рабыни уже укладывались спать. Харальд, влетев, замер у входа, где на полке горел единственный светильник. Вгляделся в темноту между нарами.

Сванхильд тут не было. Кресив спала не так уж далеко от двери, девчонку — или стражников, везде ходивших вместе с ней — он разглядел бы сразу.

Потом он увидел Кресив, уже лежавшую и сейчас вытянувшую темноволосую голову в проход. Смотревшую на него жадно…

Харальд выскочил наружу, хлопнув дверью. Кинул взгляд на смутно белеющий в темноте снег, присел на корточки. Скребнул пальцами перед собой, набрал пригоршню. Поднес к лицу.

Кто-то прошелся тут прямо перед ним. Пахло кожей и железом. Один из его воинов. Если стражники, как они это всегда делали, шли за Сванхильд по пятам, то ее запах сейчас стерт, заглушен…

Мир перед глазами высветило красным — и он разглядел дорожку из глубоко вмятых следов, уходившую к фьорду.

Ермунгард, раскалено сверкнуло в уме у Харальда. Мог опять подослать одну из своих тварей — и заманить Сванхильд вместе с воинами к воде.

Он рванулся к фьорду.

На берег Харальд вылетел с разбега — и в глаза ему тут же бросились люди, замершие у самой воды. Пока он бежал, их закрывали от него корпуса драккаров.

Четыре силуэта. Сванхильд и трое воинов.

Стояли они неподвижно, и мысль о Ермунгарде опять прошлась по сознанию каленым лезвием. Хотя над фьордом вроде бы не было ни белесого тумана, ни слишком густых теней.

Но и в Веллинхеле никто ничего не видел, пока девчонка не дала ему ту пощечину, и он не швырнул меч в краке.

Харальд на ходу развернулся влево, едва не поскользнувшись на камне, покрытом ледяной коркой. Ринулся туда, где у кромки воды — впереди всех воинов, Хель их побери, — стояла Сванхильд.

Стражники опознали подлетевшего человека не столько по фигуре и лицу, сколько по секире с четырехгранным острием. У дальних концов стен, выходивших на берег, сейчас горели костры, так что лезвие и грани острия в навершии поблескивали, ловя отсветы.

Они едва успели посторониться, когда Харальд, налетев, свободной рукой сгреб Сванхильд за талию. Вздернул в воздух, прижав к себе.

И торопливо зашагал назад. Почти побежал — но сдерживал шаг, чтобы не споткнуться.

Мутная в ночи, темно-серая гладь фьорда дышала совсем рядом, толкалась в берег свинцовыми волнами.

Сванхильд охнула, но не смогла даже вцепиться в него — руки оказались прижаты к его телу. Покачнулась, скорчилась у его плеча, замерев.

Потом, подумал Харальд, уже добравшись до прохода между навесами. Все потом. Вот когда уберется подальше от воды — там и поговорит. Расспросит, что это за ночное стояние на берегу. И как получилось, что они туда пришли.

Стражники Сванхильд топали по камням за его спиной, отстав на несколько шагов.

Он остановился, только когда навесы оказались уже в половине полета стрелы. Поставил Сванхильд на землю — та судорожно вздохнула.

Харальд отловил под плащом тонкую руку, стиснул. Спросил, глянув в сторону воинов, успевших подбежать:

— Как случилось, что вы оказались на берегу? В такое время?

— Мы пошли следом за Кейлевсдоттир, как и положено, — объявил один из воинов. — Ты же сам сказал, ярл, что твоей жене позволено ходить по всей крепости. Только за стены выпускать нельзя. Так она туда и не шла. А про время в твоих приказах ничего не было.

— Это я идти, — безрадостным голосом подтвердила стоявшая рядом Сванхильд.

И всхлипнула.

Харальд помолчал, остывая.

Похоже, капкан сработал. И девчонка, вспомнив то, что должна была вспомнить, захотела постоять на берегу. Он, конечно, не этого желал и ждал…

Но как вышло, так и вышло. А всполошился он зря. Хотя тут лучше перебдеть, чем недобдеть. О Ермунгарде забывать не следует. И доверять ему — тоже.

А теперь нужно изменить приказы, отданные страже.

— Отныне, как только солнце начнет закатываться, Кейлевсдоттир должна возвращаться в опочивальню, — громко сказал Харальд. — И к берегу, за навесы, ее больше не пускать. За руки не хватайте, просто преграждайте путь. А Сванхильд Кейлевсдоттир, которая меня сейчас слышит, думаю, поймет, что своим непослушанием она делает плохо только самой себе — и воинам своего мужа…

Он рассчитывал на то, что Сванхильд, со своей вечной жалостливостью, усовестится. И в другой раз не полезет к воде. Сама начнет возвращаться, когда положено.

— Цепь сажай, — дрожащим голосом посоветовала ему вдруг девчонка. — Конец им давай.

И попыталась было выдернуть руку, но он не отпустил. Перед глазами еще гуще плеснуло красным…

Только прохладная ладонь, зажатая в кулаке, успокаивала.

Я с тобой еще поговорю, мысленно пообещал ей Харальд. А может, и на цепь посажу, как сама же и подсказала…

Он проворчал, обращаясь к своим воинам:

— Вы все поняли? С теми, кто выйдет на стражу завтра, я тоже поговорю. А сейчас… тут по крепости бегает пара людей из тех, что должны охранять вход в мой дом. Найдите их, пусть возвращаются назад. Потом идите отдыхать.

Он снова подхватил Сванхильд, вскинул, наполовину завалив на свое плечо. На этот раз она успела освободить руки — и вцепилась в его рубаху. Молча.

Харальд тоже нес ее молча — до тех самых пор, пока за ними не захлопнулась дверь опочивальни. Затем прислонил секиру к одному из сундуков и сбросил Сванхильд на постель. Тут же улегся сверху, не давая встать.

И, приподнявшись на локтях, начал расстегивать на ней пряжку плаща. Потребовал, не глядя ей в лицо:

— Говори, что случилось. Я слушаю.

Она дернулась возмущенно. Но освободиться не смогла — он для ее силенок был тяжеловат. Помолчала, потом всхлипнула. Попыталась вскинуть руку, по локоть прижатую полой плаща.

Харальд молча перевалился на один бок, откинул полу, освобождая руку.

— Харальд, — сказала наконец девчонка, раза два хлюпнув носом и снова всхлипнув. — Ты дал Красаве рабыню.

Сработало, удовлетворенно подумал он. Ну, посмотрим, что она скажет дальше.

— Дал, — согласился Харальд, по-прежнему не глядя ей в лицо. Перевалился на другой бок, откинул вторую полу.

Сванхильдпод ним снова дернулась, уже посильней.

Но ни слова не сказала. И он посмотрел ей в лицо.

Она плакала. По вискам от синих глаз протянулись размазанные дорожки от слез, щеки тоже были мокрыми. Даже под носом поблескивало…

— Я дал ей рабыню, — уронил Харальд. — И что?

Он распустил узел под шеей, державший платок вишневого шелка. Подумал — ей идет этот цвет. И красное тоже идет. Надо сказать, чтобы на йоль она надела красное платье.

— Я больше не ложиться в постель, где лежать Красава, — напряженно объявила Сванхильд. Даже дрожь из голоса куда-то пропала.

И Харальд долю мгновения осознавал, что же именно она сказала.

А когда понял, то чуть не расхохотался. Бабы, подумал он, глядя на Сванхильд все с тем же равнодушным выражением лица, что было у него и до этого. Так она решила, что рабыня — это милость, которую он оказал, потому что снова хочет ее темноволосую сестру?

Если бы Кресив его интересовала, он не стал бы ее пороть.

А что до его постели, так она уже занята. Ее греет каждую ночь смешная дуреха…

Пряди, укороченные огнем и не успевшие еще отрасти, выбились из кос. Разметались золотистой паутиной по вишневому шелку, лежавшему сейчас у девчонки под головой.

Моя основная цель была проста, подумал Харальд, разглядывая золотистые пряди на вишневом. Сделать так, чтобы Сванхильд перестала бегать к Кресив. Забыла эту бабу, часть своей прошлой жизни. Отвернулась от нее, перестав по-глупому жалеть темноволосую.

Он шел к своей цели окольными путями. Даже решил ради этого надавить на ее чувство жалости.

Но вышло даже лучше, чем он себе наметил. Легко жалеть соперницу, которую уже отвергли — а вот попробуй-ка пожалеть ту, что вот-вот может залезть в постель к твоему мужику…

И девчонка, что тоже хорошо, попутно не расхныкалась от жалости к рабыне, отданной в услужение к темноволосой.

Получается — все сошлось и получилось. Хоть и не так, как он рассчитывал.

Теперь только осталось выкрутиться по-умному. Чтобы девчонка была по-прежнему послушной — но при этом продолжала ревновать его к Кресив. Чтобы держалась от нее подальше.

Или даже разобралась бы с ней так, как положено, отдав приказ стражникам. Один раз, ему и этого бы хватило. Жене ярла нет нужды самой разбираться с рабынями. На это есть воины. Надо будет спросить у Кейлева, успели или нет его невестки рассказать девчонке о том, что стража за ее спиной — это не только охрана…

— Ты так много и так сильно жалела мою рабыню, Сванхильд, — неторопливо сказал Харальд, — что мне тоже стало ее жаль. Я сходил к ней, посмотрел на нее. Пожалуй, я был с ней слишком жесток.

Синие глаза расширились. Девчонка закусила нижнюю губу, посмотрела на него с отчаянием.

— И ради тебя я решил о ней позаботиться. Если хочешь, я буду заботиться о ней еще сильней. Но только ради тебя, Сванхильд.

В конце концов, насмешливо подумал Харальд, женский дом в Йорингарде большой. И сейчас стоит почти пустой. Если дойдет до этого, можно даже переселить туда эту Кресив. Чтобы Сванхильд ревновала еще больше.

С ней надо сейчас надо поступить как с луком. Согнуть так, чтобы стрела попала в цель — но при этом не сломать…

Впрочем, днем со Сванхильд не спускает глаз стража. Ночью за ней приглядит он сам — и утром уйдет попозже. Все равно зимовье, в такое время люди встают поздно.

— А теперь мы поговорим о глупых словах, что ты сказала перед моими людьми, — Харальд наклонился, коснулся губами мокрой соленой щеки. Рука сама собой скользнула ниже, нашла под одеждой одну из грудок. — Про цепь. Еще раз я услышу такое, и действительно посажу тебя на цепь. Не думай, что с женами у нас так не поступают. Я знавал одного конунга, который привязывал свою жену к кровати целых три года после свадьбы. Чтобы не сбежала.

Выражение отчаяния с лица Сванхильд ушло. Теперь она посмотрела на него отстраненно.

Это выражение я уже знаю, подумал Харальд. И рывком перекатился на бок. Встал. Заметил, берясь за пряжку пояса:

— Но ты ведь сама выпила мой эль, Сванхильд? Разве не так? И сама поднесла мне эль в ответ. Я это помню. А ты помнишь?

Девчонка рывком села. Кивнула, помедлив.

— Тогда встречай меня, как положено жене, — бросил он. — С лаской. Прямо сейчас, на моей постели, на которой спишь только ты. Ну?

Врет ведь, растерянно подумала Забава, поднимаясь с кровати.

Врет и не краснеет. Сам говорил когда-то, что жалость у них не в чести. И что он ее не жалеет. Что лишь женщины это могут — но втихомолку.

А нынче заявил, что ему жаль Красаву. Да у него небось и сердца-то нет, для такого дела.

Но тут же Забава вспомнила, как Харальд ее берег — с первых же дней. Следил, чтобы всегда в тепле была, покрывало подтыкал, словно за дитем малым присматривал.

Забава залилась стыдным румянцем. Выходит, он ее все-таки жалеет, только по-своему. Но вслух никогда не признается — раз здесь это не в чести. А она-то, глупая…

Вот только плохо, что он и Красаву жалеть начал.

А если все-таки не жалеть, с замиранием сердца подумала она. Красава, хоть и исхудала после всего, что с ней случилось, все равно была красивая. Покрасивше ее самой.

И Харальду она наверняка в ноги будет кланяться, как тетка Наста дядьке Кимряте. Или уже кланялась?

А дядька Кимрята за это жене благоволил…

Харальд уже скинул рубаху и сапоги, стоял в одних штанах. Смотрел на нее с извечным своим каменным выражением на лице. И не поймешь, о чем думает.

— Отвернись, — выдохнула Забава.

Стыдным казалось, скинув рубаху и платье, остаться перед ним в мужских штанах. И подол задирать, чтобы сначала штаны развязать и снять, а уж потом стащить остальное, тоже не хотелось.

Но Харальд, вместо того, чтобы отвернуться, заявил:

— Я взял жену, чтобы на нее смотреть. Чтобы знать, что у нее под одеждой. И что на уме. Ты уже второй раз просишь отвернуться. Почему?

— Штаны под платьем, — покраснев еще гуще, пробормотала Забава.

Харальд шагнул к ней и одним движением задрал платье с рубахой до бедер. Замер — она почувствовала его кулаки, прижатые к ее бокам. Сказал медленно:

— Со своими штанами я всегда могу тебе помочь. Вот с прочим… как прошел твой день, Сванхильд? После обеда я оставил тебя в опочивальне спокойной и довольной. А вечером мне пришлось искать тебя по всей крепости. И ты зачем-то стояла ночью на берегу. Забыла про краке? Может, хотела утопиться? Из-за какой-то рабыни?

Забава молчала.

— Отвечай, — потребовал Харальд.

И сдернул с нее одежду — а ей только и осталось, что руки поднять.

Харальд швырнул скатку из платья и рубахи на сундук, потянул, надавил ей на плечи, усаживая обратно на кровать. Присел на корточки, взялся за завязки на ее сапоге.

Но глаз от нее так и не отвел. Серебро во взгляде сияло. Казалось почему-то ласковым. Светом в окошке…

И Забава вдруг почувствовала, как внутри словно что-то отпустило. Выпалила, прикрыв грудь руками:

— Я знаю — у ярлов всегда быть рабыни для утех. И женщины, которые свободные, но…

Она сбилась, со страхом осознав, что говорит не то. Что надо молчать. Беречь то, что есть. Чтобы он и дальше на нее смотрел так, как сейчас. Встречать его ласково, улыбаться и терпеть, даже если что-то случится. Как Гудню с Тюрой советовали. Чтобы не было между ними ссор…

— Свободные наложницы, — помог ей Харальд. Стянул сапог и взялся за второй. Спросил, по-прежнему не отводя взгляда от ее лица: — И что еще есть у ярлов? А то вдруг я неправильный ярл. Живу и не знаю, что у меня должно быть.

— Вторая жена, — с отчаянием сказала Забава. — А конунг Ольвдан, который прежде тут быть хозяин — иметь много жен.

Она замерла, хлюпнув носом. И когда Харальд, потянувшись к завязкам ее штанов, коснулся пальцами живота над поясом, вздрогнула.

Вторая жена, подумал Харальд. Тут как бы за одной углядеть.

Вот сидит Сванхильд, которая сначала бегает к рабыне и носит ей свои платья — а потом начинает к ней же ревновать.

Хоть бы спросила сначала, почему он оказал такую милость бабе из рабского дома. Но нет, побежала на берег, забыв про краке, про участь старухи по имени Грит…

И он носится по крепости, на глазах у своих людей разыскивая жену, которая не пожелала прийти вечером в его опочивальню. Жену, которая дерзит ему на людях.

Потом она заливается слезами. И объявляет, что не ляжет в постель, где спала другая.

И ведь не ляжет, подумал Харальд, припомнив Хааленсваге — там девчонка отказалась идти в его покои, откуда он только что выставил темноволосую. Помниться, тогда он пообещал, что ударит ее, если она посмеет снова ослушаться его, да при людях.

А в этот раз за дерзкие слова всего лишь пригрозил посадить на цепь. Причем по ее же совету.

Что-то я размяк, подумал Харальд. И ухмыльнулся, на этот раз открыто. Объявил:

— Боюсь, Сванхильд, на другую жену моей мужской силы уже не хватит.

Ведь не поймет, мелькнула насмешливая мысль. И Харальд пояснил:

— Мое мужское копье на второй жене сотрется. Или сломается. Если, конечно, ты по-прежнему будешь спать в моей опочивальне. Двух жен я не выдержу.

Сванхильд глянула сначала подозрительно — и тут же посмотрела как-то так… как-то непривычно, решил Харальд. Сказала:

— Тогда, в день свадьбы Рагнхильд, ты говорить, что будет вторая жена, если я не идти. Тогда ничего не сотрется? И не сломаться?

Он хохотнул и тут же посерьезнел. Закончил распутывать завязки, погладил мягкий живот, пощекотал его над тем местом, где начинались завитки. Нежная округлость в ответ вздрогнула. Сванхильд громко вздохнула. Однако не отодвинулась.

Говорить правду не хотелось — но она уж слишком сильно переживала из-за того, что он заведет себе другую жену. Ложь, которой он кормил Сванхильд, была щадящей. Правда пострашней…

И все же. Сегодня он нашел ее на берегу. Где она найдется завтра? И главное, какой будет при этом?

Может, открыть ей часть правды, подумал Харальд. Все равно люди в крепости знают, что должно случиться весной. И рано или поздно кто-нибудь скажет об этом Сванхильд. Конечно, девчонка будет переживать…

Но она и так переживает. Причем из-за глупостей, из-за своих выдумок. В которых и он немного виноват — потому что сам первым заговорил о второй жене.

Так пусть лучше расстраивается из-за того, что действительно опасно.

И если я хочу, чтобы она вела себя как взрослая женщина Нартвегра, подумал вдруг Харальд, то и относиться к ней следует, как к взрослой женщине.

— Сванхильд, — объявил он. — Этой весной сюда придет чужое войско. Очень большое войско. Мои враги придут, чтобы драться со мной. И если они победят…

Живот под его пальцами вздрогнул. Девчонка вздохнула уже судорожно, синие глаза расширились.

— Тогда ты останешься без меня, — закончил он быстро, не давая ей вставить слово.

И так знал, что скажет. Не умирай, Харальд.

— До весны осталось меньше пяти месяцев. Если меня не станет, тебя заберет Кейлев. Но ты должна научиться жить, как женщина Нартвегра — за эти месяцы. А их осталось не так много. Поэтому я соврал про вторую жену. Чтобы ты пошла на пир. Чтобы все видели тебя рядом со мной. То, как я тебя почитаю. И уважали тебя, когда меня не станет. За твою силу. За то, что встала и пошла, даже раненая.

Тонкие ладони легли на его запястья. Поползли к плечам.

— Второй жены не будет, — объявил Харальд, глядя ей в глаза.

Которые снова начали заплывать слезами. На лице был ужас. Уже без обиды, просто неприкрытый, безумный страх.

Беда с этими бабами, подумал Харальд. Ложь они принимают легче, чем правду.

— Если я не сумею победить, Кейлев о тебе позаботится. Его сыновья тебя защитят, случись что. Клятву с них я уже взял. Но тебя должны уважать, как женщину Нартвегра. И для этого ты сама должна уважать себя. А еще беречь, Сванхильд. Этому никто не сможет тебя научить. Это можешь сделать только ты. Ты сама, понимаешь? Береги себя. Защищай себя.

И может, мы еще увидимся, торопливо подумал он. Выходил же его родитель на берег время от времени. Хотя бы для того, чтобы зачать сына.

— Пока ты со мной, никаких других жен, — строго бросил Харальд. — Но на берег больше не бегай — это опасно. И не перечь мне на людях.

Сванхильд кивнула, потом потянулась — и обняла его. Плечо Харальда тут же стало мокрым от слез.

Он обхватил Сванхильд, встал, приподнимая легкое тело. Слишком большие для нее штаны соскользнули на пол.

Харальд уложил ее на кровать — и начал целовать соленые губы.

Почему-то их вкус напомнил ему о море.