Жена Берсерка

ГЛАВА 8. Красная рубаха

Забава так и провалялась в постели до тех пор, пока не пришел Харальд. Ноги побаливали, да и Гудню, оставшаяся с ней, велела лежать.

Одно хорошо — кашля почти не было. Только чесалось что-то в груди и горле, словно рана там заживала.

Гудню, сидевшая на сундуке, при виде Харальда тут же встала. Поприветствовала его, протянула руки, чтобы принять еду — но тот качнул головой. Сделал пару шагов и опустил миску на колени жене. Бросил на постель закрытую баклагу с элем, прислонил секиру к стене за изголовьем…

— Спасибо, Гудню, — торопливо сказала Забава, смутившись.

Гудню кивнула, быстро посмотрела на нее. Объявила хитро:

— Я скажу рабыням, чтобы начинали топить баню.

И вышла.

— Как прошел твой день, Харальд? — выдохнула Забава, придерживая миску — и глядя, как Харальд скидывает сначала мохнатую шапку из овчины, потом плащ.

От него тяжело несло дымом, паленым мясом, и ей вдруг стало страшно.

— Лучше, чем мог бы, — как-то непонятно ответил Харальд, садясь рядом. — Только день еще не прошел. А ты собралась в баню, Кейлевсдоттир? Возьмешь меня с собой?

Пахнет-то как, подумала Забава, обмирая. Спросила, потому что не могла не спросить:

— Красава… Кресив… мертва?

— Это давно следовало сделать, — спокойно ответил Харальд.

И, не отводя от нее взгляда, открыл баклагу. Глотнул…

Вот и все, с щемящей грустью подумала Забава. Вдвоем их сюда привезли — а теперь осталась только она. Красава непонятную силу получила, да только не к добру…

С ней самой тоже все неясно. Сумела же она как-то от Красавиного колдовства избавиться. И мир вокруг почему-то посерел, а люди красным засветились…

— Ешь, — сказал Харальд.

И сам первым ухватил ломоть печеного мяса из миски.

Забава послушно взяла хлебец, лежавший с краю. Сунула в рот.

— Как ты? — спросил Харальд, проглотив первый кусок.

И вдруг поднялся. Откинул покрывало с ее ног, взялся за носки. Забава неловко пробормотала:

— Я сама…

— Сиди, — осадил ее Харальд.

Все, что осталось от вчерашнего обморожения на ногах у Сванхильд — это несколько мелких желтых пузырей на подошвах. Отек спал. Кожа была чуть красноватой, но и только.

Зажило как на мне самом, вдруг подумал Харальд.

И тут же мысленно поправился — нет, на нем все зажило бы еще вчера.

Он перевел взгляд на лицо Сванхильд. Та смотрела серьезно, чуть испуганно.

— Все хорошо, — объявил Харальд. Одернул покрывало, вернулся на свое место.

О многом надо подумать, мелькнуло у него.

А не устроить ли себе роздых? Баня с девчонкой. Вечером выпустить собак, проверить стражу — и выспаться в обнимку с ней. Тем более что ноги у нее зажили.

Кейлев, приемный отец Забавы Твердятишны, велел ей идти в рабский дом — и Неждана пошла.

А как вошла села на нары, сбросила стоптанные опорки. Ноги подобрала, сжалась на нарах, не раздеваясь.

Моей жене ты больше прислуживать не будешь, сказал ярл. Но в крепости оставить обещался.

Понятно, что ничего хорошего теперь не будет. Конечно, не она одна видела то, что случилось в опочивальне. Но другие-то — нартвеги, свободные. И воины ярла. Их муж Забавы или вразумит, или поубивает на хольмгангах, которые здесь любят.

А она рабыня. К тому же — видевшая позор ярловой жены. Самого ярла позор, если разобраться. Таких, как она, в живых не оставляют. Мало ли что хозяин пообещал. Он не только ей, но и своему слову хозяин.

Самое забавное, подумала Неждана, что если и впрямь убьют, то тут же за стеной и прикопают. Так что ярл свое слово сдержит — оставит в крепости.

И ведь только-только все начало налаживаться. Хозяйка хорошая, добрая… тут даже у рабынь свой дом. Теплый. Каждый день топят. Хлебом кормят, похлебку дают.

Вслед за страхом на нее навалилось равнодушие. Убьют, так хоть отмучаюсь, решила Неждана спокойно.

А затем, зажмурившись, начала вспоминать родное Белоозеро. Отца с матерью, братьев, давно убитых…

Задумавшись, она и не услышала, как к ней кто-то подошел. Открыла глаза, потому что за руку кто-то тронул.

И тут же обмерла. Рядом стоял брат хозяина, ярл Свальд.

А ведь и он там был, мелькнула нехорошая мысль. И позор Забавы Твердятишны видел. Сейчас или выспрашивать начнет, или…

Или его подослал сам хозяин, чтобы дело закончить. Нет рабыни, нет и опасений, что болтать начнет.

Ярл Свальд тем временем уселся на нарах напротив. Сказал негромко:

— Я здесь потому, что брат разрешил поговорить с тобой. Поэтому не вздумай орать или грозить, что ему скажешь.

— Да не буду, — равнодушно сказала Неждана. — Говори, зачем пришел.

Нартвег скривился.

— Забываешься, девка…

— А ты брату пожалуйся, — почти ласково посоветовала ему Неждана.

И снова замолчала.

У Свальда нехорошо дернулась верхняя губа. Он помолчал, сказал напряженно:

— Хочешь стать моей наложницей? Свободной? Никакой работы, спокойное житье? И одеваться будешь не так, как сейчас. Если родится ребенок — я его признаю.

Все это было так неожиданно, что у Нежданы от удивления даже перехватило дыхание. Потом она глубоко вздохнула.

Нартвег ждал ее ответа. Смотрел уверенно. И Неждана выпалила:

— А кто же мне свободу даст? Ты?

Но прежде, чем он ответил, вдруг осознала — не он.

Вот, значит, как хозяин решил от нее избавиться. Отдать брату, чтобы тот увез к себе. Но свободной…

— Кто тебе хозяин, тот и даст, — пробурчал ярл Свальд. — Если станешь моей наложницей.

И мысли у Нежданы полетели быстро-быстро, круговертью.

Свобода. В крепости уже вон сколько рабынь в могилы к нартвегам побросали — а со свободной так не поступят. Не положено. Только если сама баба согласие даст. Или провинится крепко, как те дочки прежнего хозяина, о которых ей тут рассказывали другие рабыни.

Никто больше не будет ее ловить за сараями. Не посмеют. Никто на двор ночью не пошлет, как та Красава.

А если она от этого нартвега сына родит, и он его признает…

Или дочку, торопливо подумала Неждана. Будет дочка ярлова, пусть и не от законной жены, но — признанная. Таких и замуж с приданым выдают, и мужа им хорошего подыскивают. Все-таки ярл, не простой воин.

Дочка-то лучше, в смятении, боясь поверить всему этому, решила Неждана. Если родить сына, то его, как только подрастет, начнут в походы брать — у них тут так положено. Особенно у таких, как этот ярл Свальд. Или тот же ярл Харальд. Но из походов, бывает, не возвращаются.

А дочка будет всегда при ней. Ну или она сама — при дочке.

И если матушка Мокошь будет добра, то в старости еще и внуков понянчит…

Вот только удастся ли родить? Пока с сыном Свенельда жила, Халла заставляла горькое зелье пить. Да и потом, когда самого Свенельда терпеть приходилось, тоже поила зельем. Всякий раз, как новый месяц народится. Чтобы приплода не было. Кто его знает…

А не попробую — так и не узнаю, зло и весело подумала вдруг Неждана. Пусть кнутом поротая, пусть и этот нартвег только потешится с ней да бросит — тут и гадать нечего, так оно и будет…

Но если она успеет от него ребенка родить, то может, будет у нее свое счастье. Когда-нибудь. В доме дочери или сына.

Неждана снова глубоко вздохнула. Только слишком быстро поддаваться нельзя. Иначе она ему сразу наскучит. Надо время потянуть, пока не понесет от него.

— Раз хозяин решил меня тебе отдать, то придется покориться, — с насмешкой сказала Неждана. — Я рабыня послушная. Кнутом, правда, поротая…

Все равно рубцы на спине увидит, мелькнуло у нее. Лучше сразу сказать. Может, этот ярл тут же и передумает. Все лучше, чем на что-то надеяться.

— За то, что таких, как ты, не больно любила, — добавила Неждана.

И улыбнулась, хмелея от собственной наглости.

А в уме билось — пусть даже побьет за такое нахальство. Она стерпит, не впервой. Главное, раззадорить его. И понести.

Нартвег скривился, хрипло выдохнул. Но сказал медленно, негромко:

— Харальд не хочет, чтобы ты к его жене приближалась. Поэтому поживешь пока в рабском доме. А дальше видно будет. Как стемнеет — на двор не выходи.

Нынче по ночам стража и так никого не выпускает, припомнила Неждана. Но промолчала.

— Когда надо будет, я сам за тобой приду, — бросил Свальд.

И встал. Заявил, глядя на нее сверху вниз:

— Вот сегодня перед закатом и зайду. Жди.

Он ушел, а Неждана пару мгновений сидела неподвижно.

Неужто прямо здесь с ней этим делом заниматься будет? Да вряд ли. Все-таки ярл, не из простых. Или к себе поведет, или в женский дом — там, по слухам, полно пустых опочивален.

Она вскочила. Зимний день короток…

А ей хотелось быть такой, какой она еще никогда не была.

Красивой.

Спасибо Забаве Твердятишне — новой одежды теперь у нее вдоволь. Надо бы только помыться. Да волосы гребнем начесать, чтобы блестели.

Неждана собрала узелок и побежала в баню. Ту самую, которую нартвеги обходили стороной.

Но ее как раз сейчас сжигали. Стояли вокруг угрюмые мужики в плащах поверх кольчуг, с топорами и баграми — видно, присматривали, чтобы огонь дальше не пошел. Сруб полыхал, пуская в небо широкий столб дыма…

И Неждана, крадучись, убежала к другой бане.

Только там крутились рабыни — и ее даже не пустили, сказав, что велено все вымыть да натопить для жены ярла.

Как же быть-то, подумала Неждана, стоя возле закрытой двери и прижимая к себе узелок с чистой одеждой. В первый раз ведь согласилась на это дело не потому, что рабыня. Не потому, что деваться некуда и хозяйскую волю надо исполнять. Не потому, что есть глупая надежда, что потом будет хоть чуточку легче — как надеялась с сыном Свенельда.

Все зная и понимая, захотела лечь с мужиком. По доброй воле, чтобы понести…

Был только один выход.

Она вздохнула, а потом побежала к коровнику. Быстро, пока никто не видит, схватила пару ведер из тех, что были там приготовлены для вечерней дойки. Узелок с одеждой взяла под мышку, вернулась к рабскому дому тоже бегом. У стены зачерпнула снега из чистого сугроба…

А потом забилась с ведрами в самый дальний угол рабского дома. Там, впрочем, никого не было — всех, у кого нет постоянной работы, погнали чистить и скрести хозяйскую половину. И баню, как выяснилось.

Неждана скинула с себя одежду, встала на нее голышом. Загребла пригоршнями снег и принялась натирать кожу. Тихо ахала, жмурясь и дрожа.

Чтобы до скрипа. Чтобы ни запаха пота, ничего…

И волосы снегом обтерла. А потом торопливо принялась растираться одной из чистых рубах. Надо было еще успеть вернуть ведра, пока их не хватились.

Девчонка, увидев свои ноги, испуганно глянула на него — и сжалась.

— Так и должно быть, — объявил Харальд со спокойствием, которого на деле не чувствовал.

Подумал быстро — она меняется. И учитывая все, причина этого он сам. Какой она станет? Как далеко это зайдет?

Что, если Сванхильд тоже когда-нибудь начнет рвать людей, как он когда-то? Его это не пугало. Пара-тройка рабов в год — о чем тут вообще говорить?

Но вот для нее, с ее-то страстью всех жалеть…

Плохо, что никто из сыновей Мирового Змея не задерживался на земле так долго, как он. И Ермунгард может не знать, что твориться со Сванхильд.

Харальд спокойно улыбнулся. Приказал, снова усаживаясь на край кровати:

— Ешь. Теперь все будет хорошо.

Уж в который раз ей это обещаю, скользнула у него мысль.

Он быстро поел, старательно изображая, что голоден и думает только о еде. Заставил Сванхильд, почему-то прятавшую от него глаза, съесть несколько кусков. И ушел, объявив, что сходит за чистой одеждой для себя и для нее. В опочивальню тут же заскочила поджидавшая за дверью Гудню…

Столб дыма от горевшей бани поднимался над крепостью. Харальд, шагая к главному дому, покосился на него. Нахмурился.

Что-то от него ускользало. Что-то не складывалось во всем происходящем…

Он дошел до своей опочивальни и обнаружил, что сундуки с одеждой уже перенесли в покой напротив. Рабыня, под надзором стражника спешно домывавшая там полы, при его появлении метнулась в угол и замерла, боясь шевельнуться. Харальд, не обращая на нее внимания, открыл свой сундук. Набрал одежду для себя, добавил еще пару штанов для Сванхильд.

Затем перешел к ее сундуку. Присел перед ним, разворошил стопки тряпья, отыскал нижнюю рубаху не из шелка, а из красного полотна. Красного, как кровь…

Он вдруг замер, глядя на рубаху в руке. Кровь.

Сванхильд — женщина. Пусть ей всего девятнадцать — но все же баба. Когда у нее было то, что раз в месяц бывает у всех баб?

Прежде, до свадьбы, случалось, что он не трогал ее по нескольку дней. Из-за походов, из-за драк… потом из-за того, что она обгорела на пожаре. И Сванхильд могла пройти через то, что привычно всем бабам, в эти дни. Но теперь-то, теперь…

Они спят в одной кровати больше месяца. Лишь раз он не трогал ее сразу две ночи подряд — из-за того, что бегал по крепости.

Но приходил днем. Виделся. А запаха крови — не чуял.

Но в прежние дни, когда с ней что-то случалось, от нее попахивало кровью. Из-за раны, из-за треснувших волдырей на пояснице, которые пускали сукровицу…

У меня не может быть детей, с неверием и какой-то странной тяжестью на сердце подумал Харальд. Не может.

Все бабы жили с ним по нескольку месяцев. И поскольку прежде зимовья были спокойные, все шло как положено — каждую ночь. За исключением тех дней, когда от баб пахло кровью…

Он выпрямился. Уставился невидящими глазами в стену.

Если Сванхильд беременна, то это объясняет, почему она видела все серым, а людей красными. Почему устояла перед колдовством Кресив. Почему так быстро зажили обмороженные ноги, прошел кашель.

Почему она не слегла с лихорадкой после того, как бегала голышом в метель, наконец.

Его кровь — в ней.

Девчонка беременна. И от него, поэтому меняется.

Сказать ей? А если все сказанное на земле слышат боги в Асгарде? Кресив, по словам Сванхильд, удивилась, когда девчонку не взяло колдовство. Выходит, даже боги знают не все — во всяком случае, пока…

Или, возможно, они не знают того, о чем люди не говорят? Тогда надо молчать. Хотя через два-три месяца все и так всем будет ясно.

Может, даже через четыре, поправился Харальд. Сванхильд — заморыш, живот у нее округлится не сразу.

Он вернулся в женский дом. Шел, чувствуя себя как-то странно. Словно то ли перепил, то ли по голове получил.

Он станет отцом. Со временем по крепости пробежит его подрастающий детеныш. Неважно, будет тут он сам или нет.

Вот только как бы боги не заинтересовались его щенком…

Сванхильд уже успела одеться — и шла к двери, закутанная так, что торчал только нос. Харальд молча сунул ей в руки принесенную одежду, вскинул ее на плечо. Одной рукой прихватил ноги под складками мехов…

И вынес, пригибаясь в дверях.

Что-то не то со мной, с ужасом думала Забава.

Уж не набралась ли она чего колдовского от Красавы? Ту ведь тоже вон как высекли, а она быстренько оправилась.

И, задумавшись над всем этим, она даже не воспротивилась, когда Харальд взвалил ее на плечо и понес. Не стала отнекиваться — мол, сама дойду.

Даже мысль нехорошая проскочила — если пойду, то покажу всем, что уже сама хожу, не кашляю. А люди ведь всякое подумать могут…

Баня встретила их жаром, запахом дыма и запаренной хвои. Рабыня, подкидывавшая поленья в каменку, выскочила из парной, едва услышала, как кто-то вошел. Харальд поставил Забаву на пол, задвинул за рабыней засов на двери.

А потом быстро разделся. Подошел к ней, голый, с косицами, разметавшимися по плечам — и замер рядом. Смотрел как-то странно, пристально, словно в первый раз видел. Лицо тонуло в полумраке, который разгонял светильник на полке, только глаза сияли — холодным серебряным светом.

И Забава под этим взглядом смутилась. Вспомнила вдруг, что на ней опять штаны…

— Помочь? — выдохнул Харальд.

— Я сама, — торопливо сказала Забава.

И, отвернувшись от него, быстренько все скинула. Повернулась к Харальду, прикрываясь зачем-то рукой. Хотя чего прикрываться? Он ее какой только не видел.

Надо сказать о том, что и к ней прилипло чужое колдовство, мелькнуло вдруг у Забавы. Харальд должен знать, что она для него может быть опасна. Сам-то он не додумается… известное дело, у мужиков, когда они на бабу смотрят, мысли только об одном.

Вот полюблюсь с ним последний раз — и скажу, твердо решила она.

Потом шагнула вперед, едва не наткнувшись на Харальда. Он посторонился, давая дорогу. Двинул головой, взглядом и подбородком указывая на дверь парной.

Забава пошла к ней. На ходу ощутила, как Харальд ее коснулся. Жесткая ладонь скользнула по ягодицам, по спине…

А едва переступила порог и очутилась в жарком, пахнущем дымком и хвоей полумраке, как Харальд вдруг развернул ее и притиснул к бревенчатой стенке возле двери. Телом притиснул, даже не руками. Выдохнул тяжело, глядя ей в лицо.

— Дверь бы закрыть, — тихо сказала Забава.

Харальд потянулся в сторону, не отводя от нее взгляда. И копье его, уже налившееся, уже вжавшееся Забаве в низ живота, от этого движения жестко скользнуло по коже.

Дверь хлопнула, закрываясь.

Когда он закрыл дверь, Сванхильд вдруг вскинула руки. Уперлась ладонями ему в грудь, объявила:

— Не так. И не тут. Я сама хочу…

Да я тут и не собирался, подумал Харальд. Так уж, прижал от нетерпения.

И чего это она хочет сама, интересно?

Но он все-таки отступил. Хотя дыхание уже частило. И хотелось только вжаться в нее…

А следом озабочено мелькнуло — Сванхильд скоро станет матерью его сосунка. Надо бы с ней поосторожней, не спеша. И всем телом не наваливаться в следующий раз.

Одно хорошо — его детеныш, хоть и мельче мелкого, уже сам бережет девчонку. Так что можно не боятся, что помрет при родах…

Сванхильд снова ухватила его за руку, дернула к лавке. Харальд послушно пошел. И когда она опять уперлась ладонью ему в грудь, сел. Замер, подумав вдруг весело — ну сама так сама. А он поглядит, чему мать его детеныша научилась…

Девчонка на мгновенье замерла, а потом шагнула вперед, меж его расставленных ног. Харальд раздвинул бедра пошире. Не удержавшись, уставился ей на живот.

Ровный, и не скажешь, что там проросло его семя. Может, он все-таки ошибается? И Сванхильд меняется, потому что провела с ним слишком долго времени? Или потому что в ней что-то есть — не зря же ее послала Сигюн, жена деда Локи.

Ладонь Сванхильд вдруг поймала его подбородок, надавила, заставляя посмотреть на нее.

Следом она наклонилась к нему, и Харальд ощутил ее губы — жадные, ищущие. Даже надавливать ладонью на светловолосый затылок не пришлось. Сама целовала, и поцелуй был глубоким…

Харальд, удивляясь самому себе, сидел неподвижно, лишь принимая ласку. Прикосновения мелкого языка оказались все же чуть пугливыми. В низу живота от них давило все сильней.

И молотком в ушах — стук собственного сердца. Поверх этого — ее сбивающееся дыхание…

Он наконец не выдержал, подхватил Сванхильд под ягодицами, притянул к себе. Вжался мужским копьем в раздвоинку между бедер.

Потом руки сами скользнули выше — по ягодицам, к узкой пояснице. Наткнулись там на скользкую гладкость шрама, замерли.

В уме вдруг мелькнуло — а ведь обещал убить всякого, кто протянет к ней лапы…

Сванхильд оторвалась от его губ, жадно глотнула воздуха.

— Стой так, — уронил Харальд.

И надавил на лопатки, теперь, после вчерашнего, ясно проступившие под ее кожей. Притянул к себе, поймал губами бусину соска, уже затвердевшего. Катнул на языке, приминая, как сладкую ягоду…

Девчонка задышала чаще, спросила как-то путано:

— А мне так можно?

Харальд не сразу сообразил, о чем она. А когда понял, фыркнул. Оставил в покое ее сосок, напоследок сожалеющее лизнув. Тот мягко дрогнул под языком…

И сказал, позволив рукам проделать обратный путь по телу девчонки — к пояснице, вновь по ягодицам, к бедрам, так удобно ложившимся в его ладони:

— Если сядешь… — тут дыхание сбилось, и он сглотнул, — то можно.

Колено Сванхильд послушно поднялось под его рукой, скользнуло по боку. Харальд на мгновенье придавил это колено предплечьем, прижимая к себе и глядя ей в лицо. Губы приоткрыты, пряди, выбившиеся из кос, прилипли к скулам. Глаза тонут в тени, но в них тают два блика.

И ее ладони — одна на его щеке, другая на плече…

Он выдохнул шипяще:

— Сядь.

И, обхватив тонкую талию, надавил, усаживая на свое левое бедро. Ощутил кожей чуть влажную мягкость женского места — сейчас, по правде говоря, думал уже только о нем.

Но пока держался.

Следом Харальд подбил ладонью колено второй ноги, перекидывая ее через правое бедро.

Сванхильд, усевшись, потянулась к нему. Принялась, как котенок, вылизывать ему сосок…

Научил на свою голову, с усмешкой подумал Харальд. Ему-то от этого не жарко, не холодно.

Только и оставалось, что гладить ее бедра, широко разведенные, на которых уже выступил пот — в бане было жарко. Потом его руки двинулись выше. Мягкость живота, подрагивавшего под пальцами, завораживала. Жаль, что не отвлекала от желания просто войти в нее.

Если притисну ее сейчас к себе, подумал Харальд, то не удержусь. И все начнется, а потом закончится. А она так старательно пыталась доставить ему удовольствие. Нельзя с ней так.

Ладонь его сама скользнула ей между ног, раздвинула складки. Там все было нежным, влажным — и он дернулся на скамье, запустил пальцы поглубже…

Девчонка задышала судорожно. Вскинула голову, спросила неровно:

— Не… не нравится?

— Сейчас я хочу не того, Сванхильд. — Он потянулся вперед, коснулся щекой ее щеки.

И, обняв ее, приподнял. Прижал к себе, ощутил округлость грудок, мягких, теплых, на пластинах своих мышц…

А уже нывшим мужским копьем — вход.

— Просто тебя хочу, — свистящим шепотом сказал Харальд. — Но если тебе нравится — продолжай. Я подожду.

Сванхильд вдруг рывком его обхватила, поджала ноги. Выдохнула требовательно:

— Не жди.

И руки сами двинулись, бережно опуская ее вниз, на бедра. После долгого ожидания удовольствие оказалось острым, дурманящим.

А потом мыслей уже не было. Он запустил руки назад, взялся за лавку, на которой сидел. Двинул ее вперед — чтобы Сванхильд не задевала коленками стену. Хотя она и так до нее не дотягивалась, но мало ли.

От движения девчонку тряхнуло, и Харальд ощутил это той частью своего тела, которая была внутри нее. Он со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Облапил ее, прижимая к себе. Сванхильд оказалась не тяжелей ягненка…

Не искусная я в этом, затуманено подумала Забава. Не выходит у меня что-то.

Но огорчения она не ощутила. Руки Харальда стискивали, тело его было жестким, горячим, уже взмокшим. И низ живота знакомо заплывал давящим, сладким теплом…

А когда все кончилось, Харальд откинулся назад. Расслаблено оперся затылком и плечами о бревенчатую стенку, прижмурился, ладонями обхватив ее талию. Замер.

Дыхание его становилось все ровнее, большие пальцы поглаживали ей живот. Щекотно, нежно…

Сейчас, подумала Забава. Иначе потом не осмелюсь.

Она облизнула губы, сказала дрогнувшим голосом:

— Харальд, я… я тоже.

Тяжело слова давались, не шли.

Харальд открыл глаза, молча посмотрел на нее. Серебро глаз сверкнуло.

И Забава уже потверже сказала:

— Меня тоже колдовство задело. Как Красаву… Кресив. От нее перешло. При ней в глазах посерело. Люди — красные. Потом ноги зажили. Не кашляю. Нехорошо это… нет, не так. Это плохо. Страшно. Нам… тебе нельзя быть рядом со мной. Колдовство. Я теперь как Кресив.

Харальд несколько мгновений смотрел на нее молча, Забава под его взглядом вскинула голову. Но не шевельнулась. Так и сидела у него на коленях, хоть ноги уже затекли.

Знала, что надо бы встать, отойти, но все тянула.

Харальд вдруг обнял ее, заваливая на себя. Придавил ладонью затылок, дотянулся губами до уха. И прошептал едва слышно:

— Я сам так вижу мир, Сванхильд. Иногда. Все серое, а люди светятся красным. Но тут нет колдовства. Ты не Кресив, на тебя ничего от нее не перешло. Это другое. В тебе мой детеныш. Но никому об этом не говори. Никто не должен знать. Никому и никогда, ты поняла?

Детеныш, как-то непонимающе подумала Забава. Как так? Если до сих пор у Харальда детей не было…

Он убрал ладонь с ее затылка, быстро подсунул пальцы ей под живот. Погладил молча.

И только тогда Забава поверила.

Дитятко. У нее будет, от Харальда. Оно, конечно, не вовремя — вон что творится вокруг. Люди мрут, колдовство…

Но не дитя решает, когда в мир прийти. Матушка-Мокошь посылает. А матери только и остается, что его встретить. И заботится потом, растить.

Забава глубоко вздохнула, с радостью — и легким страхом. Тоже подсунула ладонь под свой живот, прижатый к телу Харальда. Наткнулась на его пальцы, которые в ответ дрогнули.

Даже не верилось в то, что у нее в животе сейчас младенчик подрастает.

И если все так, как Харальд говорит, то нет на ней колдовства — а есть его дитя. Матушка-Мокошь, счастье-то какое…

Забава зажмурилась. И спросила то, что не могла не спросить — тоже тихо, шепотом:

— Харальд… а ты как узнал? Я вот не знала…

Харальд от неожиданности хмыкнул. Ну не признаваться же ей, какие мысли пришли в голову в опочивальне.

Следом он подумал, что сама Забава в бабьих делах могла быть несведуща. О всем таком с дочерью беседует мать. Нет, ну то, что от мужиков родятся дети, она, похоже, знает. Уже хорошо. А вот как это распознать, пока живот не вырос…

Когда все станет заметно, прикажу невесткам Кейлева, чтобы поговорили с ней об этом, решил он. И шепотом объявил:

— Я догадался. Ты начала походить на меня, жена ярла. Видишь все серым, людей красным. И за секиру хватаешься. Это все из-за моего детеныша.

Когда Свальд пришел, Неждана сидела на нарах.

Закрыв глаза, сидела. И вспоминала песни, что пела ей когда-то мать. Давно это было…

Бездельничала, хоть и знала, что разумней было за иглу взяться, узор на чем-нибудь вышить. Все дело.

Шаги Свальда она в этот раз расслышала прежде, чем тот подошел. Повернула голову — и пару мгновений смотрела на нартвега, пока он приближался к ее нарам.

Гаденько было на душе. Конечно, пошла на это только ради ребенка. Чтобы дом свой когда-нибудь обрести.

А все равно противно вдруг стало.

И ведь пока тело снегом терла, почти радовалась. Думалось тогда лишь о хорошем — о дочке, что может народиться, о том, как она ее нянчить будет.

А сейчас вот припекло. Прежде чем дочку на руки взять, придется сначала этого нартвега при себе удержать. Он еще и не из простых. Свое поместье есть, как сам хвастался. И наверняка его или жена, или наложницы там дожидаются. Значит, бабами забалованный.

Хорошо хоть, Свальд не улыбался и не ухмылялся. Шагал, глядя на нее почти равнодушно — только в глазах что-то такое проглядывало, уже хозяйское…

Лишь бы про нос свой опять не вспомнил, безрадостно подумала Неждана.

И, сунув ноги в опорки, встала ему навстречу.

— Иди за мной, — негромко велел Свальд, не дойдя до нее нескольких шагов.

Потом развернулся и двинулся к выходу. Неждана, накинув на плечи плащ из толстой шерстяной ткани, пошла следом.

Спросить, что ли, куда ведет, мелькнуло у нее.

Она подавила вздох, подумала — а чего спрашивать? Ей-то не все ли равно, где с ним срамным делом заниматься? Небось не невеста, у которой сейчас все в первый раз должно случиться…

Во дворе уже смеркалось. Рабыни, закончив свои дела, торопливо бежали к своим домам. Топали от ворот нартвеги, чтобы встать на стражу у дверей — везде, даже там, где живут рабы…

Свальд, пройдя немного, свернул к главному дому.

И Неждана сообразила — выходит, все случится в его опочивальне. Ну, помогай, Мокошь-матушка — чтобы понести скоренько, чтобы нартвегу этому не наскучить прежде, чем в тяжести окажется…

А следом она уже по-другому, чуть ли не спокойно, подумала — матушке-Мокоши помолиться, это, конечно, хорошо, но и самой надо не глупить. Больно от нартвега не раскисать, даже если слова ласковые говорить начнет. А в постели…

Тут она не удержалась от вздоха. Потому что не знала, как будет лучше. То ли показать этому Свальду, что в постели с ним слаще сладкого — то ли наоборот, что он не больно-то ей мил. Чтобы не возрадовался сразу же, не заскучал.

Свальд, шедший впереди, стукнул в дверь, что вела на хозяйскую половину.

— Кто? — неласково спросили оттуда.

— Ярл Свальд, — крикнул нартвег.

Грохотнул засов, створка открылась. Неждана, склонив голову, проскользнула мимо пары воинов, что стерегли вход. Вошла вслед за хозяйским братом в его опочивальню.

Тут было натоплено, но темно. Немного света падало из открытой двери — в проходе между опочивальнями горела на полке пара светильников…

— Подожди, — буркнул Свальд.

И, выйдя, принес один из них. Прошелся по опочивальне, подпалил фитильки у светильников, стоявших здесь.

А потом отнес обратно железную ладью с огоньком на одном из концов. Задвинул засов на двери, вернувшись, сказал негромко:

— Больше я тебя сюда не приведу…

Сердце Нежданы стиснула когтистая лапа.

— Завтра Сванхильд вернется в опочивальню брата, — закончил Свальд. — И я сам перееду в мужской дом. Так хочет Харальда. Считает, что так будет безопасней. Но он позволил приводить тебя на ночь в его женский дом. Однако лишь на ночь. Жить ты по-прежнему будешь в рабском доме, и на глаза его жене показываться не должна. Ты все поняла, Нида?

Когтистая лапа отпустила, Неждана выдохнула:

— Да.

Свальд ожидал, что сероглазая девка начнет упрашивать, чтобы ей позволили не только ночевать, но и жить в женском доме. Все-таки она теперь почти свободная — Харальд уже велел ему сходить на кухню и приказать, чтобы для нее сварили эль свободной шеи.

И он сходил. Через десять-двенадцать дней на вечерней трапезе в главном доме Ниде помажут шею элем, объявят, что она больше не рабыня…

А жить свободной женщине в рабском доме унизительно. Но в женском доме днем бывает Сванхильд, и Харальд сказал ясно — никаких встреч. И велел держать свою наложницу в рабском доме.

Однако голос этой Ниды, когда она выпалила свое "да", прозвучал чуть ли не радостно. Хоть ничего хорошего в этом не было.

Свальд скинул шапку и плащ, закинул их на один из сундуков. Повернулся к девке.

Та медленно развязывала тесемки какой-то серой тряпки, укрывавшей ей плечи.

И он сказал, широко ей улыбнувшись — от этой улыбки все его девки обычно таяли:

— Больше ты такое носить не будешь. Плащ для тебя я уже приготовил — вон в том сундуке лежит.

Плащ, подумала Неждана. Небось тот самый, что еще в самом начале обещал. Откуда у него бабья одежда? Или своим добром решил поделиться?

Вот только ей было нужно от него нечто большее, чем плащ. И она равнодушно бросила:

— Я и так не мерзну.

Широкая улыбка нартвега закаменела, начав походить на оскал. Потом губы сомкнулись, ярл Свальд недобро сказал:

— Пусть ты теперь свободная — но твое бабье дело благодарить, а не огрызаться.

Как ни странно, но от злобы, прозвучавшей в его голосе, Неждане сразу стало легче.

Отвыкла я от доброго-то, грустно подумала она. А как рявкнут, так все на свои места становится.

Неждана стянула плащ, свернула его, глядя в глаза новому хозяину — раз ему отдали, ее даже не спросив, значит, хозяин. Молча отнесла к сундуку.

А когда наклонилась, чтобы положить одежку на крышку, нартвег вдруг очутился сзади. Обхватил ее со спины, как тогда. Только вверх на этот раз не вздергивал. Плотно прижал к себе — прихватив одной рукой живот, другую кинув поверх груди. Чтобы не дергалась, надо полагать.

Следом он прошептал:

— Помнишь, как меня по носу ударила, девка? Вот сейчас я и закончу то, что тогда начал.

Если смолчу сейчас, поняла Неждана, навсегда останусь для него куском рабского мяса. Хоть и свободу дать обещались, но этот Свальд все равно будет смотреть на нее как на рабыню.

И она с насмешкой сказала:

— Только так и можешь, ярл? По-другому уже не выходит? Или не умеешь по-другому?

Руки разжались, дышать сразу стало свободнее. А потом ее развернули. И нартвег уставился на нее бледно-голубыми глазами. Вроде как улыбнулся — но верхняя губа со злой дрожью задиралась все выше.

— Хочешь посмотреть, что я умею, девка? Так увидишь…

— Нида, — твердо сказала Неждана. — Зови меня Нида, ярл.

— Ты мне приказываешь? — тихо спросил он.

Не кричит, сообразила Неждана, потому что не хочет, чтобы стражники за стеной услышали. Вот и тут повезло, хоть в такой малости, а все же…

Она стиснула зубы, глядя в светлые глаза, от которых становилось страшно. И холод тек по телу.

Прибьет, всплыла в сознании пугливая мысль. Как есть прибьет.

Но как иначе ему не наскучить? Не будешь перечить, потешится разок, и все.

— Что, даже ответить не хочешь?

Нартвег вдруг протянул руки, брезгливо отодвинул край наголовного платка, завязанного у нее на шее и прикрывавшего ключицы. Потом сгреб ворот ее рубахи. Натянул, ткань затрещала…

Неждана, не двигаясь, спокойно сказала:

— Не рви. Сама сниму. Или ты только силой брать можешь? По-другому с бабами никак?

Хозяйский брат застыл. Лицо у него вдруг заледенело, став неподвижным.

А еще через мгновенье он отпустил ее ворот. Отступил, приказал:

— Раздевайся. Да побыстрей.

Неждана шагнула мимо него, подошла к кровати. Повернулась к ней лицом — а к Свальду боком. И начала раздеваться.

Сначала платок. Волосы после снега были на ощупь жесткими, и она заплела их в две косы. А сейчас, чтобы потянуть время, начала распускать…

У стены зашуршало, и Неждана, не выдержав, покосилась в сторону нартвега. Тот, глядя на нее, торопливо раздевался.

А я спешить не буду, подумала она. Стянула толстое шерстяное платье, потом рубаху. Скомкала все, зашвырнула на дальний сундук, под простенком.

И попала удачно, сразу на крышку.

На Свальда она больше не смотрела. Не потому, что страшно, а чтобы видел — он для нее что есть, что нет.

Хотя нартвег уже стоял рядом. И раздеться, похоже, успел. Дышал тяжело, но пока не трогал. Даже рук не протягивал.

Неждана, упорно глядя перед собой, на простенок, перекинула волосы на левое плечо, прикрыв от него грудь. Скинула опорки, наклонилась, стянула носки.

И, выпрямившись, замерла, все так же глядя перед собой.

Свальд широко шагнул, ладонью подхватил гриву, которую девка перекинула себе на грудь.

Волосы были жесткими, но пушистыми. Цвета дубовой коры. От желтоватого сияния светильников пряди посверкивали пепельными искрами…

Хотелось кинуть ее на постель и начать — но кое-что останавливало. Свальд желал, чтобы девка после всего смотрела на него уже по-другому. Чтобы сама ластилась, как остальные, которых у него было немало.

А она отстраненно пялилась в сторону. Вроде бы и покорная, но…

Было в этом что-то унизительное. Бабы его любили — а эта, рабыня поротая, нос воротила. Да еще топтанная не одним мужиком.

Про то, как ее покупали у Свенельда, Свальд уже слышал от одного из парней, стоявших тогда на воротах. И знал, что до Свенельда с девкой баловался его сын.

А когда она наклонилась, на спине блеснули розоватые рубцы.

Кулаком прибить легче всего, подумал Свальд. Но вот сделать так, чтобы непокорная девка смотрела на него так же, как Ингрид после той ночи…

Он наклонился, коснулся губами женского плеча. Примял ладонью одну из грудей, другой рукой прижал ее к себе. Не поворачивая, боком.

Худое бедро с торчавшей сверху округлой косточкой вжалось ему в живот. Его мужское копье, уже налившееся, радостно дернулось еще выше, скользнув по ее коже.

Надо было принести для нее еды и эля покрепче, подумал вдруг Свальд. Поела бы, промочила горло элем, глядишь, быстрей размякла.

Жаль, не подумал заранее.

Он прижал девку к себе еще крепче, впился поцелуем в ее шею под ухом. Пальцами прищемил сосок на той груди, что была под ладонью, потом пригладил. После легкой боли — ласка…

Сероглазая вскинула голову, глубоко вздохнула — и отвернулась, уставившись уже на изголовье кровати. Свальд, оторвавшись от ее шеи, развернул девку к себе.

Слабое сияние светильников стерло первые мелкие морщинки, что успели появиться в уголках глаз, и она казалась сейчас юной. Неприступной. Смотрела на него молча, вскинув подбородок. Не как рабыня смотрела — презрительно, как не всякая свободная нартвежка посмеет глядеть на ярла Огерсона…

Блудодей ты чужанский, недобро думала Неждана, глядя в лицо Свальду.

И, разлепив непослушные губы, уронила:

— А теперь что? Лечь прикажешь?

— Ложись, — приглушенно проворчал нартвег.

Неждана усмехнулась ему в лицо. Потом развернулась — и шагнула прямо на постель. Опустилась вниз, стараясь держать голову высоко. Знала, что он на нее смотрит.

Затем улеглась на спину. Спросила нагло, повернув голову и посмотрев на него снизу вверх:

— Может, еще чем помочь? А то вдруг сам, в одиночку, с этим делом не справишься? Поддержать там что-то или еще чего…

Договорив, Неждана и сама испугалась. Это что же такое она ему сказала?

Нартвег мгновенно очутился рядом — только кровать надрывно скрипнула. Вцепился ей в волосы под затылком, дернул, заставляя запрокинуть голову. Неждана раскрыла рот, но ахнуть не успела.

Свальд заткнул ей рот грубым поцелуем. Погладил груди — но уже не приминая, как прежде. Мужская рука прошлась по ним бережно, ласково.

А потом ладонь с растопыренными пальцами медленно двинулась вниз, к ее животу. Неждана дернулась, но ладонь тут же потяжелела, придавила…

И Свальд прикусил ей нижнюю губу. Несильно, но чувствительно. Разжал зубы, выдохнул:

— Не шевелись. Иначе привяжу к кровати — и буду мять до утра.

Может, все-таки посопротивляться ему сейчас, мелькнуло в уме у Нежданы. И пусть себе привязывает, да старается до утра. Вдруг она после такого понесет с первого же раза?

А через месяц, когда в этом уверится, начнет смотреть на него умильно. С поцелуями сама будет кидаться, выпрашивать одежду побогаче, кусок послаще. Он, глядишь, и заскучает.

Лучше все-таки не злить его больше необходимого, решила Неждана. Вон, губы у него и так уже подрагивают, голос срывается…

Она замерла неподвижно.

Ладонь нартвега добралась до ее срамного места. Пальцы залезли между ног — и Неждана, неожиданно для себя самой застыдившись, вцепилась в покрывало правой рукой. Левая оказалась прижата телом Свальда, ей она боялась даже пошевелить.

Таким срамом с ней даже Арнульф, сын Свенельда, не занимался.

— Вот так, — тихо сказал Свальд, нависая над ней. — А теперь ты посмотришь, что я умею.

Пальцы, державшие ее волосы, разжались. Мягко погладили затылок. Она ощутила теплое прикосновение его губ — сначала под ключицей…

Потом блудливый нартвег лизнул ямку над ключицей. Присосался к коже чуть выше.

Пальцы гладили между ног. Безостановочно. Просто гладили.

Свальд, перестав терзать кожу над ключицей, прижался к ее груди колючей щекой. Выдохнул:

— К утру ты станешь тихой и послушной… Нида. Как овца.

— Что ж ты в ярлы пошел, — выдохнула Неждана. — Раз тебе так овцы нравятся… сидел бы на берегу, завел бы себе с десяток. Слушал бы, как они вокруг тебя блеют.

Дерзить-то она дерзила — но дыхание уже частило. Мужская ладонь между ног дарила ласку стыдную, позорную, но…

Но дыхание частило. И поглаживания жестких пальцев становились все чувствительнее. Хотя он вроде бы не давил, гладил ровно, не надавливая.

Свальд громко фыркнул.

— Даже нартвежка не посмела бы мне такое сказать. Будь ты воином, уже была бы мертва.

— Будь я воином — не оказалась бы в твоей постели, — прошептала Неждана.

Он потерся щекой о ее грудь — жесткая щетина болезненно царапнула кожу. Сказал неровно:

— Все же лучше лежать со мной в постели, чем в могиле. А, Нида? Но с таким языком ты и там можешь оказаться.

Неждана замерла. Угрожает?

Впрочем, не диво — после всего, что она ему наговорила. Диво, что до сих пор не прибил…

А с другой стороны, с ним иначе нельзя. Такие, как этот нартвег — которые всю жизнь по походам — уважают лишь безумную смелость. Даже знатность рода не так ценят…

Правда, она и этим похвастаться не может.

Но кабы не сломанный нос, Свальд не стал бы брать ее в наложницы. Позабавился бы с ней тогда на снегу, а потом для себя во Фрогсгарде купил девку покрасившее, помоложе. Никем не тронутую.

Свальд поднял голову. Длинные волосы, пологом закрывшие Неждане левое плечо, скользнули по коже. На долю мгновенья ей захотелось коснуться их…

Нельзя, одернула себя Неждана. Свальд — мужик молодой, красивый. Да еще ярл. И на подарки не скупой. Ему, небось, его космы столько баб гладило да перебирало по прядке, что непонятно, как до сих пор не полысел.

Ладонь между ног вдруг исчезла — и Неждане сразу стало спокойнее. Задышалось легче.

— Раздвинь ноги, — прошептал Свальд.

Она помедлила, глядя ему в глаза. Но только начала разводить колени, как он уже навалился. Двинулся, устраиваясь сверху — и тяжестью тела заставляя раздвинуть бедра еще шире.

А вот теперь по-другому надо, подумала Неждана. Почему-то сглотнула, когда копье Свальда рывком вошло в нее. В животе странно, нехорошо так потеплело…

Чему она удивилась.

Впрочем, сейчас Неждане было не до этого — так что мимолетное тепло тут же исчезло. Забылось.

Теперь ей нужно было показать Свальду, что он и впрямь хорош в этом срамном деле. Чтобы подумал — пусть на словах злая, зато горячая в постели. И чтобы собой гордился. Мол, как девка нос ни воротила, а все равно растаяла, когда он за нее взялся.

Она вздохнула — и начала старательно постанывать. Под конец еще и обняла его…

Свальд, двигаясь все быстрей, как-то зло хрюкнул. Затем рванулся в последний раз, вжался в нее — и обмяк сверху, застыв на пару мгновений.

Вот и все, холодно подумала Неждана. Сейчас придется изобразить, как она в себя приходит от неги небывалой…

А потом опять дерзить, только уже потише. Чтобы и впрямь в могиле не оказаться.

Свальд откинулся в сторону, перекатился на покрывало. Но тут же снова сгреб ее волосы под затылком. Заставил повернуть к нему лицо.

И прошипел:

— То, что не понравился, я понял. Но какого Хеля ты притворялась?

Ох, беда, испугано подумала Неждана. Распознал притворство, и озлился…

Вот теперь — беда.

А с Арнульфом всегда выходило, печальным отзвуком пролетело у нее то ли воспоминание, то ли мимолетная мысль. Всегда верил, наутро довольный ходил. И глядел ласково. Правда, под конец все равно ушел в свой дом — а ее отцу отдал. Как ветошь ненужную.

Кулак под затылком сжался еще сильней, волосы натянулись, кожа под ними болезненно заныла.

Что теперь-то говорить, загнанно подумала Неждана. Скажешь, что со страху притворялась — и все будет напрасно. И дерзость ее, доходящая до безумия, и надежды на свой дом. Нартвегу привычно, когда баба перед ним дрожит и сопли пускает, он от этого разве что зевать начнет…

— А это чтобы тебе надоесть побыстрее, — выпалила она, глядя Свальду в глаза. — Сам же сказал, что хозяин мне свободу дает. Если еще и ты меня прогонишь — буду потом свободна и от него, и от тебя…

Тут Неждана замолчала, не зная, что говорить дальше.

Свальд усмехнулся.

— Сколько лет ты живешь в Нартвегре, Нида?

— Шесть, — пробормотала она.

Он примял тяжелой рукой одну из грудей, сказал спокойно:

— Когда хозяин дает свободу рабу, он за него отвечает — и должен присматривать. Всегда. Поскольку, случись что, вергельд запросят с него. Как с человека, давшего свободу недостойной твари. Если, конечно, раб не исчезнет куда-нибудь, а останется жить в округе, поблизости… или если раба не примут в род. Тогда отвечать будет он сам. И его новые родичи. Но в род принимают крайне редко. А если хозяин посчитает нужным, может снова сделать отпущенного своим рабом. Ты не знала об этом?

— Нет, — выдохнула Неждана.

Пальцы под затылком разжались, боль прошла.

— Полагаю, в Ограмюре вряд ли кому давали свободу… но в любом случае Харальд не позволит тебе болтаться по Нартвегру. Я помню, что ты была в опочивальне ярла, когда все случилось. И я помню все, что видел тогда. Пусть это и было наваждением. Ты тоже все видела.

Неждана похолодела. Вот о чем он заговорил. О позоре Забавы Твердятишны…

Но — наваждение? Может, на жену ярла и впрямь кто-то чары наложил?

Свальд наклонился, лизнул ей ямочку между ключиц. Проворчал:

— Я тебя все равно не отпущу. Даже когда наскучишь. Ты помнишь не только позор родича — но и мой. А когда устану от тебя, отправлю в свой дом. Рядом с Сивербе.

Отправит и прикажет придушить там потихоньку, подумала Неждана.

— Однако мне интересно, почему Харальду решил дать тебе свободу после всего этого, — с насмешкой заявил вдруг Свальд. — Что ты ему такого наговорила? Что ничего не было, и ты ничего не видела? А ведь видела… хитрая ты, Нида. Хитрая и верткая. Даже подо мной притворялась…

Неждана стиснула зубы. Потом уронила:

— Я ничего не видела, ярл Свальд. Но даже будь это не так… не важно, что я видела. Я знаю и верю, что Сванхильд Кейлевсдоттир ничем не опозорила своего мужа. И больше слова об этом не скажу. Даже если ты меня в могилу прямо сейчас положишь.

Пусть хоть одной, подумала она упрямо, счастье будет. Пусть здешние бабы полопаются от зависти, глядя, как своя, с Ладоги, с их ярлом — да не просто с ярлом, а с сыном их нартвежского бога, по слухам — живет и жизни радуется.

— Значит, то, во что ты веришь, сильней того, что ты видела… — протянул Свальд.

Он вдруг приподнялся и рывком перевернул ее на живот. Неждана глухо охнула — от неожиданности и от страха. Повернулась было к нему, приподнимаясь на локтях.

Но Свальд уже навалился на спину, прижал к покрывалу. Пробормотал, откидывая ее волосы в сторону, на подушки:

— Лежи, не дергайся. Ты у меня еще станешь тихой и послушной, Нида. Не получилось так, попробую по-другому.

Бить будет, заморожено поняла Неждана. Но на живот-то переворачивать зачем?

Губы Свальда неожиданно коснулись кожи между лопаток.

И мягкое, щекотное удовольствие заворочалось вдруг в теле — от движения его языка, от того, как нежно, играючи, его зубы прикусили кожу над хребтом. Ничего стыдного, срамного в этой ласке не было…

Но Неждана все равно смутилась.

— Хорошо хоть пороли тебя с умом, — пробормотал Свальд, оторвавшись от нее. — Удары по краям клали, чтобы после этого еще и работать могла, не отлеживаясь. И чтобы жилы рядом с хребтиной не повредить. Смотрю, ты и раньше была непокорной, Нида. Не устала еще перечить хозяевам?

Его губы снова коснулись кожи, но уже чуть повыше. Опять было мягкое, щекотное удовольствие, от которого хотелось прогнуться — и чтобы продолжалось, не заканчивалось…

— Я никому не перечу, ярл, — прошептала Неждана.

И все-таки не выдержала, прогнулась, вскидывая голову. Ощутила, как затвердели почему-то соски, сейчас касавшиеся покрывала.

— Просто руками от неожиданности, бывает, взмахну… или головой дерну. А кто рядом стоит, тому и попадает.

Свальд фыркнул.

— Верткая, как я и сказал.

Да где, в каком месте я верткая-то, подумала Неждана. Тебя вон обмануть не сумела…

Она вздрогнула, когда его губы снова коснулись кожи. На этот раз то ли поцелуй, то ли ласка Свальда длилась долго — и Неждана была этому рада. Лежала тихо, глубоко дыша и вцепившись в покрывало…

Свальд, навалившийся ей на спину, приподнялся. Погладил плечи. Потом его ладонь скользнула по руке Нежданы. Отыскала ее ладонь. Пальцы двинулись, заставляя отпустить покрывало, переплелись с ее пальцами. Сжались. Хватка оказалась крепкой, жесткой.

Следом он прикусил ей кожу чуть выше лопаток. Чуть сильней, чем прежде — но быстро отпустил. И тут же она ощутила на том месте влажное тепло его губ. Ласковое, тревожащее.

Голова закружилась.

Разве так с бабой тешатся, подумала Неждана сквозь предательскую истому, туманящую разум. И, не выдержав, прошептала:

— Смотри, еще перетрудишься — устанешь… Ты ведь свое уже получил? Ну и спал бы…

Свальд снова приподнялся, положил тяжелую, крупную голову ей на плечо. Пальцы сжались, стискивая ладонь Нежданы еще сильней — почти до боли.

— Это чтобы ты не хитрила со мной больше, Нида. Сегодня ты прошлась по лезвию меча. Запомни это. И не делай так больше. А то в следующий раз порежешься.

Потом то ли предупреждением, то ли наказанием для нее стал еще один кусачий поцелуй — но уже на плече.

— Ну и честно говоря, ночи сейчас длинные, — со смешком сказал Свальд, оторвавшись от нее. — Заняться все равно нечем. И спать не тянет. Я не баба, много дрыхнуть не привык. А ты, я смотрю, уже лежишь тихо, Нида?

— Это от страха, — судорожно втянув воздух, отозвалась Неждана. — Запугал ты меня, дышать даже боюсь…

— Тебя запугаешь. — Он снова фыркнул. — Можешь звать меня Свальд, пока мы в опочивальне. Но на людях — только ярл. Поняла?

Он опять поцеловал ее выше лопаток, там, где на коже не было рубцов. Неждана в ответ промолчала. Но Свальд, как ей показалось, ответа и не ждал. Снова была ласка его губ, подбирающаяся к шее…

А потом, когда он опрокинул ее на спину, Неждана неожиданно для себя вдруг потянулась, чтобы его обнять. И едва успела остановиться. Вцепилась в покрывало, комкая его. Напомнила себе путано — нельзя. А то больно много радостей для него выйдет — и перечить-то перестала, и обнимать-то начала. И все за одну ночь. За один раз всего добился, выходит.

Свальд, перевернув ее, целовать начал с плеч. А когда спустился к груди, Неждана зажмурилась. Все ждала, когда закончит и опять навалится сверху — а он лишь целовал.

Соски от его поцелуев горели, набухнув и затвердев. Внизу, под животом, уже ныло от горячей тяжести.

Потом по соскам, тревожа их, скользнула его грудь, поросшая жестким волосом. И Свальд сбивчато попросил:

— Посмотри на меня, Нида.

Она открыла глаза.

Нартвег нависал сверху — волосы перекинуты на одно плечо, лицо с широким подбородком наполовину утонуло в тени. А с той стороны, где на кожу падало сияние светильников, виднелся тонкий белесый шрам, идущий вниз от скулы.

Странно, прежде Неждана его не замечала. Ровный такой след, как от ножа, только поверху чиркнувшего…

— У тебя в глазах — морской туман, — как-то непонятно сказал Свальд.

Это у меня в голове туман, путано подумала она. И вцепилась изо всех сил в покрывало.

— Ты меня еще будешь обнимать. И сама ласкать начнешь, — пообещал он.

Видно, тумана в ее голове оказалось слишком много, потому что Неждана вдруг вытолкнула сквозь полуоткрытые губы:

— Не хвались, когда в бой идешь… хвались, из боя возвращаясь. Да и то — если с победой…

Свальд обнажил в усмешке крупные ровные зубы.

— Дерешься до конца, так, Нида? Ничего, ты еще научишься подо мной стонать. И по-настоящему, без притворства…

Его колено раздвинуло ей ноги, а в следующее мгновенье Неждана изумилась.

Никогда еще ей не было так хорошо. И от чего? Стыдно сказать — от того, что какой-то мужик в нее срам свой засовывает. И от того, что сверху разлеглось, придавив ее к постели, тяжелое мужское тело.

Но боль внизу живота, которую она чувствовала, пока он ласкал ей грудь, тут же прошла, сменившись удовольствием. Острым, жарким, так что хотелось лишь одного — запрокинуть голову и вцепиться в этого клятого нартвегра. Обнять его.

И чтобы не отпускал.

Потом он двинулся, и Неждана уже из последних сил стиснула скомканное покрывало. Закусила губу.

Свальд издал короткое, насмешливое:

— Ха.

И медленно вышел. Прошептал сверху, торопливо потершись колючим подбородком о ее лоб:

— Первый голод у меня уже прошел… так что все закончится не так быстро, как ты надеешься, Нида. А потом будет еще один раз. И еще. Ночи, как я уже сказал, теперь длинные. Утром ты проснешься тихой и покорной.

И Неждана, хоть губу закусывала изо всех сил — но ради такого дела вдохнула побольше воздуха. Бросила отрывисто:

— Смотри не надорвись. А то будешь утром ноги волочить по снегу, после таких трудов…

Свальд хохотнул. И рванулся так, что она охнула.

Но не от боли, что было хуже всего. От наслаждения.

Покончив с мытьем, Харальд отнес Сванхильд в женский дом. Опять на плече, как в баню нес — потому что в одной руке была секира.

Девчонка и на этот раз не протестовала, только цеплялась за плащ на его спине. Приподнималась, чтобы не висеть на плече кулем.

Наконец-то научилась послушанию, довольно думал Харальд, печатая шаг по скрипящему под ногами снегу. А потом, оставив жену в маленькой опочиваленке, где ее уже дожидалась Гудню, вышел.

Солнце закатывалось, по снегу быстро ползли длинные тени. По двору уже никто не шастал, крепость казалась вымершей. Харальд прошелся по драккарам, установленным под стенами. Еще раз повторил, чтобы никто не высовывал носа наружу — если, конечно, не услышат звона оружия. Или лая собак.

Потом выпустил псов и зашагал к кухне.

В дверь, чтобы ему открыли, пришлось колотить — пара рабов, оставшихся здесь на ночь, была насмерть испугана тем, что творилось в Йорингарде в последнее время. И смертью его воинов, и историей с колдуньей…

Харальд сам накидал в глубокую миску еды для себя и жены. Прихватил баклагу с элем — и уже повернулся к двери, когда вдруг вспомнил, что Сванхильд эль не больно-то любит.

Опять же — беременная.

Он оставил у стола секиру, рыкнул на рабов:

— В угол. И чтоб ни шагу оттуда.

Затем, пристроив баклагу под мышкой, а миску в сгибе локтя, прошел в холодную клеть. Выбрал на полках один из кувшинов с молоком, оставленных там, чтобы к утру было чем задобрить кашу. Подхватил его той рукой, которую отвел для еды, вернулся на кухню, взял у стола секиру — и вышел.

Дверь женского дома пришлось пинать, чтобы воины, стоявшие на страже в проходе, открыли своему ярлу.

Гудню при его появлении вставала с сундука, тихо пробормотала:

— Доброй ночи, ярл.

И исчезла. Харальд сделал несколько шагов от двери, прислонил секиру к стене рядом с кроватью. Замер.

Сванхильд дремала, примостившись на постели поверх покрывал — в красной рубахе, которую он сам для нее выбрал. Ноги в толстых носках подобрала под себя…

Она казалась такой исхудавшей и заморенной, что Харальд вдруг ощутил укол ярости. Постоял над ней молча, не выпуская из рук принесенной снеди.

Потом сгрузил все на сундук, скинул плащ, разделся, оставшись в одних полотняных штанах. Снова подошел к кровати, присел.

И задумался, глядя Сванхильд в лицо — полузакрытое копной распушившихся светлых волос.

Девчонка носит его детеныша. Увидит ли он его? Или уйдет в море, к Ермунгарду, прежде, чем тот появится на свет?

И каким он будет, этот детеныш? Тоже, как он сам, примется рвать баб, когда подрастет?

В том, что родится сын, Харальд не сомневался. Кровь родителя крепка, она приносит только мужчин…

И это к лучшему. Если его детеныш, еще не созрев толком, уже заставляет Сванхильд видеть мир таким, каким видит его он в свои недобрые мгновенья — значит, наследие Ермунгарда сильно в его нерожденном сыне. Для женщины такое ни к чему.

Харальд погладил девчонку по ноге — от коленки, вниз. Произнес негромко:

— Сванхильд. Ты должна поесть.

Она проснулась сразу, быстро — но глаза были сонными, заспанными. Пока поднималась и садилась, Харальд успел перетащить еду на кровать. Опустился напротив, протянул ей кувшин.

— Молоко. Чаши нет, пей так.

Девчонка приняла кувшин с радостной улыбкой, сделала несколько глотков — и спросила, вдруг став серьезной:

— Тот, кто попал в Кресив — он кто?

— Гейрульф, — ответил Харальд. — Пока — просто воин. А там посмотрим.

— Я хочу его видеть, — сообщила Сванхильд. — Это можно? Или мне опять лучше не выходить…

Она споткнулась, замолчала — а Харальд, коротко глянув на нее, подцепил кусок мяса с хлебом. Прожевал, размышляя.

Всю жизнь он ее взаперти не продержит. Если Сванхильд оправилась, нет смысла прятать ее по опочивальням. К тому же, как выяснилось, сиденье за закрытой дверью не спасает от посланцев богов.

— Завтра ты выйдешь, — спокойно сказал он. — Но после того, что произошло, по крепости могут начать гулять разные слухи. О тебе, о том, что случилось в опочивальне. Говорю это, чтобы ты знала.

Лицо Сванхильд застыло.

Харальд оскалил зубы в улыбке. Посоветовал — правда, прозвучало это скорее как приказ:

— Держи голову высоко, жена ярла. Кто бы ни смотрел на тебя. Как бы ни смотрел. И если заметишь, что смотрят как-то не так, тут же скажи мне. Я разберусь.

Она на мгновение отвела взгляд. Но Харальду и этого хватило. Сванхильд не придет к нему жаловаться, как бы на нее не пялились.

И значит, решение, которое он принял, вдвойне правильное.

— Гейрульфа ты увидишь завтра же, — ровным голосом заявил Харальд. — Мне тоже надо ему кое-что сказать. Я дам золотой браслет — отдашь Гейрульфу, как награду из твоих рук. И еще кое-что. Я хочу, чтобы ты теперь была рядом со мной не только ночью, в постели, но и днем. Куда бы я ни шел, чтобы я ни делал. Это не навсегда. Потом, когда все закончится…

Тут он споткнулся. Когда все это закончится? И чем?

Победой, вдруг подумал Харальд со злостью. Слишком много было странностей в том, что случилось. И в том, что происходило до этого. Боги вроде бы пытались сделать так, чтобы он поднялся в небо…

Но как-то вяло. Что-то тут было не то — и ему нужно понять, что именно.

Он очнулся, сообразив, что слишком долго молчит, уставившись на Сванхильд. Бросил коротко:

— Ешь. Ты должна много есть. Рано или поздно все будет хорошо, вот увидишь.

Девчонка приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать — но оглянулась на дверь и торопливо отломила ломтик от куска сыра. Засунула в рот. Харальд подхватил баклагу с элем, сделал глоток. Начал есть, не сводя с нее глаз.

И пока жевал, мысли его текли своим чередом.

Боги в его жизни уже появлялись. Сначала Один сделал его берсерком. Как ему достался дар, о котором сам он никого не просил, неизвестно. Но Ермунгард сказал, что Один одаривал так же и других его сыновей.

Однако ни один из них не поднялся в небо. Все успели уйти в море, к родителю. Его братья, теперь уже давно мертвые, вовремя сбежали, пожалев этот мир.

Харальд сделал еще один большой глоток эля. Ощутил, как губы скривились в усмешке. Он, получается, самый безжалостный из всех. Готов рискнуть судьбой мира, лишь бы остаться подольше на берегу, рядом со Сванхильд. Другие сыновья Ермунгарда были добрее к людям — и меньше думали о себе…

Это было их делом и их решением, холодно подумал Харальд. А у него нет желания спасаться бегством. Каждый пусть решает для себя. Он решил по-своему.

Сванхильд зевнула, прикрыв рот мелкой ладошкой — и Харальд на мгновенье отвлекся, глядя на нее. Потом снова вернулся к своим мыслям.

Когда боги вспомнили о нем во второй раз, произошла та история с Эйлин. Человек конунга Готфрида дал его женщине зелье — и научил, что делать. Баба опоила его, а затем сказала, что хочет переспать с ним в лесу.

И он, наглотавшись эля с зельем, пошел за ней, как теленок за коровой.

Воспоминания об этом путались — но Харальд помнил, как Эйлин смеялась. Тащила его за руку, говоря, что хочет посмотреть на его зверя на траве, под деревьями. Он, плохо соображавший тогда, решил, что баба болтает о его мужском копье…

Вот только лесок рос неподалеку от берега. И Ермунгард успел почуять, что с ним происходит. Родитель пришел, содрал со спины сына серебряных змей, остановив превращение. Заодно порвал в клочья Эйлин. Все, как положено существу, породившему его самого…

Но если бы Эйлин повела его в другую сторону, куда-нибудь подальше от берега — успел бы родитель прийти на помощь?

Хотя в Хааленсваге, куда ни ткнись, море везде рядом, подумал Харальд. Как и в Йорингарде. И пешком, опоенный зельем, он бы все равно не ушел далеко.

Следы, которые родитель оставил тогда в лесу, были глубокими. Выходит, он стоял на месте, смотрел, как сын развлекается с Эйлин — и оборачивается в серебряную тварь. В дракона.

Выходит, Мировой Змей пришел не просто вовремя — а заранее, заметив изменения в сыне из своих морских глубин. И появление Тора неподалеку от Йорингарда родитель тоже разглядел…

— Харальд, — спросила вдруг девчонка, глядя на него с тревогой. — Ты… все хорошо?

— Эль горчит, — пробормотал он. — Вот и кривлю морду. Ты ешь, Сванхильд. А потом — спать. Завтра встанешь вместе со мной.

Он подхватил кусок еще чего-то съестного из миски, начал жевать, не замечая вкуса.

В третий раз боги вмешались в его жизнь, когда серебро на коже загорелось во время пожара и он сомлел. Один тогда хотел смерти Сванхильд. В этом был смысл — именно она гасила серебро на его коже…

Но почему Фрейя, вселившись в Кресив, просто не убила девчонку? Не сделала того, что хотел сделать перед этим Один? Хотя, не будь Сванхильд беременной…

С ней позабавились бы стражники, тяжело подумал Харальд. Она не пришла бы в себя, не схватилась за секиру. Вот от этого и надо плясать.

А он бы озверел, случись все именно так.

Харальд торопливо глотнул эля, чтобы смыть горечь, появившуюся во рту от этих мыслей. И тут только заметил, что Сванхильд перестала есть. Сидела на кровати, подобрав под себя ноги, смотрела на него задумчиво…

На скулах у девчонки горел румянец, все еще немного болезненный. Щеки ввалились, синие глаза опять стали огромными.

Отвлекусь ненадолго, решил Харальд. Может, потом мозги заработают лучше.

Он встал, подхватывая миску и баклагу. Отнес к сундуку — и, уже разворачиваясь, столкнулся с девчонкой, метнувшейся следом за ним с кувшином в руках.

Харальд замер, глядя, как она нагибается, торопливо опускает кувшин. Решил — нет, Сванхильд он все равно не тронул бы. Но вот остальных…

И серебро снова могло засиять у него на коже. От ярости, от ненависти, от горя.

А если бы Один, как на том пожаре, чуть-чуть подтолкнул свой дар в нужную для богов сторону? Полез бы он после этого на какую-нибудь бабу, хлебнув сначала зелья?

Сванхильд, когда на коже загоралось серебро, он прижимал с удовольствием. Правда, один раз попытался придушить…

Но даже если так — чего боги ждали столько времени? Могли бы еще летом отправить к нему в Хааленсваге того германского купца, посланца Готфрида. С лживой сказочкой о том, что он по ошибке заплыл не туда, куда надо, не зная здешних мест. С рабыней и зельем на борту, приготовленными для берсерка, сына Ермунгарда…

И неважно, когда это бы произошло — до появления Свальда с девками, предназначенными в дар брату, или сразу после этого. Ермунгард тогда еще не успел прийти в себя достаточно, чтобы рассказать ему все.

Он позабавился с Кресив, уже положив Сванхильд на свое ложе. С еще одной бабой уж как-нибудь справился бы. А потом взлетел…

Или Ермунгард снова появился бы вовремя? На это соображения родителю хватало даже тогда.

Девчонка выпрямилась. Укоризненно улыбнулась ему, объявила:

— В другой раз миску нести я. Это мое дело. Теперь спать?

Она потопала к кровати, а Харальд, проводив ее взглядом, решил — потом додумаю.

И двинулся следом.

Догадка блеснула, когда он уже содрал со Сванхильд красную рубаху — и она лежала под ним, задыхаясь. Губы полуоткрыты, ладони на его плечах…

Боги не хотят, чтобы он поднялся в воздух. Да и может ли он вообще взлететь? Так ему сказал Ермунгард — но он лишь повторяет то, что услышал от кого-то. Разум у родителя был затуманен до недавнего времени. Еще недавно Мировой Змей чуял, а не думал.

Боги хотят, чтобы он ушел в море. К родителю.

Харальд замер. Даже желание, жегшее тело, вдруг затихло. Хоть злой кровоток по-прежнему бил в виски частыми молотками…

Он коснулся щеки Сванхильд, уставился ей в лицо. Навис над ней, не двигаясь.

Девчонка, судорожно вздохнув, чмокнула его ладонь, потом потянулась к нему. Счастливая. Довольная. Своя. Харальд ощутил, как ее губы коснулись его губ. Она его поцеловала…

Мысли кружились опавшей листвой на ветру.

Что было бы, если Сванхильд тогда, на пожаре, сгорела? Остался бы он после этого на берегу?

Вряд ли, решил Харальд. Да, он нашел бы виновных, наказал, кого следует… и наверно, прикончил бы заодно пару невиновных. К примеру, Убби — за дерзость.

А Свальда хотелось придушить с самого начала, как только он очнулся рядом с горящим домом. Скажи ему тогда кто-нибудь о смерти Сванхильд — и брат умер бы прямо там.

Но потом, после гибели виновных, берег для него опустел бы. Возможно, он в один прекрасный день нырнул бы в море — а назад не вынырнул.

Однако история с Тором, Фрейей и Кресив была посложней.

Губы Сванхильд коснулись его шеи. Харальд хрипло выдохнул:

— Продолжай…

И откинулся, заваливаясь на спину. Потянул ее за собой. Золотистая макушка блеснула над его грудью, пряди щекочуще скользнули по коже.

Так же щекотно прошлись и поцелуи девчонки — от шеи, ниже, по груди. Слишком мягкие и легкие для его кожи.

Надо вспомнить, с чего все началось, подумал Харальд.

Но вспомнить с самого начала.

Тор нежданно-негаданно вышел на свою охоту в окрестностях Йорингарда. И его почуял Ермунгард. Предупредил об этом при встрече, даже обмолвился, что хотел сам выйти на берег, для разговора с сыном. Потом в крепости начали погибать воины…

И он выслал Кресив из Йорингарда — а боги тут же подослали к ней рыжего мужика с ожерельем.

Почему к ней, почему не к любой другой бабе из крепости? Потому что та ненавидела Сванхильд?

И еще кое-что — те, кого околдовала Кресив здесь, в Йорингарде, ее потом так и не вспомнили. Но Свенельд и его баба явно что-то знали. Может, тварь, вселившаяся в темноволосую, вошла в полную силу не сразу? И ей нужно было согласие хозяйки тела? Кресив согласилась бы на все — в обмен на возможность снова вернуться сюда и отомстить Сванхильд.

Другая баба, поумней, его жену попросту убила бы. Быстро и сразу. Но Кресив наверняка хотела долгой мести.

Однако богам-то это зачем? Им и простой смерти хватило бы. Он, потеряв Сванхильд, ушел бы в море. Если только хозяева Асгарда хотели именно этого…

А может, и не ушел бы, вдруг подумал Харальд. Зная, что тут замешаны Тор и прочие боги — может, и остался бы. Хотя бы ради того, чтобы отомстить, разгромив их посланца Готфрида.

Снова что-то не сходится, подумал Харальд. Боги должны были учитывать, что он может поступить и так. Значит, надо зайти с другой стороны.

Что еще произошло между пожаром и той историей с Кресив?

Он вдруг припомнил ту ночь, когда опочивальня у него перед глазами посерела. А тело Сванхильд засияло горящей ветвью. Он взял ее, не сумев удержаться — точнее, она его притянула к себе…

Похоже, именно в ту ночь они и зачали детеныша.

А на следующий день Ермунгард объявил, что этой же ночью над округой пронеслась охота Тора. Все в одну ночь. Совпадение? Или боги, сидя в Асгарде, приглядывают за землей? И знают, что там твориться, гораздо лучше самого Ермунгарда…

Может, Тор объявился в окрестностях Йорингарда именно поэтому. Потому что был зачат внук Ермунгарда, правнук Локи.

Но перед охотой Тора должна вроде бы пройти охота зова, быстро подумал Харальд. Хотя кто его знает, может, она и прошла — сразу после того, как он взял Сванхильд. А к исходу длинной ночи над округой уже пролетел Тор на своей колеснице.

А может, никакой охоты зова на этот раз и не было. В конце концов, никто не знает, на что именно способны боги. Ни он сам, ни германские рабыни, которые рассказали ему об охоте зова.

Сванхильд приподнялась над ним, опершись на одну руку — а другой осторожно коснулась его живота.

— Сильней, — шипяще приказал Харальд. — Я не баба. Да, так… так хорошо.

Тонкие пальцы дрогнули, вжимаясь в его кожу. Он выдохнул, наблюдая за ней. Подумал — может, все дело как раз в ребенке?

И если раньше боги хотели отправить его в море, к родителю, то теперь им нужно погубить детеныша. У которого уже есть своя сила, в нужный момент проснувшаяся и защитившая Сванхильд.

Жаль, что Кресив прожила недолго — и сказала так мало. Хотя вряд ли Фрейя открыла бы ей, что об этом думают боги. Скорее наоборот, она должна была вложить в голову темноволосой только то, что боги посчитают нужным открыть сыну Змея…

Харальд вдруг затаил дыхание. Если он хочет понять мысли богов — нужно представить, что у них все получилось.

Предположим, над Сванхильд надругались. Он убил всех, кого нужно и можно… что дальше?

Девчонка, прерывая его раздумья, села поудобнее, посмотрела на него лукаво. И, потянувшись, погладила его мужское копье. Все еще вздыбленное. Все еще ждущее…

Харальд тяжело дыхнул, глядя на нее. Подумал — хватит размышлять о том, что сделал бы я сам. Что было бы с ней?

Сванхильд не пережила бы это так просто, как другие, честно ответил он себе.

И…

Той ночью Сванхильд чуть ли не сама затащила его на себя. Не испугавшись того, что он посерел. Может, женщина, способная дать жизнь его сыну, раскрыв ему объятья в нужный час, способна и оборвать эту жизнь? Вместе со своей жизнью?

Может, только она на это и способна? И тогда…

Пальцы Сванхильд пригладили поросль у основания его мужского копья. Харальд, плюнув на все, потянул ее к себе. Поцеловал, облапив — и перекатился, подгребая девчонку под себя.

Было все так, как надо. И ее тихое аханье, и тонкое тело, вновь ставшее под ним знакомо-прохладным.

Забава опомнилась только тогда, когда Харальд рывком опрокинул ее на спину и втиснул колено ей между ног. В уме пролетела судорожная мысль — как бы ребеночку не повредить.

Она сжалась, уперлась в его грудь ладонями. Вспомнила, что даже говорить о маленьком, которого она носит, нельзя.

А Харальд уже улегся сверху, и округлое навершие ткнулось в нее, раздвигая вход…

— Осторожно, — выдохнула Забава, не зная, что и говорить дальше. Но надеясь, что он поймет.

Харальд двинулся, соскальзывая ниже — и его выдох жарко обдул ей ухо. Прошептал следом:

— Тот, кто прячется в твоем животе, сидит там крепко. Даже не надейся, что сможешь его потерять, жена.

А потом Харальд вошел, так медленно, что Забава застонала. От всего — и от сладкой судороги в теле, пришедшей в ответ на его движение, и от тяжести его, и от жаркого тепла…

Уставшая Сванхильд уснула быстро.

Харальд, лежа на боку и глядя на нее, подпер голову кулаком. Погладил другой рукой светлые волосы, разметавшиеся по подушке.

Чем помешал богам детеныш, которого носит девчонка? Нерожденный сосунок всего лишь внук Ермунгарда. Даже не сын. Правнук Локи. И в роду у него идут подряд две человеческие женщины. Кровь турсов — то есть йотунов, способных принимать человеческое обличье, к которым принадлежат родители Мирового Змея, Ангрбода и Локи, у детеныша будет сильно разбавлена человеческой.

Харальд хмыкнул. Его собственную мать, пока она вынашивала ублюдка от Ермунгарда, боги не трогали. Иначе сам он вряд ли бы выжил. Унну Турлесдоттир, в отличие от Сванхильд, никто не охранял.

Что такого может быть в его детеныше, что боги забеспокоились в ту же ночь, когда тот был зачат?

Ему вдруг вспомнилась надпись на рунном камне, виденная им когда-то. Ни с того ни с сего вспомнилась…

Человек знает мало, было написано там.

Может, настоящий Рагнарек начнется совсем не так, как полагает Ермунгард, вдруг подумал Харальд. В конце концов, пророчество вельвы о конце света слышал только Один. И он же рассказал об этом остальным.

А Ермунгард вырос в Асгарде. Все, что он знает, принесено им оттуда.

Рагнарек — рок владык. Рок сильных… собственно, тут нет ни слова о гибели мира. Речь лишь о гибели богов.

Человек знает мало…

Харальд скривился и решил, что пора спать. А то мысли уже начали течь не пойми куда.

Утром ее разбудил Харальд — и Забава, сразу вспомнив то, что он говорил вечером, подскочила на кровати.

Харальд, стоявший рядом, скупо улыбнулся, посоветовал:

— Штаны не забудь надеть. Поедим на этот раз в трапезной.

И Забава опрометью кинулась в угол, где стоял кувшин с водой. Наспех умылась, оделась…

Харальд, сделавший все это раньше нее, не спеша застегнул пряжку на плаще. Подхватил секиру, дождался, пока она накинет плащ и нахлобучит шапку. Затем вышел. Забава побежала следом.

Во дворе с сумрачного неба дома сеял мелкий снежок. Где-то там, за тучами, прятался рассвет, и в крепости еще только начинало светлеть. Харальд сразу свернул к кухне. Пояснил на ходу, не оборачиваясь:

— Возьмем костей. Тогда псы сами прибегут к псарне, даже собирать не придется.

Псы?

Забава оглянулась. Дома крепости тонули в блеклых серых тенях, собак нигде не было видно.

Но когда Харальд уже вышел с кухни, с лоханью, полной костей, сбоку на нее вдруг налетел черный ком. Залаял звонко…

— Крысеныш, — обрадовано крикнула Забава.

Подросший молодой пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо. Она, смеясь и уворачиваясь, замедлила шаг…

— Сванхильд, не отставай, — повелительно бросил ушедший вперед Харальд.

Рядом с ним крутилось сразу несколько псов — но близко к нему ни один не подбегал, все держались на расстоянии.

— Будь рядом со мной. Поняла?

И Забава тут же послушно кинулась догонять. Пообещала шепотом Крысенышу, по-прежнему прыгавшему возле нее:

— Как придем, дам тебе кость. Только тихо, ладно?

— Тихо, — вдруг гаркнул Харальд — на ходу, не останавливаясь и не оборачиваясь к ней.

Крысеныш тут же метнулся в сторону. Забава, тоже испугавшись окрика мужа, замерла.

Потом снова кинулась его догонять. Чувствуя себя ненужной, лишь мешающей…

Дойдя до загона перед псарней, Харальд начал швырять кости псам, отпихивая ногой тех, кто уже получил свою долю — но снова лез. Потом, оглянувшись на нее, выбрал мосол покрупнее. Кинул Крысенышу, державшемуся в стороне от злых кобелей. Прикрикнул, когда у него попытались отобрать кость. Того сразу же оставили в покое.

Забава, стоявшая у ограды, посмотрела на него с благодарностью. Сказала, когда муж вышел из загона:

— Спасибо.

— Это твой пес — но с моей псарни, — спокойно сказал Харальд, запирая дверцу. — Не за что.

Ей вдруг захотелось его обнять — но она устыдилась этого желания. Муж уже развернулся, бросил через плечо:

— Не отставай.

И зашагал, возвращаясь обратно на кухню.

Зато там наконец Забава смогла ощутить себя полезной. Харальд разворошил стопку с чистыми глиняными мисками, выбрал одну из середины. Она, стоя рядом, протянула руки, попросила:

— Я сама?

Он быстро сунул ей посудину, кивнул на котел с густой похлебкой, висевший над огнем. Приказал коротко:

— Оттуда.

А сам, пока Забава наполняла миску, набрал другой снеди — хлеба, сыра, чего-то еще. Налил в кувшин эля из бочки, выбрал ложки, прихватил две чаши…

Идя следом за Харальдом к главному дому, Забава все косилась на миску. И ступала осторожно, чтобы не расплескать. Думала со смущением, что муж из-за нее сейчас позорится перед своими воинами. Видано ли дело, чтобы ярл, целый воевода, князь по-нартвегрски, за собой везде бабу таскал? Днем, да прилюдно?

Из-за всего этого в трапезную главного дома, где уже сидело несколько человек, Забава вошла с робостью. Харальд вдруг оказался рядом, тихо бросил:

— Выше голову…

И она вскинула подбородок. Подумала горестно — нет, не дело это. Надо бы сказать Харальду, чтобы позволил ей в другой раз остаться в женском доме.

Все, кто сидел за столами в трапезной, сейчас смотрели на нее. Забава выдавила:

— Доброго дня…

— Доброго, — отозвалась пара голосов.

— Позови Кейлева, — велел тем временем Харальд одному из сидевших.

Воин торопливо поднялся. Бросил на Забаву взгляд — любопытный, с хитрым прищуром.

Она вдруг вспомнила Рагнхильд — и в ответ надменно вскинула брови. Мужчина поспешно отвел глаза, вышел…

Харальд уже шагал к столу на возвышении, и Забава заторопилась следом. Поставила миску на столешницу, опустилась на стул рядом с ним.

Он неожиданно наградил ее мимолетной улыбкой — и ногой придвинул тяжелый стул, на который она опустилась, к столу. Затем расстегнул пряжку на плаще, отпил эля. Распорядился:

— Ешь, Сванхильд. А то у тебя глаза теперь, как у совы — громадные. И все от худобы…

Забава на него посмотрела — но ничего не сказала. Взяла ложку, зачерпнула похлебки. Проглотила, стараясь держать голову повыше.

Народу в зале становилось все больше. Забегали рабыни, разнося еду и разливая эль. В ее сторону бросали взгляды. Слишком пристально и долго глазеть, правда, не смели — поскольку ярл сидел рядом.

Она сама все больше смотрела на стол. Хотя с задранной головой это было нелегко…

— Тот, кто прошел много битв, — вдруг пробормотал Харальд, — знает, что всякий может пропустить чужой удар. Завтра утром ты еще и стражу у стен проверишь вместе со мной.

Забава покосилась на мужа. Харальд сидел, спокойно откинувшись на высокую спинку стула. Искоса наблюдал за ней.

Хорошо ему говорить, подумала она безрадостно. Сказала негромко:

— Вчера я сидела в женском доме. Ничего не случилось. Может, не надо…

— Если ты будешь сидеть там каждый день, — перебил ее Харальд, понизив голос, — и все это будут знать, то случиться может всякое. Я теперь никому не доверяю. Кстати, половину вчерашнего дня ты провела со мной. Но я не могу торчать в опочивальне каждый день, охраняя свою жену. Поэтому тебе придется стать моей тенью. Тебе это трудно, Сванхильд? Тяжело? Если устанешь, скажи мне. Я присмотрю, чтобы ты отдохнула.

— Нет, — почти обижено сказала Забава. — Это не тяжело. Я крепкая.

Харальд насмешливо фыркнул. Она в ответ решила промолчать. Тем более что к столу уже приближался Кейлев. Забава, изобразив улыбку, торопливо сказала:

— Добрый день, отец.

Кейлев кивнул, посмотрел на Харальда. Тот бросил, не размениваясь на приветствия:

— Кейлев, найди в кладовой золотой браслет на мужскую руку. Побольше и потяжелей. А потом скажи Гейрульфу, что я хочу его видеть. Здесь и сейчас.

Кейлев, опять кивнув, ушел. Харальд наколол на острие кинжала кусок мяса из миски со снедью. Отправил его в рот, потом подхватил со стола вторую ложку, быстро зачерпнул похлебки…

Забава тут же пододвинула миску поближе к нему.

— В следующий раз так не делай, — бросил Харальд. — У меня руки длинные, я и так дотянусь. Ешь, Сванхильд. Я сегодня хочу сходить к устью фьорда, выйти на лодке в море… это ненадолго и недалеко, но перед этим все равно надо поесть. Особенно тебе, чтобы не мерзла на ветру.

Она тут же послушно зачерпнула похлебки. Харальд подсунул ей хлеба — Забава взяла и его.

Утром Неждана проснулась первой.

Шея затекла, потому что уснула, положив голову на руку Свальда — крупную, в толстых жгутах жил. Все равно что полено под шею примостила…

Но Свальд сам подсунул руку ей под голову, и притянул к себе, прежде чем захрапеть — а перечить ему Неждана не посмела. И так ночью наговорила столько, что удивительно, как не прибил.

Голое тело Свальда сейчас прижималось к ее спине, тоже голой. Левая рука обручем прихватывала поперек живота, не давая подняться.

И ведь ночью даже рубаху не дал набросить, подумала она. Но злости в этой мысли не было, только смущение.

В опочивальне было темно, светильники успели погаснуть. За ночь воздух выстыл — но за спиной мерно похрапывал новый хозяин, и от него шло ровное тепло. Как от печки. Меховое покрывало грело колени и плечо. Только нос, торчавший из складок, озяб.

Неждана, невидяще глядя в темноту, вздохнула. Между ног побаливало…

Об удовольствии, которое она испытала ночью, вспоминать было и сладко, и стыдно. Выходит, все-таки одолел он ее.

Но ведь ни разу не обняла этого чужанина, оправдалась перед собой Неждана. Правда, задыхалась. Охала, в стоны срываясь. И в руках его, как воск растопленный, таяла…

Она шевельнулась, приподняв голову, чтобы размять шею.

— Сейчас я тебя не трону, — пробурчал вдруг Свальд. — Поздно уже.

И убрал руку с ее живота. Легонько подтолкнул в спину.

— Вставай, одевайся. Отведу в рабский дом.

Неждана молча выскользнула из-под покрывала. Нашла в темноте свою одежду, быстро накинула рубаху, платье…

Свальд, встав с постели вслед за ней, протопал к двери — голышом, не одеваясь. Приоткрыл створку, потребовал:

— Светильник.

И получил из рук одного из стражников, охранявших вход на хозяйскую половину, железную ладью с огоньком на конце. Закрыл дверь, поставил светильник на полку, повернулся к Неждане.

Та, не глядя на него, уже торопливо заплетала в косу волосы. Нечесаные, спутанные его руками…

— Что, даже посмотреть на меня не хочешь? — с насмешкой спросил Свальд.

И вдруг подошел — без одежды, бесстыдно голый, как был. Встал прямо перед ней.

Неждана вскинула взгляд. Подумала с тяжелым сердцем — красивый все-таки мужик. И лицо у него ладное, уверенное, и плечи широченные, и грива белесая по этим плечам разметалась — как седой мох по дереву…

Свальд улыбнулся.

— Упрямая. Другая бы с утра разбудила меня поцелуями…

— А я целуюсь коряво, ярл, — бросила Неждана. — Боюсь, тебе не понравится. Куда мне до других.

Он вдруг притянул ее к себе. Проговорил напевно:

— Девы нередко, коль их разгадаешь, коварство таят. Изведал я это, деву пытаясь к ласкам склонить…

И Неждана замерла. Вот же, как искушает, змей чужанский, мелькнуло у нее. Ей жалуется, да на нее же саму. И ведь какими сладкими словами. Чисто скальд, гусляр их нартвежский.

Но губы Свальда были все ближе, так что Неждана опомнилась. Объявила с притворным сочувствием:

— Вижу, от дев тебе не раз доставалось, ярл…

Свальд засмеялся — негромко, хрипло. Заявил торжествующе:

— Ну, им от меня — тоже.

И вот от этих слов Неждану по спине словно ледяной лапой погладили. Ведь скольких девок, небось, испортил — а теперь со смехом об этом вспоминает. А они-то, бедные, кому он жизнь загубил…

— Да ты храбрый воин, ярл, — четко и ясно уронила она, неожиданно для себя самой. — Даже девок не боишься. Мстишь им, когда сможешь…

Пальцы на ее плечах сжались так, что она от боли изогнулась, запрокинув голову. Уставилась в лицо Свальда — на котором растянулись в оскале побелевшие губы.

— Не будь ты все еще рабыней Харальда, — прошептал он.

Опять на шепот перешел, как-то отстраненно, несмотря на боль, отметила про себя Неждана. Опасается, что стражники за стеной услышат, если вдруг рявкнет? И тут же поймут, что рабыня ему перечит.

— Я бы выпорол тебя сегодня же…

Неждана молча смотрела ему в глаза. Те походили на лед, прикрытый голубой водой…

Пальцы на плечах неожиданно разжались. Свальд развернулся, пошел к сундуку, где была его одежда. Начал быстро одеваться.

Она, тихо-тихо ступая — и боясь даже вздохнуть погромче — отыскала у кровати свои носки. Следом натянула опорки. За плащом идти не решалась, тот валялся на том же сундуке, где Свальд оставил рубаху со штанами.

— Плащ возьми, — вдруг глухо сказал он.

И грохотнул крышкой сундука. Потом в лицо Неждане полетел тяжелый меховой сверток, больше похожий на куль.

— Мне в мужском доме столько тряпок все равно негде держать. Обрежешь полы под себя.

На этот раз она не решилась перечить. Так и застыла, держа в руках его подарок.

А потом, когда Свальд пошел за своим плащом, скользнула к сундуку. Подобрала с пола свернутую шерстяную накидку, в которой сюда пришла. Быстро набросила на плечи…

Свальд, уже застегивавший пряжку на своем плаще, повернулся к ней. Посмотрел холодно, но ничего не сказал. Так же молча шагнул к двери.

Неждана поспешила следом.

Кейлев вернулся быстро. Положил на стол перед Харальдом тяжелый золотой браслет — больше похожий на широкую пластину, свернутую в трубку и украшенную несколькими камнями. Сказал:

— Гейрульф идет.

И тут же отошел в сторону.

— Возьми, — негромко велел Харальд.

Забава торопливо подняла со столешницы украшение.

Гейрульф, высокий мужик лет тридцати, уже подходил к возвышению. Остановился перед столом ярла, посмотрел так, как это у нартвегов принято — спокойно, бесстрастно. И не поймешь, о чем думает.

— Моя жена, — объявил Харальд, не вставая. — Хотела тебя поблагодарить.

Гейрульф перевел взгляд на Забаву.

Она привстала со стула, держа в руках браслет. Разговоры в зале быстро стихли, люди оборачивались в ее сторону, смотрели с любопытством…

— Я хочу говорить, — произнесла Забава, опять запутавшись в словах от волнения.

И подумала с легким страхом — нет, не то. Сказать нужно хорошо, правильно, потому что сейчас ее все слышат. Чтобы не говорили потом — дескать, жена у ярла чужачка, из рабынь взятая, и поэтому слова путного молвить не умеет…

— Я хочу, чтобы рука, которая убила колдунью, носила золото, — заливаясь румянцем, объявила Забава.

Голос ее под конец начал позвякивать медью. Сидевший рядом Харальд вскинул брови. Посмотрел на нее пристально.

— И чтобы эта рука была всегда такой же… такой же хорошей…

Она тонула, не находя подходящих слов и краснея все гуще — но тут Харальд рявкнул:

— Такой же меткой.

А потом громко велел:

— Гейрульф, прими браслет.

Воин шагнул еще ближе, встав вплотную к столу. Протянул широкую ладонь — и Забава с облегчением опустила на нее тяжелое украшение. Добавила:

— Спасибо. За меня… за все.

— И я благодарю тебя, Кейлевсдоттир — за твой щедрый дар, — так же громко, как Харальд, ответил Гейрульф.

Затем деловито взялся за браслет двумя руками. Нажал, раздвигая края, подтянул повыше засученный рукав верхней рубахи, нацепил широкий золотой обруч поверх рукава исподней одежды.

Забава торопливо опустилась на сиденье. Харальд бросил:

— Теперь настало время для моей благодарности. Ты спас жизнь моей жены — и жизни тех, кто попал под чары колдуньи.

В зале стало так тихо, так что слова ярла отдавались легким эхом под длинным, уходящим вдаль потолком.

— Станешь одним из моих хирдманов, Гейрульф? Люди, способные правильно поступать тогда, когда другие теряются, всегда нужны.

Гейрульф шумно выдохнул, безрадостно глянул на Харальда.

— Если позволишь, ярл… то я откажусь. Я привык отвечать только за себя самого. А тут придется отвечать и за других. В тот день, ярл, я много приказов отдал — и понял, что это не по мне. На всю жизнь накомандовался. Нет, лучше уж по-прежнему, в воинах…

— Жаль, — спокойно сказал Харальд. — Из того, что я слышал — отдавать приказы у тебя получалось хорошо. Но я уважаю твой выбор. И за мной остается долг, Гейрульф. Напомни мне о нем, если тебе что-то понадобится. А на йоль ты сядешь за мой стол — как человек, чья доблесть его украсит. Еще увидимся, Гейрульф.

Воин пробормотал, отступая назад:

— Благодарю тебя, ярл.

И на лице его была неуверенность — словно он и сам сомневался в правильности выбора, который сделал. Потом Гейрульф ушел.

— Сванхильд, — тихо пробормотал Харальд.

Забава обернулась к нему. Муж едва заметно улыбался.

— Мне понравились твои слова. Сказано было мало, но хорошо. А теперь ешь.

Она схватилась за ложку, но тут появился Свальд. И при виде его Забава замерла. Сразу вспомнилось все, что было тогда — и брат мужа, бежавший за ней…

Она глубоко вздохнула, сделала над собой усилие — и зачерпнула похлебки.

Свальд прошагал по залу хмурый, чем-то недовольный. Удивленно покосился на нее, сидящую за столом — да и на Харальда тоже. Объявил, садясь на стул справа от него:

— Доброе утро, Сванхильд.

— Доброе утро, — быстро ответила Забава, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Все-таки на Свальде нет вины в том, что случилось. Чары, тут уж ничего не поделаешь.

Но Свальд, не слушая ее, уже обратился к Харальду:

— Доброе утро, брат. Давно я тебя здесь не видел. Случилось что-то, чего я не знаю?

— Ничего, — проворчал Харальд. — А ты чего такой хмурый, Свальд? Не понравился подарок, который я тебе сделал? Только не говори, что ты и в этот раз поскользнулся…

Забава немного подалась вперед, покосилась на мужниного брата. Тот после слов Харальда скривился — но ничего не ответил. Рявкнул, уставившись на рабыню-подавальщицу:

— Эля мне. И чашу.

Харальд звучно усмехнулся, но больше ничего не сказал. Забава тоже промолчала, хоть и хотелось узнать, о каком подарке речь.

Но не расспрашивать же Харальда прямо при Свальде?

И она снова взялась за похлебку.

После первого глотка эля Свальду стало легче.

Умом он понимал, что самое лучшее — выкинуть сероглазую девку из головы. Все равно эта Нида будет греть ему постель, когда он захочет. Никуда не денется.

И при желании даже можно поучить ее уму-разуму — причем так, что ни следов, ни рубцов от этого не останется. А вот рот открыть после такого она уже не посмеет.

Но баб бить — не руки придерживать, чтобы не сильно дергалась, а именно бить, чтобы болью наказать — ему еще не приходилось. И начинать не хотелось. Зачем, когда они по большей части сами дают все, что от них требуется?

К тому же на спину сероглазая легла перед ним сама. Тут он ее попрекнуть не может. На язык только несдержанна.

Свальд снова глотнул эля. Подумал вдруг то ли с раздражением, то ли с восхищением — эта Нида или безумная…

Или в ней вообще нет страха.

Но тем интересней будет приручить ее. Чтобы в рот ему заглядывала. Чтобы просыпалась не так, как сегодня — тихо, молча, и сразу бегом с кровати одеваться. Чтобы сама на него лезла.

Он сделал еще глоток, успокаиваясь. Припомнил, как она под ним лежала — спутанная грива темных волос, бледные подрагивающие плечи. Глаза, как две капли тумана. И влажный блеск на зацелованных губах, отливающих багрянцем…

А все-таки я ей понравился, довольно подумал Свальд. Пусть девка и пыталась это скрыть, ни разу даже не обняла. Но под конец стонала под ним по-настоящему, без обмана. Не так, как это было в первый раз.

Мысли его стремительно укатывались куда-то не туда, и Свальд уже задумался о том, что будет этой ночью. Может, просто приказать девке обнять его? И поцеловать.

Он тряхнул головой, отгоняя упорно лезущее в голову видение — как сероглазая метнет на него яростный взгляд, как у нее дрогнут губы, но она все-таки подчинится, потому что деваться ей некуда…

Отогнать получилось не сразу, и Свальд нахмурился. Думать о какой-то рабыне все утро — не много ли чести для девки, побывавшей не под одним мужиком?

Он покосился на брата, быстро спросил:

— Надумал что-нибудь насчет колдуна, Харальд? Не дело, если случившееся повторится.

— Я жду возвращения своих людей из Фрогсгарда, — отозвался брат. — Может, у них будут вести о человеке, которого я ищу. Потом и решу, что делать дальше.

К столу подбежала еще одна рабыня, поставила перед Свальдом миску с похлебкой. Он, перед тем, как приняться за нее, вытащил из ножен на поясе кинжал. Наколол на острие по куску мяса и хлеба из посудины, стоявшей перед братом, утащил.

— Мой хлеб за твой хлеб… — пробормотал Харальд вдруг.

И оба переглянулись, вспомнив давние годы в Сивербе. Свальд улыбнулся широко, Харальд — едва заметно. Затем бросил:

— Я сегодня выйду в море. Может, Ермунгард что-то скажет.

Свальд покосился на брата с завистью. И сам тут же устыдился этого. Огер был ему хорошим отцом — а Мировой Змей своего сына даже не замечал, пока тот не вырос. Хотя мог бы появиться перед дедом Турле, когда тот был в одном из своих походов. Шепнул бы пару слов старому ворчуну, и жизнь в Сивербе стала бы для Харальда совсем другой. Родством с Ермунгардом не разбрасываются.

— Снег идет, — заметил Свальд вслух. — Лодка отяжелеет. И на бортах может намерзнуть лед, Харальд.

Брат отхлебнул эля, ответил:

— Я не уйду далеко. И возьму с собой Сванхильд. Так что у меня будет кому выгребать снег.

Лучше бы меня взял, мелькнуло у Свальда. Увидеть бы хоть раз, как родич беседует с самим Ермунгардом…

Он покосился на Харальда. Понятно, конечно, что тому без Сванхильд жить будет гораздо труднее — то, как серебряное сияние на теле брата погасло от ее прикосновения, Свальд помнил. И возможно, Сванхильд именно поэтому мешает врагам Харальда. Вот и приходится брату держать жену при себе — как другие носят на себе все свое богатство, обернув его в золотые и серебряные браслеты. Потому что так надежнее.

Но в зал-то с утра тащить зачем? Бабы, конечно, сидят на пирах — однако в обычное время ярл делит хлеб и эль со своими воинами без них. Сейчас вон и к Ермунгарду собрался с ней вместе.

Свальд покосился на баклагу с элем, стоявшую перед Харальдом. И припомнил, как брат отодвинул ее в сторону, когда он сам садился за стол. Словно хотел придержать для себя. И рабыня-подавальщица к Харальду даже не совалась…

Похоже, Харальд опасается, что ему подсунут отраву. Да, весело брату живется.

Свальд нахмурился, предложил:

— Возьми кого-нибудь, когда пойдешь к фьорду. Хочешь, я подберу для тебя людей? И прикажу, чтобы сняли стрелой любого, кто к вам сунется — даже меня, если что…

Харальд нехотя бросил:

— Нет. Не забывай, Свальд, ты тоже был под чарами темноволосой. Я сам решу, кто будет прикрывать мне спину.

День для Забавы не прошел, а пролетел.

После завтрака Харальд прошелся по крепости — больше для порядка, чем что-то проверяя. Потом, прихватив небольшой отряд, отправился к устью фьорда.

И Забава вместе с ним.

Было тревожно, потому что она знала, зачем Харальд решил выйти в море на лодке — слышала разговор за столом. Он собрался к отцу.

И не просто к отцу, а к змею громадному, живущему под водой. Которого тут богом считают.

Пока они дошли, снег перестал идти. Воины, что топали следом за ними, в два счета выкопали из сугробов одну из лодок, вытащенных на берег. Вынесли ее на кромку льда, затем отступили назад, к прибрежным камням.

— Пошли, — бросил Харальд.

И Забава ступила на лед. Неровный, бугристый.

— Руку. — Харальд уже протягивал свою.

Забава сдернула рукавицу, вложила ладонь в его пятерню. Встретилась с ним глазами.

Он вдруг хмыкнул, сказал:

— Может, тебя еще и меч поучить держать? А, жена? Раз ты все равно за мной хвостом ходишь. Я осторожно, чтобы не повредить.

— Поучи, — торопливо согласилась Забава.

И подумала, зачарованно глядя в серебряные глаза — кто его знает, когда пригодится. Лишь бы не оплошать перед ним, когда учить будет. И ребеночку не навредить…

Потом она спохватилась, что задерживает его, стоя столбом. Торопливо шагнула вперед.

— Под ноги смотри, — бросил Харальд.

И, доведя ее до лодки, переправил туда, подхватив под локти. Сам вытолкал лодку на серовато-синюю полосу молодого льда, с пятнами вмерзших белых льдин. Просмоленное днище скрипнуло, полотнище льда прогнулось, лодка почти тут же провалилась в воду. Харальд темной громадной птицей запрыгнул внутрь, взялся за весла…

А затем, когда фигурки людей на берегу стали совсем уж крохотными, перестал грести. Встал в полный рост, сказал громко:

— Ермунгард.

Забава сидела неподвижно, затаив дыхание. Смотрела то влево, то вправо.

Но ничего не происходило. Никто не показывался.

И Харальд, еще несколько раз выкрикнув имя отца, погреб к берегу.

В крепость Харальд вернулся хмурый — и, наткнувшись на Болли, сразу велел ему сбегать за секирой.

А потом Забава стояла и смотрела, как эти двое махают на берегу топорами. Поначалу навалились воспоминания, которые она от себя гнала — о том, как убила человека вот таким же колуном. Звук вспоминался, который слышала, когда лезвие врубилось в тело, запах крови.

Следом из памяти начало выныривать и все остальное, что случилось в тот день.

Но секиры звенели, мужики перебрасывались насмешливыми возгласами, дальше по берегу тоже звякало оружие — там сходились в схватках люди Харальда. Разговаривали, смеялись, подначивая друг друга…

На нее никто не смотрел. Ее вообще перестали замечать.

И Забава понемногу начала думать о другом. О том, что смертей в крепости уже несколько ночей не было. Может, и дальше так будет, и все успокоится? О том, что отец Харальда, змей, живущий в воде, ему так и не показался. Неспроста это.

Как знать, может, он недоволен сыном?

Или тем, что жену сын взял себе из рабынь, мелькнуло вдруг у нее. Забава вздохнула, завернулась поплотнее в плащ. Подумала уже о другом — сумеет ли Харальд найти колдуна, который во всем виноват? Должно быть, тот прячется где-то в округе. Но кто-то же дает ему кров, еду. Зимой в лесу или в чистом поле не проживешь…

Сзади, со стороны крепости, вдруг закричали:

— Ярл. Вернулись наши, из Фрогсгарда. И с ними еще люди. Тебя к воротам зовут.

Харальд отбил еще один удар. Приказал:

— Болли, пойдешь с нами.

А потом, кивнув Забаве, зашагал к воротам.

Она заторопилась, чуть ли не бегом за ним побежала, чтобы не отстать.