Жена Тони

2 4 июля 1938 года

Чичи Донателли погрузила ступни в прохладный влажный песок, закрыла глаза и вообразила, как ее ноги пускают корни далеко внизу, под илом, и эти корни ветвятся, подобно кудрявым гибким лианам, разрастаясь, пока не покроют все океанское дно. Вот какой эффект производила музыка Каунта Бейси[8]. Когда Чичи слушала его Swingin’ the Blues на радиостанции WBGO, вещавшей из Ньюарка, цветистые оркестровки Бейси заполняли весь окружающий мир, пока не оставалось места ни для чего, кроме его музыки. Чичи не хотелось упустить ни одной ноты.

Перед ней под раскаленным белым солнцем бесконечным полотнищем расстилался Атлантический океан, точно серебристая парча, что раскатывают рулон за рулоном. Она прихлопнула муху на голом, лоснящемся от пота плече и почувствовала, какое оно горячее. Чичи было двадцать лет. Ее гибкая невысокая фигурка заставляла мужчин оборачиваться ей вслед.

Когда тромбон дошел до глиссандо, высоко и чисто проигравшего возле ее уха, она вытянула руку, будто тоже пыталась дотянуться до великолепной, пульсирующей, высокой си. Потом к соло присоединился оркестр, девушка поправила красный шифоновый шарф, которым подвязала свои длинные, блестящие черные локоны, чтобы те не падали ей на лоб.

– Чичи! – позвала ее с пирса сестра, Барбара, но Чичи ее не услышала – на пляже было шумно, а радио играло в полную силу. День выдался прекрасный, просто великолепный, потому что принадлежал ей одной. Сегодня она ни перед кем не должна была отчитываться. Осознание этой свободы обволакивало ее, как теплый бриз с океана. Чичи наслаждалась законным отдыхом, солнце стояло высоко и выглядело совсем как циферблат секундомера, только без стрелок и цифр.

Пляж у Си-Айл-Сити был до предела заполнен семьями со всех Соединенных Штатов, подгадавшими неделю отпуска в преддверии Дня независимости. Люди мельтешили везде, от кромки воды до прибрежных утесов. Тут и там на столбах колыхались полосатые зонты – оранжевые с белым, синие с розовым, красные с желтым, – под которыми растянулись в небывалой тесноте отдыхающие. Оставшийся без тени песок пестрел пляжными полотенцами и загорающими телами. С пирса этот изогнутый дугой разноцветный пляж очень напоминал рассыпанную банку мармеладного драже.

Променад поодаль тоже был полон народу, как и колесо обозрения, медленно поворачивающееся на солнцепеке. У «Муравейников Фьори»[9], «Сахарной ваты Коры», «Жареной картошки Фундзо» и «Лучших горячих вафель с мороженым» выстроились длиннющие очереди, но, похоже, людей не раздражало долгое ожидание. Выкрашенные в яркие цвета карусельные лошадки плавно поднимались и опускались, кружась на дощатой бирюзово-золотой полосатой платформе.

Волны Атлантического океана шумно разбивались о берег, заглушая грохот колес по дощатому настилу американских горок, которые крутыми петлями нависали над буйками и пирсом; вдалеке был слышен визг пассажиров, только что резко скатившихся с высоты к самой воде.

Барбаре Донателли было двадцать два года. Одетая в комбинезон из жатого ситца, со спускавшейся на спину длинной черной косой, она выглядела обычной молодой женщиной, но держалась как замотанная заботами мать семейства. Барбара решительно подошла к Чичи и толкнула ее в спину, чтобы обратить на себя внимание. Чичи резко обернулась, вскинув кулаки, – она была готова дать отпор любому, кто посмеет до нее дотронуться.

– А, это ты. – Чичи опустила руки.

– Я тебе ору всю дорогу с Фонтейна, – укорила ее Барбара. – Ма велела тебе идти домой. Будут гости, ей нужна помощь.

– Но там же есть ты. А Па уже разжег гриль.

– Придут все наши кузены.

– А где Люсиль?

– Помогает тете Ви в ларьке с колбасками и перцем.

– У-у, – скривилась Чичи, крутя большим пальцем ноги в песке. – Не хочу я в этом участвовать, у меня отпуск.

– У мамы отпуска не бывает.

Барбара знала, что достаточно упомянуть мать – и Чичи сделает все. Смирившись с судьбой, Чичи повернулась, чтобы последовать за сестрой сквозь лабиринт загорающих тел, но внезапно по пляжу раскатился пронзительный женский крик. Чичи быстро провела взглядом вдоль кромки воды. У самого берега молодая женщина вошла в воду и пыталась что-то выловить из волн.

– Мой мальчик! – снова закричала женщина. – Помогите! Кто-нибудь, помогите! Мой сын!

Другая женщина схватила молодую мать за талию, не пуская ее дальше. Белые барашки пены на гребнях волн заслоняли от берега пловцов, удалившихся от мелководья.

Не раздумывая, Чичи кинулась к кричавшей.

– Она не умеет плавать! – объяснила удерживавшая ту подруга.

– Там! Он вон там! – вскричала мать, показывая точку на воде. – Спасите моего сына!

Чичи вгляделась в прибой и различила не очень далеко от берега прыгающий на волнах пустой надувной плот зеленого цвета. Она бросилась в воду и поплыла.

Барбара, приставив ладонь ко лбу козырьком, чтобы заслонить глаза от солнца, поискала взглядом спасательную вышку. Спасателя на ней не было.

– Моя сестра отлично плавает, – заверила Барбара несчастную мать, пытаясь ее успокоить, но это не помогло.

За их спиной послышался свисток спасателя, люди расступились, освобождая проход, и спасатель тоже кинулся в прибой. Рядом с ним заплясала на волнах красная доска-поплавок на веревке.

Добравшись до надувного плота, Чичи поднырнула под него, но в воде никого не увидела. Она попыталась перевернуть плот, предположив, что он мог за что-нибудь зацепиться – например, за корягу, а то и за смытую с пирса старую железнодорожную шпалу. Сердце колотилось от страха – ей никак не удавалось сдвинуть с места этот обтянутый тканью плот. Тогда она прошлась руками вдоль его краев. Основная веревка уходила в воду, на поверхности плавала лишь привязанная к плоту петля. Она снова нырнула, проводя ладонями по виткам закрутившейся пеньки, и вскоре обнаружила под водой мальчика, безжизненно висящего головой вниз. Веревка обвилась петлей вокруг его щиколотки. Борясь с паникой, Чичи сосредоточилась на задаче, распутала узел и всплыла вместе с мальчиком. Но тут их накрыло волной. Ребенок выскользнул из ее рук. В отчаянии Чичи стала шарить руками в прибое. Волны подтолкнули мальчика к ней, она снова его схватила и вытянула на поверхность, воспользовавшись течением.

Чичи судорожно вдохнула. Крепко держа ребенка одной рукой, она молотила ногами в воде, отчаянно пытаясь нашарить свободной рукой плот. К ним уже приближался спасатель. Мальчик безжизненно качался на воде, скользкий, похожий на резиновую куклу. К тому времени, как до них добрался спасатель, губы ребенка успели посинеть. Он так и не открыл глаза. Спасатель что-то сказал Чичи, но она не слышала его указаний – казалось, она плавает в бутылке из толстого стекла, а мальчик, плот и спасатель где-то снаружи.

– Держитесь за плот! – повторил спасатель, приподнимая мальчика и укладывая его лицом вниз на спасательную доску.

Чичи подплыла к другому краю доски, чтобы не дать ребенку свалиться. Так они и поплыли к берегу: спасатель с одной стороны, а Чичи с другой, удерживая ребенка поровнее. Следом за ними прыгал по волнам на веревке плот.

Изо рта мальчика сочилась морская вода. На вид ему было не больше семи. На мелководье к ним бросилась мать, оттолкнув подругу и Барбару.

– Майкл! – крикнула она.

– Не подпускайте ее, – велел спасатель.

Барбара обняла молодую женщину за плечи, удерживая ее вместе с подругой. Казалось, все собравшиеся в тот день на пляже Си-Айла молча сгрудились на берегу, наблюдая, как спасатель делает искусственное дыхание мальчику, неподвижно лежавшему на доске, вытащенной на холодный песок.

Чичи встала на колени рядом с мальчиком. Спасатель начал давить ему на грудь и дышать в рот.

– Ну давай же, Майкл, – прошептала она ребенку на ухо. – У тебя получится. Давай, возвращайся.

Спасатель бережно и ритмично нажимал ладонями на грудь мальчика, пытаясь заставить его легкие работать.

Голубоватая кожа вокруг носа мальчика начала розоветь. Он дернул шеей. Спасатель помог ему повернуть голову набок, и ребенка немедленно вырвало морской водой. Он начал судорожно хватать воздух ртом. Чичи и спасатель помогли ему сесть. Спасатель легонько постучал по его спине. Мальчик наклонился и отхаркал еще немного воды. Вскоре, почувствовав жжение в горле, он схватился за шею и расплакался. Мать вырвалась из рук Барбары, подбежала к сыну, рухнула на песок рядом с ним и сжала в объятиях, сотрясаясь от рыданий. Грудь ребенка тяжело поднималась и опускалась.

Чичи села на корточки, не спуская глаз с сына и матери. Майкл свернулся калачиком в материнских объятиях, его бледно-розовая спина напоминала завиток ракушки. Он плакал. С каждым всхлипом ровная линия его позвоночника плавно шевелилась, как звенья цепи.

Спасатель знаком показал зрителям, что ребенок в безопасности. Толпа встретила это известие радостными возгласами. Чичи была уверена, что восторженный вопль раскатился по всему пляжу, до самого Уайлдвуд-Креста. Все стали лихорадочно обсуждать счастливый конец: «Будет жить!», «Ожил!», «Бедняга, чуть не умер!» Барбара забросала песком то место, куда ребенка вырвало, скрывая все следы происшествия. Спасатель погнал пляжников обратно к зонтам и покрывалам. Все с облегчением отошли от кромки воды. Значит, сегодняшний день все-таки будет самым обычным, без трагических происшествий.

Чичи продолжала смотреть на мать с сыном. Она закусила губу и почувствовала соленый вкус. Но это была не морская вода, а слезы.

– Сколько нас будет всего, Ма? – спросила Барбара, высовываясь из кухонного окна.

– Думаю, человек двадцать пять, но если придут Рапукки, то все тридцать, – улыбнулась ей Изотта, накрывавшая вместе с Чичи стол на заднем дворе их свежевыкрашенного дома в Кейп-Коде.

Скатерть в красно-белую клетку ровно легла на деревянную поверхность стола.

Изотта Донателли была итальянкой венецианского происхождения, но в свои сорок пять, проведя столько лет замужем за Мариано, неаполитанцев знала как облупленных. У нее были теплые карие глаза, бледная кожа, прекрасные белоснежные зубы и крупный прямой нос, какой часто встречается у северных итальянцев. Улыбка у нее была широкая и сияющая. Как и у дочерей, у нее были длинные темные волосы, однако тронутые сединой у висков; она их заплетала в косу и укладывала в узел.

– Ну как же так вышло? – посетовала Чичи. – Ты ведь вроде бы собиралась в этом году не дать числу гостей выйти из-под контроля, Ма. Я не хочу работать, когда у меня выдалась неделя отпуска. Хочу загорать и отдыхать.

Средняя дочь Изотты уже успела заколоть в пучок свои мокрые волосы, но пока оставалась в красном раздельном купальнике, открывавшем с полдюйма загорелой талии. Трусики, скроенные на манер мужских, как короткие шорты, заканчивались на середине бедер. Чичи надеялась провести время после обеда, укладывая волосы в прическу, чтобы затем влезть в сарафан и золотистые сандалии и протанцевать ночь напролет в павильоне на променаде.

– В этом и состоит проклятье жизни на побережье, – сказала Барбара, опуская на стол стопку тарелок. – Все лето напролет на пляж выбрасывает родственников.

– А кто вообще придет? – спросила Чичи, раскладывая столовые приборы.

– Кузены из Мичигана, – начала перечислять мать, попутно пересчитывая места и тарелки.

– Фермеры, – вставила Чичи.

– Сталелитейщики, – поправила ее Барбара.

– А в чем разница?

– Первые волокут корзины перцев для закруток, а вторые привозят каталог «Форд» с новыми моделями 1938 года, – мечтательно сказала Барбара. – Один подарок нам только прибавит работы, а вот другой – моя книга мечты.

– Кузина Джузи – помнишь ее, она дочь троюродной сестры моей матери, – так вот, она приведет свою кузину по мужу. Которая вышла за того типа из Италии примерно тогда же, когда мы с твоим отцом обвенчались. Его фамилия Армандонада, – пояснила Изотта.

– То есть с самой Розарией мы не в родстве? – уточнила Барбара.

– Я знаю! Нам надо просто открыть ресторан. Тогда, по крайней мере, мы начнем зарабатывать деньги, вместо того чтобы бесплатно кормить всех этих двоюродных и семиюродных родичей, – проворчала Чичи.

– Сын Розарии – певец.

Чичи сузила глаза:

– А он выпустил какие-нибудь пластинки?

– Об этом тебе придется спросить у его матери.

– А я ведь спрошу, ты же знаешь.

– Заранее сочувствую девушке, которой достанется такая фамилия. Звучит как название баржи времен Нерона. – Барбара последовала за сестрой, расставляя вазочки для салата. – Зачем вообще выходить за итальянца из Италии? Викторианство какое-то.

– Не знаю, Барбара, – улыбнулась мать. – Может быть, по любви?

– Для каждого человека любовь имеет свое, особое, значение, – напомнила ей Чичи. – Ты слышала о Монике Спадони? Родители просватали ее за парня, которого она в глаза не видела, из деревни, где она никогда не бывала, из семьи, которой она не знала, – и все это после одной-единственной фотокарточки, которая была прислана авиапочтой из Неаполя.

– А он был красивый? – спросила Барбара.

– Чрезвычайно. Но это оказалось его единственным достоинством. Моника понятия не имела о том, что ее ждет, – помимо его роскошной физиономии, конечно. И вот сходит он с корабля в Нью-Хейвене. Моника влюбляется в него без памяти. Они венчаются, и тут выясняется, что он человек злой и жестокий, ну она и почувствовала себя обманутой. Довольно скоро он пустил по ветру все ее сбережения, оставил без гроша и вернулся в Италию к жене и детям.

– Как романтично! Рассказывай еще, Чичи. – Барбара аккуратно скрутила салфетки и принялась раскладывать их по тарелкам. – Кто же не любит скандальных историй о двоеженцах?

– А мораль тут какая? Да, Моника взвалила себе на шею истинное сокровище прямо из Катании. Но она получила урок. Питайся плодами из собственного сада, потому что в противном случае никогда не знаешь, что получишь.

– Но это ведь исключение, Чичи, – сказала мать. – Обычно, когда семья устраивает ambasciata[10], они из кожи вон лезут, чтобы найти для дочери подходящего жениха. А вовсе не выдают ее за первого встречного.

– Одной ошибки достаточно, чтобы испортить себе всю жизнь, – напомнила Чичи. – Кто нас этому научил, Ма?

– Ну, я.

– Куда березовое пиво[11], Изо? – Мариано, за которым Изотта была замужем вот уже двадцать четыре года, толкнул ногой заднюю калитку и вошел во двор, неся на плече отливавший серебром бочонок.

У кряжистого плотного лысоватого Мариано были мускулистые предплечья каменщика. Недавно он отрастил тонкие усики в подражание киноактеру Уильяму Пауэллу.

– Мариано, немедленно поставь бочонок! Девочки, помогите папе.

– Папа, о чем ты только думал? – кинулась к нему Барбара. – Взял бы тележку.

– Ты спину надорвешь! – Чичи вместе с Барбарой сняли бочонок с его плеча и устроили на низком каменном заборчике, который отец в свое время собственноручно сложил из валунов.

– Поглядите на меня, я даже не вспотел! – Мариано победно поднял ладони. – Я такой же сильный, как в тот день, когда ты вышла за меня замуж, Изотта. – Он вынул из кармана кран и передал его Чичи. Девушка приладила его к бочонку. – А я нажарил достаточно сосисок? – с тревогой спросил он, разглядывая накрытый стол. – Тут же уйма тарелок.

– Да-да, сосисок хватит, – заверила его Изотта.

– Ма, мне отправлять противни в духовку? – крикнула из кухонного окна Люсиль.

– Да, милая, и пусть она себе греется. Что ты принесла?

– Четыре дюжины свежих булок, две сковороды колбасок с жареным перцем, сковороду яичницы с перцами и еще одну с баклажанами. Тетя Ви прислала три пиццы с картошкой и четыре pizza alige[12].

– Еды у нас более чем достаточно, – заключила Барбара, расставляя напитки на отдельном столике.

– Кто поможет папе с мороженым?

– Я! – Чичи последовала за отцом в подвал, где хранилась мороженица.

Люсиль появилась из кухни, откусывая от булки.

– Булки оставь для гостей, – пожурила ее Барбара.

– Да их тысячи, всем хватит, – отмахнулась Люсиль с полным ртом.

Восемнадцатилетняя Люсиль была в семье младшенькой – и самой красивой из сестер, хотя сама того даже не сознавала.

– Мне переодеться? – спросила она.

Изотта и Барбара оглядели Люсиль с головы до ног. Она была в рабочих башмаках и джинсовом комбинезоне, забрызганном жиром из фритюрницы.

– Да! – хором сказали они.

Люсиль картинно закатила глаза и отправилась в дом переодеваться.

– Если бы она еще и знала, как хороша собой, то была бы по-настоящему опасна, – тихо сказала матери Барбара.

– А ты ей не говори.

Чичи с отцом вышли из подвала. Он нес деревянный бочонок с ручкой – это и была мороженица. Чичи тащила следом мешок каменной соли.

– С каким вкусом готовить мороженое? – спросила Чичи, устанавливая машинку и высыпая соль во внешний контейнер.

– Ванильное, – предложила Барбара.

– Всего-то скучная ваниль? Ну же, Барб, придумай что-нибудь поинтереснее.

– А зачем спрашивать, если тебе не нравится, что я предлагаю?

– Я хотела проверить, решишься ли ты однажды предложить что-нибудь порискованнее.

– Ваниль подходит ко всему, – упорствовала сестра.

– И это отлично, – сказал Мариано, опуская куски льда в миску под мороженицей. – Особенно если брызнуть туда рому.

– Здорово, папа! – ухмыльнулась Чичи. – Всегда забавно, когда двоюродные тетки соловеют от мороженого.

Праздник у Донателли по случаю Четвертого июля вылился с заднего двора на веранду, а некоторые кузены и вовсе уселись с тарелками на переднем крыльце и на лужайке перед домом. Вверх и вниз по Сэнд-Пойнт-стрит соседи тоже пировали на свежем воздухе – живущие на побережье семьи обычно устраивали в это время свои ежегодные летние вечеринки. Старики искали тени под зонтом, водруженным над столиком, или подставляли лицо свежему бризу, веявшему под увитой виноградом аркой, которая вела, как зеленый коридор, от вымощенной камнем тропинки сбоку от дома до заднего двора.

Изотта хорошо воспитала своих дочерей. Люсиль и Барбара подносили еду гостям и следили, чтобы напитки у всех были холодными, а стаканы – полными. На кухне Чичи воткнула ложечки в батарею стеклянных бокалов с мороженым и ломтиками свежей клубники. Загрузив бокалы на поднос, она толкнула бедром сетчатую дверь, вышла в сад и в первую очередь занялась старшим поколением – просунула голову под зонт и предложила старикам десерт.

– Чичи, ты знакома с моей кузиной Розарией? – Джузи Фьерабраччо взяла с подноса два бокала и вручила один кузине. – Миссис Армандонада. Она из Мичигана. Точнее, из Детройта.

Узор легкого платья без рукавов взрывался разлапистыми пальмовыми ветвями на крепкой фигуре Джузи.

– Благодарю, что пригласили меня, – сказала Розария, пробуя мороженое.

– Мы были только рады. Как видите, уж что-то, а гостей мы любим, – улыбнулась Чичи. – Поосторожнее с мороженым, мы его кое-чем заправили.

– Алкоголь испаряется на солнце, – заявила Джузи, помахав ложкой и роняя ее обратно в бокал. – В жару просто невозможно захмелеть, все градусы выходят из человеческого тела через поры.

– Сегодня после обеда я сходила на пляж, – начала Розария.

– Погода выдалась великолепная, – кивнула Чичи, предлагая мороженое проходящим мимо гостям.

– Вы спасли жизнь тому мальчику.

– Да ну, пустяки, – покраснела Чичи.

– Нет-нет, для того мальчика и его матери это значило все. – Розария обернулась к Джузи: – Она просто взяла и прыгнула в океан, чтобы спасти ребенка. Не раздумывая. Не стала ждать спасателя.

– Просто я стояла близко к воде, – негромко сказала Чичи. – Любой другой на моем месте помог бы.

– На берегу были сотни людей, но именно вы вошли в воду и спасли мальчика!

– А я боюсь воды, – призналась Джузи, зачерпывая ложечкой мороженое. – По мне, океан чересчур опасен и загадочен. Ах, Madone![13] Везде что-то хлюпает, пенится, и снизу, и по бокам, а в глубинах плавают странные рыбы, многие из них такие зубастые. Никогда не знаешь, на что наткнешься. Не люблю я этой неизвестности и зыбкости. Сказать вам правду, я даже лодки недолюбливаю. Лучше уж я останусь на твердой почве, под зонтом, с хорошей книжкой. Вот такое побережье мне по нраву.

– А что, отличные каникулы! – рассмеялась Чичи.

– Надо знать, что тебе нравится в жизни, – поучительно сказала Джузи, – или потеряешь драгоценное время, делая то, что нравится другим. – Она проглотила мороженое и заключила: – Не будь последовательницей, Чичи. Будь предводительницей.

– Усвоила.

– А вам нравится музыка биг-бэндов? – спросила Розария у Чичи.

– Ты шутишь, Роза? У Донателли все дочки музыкантши. Эта девочка выступает вместе с сестрами. – Джузи показала на Барбару, разливавшую березовое пиво, и на Люсиль, уносившую на кухню пустые подносы. – Причем отлично выступает. Наш си-айльский ответ сестрам Долли[14]. Они поют в церковном хоре и на танцевальных вечерах при Обществе Святого Имени.

– Мы и пару пластинок записали, – добавила Чичи.

– Какая прелесть! – восхитилась Розария. – А мой сын поет с оркестром Рода Роккаразо. Они всю неделю выступают в отеле «Кронеккер».

– Он там солист?

– Да. Есть и девушка-солистка. Они то поют дуэтом, то по очереди выступают с оригинальными номерами. Хотите сводить свою семью на концерт сегодня вечером?

– Я думаю, они будут в восторге!

– Тогда я договорюсь насчет контрамарок.

– Благодарю вас, миссис Арман…

Джузи предостерегающе подняла руку:

– Позволь мне. Армандонада. Как будто рот набит макаронами, а ты еще и фрикадельку туда пихаешь. Ума не приложу, как твоему мужу удалось проскользнуть через остров Эллис[15] и остаться при своей фамилии!

Розария проигнорировала ее замечание и посмотрела на Чичи.

– Так я скажу Саверио, что вы придете, – улыбнулась она.

Проталкивалась сквозь толпу гостей и разнося мороженое, Чичи обернулась, чтобы поглядеть на Розарию, носительницу невероятной фамилии. Розария была из тех итальянок, кто в простом льняном платье, сандалиях и с незатейливым медальоном выглядит настоящей королевой.

А Розария видела в Чичи Донателли что-то вроде ангела. Этой юной девушке не понять, что значило для той матери спасение сына из океанских волн. Чичи понимать этого еще не могла, зато Розария понимала как никто.

Поднимаясь по крыльцу отеля «Кронеккер», Чичи развязала и снова завязала бант на плече – бретелька то и дело сползала. Этот сарафан из легкого ситца в розовую и зелено-голубую клетку она сшила сама. Люсиль была одета в голубой пикейный сарафан с большой декоративной заплаткой в форме ананаса на прямом подоле. Барбара облачилась в платье из полупрозрачной розовой органзы с поясом из вышитых маргариток.

– Барышни, я здесь! – позвал их с улицы Чарли Калца.

– Ну скорее же! – подстегнула его Барбара.

– Твой парень вечно опаздывает, – посетовала Чичи. – Если мы из-за него пропустим концерт, я задам ему трепку собственными руками.

– Я сама с ним справлюсь. Я постепенно учусь терпению, – ответила Барбара.

Чарли взбежал по ступенькам и просочился сквозь толпу, чтобы присоединиться к девушкам.

– Простите. Мне пришлось устанавливать денежные ящики в билетной кассе.

Чарли был парнем Барбары еще с детства. Высокий и плотный, он расчесывал темно-каштановые волосы на косой пробор и приглаживал их помадой, как будто по-прежнему готовился к школе в первый день учебного года. Чарли работал счетоводом в павильоне на променаде Си-Айла, и благодаря ему сестры Донателли побывали на концертах всех заезжих музыкантов, от Фреда Уоринга до Глена Миллера. Теперь он удовлетворенно оглядывался.

– Шикарное местечко, – заметил он.

– Иногда хочется отдохнуть от павильона, – сказала Барбара.

Отель «Кронеккер» и ресторан при нем размещались в массивном викторианском особняке на Оушн-драйв, занимавшем почти весь квартал. Выкрашенный в респектабельный серый цвет, с коралловой отделкой, отель славился отличными морепродуктами и изысканно обставленным бальным залом, в котором выступали известные танцевальные оркестры.

У дверей Чичи сослалась на Розарию, и всю компанию немедленно провели к одному из лучших столиков в передней части кишащего людьми бального зала. Благодаря широко распахнутым огромным окнам ночной воздух свободно гулял по помещению, остужая толпу. Шелковые шторы надувались и развевались под океанским бризом, как бальные платья.

– Это ты, Чичи? – спросил знакомый голос у них за спиной.

– Рита! Ты-то что здесь делаешь?

– У меня свидание с парнем. Он такой симпатяга! – Рита Мильницки, лучшая подруга Чичи с фабрики, показала на свой столик: – Один из братьев Озелла, ты их знаешь. Хорошая семья. Из прихода Святого Доминика.

– Ага, вижу. Тебе достался тот, который красавчик.

– Знаю. Дэвид. Но он – не тот, который богач. Его заграбастала Линн Энн Миничилло. А почему ты сидишь прямо у сцены? Собираешься выступать? – Рита поправила свою кокетливую шляпку без полей и пригладила оборки на кисейной юбке с вышивкой в горошек.

– Нет, мы пришли послушать музыкантов.

– Говорят, они отличные, – сказала Рита.

– Пойдем попудрим носик? – спросила Чичи, беря Риту под руку. – Тебе это просто необходимо.

– С моим носом все в порядке! – воспротивилась Рита.

– Ну а мой лоснится, как жареный перец. Мне нужна компания, – заявила Чичи. Они протиснулись сквозь толпу и вышли в фойе. Чичи задумчиво измерила взглядом коридор. – Вообще-то я хочу поздороваться с мистером Роккаразо, – призналась она.

– А ты разве с ним знакома? – удивилась Рита.

Чичи не ответила. Рита последовала за ней по коридору до самой кухни.

– Кухня – центр всего, – прошептала Чичи. – Отсюда даже на сцену можно попасть.

– А ты откуда знаешь?

– Мария Барраччини работает здесь официанткой, она мне кое-что рассказала.

– То есть ты уже все тут разнюхала? – округлила глаза Рита.

– Ага, никогда не пропускаю фильмов с Мирной Лой[16], – ухмыльнулась Чичи.

Рита пошла за Чичи через раскаленную гостиничную кухню. Это был настоящий конвейер, только очень беспорядочный, исполнявший своеобразную симфонию из лязга, треска, шипения и выкриков; шеренга поваров переворачивала стейки на гриле, подбрасывала креветки на сковородах среди вспышек пламени и выуживала сеточки с моллюсками из пышущих паром алюминиевых кастрюль, в то время как официанты составляли на подносы белые тарелки с готовыми блюдами. Занятые грязной посудой поварята были так загружены работой, что едва обратили внимание на Чичи и Риту, пробиравшихся мимо раковины.

– Надеюсь, от меня теперь не несет жиром из фритюрниц, – заволновалась Рита, обмахивая свои рукава. – Я надушилась «Убиганом». А вдруг этот чад его заглушит?

– Все в порядке, мы ведь там не задерживались, – успокоила ее Чичи.

Они шли по длинному коридору, одна стена которого была увешана афишами прошлых танцевальных вечеров, а другая являла собой вереницу закрытых дверей. Чичи трогала каждую дверь, проходя мимо, будто пытаясь угадать, кто стоит за ней. Из дальнего конца коридора доносились звуки настраиваемых инструментов, на последней двери висела написанная от руки табличка «ОРКЕСТР». Чичи наклонилась поближе к замочной скважине, прислушиваясь к гаммам и трелям духовых, заглушавшим разговоры в комнате. Коридор заканчивался дверью на веранду. На ней красовалась надпись «ПЕВЦЫ».

– Наверняка он там, курит вместе с солистами, – прошептала Чичи, толкая сетчатую дверь. Опоясывавшая этаж веранда пустовала, за исключением столика с зеркалом, подготовленного для коррекции макияжа, пары плетеных кресел и – двух силуэтов, мужчины и женщины, которые наслаждались минутой уединения.

Женщина примостилась на перилах веранды, а мужчина прижимал ее к себе, обвиваясь вокруг нее, как сорняк, душащий розу. Он страстно целовал ее шею; его каштановые кудри упали на лоб, и женщина их поправила. Ее руки опустились на его шею, затем на плечи, и она начала их массировать, как будто месила тесто для лапши. Чичи и Рита переглянулись и снова уставились на пару.

Женщина захихикала и отодвинулась, заметив, что на них вытаращились две незнакомки. Ее нога, ловко обвившаяся вокруг талии мужчины, сползла вниз по его ноге, а светло-зеленая лайковая туфелька соскользнула со ступни и свалилась на пол. Молодой человек поглядел на туфлю, затем через плечо – на Чичи и Риту.

– Простите! – выпалила Чичи, вытолкала Риту с веранды и захлопнула дверь.

– Пошли отсюда! – скомандовала Рита.

Девушки пустились бежать. Они пронеслись по коридору, через кухню, вылетели из кухонных дверей и не останавливались, пока не оказались снова в бальном зале.

– Какой кошмар! – задыхаясь, выдавила Рита. – Надеюсь, я их больше никогда в жизни не увижу.

– Сейчас увидишь. На сцене, – сухо напомнила Чичи.

Чичи села на свое место у переднего столика, а Рита присоединилась к семейству Озелла. Достав из сумочки губную помаду, Чичи быстро подкрасила губы, глядясь в широкий нож для масла, как в зеркальце, затем вернула помаду на место, поправила бретельки сарафана и выпрямилась на стуле.

Что-то ее привлекало в том молодом человеке, хоть у него уже явно была другая. Ей понравилась его уверенность в себе. То, как он обнимал девушку, выглядело именно как любовные объятия, а не как беспорядочное лапанье в исполнении некоторых парней, с которыми ей довелось встречаться. Он держался самодовольно, будто шейх, но ей понравилось, что он был итальянцем, как и она сама. И по возрасту они вполне совпадали; глядя на него, она думала, что ее собственная музыкальная карьера тоже еще может состояться. Впрочем, не исключено, что ей просто хотелось очутиться в объятиях такого мужчины. Она отмахнулась от этой мысленной картины. Он принадлежит другой женщине, а Чичи ни за что не стала бы кадрить чужого парня. Опасность такого рода была ей незнакома – до поры до времени.

Чичи поежилась и пожалела, что не захватила свое кашемировое болеро. Ночью на побережье иногда бывало прохладно, даже в июле.

Когда начали приглушать свет, Рита открыла пудреницу. Если до беготни за Чичи ей не требовалось привести нос в порядок, то уж теперь-то это стало необходимым. Она бережно прошлась по лицу замшевой пуховкой. Семейство Озелла развернуло свои стулья, чтобы лучше видеть сцену.

Конферансье Базз Крейн, самый знаменитый ведущий в этих краях, шагнул в круг нежно-розового света и объявил оркестр Роккаразо. Музыканты гуськом прошли на сцену и заняли свои места под аплодисменты зала. Когда раздались первые такты мелодии, Чичи поняла, что свинг они играют мастерски. Барбара толкнула ее в бок, заметив, как Розария Армандонада садится за один из передних столиков вместе с кузиной Джузи.

Род Роккаразо возник из закулисной тени, встал у микрофона посреди сцены в лучах прожектора и представил свой ансамбль. Духовые привстали и протрубили залихватский джазовый рифф, а барабанщик изо всех сил колотил своими палочками. Два луча света перекрестились. В одном стояла давешняя девушка с перил, пепельная блондинка, а в другом – тот самый донжуан, которого Чичи с Ритой застукали на веранде, привлекательный юноша калабрийского типа. Он небрежно отбросил со лба густые кудри. Легко было представить этого красавца в любой американской семье итальянского происхождения в Си-Айле. Чичи повернула голову, чтобы переглянуться с Ритой. Рита подмигнула в ответ.

Глэдис Овербай и Саверио Армандонада выступали складно, по налаженной программе: песни – исключительно любовные, эдакое романтичное па-де-де с несложной музыкой, великолепно подходившей для танцев. Пары закружились, едва в зале притушили свет. Чичи почувствовала, как деревянный пол проседает под весом танцующих пар, скользящих мимо нее в своих кремовых костюмах и платьях на бретельках. Она закрыла глаза, прислушиваясь к голосу Саверио. У него был необычно звучащий сочный тенор. Глэдис пела заурядным хрипловатым альтом. Их голоса не очень хорошо сочетались, но для оркестра такого уровня и подобного развлекательного вечера вполне годилось.

Базз взялся за микрофон.

– Леди и джентльмены, мне рассказывали, что здесь, на джерсийском побережье, живет множество итальянцев, так что мы привезли вам бутылочку острого итальянского соуса, чтобы оживить вечер. Поприветствуйте «Смешливых Сестричек», которые приехали к нам из благоуханного Норт-Провиденса в Род-Айленде. Не пропустите их пластинку «Мамаша-пистолет» от студии «Джей-энд-Джей Рекордс»!

Перед микрофонами выросли три самые блистательные девушки, каких Чичи когда-либо встречала в своей жизни. В золотой парче шикарных облегающих платьев до середины икры, закрепленных на плече огромным бантом, они смотрелись как три платиновые палочки для коктейля. Чичи внезапно почувствовала себя десятилеткой, а сшитый дома клетчатый сарафан показался ей не наряднее столовой салфетки.

– Я Хелен Десарро, – представилась зеленоглазая блондинка.

– Я Тони Десарро, – помахала зрителям миниатюрная рыжеволосая девушка, искрясь улыбкой.

– А я умираю от скуки, – заявила мрачноватая брюнетка, глядя вдаль через головы зрителей. Зал расхохотался.

– Может, споем Marie? – предложил Саверио.

– Только если она обо мне. Меня, кстати, Анной звать. Анна Стасиано, – сообщила брюнетка.

– А как же Глэдис? – спросила Хелен.

– Она вышла пошептаться с пачкой «Лаки Страйк», – объяснил Саверио.

– Ну, тогда ладно, – пожала плечами Хелен. – Будем только мы, «Смешливые Сестрички», и Савви.

Девушки сгрудились вокруг микрофона Глэдис, а Саверио остался у своего. Оркестр заиграл первые такты введения к Oh Marie.

– Леди и джентльмены, – объявил в микрофон Род, – танцуют все!

Ритмично покачиваясь, «Смешливые Сестрички» стали притоптывать в такт. Зрители отодвинулись от сцены. На этот раз танцующих пар было так много, что они стояли почти бок о бок, как консервированные персики в банке с сиропом. Саверио солировал, а девушки повторяли за ним строчки и обеспечивали эхо тремя безупречно слаженными голосами.

Барбара танцевала с Чарли, Люсиль – с младшим из мальчиков Озелла. Чичи вытряхнула сигарету из оставленной Чарли на столе пачки и прикурила от свечи на столе. Она не была заядлой курильщицей, но в этот вечер ей требовалось отвлечься. Вид «Смешливых Сестричек» пробудил у нее приступ изжоги, который в семействе Донателли называли «зеленой тоской» и обычно объясняли обыкновенной завистью.

Ведь «Сестры Донателли» тоже раз сто, не меньше, спели эту заезженную песню на бесчисленных свадьбах и собраниях «Сынов Италии», а также на множестве церковных праздников к северу и к югу по побережью. Сестры Чичи держались гармонии и попадали в ноты независимо от того, было ли настроено аккомпанировавшее им пианино и попадал ли саксофонист по клавишам. Так почему бы им тоже не выступать с большим оркестром? Почему бы и им не обзавестись красивыми платьями, приличными прическами и накрашенными ногтями и не путешествовать с настоящими музыкантами, у которых и тромбон, и саксофон?

Чичи решила, что не позволит ничему встать на пути «Сестер Донателли» к записи шлягера. В выступлении имело значение все: выбор песен, аранжировка, одежда, но особенно – звучание. Каждая написанная Чичи песня обладала достаточным потенциалом, чтобы швырнуть ее из неизвестности прямо в центр внимания публики. Чичи лихорадочно строила планы и даже вспотела от напряжения. Казалось, она собственноручно перетаскивает камни, из которых предстоит возвести пирамиды.

Чичи наблюдала за свободно державшимся на сцене Саверио. Он как будто отошел на задний план, оставив «Смешливых Сестричек» отдуваться за него, а сам притопывал ногой, оглядывая танцующих, оценивая интерес зрителей к песне, вкладывая при необходимости ровно нужное количество усилий и не утруждаясь, когда в этом не было потребности. Солист всегда мог себе позволить отдыхать на сцене. Но не девушки. Они должны были изображать чувства, трогать сердца и притягивать зрителей.

Пробравшись сквозь толпу под последние ноты Oh Marie, Розария взяла Чичи за руку.

– Я хочу познакомить вас с моим сыном, – сказала она.

– Не стоит беспокойства, миссис Армандонада, – отказалась Чичи. – Он ведь занят.

– У него сейчас перерыв, – настаивала Розария.

– Я уверена, что он хочет отдохнуть.

– Для этого еще будет время. Пойдемте со мной.

Чичи хотелось провалиться сквозь землю. Розария тащила ее за собой, расталкивая людей, а Чичи страдала: платье не то, сандалии тоже, локоны висят печальными сосульками. Да еще и нынче после обеда у нее сгорел на солнце нос, когда она прибирала во дворе после гостей. Совсем не так она планировала выглядеть, представляя себе минуту, когда пробьется на профессиональную сцену. К тому же – ну как скажешь матери, что видела, как ее сын стоя занимался любовью с девушкой из того же ансамбля незадолго до начала концерта?

– Саверио, это Чичи Донателли, – представила ее Розария. – Сегодня я обедала у нее в доме.

– Привет, Саверио. Какая удачная программа!

– Grazie[17].

А вот Саверио выглядел весьма привлекательно. И кудри у него не развились. Нос, правда, немножечко кривоват, но это не имело значения. Он был галантен и вежлив – прямо мечта любой итальянской матери. Розария вернулась к своему столику, Чичи – к своему, и представление продолжалось.

Саверио встал у микрофона. Оркестр настроился на заключительную часть концерта. Чичи внимательно следила за сценой. Вот и Глэдис присоединилась к Саверио в лучах софитов. Солистка переоделась в чрезвычайно элегантное вечернее платье – воздушное, с открытыми плечами, сшитое из чесучи медового оттенка и собранное на талии настоящим водопадом искрящихся стразов. Саверио протянул к ней руку, она ее приняла. Он поклонился. А когда выпрямился, они завели By the Sea.

Чичи заинтересовало сценическое мастерство солиста и солистки. Она следила за тем, какие именно песни они отобрали для исполнения и как определенные мелодии сочетались друг с другом в программе выступления. Взаимодействие этой пары с оркестром отдавало магией, и дело было не просто в том, как они пели и держались. Они не выставлялись, как блестящие безделушки в витрине, призванные завлечь потребителя на игру инструментов, – напротив, своей молодостью и красотой они олицетворяли основную мысль программы. Глэдис и Саверио были влюблены друг в друга, и это делало их выступление убедительнее; связь между ними была гладкая, как шелковый чулок. Их взаимное притяжение тоже было частью представления.

Чичи шла одна домой под луной, которая то выскальзывала из низко висящего тумана, то снова пряталась, половинчатая, как полунота. В дороге ей удалось хорошенько поразмыслить над всем увиденным и услышанным за вечер. Пришлось вежливо отклонить приглашение миссис Армандонады задержаться и угоститься десертом вместе с ее сыном и Джузи. Чичи была не в настроении для подобных развлечений. Подумать только, они с Саверио практически ровесники, а она все еще не перепрыгнула из любителей в профессионалы. Иногда – как, например, в этот вечер – она опасалась, что ее музыкальная карьера так никогда и не осуществится. Поэтому последнее, чего ей сейчас хотелось, это проводить время с человеком, который уже заполучил карьеру ее мечты.

Когда она толкнула сетчатую дверь на переднем крыльце родного дома, из кухни донеслись голоса семьи. Чичи закинула сумочку на диван и сбросила сандалии. В воздухе висел густой аромат свежего кофе, корицы и сдобного кекса.

Все стулья вокруг кухонного стола были заняты. Мать Чичи, отец, сестры и Чарли Калца горячо спорили о строившейся у павильона автомобильной парковке. Чичи выдвинула из-под раковины табурет и втиснулась между Люсиль и матерью.

– Ты где пропадала? – спросила Барбара, наливая сестре кофе.

– Наверняка обрабатывала певца, – предположила Люсиль, передавая Чичи блюдце с ломтем кекса и вилку.

– Меня ему официально представили. Ну, почти.

– Я так и знала. – Люсиль отпила кофе. – Она его обработала.

– Если мы хотим попасть на радио, нужно налаживать связи, – пояснила Чичи.

– Вообще он довольно симпатичный, этот Саверио, – признала Люсиль.

Барбара воткнула вилку в кекс и заметила:

– Ужасно тощий.

Чарли похлопал себя по животу и удовлетворенно заявил:

– Я рад, что тебе нравится немного мясца к картошке.

– И к кексу. – Мариано передал Чарли сливки для кофе.

– Спасибо, мистер Донателли.

– Девочки, завтра утром встаем пораньше и репетируем, – объявила Чичи, снимая вилкой глазурь с кекса. – Я хочу попробовать записать еще одну песню, прежде чем этот оркестр покинет город. Было бы здорово, если бы «Сестры Донателли» уехали с ним на автобусе – хотя бы в виде пластинки.

– На меня не рассчитывай, Чичи. – Люсиль подперла щеки руками. – Я устала. Я вся в ожогах от фритюрницы тети Ви, а еще мы только-только закончили прибираться на заднем дворе после гостей. Давай в пятницу порепетируем.

– Но мне нужен твой вокал, чтобы складывалась гармония.

– Па, вели Чичи, чтобы она отстала! – заныла Люсиль. – Скажи ей, что это просто хобби.

– Для меня это не хобби, – не отступала Чичи. – Мы никогда не пробьемся на большую сцену, если не будем репетировать.

– Оставь ее в покое, – сказала Чичи Барбара. – Не все из нас так честолюбивы, как ты.

– Ну и зря. Вы ведь отлично поете, девочки, – напомнил им отец. – И запоете еще лучше, если станете слушать сестру и будете репетировать по выходным.

– Да этих поющих сестер – как песка на пляже Си-Айла, – сказала Барбара. – Они везде. А еще их можно ввозить из других штатов. Конечно, те девушки, что сегодня выступали, были потрясающие, но они ездят туда-сюда и берутся за любую работу, какая подвернется. Извините, но такая жизнь не для меня. Я люблю быть дома.

– Но нас вот-вот заметят. Все, что нам требуется, это еще немного порепетировать и получить свой шанс! – взмолилась Чичи.

Люсиль собрала десертные тарелки.

– Мы только и делаем, что тяжко трудимся, – пробурчала она. – Или ты не заметила? Может, я не хочу проводить все свои выходные, подрабатывая на стороне.

– Ну и что с того? – возразила Чичи. – Мы ведь все равно гнем спину на фабрике. А если прорвемся в шоу-бизнес, денег там будет больше. И тогда каждая получит то, о чем мечтает. Вот Барбара хочет двухместный «форд», а ты – выучиться на секретаршу.

– А чего хочешь ты, Чичи? – спросила мать.

– Весь мир.

– Он уже принадлежит богачам. Не жадничай. – Люсиль включила воду над мойкой.

– Хочется жадно использовать доступное время и работать над тем, что мне нравится делать. Ну да, мне нравятся красивые платья и туфли. Что в этом плохого?

– Наслаждайся этими вещами, пока ты молода, потому что, когда доживешь до моего возраста, они тебя уже не будут волновать, – вздохнула мать.

– Неужели это правда, Ма?

– С возрастом начинаешь желать другого, – заверила дочерей Изотта. – Того, что не продается в бархатном футляре или в шляпной коробке.

– Например? – спросила Чичи.

– Времени.

– А, всего-то! Ну, времени у меня как раз предостаточно. – Чичи обняла мать. – Могу отчитаться за каждую минуту, отработанную на фабрике. Но по мне, в жизни должно быть и кое-что получше, чем работа на конвейере в «Джерси Мисс Фэшнз».

– Мечтать о большем хорошо, – сказал отец.

– А еще лучше – подпитывать эти мечты еженедельной получкой, – напомнила сестре Барбара.

– Барбара такая практичная, – улыбнулся Чарли. – Это одна из вещей, которые я больше всего в ней люблю.

Его признание показалось семье предисловием к серьезной речи, и все Донателли вопросительно уставились на него.

– Чарли хочет вам кое-что сообщить. – Барбара толкнула парня локтем. – Мы ждали, пока ты вернешься домой, Чичи. Хотели, чтобы вся семья была в сборе.

Чичи скрестила руки на груди:

– Ну и что у вас приключилось?

– Не то чтобы приключилось… Скорее, приключится. – Чарли взял Барбару за руку. – Наше приключение. Я поговорил сегодня с вашим отцом, и он дал свое согласие. Мы с Барбарой собираемся пожениться.

– Чудесная новость! – Люсиль оставила недомытые тарелки и кинулась обнимать сестру и Чарли. – Я буду подружкой невесты! Только, ради бога, выбери голубой для моего платья. И я хочу надеть широкополую шляпу с лентами, как та, в которой Джун Эллисон[18] снялась в фильме, что я смотрела на прошлой неделе.

– Дай сестре время подумать, а мне сшить! – осадила младшую дочь Изотта, но та продолжала ликовать.

А Чичи была просто оглушена новостью. Она совершенно не ожидала услышать подобное, но отлично понимала, что это значит. Ее сердце упало.

– Поздравь сестру, – наклонилась к ней Изотта.

Чичи почувствовала, что едва способна передвигать ноги. Она отъехала на несколько шагов на своем табурете на колесиках, встала, подошла к сестре и Чарли и обняла их. Отец разлил по хрустальным бокалам сладкое вино, чтобы выпить за здоровье помолвленной пары, а мать их раздала.

Все подняли бокалы, и Чичи тоже. Она даже заставила себя улыбнуться. Конечно, она была рада за сестру и Чарли, все знали, что они любят друг друга. Дальше Барбара займется планированием свадьбы, а после венчания всецело посвятит себя мужу, как и все итальянки в Нью-Джерси. А хобби с его атрибутами – сценарии, номера, костюмы, реквизит, – все это будет уложено в сундуки вместе с детскими книжками и куклами и отправлено на чердак, откуда былое увлечение сестер извлекут на свет божий, только когда уже их детям потребуются костюмы для школьного спектакля.

Чичи так и видела будущее – ох и невеселым же оно ей представлялось. Барбара съедет из родительского дома, а вместе с ней их ансамбль покинет ее высокое переливчатое сопрано. У Люсиль другие интересы, она решительно настроилась на курсы секретарей и работу в какой-нибудь конторе. Ее чистый альт украсит хор церкви Святого Иосифа, но и только. В этот вечер, когда сестра объявила о своей помолвке, мечтаниям Чичи о шоу-бизнесе подрубили крылья. Они так и останутся всего лишь воздушными замками. Если Чичи хочется сочинять песни, записывать их и исполнять с оркестром, ей придется полагаться лишь на себя и придумать новый план. И надо же, чтобы это случилось именно сейчас, когда она была уверена, что ничто не способно их остановить!

– Не настраивайся против всех, Кьяра, – тихо сказал отец.

– Слишком поздно, папа.

– Твои сестры никуда не денутся. Вот увидишь.

Чичи хотелось в это верить, но она отлично знала, как устроен мир Си-Айла. Все знакомые девушки чем-то пожертвовали ради кольца с бриллиантом. Она поклялась себе, что никогда не станет одной из них.