Жена завоевателя

Глава 1

Северная Англия, Ипсайл-на-Тайне

Канун Михайлова дня 28 сентября 1153 года

Двое встретились в переулке. Огромная осенняя луна уже поднялась высоко и теперь скользила между крышами домов, наполняя переулок косыми темными тенями.

— Сколько? — спросил первый, потребовавший встречи. Он был жилистым и мускулистым и выше среднего роста. Другие особенности его внешности, кроме роста, было трудно различить. Единственным явным знаком отличия была небольшая, но отчетливая татуировка на левой стороне груди, ставшая видимой, когда он на мгновение распахнул тунику и достал оттуда мешочек с монетами.

— Ты не теряешь времени, — отозвался другой, оглядываясь на своего возможного заказчика и стараясь встретить его взгляд.

— У меня нет времени на то, чтобы расточать его попусту. Мне нужен ключ. Сколько?

— Зачем он тебе нужен?

Мужчина с татуировкой сделал шаг вперед и сказал, понизив голос:

— Я готов заплатить. Много. Это все, что должно тебя интересовать. У тебя он есть?

Тот невозмутимо кивнул.

— Я снова спрашиваю, зачем он тебе?

Человек с татуировкой отступил на шаг и остановился, скрестив руки на груди.

— Я знаю подлинного и законного владельца. Он хочет получить его назад.

Второй человек оглядел увесистый мешочек с деньгами в правой руке заказчика.

— Возможно, от него я получу больше, чем от тебя. Это он прислал тебя сюда?

Человек с татуировкой с грацией леопарда шагнул вперед, обхватил рукой в перчатке шею собеседника и впечатал его в городскую стену.

— Где он, черт тебя побери?

— У меня его нет при себе…

— Ты сказал, что есть, — возразил его собеседник тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Обладатель ключа засунул пальцы за душивший его шею обруч, вывернулся и освободился, задыхающийся и доведенный до ярости.

— Кости Христовы! Он у меня есть, но не здесь!

— Болван!

Человек с татуировкой повернулся и зашагал прочь, в темноту.

Второй человек пытался отдышаться еще несколько мгновений, оставаясь в одиночестве в мрачном переулке. Потом он опустил руку в карман, нашел маленький серебристый ключик, холодный на ощупь, и пошел своим путем.

Лучше иметь дело с другим покупателем. Этот, похоже, безумен. На этот раз он обратится прямо к первоисточнику.

Глава 2

У стен «Гнезда», Нортумбрия, Англия

После Михайлова дня 30 сентября 1153 года

Военные действия закончились, и теперь Гриффин стоял со своим войском у стен «Гнезда».

Несмотря на восемнадцать лет анархии, Господь сохранил его дом.

Он мрачно усмехнулся. Не таким представлял он свое возвращение домой.

Взмывающие высоко в небо темные башни и зубчатые стены были точно такими же, какими он их помнил. Полог леса в двух лье отсюда манил так же в двадцать шесть лет, как и в восемь. Гриффин оперся плечом о дуб с раскидистыми ветвями и смотрел, как сгущается ночная темнота.

Когда полностью стемнело, по склону холма к нему приблизился Александр и остановился рядом. На этой теплой земле бодрствовали только они двое, две темные высокие фигуры.

Деревня у подножия холма выглядела рядом темных пригорков на равнине. Там и тут в лагере горели небольшие костры, но как только пища была приготовлена, люди уходили от них подальше и теперь лежали в темноте, отдыхая. Слышались стоны раненых, крики ночных птиц.

Внезапно Гриффин выпрямился. На стене появилась неподвижная фигура. Со стороны леса подул прохладный ветер, и одежда человека на стене замка взвилась в воздух широкой волной.

Женщина.

Она постояла еще с минуту, потом сделала шаг и споткнулась о камень крепостного вала. Выпрямилась и исчезла за стеной.

— Она ушла, — тихо сказал Александр.

Гриффин бросил на него взгляд. Да, ушла. Спустилась по ступенькам, а возможно, в приступе отчаяния бросилась вниз с башни. Но эта мысль не успокоила его. Он собирался сам, лично, наказать ее.

Он не был уверен в том, что она его видела, но надеялся на это. Надеялся, что она его увидела и хотя бы на мгновение испытала отчаяние. Надеялся, что она ощутила себя раздавленной, как почувствовал себя он восемнадцать лет назад, узнав о том, что его дом потерян для него навсегда и теперь принадлежит его когда-то любимому приемному отцу Жонессу де л’Ами, и как он почувствовал себя год назад, узнав, что дочь Жонесса предала его.

Он повернулся к Александру, с трудом отведя взгляд от стен замка.

— Когда ты вернулся?

— Только что. Я совершил поездку на юг длиной в день. Слухи о том, что королевская армия приближается с целью отрезать наш арьергард, не подтвердились.

Гриффин снова обратил взгляд к замку.

— Хорошо.

Несколько минут они стояли молча, потом Александр сказал:

— Наносить удар надо с запада. Я знаю, что у тебя другой план, но…

— Нет.

— Язычник, стена там некрепкая и падет как соломенная.

— Это мой дом, — пробормотал Гриффин.

Александр промолчал.

Так они стояли до тех пор, пока края кеба на горизонте не посерели перед рассветом.

Лагерь оживал. Завтрак всухомятку — и люди заняли свои позиции. Гриффин сел на Нуара. Как только на небе появились первые проблески розового, прорезав темноту ночи, он надел шлем и опустил забрало.

— Пора с этим покончить.

Гвин знала, что замок не выдержит долгую осаду, поэтому, посоветовавшись с Фальком и собственным сердцем, согласилась выслать к стенам замка боеспособных людей.

Принц, сын короля Стефана, лежал при смерти в ее подвале. У нее не оставалось выбора. Приходилось принимать бой.

Ворота замка распахнулись, и ее рыцари и все те, кто был вооружен, вышли вперед — навстречу появившимся на дальнем холме врагам.

Гвиневра, стоявшая рядом с Фальком на самой высокой башне, прищурилась, пытаясь их разглядеть.

Они остановились, и их предводитель рысью выехал вперед. Огромный вороной конь с волнистой гривой приближался, гарцуя и выгибая шею. Ее глаза медленно открылись и расширились. Чей это был мосластый черный боевой конь?

Человек в шлеме, ехавший впереди, поднял, руку, потом резко опустил. Его кавалерия покатилась вниз с холма, разбрасывая копытами коней комья земли и порыжевшую траву.

Горло Гвин сдавило, сердце сильно забилось; от солнца, отражавшегося в металлических щитах наступающих, в глазах рябило. Вниз с холма катились воины — лица прикрыты шлемами, тела закованы в броню, копья нацелены на ее замок. Это приближалась смерть.

Потом без предупреждения они сомкнули ряды и приостановились, осадив лошадей. Их храпящие боевые кони поднимались на дыбы, опираясь на мощные задние ноги. Ряды наступающих остановились внезапно и мгновенно, и в этом была сила, способная сокрушить скалы.

Было ли это военной хитростью?

Ее пешая армия, построенная в неровные ряды, тоже остановилась.

По долине пронесся непривычно прохладный ветерок. Все замерли, погрузившись в молчание.

— Он дает нам шанс капитулировать, — заметил Фальк мрачно, — до того как начнется бой.

— Кто он? — спросила она, щурясь на залитую солнцем долину. — Кто смеет…

Ее горло сдавило так, что она не смогла продолжать. Боже милосердный!

Язычник!

В ужасе она прикрыла рот ладонью.

Кто еще мог появиться на огромном вороном боевом коне на гребне холма, сняв с головы шлем, будто давая ей последний шанс? Последний шанс сдаться… на его милость. Кому же еще она могла сдаться? Гриффину Соважу, призраку ее страсти.

Он смотрел прямо на нее.

«Спаси меня, Господи!» Сердце ее погнало кровь от мочек ушей к щиколоткам, и голова закружилась. Дрожащей рукой она разгладила юбки.

— Отзови их.

Фальк в недоумении повернулся к ней:

— Миледи?

— Отзови наших людей. — Она указала вниз, под стены замка: — Ты знаешь, кто это?

Он кивнул:

— Да, Соваж.

Ее рука непроизвольно опустилась.

— Ты знаешь Гриффина Соважа?

Фальк пожал плечами:

— Я служил вашему отцу много лет, леди Гвин. Еще до вашего рождения.

— Значит, тебе известна вся история отношений между нашими семьями?

Он отвел взгляд:

— Немного.

— Тогда расскажи мне, Фальк, каковы, по твоему мнению, наши шансы, когда у стен замка стоит Гриффита Соваж со своей армией?

Фальк снова бросил взгляд поверх зубцов стены, и в его взгляде она прочла ответ. Они могли начать сражение, но выиграть им было не суждено.

Гвин подумала о том, что яростная битва только даст Язычнику повод пронестись через замок подобно огненному смерчу, круша все на своем пути. К тому же нельзя было допустить, чтобы он обнаружил принца. Поэтому ей придется открыть ворота и капитулировать.

— Тогда наши люди не погибнут зря, — сказала она Фальку. — Не вижу смысла в том, чтобы сердить Соважа еще больше…

Ее голос сорвался. Больше, чем что? Могли он возненавидеть ее больше, чем теперь?

— Отзови их. Открой ворота. Сдай замок.

Фальк кивнул с мрачным видом:

— Да, миледи.

Он удалился, подзывая на ходу своих командиров.

Гвин смотрела ему вслед. Сердце ее стучало и трепыхалось, кровь неслась по жилам, а тело охватил холод. Внутри же какой-то голос кричал: «Ведь он должен был умереть».

Но сердце в ответ пело: «Он жив, жив, жив!»

Глава 3

Гриффин въехал под арку ворот с обнаженным мечом, но меч висел у него на боку. Его взгляд быстро пробежал по запруженному толпой внутреннему двору замка. Конечно, кто-то из тех, кого он знал, мог еще быть жив после стольких лет: Годвин, управляющий, или Хэмиш, кузнец.

Он тотчас же фыркнул, отметая это ребяческое волнение. Выживали только сильные, но в конце концов и они тоже умирали. Сколько раз жизнь показывала ему, что чувства гибельны и бессмысленны?

Он снова вглядывался в темные зубчатые башни «Гнезда», вырисовывавшиеся на фоне ослепительно синего неба, настолько яркого, что держать глаза открытыми было больно. Дом. Он снова был дома.

Было на удивление тихо. Притихшие крестьяне и домовладельцы толпились во дворе, образуя пеструю разношерстную компанию. Пока он ехал между их рядами, многие кланялись, некоторые опускались на колени. До него доносился шепот:

— Соваж…

— …помнишь его отца?

— Для нас он всего лишь легенда…

— Слава Богу.

Десятки рук были подняты в приветствии. Полотняные шапки и чепцы сорваны с голов. Все неумело и неуклюже кланялись, женщины приседали в реверансе. Они его принимали. И это должно было бы стать для него сладостным бальзамом.

Натянув поводья, он направил Нуара к внутреннему двору. Его люди ехали следом. Их кобальтово-синие плащи развевались, открывая для взглядов стальные кольчуги и длинные мечи. Внезапно по двору пронесся порыв прохладного ветра, принося с собой запах увядшей листвы, влажной коры и соленый привкус моря.

Сколько раз мальчиком он возвращался домой, вдыхая этот аромат, после дня охоты, или обучения соколов, или просто верховой езды, возвращался голодным и полным мечтаний о великих делах? И это было до того, как все изменилось.

Но теперь, в этот момент своего триумфа — возвращения домой, — он чувствовал себя опустошенным. Не было ни ликования, ни удовлетворения. Единственным, что его трогало, была мысль о том, где она.

Они въехали в центр двора, и копыта коней застучали по булыжнику.

— Милорд граф, — пробормотал лысеющий человек, появившись возле его стремени.

Гриффин придержал Нуара и посмотрел вниз:

— Кто ты?

— Уильям Йорк, милорд. Я графский… Я был сенешалем.

— Уильям Йорк, — повторил Гриффин. У него возникло странное чувство. Сердце его билось будто где-то в отдалении. Слова звучали необычно, искаженно, будто в воздухе меняли форму…

— Лорд Гриффин, миледи Гвиневра приветствует вас и ваших людей в «Гнезде».

Его взгляд снова переместился на этого человека:

— Где?

— Милорд?..

— Где твоя леди?

— Милорд… — начал управляющий, заикаясь.

— Где Гвиневра?

Послышался мелодичный голос:

— Я здесь.

Он резко повернул голову, и все, что до сих пор казалось серым и искаженным, теперь стало ясным, как нетронутая поверхность озера. Мир обрел почти мучительную прозрачность. Он оглядел побежденных, и взгляд его замкнулся на ней.

А сердце забилось громко и сильно.

— Я приветствую вас и ваших людей в своем доме.

Он спрыгнул с Нуара, бросив поводья своему оруженосцу Эдмунду, и двинулся ей навстречу. Каждый шаг растягивался на фарлонги.[6] Волосы ее так же обрамляли лицо черными непокорными локонами, голос ее по-прежнему звучал как пение птицы над волшебным замерзшим озером.

Он остановился перед ней, чувствуя, как трудно стало дышать.

— Добро пожаловать, милорд.

Внезапно во дворе замка воцарилась полная тишина. Все затаили дыхание, будто ожидая, что месть и ярость обрушатся на нее.

— Добро пожаловать? Вот как? — повторил он тихо. — Твоя армия была приветствием?

— Я не знала, что это ты, — ответила она тихо, но ее зеленые глаза смотрели на него так пристально, что могли прожечь в нем дыры. Он заметил, насколько ярким кажется его плащ по сравнению с ее тусклой и поношенной одеждой. Одна его пряжка сверкала ярче, чем что-либо на ее одежде, но ничего удивительного в этом не было, потому что он знал, что она вообще не носила драгоценностей.

Вновь подувший ветерок приподнял несколько своевольных прядей, и эти черные локоны затрепетали под его дуновением, отделявшим их друг от друга. В течение всех истекших двенадцати месяцев ее лицо преследовало его в снах, а теперь она была здесь, перед ним, во плоти.

— Теперь знаешь, — сказал он холодно.

— Я знаю и другие вещи, не менее важные, чем эта, милорд.

Эти ее горькие слова были произнесены с особой четкостью.

— Я знаю, что этим войнам пора положить конец. Я знаю, что в последние две недели мои люди почти ничего не ели, в то время как ваши резвились на полях и в амбарах бедных крестьян на всем пути следования к этому полю боя. Я знаю, что моя армия мала, а ваша огромна. Я знаю, что ваши лошади, вероятно, ели лучше, чем всю прошлую неделю ели мои слуги.

— Ничего ты не знаешь.

— Я знаю, что мы можем проиграть…

— Ты ничего не знаешь.

— …и проигрывать снова и снова, но вам никогда не одержать победы.

— Ты ничего не знаешь, — повторил он холодным и ровным голосом. — Ты не знаешь, какие ужасы предотвратила моя армия…

— Какой героизм!

— И уж конечно, не знаешь, чем кормили моих лошадей, Гвиневра.

Оба они помолчали. Потом уголок его рта приподнялся в безрадостной улыбке:

— Ты, должно быть, считала меня простаком.

— Я считала тебя ужасным. И…

Он сбросил с руки перчатку, и его растопыренные пальцы с силой обхватили ее подбородок:

— И что?

— Мертвым, — пробормотала она шепотом, от которого он ощутил ярость и удовлетворение. — Я думала… ты умер.

— И сделала так, чтобы обеспечить мою смерть наверняка?

Она затаила дыхание.

— А сколько смертей на твоей совести — смертей, причиной которых был твой меч?

Его пальцы сжались, впечатываясь в нежную плоть ее подбородка.

— Твоя семья была нацелена на то, чтобы погубить меня, — сказал он так тихо, что голоса его почти не было слышно. — И я намерен рассчитаться за это. Ужасным? Ты считаешь меня ужасным? Да ты и понятия не имеешь о том, какой я.

— Не здесь и не сейчас, — перебил голос из-за спины. Александр.

Гриффин мгновенно очнулся и вернулся к действительности. На него были обращены глаза всех собравшихся во дворе. Они смотрели на своего нового лорда и видели, как он вспылил и вышел из себя из-за этой женщины.

Он стремительно опустил руку, глубоко и прерывисто вздохнул, сознавая, как близок был к пределу. Он мог бы ее убить. Если бы она произнесла еще хоть слово, если бы Алекс не остановил его, он мог бы еще крепче сжать ее стройную гибкую шею.

Гриффин резко повернулся.

— Отведите ее наверх, в солар, — рявкнул он.

И после того как ее увели, всего через несколько мгновений, с сердцем, все еще бешено бившимся в груди и кипевшим яростью, он переговорил со своим сенешалем и командирами и отправил их пообщаться с рыцарями и прислугой замка, а затем отдал приказ проинспектировать гарнизон и заставить людей Гвиневры принести ему клятву верности под угрозой изгнания.

Александр присутствовал при допросе солдат замка. Они были непреклонны и непоколебимы в своей верности Гвиневре, и это было вполне предсказуемо, но гораздо большее угадывалось и открывалось в том, что не было облечено в слова.

Они были крепкими мужчинами, но черты их лиц заострились, потому что они почти голодали. Они были стойкими, но усталыми, оттого что их земли постоянно разорялись и опустошали во время бесконечных войн. Солдаты привыкли к битвам и к странным причудам военного времени, а потому приняли как должное и капитуляцию, если иной выход грозил разорением и гибелью. Они привыкали теперь к человеку, который вел себя с ними благородно, и готовы были присягнуть ему на верность — новому лорду Эверута Гриффину Соважу. И делали это по доброй воле и охотно.

— Вот этот, — сказал Эрве Анжуйский. — Он вызовет затруднения. И вот этот тоже, — пробормотал он, указывая на человека, возбудившего сомнения.

Александр перевел взгляд на молодого рыцаря, хмуро взиравшего на тех, на чьей одежде красовалось изображение грифонов. Его сила была очевидна — тугие мускулы перекатывались под туникой, но лицо не выглядело простоватым. Он казался лояльным, если бы только не бросал взгляды на третий этажа замка, где теперь содержалась леди Гвиневра. Впрочем, это ничего не доказывало. Он выглядел лояльным к своей госпоже, но не глупым. И было бы нелепо сейчас поднимать из-за него шум.

— Пусть решает Язычник, — проворчал Эрве.

— Язычник знает, что делать, без напоминаний, — мягко возразил Александр, но внутри у него росло глубокое беспокойство.

Он видел, как легендарное самообладание покидает Гриффина. Александр знал, что Гриффину не свойственна склонность к насилию и безжалостным поступкам и он никогда не позволяет своим чувствам брать над собой верх. Кроме одного случая, одной ночи год назад.

И вот теперь…

Гриффин оказался в опасной близости к бездне, куда могла его завести необузданная ярость, которую он научился сдерживать рано. Все его самообладание, отточенное с помощью строжайшей дисциплины в течение долгих месяцев и лет кровопролитной войны, оказалось под угрозой из-за всего лишь одной минуты слабости, когда граф Эверут очутился в своем родовом замке.

Александру показалось это очень странным и нелогичным.

Глава 4

Гвин стояла в небольшой уединенной комнате, соларе, на третьем этаже, глядя на рыцаря, сопроводившего ее сюда и уже собиравшегося уйти. Он указал ей на поднос с едой и кувшин с вином:

— К вашим услугам, миледи, и для вашего удобства.

Она возразила, что если бы имелись в виду ее удобства, то, возможно, ей было бы лучше остаться в собственных покоях.

Он ответил:

— Сейчас вам там лучше не быть, миледи. Лорд Гриффин… обставляет их заново.

Да, думала она, когда рыцарь с поклоном вышел из комнаты, он обставляет ее комнаты заново… то есть отбирает. В какие бы слова это ни было облечено, смысл оставался тот же самый: он собирается их отнять. Он отбирал у нее главную башню замка и старался уничтожить все следы пребывания там дочери ненавистного ему де л’Ами. Когда все будет закончено, ее отсюда выведут, несмотря на ее сопротивление.

— Все они одинаковы, — огрызнулась она вслух и чуть не вскрикнула, когда из-под ее кровати появилась голова Дункана, ее юного пажа.

— Дункан! — зашептала она яростно. — Что ты здесь делаешь?

— Миледи! — отозвался он шепотом, выползая из своего укрытия с такими предосторожностями, будто шел по следу оленя, опасаясь его спугнуть. — Мне надо было повидать вас.

Она поспешила к нему и, опустившись на колени, провела рукой по его голове и тонким рукам в поисках ран.

— Монстры! Почему они ранили тебя, если я открыла ворота?

— Миледи! — пробормотал он умоляюще, высвобождаясь из ее рук. — Я не ранен. Я пришел помочь.

Она присела на корточки.

— Помочь, Дункан? Как, ради всего святого, ты мне поможешь?

Его худенькое лицо стало еще уже за последние три месяца, особенно по сравнению с тем, каким оно было, когда он вместе со своей сестренкой прибыл к воротам Эверута как беженец, жертва войны, спасая свою и ее жизнь. И вот теперь он был здесь и серьезно смотрел на нее, воображая, что в свои десять лет может ей помочь, в то время как весь ее мир распался на части.

— Я могу присматривать за тем, миледи, кого вы прячете в подвале.

Рот Гвин изумленно открылся:

— Что ты сказал?

Он смущенно смотрел на нее.

— Я видел, миледи, как вы туда спускаетесь не менее трех раз в день. Однажды я видел, как вы несли туда поднос с едой, и последовал за вами.

— Почему?

— Я подумал, что однажды вам может потребоваться помощь, потому что заметил, что никто не знает, что происходит. Когда возвращались оттуда, вы казались такой печальной. И я подумал, что вы так одиноки.

Она подалась вперед и крепко обняла мальчика, потом отстранилась и сказала тихим, но ясным голосом:

— Ладно, Дункан, возможно, это отличная мысль. Ты умеешь держать язык за зубами?

— Я могу быть тихим как мышь.

— И будешь следовать моим указаниям?

— Вернее, чем монах.

— Но ты не сможешь выходить оттуда, Дункан. Тебе придется оставаться там до тех пор, пока… — Голос ее прервался. — Пока я не скажу. Возможно, это продлится недели. Возможно, месяцы.

— Леди Гвин, я готов вытерпеть это, если требуется. Она положила руку ему на плечо и кивнула с серьезным видом.

— Быть по сему, Дункан. В таком случае ступай в подвал. Вот ключ.

Она выпростала мешочек из своих юбок и протянула ему маленький золотой ключик.

— Ты узнаешь помещение, в котором он находится, по ужасному висячему замку в форме головы дракона. Я спущусь вниз, как только смогу, чтобы проверить, все ли в порядке, и забрать ключ. А теперь, — продолжала Гвин, — подождем несколько минут, пока страж отойдет подальше, и можешь отправляться прямиком в подвал.

— Да, миледи.

Он помолчал.

— Вы его видели, миледи?

— Видела ли я… Кого?

— Его.

Гвин тряхнула своими своевольными кудрями, пропитанными запахом дыма и пыли, и они рассыпались по плечам. Она холодно посмотрела на Дункана.

— Кого?

— Со-ва-а-жа! — сказал Дункан, произнеся второй слог имени как один долгий, лениво растянутый звук.

— Язычника?

Она тяжело плюхнулась на кровать. О Господи! Даже звук его имени вызывал в ней бурление пламени. Она смотрела на Дункана с несчастным видом.

— Да. Я его видела.

— Я тоже, — ответил Дункан шепотом. — Он великан.

— Да, — согласилась Гвин, отводя глаза.

— Огромный как гора.

Дункан помолчал.

— Мы теперь в безопасности?

Гвин медленно выдохнула. В безопасности? Все зависит от того, как понимать безопасность.

Нет, она никогда не будет в безопасности рядом с человеком, чье присутствие зажигало огонь в ее крови и умеряло безумную боль в сердце; с человеком, оказавшимся сейчас между ней и несчастным королевским сыном, чье обессилевшее тело она пыталась вернуть к жизни и ожидающей его короне Англии.

Она улыбнулась, глядя в серьезное и встревоженное лицо Дункана.

— Все будет хорошо, Дункан. Можешь мне поверить.

— Я верю! — отозвался он счастливым криком.

Несколькими минутами позже она открыла дверь, оглядела коридор и сделала мальчику знак. Он поспешил скрыться из виду.

Гвин подошла к окну и оглядела двор замка. Все было спокойно. Преданных слуг не тащили к воротам или в подвалы. Рыцарей де л’Ами не выстроили в ряд в поле и не заставили маршировать через мост. Вытягивая шею, она отмечала, что солдат, выходящих маршем из замка, вообще не было видно и не было никаких признаков насилия над людьми, не пожелавшими присягнуть на верность новому лорду.

Как странно!

— Гвиневра!

Она стремительно обернулась. Он стоял здесь — высокий и статный на фоне раскрытой двери.

Гвин оказалась наедине с ним и со стуком своего бешено бьющегося сердца.

Глава 5

Несмотря на обуревавшие ее гнев, страх, ярость и унижение, она не могла отрицать, что в душе шевельнулась радость, когда она увидела затянутую в кожу фигуру на лестничной площадке. Солнечный свет проникал сквозь узкие стрельчатые окна и блестел на его темных волосах и щетине подбородка. Угловатые тени высвечивали на его лице длинные линии и придавали первобытную чувственность.

«О нет, Господи, — молилась она, — не дай Бог этому случиться снова!»

Он вышел и закрыл за собой дверь.

— Ты хорошо управляла моим замком, — сказал он низким мужественным голосом. Судя по всему, он ее поддразнивал.

Она попыталась придать своему лицу самое спокойное и упрямое выражение, на какое была способна.

— Твоим замком?

— Вне всякого сомнения, он больше не принадлежит тебе.

Она сжала кулаки и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

— Ты об этом позаботился.

— Да. Как и ты позаботилась о том, чтобы я получил сорок ударов плетьми по спине и долгие недели провел в кишащем крысами узилище, какого не пожелал бы и своему врагу.

Юбки Гвин зашуршали по устланному тростником полу. Подойдя к окну, она провела рукой по оконному карнизу.

— Узилище? — спросила она с кажущейся небрежностью, стоя к нему спиной. Ей даже удалось изобразить равнодушное фырканье. — Значит, тебя захватили в плен? Они никогда не говорили об этом прямо, но я рада слышать, что людям короля это удалось.

— Не удалось.

Гвин повернулась лицом к нему:

— Почему год назад ты не назвал мне своего имени?

— А почему ты не сказала мне своего?

Она сделала паузу, и от нее повеяло холодом:

— Очевидно, тогда наши имена не имели значения.

Он улыбнулся:

— Если ты можешь сказать, что имеет большее значение, я обращусь к Генриху с просьбой, чтобы он попросил папу канонизировать тебя.

Он сделал шаг вперед, а она отступила на шаг.

— Мое имя было связано с тем, что я потерял восемнадцать лет назад, год назад означало, что меня гостеприимно примут тюремщики Тауэра.

Каждая фраза сопровождалась еще одним шагом к ней.

— Это то самое имя, что дало мне возможность сохранить ясный ум и получить обратно мои земли.

— А я думала, что этим ты обязан своему мечу.

— У тебя, Гвиневра, острый ум. И потому я стану держать тебя поблизости и воспользуюсь им.

— Своим мечом или моим умом? — усмехнулась она.

Он остановился на расстоянии одного шага от нее и улыбнулся, глядя на ее искаженное лицо.

— И тем и другим.

Ее старый пес Тайбер поднялся с места и побрел к двери на своих скрипящих подагрических лапах. Предатель.

— Твой Генрих мало что знает о том, как снова завоевать эту страну, — заметила она холодно.

По его лицу опять скользнула ленивая улыбка.

— Он знает достаточно, чтобы отправить войска во все мятежные замки, выдать женщин замуж за своих ставленников и погасить мятеж.

— В самом деле? — Она процедила это слово сквозь зубы, будто не хотела позволить ему выйти наружу.

— Да. И тебе следует помнить об этом. — Он понизил голос до заговорщического шепота. — Тебя предал твой Стефан, а не Генрих.

Она инстинктивно прижала руку к груди, будто стараясь защитить сердце.

— Король Стефан царствовал по праву!

— Он правил, применяя силу, и к тому же правил скверно. Твой дом на севере, и потому ты, возможно, мало что знаешь о делах в королевстве, но я готов тебя просветить: королевство Стефана — это страна бесконечных конфликтов и раздоров.

— Ты безумен? — огрызнулась она. — Думаешь, я не знаю, что моя страна разграблена такими, как ты?

Он покачал головой:

— Каждый барон и рыцарь понимает, что покончить с междоусобицами можно, только посадив на трон Генриха. Это не тайна, просто вопрос времени. Папа не короновал бы принца Эсташа, даже если бы тот остался в живых. Впрочем, теперь это не имеет значения.

Гвин почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, но он, кажется, не заметил этого.

— Стефан добр и галантен, — сумела она процедить сквозь стиснутые зубы.

— Галантный или нет, но он бездарность. И украл корону. Не забывай об этом, миледи. Он поклялся уважать право Матильды на престол, а затем стащил корону, как только она отвернулась. И как это сочетается с твоими представлениями о галантности?

— Лучше, чем с моими представлениями о тебе.

Он улыбнулся, и в изгибе его губ она усмотрела, нечто опасное.

И в груди у нее над сердцем что-то шевельнулось, и она ощутила томление. Она желала его. Желала этой улыбки, обращенной к ней и для нее.

Как такое было возможно?

Чтобы лорд Гриффин был наверху, а принц Эсташ внизу? Это была семья, которую ее отец ненавидел, враг, которому король заставил ее противостоять и поклясться в этом. Она могла представить свое ужасное будущее, забрезжившее вдруг перед глазами, будто отражение в пруду.

Заставив себя отвести взгляд, Гвиневра снова вернулась к окну.

— Меня утомляет эта пикировка. Что ты хочешь знать?

— Об обороне. Сколько у тебя людей?

— Из двенадцати состоит гарнизон и, возможно, сотни две в близлежащих деревнях и городке. — Голос ее сорвался: — Не считая погибших.

Его тихий голос проник сквозь охватившую ее боль:

— Они не будут забыты.

— Тобой? — спросила она с горьким смехом.

— Тобой.

Гвиневра подняла голову и с удивлением заметила, что он снова оказался рядом. Так близко, что она могла расслышать его дыхание:

— Возможно, тебя удивит, как уважительно я отношусь к тем, кто проявляет верность.

Его квадратный подбородок был слегка выдвинут вперед, и это вызвало у нее неуместное сейчас чувственное ощущение, что он сжимает ее в объятиях. И его надменность, столь шедшая ему, не была для нее неожиданной.

— Что еще ты хочешь знать? — спросила она холодно и отрывисто.

— О сенешале.

— Это мой Уильям из Файв-Стрэндс.

Он скрестил руки на груди.

— Припоминаю, что ты говорила о нем. И была права.

Она бросила взгляд через плечо:

— В чем права?

— Я заметил их примерно пять.

Она прикусила губу, чтобы скрыть неконтролируемое подрагивание рта, и опустила глаза.

Надо изобразить притворную капитуляцию, сердито уговаривала она себя. Но только притворную, а не настоящую.

— А как насчет его склонностей и предпочтений? — спросил Гриффин.

— У него есть одно предпочтение — я. В этом нет сомнений. Но раз уж ты вспомнил о нем, могу сказать, что он обладает талантом к цифрам и очень хорошо выполняет свои обязанности.

— Он мне не нужен. А как насчет твоих рыцарей? Сколько их сейчас?

— В настоящий момент с десяток.

— И чего мне от них ожидать?

Она скупо улыбнулась:

— Сопротивления. Они будут сопротивляться все до единого.

Его улыбка была намного шире.

— Говоришь, все до единого?

— Что?

— Считаешь, они верны тебе все до единого?

Ее улыбка теперь казалась неуверенной:

— А тебе известно что-то другое?

— Я знаю, что все они принесли мне клятву верности.

Он помолчал, потом добавил:

— Все до единого.

От изумления ее рот широко раскрылся. В этот напряженный момент в рот ей могла залететь муха и вылететь обратно.

— Джеравиус? Фальк?

— Это высокий мускулистый малый с блестящими глазами? Любит камень и вообще архитектуру.

— Джеравиус, — едва слышно выдохнула она.

— А как насчет твоего военачальника?

Ее плечи опустились.

— Фалька?

Он оглядывал ее с головы до ног.

— Они сказали, что это ради твоего блата и безопасности. Я принял их клятву верности.

— Ради безопасности? Моей безопасности?

— Они сочли, что ты в опасности, — сказал он задумчиво, окидывая взглядом комнату с ее потертыми гобеленами и обивкой.

— Не сомневаюсь, что ты облегчил их совесть и успокоил их.

Его взгляд переместился на нее:

— А почему ты воображаешь, что тебе не грозит опасность?

Ее невольно охватил страх, и она содрогнулась, но гневный взгляд, которым она его окинула, должен был сбить с него спесь. Однако она не преуспела.

— А я в опасности? — смогла она все-таки спросить.

— Что я говорил тебе прежде?

— Когда прежде?

— Ну, в гостинице по дороге из Лондона.

Она окинула его проницательным взглядом:

— Это не было гостиницей.

Его взгляд пропутешествовал по ее корсажу, потом спустился вниз, на юбки, и снова вернулся к лицу.

— Что я тогда сказал тебе, Гвиневра?

Ей потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя. Она с трудом сглотнула. Господи! Он говорил ей тысячу опасных и соблазнительных вещей, чувственных, касающихся плоти.

— Ты… ты говорил много разного.

Она рассеянно сделала жест, обращенный к его поясу:

— Но ведь тогда ты не был одет как воин и к боку твоему не был прицеплен меч.

Его руки задвигались, он отстегнул пояс. Тот со звоном упал на пол вместе с мечом, кинжалом и саблей в потертых и поцарапанных кожаных ножнах. Но даже неподвижный, безмолвный и без оружия он казался опасным. Опасность распространялась от него, накатывала волнами.

— Нет, я снова спрашиваю, Гвиневра. Что я сказал тебе?

Она почувствовала, как холодный пот стекает по животу. А взгляд ее был прикован к оружию на полу.

— Ты сказал, что мне нечего бояться тебя.

— И это так.

— А как же мои люди? — спросила Гвин, отступая и спотыкаясь о кайму своего платья. Она выпрямилась и оказалась прижатой к стене. — Должно быть, они считают, что им есть чего бояться. Что ты сказал Джерву и Фальку?

— Лишь то, что я вернулся домой. И что ждет тех, кто будет мне противостоять.

— Господи, Язычник! Ты с таким же успехом мог выцарапать им глаза.

— Глаза у них слегка округлились.

Ее брови разгладились.

— Они добрые люди, верные и значат для меня все на свете. Если ты им угрожал…

Он сделал шаг к ней. От его тела веяло жаром. Ее же охватил озноб, будто в приступе лихорадки. Потом он ударил ладонью по стене возле ее головы. Она дернулась, будто пробудившись, полная внимания.

— Я им не угрожал, леди.

Его другая рука легла на стену, и Гвин оказалась между его раздвинутыми руками.

— Я повторю тебе то, что сказал им. Этот замок мой, и ты моя, как все и всё, что находится в замке. Если станешь противодействовать мне, то потерпишь поражение.

— Ты смеешь мне угрожать?

Он смотрел на нее холодно поблескивающими глазами.

— Ты не видела ничего из того, что я делал и могу делать, леди, как не видела того, что я потерял. Моя роль здесь очевидна. А ты как сноп пшеницы в большом пшеничном поле. Не более. И я тебе не угрожал, — добавил он, понизив голос. — Я только объяснил свою позицию.

— Слишком хорошо, милорд, — ответила она холодным и ясным голосом. — А теперь послушай меня. Я не обнажала меча в битве. Поэтому считай, что я не сражалась. Ты можешь раздавить меня как букашку, но предупреждаю: я способна ужалить, и в моем жале есть яд, какого ты не встречал за все долгие годы в Нормандии.

Она поднырнула под его руку и, спотыкаясь, сделала несколько шагов в сторону. Сноп пшеницы? Так вот что значил Лондон? Внезапно у нее возникло такое ощущение, будто она выпила слишком много вина и сейчас ей станет дурно.

Он невозмутимо наблюдал за ней.

— Я не забыл, что такое английское предательство, леди. И еще долго буду об этом помнить.

— Ты имеешь в виду моего отца? — кинула она ему в лицо.

— Я имею в виду твоего отца. И тебя.

— Меня? — выкрикнула она. — Меня? А как насчет тебя самого?

— Меня самого? — Его изумление выглядело почти комично. — Как это?

Она вскинула руки вверх:

— Или, может быть, армии, которая шла впереди тебя?

— Чтобы получить назад мой дом, леди, — возразил он тихо и спокойно, — я готов был управлять хоть адской колесницей.

— Вот этому я готова поверить. — Она презрительно дернула плечами. — Ради себя и своих целей ты готов делать такое, на что мы не способны. Остальные для тебя ничего не значат, и пусть они горят в аду. Знаешь что, Язычник, — сказала она, и в голосе ее было столько чувства, что он прерывался. — Сколько бы ты ни угрожал мне, ты не запугаешь меня. Я не склонюсь.

В уголках его губ заиграла хищная улыбка:

— Однажды ты все-таки склонилась. Ради меня.

Ей показалось, что она сейчас умрет от стыда. Задыхаясь от ужаса, издав придушенный всхлип, она отпрянула и выпрямилась.

— Ты знал меня всего одну ночь. Не стоит путать это с настоящим знанием. Ты не знаешь меня настоящей.

Его бровь высокомерно изогнулась:

— Теперь я знаю тебя.

— Ничего ты не ведаешь. Ты дитя, притворяющееся взрослым мужчиной. Ты завоевываешь все подряд, ты сражаешься за земли, которые не нужны женщинам и детям, ты оставляешь после себя сожженную землю, безутешных вдов и детей, лишившихся отцов. Послушай, Язычник, мои слова, пока я пытаюсь объяснить тебе свою позицию: я не собираюсь просить тебя о милосердии, которое позволит мне бродить по заднему двору, поднимая юбки, чтобы не замарать их. Это и мой дом тоже.

— Право, когда ты впадаешь в такую ярость, было бы милосердием задрать тебе юбки и всыпать как следует.

— Тогда, милорд, можешь ожидать, что с этого момента я не буду впадать в такую ярость, чтобы у тебя не было повода проявлять ко мне подобное милосердие.

Он двинулся к ней и снова оказался рядом, возвышаясь над ней как башня. Его голос заставил ее вздрогнуть и поднять голову. Его челюсти были сжаты, темно-серые глаза посветлели от ярости и казались ледяными. Он едва сдерживал себя, и тут она испытала настоящий страх.

— Подумай об этом, отродье де л’Ами, — проскрежетал он. — Мое милосердие — сейчас твое единственное спасение.

Ее лицо оказалось в нескольких дюймах от него, а грудь еще ближе к нему, и она полыхала жаром, и этот жар окутывал ее как одеяло.

Он повернулся на каблуках, поднял с пола свое оружие и вышел, хлопнув дверью. Она осталась стоять посередине комнаты, нетвердо держась на ногах.

Боже милостивый, отдать себя в его полную власть? В то время как наследник трона будет оставаться внизу?

А что случится, если он обнаружит это и поймет, что она хранила верность прежней власти?

Она представила свою шею в петле, свисающей с ветви дерева.

И упала на кровать, прижимая руку к бурно бьющемуся сердцу.

Глава 6

Гриффин направился к двери в поисках Александра и чуть не налетел на Эдмунда, своего оруженосца, уже напоившего и выгулявшего Нуара и теперь готового следовать по пятам за хозяином. Гриффин остановился и положил руку мальчику на плечо.

— Твоя задача, Эдмунд, — леди Гвиневра.

Мальчик рьяно кивнул в ответ.

— Она не должна скрываться в своей комнате. Ей следует спуститься вниз и подписать бумаги о передаче имущества. И она должна присутствовать на трапезе. Если пожелает, может сама растолочь целебные травы. Позаботься об этом, Эдмунд.

— Милорд, а если она пожелает исповедаться? — спросил оруженосец, потому что каждый обитатель замка это делал после капитуляции. Эдмунд в свои тринадцать лет знал, что всегда оставалось много грехов, требующих отпущения.

— Беру это на себя. Ты только позаботься о том, чтобы она явилась на вечернюю молитву.

— Да, милорд.

Александр стоял во дворе замка в потоках солнца. Жаркий пот обжигал кожу, но для него давным-давно, целую вечность назад, были привычны жаркие ветры, выжженная разгневанная земля, отказывающаяся подарить хоть какую-нибудь зелень или плоды жадным ордам крестоносцев, попиравшим ее копытами своих коней.

Он это одобрял. Пусть бы земля лишила их всего. Люди слишком мелки, чтобы хранить величие. Даже Гриффин пока что только на один шаг приблизился к свершению своей судьбы.

Солнце жгло спину и затылок Александра. Он расстегнул кольчугу и медленно стянул через голову. Его сильные мускулы обрели скульптурную выпуклость за годы упражнений не только с мечом, но и с копьем, луком и ножом. Но теперь, в этой жаре, в момент прибытия в замок, доспехи казались ему тяжелыми как свинец.

Он сбросил их. Острые металлические кольца зацепились за гамбизон, теплую стеганую куртку, которую он носил под кольчугой.

— Александр, — послышался скрипучий голос.

Он обернулся.

Фальк был тут как каменная глыба, только из плоти, будто вернувшийся из прошлого, из минувших десятилетий. Они с Александром были знакомы столько лет, что и не счесть, задолго до того как пропасть гражданской войны разделила Англию пополам. Когда-то Фальк, тоже Наблюдатель, был его наставником.

Но, как оказалось, неправедным. Восемнадцать лет назад он пренебрег клятвой и сделал нечто такое, чего никогда не делал ни один Наблюдатель: он покинул Наследника, отца Гриффина, и остался с де л’Ами.

— Вот как, — пророкотал Фальк. Глаза его затуманились. — Так это ты собственной персоной.

— Как и ты.

Фальк оглянулся. Они были не одни во дворе замка, но в этом его уголке, кроме них, не было никого. Фальк бросил взгляд назад.

— Ты все еще с ним.

— Да, все еще, — согласился Александр. — Хотя ты больше не с ним.

— Его здесь не было.

— Нет. Поэтому ты с ней.

— Я с леди Гвиневрой, если, говоря «с ней», ты имеешь в виду леди.

Фальк стоял неподвижно, на поясе у него не было ничего напоминающего оружие. Но Александру было известно, что он и не нуждается в оружии, чтобы нанести удар. И не один, а множество.

Фальк заметил ворчливо:

— Вам потребовалось изрядное количество времени, чтобы добраться сюда.

— Нас задержали восемнадцать лет гражданских войн. И все благодаря твоему господину и иже с ним.

— Да, это так.

В ответе можно было расслышать понимание или презрение.

— Где они? — спросил вдруг Александр.

Фальк выглядел смущенным:

— Где что?

— Ключи.

На лице Фалька появилось понимание, и все признаки смущения исчезли.

— Ключи не наши, Александр. Я думал, что внушил тебе это.

Александр продолжал говорить, будто не слышал его:

— У Гриффина только один. Железный. Я полагаю, что остальные были отданы де л’Ами до того, как он предал нас.

— И почему, ты полагаешь, он это сделал, Алекс? Как ты думаешь, почему Кристиан Соваж отдал два из трех ключей, отпирающих врата к сокровищам?

— Не знаю. Безумие?

Фальк покачал головой:

— Не думаю, что он был безумен. Александр отозвался коротким смешком:

— Ты не был с ним до конца. Кристиан Соваж бредил. Он был в ужасе, боялся умирать.

— Де л’Ами тоже не казался готовым к встрече с Создателем, Алекс. Они творили ужасные вещи, и никто не знает этого лучше меня. Но не думаю, что именно безумие заставило Соважа отдать ключи.

— Другой причины я не вижу.

Фальк скривился.

— Да и не должен.

— Благословенная Матерь Божия, Фальк, мы все Наблюдатели. Или ты забыл? У нас есть обязанности перед Наследником.

Александр приблизился на шаг, и голос его зазвучал громче:

— Почему ты покинул Соважа? Почему ты оставил нас?

Фальк дал словам Александра упасть вместе с пылью, оседающей на булыжники двора, потом покачал головой и отер ладонью вспотевшую голову.

— Алекс, мальчик мой, — сказал он печально, — я не покидал…

Алекс сделал резкое движение головой, будто отражая удар.

— Я не твой мальчик, — возразил он холодно.

Фальк испустил вздох:

— Пусть так. Мне надо поговорить с Гриффином.

— Нет.

Густые кустистые брови взметнулись вверх:

— Нет?

Фальк рассмеялся:

— Ты не страж ворот, Алекс. Он не твоя собственность, и ты не можешь говорить «да» или «нет».

— Я имею право защищать его и говорю «нет».

— О чем речь?

Оба они обернулись. Александр был удивлен, не только увидев Гриффина, стоящего на расстоянии нескольких шагов, но и почувствовав, что его собственное, сердце бешено заколотилось, будто он пробежал большое расстояние.

— Так по какому поводу ты говоришь «нет»? — спросил Гриффин снова, но, даже обращаясь к Алексу, смотрел на Фалька.

Фальк тотчас же опустил голову:

— Милорд. Нам недоставало вас.

Гриффин разразился отрывистым смехом:

— Неужели? А я и не знал. Как и мой отец.

Фальк продолжал упорствовать:

— Сэр, мы должны жить по совести. Вы по своей, я — по своей. Мне пришлось решать. Именно ваш отец определил меня к де л’Ами. Я должен был подчиняться ему. Он послал меня к де л’Ами и сказал при этом, что, если что-нибудь случится с его дражайшим другом Жонессом, для него это будет таким ударом, который он не сможет пережить.

— И с Жонессом де л’Ами кое-что случилось, — холодно заметил Гриффин. — То же, что и с моим отцом. Алчность.

Фальк вытер рукой вспотевшую шею:

— Не стану отрицать ничего из сказанного вами, милорд. Хочу только заметить, что ваш отец был не единственным Хранителем. Как и вы.

Лицо Гриффина исказила спазма:

— Гвиневра!

Александр в гневе сделал шаг вперед:

— Де л’Ами украл «Гнездо», Фальк. Он не стал Наследником, как и она.

— Святыня здесь, но не было Соважа, способного защитить ее, — мягко заметил Фальк.

— Хранителем делает кровь, а не обладание сокровищами. Наши обязанности исчисляются веками, Фальк. И никакие повороты судьбы этого не меняют, — произнес Александр.

— Дело не в поворотах судьбы, Алекс. Кристиан Соваж точно знал, что делает, когда оставил Англию, не взяв с собой сокровищ, — сказал Фальк.

Александр сердито покачал головой:

— Эта линия крови насчитывает пять веков, а сокровища — тысячу или даже больше. Если сокровища оказались вне нашего поля зрения на несколько лет, даже на протяжении одного поколения, это ничего не меняет. Наши обязанности остаются. Наблюдатели следят за линией крови. Мы предназначены охранять Наследника, потомка Карла Великого.

Фальк пожал плечами:

— Кто-нибудь всегда будет обладать сокровищами. И этот человек тоже нуждается в Хранителе. Прежде никогда не бывало иначе.

— Но когда это случается, приходится делать выбор.

— И жить по его законам.

Александр бросил ему в лицо:

— Ты сожалеешь о своем выборе, Фальк?

— Никогда, — последовал ответ затянутой в кожу горы. — А как насчет тебя? — Фальк почти ткнулся бородатым лицом в лицо Алекса: — Ты не раскаиваешься в выборе? Ты ведь размышлял, насколько это безопасно? А, не так ли? Ты мечтал об этом больше, чем о женщинах? Да?

Кулак Алекса взметнулся.

— Довольно! — крикнул Гриффин, расталкивая их плечами.

Алекс и Фальк отступили друг от друга, обмениваясь яростными взглядами.

— Видишь? Ты видишь, что получается? — Гриффин посмотрел на Александра с негодованием. — И ты хотел бы, чтобы я разрывался на части? Посмотри на руку, покаравшую моего отца или де л’Ами! Да стоит поглядеть и на вас обоих!

— Не на меня, милорд, — спокойно возразил Фальк. Гриффин обернулся и посмотрел на него:

— Нет. Просто, когда оказался перед выбором, ты предпочел вероломство и остался поближе к сокровищам, а не к тому, кого должен был охранять, — к моему отцу.

Фальк встретил его взгляд:

— Я сказал бы тебе почему.

— Так сделай это.

— Леди Гвинни.

Гриффин поднял бровь.

— Она и значит «почему», — продолжил Фальк. — И она была номером вторым. Я и не предвидел испытаний, которые нам предстояли. Ее брат был жив, но было нечто ужасное в том, что случилось с де л’Ами, и в том, как развернулась гражданская война, и в том, что война становилась все свирепее. Такие люди, как Марк и его отец Майлз, оказались вольны делать что хотели — мародерствовать, захватывать чужие владения, например земли Гвиневры.

Фальк поправил кольчугу на груди, но все окружающие видели это так, будто он прижал руку к сердцу, давая клятву.

— Она и есть мое «почему». И я сделаю это снова.

Алекс сделал несколько Нетвердых шагов назад. Гриффин поднял брови. Алекс вскинул руки вверх, избегая его взгляда, глядя вниз и в сторону.

— С тобой все в порядке?

Он кивнул. Солнце все еще пекло, сжигая тело, выжигая внутренности.

— Да, все в порядке.

Гриффин выждал с минуту, потом повернулся к Фальку.

— А как Гвиневра? Она знает?

— Нет. Она ничего не знает. Ничего не знает ни о Святом Граале, ни о ваших отцах, кроме того, что они ненавидели друг друга. О тебе она тоже ничего не знает, милорд, как и о твоем предназначении. Ничего об испытаниях душ тех, кто был Хранителем сокровищ, ничего о самих сокровищах, которые оберегает все эти годы, не подозревая об этом.

Фальк изобразил улыбку, приподняв один уголок рта.

— И, должен сказать, это кажется, мне несправедливым. И даже опасным.

Глава 7

Гвин на цыпочках спускалась по извилистой лестнице в господские комнаты. При этом сердце ее билось где-то в горле. Она никого не встретила. Возле покоев лорда часовые не были выставлены. Должно быть, Язычник счел свою угрозу достаточным основанием для того, чтобы предотвратить неповиновение.

Дальнейшее ее путешествие через холл, предварявший вход в комнаты лорда, не столь давно принадлежавшие ей, вызвало такое сердцебиение, что никакой лекарь не смог бы его умерить.

Когда наконец она толкнула дверь во внутренние покои и обнаружила, что комната пуста, она вздохнула так глубоко, что кошка, свернувшаяся на кровати, недовольно замяукала, пробудившись от сладкой дремоты.

— Очень жаль, что тебе подобные не знают его гнева, — пробормотала она.

Неужели у Язычника есть кошка?

Но она и в самом деле была — с рыжими ушами, пушистой шерстью и длинными когтями. Кошка посмотрела на Гвин своими синими раскосыми глазами, потом зевнула и вытянула лапу, будто приветствуя гостью. Гвин подавила желание погладить пушистую головку, а вместо этого повернулась к гобелену, который, слава тебе Господи, висел на месте.

Она отодвинула ткань гобелена, нащупала ручку потайной двери и спустилась во мрак.

Она могла поскользнуться на влажном булыжнике, но крепко держалась за стену и ей удалось спуститься благополучно. В подземельях замка царил мрак, а стены были липкими и влажными, и тишина царила как в могиле.

Она поспешила в комнату. Висячий замок был открыт, пасть дракона зияла, будто замерев в молчаливом крике. Она тихонько окликнула, принца, и дверь слегка отворилась, образовав щелочку. На нее смотрело бледное личико Дункана, освещенное пламенем короткой толстой свечи, которую мальчик держал в руке. Она вошла и огляделась. Принц, был неподвижно распростерт на соломе.

— Как он?

— Не могу сказать точно, миледи, но я так плотно завернул его в одеяла и меха, что, если чихнет, его прошибет пот. Но, миледи, — голос мальчика упал до шепота, — его недуг зашел слишком, далеко.

— Да, — ответила Гвин, стараясь говорить непринужденно и теребя при этом кайму своих юбок, — но ему надо держаться. И нам тоже.

— Нам это легче, потому что нас не сразили лихорадка и уныние. Боюсь, что ему не продержаться долго. Он ближе к смерти, чем к жизни, и это правда.

Она опустилась на колени возле распростертого тела принца. Неужели правда? Правда, что некоронованный король, находящийся на ее попечении, может умереть любой ночью в самое ближайшее время? И неужели фиц Эмпресс, грабящий и разоряющий страну, пронесется по ее острову как огненный смерч, не встречая сопротивления?

Нет, пока она здесь, в «Гнезде». Нет, пока сердце посылает кровь и та бежит по ее жилам. Нет, если она и в самом деле дочь своего отца.

Нет, если она хочет использовать этот последний шанс искупить свои былые грехи.

— Он что-нибудь говорил?

Ее поднятая голова оказалась освещенной клинообразным пламенем свечи, горевшей в руке Дункана.

— Нет, ничего такого, что имело бы смысл, миледи, — ответил мальчик, бросая обеспокоенный взгляд на Эсташа. — Он только стонет и тянется к небесам, будто отсюда видит там кого-то.

Каменные своды были мрачными и темными, но тюремщик находился намного выше, и даже теперь его стопы попирали священные покои ее отца и он приказывал жонглерам творить свое волшебство, а арфам играть в предвкушении пира в ознаменование победы.

А в ее подвалах скрывалась жертва его неправедных действий.

Конечно, королю Стефану уже стало известно, что Гриффин взял замок, свой дом. Но король должен был прислать ей весточку, свои распоряжения. И до этого момента ей надо было продержаться.

— Держи его в тепле и покое, — сказала она со вздохом, вызванным видом своего юного слуги. — И береги себя, Дункан. Боюсь, здесь очень холодно.

— Конечно, я все сделаю, миледи, — сказал он.

Да разве мог кто-нибудь из отважных мужчин быть более верным, чем этот сын пастуха, скрывающийся в подвале замка?

Она похлопала Дункана по плечу, пообещав принести одеял, и принялась растирать ему руки, согревая. Возможно, скоро Стефан будет править от имени Генриха, как поговаривают некоторые, и, возможно, это случится уже в следующем месяце, но Эсташ будет однажды призван на трон своими баронами и лордами, которые поднимутся все как один, когда он наконец выйдет на ослепительный свет дня.

А до тех пор, решила она, опуская голову, ему требуется покой.

Она повернулась и заскользила вверх по лестнице. Теперь ее не смущала темнота, потому что она больше не смотрела, куда и как ступает. Ее мысли были заняты другим: картинами и образами реальной жизни, далекими от темного подземелья.

Не задумываясь, она взобралась по лестнице, оказалась на верхней площадке и подняла щеколду. Дверь распахнулась. Одним легким движением головы она приподняла гобелен.

За ее спиной дверь захлопнулась, а гобелен опустился на место, закрыв стену. Гвин наклонилась оправить кайму юбки, попавшую ей под ноги, а когда подняла голову, встретилась взглядом с Гриффином Соважем.

Глава 8

— Боже милосердный! — воскликнула она, отступая и прижимая руку к груди. — Что ты здесь делаешь?

Он сделал шаг в комнату, и шаг этот был настолько длинным и размашистым, что ей показалось, будто он мгновенно очутился рядом с ней, хотя на самом деле все еще стоял в десяти футах от нее. Сейчас он уже избавился от большей части своего снаряжения. На нем под кольчугой были только нижняя сорочка и стеганая нижняя куртка гам-бизон, облегающая мускулистое тело. Волосы его были длиннее, чем год назад, и казались слегка влажными после купания или верховой езды и прилипали к сильной и прямой как колонна шее. Она отступила еще на шаг. Он же шагнул к ней.

— Думаю, мне следует задать тебе точно такой же вопрос.

— Я просто… смотрела комнату.

Она дотронулась до края гобелена, прикрывавшего вход в донжон, и тотчас же убрала руку.

Его взгляд метнулся к гобелену, а потом он медленно оглядел всю ее фигуру, будто пробуя ее на вкус и не понимая, каков он.

— И что ты нашла?

— Ничего, — ответила она ясным и твердым голосом. — Знаю, что не должна быть здесь. Сейчас уйду…

Он захлопнул ногой дверь.

— Останься.

— Мне надо идти.

Она почувствовала, что ноги ее не держат, и прислонилась к стене.

По лицу его медленно расплылась чувственная улыбка.

Он провел пальцами по щеке, привлекая тем самым внимание Гвин к своему квадратному подбородку и рту, улыбка которого была способна исторгнуть у нее крик, если бы это продлилось чуть дольше.

— Мне пора.

— Останься.

Гвиневра снова сделала шаг назад. Он снова бросил взгляд направо, на гобелен. Сердце ее бешено заколотилось. Еще минута, и он узнает, что под ним.

— Я не вижу своего гардероба. — Она жестом указала на место, которое прежде занимал платяной шкаф. — Он исчез.

— Он был твоим?

— Чьим же еще?

Она прошла на другую половину комнаты, стараясь держаться подальше от гобелена.

— Я думал, твоего отца, — предположил он.

Старая знакомая боль сжала ее сердце.

— Он любил этот старый шкаф. Ты заметил резьбу на нем? Легенда говорит, что он принадлежал Вильгельму Завоевателю, но отец всегда фыркал, когда об этом упоминали. Ему просто нравилось искусство мастера, который украсил его резьбой.

— Если хочешь, я верну его на место.

— Думаю, для трапезы все готово? Ты отдал распоряжения?

— Ты могла бы спуститься и сама позаботиться обо всем, — сказал он.

Да, конечно, она могла бы, но была занята другими дел’Ами.

— Тебя не лишали этого права.

— Не лишали?

Он развел руками:

— А зачем?

В самом деле! Она присела на выступ стены под окном.

— Верно, Язычник, я не…

— Мое имя Гриффин.

Она собралась с сил’Ами:

— В прошлом году ты был для меня Язычником. И твои люди звали тебя так.

— Но не моя будущая жена.

— О!

Он долго смотрел на нее, потом сказал:

— Есть худшие вещи, чем тоска по отцу, когда он умирает, Гвин.

— И что же это?

Он поднял руки:

— Разорение, страны и вражда между баронами, голод и нужда вассалов. И многое другое.

Она с трудом перевела дух:

— Да. Ты прав.

Они снова долго молчали. Потом Гвиневра вдруг сказала:

— У нас тоже трудное положение, Гриффин. У нас нет семян.

Он заморгал:

— Семян?

— Да, их едва хватит, чтобы засеять поля к зиме, и, уж наверное, не хватит на весну.

Он смотрел на нее спокойно и слушал внимательно.

— На продажу не осталось ничего. В Эверуте ничего нет. Войны продолжались слишком долго, лето оказалось засушливым. И то, что осталось здесь, на севере, едва ли заслуживает внимания.

— То, что осталось, принадлежит моему наследственному дому, дому моих предков, — сказал он, и голос его завибрировал от гнева, хотя он говорил тихо. В нем таилась такая угроза, что отпугнула бы и разъяренного быка. — Я здесь родился.

Их взгляды замкнулись друг на друге. Гриффин видел, как чувства на ее лице сменяют одно другое. Их было гораздо больше, чем могла вместить одна минута.

Гвиневра глубоко вздохнула:

— Ну, вижу, мы снова ссоримся.

— Да.

Она развела руками:

— А было ли когда-нибудь иначе?

Гриффин отвернулся в поисках вина. Но комната была пуста, если не считать гобелена, приковавшего его взгляд, который он приказал оставить, когда его люди выносили мебель из этой комнаты.

Гриффин смотрел на ее вспыхнувшее румянцем лицо и опущенные глаза и с трудом подавлял желание улыбнуться, но все-таки сдержал себя.

Гораздо труднее было сдерживать бурные чувства, быстро сменявшие друг друга, когда эта женщина находилась не более чем в пяти футах от него.

Он подошел к двери и окликнул оруженосца.

Возможно, ожидали его приказа, а возможно, слуги были хорошо вышколены, но тотчас же раздался робкий стук в дверь. Гриффин широко распахнул ее и с мрачным видом кивнул юному пажу, стоявшему с подносом и бутылью вина на нем. Прорычал:

— Разве не нужна чаша для леди?

Кувшин поставили на подоконник, а чаша оказалась у него в руке. Он щедро плеснул в чашу вина и подал ее Гвиневре.

Потом поднес кувшин к губам и отхлебнул изрядную порцию.

Когда он снова обратил взгляд к дочери де л’Ами, она тоже воспользовалась случаем добавить в топку горючего и с такой легкостью проглотила напиток, что он только поднял брови.

— Когда мы встречались в прошлый раз, ты не умела так пить.

— Тогда у меня не было причины много пить.

Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.

— Причина у тебя была, — возразил он сухо.

— Ну, может быть, и так.

Она фыркнула и посмотрела в окно.

Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.

— Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, — сказал он хрипло.

И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.

— Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.

Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.

— Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.

Он поднял брови, молча вопрошая.

— Я решила, что самое мудрое — слушаться тебя и выполнять свои обязанности.

Он ответил полуулыбкой:

— И что это значит?

На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:

— Я буду покладистой.

Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.

— Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.

Она скрестила руки на груди.

— Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.

— И где эти кое-кто?

Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.

— Я докажу им их глупость.

Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.

— А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.

С минуту он размышлял над ее словами.

— Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.

Она вытянула руки ладонями вверх:

— Ну вот видишь, это наше первое соглашение.

— И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.

— И не взорвался от ярости.

— И не выбежал с криком из комнаты.

Ее губы дрогнули:

— Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.

— Я говорю о тебе, Гвиневра.

И они улыбнулись друг другу.

— Это хороший знак, — заметила Гвиневра.

— Поживем — увидим.

Глава 9

Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.

— Я беру тебя в мужья, — пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.

Гриффин почти не слышал бормотания священника.

Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.

Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.

Если бы только она не предала его.

Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.

Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.

Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.

На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.

Он повернулся лицом к залу, сосредоточив внимание на столе, за которым сидели самые выдающиеся рыцари де л’Ами, выделяясь молчаливостью на фоне бурной веселости остальных. Стройный и в то же время атлетически сложенный юноша сидел в середине. Гриффин вспомнил имя молодого человека — Джеравиус. Он заметил его еще тогда, когда перед ним предстали солдаты де л’Ами. Он привлек внимание Гриффинатем, что провел рукой по ветшающей каменной стене ласкающим движением, будто гладил любимое домашнее животное.

Сегодня вечером Джеравиус не сводил глаз с Гвиневры, глядя на нее сквозь дым, и, не обращая внимания на крики и веселье, подавался вперед, чтобы лучше видеть, или откидывался назад, когда какой-нибудь солдат или борец заслонял ее от него.

Гвиневра сидела прямая и бесстрастная, безразличная ко всему окружающему, погруженная в свои мысли, и потому ничуть не мешала Гриффину наблюдать.

Он поднялся с места, надеясь, что это не слишком бросится в глаза. Но с таким же успехом он мог бы прогнать через зал стадо овец. Головы оборачивались к нему, музыка затихала, а двое рыцарей, занятые шутливой борьбой, тотчас же обратили к нему взоры, прервав свои игры.

Он окинул взглядом зал, потом кивнул гостям, давая знак продолжать веселье. Танцоры снова заплясали, музыканты начали дуть в трубы, а Гриффин спустился с хозяйского помоста и направился к Джеравиусу.

— Хорошее представление, — заметил он, остановившись возле стола, где сидели рыцари де л’Ами.

— Да, — ответил Джеравиус с опаской, поднимаясь на ноги. — Да, милорд.

— Леди Гвиневра многое потеряла нынче днем, — сказал Гриффин, праздно обводя взглядом зал, прежде чем оглянуться.

Глаза Джеравиуса были вопросительно устремлены на него.

— Она хорошая женщина, милорд, и заслуживает счастья.

— Которое я намерен ей дать по мере сил.

Гриффин оглядел гостей:

— Думаешь, я встречу сопротивление?

Уголком глаза он видел, как Джеравиус покачал светловолосой головой:

— Не с моей стороны, милорд.

— Bien. Я буду делать свое дело, а ты — свое.

— Будьте уверены в этом, милорд.

И все же от Гриффина не укрылось то, что подбородок юноши был воинственно выдвинут. Гриффин задумчиво потер щеку и сказал непринужденно:

— Мне нужен крепкий и разумный малый, чтобы помочь в строительстве оборонительных сооружений. Это работа серьезная.

Он почти почувствовал, как молодой человек энергично подался вперед, и подождал, пока у Джеравиуса вырвалось:

— Если вы займетесь этим, милорд, я все вам расскажу о «Гнезде».

— Будь любезен.

— Под восточной стеной проходит тоннель, и от этого она накренилась, как невод зимой. Уже почти десять лет западная стена крошится и ожидает ремонта. Не могу поверить, что вы не начали осаду замка с нее. Что же касается главной башни, то…

Он осекся и побледнел, но Гриффин кивком поощрил его к дальнейшему рассказу:

— Как раз такой энтузиазм мне и требуется.

— Милорд?

— Как я уже сказал, мне и нужен такой человек, как ты. Чтобы учился у архитектора и каменщиков, которые прибудут в Эверут, и помогал им. И, похоже, я его нашел.

Джерв сделал шаг вперед и чуть не споткнулся о скамью, стоявшую на дороге.

— Вы говорите серьезно, милорд?

— Вполне серьезно. Как давно ты испытываешь любовь к камню?

— Давно, — ответил Джерв с жаром. — Думаю, мне было лет семь, когда отец взял меня с собой в Вестминстер, и тогда я это понял. Но никогда не мог… Я ведь рыцарь. Мой отец дорого заплатил, чтобы купить мне это место, чтобы меня приняли в дом лорда Жонесса и обучали. Я солдат, милорд, и мое предназначение не архитектура, но было бы хорошо заниматься ею.

Гриффин кивнул:

— Мой дядя тоже находил большую радость в проектировании и восстановлении замков! Он был архитектором французского короля и герцога Нормандии и помогал им в строительстве замков. Их оценивают как произведения высокого мастерства, хорошо служащие целям обороны, но приятные для глаз. Он построил замок на берегу Сены.

Глаза Джерва округлились:

— Замок Кот-сюр-Сен? — спросил он. — Говорят, это чудо.

— Я тоже так считаю, — просто сказал Гриффин. — Хочешь встретиться с каменщиком, когда он прибудет? — спросил он, выждав, пока бурный восторг молодого человека вырвется на волю. Возможно, это произойдет не нынче вечером и даже не через неделю, но рано или поздно это произойдет, а когда это случится, он использует эту жажду строительства к своему благу, чтобы ничто никогда не угрожало его дому.

По лицу Джеравиуса расползлась мальчишеская улыбка.

— Если такова ваша воля, милорд, то ничего лучшего я и не желал бы.

Гриффин протянул ему руку.

Джеравиус протянул в ответ свою, и их руки сжали запястья друг друга, будто недоверчиво и настороженно оценивая их силу, и при этом у каждого в глазах мелькнуло нечто новое: уважение.

— Леди Гвин будет весьма довольна, если начнутся ремонтные работы, милорд, — добавил Джеравиус. — Она часто говорила об этом, но недостаток денег и рабочих рук…

Он пожал плечами.

— К тому же и руки, наверное, были заняты другим. Потому это дело откладывалось?

— Время от времени, милорд. Ради другого благого дела, — добавил он поспешно и бросил настороженный взгляд на господский помост.

Голова Гриффина склонилась к плечу, и он снова обратил внимание на напряженную позу Гвиневры. Спина ее была прямой, глаза же сверкали, и она устремила невидящий взгляд куда-то в другую сторону зала. Выражение ее лица было таким, что можно было предположить, будто она сидит в полночь на передней скамье в часовне.

И единственным признаком ее связи с настоящим было то, что ее рука бездумно поглаживала голову собаки. Старый пес удалился от Эдмунда и теперь сидел рядом с ней, привлеченный сладостным запахом.

— Ведь было много и других дел, — сказал Джеравиус, будто оправдываясь, — и миледи приходилось заниматься всем.

Эти слова были произнесены тихо, и Гриффин подумал, что, возможно, они и не были предназначены для посторонних ушей. Он поднял голову и увидел восторженную и преданную улыбку на лице Джеравиуса. Он любил ее! Они все ее любили, как она и говорила ему.

Джеравиус снова повернулся к нему, стараясь придать своему лицу выражение равнодушия. Гриффин ответил кивком и отошел.

Глава 10

Гвин наблюдала за всем этим, ничего не упуская из виду, вплоть до того момента, когда Джерв и Гриффин пожали друг другу руки.

Еще одна победа, подумала она. Этот зал не должен был выглядеть так. В нем не должна была царить напряженная атмосфера, распространявшаяся как эхо. Здесь были все: домовладельцы, крестьяне, рыцари, солдаты. Они сидели рядом с людьми Язычника и обменивались с ними вежливыми репликами. Нет, более чем вежливыми.

Как и положено, чувствовалось веселье.

Но неужто они забыли, что всего сутки назад, при восходе луны, готовы были сражаться с этими людьми? Похоже, что забыли, потому что они весело болтали с людьми Язычника, пили эль, смеялись и, кажется, даже делились своими секретами. Она нахмурилась.

Язычник время от времени оглядывал зал. На нем была короткая шерстяная туника, открывавшая для обозрения широкие плечи и грудь с сильными мышцами. Пряжка на плече, украшенная драгоценными камнями, сверкала зеленым и красным огнем, и невольно ее взгляд привлекли его мощные бедра, обтянутые кожаными шоссами. Огонь свечей и камина обрисовывал его скулы и широкий квадратный подбородок, и отсюда, с этого расстояния, шрам, пересекавший лицо, казался всего лишь небольшим порезом. Он был победоносным воином, она же — его добычей.

Когда его непроницаемые серые глаза обратились к ней, ее охватил трепет, потому что волны соблазна и мужской привлекательности распространялись от него, как волны от носа корабля, разрезающего воду. Он был одет как подобает победоносному воину, претендующему на замок, земли и леди, и от этого просто захватывало дух.

Пальцы ее вдруг похолодели и взметнулись к горлу.

Его руки. Его губы. Его рот.

Гвин с трудом заставила себя переключить внимание с этого греховного перечисления его достоинств и попыталась успокоиться и умерить свой страх.

Его уверенная улыбка была знаком того, что сама она проиграла. Постыдно.

Она показала рукой, чтобы ей налили еще. Когда ее желание было исполнено, Гвин сделала несколько глотков.

— Осторожно, жена. Я предпочел бы, чтобы ты хотя бы некоторое время еще продержалась на ногах.

Слова Гриффина прозвучали над самым ее ухом. Она подняла на него недовольный взгляд. Он стоял возле ее стула, и его бедро оказалось в нескольких дюймах от ее носа.

— Прошу прощения?

— Сохраняй, пожалуйста, вертикальное положение. Хотя бы некоторое время.

Он широко улыбался. Да, он опытен и ловок. Он получил назад свой дом, получил жену и собирался уже вбить клин между ею и ее рыцарями, завоевав их преданность.

— Ты должен быть доволен своими успехами, — сказала она.

— Был бы доволен, если бы моя хорошенькая суженая улыбнулась мне хоть раз.

Уголки ее рта поползли вниз. Он вздохнул:

— Вино не идет тебе впрок.

— Поражение тоже не идет.

— Нет, — ответил он, обшаривая взглядом ее лицо. — Что мне сделать, чтобы утешить тебя?

Она повернулась к нему, глядя на него сузившимися глазами.

— Ты считаешь себя очень умным.

— Считаю?

Недоверчивый, слегка пьяный наклон ее головы приветствовал его. Гриффин таил в себе угрозу. Он был чистым злом, злом в неразбавленном виде. И украл ее людей.

— Но ты не так-то много знаешь.

— Вовсе ничего не знаю, — согласился он, потом обошел вокруг ее стула и сел рядом.

Она изменила положение на стуле, чтобы лучше его видеть. Вор!

Гвин икнула. Их взгляды встретились, и она икнула снова. Улыбка медленно расползлась по его лицу, и взгляд заскользил по ее одежде, охватывая ее всю. И тотчас же она ощутила жар в паху и стиснула зубами край чаши, чтобы заставить себя очнуться и не улыбнуться в ответ, что было бы ужасно и недопустимо.

Его бедро коснулось ее ноги, и от этого соприкосновения по ее телу пробежала дрожь.

— Иди наверх! Сейчас же!

Он поднял руку, и возле него тотчас же оказались трое слуг. Один из них держал поднос с ароматическими снадобьями, как она догадалась, оказывающими отрезвляющее действие. Она поднялась с места, нетвердо держась на ногах.

— Отведите леди Гвиневру в её комнаты, — приказал он слуге, и тот послушно закивал.

Потом поднял чашу, и все присутствующие тотчас же ответили на этот жест такими же. Гвин окинула отчаянным взглядом весь зал, но никто на нее не смотрел. Все глаза были устремлены на Соважа.

— За мою невесту, леди Гвиневру.

Гости откликнулись одобрительным гулом и захлопали в ладоши, провожая ее взглядами, когда она выходила из зала в сопровождении трех слуг, не оказывавших ей подобного внимания с тех пор, как она еще лежала в пеленках.

Глава 11

Она стояла в покоях, обхватив себя руками, с глазами, полными изумления. Все следы опьянения улетучились, будто единственным, что его вызвало, было присутствие рядом Язычника.

По его собственному признанию, он скитался много лет, но то, что она увидела, никак не свидетельствовало об образе жизни кочующего воина. Она обошла комнату по периметру, глядя на свечи, пламя которых колебалось под легкими порывами ветерка, проникавшего через открытое окно. Жизнь, заполненная военными кампаниями и постоянными переездами с места на место, никак не отразилась на том, что она сейчас увидела.

Из холодной комнаты военного времени, преобразить которую у нее не хватало ни времени, ни денег, спальня превратилась в место неги и отдохновения. В стены были теперь вделаны железные держатели, а в них горели восковые свечи, не оставлявшие после себя дыма, как это бывало, когда зажигали сальные. По полу были разбросаны звериные шкуры — расточительство, вызвавшее потрясение.

На стенах были развешаны прекрасные гобелены, по бархату которых пробегала рябь, и от этого прежде аскетичная комната казалась дышащей теплом. Резной стол искусной работы соседствовал с дверью, и на нем тоже горело несколько восковых свечей.

У противоположной стены размещалась пара платяных шкафов, отполированных до зеркального блеска. И один, который Гвин не без робости приоткрыла, извергнул водопад шелка и других изысканных тканей, и она застыла перед ними с открытым ртом. Право же, это были шелк и парча… Ее руки нырнули в эту роскошь. Здесь был и бархат… и…

— Боже милосердный! — воскликнула она вслух, отступая на шаг. — Это же женская одежда!

Он купил для нее туалеты.

Сделав шаг к ним, она осознала, что кое-какие из них были ее собственными.

Гриффин заранее строил планы на ее счет. И это открытие ее удивило.

Зеркало покоилось на большом столе у третьей стены. Она пересекла комнату и остановилась возле него, пораженная прозрачностью и четкостью отражения. Полированный металл никогда не давал такого отражения.

Она нерешительно протянула к нему руку и провела кончиками пальцев по самой гладкой и прохладной поверхности, какую ей доводилось видеть и осязать. Что это было такое? Она склонилась к нему ближе, чуть не коснувшись носом, и встретила собственный пристальный взгляд.

Звук, донесшийся до нее от входной двери, заставил ее отшатнуться и обернуться, но она никого не увидела. Гул мужских голосов и шагов удалялся и слабел. Все снова затихло. Должно быть, кто-то из захмелевших гостей искал отхожее место. Она вернулась к зеркалу. Что, ради всего святого, могло заставить воина в разгар войны тащить в дальнюю северную провинцию за собой обоз со всеми этими сокровищами?

Гвин снова уставилась на свой отраженный образ. Как она выглядела? Два глаза, веснушчатый нос и изгиб губ?

Достаточно простое лицо, подумала она, отворачиваясь.

Слава Богу, она не смотрелась в стоячие воды пруда с двенадцати лет.

У Гриффина Соважа были владения в Нормандии, но сердце его прикипело именно к Эверуту. Во всяком случае, все свидетельствовало об этом. И намерения его были ясны: он собирался сделать «Гнездо» своим домом надолго.

Роскошь и нечто присущее вкусу мужчины будто гипнотизировали Гвиневру. На мгновение она притворилась, что у нее не было иной задачи, чем просто расслабиться, будто никто ничего не хотел от нее, чтобы можно было вытянуться на кровати и смотреть в потолок и… И что это, ради всего святого, было?

К стене скобами была приделана полка, и на ней покоилось несколько пергаментных манускриптов и книг. Гвин приблизилась к полке, и голова у нее закружилась. Она провела пальцем по переплету и взяла одну из них в руки.

Сидя на кровати с поджатыми ногами, она открыла массивный том «История королей Британии». Она узнала книгу. Точно такой же том был в аббатстве, которому покровительствовало семейство де л’Ами, когда ребенком она упрашивала монахов хотя бы рассказать ей заключенные в нем истории, чтобы не навлечь на них и на нее гнев отца, в случае если бы они научили ее читать.

— И что ты об этом думаешь?

Она резко вскинула голову. Перед жаровней стоял Гриффин, грея над ней руки. Она не слышала, как он вошел. Он бросил на нее взгляд и вернулся к своему занятию. Она поднялась на ноги с книгой в руках.

— Я удивлена, — призналась Гвин.

— Чем?

— Тобой.

Гвиневра указала на полки.

Он бросил взгляд через плечо и улыбнулся:

— А что ты думаешь об «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского?

Невозможно было не ответить улыбкой:

— Смею сказать, что не знаю, но слышала, будто это все чистой воды выдумки.

— Да, но для нас, валлийцев, пришедших с королем Артуром, сойдет.

Она посмотрела на него с любопытством:

— Разве в тебе есть валлийская кровь? Уж конечно, не от отца. Соваж — нормандское имя, как ни крути.

Он кивнул:

— В моем отце было много всего намешано. Ему нравилось, чтобы его считали норманном, и, разумеется, он не презирал титулы и земли, которые имел здесь, в Англии. Но моя мать была валлийской принцессой.

Она подняла брови и комично сжала губы, показывая тем самым, что впечатлена.

— А что там есть еще? — спросила Гвин, указывая на полки.

— Конечно «История церкви в Англии и Нормандии» Виталиса и «Жизнь аббатов» Биба, — продолжал он с задумчивым видом, все еще грея руки над жаровней. — Давай-ка подумаем… Да, еще хроники Малмсбери о жизни епископов — скорее свободное изложение, чем полная история. Но полезная книга.

Она смотрела на него с изумлением. Да, он воин, и ей это хорошо известно, а также обольститель, но на этот счет еще можно поспорить. Но то, что он оказался образованным человеком со столь богатой библиотекой, способной тягаться с любой монастырской… Что она могла этому противопоставить? Она снова села на кровать, и пышная перина прогнулась под ее весом.

— Что скажешь об остальных книгах, Гвиневра? — настаивал он.

— Я не умею читать.

Эти слова она произнесла с трудом, они просто застревали во рту и прозвучали скованно и резко.

— Если пожелаешь, мы это дело поправим.

— Отец не придавал чтению большого значения, — сообщила она, разглядывая свои ногти.

— Но ведь ты придавала?

— И все еще придаю.

Гриффин наблюдал за ее манипуляциями с ногтями и видел, как опустились ее изящные плечи. Ему это напомнило ночь год назад, когда они ехали по лесу, когда яростно целовались, а потом она стояла, прижимаясь к древесному стволу, как брошенная кем-то марионетка, полная, сюрпризов во всей своей яркой и нежной красоте.

Он прошел через комнату, взял ее за руку и принялся разглядывать ее обломанные неровные ногти и загрубевшие от черной работы кончики изящных пальцев.

— Тебе приходилось тяжело работать.

— Как и всем нам.

Она попыталась вырвать руку, но он держал ее крепко.

— Ничего страшного, кое-какая домашняя работа мне нравилась.

Она подняла глаза к его лицу, на котором читалось удивление.

— Тебе трудно поверить, что мне нравится домашняя работа?

— Конечно. Большинство высокородных дам предпочитают ничего не делать.

— Я не большинство, — пробормотала она.

Он наблюдал за ней и видел, что на нее снизошло какое-то странное спокойствие, и вдруг осознал, какое бремя она несла весь прошлый год. Одна, посреди войны, управляющая огромным поместьем при недостатке денег и самого необходимого. Когда он опрашивал ее домашних, все они отзывались о своей леди с похвалой, и ясно было, что говорят они с искренним чувством.

— Ты видел мои цветы?

Он посмотрел на нее. Улыбка укрылась в нежных ямочках по углам ее рта. Цветы? Он покачал головой.

Улыбка Гвиневры стала шире, и ему показалось, что от этой улыбки раздвинулись стены комнаты и ветерок, проникающий сквозь ставни, стал свежее.

— Как я уже говорила, кое-какую домашнюю работу я люблю.

В его взгляде забрезжило понимание:

— Твои цветы?

Она радостно кивнула, и черные локоны запрыгали по плечам.

— Это хорошо, — откликнулся он задумчиво, глядя на маленькие пальчики, зажатые в его руке. Он погладил каждый из них, почувствовав при этом, какие они тонкие и хрупкие и как изящно изогнуты, когда так вот покоятся в его ладони.

— Ты и должна продолжать заниматься тем, что любишь. А что касается остального, для этого найдутся другие.

Ее только что доверчиво обращенное к нему лицо замкнулось. Когда она снова попыталась высвободить руку, он ее выпустил. Она подошла к окну и раздвинула ставни.

Ночь была чернильно-черной и ветреной. В воздухе чувствовался запах дождя.

— Нам ужасно нужен дождь, — пробормотала она, будто они вели пустую светскую болтовню о погоде. — Я не могу перестать заниматься своей работой, — продолжала она невыразительным тоном. — Поля надо вспахивать, даже когда мужчины участвуют в войне.

Он смотрел, как она провела рукой по гобелену возле окна.

— Когда юноши погибают в бою, остаются женщины обрабатывать поля, но в замке не хватает людей, а сорняков с избытком.

Ее голос обрел жесткость. Она заговорила быстро и с горечью, повернувшись к нему спиной.

— Просто надо об этом позаботиться.

Его охватило ощущение родства с ней. В сердце его что-то шевельнулось, вопреки его намерению. Желание властвовать и вожделеть уступило место сочувствию и пониманию, хотя, казалось, эти чувства были сейчас решительно ни к чему.

Так почему же он прошел через комнату и встал у нее за спиной? И склонился к ее уху, чтобы пробормотать что-то нежное и ласковое?

— Ты не должна больше заниматься этим одна, миледи.

Он принялся разматывать шелковый шарф, вплетенный в ее волосы, спускавшиеся на спину тяжелым жгутом. Провел пальцами по непокорным локонам, цепляясь за них огрубевшей кожей. Ее дыхание едва заметно участилось, и он, склонясь к ее уху еще ближе, прошептал:

— Теперь у тебя есть муж, который во всем станет тебе помогать.

— В прополке сорняков? Просто тебе придется признать, что я хорошо заботилась о доме.

Пальцы Гриффина вдруг сжались в кулаки, и только так он мог выразить желание, снедавшее его восемнадцать лет. Заботилась? Заботилась?! Она процветала, живя на его земле, ездила на его лошадях по его холмам, вдыхала воздух леса, пока он плавал в мире политики и кровопролитий, мечтая о доме, а она могла ему предложить за все это только спокойную и вежливую фразу, не значившую для него ровно ничего.

По жилам его заструилась такая ярость, что у него на мгновение помутилось в глазах.

Она хорошо заботилась о его землях?

Гвин смотрела на него, оцепенев. Ото лба и до подбородка лицо Гриффина представляло образ мучительной острой боли. Кровь от него отхлынула, и все краски сошли, если не считать полуприкрытых веками глаз, в которых горело лихорадочное пламя, выжигая дымчато-серую радужку до цвета непрозрачной сажи. На щеках его заиграли желваки.

И им предстояло жить в браке?

Господи, что такого она сказала?

Ни жива ни мертва она стояла на месте, слишком испуганная, чтобы бежать, и слишком потрясенная, чтобы остаться.

Он поднял голову. Господи, зачем мучить такое прелестное создание? И прошелся ледяным взглядом по ее лицу, от этого кровь в ее жилах заледенела.

— Сколько тебе было, Гвин, когда ты поселилась в «Гнезде»? — спросил он тихо и провел кончиком пальца по ее обнаженной ключице. От его рассчитанной сдержанности ей стадо еще хуже. Не было ничего более тревожного, чем эта нарочитая ласка. То, что он мог обуздать свою ярость и говорить спокойно, свидетельствовало о таком самообладании и воле, что ей стало страшно. Но все ее внимание было сосредоточено на его мощном указательном пальце, которым он поглаживал ее шею.

— Мне было два года, Гриффин, — сказала она приглушенным голосом.

Теперь его рука лежала на ее затылке, держа прелестную голову в нежном плену.

— А мне, Гвиневра, было восемь, когда я покинул свой дом. И я ничего не забыл, никакой малости. Как и тебя.

Его пальцы скользнули вниз и отпустили ее:

— Ступай.

— Что?

— Иди. Иди в свою комнату.

— Но у меня нет ком…

— В солар. Иди.

— Что, дьявол побери…

— Не говори так, — предостерег Гриффин, и его глаза снова опасно блеснули. Он указал на дверь: — Иди. Сейчас же. Пока это безопасно.

Она нерешительно попятилась. За ее спиной его рука обхватила холодное железо дверной ручки, повернула ее и открыла дверь. Дверь распахнулась так быстро, что Гвиневра сделала большой шаг, чтобы обрести равновесие и выпрямиться.

Что с ним происходило? Что происходило с ней? Что происходило с ними обоими?

Прежде чем повернуться и уйти, она мельком снова увидела Гриффина. Он стоял, опустив голову, уставившись в пол, и его кулаки молча сжимались и разжимались в неведомом ей приступе глубокого страдания.

Глава 12

Ночь как-то загадочно светилась, казалась зеленовато-черной, а сновавшие по небу облака своей ослепительной белизной контрастировали интенсивной окраской всего остального и спешили скрыться в безопасной гавани.

Несмотря на яростный ветер, Гвин не стала закрывать ставни. Огонь в жаровне был слабым. Ей хотелось прогуляться по крепостному валу. Она постоянно так поступала, когда ее мучило беспокойство и она не могла заснуть.

Приняв решение, она встала, стараясь не производить ни малейшего шума и дыша медленно и размеренно. Она выглянула в окно посмотреть на ветер, но узкое окно не позволяло видеть всего, а слезы уже жгли веки и грозили пролиться.

— Пойдем.

Это слово прозвучало как раскат грома. Как могло быть в этом голосе столько жара, пока она пыталась угадать, что ее ждет, если она взглянет на него?

Она обернулась. Ее юбки закружились вокруг лодыжек, а потом покорно легли волнами. Его глаза горели так, что способны были прожечь дорожку в темной комнате.

— Милорд?

— Вернись.

Она без возражений прошла к нему через комнату, ступая намеренно медленно, и, приблизившись к затененной фигуре, остановилась.

— Мы не причиняем друг другу ничего, кроме неприятностей, — сказала она.

Он кивнул темноволосой головой:

— Верно. Ничего, кроме неприятностей.

— И все-таки ты предпочитаешь, чтобы я была с тобой?

— Предпочитаю.

Она остановилась лицом к нему и ощутила жар, распространяющийся вдоль всей ее спины, и чувствовала этот жар все время, пока они спускались по лестнице мимо фонарей, укрепленных в выемках стен, и пока молча шли по холодным каменным коридорам и комнатам лорда.

Он закрыл за ними дверь, и глухой стук показался ей угрожающим. Но Гриффин не одарил ее ни одним взглядом. Он отвернулся и принялся раздеваться, все еще не говоря ни слова.

Гвин подошла к окну и раздвинула ставни как раз в тот момент, когда зубчатый зигзаг молнии прорезал грозовое небо и затем наступила полная темнота. В окно пахнуло холодным ветром. С ним в комнату ворвались запахи окружающего мира: запах двора и амбаров, сладкий и тонкий аромат умирающей на лугах травы.

Она обернулась. Он был обнажен. Тело его было сплошной массой мускулов. В комнате горела всего одна свеча, и под ветром ее пламя затеяло дикую пляску.

— Ступай в постель.

Она не двинулась с места, и он заговорил снова. Слова ему давались с трудом и падали на нее тяжело:

— Я не трону тебя.

Он лег, не произнеся больше ни слова. Единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, был стон ветра.

Прошел час, возможно, больше или меньше, прежде чем она наконец свернулась в постели клубочком рядом с ним и впала в сон без сновидений.

Когда Гриффин проснулся, было еще темно. Лежа в постели, он мысленным взором окидывал комнату. Он был дома, и все было так, как он мечтал. Однако он ощущал пустоту, и это было странно и обескураживало.

Он вдруг ясно осознал простую истину: до сих пор ему недоставало в жизни стабильности и упорядоченности, и именно такой человек, как Гвиневра, обладающая умом и здравым смыслом, могла дать ему исцеление и помощь.

Она будто читала его мысли, потому что пошевелилась рядом с ним, пробормотала что-то и снова затихла.

Он смотрел на нее, разметавшуюся под одеял’Ами из мехов, в платье, сбившемся и собравшемся в складки вокруг бедер. Несколько прядей выбились из прически и обрамляли ее лицо, покоящееся на подушке. Они походили на извилистые темные дороги, сбегающие вниз с холма. Она снова пошевелилась, выпростала руку из-под одеяла. Ее рука легла на его грудь, но она не проснулась. На мгновение ее голова оказалась у него на груди, потом соскользнула на меха.

Что ему было делать? Гвиневра была слишком женщиной для того, чтобы этот брак смог стать спокойным и предсказуемым, но дело даже не в этом. Вся сложность заключалась в том, что Гвиневра — дочь де л’Ами, и он не был уверен, что сможет когда-нибудь простить ей это.

Гриффин встал с постели, подбросил дров в огонь жаровни и подошел к окну. Ветер утих, не принеся дождя, но оставил после себя мир, исполненный чуткой тишины.

Он простоял так, должно быть, с полчаса. Только дважды обернулся, чтобы бросить взгляд на кровать. Пламя свечи ярко вспыхнуло, затрещало и теперь снова горело ровно.

Полоса белого лунного света медленно ползла по полу.

— Гриффин?

Он не обернулся.

— Милорд?

Он слегка повернул к ней голову.

— Все в порядке?

Вопрос был столь всеобъемлющим, а сфера возможных ответов столь обширна, что внезапно у него возникло побуждение рассмеяться. Но вместо этого он кивнул.

— Иногда в часы бессонницы я гуляю по стенам, — произнесла она.

Голос ее был спокойным и тихим, а в словах не было и намека на сонную томность. Он бросил взгляд через плечо:

— И часто у тебя возникает желание докучать часовым?

— Часто.

Он повернулся к ней всем торсом и остановился, скрестив руки на груди.

— Настолько часто, что они попросили меня каждый раз приносить им чего-нибудь съестного из кухни, — сказала она тихо. — Таким образом я плачу им за то, что докучаю.

Он снова обратил взгляд к окну:

— Гроза так и не пришла.

Гриффин услышал мягкий шелест меховых одеял:

— Пойдешь со мной, милорд?

Ночь была ясной, холодной до зябкости, и полная луна светила ярко.

— Когда я здесь, чувствую себя как Господь на небесах, — пробормотала она, запахивая плащ на плечах.

Гриффин проводил рукой по стене, пока они шли, ощущая кожей ее холод и плотность.

Это был добротный замок, хороший дом. Он позволил своему взгляду скользить по открытым взору равнинам. С запада на восток дугой простирался мрак, и это означало, что там леса. Но деревья были далеко, гораздо ближе раскинулись поля и луга, в полумраке казавшиеся коричневыми и рыжими.

Еще дальше, ниже гребня, на котором расположилась лагерем его армия, он видел темные горбы деревенских домов.

— У меня тоже случались такие минуты, — сказал он наконец.

Тоска и томление в его голосе привлекли внимание Гвин. Она на него посмотрела, но ничего не сказала. Они молча брели по крепостному валу с запада на восток. Часовые, мимо которых они проходили, молча кивали, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был голос ветра, вздыхавшего среди камней, да шелест крыльев совы, сорвавшейся с ветки дерева в погоне за ночной добычей.

Не сговариваясь, они остановились возле одного из зубцов, позволяя ветру трепать их плащи и капюшоны. Луна уже садилась. Скрытая энергия ночи иссякала. Гвин смотрела на дальние холмы, которые всегда считала своими.

Ей казалось, то, что было перед ней, существовало всегда, испокон веков. Но теперь все изменилось.

Гриффин в свое время навещал этот крепостной вал, возможно, так же балансировал на его камнях, демонстрируя свою отвагу и юное недомыслие, как делала это она в семилетнем возрасте, пока мать не стаскивала ее вниз, держась потом рукой за сердце.

Гриффин наблюдал задолго до нее эти закаты и смеялся в лицо грозе, чувствуя себя неуязвимым за каменными зубчатыми стенами. Точно так же, как она.

Это место было и ее домом. И его тоже.

— Мне жаль, — сказала она печально.

Темноволосая голова, маячившая рядом с ней, поднялась. Он опирался подбородком на руки и смотрел на равнины, но обернулся на звук ее голоса.

— Чего тебе жаль? Этой ночи или полей?

Его мягкая манера шутить смутила ее.

— Мне жаль потерь, вызванных войной, и того, что тебе пришлось покинуть это прекрасное место.

Он покачал головой, в темноте ночи это движение было едва заметно.

— Ты снова удивила меня, и я думаю, мне и дальше будет приятно узнавать тебя.

Она посмотрела ему прямо в лицо — в его усталые, трагические и прекрасные глаза.

— Гриффин, я не хотела, чтобы они схватили тебя. Не я послала за тобой воинов. Это сделал Марк и его люди. Это было ужасным несчастьем. Я не сказала им ни твоего имени, ни где ты был.

— Ты не говорила им?

Она покачала головой, на этот раз глядя вниз через зубчатую стену.

— Я пыталась…

— Что пыталась?

— Задержать их, — сказала она так тихо, что он не расслышал бы, если бы не стоял так близко к ней, прямо у нее за спиной.

— Ты пыталась их задержать, — повторил он тихо и кончиками пальцев провел по чувствительной коже у нее на затылке.

Она с шумом втянула воздух.

— Почему?

Гвин покачала головой:

— Не знаю. Больше я ничего не знаю.

Его губы прижались к ее шее, и по коже Гвин пробежала жаркая дрожь, будто звезды на ней зажглись.

— Я знаю только одно, Рейвен.

— Что? — спросила она слабым голосом, потому что его пальцы заскользили по ее талии.

— Тебе понравится то, что я собираюсь с тобой сделать.

Глава 13

Она повернулась к нему лицом как раз в тот момент, когда порыв ветра, проникший сквозь амбразуру, возле которой они стояли, раздул ее зеленый капюшон и под ним заволновалось море эбеново-черных кудрей, а щеки порозовели.

Рука Гриффина скользнула в теплое гнездо из шелка и плоти и обхватила ее затылок. Этой умной сложной женщине, пульсировавшей страстью, предстояло быть его женой. И вдруг этот брак перестал казаться ему ужасным.

Его пальцы запутались в ее волосах, он заставил ее запрокинуть голову и очень нежно поцеловал. Она прогнулась назад и раскрылась для него.

Не стоило больше ждать. Он тотчас же поцеловал ее более страстно, не пытаясь дразнить или испытывать, но проявляя свою страсть. Его кровь воспламенялась, медленно разгораясь. Его язык совершил вторжение, и это вызвало у нее тихие стоны и вздохи, в свою очередь еще сильнее воспламенив его.

Руки Гриффина неустанно блуждали по ее телу, скользили по талии, потом обхватили округлые ягодицы, поднялись вверх по спине. И при каждом его движении Гвин ему покорялась.

Он заставил ее прислониться к стене и принялся нежно покусывать губы и шею, исторгая у нее стоны. Ее горячее дыхание стало прерывистым и неровным. Сдержанная сила вибрировала в его мускулистых бедрах, продолжая удерживать ее у стены. В ее пах ударил пульсирующий жар, и в теле усилилось томление и жажда большего. Между бедрами Гвин зародилось жадное желание, и они непроизвольно рванулись к нему.

— Не здесь, — пробормотал он хрипло и схватил ее за руку.

Гвин понятия не имела, как долго они возвращались в свои комнаты. Она не заметила, прошли ли они мимо часовых. Если бы в замке вспыхнул пожар, она бы и этого не почувствовала, потому что воспламенилось и горело ее собственное тело.

Но после того как они вошли в спальню, она стала видеть все с особой остротой. Мерцание углей в жаровне, вуаль древесного дыма, колебание пламени свечи в держателе. И то, как он смотрел на нее.

— Сегодня я не настроен на легкие развлечения, Гвиневра, — проговорил он хрипло.

— Пока нам ничто не давалось легко, Гриффин. Пусть так и будет.

Все еще стоя на расстоянии фута от нее, он провел кончиками пальцев по ее боку от бедра до плеча. И это касание было как вспышка огня, как опасное прикосновение львиных когтей. Он переместил свою руку вперед и провел точно таким же властным движением ладонью по ее животу, поднимаясь вверх до груди. Ее тело, прежде сжатое как пружина, распрямилось, спина выгнулась, голова склонилась набок. Губы приоткрылись, и дыхание стало горячим и медленным.

Гриффин, казалось, бесстрастно наблюдал за ней, но внутри у него все пылало. Его возбуждение требовало выхода, требовало ее. И медленно, будто он предлагал ей причащение, он прижал большой палец к ее губам. Она раскрыла губы чуть шире и провела зубами по его коже.

Гриффин рванул ее к себе.

— Помнишь, что я делал с тобой прежде? — спросил он хрипло. Его язык скользнул по нежной и чувствительной коже у нее под ухом. — Помнишь постоялый двор?

Он почувствовал, как она кивнула.

— Я собираюсь повторить это.

Она ответила вздохом. Это был слабый отчаянный звук.

Он быстро расшнуровал ее платье и стянул его через голову. Его рука проникла под ворот ее нижней сорочки, и он обхватил ладонями прохладные груди. Потом рванул ткань и располосовал тонкую сорочку от шеи до колена, обнажив тело соблазнительницы, чтобы полюбоваться им. Кремовая кожа, темные как ночь волосы, соблазнительные изгибы тела, зрелого, будто созданного для ласк мужчины, и маленькие алые бутоны сосков, только и ждавшие его прикосновений.

— Смотри на меня, Рейвен.

Она опустила голову. Темные волосы водопадом заструились по стройным плечам и окутали их, спустились ниже, к бедрам, а ее зеленые глаза под тяжелыми веками приглашали его к дальнейшему. Алые губы были приоткрыты, грудь вздымалась, пальцы медленно перебирали его волосы.

Локтем он раздвинул ее бедра, безмолвно убеждая ее раскрыться для него. Его рука скользнула и обхватила ее ягодицы. Подавшись вперед, Гриффин пробежал языком по горячей и влажной границе ее женственности.

— О нет, — застонала Гвиневра, но ее бедра рванулись вперед и прижались к нему, поддаваясь его прикосновению.

Ощущая головокружение от своей победы, он заскользил рукой по ее жаркому розовому бугорку, раздвигая складки плоти большим пальцем, и снова принялся ласкать ее языком. Движения языка были стремительными и сильными и нацелены точно на гребень ее женственности.

Тело ее взорвалось таким наслаждением, что она не смогла сдержать крик, и ему стоило большого труда удержаться на грани. Его язык снова задвигался, лаская ее ритмичными ударами, которые заставляли ее извиваться. Его руки обхватили ее бедра, и он продолжал ласкать ее языком и шепотом спрашивать о чем-то, но она была не в силах ответить. Он произносил запретные слова о своем желании, не отрывая лица от ее плоти и доводя ее своими ласками почти до исступления. Она трепетала под его прикосновениями. И из пожираемого страстью тела исходили слабые стоны вперемежку с горячими вздохами.

Он еще сильнее раздвинул ее плоть и глубже проник в ее влажную розовую пещеру. Ее крики и стоны становились все громче. Он продолжал ласкать ее языком, а пальцы его проникали в нее все глубже.

Она изнемогала от страсти и издавала непрестанные стоны. Чувствовала, как ее омывают все нарастающие волны. Наконец медленно накатившая на нее волна сотрясла все тело, потом зазмеилась вдоль спины, спустилась вниз по ногам и нахлынула еще раз.

Она запрокинула голову и крепче вцепилась в его волосы.

— Ах, Гриффин! Да… да! — вырвался из ее уст гортанный крик, когда в ней взорвалась новая волна и вывернула ее наизнанку. Гвин падала и падала в реку такого совершенного наслаждения, что ей казалось, будто она умирает. Оно было всюду и стало всем, и она воспринимала его как искупление и спасение.

Он толкнул ее на постель и принялся срывать с себя одежду. Потом лег сверху и стал смотреть на нее, приподнявшись и опираясь на локти.

— Ты моя, — произнес он хриплым шепотом, угнездившись между ее трепещущими бедрами. — Ты моя, — прорычал он снова и с этими словами вошел в нее. Это было плавное, медленное, но решительное движение. Тугая влажная плоть обхватила его по всей длине, пульсируя и затягивая все глубже. — Моя!

— Да, — ответила она, задыхаясь. — Твоя.

Он сделал новый рывок, проникая и медленно продвигаясь вперед.

— Гриффин, — услышал он ее стон.

Глаза ее были полузакрыты, голова металась по подушке туда-сюда в самозабвенном страстном порыве. Ее тело подалось к нему, бедра ритмично задвигались, ногти впились в плечи. В ней бушевала такая же страсть, как в нем, и она платила ему той же мерой.

Это был яростный поединок, и он означал утверждение права обладания и готовность признать это обладание, и в этом почти не было нежности.

Он склонил голову и чуть не коснулся лбом ее груди и продолжал нырять в нее снова и снова, наполняя ее и раздвигая все шире. Ее дыхание стало более ритмичным, а бедра задвигались с большей яростью. Перед ним замаячила возможность освобождения. Он нырнул в нее глубже, движения его стали стремительнее и жестче, и вдруг она замерла.

— О Господи! — услышал он ее шепот.

Гриффин поднял голову. Ее зеленые глаза неотрывно смотрели на него. Он улыбнулся.

Внутри Гвин произошло нечто необычное — возникло ощущение свободы. «О, слава тебе, Господи, за эту нежную гибельную полуулыбку. Он снова мне улыбается!»

Он продолжал продвигаться вперед, бедра его поднялись, а сам он наклонился. Фонтан искр рассыпался по ее спине и животу, искры, пронеслись по всему ее телу вплоть до ног. Он снова задвигался внутри ее тела, все глубже, глубже, будто нащупывал путь к чему-то…

— О Иисусе! — выкрикнула она.

Его темноволосая голова была откинута назад, мышцы на шее напряжены, и когда ладонь его обхватила ее бедро и он нанес очередной удар, в теле Гвин что-то взорвалось. Она содрогнулась и рванулась вперед, охваченная ошеломляющей лавиной огня, ее утроба сокращалась и расслаблялась независимо от ее воли, а мускулы слились с ним в каком-то древнем танце.

Гриффин внезапно выкрикнул ее имя, снова повергнув ее в спазмы наслаждения, походившего на этот раз на утонченную боль и пытку, и в этих спазмах она снова и снова выкрикивала его имя, а тело ее вновь и вновь испытывало сокрушительные взрывы, пока она не изнемогла.

Казалось, они лежали так целую вечность. В голове у нее посветлело. Ее будто омыла свежесть. Она слышала хриплое неровное дыхание Гриффина возле своего уха. Он все еще лежал поверх нее, распростершись в изнеможении, но его вес не давил, напротив, вызывал успокоение. От него исходил мускусный теплый запах, и она вдруг испытала удивительное ощущение принадлежности ему и родства.

— Ты можешь дышать? — донесся до нее его голос, заглушённый ее волосами, в которые уткнулось его лицо, и она ощутила на шее его теплое дыхание.

Гвин обхватила его за талию И крепко сжала. Гриффин прижался губами к ее шее и пробормотал тихим и сонным голосом:

— Думаю, мы в состоянии справиться с этим.

Она сонно улыбнулась:

— И когда займемся детьми?

Она снова улыбнулась и крепче сжала его в объятиях:

— Вчера.

— Слишком долго ждать.

Сон подкрадывался постепенно. Глаза их закрылись в то время как тела все еще оставались переплетенными в этом влажном объятии, и они так и уснули, не разжимая его.

Она проснулась внезапно с криком.

Гриффин перекатился на постели, ища меч, хотя глаза его все еще были закрыты, но быстро сообразил, что тревожные звуки исходят от Гвиневры, сидевшей на постели. Он протянул к ней руку и привлек к себе.

— Тихо, — пробормотал он, уткнувшись лицом в ее волосы возле уха, и звук его голоса вернул ее к настоящему. — Это был сон. Тихо, — сказал он и повторил это несколько раз. Наконец она подняла на него глаза.

— О, Гриффин, — произнесла она шепотом. — Это было ужасно. Я видела во сне отца.

Высвободив руку, он оттолкнул подушки к изголовью кровати, потянул ее к себе на колени, и она оказалась сидящей между его бедрами. Гвиневра склонила голову ему на грудь.

— Расскажи мне, — попросил он.

— Он пришел ко мне, — сказала она, и в ее прервавшемся голосе Гриффин расслышал слезы. — Он был бледным и слабым, лежал в постели и походил на привидение.

Ее голос стал невыразительным и вялым, а слова она произносила как во сне.

— Он повернулся ко мне. Глаза его были открыты и пристально смотрели на меня. Эти воспоминания о его последних минутах так и остались в моей памяти, и они настолько отчетливы, будто это происходит сейчас.

— Теперь ты здесь, со мной, Рейвен, и все кончилось.

С секунду она смотрела на него невидящим взглядом, потом кивнула:

— Ты прав. Но я все еще слышу его.

— И что он говорит? — спросил Гриффин, прижимая ее к груди и успокаивая.

В лунном свете было видно, что глаза ее блестят непролитыми слезами. Она сглотнула.

— Вай га, — повторила она странные и даже зловещие звуки. — Вай га. Со.

Гвин смущенно покачала головой.

— Все это происходило так медленно. Я не могла разобрать слов. Только звуки.

Она сжала руку в кулак и легонько ударила им по покрывалу.

— Потом он сказал: «Со-о» — и долго тянул этот звук.

Она наморщила лоб.

— Будто пытался петь. Потом его голос прервался, и последнее, что он мне сказал, было: «Cy… со-у… д». И умер.

Гриффин замер. Должно быть, Гвин почувствовала в нем какую-то перемену, потому что посмотрела на него:

— Ты понимаешь, что это значит?

Он покачал головой, но руки его рефлекторно сжались, когда он услышал последние звуки. C…су…д. Сосуд.

— И это все, Гвин? — спросил он осторожно.

Она кивнула с несчастным видом:

— Да. Это было все. Священник давал ему последнее причастие, он был без сознания. В течение долгих лет он почти не разговаривал со мной, и вот в конце концов — во сне — попытался что-то сказать.

Она устроилась поудобнее у него на коленях, и он неосознанно переместил руку, чтобы поддержать ее. Голова его закружилась, когда он попытался сосредоточиться на ее страхе и печали и не первом уже намеке на существование сокровищ в Эверуте. Значит, там все-таки что-то было. Какой смысл говорить на смертном одре о каком-то «сосуде», если ничего нет?

Он поцеловал ее в макушку:

— Теперь ты сможешь заснуть?

Она кивнула, но он продолжал сжимать ее в объятиях все крепче, чтобы она не соскользнула с его колен. Когда в следующий раз тебе приснится что-нибудь подобное, расскажи мне.

Глава 14

Он принялся за поиски на следующее утро. Это были не единственным его занятием, и не первым, но и не последним, как, впадая в уныние и мрачность, он сознавал сам.

Медленно и методично, прежде чем серый рассвет, полный влаги, просочился на горизонте, он отправился в комнаты, предназначенные для работы над бумагами. На жестком каменном полу громоздились сундуки и ящики, крышки которых были покрыты пылью и заплесневели от сырости. Гриффин вставил несколько факелов в железные кольца держателей, укрепленных на стенах, и принялся открывать крышки.

Он вытащил связку документов из первого сундука. В груди у него возникло тягостное ощущение. Расскажут ли ему эти бумаги о сокровище? И узнает ли он его, если найдет?

В этом вопросе он мог положиться только на Александра. Адекс, сведущий в древних тайнах и хорошо образованный, был Наблюдателем, одним из тех, кому надлежало оберегать Хранителя. Ему было известно все о тонкостях наследия Гриффина — все слухи, тайны и легенды о Карле Великом и о том, что полагалось делать Гриффину. Гриффин поднес бумаги ближе к пламени факелов, и теперь стоял в неровном колеблющемся свете, читая их.

Много времени спустя, когда слабый звон ранних колоколов проник сквозь каменные стены комнаты, каждый сундук был открыт и содержимое его исследовано. Но сундуки не дали Гриффину ничего, кроме старых амбарных книг и папок, содержимое которых было составлено и подписано бог знает каким количеством людей, считавших себя всесильными, но умершими, как и все простые смертные.

Он поднялся на ноги и отряхнул пыль с одежды. Ему надо было поговорить с Александром.

Они поднялись на стену под осыпающей их мелкой дождевой пылью, как раз когда происходила смена часовых.

Как только они остались одни, Гриффин сказал:

— Я занялся поисками.

Александр смотрел куда-то поверх зубцов стены. Гриффин направил взгляд туда же.

— И что ты нашел?

— Ничего. Но у меня возникло подозрение, что должны быть замки, не предназначенные для моих ключей. Это так? У меня ключ с загадкой? Да?

Уголком глаза он заметил, что Александр кивнул ему:

— Есть три ключа. Каждый входит в следующий. У тебя железный наружный ключ.

— А внутренние?

— Есть еще серебристый ключ и, совсем маленький, золотой.

Гриффин медленно повернул голову:

— Почему ты не говорил мне об этом раньше?

Александр оглядел его и поднял брови:

— Я не знал, что ты занимаешься поисками. Однажды ты чуть не оторвал мне голову за то, что я только намекнул на это.

Гриффин смотрел вниз на долину «Гнезда». Мелкие капли дождя блестели на рыжих и пламенно-золотых листьях величественного дуба, росшего в самой середине долины.

Вокруг этого дуба происходили почти все важные события в замке. Под ним разворачивались шатры летних ярмарок, под ним вершили суд. Под его ветвями, образующими арки, жгли ритуальные костры согласно старым, традициям язычников, которые его отец никогда не запрещал.

Он оперся руками о неотесанный камень крепостной стены. Жена тоже может побуждать мужчину к действию, подумал он. Но вместо этого сказал:

— Стефан собирается подписать соглашение с Генрихом. Александр помолчал, стараясь приспособиться к новому обороту, который принял их разговор.

— Мне показалось, я видел рано утром нового посланца. Значит, Стефан готов сдаться?

— Самое большее через несколько недель.

— Bien. Значит, войне конец.

Гриффин провел рукой по подбородку. Грубая щетина уже начала проступать.

— Возможно, в большей части Англии. Мне еще надо сказать об этом Гвиневре.

Алекс ответил согласным смехом, и Гриффин поднял голову и посмотрел на него.

— Не стоит делать вид, что ты благоволишь к Гвиневре, Алекс. Я знаю, что она тебе не нравится.

— Это не так, Язычник. Насколько я мог заметить, она отважная и стойкая женщина и достойна похвалы и как леди, и как лидер. И дело не в том, что она мне не нравится. Просто я ей не доверяю.

Гриффин с минуту помолчал, потом указал на стену:

— Прибывает каменщик Обри. Он и его люди будут здесь к субботе.

Алекс улыбнулся:

— И к Святкам стены удастся починить…

— А к Пасхе перестроить и замок, — закончил Гриффин с мрачным удовлетворением, бросая взгляд через плечо Александра.

Гвиневра шла к ним, преодолевая туман и моросящий утренний дождь, и улыбалась. Она улыбалась ему. Тугой узел, образовавшийся в центре его груди, ослабел. Он все еще не был счастлив, но уже не чувствовал прежнего ожесточения и ярости.

Гвиневра проснулась и села на постели, потянув за собой меховые одеяла. Комната была пуста, но огонь в жаровне все еще горел. И все же казалось, что в комнате необычайно холодно. Судя по яркости жемчужного света, сочившегося в комнату, было позднее утро. И все-таки почему этот свет казался таким серым?

— Миледи?

Мэри, ее горничная, положила возле жаровни охапку дров. Дрова. Им нужен камин. Было настолько холодно, что камин стал необходимостью. Она улыбнулась.

— Помочь вам одеться?

Гвин покачала головой.

— Скажи, где лорд Гриффин?

— Где-то здесь. Он побывал сегодня везде, миледи. Мужчины и на полях, и на стенах.

— На стенах?

— Да. Там идут восстановительные работы. Они будут укреплять стены. Говорят, что сюда прибывает каменщик. Можете этому поверить?

Гвин снова легла в постель, укутавшись в меховые одеяла по грудь. Мэри поглядела на нее с улыбкой.

— Идет дождь.

С минуту они неотрывно смотрели друг на друга, потом Гвин выпрыгнула из постели.

— Дождь?

Мэри энергично покачала головой:

— Дождь, приятный мелкий дождик, и он проникнет глубоко в землю.

— Дождь, — выдохнула Гвин и направилась к окну, все еще кутаясь в меха. Сноп жемчужного света окутывал мир плотным одеялом. Дождь. Значит, засуха кончилась.

Она быстро оделась и сбежала вниз, в холл.

Каждый шаг, который она делала, спускаясь по лестнице, был живее предыдущего, хотя она не пыталась обосновать свое возбуждение, пока не оказалась внизу. Гриффина там не было.

Он оказался снаружи, под дождем.

Она так стремительно выбежала, что слуга изумленно заморгал и попятился в сторону кухни со своим подносом, на котором были эль и хлеб.

Гвин вскарабкалась на стену и минутами позже нашла Гриффина, на ходу беседующего с Александром. Они прогуливались вдоль бесконечно длинной стены. Он остановился, опираясь об один из высоких каменных зубцов, скрестив руки на груди и улыбаясь. В сердце ее вспыхнули бурные чувства.

Гриффин заметил ее. Они с Александром продолжали говорить, но теперь его взгляд был устремлен на Гвиневру. Когда она приблизилась, он сделал шаг назад, чтобы освободить для нее место.

— Миледи.

— Милорд, — пробормотала она, потом повернулась к Алексу и ответила на его вежливое приветствие.

— Идет дождь, — заметила она тихо. Это были первые слова, произнесенные после… прошедшей ночи, и далеко не отражали всех ее чувств.

Но, похоже, Гриффин не обратил на это внимания. Уголок его рта приподнялся в улыбке, будто ее вызвали слова Гвин. Она почувствовала, как щеки ее окрасил румянец.

Мягкий дождь был едва слышен. Он принес с собой острые запахи влаги, дождевых червей, древесного дыма и долгий, хоть и едва уловимый, запах моря. Она подняла лицо к небу и позволила дождю увлажнять его, и так продолжалось с минуту. Потом, вдруг очнувшись, выпрямилась. Оба мужчины наблюдали за ней.

— Хорошо пахнет, — пояснила она.

Мужчины принюхались и подтвердили это.

— Здесь пахнет не так, как в Нормандии, по-другому, — медленно выговорил Алекс.

Гриффин все еще смотрел на нее.

— Пойдем, — сказал он тихо, но от его низкого голоса по телу ее пробежала совсем неуместная дрожь желания, запульсировавшего в крови. — Поглядим на стены.

Она перегнулась через край стены. Примерно сорок футов кладки из тесаного камня в половику длины стены развалилось. У отца были деньги, но не было времени заняться ею. У Гвин же не было ни того ни другого. Сторожевая башня в этом месте представляла собой шестьдесят футов крошащегося камня. Для проходящих внизу это была не меньшая опасность, чем армия, осаждающая замок.

— Каменщики скоро прибудут, — спокойно сообщил Гриффин, указывая на стену и башню. — Придется все отстраивать заново — и башню, и часовню.

Она улыбнулась.

— А вон там, — он махнул рукой в северном направлении, — мы построим кухню.

— У нас же есть кухня, Гриффин.

— Старая. Деревянная. А я говорю о каменной. Я видел твою стряпуху. Пробовал ее пищу. То, что она готовит, ужасно; в старой кухне у нее нет условий готовить лучше.

— Но она старается, — попыталась возразить Гвин.

— Это ужасно!

Гвин рассмеялась.

— У нас станут бывать гости, Гвин. Много гостей. И твоим слугам понадобится новая кухня. Поэтому придется ее перестроить.

Она кивнула. Улыбка все еще не сходила с ее лица.

— Ты прав. Она им понадобится.

Он оперся о стену локтями и сомкнул руки, глядя на окутанную туманом долину.

— Замок снова будет крепким.

— Это будет замечательно, — согласилась Гвиневра со скромной гордостью и посмотрела на Алекса.

Он наблюдал за ними обоими, и взгляд его оставался непроницаемым, но определенно недружелюбным. Она повернулась к Гриффину:

— Не стану больше вас отвлекать, милорд. Лорд Алекс.

Гвиневра повернулась и направилась в сторону южной башни, зная, что вскоре он последует за ней.

Она достигла края шестидесятифутовой, башни и запрокинула голову, ловя губами влагу, мягко орошавшую землю. Ей не хотелось возвращаться в замок. Она готова была стоять здесь долго, окутанная этим моросящим дождем, ожидая Гриффина еще хоть сто лет.

Глава 15

Не прошло и минуты, как Гриффин последовал за ней. Когда он добрался до верхней точки стены, оказалось, что Гвин остановилась там, опираясь о нее бедрами. Заложенные за спину руки лежали ладонями на парапете.

Капли влаги запутались у нее в волосах. Плащ ее был застегнут у горла. На ней было простое скромное платье, а под ним туника с длинными узкими рукавами.

Влага, пронизывающая воздух, пропитала белую ткань так, что она плотно обтянула ее тело. Округлости грудей с выступающими сосками были четко обрисованы влажной тканью. Свежий ветер, гулявший вдоль стен, разметал ее волосы, и легкие пряди обрамляли лицо нимбом черного шелка.

— Ты чувствуешь? Дождь в воздухе — как серебро! — крикнула она.

Он направился к ней. Не произнеся ни слова, заключил ее лицо в ладони, склонил голову и поцеловал. Ей показалось, что она сейчас умрет от нежности.

С улыбкой, от которой она теряла разум, он посмотрел на нее:

— Ты хотела бы видеть ярмарку?

— Что?

— Рынок, ярмарку. Здесь, в замке.

— Здесь многие годы не было ярмарки, — ответила она.

— Знаю, что не было, Гвин. Я спрашиваю, хотела бы ты, чтобы она была?

— Очень хотела бы.

Он склонил к ней лицо, волна горячего желания захлестнула ее.

— Они здесь будут по случаю нашей свадьбы, — произнес он.

— Кто будет?

— Купцы. Ремесленники. Здесь будет ярмарка, празднество в течение целой недели после свадебного торжества.

— Гриффин, здесь нет ни одного…

— Их будет много. Они заполнят все «Гнездо». Тебе это будет приятно?

Раньше в «Гнезде» случались ярмарки и рынок, и это было грандиозно, шумно, празднично. Отовсюду сюда приезжали купцы, торговцы и крестьяне. Рынок здесь бывал еженедельно. Ярмарки устраивали по особым случаям, и самая грандиозная ярмарка была на Святки. Казалось, в «Гнезде» собиралась толпа со всего света во времена, когда на всем свете уже не было мира.

Но все это закончилось много лет назад. Войны длились слишком долго, а денег было в обрез. Потом умер отец. И в течение многих сезонов ярмарочные палатки пустовали, а в полях, некогда оглашавшихся выкриками торговцев, расхваливавших свои товары, и детским смехом, теперь царила тишина.

Неужели он мог все это вернуть?

Он преображал ее мир. Все теперь было иным. Каждая частица ее тела, мыслей и души была затронута им. Он успокаивал старую боль и зажигал в ней новый огонь.

Гвин уронила голову ему на плечо.

— Да, — пробормотала она, — мне бы этого очень хотелось.

— Bien, — сказал он, прижимаясь губами к ее волосам. — Я устрою это для тебя.

— Для меня? — Вопрос прозвучал по-детски непосредственно и мило.

— Для тебя одной, любовь моя.

Глава 16

Они возвращались в свои комнаты. Его рука лежала у нее на плече, а мелкий дождик целовал мир влажными устами. Впервые за двенадцать лет Гвин испытывала умиротворение.

Они приближались к одной из дверей-люков в крыше, откуда можно было попасть прямо в главную башню. Он открыл тяжелую дверь и придержал для Гвин. Она проскользнула под его простертой рукой как раз в тот момент, когда он сказал:

— Гвин, у нас новость.

Возможно, все дело было в его тоне, а может, в том, как он сообщил ей об этом, потому что в его словах она ощутила скрытый смысл. И ее мирное настроение, бывшее краткой передышкой, тотчас же ушло.

Она неуверенно улыбнулась:

— И что это за новость?

Ее улыбка была адресована ему, и лицо его стало настороженным.

— Может быть, нам лучше поговорить об этом в своих комнатах? — предложил он.

— Конечно.

Она сделала шаг в сторону и, держа спину неестественно прямо, пошла вперед.

Гвин не стала его ждать и, войдя в комнату, тотчас же прибрала рукописи и чаши, разбросанные прошлой ночью. Прошлой ночью, когда он напомнил ей, что ее сердце еще не умерло.

Она услышала его шаги, приближающиеся к двери, и выровняла манускрипт, чтобы он оказался на полке на одном уровне с другими.

— Гвин.

Она подняла и разгладила одну из туник:

— Так что у нас за новости?

— Новости о Стефане.

Из ее рта вырвался приглушенный возглас.

— И что с ним?

Его рука легла поверх ее ладоней. Прикосновение было теплым.

— Он подписывает договор с Генрихом. В Винчестере в начале ноября.

Она высвободила руки и подошла к окну.

— И что это за договор?

— Согласно этому договору Стефан останется королем только номинально. Он будет уступать страну графство за графством и по всем вопросам управления советоваться с Генрихом. А все замки, незаконно возведенные за это время, сровняют с землей.

Она кивнула с таким видом, будто они говорили о замене тростника на полу холла свежим.

— Значит, королем станет Генрих.

— Да.

Она держала голову неподвижно, будто все события, происходившие в мире, ее не касались. Мысли мелькали в голове и тотчас же исчезали, и она не могла ухватить ни одной.

— Все к лучшему, Гвин.

— Но насколько это верно?

Его низкий глубокий голос раскатился по комнате:

— Потому что так и должно быть.

Она вяло кивнула, не поворачивая головы. Потом услышала за спиной его приближающиеся шаги. Вдруг он остановился, постоял и через минуту вернулся к двери. Вышел, и дверь за ним закрылась.

Несколькими минутами позже послышался звук бегущих ног. Крики. Кто-то звал Гриффина. Приглушенные голоса. Прибыл еще один гонец.

Гвин неотрывно смотрела в окно еще с полчаса. Мелкий дождь стал слабее, а потом и вообще, прекратился.

Королю Стефану было известно, что его сын жив. Любой договор мог оказаться всего лишь стратегической хитростью с целью выиграть время, необходимое для того, чтобы выздоровел принц, и тем самым у Стефана появилась бы возможность оставить королевство за собой и сыном.

Она дала обещание. Она дала слово. И что изменилось теперь? Ничего. Долг оставался долгом, невзирая на ее чувства.

Она почувствовала, что внутри у нее что-то поднимается к горлу, что сейчас это нечто выльется в крик. Она осторожно подняла подбородок, как стеклянный флакон, который боишься разбить.

Ей нужна помощь. Она должна навестить Марка.

Косой яркий луч света прорвался сквозь тучи. День обещал быть прекрасным.

Гриффин вприпрыжку мчался вниз по лестнице. Александр поспешал за ним. Уильям из Файв-Стрэндс бежал им навстречу, и они увидели его, как только вошли в холл.

— Гонец, милорд. Я взял на себя смелость провести его в ваш кабинет.

Он жестом указал на длинный коридор на первом этаже, по всей длине которого размещались рабочие помещения.

Гриффин шел впереди, Алекс следом. Уильям спешил за ними. Рукава его верхней туники раздувал ветер. Они подошли к двери. Уильям подался вперед и зашептал:

— Он сказал, что разговор должен быть исключительно важным и тайным, милорд. Надеюсь, я не позволил себе ничего лишнего?

— Ты поступил правильно, — сказал Гриффин и дотронулся до его плеча.

Потом посмотрел на Александра.

— Подожди здесь, — сказал он, многозначительно кивнув в сторону Уильяма. Лицо Алекса стало напряженным, но он отступил на шаг и остановился у стены, не спуская подозрительного взгляда с нервного и возбужденного лица Уильяма.

Внутри комнаты царил полумрак, потому что не было окон. Она освещалась несколькими свечами, укрепленными на стенах и столах. Молодой гонец примостился на краешке скамьи у стола, будто опасался, что под его весом подкосятся ее четырехдюймовые дубовые ножки. Он был грязным и казался усталым и осунувшимся, будто не ел несколько дней. При виде Гриффина вскочил на ноги.

— Милорд Эверут?

— Как твое имя, сынок? — спросил Гриффин, приближаясь к нему.

— Ричард, сэр!

— Сядь, Ричард.

Он взял в руки кувшин с элем, оставленный на столе Уильямом, плеснул в кружку и вручил ее мальчику. Тот осушил ее до половины одним глотком.

— Что за новости? — спросил Гриффин.

Юный Ричард в своем рвении повиноваться резким движением оторвал кружку ото рта, и коричневатая жидкость расплескалась, омочив край его туники.

— Я принес известие от рыцаря с севера, милорд, — сказал он с живостью, не сделав даже паузы, чтобы вытереть рот.

— От какого рыцаря?

— Мне позволили только сказать вам, что вы его не знаете.

— В чем состоит послание?

Ричард рывком выхватил сумку, висевшую на боку, и вытащил скомканный свиток пергамента.

— Мой господин просил сказать, что если по прочтении письма вы не пожелаете услышать больше, то не должны таить зла на меня.

Он сделал глотательное движение, и вид у него был такой, будто он проглотил клопа.

— Чтобы вы не заставляли меня съесть это письмо.

Гриффин бросил взгляд на пергамент:

— Должно быть, у него ужасный вкус.

— Да, сэр, — согласился Ричард с серьезным видом.

Гриффин оглядел замызганную печать, сломал тяжелый красный воск и развернул пергамент.

«Милорд!

Мне стало известно, что вы двинулись на север, чтобы захватить «Гнездо» и все окрестные земли. Я набрел на некую вещь, которая, возможно, вас заинтересует. Или которая вам потребуется. Это маленькая вещица, как раз такая, что входит в замочную скважину. Юному Ричарду отдан приказ дождаться вашей победы и тогда передать вам это послание. Сдержите свой гнев и обратите ваше презрение не на него, а на меня.

С благодарностью, ваш Божьей милостью Некто, имеющий то, чем вы, возможно, захотите обладать».

В груди Гриффина будто забил молот. Будто он все время сдерживал себя, хотя такая перспектива маячила на краю его сознания, а теперь вышла наружу.

Конечно, это могло оказаться хитростью, ловушкой. Со стороны того, кто знал слишком много.

Он посмотрел на юношу:

— Где твой господин?

На лбу Ричарда выступили крошечные капельки испарины.

— В Ипсайле-на-Тайне, милорд, — пробормотал он, запинаясь. — В таверне «Красный петух». Ожидает вашего ответа.

— Ожидает меня?

— Да, милорд, если вы согласитесь…

Гриффин был уже на полпути к двери.

— Будь готов, Ричард. Мы едем.

Он распахнул дверь комнаты и столкнулся с Александром.

— Мне надо кое-чем заняться, — сказал он и хлопнул Александра по спине.

Александр бросил тревожный взгляд на Гриффина, потом на Ричарда, который шел сзади и гудел что-то неразборчивое как пчела.

— Пусть мои телохранители будут готовы, — сказал Гриффин. — Я еду в Ипсайл-на-Тайне.

Алекс бросил на него потрясенный взгляд:

— Язычник, в Ипсайл? Но зачем?..

Гриффин уже шагал по коридору, бросая через плечо распоряжения:

— Отправляемся через час. Рацион на сорок человек готов. Отозвать тридцать мужчин с полей и поместить на стены в полном вооружении. Поднимайте людей Эверута.

Он стремительно прошагал через огромный зал. За ним по пятам проследовали Александр и Уильям.

— Накормите юного Ричарда и дайте ему свежую лошадь. Он поедет с нами. Скажите Фальку, что он мне тоже нужен. Алекс, надо, чтобы ты оставался здесь.

Александр мгновенно подобрался, будто конь, поводья которого натянули. Гриффин остановился с ним рядом.

— Язычник, — сказал Алекс, и голос его прозвучал тихо, но решительно. — Я должен быть рядом с тобой. Особенно если это хоть в какой-то мере связано… — Он бросил взгляд на шедшего позади Уильяма. — Если это связано с тем, что укрыто в Эверуте. Я должен об этом знать. Это имеет первостепенное значение.

— Но и в «Гнезде» должен оставаться кто-то, кому я доверяю, Алекс. Мы прибыли сюда недавно, и потребовалась целая армия, чтобы проникнуть в замок. Я не могу оставить его без защиты. Людям надо разъяснить их обязанности. Ими надо руководить, отдавать им приказы и следить за их исполнением. Отсутствие Соважа не должно ощущаться. Разве я могу это доверить кому-нибудь, кроме тебя?

Горло Алекса сжалось. Он с трудом сглотнул, опустил глаза и покачал головой:

— Нет, милорд. Я присмотрю за всем.

Гриффин хлопнул его по плечу, поспешил к выходу и распахнул дверь ногой.

В зал хлынул солнечный свет.

Глава 17

Фальк и Гриффин стояли на подернутой льдом луже и смотрели ка грязную дверь таверны «Красный петух».

— Я бывал и в худших переделках, — заявил Фальк.

— И я бывал, — ответил Гриффин так же убежденно.

Ночь была холодной и темной.

В щелях ставен, защищавших окна таверны, мелькали огоньки свечей. Временами оттуда доносились взрывы громкого смеха, потом кто-то открыл дверь и, спотыкаясь, вывалился наружу.

Гриффин посмотрел на Фалька.

— По крайней мере, они смеются, — заметил Фальк угрюмо.

— Да. Но над чем?

Они вошли внутрь. Общая комната таверны была просторной, и ее заполняли подвыпившие, бедно одетые мужчины в грязной одежде. В комнате размещалось десятка полтора столиков, расположенных в беспорядке, а по всей длине левой стены растянулась стойка, за которой двое мужчин обслуживали посетителей.

За восемнадцать лет гражданских войн на границе между двумя враждовавшими станами у мужчин Ипсайла развилось чувство общности. Гриффин и Фальк были чужаками, и потому их встретили настороженно, почти враждебно.

Гриффин не счел нужным просветить их насчет того, что на самом деле он их лорд.

Они с Фальком обменялись взглядами, потом Гриффин, стараясь не наступать в грязные лужи на полу, проложил путь к пустому столу, сел на скамью спиной к покрытой жирной копотью стене и стал ждать Фалька, свернувшего к трактирной стойке.

Фальк подошел, держа в руках три пинтовые кружки эля и опустился на скамью рядом с Гриффином, звякнув тяжелыми доспехами.

Одну из кружек он придвинул по столу к Гриффину с такой силой, что часть жидкости расплескалась на стол. Гриффин сделал большой глоток эля из своей кружки.

— Гмм… — Эль был достаточно крепок.

В этот момент к их столу приблизилась фигура.

— Милорд, — сказал пришедший, понизив голос, — вы приехали.

— Называй меня Язычником, — поспешил поправить его Гриффин.

Он поднял взгляд на мужчину.

Де Луд.

Это был де Луд, головорез и приспешник Марка, один из тех, кто пытался похитить Гвиневру на большой дороге, ведущей из Лондона, тот, кто пытался убить Гриффина и чуть не преуспел в этом.

Гриффин рывком поднялся на ноги, и рука его рванулась к мечу. Фальк встал с ним рядом. Напряжение струилось из них волнами, выходило вместе с дыханием, заполняя воздух, — они приготовились сражаться.

— Де Луд, — сказал Гриффин, потом окинул взглядом помещение таверны.

В ней стоял дым, и она была полна народу. Казалось, никто не проявляет интереса к людям в углу. Он перевел взгляд на подошедшего мужчину.

— Вам нечего меня опасаться, — спокойно сказал де Луд. — Даю слово.

Он стоял в нескольких шагах от стола, держа руки на бедрах, но пальцы рук были растопырены. Оружия в них не было.

Глаза Гриффина снова обратились к нему.

— Ты послал мне письмо?

— Да.

— Почему?

— Вот об этом-то я и хочу поговорить.

— Ты или он?

Де Луд покачал головой:

— Не он. Я.

— Он не знает, что ты здесь?

— Если бы знал, вырезал бы мне язык. И то, что пониже. Гриффин ответил тусклой улыбкой:

— Значит, я должен тебе доверять?

Де Луд опустил руки.

— Сэр, вы можете верить или не верить мне. Но вам не повредит, если послушаете.

— Нам может повредить, если нас огреют дубинками по темечку, пока мы будем слушать, развесив уши, — проговорил Фальк.

— Я пришел без каверзных намерений и без спутников. Он посмотрел на Гриффина: — Так да или нет? Хотите услышать, что я собираюсь рассказать?

Гриффин осязал ладонью рукоять меча, и это ощущение вселяло уверенность и успокаивало. Возможно, де Луд — провокатор, а может быть, и нет. Не было иного способа узнать это, кроме как выслушать его.

Он медленно и выразительно скользнул взглядом по бедру де Луда, куда угодила его стрела на королевской большой дороге, поразив и плоть и кость. Когда он снова поднял на него глаза, де Луд все еще ждал ответа.

В уголках губ де Луда зазмеилась улыбка:

— Все еще болит, если вам приятно это слышать.

— Мне приятно лишь то, что ты не успел выстрелить в меня. — Гриффин жестом предложил де Луду сесть и сел сам. — Так что ты хочешь мне сообщить?

Де Луд сунул руку в мешочек, привязанный к талии, и приподнял какой-то предмет. Тот повис в воздухе между ними. Это была цепочка, на конце которой висел ключ.

Сердце Гриффина на мгновение перестало биться.

Ключ.

Этот выглядел более легким, чем тот, что он носил на шее. Этот блестел как серебро. Серебристый. Он должен был подойти. Гриффин знал, что подойдет. И тогда он приблизится к разгадке тайны того ключа, которому надлежало открыть помещение со святыней. Он находился теперь в одном шаге от завершения своего дела.

— Как он к тебе попал? — спросил Гриффин хрипло. Де Луд опустил цепь на стол:

— Я взял его.

— У кого?

— У Эндшира.

— У Марка? А как, ради всего святого, он попал к Марку?

— Он украл его. У графини. В прошлом году. Я это видел.

— Украл? — повторил Гриффин тихо.

— Не снял с нее. Ее уже не оказалось в доме, когда мы прибыли туда. Но ключ лежал на полу ее спальни. Выглядело это так, будто она потеряла его в спешке.

— А Марк нашел, — медленно проговорил Гриффин, рисуя в воображении, как Марк это сделал.

Де Луд фыркнул.

— У него был такой вид, будто в Палестине он набрел на кусок льда и сосет его. Для него это было важно. — Де Луд взглянул на Гриффина. — Для вас, думаю, тоже. А также и для того, кто на прошлой неделе пытался перекупить его у меня.

— Что?

— Кто-то пытался купить его у меня неделю назад.

— Кто?

Де Луд покачал головой, Пламя свечей высветило несколько седых волосков в его бороде.

— Не знаю. Мы встретились в темном проулке. Он был немногословен. Я бы не узнал его, даже если бы он сидел за соседним столом. Правда, есть одна вещь, одна примета. Я видел, как распахнулась его туника, когда он доставал кошель с деньгами. — Глаза де Луда поверх дубового стола встретились с глазами Гриффина. Он постучал по столу пальцами, выбивая дробь. — У него татуировка. Ярко и отчетливо видный парящий орел прямо над сердцем.

Гриффин и Фальк обменялись взглядами.

— Он был готов много заплатить за это. — Де Луд жестом указал на цепь и ключик, лежащие спиралью на столе. Возле них горела толстая свеча, с которой медленно капал желтый воск. — Очень много.

— Почему ты не отдал ему?

Де Луд пожал плечами:

— Он не вызвал у меня доверяя.

— За последний год у тебя появилась совесть, — холодно заметил Гриффин.

Де Луд снова пожал плечами:

— Совесть? Не знаю. Мне были нужны деньги. И дело не только в Марке.

— Так почему же ты не продал тому человеку ключ? Взгляд де Луда обратился к кружкам с элем, потом он поковырял пальцем в натеках желтоватого воска.

— Не думаю, что мои ответы устроят вас, милорд, но… он забрал его у графини. Ключ принадлежит не ему, а ей. Или вам. Но уж никак не Эндширу.

— А ты просто устал от обмана и краж. Да?

Слова Гриффина были насмешливыми, но не тон. Тон был оценивающим.

— Я устал от людских мерзостей, милорд, — ответил де Луд, — устал смотреть на то, как люди гадят друг другу.

— А что случилось?

Лицо де Луда вспыхнуло, и он взмахнул рукой:

— Не знаю. У меня родился ребенок. Моя жена умерла. Не знаю. Просто возьмите его.

Гриффин подхватил ключ. Фальк подвинул де Луду кружку с элем, к которой тот с жадностью припал.

— Но почему ты обратился ко мне? — спросил Гриффин. Он провел большим пальцем по глянцевой гладкой поверхности ключа, по прохладной стали.

— Я уже сказал вам: я видел, как он похитил его у графини. Я знал, кому он принадлежит. Он был украден у Эверута и к Эверуту возвращается.

— Но ты ведь не послал гонца к графине. Ты послал его ко мне.

Де Луд обратил к нему смущенный взгляд:

— Но ведь вы и есть Эверут, милорд.

— Зови меня Язычником, — резко оборвал его Гриффин, хотя никто не прислушивался к их разговору. В заполненном людьми зале было шумно, голоса звучали громко.

— Я знавал вашего отца.

Гриффин вскинул голову.

— Что ты сказал?

— Вашего отца, — повторил де Луд. — Я знал его. Он очень не любил Эндшира.

— Не любил. Сколько? Сколько ты хочешь за ключ?

Де Луд поставил кружку и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Я мог бы заломить такую цену, что мне хватило бы до старости. Тем более что теперь я хромаю. — Он похлопал себя по бедру, в которое угодила стрела Гриффина. — Но, думаю, мы поладим на других условиях. Примите в дом мою дочь, когда она войдет в возраст. В качестве одной из дам графини. Воспитайте ее в безопасности и благополучии. Я не смогу этого сделать, — сказал он с горькой улыбкой. — Я даже не смог правильно выбрать господина.

— Теперь ты можешь выбрать другого.

Де Луд поднялся на ноги и покачал головой:

— Не могу. Я связан обязательствами.

— Но ты обокрал его, — возразил Гриффин.

Де Луд поморщился, услышав в его голосе недоверие.

— Разве я не оказал ему услугу, забрав у него ключ? Я понял, ради чего он хотел его заполучить. Для того же, для чего хотел человек с татуировкой. — Он посмотрел на ключ. — Эта вещь вызывает беспокойство, может привести к беде. Так мы поладим?

Гриффин кивнул:

— Тихая и безопасная гавань для твоей девочки, когда ее можно будет удочерить.

— Да. Через семь лет.

Гриффин посмотрел на него удивленно:

— Сколько же ей теперь?

Де Луд запахнул плащ на плечах. Кто-то толкнул его сзади, проходя мимо с кружками, полными эля. Де Луд подался ближе к столу:

— Она только что родилась. Две недели назад. Мне пора.

Он повернулся и исчез в толпе, среди людей, входящих в таверну.

Гриффин и Фальк бок о бок вышли из таверны.

Их каблуки громко стучали по мокрому булыжнику. Лунный свет блестел на мокрых улицах и освещал их каким-то жутковатым серебристым сиянием. Запах влажного сена смешивался с запахом мокрой кожи и слабым привкусом крови: недалеко отсюда, всего в трех кварталах, находились Тэннерсроу — дубильные ряды, и вонь оттуда разносилась далеко.

Гриффин тихонько спросил:

— А где твой знак, Фальк?

Шотландец кивнул, будто ожидал вопроса. Он невозмутимо отогнул ворот туники и развязал тесемки на нижней рубашке — под ключицей был вытатуирован отчетливо видный парящий орел.

Гриффин кивнул. Фальк поправил одежду и сказал:

— Мы часто попадали впросак, милорд, так же часто, как другие.

— У всех Наблюдателей есть такой знак? — спросил Гриффин.

— Да, но не на одном и том же месте.

Гриффин поднял бровь, и Фальк поспешил пояснить свою мысль:

— Это вопрос нашего выбора. Мы не имели права отказываться от этого, но нам было дано право выбрать место, где нанести этот знак. От нас ждали, чтобы мы проявили свою волю и власть над властью вещей.

Несколько минут они продолжали идти молча, потом свернули в узкий извилистый переулок. Дома, верхние этажи которых нависали над улицей, были темными. Большую часть пути они проделали при свете фонаря, который Фальк держал в руке, да при свете луны, отражавшейся в мокрых булыжниках.

— И ты уверен, что Гвин ничего об этом не знает?

Фальк покачал головой:

— Леди Гвинни не знает ничего.

— Думаю, этим я обязан тебе.

Фальк остановился. Взгляд его из-под кустистых полуседых бровей был острым.

— Ты ничем мне не обязан, милорд. Я плачу старые долги. Возможно, ты не хочешь этого слышать, но если бы я мог, то все рассказал бы леди Гвинни. Думаю, она имеет право знать.

— Я полагаю, что это очень опасно. Фальк кивнул:

— Да. Куда ни повернись — всюду опасность. Ты Наследник. В этом все дело.

Опасность — наименьшее из зол, подумал Гриффин. Гораздо страшнее была неуемная страсть к сокровищам. И он уже ощущал, как она в нем нарастает.

Он провел пальцем по неровному краю серебристого ключа, который все еще сжимал в руке. Теперь их было два.

— Но ведь их должно быть три, Фальк? — внезапно спросил он. — Три ключа, таящих загадку.

Фальк фыркнул:

— Да. Три ключа, и когда они вместе и вложены один в другой, то открывают тайник, где покоится святыня.

Тогда почему его отец отдал два из них? И почему он, Гриффин, должен охотиться за своей судьбой?

— Что ты помнишь о моем отце, Фальк?

— Ну прежде всего то, что он изменился — стал… жестким. — Фальк на мгновение задержал взгляд на отблесках луны в камнях мостовой. — Я уверен, что ты, Язычник, думаешь, что хорошо знаешь отца. На самом деле ты знаешь только часть его.

— Какую часть?

— Ту, что осталась после крестового похода. Когда-то, до него, он был другим.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, он и твоя мать любили друг друга. Это было ясно как день.

Гриффин с изумлением смотрел на Фалька.

— Они любили друг друга сильнее, чем он любил эту розу, цветущую дважды в сезон. А это кое о чем говорит. И когда-то ты был с ним неразлучен. — Фальк широко открыл свои до этого прищуренные глаза и в упор посмотрел на полное смятения лицо Гриффина. — Примерно за две недели до того, как Стефан совершил переворот и оказался на троне, твой отец снялся с места и уехал в Нормандию. И с собой он взял только твою мать и тебя. И как ты думаешь, почему он так поступил? — Он не сводил взгляда с Гриффина. — Взял такую кроху, как ты, а все остальное оставил.

Этот риторический вопрос повис между ними.

На Гриффина накатил уже знакомый приступ гнева, В самом деле отец взял и его и жену, но оставил после себя такую дурную славу, что нормандские крестьяне и соседи благородного происхождения вспоминали его с проклятиями и дали ему не особенно лестное прозвище — Дурная Любовь.

— И припомни кое-что еще, — продолжал Фальк. — Тебе было тринадцать, когда твой отец скончался. Он не хотел учить и тренировать тебя. Не знаю, что ты думаешь по этому поводу, но факт остается фактом. И кто знает? Возможно, он был прав. Долгие века все это лежало нетронутым в тишине и покое. Возможно, тысячи лет. Древнее сокровище. К чему было спешить?

— Конечно, — сказал Гриффин с горечью. — Отец хотел оставить его для себя одного. Как будто собирался жить вечно. — Он помолчал. — А разве так могло быть? Разве в этой святыне было нечто такое, что позволило бы ему жить вечно?

Фальк огляделся. Было пусто, темно и тихо. Фонарь в его руке мотался туда-сюда.

— Ходит много слухов. Так ведь, Язычник? Но большая их часть для тебя не тайна — это власть в чистом виде.

Они закончили свою прогулку по замерзшим мостовым, пройдя мимо темных складских фасадов. Деревянные платформы, служившие днем подобием прилавков, теперь были убраны. Когда они проходили мимо одного маленького домика, Фальк пробормотал:

— Золотых дел мастер Эгардли. Сюда отправили арфы леди Гвин.

Гриффин очнулся от мыслей о прошлом:

— Арфы?

— У ее матушки хранились арфы. Гвинни продала их, чтобы приобрести семена. Возможно, их здесь уже нет.

Они подошли к своему постоялому двору. Фальк широким жестом распахнул дверь, заглянул внутрь, держа в руке меч, потом отступил, давая Гриффину войти. Они поднялись по лестнице в маленькую комнатку в задней части здания, где сняли отдельную спальню с двумя постелями.

Гриффин расстегнул пояс, увешанный оружием, и бросился на кровать.

Фальк погасил пальцами пламя единственной свечи.

— Как хорошо будет вернуться домой.

— Да, — рассеянно согласился Гриффин. — Завтра мне придется задержаться в этой лавке золотых дел мастера Эгардли. А потом уедем.

Фальк улыбнулся в темноте.

— Она будет счастлива, милорд.

Глава 18

Не прошло и двух часов после отъезда Гриффина, а Гвин уже оказалась в конюшне и затягивала подпругу на брюхе Ветра. При каждом выдохе возле ее рта образовывалось облачко пара. Осень вступала в свои права безжалостно, будто мстила за долгую жару.

Гвин следовало спешить и сделать все так, чтобы никто не заметил ее отсутствия и даже ни на минуту не заподозрил, что ее нет в замке.

Она вызвала Джерва и поручила ему находиться на часах возле спальни, наказав, чтобы ее не беспокоили, потому что ее настиг приступ отчаянной головной боли. И сам Джерв не должен был ее тревожить. Друг детства был единственным, кому она могла доверять. Особенно когда поблизости был Александр.

— Что ты делаешь? — услышала она за спиной голос Джерва.

Гвин подавила готовый вырваться крик и обернулась. Джерв вопреки ее распоряжениям стоял здесь и выглядел смущенным и сердитым.

— Что ты делаешь? — спросил он снова и выглядел при этом решительным и упрямым.

— А ты что делаешь? — ответила она вопросом на вопрос, стараясь собраться с мыслями. — Тебе полагается стоять на страже у двери моей спальни.

— Из-за твоей… головной боли?

Она хотела было ответить высокомерным «да», но передумала.

— Собираюсь проехаться.

— Одна?

— Да.

— Ты совсем потеряла рассудок?

— Я езжу по этим лесам пятнадцать лет и знаю их как свои пять пальцев. Мне ничто не грозит.

— Я поеду с тобой.

— Нет.

Она попыталась пройти мимо него, но он положил руку ей на плечо, чего не делал с детства, и не давал пройти.

— Что ты делаешь, Гвин?

— Стараюсь сдержать клятву, — огрызнулась она. — В отличие от тебя, не пожелавшего подчиниться самым простым распоряжениям.

Он выпустил ее плечо.

— Какую клятву? — спросил он, медленно произнося слова.

— Клятву королю.

Глаза Джерва сузились.

— Что происходит, Гвин? Что ты делаешь?

Напряжение уже свело судорогой мускулы у нее на шее, груди и спине. Еще немного, и она бы согнулась пополам и упала.

Нельзя было допустить, чтобы Джерв ей помогал.

— У меня есть вера, — пробормотала она шепотом сквозь стиснутые зубы. — И нет выбора. Оставь меня и позволь действовать. — Она сделала красноречивый жест рукой: — Возвращайся и стереги мою дверь.

— Силы небесные! — сказал он тихо. — Ты это делаешь ради Стефана, Гвинни?

— Это обещание было дано до того, как сюда прибыл Гриффин.

— Когда? — спросил он отрывисто.

— В августе.

— В августе взяли Ипсвич, потом умер Эсташ и… — Слова его замерли. Он опустил глаза. — Гвинни, во что ты ввязалась?

Она подняла взгляд к крошащимся стенам замка, тем самым, которые Джерву предстоит реставрировать, чтобы вернуть им былое величие. У Джерва был свой путь, любовь всей его жизни. Она обратила к нему лицо, и улыбка ее была полна горечи.

— Для тебя, Джерв, все просто. Ты получаешь что хочешь.

— Я не ребенок, Гвин, — сказал он холодно.

— Я тоже. Я держу клятву.

Джерв взъерошил волосы.

— Если твоя клятва состоит в том, чтобы помочь Стефану войти в силу и продлить эту ужасную и богопротивную войну, тогда не остается того, ради чего стоило бы жить. Война окончена, Гвин. Оставь все как есть.

— Неужели ты думаешь, я хочу продолжения войны? Думаешь, я хочу, чтобы люди умирали?

— Ты чего-то подобного хочешь, а иначе не стала бы делать то, что делаешь теперь.

— Мне не предоставили выбора, Джерв.

С минуту он не сводил с нее глаз, потом повернулся, остановился у двери конюшни и оглянулся:

— Твой отец заблуждался, Гвин.

Ее дрожащая рука вспорхнула к сердцу.

— Отец? Что ты имеешь в виду?

— Это был несчастный случай. Ему следовало простить тебя. Но это? То, что ты собираешься делать? Не думаю, что это правильно, — Он повернулся и вышел.

Гвин долго стояла, уставившись на дверь конюшни и держа руку на груди.

И это не имело никакого отношения к чувству вины, сокрушившему ее дух. Это не имело никакого отношения к тому, что отец так и не простил ее за то, что из-за нее погиб его сын, а потом и жена. Это не имело ни малейшего отношения к попыткам обрести достоинство, отпустить себе грехи прошлого и больше не пытаться их искупить.

Она была в полумиле от Энди-Холла, когда навстречу ей попались три шпиона Эндшира. Они сразу узнали ее, но продолжали ехать рядом, будто усомнились в ее мотивах. И трусили они так близко ох Ветра, что он всхрапывал и косил глазом.

Они приближались к Энди-Холлу. Это было квадратное строение, испытавшее на своем веку многое, окруженное зубчатой стеной, образовывавшей почти правильный овал вокруг двора. В центре этого двора возвышалась приземистая квадратная башня. На двух сторожевых башнях дежурили часовые — одна из них была обращена на восток, другая на юг. Каждая возвышалась над стеной футов на двадцать, и в обеих были темные бойницы, откуда могли быть выпущены стрелы.

В яркое солнечное утро блики прыгали по сплошным стенам, и шлемы вооруженных часовых начинали сверкать. Темные, как соболий мех, стяги Эндшира реяли на свежем осеннем ветру.

Ее немедленно провели к нему. Он упражнялся в поединке с мечом, используя для этой цели одного из своих людей. Вокруг них столпилось десять — двенадцать солдат, улюлюкавших и выражавших в криках свой восторг. Марк и его рыцарь описывали круги, держа щиты в левой руке и угрожая друг другу деревянными мечами. Противник Марка сделал внезапный выпад. Марк стремительно повернулся, продолжая делать мечом круговые движения, и меч его с негромким свистом разрезал воздух. Тупое деревянное лезвие ударило в колено противника. Рыцарь свалился на землю, сжимая руками колено, запрокинув голову и зажмурив глаза. Он не производил ни звука, но было ясно, что страдает от сильной боли.

Марк откинул металлический капюшон, окутывавший голову, и бросил меч к ногам своего человека.

— Надо успевать смотреть всюду, Ричард. Всюду.

Все еще не открывая глаз, рыцарь кивнул. Остальные помогли ему подняться на ноги. Кто-то из них заметил Гвиневру и жестом привлек внимание Марка. Он обернулся.

Его брови взметнулись вверх. Потом он сделал шаг вперед, оставляя отпечатки своих ног на влажной земле и стягивая на ходу перчатки.

— Гвиневра! Что за нечаянная радость! Я смутно припоминаю, что вы что-то говорили… о том, что никогда не переступите порога моего жилища… Что-то изменилось?

— Гриффин Соваж взял «Гнездо».

— Знаю.

Он медленно опустил перчатки.

— А что вы?

— Мы помолвлены.

Он устремил взгляд на грязь под ногами и, казалось, переваривал это известие. Она понизила голос:

— Можем мы где-нибудь поговорить?

Его ястребиные глаза на мгновение обратились назад.

Как бы усердно ни тренировались рыцари Марка, они не шли ни в какое сравнение со своим господином в его способности соревноваться, воспринимать впечатления и приспосабливаться к новым обстоятельствам. Марк обладал умением мгновенно складывать и вычитать достоинства и слабости противников, и они оказывались поверженными этими смертоносными расчетами.

С минуту он смотрел на нее, потом жестом указал на башню. Слуги провожали их взглядами, пока они шли туда, и отводили глаза. Стук их шагов по булыжнику, а потом шелест по. тростнику, казалось, отзывались в ее сердце как удары грома. Какого рода пакт предстояло ей заключить?

Они расположились в темном углу огромного холла. Казалось, в этом помещении нет ничего, кроме темных углов, паутины да тощих псов с торчащими ребрами.

Марк приказал принести еду и выслал слуг из комнаты.

— Какие у вас известия с юга, Марк? — спросила она, как только холл опустел. — У меня в последние дни нет оттуда никаких новостей. В каком мы положении?

Марк перестал жевать хлеб:

— Скажите мне, Гвин, кого вы имеете в виду, говоря «мы», — себя и Стефана?

— Я имею в виду тех, кто присягал королю, — огрызнулась она.

— Ну так вот, Гвин, наши дела таковы: на престол сядет Генрих фиц Эмпресс. Это ясно. Все бароны переходят на его сторону.

— Хотите сказать, что и вы переходите? — заметила она с горечью.

— Я — нет. Пока еще нет. — Он пожал плечами. — Страна будет принадлежать Генриху. Это всего лишь вопрос времени.

— Только если люди, подобные вам, отдадут ему страну.

Он бросил на нее равнодушный взгляд.

— Ваша верность, как и всегда, — проявление отваги, Гвин, но она бессмысленна.

— Она имеет для меня тот смысл, — произнесла она сквозь стиснутые зубы, — что каждое утро, просыпаясь, я могу примириться с собой.

— Хотите сказать, что я на это не способен? Или что я не должен?

Он сунул в рот кусок сыра.

Она бросила на него гневный взгляд:

— Верность не товар, который можно купить или продать.

— Именно товар.

Его глубоко посаженные глаза на худощавом лице холодно оглядывали ее.

— Вы дитя, Гвин. Те, кто пользуется преданностью, о которой вы говорите, только получают выгоду от этой преданности. Выпестованных ими преданных людей используют, а потом отбрасывают прочь, и смрад от этого жертвоприношения разносится быстро и далеко. Неужели я похож на кого-нибудь из них? Право же, вы меня удивляете. Я считал вас умной.

— А я вас порядочным в определенном смысле.

— Ах, Гвин, — сказал он со смехом. — Ничего подобного вы не считали. — Он подался вперед. — Но мы с вами могли бы заключить союз.

Она бросила на него кислый взгляд:

— Что? При полном отсутствии лояльности с вашей стороны и при ее избытке с моей?

— Нет. При условии вашей горячности и моих амбиций.

— Ах это! — Она глубоко вздохнула. Сейчас или никогда. — Вы должны присягнуть мне на верность как вассал зато, что сохраните неприкосновенными земли, отошедшие вам от графства Эверут, Марк. За то, что они останутся вашими.

Он посмотрел на нее как на слабоумную:

— Это Соваж прислал вас ко мне?

— Конечно, нет. Вам повезло, что Гриффин не явился сюда сам и не сровнял Эндшир с землей.

— Гриффин? — отозвался он эхом, пораженный тем, что она столь интимно назвала его по имени, а не использовала его титул или прозвище. — Он у меня в долгу.

Она слегка отстранилась.

— Как это?

— Этот долг восходит к прежним временам. Но мои отношения с вашим женихом, — он произнес это слово так, будто выплюнул его, — вас не касаются и не должны вас беспокоить.

— Вам следует приехать в Эверут и поклясться в верности, — сказала она, стараясь изгнать дрожь из своего голоса. — На нашу свадьбу приедут все остальные бароны. Она состоится через две недели. На следующий вечер будет церемония, на которой все принесут присягу. Вы должны на ней присутствовать.

Марк покачал головой:

— Вы слишком много запрашиваете, Гвин, не предлагая ничего взамен.

— О, я расплатилась, Марк. Вы свое получили. Вы забрали шкатулку моего отца.

Он казался по-настоящему смущенным.

— Какую шкатулку?

— Да будет вам, Марк. Мою наследственную шкатулку. Ту, что забрали у Гриффина, когда ваши люди захватили его недалеко от Лондона.

— А…

При виде его невозмутимого спокойствия ее охватил гнев.

— Неужто вам приятно читать переписку моих родителей? — огрызнулась она. — Читать о их личных делах, чувствах и мыслях?

Он сделал движение назад.

— Нынче мы все должны скорбеть о ваших родителях, да? — Он стряхнул крошки с рук. — Я не принесу Соважу присягу верности.

— В таком случае потеряете свои земли.

Он положил руку на край кружки и смотрел на алый гобелен, прикрывавший стену над господским помостом.

— Не будем говорить глупости, Гвин. Стефан продержится до Святок. Известие о соглашении распространится через несколько недель. У Стефана нет выбора теперь, когда Эсташ мертв.

Она прикрыла глаза.

— Эсташ не мертв. Он у меня.

Выражение лица Марка не изменилось ни на йоту, но пальцы, сжимавшие кружку, напряглись.

— Вот как, Гвин? — сказал он спокойно. — Как быстро все меняется. Поэтому я и не связываю себя никакими обязательствами. Что было, то прошло. И это дает мне серьезные преимущества. — Он усмехнулся: — Расскажите мне об Эсташе.

— Его привезли в «Гнездо» в середине августа, и с тех пор он хворает, не встает с постели.

Он обратил к ней пронзительный взгляд:

— Он болен? Насколько серьезно?

— Достаточно серьезно, — призналась она. — Уже несколько недель его мучает лихорадка. Она продолжается до сих пор.

Марк побарабанил пальцами по столу.

— Я бы поговорил с ним.

— Я бы тоже. Но он не в состоянии говорить. Он весь в поту, мечется. Может только пошевелить головой. Да и то с усилием.

Марк поднялся с места и принялся мерить зал шагами, описывая круги и оставляя отпечатки своих сапог возле стола. Потом остановился и посмотрел на нее.

— Почему вы здесь, Гвин? — спросил он, и каждое слово произнося так, будто пробовал на вкус, перекатывая во рту языком.

Теперь его острый ум снова заработал, и внезапно она стала объектом его внимания. Гвин глубоко вздохнула.

— Мне нужна ваша помощь.

Какое-то время царила тишина. Потом он произнес:

— Повторите это, Гвин.

Она с трудом сглотнула. Вкус во рту у нее был отвратительный.

— Мне нужна ваша помощь.

В уголках его рта появилась улыбка.

— Я польщен. Гвин отвела глаза.

— Мне надо вывезти Эсташа из «Гнезда». Он задумчиво подергал нижнюю губу:

— У вас есть план?

Она изложила тот, что продумала. Его ценность заключалась в простоте, которая, впрочем, могла обернуться и недостатком.

— Когда все остальные бароны будут приносить присягу, вы присоединитесь к ним. Вы окажетесь в замке, принесете присягу, а на следующее утро уедете. Вместе с Эсташем.

Улыбка его стала шире.

— И когда состоится эта церемония?

— Ярмарка состоится за день до свадьбы. Церемония через день после.

Он сел, обдумывая ее сообщение. Он должен был согласиться. Если не согласится…

Она подалась вперед и зашептала:

— Просто вывезите его из «Гнезда» и спрячьте. Он смотрел на нее, опираясь на спинку кресла:

— В чем дело, Гвин? Это не очень похоже на вашу обычную преданность.

Она старалась смотреть на стену за головой Марка, но ощущала его взгляд на себе.

— Вы не хотите, чтобы пострадал Соваж, — сказал он, и в его голосе она расслышала удивление и что-то еще. — Вы пытаетесь сохранить верность королю, будучи в то же время влюблены в его врага. — Он покачал головой, и в улыбке его она прочла насмешку. — Это ни в коем случае не сработает, Гвинни. Однажды вам придется сделать выбор.

— Так вы сможете сделать то, о чем я прошу? — спросила она, цедя слова сквозь стиснутые зубы.

— Через две недели?

Она смущенно кивнула.

Улыбка снова появилась на его лице.

— Я могу это сделать гораздо раньше, Гвин. Это простое дело.

Марк был совершенно не прав. Она могла почитать и короля, и Гриффина. Бог не был настолько жесток, чтобы заставить ее выбирать между ними. Чтобы оставить ее в мире без возможности искупления и спасения.

Она не сомневалась в том, что вывезти Эсташа из «Гнезда» в любом случае необходимо, и это не было вопросом лояльности. Это было способом избавить «Гнездо» от предательства, прежде чем оно убьет Гриффина.

Глава 19

Она натягивала поводья коня побуждая его углубиться в северные леса и следовать по едва намеченной тропе до устья пещеры, скрытой в извилистом и неровном скалистом уступе. Ветер услужливо последовал за ней внутрь.

В самом центре пещеры бил горячий серный ключ, вода которого исцеляла натруженные мышцы. Она дотянулась до ряда фонарей, расположенных по периметру пещеры, взяла один, зажгла и спустилась в прохладный тоннель.

Торопясь, Гвин прошла вдоль ряда не зажженных фонарей и выглянула из другой двери на северо-западной стороне внутреннего двора замка, как раз напротив того тайного хода, куда внесли Эсташа. Вокруг не было ни души. Она вывела во двор Ветра и заставила мерина потрусить к парадному входу в замок.

Теперь на ее пути начали попадаться люди, слуги, челядь. Они улыбались и кланялись. Замечала ли она удивление на их улыбающихся лицах? В желудке у нее возникло болезненное ощущение, трепет страха. Замедлив движение, она остановилась ослабить подпругу Ветра и сдула локон, упавший на лицо.

— Леди Гвиневра?

Она подскочила от неожиданности. Неизвестно откуда возник юный паж.

— Да, Питер?

— Сэр Алекс приказал разыскать вас, потому что милорд Гриффин возвращается, — весело прощебетал мальчик.

— Он сказан… сказал, чтобы ты нашел меня?

— Да, миледи, — пояснил семилетний паж, — Мы все знали, что вы в своих комнатах, но сэр Алекс велел найти вас.

— Благодарю, — выдохнула она и поспешила к конюшням.

Значит, Алекс знал.

Она поторопилась к конюшне и по пути прошла мимо оруженосца Гриффина, Эдмунда. За ним по пятам следовала собака.

— Миледи! — воскликнул Эдмунд.

Сердце ее бешено забилось, когда мальчик заторопился к ней.

— Я видел в ваших погребах, — сказал Эдмунд, и Гвин с трудом удержалась, чтобы не потерять сознание, — цимбалы, которые вы пожелали сохранить. Как вы полагаете, мог бы я поучиться играть на них?

Ее рука, лежащая на груди, дрогнула, лицо вспыхнуло.

— Я… я уверена, что найдется кто-нибудь, кто поучит тебя. Мой писарь немного умел играть и, возможно, кое-что еще помнит.

Эдмунд просиял:

— Благодарю вас, миледи!

— Рада тебе помочь.

Он бросил на нее озабоченный взгляд:

— Как ваша голова, миледи? Мне следовало сразу спросить об этом.

— Прекрасно, — медленно выговорила она и неуверенным шагом направилась к конюшне расседлать Ветра.

Не сделала она и сорока шагов, как рыцарь Соважа подошел к ней.

— Миледи Гвиневра!

О Господь и все святые! Неужто каждая живая душа в замке будет к ней приставать?

Она повернулась к нему с натянутой улыбкой.

— Вас ищет милорд!

Дрожь ужаса пробежала вниз по ее спине. Господи, он уже вернулся!

— Где лорд Гриффин?

— Он сейчас в холле, миледи, но сказал, чтобы вы пришли в его комнаты.

Его комнаты.

Она потратила гораздо больше времени на то, чтобы отвести Ветра в конюшню, чем требовалось, не спеша протерла его взмокшую спину пучком соломы, чтобы улучшить циркуляцию крови, помассировала усталые мышцы, наполнила ведро водой и повесила седло на горизонтально укрепленную в стене планку, чтобы позже его почистить. Сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся? И как насчет Джерва? Видел ли его Гриффин?

Расправив плечи, она толкнула дверь в господскую спальню.

Гриффин сидел на скамье и копался в своем мешке. Он оглянулся на звук отворяющейся двери. На его лоб упала прядь темных волос.

— Гвиневра! Я искал тебя. Где ты была?

— Ездила верхом, — ответила она слабым голосом, едва не теряя сознание. — Удивлена, что ты вернулся так скоро.

Он оглядел ее с головы до ног.

— Я спешил домой.

Гвин опустилась на постель. Ноги не держали ее.

— Сначала вот это, — сказал он, потянулся к карману и вытащил связку ключей от замка. Скульптурно облепленное туникой тело казалось мужественным и твердым как камень, излучавшим мужскую силу, но именно его губительная и сладостная улыбка заставила ее сердце затрепетать. Он вручил ей ключи.

— Ты ведь хочешь, чтобы они были у тебя. Мне следовало вернуть их раньше.

На мгновение она крепко зажмурилась, потом благодарно кивнула.

— А теперь иди сюда. — Он потянул ее за кончики пальцев, помогая подняться. — Посмотри, что у меня. В его голосе слышалось возбуждение. Он снова начал копаться в своем мешке. — Смотри, что я привез тебе.

Гриффин вытащил одну из арф ее матери — маленькую, каштаново-красного цвета, одну из тех, что она продала, чтобы купить семян. Другая, черная, стояла сбоку, скрытая складками постельного белья.

Жгучие воспоминания охватили ее.

— Они принадлежали твоей матери? — услышала она его голос, донесшийся до нее неясно, будто с большого расстояния.

Она провела рукой по изгибам гладкого полированного дерева.

— Да, они принадлежали ей.

Гвин провела пальцами, по струнам. Знакомый мелодичный звон наполнил комнату.

— Ты довольна? — спросил Гриффин.

Она отозвалась слабым, будто водянистым смехом:

— Более чем довольна.

— Я знаю, что ты тоскуешь по ней и вспоминаешь ее.

— Каждый божий день. — Ее голос пресекся. Она улыбнулась, и снова прикоснулась к полированному красному дереву: — Это мне поможет.

Их глаза оказались на расстоянии дюйма друг от друга: она стояла, он сидел. Его ладони охватили ее лицо, он потянул ее вниз, к себе, поцеловал в одну, потом в другую щеку. На его лице появилась знакомая кривоватая яростно-чувственная улыбка, и ее обдало жаром. Всего один его взгляд — и она была готова.

— Гриффин, — возразила было Гвин, качая головой, но наперекор себе улыбаясь. — Тебе следует рассказать мне о своем путешествии.

— Мне следует уложить тебя в постель.

Она ответила смехом:

— Гриффин!

— Гвин!

— Право же…

Он схватил ее за руку:

— Право же… Я не хочу ждать. Мое путешествие прошло удачно. Я… — На мгновение Гриффин запнулся, слова не шли с языка. — Я нашел арфы твоей матери. И вот я снова дома, изголодавшийся по тебе.

Она подняла брови:

— Неужели ты помчался в Ипсайл за ними? И только за этим?

В голосе ее он различил поддразнивание. Его пальцы неловко сжали ее пальчики.

— Что ты хочешь сказать?

Ее улыбка поблекла.

— Ничего, Гриффин. Это была шутка.

Его рука расслабилась.

— Прошу прощения. Я устал. Было жарко, и езда была долгой. Но правда в одном: я не думал ни о чем, кроме тебя.

Марк сидел в своем саду на низенькой скамейке, окруженный зарослями целебных трав, и строгал дерево. Мята удалась хорошо и выросла высокой, но лук, похоже, сильно пострадал от какого-то вредителя. Так и должно было случиться. Это было одним из циклов жизни.

Он срезал еще один тонкий слой древесины. То, что предложила ему Гвин, было слишком хорошо, чтобы упустить это. Слишком лакомый кусок, если бы он сделал, как она говорит.

Снова приехать в «Гнездо» и уехать, прихватив с собой больного обездоленного принца? И что потом? Придется ли ему поддерживать Эсташа в седле, а потом избавиться от него, прежде чем появятся солдаты Генриха фиц Эмпресса? Пока Гриффин Соваж будет нежиться со своей Гвиневрой?

Гвинни красива, забавна и умна, но далеко не так востра, чтобы заниматься подобными дел’Ами. Год назад она сбежала от него, теперь же явилась прямо в его замок со склоненной головой и мольбой о помощи. Конечно, он оказал бы ей помощь, если бы речь шла о ее жизни и она бы призывала его в отчаянии. Он ни в чем не мог отказать Гвиневре.

Она могла бы попросить его поддержать Стефана, или Генриха, или мусульманского вождя Шур-аль-Дина, который готов был сокрушить крестоносцев за морями. Он сделал бы все. Политика не имела значения. Значение имела Гвиневра — ее несокрушимая твердость, ее роскошное тело, ее острый ум. Марк умел распознать сокровище, когда оно оказывалось в поле зрения, а все, чего он желал, находилось в «Гнезде».

Но Соваж удалится из «Гнезда». В этом Марк был уверен. Он выманит его оттуда, посулив переговоры, а потом предъявит ультиматум и даже не будет притворяться, что готов подчиниться. Только не Соважу. Скорее он готов покориться Люциферу, чем Гриффину Соважу.

И если Гвин считает, что шкатулка со святыней у него, Марка, тем лучше. Через две недели это недоразумение сыграет ему на руку.

Должно быть, шкатулка была приторочена к седлу коня Соважа, который, как предположил Марк, попал в руки двух людей из его свиты. Одним из них был Наблюдатель по имени Александр. Лучше держаться от них подальше. У них была привычка убивать людей, интересующихся Наследниками. Знал ли об этом отец Марка? Чертовы шотландцы!

Пальцы Марка дрогнули, из них выскользнул кусочек дерева и упал на землю.

Теперь маленькая деревянная фигурка лошади осталась без одной ноги. Марк пинком отшвырнул ее.

Но, должно быть, шкатулка так и не всплыла. Должно быть, она осталась где-нибудь в грязи поблизости от места, где они захватили Соважа. Марку следует послать нескольких своих людей обшарить там каждый куст и найти эту вещицу.

А оттуда его людям надо будет отправиться в лагерь Генриха фиц Эмпресса и сообщить ему интересные сведения.

Сейчас Марк располагал только одним ключом от сокровищницы. Но с помощью искусства, хитрости и холодной твердой стали он намеревался завладеть всем, что принадлежало Наследнику.

Он ощутил холодную сталь и вес этого ключа, свисавшего с его шеи на искусно изготовленной серебристой же цепочке, которую он заказал и приказал де Луду сохранить для него во время его последней поездки в Ипсайл-на-Тайне.

Этот ключ был только началом.

Будет время для всего. И всему свое время. В недалеком будущем для Эндшира наступит время восстать из пепла, а для Соважа — пасть.

Глава 20

Стоя на коленях в огороде и помогая приготовить почву на зиму, Гвин пыталась забыть о ситуации, в которой запуталась. Ничего нельзя было поделать. Она могла только ждать. И надеяться.

Эта мысль была просто нелепой и смехотворной. Надеяться на что? Надеяться на то, что король Стефан будет побежден, или на то, что сокрушат Генриха, господина Гриффина?

И в том и в другом случае неминуемо должен был пострадать тот, кто был ей дорог.

Кровь застучала у нее в висках, и она уставилась в ясное голубое небо.

Ей требовалось побродить по стене замка.

Она поднялась на ноги, оправила юбки и двинулась к зубчатой стене и укреплениям на ней. Она шла быстро, опустив голову и не глядя по сторонам, когда столкнулась с чем-то твердым.

— Ух-х! — послышался голос. Алекс, шатаясь, отступил на несколько шагов, отдуваясь, хлопая себя по животу и гримасничая.

— Сэр Алекс, — задыхаясь, выговорила Гвин и поспешила к нему. — С вами все хорошо?

Он попятился еще на несколько шагов, протягивая вперед руку, будто отстраняя ее.

— Все прекрасно, миледи.

Она отступила и расправила юбки, завертевшиеся вокруг щиколоток.

— Какой славный вечер.

Она готова была говорить обо всякой чепухе, не в силах смотреть ему прямо в глаза.

Гвин не хотелось видеть его лицо, особенно теперь, когда у нее возникло ощущение, что он подозревает ее.

— Это так, — последовал монотонный ответ.

— Да, это так.

Она двинулась дальше, опустив голову.

— Недавно катались верхом?

Она медленно повернулась к нему:

— Нет.

— А мне показалось, что ваш конь хромает.

— Нет, — ответила она еще медленнее, потом повернулась к нему: — А в чем дело?

Он пожал плечами:

— Я не думаю, что есть основания для беспокойства. Просто я видел, что его не было, в конюшне. Вот и все.

Ужас холодной волной распространился по ее телу, омыл желудок.

— Я люблю ездить верхом, сэр. У милорда возникли какие-нибудь проблемы в связи с этим?

Он покачал головой, продолжая сверлить ее глазами:

— Нет.

— Тогда не понимаю, почему это беспокоит вас.

Она с ледяным выражением лица вскинула голову и зашагала прочь.

— Если вы причините ему вред, Гвиневра, пожалеете об этом.

Она остановилась, но не повернула к нему головы. Он больше не сказал ничего, и она пошла дальше, стараясь не схватиться за сердце и пытаясь скрыть его бешеное биение.

— Я слышал, что верховая езда проясняет мозги, — сказал он ей в спину. — Особенно при головной боли.

Ей стоило отчаянного усилия не приподнять юбки и не пуститься в бегство.

Люди Гриффина разбрелись по замку и его окрестностям как рабочие пчелы. Одни занимались подготовкой стен к восстановительным работам в тех местах, где каменная кладка раскрошилась, другие работали на полях: октябрь был последним месяцем в году, подходившим для пахоты. Многие из рыцарей тренировались в рукопашном бою с копьем, мечом и короткой кривой саблей. Гриффин хотел, чтобы его люди сохранили боеготовность в любых условиях. Им предстояло здесь жить, заводить семьи, но начинать надо было теперь же.

И он пытался этому способствовать.

Он постоянно ощущал присутствие Гвин, куда бы она ни направлялась — шла ли в огород с поварихой или разговаривала с Уильямом из Файв-Стрэндс (она настояла на том, чтобы он остался здесь) об известковании полей в отдаленном мэноре, приветствовала ли очередного гонца или болтала на ходу с одной из множества женщин, теперь живших в «Гнезде», что происходило чаще всего.

Откуда они все явились? — удивлялся он на следующий день, помогая втаскивать камень на стену. — Сплошные груди и хихиканье, — проворчал Фальк, когда Гриффин втащил камень, Но Гриффин, заметил, что Фальк прервал эту потогонную работу, чтобы помочь одной из этих женщин подняться по ступенькам, что свидетельствовало о том, что он не такой уж мужлан.

Похоже было, что Гвин привечала и принимала в дом всех осиротевших и обездоленных из соседних окрестностей. Они были везде, и их пестрые одежды и кокетливые улыбки заставляли мужчин бросать молотки и ронять гвозди. И при них всегда была Гвиневра, ее голос разносился по внутреннему двору, и хотя слова были неразборчивы, тон можно было различить, как и мелькание красных, желтых или изумрудно-зеленых юбок по мощенному булыжником двору, когда ока носилась по нему туда-сюда.

Недовольный собой, он шлепнул новую порцию раствора на камень. Все, ради чего он сражался, было здесь, перед ним, но вместо радости и отдохновения он ежедневно тратил долгие часы, обыскивая темные, мрачные, затянутые паутиной комнаты.

Он обыскал в замке все помещения, включая кухню и даже куриные насесты, перерыл все сундуки, отпер все шкатулки, изучил каждый пергамент, подписанный де л’Ами, Нигде не было и намека на что-либо более священное, чем церковные десятины и дары монастырям и странноприимным домам. Ничего не говорилось о скрытых и охраняемых сокровищах, восходящих к темным векам христианства.

Похоже было, что все намеки на их существование были сметены с лица земли временем. Или Жонессом де л’Ами, жаждавшим их получить больше всего на свете.

Теперь и Гриффин начинал вожделеть их тоже.

Он прервал свое занятие и вытер пот со лба, прислушиваясь к разговорам своих людей, работавших рядом. Посмотрел вниз, за стены, на зеленые просторы плодородных земель и холмов, принадлежащих «Гнезду». Нет. Он был теперь дома, но то, что ему удалось воплотить свою мечту в жизнь, не удовлетворило его.

Нет. Даже когда он узнал, что сказал умирающий де л’Ами. Нет. И даже после того как получил ключ, способный открыть дверь, ведущую к сокровищам.

В Эверут прибыл архитектор, и теперь все мужское население замка, включая мальчиков старше десяти лет, трудилось на стенах. Валили огромные деревья, чтобы соорудить леса. Деревянные платформы и лестницы были заполнены потными мужчинами, ведрами с раствором и пажами, снующими туда и обратно.

Долина откликалась эхом на крики мужчин, стук топоров и скрип механизмов, с помощью которых поднимали огромные каменные блоки на стены замка и устанавливали на место. Громыхали колеса телег по булыжнику, ржали лошади, кричали и смеялись дети — они неслись поднимать гвозди с земли или подносили работающим мужчинам воду.

Но больше всего трогало Гвин то, что женщины начали снова смеяться. Их погибшие мужья и отцы становились далекими призраками, когда какой-нибудь воин Соважа с улыбкой обращал взгляд на них или их детей.

Она удвоила рацион для солдат, вызывавших смех у ее женщин.

И в полях она тоже замечала обновление — там теперь кипела жизнь. Люди Гриффина значительно пополнили число ее сельскохозяйственных работников. Поля были уже вспаханы, и всюду виднелись борозды и всхолмления, борозды и всхолмления. И впервые за два года сердце Гвин возрадовалось.

Гриффин тоже казался счастливым, когда поворачивался к ней лицом с полуулыбкой, от которой, на его щеках образовывались ямочки, и от этого сердце ее падало. Конечно, случались дни, когда он пропадал неизвестно куда на долгие часы, но она была слишком занята, чтобы следить за ним, да к тому же не имела к этому склонности. Если он не совершал нападение на нее среди дня (а за последнее время это произошло дважды — один раз на лестничной площадке возле их спальни, второй — в саду, и оба эти раза он мгновенно доводил ее до исступления, после чего она еще с полчаса испытывала головокружение), то она могла не видеть его с рассвета до обеда.

Ее задачей было присматривать за детьми, ухаживать за больными, договариваться с купцами, давать указания слугам и обеспечивать едой и подслащенной водой рабочих в холодные осенние дни. И, несмотря на эту хаотичную и беспокойную деятельность, Гвин не переставала улыбаться.

Нынче вечером воздух был на удивление холодным, и люди, собиравшиеся в группы по два-три человека, казались пурпурными силуэтами на фоне зубчатых стен. Кое-кто из них опирался о зубцы каменных стен, кое-кто устроился на ступеньках, многие сидели на стенах, свесив нош, пока пот высыхал на грязных лицах.

Гриффин стоял среди небольшой группы мужчин. Там были Алекс, Джерв, Фальк и еще несколько человек. За их спинами пылал алый закат.

Гвиневра приблизилась к ним:

— Милорд?

Он обернулся и посмотрел на нее со своей медлительной улыбкой. Даже теперь, после всего, что между ними было, от этой улыбки кровь бросалась ей в лицо. Он протянул ей руку:

— Пойдем, Гвин, посмотришь нашу работу.

То, что им удалось сделать, вызывало изумление. Они почти закончили восстановление укреплений в западной части стены. Был восстановлен даже зазор в сторожевой башне.

Отец только мечтал об этом — построить заново или восстановить «Гнездо» во всем его великолепии.

— Знаю, что тебе было бы все равно, даже если бы он счел тебя демоном, Гриффин, — сказала она мягко, — но я уверена, что мой отец был бы горд тобой!

Гриффин сжал губы:

— Это всего лишь камень и крепкие мужчины, Гвиневра. Если бы твой отец захотел, он бы и сам это сделал.

Гвин ответила печальной улыбкой:

— Возможно. Но я думаю, что для него мало что имело значение после… после смерти мамы.

Гриффин взял ее руку и сжал в ладонях:

— Твоя мать была грамотной?

— О, конечно. Отец позаботился о том, чтобы она научилась читать и писать, до того как отправился в крестовый поход.

Она осеклась, когда пальцы Гриффина до боли сжали ее руку. Лицо его выглядело странно.

— Твоего отца нет, и его запреты не действуют. Я научу тебя читать.

Она прижалась щекой к его крепкому телу, когда он обернулся и ответил одному из своих людей. Он вспотел, и от него исходил сильный мускусный запах. Она вдыхала его, чувствуя себя в безопасности, чувствуя себя защищенной, и этого для нее было достаточно.

Это было все, чего она хотела. Просто быть рядом с ним, видеть, как задумчивый взгляд его серых глаз обращается к собеседнику, как он задает вопросы или делает замечания, но по большей части слушает. И люди сияли от его внимания. Он был как глоток воды. Они впивали его и расцветали. Это были его и ее рыцари. Джерв. Фальк.

У ее отца не хватило отваги создать то, на что отважился Гриффин и что совершал теперь. Он просто ворвался в замок и сумел принести туда добро.

А она могла предать его.

Это было безумие.

Она смотрела на вымощенный камнями проход под ногами, когда внезапно ей пришла в голову новая дерзкая мысль: а должна ли она это делать?

От короля Стефана не было слышно ни слова. Если бы он захотел, смог бы за эти дни прислать в Эверут гонца, даже находясь в своей ставке на утесах Дувра. Почему от него не было вестей? Не было поддержки? Не приходило никаких инструкций?

Возможно, король Стефан собирался подписать договор. Сердце ее затрепетало. Возможно, его действиях не было хитрости. Возможно, все было кончено и ее король знал это.

Сердце ее бурно забилось, когда в сознании забрезжило понимание подлинного положения вещей.

И она собиралась подставить под удар самого порядочного из тех, кого знала за всю жизнь?

— Гриффин!

Он посмотрел на нее:

— Да?

Сердце ее стучало, кончики пальцев похолодели.

— Есть нечто такое, о чем я собираюсь тебе рассказать.

И в этот момент на лестнице появился Алекс, стремительно поднимающийся наверх. Он остановился, стоя одной ногой на ступеньке и слегка задыхаясь. Туника его была в пятнах от грязной дневной работы, а светловолосая голова всклокочена. Он выглядел раскрасневшимся от спешки. А возможно, взволнованным.

— Язычник, тебе надо сюда. Скорей!

— В чем дело? Алекс подался вперед:

— Я кое-что нашел.

Прежде чем эта фраза была произнесена полностью, Гриффин уронил руку, лежавшую на плече Гвин, и зашагал к нему. Она, обескураженная, смотрела ему вслед. Внезапно на верхней ступеньке лестницы Гриффин обернулся, будто только что вспомнил о ней.

— Чего ты хотела, Гвин? Это может подождать? Она неловко кивнула:

— Конечно.

Гриффин и Александр поспешили вниз по лестнице. Ноги у нее ослабли, и она прислонилась к амбразуре, гадая, следует ли ей чувствовать себя покинутой или спасенной.

Она размышляла и пыталась угадать, что они нашли. Нечто такое, что не хотели показывать ей.

Оба мужчины смотрели на маленькую шкатулку почти благоговейно.

— Ты нашел ее среди своих вещей?

— Среди твоих, Язычник, — ответил Алекс. — Эрве снял ее с седла Нуара, когда в сентябре пошлого года тебя захватили в плен, после того как ты оставил Гвиневру возле аббатства. Эрве увез это в Нормандию и отдал Эдмунду, твоему оруженосцу, чтобы он упаковал ее вместе с остальными вещами…

Гриффину не требовалось, чтобы Алекс продолжал: было ясно, что он собирается сказать — эта шкатулка должна была содержать третий и последний ключ к разгадке. Где еще Жонесс де л’Ами мог хранить столь ценную вещь, кроме как в шкатулке, к которой сам относился благоговейно?

Гриффин пристально вглядывался в нее. Уже несколько недель он снова и снова обыскивал замок, хотя и не знал, что именно следует искать. Это граничило с наваждением.

А теперь перед ним была небольшая шкатулка. Она стояла в центре стола. Небольшую, ее легко было скрыть, и она манила, как сирена манит моряков на скалы.

Они с Алексом смотрели друг на друга поверх ее крышки, Потом Гриффин потянул ее к себе и провел пальцами по железной защелке. Шкатулка открылась.

— Она не заперта, — сказал Гриффин невыразительным голосом. — Неужто такая вещь может быть не заперта?

Казалось, его зрение прояснилось. Теперь все вокруг засверкало богатыми яркими красками. Вещи обрели четкие очертания. Остальная же часть комнаты; та, что была вне пределов его пристального внимания, потускнела до белизны и стала ничем. Мир будто просачивался сквозь тонкую, как пергамент, воронку, в центре которой оказалась шкатулка.

Когда Гриффин поднимал резную крышку, сердце в его груди билось сильно и громко. Алекс выдохнул. Крышка легко поднялась — петли ее были смазаны маслом. Гриффин заглянул внутрь.

Целая шкатулка писем. Как и говорила Гвиневра.

И никакого третьего ключа.

В нем поднялась волна ярости. Возникло ощущение, будто все когда-то снедавшие его чувства вновь ожили.

— Проклятие!

Гриффин сделал глубокий вдох, чтобы умерить сердцебиение. Ладони он держал на бедрах и выглядел обманчиво спокойным, пока Алекс шагал по комнате и бранился. Потом Александр повернулся к Гриффину.

— Это не то, — сказал он сдавленным голосом. — Не та шкатулка!

Гриффин и сам не понимал своих чувств. Чувствовал ли он себя разбитым, испытывал ли облегчение, пришел ли в ярость — все эти чувства бурлили в нем, грозя вырваться на поверхность.

— Ты ведь никогда не видел ту шкатулку, Алекс? — спросил он.

Алекс покачал головой:

— Нет. Наследники получают ее во время инициации, когда становятся подлинными Хранителями. И на церемонии при каждом бывает его Наблюдатель.

Гриффин посмотрел вверх. Сквозь не прикрытые ставнями окна струился пурпурно-серый свет и холодный вечерний воздух. Алекс стоял возле не зажженной жаровни, скрестив руки на груди и не спуская взгляда со шкатулки на столе.

— Значит, я лишал вас этого все долгие годы, Алекс? — сказал Гриффин. — Отказываясь принять свою судьбу, я и вам не давал возможности увидеть святыню?

Во взгляде Алекса, теперь устремленном на него, что-то сверкнуло, но он только покачал головой.

— Твой отец не позволял тренировать тебя, Гриффин. Это не было твоей задачей. Тебе надо было вручить шкатулку, но он не хотел, чтобы ты прошел всю науку после того, как покинул Англию.

Гриффин кивнул, продолжая осмысливать то, что узнал.

— Значит, эта шкатулка могла содержать святыню, — сказал он после минутного раздумья, — и ты мог не знать об этом?

— Я думал, что это она, — неохотно и печально проговорил Александр.

Несколько долгих минут они смотрели на шкатулку. В сознании Гриффина все еще метались обрывки мыслей и чувств, как щепки разбитого судна после бури. Смущение. Решимость. Гнев.

Самым сильным чувством, оставшимся в результате, был гнев. Гнев против отца.

Его потрясла причина этого гнева: он рассердился, потому что отец не захотел обучить его.

— А теперь, Алекс? — спросил он тупо. — Что мне делать теперь?

— Почему бы тебе не прочесть письма?

Гриффин рассмеялся, и это облегчило его душу. Так и должно было быть между Алексом и им. Товарищество, смех, дружба. Но теперь, когда они заговорили о сокровище, все изменилось.

— Значит, таково твое руководство? Я и сам должен был подумать об этом.

Алекс улыбнулся:

— Я никогда не утверждал, что я самый умный Наблюдатель, но…

— Я застрял с тобой и топчусь на одном месте, — закончил Гриффин их старую привычную шутку.

Алекс усмехнулся. Они оба вдруг посерьезнели, и Алекс указал жестом на свитки пергамента.

— Так что в них?

— Гвиневра сказала, что это переписка ее родителей, когда де л’Ами был в крестовом походе.

Гриффин взял в руки один и развернул его. Его огрубевшие пальцы оставляли царапины на пергаменте.

«Моя бесценная!

Я женился на тебе не для того, чтобы говорить о тебе с другими. Я женился на тебе для того, чтобы мы вместе дивились чудесам. Без этого я просто тупею. Приезжай ко мне. Зачем нам ждать? Я хочу прикасаться к твоим волосам. Пошлю за тобой Майлза. Никто не может устоять против него, а он очень высокого мнения о тебе. Здесь, со мной, ты будешь в безопасности. Дамьетта скоро падет, а вслед за ней и Иерусалим. Моя судьба связана с этим городом и с тобой. Приезжай ко мне».

Следующее письмо мало чем отличалось от предыдущего. Только было длиннее.

«Моя бесценная! Я был не прав, посылая за тобой. Не могу отозвать Майлза назад, но если ты еще не уехала, оставайся там. Не приезжай в этот ад. Здесь не прекращаются песчаные бури, постоянно дует ветер и бои не кончаются. Если ты приедешь, я не смогу ясно мыслить. Оставайся дома. Создай для нас дом. Я вернусь к тебе. Я хочу сына и столько дочерей, сколько ты сможешь мне подарить или сколько потребуешь от меня.

Прежде всего береги себя. Это главное.

Любовь моя, все идет не так хорошо: и для нас, и для Господа нашего, во всяком случае здесь, в Леванте.[7] Я молился Господу в надежде на то, что эти письма дойдут до тебя и что ты не покинула «Гнездо». У нас осталось еды всего на несколько дней. Вода затхлая, лошади мрут и падают прямо под нами. Пусть Господь пощадит нас и сохранит тебя дома. Я хочу вернуться домой, чтобы быть с тобой в нашем любимом «Гнезде». Единственный свет во мраке — наш дорогой Жонесс. Когда вернемся, следует сделать для него что-нибудь особенное. Не попросишь ли своего отца, чтобы он подарил ему какую-то часть этих чертовых валлийских холмов? Жонесс полюбит их дикость, как я люблю его. Только благодаря ему я смог продержаться так долго в надежде на то, что увижу тебя снова.

Элли, любовь моя, мы получили это».

Гриффин медленно поднял голову. Это были письма его отца. Адресованные его матери.

Кристиан Соваж писал своей жене Алиеноре, известной всем под именем Элли.

Значит, отец Гвиневры сидел у огня, читая эти письма ночь за ночью. Любовные письма Кристиана Соважа, адресованные его любимой жене, в которых он сообщал ей о своей любви к де л’Ами. До того как все рухнуло.

Возможно, де л’Ами раскаивался после всех этих лет? Возможно, раскаяние сокрушало его душу, когда он сидел в темноте у огня?

Пальцы Гриффина сжали край пергамента. Ему пришлось приложить усилие, чтобы заставить их расслабиться. Какая удача, что в последнем письме речь шла только о сокровище. Тогда пришел конец любви. Они нашли сокровище. Или им его отдали. И все же это случилось. Наследник Карла Великого в лице его отца наложил лапу на какую-то часть сокровищ, хранившихся в Святой земле. И теперь его кровь бурлила в жилах Гриффина, заставляя его желать этого сокровища со страстью, граничившей с отчаянием. Как и его отца. Как и отца Гвиневры.

Он рывком поднялся на ноги.

— Куда ты? — воскликнул потрясенный Алекс.

— К Гвиневре.

Он распахнул дверь и вышел.

Гвин была внизу, в своем розарии. Она бродила между кустами роз, между рядами подстриженных колючих веток. Вечер был пурпурным и холодным, но она не замечала этого. Ей надо было успокоиться, избавиться от нервной энергии, пока не вернется Гриффин и пока она не расскажет ему правду. И от этой мысли у нее кружилась голова и она испытывала одновременно облегчение и страх.

Скоро ворота закроют на ночь. Она услышала крики стражей, оповещающих крестьян в деревне и в полях. «Домой! — кричали они. — Ворота закрываются. Тушить огни, и домой».

Она встала на колени перед длинной рабаткой роз и осторожными движениями воздвигла холмик земли вокруг корней растения, уплотняя землю ребром ладони. Скоро образуются бутоны на кустах роз, цветущих дважды в год, как раз перед Святками.

Оставалось с нетерпением ждать этой красоты, когда кругом царили мрак и холод.

На сад пала тень. Гвин подняла голову. Над ней возвышалась высокая поджарая фигура в латах. Гонец. На нем не было никаких знаков отличия, ничего, что позволило бы выделить его среди остальных.

— Леди Гвиневра?

Сердце ее забилось чаще. Она кивнула.

— У меня есть кое-что для вас. Она поднялась на ноги:

— Что это? Кто вас послал?

— Мне приказано отдать вам это.

Он выбросил вперед руку. Защищавшая руку броня доходила почти до запястья. На его ладони покачивался маленький кожаный мешочек.

Она спрятала руки за спину:

— Что это?

— Не знаю, миледи.

Он оглянулся:

— Мне пора.

Она не сводила глаз с мешочка. Только одно лицо могло посылать ей тайные послания.

Она выхватила мешочек из рук гонца.

— Что, если бы здесь оказался мой муж? — спросила она резко, не скрывая своего гнева и смущения.

Его мрачные глаза встретились с ее взглядом:

— Мне говорили, что вы еще не обвенчаны.

К щекам ее прилила кровь.

— Если бы поблизости оказался лорд Гриффин, миледи, я дал бы вам вместо него это.

Появился другой кожаный мешочек из сумки, притороченной к его бедру. Он передал его ей и поклонился.

— Миледи.

И исчез. Их встреча и разговор продолжались не более минуты. Гвин не сводила глаз с двух мешочков и сначала открыла первый.

«Гвиневра! Шлю тебе, дорогой друг, множество пожеланий ввиду твоей приближающейся свадьбы! К несчастью, я не смогу приехать. Дражайший Стефансон болен и никогда не сможет ездить верхом. Но ты его знаешь — он ведь всегда был хворым!

Прошло так много времени с момента, когда мы разговаривали в последний раз. Мне не хватает наших коротких разговоров, и я никогда не забуду о наших долгих беседах в твоем розовом саду. Я так ясно припоминаю твои слова. Я верю, что они не изгладятся и из твоей памяти. Шлю тебе свою самую нежную любовь, дорогой старый друг!

Эллсперет».

Гвин никогда не знала никого по имени Эллсперет.

Дрожащей рукой она приоткрыла другой мешочек и вытряхнула из него легкий матерчатый узелок. Она развернула ткань, и из нее высыпалась дюжина сухих розовых лепестков.

Глава 21

Они лежали распростертые на постели, тяжело дыша. Гриффин играл ее локоном, приподнимая его, пропуская сквозь пальцы, потом выпуская и позволяя ему упасть. Через минуту она перекатилась на живот и посмотрела на него.

— Нам так и не удалось поговорить.

Он ответил слабой улыбкой:

— Нам и не надо говорить чаще.

По ее телу рябью пробежал смех:

— А я думаю, что мы разговариваем не слишком часто.

— Я так не считаю.

Она улыбнулась и провела пальцами по его подбородку. Он перехватил ее руку и поцеловал пальцы.

— Это все, чего я хочу, Гвин.

Она широко раскрыла глаза и жестом указала на матрас:

— Этого? Неужели это все, чего ты хочешь? Не разговора?

Он ответил улыбкой:

— Мне не много надо. Семья, урожай, дети. Bien?

Она поцеловала его в шею, пряча глаза. Он пристроил палец в нежное и теплое местечко у нее под подбородком и поласкал его. Она подняла голову и слабо улыбнулась:

— Я хотела иметь детей с того самого времени, как сама еще была ребенком. Только никогда не знала…

— Не знала чего?

Она покачала головой.

В жаровне слабо теплились угли. Всходила луна, но ни он, ни Гвин не хотели закрывать ставни. Он натянул меховое одеяло на ее изящные плечи. Ее рука покоилась у него на груди, и она бессознательно поглаживала его.

— А ты, Гриффин, о чем ты мечтал в детстве?

Он скрестил руки под головой:

— У меня в детстве тоже была мечта.

— Какая? Должно быть, о чем-то важном?

Он привлек ее ближе к себе.

— Мы оставили «Гнездо», когда мне было восемь лет. И я мечтал лишь о возвращении домой, будто это могло все поправить. Но, конечно, это были ребяческие мечты. Наше прошлое — как наша тень. Оно повсюду следует за нами.

В неверном трепетном пламени свечи она наблюдала за ним.

— Я хотел, — продолжал он, опуская глаза и встречая ее взгляд, — чтобы моя жизнь обрела новый смысл.

Она приподнялась поцеловать его в подбородок:

— Верно. Так и должно быть.

— А иначе мы обречены.

Минутой позже она задала вопрос, который он, должно быть, и хотел от нее услышать:

— А что это было, Гриффин? От чего ты хотел освободиться? Что должно было окончиться по возвращении домой?

Он пристально смотрел на кобальтово-синие простыни между столбами кровати:

— Я хотел освободиться от дурной славы моего отца. В Нормандии он считался проклятием. Матери пугали им своих детей.

— Боже милостивый!

— Думаю, хуже всего приходилось моей матери.

Мать Гриффина была тихой, неразговорчивой и мало что могла сделать, чтобы защитить себя или сына. Долгие годы любовь Гриффина к ней была подлинной и в то же время пронизанной невольным презрением.

Но все это было в прошлом. Его отец был мертв уже тринадцать лет, и мать тоже.

Теперь душа Гриффина могла освободиться от кошмаров прошлого.

Он был почти погребен под неосуществимыми желаниями, но теперь вынырнул к свету и нашел Гвин. Он пришел к ней, за ней, что бы там ни крылось у нее внутри. Она сумела поднять его из бездны, из грязи и неразберихи.

— Расскажи мне о себе, Гвин.

Ее голова на подушке пошевелилась:

— О чем?

— О чем угодно.

Она тихонько рассмеялась и приподнялась, опираясь на локоть, чтобы видеть его лицо.

— Я совершенно уверена, что все рассказала о себе год назад, когда ехала на твоем коне. Ты или был слишком усталым, слушая меня, или просто все позабыл, а это значит, что повторяться нет смысла.

Он перекатился на другую сторону кровати и снова потянул ее к себе так, что их соединенные объятиями тела образовали жаркую дугу.

— Ты вспоминаешь, что хотела иметь детей, когда сама была ребенком, Гвин, а я вспоминаю, что желал тебя, едва став мужчиной.

Она уютно свернулась возле него:

— Когда ты был мальчиком, ты меня не знал.

— Я грезил о тебе.

Глава 22

На следующее утро Гриффин вместе с Арманом, архитектором и бригадиром каменщиков, поднялся на стену замка. Энергичный француз указывал на ближайшую к ним угловую башню.

— Проблема, милорд, заключается в том, что она квадратная. Видите? Это плохо!

Он рубанул рукой воздух.

— Лучше было бы, если бы она была круглой. Тогда для ваших лучников не оставалось бы слепых мест. Посмотрите на эти стены, — продолжал он доверительным тоном, показывая Гриффину чертежи, выполненные на пергаменте. — Видите, милорд? Ведь это просто. Надо построить еще одну башню напротив этой.

Он снова указал пальцем где.

Гриффин кивнул. Порыв холодного воздуха пронесся над стенами. Пергамент в руках архитектора затрепетал под ветром.

— Еще один барбикан?[8]

Арман кивнул:

— Еще одна зона для стрельбы. А также бойницы для стрел. Я сделаю их крестообразными. Это обеспечит большую гибкость. Надо изнутри их расширить, чтобы ваши лучники могли сидеть в амбразурах. Вашим мальчикам это будет удобно. А сверху мы построим переходы. И — вуаля!

Он обратил свое довольное лицо к Гриффину и усмехнулся.

— Ведь все так просто. Nоn?

— Но ведь это дорогое удовольствие. Арман развел руками и осклабился:

— Mais bien sur,[9] милорд.

— Ну конечно, — отозвался эхом Гриффин и, посмотрев вниз, увидел череду повозок на вершине холма, уже начавших спускаться по длинной извилистой дороге, ведущей с юга. Это была целая вереница тяжело нагруженных тележек. Как он и распорядился. Гриффин улыбнулся. Гвин сейчас же захочет узнать, какой груз они доставили. Он посмотрел на архитектора.

— Стройте, — приказал он, и сапоги его застучали вниз по лестнице.

Он нашел ее во внешних покоях в обществе нескольких женщин. Его это не удивило. У нее был целый штат помощниц. Они вышивали, пряли, стряпали, среди них были и женщины, помогавшие мужчинам скоротать досуг.

— Миледи? — обратился он к ней, подойдя ближе.

Три девушки подняли на него глаза. Их лица вспыхнули румянцем, и они захихикали. Гвин с улыбкой сделала им знак удалиться и принялась собирать нитки, иголки и вышиванье, разбросанные по столу.

— Чем я могу быть тебе полезна, Гриффин?

— Почему у тебя их так много? Я говорю о женщинах. Она бросила на него удивленный взгляд.

— Их мужья или братья погибли, сражаясь за моего отца и короля. Они лишились дома и места в мире. А нам нужны вышивальщицы, поломойки и скотницы.

— И сиделки, — добавил он недоверчиво. — И лекари.

Гвин ответила широкой улыбкой:

— Наша лекарка очень хороша в своем деле.

Гриффин протянул к ней руку:

— Но, Гвин, ведь нам не нужно восемнадцать судомоек и поломоек или двенадцать скотниц.

— Конечно, нужно, — возразила она невозмутимо и переплела свои пальцы с его пальцами. — У нас большое хозяйство, и оно будет расти и расширяться. — Она лукаво взглянула на него. — Возможно, в нашем большом поместье образуются новые семьи. И появятся дети. И мы расширим наши деревенские поселения.

Гриффин поцеловал ее в кончик носа:

— Ты мудрая женщина. Идем, я хочу тебе кое-что показать.

Он повел ее на лестничную площадку. В закругленных шестифутовых стенах главной башни были прорезаны три узких оконца, а при них лестничная площадка и дальше — лестница.

— Смотри, — велел он.

Гвин подошла к северо-восточному окну. Снаружи виден был извилистый столб дыма, и среди деревьев, где начинались восточные леса, мелькали фигуры людей и кипела работа. Она склонила подбородок к плечу и посмотрела на него с улыбкой:

— Ты производишь расчистку леса.

Потом выглянула из глубокой каменной бойницы, стараясь увидеть как можно больше.

— Замечательно, — сказала она, и от волнения голос ее прозвучал глухо. — Право, это замечательно.

Она отстранилась от бойницы, больше не улыбаясь:

— Конечно, это можно будет осуществить на будущий год. Пока что у нас недостаточно семян для того, чтобы засеять поля, хотя они уже удобрены и готовы к весеннему севу.

Он взял ее за плечи и повернул к окну, выходящему на юг. Она выглянула:

— Повозки? Сколько их?

— Много. А там прибывают еще.

— Что они привезли?

Он улыбнулся:

— Кое-что необходимое, и если у нас это будет, мы можем считать себя богатыми.

Она рассмеялась и положила свои тонкие прохладные пальчики на его плечо.

— Не имею ни малейшего представления. Ты мог заказать целебные травы из Святой земли или арфы для большого зала.

— Зерно!

Он почувствовал, как она замерла.

— Что?

— Зерно. Часть можно смолоть теперь же на муку, а часть оставить на семена для весеннего сева. Пшеницу, рожь и ячмень.

Еще с минуту она молчала и оставалась неподвижной, потом ее плечи начали содрогаться и она прильнула к его груди.

Гвин снова проснулась с криком среди ночи. Гриффин обнял ее и держал так, пока она не успокоилась. Потом тихонько спросил:

— Опять твой отец?

Она вперила взгляд в пространство перед собой, глаза ее казались остекленевшими и были обведены красными кругами.

— Да.

— Почему ты постоянно видишь его во сне, Гвин? И почему эти сны так ужасны?

Он не надеялся, что она ответит, но после долгой паузы она сказала безжизненным голосом:

— Он так и не простил меня.

Гриффин провел рукой по ее волосам:

— За что?

— За то, что я стала причиной смерти брата, а потом и матери.

Он закутал ее в меха по плечи и привлек ближе к себе.

— Что произошло?

С минуту она молчала, потом начала говорить короткими фразами монотонным голосом:

— Мне было десять лет. Я отправилась на верховую прогулку. Я не должна была этого делать. Весной с севера часто совершались набеги. Мне не позволяли удаляться от замка одной. Не позволяли даже доехать до деревни. Я это знала. Но услышала, как мать говорила, что ей нужны цветки бузины. Весной от сырости у отца болели кости.

Она устремила взгляд на дальнюю стену:

— Я знала, где росла бузина. И ускакала. Я нашла целебные растения, встала на колени и…

Она сглотнула:

— И увидела скачущих всадников. С полдюжины наемников из Шотландии.

Ее речь стала стремительной, слова сливались друг с другом:

— Я вскочила на Ветра и попыталась скрыться, но они заметили меня. Я слышала, как они улюлюкали и вопили, как подгоняли своих лошадей. Я тоже кричала. И тогда…

Слезы градом покатились из ее глаз.

— Роджер и несколько лучших людей выскочили и помчались галопом на помощь мне. Они звали меня, я неслась как ветер и оказалась в самой их гуще. Они сомкнули ряды за моей спиной. Началась стычка. Слышались крики, громкие крики. Я осталась жива, а Роджер, окровавленный, лежал на траве, — закончила она шепотом, указывая пальцем туда, где мысленно видела тело брата.

— И мать так и не простила тебя?

— Простила. Но вскоре умерла. Три месяца спустя. Однажды ночью сердце ее не выдержало.

Гриффин глубоко вздохнул, помолчал и снова задал вопрос:

— А твой отец, Гвин? Он не простил тебя?

— Нет. Да и как бы он мог?

— Но ведь это был несчастный случай.

— Я знала, что делаю, — ответила она безжизненным голосом. — Я знала, что поступаю скверно.

Гриффин держал ее в объятиях, пока она не уснула.

Рука Гриффина коснулась ключей, висевших на шее, — черного железного и маленького серебристого, отданного ему де Лудом.

Какое-то время он питал надежду. Надежду на то, что они с Гвин будут жить по-новому. Надежду, что для них все будет иначе. Что их брак будет другим, чем у их отцов, и сам он будет другим. Но она ни разу не сказала в ответ на его признания, что любит его, как никогда не говорил и его отец.

Неужели ужасной истории суждено повториться и все будет так, как было с их отцами? Неужели это судьба, которую он не сможет отринуть?

Желание обладать сокровищем разрасталось в его душе.

Но вместе с этим росла в нем энергия сопротивления. Годы борения и страданий закалили его душу. Он мечтал теперь не о том сокровище, которое погубило его отца. А о том, что поднимет его, дает ему силу и власть, возвысит и облагородит его.

Глава 23

Ранним утром следующего дня Гриффин стоял в подвалах «Гнезда», пытаясь вставить факел в металлический держатель на стене под таким углом, чтобы свет падал вперед. Перед ним была дверь, искусно укрытая в одном из самых темных убежищ подвала.

Он внезапно остановился на этом перекрестке тоннеля и отчасти нащупал, отчасти вспомнил, где дверь, и нашел ее. Тени затеяли вокруг причудливую пляску, по-видимому, под действием струи свежего воздуха, поступавшего неизвестно откуда. Гриффин не мог определить источник его движения.

Он провел пальцами по волосам:

— Я забыл за все эти годы, где это место, а теперь вдруг вспомнил.

Он подался вперед, вглядываясь в длинный темный тоннель справа, казавшийся бесконечным.

— Если я правильно помню, он ведет в пещеру или дупло в дереве, — пробормотал Гриффин, обращаясь скорее к себе, чем к Алексу, стоявшему с изумленным видом поодаль.

— Ты здесь играл?

Гриффин ответил слабой улыбкой:

— Все время.

Александр содрогнулся:

— А Гвиневра? Она ведь тоже жила здесь ребенком. Она тоже здесь играла?

— Не знаю, — пробормотал он. — Думаю, она здесь бывала.

— В таком случае вы оба безумны, — пробормотал Алекс убежденно.

Он указал на дверь острием своего короткого меча. С нее свисал замок в форме головы дракона.

— Ты собираешься открыть его?

— А ты всю жизнь собираешься оставаться Наблюдателем? — пробормотал Гриффин в ответ и вставил в замок железный ключ, висевший у него на шее. Ключ не подходил.

Алекс выругался.

Гриффин сделал новую попытку, стараясь надавить на ключ посильнее. Ничего не произошло.

— Просто срежь его, сруби, — сказал Алекс.

Слова его были тихими, но он произнес их с напором.

— Это нелепо, — резко возразил Гриффин. Мысленно он назвал бы такое действие святотатством. — Не думаю, что стоит это делать.

Алекс поднял брови:

— Так что теперь?

— Подождем.

Взгляд Алекса стал очень жестким.

— Гриффин, я был Наблюдателем много лет. Всю жизнь я жду твоих действий. А теперь, когда весь мир в твоей власти, стоит лишь тебе протянуть руку, ты собираешься ждать.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — возразил Гриффин, с трудом сдерживая себя.

Он опустился на огромный камень, на несколько футов выступающий из массы остальных, подогнанных друг к другу, будто место было специально приготовлено для того, чтобы посидеть и поразмыслить, как проникнуть во внутреннюю камеру.

— Уходи, Алекс.

— Гриффин, каждый мой шаг предназначен для того, чтобы служить тебе. Если…

— Оставь меня.

Алекс постоял с минуту, потом повернулся и зашагал прочь.

Внутри, защищенный висячим замком, наготове стоял Дункан с коротким мечом в руке, готовый убить любого ради своей госпожи. Пот ручьями стекал по его лицу. Рядом с ним лежал умирающий принц Эсташ, ко Дункан почти ничего не знал о молодом принце и не думал о нем. Он был готов на все ради доброй леди Гвин и ее солнечной улыбки. Ведь она спасла его с маленькой сестренкой от мятежников, готовых сжечь Англию дотла. Его родители погибли, а он убежал в Эверут, взяв с собой сестру Эллис. Леди Гвин приняла их под свое покровительство, дала им кров и пищу и обещала, что так будет и дальше, пока они живы.

Приглушенные звуки голосов удалились, и Дункан опустил свой меч. Сердце его бешено колотилось.

Гриффин поднялся из подземелья наверх, в главный зал, и тотчас же встретил Уильяма Йорка, как всегда, сурового и взволнованного.

— Милорд, прибыл еще один гонец. Гриффин огляделся. Мускулистый человек средних лет сидел за столом, но вскочил, как только вошел Гриффин.

— Милорд, — приветствовал он его с улыбкой.

Гриффин улыбнулся в ответ.

— Ральф, — сказал он тепло, пожимая руку одному из доверенных людей Генриха. Много раз сам Гриффин выступая в этом качестве с поручениями от Генриха, когда речь шла о самых непростых и деликатных делах.

— Какие новости? — спросил он, выпуская руку Ральфа. — Тебя хотя бы накормили?

Он бросил взгляд на Уильяма поверх головы Ральфа, а тот сделал знак слуге, который поспешил на кухню по коридору, отделенному от зала экраном. По всему залу отдыхали солдаты и рыцари, сменившиеся с постов. Они болтали и играли в кости. У огня сидели несколько женщин с ручными прялками, объединившись в маленькую пеструю группу. Они щебетали, создавая приятный для слуха фон.

Ральф вынул документ из мешка, прилаженного к бедру:

— Фиц Эмпресс собирается в Эверут.

— Знаю, — ответил Гриффин, пробегая глазами бумагу. — Через несколько недель, после того как заключит соглашение.

— Нет, теперь. Он будет здесь через день.

Гриффин мгновенно поднял глаза на посланца:

— Что? Почему так? Ральф встретил его взгляд:

— Он счел удобным приехать сюда теперь.

Гриффин кивнул в полном замешательстве и, перечитав пергамент, бросил взгляд в окна. Холодало. Волнистые облака собирались на горизонте в кучу.

— Почему?

— Наш лорд Генрих всегда делает то, что хочет.

— Верно. Но все же, Ральф, — спросил Гриффин тихо, — почему?

Посланец отвел глаза:

— Генрих всегда любил тебя.

— Не настолько, — мрачно возразил Гриффин. — Не настолько, чтобы отложить заключение соглашения, отдающего страну в его власть.

Он снова пробежал глазами бумагу.

— Два дня назад к нему прибыл гонец от фиц Майлза, — неохотно произнес Ральф.

Гриффин медленно кивнул с задумчивым видом:

— Но какое отношение это имеет ко мне?

— Фальк, что ты знаешь об Эсташе? — спросила Гвин как можно непринужденнее.

Этим утром мир окутала жемчужно-серая пелена тумана, и голоса их отдавались эхом, будто они были в пещере. Фальк смущенно посмотрел на нее:

— Об Эсташе?

— О принце как о человеке, хочу я сказать, и обо всем остальном.

Она стояла совсем близко к своему военачальнику. Волнение сжало ее желудок спазмой, и там образовался тугой узел прямо под стучащим как молот сердцем. С самого раннего утра, как только Гвин поднялась с постели, ее преследовало ощущение нависшей над ними неотвратимой опасности. Возможно, виной тому были ночные кошмары: от них ей всегда бывало скверно на следующий день, она ощущала слабость и тошноту.

Они стояли возле покато спускавшейся части двора, где тренировались оруженосцы и рыцари. Было еще слишком рано, чтобы приниматься за дневную работу. Даже Фальк при всей своей строгости не требовал, чтобы его люди начинали тренироваться до того, как проглотят свой кусок хлеба и запьют его кружкой эля.

Фальк внимательно посмотрел на нее:

— Вы спрашиваете, каким человеком был Эсташ?

— Да.

Пронзительный взгляд Фалька остановился на ее лице.

— Всю жизнь он провел на войне, миледи. И как вы полагаете, какое действие война оказывает на человека? Принцы опускаются до уровня простолюдинов. Война оказывает губительное действие на всех.

— Не на всех. Не всех она губит и развращает.

Фальк встретил ее взгляд:

— Вы думаете о своем отце.

Но она думала не о нем. Она думала о Гриффине. Хотя теперь, в эту минуту, задумалась и об отце.

Настало неловкое молчание, потом Гвин спросила срывающимся голосом:

— Так как насчет Эсташа, Фальк? Я спрашивала о королевском сыне.

Фальк прочистил горло, положил мясистую руку на рукоять своего меча и опустил взгляд в землю:

— О, миледи, он подлее, чем другие.

— Что?

— У него всегда свое на уме, и нечто такое, что не заслуживало уважения. Более того: пожалуй, он был достоин презрения.

— Вот как! — воскликнула потрясенная Гвин.

— И не воображайте, миледи, что ваш брат придерживался другого мнения.

Ее рот беспомощно раскрылся:

— Но ведь они были друзьями.

Фальк покачал головой:

— Ничего подобного. Эсташ когда-нибудь должен был стать его королем. Вот и все. Эсташ доставлял людям одни неприятности, и, да простит меня Иисус, то, что он умер, лучше для всех, — закончил он, бросив на небо взгляд, не вполне выражавший раскаяние.

— Но, Фальк? — возразила смущенно Гвин. — В таком случае почему ты поддерживал короля Стефана, зная, что трон унаследует Эсташ?

Он бросил на нее удивленный взгляд.

— С чего вы взяли, миледи, что я поддерживал его? Я поддерживал вас.

Глава 24

Гриффин в одиночестве сидел в зале с чашей эля в руках, склонившись над ворохом пергаментных свитков, когда в комнату вошла Гвиневра. Он поднял голову и поманил ее подойти ближе.

— Гвин. Очень хорошо. Я только что получил известие: Генрих фиц Эмпресс приедет в «Гнездо» раньше, чем мы ожидали. Он должен прибыть сюда завтра. Поспеет как раз к нашей свадьбе…

Видя, что она остановилась под аркой, он замолчал. Она смотрела на него темными неподвижными глазами из-под разметавшейся гривы волос. Щеки ее были мокрыми от слез. Руки сжаты перед грудью в кулачки. Он вскочил на ноги, опрокинув стул.

— В чем дело?

— Когда погиб твой конь, Гриффин? — спросила она безжизненным голосом.

— Что?

— Твой Мятежник? Ну, в конюшне. Когда там произошел пожар?

Он помолчал, потом ответил:

— Когда мне было восемь.

— Знаю. Но когда это случилось?

— Когда мы покидали Англию. Когда начались войны. Когда Стефан захватил трон.

— И когда мой отец захватил Эверут…

Наступила тишина. Потом последовал ответ:

— …он сжег конюшню дотла.

Тело ее содрогнулось.

— Я этого и опасалась.

Она сглотнула, потом сказала:

— Я кое-что совершила.

Он помолчал.

— Что?

— Это было еще до твоего появления.

Он молча смотрел на нее, чувствуя, как холод растекается по его ногам.

— Что?

Казалось, силы ее оставили, тело выглядело безвольным. Она прислонилась плечом к каменной арке.

— В своих подвалах я держу королевского сына.

Лицо его скривилось. Он казался смущенным:

— Генриха? У него нет сына.

— У Стефана есть.

Гвин видела, каким напряженным стал его взгляд — будто последствия ее признания падали на нее, как камни на строительный раствор. Его горящие глаза буравили ее. Потом он встал, отошел от стола и стремительно зашагал к двери, не бросив на нее больше ни одного взгляда.

Она окликнула его, истратив на это последние остатки воздуха в легких:

— Есть еще один путь. Он замер.

— Есть тайный ход в подземелье, — произнесла она шепотом, обращаясь к его спине. — Из наших комнат. Он за гобеленом.

Его темноволосая голова резко повернулась к ней с животной яростью.

— Ты считала, что я не знаю этого хода? — проскрежетал он, и голос его был яростным как огонь и обжигал ее. — Господи, Гвин, о чем ты думала? И все это время ты полагала, что я не знаю этого хода, и допускала это. А там, внизу, скрывалась измена.

— Я никогда не предполагала, что все будет так, — ответила она шепотом, и в голосе ее он услышал отчаяние. — Но так уж случилось.

Он потянулся к ней, сжал запястье и потащил ее вниз по лестнице за собой. Она, едва поспевая, следовала за ним, сердце ее билось отчаянно и разрывалось от ужаса.

— Александр! — крикнул Гриффин, пока они спускались по лестнице. — Джерв!

Он обернулся так стремительно, что она ударилась о его грудь.

— Кто еще знает?

Его взгляд вонзался в нее с молчаливой яростью, от которой подгибались колени. Чтобы удержаться на ногах, она цеплялась за каменную стену.

— Я. Только я. И Джерв.

— Черт бы тебя побрал, — хрипло зашипел он. — Черт бы тебя побрал!

— Джерв не знает об Эсташе. Но он что-то заподозрил. И он, — пробормотала она, захлебываясь словами, — он велел все рассказать тебе, что бы это ни было.

Его рука сжала ее горло. Лицо его было в нескольких дюймах от ее лица:

— Он велел тебе рассказать мне?

Ответом был отчаянный кивок.

— Но ты не сделала этого?

Она с такой силой покачала головой, что черные волосы взметнулись в разные стороны.

— Я принесла клятву, — прошептала она с отчаянием.

Лицо его исказила ужасная гримаса:

— Неужели? И чего стоит твое слово, когда ты что-нибудь изрекаешь?

Он скрылся, перескакивая через две ступени, исчез среди неясных теней лестничного колодца. Гвин, спотыкаясь, ковыляла за ним, чувствуя, что умирает.

Гриффин пинком отворил дверь спальни, прошел через комнату, сорвал со стены гобелен. Тот с шелестом упал на пол и улегся там кучей пестрого шелка и запутавшихся нитей, а на месте, где он висел, оказалась дубовая дверь.

Он распахнул ее резким движением и ринулся вниз по лестнице в темноту, громоподобным голосом призывая Александра.

Минутой позже появился Алекс. Его светлые волосы были растрепаны, рука сжимала перевязь с мечом. Гвин молча указала на широко распахнутую дверь.

Бросив на нее смущенный и обеспокоенный взгляд.

Александр тоже ринулся в темноту, в недра замка.

Она последовала за ними, спотыкаясь на каждой ступеньке, чувствуя, что кожа ее одновременно пылает и холодеет.

К тому времени когда она оказалась внизу, Гриффин и Алекс уже стояли перед дверью. Огромный замок в форме головы дракона висел на двери как мрачный страж, и на нем плясали блики от фонаря, высекая из мрачной стали искры.

— Ты знаешь об этой двери, — сказала она с удивлением.

— У меня нет ключа, — ответил он невыразительным голосом.

Не произнося ни слова, Гвин шагнула вперед, вытаскивая из мешочка золотой ключик, потом вставила его в пасть дракона. Пасть с рычанием раскрылась, и она отступила, позволяя Гриффину войти.

Он толкнул дверь и распахнул ее. Они с Алексом стояли в проеме двери, две огромные мощные фигуры, освещенные изнутри и отбрасывавшие четкие тени на стены.

Дункан вскочил на ноги и преградил им путь, выхватив свой короткий меч. Но ни один из них даже не взглянул на него. Они смотрели внутрь, не двигаясь с места.

— Опусти меч, Дункан, — спокойно приказала Гвин.

Она стояла, прижимаясь спиной к ледяной стене.

Минутой позже к двери подошел Гриффин, и глаза его сверкали, будто излучали свет.

— Он мертв.

Рядом с Гриффином появился Дункан:

— Он скончался несколько минут назад, миледи, умер собственной смертью, хотя я и держал его в тепле, как вы приказали.

Голос ее был чуть громче шепота, когда она ответила мальчику:

— Я уверена, что ты все сделал правильно, Дункан.

Она обхватила себя руками за плечи и принялась медленно раскачиваться. Теперь ничто не имело значения. Ей оставалось только сделать что положено и продолжать жить дальше.

Гриффин отер испарину с висков.

— Что ты сделала с нами, Гвин? — спросил он тихо.

— А что я, по-твоему, должна была сделать, Гриффин? Ты, столь высоко ценящий клятвы и преданность, что сделал бы ты на моем месте? Если бы твой король, которого ты так любишь, отдал тебе на сохранение самое дорогое? Если бы ты дал слово?

Она отвела глаза, не в силах видеть страдание на его лице.

Он был таким хорошим человеком, а все, что ему доводилось испытать до сих пор, было болью, предательством и несло утраты. Господь свидетель, она не хотела быть одной из его потерь. Она склонилась, продолжая говорить:

— А потом я встретила человека, единственного, кого я смогла полюбить, и оказалось так, что оставаться верной своей клятве означало действовать вопреки всему, за что он воевал. Скажи мне, Гриффин, что бы сделал ты?

— Я сделал бы то, что хотел, — сказал он голосом, холодным и далеким, как горная вершина.

— Милорд! На «Гнездо» наступает целая армия, — послышался голос стража.

— Господи, помилуй нас. Это Марк! — вскричала Гвиневра.

Гриффин бросил на нее долгий взгляд, и они с Алексом побежали по коридору. Только потревоженный воздух вихрем закрутился у них за спиной, захватив и Гвин в свои объятия, как волна наступающего прилива.

Глава 25

Гриффин смотрел с башни на поток солдат, катящийся вниз с холмов. Боже милостивый! Откуда они все взялись?

— Наши люди готовы?

Он повернулся к Алексу, оруженосец которого поспешал за ним, застегивая латы. Эдмунд опустился на колени возле ног Гриффина, приводя в порядок поножи на его голенях.

Вокруг царил хаос. Вооруженные солдаты рассредоточились у стен, на расстоянии десяти футов друг от друга, держа в руках арбалеты и длинные луки. Женщины бегали по двору замка, слышалось кудахтанье кур и блеяние овец. Собаки лаяли без перерыва. Мир был залит ярким солнцем. И тем мрачнее и ужаснее казалась нависшая над ним опасность, катившаяся от самого горизонта как гора пепельного цвета.

Гриффин заметил Гвин. Она подоткнула юбки у колен. Ее черные локоны развевал ветер, и они струились вслед за ней, когда она мчалась через двор. Она остановилась как вкопанная возле стайки обезумевших от ужаса женщин, обняла каждую и указала им на главную башню замка. Потом покинула их и двинулась к мужчинам.

Гриффин посмотрел на Алекса.

— Как ты приказал, милорд. На западной стороне, — сказал тот.

Алекс держал шлем, прижимая его рукой к груди.

— Там самое слабое место.

Окинув глазами царящую всюду суматоху, Гриффин кивнул:

— Знаю. Эдмунд!

Он опустил глаза на своего оруженосца. Мальчик вскинул голову. Лицо его было мертвенно-бледным, будто вылинявшим.

— Мы готовы?

— Да, милорд, — пробормотал мальчик, заикаясь, и поднялся на ноги.

Гриффин опустил руку ему на плечо:

— Все будет хорошо. Мы участвовали в битвах прежде, и теперь я никому не позволю забрать тебя у меня.

Эдмунд заморгал, стараясь сдержать слезы:

— Нет, сэр. Я хотел сказать: да, сэр.

Гриффин повернулся к Алексу.

— Есть проход, ведущий вниз, под здание. Он позади северной стороны главной башни. Там под плющом есть дверь в стене. Зажги фонари. Путь неблизкий, но проход достаточно широк для двоих. Возьми моих личных телохранителей и проведи их туда. Оттуда вы сможете выйти за пределы замка.

Он указал пальцем на холм на расстоянии не более ста ярдов от замка. Лес копий остановился на краю холма. Ниже простирался пологий зеленый склон, усеянный желтыми цветами. Он спускался до самого дна долины.

Лицо Алекса окаменело:

— Это значит, что ты не пойдешь с нами.

— Я буду в авангарде, выеду из центральных ворот.

— Но, Язычник, если я заберу с собой твоих телохранителей и всех право- и левофланговых…

Он снова бросил взгляд на солдат Марка.

— Их, возможно, более пятисот. Они тебя изрубят на куски.

— Я их отвлеку, Алекс. Основные силы будут с тобой.

— Пусть при тебе останутся хотя бы телохранители, — настаивал Алекс с гневом.

— Они самые лучшие бойцы и всадники. Они потребуются тебе. А теперь иди.

Алекс кивнул, не поднимая головы:

— Да.

— И ты тоже, Эдмунд.

Мальчик смотрел на него с ужасом:

— Не могу вас оставить, милорд! Я не уйду!

— Уйдешь! Ступай!

Серьезное лицо Эдмунда сморщилось. Алекс похлопал его по плечу, и они начали спускаться по лестнице как раз в тот момент, когда подбежала Гвиневра, прижимая руку к боку.

— Гриффин, — выкрикнула она задыхаясь. — Подожди! Есть кое-что, о чем ты должен узнать.

— Ты и так рассказала мне слишком много для одного дня. Она остановилась на середине лестницы, чуть ниже его, и положила руку на его кожаный рукав:

— Подожди! Есть тайный ход, откуда можно выйти в лес…

— Я и о нем знаю, Гвиневра.

Он посмотрел куда-то поверх ее головы.

— Жди моей команды! — крикнул он Алексу, уже поворачивавшему направо и начинавшему распоряжаться личными телохранителями Гриффина и людьми, готовыми к отражению нападения на склоне холма.

— Гриффин, ты не должен был отсылать своих телохранителей. Они готовы умереть за тебя.

Она понизила голос:

— Тебя убьют!

— Они самые лучшие воины.

— Они окажутся лицом к лицу с самыми слабыми сил’Ами. А сильнейшие воины Марка будут ожидать тебя. Не Алекса, не твоих телохранителей, не Эдмунда… Они убьют тебя.

Он схватил ее за плечи, приподнял, и их лица оказались в дюйме друг от друга.

— Чтобы спасти Эверут для тебя и всех наших людей, Гвиневра, я с радостью пойду на это. Ты еще не поняла?

— Поняла, — ответила она, цепляясь пальцами за его латы, будто не отпуская.

Он оторвался от нее и сделал знак ближайшему рыцарю:

— Отведи ее в зал. Там она нужна.

Гвин почувствовала, что ее колени подгибаются, но руки рыцаря подхватили ее и помогли выпрямиться.

— Миледи! Идемте!

Отчаянным усилием она заставила себя действовать. Теперь ее спина была такой же прямой, как меч Гриффина, который он вынул из ножен, направляясь к своим людям. По пути он говорил с ними, ободряя и обещая победу, и в то же время отдавал приказы направо и налево.

Он так и не обернулся.

Глава 26

Маленькая армия Эверута проехала под решеткой подъемного моста. Марк расположился на вершине холма, наблюдая за ней и ведя подсчеты. Он улыбнулся. Слухи о численности людей Соважа были неверными.

Он снова пробежался взглядом по войску Соважа. Дело обстояло лучше, чем он надеялся. Даже принимая во внимание тех, кто находился на стенах, его войско превосходило войско Гриффина в пять раз. Хваленый военачальник фиц Эмпресса, в конце концов, был не таким уж неуязвимым, как это могло показаться.

Марк подался вперед и приказал своему герольду:

— Труби общий сбор. Мы ни одного не оставим в арьергарде. Мы их всех обратим в бегство.

Герольд кивнул и поднес к губам рог. Он знал множество сигналов. В авангарде армии Марка взметнулись штандарты разных цветов и фасонов. Первыми выступили конники. Их боевые кони храпели и фыркали, били копытами, а кожа их седел поскрипывала. В седлах сидели рыцари, лица которых были закрыты забрал’Ами. Дальше следовали пешие солдаты, и их броня была едва ли легче, потому что состояла из многослойной вываренной кожи.

Марк повернул своего коня. Рыцари были его воинами, преданными ему и связанными клятвами верности, своими подвигами в мирное время и в войнах. Большинство же пеших солдат были людьми совсем иного сорта. Они могли иногда принимать участие в военных стычках, но их мало что связывало с господином. Это была пестрая, одетая в лохмотья толпа наемников, труд которых не был оплачен, и должников, освобожденных из камер долговой тюрьмы Эндшира.

Марк знал, что может их использовать только в простых операциях, и не пытался задействовать их в том, что потребовало бы доверия или особой сноровки. К тому же ему следовало подать им надежду на то, что они что-то получат за свое участие в столкновении.

— Осады не будет, ребята! — крикнул он. — Будем сражаться насмерть. Не отступать! Пехота следует за конницей, ни шагу назад. Кого бы вы ни убили, все, что на нем, будет вашим. Замок не грабить, только деревню. Но ее можете сжечь дотла. А главное… — Он надвинул шлем и рявкнул во всю глотку: — Соваж — мой!

Его конь попятился и встал на дыбы. Марк усмирил его взмахом руки. Кавалерия рванулась вперед, будто ею выстрелили из катапульты.

Войско Марка покатилось в долину.

В долине началось яростное сражение: сталь звенела, ударяясь о сталь, мечи вонзались в плоть, копья ломались о кольчуги, всадников опрокидывали с лошадей, и те, окровавленные, падали навзничь, их тела ударялись о землю с глухим стуком, от которого содрогалась земля. Конники смешались с пехотинцами, и началась рукопашная битва.

Марк заметил Соважа шагах в сорока от себя. Соваж только что оглушил одного из рыцарей Эндшира, сбив с лошади, и, увидев Марка, повернул своего огромного черного боевого коня. Он поудобнее устроился в седле и крепко натянул поводья. Глаза его неотрывно следили за Марком.

Марк улыбнулся. Гриффин посмотрел куда-то через его плечо и тоже улыбнулся.

Марк сорвал с себя шлем и проследил за его взглядом. Проклятие!

Он увидел сотни конных рыцарей. Штандарты Соважа развевались на ветру, а воины его катились с холма, направляясь к его войску. Это была целая армия. Соваж заманил его в ловушку.

Волны наступавших Соважа хлынули на его солдат как прилив на уже залитые штормом берега, с гиканьем, ржанием коней и звоном стали. Марк снова надвинул шлем на голову и, пришпорив коня, ринулся в середину побоища поближе к Соважу, который направлял своего коня то туда, то сюда, заставляя его поворачиваться и описывать круги на небольшом участке земли в ожидании Марка.

— Хорошо задумано, — сказал Марк, кивая в сторону новой волны, несущей смерть справа.

— Вы все будете уничтожены.

— Отзови их, — сказал Марк. — Нам надо поговорить. Гриффин уперся локтем в луку седла и подался вперед:

— Всех до единого.

— Я говорю серьезно, Гриффин. Отзови их, сдержи. У меня кое-что есть. Для Гвиневры.

С минуту Гриффин пристально смотрел на него, потом привстал в стременах и взмахнул рукой. Его личные телохранители и Александр поспешили к нему. Они двигались треугольником с такой стремительностью и силой, что воины противника расступались перед ними, будто разверзались воды моря. Все они окружили. Гриффина и остановились. Двенадцать копий было направлено прямо в голову Марка. Гриффин поспешно переговорил с Алексом и снова повернулся к Марку.

— Очередь за тобой.

Марк дал знак своему герольду, и тот протрубил отступление. Телохранители Соважа замахали штандартами, и через минуту бой прекратился. Обе армии отступили — каждая на свой склон холма, обрамляющего долину, — и бойцы остановились, тяжело дыша, взмокшие от пота, опустив оружие и наблюдая издали за фигурами в центре долины.

— Приведите сюда Гвиневру, — приказал Гриффин, продолжая буравить Марка взглядом.

Эдмунд повернулся, пришпорил коня и помчался к замку, на ходу призывая леди Гвин.

Гвин сидела в зале, помогая своим женщинам разрывать простыни на длинные лоскуты для повязок.

На столе, возвышавшемся в середине помоста, уже громоздилась гора постельного белья. С десяток женщин сидели за столом по обе стороны от нее, разрезая и разрывая простыни и переговариваясь шепотом. По всему залу разбрелись дети, но они не разговаривали и не играли.

Возле двери маячила стайка мальчиков — они набрасывались друг на друга с воображаемыми мечами и выглядели так, будто готовы выбежать и принять участие в обороне. Три пожилых рыцаря, уже вышедших из возраста бойцов, удерживали их, рассказывая истории о войнах и легенды о героях. О Ланселоте. О сэре Гавейне. О короле Ирландии, о полубоге и герое Кухулине.

Гвин распорядилась, чтобы принесли побольше еды и питья, но никто не притронулся к яствам. И все же она не собиралась экономить на еде. К чему? Осады не предполагалось.

Они победят, и экономить не понадобится. Или проиграют, и в этом случае она не собиралась оставлять Марку хоть что-нибудь, что созрело или было приятно на вкус.

Отдаленный грохот достиг ее ушей и побудил поднять голову. Он быстро приближался и становился все громче. И вскоре его услышали все находившиеся в зале.

Гвин поднялась на ноги. Сердце ее колотилось. Раздался повелительный голос:

— Откройте!

Снова грохот, потом послышалось конское ржание, эхом отозвавшееся от стропил и раскатившееся по огромному залу.

— Господи, помилуй! — выдохнула Гвин.

Покрытая пеной лошадь появилась у подножия лестницы. На ней сидел Эдмунд, оруженосец Гриффина.

— О нет, — прошептала она. — О, ради Бога! Только не Гриффин!

— Идемте, миледи! — крикнул Эдмунд. — Он вас зовет! Он схватил ее за руку и рванул к себе. Гвин оказалась в седле, и они галопом помчались к воротам.

По небу скользили темные тучи. Буря неумолимо надвигалась. В западной части неба сверкнула молния. Гвин бросила взгляд через плечо Эдмунда.

Поспеют ли они вовремя? И насколько скверно обстоит дело? Каким временем они располагают? Будет ли ее любимый еще жив?..

Она увидела его на коне напротив Марка.

Она крикнула в ухо Эдмунду, стараясь перекричать ветер:

— Я думала, он при смерти!

— Нет, миледи, — откликнулся Эдмунд, тоже стараясь быть услышанным. — Но он готов сразиться с Марком и убить его.

Она снова прижалась головой к его спине, радость переполняла ее. Он был жив. Он не погиб и не был при смерти. Остальное она могла перенести с легкостью. Все, что угодно, только не его смерть.

Глава 27

Гвин стояла рядом с ними. Грудь ее все еще вздымалась от волнения и бешеной скачки. Марк смотрел на нее. Гриффин не смотрел. Он стоял неподвижно, неотрывно глядя на небо. И казался погруженным в думы, как если бы больше ничто не имело для него значения.

Ее верхнюю красную тунику развевал ветер, так что была видна ярко-желтая подкладка. Ветер трепал ее волосы. Сегодня запах моря был сильнее, чем обычно, и заглушал запах крови. Пора было покончить с этим.

Она прижала кончики пальцев к вискам, стараясь удержать развеваемые ветром волосы, и повернулась к Марку. Его глаза казались спокойными, но в их глубине она различила лихорадочное возбуждение. У него пробивалась борода, казавшаяся неухоженной и неопрятной.

— Что вы задумали, Марк? — спросила она. — Что все это значит?

Она махнула рукой, указывая на ряды солдат.

— Вы в своем уме?

— Да.

Он наступил на свой шлем, который положил на землю возле ног, и улыбнулся ей безумной улыбкой.

— Как Эсташ?

Она покачала головой:

— Вы опоздали погубить меня, Марк. Я сама это сделала. Гриффин знает. Я ему рассказала.

— О, отлично.

Он посмотрел на Гриффина, все еще вглядывавшегося в какую-то точку на горизонте.

— В таком случае мы можем перейти к делу. У каждого из нас есть что-то, чего хочет другой.

— У вас нет ничего, чего хотела бы я, — огрызнулась Гвин.

— О, так-таки нет? А ведь всего две недели назад я был вашей последней надеждой. Тсс! Во всяком случае, у меня есть нечто, чего хочет Язычник.

— О чем вы толкуете? — спросила она, когда ей стало ясно, что Гриффин не собирается вступать в разговор. — Пожалуйста, прекратите это, Марк. Слава Богу, все кончено. Я была не права.

— Вы были не правы, Гвин, но дело не кончено. Пока еще не кончено. Рискуя повториться, я снова скажу: у меня есть нечто, чего хочет Гриффин.

— У тебя нет ничего, Марк, чего бы я хотел, — сказал наконец Гриффин, не отрывая взгляда от горизонта. — Я вижу, тебе хочется меня убить. Я готов сразиться с тобой.

Гвиневре стало страшно.

— Вам, Гвин, вовсе не безразлична судьба Гриффина? Не так ли? Я вижу по глазам. Ради него вы готовы на все. Почти на все.

Он ухмыльнулся.

— Маленькое предательство там, в подземелье, — пустяк. Это не в счет. Но что касается всего остального, то вы готовы. Вы ведь не хотите, чтобы с ним что-нибудь случилось?

— Что вы хотите сказать? — спросила она шепотом. Он устремил свой хитрый взгляд на профиль Гриффина:

— Сюда направляется Генрих фиц Эмпресс.

Гвин махнула рукой:

— Мы это знаем.

— Он мчится на север с такой скоростью, будто за ним гонится дьявол. Готов поспорить, что этого вы не знаете. Он будет здесь к концу дня. Возможно, даже раньше. Он едет в Эверут.

— Зачем?

Она не смела посмотреть на Гриффина даже краем глаза — столь глубокое отвращение питала сейчас к себе. Марк сделал вид, что и сам удивлен:

— Кто знает? Возможно, до него дошли слухи, что здесь, на севере, гнездо предательства.

Она смотрела на него с возрастающим ужасом:

— О, Марк, нет! Нет!

— Он знал о вашем плане? — спросил Марк, поворачиваясь к Гриффину и глядя на него с насмешкой. — Она не рассказывала тебе, что я должен был поспешить вывезти Эсташа у вас из-под носа?

— Перестаньте!

— Но я избрал другой путь, Гвиневра. Мне показалось более мудрым совершить кое-какие маневры, неизвестные даже вам. А теперь, — он указал жестом на поле боя, — мне кажется, что это было очень умно.

Она схватилась за рукав его тяжелой кольчуги:

— Что вы сделали?

— Генрих узнает о предательстве вашего возлюбленного, Гвинни. Скрывать принца в своем подземелье? — Марк щелкнул языком, изображая насмешку и презрение. — Генрих готов прощать тех, кто никогда не сражался с ним плечом к плечу. Но вашего жениха? Свою правую руку на поле боя, доверенного советника, почитаемого дипломата? Первого шпиона? Друга? — Марк покачал головой. — Всего больнее ранит предательство близких людей. Предательство — ужасная вещь.

Она качала головой, и ее волосы выбивались из чехла:

— Нет, Марк, нет!

— Особенно больно смотреть, как у еще живого человека выпускают кишки, когда его четвертуют, разрубают на части и эти части бросают в четыре стороны света. Это ранит особенно болезненно.

Единственной причиной, почему Гвин не заплакала, было то, что она была готова закричать. Голова ее была способна взорваться от ярости, ненависти к себе и отчаянного страха.

Гриффин продолжал стоять, скрестив руки и глядя на поля и дальний лес. При последних словах он изменил позу, повернул голову к Гвин и посмотрел на нее:

— Тебя это беспокоит?

— Конечно, — выдохнула она, и слова ее были полны жаркого отчаяния и муки.

Марк хлопнул в ладоши:

— В таком случае заключим сделку. Я готов отнестись к вопросу по-деловому. Вы хотите спасти Гриффина.

— А чего хотите вы? — спросила она обреченно.

— Вас.

Рот Гвин раскрылся, а Гриффин наконец посмотрел на нее. Марк усмехнулся:

— Рад, что привлек твое внимание, Гриффин. А теперь, — продолжал он самым бодрым тоном, — возможно, тебе безразлично, останешься ты в живых или умрешь. Этого я не знаю. Твой отец был неуправляемым, диким человеком, непредсказуемым — и, возможно, это и у тебя в крови. Но у меня есть кое-что, способное вызвать твой интерес. И, думаю, это для тебя важнее всего.

Почти неприметно Гриффин покачал головой:

— У тебя нет ничего, фиц Майлз, что могло бы меня заинтересовать.

— У меня есть то, что может быть интересно только для наследника Эверута. Для истинного, подлинного наследника.

Это заявление в конце концов вызвало слабый интерес в глазах Гриффина.

Марк понизил голос:

— Ты ведь знаешь, о чем я толкую. Да? О той самой вещи, за которой ты охотишься. О, я слышал, что ты отверг сокровище и свою судьбу. Но я тебя знаю. И знаю, что это. Ты ведь это ищешь. У меня это есть, и я готов тебе его отдать. Если ты отдашь мне Гвиневру.

Вокруг них бушевал ветер, вытягивая их волосы из-под шлемов, теребя застежки. Ветер облепил юбки Гвин вокруг ног, будто они собирались улететь, по вместо этого оказались прикованными к коленям. Она посмотрела на Гриффина. Лицо его было бесстрастным, но в глазах она прочла ярость и отчаяние. У него на подбородке задергался мускул. Гвин повернулась к Марку.

— О чем вы говорите? Что это за вещь?

Марк не смотрел на нее.

— Скажи мне, Гриффин, насколько она дорога тебе?

Снова наступило молчание. Казалось, в душе Гриффина происходит борьба. Он едва слышал слова, обращенные к нему. Но взгляд его был прикован к Марку, и в этом взгляде застыла смертельная угроза.

Глаза Гвин наполнились жаркими слезами. Год назад она поклялась убить себя, если ей будет угрожать брак с Марком. Они с Гриффином вместе посмеялись над этим. Теперь же все дело было в Гриффине, и ради него она готова была умереть. Она склонила голову.

— Я готова.

И произнесла это так тихо, что сначала ни один из мужчин ее не услышал. И на мгновение она будто бы стала ненужной и случайной, хотя именно о ней шла речь, и из-за нее шла торговля, и она была причиной этого безумия. Лицо Гриффина было непроницаемым и жестким как камень, но, когда Гвин заговорила снова и произнесла: «Я выйду за вас», — Гриффин повернулся к ней.

Как и Марк. Выражение его лица все время менялось: его обуревали сменяющие друг друга чувства, но все они вызывали у него улыбку.

— Я все время это твердил, Гвинни, что вы вспыльчивы, но не глупы, — заметил он с подлинным чувством, и это ее удивило. — Значит, мы заключаем сделку.

— Да.

— Нет.

Они оба повернулись на звук голоса Гриффина. Впервые после того как узнал о ее поступке с Эсташем, Гриффин смотрел прямо на нее и не отводил взгляда, даже обращаясь к Марку: — Оставь нас в покое, Марк. Она выйдет за меня.

Гвин потянулась к нему и дотронулась до его руки:

— Но, Гриффин, я должна! Они тебя повесят, если узнают об Эсташе.

— Здесь тебе ничего не светит, Марк, — сказал он, будто и не слышал ее. — И никогда не светило. И вот что, фиц Майлз, — продолжал он, переводя взгляд на вспыхнувшее лицо Марка. — Своим предательством ты лишил себя земель, отошедших к тебе от Эверута. Я аннулирую твое право и лишаю тебя их.

Марк ответил хриплым смехом, прозвучавшим дико и безумно:

— Генрих фиц Эмпресс пожалует мне другие.

За все это время выражение лица Гриффина не изменилось, но Гвин заметила в нем слабые признаки беспокойства.

— Это не имеет ко мне отношения, — ответил он тихо. — Но на свои действия я имею право сам.

Маска неприступности снова легла на его лицо, а взгляд обратился к Алексу:

— Если его люди не покинут холмы за двадцать минут, перебейте их всех.

Он резко повернулся. Потрясенная, Гвин озиралась, оглядывая лица, прикрытые шлемами. Потом сделала шаг к нему.

Но Марк, будучи мастером интриги, приберег еще одну каверзу, последнее причудливое блюдо, которое готов был теперь добавить к этой трапезе безумия, которую Гвин помогла ему сервировать.

— Ты никогда не сумеешь открыть заветную дверь, Соваж, — крикнул он, обращаясь к спине Гриффина. — У меня один из ключей!

Сердце Гвин упало — скоро ей суждено было войти во врата ада.

Гриффин обернулся. Марк приподнял цепь, висящую на шее, и держал ее на весу. На ней красовался железный ключик. Гвин рванулась вперед, силясь его схватить.

Но тут и Гриффин приподнял цепь на своей шее.

— Ты имеешь в виду это? — спросил он бесстрастно, показав точно такой же ключ. У него было даже два ключа: один черный, как железо, другой серебристый.

Глаза Марка широко раскрылись, потом сузились до щелочек. Он рванулся направо, где стоял его капитан де Луд, на мгновение прикрывший глаза.

— Ты мерзавец! — выкрикнул Марк, когда правда забрезжила в его сознании, голос его звучал как злобное, едва различимое шипение. — Ты изготовил копию, когда брал цепь.

Гриффин встретил взгляд де Луда:

— Твоя дочь… Можешь прислать ее хоть теперь. Если пожелаешь, можешь и сам перейти ко мне на службу. И место для тебя найдется до конца жизни.

Он повернулся и пошел в сторону замка. И огромные боевые кони людей Соважа задвигались вокруг Гвин, оттесняя окружение Марка к холмам.

Гвин вздрогнула и поспешила за Гриффином.

— В чем дело? Что есть у Марка? — спросила она.

— Ключ к Сосуду, — ответил он все тем же невыразительным голосом.

— Нет! — закричал Марк в спину Гриффина. — Гвиневра и есть Сосуд. Это как Бог свят. Это чистая правда! А ты не знал?

И он разразился таким безумным лающим смехом, что Гриффин остановился.

— По крайней мере так говорил мой отец. — Марк снова рассмеялся — Женщины, выращивающие розы, суть Сосуды. Но ведь ты этого не понимаешь! А это означает, что ты так и не нашел святыню.

Гриффин пошел дальше.

Гвин смотрела на Марка, не отводя глаз, и видела, что он кипит яростью и безумием. Он так и стоял на своем шлеме, прижав одну руку к груди, а пальцами другой шаря по неопрятной бороде. Он не двигался с места. Улыбался.

— И как же насчет святыни? — спросила Гвин.

Он усмехнулся:

— У вашего отца, Гвинни, была шкатулка. Помните? Гриффин остановился.

— Ваш Гриффин жаждет ее получить, Гвин, — выкрикнул Марк, все еще ухмыляясь. — Очень хочет!

— Пожалуйста, Гриффин, — обратилась она к нему, догнав его. — Позволь мне уйти с ним. Оставаться здесь было бы безумием. Каждый раз, когда бросишь взгляд на меня, ты вспомнишь. Каждое сказанное мною слово будет вызывать твои подозрения. Отпусти меня!

Он опустил на нее глаза, огромный, холодный и ужасный:

— Нет!

Жаркие и мучительные слезы обожгли ее глаза. Дыхание стало неровным и тяжелым.

— Господи, Гриффин, отпусти меня! Тебя убьют! Я могу тебя спасти!

— Нет.

Он не махнул ей рукой, чтобы она удалилась, но и не сделал знака приблизиться. Она шла с ним рядом, а ей казалось, что была за тысячу миль от него.

Глава 28

— Вот как, значит, обстоят дела, — сказал Гриффин.

Несколько часов спустя они с Алексом стояли в господской спальне, после того как лошадей обтерли от пены, обработали потертости на их ногах и крупах, когда солдат накормили, а детей успокоили.

Они оба смотрели на резную шкатулку Гвиневры, которую теперь, когда он вспомнил о ней, они достали и поставили в центре стола.

Судя по всему, ему стоило доверять себе.

Солнце уже вот-вот должно было зайти, хотя из этой части замка видеть это было невозможно. На северо-востоке над горизонтом низко нависали грозовые тучи, мрачные, с серыми краями, мало-помалу охватывая и будто всасывая в себя все небо. Гриффин отошел от шкатулки, чтобы бросить в жаровню еще охапку торфа. Тот тотчас же затрещал и загорелся.

— Думаю, я по-настоящему никогда в это не верил, — сказал он.

Алекс кивнул.

— Многие считали, что твой отец слишком долго медлил, вместо того чтобы рассказать тебе о твоем предназначении. А смертное ложе по многим причинам не лучшее место для того, чтобы отягощать юную душу таким бременем.

Гриффин поворошил в жаровне старые угли и новое топливо, чтобы огонь разгорелся поярче.

— Однажды я потребовал у отца, чтобы он рассказал мне, потому что подумал, что он хочет сохранить все это для себя одного. Будто он собирался жить вечно.

— А теперь?

— Теперь…

Гриффин бросил кочергу и снова сел за стол.

— Теперь я считаю, что он просто хотел оградить меня от этого. Защитить от опасности.

Гриффин взял из шкатулки письма и безделушки и разложил на столе: потускневшее кольцо, лоскуток красновато-пурпурной ткани, рукоять ножа, локон и горсть монет.

— Я знаю, что ты сделал, Алекс, — сказал он спокойно.

Наступила пауза.

— Язычник?

Он расслышал в голосе Алекса смущение и напряжение.

— Ты знал, что у меня это есть? — спросил Гриффин, показывая ему серебристый ключ.

Он услышан, как Алекс шумно втянул воздух.

— Откуда он у тебя?

— Из того самого источника, из которого ты пытался его получить. От де Луда.

За спиной Гриффина воцарилась тишина.

— Что ты собирался с этим делать, если бы тебе удалось его получить? — спросил Гриффин.

Он услышал, как тяжело ступают сапоги Алекса, когда тот обошел стол и приблизился. С его лица сошла вся краска. Оно стало мертвенно-белым.

— Хочу сказать, что отдал бы его тебе.

Гриффин откинулся назад, опираясь спиной о стену:

— Да. Я бы тоже этого хотел.

Алекс сел верхом на скамью и подался вперед.

— Я столь многого не рассказал тебе, Язычник.

— Знаю. И почему же?

Алекс отер ладонь о волосы.

— Сначала просто потому, что ты не хотел ничего знать. Много лет ты был воинственно настроен против всего этого.

— Так и было. Но ведь предполагалось, что ты должен быть моей защитой и опорой. Разве не так, а, Наблюдатель?

— Да, я из тех, кого называют Наблюдателями. Мы наблюдаем, Гриффин. И защищаем. Но мы защищаем тебя, чтобы ты охранял сокровища. Мы связаны клятвой охранять сокровища.

— А не меня, — сказал Гриффин, и это было не вопросом, а утверждением.

Алекс молчал перед лицом этого невысказанного обвинения в предательстве.

— Я твой друг, Язычник. И всегда буду твоим другом. И мне не требуется давать в этом клятву.

— И все же ты лгал мне.

— Потому что не был уверен, что ты будешь хорошим Хранителем, — вырвалось у Алекса. — Я даже не знал, будешь ли ты Хранителем вообще. Ты унаследовал Кровь, но Ношу, как говорил сам, был вынужден выбирать. Никто не мог возложить ее на тебя силой. Ты должен был ее принять. — Он остановился у окна, выходящего на запад, и выглянул. — Я не знал, захочешь ли ты.

Их глаза встретились. Гриффин кивнул, принимая упрек.

— И?..

Глаза Алекса смущенно забегали.

— И что?

— Почему ты не сказал мне о ключе?

Алекс вспыхнул, провел рукой по широкому подоконнику, потом по губам, по подбородку.

— Не знаю. Мне нравилось быть единственным, кто знал.

— Власть?

Алекс кивнул и отвел глаза:

— Ты не взял меня с собой в Ипсайл. Вместо меня взял Фалька. Почему?

Гриффин пожал плечами:

— Я уже подозревал. А де Луд только подтвердил мои подозрения.

— Но как ты узнал?

Он снова пожал плечами:

— Ты был слишком настойчив и слишком заинтересован. Не надо быть ученым, чтобы понять, какое действие это оказывает на людей. Это забирает наши души.

Теперь огонь в жаровне полыхал во всю силу, и яркие блики плясали по стенам, освещая темную комнату. Гриффин пошевелился. В самом деле эта вещь забирала человеческие души. Как близко он подошел к этому? Стоило чуть-чуть увлажнить почву желания, и росток воспрянул бы и разросся как сорняк. Сколько времени он пробыл в «Гнезде»? Не более трех недель, а уже через два дня впитывал слухи, распространившиеся по доброй половине графства. И оставил Гвиневру, позволив ей делать все то, что она сделала.

Гриффин с горечью улыбнулся:

— Возможно, наша семья недостаточно сильна для того, чтобы хранить это и дальше. Кажется, никому это не приходило в голову.

Темно-синий цвет плаща Алекса вобрал неровный блеск пламени от жаровни, когда он с силой покачал головой.

— Ты как раз свидетельство того, что это не так, Гриффин.

— Не очень-то убедительно, к сожалению.

— Ты же отверг это. На поле брани, когда тебе был предоставлен выбор, ты отказался от этого.

— He знаю, как охранять это.

Алекс вздохнул:

— Не вижу другого способа.

Брови Гриффина взметнулись:

— Так это было испытание? Для того чтобы получить это, надо сначала отвергнуть?

— Зависит от выбора, который предоставляется Хранителю, — произнес Алекс. — Выбор был за тобой. — Он сглотнул. — Никто иной не смог отказаться от этого. Только ты.

Гриффин подался вперед, упираясь локтями в колени. Он не сводил глаз со шкатулки Гвиневры.

— Мой отец считал, что в этом сокровище заключена сила, которая позволит ему жить вечно.

Он перевел взгляд на Алекса:

— Это так?

— Возможно.

Гриффин кивнул, и рука его легла на стол. Пальцы едва не касались края шкатулки. Он глубоко вздохнул.

— Так что теперь? — спросил Алекс. — Как насчет меня?

— А ты что думаешь?

Алекс стоял тихо, спина его была напряжена, голова опущена. Он сказал внезапно охрипшим голосом:

— Думаю, я совершил ошибку, забыв, кто мой господин. И сожалею об этом.

Гриффин подался вперед и уставился в пол.

— Я говорю это искренне, Язычник. Этого больше не случится.

Гриффин поднял глаза.

— Знаю. Я больше этого не допущу. Алекс опустил голову.

— Милорд. — Он дотянулся до резной шкатулки Гвиневры и потрогал пальцами ее резьбу. Потом сделал решительное движение назад. — Значит, мне не грозит позорная смерть предателя? — спросил он серьезно.

Гриффин ответил скупой улыбкой:

— Нет.

— И ты не отправишь меня в изгнание? — спросил он срывающимся голосом.

Гриффин покачал головой.

— И Гвиневру не отправишь?

Он снова покачал головой. Алекс с облегчением вздохнул.

— Я думал, ты захочешь отослать нас куда-нибудь подальше. А ты хочешь держать при себе обоих близких людей, предавших тебя.

— Я хочу держать при себе людей, совершивших ошибки и осознавших это. — Он снова посмотрел на шкатулку. — Возможно, время от времени мне придется об этом напоминать.

Алекс ответил горьким смехом:

— О чем? О том, что люди не без греха?

Гриффин покачал головой и поднялся на ноги.

— Искупление и прощение возможны.

Гвин разговаривала с Фальком на третьем этаже возле двери в солар. Он дежурил там, куда сам себя и определил. Лестничная площадка была темной из-за позднего часа и из-за надвигающейся бури. Дождь хлестал по окнам.

— Лорд Гриффин не собирается причинить мне вред, — запротестовала Гвиневра, почти смеясь, и это было первым проблеском веселья, испытанного ею за долгое время.

— Знаю, миледи.

Фальк расправил свою тунику.

— Это так. И все-таки я хочу быть рядом.

Гвин улыбнулась:

— Фальк, будь я не такой скверной женщиной, я вышла бы за тебя.

Он смущенно затоптался, на месте, забормотал что-то и покраснел:

— Это пустяки, миледи. Я уже так давно охраняю вас, что было бы странно, если бы перестал это делать теперь.

Она прислонилась плечом к дверной притолоке, колеблясь перед тем как войти внутрь и закрыть за собой дверь. И все же собиралась остаться здесь, пока не придут новости от Гриффина, какими бы они ни были. Пусть он отправит ее в монастырь, или к Марку, или предоставит решать ее дело Генриху фиц Эмпрессу. Каким бы ни было его решение, она подчинится ему, даже если он пожелает выслать ее в Палестину. Сейчас же за окном бушевала буря, совсем стемнело, и она не хотела запираться в комнате.

— Думаю, я знаю, чего хотел отец, Фальк. Я думаю, он хотел, чтобы шкатулка досталась Гриффину.

— Ну конечно, он хотел этого.

Она посмотрела на него так, будто он сообщил ей, что собирается стать алхимиком.

— Но, Фальк, почему ты не говорил мне об этом раньше?

— Я понятия не имел о том, что вас это заинтересует, — ответил он с достаточно убедительным изумлением и даже возмущением. — Я не думал, что вы понимаете, что это не просто шкатулка.

— Я и в самом деле не понимала. Да и сейчас не понимаю. А теперь она у Марка. Что бы там в ней ни было.

Фальк ответил ворчливо:

— Я бы не стал на вашем месте особенно беспокоиться, миледи. Язычник позаботится обо всем, что хочет иметь у себя дома.

Она открыла было рот, чтобы добавить что-то еще, но лишь покачала головой.

— Что бы это ни было, теперь уже не имеет значения. Мы просто подождем и увидим, что принесет завтрашний день.

— Да, миледи.

Она снова прислонилась плечом к дверной раме, а Фальк к стене. И оба принялись смотреть в дальнее окно. Буря ревела и сотрясала стены точно так же, как в ту ночь год назад, когда она влюбилась в Гриффина и была с ним на сотрясаемом порывами ветра постоялом дворе.

— Да, — сказала она задумчиво. — Разве ты не видишь, Фальк? Вад. Га. Со. Я думала, что это значит что-то вроде «отдать». Отдать шкатулку. В этом нет сомнений. Но, должно быть, это было имя «Гриффин Соваж». «Отдать Соважу».

Она помолчала.

— Конечно, я не совсем понимаю, что значит «Вад».

— Выйти.

Гвин медленно повернула голову:

— Что?

— Выйти замуж, за Гриффина Соважа.

Глава 29

Она стояла в прихожей возле комнаты лорда. Эдмунд смотрел на нее умоляюще. Несмотря на все несчастья и потрясения последнего дня, его наивная серьезность была для нее благотворным бальзамом.

— Вы сможете сделать это должным образом, миледи?

Она с улыбкой положила руку ему на плечо.

— Я приложу все усилия. Потом посмотрела на дверь.

— Иди и раздобудь еды, Эдмунд. И найди моего писца. Пусть он научит тебя сыграть несколько нот на цимбалах.

Она снова улыбнулась:

— Нам в этой башне не помешало бы немного музыки, Эдмунд. Ты так не думаешь?

Он ответил энергичным кивком.

— Можешь сделать это для меня?

Он выпятил грудь.

— Будьте покойны, миледи, — пообещал мальчик и убежал.

Гвин перевела дух, повернулась и легонько постучала в дубовую дверь спальни.

— Милорд, — позвала она, чуть повысив голос. — Это я. Последовала пауза. Потом дверь широко распахнулась.

В двери стоял Алекс.

— Входите.

С полминуты они смотрели друг на друга, не отводя глаз, как противники, готовые к перемирию, потом Гвин кивнула и прошла мимо него в свою спальню. Гриффин поднял голову.

Его волосы были влажными и прилипали к голове темными прядями. Одет он был в штаны и тунику, вытканную из льна и шерсти. Мягкая ткань облегала его плоский живот и мощные бедра и ниспадала почти до колен. Он сидел за маленьким столом, за которым они много вечеров играли в шахматы, на котором он не раз раскладывал манускрипты и где однажды овладел ею.

— Входи, Гвиневра.

Его глубокий раскатистый голос скорее, чем слова, заставил ее пройти в глубину комнаты. Она сделала несколько неуверенных шагов.

— Милорд. Я не собиралась тебе мешать. Я пришла только… О! У тебя шкатулка отца! — сказала она тихо.

— Да.

— Когда ты ее нашел? Где? Я думала, она у Марка…

Гриффин глубоко вздохнул, и грудь его всколыхнулась от вздоха.

— Я нашел ее неделю назад.

— Какая красивая, — пробормотала она и дотронулась до нее. — Ты нашел в ней письма отца?

— Я нашел письма своего отца.

— Что?

Он кивнул.

Она покачала головой.

— Почему же отец отдал ее мне, чтобы я ее хранила, если она не… — Гвиневра замолчала и тяжело, со стуком опустилась на стул. — Эта шкатулка должна принадлежать тебе. Твоей семье. Она принадлежит Эверуту, а мы, — закончила она с горьким смехом, — мы никогда не принадлежали Эверуту.

— Зато теперь принадлежим.

Ее глаза снова наполнились слезами.

— Еще нет, — сказала Гвин ломким трепетным голосом. — Наша свадьба будет только утром. И, возможно, раньше Генрих отрубит мне голову.

— Генрих не станет рубить нам головы. Ты не совершила измены. Ему.

— Могу я кое-что спросить, Гриффин?

— Гвиневра, — ответил он тихо, — теперь не то время, чтобы проявлять робость. Ты можешь спрашивать о чем угодно.

Она кивнула, соглашаясь, готовая поддержать его, что бы он ни говорил, только бы обращался к ней, смотрел на нее и хоть как-нибудь, хоть отдаленно, был с ней связан, но следующие его слова вызвали у нее оторопь.

— Пора прекратить лгать нам обоим — и тебе, и мне.

Она хотела было кивнуть, но вместо этого брови ее взметнулись вверх:

— Ты лгал?

Он взмахнул рукой над столом, указывая на шкатулку и разложенные на столе безделушки:

— Я лгал.

Она с трудом выдохнула:

— Ну едва ли это идет в счет.

— О, еще как идет, — возразил он мрачно.

По столу были разбросаны вещицы, которые она так часто брала в руки и столько раз перебирала, остатки бог знает чего — кольцо и обрывки ткани, локон и письма на пергаменте, которые она не могла прочесть. А теперь кожаный шнур, который Гриффин постоянно носил на шее, тоже лежал на столе, свернутый в кольцо, и к нему был привязан маленький серебристый ключик.

Она потянулась к нему.

— Еще один ключ. Откуда?

— От де Луда.

Она чуть не рассмеялась.

— Что?

Гриффин бросил взгляд на Алекса.

— Де Луд дал его мне.

— Головорез Марка отдал тебе ключ, который я потеряла год назад в Лондоне? — изумленно попыталась она уточнить.

— Это так. У него есть дочь. Через какое-то время он пришлет сюда к нам свою девочку.

Теперь она рассмеялась коротким изумленным смехом, раздумывая, потом сказала:

— Значит, у тебя их два.

— Он сам ключ, — послышался из тени голос Алекса.

— Не понимаю, что это значит, — возразила она немногословно.

Серые глаза Гриффина неотступно смотрели на нее. Все плоскости его лица были высвечены огнем жаровни и заштрихованы тенями. Он не двигался, но заполнял всю комнату своим присутствием, а она потеряла его, потеряла…

— Там внизу есть отделение, закрытое на ключ, — сказала она прерывающимся голосом. — Ты не можешь его видеть, но оно там есть, с краю.

Она протянула вперед палец, указывая на него. В комнате наступила оглушительная тишина. Она медленно подняла взгляд к изумленному лицу Гриффина.

— Что? — Его голос звучал глухо, резко и недоверчиво.

Она кивнула.

— И ты заглядывала внутрь, Гвиневра? — В голосе и словах его прозвучало еще большее недоверие.

— Конечно.

Он стремительно подался вперед:

— Как же ты это сделала?

Она пожала плечами:

— Это было всего однажды, когда я была ребенком. Я нашла эту шкатулку и играла с ней. И вдруг нижнее ее отделение открылось. Отец ужаснулся, когда застал меня за этим занятием. Он пригрозил мне, и я никогда больше не видела этой вещи до его смерти. — Она осторожно сглотнула: — После этого, в те ужасные дни, когда Марк всюду преследовал меня, когда мародерствовал в округе, он намекнул на существование сокровищ. И на брак. Я испытала все возможные средства, чтобы открыть шкатулку. Не знаю почему, но мне это казалось важным. А также важным, чтобы Марк не узнал о ее существовании.

Я даже попыталась открыть ее раскаленной кочергой, но и это не помогло. Ты можешь видеть, что она осталась не-опаленной.

А потом однажды ночью, когда я чувствовала себя очень несчастной, я дотронулась до нее… Она ведь такая красивая… И вдруг я вспомнила, что сделала ребенком. Я приложила к ней пальцы вот так. — Она распластала пальцы, показывая, и они оказались внутри шкатулки. — Я пощупала внутри, нажала и…

Крышка потайного отделения отскочила.

Алекс с шумом вдохнул. Гвин подняла глаза. Гриффин смотрел на нее.

— Неповиновение имеет свои маленькие преимущества, — сказала она печально.

Что-то вроде мимолетной улыбки промелькнуло на его лице.

— Должен признаться, я никогда не считал неповиновение таким уж большим грехом, каким считает его церковь.

И в это мгновение что-то от прежнего Гриффина проступило в его лице, и в этой унылой комнате будто повеяло свежим ветром.

— Я тоже думаю, что это так.

Он казался ей ослепительным, будто от него исходил яркий свет. Он казался ей безупречным даже при всех своих заблуждениях. Лицо, перечеркнутое шрамом, греховное тело и великодушное сердце. От всего этого у нее занялся дух.

И на все это у нее уже не было прав.

— Значит, тебе было нужно именно это? — спросила она, стараясь сделать свой голос бесстрастным. — Узнать, что там, в нижнем отделении?

Улыбка его потускнела.

— Да.

Его большой палец скользнул под край крышки и откинул ее. Все трое подались вперед. По причине, которую она не могла бы объяснить, Гвин даже перестала дышать, когда он поднял крышку и открылось внутреннее отделение шкатулки.

— Опять документы, — сказал он хрипло и закрыл глаза. — Этого здесь нет.

Алекс выругался и отпрянул к стене. Подошвы его сапог заскрипели, давя мелкие камешки, когда он повернулся и заходил по комнате. Изумленная, Гвин переводила взгляд с одного на другого.

— В чем дело?

— Третий ключ.

— Третий ключ?

— Нам нужен еще один ключ.

В его словах была холодная и тупая убежденность, но сердце Гвин отчаянно забилось. Она подалась вперед.

— У меня есть ключ. Маленький золотой ключик.

Серые глаза Гриффина широко раскрылись и были устремлены на нее, а взгляд его будто прочерчивал огненную дорожку между ними, как лесной пожар. Она кивнула, чувствуя головокружение, и протянула руку к неприглядному мешочку, зашитому в ее нижних юбках.

Каждое утро она совершала этот ритуал, заново пришивала мешочек к своим юбкам, стараясь выполнить последнюю волю отца. В складках ее коричневой юбки скрывался крошечный ключик, который отец вложил в ее руку, лежа на смертном одре. Он был скрыт, чтобы не было заметно его яркое сияние и чтобы защитить его от посягательств.

Потому что он сверкал как солнце.

Дрожащими пальцами она высвободила его из складок своих юбок и вложила в мозолистую ладонь Гриффина.

Его глаза еще некоторое время продолжали удерживать ее взгляд, потом он сжал его в пальцах. Он схватил два ключа, уже лежавших на столе — черный и серебристый — и сложил вместе. С удивительным щелчком они соединились друг с другом, и в их центр он вложил третий ключик, золотой. Получилась трехцветная головоломка. Серебристый ключик вошел в покоробившийся железный, и это походило на серебристый край темного грозового облака. Ее ключик, помещенный в центр, засверкал как конец радуги.

— Боже милостивый! — пробормотал Алекс.

— Как красиво, — выдохнула Гвин. Гриффин испустил долгий вздох.

— А теперь? — спросила Гвин, поднимая на него глаза. — Что теперь?

Гриффин покачал головой:

— Понятия не имею.

Она указала на шкатулку, в тайном отделении которой были видны свитки:

— Что это такое?

Они медленно переключили внимание, на свитки. Гриффин взял один из них в руки.

— Тонкий пергамент, — сказал он.

Дорогой. Но следующий свиток, взятый из шкатулки, вызвал у нее потрясенный вздох.

— Это медь? — спросила она едва слышно, потому что в горле у нее пересохло. — Что это такое?

На лице Гриффина читалось изумление.

— Карты.

— Карты?

Он взял несколько листков тонкого пергамента и несколько тонких листов металла, похожего на бронзу. Она непонимающе смотрела на них.

— Что это за карты?

— Карты сокровищ, — пробормотал Алекс.

Гвин склонилась над столом. Она могла различить причудливые линии и каракули на некоторых документах, которые вполне могли означать конец земельного массива или начало водных путей. Уловила изображения мифических животных, яркие живые краски и надписи, от которых, казалось, исходил запах пыли, росы, целебных трав и древних тайн.

Гвин посмотрела на Гриффина, склонившегося над свитками. Губы его беззвучно шевелились: он читал латинский текст, начертание которого она узнала, потому что помнила, как выглядели манускрипты монахов.

Она ощутила нечто странное в спине, что могла бы назвать предвкушением судьбы, и это ощущение заполнило все ее тело свежестью и новизной и отчасти страхом.

— Что все это значит? — спросила она шепотом.

— Это означает, что он наследник Карла Великого, — послышался голос Алекса из тени.

Она подняла голову и посмотрела на них:

— И что это будет значить для него?

Гриффин поднял голову и посмотрел на нее, удерживая ее взгляд, но его взгляд оставался непроницаемым.

Теперь Гвин увидела в нем подлинное величие, скрытое, но ощутимое, и у нее захватило дух.

— Это означает привилегию и бремя, потому что он должен охранять тысячелетние сокровища, — произнес Александр голосом, способным быть услышанным армией Генриха, как если бы она находилась на расстоянии трех лье отсюда. — Это означает, что, пока есть потребность биться за Господа — что ведет к славе, но порождает и алчность, — эта потребность есть средство защиты подлинных сокровищ наших душ. Это означает, что кровь Гриффина несет в себе пурпур королей и что он Хранитель святынь.

Гвин посмотрела на Гриффина с отчаянием:

— О каких святынях ты говоришь, Алекс?

— О ковчеге Завета. О копье Судьбы. О Туринской плащанице.

Теперь заговорил Гриффин, и его слова звучали как торжественная музыка, тихо и ритмично, и от звука его голоса волоски на ее спине встали дыбом.

— И о сударе из Овьедо — платье, которым была обернута глава умершего на кресте Иисуса. И о терновом венце.

По спине Гвин продолжал распространяться холод. Гриффин умолк, но Алекс, глядя прямо на Гриффина, назвал еще одну святыню:

— И о чаше Марии.

— Святом Граале? — воскликнула Гвин, чувствуя, что вся кровь ее заледенела.

Алекс еще раз повторил то, что произнес в самом начале:

— Он Наследник Карла Великого. Он Наследник! Она смотрела на Гриффина, не отводя взгляда. Рот ее был полуоткрыт, будто она забыла, как дышать, и не могла вспомнить. Да, она могла поверить, что он был отпрыском королей. Чеканные черты его лица были полны властной силы и значительности, и ей нетрудно было поверить в то, что ему уготовано судьбой нести бремя власти. А выражение его глаз было, как всегда, непроницаемым.

Конечно, и душа его выстрадала достаточно.

А она предала его.

Она склонила голову и протянула руку через стол. Если он не пожелает ее взять, ему достаточно остаться неподвижным или уйти.

Она ждала. Услышала звук удаляющихся шагов. Дверь захлопнулась. Все тело Гвин содрогнулось.

Потом рука Гриффина накрыла ее руку.

Ее дыхание стало неровным, вырывалось отчаянными неравномерными всплесками. Она опустила голову на простертую на столе руку.

— У меня нет слов, Гриффин, — выкрикнула она, не в силах больше сдерживать себя. — Моя скорбь глубже любого колодца. Я никогда не хотела нанести тебе ущерб или ранить твои чувства, но обстоятельства загнали меня в безвыходную ситуацию.

— Дело не только в тебе.

Она изумилась:

— О чем ты говоришь?

— Я тоже лгал.

Она судорожно выдохнула. Смех и плач теснились в ее груди, перемежаясь истерическими всхлипами, которые она пыталась заглушить. Но потом его теплая ладонь снова легла поверх ее руки.

Она подняла на него глаза.

— Я знал, что сокровища здесь, — продолжал он, будто не слышал ее покаянных слов. — Я знал легенды о них. Знал, что за ними охотятся. Я ездил в Ипсайл-на-Тайне ради того, чтобы найти сокровища, но не сказал тебе об этом. Я все это знал, но не сказал тебе, и это поставило нас под удар.

— Нет! Меня ты не подставлял под удар…

— Я сказал «нас». Нас вместе и тебя в отдельности. Я это сделал, когда оставил тебя одну в саксонской деревне и когда отпустил одну в аббатство Святого Альбана. Я снова и снова подвергал тебя опасности ради достижения своих целей. Я бросал тебя и лгал тебе. И прошу у тебя прощения.

Она так энергично покачала головой, что волосы упали ей на плечи.

— Нет, Гриффин. Ты не должен просить прощения. Ты не виноват передо мной.

— Но я делаю это. И более того.

Он привстал, потянулся через стол, обхватил ее лицо ладонями и прошептал:

— Я прощаю тебя. Я прощаю тебя. Я прощаю тебя.

Ее дыхание вырвалось из груди вместе с сокрушительным рыданием. Она соскользнула со скамьи, опустилась на пол и положила голову ему на колени, плача и пытаясь найти простые слова, которые сама мечтала услышать всю свою жизнь — а теперь особенно — от этого доброго и прекрасного человека.

Прошли какие-то мгновения, и она вновь ощутила прикосновение его руки, нежно поглаживающей ее голову. Не видя его, она дотронулась до его лица. Он обнял ее и притянул к себе на колени. Лицо ее оказалось в нескольких дюймах от его лица, а руки Гриффина лежали на ее бедрах.

— А теперь скажи, что и ты меня прощаешь, — попросил он хрипло, будто волновался и ему необходимо было услышать от нее слова прощения. Она покачала головой.

— Что бы ты ни говорил, ты не сделал ничего, за что надо просить прощения. Но я скажу тебе другое, что давно хочу сказать.

Она подалась к нему и зашептала у самых его губ:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Уголок его рта приподнялся, и он прижался лбом к ее щеке. Так они сидели некоторое время. Его руки были на ее бедрах, а она опиралась локтями о его плечи, и волосы Гвин окутывали их обоих темным покрывалом. Время от времени из его уст вырывалось неровное дыхание, но постепенно оно становилось спокойнее.

— Есть ли в наших душах места, требующие защиты? — спросила она тихо.

Его руки сжали ее бедра, потом скользнули вверх вдоль ребер.

— Умница, — пробормотал он. — Теперь мы знаем друг друга изнутри и снаружи.

— Давай будем нежными друг к другу.

— Будем.

К этому времени солнце уже начало всходить. Буря истощила себя и прошла. Яркий ясный желтый свет струился в восточное окно. Долго царила тишина. Они сидели молча, соприкасаясь лбами.

— Скоро прибудет Генрих, — пробормотала она. — Я должна принять меры к тому, чтобы…

Ее голос замер. Она не знала, как закончить фразу. Чтобы сделать что?

— Не волнуйся из-за Генриха.

— Я волнуюсь из-за тебя, — ответила она, и смех ее прозвучал отрывисто и неуверенно.

— У нас с Генрихом долгое знакомство, Гвин. Он меня знает, и я не беспокоюсь.

Она вздохнула с облегчением.

— Скажи мне снова, что любишь меня, — пробормотал он, зарываясь лицом в ее шею.

— Говорю снова, что люблю тебя. Кончики его пальцев прогулялись по ее спине.

— Через несколько часов мы станем мужем и женой, — заметила она тихо.

Он переплел свои пальцы с ее пальчиками и поцеловал их один за другим:

— Мы уже муж и жена.

Эпилог

Дождь омывал маленькую церквушку сверкающим водопадом в течение всей брачной церемонии. Прибыл Генрих фиц Эмпресс, прибыл и продемонстрировал в полной мере свой взрывчатый анжуйский темперамент, но, как было известно Гриффину, ум его был острее языка, и очень скоро он перестал извергать пламенные эскапады, после того как услышал подробные объяснения.

А потом они сидели в парадном зале, беседовали и пили вино, а вокруг них шумело празднество.

— Она умна, — заметил Генрих. — И полна живости. Мне нравятся как раз такие женщины. Но тебе следует держать ухо востро и следить за ней.

— Благодарю за совет, милорд.

Гриффин поднял чашу с вином, салютуя Генриху:

— А тебе советую следить за леди Алиенорой. Генрих разразился смехом, их оловянные чаши соприкоснулись и звякнули.

— И в самом деле следует. Мы оба выбрали женщин с сильным характером.

Гриффин ответил добродушной гримасой:

— Это только одна сторона их натуры.

Он поставил чашу и оглядел зал. Всюду были люди. Они стояли маленькими группками, разговаривали и смеялись. Возле помоста сидел менестрель, перебирал струны арфы и тихонько пел маленькой группе гостей, собравшихся вокруг него. Позже ему надлежало спеть для всех, и в его репертуаре были сказания о свирепых монстрах и отважных рыцарях, о молодоженах и воюющих домах, чье примирение и объединение должно было принести стране мир.

Гвиневра сидела на другом краю помоста, окруженная детьми. Похоже было, что она рассказывает им историю. Гриффин едва заметно улыбнулся. Дети сидели, приоткрыв розовые губки в предвкушении продолжения, с восторгом глядя в ее оживленное лицо и следя за жестами ее изящных рук, пока развертывался рассказ.

Голос Генриха прервал его размышления:

— Хвалю твои начинания, Язычник. Люди здесь довольны, сыты, а для этого потребовалось много усилий.

— Все это дело рук: Гвиневры.

— Возможно, Эверут станет надежным оплотом безопасности на севере.

Он повернул голову и сказал резко:

— Ходят слухи…

Гриффин ожидал этого.

— О чем? — спросил он.

Генрих смотрел на него поверх края оловянной чаши. Его светло-голубые глаза отражались в полированном металле:

— О сокровищах.

Гриффин не спеша кивнул и встретил пронзительный взгляд Генриха:

— Мой господин, помни: ты узнаешь все, что тебе нужно будет узнать, и получишь все, что тебе положено. Эверут останется верным тебе.

Некоторое время Генрих смотрел на него, по-видимому, взвешивая, позволить ли Гриффину эту маленькую уловку, когда на кону стоят сокровища. Но что-то удержало его от возражений.

Возможно, тайное осознание того, что когда-то его дед отдал свои богатые анжуйские владения ради того, чтобы жениться на ведьме и стать королем Иерусалима, а возможно, понимание, что судьба уже подарила рыцарям-тамплиерам богатые земли по всей Англии. Но не исключено было и то, что он решил: сокровища, хранящиеся в тайнике, и вполовину не так ценны, как сокровище крепкой дружбы и союза. Что бы за этим ни крылось, но Генрих кивнул.

— Да, Эверут останется верным. Я это знаю. Или по крайней мере, — он снова поднял чашу, — ты останешься.

Гриффин склонил голову:

— Да, милорд.

Позже ночью он сидел на постели, глядя на спокойный сон Гвиневры, распростертой под меховыми одеял’Ами. Когда она засыпала, лицо ее на мгновение осветилось слабой улыбкой. И, если он хоть немного был причастен к ее счастью, эта улыбка была ему наградой.

У Гриффина было по крайней мере еще одно обязательство перед ней — прочесть документы, найденные в ее шкатулке.

Он собрал все свитки и, сидя на краю постели, читал их, пока Гвин спала рядом. Гриффин низко склонился над ними, разбирая латинские и еврейские буквы, роясь в памяти при свете свечи, блики которой играли на его лице. Он достаточно быстро понял, что документы представляли собой карты, но один из них содержал инструкции.

Он был так погружен в перевод, что, когда ему открылся смысл текста, от изумления разразился смехом.

Гвин подняла голову.

— Гриффин? — спросила она сонным голосом.

— Ты знаешь?

— Знаю что?

Гриффин жестом указал на бумаги:

— Что я должен с этим сделать?

— С сокровищами? — Она приподнялась, опираясь на локти. На щеках ее остались тонкие розовые полосы от простыни. — Алекс сказал, что это знают только Наследники и Хранители.

— Возможно, я и Наследник, но никогда прежде не чувствовал себя подлинным Хранителем. А теперь, — он указал на бумаги, — а теперь, чтобы узнать это, я принимаю на себя бремя этой судьбы. Я становлюсь Хранителем.

Гвин отвела глаза. Он мог видеть только ее макушку. Она прижала руку к груди, все еще сжимая пальцами край простыни.

— Гвин!

— Значит, ты уедешь.

Он смотрел на нее с удивлением:

— Почему?

Один изящный розовый пальчик выпростался из-под покровов и указал на бумаги и карты, разбросанные по постели.

— Ты ведь должен их найти. Разве не так? Ты должен найти святыни.

Он ответил слабой улыбкой:

— Не совсем так.

Она бросила на него взгляд искоса. Казалось, он вполне доволен. Он листал эти документы и выглядел удовлетворенным. Она приподнялась и заставила себя сесть.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне не надо их искать. Я и так знаю, где они.

Ее глаза сузились и смотрели на него с подозрением:

— Где же?

— Внизу.

Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

— Я покажу тебе.

Изумленная, недоумевающая, она поспешно оделась и последовала за ним по темной винтовой лестнице в подземелье. Их подошвы крошили мелкие камешки. В руках они держали фонари. Гвин шла позади. Звук их напряженного дыхания и скрежет камешков под ногами эхом отражались от каменных стен, нарушая их молчание, но Гриффина удивило то, как спокойно бьется его сердце. Узнав то, что ему открылось теперь, он почувствовал себя… свободным.

Оки остановились перед дверью помещения, где прежде скрывался Эсташ. Гриффин вставил маленький ключик Гвин в пасть дракона, и дверь открылась. Эта комната выглядела теперь так, как ей и было положено выглядеть — как прихожая.

Гриффин поднял фонарь и указал в дальний угол, на стену. Там, заметная только благодаря узкой трещине, находилась дверь. Еще одна дверь, прорезанная в камне. Еще одна гигантская дверь, возвышающаяся над их головами. Эта дверь была бы совершенно незаметна, если бы не было известно, что она там есть. Она сливалась с камнем скалы и камнями, окружавшими ее, настолько, что почти не отличалась от них. И оставалась бы скрытой, даже если бы армии Аттилы вторглись в замок Эверут.

Должно быть, из-за нее пролились реки крови, думал он. Гриффин никогда прежде не видел ее, только читал о ней в древних манускриптах, хранящихся наверху, и в то же время она казалась ему знакомой, как лицо отца. Он ощупал края, очищая их от пыли, копившейся десятилетиями, а возможно, и дольше, от грязи и паутины, пока наконец вея вырезанная в камне дверь не стала видна целиком.

— Никогда о ней не знала, — почтительно пробормотала Гвин за его спиной.

Он сложил три ключа — как три части головоломки — вместе, и они скользнули в замочную скважину. И снова он не смог бы сказать, читал ли об этом. Но чувствовал, что все это было ему знакомо. Потом нажал обеими ладонями на дверь и сильно толкнул ее.

В этом темном и сыром помещении петли должны были заржаветь и скрипеть как старые кости, но дверь отворилась бесшумно. Повеяло холодом, застоявшийся воздух устремился наружу из укромных уголков, как трепетные крылья. Гвин судорожно втянула воздух.

Он повернулся и наклонил голову:

— Ты ведь всегда была склонна к авантюрам, Рейвен. Она неуверенно улыбнулась:

— Не думаю. Я терпеть не могу авантюры. Просто приключения сами меня находят.

— Нет. Это я продолжаю тебя находить. Она дотронулась до его руки:

— Я люблю тебя.

Вместо того чтобы взять ее руку, он улыбнулся:

— Идем.

И пошел вперед в кромешную тьму пещеры, высоко подняв свой фонарь.

Гвин, стараясь дышать ровно, ступила через закругленный деревянный порог и нырнула во мрак.

Это походило на спуск в катакомбы. Они спускались в недра земли, под брюхо замка. Закруглявшиеся стены сочились влагой. Камень был покрыт слизью. При свете фонаря Гвин могла видеть странные фантастические изображения, вырезанные на стенах, вызывающие страх и благоговение.

К ней пришло забытое воспоминание: оно промелькнуло в ее сознании, как будто летучая мышь пролетела. Когда-то давно она была здесь. Очень маленькой. Отец что-то рассказывал ей об этих изображениях. Говорил, что они сделаны много-много лет назад и что эта стена с наскальными изображениями была привезена сюда издалека. Он никогда ничего больше не говорил об этом — возможно потому, что сам ничего не знал или не хотел, чтобы знала она. Она не имела об этом понятия. Но с какой стати было перевозить сюда каменную стену?

Маленький лучик света от фонаря Гриффина осветил пространство впереди, и он уверенно зашагал дальше в темноту. Его лицо было частично освещено светом фонаря — видны были очертания скул, носа и решительные глаза. Он остановился, наклонил свой фонарь вперед, пока его тонкие лучи шарили по стенам. И вот вошел в камеру. Она быстро последовала за ним.

— Слезы Иисусовы! — выдохнула Гвин.

Сокровища!

На стене висел огромный длинный сломанный меч. На столе у стены стояло несколько сосудов, собранных в группу, рядом с украшенным драгоценными камнями поясом и простой деревянной чашей.

Сокровища! Их было не так уж много, но ей казалось, что она ослеплена исходившей от них энергией и силой.

Она приложила ко рту дрожащую руку. Гриффин смотрел на нее спокойными серыми глазами, ожидая, когда она обратит взгляд к нему.

— И что?.. — спросила она, но голос ее прервался. — Что ты должен сделать со всем этим?

По его лицу скользнула тень улыбки, будто она его позабавила:

— Думаю, я должен это отдать. Ее рука опустилась.

— Что? А как насчет карт? Разве это не карты, указывающие, где скрыты сокровища?

— Некоторые из них. Но я должен вернуть сокровища.

Она недоуменно смотрела на него.

— Кому?

— Миру.

Гвин ответила слабым кивком и опустилась на каменное сиденье, пока ноги еще держали ее.

— Понимаю. Нет, не понимаю. И когда их следует вернуть? — Она вытерла ладонью лоб. — Куда вернуть? И почему? Не понимаю.

Лицо Гриффина словно светилось изнутри.

— Наследник Карла Великого должен отдать долг, — сказал он просто.

Она не сводила глаз с этих древних сокровищ.

— Это так красиво, — пробормотала Гвин, потом посмотрела на Гриффина: — Бремя?

Он покачал головой:

— Нет, больше не бремя. Нет, если я их отдам.

Гвин прикрыла глаза.

— Когда?

Он снова покачал головой:

— Не знаю. В должное время в должном месте. Но чувствую, что не сейчас. Предстоит еще многое узнать. — Он осмотрел реликвии, потом повернулся к Гвин: — Я подозреваю, что нашим детям предстоит стать Хранителями на протяжении долгих поколений. Но однажды, когда наступит время, им придет осознание того, что эти сокровища надо будет отдать людям.

— Как? Откуда ты знаешь? Кому решать, где и когда это сделать?

— Думаю, это станет ясно тем, кто будет жить позже. Мы только Хранители, Гвиневра.

Она сделала шаг назад.

— Мы? Хранитель ты.

— И ты тоже. — Он смотрел на ее бледное лицо. — Неужели ты возложишь это на меня одного?

Ее глаза наполнились слезами холодные пальцы сжали его руку как тонкая серебряная филигрань, украшающая корону.

— Ни за что. Даже если весь мир ополчится на меня, я тебя не покину, — ответила она шепотом.

Он привлек ее себе на грудь, обвил руками стан, всю ее, полную добрых намерений, силы, достоинства и чувства чести, и сжал так сильно, что у нее захватило дух.

Гриффин понимал, что держит в объятиях самое ценное из сокровищ.

Он склонился к ее губам.

— Превыше всего, Гвиневра, я ценю тебя. Если бы мне предложили выбрать королеву, я выбрал бы тебя. Если бы мне был предложен весь мир, я выбрал бы тебя. Я выбираю тебя и ценю превыше всего на свете.