Женаты по договору

Глава 20. На грани

— Я бы хотела завтра поехать в королевский сад, — сообщает за ужином мужу Мираэль, — Что скажешь? Разрешишь?

— А почему я должен запретить? — хмуро спрашивает Аттавио, не отвлекаясь от очередного письма в своей руке. И одновременно ловко отправляет в рот один кусочек мяса за другим, игнорируя овощи и картофель.

— Хорошо, — кивает девушка спокойно, — Я возьму бричку.

— Лучше карету с шестеркой.

— Как скажешь.

— Одна?

— В компании двух дам. Их инициатива.

— Я понял.

Несмотря на это незамысловатое перебрасывание емкими фразами, Мираэль удовлетворенно кивает. В этом весь Аттавио. И в то же время, если вспомнить далекое прошлое, — раньше не было и того. Всего в паре слов была хорошо завуалированная забота о ней, но графиня «слышала» ее и просто не могла оставаться равнодушной. Даже беря во внимания занятость мужа, он беспокоился. Пусть и скупо. Пусть столь емко и почти незаметно.

Она научилась различать эти незаметные нотки и сигналы в его речи и тоне голоса, чтобы тихонько млеть и радоваться…

На самом деле ей не хотелось ехать ни в какой сад. Тем более — королевский, где праздно живущие дамы проводят непозволительно много времени. Какой смысл в шатании? Разве что — надеяться на встречу с кем-нибудь из королевской семьи?

Но и этого Мираэль было не надо. Куда как с большим удовольствием она провела бы день дома, в библиотеке, за книгами… Или за домашними хлопотами, к которым прикипела, чувствую потребность прикладывать собственную руку в создании домашнего уюта…

Покончив с едой, Аттавио скупо благодарит дворецкого и прислугу за ужин, а ее — за компанию — и отправляется в свой кабинет. Опять работать. Мираэль же некоторое время сидит в столовой, смакуя чай и пирожные собственного приготовления, а после — идет в библиотеку. Собственноручно зажигает несколько лам, чтобы немного почитать перед сном.

Конечно, она могла это сделать и в своей спальне, в кровати, но ей нравилось в графской библиотеке. Здесь было уютно и приятно, а запах дерева и бумажной пыли привычно умиротворял и расслаблял. Неделю назад девушка распорядилась кое-что изменить здесь — поменять кресла и тахту, решетку на камине и пару канделябров. Еще здесь появился стол — небольшой и изящный, под стать женскому вкусу графини. Теперь здесь стало удобно читать многочисленную корреспонденцию на ее имя и писать ответы. За этим же столом она иногда работала над книгами — делала небольшие заметки в своих тетрадях и блокнотах, рисовала или же просто пребывала в полудреме, развалившись в удобном кресле — тоже новом и невероятно удобном — и рассеянно смотрела в окно.

Сегодня она игнорирует его — выбирает софу и удобно укладывается, скинув мягкие туфли на тонкой подошве. Подгибает под себя ноги, кладет на колени научный трактат по биологии и упирается рукой в подлокотник. Поза, привычная ей уже несколько лет. Расслабленная и удобная. Мираэль может просиживать в ней часами, изредка шевеля ногами, чтобы те не затекли. И разминая пальцами шею и плечи. С той же целью.

И, как обычно, за чтением время бежит быстро и незаметно. Страница за страницей молодая и жадная до знаний графиня поглощает предлагаемую ей фолиантом информацию, анализирует и запоминает. Отмахивается от окружающего мира — от слуги, который подливает в лампы масла, и от Золы, которая недовольно поджимает губы, когда графиня отказывается закончить с чтением и отправиться на боковую. В итоге Мираэль просто говорит ей идти спать и не беспокоиться — она сама и в спальню вернется, и ко сну приготовится. Невелика наука.

Большие часы с маятником отсчитывают половину второго, когда, закончив с документами, на пороге библиотеки появляется граф. Глядя на свою жену, он немного хмурится — недоволен, что та тоже засиделась допоздна, хотя, наперекор обычному режиму дня благородных дам, поднимается рано и далеко не всегда устраивает себе тихий час после обеда.

Она была деятельна, его маленькая жена. Нетороплива и аккуратна, но все же — невозможно активна. И речь шла не о прогулках и общении со знатными женщинами в этих их клубах по интересам. Даже если Мираэль просто сидела около окна и вышивала — тихонько и бесшумно, ее стройное и мягкое тело было насквозь пропитано притягательным теплом жизни. А на ее лбу всегда написаны столь глубокие мыслительные процессы, что можно невольно приревновать даже к этим размышлениям.

И к этой книге, которую так бережно и аккуратно Мираэль сейчас держит в своих руках. К которой склонилась с искренним интересом и выражением глубокой озабоченности, будто та открывала ей самые сокровенные тайны самого мироздания.

Интересно, она когда-нибудь напитает свою жажду знаний? Или до последнего вздоха, по последнего дня своей жизни будет корпеть над учебниками и энциклопедиями, будто в них — смысл всего ее существования?

Определенно, Мираэль — уникальная молодая леди.

Вопрос в другом — надолго ли она сохранит эту свою необычность?

Надолго ли останется пытливой и любопытной, будто голодный зверек?

Или спустя время заразится привычками скучающей знати и начнет, как все эти дамы, занимать себя тихими склоками, слухами и… любовниками?

Ну вот, опять его занесло не туда. А ведь не хотел об этом думать, категорически не хотел. Это… сбивает с толку.

Надо отвлечься, не так ли?

Поэтому мужчина подходит к своей увлеченной чтением жене и, привлекая к себе внимание, мягко и аккуратно кладет ладонь на макушку.

Такое уже было однажды… Поэтому — навевает приятное ощущение узнавания и уже какой-то привычки.

Но от неожиданности Мираэль вздрагивает и шарахается в сторону, вскидывая подбородок и устремляя на графа недовольный взгляд.

— Аттавио! — возмущенно пыхтит она, — Сколько раз можно просить — не подкрадывайся!

Мужчина снова отмечает, что ему до безобразия нравится, как девушка зовет его по имени. В ее устах оно звучит… мягко и соблазнительно. Трепетно и привлекательно.

— Ночь на дворе, — сурово говорит он, несмотря на приятное теплое чувство внутри грудной клетки, — Я, в свою очередь, просил тебя так долго не сидеть за книгами.

Мираэль фыркает, но тут же усмехается.

— Жалко тебе, что ли? — вызывающе спрашивает она, — Или, может, у нас дефицит масла? Так я могу пару ожерелий продать — на год хватит…

Нервозность, проскользнувшая в голове молодой графини, не скрывает от Аттавио ее смущения. Ей неловко, несмотря на бравый вид, и на самом деле она недовольна своей бурной реакцией, а не грубым вторжением супруга в ее личное пространство.

Чтобы скрыть это, она машинально поправляет на носу очки и откашливается. Хмурится и неловко дергает плечом, на которое тут же соскальзывает и легонько сжимает его ладонь мужа.

— Тебе надо быть аккуратней, — неожиданно для самого себя говорит мужчина, — Иначе лет через десять ты совсем посадишь зрение. Будешь слепой, как старушка. Оно тебе надо?

Мираэль снова смешно фыркает — совсем как обиженный ежик. Но книгу аккуратно закрывает, откладывает в сторону и стягивает очки.

— Послушная девочка, — усмехается Аттавио и наклоняется, упершись рукой о спинку софы.

И снова — Мираэль вздрагивает. На этот раз — от предвкушения. Этот жест и этот взгляд, которые она видит, она знает уже слишком хорошо. И хотя этой стороне их жизни все-то две недели — все ее нутро и тело отзываются на эти знаки, стремясь к очередной чувственной игре.

Прочь, сомнения! Она совсем не прочь получить капельку ласки, хотя продолжительное сидение действительно утомило ее, и теперь она чувствует ноющую усталость.

Но ведь ее муж тоже. И все же — он пришел. Опять же — потому что заботится о ней.

Мира сама тянется к нему. Обхватывает руками широкие плечи, заставляя наклониться еще сильнее, и прижимается губами ко рту. Но глаза не закрывает. Впрочем, как и ее муж. Они смотрят друг на друга — слишком близко, слишко остро. Их поцелуй таковым даже назвать сложно — их губы просто соприкасаются друг с другом. Согревают. Будто знакомятся.

Не выдерживает первой именно Мира — она скользит языком по нижней губе мужчины, игриво щекоча, слегка подтягивается. В груди становится тесно, хорошо, что под просторным домашним платьем нет корсета, только нижняя сорочка. Но даже она неприятно давит и раздражает.

Поэтому девушка сама развязывает узелок пояса и тянет его, чтобы лиф платья распахнулся. Конечно, она откровенно дразнит своего супруга. И поощряет одновременно. За заботу. За внимание к ней и ее здоровью.

И с наслаждением опускает ресницы, когда Аттавио, привычно обхватив пальцами ее затылок, углубляет поцелуй. Делает его уверенней и жестче.

Именно так, как ей нравится. Как она желает. И уже не представляет по-другому.

Своими уверенными руками и телом Аттавио стягивает ее на пол, на ковер. Целуя все с большей жадностью, быстро и уверенно разоблачает: сначала платье, потом — и сорочку. Невесть откуда сквозняк неприятно проходится по голой коже, заставляя ту покрыться мурашками. Но как только рука граф ложится на полную грудь и сжимает одно из полушарий, Мира сладко стонет и выгибается навстречу. Жадно обнимает за шею и голову. Прижимается разведенными в сторону ногами к обтянутым брюками бедрам. В отличие от нее, Аттавио до сих пор одет. И девушка спешит исправить это недоразумение.

Хотя бы немного.

Мужчина довольно рокочет, когда чувствует ласкающие его через одежду ладони жены, одновременно раздевающие его. Пока еще не очень умело, но старательно расстегивающие пуговки, запонки и пояс. Вытягивающие ткань рубашки из-за края брюк и поглаживающие грудь и живот.

Инстинктивно толкается бедрами вперед, когда миниатюрные пальчики касаются бедер и паха — чтобы стянуть и нижнюю часть его одежды и дать себе волю прикоснуться к куда как более интимным местам…

От касаний мягкой и нежной ладони к его члену он возбуждается быстро и споро. А уж от аккуратных и нерешительных движений пальчиков по стволу он готов взвыть и выругаться. Эта невообразимая смесь — с одной стороны, Мира откровенно показывает свое собственное желание и стремление сделать ему приятное, с другой же — она по-прежнему не искушена и стеснительна, как девственница.

И это заводит его до безумия. Настолько сильно, что он, не сдержавшись, слишком сильно сжимает ее в своих руках и прикусывает нежную женскую губку.

Девушка даже вскрикивает.

Но этот болезненный и жалобный звук его почему-то не отрезвляет. Наоборот. Вожделение становится таким сильным, что затмевает его разум окончательно.

Позже, конечно, он снова пожалеет о своей несдержанности и чрезмерной грубости, но накопившиеся за последние сутки ярость и ревность сейчас взрываются в нем ярким фейерверком, и он действует жестко и авторитарно, неимоверно пугая свою молодую жену.

Он с невероятным пылом снова набрасывается на ее губы и одновременно — резко врезается в женское лоно, еще недостаточно влажное и подготовленное для вторжения. Мира снова вскрикивает и впивается ногтями в твердые мужские бока. Аттавио сразу начинается вколачиваться в нее — быстро и глубоко, из-за чего она глухо стонет и скулит и, извернувшись, жалобно просит:

— Подожди, Аттавио… Не так жестко…

Но супруг не останавливается. Его движения грубы и порывисты и вызывают ужасно неприятное жжение, и Мира болезненно всхлипывает. Но старается подстроиться, расслабиться… Хотя откуда-то приходит понимание — что-то не так… Происходит что-то неправильное…

Аттавио даже рычит как-то странно, по-звериному, беря ее по-животному дико и необузданно. Бьется в нее, давит всем весом, и в какой-то момент она даже начинает задыхаться…

Ее промежность словно разрывается. И животу тоже становится больно.

Поэтому она снова умоляет:

— Аттавио! Потише! Пожалуйста!

Но муж ее словно не слышит. И не слушает ее просьбы. Продолжает двигаться грубо и решительно, будто… наказывая за что-то?

Пересилив себя, Мира успокаивающе гладит супруга по спине. По ребрам. Кладет ладонь на затылок и даже старается найти губами его рот, чтобы уже поцеловать его самой. Но тот почему дергает головой, будто та отвлекает его от крайне важного дела и…

Все равно продолжает брать ее. Жестко. Безжалостно.

А после — скидывает с себя ее руки и переворачивает. Ставит на колени и локти. И, крепко сжав бедра, снова вторгается в истерзанное лоно, вырывая из груди очередной жалобный крик.

— Аттавио! Аттавио! — отчаянно зовет своего мужа девушка, силясь привести его в чувство. Потому что… Ее охватывает самый настоящий страх. — Аттавио, хватит!

И на этот раз ее голос все-таки прорезается через темное марево. Мужчина замирает.

— Аттавио… — стонет Мира, в изнеможении опуская голову и утыкаясь лбом в свои руки, — Пусти… Пожалуйста…

— Мираэль… — на выдохе шепчет ее имя Аттавио, наклоняясь и прижимаясь к ее спине.

Касается губами лопатки. Скользит чуть в сторону и выше — к чувствительному затылку. Слегка прихватывает кожу зубами.

— Да что с тобой такое… — ошеломленно выдыхает девушка, морщась от очередной болезненной пульсации, которая расходится от мужской плоти, по-прежнему находящейся в ней. — Мне больно…

Спиной она чувствует, как тот напрягается. У нее получилось?

Получилось же?

Но тут Аттавио снова толкается в нее, из-за чего Мира снова всхлипывает.

Небольшая передышка.

И снова толчок.

И прикосновение пальцев к нежным и чувствительным складочкам.

Легкое нажатие на тугой бугорок…

И девушка благодарно стонет, ведь эта ласка немного, но все же перетягивает на себя неприятные ноющие ощущения от прежней грубости.

Еще один толчок… И еще…

Аттавио входит по-прежнему глубоко, но проникновение уже не ощущается настолько болезненно и жутко. В этом ей помогают умелые пальцы, ласкающие ее чувственное местечко. Трущие клитор и пускающие волны удовольствия от паха к напрягшимся соскам.

И все же… окончательно дискомфорт никуда не пропадает. И по-прежнему неприятно отвлекает.

Даже когда благодаря стараниям Аттавио она сочится влагой.

Даже когда низ живота сводит спазмом от подступающего пика.

Ей все равно больно…

Но она терпит. Сжав зубы, прикусив изнутри щеку…

Терпит.

А еще — тихонько плачет.

Соленые капельки стекают по щекам к подбородку, и она инстинктивно слизывает их и чувствует соль.

А, может быть, это кровь? Едва ли они осознавали, в какой момент она или Аттавио, прокусили губу…

Муж продолжает биться в нее, снова наращивая темп. Ноги уже не держат ее, и она медленно сползает на ковер, распластавшись, как жертва на алтаре. Но это не останавливает мужчину. Он продолжает толкаться в нее и ласкать пальцами, снова вдавливает собой в пол и кусает в шею, оставляя очередную метку.

Ни о каком стыде сейчас, разумеется, не может идти и речи. Боль странным образом смешивается с удовольствием, все чувства обостряются и переплетаются между собой, и Мире кажется, что она просто начинает сходить с ума.

Она все яснее и яснее начинает чувствовать плоть мужа внутри себя. Страдает от разрывающих ее ощущений. И почему-то одновременно — наслаждается острой пульсацией, разгоняющей по всему ее телу одну горячую волну за другой.

Она снова стонет и всхлипывает. Но почему-то с наслаждением принимает все атаки и толчки мужа.

Опять скулит, порывисто выдыхая его имя. Опять просит. Вот только о чем?

Что бы он остановился?

Или чтобы продолжил?

Его пальцы действуют эффективно и правильно, все таки подводя ее к пику.

И отчего-то ей уже не хочется, чтобы это прекращалось.

Боль… Удовольствие… Спазмы… Пульсация… Кажется, за всем этим только обрыв и отчаяние. А вот сейчас… Прямо здесь… Пока муж берет ее… заставляет истекать соками и вкрикивать от каждого упругого толчка…

В этом есть жизнь. Есть дыхание.

Все ее существование здесь.

В какой момент в ее голове и теле настолько все сильно перемешалось?

Почему она страдает и наслаждается одновременно?

Почему стонет от пронзающих ее тело искр и уколов, как будто это самая изысканная и неповторимая на свете ласка.

— Мираэль… — оглушает ее сознание рычащий голос Аттавио, вдруг толкнувшийся в нее с особой силой.

И настолько глубоко, что она снова почувствовала боль.

Но почему-то не испугалась ее. И не отшатнулась.

Только закричала в исступлении и растеклаклась тягучей смолой, не желая ни понимать, ни осознавать — а что это вообще было?

И как теперь с этим жить?

В момент, когда Аттавио взорвался, кончая в содрогающуюся от спазмов жену, взоорвался и весь мир вокруг. Ошеломленный, мужчина даже не сразу понимает, что с ним происходит, и громко застонал, содрогаясь всем телом.

Опадая на маленькое тело своей жены. Безжалостно сминая всем своим весом это хрупкое и нежное создание.

Но машинально подставив локти и оперевшись на них.

Однако все равно — безжалостно придавливая Миру собой.

Ее тоненький и жалобный всхлип прорывается, как через стену. Но все равно — оглушает и сводит с ума.

Ему одновременно хорошо и страшно.

Горячо и холодно.

Даже озноб начинает бить, будто-то в горячке.

— Мираэль… — зовет он жену до странного охрипшим голосом, ведь не кричал, не повышал голоса…

Только почти изнасиловал, прямо на полу в библиотеке, не сумев сдержать темные и безжалостные порывы, будто какой-то маньяк…

— Мираэль… прости… — бормочет он рассеянно, отпрянув и откидываясь на бок. Проводит ладонью по вздрогнувшему плечику и переворачивает. — Мираэль…

Девушка зачем-то вскидывает ладонь к лицу и трет глаза. Снова всхлипывает. Содрогается… И скулит, как побитый и несчастный котенок.

— Мираэль?

— Не трогай, — шепчет девушка, — Не трогай!

— Черт… Мираэль, посмотри на меня!

Мужчина с силой отводит ладонь жены от ее лица и наклоняется к нему. Вглядывается, хотя в глазах до сих пор мутно и какие-то искры скачут.

Но вспыхнувшие яростью и ненавистью зеленые глаза он видит прекрасно. И машинально отшатывается.

— Бог-творец… — шепчут искусанные губы, — За что ты так со мной?

Мира отворачивает свое лицо и… плачет. Тихо. Но от этого не менее горько и отчаянно.

— Мираэль! — снова повторяет Аттавио, обхватывая ее за скулы, но девушка выворачивается, отталкивается от него и выплевывает короткое и грубое ругательство.

Он давно задавался вопросом, откуда она знает такие слова, но сейчас мужчине не до того. Он понимает, что совершил нечто настолько неприемлемое и сокрушающее, что, если немедленно не примет какие-либо меры…

То просто потеряет девушку.

— Девочка моя… Маленькая… — бормочет от рассеянно, резко хватая ее и прижимая к себе, — Дорогая моя… Прости… Прости…

Конечно, она выворачивается снова. И отпихивается, продолжая всхлипывать и обжигая кожу на его груди своими слезами и прерывистым дыханием. Но мужчина продолжает удерживать ее, притягивает к себе, снова и снова, гладит волосы и плечи, целует в лоб и скулу… Борется с ее сопротивлением максимально аккуратно и ласково, чтобы не причинить еще больше боли.

— Сволочь, — выдыхает она, постепенно, но затихая, — Какая же ты сволочь, Дэрташ… Ну зачем? Что я тебе сделала?

«Ничего, милая, — вспышкой проносится у мужчины в мозгу, — Просто свела с ума и заставила чувствовать себя больным и поехавшим…»

Наверное, надо было озвучить это вслух… Но что-то сдавливает грудь и горло Аттавио, из-за чего он не может выдавить из себя и слова.

И это убивает. Не только его. Но и его маленькую графиню.

И если он срочно не предпримет что-нибудь, они оба рискуют погрузиться в сводящее с ума отчаяние.