Женаты по договору

Глава 22. Доверие

Мире что-то снится. Что-то невнятное… И тягучее… Из-за этого она не может проснуться, как бы не старалась.

Страдает. Мучается.

Но вырваться из липкого бреда не может.

Аттавио слышит ее судорожные всхлипы сразу, как только возвращается в спальню своей жены. Быстро преодолевает расстояние до постели и обхватывает пальцами влажные от пота скулы. Слегка сжимает. И властно зовет:

— Проснись, Мираэль! Проснись!

Колдовские зеленые глаза распахиваются, и Аттавио видит плещущийся в яркой зелени ужас и панику. В уголках мгновенно собирается влага, девушка тихонько всхлипывает и снова жмурится. Трясет головой… Отворачивается.

Но когда Аттавио обнимает ее и прижимает к себе — не дергается и не вырывается. Более того — сама неуверенно протискивается ладошками к груди…. Зарывается в складки рубашки… Греется.

И жмется… Доверчиво… Жадно…

Это воодушевляет.

— Тш-ш, девочка, — шепчет Аттавио, поглаживая Миру по голове, — Все хорошо… Все в порядке… Это просто сон… Всего лишь сон…

Но потянулась же? Не отвернулась и не оттолкнулась? Защиты ищет?

Значит, все равно верит? Инстинктивно, безотчетно… Но верит?

Значит, не все потеряно.

И когда представляется такая возможность, он перетаскивает девушку к себе на колени и укачивает, как ребенка.

Противоречиво? Странно?

Но, наверное, есть в этом что-то судьбоносное. И неизбежное.

Не просто так чертовка-судьба именно Мираэль Тордуар поставила на его дороге, когда Аттавио искал пути подняться повыше. Не просто так позволила разойтись, чтобы, возможно, лишить перспективы медленного, но верного процесса расцветающей в их душах неприязни и ненависти друг к другу. Не просто сохранила ее чистой и невинной для него, своего мужа, а ведь при таком красивом личике найти приличного ухажера не составило бы никакого труда. Даже в таком захолустье, как Фэрдер.

А дальше, конечно, дело техники. Он сам сделал все, пока та же судьба отошла в сторонку, с усмешкой глядя на то, как странным образом утраивается неравный брак, и сам он буквально съезжает с катушек, хотя ранее подобного с ним никогда не случалось. Потому и спрашивает — мягко и аккуратно:

— Расскажешь, что снилось?

Мираэль вздыхает и слегка ерзает. Совсем как котенок, который переминает лапками, чтобы найти более удобное положение.

— Не помню, — шелестит тихонько, — Что-то… неприятное…

— Из-за меня?

— Мм… Может быть…

— Простишь меня?

Девушка медленно поднимает голову и смотрит мужу прямо в глаза. И лиственная зелень неожиданно окутывает его, заставляя почувствовать если не облегчение, то что-то приятное и щемяще нежное.

Размякает он… Становится сентиментальным…

— Ты испугал меня, Аттавио, — к счастью, отвечает она, — И больно сделал. Очень больно… До сих пор… болит… там…

Скулы графини вспыхивают, как огоньки, и сама она пытается снова опустить голову.

Но мужчина аккуратно перехватывает ее челюсть пальцами и фиксирует.

— Очень болит? Может, врача вызвать?

Мираэль морщится. И краснеет еще сильнее.

— Обойдусь. Но больше… так не делай.

— Так простишь? — спрашивает мужчина строго, внутренне ликуя и почти не веря, что все получилось настолько просто.

— Прощу. Но больше так не делай, ладно?

— Договорились, — чувствуя облегчение, Аттавио прижимается губами ко женскому лбу и целует. — Но точно не надо врача?

— Не надо, Аттавио. Правда. Однако я жду объяснений.

— В смысле?

— В смысле — ты не был пьян. И вечером выглядел как обычно. Ты, конечно, бываешь грубым… Но не настолько…

Подняв столь неприятную тему, Мира краснеет еще больше — становятся пунцовыми даже кончики ушей, выглядывающие через прядки волос.

Умненькая девочка. И наблюдательная. Выглядит, может, немного наивной, а порой так оно и есть по факту.

И в то же время в ней не по годам много рассудительности. И доброты. Такой странной и иррациональной, но безоговорочной и простой — откуда только, спрашивается?

Поэтому и простила. И говорит так — складно и емко, не распыляясь на мелочи и детали.

А ведь на ее месте любая другая женщина — и более взрослая, и более опытная, и более терпеливая — устроила бы настоящий скандал.

Истерику.

Целое представление с обмороками и обвинениями.

А вот Мира — нет.

Даже бойкот не устроила. Только краснеет, как девочка.

Но, определенно, его девочка. Юная и сладкая. Но мудрая и сознательная. И поэтому — терпеливо ждет, когда он ответит.

А ему… и признаваться не хочется. Потому что чувствует себя идиотом — ведь позволил эмоциям взять вверх.

— Я был… не в духе.

— Это я поняла, — Мираэль фыркает, — Конкретней можно? У меня было ощущение… будто ты меня за что-то наказываешь.

Прозорливая какая!

— Мне в руки попало одно письмо. Ничего необычного — очень милое и сладенькое письмо от твоего поклонника. Это произошло случайно, но я его прочитал. И… вспылил.

— Какое еще письмо? — недоуменно спрашивает девушка. — От кого?

— От Кваранта. Мартина Кваранта.

— И что с того?

— Из себя вышел я, Мираэль.

— Почему?

Аттавио едва сдерживается, чтобы не выругаться. Но вместо этого, мягко погладив жену по плечу и руке, кладет ладонь на ее округлое бедро.

— Позволишь?

Девушка недоуменно наклоняет голову, но, поджав губы, кивает. Подобрав подол сорочки, граф задирает ее до самой талии, обнажив не только ноги, но и бедра, на которых во всей красе расцвели лиловые синяки. Распутав завязки на широком вороте, Аттавио также стягивает тонкую батистовую ткань лифа, обнажая грудь и живот. Видит не только следы укусов, но и яркие пятна, оставленные его же пальцами — результат его совершенно бездумных действий.

— Нравится? — усмехается Мира, но в голосе ее слишком ярко звучит нервозность и смущение.

— Вообще-то нет. Мне жаль…

— Мне тоже. Но на мой вопрос ты так и не ответил.

— Разозлился я, девочка. Очень разозлился. — Аттавио оправляет на супруге сорочке, возвращая ткань на место и разглаживая складки, — В письме Кваранта в любви тебе признавался. Тебе. В восторженных эпитетах расточался, книжек своих начитавшись.

— Иии? — вопросительно тянет Мираэль, причем совершенно не впечатленная, — Я тут причем?

— Ну как это причем, девочка? Ты — жена моя. А из меня так себе муж. Явно не о жестоких и властных сатрапах мечтают такие трепетные девы, как ты, не так ли?

— Может, и не мечтают. Но что толку?

— В том, что эти девы потом заводят себе любовника. А потом — еще одного. И еще.

— Так ты решил, что Кваранта — мой любовник?

Мираэль таращится на него во все глаза. Совершенно искренне и незатейливо.

— Он. Или кто-нибудь еще.

— Вот балбес… — пораженно хлопнув ресницами, девушка вдруг улыбается и хмыкает. после — откидывается на его плечо, — Так сиятельный граф, оказывается, умеет ревновать?

— Это тебя удивляет?

— Есть немного. Но в следующий раз давай лучше поговорим. Просто спроси меня. Хорошо? Не хочу снова под твою горячую руку попасть…

— А ты уверена, что будет следующий раз?

— Я уже достаточно хорошо знаю твой темперамент, чтобы быть уверенной — да, вы, мессир граф, еще не раз закатите мне сцену ревности…

Мираэль уже не только улыбается, но и откровенно веселится. И неожиданно прижимается к мужу еще теснее и даже обнимает за плечи.

И Аттавио, наверное, стоило бы возмутиться, но… на что?

На девчонку, которая не только его только что простила, но и, придя к верным выводам, по-детски разомлела от такой мелочи? Которая покраснела от удовольствия и, узнав о мужской ревности, увидела в этом проявление его характера?

Как хорошо она его узнала. Это обескураживает. И обезоруживает.

— Но это не повод поощрять всяких там… Кваранта… — нахмурившись, он слегка сжимает на ее затылке свои пальцы.

— А я и не поощряла… — глухо бормочет девушка, потеревшись носом об его шею, — И не думала… Я бы тебе и другие письма дала почитать, но они мне без надобности. Все сжигала…

— И много ты… получаешь подобного? — Аттавио неожиданно для себя напрягается.

— Я не считала. А надо было?

— Мираэль…

— Все-все, молчу…

Девушка неожиданно подтягивается и неловко клюет его губами где-то в районе скулы. Снова трется носом и фыркает:

— Колючий…

— А ты правда готова простить?

Мираэль сама не понимает, почему, но да, правда. Ей самой не совсем понятно, почему она с такой легкостью отпустила эту ситуацию, но лихорадочный бред, в который ее окунуло воспалившееся сознание, вытащило наружу то, чего девушка, видимо, боялась больше всего.

Не сразу, но сознание выдало ей несколько отдельный картинок и ощущенией, от которых у нее мороз прошелся по коже. И заставило снова испытать ужас.

… Сначала была темнота. Но не такая, какая бывает в закрытой и маленькой кладовой без единой щели и окошка. Да, в комнате может быть темно. Но, привыкнув, глаза все равно нащупывают что-то, за что можно уцепиться.

Мира же оказалась во мраке. Сплошном и бесконечном, без границ. И почему-то живом и пульсирующем.

Этому мраку нет ни начала, ни конца. И поэтому она брела и шагала, вперед и вперед, надеясь найти хотя бы малейший источник света.

И когда он появился — крошечный и слабенький, — она потянулась за ним, коснулась… А он обжег. Сильно и безжалостно. Ударил, но отшатнуться не дал. Притянул и уже не отпустил.

И стало горячо. Слишком горячо. Этот маленький огонек вспыхнул и охватил ее с головы до ног. Поджег, как сухую солому, а когда она попыталась закричать — не смогла сделать даже этого.

А потом огонь потух так же внезапно, как и вспыхнул. И что-то толкнуло ее, толкнуло в пропасть, в которая собственная беспомощность и невозможность что-то изменить ощущалось так ярко и так сильно, что это было еще страшнее.

И пока она летела, вокруг мелькали лица знакомых ей людей из реальной жизни. Мужчин и женщин. Молодых девушек и стариков. Аристократов и простых лавочников. Вот только их лица были какие-то… искаженные… искривленные… гротескно перекареженные и изуродованные, с оскаленными пастями и выпученными глазами.

И не было среди них того самого лица, к которому хотелось бы приблизиться, прильнуть в поисках защиты и поддержки. А она искала, искала… Пыталась найти то самое, родное, исключительное… любимое…

Единственно дорогое в этом мире.

Не отца. И не подруги, которой у нее по факту никогда не было.

Мужское. Волевое. С пронзительными глазами и вечно холодным выражением.

Но именно его голос — звучный и проникновенный, все-таки вытянул ее из кошмара и заставил очнуться.

Его надежные руки обняли и подхватили, прижали и согрели. Дали наконец-то ту самую опору и надежду, которую она так искала в том страшном мраке и среди бесконечной череды пугающих физиономий…

И в этот момент ей стало все равно — на неожиданное безумие Аттавио этой ночью. На боль, что он причинил. На собственное утреннее недомогание.

Все уходит и растворяется в кольце сильных и уверенных рук мужчины, который настолько искренне просит у нее прощение, а потом еще и признается в том, что ревнует, что невозможно не среагировать.

И кто? Аттавио Тордуар!

Молчаливый. Скупой на эмоции. Бесстрастный и непробиваемый.

Извиняется перед ней.

И ревнует.

Что-то теплое растекается по нутру от мыслей об этом. Скребется сладко. И сворачивается уютным клубочком.

А еще Мира ни за что и никогда не признается в том, что на деле этой ночью испытала не только боль. И не только унижение.

Но и очень странное и острое удовольствие, в клочки порвавшее всяческие границы дозволенного. Ведь смешанное с болью… с бескомпромиссным авторитетом и властью чего-то высшего и по духу, и по физике, оно превратилось в что-то запредельное… ирреальное… и совершенно запретное.

И потому — бесконечно прекрасное и чудовищное одновременно.

И да, это оказалось для нее… слишком…

И повторение этого опыта она страшно не хочет.

И его не будет. Аттавио пообещал.

Пообещал ведь?