Женаты по договору

Глава 28.2. Буря

Пусть Мире и кажется, что после устроенного мужем пикантного и далекого от приличий марафона она не сможет даже с постели подняться, повышенное чувство ответственности заставляет ее взять себя в руки и не только привести себя в порядок, но и вытолкнуть из кровати мужа, который вроде как серьезно решил провести день в ее компании да в горизонтальном положении.

И сделала, как оказывается, это очень своевременно.

Запоздалый завтрак, по времени больше подходящий для обеда, оказывается ознаменован большим количеством корреспонденции как для графини, так и для графа. По большей части — уже привычные документы и договора, пригласительные письма и билеты. Но среди них у обоих супругов оказались и весьма примечательные конверты — примечательные тем, что на них красовались восковые оттиски с королевским гербом. Разнообразия ради сидящие рядышком, а не напротив друг друга, как обычно, супруги одновременно переглядываются, заметив этот презанимательный факт.

Можно ли ожидать что-то хорошее от этих посланий? После вчерашнего? Шанс, конечно, есть всегда. Но пока не вскроешь, пока не прочитаешь — никогда, разумеется, не узнаешь.

Первым свое письмо вскрывает Аттавио. А вот Мира не торопится притрагиваться к светло-бежевому пакету, отмеченному знаком короля, и продолжает неторопливо пить чай. Смотрит при этом, конечно, исподтишка на мужское лицо, отмечая скупые и едва заметные эмоцию, тенью скользящие по нему. Напряжение. Мрачное ожидание. Понимание, но не принятие. И, в конце концов, ярость.

Мира не ждет, что муж отдаст ей письмо, чтобы та прочитала. Но отдает. Девушка аккуратно перехватывает тонкую бумагу с золотым тиснением, читает, но далеко не сразу пробирается через текст, полный витиеватых и сложных конструкций. Плюс сказывается волнение. Несмотря на всю человечность короля, Филипп остается королем — могущественным и обладающим властью и своими собственными соображениями. И понятно, что эти самые соображения не могут прийтись всем по вкусу.

Но за некоторые фразы все-таки получается уцепиться:

«Едва ли мы, Наше Величество Филипп, можем пропустить вопиющее неприличное поведение, которое Вами было продемонстрировано королевскому двору. Позволив себе неподобающее нарушение этикета и правил, Вы бросили тень не только на собственную фамилию и статус, но и на репутацию Вашей жены и Вашего монарха. Столь недопустимое попрание моральных и нравственных установок не может оставаться без внимания и коррекции. И, разумеется, осуждается Нами и подлежит порицанию».

Строгий и назидательный тон письма гармонично переплетается с вроде как дружественными интонациями, которые обычно может использовать товарищ или компаньон. Но искуственность, прячущаяся за высокопарным слогом, больше нервирует, чем обнадеживает. Да и итог письма тоже оказывается неутешительным.

«Мы считаем ественным и разумным дать Вам, граф Тордуар, реализовать свой потенциал на поприще, лучше всего подходящему и Вашим способностям, и Вашему темпераменту.

Нашему королевскому Величеству известно о наличие в Вашей юрисдикции часть Западных колоний. Несмотря на то, что Ваш опыт и способность контролировать работу на расстоянии, Мы считает за необходимость Вашего личного участия в данном направление, а посему приказываем:

Графу Аттавио Тордуару, урожденному Дэрташ, отправиться в неограниченную во времени и ресурсах командировку на территорию Западных колоний, а именно на обозначенные официальным распоряжением от 62 года Седьмого периода побережья Интарьяского залива, рек Лиссан и Морсьяш, а также их окрестности с инспекцией и осуществлением контроля вышеуказанных территорий.

Данное письмо надлежит использовать в качестве официального назначения и отказа не приемлет. На подготовку к отъезду Мы даем вам неделю».

Еще некоторые детали… Нюансы… Сроки и обязанности, необходимые к исполнению. Полные строгости и бескомпромиссности.

И — как обухом по голове:

«Также Наше Королевское Величество ставит Вас в известность о следующем: на время Вашего отсутствия графине Тордуар надлежит принять должность фрейлины принцессы Равэнны Андалазийской, Нашей невесты и будущей королевы Ривальдии и стать ее верной помощницей и наперсницей. И, разумеется, продолжить свою деятельность в сфере образования на благо развития нашего величественного и прекрасного государства».

Ошеломленная, Мираэль даже перечитывает очередной приказ, касающийся ее собственной участи, дважды. И едва ли хочет видеть в нем двусмысленность и весьма прозаические, пусть и неправильные помыслы не короля, но — мужчины. Однако видит. И по понятным причинам возмущается.

Потому что слишком откровенно. Слишком ясно и очевидно написанное на изысканной бумаге с безупречной каллиграфией секретаря Его Величества.

В подтверждении этих мыслей и как настоящая насмешка выглядит приписка, выведенный иным почерком — явно принадлежащим самому Филиппу. Отличен от текста выше и его слог. Он кажется более эмоциональным и поэтому — человечней. И хотя пытается прикинуться словом от неравнодушного друга, Мира воспринимает обращение короля, как откровенное глумление.

«Надеюсь, вы достаточно умны, мой друг, чтобы не затаить на своего короля обиду. Едва ли мое решение можно воспринимать как истинное наказание — ваша помощь в колониях незаменима и больше никому, кроме вас, не удастся оказать ее в полной и необходимой мере. Вашей же жене, такой молодой и трепетной душе, слишком рано сталкиваться с тяжестями морского пути и лишениями мало гостеприимных земель. А моей будущей супруге нужна умная и рассудительная подруга, достаточно искушенная и опытная, чтобы противостоять соблазнам королевского двора. Стоит ли говорить, что для вашей семьи это большая честь? Однако, предчувствуя ваше необоснованное недовольство в связи с вашим непростым нравом, я хочу напомнить о таком незначительном факте, как ваше истинное происхождение и происхождение вашей супруги. Конечно, за столько лет данный момент большинством моих приближенных оказался благополучно забыт. Но не всеми. И именно эти славные господа считают за свою обязанность напомнить, что в свое время вы совершили весьма и весьма неоднозначный поступок, позволив сиятельной графине покинуть нашу прекрасную столицу, лишив тем самым общества такой замечательной молодой леди, как Мираэль Тордуар. Но сейчас же вы, конечно, поняли, какое сокровище досталось в ваши руки? Ваша расцветшая привязанность сейчас видна невооруженным глазом и радует мое сердце. Но переходит границы дозволенного — вы совершенно неблагородно поддаетесь своей ревности и кидаете тень на аристократическое сообщество».

И так далее, и тому подобное…

— Каково? — хмуро бормочет под нос Аттавио, отметив момент, когда девушка дочитывает письмо. — Что скажете, сиятельная госпожа графиня? Вам не достаточно того, что с легкостью покоряете принцев и герцогов, так уже и на самого короля замахнулись?

Сначала Мира хочет возмутиться. Но почти сразу же понимает, что Аттавио не хотел ее ни спровоцировать, ни обидеть. А вот подшутить и невинно уколоть, чтобы завуалировать собственную досаду, — очень даже.

Поэтому девушка предпочитает уже привычно отмахнуться. И тихонько, но уверенно произносит:

— Я не собираюсь ехать ко двору, пока ты будешь в колониях.

— Ты перечиталась романов, Мираэль, — жёстко усмехается граф Тордуар, — Самоотречение и отказ от королевского внимания ради тирана-мужа? Это пошло.

— Не больше, чем твое вчерашнее выступление, — парирует девушка, фыркнув, — И что ты хочешь сказать? Тебя устраивает подобное положение дел? Ты с такой легкостью примешь это вздорное распоряжение Его Величества и позволишь остаться мне в Игдаре? Неужели ты настолько плохого обо мне мнения?

— Ну что ты, — взгляд Аттавио смягчается, а его ладонь накрывает женское запястье и слегка сжимает. После его пальцы скользят немного ниже и обводят старинное кольцо с сапфиром, которое молодая графиня продолжала носить с завидным постоянством, предпочитая его более тонким и изысканным украшениям. — Даже захоти я, даже позволив себе подумать плохо — ты каждый раз делаешь или говоришь такое, что напрочь сметает любые сомнения и подозрения.

— Комплименты в твоем исполнении — как отдельный вид искусства, — тихонько смеется Мираэль, подаваясь к мужу и прижимаясь носом с жесткой скуле. — Скупые, двусмысленные. Но искренние.

— У меня слишком много пороков, — повернув голову, Аттавио легонько клюет жену губами в висок. — И едва ли это когда-нибудь измениться. Не тот характер и возраст.

— И ладно, — бормочет Мираэль, нежась в скупой, но искренней ласке, — Я уже привыкла.

— И это глупо.

— Глупо? Я оскорблена в самых лучших чувствах, граф!

За притворным возмущением девушка не очень искусно скрывает нервозность, и это, разумеется, заметно.

Кончиками пальцев мужчина прикасается и пододвигает письмо, адресованное графине. Едва ли Мираэль хочет читать и его, но Аттавио ясно дает понять — она должна это сделать. И сам его вскрывать не собирается.

Приходится взяться за пергамент и вскрыть королевскую печать, чтобы достать очередной листок бумаги.

Его содержание не очень-то отличается от предыдущего, но явное намерение Филиппа выставить себя в сияющем, чуть ли не рыцарском образе видно слишком уж хорошо. И этот рыцарь якобы очень заинтересован в присутствии Мираэль подле его будущей жены, а также в ее поддержке и умениях.

Ну, а то, что король своим решением безжалостно разделяет супругов, он объясняет традиционным укладом и участью верноподданных Его Королевского Величества. Ничего, в общем, особенно в этом нет — вот такой вот вывод пытается донести король до своего очаровательного адресата.

И все же Мира видит больше, чем хочет — а именно нежный интерес к своей персоне и вполне мужское внимание, ясное и эгоистичное. И это возмущает ее и заставляет нервничать. Чтобы там не считал король, или ее муж, у нее никогда и в мыслях не было очаровывать никого из мужчин и кружить им головы. И уж тем более Филиппа.

— Но я ведь ничего такого не сделала, — удрученно сообщает она графу, передавая тому письмо.

— Потрясающая наивность, — усмехается Аттавио, — Едва ли при твоих-то данных надо делать что-то специально. Да и любая наигранность только оттолкнет искушенного человека.

— Это ты меня сейчас так мягко назвал недалекой дурочкой?

— Как можно? Но лучше уж ты была недалекой — гляди, было бы проще.

— Ну спасибо! — Мира насупилась, и граф, рассмеявшись и протянув руку, подцепляет кончиками пальцев ее точеный подбородок.

— Не шипи, моя кошечка. Но скажи — ты серьезно на счет своего отказа от королевской милости?

— Королевской милости? Милости ли? У короля есть куда как более выгодные партии для роли наперсницы будущей королевы. Его намерения прозрачны и прямолинейны. Тебе не обидно?

— Обидно? Да я в ярости!

— Я так и подумала.

— Но разве тебя не прельщает подобная перспектива?

Ладонь Аттавио неожиданно жестко перехватывает женские скулы и плотно фиксирует. Супруги Тордуар смотрят друг другу в глаза — внимательно и пытливо, пересекаясь в молчаливом и изучающем поединке. Несколько секунд они молчат. Но Мира не пытается освободиться, к тому же ей совершенно не больно. Поэтому она накрывает ладонь мужа своей и мягко поглаживает. И улыбается.

— Не прельщает, — говорит она прямо, в отличие от мужа. — Разве это не очевидно?

— Мне надо знать точно.

— Но почему? Разве я хоть раз давала повод для сомнений?

— Забыла про ДэВалье? Или Кваранту? И еще с дюжину прочих поклонников?

— Я не могу отвечать за поступки всех, кто глядит в мою сторону. Даже памятуя о твоей ревности. Но, учитывая это, будет вдвойне логичней и правильней поехать тобой, а не оставаться в Игдаре. Или ты не хочешь, чтобы я была рядом? Тогда я могу…

— Не стоит. Я понял тебя.

— Но…

— Не стоит.

Аттавио отнимает ладонь, но Мира инстинктивно тянется следом.

Ей очень хочется горячо сказать: «Я не могу иначе! Ведь я люблю тебя! Да, это странно, да, все произошло слишком быстро и совершенно необычным способом, но я люблю и хочу всегда быть рядом. Поэтому даже не думай оттолкнуть или отговорить — я тоже могу быть упрямой! А все остальное — это лишь досужие домыслы, от которых меня уже тошнит! Но тебя — тебя! — я люблю! Люблю!»

Однако не слишком ли уж много это вот «люблю»?

Хотя в спешке не было особой необходимости, Аттавио отдал приказ собираться настолько быстро, насколько это возможно в рамках человеческих возможностей. На то, чтобы подготовить все необходимые документы и судно, упаковать саквояжи и сундуки, он дал всего два дня, и одним из условием стала вся возможная анонимность и скрытность. Благо, у графа были все необходимые для того связи и доверенные люди. В том числе и Рико, которые и не подумал оставаться в Игдаре в качестве его представителя. Нет-нет, секретарь Аттавио в полной уверенности решил последовать за своим господином и его супругой, чтобы, как всегда, помогать и охранять их спокойствие. К н и г о е д. н е т

Но новость о немилости короля и отъезде графа все равно разнеслась по столице с молниеносной скоростью. А вместе с ней — и слухи о причинах оных явлений, среди которых основным, разумеется, стало предположение об особом благоволении Его Королевского Величества графине Тордуар. Столичные сплетницы быстро распространили историю и о ее великолепном появлении в Королевском парке, и о приступе ревности ее супруга, явно не безосновательном. Совершенно не таясь, дамы и леди самого разного происхождения обсуждали с кумушками и соседками давечие события, проводили параллели с тем, что произошло несколько лет назад. И накручивали все новые и новые подробности вокруг графской четы, будто ничего более интересного в Игдаре не было.

Что же касается их верного помощника и секретаря, Рико Монро, то тому пришлось изрядно побегать, чтобы решить все необходимые дела не только Аттавио, но и Мираэль. В случае с графиней их оказалось там много, что только природная смекалка и расторопность позволили молодому мужчине справиться со всем своевременно и аккуратно. Слишком уж активную жизнь стала вести молодая женщине по своему возвращению в столицу.

При этом самой графине пришлось держать лицо и играть непростую роль — с одной стороны, ей полагалось выглядеть, как тоскующая по отъезду мужа супруга, с другой — как дама, которую, может, и трогали роем крутящиеся вокруг нее сплетни, но которая осуждала их и считала досужими домыслами без капли истины.

— У Его Величества есть невеста, и эта прекрасная молодая леди, — так сообщила она во время чаепития с дамами Санженпэри, — Предполагать, что в подобном положении король может обратить внимание на одну из многочисленных посетительниц, — глупо и самонадеянно.

— Глупо причислять себя к одной из многих, — парировал ей кто-то, — Ваша красота, богатство и происхождение в своей совокупности дает определенные привилегии. Оттого выбор Филиппа ясен и обоснован.

— Вы должны гордиться честью, оказанной вам Его Величеством.

— Да-да! Стать фрейлиной будущей королевы — невероятно почетно!

Но, несмотря на лесть и умелую игру знатных дам, не услышать в их голосах злорадство и зависть было просто невозможно. Это отвлекало, царапало по самолюбию и нервировало. Приходилось старательно абстрагироваться.

… По окончанию озвученного Аттавио срока, глубоко за полночь, от графского особняка максимально тихо и аккуратно отъехала темная, без каких-либо опознавательных знаков карета. За час до нее в сторону порта были отправлены и повозки с вещами. Торговое судно, принадлежащее Тордуару, пришвартованное на причале и полностью готовое к отплытию, стояло в ожидании супружеской четы и в любой момент могло поднять якорь. Нужно было лишь одно — чтобы граф и графиня в сопровождении всего пары слуг да секретаря Монро ступили на палубу.

Все шло согласно плану. Ничто не препятствовало задумке Аттавио и его жены, ничто не беспокоило и не отвлекало.

Но отчего-то Мираэль все равно испытывала смутную тревогу. Одетая в темное платье без кринолина, в глухо запахнутом плаще с накинутым на голову капюшоном, она сидела подле мужа, прижималась к его плечу и опиралась на руку, затянутую в высокую перчатку для верховой езды. Это хоть немного, но успокаивало ее.

В полутьме кареты она едва могла видеть мужское лицо и его выражение, но ей казалось — муж тоже был напряжен. Их обоих не отпускало ощущение вездесущего соглядатая и надзора. Но Аттавио молчал. Молчала и она. Лишь отстраненно прислушивалась к всевозможным звукам, в ночной тишине звучащие очень ясно и громко.

К сожалению, их предчувствия недалеко ушли. И если их путь до причала прошел вполне мирно и спокойно, то уже на пристани, оказавшись на деревянных подмостках, супружеская пара и их спутники не смогли не отметить определенную, далекую от нормы суету.

Мужчины машинально уложили ладони на рукояти шпаг ладони, а Аттавио еще и подтолкнул жену назад, к карете.

— Что не так? — шепнула Мираэль мужу, — Что случилось, аттавио?

— Тихо, — приказал мужчина, — Не мешай.

Но им не пришлось даже долго ждать. Несколько одетых в гвардейскую форму мужчин выскочили из-за выстроенных стенами бочек и обвязанных сетями ящиками и в несколько мгновений окружили небольшую компанию, будто те были преступниками. И даже обнажили свое собственное оружие, подойдя максимально близко и скорчив самого угрожающего вида рожи.