Жестокие и любимые

– 4 –

3 года

44 недели

6 дней

Иногда, когда жизнь пинает тебя под зад, ты должен пнуть ее в ответ.

По яичкам.

Стальным носком ботинка.

По сути, если кто-то, кто угодно, пинает вас, будет очень зрело не прибегать к неэтичным мерам и не пинать их в ответ. Но это же скучно! А я люблю веселье. Стопроцентное удовольствие. Одно сотенное процентовольствие.

Я усмехаюсь собственному каламбуру. Одно сотенное процентовольство. И единственным признаком того, что последние пять минут я размышляла вслух, является мой прекрасный отец, постанывающий с другой стороны стола.

– Айсис, ешь, – умоляет он.

– Нет, пап, мне нужно идти. – Я быстро вскакиваю со стула, в то время как близняшки швыряются друг в друга овсянкой.

– Ты сейчас же сядешь и доешь свой завтрак вместе со всеми, Айсис, или да поможет мне…

– Куда ты собираешься? – перебивает его Келли и мило мне улыбается.

– Домой.

От такой перспективы у Келли загораются глаза, у отца же глаза темнеют.

– Айсис, по своему билету ты не сможешь вернуться домой раньше тридцатого…

– Пап, – хнычу я. – У меня умерла подруга, и я должна пнуть жизнь по яйцам.

– Мы все умрем, – говорит одна из близняшек, перестав метать овсянку. Моргнув, она широко распахивает свои обворожительно голубые глаза, которые невероятно контрастируют с ее ярко-белокурыми косами.

– Точно! – Я указываю на нее рукой. – Видишь, пап? Она это понимает!

Когда лицо папы жутко краснеет, словно он вот-вот взорвется, Келли хватает его за руку и лепечет:

– Ох, дорогой, ей, наверное, просто не терпится начать учебу. Помнишь, какими мы были в ее возрасте? Мне так хотелось поскорее уехать из дома и начать собственную жизнь! Она всего лишь ощущает ту же старую добрую жажду независимости. «Дельта» меня обожает, не зря же у меня золотая карта, они без проблем позволят поменять мне дату.

Папа расстроенно вздыхает, и его лицо вновь принимает естественный цвет.

– Разве… разве ты не счастлива здесь? Мы ведь хотели провести твои летние каникулы вместе. Я не видел тебя два года, Айсис. Два года.

– Что ты, мне здесь умопомрачительно весело, – решительно вру я. – И я буду по тебе скучать. – Еще одна ложь. Я даже тебя не знаю. – Понимаешь, я просто… как сказала Келли, я готова уехать!

Отец, кажется, целую вечность смотрит на меня поверх своих очков, а затем вздыхает, и Келли улыбается. Я победила! Собирая чемоданы, я понимаю, что на самом деле здесь для меня ничего нет, разве что позаимствованное БМВ и семья, которая в действительности никогда не была моей. Мне потребовалось семнадцать лет, чтобы это понять.

«А до тебя действительно медленно доходит, не так ли?». – Его голос звучит так четко, что я могла бы поклясться, что Джек стоит рядом. Но здесь никого нет, лишь изображения Келли и папы на перекосившейся фотографии смотрят на меня через открытую дверь. В доме нет ни единой моей фотографии, ни единой, даже детской.

Здесь я окружена людьми, но совершенно одинока.

Застегиваю чемодан на замок и сажусь на него. Все. Я готова.

Спустя два дня в аэропорту я проливаю пару слезинок. Папа вообще не плачет, и это красноречивее всяких слов подтверждает то, что я никогда не желала знать. Самолет взлетает, и я любезно бросаю арахис в лысого парня впереди меня, который испускает газы. Стюардесса посылает мне благодарный взгляд, но затем этот парень идет в туалет и не закрывает за собой дверь, и нам всем приходит конец. Мы погибаем. В течение двух часов.

Мама ждет меня в зоне выдачи багажа, и, несмотря на то, что благодаря лысому мужчине от меня исходит довольно неприятный запах, она меня обнимает, и я тотчас понимаю, что больше не одинока.

* * *

Собираться в университет – это как собираться на войну. Скорее всего, ты уже не вернешься. Ты не знаешь, что тебя там ожидает. Плюс, есть вероятность, что ты можешь умереть (экзамены) и/или пострадать от жизнеповоротных ранений (похмелье, заболевания передающиеся половым путем). И если тебе все же удастся вернуться, то ты смело можешь считать себя счастливчиком. Однако вражеская территория так и умоляет изучить ее, а я получила все необходимые базовые навыки (старшая школа), так что со мной все будет хорошо.

У меня не получается впихнуть мисс Маффин в чемодан.

Нет, не будет.

Мама слышит мои вопли отчаяния и приходит ко мне, словно загнанная гончая на заклание.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Моя жизнь кончена! – Я бросаюсь на подушки. Мама терпеливо ждет перевода, и я указываю пальцем на мисс Маффин, которая наполовину свисает из набитого чемодана.

– Айсис, это же игрушка, – со вздохом говорит мама. – А ты собираешься в университет. Может быть, пришло время от нее избавиться.

Я резко сажусь в постели, демонстрируя незабываемое выражение лица: глаза огромные, как блюдца, а рот настолько широко распахнут, что можно сравнить только с летающей тарелкой, не меньше.

– Хорошо, хорошо. Мисс Маффин остается, – быстренько соглашается она. – Но знай, все зависит от первого впечатления, а мисс Маффин может впечатлить только шестилеток.

– Совершенно верно, мадре. Я хочу дружить только с теми, кому шесть. В глубине души. Исключительно в глубине души. Потому что законно водить машину также неимоверно весело.

Мама, посмеиваясь, качает головой и возвращается вниз к своим блинчикам.

Я со всем изяществом анимационного ниндзя украдкой пробираюсь в ее ванную и проверяю аптечку. В основном она заполнена антидепрессантами. С одной стороны, меня это беспокоит, с другой – нет. С одной стороны, они способствуют суициду, с другой – они же ему и препятствуют. Это самая поганая пятьдесят на пятьдесят азартная игра в мире, но это все, что у нас есть. Это все, что будет уберегать маму, пока меня не будет рядом.

– Айсис, что ты делаешь?

Я захлопываю зеркало.

– Проверяю на наличие крыс! И плесени! И то и другое убивает людей. А ты знала, что крысы могут прыгать на десять футов в длину? И они всегда целятся в самое уязвимое место.

Мама напрягается и плотно сжимает губы, словно собирается отругать меня, но затем заходит и крепко обнимает меня руками. Руками, которые теперь немного толще, чем были раньше.

– Со мной все будет в порядке, дорогая, – шепчет она в мои каштановые волосы с выцветающими фиолетовыми прядками. – Все хорошо. Все хорошо, так что теперь ты можешь перестать беспокоиться.

– Я не могу, – отвечаю я. – Если я перестану беспокоиться, то случится что-то плохое. Если я перестану беспокоиться, то не замечу приближения бури, не обращу внимания, и с тобой что-то случится…

Мама крепче прижимает меня к себе.

– Ты так долго была сильной ради меня. Спасибо. – Я чувствую знакомое покалывание в глазах и быстренько отрицаю его существование. Мама отстраняется на расстояние вытянутой руки и, поглаживая мою щеку, разглядывает меня сверху донизу. – А теперь пришло время тебе быть сильной ради себя. Не меня. Не какого-либо другого. Только ради себя.

Я смеюсь, но в этом смехе нет и толики веселья.

– Я не… я не очень-то хороша в этом.

Мамины глаза подобны серым зеркалам, и они полны любви.

– Тогда пора учиться, – с улыбкой заключает она.

Глубоко-глубоко в шкафу я нахожу розовую блузку, отправленную мне Келли. Но теперь эта блузка больше, чем просто вещь. На мне была эта розовая блузка, когда Джек назвал меня… назвал меня… я даже не могу заставить себя это произнести. Как же, должно быть, жалко, что я даже не могу произнести это слово! Рты предназначены для произнесения слов, и у меня есть рот, и я знаю уйму слов, но вот это слово озвучить невероятно трудно, поскольку оно кое-что значит.

На мне была эта розовая блузка, когда кое-кто впервые назвал меня красивой. Кое-кто, кого я уважала. Уважаю. Кое-кто, кого я любила.

Люблю.

Люблю?

Качаю головой и запихиваю блузку в самый дальний уголок чемодана. Никогда не знаешь, когда тебе понадобится новая занавеска. Или туалетный коврик.

Мама помогает мне загрузить вещи в машину. Я беру с собой свой старый верный синий чемодан и потрепанный школьный рюкзак. Школа. Привет, школа. Прощай, школа. Я слегка вздрагиваю, понимая, что больше в ней не учусь. Я официально выпустилась. Часть меня хочет выпить девятнадцать «Ред Булов» и нон-стоп танцевать долбанный хоки-поки, другая же часть хочет заползти обратно в школу, завернуться в нее, словно в любимое одеяльце, и никогда не вылезать. Я решаюсь поваляться на лужайке, стоная от ужаса, как грязная гусеница, которая отказывается покидать свой кокон.

Когда мама закрывает багажник, на нашу подъездную дорожку заезжает Кайла. Я вскакиваю с газона и бросаюсь к ней. Она приехала как раз вовремя для нашего ужина-свидания. Нашего последнего, заключительного, прощального ужина-свидания. Она выходит из машины в ослепительно красивом белом платье и сандалиях, ее темные, шоколадные волосы идеально выпрямлены. Подруга приветствует мою маму с изяществом семи французских королев и затаскивает меня в свою машину с силой семи викингов.

– В багажнике все твои вещи? Это все, что ты берешь с собой? – негодует она, когда мы выезжаем со двора. – Кочевые цыгане и то путешествуют с большим багажом, чем ты!

– Зато, – я поднимаю палец, словно мудрец, – у кочевых цыган нет в чемодане целого кармашка, отведенного под мармеладных мишек «Харибо».

Кайла закатывает глаза.

– Ты сумасшедшая.

– Я предпочитаю сумасшедшепомешанная на мармеладе.

– О, правда? – Кайла заламывает бровь в ужасно отвратительной манере двусмысленности, и мне приходится подавлять возникшее желание вырвать эту бровь с ее лица, ведь ее лицо – произведение искусства, отвратительная бровь или нет. А я не порчу искусство. Ну, за исключением случаев, когда порчу, а затем меня ругают.

– Как бы то ни было, – говорю я, – это наша последняя встреча до рождественских каникул, так что нам лучше пойти в гей-бар или еще в какое-нибудь столь же крутое и незабываемое место.

Кайла улыбается, выезжая на шоссе.

– Я знаю одно подходящее место.

Я узнаю улицу раньше, чем ресторан. «Красный папоротник». Место, где я устроила первое свидание Джека и Кайлы. Свидание, на котором я за ними шпионила. Но Кайла, конечно же, этого не знает. Она выбирает кабинку у окна и, как только мы садимся, заказывает чай со льдом, а я прошу рутбир.

– Если бы мы были в Европе, то могли бы заказать вино. – Кайла мечтательно вздыхает. – Боже, оно у них там такое хорошее.

Я хмурюсь, вспоминая билет, который оставил мне Джек, и от этого воспоминания остается неприятный привкус во рту.

– О да. Все обожают черную чуму.

– Айсис, это было несколько веков назад. Больше ни у кого нет черной чумы.

– Эмо всего мира позволят себе не согласиться.

Кайла закатывает глаза и заказывает спринг роллы на двоих. Я нервно осматриваю декор. Те же красочные райские птицы украшают вазы, а хрустальные светильники походят на морские водоросли, заключенные в лед.

– Никогда здесь не бывала, – говорю я. – Здесь мило.

– Ох, не ври.

Холодная волна омывает мой позвоночник и ударяется о пятую точку. Это, мягко говоря, неприятно.

– Что?

Кайла потягивает чай.

– Джек рассказал мне, что ты шпионила за нами на нашем свидании.

– Только потому, что он был, объективно говоря, гнойножопым едоком букашек с противным лицом, и мне пришлось…

– Я знаю, что ты ему заплатила, чтобы он меня пригласил, – перебивает она. Я широко открываю рот, как исключительно немая рыба. – Все хорошо. Меня это больше не беспокоит. Кажется, это было так давно.

– Ты… – Я сглатываю. – Ты не суперзла?

– А с чего мне злиться? Это был один из лучших вечеров в моей жизни.

– Когда он…

– В ту ночь, когда мы расстались. Точнее, на следующее утро после вечеринки у Эйвери, когда она…

Когда она заперла Рена и накаченную наркотиками Кайлу в комнате. Но я этого не говорю, об этом действительно не стоит говорить. Кайла откидывает волосы назад.

– Когда вы с Реном отправились разбираться с Эйвери, мы с Джеком о многом поговорили. В том числе и об этом. Он мне все рассказал.

– Я не хотела ничего плохого. Черт, я не хотела ничего плохого, – мгновенно говорю я. – И мне действительно очень жаль…

– Не будь идиоткой. – Она пинает меня под столом. – Все уже закончилось, это было давным-давно, к тому же я бы простила тебе все на свете. Ну, за исключением убийства своего брата. Хотя, может быть, простила бы тебе даже это, в зависимости от того, сколько бы он плевал в меня на предшествующей убийству неделе.

Нам приносят наши спринг роллы, и я топлю свою благодарность в рисовой бумаге и простой начинке из тофу. Кайла говорит о Массачусетсе и всех местах, которые она собирается посетить вместе с Ренам. Ей идеально подойдет восточное побережье. Она великолепная, смуглая и высокая, так что большой город – это именно то, что надо, ведь таким образом максимальное количество чернорабочих сможет греться в ее великолепии, пока она расцветает в самую красивую женщину в мире, а в конце концов превращается в королеву Вестероса.

– Мне даже не нравится «Игра престолов», – возмущается она. – Там все слишком… белые.

В книгах меньше белых людей, и она бы это знала, если бы больше читала.

– Я читала «Войну и мир».

Поправка: она бы это знала, если бы больше читала хороших, не глупых книг.

– О мой бог, да ты сноб! Я лучшая подруга книжного сноба.

Я поправляю волосы и заказываю жареный рис, а Кайла кокосовое карри. Где-то снаружи мужчина кричит «БЛЯДЬ», а другой «ОСТАНОВИСЬ», но нам их не видно. Все это так драматично. Кайла ковыряет ногти, и ее слабо раздраженную радость заменяет мрачный взгляд.

– Я буду скучать по тебе, сноб.

Я тянусь через стол и накрываю ладонью ее руку.

– Я всегда буду с тобой, – говорю я, и она улыбается. – Как парочка бестелесных глаз. Наблюдать за твоими ягодицами с великим восхищением убийственной зависти вкупе с защитным материнским инстинктом.

– Фу-у.

– Рен не поймет, что ударит его, когда я материализуюсь прямо из воздуха в ночь вашего первого полового сношения и заеду ему в рот.

Кайла сверкает сердитым взглядом.

– Слегка. Я слегка его ударю, – исправляюсь я. – Мизинцем.

Подают наш заказ, и мы едим, словно оголодавшие гиены, что само по себе прогресс, потому что на лестнице прожорливых едоков девушки-подростки находятся чуть ниже огромных белых акул и выше оголодавших гиен, а это означает, что на самом деле мы ведем себя хорошо. Однако официантка, кажется, так не считает, поскольку она морщит нос, когда забирает наши блюда, демонстрирующие кольца оставленной еды, словно ореолы славы. И несварения желудка. Я на секунду удаляюсь в уборную, чтобы смыть с лица арахисовый соус. И вот тут на меня обрушиваются воспоминания с особо гнусной местью. Джек опирался об эту стойку. Джек прикасался к этой раковине. Между этой стойкой и стеной Джек впервые прикоснулся к моему лицу. Джек присутствует в каждой плиточке этой уборной, и я не могу этого изменить.

Да и не хочу.

Он может уйти, исчезнуть из моей жизни, словно призрак, но здесь? Он все еще здесь. Здесь я могу представить себе его высокую фигуру. Могу закрыть глаза и снова оказаться в прошлом.

Это просто глупая уборная в тайском ресторане. Но для меня это гораздо больше, чем просто уборная.

Я умываюсь и смотрю на себя в зеркало.

Это наш с Кайлой последний ужин, повторить его мы еще долго не сможем. Минимум четыре месяца. Я уезжаю завтра. Она уезжает через неделю. Здесь заканчивается старая и начинается новая жизнь. Никто не знает, что произойдет дальше, но я намерена сохранить Кайлу в своей жизни. Я не потеряю ее.

Не так, как потеряла Джека.

– Все в порядке? – спрашивает Кайла, когда я возвращаюсь к столику. – Диарея?

– Ох, постоянная. Это моя суперсила. Полуавтоматическое извержение.

Кайла молчит, а это означает, что она либо не поняла моей шутки, либо не слушала.

– Ты по нему скучаешь, да? – тихо спрашивает она.

Я знаю, о ком она говорит. Трудно не догадаться, ведь он словно маячащий перед нашими лицами гигантский розовый слон. Образно выражаясь. Образно маячащий перед нашими лицами. Но я разыгрываю из себя дурочку, потому что так легче.

– По Рену? Конечно, черт возьми, я по нему скучаю. Вчера вечером я отправила этому заучке сообщение в Фейсбуке, но он не…

– Я имела в виду Джека, тупица. – Я молчу. Кайла вздыхает и скрещивает на груди руки. – Это несправедливо. Он просто взял и бросил тебя.

Я смеюсь горьким смехом.

– Да ничего. В любом случае, между нами ничего не было.

Кайла одаряет меня острым убийственным взглядом. Она хорошо переняла его у Эйвери.

– Не морочь мне голову, ладно? Вся школа может засвидетельствовать ваше взаимное влечение. А я твоя лучшая подруга. К тому же я некоторое время встречалась с Джеком. Так что я точно знаю, как много вы значите друг для друга.

– Очевидно, не так уж и много. – Я снова горько смеюсь. – Ведь он так быстро уехал. И даже не попрощался.

Кайла позволяет мне высказаться.

– Жизнь действительно странная штука, – с улыбкой бормочу я. – Ты никогда к ней не привыкнешь. Но продолжаешь жить. И порой можно найти что-то, что сделает ее чуть комфортнее, и ты пытаешься это удержать, но чем крепче ты держишь, тем быстрее оно ускользает.

Я смотрю в окно на окрашенную сумерками Главную улицу, где только начинают расцветать золотые фонари. Я буду скучать по этому маленькому городку, но он не будет скучать по мне.

– Думаю, София знала это лучше всех нас, – продолжаю я. – Может быть, она была единственной в мире, кто это знал. Возможно, именно поэтому она просто… отпустила. Ведь чем крепче она держала то, что любила, тем быстрее оно ускользало.

– Айсис…

Я поворачиваюсь к Кайле.

– Со мной все в порядке, правда. Просто я много думала о ней. О том, что могла бы сделать. Ба сказала, что я ничего не смогла бы сделать. Но это не так. Я могла бы просто отпустить. Могла бы отпустить Джека, и, возможно, София до сих пор была бы жива.

– Это неправда! – возражает Кайла.

– Может быть, ты права, а может быть, и нет. И все же, в альтернативном мире, где я отпускаю Джека, София, скорее всего, еще жива.

Кайла вздрагивает. Официантка оставляет счет, но подруга его даже не замечает, и я жестом указываю на него.

– Ты заплатишь? Или я?

Кайла неохотно выуживает две двадцатки, а я даю пять на чаевые. По дороге домой под темным и беззвездным небом, как холодные океанские воды, Кайла наконец-то говорит:

– Айсис, ты не сделала ничего плохого.

– Не сделала, – соглашаюсь я. – Ты права. Я не сделала ничего плохого. Но я не сделала ничего, точка.

Кайла пытается сломать темный лед, покрывший нашу беседу, и я ей в этом помогаю. Это наша последняя встреча на довольно долгое время, но все омрачает преследующая нас тень смерти Софии. Нет, преследующая меня. Она преследует меня, портя наше прощание, и я не могу это остановить.

– Послушай, Кайла, прости. Мне просто… просто очень жаль. Не знаю, когда я стала такой… ведь я обещала себе, что не буду такой…

– Но легче сказать, чем сделать, – обрывает она мои слова. – Знаю. Рен тоже был таким. Не переживай. Все хорошо. Мне не впервой иметь дело с депрессией. – Она устало мне улыбается.

Когда мы заезжаем на мою подъездную дорожку, то еще какое-то время сидим в темной машине, наблюдая, как мотыльки атакуют освещение крыльца. Они бросаются на него снова и снова, словно хотят загореться и истлеть.

– Мне повезло, что я тебя встретила. – Я улыбаюсь Кайле. – И мне втройне повезло, что ты неравнодушна к сумасшедшим чудачкам. Да я просто выиграла лотерею дружбы.

– Так же как и я, – отвечает Кайла, надувая губки. – Без тебя я бы никогда не поняла, что Эйвери меня использовала.

– Джек помог.

Хихикнув, она кивает.

– Полагаю. Немного.

– Помнишь, как мы впервые встретились на вечеринке у Эйвери? И он довел тебя до слез?

– О боже, я была такой плаксой. Даже не верится, какой я была дурочкой. И это было всего десять месяцев назад. За это время я могла бы родить ребенка.

– Плаксивого ребенка, – уточняю я.

– Все дети плаксы, – возражает она.

Прищурившись, я принимаю вид старого мудреца и произношу, словно постулат:

– Но все ли плаксы… дети?

Кайла слегка толкает меня, а затем вздыхает и откидывается на спинку сиденья.

– Джек первым указал мне на это. Он заставил меня все подвергнуть сомнению: почему я тусовалась с Эйвери, по-настоящему ли я наслаждалась ее обществом, сколько моих чувств было скрыто за шопингом и сплетнями. Без него у меня бы на это ушло гораздо больше времени.

– Его бы не убило, если бы он немного это подсластил, – ворчу я. – Вилли Вонка делает это постоянно, и с ним все в порядке! Конечно, он сумасшедший и, возможно, одержимый мыслью об убийстве, но здоровье у него отменное.

Кайла смеется и качает головой.

– Ты же знаешь Джека. Это не в его духе.

Я улыбаюсь, немного криво, но все же улыбаюсь. Кайла кладет руку мне на плечо.

– Вы двое… одинаковые. Раньше я этого не замечала, но Рен указал мне на это, и… он прав. Вы действительно одинаковые. И я думаю… думаю, несмотря на то, что сейчас он выбрал бегство, он вернется. Таких людей, как ты, не часто встретишь. Он вернется.

– И когда он вернется, я его обезглавлю, – гордо объявляю я.

– Ты поприветствуешь его, – строго говорит Кайла, – объятиями.

– Я поприветствую объятиями его безголовое тело!

Кайла хлопает себя по лбу, и я, смеясь, ее обнимаю. Смеясь, теплым смехом. Настоящим смехом. Смеясь впервые за очень долгое время.

На самом деле я не теряю свою лучшую подругу.

Просто каждая из нас идет своим путем. Мы разлетаемся на разных потоках ветра, но мы воссоединимся вновь. Мы изучаем земной шар в разных направлениях. Как Колумб и Магеллан, смело направляемся туда, куда не ступала нога вонючего европейского исследователя шестнадцатого века и его жалкой команды больных цингой! Вот только один умер от лихорадки и вроде бы мятежа, а второй был расистским ублюдком, который поспособствовал столетнему геноциду, в общем, хорошо подумав, я решаю отклонить эту метафору целиком.