Жестокий бог

Глава 5

Самый тихий человек в комнате и одновременно самый опасный.

Я научился этому с юных лет, наблюдая за своим отцом. Люди толпились вокруг него, как бездомные щенки, хлопая языками, стремясь угодить. Я тоже стал немногословным человеком. Это не гребаный вызов, если можно так выразиться. Слова ничего для меня не значили. У них не было ни формы, ни веса, ни цены. Вы не могли бы вылепить их в своих руках, измерить на весах, приложить к ним стамеску, вырезать их до совершенства. В моем списке способов самовыражения скульптура была номером один, минет номером два, а разговоры удобно расположились где-то внизу между дымовыми сигналами и танцами для вызова дождя.

Мой отец не был силен в словах, нет, но его действия говорили о многом. Он сокрушил своих деловых противников железным кулаком, не моргнув глазом и не забеспокоившись.

Он миллион раз показывал моей матери, что любит ее, посадив на заднем дворе розовый сад с цветущей вишней.

Вытатуировав ее имя на своем сердце.

Уставившись на нее взглядом, который говорил: «Я твой».

Чем меньше ты говорил, тем больше тебя боялись. Самый простой трюк в книге, и все же по какой-то причине мужчины были одержимы желанием что-то сказать.

Мне нечего было доказывать.

Я показал Эдгару Асталису работу, которая была выполнена примерно на двадцать процентов, представил ее совету директоров Карлайла и прошел стажировку, не вспотев.

Это было до неловкости легко. Так трогательно. Да, я манипулировал. Особенно Эдгаром и Гарри, который был мне должен солидную сумму. И да, если Ленора когда-нибудь узнает, она убьет меня, своего отца и дядю.

С другой стороны, я бы опередил ее в этом, как и в случае со стажировкой.

Все члены правления согласились, что мне понадобится целых шесть месяцев стажировки, чтобы завершить что-то столь сложное, как эта скульптура.

У меня было время.

У меня имелся план.

Я был готов привести все в движение и, наконец, насладиться сладким, острым вкусом свежей крови.

И, похоже, у меня также будет упрямый, дерзкий помощник, который будет терпеть меня – тот, за кем я смогу присматривать, чтобы убедиться, что мой секрет цел.

Дразнить ее кучей мусора было не самым лучшим моим решением, но сообщение попало в цель.

Милосердия в меню не было.

Она бы боролась за свое место рядом со мной. Всегда.

После того как Эдгар сообщил новость своей маленькой дочери, я объехал ее квартал, прокручивая диски, которые бессовестно взял из ее комнаты, когда ее там не было – Kinky Machine, The Stone Roses.

Пару часов спустя я припарковал свой разбитый грузовик рядом со своим мотоциклом – оба куплены на мои собственные деньги после летних напряженных работ в галереях – и заметил оранжевое сияние камина в нашей гостиной через окна от пола до потолка. Я провел рукой по своим пыльным волосам и выругался себе под нос.

У нас была компания.

Я ненавидел компанию.

Шагая ко входу, я увидел тень, слоняющуюся среди розовых кустов. Листья танцевали над выжженной солнцем землей. Я присел на корточки и тихо присвистнул.

Эмпедокл вышел из розовых кустов, выпячивая свою задницу в мою сторону, как Кардашьян. Я назвал своего слепого черного кота в честь греческого философа, который открыл, что мир – это сфера. Этот кот, как и философ, считал себя Богом. У него было невероятное чувство собственного достоинства, и он требовал, чтобы его гладили по крайней мере час в день – желание, которое по непонятной мне причине я исполнял.

Это был, безусловно, самый человеческий поступок в моей жизни, когда я буквально гладил киску. Эмп прошмыгнул мимо моего грязного ботинка. Я поднял его, потирая место за ухом. Он замурлыкал, как трактор.

– Ты уверен, что это хорошая идея для твоей слепой задницы бродить снаружи? В этих холмах полно койотов. – Я вошел в дом с ним на руках. Пинком распахнув дверь, я услышала сладкий смех моей матери, глубокий смешок моего отца и грубый мужской голос с английским акцентом, который я сразу узнал.

Ядовитая улыбка расплылась на моих губах.

Время рок-н-ролла, ублюдок.

Звенели стаканы, громоздилась посуда, из столовой доносилась тихая классическая музыка. Я оставил Эмпа на кухне, наполнил его миску влажным кормом и направился в столовую, мои ботинки глухо стучали по мраморному полу. Когда я появился в дверях, все перестали есть. Гарри первым промокнул уголок рта салфеткой.

Он встал, раскинув руки со своей сраной ухмылочкой.

– Я считаю, что мои поздравления уместны для моего любимого вундеркинда. – Он слегка поклонился мне.

Ничего не выражая, я вошел в комнату, сокращая расстояние между нами. Он попытался обнять меня, но я скользнул своей ладонью в его ладонь и сжал ее достаточно сильно, чтобы услышать, как хрустнули его тонкие кости.

Он вынул свою ладонь из моей и слегка помассировал ее.

Мама и папа встали. Я поцеловал маму в лоб. Папа хлопнул меня по спине.

– Гарри был в городе, навещал Эдгара и племянниц, – объяснила мама. – Я подумала, что было бы неплохо пригласить его на ужин. Я только что купила у него еще одну вещь. Я планирую поставить ее прямо перед твоей комнатой. Разве это не волнующе? – Она повернулась к нему и улыбнулась.

– Я, на хрен, с трудом сдерживаюсь, – сухо сказал я.

Считающийся сегодня самым признанным критиками художником-экспрессионистом в современном искусстве, Гарри Фэрхерст обычно продавал свои картины по 1,2 миллиона долларов за штуку. Неплохая подработка, учитывая его никчемную дневную работу в качестве члена правления и профессора в Подготовительной школе Карлайл. Мама, конечно, повесила бы все, что он сделал, включая его дерьмо, чтобы все могли посмотреть и полюбоваться. Его картины были разбросаны по всему нашему дому: прихожая, спальня моих родителей, столовая, две гостиные и даже подвал. Она также подарила некоторые из его картин.

Я не мог сбежать от этого ублюдка, независимо от континента. Его искусство преследовало меня.

– Это захватывающая картина, Вон. Я не могу дождаться, когда ты увидишь ее. – Гарри проявил скромность и смирение новоиспеченного рэпера. Если бы он мог физически отсосать свой собственный член, его рот всегда был бы полон.

– Это именно то, что нужно нашему дому. Еще картины Гарри Фэрхерста – о, и комнаты. – Я зевнул, проверяя время на своем телефоне. У нас было восемнадцать комнат. Занято было меньше половины. Эмп слонялся у моих ног, бросая на Гарри невидящий взгляд. Я снова поднял его, почесывая шею.

– Я иду в душ.

– Ты уже поел? Я подумала, что ты захочешь присоединиться к нам в гостиной и выпить немного портвейна? – Мама склонила голову набок и улыбнулась, каждая черточка на ее лице была полна надежды. – Только один бокал, ты ведь знаешь.

Я любил своих мать и отца.

Они были хорошими родителями. Они были в курсе всего, вдобавок ко всему прочему, и полностью поддерживали меня во всем, что я делал или к чему стремился. Моя мать даже не возражала против того, что я ненормальный. Она восприняла это спокойно, вероятно, потому, что привыкла к моему отцу, самому лорду МакКантсону.

У нас с папой было много общего.

Мы оба ненавидели этот мир.

Мы оба смотрели на жизнь сквозь затонированные смертью очки.

Но иногда мы притворялись другими, ради нее. Например, прямо сейчас я знал, что мой отец предпочел бы проткнуть собственную промежность ножницами, чем развлекать яркого, эгоцентричного Фэрхерста. Любовь заставляла тебя делать всякую хрень.

Я был рад, что никогда ею не заражусь.

– Один бокал, – подчеркнул я.

Папа снова хлопнул меня по спине, как бы говоря «спасибо», и мы все устроились у камина, притворяясь, что это не гребаная Калифорния и что это просто глупо – поджигать все, что не является сигаретой или шкафчиками Элис и Арабеллы, оскорбляющими сетчатку глаза. Гарри откинулся на спинку стула и прижал кончики пальцев друг к другу, уставившись на меня, оранжевое сияние пламени освещало его лицо, как полумесяц.

Наполовину ангел, наполовину дьявол.

По большей части дьявол, как и весь остальной мир.

С зачесанными назад волосами песочного цвета, высоким ростом и худощавым телосложением, он был похож на придурка-продавца – такого человека, которому вы не доверили бы рулон туалетной бумаги. Я смотрел на огонь, не обращая внимания на Грэхэма, нашего слугу, который вошел с серебряным подносом и подал каждому из нас портвейн.

– Спасибо, Грэхэм. Пожалуйста, отдохни остаток ночи. Я сама помою посуду. – Мама с теплой улыбкой сжала его руку.

Всегда так вежливо благодарит за помощь.

Между нами повисло неловкое молчание. Я поднес портвейн к губам, но пить не стал.

– Как тебе одинокая жизнь, Гарри? – Мама разрядила напряженность светской беседой.

Три года назад он женился на хорватском манекенщике, но брак пошел прахом после того, как тот изменил Гарри, забрал половину его имущества и сбежал со звездой подтанцовки у какой-то поп-звезды.

Гарри резко повернул голову в сторону мамы.

– О, знаешь. Играю на поле.

– Надеюсь, на этот раз с брачным контрактом в целости и сохранности, – пробормотал я.

Папа фыркнул. Мы обменялись усмешками вполголоса.

– Вон. – Мама усмехнулась.

– Ты не должна была этого слышать.

– Ты не должен был этого говорить.

Папа перестал проявлять какой-либо интерес к разговору и начал открыто отвечать на электронные письма на своем телефоне.

Гарри постучал пальцем по колену и поиграл галстуком.

– Ленора опустошена тем, что не прошла стажировку.

Я ухмыльнулся в свой бокал. Удивительно, как она до сих пор не поняла – почему она не прошла, в отличие от меня. Она не казалась мне совершенно глупой. Возможно, немного медлительной.

И очень раздражающей.

– Я услышал это от ее отца прямо перед приездом. Он просто раздавлен. Очень надеюсь, что она согласится стать твоей ассистенткой, – продолжил Гарри.

Мои глаза метнулись вверх.

– Было бы глупостью, если бы она не сделала этого, – выпалил я первые настоящие слова, адресованные именно ему.

Его грудь заметно дрогнула под накрахмаленной, светло-голубой рубашкой. Он выдохнул с облегчением, как будто ждал от меня какого-то участия, чтобы доказать родителям, что мы в хороших отношениях.

– Она гордая девушка.

– Гордость всего лишь синоним глупости. Она оставляет место для ошибок, – возразил я.

– Мы все совершаем ошибки, – сказал он.

Я вежливо улыбнулся.

– Говори за себя.

Наступила тишина, прежде чем он продолжил.

– Она считала, что заслужила это место. И, по мнению Альмы, так оно и было. – Фэрхерст откинулся на спинку кресла и уставился на меня.

Он пытался вывести меня из себя? Наедине, и только себе самому, я мог признаться, что Ленора на самом деле не была совсем уж бездарной. Ее искусство было немного сумасшедшим, что, очевидно, говорило о моей неуравновешенности. Множество черепов, монстров, драконов, младенцев, ползающих на паучьих лапках, и мертвых лошадей создали ее маленькие руки. Ее разум был увлекательным местом, если не учитывать одну вещь, которую она там хранила – особое воспоминание обо мне, – которое я хотел стереть.

– Кого, твою мать, это волнует? Вы с Эдгаром не согласились. – Я зевнул.

И у Эдгара, и у Гарри была причина отдать меня на стажировку. Это не имело ничего общего с моим невероятным талантом.

В каком-то смысле я жалел Ленору. У нее не было недостатка в таланте, навыках или дисциплине. Чего ей не хватало, так это смелости, лжи и хитрого ума.

– Правильно. – Гарри потер подбородок. Он бы выбрал ее, если бы мог.

И Эдгар тоже.

– Обсуждать, кто не прошел стажировку, и рассказывать о ее реакции на своего оппонента – пустая трата времени и манер, – многозначительно сказал мой отец, скрестив ноги в своем имперском кресле и отложив телефон в сторону.

– Простите. Должно быть, это прозвучало неуместно. Ленора – моя племянница, и она мне очень дорога. – Гарри посмотрел на моего отца.

– Сырое мясо. Не стоит бросать его в сторону мальчика и ожидать, что он не полакомится им.

– Я не мальчик, – огрызнулся я.

– Тогда перестань вести себя как ребенок, – невозмутимо произнес мой отец.

Я знал, в чем дело. Вечеринки. Минет. Последствия.

Это были просто разговоры, а я думал, что на меня направили пушку и сейчас выстрелят.

– Моя жизнь тебя не касается. – Я почувствовал, как мои ноздри раздуваются, а ногти скребут по креслу.

– Что за бессмысленные слова. Ты мой сын. Твоя жизнь только мое дело. – Голос отца звучал равнодушно и беспристрастно.

Мама похлопала папу по руке.

– Пора сбавить тон.

Он взял ее руку и поцеловал тыльную сторону, оставляя эту тему.

Мы развлекали Гарри еще двадцать минут, пока он не свалил. Ему хотелось, чтобы я проводил его до двери вместе с матерью, но у меня были другие планы, например, такие, как выковырять миндалины из своего горла кухонным ножом. Уже достаточно того, что мне придется терпеть его рядом с собой в течение шести месяцев.

Через несколько минут после того, как за Фэрхерстом закрылась дверь, мама появилась у дверей моей спальни, прислонилась к косяку и по-особенному посмотрела на меня. Хотя я жил в экзистенциальном вакууме и рассматривал рот девушки как бесплатное парковочное место для моего члена, мама наверняка знала, как смягчить меня одним лишь взглядом.

Я был рад, что ни одна девушка никогда не сравнится с ней. Это упрощало жизнь.

– Сделай фото. Это продлится дольше.

Фэрхерст привел меня в паршивое настроение. Я не был уверен, было ли дело в самом его существовании, или в том факте, что он сказал, что Ленора может не согласиться на роль помощника стажера, возможно, и то, и другое. Я лежал на своей кровати, уставившись в потолок, удивляясь, почему украл старые компакт-диски, которые увидел на ее столе однажды вечером, когда ее не было дома, а Эдгар находился в душе.

Только я знал почему. Они были прямо там, будто, мать вашу, просили себя взять.

Blur. The Stone Roses. The Cure. Joy Division.

Мой грузовик был старше королевы, и в нем был проигрыватель компакт-дисков. Это имело смысл. К тому же это служило Леноре оправданием за то, что она была чудачкой, которая все еще пользовалась плеером.

Я просто не считал ее вкус отвратительным, и это меня беспокоило. Я также скачал все фильмы из ее iPad: «Зомби по имени Шон», «Заводной апельсин», «Монти Пайтон и Священный Грааль» и, к сожалению, «Искупление», которое оказалось таким девчачьим фильмом, что даже Кира Найтли, прижатая к книжным полкам[26], не смогла спасти его для меня.

Но то, что ее вкус не был ужасным, не означало, что все остальное в ней было терпимым.

– Ты вел себя там странно. – Мама оттолкнулась от дверного косяка и вошла внутрь, присев на край моей кровати. Я снял армейские ботинки, схватил бутылку воды с прикроватной тумбочки и запихнул ее в рот.

– Новость, мама, я самый странный засранец на свете.

– Вообще-то, второй. – Она сморщила нос в улыбке, напоминая мне, что папа занимал первое место. – Так в чем же дело? Тебе не нравится Фэрхерст? Я думала, вы всегда ладили.

Я почувствовал, как у меня дернулся мускул на челюсти, но улыбнулся, чтобы унять его. Та картина, которую она повесила перед моей комнатой в рекордно короткие сроки – даже не через несколько часов после того, как она ее купила, – вызвала у меня желание сжечь этот чертов дом дотла.

– Что в нем может не нравиться? Он прекрасный художник и сукин сын с хорошими связями. Не могу дождаться его мнения о моей работе.

– О чем твоя работа? – спросила она.

Я покачал головой. Она была довольно хороша для мамы, но делиться было не в моем правилах.

– Хорошая попытка.

– Ты очень непрост для своего же блага. – Она вздохнула.

– Легко, когда тебя окружают подростки и недалекие качки.

Она всмотрелась в мое лицо, пытаясь понять меня, прежде чем кивнуть и добавить что-то о том, как она договорилась, чтобы мою работу отправили из дома Эдгара в Англию в следующем месяце и я мог продолжить там трудиться над ней.

Они заслуживали большего, чем такой неблагодарный и угрюмый ублюдок, как я.

Две вещи, которые мужчина не может выбрать, определяют его: семья и рост.

Мы с мамой поговорили о магазине, в основном о ее галерее, и только когда она была полностью уверена, что я счастлив (насколько может быть таким засранец, как я), она наконец удалилась в свою спальню.

– Закрой за собой дверь, – потребовал я излишне резко.

Она так и сделала, качая головой и улыбаясь моим выходкам. Ничто так не обезоруживает придурка, как человек, который не воспринимает его всерьез.

– Сладких снов, любовь моя.

– Неважно.

– Люблю тебя.

Я посмотрел в другую сторону. Опять эта ерунда.

– И я тебя.

Я слышал, как ее смех разносится по коридору, завешенному дурацкими картинами.

Не находя себе места, я взял телефон и пролистал свои текстовые сообщения.

Удачи в попытках вернуть свое мужское достоинство, ты, чувствительный мешок без яиц.

Не для тебя, Стейси, ты унижаешь шлюх и издеваешься над геями, ты Барби, сидящая на диете, и твоя единственная особенность в том, что родители у тебя настолько неграмотны, что облажались с твоим именем.

Минус тринадцать, и их зовут Лемке. По крайней мере, так было написано на их одинаковых татуировках на пояснице, когда они одновременно лизали мне яйца. (P.S. Это не так.)

Нет, идиотка. Я сплю в семь вечера, когда ты отправила мне это сообщение. Мне стукнуло восемьдесят.

Только если это отрава, и выпьешь ее ты.

Я понятия не имел, что натолкнуло меня на мысль, что я найду сообщение от Леноры. Мы никогда не обменивались номерами телефонов.

Или словами.

Или гребаными взглядами, если уж на то пошло.

Мы были не совсем в хороших отношениях. Но опять же, это не походило на нее – не сопротивляться, когда я толкал ее. И на этот раз я вытолкнул ее из этого долбаного мира в другой часовой пояс. Почему она молчит?

Ты задумала что-то плохое, Хорошая Девочка?

Я бросил телефон на тумбочку и крепко зажмурился. Моя комната была моим царством. Все черное, ни капли цвета, за исключением редких белых или серых пятен, и все же я чувствовал себя запертым внутри. Меня интересовало, изменится ли это, когда я перееду в Англию.

Один негатив, придурок.

Я всегда чувствовал себя в ловушке. Даже в дикой природе.

Я объездил весь земной шар, проводя все лето во Франции, Италии, Австралии, Великобритании и Испании. И мои проклятые демоны всегда следовали за мной, будто были прикованы к моей лодыжке, их кандалы шумели у меня в ушах.

Но этим летом я собирался с ними расправиться.

Я даже знал, каким оружием разорву связь между нами.

Мечом, который выкую с нуля.