Глубже (Робин Йорк) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 1

СЕНТЯБРЬ

Кэролайн

Через две с половиной недели после появления фотографий в интернете у меня все под контролем. Вплоть до того момента, когда я выхожу с латыни и сталкиваюсь с локтем Уэста Левитта.

Я иду с опущенной головой, думая о предстоящих выборах в студенческий сенат. Думала, что буду баллотироваться в этом году, чтобы представлять свое общежитие, но теперь не понимаю, как могу это сделать. Девушка, которая на всех сайтах…

Ноги выводят меня за дверь и направляют вправо, подальше от большинства других учеников. Раньше я ходила налево, но у Нейта макроэкономика в классе рядом с моим, и я не хочу с ним столкнуться. Я начала ходить направо, а затем обходить здание снаружи, чтобы направиться в столовую на обед.

Сегодня, однако, мой путь не пуст — коридор переполнен, он гулкий и оживленный. Но поскольку я опустила голову, то не замечаю этого, пока не натыкаюсь на спину какого-то случайного человека. Сумка, которую я несу, выбивается у меня из рук и падает на пол. Я поднимаю ее, извиняюсь, замечаю, как много ног в этом зале и начинаю соображать, что происходит. Я все еще пытаюсь понять это, когда встаю на ноги и получаю удар в нос.

В тот момент я не понимаю, что это часть тела, которая наносит мне удар или кому она принадлежит. Я только знаю, что прямо передо мной происходит много движений руками, и что переносица соединилась с чем-то движущимся и глубоко непрощающим.

Больно.

О, Святая Матерь Божья, это больно.

Защищая нос, я зажмуриваюсь, пригибаю голову и закрываю тело от боли. Мои глаза наполняются слезами. Теплая жидкость скользит по моим губам. Мой язык высовывается, чтобы облизать ее, прежде чем я понимаю, что — ух, кровь — у меня идет кровь. Потом она покрывает мой рот, течет по всему подбородку, и мне уже все равно, потому что мой нос не перестает болеть.

Меня никогда раньше не били по лицу.

Это мучительно больно.

Я знаю, что мне нужно что-то делать, а не истекать кровью на собственные пальцы, которыми я крепко зажала нос, как будто они способны сделать… хоть что-то. Но это не так. Моргая, в замешательстве, я оглядываюсь вокруг в поисках того, с чем я столкнулась и почему оно меня ненавидит. Учитывая состояние моего носа, я ожидала увидеть кирпичную стену или, возможно, монстра со шлакоблоками вместо рук.

Вместо этого я вижу большие мужские тела, которые толкаются и кряхтят. Вокруг них есть пространство, но я его нарушила, поэтому, вероятно, и получила удар в лицо, а также благодаря этому я оказалась в идеальной позиции, чтобы увидеть приближающийся удар.

Я не вижу, как он достигает цели. Человек, которого ударили, стоит спиной ко мне, прямо между мной и кулаком. Но от упругого удара кожи о кость у меня сводит живот.

Парень падает прямо передо мной. Другой парень держится за талию, грудь вздымается, он наклоняется так, что я вижу только его макушку. Он выглядит так, будто готов сделать еще один замах, и я действительно не хочу, чтобы он делал это, потому что все это настолько примитивно и жестоко, что я не уверена, что смогу это выдержать.

Затем раздается этот ужасный шум — высокочастотный, задыхающийся звук и парень сверху смотрит прямо на меня.

О Боже.

Это я шумела. Этим хриплым визгом была я. А теперь я вообще не могу дышать, потому что парень сверху — Уэст, а лицо, которое он так сильно ударил, принадлежит Нейту.

Глаза Уэста расширились.

— Господи, Кэролайн, я тебя ударил?

Он встает и подходит ближе, протягивая руку. Как будто он совсем забыл, что избивает Нейта и просто идет за мной. Взгляд его глаз, протянутая рука — это так похоже на то, как Уэст впервые потянулся ко мне, больше года назад, что у меня наступает момент дежавю. Мои колени подгибаются, что меня раздражает. Мое тело сейчас враг — мои неумелые колени, этот звук, который решило издать мое горло, мой затекший нос и пульсирующая боль в лице. Не говоря уже о моем сердце, которое пытается вырваться из груди, яростно ударяясь о ребра.

Рука Уэста опускается на мою талию, надежно и крепко, и это глупо. Мое тело глупое. Потому что его рука кажется просто потрясающей.

Очевидно, у меня сотрясение мозга. Уэст — тот, кто ударил меня и он определенно тот, кто ударил Нейта, который…

Черт.

Нейт распростерся на полу, изо рта течет кровь.

Хуже того, я не могу заставить себя сосредоточиться на Нейте, потому что другая рука Уэста ненадолго приземлилась на мое плечо, а теперь он поднимает мой подбородок. Кровь делает его пальцы скользкими. Я истекаю кровью на него. И мне это нравится.

Такое уже случалось с нами. Он прикасался ко мне один раз, но это не тот случай, который девушка забывает.

Боже, есть так много причин, по которым это нехорошо. Большинство из них даже не связаны со здоровьем. Для начала, мне не нравятся парни, которые бьют людей. Мне в принципе не нравятся парни в данный момент и точка. А если бы и нравились, я бы не увлеклась Уэстом, потому что Уэст — это проблемы, а у меня на них аллергия.

— У тебя кровь, — говорит он.

— Ты ударил меня.

— Дай мне посмотреть.

Он берет меня за запястье, и я позволяю ему убрать мою руку от носа, потому что в принципе я позволю Уэсту Левитту делать все, что угодно. Вполне возможно, что он какое-то магическое существо. То есть, это не так. Я знаю, что нет. Он двадцатилетний второкурсник колледжа Патнем, специализирующийся на биологии. Он раскладывает книги по полкам в библиотеке, по выходным обслуживает столики в «Позолоченной груше» — это единственный модный ресторан в Патнеме — и работает в ночную смену в городской пекарне. Все это, плюс пара теневых, неофициальных источников дохода, еще занятия, делает его более занятым, чем кого-либо из моих знакомых.

Он высокий — около 182 см, может, чуть выше, с беспорядочными каштановыми волосами, голубовато-зелеными глазами и отличным загаром.

Он парень, который учится в моем колледже. Вот и все.

Но это еще не все.

Его лицо… Знаете, говорят, что людей больше привлекают симметричные лица. Так вот, лицо Уэста немного не симметрично во всех мыслимых отношениях. Одна его бровь немного приподнята, а другую рассекает тонкий белый шрам. Его глаза такого цвета, который на самом деле не является цветом, с этими крошечными маленькими вкраплениями, которые иногда выглядят сияющими, и я не понимаю, как это возможно. Его рот шире, чем должен быть, что делает его похожим на умника каждый раз, когда он улыбается или почти улыбается, или думает об улыбке. Его нос, должно быть, однажды был сломан, возможно и не один раз, — потому что он находится не совсем там, где должен быть. Он сместился немного влево. И, если честно? Я думаю, что его уши слишком маленькие.

Когда он смотрит прямо на меня, я едва могу разобрать слова.

Вот почему я стою здесь, истекая кровью и позволяя ему осмотреть мой нос.

— Он все еще там? — спрашиваю я. Только, к сожалению, это звучит скорее, как

— Ом се еще дам?

— Да. Скорей всего, я ударил тебя локтем. Но он не сломан.

— Откуда ты знаешь?

— Кровотечение было бы сильнее.

Он проводит пальцем по переносице.

Больше не болит.

Стон с пола отвлекает внимание Уэста от моего лица и в этот момент мой нос снова пульсирует, и я напоминаю себе, кто и почему стонет.

У Нейта разбита губа. Вся передняя часть его рубашки багровая и мокрая. Его зубы розовеют, когда он сплевывает.

Розовые зубы.

Это немного пробуждает меня.

Уэст ударил Нейта. У него кровь. У меня кровь.

Мой мозг продолжает предлагать эти заявления, одно за другим, как будто я могу в конце концов найти историю, чтобы связать их воедино. Но какая бы часть меня ни отвечала за анализ и обработку данных, она отключена.

Кровь капает с моего подбородка. Я прослеживаю ее путь и вижу, что она попала на потертый носок черного ботинка Уэста.

— Мне нужно бумажное полотенце, — говорю я.

Друг Уэста Кришна хватает его за руку.

— Ты должен уйти отсюда.

Кришна высокий, с темной кожей, черными волосами и пугающе красивым лицом. Он также обычно настолько спокоен, что находится рядом с коматозным состоянием, поэтому его срочность — это запах аммиака у меня под носом.

Студенты на задворках толпы повернулись, чтобы посмотреть в коридор, где что-то происходит. Кто-то идет.

Уэст Левитт ударил Нейта по лицу.

У меня идет кровь.

Он все еще прикасается ко мне, а я не могу думать.

— Позаботься о ней, — Уэст говорит с Кришной, но смотрит прямо на меня, когда говорит это, его выражение лица извиняющееся.

Кришна слегка подталкивает его.

— Ладно, чувак, просто иди.

Уэст поворачивается, еще раз смотрит на меня и трусцой бежит по коридору. Кришна поднимает с пола мою сумку, а я даже не заметила, что снова уронила ее, и обнимает меня за плечи.

— Пойдем, мы найдем тебе бумажное полотенце.

— Как думаешь, Нейт в порядке?

— Я думаю, что Нейт — мудак, — говорит Кришна. — Но он еще дышит. Ты можешь идти быстрее?

Я стараюсь изо всех сил. Мы оказываемся в женском туалете на втором этаже, Кришна стоит у двери и подпирает ее своим телом, пока я прижимаю к носу грубое коричневое бумажное полотенце и рассматриваю себя в зеркале.

Я выгляжу как что-то из фильма о слэшэрах. Все лицо в крови, кончики моих длинных каштановых волос слиплись. Моя рука покрыта запёкшейся кровью, а ранее белый край моей рубашки, где он торчит из-под свитера, стал багровым и мокрым.

Получила то, что заслужила, не так ли? Шлюха.

Мой желудок вздымается, внезапный толчок заставляет меня закрыть глаза и глубоко вдохнуть.

Я смотрю на Кришну, но, конечно, не он это сказал.

Это были они. Мужчины.

Они следуют за мной повсюду. Их голоса. Их мерзкие мнения, теперь бесконечный поток негативных комментариев о моей жизни.

Я бы все равно трахнул ее, говорят они, когда я включаю кран. Трахал бы эту сучку, пока она не стала бы смешно ходить. И мне плевать на ее лицо.

Я сую пальцы под струю холодной воды и жду, пока она нагреется.

— Ты в порядке? — спрашивает Кришна.

Он выглядит неловко. Мы дружелюбны, но мы не совсем друзья. Он ближе с Бриджит, моей соседке по комнате, чем со мной. В прошлом году мы жили в одном холле, я и Бриджит жили напротив Уэста и Кришны.

Мне нравится Кришна, но он не тот парень, на которого я бы решила опереться. Он вроде как, мужчина — шлюха и бездельник. Не думаю, что стоять здесь и смотреть, как я истекаю кровью, входит в его список дел, которые он хотел бы сделать сегодня.

Экспериментируя, я убираю бумажное полотенце. Кровотечение, кажется, остановилось.

— Я в порядке. Тебе не обязательно оставаться.

— Я бы не возражал, только мне нужно кое с кем встретиться. Но если ты хочешь…

— Все в порядке.

Я бы предпочла побыть одна. Мои руки дрожат, а колени все еще чувствуют неуверенность.

— Я скажу Уэсту: — Нет ущерба, нет нарушения, хорошо?

— А?

— Я скажу, что ты не пострадала.

Но мне больно. Внутри меня, под грудной клеткой, где-то глубоко под легкими, есть сырая, разрезанная плоть, которая не хочет закрываться. Она болит все время. Мой нежный нос и тупая пульсация в голове не могут сравниться с этой болью.

— Скажи ему все, что хочешь.

Он все еще выглядит неловко, но молчит.

— Увидимся позже.

Когда я говорю это — он уходит.

Дверь закрывается с тихим стуком.

Я прислоняюсь к диспенсеру для бумажных полотенец, слушаю, как течет вода, и делаю глубокий вдох.

Вдох. Выдох.

К восьмому вдоху мне удается изгнать большую часть страха и заглушить боль. У меня было несколько недель для тренировок. У меня хорошо получается не чувствовать ничего.

Главное — не отвлекаться. Ставить цели и вычеркивать их из списка, одну за другой. Я не могу стоять здесь весь день и дышать. Мне нужно успеть пообедать, потому что у меня куча дел, которые нужно сделать до встречи по групповому проекту в три часа. Мне нужно посмотреть электронную почту — я слышала, как вибрировал мой телефон во время занятия по латыни, и я знаю, что найду свежую порцию ссылок в моем ежедневном оповещении Гугл. У меня есть немного времени, чтобы разобраться с ними до встречи.

Вот на что похожа моя жизнь сейчас. Всегда есть чем заняться.

Раньше я была прилежной студенткой. Распечатывала свое расписание с цветными блоками, где учебные занятия были аккуратно обозначены и заштрихованы. Я пробивала все свои конспекты и делала специальные папки, по одной для каждого класса, с индивидуальными разделителями.

Теперь я вкладываю все свое усердие в создание электронных таблиц для отслеживания моего прогресса в удалении моих сексуальных фотографий из интернета. Я отмечаю URL-адрес каждого изображения, хозяина сайта, дату и время размещения. Я освоила обратный поиск изображений и приобрела безумные навыки в поиске контактной информации владельцев сайтов и бомбардировке их юридически обоснованными сообщениями, пока они не удалят все мои фотографии со своих серверов.

Единственный способ преуспеть в этой ужасной игре, в которую я даже не хочу играть, — это проводить много времени в интернете, видя то, что я хотела бы не видеть. Сейчас я знаю о файлообменных порносайтах больше, чем среднестатистический парень из студенческого братства. Я повидала на одиннадцать жизней венозных, эрегированных пенисов. Всякий раз, когда я ложусь и закрываю глаза, мой мозг показывает мне клип-шоу «День в порно» и я слышу, как мужчины обвиняют меня из своих темных, грязных уголков интернета.

Ты — не кто иная, как членососная шлюха.

Я буду держать тебя и трахать эти сиськи. Посмотрим, как тебе будет жарко.

Я знаю, что они думают обо мне, потому что они не хотят об этом молчать. Иногда ночью я не могу заснуть, поэтому тайком выбираюсь из комнаты в общежитии, которую делю с Бриджит и езжу кругами вокруг Патнема.

Я слушаю этих мужчин, потому что у меня нет выбора.

Я вожу машину, потому что не знаю, что еще делать.

Но я не должна разваливаться на части. Сначала я думала, что да, когда увидела фотографии. Что жизнь, какой я ее знала, закончилась и мне остается только смириться.

Я ошибалась. У меня есть выбор. Не разваливаться на части — это мой выбор. Каждое утро, независимо от того, спала я или нет, продержалась ли я весь день без слез или сдалась и рыдала в душе, где меня никто не слышит — встает солнце, и я делаю свой выбор.

Сегодня не день, когда это сломает меня.

Я выбрасываю отвратительный комок окровавленного полотенца и ополаскиваю лицо, вытирая его свежем полотенцем. Мой свитер испорчен. Я стягиваю его через голову и выбрасываю в мусорное ведро. Все равно он был дешевый и начал линять.

Я сую манжету рубашки под кран, пытаясь вспомнить, какой водой нужно пользоваться — холодной или теплой, чтобы смыть кровь. Но у меня не получается.

Надо посмотреть в телефоне.

Я должна выяснить, почему Уэст только что ударил Нейта.

Да. И это тоже.

Если только я уже не знаю почему. Надеюсь, что нет.

Боже, я надеюсь, что нет.

Я должна относиться ко всему этому как к еще одной вещи, с которой нужно справиться. Это все, что есть. Проблема, которую нужно решить. Я могу решить любую проблему, если буду работать достаточно усердно.

Мужчины могут смеяться надо мной, наполнять мою голову своим ядом. Они могут смотреть на меня голую, дрочить на меня, писать комментарии с фотографиями своих членов, покрытых спермой, обхваченных кулаками, на своих компьютерах.

Я ничего не могу с этим поделать, Кэролайн, говорят они мне. Это ты виновата в том, что ты такая чертовски горячая!

Они уже все это сделали. Они сделали так, что я не могу ходить по кампусу в шортах, не чувствуя себя распутной, глупой и полностью виноватой.

Но я не позволю им победить меня.

Я втягиваю руки в рукава настолько далеко, что могу выжать мокрое, а затем просовываю руки обратно через отверстия. Мне придется сменить рубашку позже. Пока это лучшее, что я могу сделать.

Бальзам для губ. Щетка для волос.

Один шаг за другим, час за часом, день за днем, пока не станет лучше.

Если я буду продолжать, в конце концов, должно стать лучше.

Я пересекаю кампус, обхватив руками торс. Замечаю голубое небо, веселые красные цветы, студенты, направляющиеся во всех направлениях, по одиночке и группами, целеустремленные, как муравьи.

Раньше я была так рада вернуться в Патнем. Мне нравился кампус с его зданиями из красного кирпича и дугообразной открытой аллеей, соединяющей общежития, марширующей вдоль простора зеленой лужайки. Мне нравились мои занятия и то, что я учусь в колледже, где я не самая умная. В отличие от детей в старших классах, здесь никто не укорял меня за то, что я слишком много внимания уделяю своим занятиям или занудствую по поводу Рэйчел Мэддоу. Практически все в этом заведении хотя бы немного зануды.

Но за последние несколько недель Патнем стал для меня испорченным. Возможно, навсегда.

Дело в том, что Нейт не просто разместил фотографии. Он использовал сайт, на котором они появились, чтобы переслать анонимную ссылку куче наших друзей. Ее разослали по электронной почте, и когда я заставила Бриджит сказать мне, посылал ли кто-нибудь ей эту ссылку, она призналась, что получала ее по электронной почте в колледже семь раз. Семь. В Патнеме всего четырнадцать сотен студентов — триста пятьдесят в нашем классе. Я не могу представить, сколько раз это сообщение распространилось среди тех, кто не является моей лучшей подругой.

Оригинальное сообщение, которое разместил Нейт, исчезло, но фотографии продолжают всплывать на разных сайтах и в некоторых сообщениях по-прежнему упоминается мой колледж, мой родной город, я.

Когда я сейчас иду по Патнему, то смотрю на каждого парня, мимо которого прохожу, и думаю о том, видел ли он меня голой? Сохранил ли мою фотографию на свой телефон? Возьмет ли он ее и будет дрочить? Он тоже меня ненавидит?

Это мешает радоваться обычным вещам, когда, например, танцуешь с ними на вечеринках или болеешь за них на футбольном матче.

Мой телефон вибрирует в заднем кармане. Бриджит написала смс, спрашивая, иду ли я на ланч.

Я ответила: Да. Ты?

Да! Гардинер?

Я в 5 минутах.

Круто. Ты слышала про Уэста?

Я не знаю, как ответить, поэтому пишу: Вроде того.

Она отвечает: *Обморок*.

Бриджит любит притворяться, что у нас с Уэстом тихий, кипящий роман.

Мне нравится делать вид, что мы с ним совершенно незнакомы.

Правда где-то посередине.

Когда я познакомилась с Уэстом, был день заселения первокурсников и было жарко. Жарко в Айове, это когда около 32 градусов с влажностью 98 процентов. В таких условиях лучше всего лежать на диване в каком-нибудь холодном подвале и смотреть телевизор, поедая яйца «Кэдберри». Или, если вы должны быть на улице, искать тень и мороженое. Не обязательно в таком порядке.

Вместо этого я переносила все свои земные пожитки из папиной машины на четыре лестничных пролета в комнату, которую я буду делить с Бриджит. Оказалось, что у меня много вещей. Во время последнего подъема у меня немного закружилась голова и папа настоял на том, чтобы я опустилась на ступеньку у входа в общежитие и пересидела этот подъем.

В тот момент он как раз поднимался в комнату, Бриджит еще не пришла, а Нейт переезжал в свою комнату в восточной части кампуса. Я была одна — потная, грязная, с красным лицом. Возможно, я мысленно сокрушалась о своих уставших подколенных сухожилиях и отсутствии обученных обезьян-помощников, которые могли бы выполнить за меня работу по переезду, когда ко мне подкатила самая уродливая машина, которую я когда-либо видела.

Машина была цвета сточных вод, с вмятинами и ржавчиной, с дверью со стороны пассажира, приклеенной скотчем. Пока я смотрела, она пересекла открытое парковочное место и в замедленной съемке перемахнула через бордюр на ухоженный газон колледжа, остановившись перед моими обутыми в кроссовки ногами.

Я огляделась в поисках помощника-резидента, радар «хорошей девочки» пищал как сумасшедший. На траве были следы шин! Машина выдыхала маслянистые облака вредных выхлопов! Этого нельзя было допустить!

Помощника-резидента в поле зрения не было.

Дверь со стороны водителя открылась и из машины вышел парень.

Я забыла свое собственное имя.

Возможно, это произошло потому, что я слишком быстро встала. Было жарко, а на завтрак я съела только поп-тарт, слишком взволнованная, чтобы есть яйца с беконом, которые пытался впихнуть в меня отец. Но у меня точно не было головокружения из-за того, как выглядел этот парень.

То есть, да, я признаю, что его внешность могла этому поспособствовать. Первобытная часть моего мозга жадно впитывала все детали его роста и телосложения, и этот рот, и его лицо, о Боже, а затем рациональная часть меня аккуратно складывала их в соответствующую папку.

Это была папка с ярлыком «Если бы ты не была с Нейтом».

Но меня зацепило не то, как парень выглядел. А то, как он двигался.

Я хочу сказать, что он выскочил из машины, но это звучит так, будто он слишком старался, а он явно не старался. Он от природы был таким грациозным, свободным и, Боже, я даже не знаю. Вам придется поверить мне на слово.

Он огляделся по сторонам. Его взгляд остановился на мне.

— Ты ждешь приветственный фургон?

— Да, — сказала я.

Он подошел ближе и протянул руку.

— Я Уэст Левитт.

— Кэролайн Пьясеки.

— Приятно познакомиться.

Его рука была теплой и сухой. Это заставило меня вспомнить о своей липкой, жесткой хватке и о мокрых подмышках. Мой дезодорант перестал справляться несколько часов назад, и я чувствовала свой запах. Потрясающе.

— Ты приехал на машине? — спросила я.

Уголок его рта приподнялся, но он очень серьезно ответил: — Да.

— Откуда?

— Из Орегона.

— Ого.

Это заставило его рот приподняться еще больше, почти в улыбку.

— И далеко это?

— Около трех тысяч километров.

Я посмотрела на его машину. Заглянула в его машину.

Ладно, правда в том, что я подошла ближе к его машине, подальше от него, наклонилась и заглянула внутрь. Заднее сиденье было завалено походным снаряжением, аквариумом, полным лампочек и спутанных электрических проводов, плюс огромный прозрачный мусорный пакет, влажный от конденсата и содержащий, похоже, грязь. Также там была огромная коробка, полная банок с тушеной говядиной «Динти Мур» и несколько беспорядочно разбросанных рубашек.

Машина выглядела так, будто в ней жил бродяга. Я была потрясена.

Я также боялась продолжать смотреть на него. По его отражению в окне машины я видела, что он вытянул руки за спину, что привело к тому, что натянулась футболка, выставив на обозрение то, на что мне, наверное, лучше было не смотреть.

— Ты ехал один? — спросила я.

— Конечно.

Он поднял руки вверх, чтобы расправить плечи. Его футболка задралась, и я смущенно отвела взгляд от его отражения.

— С опущенными окнами?

В этот момент я просто произносила слова ртом. Все чувства покинули меня.

— Да, — медленно сказал он. Когда я украдкой взглянула на него, его глаза были полны озорства. — Иногда я даже сходил с ума и высовывал руку.

Я почувствовала, как мое горло обдало жаром. Возвращение к непростительному любопытству по поводу его машины казалось самым мудрым вариантом действий.

Я заметила спальный мешок на переднем сиденье и подумала, не использовал ли он его прямо там, где он лежал. Неужели он просто остановился на обочине, опустил пассажирское сиденье и уснул? Ел ли он холодную тушенку из консервных банок? Потому что в подстаканнике точно была открывашка.

А на полу, с пассажирской стороны, точно лежала слегка помятая, открытая коробка презервативов.

— Ты не беспокоишься о ботулизме?

В свою защиту скажу, что у меня действительно была причина для вопроса. Я увидела банки, заметила, что на некоторых из них были вмятины, а потом вспомнила школьный урок биологии, где мы изучали анаэробные бактерии и то, как они растут в безвоздушном пространстве. Иногда на банках появляются вмятины и крошечное отверстие, которое даже не видно, но бактерии попадают внутрь и сходят с ума, размножаясь. Когда вы открываете банку, еда выглядит нормально, вы едите ее, но потом умираете.

Все это имело смысл в моей голове. Только когда выпрямилась и повернулась — от чего у меня снова закружилась голова, наверное, потому что я слишком сильно наклонилась, заглядывая в его машину, как какой-то урод из пип-шоу, — я поняла, что для него это не имело никакого смысла. Его брови сошлись в одну линию.

— Из консервных банок. С вмятинами, — сказала я.

Брови не сдвинулись.

— Анаэробные бактерии? Жуткая, мучительная смерть?

Он медленно покачал головой взад-вперед, а потом сделал самое ужасное.

Он ухмыльнулся.

Это было похоже на ядерную атаку.

— Ты странная, не так ли? — спросил он.

Это не я тот парень, у которого в машине презервативы и тушеная говядина.

Однако, я не сказала этого. Я была слишком занята тем, что улыбалась как полная идиотка.

Ухмылка Уэста так на меня действует. Он не часто ее демонстрирует, но, когда он это делает, я теряю голову.

Кроме того, мир стал каким-то нечетким и обрывистым по краям. Я ударилась бедром обо что-то твердое, что при дальнейшем расследовании оказалось дверью его машины, а потом я опустилась, прижалась лбом к горячей передней шине и сказала:

— Это потому, что у них нет обезьян-помощников.

Я даже не знаю, что имела в виду. На меня вдруг накатила сонливость, а он был совсем близко, тянулся ко мне. Я чувствовала его дыхание на своей шее, слышала, как он бормочет что-то о том, чтобы забраться внутрь и обо мне.

Мне понравилось, как это звучит.

Тяжесть на моих плечах оказалась его рукой, обхватившей и опустившей меня на спину. В течение одного медленного, идеального удара моего сердца он стоял на локтях надо мной, его бедра прижимались к моим. Он хорошо пах. Теплый и насыщенный, как что-то потрясающее, что можно съесть и что будет таять на моем языке.

Потом он отодвинулся, и мы лежали бок о бок на земле. Я смутно подумала, не делает ли меня мое желание, чтобы он снова забрался на меня сверху плохой девушкой. Считается ли это изменой? Потому что мне нравились его руки на мне. Мне нравился его запах.

Я закрыла глаза и вдохнула Уэста Левитта, зеленую траву и теплую землю.

Уверена, что все еще улыбалась, когда потеряла сознание.

Бриджит окликает меня у стеклянных дверей на входе в столовую.

Она сияет все время, пока я пересекаю вестибюль, вплоть до того момента, когда я подхожу достаточно близко, чтобы она могла видеть мое лицо.

— Что случилось с твоим носом?

— Он столкнулся с локтем.

— Тебе придется это объяснить.

— Да, я знаю. Но дай мне секунду.

Мы проходим через двери, берем подносы и ждем, пока горстка студентов перед нами пройдет свой путь по линии, прежде чем я нырну внутрь.

— Ты же знаешь о драке? Уэста и Нейта? Я вроде как попала под перекрестный огонь.

— Нейт ударил тебя? Боже мой! Это ужасно. Ты вызвала охрану? Потому что это серьезно, Кэролайн. Я даже не шучу, ты не можешь позволить этому продолжаться, как сейчас, или…

Я касаюсь ее руки, чтобы остановить поток слов. Бриджит говорит словно пулемет. Приходится прерывать поток, если хочешь вставить хоть слово.

— Это был не Нейт. Уэст толкнул меня локтем, я думаю. Никто из нас не уверен, вообще-то.

Ее глаза становятся огромными.

— Ты говорила с ним?

Я знаю, что она себе представляет — Уэст и я, спрятались где-то в укромном и интимном месте и он прижимает теплый компресс к моему лицу. На самом деле, именно так я с ней и познакомилась. Я потеряла сознание рядом с машиной Уэста и очнулась на своей кровати в общежитии с холодным бумажным полотенцем на голове и Бриджит, склонившейся надо мной, с морщинами на лбу и обеспокоенными голубыми глазами, как какой-то очаровательный рыжеволосый ангел с веснушками на лице.

— Не совсем, — говорю я. — Тебе идет этот цвет.

Это правда: Бриджит хорошо смотрится в голубом. Но в основном я говорю ей об этом, потому что она спортсменка — бегунья на длинные дистанции в команде по легкой атлетике и у меня вошло в привычку делать ей комплименты всякий раз, когда она надевает обычную одежду, просто чтобы поощрить эту практику.

Мы проходим через очередь за горячим питанием.

— У вас есть не жареная курица? — спрашивает она у работника.

— Нет, только то, что вы видите.

— Хорошо, спасибо, — она тренируется, поэтому очень тщательно следит за тем, что ест.

Я беру тарелку курицы с пармезаном и два шоколадных пирожных с мятой. В данный момент меня волнуют более важные вещи, чем калории.

— Даже не думай, что я не заметила, как ты сменила тему, — говорит Бриджит, когда мы прошли от очереди к салат-бару, где она взяла вареные яйца и зелень. — Мне нужно знать, что он сказал. Например, был ли он все еще зол после драки или он был милым? Вы ушли куда-то в тихое место или были в толпе? Насколько он был расстроен, что ударил тебя? Потому что Кришна говорит…

— Он ничего не говорил, — уточняю я. — Ему пришлось уйти, чтобы его не поймали и не исключили или что-то в этом роде.

— Но ты сказала, что разговаривала с ним.

— Нет, не говорила.

Она закатила глаза.

— Ты намекнула на это, девочка-адвокат.

— Мы обменялись несколькими фразами. Он хотел убедиться, что со мной все в порядке.

Теперь мы переходим к напиткам. Бриджит берет молоко. Я беру себе колу со льдом.

— Он сказал что-нибудь о том, почему он это сделал? — спрашивает она.

— Нет.

— А ты спрашивала? Ты слышала, как они спорили? Дай мне что-нибудь. Только ты можешь вести себя так, будто то, что Уэст и Нейт ударили друг друга, а ты получила по лицу — это ничего страшного. Эй, где твой свитер?

— Мне пришлось его выбросить. Он был весь в крови. И, нет, я не слышал их и не спрашивала.

— Это отстой. Мне нравился этот свитер, — мы подносим наши карточки к кассе, чтобы внести еду, и она начинает идти к ближайшему свободному столику. Оглянувшись на меня через плечо, она улыбается.

— Хочешь знать, что я услышала?

— Что? — я слишком резко опускаю поднос на стол.

Ее улыбка ослабевает.

— Ты расстроена.

— Нет.

Нет. Я просто… в замешательстве. Что-то происходит, и в наши дни, когда что-то происходит, это редко бывает хорошо. А если это что-то касается Уэста и Нейта, то, боюсь, я не хочу об этом слышать.

Мы садимся. Я напрягаюсь.

— Просто скажи мне, хорошо?

— Я слышала, они ссорились из-за тебя.

Черт, черт, черт.

— Кто тебе это сказал?

— Кое-кто из их класса. У них макро вместе.

— У Нейта и Уэста?

— Да, и Сьерра, ты ее знаешь? Она сказала, что после урока Нейт пошутил как-то случайно, а Уэст на него накинулся и это вылилось в спор о тебе.

— Что они сказали?

У меня в животе камень, плотный и горячий. Я потягиваю колу, закрывая глаза от чувства обреченности, опускающегося на мои плечи.

— Не уверена, — тон Бриджит осторожный. — Сьерра уловила не все, только твое имя.

Я нажимаю на курицу вилкой, но даже не могу заставить себя разрезать ее. Когда я положу ее в рот, она будет на вкус как пепел. Сгоревшие останки той жизни, которая была у меня раньше.

Люди говорят обо мне. Не в лицо, а за спиной. Постоянно. Я взяла с Бриджит обещание рассказывать мне все, что она слышит, потому что я должна знать. Только так я могу быть уверена, что они забывают, как я хочу.

Во мне нет ничего особенного — обычная девушка из колледжа. Я должна быть в состоянии раствориться на заднем плане, если не буду высовываться. Надеюсь, что через год об этом почти никто не вспомнит. Какая Кэролайн?

Это не совсем то, что я планировала. Я думала, что смогу стать президентом студенческого совета на младших курсах, максимум на старших. Но я могу отказаться от этих амбиций, если понадобится. Я лучше буду безымянной, чем известной.

— Сьерра сказала, что это было довольно романтично, — продолжает Бриджит. — Он защищал твою честь.

Это такая абсурдная идея — что у меня есть честь. Что Уэст будет ее защищать.

Я едва знаю его. Я разговаривала с ним всего один раз.

Мы с Уэстом не друзья.

И последние несколько недель единственные люди, которые заботятся о моей чести — это Бриджит и я. Никто из моих старых друзей не может посмотреть мне в глаза. Мы с Нейтом пришли как единое целое и когда им пришлось выбирать сторону, я думаю, его сторона выглядела более веселой.

— Я бы никогда не сделал ничего подобного, — сказал Нейт с невозмутимым лицом, когда я столкнулась с ним в этой самой столовой перед кучей друзей. — Как ты могла подумать, что я мог бы?

А потом, после того как я распалялась, а он еще несколько минут отнекивался, он сказал: — Думаю, некоторые девушки просто так сильно хотят внимания, что готовы на все, чтобы его получить.

Я смотрю в окно на лужайку, не в силах прожевать и проглотить мысль о том, что Уэст Левитт защищает мою честь. Я вообще не в состоянии это переварить.

В прошлом году, когда я пришла в себя после обморока у машины Уэста, первое, что я услышала, был сердитый мужской голос в коридоре. Кричал мой отец, в чем не было ничего нового. Он судья, поэтому большую часть своего профессионального времени он проводит спокойно и рационально, но вне работы он — единственный родитель трех маленьких дочерей и у него есть склонность кричать, когда он чувствует угрозу. А это бывает часто.

Вы просто должны знать, как с ним обращаться. Моя старшая сестра, Жанель, подлизывается. Элисон обычно плачет. Я привожу ему аргументированные доводы, обращаясь к логике, пока он не успокоится.

Папа, должно быть, был в конце коридора у лестницы, потому что я не могла разобрать, что он говорит. Время от времени в его тираду врывался более низкий и спокойный голос.

Голос Уэста.

Я разобралась во всем этом только позже. В то время моя голова казалась огромной и туманной, и я спросила девушку, склонившуюся надо мной:

— Кто ты?

— Я Бриджит, — ответила она. — Ты в порядке? Ты упала в обморок. Этот симпатичный парень отнес тебя вверх по лестнице, и я не знаю, что он сказал твоему отцу, но твой отец в ярости, и он всегда такой страшный? Потому что, если так, то я рада, что ты здесь — тебе будет намного приятнее, и еще…

Она продолжала, пока дверь не распахнулась, и в комнату не вошел мой отец, краснолицый и потный подмышками его поло для гольфа. Он сел рядом со мной на кровать, настолько явно взволнованный, что от его головы могли бы подниматься струйки дыма.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — это была ложь.

— Я собираюсь попросить тебя переехать в одно из женских общежитий.

Я резко села.

— Что? Почему?

— Тот мальчик там — он не очень хорошо на тебя повлияет. Ты не должна жить рядом с таким мальцом.

— Таким? Что он сделал?

Ну. Это был неправильный вопрос. В течение следующих нескольких минут я узнала, насколько тревожно для отца оставить свою младшую дочь всего на несколько минут, а затем вновь обнаружить ее лежащей на земле под неизвестным парнем. Особенно, когда твоя дочь оказывается без сознания.

Все это усугублялось, по словам моего отца, наркотической атрибутикой на заднем сиденье машины панка. Под этим, я думаю, он подразумевал аквариум, лампы и мешок с грязью, а не «Динти Мур». Хотя, кто знает? Я была совершенно не в своей тарелке. Услышав слова наркотические атрибуты, я представила себе короткие отрезки толстой резины, пакетики с героином, шприцы.

Мой отец все еще читал лекцию, когда появился Нейт и все усугубил. Папа три года старался сделать так, чтобы мы с Нейтом никогда не оставались наедине возле горизонтальной поверхности, и вот теперь Нейт вошел в мою спальню без стука.

Мой отец покраснел еще больше.

Я быстро представила Бриджит Нейту, Нейта — Бриджит, и Бриджит — моему отцу. Я много улыбалась, стараясь казаться здоровее, чем я себя чувствовала, потому что это был первый этап того, что окажется трудной кампанией по обеспечению того, что, когда мой отец уедет — через три дня вместо одного, потому что кампания была чертовски долгой и упорной — я все еще буду в этом общежитии, в этой комнате, с Бриджит.

Я победила, но Уэст был необходимой жертвой. Мой отец не уходил, пока я не согласилась, что не буду иметь ничего общего «с этим мальчиком».

Смешно было даже подумать, что я могла бы иметь с ним что-то общее. Оказалось, что папа был прав насчет наркотиков.

Дверь Уэста и Кришны всегда была закрыта, шторы задернуты. У них был постоянный поток гостей, они включали громкую музыку и раздражали меня своими поздними часами и запахом сандалового дерева и липко-кислотного дыма из своей комнаты, которым был пропитан весь наш этаж.

Уэст установил аквариум и лампы в каком-то секретном месте — никто, похоже, не знал где — и выращивал небывалый урожай травы. Это по словам Кришны, который часто торчал у наших дверей, болтая с Бриджит и мной.

С Кришной я могу поговорить. Но с Уэстом… нет. То, как он ходит — его развязность, которая не является развязностью — как будто он знает дорогу, даже если он находится в месте, где никогда не был раньше. Из-за его уверенности он кажется старше меня, а Бриджит постоянно рассказывает мне о нем что-то, что закрепляет это впечатление. Очевидно, он одолжил деньги одному парню из психологического класса Бриджит, чтобы тот смог купить билет на самолет, чтобы увидеться со своей девушкой. Уэст взял с него проценты. Мне интересно, ломает ли он коленные чашечки, если кто-то не возвращает ему деньги.

Он больше, чем я могла бы выдержать, даже если бы мне разрешили с ним разговаривать.

Я ограничила свои отношения с Уэстом тем, что смотрела на него издалека — и я бы не сделала даже этого, но ничего не могу с собой поделать. Когда он рядом, я должна смотреть на него.

Он тоже это знает. Однажды он даже ухмыльнулся, когда шел по коридору в полотенце. Боже. Думаю, я была красной целый час после этого.

Я так и не узнала, что он сказал моему отцу. У меня такое чувство, что, чтобы это ни было, он не защищал мою честь. Мне трудно понять, почему он начал это делать сейчас.

Может быть, я должна быть благодарна, но я не могу. Мне не нужны такие парни, как Уэст Левитт, защищающие меня. Он печально известен. Наркоторговля и это лицо, эта улыбка… почти все в кампусе знают, кто он такой.

Он привлечет ко мне внимание. Моя главная цель в жизни на данный момент — исчезнуть.

Когда я мысленно возвращаюсь к столу, Бриджит чистит вареное яйцо и наблюдает за мной. Она привыкла к моим долгим молчаниям. Она яростно предана, бесконечно поддерживает меня. Это лучший человек, которого я могла бы иметь на своей стороне.

— Если люди хотят знать, что я думаю о том, что сделал Уэст? — начала я.

— Да?

— Скажи им, что все это было недоразумением. Я тут ни при чем.

Она наморщила лоб.

— Но я подумала, что это хорошо. Кто-то еще на нашей стороне, верно?

— Я не хочу, чтобы были стороны, Бридж, — мягко говорю я. — Я хочу, чтобы у людей была амнезия на весь этот вопрос. Борьба имеет тенденцию быть вещью, которую люди помнят.

Она прикусывает губу.

— Мне не нужно, чтобы люди связывали меня с ним, ясно? Мне нужно держаться в тени.

— Если ты хочешь, чтобы я так сказала, я так и скажу, — заверила она меня. — На этом все и закончится.

Я пытаюсь улыбнуться и убираю курицу на поднос, затем подтягиваю мятное пирожное ближе и вонзаю вилку в толстый слой глазури. Темная черная глазурь поверх зеленой, такой яркой, что почти неоновой.

Это будет конец.

Хотелось бы верить ей, но я больше не могу делать такие предположения. Я поняла, что, когда зло выползает из змеиной ямы, нужно его выследить и раздавить. Затем нужно предположить, что у него были дети и отправиться на их поиски.

У меня есть прошлое, которое нужно стереть, если я собираюсь претендовать на будущее, которого я всегда хотела — будущее, которое требует, чтобы я поступила в хорошую юридическую школу, чтобы я могла работать клерком у великого судьи и начать заводить связи, которые, по словам моего отца, мне нужны, если я хочу когда-нибудь сама стать судьей. Что я и делаю. Я хочу пойти еще дальше. Офис в штате Вашингтон, округ Колумбия.

Мой папа всегда говорил, что первый шаг к достижению желаемого — это знать, чего ты хочешь и что нужно для этого сделать. Нет ничего постыдного в том, чтобы ставить перед собой высокие цели. Для своего проекта «День истории» в шестом классе я написала книгу президентских лимериков, по одному на каждого президента. К девятому классу я на общественных началах проводила агитацию от двери к двери и попала в списки рассылки демократов колледжа Патнем и республиканцев Патнема еще до того, как получила письмо о зачислении.

Я знаю, чего хочу и знаю, что нужно сделать, чтобы получить это. Для этого нужно много трудиться и жертвовать собой, но также нужно иметь чистое досье. Никаких арестов, никаких скандалов, никаких сексуальных фотографий в интернете.

Мне не нужно, чтобы кто-то ходил и избивал людей от моего имени. Я не могу допустить, чтобы это случилось снова.

Мне нужно поговорить с Уэстом.

Я нахожу его на четвертом этаже библиотеки.

Здесь все заставлено журналами, полки сдвинуты в центре, учебные столы стоят вдоль внешних стен, плюс ксероксный аппарат, за которым я провела слишком много времени, копируя литературную критику Т.С. Элиота в прошлом году.

Уэст стоит у тележки, полной книг, спиной ко мне и ставит на полку толстый красный том чего-то. Мне требуется минута, чтобы понять, что это он. Я уже осмотрела первые три этажа и начала паниковать, что его может здесь не быть. Я заметила, что часто вижу его с тележкой по четвергам во второй половине дня, но это мало что значит.

У него в ушах наушники и я не думаю, что он меня заметил, поэтому на секунду задумалась о том, что хочу ему сказать. Я чувствую себя потной и неухоженной, хотя после обеда я нашла время, чтобы сменить рубашку и накрасить губы.

Никогда не делала этого раньше.

Я никогда не начинала разговор с Уэстом.

Это кажется более пугающим, чем должно быть, не только потому что он такой — запретный, но и потому, что это четвертый этаж. Неписаное правило Патнема гласит, что четвертый этаж библиотеки — это пространство священной тишины.

Уэст берет другую книгу. Чтобы поставить ее на полку, ему приходится тянуться над головой, из-за чего его рубашка поднимается, и я вижу, что джинсы подпоясаны толстым коричневым кожаным ремнем. Его ботинки черные, как и футболка. На ней большой неровный оранжевый шов через всю спину, как будто приплыла акула и прокусила гигантскую дыру, а потом он передал ее семилетнему ребенку, чтобы тот зашил ее.

Я не могу представить, как такая футболка вообще может существовать. Или почему кто-то может ее носить.

Одежда Уэста иногда бывает такой. Просто… случайной.

Мне это даже нравится.

Когда он опускается на пятки и наклоняется над тележкой, его футболка снова поднимается, обнажая часть поясницы.

Я прочищаю горло, но его музыка, должно быть, слишком громкая, потому что он не поворачивается ко мне. Я подхожу ближе. Он опустил голову, его рука тянется к книге на нижней полке.

Черт.

Теперь я так близко, что наверняка напугаю его, когда он наконец поймет, что я здесь.

Я ничего не могу сделать, чтобы предотвратить это. Я протягиваю руку, намереваясь коснуться его достаточно долго, чтобы привлечь его внимание, но в итоге прижимаю ладонь к его позвоночнику.

Это случайность. Я почти уверена, что это случайно.

На восемьдесят процентов.

Он не подпрыгивает. Просто полностью, абсолютно неподвижен. Настолько неподвижен, что я слышу музыку, играющую в его наушниках. Она громкая, с сердитым вокалом и настойчивым, гулким ритмом, который совпадает с внезапным пульсом между моих ног.

О, я думаю, может быть, это не случайность, в конце концов.

Спина Уэста неприлично горячая под моей ладонью. Я смотрю на свои пальцы, приказывая им двигаться в течение нескольких долгих секунд, прежде чем они действительно повинуются. Когда я отдергиваю руку, она кажется намагниченной. Как будто есть какая-то тяга, сила, тянущая ее обратно к Уэсту.

Уверена, что эта сила называется похотью.

Уэст выпрямляется и поворачивается, и я еще до того, как он это делает, понимаю, что просчиталась и теперь полностью в его власти, а значит, обречена. Я не уверена, что у него есть милосердие. Он точно не выглядел таковым, когда бил Нейта достаточно сильно, чтобы мне стало физически плохо.

Он вытаскивает наушники, а я пытаюсь думать о чем-то другом, кроме слова обречена.

Обречена, обречена, обречена.

Я пытаюсь вспомнить, что я собиралась сказать ему — у меня была целая речь, но я не могу.

Не могу.

Вместо этого я смотрю на его ремень. Я думаю о том, чтобы схватить его и притянуть ближе. Как будто это то, что я могу сделать, то, что я когда-либо делала с кем-либо, тем более с Уэстом Левиттом.

Обречена-а-а-а-а.

— Хей, — говорит он.

Что нечестно, потому что это означает, что я должна посмотреть вверх.

В конце концов, я это делаю.

Наши глаза встречаются. Его зрачки огромные и есть что-то, настолько напряженное в том, как он смотрит на меня, что это даже пугает. Только страшно — это не то слово. За последние несколько недель я испытала много страха, но это совсем другое.

Это пугает, как пауза на вершине самого крутого холма на американских горках, когда ты готовишься к падению.

— Хей, — говорю я в ответ.

— Что случилось?

— Могу я с тобой поговорить?

Он обдумывает эту просьбу.

— Нет.

Это не то, что я ожидала от него услышать.

Все, что я могу сказать, это — О.

Потом снова тишина, кроме его музыки и этой… этой атмосферы. Я думаю, что это, должно быть, он. Думаю, он создает эту атмосферу своей кожей и глазами, которые сейчас кажутся почти серебристыми и, возможно, он также создает ее всеми мышцами своих предплечий, которые сжимают и разжимают его руки таким образом, что это просто…

Это просто что-то… интенсивное, я думаю. Угрожающее, но без угрозы.

Я никогда раньше не стояла так близко к нему. Никогда не оставалась с ним наедине с того дня, когда он припарковал свою машину прямо у моих ног и заставил меня потерять сознание.

За всю свою жизнь я никогда не чувствовала такого волнения, неловкости и бессмысленного беспокойства.

Пока он не сделал шаг ко мне. Это еще хуже.

И лучше тоже.

Лучше-хуже. Это точно.

Я отступаю назад.

Он должен перестать шагать ко мне, когда я отступаю, но он не делает этого. Он продолжает идти. Он движется прямо в зону моего личного пространства, и я оказываюсь прижатой к стеллажам, мой зад прижимается к низкой полке, руки Уэста упираются по обе стороны от моей головы.

— Я работаю, — говорит он. Как будто я книга, а он ставит меня на полку.

Я пытаюсь сказать, что зайду позже, но вместо этого издаю какой-то щелкающий, булькающий звук, который делает меня похожей на лягушку-быка. Я чувствую, что моя шея покраснела — это всегда признак того, что я смущена. Я прочищаю горло и умудряюсь ответить.

— Все в порядке. Я могу… вернуться позже. Или позвонить тебе.

У меня нет его номера телефона. И я не собираюсь ему звонить.

Не знаю, почему я воображаю, что чувствую тепло его кожи, потому что это невозможно. Он не может быть так близко. Я поднимаю глаза вверх, пытаясь визуально измерить количество сантиметров между нашими лицами.

Это совсем не много сантиметров.

Уэст не касается меня, но он гораздо ближе, чем нужно и то, как он смотрит на меня сверху вниз, его грудь быстро поднимается и опускается, краснота на щеках — я не могу не думать о том, как его кулак соединился со ртом Нейта. Как Нейт упал на пол, тяжелый и поверженный.

Он сделал это для меня, я думаю.

Я пришла сюда, чтобы спросить его, но уже знаю.

Он сделал это для меня и вот как он выглядит после этого. Расширенные зрачки, горячая кожа, учащенное и поверхностное дыхание.

Вот так он выглядел бы в постели.

Я закрываю глаза, потому что мне нужно сориентироваться. Я представляла себе деловой разговор с Уэстом.

Пожалуйста, не делай так больше, — сказала бы я.

Хорошо, если для тебя это так важно, — ответил бы он.

Да, именно так, для меня это важно, — сказала бы я ему.

Затем, возможно, я прочитала бы ему лекцию о том, как важно разрешать конфликты без насилия, после чего последовал бы бодрый обмен рукопожатиями.

Я не представляла себе румяную кожу его шеи прямо у воротника футболки. Щетину на его челюсти в том месте, где она переходит в ухо. Я не ожидала, что он пахнет мятой и библиотечными книгами, стиральным порошком и теплой кожей.

Боже, он пахнет фантастически, но он также немного пугает, и я понятия не имею, каковы сейчас правила. Вообще не представляю.

Мне нужны правила, чтобы пройти через это. Я из тех, кто придерживается правил.

— Уэст, — шепчу я.

Это должно звучать спокойно и по-деловому, но вместо этого звучит так, будто я умоляю его о чем-то, и думаю, он воспринимает это как сигнал. Он опускает голову к моему плечу. Его губы… Я не могу быть уверена, но мне кажется, что его губы очень близко к моей коже. Я чувствую его дыхание возле своего уха, и мои соски твердеют.

— Уэст, какого черта?

— Зачем ты пришла сюда, а? — пробормотал он.

А потом — это самое худшее и самое лучшее, безусловно — он поворачивает голову и целует мою челюсть, приоткрыв рот.

Это как прикосновение шелка. Как молния.

Я не знаю, на что это похоже.

Но я знаю, что это совсем не то, что должно происходить.

За исключением того, что атмосфера, которую создает Уэст, заставляет меня чувствовать, что именно это и должно происходить. Именно так. Угроза Уэста — это как бы секс в аэрозольной форме. Он делает его своим телом, а потом наносит его на меня.

Мое тело тоже в этом участвует. Мое тело на борту.

Мое тело — такой предатель.

— Почему ты должна была прийти? — его голос низкий и хриплый. Томный. Его голос — крючок, зацепивший меня. Затягивающий меня.

Музыка из его наушников — далекий барабанный бой и Уэст не двигает руками. А вот я — да. Мои скользнули к его шее, запутались в волосах, притягивая его голову вниз.

Ладно, нет, не скользнули. Но они хотят этого. Они прямо-таки чешутся, чтобы выйти из себя и, возможно, он видит это в моих глазах, потому что он издает этот звук, который даже не звук. Это просто взрыв дыхания, который делает зажигательные вещи с моими трусиками.

— Скажи мне, — настаивает он.

Что сказать?

Я понятия не имею, о чем он говорит. Единственное, что я знаю, если он не поцелует меня в ближайшее время — я умру. Он такой горячий и дело не только в том, что его кожа теплая, хотя это так. Я чувствую, как в нем бурлит вся энергия от борьбы. Он все еще под кайфом от адреналина и наркотиков. Он не в себе. Я не уверена, откуда я это знаю, но я знаю. Уэст — не Уэст, а я — не Кэролайн. Не с ним так близко. Прижавшись ко мне, обогревая меня, дыша мне в шею, он чувствуется парнем, который едва держится на ногах. Парнем, который выбьет дерьмо из того, кто не прав, если тот не прав, но который предпочел бы провести остаток дня и половину ночи, трахая того, кто прав.

Этим кем-то можешь быть ты.

Не могу поверить, что я только что подумала об этом.

— Скажи мне, — снова говорит он.

— Что сказать?

— Почему ты здесь.

Я отворачиваюсь, смотрю в сторону и вверх, потому что хочу, чтобы он меня поцеловал, но не должна. Я не знаю его. Не уверена, что он мне нравится. Он пугает меня. Костяшки его пальцев разбиты в том месте, где они сжимают металлический стеллаж — сжимают так сильно, что они побелели. Уэст сдерживается от того, что хочет сделать со мной и я думаю, что будет, если он отпустит себя?

Позволю ли я ему развернуть меня, перегнуть меня через эту полку, погрузиться в меня?

Я пытаюсь отогнать эти мысли, но, Боже, я чувствую призрак того, на что это было бы похоже. Это было бы электричество. Горячо и скользко, потно и быстро, самое эротичное, что когда-либо случалось со мной. Я знаю это. Я знаю.

Но потом все закончится, и я думаю, что знаю, на что это будет похоже. Уэст молчит и замыкается. Закрытая дверь.

Я никогда даже не разговаривала с ним.

Я толкаю его в грудь, пытаясь снять заклятие.

— Уэст. Мы должны поговорить.

— Мы разговариваем.

Но я не владею его вниманием. Его внимание ниже, потому что… когда его колено оказалось между моих бедер? И действительно ли я.…? О. Да. Я как бы почти верхом на нем.

— Отойди, — говорю я.

Я говорю шепотом, снова нервничая, что меня подслушают и будут презирать студенты — хотя на самом деле я их не видела — или, что еще хуже, что меня увидят здесь, делающей это. Они будут говорить обо мне. Они никогда не перестанут говорить о том, что я оседлала бедро Уэста в библиотеке спустя час после того, как он ударил Нейта в лицо.

Это худшее из всего, что я могла бы сейчас делать.

— Уэст, отойди.

Он поднимает голову. Его темные волосы падают ему на лицо, а глаза похожи на осколки неба.

Он отходит назад.

— В чем дело?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Я сейчас не в настроении разговаривать, Кэр.

Моя голова проясняется. Никто ни на что не нарывается.

Это все просто гормоны. Адреналин. Так и должно быть. Уэсту биологически свойственно хотеть с кем-то спариться после демонстрации своей мужественности, подпитываемой тестостероном, а мне… наверное, биологически свойственно, чтобы со мной спаривались.

Но я сильная. Я могу подняться над своей биологией.

Я надеюсь.

— Очень жаль, — говорю я, — потому что именно поэтому я искала тебя. Чтобы мы могли поговорить как цивилизованные существа.

Уэст просто смотрит на меня.

— А не как звери, — добавляю я.

— Я зверь, — медленно произносит он. — И мы спариваемся?

Ему не нравится это слово. Он выплевывает его, как будто оно ему противно.

— Как бы ты это назвал?

— Я не знаю, как это назвать. Может, тебе стоит сказать, зачем ты за мной гоняешься?

— Я не гоняюсь за тобой. Я просто…

Взбешенный мужской голос говорит:

— Ш-ш-ш.

Четвертый этаж. Черт.

Когда я снова открываю рот, мои мысли разлетаются как шарики, и я с трудом могу даже посмотреть на Уэста. Он скрестил руки. Костяшки пальцев обхватывают его бицепсы. Он выглядит жестким.

Все в Уэсте жесткое.

Говори, Кэролайн, — призывает мой мозг.

Слова. Предложения. Давай.

— Я хотела, эм… О том, что было раньше. Понимаешь, я слышала от Бриджит, что…

— Ш-ш-ш-ш.

Снова тот же раздраженный голос. Я теряю слова, запыхавшись и готовая бросить все это дело.

Уэст говорит, очень спокойно:

— Есть еще три этажа, приятель. Выбирай один из них или заткнись нахрен.

— Это тихий этаж, — жалуется невидимый парень.

— Покажи мне, где это написано.

— Все знают.

Уэст качает головой.

— Я не все.

На мгновение наступает тишина, затем раздается гулкий звук отодвигаемого стула. Молния рюкзака. Шаги извещают о приближении — студент смотрит на Уэста злыми глазами, но продолжает идти, и я слышу, как открывается дверь на лестничную клетку.

Через мгновение, перед тем как дверь захлопывается, до меня доносятся слова — Тупая шлюха.

Уродство этих слов глубоко врезается в мое больное место.

Он не первый, кто назвал меня шлюхой, но он первый, кто сказал это так, чтобы я его услышала. И честно? Не помогает то, что он говорит это сразу после того, как я позволила Уэсту прижать меня к стекам и засунуть колено между моих бедер.

Не помогает и то, что мои трусики мокрые. Я чувствую себя шлюхой. Чувствую, что разрываюсь на части, не в состоянии придерживаться нужной линии более пяти минут.

Тупая киска раздвинет ноги для любого, — говорят мужчины в моей голове.

Я бы хотел посмотреть, как он ее трахнет. Я бы заплатил хорошие деньги, чтобы посмотреть на это.

Я смотрю на Уэста. Я чувствую себя презираемой и бессильной и мне так обидно, что он видит меня такой, что он смотрит так пристально и действительно видит то, что я стараюсь никому и никогда не позволять видеть.

Что я нахожусь на грани срыва. Все время.

Его глаза смягчаются, в них появляется жалость и от этого становится в сто раз хуже.

Глупая, жалкая шлюха.

— Все в порядке, — говорю я. — Я уже слышала это раньше.

— Это не нормально.

Я бессмысленно машу рукой в воздухе, потому что у меня нет ответа. Это не нормально. Но теперь это моя жизнь.

— Кэролайн, это не нормально, — Уэст кладет руки мне на плечи.

Я пожимаю плечами и делаю шаг в сторону, чтобы выйти из-под его рук.

— Я знаю, хорошо? Тебе не нужно орать на меня. Я знаю. Он собирается рассказать всем и тогда весь кампус будет шептаться о том, как мы практически трахались на четвертом этаже Гамильтона. Я поняла. Мне жаль, хорошо?

Мне кажется, его глаза могут прожечь во мне дыры, настолько они яростны. Кажется, что в них мелькают маленькие искорки. Морщины возле его рта становятся глубже.

— О чем ты сожалеешь?

О чем я не сожалею?

Я жалею обо всем, что когда-либо делала с парнем. Мой первый поцелуй, который произошел после танцев в восьмом классе с мальчиком по имени Коди. Мой первый французский поцелуй, который был с Нейтом. О том, что позволила Нейту снять с меня лифчик и ввести в меня свои пальцы. О том, что спала с Нейтом и думала, что мы занимаемся любовью. Сожалею о том, что покупала для него нижнее белье, позволяла ему фотографировать, когда думала, что это сблизит нас.

О Уэсте я тоже сожалею. Я сожалею о том, что только что произошло с Уэстом.

— Обо всем, — шепчу я.

Это неправильные слова. Его руки вцепляются в волосы, сжимая их.

— Господи. Я даже не могу понять, что с тобой, а?

— Ничего, что можно было бы исправить.

— Так почему ты здесь?

Я делаю глубокий вдох. Я могу это сделать.

— Мне нужно знать, что это больше не повторится. Что ты не будешь ходить и бить людей из-за меня.

Он хмурится, между его бровями глубокая морщина.

— Кто сказал, что это из-за тебя?

Вопрос застает меня врасплох.

— Я слышала… слышала, что вы, ребята, спорили из-за меня. Сьерра сказала Бриджит.

— Я не знаю никакой Сьерры.

— Думаю, она знает тебя.

Его лицо становится еще темнее.

— Это не ее дело. Или твое. Это между мной и Нейтом.

— Я думаю, мы уже прошли тот момент, когда ты можешь разыгрывать карту не твое дело.

Это еще больше его взволновало. Он отходит, следуя до конца ряда. Затем возвращается и хватает тележку обеими руками. Он выглядит так, будто хочет засунуть ее в меня.

— Он меня разозлил. Это все, что тебе нужно знать.

— Да, но…

Опустив голову, он ударяет носком ботинка по тележке. Не сильно, но достаточно сильно, чтобы создать слишком много шума.

— Ты должен рассказать мне, что случилось, — говорю я так спокойно, как только могу. — Тогда я оставлю тебя в покое.

Он поднимает голову.

— Ты думаешь, это то, чего я хочу? Чтобы ты оставила меня в покое?

Я не знаю, чего он хочет, поэтому поджимаю губы.

— Он вывел меня из себя, потому что он самодовольный, высокомерный урод, — говорит Уэст. — И мне было чертовски противно слушать его разговоры, ясно?

— Так что, я тут ни при чем?

Он снова проводит рукой по волосам. Отворачивается.

— Уэст?

— Я бы так не сказал.

Я жду.

Мне приходит в голову, что я умею ждать, и, возможно, в этом мое преимущество перед Уэстом. Он более опытный, более уверенный, но он непостоянен, а я нет. Я буду стоять здесь, пока он не закончит свою истерику и тогда ему придется рассказать мне.

Я жду еще немного.

Он снова поворачивается ко мне.

— Я сделал это не для тебя, ясно? Я просто не мог больше этого выносить. Он заслуживал того, чтобы его избили, и никто другой этого не делал. Но если у тебя есть какие-то фантазии о герое, можешь забыть об этом.

— И что это значит?

— Знаешь. Если ты заводишься, думая, что я ударил твоего бывшего, потому что у меня на тебя зуб.

— Ты серьезно?

— А почему бы мне не быть серьезным?

Несколько секунд я не могу говорить. Он только что так быстро перевел меня из состояния стыда и неловкости в состояние праведного гнева, что мой мозг не успевает за ним.

— Это так… самонадеянно, — наконец, справляюсь я. — Я имею в виду, так САМОНАДЕЯННО. После того, что ты только что… зачем тебе вообще говорить что-то подобное?

Он подходит ближе. Он вибрирует от эмоций, и я не могу разобраться в нем. Я не знаю, о чем он думает, что чувствует. Я только знаю, что он чувствует много.

— Почему ты дотронулась до меня? — спрашивает он.

— Я пыталась привлечь твое внимание.

— Люди стучат, когда пытаются привлечь чье-то внимание. Это было прикосновение.

— Это было…

У меня ничего нет. Я лапала его, и мы оба это знаем. Единственное, что я могу сделать сейчас, это солгать.

— Это было случайно.

Ненавижу, когда он так делает. Нависает надо мной с этими глазами и лицом. Смотрит на меня. Это моя новая наименее любимая вещь: когда на меня смотрит Уэст. Как будто он пытается развести меня на секс.

— Милая, — говорит он наконец, — это была чертовски долгая случайность.

— Не называй меня милой.

— Думаю, тебе это нравится.

— А я думаю, что у тебя слишком маленькие уши.

Я чуть не застонала после того, как сказала это.

Глупый болтливый рот.

Но я должна была что-то сказать, потому что милая — это унизительно для женщин, совершенно неуместно. И мне это даже нравится.

Уэст выдыхает смешок и улыбается.

— У тебя есть щель между передними зубами.

— Это удобно. Я могу сплюнуть через нее.

— Хотел бы я на это посмотреть.

— Ну, у тебя не получится.

— Не получится?

— Нет. Мы не будем друзьями. Мы не будем никем. Вот что я хотела тебе сказать.

Ему это не нравится. Его рту не нравится и его глазам не нравится.

— Это не то, что, казалось, ты хотела сказать мне минуту назад.

— Мне все равно, что казалось.

Если он продолжит наклоняться ближе, я ущипну его.

Он наклоняется ближе.

Я ущипну его.

Хорошо, я пытаюсь. Но моя рука оказывается рядом с его рукой и вожделение засасывает меня внутрь, и тогда я просто нащупываю его рукав.

Его бицепс такой же твердый, как кажется. Я убираю руку, прежде чем она успевает заявить о своей преданности врагу.

— Мне показалось, что ты хотела, чтобы я тебя поцеловал, — говорит Уэст.

Я скрещиваю руки и рассматриваю книги на полке за его плечом, аккуратный ряд толстых синих корешков с надписью ПМЛА.

— Это не имеет значения, — говорю я ему. — Я не могу себе этого позволить. Если люди подумают, что мы вместе или что то, что произошло между тобой и Нейтом, было связано со мной, они будут продолжать говорить об этом и вся эта неразбериха будет продолжаться и продолжаться. Это не то, чего я хочу. Я хочу, чтобы это прошло.

— Ты хочешь, чтобы это прошло.

Сомнение в его голосе снова разжигает мой гнев. Я ненавижу, что некоторые люди думают, что я сама опубликовала эти фотографии, просто ради внимания. Я ненавижу, что он может так думать.

— Да, — это слово прозвучало немного громче, чем я хотела, поэтому я произнесла его снова. — Да.

— Рич Даймс назвал тебя шлюхой три минуты назад, а ты ничего ему не сказала. Ты сказала, что все в порядке.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, догнала его и ударила в челюсть?

— Может быть, — говорит он. — По крайней мере, наори на него.

— И что это даст?

— Неужели все, что ты делаешь, должно быть направлено на достижение чего-то?

По крайней мере, вопрос, на который я могу легко ответить.

— Да.

— Так чего ты пытаешься достичь сейчас?

— Я пытаюсь убрать свои фотографии из интернета и стараюсь держаться в тени, чтобы люди забыли, что это вообще произошло.

Он смеется надо мной.

Моя рука поднимается так быстро, что я даже не понимаю, что собираюсь ударить его, пока он не ловит мое запястье.

— Милая…

— Не называй меня милой.

Я борюсь с его хваткой, так злясь, что он поймал меня и не отпускает. И поймал меня легко. Я никогда раньше не пыталась дать кому-то пощечину. Я задыхаюсь и слишком эмоциональна, балансирую на грани слез.

— Отпусти меня.

— Ты собираешься ударить меня?

— Может быть.

— Тогда нет.

Я вырываю запястье, затем пытаюсь ударить его в грудь. Он перехватывает мое второе запястье.

— Это бесполезно, — говорит он. — Пытаться добраться до меня. Так же безнадежно, как идея, что ты можешь стереть что-то из интернета или заставить людей забыть, как ты выглядишь обнаженной. Совершенно безнадежно.

Когда его слова доходят до меня, я перестаю бороться, и он отпускает меня. Я бросаю на него самый ледяной взгляд, на который только способна.

— Спасибо за ободряющую речь, но ты последний человек в этом кампусе, к которому я бы обратилась за советом.

Что-то в его глазах замирает.

— О? Почему это?

Потому что ты наркоторговец.

Потому что ты из тех, кто бьет людей, когда они тебя бесят.

Потому что от тебя одни неприятности.

Я не могу сказать ему ничего из этого. Я не могу представить себя ангелом. Я сосу член в интернете.

— Потому что я была с Нейтом. А ты…

Когда я прервалась, он приподнял одну бровь со шрамом.

— Я?

— Не Нейт.

На этот раз его смех горький.

— Нет, — говорит он. — Я не Нейт.

Я хочу извиниться, но не знаю, как или даже что сказать.

Уэст не ждет, когда я что-то скажу. Он берет свою тележку, проверяет корешок следующей в очереди книги и начинает катиться по проходу прочь от меня.

— Мне жаль, — говорю я ему в спину. — Я не это имела в виду.

— Не беспокойся об этом, принцесса, — говорит он, не оборачиваясь. — Я никому не скажу ни слова.

— Хорошо, — я обхватываю руками свой живот. — Спасибо.

Он не отвечает мне. Думаю, мы закончили, и я чувствую облегчение. Вроде того.

Меня трясет, и я слаба. Кажется, что меня может стошнить.

Уэст останавливается, как раз на середине поворота от нашего ряда к следующему. Он наклоняется над тележкой, опирается предплечьями на книги и смотрит на них долгую, неловкую минуту, которая кажется годом.

Он поднимает голову и смотрит прямо на меня.

— Это был не лучший день для нашего разговора.

— Нет, — соглашаюсь я. — Наверное, нет.

Он выдохнул.

— Я не должен был его бить. Это был глупый поступок, и я все еще на взводе от него. Прости, что я.… — он машет на меня рукой. — Прости за все это.

Я не знаю, что сказать, поэтому киваю.

— Твой нос в порядке?

— Все в порядке.

— Больно?

— Немного. Но ничего страшного.

Он несколько раз сгибает и разгибает свою левую распухшую руку, глядя на нее сверху вниз.

— А что насчет твоей руки? — спрашиваю я.

— Заживет.

На этаже наступает тишина.

Интересно, есть ли здесь кто-нибудь наверху? Может быть, за углом сидит девушка и молча слушает все это.

Может быть, она такая же, как я. Испуганная и застрявшая, застывшая на месте.

— Знаешь, — говорит Уэст, — ты не сделала ничего плохого.

— Да. Так мне говорит Бриджит.

Но она говорит это только потому что так она должна была сказать. Я знаю, что она думает на самом деле. Это то же самое, что думаю я — что думают все.

Я сделала что-то не так. Я доверилась не тому человеку. Я совершила глупую ошибку. Я позволила Нейту воспользоваться мной, и обязана признать это.

Уэст качает головой, как будто слышит все эти мысли, но не верит.

— Ты сделала несколько сексуальных фотографий со своим парнем. Многие девушки так делают. Если бы какая-то девушка дала мне такие фотографии, я бы ни за что не выложил их в интернет, как бы я на нее ни был зол.

— Ты видел их?

— Все их видели.

Я закрываю глаза от жгучего давления в пазухах и за глазами.

Плач не входит в мое расписание.

— Он говорит, что не делал этого, — шепчу я.

— Это потому, что он придурок. Придурки врут.

— Мы можем не говорить об этом?

Он опускает голову, его взгляд снова падает на книги.

— Все, что я хотел сказать, это то, что я не думаю, что ты сможешь заставить это исчезнуть. Не так, как ты это делаешь.

У меня нет ответа. Мне слишком больно слышать его слова — мой худший страх — и второй раз за сегодня я чувствую, что это он причинил мне боль, хотя оба раза я сделала это сама.

Я снова и снова натыкаюсь на его локоть.

— Кэролайн.

То, как он произносит мое имя, заставляет меня поднять глаза.

— Знаешь, что? — спрашивает он.

— Что?

Он начинает катить свою тележку прочь. Повернув голову ко мне, он улыбается и говорит:

— За исключением этой щели между зубами, ты выглядела чертовски сексуально.

Он поворачивает за угол. Колеса скрипят, когда он въезжает в следующий проход.

Он — свинья.

Я не буду думать о том, что это значит, что я не испытываю к нему отвращения.

Или что я стою здесь, обхватив руками свой торс и улыбаюсь своим ногам.

Все слишком запущено, поэтому я просто не буду об этом думать.

Я не буду задаваться вопросом, прав ли он, а я не права — если все, что я сделала, чтобы попытаться спасти свое будущее, бессмысленно и на самом деле я должна делать что-то другое. Бороться за себя, как-то иначе.

Сейчас я не могу справиться с этим. Я могу только глубоко вдыхать и пытаться заставить себя вспомнить, что у меня дальше по расписанию. Где я должна быть. Что я должна сделать, чтобы дожить до конца этого дня.

Это моя борьба. Единственное, что я знаю, как сделать, чтобы вернуть свою жизнь в прежнее русло. Похоронить фотографии, восстановить свою репутацию.

Это моя борьба и я не сдамся.

* * *

Две недели спустя меня разбудил кошмар.

Такое случается часто.

Я скатываюсь с кровати и скольжу ногами по прохладному полу, пока не нахожу в темноте свои шлепанцы. Беру ключи с комода. Сжимаю их ладонью, чтобы они не звенели.

Когда я натягиваю толстовку через голову, задерживая дыхание, потому что хочу быть тихой, плед Бриджит колышется на верхней койке. Ее голова высовывается из-под одеяла.

— Куда ты идешь?

— Просто гулять. Вернусь через несколько часов.

Я чувствую вину за то, что разбудила ее, но ничего не могу с собой поделать. Трудно страдать бессонницей, когда у тебя есть соседка по комнате.

— Будь осторожна.

— Буду.

Она переворачивается и, хотя она не спит, я медленно закрываю дверь, пока она не защелкивается и не запирается с тихим щелчком.

Я всегда осторожна.

Я иду к своей машине с зажатыми в кулаке ключами, оглядывая парковку слева-направо, прислушиваясь, нет ли кого-нибудь. Я припарковалась под фонарем безопасности. С расстояния в десять футов я отпираю двери пультом, и мое сердце бьется так быстро. Задыхающийся звук облегчения, когда я закрываю за собой дверь, слишком громкий в чистом, безопасном салоне моего Тауруса.

Я включаю стерео, увеличиваю громкость и еду.

У меня есть несколько циклов, которые я делаю. Сначала я езжу по кругу вокруг колледжа, который составляет четыре квартала в длину и три квартала в ширину. Затем я делаю расширяющиеся круги вокруг зданий, принадлежащих колледжу, центра города, фаст-фуда и магазинов, стадиона малой лиги и лачуги Фрост-И-Фриз. Я проезжаю мимо полей с кукурузными стеблями, которые начинают ломаться и становиться коричневыми. Мои дальние фары освещают пустой пейзаж моего родного штата.

Один из этих маршрутов когда-то был моей вечерней пробежкой, но мне пришлось их прекратить. После того, как мое обнаженное тело и мое местонахождение стали достоянием общественности, одиночество на свежем воздухе потеряло свое очарование.

Я поворачиваю только направо, потому что ненавижу поворачивать налево, и здесь нет моего отца, чтобы сказать мне, что я должна с этим смириться.

Я больше не знаю, как разговаривать с отцом. Когда звоню ему, то не могу понять, какие слова я могла бы сказать раньше, когда мне не нужно было думать об этом. Я знала, как заставить его смеяться и любить меня. Теперь, когда мы разговариваем, я как будто играю, только не знаю своих реплик и у меня плохо получается импровизация.

Я не могу вспомнить, как быть той Кэролайн Пьясеки, которая окончила школу Анкени с белоснежной и безупречной улыбкой, в выпускной шапочке и платье, выходя на сцену, чтобы произнести прощальную речь в окружении двух сестер и отца, сидящих в первом ряду трибун и светящихся от гордости.

Я не рассказала ему о фотографиях. Не могу.

Я — рот с членом мальчика во рту, тело, на которое можно смотреть, ноги, которые можно раздвигать.

Кручу руль, поворачивая машину направо. Направо. Всегда направо.

Я не видела Уэста тринадцать дней, но я думаю о нем. Прокручиваю в голове тот день в библиотеке, пытаясь проследить все повороты нашего разговора.

Почему он прижал меня спиной к полкам? О чем он думал, когда сказал тому парню уйти? Чего он пытался добиться?

Я думаю о том, как он спросил меня, все ли я делаю для того, чтобы чего-то добиться.

Я перебираю в памяти свои отношения с Нейтом, пытаясь ответить на все вопросы, на которые невозможно ответить.

Он всегда был плохим, а я просто не замечала? Стал ли он плохим?

Как я могла доверять ему?

Я думаю о том, как Уэст сказал: — Ты не сделала ничего плохого.

Я помню, как его бедро прижималось к моему.

Однажды в прошлом году я писала работу за своим столом и услышала крики и смех в коридоре, периодические удары, которые заставили меня вздрогнуть. Нейт лежал на моей кровати, читая учебник по экономике. Бриджит вышла посмотреть, что происходит и не вернулась. Затем я услышал ее смех и повышенный голос Уэста.

— Что они там делают?

Я пыталась говорить так, будто мне все равно. Как будто я была слегка раздражена и не чувствовала этого толчка в груди. Этого давления, чтобы узнать, присоединиться, стать частью этого.

Нейт пожал плечами.

— Иди посмотри.

До сих пор помню, что именно чувствовала, когда встала и направилась туда. Я балансировала на острие ножа между хорошим и плохим, не зная, в какую сторону мне склониться, но осознавая, глубоко в костях, в сжатых легких и напряженных плечах, что что-то должно произойти.

В тот вечер в холле я обнаружила Бриджит и Кришну, играющих в боулинг с резиновыми курицами.

Да. Мне тоже потребовалась минута, чтобы разобраться.

Я не знаю, откуда у Кришны взялись курицы — возможно, он их откуда-то украл. Кришна и курицы прославились в прошлом году. Курицы появлялись повсюду — занимали туалеты, свисали со стропил в столовой, сидели на вершине большой фаллической металлической скульптуры в центре кампуса или свисали с бочонка для вечеринок.

Но на этот раз Кришна стоял в одном конце холла, в двадцати футах от аккуратно расставленных кеглей, и наматывал свою курицу на несколько тугих оборотов руки. Пока я наблюдала, он отпустил курицу, подбросив ее под руку, и она пронеслась по воздуху с удивительной скоростью. Она ударилась о кегли, и они взорвались, разлетевшись по всему холлу. Бриджит вскрикнула, а потом наклонилась, смеясь.

Это было совершенно по-юношески — игра, девичья реакция Бриджит, красные глаза Кришны и его обкуренная ухмылка. Утром мне нужно было сдать сочинение и еще многое нужно было отшлифовать. У меня было домашнее задание по латыни и, если бы мне пришлось идти в библиотеку из-за этих ребят, я бы…

Внезапно дверь напротив моей открылась. Уэст вышел с курицей в каждой руке и двухлитровой бутылкой газировки под мышкой.

— Ладно, вот что я думаю о куриных ракетах, — сказал он, прежде чем увидел меня и остановился.

Мы смотрели друг на друга. Возможно, не целых десять минут, но ощущение было именно таким. Неприлично долгое время, когда я почти никогда не позволяла себе больше, чем взгляд. Я наблюдала за тем, как дергается его рот. Его ноздри раздуваются. Его слишком бледные серо-зеленые глаза светились озорством.

Я запуталась в его глазах, мысленно споткнулась и упала, а потом не могла распутаться.

Уэст приподнял бровь.

— Хочешь поиграть?

Он ничего не имел в виду. Я почти уверена.

Или, то есть, он имел в виду, но все, что он имел в виду, это то, что, если я скажу да, я получу собственную курицу и свободный пропуск, чтобы предаваться этим глупостям, отлынивать от домашней работы, вести себя как другая девчонка.

Он не имел в виду, хочу ли я его.

Хотела бы я научиться быть свободной. Хотела бы я быть другой.

Но, несмотря на это, мое сердце билось, как барабан и я не могла перевести дух, чтобы ответить: — Нет, спасибо.

Это не для меня.

Ты не для меня.

Отрицание было слишком плотным в моем горле. Если бы я попыталась сказать «нет» вслух, я бы подавилась, потому что я хотела сказать «да».

В конце концов, я ничего не сказала. Нейт подошел сзади и обхватил меня за талию, положив подбородок мне на плечо.

— Что за шум?

За спиной Уэста захлопнулась дверь. Его лицо закрылось, и переломный момент, на котором я стояла, расплющился под моими ногами в знакомую, ничем не выделяющуюся местность моего холла, моего штата, всей моей скучной жизни.

— Просто выпускаем пар, — сказал Уэст.

— Не могли бы вы потише, а? — спросил Нейт. — Мы пытаемся учиться.

— Конечно.

Нейт затащил меня внутрь, закрыл дверь, поцеловал в шею. Его руки блуждали под моей рубашкой, по лифчику, а потом я остановила его, потому что Бриджит была в холле, а мне нужно было писать работу.

И еще потому, что я чувствовала себя опустошенной, как будто у меня отняли какую-то важную возможность. Что-то большее, чем детская игра в боулинг в холле.

А алхимию парня, который мог превратить двухлитровые бутылки из-под газировки в куриные ракеты.

Иногда я думаю, не является ли тяга, которую я чувствовала к Уэсту, причиной того, что я рассталась с Нейтом. Не набирала ли она силу, пока не стала настолько сильной, что бросила тень на все мои остальные чувства, а я даже не осознавала этого.

Когда я думаю о Нейте, о Уэсте, мне трудно определить, в чем моя вина, а в чем нет.

Когда я сплю, нет покоя. Мне снится, что за мной гонятся, нападают, причиняют боль. В своих снах я — жертва, и сны начинают казаться более реальными, чем день.

Грузовики простаивают за Уолмартом и продуктовым магазином. Парень на заправке узнал кто я и спрашивает, как идут дела, когда я плачу за бензин и апельсиновый сок. Ему за сорок, у него борода с проседью и брюшко. Он кажется хорошим человеком, но насколько он может быть хорошим, работая в ночную смену в Кам энд Гоу (Приходи и Уходи или Кончай и Уходи)?

Даже название заправки слишком мерзкое. Раньше оно казалось мне забавным. Теперь оно вызывает у меня воспоминания, и я стала ездить за двадцать миль в соседний город, чтобы купить там бензин, потому что я больше не могу разговаривать с парнем из Кам энд Гоу, не задаваясь вопросом, не видел ли он меня без одежды.

Я проезжаю мимо толпы пьяных студентов, которые возвращаются в колледж из бара или паба, хватая друг друга за локти, смеясь и толкаясь. Однажды я увидела, как упала девушка. Она была наедине с парнем, и я подумала, что он собирается ее изнасиловать, но он помог ей подняться. Я остановила машину и сделала глубокий вдох, близкий к гипервентиляции. Потому что, серьезно, что со мной такое, что я так подумала?

Раньше я бы никогда не подумала. Никогда.

Я не хочу быть такой до конца своих дней. Если бы у меня была кнопка отменить, я бы нажала ее и сильно. Но если и есть какой-то способ вернуться к тому, что было раньше, я его не нашла.

Большинство ночей я провожу около пекарни.

Я говорю себе, что не буду, но я делаю это.

У меня строгий личный приказ: не ездить сюда, не парковаться перед входом, не смотреть в окно, чтобы увидеть Уэста.

И все же я здесь.

Свет льется из кухни в задней части магазина, проникает через пластиковое стекло на тротуар. Я нажимаю на экстренный тормоз, но оставляю двигатель работать на холостом ходу. Когда машина остановилась, моя музыка звучит слишком громко, поэтому я наклоняюсь вперед, чтобы сделать тише.

Я представляю, что на кухне тепло и вкусно пахнет. Мысленный вкус этого сладок, это противоядие от всех тех часов, которые я провожу за ноутбуком, просеивая худшее, что может предложить человечество.

Фигура Уэста пересекает дверной проем. К тому времени, как я выхожу, одной рукой придерживая дверь, а другой убирая ключи в толстовку, он уже исчез. Порыв холодного ветра обдувает мои открытые ноги и шею. Я сгорбилась, засунув кулаки поглубже в карман толстовки с капюшоном.

Мужчины в моей голове хотят знать, на что я смотрю и почему я такая тупая дрянь.

Я не знаю. Не знаю почему.

Я уже собираюсь вернуться в машину, когда ветер снова набрасывается на меня, холодный, жесткий, прямо в лицо и я щурю глаза и поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза.

Я раздражена.

Я зла.

Я в бешенстве.

Стою перед булочной в четыре утра, в ярости, уставившись на пустую витрину.

Сжимаю ключи так сильно, что они впиваются в мою ладонь. Уэст снова проходит мимо открытой двери кухни.

Иди туда и скажи ему, что тебе жаль. Скажи, что он тебе нравится. Скажи ему что-нибудь.

Но я не могу. Я не могу. Уэст — это не то, что мне нужно. Он только то, что я хочу.

Я хочу его, потому что он бьет кулаком, когда злится.

Я хочу его, потому что он проехал на хрипящей машине две тысячи миль в одиночку, питаясь тушенкой из банок, как будто это можно просто так сделать.

Потому что он смотрит на бутылку газировки и видит куриную ракету.

Потому что я чувствую, что, если бы я была с ним, он мог бы исправить меня. Он мог бы спасти меня.

Он может спросить меня: — Хочешь поиграть?