Голубой замок

Глава X

«Благослови эту пищу, что мы едим, и благослови нас на служение Тебе», – торопливо сказал дядя Герберт. Тетя Веллингтон нахмурилась. Она всегда считала молитвы Герберта слишком короткими и «легкомысленными». Молитва, чтобы быть молитвой, должна, по мнению тети Веллингтон, продолжаться по меньшей мере минуты три и произноситься выспренним тоном, чем-то меж стоном и речью. В знак протеста она держала голову склоненной чуть дольше, чем все остальные. Когда она позволила себе выпрямиться, то увидела, что Валенси смотрит на нее. Позже тетя Веллингтон утверждала, что именно в тот момент поняла, что с Валенси что-то не так. В ее странных раскосых глазах – «мы должны были подозревать, что у девушки с такими глазами есть какой-то изъян» – мерцали насмешка и удовольствие, словно Валенси смеялась над нею. Разумеется, такое было бы невероятно. Тетя Веллингтон тотчас отбросила эту мысль прочь. Валенси развлекалась. Никогда прежде семейное собрание не доставляло ей столько удовольствия. На приемах, как и в детских играх, она всегда была лишь «дополнением». В семействе ее считали слишком скучной. Она не владела никакими светскими уловками. Более того, привычка искать укрытия от скуки семейных вечеринок в своем Голубом замке вела к рассеянности, что укрепляло ее репутацию тусклой и пустой особы.

«В ней отсутствует светское обаяние», – раз и навсегда постановила тетя Веллингтон. Никто бы и не подумал, что Валенси просто-напросто немела в их присутствии, оттого что боялась их. Но больше она не боялась. Кандалы спали с ее души. Она была готова высказаться, если представится случай. И она позволила себе такую свободу мысли, на какую прежде никогда бы не осмелилась. Она действовала с тем же шальным внутренним торжеством, с каким дядя Герберт разрезал индейку. Дядя Герберт взглянул на Валенси во второй раз за день. Будучи мужчиной, он не понял, что она сотворила со своими волосами, но, к собственному удивлению, подумал, что Досс не так уж дурна, и положил добавку белого мяса в ее тарелку.

«Какой гриб самый опасный для красоты юной леди?» – провозгласил дядя Бенджамин, чтобы начать разговор – «чуть расслабиться», – как он говорил.

Валенси, чьей обязанностью было спросить: «И какой же?», промолчала, поэтому дяде Бенджамину пришлось выдержать паузу, ответить «грусть»8 и понять, что загадка провалилась. Он возмущенно взглянул на Валенси, которая никогда прежде его не подводила, но та, казалось, даже не заметила этого. Она оглядывалась вокруг, безжалостно изучая участников тоскливого собрания существ разумных, и забавлялась, с беспристрастной улыбкой наблюдая за их мелкой суетой. Этих людей она всегда почитала и боялась. Теперь она смотрела на них другими глазами.

Крупная, не лишенная способностей, высокомерная многословная тетя Милдред всегда считала себя самой умной в семье; своего мужа – чуть ли не ангелом, а детей – диковинами. Разве не у ее сына, Говарда, уже в одиннадцать месяцев прорезались все зубы? И не она ли могла дать наилучший совет насчет всего на свете, от приготовления грибов до ловли змей? Но как же она была скучна! И какие ужасные родинки у нее на лице!

Кузина Глэдис, которая всегда восхваляла своего сына – того, что умер молодым, и всегда ссорилась с тем, который был жив. Она страдала от неврита или от того, что называла невритом. Он передвигался от одной части ее тела к другой. Он был весьма удобен. Если кто-то хотел, чтобы она куда-нибудь сходила, неврит настигал ее ноги. А едва требовались какие-то умственные усилия, неврит тотчас посещал ее голову. «Вы же не можете думать