Гордое сердце

Глава десятая

— Лейтенант Пикеринг, расскажите-ка еще раз, как было дело, — вкрадчивым голосом попросил Аира Вейкфилд.

Боб Моррис, адъютант генерала, бросил на шефа восхищенный взгляд. Он-то знал, как тот взбешен. Не позавидуешь лейтенанту, достанется ему на орехи!

— Стало быть, Маккензи прискакал в гарнизон Чако…

Генерал уже знал подробности. Он успел опросить всех людей Пикеринга, а поговорив с лейтенантом, понял, что тот о главном умалчивает. Вейкфилд догадался, что его разведчику грозила смертельная опасность, поэтому он и бежал. Что касается остального, тут ему тоже все было ясно. Маккензи никогда не доводит дело до конфликта, всегда сглаживает острые углы, жертвуя подчас своей гордостью. Не доверяет армейским? Что ж, это объяснимо, поскольку разведчик обжигался не раз. Вейкфилд помнил, как много лет назад Маккензи ворвался к нему, требуя наказать виновного в гибели беззащитных людей. Генерал никогда не видел его таким разъяренным. Вот тогда он и принял к сведению, что Маккензи — ранимый человек, хотя внешне всегда бесстрастный. Даже отстраненный.

Слушая сбивчивый рассказ Пикеринга, генерал едва сдерживался. Хотел девицу изнасиловать? Вздор. Этого не может быть, потому что не может быть, и все. Преднамеренное убийство? Чепуха. Скорее всего, спасал свою жизнь. Похитил его родных? Верится с трудом. Разве что был вынужден сделать это. Изверги! Заковали в кандалы, заставили шагать под палящим солнцем. И не день, не два… Вейкфилд гневно сжал кулаки.

— Надо разобраться, — сказал он все так же спокойно. — Мой разведчик вовремя сообщил о передвижении апачей? Вовремя. Что же вы не отреагировали?

— Сэр, сержант Питерс твердил… Он, сэр, настаивал, что Маккензи сочиняет, говоря проще — привирает.

— Вы что же, лейтенант, полагаете, что я способен взять на службу разведчика, которому нельзя верить? Вас так надо понимать? Да мой разведчик, к вашему сведению, получая приказ, перво-наперво все тщательно обдумывает, отрабатывает возможные варианты, не опускает ни единой мелочи. Вы, Пикеринг, зеленый юнец, вот что я вам скажу! Молокосос, одним словом.

Лейтенант побледнел и мгновенно стал жалким.

— Сэр, вы… я…

— Вы обязаны были внять его совету! А вместо этого гнали его по пустыне, морили голодом и жаждой! Измывались над ним, и, между прочим, на глазах женщины с ребенком.

— Генерал, он насильник и…

— Это еще надо доказать, — оборвал Пикеринга генерал. — Но даже если… если бы он был виновен, вы обязаны были, обязаны, заметьте, помнить, что он — мой разведчик. А на будущее запомните, вернее, зарубите себе на носу: мы всегда щадим пленных.

— Но, сэр, сержант Террелл…

— Скажите, лейтенант, кто командует гарнизоном, вы или Террелл?

— Я, конечно.

— Понятно, — сказал Вейкфилд. — Делалось все, чтобы Маккензи не добрался сюда живым.

— Сэр, это исключено, — оживился Пикеринг. — Я приказал…

— Ага! Стало быть, это вы приказали, чтобы в пути с ним обращались так бесчеловечно.

— Нет, сэр.

— Нет? Ничего не понимаю. Лейтенант, соберитесь наконец с мыслями и постарайтесь ответить на следующие вопросы. Кто тот безмозглый кретин, который не прислушался к совету моего разведчика и стал виновником зверского убийства десяти моих лучших солдат и жестокой расправы с поселенцами Аризоны, территория которой объята огнем? Это одно. И еще, — генерал понизил голос, — хотелось бы знать, каким образом из вашего лагеря исчезли бесследно мои дочь и внук? И почему?

— Маккензи…

— Пикеринг, вы тупица! — взорвался генерал. — Никчемный, самодовольный болван. Попомните мое слово: я прослежу, чтобы вас направили в такую дыру, где вам небо с овчинку покажется. А сейчас убирайтесь, немедленно! В противном случае я не отвечаю за себя.

Козырнув дрожащей рукой, Пикеринг направился к двери.

— Что будем делать, сэр? — спросил капитан Моррис, когда лейтенант ушел.

— Эта парочка, девица и Террелл, предъявили обвинение. Придется начать расследование. А также необходимо срочно направить отряд на поиски Маккензи… и моей дочери с внуком Дэйвоном.

— Почему вы считаете, что их захватил Маккензи? Эта акция не имеет смысла, как мне кажется.

— Вы правы, Боб. Но я его знаю лучше, чем кто-либо. Хотя можно сказать, что вряд ли найдется кто-либо, перед кем он вообще способен раскрыться. Но одно я знаю наверняка: Эйприл он не обидит.

— Если только он не ожесточился…

— Маккензи? Исключено.

— Но ведь над ним всю дорогу измывались!

Вейкфилд подошел к окну. Невидящим взглядом долго смотрел на бескрайнюю пустыню, а когда заговорил, голос его срывался:

— Не хотел он возвращаться в армию, а я уговорил его вернуться в разведку. Заверил, что история с навахами никогда не повторится. И вот поди ж ты! Маккензи мне позарез нужен. Особенно сейчас, когда апачи встали на тропу войны. — Генерал помолчал. — Боб, одному вам под силу отыскать его. Вы ведь с ним знакомы. Возьмите отряд солдат и отправляйтесь в его долину, хотя вряд ли Маккензи станет отсиживаться в своей хижине, поскольку он прекрасно знает о том, что нам это его убежище известно. Но все же стоит наведаться туда. Мало ли что? Вдруг встретите его. Уговорите вернуться. И вот еще что: Маккензи мне нужен живой и невредимый.

— А вдруг он окажет сопротивление?

— Постарайтесь, чтобы этого не случилось.

— А если виновен… он ведь не оставит мне выбора.

— Чувствую, он невиновен. Девка лжет. Вижу по глазам. Террелл — тоже. Сразу скажите Маккензи, что я сумею доказать его невиновность. Найдите мою дочь и внука.

Адъютант окинул своего генерала внимательным взглядом, Нда! Вейкфилд состарился лет на десять от мучительной неизвестности. А ведь когда получил известие о том, что дочь с внуком на пути в форт, расцвел прямо на глазах. Ну что тут скажешь?

— Постараюсь найти их, сэр. Сделаю все возможное и невозможное.

Вейкфилд кивнул и снова отвернулся к окну.

— Привезите их сюда, Боб. Всех троих.

Запасы провианта подошли к концу. Маккензи утром поднялся с намерением отправиться на охоту, но, сделав несколько шагов, вдруг побледнел, зашатался и упал бы, не подскочи к нему Эйприл.

— Послушайте, Маккензи, вы чего добиваетесь? Уж не того ли, что не удалось медведю? — выговаривала она, ведя его к постели. — Лежите и не смейте вставать!

Маккензи лег, но мысль о том, что Мэннингам нечего есть, не давала покоя.

Эйприл догадывалась, о чем он думает. Хотелось утешить его. Она готова была произнести целую речь: мол, во-первых, стыдиться нечего, а во-вторых, на свете не много найдется мужчин, способных броситься с ножом на разъяренного зверя. Однако, изучив характер Маккензи, она понимала, что сейчас самое разумное — помалкивать. Она сама знает, что надо сделать. Помня, как обидела его неосторожным словом, когда защищала перед Пикерингом, Эйприл решила, что о своем намерении распространяться не будет. Она надумала отправиться к медвежьей туше. Если Маккензи съест кусок мяса, он непременно окрепнет. Так что, как только он уснет, она осуществит задуманное.

А Маккензи лежал, смотрел на Эйприл и страдал. Господи, у нее так похудело лицо, думал он, что глаза кажутся совсем огромными.

Эйприл почувствовала на себе его взгляд и обернулась.

Он сразу же закрыл глаза. Через минуту засопел, притворившись, будто заснул.

Эйприл кинула взгляд на спящего Дэйви и, прихватив железный кувшин, который Маккензи нашел в глубине пещеры, бесшумно выскользнула наружу.

Уже издали она поняла, что ее ждет нелегкое испытание. Ей доводилось слышать от охотников, что медвежатина обладает неприятным запахом, но, когда она подошла к туше убитого двое суток назад зверя, зловоние вызвало у нее приступ рвоты.

Какой густой мех, подумала она, придя в себя и осматривая со всех сторон медвежью тушу.

С чего начинать? Пожалуй, следует вырезать несколько кусков со спины. Вонзив нож в холку, она поддела шкуру и, сделав глубокий разрез, сняла кожу. Вонь заставляла ее сдерживать дыхание, поэтому время от времени она устраивала перерыв. Убегала в кусты и, отдышавшись, возвращалась. Наконец вырезала несколько кусков, сложила в кувшин и отправилась в обратный путь. Сегодня они позавтракают и пообедают медвежатиной. А завтра? Завтра она отправится на охоту. Хмм! Неужели сможет убить живое существо? Скорее всего, нет. Ну хорошо, в конце концов можно попробовать порыбачить. Если Дэйви сумел, то она и подавно. Но ведь она ни разу в жизни, не выпотрошила ни одной рыбины! Ну и что с того? Медвежью тушу ей тоже не доводилось кромсать, однако же справилась!

По дороге Эйприл набрала пучок дикого лука. Между прочим, какую чудодейственную мазь сумела сделать из тысячелистника, вспомнила она. Ранки, царапины, волдыри намазала целебной кашицей, и через сутки — никаких следов болячек. И рана на боку благодаря этой мази заживает не по дням, а по часам. Оказывается, юты только тысячелистником и лечатся. Маккензи сказал. Все-то он знает. Между прочим, кто хочет, тот всему научится! Она и рану никогда раскаленным ножом не прижигала, но сумела же. За минувшие трое суток сподобилась сделать столько всего, что самой удивительно. Например, вымыла Маккензи с головы до ног. Разумеется, когда он лежал пластом, без сознания. Интимные места, конечно, остались нетронутыми. Впрочем, ничего бы с ней не случилось, если бы она его всего вымыла. Но ведь нрав у него совершенно непредсказуемый. Поди знай, как бы он к этому отнесся.

Эйприл вспомнила, как он был недоволен, когда обнаружил, что она раскромсала самое большое и теплое одеяло. Но зато какую прекрасную шерстяную рубаху-куртку для него соорудила! Без иголки и без ниток. Разве когда-нибудь могла предположить, что с помощью ножа и полосок, скрученных из лоскутов рваной рубашки, смастерит еще и теплое пальтишко для Дэйви из обрезков одеяла? И ведь ничего сложного! Прорезала ножом дырки в спинке, рукавах и полах и соединила скрученными полосками. Не сложнее шнуровки ботинка. Теперь обоим — и Маккензи, и Дэйви — никакой холод не страшен. Не важно, что некрасиво, зато удобно и тепло. Маккензи все сокрушался: мол, одеяло — незаменимая вещь в стужу, а потом смеялся, когда она сказала, что рубашек для него не напасешься, а голым ходить неприлично.

Эйприл улыбнулась. А какую стирку устроила… Все перестирала и высушила. И кожаные его штаны, и мокасины тоже. А сколько было шуму! Она даже слушать его не стала. Велела ему раздеться, а Дэйви — все принести, сама же спустилась к ручью. Сил потребовалось немало, чтобы отскоблить и смыть засохшую кровь. Маккензи чуть рассудка не лишился. Как же так? Она, видите ли, будет возиться с его штанами. Глупые условности! Она еще и не то может. Потому что любит его, вот и все.

Маккензи ждал ее возвращения. Даже не смог сдержать улыбку, издали увидев Эйприл, гордо вышагивающую по тропинке.

«Будто львица с добычей», — подумал он, глядя на гриву ее волос, отливающих рыжиной в лучах солнца.

Дэйви уже проснулся и, увидев мать, бросился к ней со всех ног.

— Мамочка, что это ты принесла? — взвизгнул он, стараясь заглянуть в кувшин.

Тот же самый вопрос читался в глазах Маккензи.

— Медвежатину, — произнесла Эйприл с неподдельной гордостью.

Маккензи какое-то мгновение смотрел на нее с недоверием, а затем произнес подчеркнуто уважительно:

— Вот это да! Полагаю, вам нелегко пришлось.

— Зато у нас есть завтрак и обед. А на ужин попробую подстрелить зайца.

— Убивать совсем непросто, должен я сказать, — заметил Маккензи с ласковой интонацией. — Тем более в первый раз. А для некоторых всегда тяжело, даже когда нет выбора. И это не слабость, поверьте, а… Словом, отвращение к убийству достойно уважения.

Он замолчал, и на его лицо набежала тень. Эйприл мгновенно поняла, что, говоря это, он имел в виду себя.

«Всего несколько слов, а как много сказано», — подумала она. Этим признанием он дал ей понять, что рассчитывает на взаимопонимание. Но ведь так оно и есть, она поняла его правильно!

Эйприл подошла к костру, разгребла угли и приладила ветки с кусками медвежатины на самодельном мангале. Не глядя на Маккензи, налила в кувшин с кусками мяса воды, положила дикий лук и подгребла под днище горящие сучья. И только после этого обернулась. Перехватив взгляд серых глаз, опаливший ее пламенем, она ничем не выдала своего волнения. Как ни в чем не бывало, убрала постель, причесала Дэйви, велела ему подбросить хворосту в костер, помыла чашки.

— Маккензи? — произнесла она наконец с вопросительной интонацией.

В голосе прозвучало сразу несколько вопросов. И ни на один из них он не мог дать ответа.

— Маккензи, — повторила Эйприл, — что дальше? Я хотела бы знать, какие у нас планы.

Он немедленно отметил про себя скрытый смысл в подмене обычного «вас» на «нас» и сразу почувствовал досаду. Зачем предлагать то, чему не суждено сбыться? Зачем обещать то, что невозможно дать?

— Завтра мы снимаемся. Оставаться здесь опасно, — сказал он тоном, какой установился, когда их путешествие только еще начиналось.

Невкусное, но питательное мясо ели молча. Эйприл жевала свой кусок с таким видом, будто медвежатина вполне съедобна.

До конца завтрака она не произнесла ни слова, но вздернутый подбородок яснее ясного говорил о том, что ее молчание всего лишь временная сдача позиций.

Им не удалось поговорить и позже. Катастрофически уменьшилась куча хвороста, а ветер, завывающий в верхушках сосен, обещал студеную ночь. Топора не было, поэтому сразу после завтрака Дэйви и Эйприл отправились за хворостом. Они бродили по лесу, собирая ветки, шишки, валежник. В поисках топлива для вечернего костра прошло время до обеда. Между тем похлебка оказалась вкуснее жареного мяса, потому что дикий лук отбил специфический привкус медвежатины. Упревшее варево понравилось даже Дэйви.

Как и следовало ожидать, наваристый суп подкрепил Маккензи. Почувствовав прилив сил, он с помощью Эйприл доковылял до ручья. Дэйви накопал червей, Маккензи сделал крючок и, привалившись спиной к дереву, занялся подготовкой к рыбалке.

Дэйви с Эйприл опять отправились за хворостом, оставив его в одиночестве. Забросив веревку с крючком и приманкой в воду, Маккензи задумался. Если удастся наловить побольше рыбы, они смогут продержаться еще несколько дней. Копченая рыба долго не портится, в пути это отличное подспорье. А здесь оставаться опасно. Надо сниматься. Но куда? Если Пикеринг добрался до форта Дефайенс, тогда Вейкфилд, возможно, уже в пути. Хотя вряд ли он сам возглавит поиски. Как опытный воин, генерал, скорее всего, постарается укрепить границы, поскольку понимает, что взбунтовавшиеся апачи несут смерть, разрушения и неисчислимые бедствия. Так что Вейкфилд, скорее всего, поручит поиски дочери и внука кому-нибудь другому. Должно быть, адъютанту Моррису. Тот однажды наведывался к нему в долину вместе с Вейкфилдом. Стало быть, именно туда Моррис прежде всего и отправится, решил Маккензи. Эта мысль его не обрадовала. Моррис толковый малый, черт бы его побрал! Грамотный офицер, этого у него не отнимешь. Собственно, поэтому он адъютант у Вейкфидда. Генерал, надо отдать ему должное, бездарей не выносит. Но ни тот, ни другой понятия не имеют, где находится хижина покойного отца, продолжал размышлять Маккензи. Он никогда об этом не заводил с ними разговор. Да и вообще не упоминал о своем отце. Вейкфилд ничего о Робе Маккензи не знает. Отец всегда скрывал ото всех свое дворянское происхождение. А уж ему-то и вовсе наплевать на какие-то королевские распри столетней давности. Отец был помешан на сохранении в тайне какой-то там приверженности британской короне. Поэтому Маккензи всего лишь дважды в год навещал отца. Тот вечно дрожал от страха: а ну как кто-то разнюхает о том, что его сынок на службе в американской армии! Странные они, эти люди старой закалки. Бывало, привезет отцу муки, кофе, сахару, овса для единственной лошаденки, вот и все отношения. Чудной был старик! Старый, дряхлый, но одинокую жизнь в горах предпочитал всем благам цивилизации. Маккензи вздохнул, вспомнив, как приехал навестить отца около года назад и нашел старика бездыханным. Тот лежал на полу у порога с топором в руке.

Дернувшаяся в руке веревка вернула Маккензи к реальности. Он осторожно потянул веревку и понял: на крючке — тяжелая рыбина. Такую сразу не вытянешь, а придется поводить, дать ей устать, вымотать ее, а уж только после этого подсечь и с маху выбросить на берег.

С рыбиной он, конечно, знает, как поступить, а самому что делать? Может, все-таки наведаться в свою долину? Время позволяет. Глянет еще разок на благословенный край и распростится навсегда со своей несбывшейся мечтой. Ладно, хватит сердце травить. Главное — не в этом. Хижину он давно обустроил. Там есть все. Инструменты, теплая одежда, одеяла, съестные припасы. Мэннингам, да и ему тоже, скоро придется туго — зима на носу. Так что хижину стороной не обойдешь. А не лучше ли будет, если он там оставит Эйприл с Дэйви? Как говорится, быт налажен, пусть живут. Моррис обязательно туда наведается. Вот будет сюрприз! Вейкфилд наверняка на это рассчитывает.

Маккензи задумался. А если Вейкфилд поступит иначе? Вдруг ему некого послать? Мало ли что могло произойти за это время. Нет, нельзя оставлять Мэннингов одних. Допустим, Моррис возглавил поисковый отряд. Но ведь не исключено, что апачи идут по следу. Нагрянут и всех вырежут. При мысли о том, что ожидает Эйприл и Дэйви в этом случае, Маккензи поморщился. Что делать? С Мэннингами оставаться тоже опасно. Он уже и так поддался эмоциям. Это никуда не годится! Все кончится тем, что мать с сыном свяжут его по рукам и ногам и он уже не будет принадлежать сам себе.

И тут его осенило. Эймос! Эймос Смит, старинный приятель отца, — вот кто поможет. Один как перст. Живет в горах. Обожает опекать слабых и беззащитных, поэтому постоянно навещал старину Роба Маккензи. Менял шкуры на товары, поддерживал приятеля, как мог. А ведь Эймос, между прочим, в прекрасных отношениях с ютами, часто бывает у них. Вот кто передаст весточку Вейкфилду! Маккензи воспрянул духом — выход из создавшегося положения найден. Эймос надежный человек, никому не проговорился до сих пор об отцовской хижине. Мать и сын Мэннинги найдут в лице Эймоса Смита надежную защиту.

Когда Эйприл с Дэйви вернулись к ручью, Маккензи встретил их улыбкой. Возле него на берегу лежали восемь крупных выпотрошенных рыбин. Вид у него был довольный. Однако рана давала о себе знать — обратно он еле шел.

Прошло еще три дня. Маккензи окончательно окреп. Однако рана, хотя и затянулась, вид имела пугающий. Он сам делал перевязки, обильно смазывая струпья мазью из тысячелистника.

Эйприл следила за тем, чтобы Макензи не слишком утруждал левую руку. Заставляла его лежать как можно больше, но он всячески противился такому режиму.

По утрам Маккензи непременно ловил рыбу, разок сходил на охоту и подстрелил двух зайцев.

Эйприл пыталась втянуть его в беседу, но он ограничивался лишь короткими репликами. «Да», «нет» — вот и весь разговор!

Между тем ночи становились все холоднее. Они с сыном укрывались двумя одеялами. Маккензи порывался отдать им и свое, но Эйприл пригрозила, что, если он не успокоится, они вообще будут спать без одеял.

Эйприл мучила бессонница, вечером она долго не могла заснуть и на рассвете уже просыпалась. Мысли о том, как сложатся отношения с Маккензи, не давали покоя. Он упорно держал дистанцию, а она страдала, не понимая, чем вызвана его отчужденность.

Сегодня Дэйви долго возился, все никак не мог согреться. Наконец угомонился, прижавшись к ней. И когда она забылась тревожным сном, вдруг раздался протяжный волчий вой. Эйприл мгновенно открыла глаза и прислушалась.

Последовал еще один волчий взрыд — тоскливый, на высокой ноте и совсем близко.

Она подняла голову.

Маккензи сидел поодаль и, ломая ветки, подбрасывал их в костер.

— Не бойтесь, они не осмелятся подойти к огню, — сказал он, как всегда, сдержанным тоном.

— Раньше их не было слышно.

— Чувствуют приближение зимы.

— Зимы? Но ведь еще сентябрь.

А может, уже октябрь? Если бы знать, какое сегодня число, подумала она. Но откуда? Календаря и того нет. Надо было вести счет дням.

— Зима будет ранней, — буркнул Маккензи с обезоруживающей лаконичностью.

— Ранней?

— Да. — Он помолчал. — Надо укрыть вас в надежном месте, пока она не наступила. Утром тронемся в путь.

— Куда же?

— Недалеко отсюда… долина. Всего день пути. Там хижина…

Эйприл обратила внимание на паузу перед словом «долина», но решила не расспрашивать, понимая, что он все равно ничего не скажет.

— Возьмем там кое-какие припасы, теплую одежду.

— А дальше? — Эйприл задержала дыхание.

— А дальше наведаемся к одному человеку. Он живет в горах. Я поручу ему позаботиться о вас. Человек надежный. Кстати, он вашему отцу сообщит, что вы под его присмотром.

Эйприл выбралась из-под одеял, потеплее укутала Дэйви и села рядом с Маккензи.

— Я хочу остаться с вами, — выпалила она совершенно неожиданно для себя.

Маккензи долго молчал. Эйприл встревожилась. Неужели он ее не понял? Потом она услышала, как он глубоко вздохнул и наконец произнес с горечью в голосе:

— Это невозможно.

— Мы вам надоели, да? — сказала она вполголоса. Эйприл не собиралась задавать этот вопрос, он вырвался помимо ее воли.

— За мной будут охотиться, и я не хочу, чтобы вы и ваш сын тоже стали объектом охоты.

— Меня это совершенно не волнует.

— Я о себе говорю, — усмехнулся Маккензи. — Не хочу, чтобы в вашей жизни произошли неприятности именно из-за меня.

— Дэйви вас любит, — прибегла Эйприл к последнему доводу. — Он будет тяжело переживать разлуку с вами.

Снова повисла пауза. Когда Маккензи заговорил, она с трудом разобрала слова: шотландский акцент проявился как никогда прежде.

— Рядом со мной у него нет будущего.

Эйприл подняла голову и посмотрела Маккензи прямо в глаза. «Господи, он же страдает! » — подумала она, увидев в них невысказанную муку.

И тогда Эйприл протянула руку и накрыла ею мужскую ладонь. Ощутив подрагивание пальцев, она поднесла ее к своей щеке, а через мгновение уткнулась в нее лицом.

Вот и все! Она не в силах бороться с чувствами, переполнявшими ее сердце. Пусть он распорядится ими по своему усмотрению. Маккензи мгновенно оценил этот жертвенный дар, преподнесенный ему с благородной щедростью, но понимал, что ему нечего предложить взамен.

— Если бы только… — начал он говорить то, что обязан был сказать, но она лишила его возможности попрать самого себя — а стало быть, ее великую любовь к нему, — закрыв ему рот поцелуем.

Отвергнуть этот бесценный дар было выше его сил.

Раздвинув языком ее губы, он завладел ртом, влажным, горячим и чувственным, а сердце переполнилось огромной нежностью к женщине, возвысившей его. Хотелось подняться с колен, ибо мысленно он уже рухнул, хотелось завладеть ею и властвовать, лаская и наслаждаясь своей властью над ней, хотелось соединиться с ней и познать наконец великую любовь — единение плоти, души, разума. И он уже готов был испить до конца сладостную чашу страсти, но помешал врожденный инстинкт осторожного охотника. До его слуха донесся протяжный волчий вой.

И сразу память подбросила картину похорон отца, а разум напомнил все, о чем он тогда думал: он обречен на одиночество, ему никто не нужен, верить нельзя никому.

Маккензи осторожно отстранил Эйприл.

— Маккензи, — прошептала она, — я вам сделала больно? Дотронулась до раны? Болит?

Пусть думает, что все дело в этом, мелькнула мысль.

— Чуть-чуть, — прошептал он и, увидев ее несчастное лицо, хотел было утешить ее, но, собрав остатки воли в кулак, отвернулся и, подбросив хворосту в огонь, проглотил ком в горле.

— Маккензи? — позвала она.

Он обернулся. Смерил ее холодным взглядом.

— Ложитесь спать, миссис Мэннинг. Завтра у нас трудная дорога.