Горячая штучка

2

10.10, понедельник 17 февраля

Местоположение: Мой теперешний-довольно-красивый офис в дизайнерской фирме «The Hales». Он большой и просторный, со стеклянными стенами. В одном конце офиса с открытой планировкой располагается большой телевизионный экран и диван для того, знаете ли, чтобы при случае попить кофе в перерыве. Есть также настольный футбол, которым никто никогда не пользовался, но он помогает, учитывая, что атмосфера в офисе прямо как в заднице.

На протяжении последних сорока минут я сижу, уставившись на документ в приложении InDesign, и устремляюсь на новые уровни небытия. Всякий раз, когда я пытаюсь сконцентрироваться на работе, я вновь ощущаю, как к горлу подступает отвратительный, горячий комок унижения от пятничного вечера. Когда я проснулась в субботу, все еще полностью одетая, со слипшимися от затвердевшего макияжа глазами, я увидела, что Дженнифер звонила мне целых восемь раз и прислала четыре взбешенных голосовых сообщения, напоминая в очень специфических выражениях о том, что я — жалкая неудачница, которая все портит — я цитирую. Еще хуже было мое похмелье, и я поползла в туалет, пока из меня не хлынули остатки вчерашнего вечера. Яркие воспоминания преследовали меня весь день, так как Джен пыталась несколько раз дозвониться до меня, но я не отвечала.

Не было нужды слушать, что я снова потерпела неудачу. Что я кретинка. Что я навсегда останусь одна. Что Мартин — вполне достойное имя.

Черт побери, к моему столу подходит Джеки. Джеки — офис-менеджер и считает себя моей «служебной матерью». Она всем так говорит, но единственным признаком наших семейных отношений служат постоянные споры, она указывает мне, что делать, хотя не имеет ничего общего с моим отделом, и мы, по существу, ненавидим друг друга. За исключением этого, она — вполне обычный человек: замужем, мать двоих мальчишек-подростков, которая думает, что я расстроена из-за своего одиночества. Все как обычно. Она принадлежит к числу тех коллег, которых все ненавидят, потому что, стоя рядом с твоим столом, она постоянно смотрит на экран твоего компьютера. Читает твои электронные сообщения, просматривает все, над чем бы ты ни работала (что касается меня, то она выслеживает в Instagram моих бывших приятелей). Вы знаете таких людей, они отвратительны.

В данный момент под предлогом того, что хочет узнать, как ввести ключевой код, как будто я знаю, — как будто кто-нибудь знает, — она изучает документ, с которым я ничего не сделала. Когда я три года назад начала работать здесь, меня это так выводило из себя, что я была готова неловко прикрыть экран или отвлечь ее, помахивая в ходе разговора рукой. Я пыталась отходить от стола, подчеркнуто свертывая свои открытые окна, но все было напрасно. Итак, теперь мы находимся в противостоянии — она продолжает смотреть, а я ищу новый изобретательный способ взбесить ее. До последнего времени при ее приближении я чаще всего использовала картинки из Google с «забавными половыми членами», но на прошлой неделе я, повысив ставки в игре, просто написала ярко-красным шрифтом «Отвали, Джеки», расположив надпись в центре экрана. Ей это не понравилось.

Если честно, странно, что меня еще не уволили, но мой босс — очень тактичный мужчина. Очень, очень тактичный. А следовательно, совершенно непригоден к работе. Он не в силах переносить никакие скандалы, что я нахожу весьма занимательным. После выходки с Отвали Джеки он, в конце концов, вызвал меня к себе в кабинет.

— Что вы делаете для того, чтобы наверстать упущенное? — сказал он, промокая потное лицо рукавом.

— Да все, как всегда, замечательно, Дерек, — ответила я, уклоняясь от разлетающихся брызг.

— Отлично, отлично. Ну… так вы всем довольны? Довольны, как идет ваша работа?

— Да, Дерек, очень довольна. А вы довольны моей работой?

— О господи, да! Клиенты любят вас, а последний проект, который вы сделали, был… очень, очень удачным, то есть… хорошим. Хм…

Несколько минут мы сидели молча, и мне было немного жаль Дерека — по его шее стекал пот, а рубашка постепенно меняла цвет, когда капли пота стекали на грудь, но я была не в силах помочь ему.

— Это все, Дерек?

— Хм, нет-нет… да… нет-нет. — Я встала, чтобы уйти, и он запаниковал. — Просто… ну, Джеки… Джеки Джеки Джеки…

— Да?

— Джеки не думает, что она… как у вас дела с Джеки? — предпринял он отчаянную попытку.

Я подняла большой палец.

— Она входит в первую пятерку в офисе, Дерек.

— О! Прекрасно. Прекрасно. Это… прекрасно. Я расскажу ей о нашем разговоре. Только вы… Джеки сказала… Джеки Джеки Джеки.

Я вздохнула.

— Это по поводу надписи «Отвали, Джеки»?

— Да! — Его облегчение было осязаемым.

Я улыбнулась.

— Я этого не делала, — сладким голоском проговорила я, широко раскрыв глаза и подстрекая Дерека возразить мне. Разумеется, он не возразил, а только пристально и беспомощно смотрел на меня до тех пор, пока я не намекнула ему, что мне пора возвращаться на рабочее место. Он просто печально кивнул, сознавая свой собственный провал. Бедный парень.

Но это случилось примерно две недели назад, и Джеки, явно оставившая тот инцидент в прошлом, снова стоит у моего рабочего стола.

— Как прошли выходные? — спрашивает она с невинным взглядом.

Ага, теперь мне понятно. Вопрос о ключевом коде был лишь предлогом. Теперь мы узнаем, почему же на самом деле она слоняется здесь.

— Замечательно, — осторожно отвечаю я. — Спасибо за участие, Джеки. А у тебя?

— О, в День святого Валентина Найджел повел меня ужинать в восхитительный ресторан, но не прошло и пяти минут, как у него началась аллергическая реакция на лосося, поэтому нам, в конце концов, пришлось уложить его на пол и сделать укол «Эпипена»[6], а следующие семь часов мы провели в отделении «Скорой помощи». Когда же мы, наконец, вернулись домой, оказалось, что мальчики все перевернули вверх дном, поэтому остаток выходных я наводила порядок и заказывала новые цветочные горшки на сайте Argos. — Она театрально замолчала. — Но, по крайней мере в День святого Валентина я была со своей семьей. Наверное, тебе было намного, намного хуже. Не могу представить себе, что значит быть одинокой. Прости, Элинор. — Ее губы складываются в приторную улыбку. Она пьянеет от удовольствия и притворного сочувствия, неловко извиняясь, словно кто-то умер. И естественно, мое чувство собственного достоинства уже на пределе.

Я, вопя в душе, слежу за дыханием, возвращаю ей улыбку и как бы невзначай говорю:

— Правда, Джеки, я замечательно провела выходные. Я так много занималась сексом с самыми разными мужиками с гигантскими пенисами, что у меня начался цистит. Извини, пожалуйста. Мне нужно выпить клюквенного сока, а потом пописать, чтобы вытекала кровь.

Я убегаю, а она хмурится, что-то бормоча насчет того, что она обо всем расскажет Дереку.

Хотелось бы мне посмотреть, как он попытается поговорить со мной об этом.

В офисной уборной — представьте себе туалет в начальной школе — я пристально смотрю на свое отражение. Даже три дня спустя после попойки мое лицо желтого цвета, словно у меня желтуха, а темные мешки под глазами опухли так, что грозят расплыться на все лицо. Я вздыхаю, достаю телефон и просматриваю сообщения. Мне не хочется возвращаться на рабочее место, и я настраиваюсь на то, чтобы покакать и убить таким образом лишние пять минут. Но я знаю, что ничего не получится. Мой кишечник бывает сговорчив только во время месячных, когда я хожу по-большому семнадцать раз в день. Во время месячных мы с Софи все время оповещаем друг друга о том, сколько раз мы покакали. Я довольно конкурентоспособна, но мне никогда не удается стать первой. Это одна из областей моей жизни, где я обязана побеждать, пусть даже раз в месяц.

Дверь уборной распахивается, и Мэдди пронзительно окликает меня по имени.

— Ты сказала Урсуле, что занималась в выходные сексом? У тебя, правда, было свидание? Или тебе просто хотелось позлить ее?

Мы называем Джеки «Урсулой» за дьявольский изгиб ее губ, накрашенных убийственной губной помадой (красивого оттенка, я сама ей подарила), как в мультфильме Русалочка. Потому что у Урсулы так много щупалец, что она, по существу, пытается управлять океаном/фирмой «The Hales» и королем Тритоном/Дереком. Кроме того, она носит длинные летящие черные платья и одержима своим садом. Мы еще не получили никаких доказательств того, что она заключает сделки с русалками, а потом превращает их в сморщенных коричневых пучеглазых существ, но МЫ НАД ЭТИМ РАБОТАЕМ.

— Просто я пытаюсь развязать офисную войну, — говорю я, заключая ее в объятия. — И я пока не могу говорить о пятничном свидании, это слишком унизительно. Я сейчас на стадии отрицания.

— О, какая досада. Мне не терпелось услышать об этом, — говорит унылая и чуть-слишком-утянутая Мэдди. Ей нравится слушать рассказы о моей любовной жизни. Она 13 лет живет со своим приятелем Беном — буквально с 15 лет — и постоянно страшится того, что он сделает ей предложение. Сейчас их отношения достигли такого накала, что она стала отказываться от поездок с ним в отпуск, потому что боится, что он где-нибудь на пляже возьмет да и упадет па колени. А раз в неделю она обыскивает его ящик для носков в поисках спрятанных обручальных колец, которые, как она уверяет, она бы выбросила. Она любит его — конечно, любит, — но ее удерживает страх, что она встретила своего «единственного» в таком юном возрасте. Что, если она упустила других, более сексуальных парней? Упустила другие возможности, другие романы, другие пенисы. То есть наши дружеские отношения целиком базируются на безысходной потребности Мэдди выслушивать личные любовные истории других людей. Она явно отдает себе отчет в компенсаторной природе своего желания и время от времени настойчиво умоляет меня заняться сексом с Аароном из отдела писем, чтобы она смогла сделать вид, что сама занималась с ним сексом.

— Сообщи мне, когда будешь готова рассказать мне об этом, — жалобно говорит она, а потом, немного помолчав, спрашивает без-преувеличения-в-семимиллионный-раз: — Ты точно пойдешь в следующую пятницу?

Мэдди нечасто позволяет себе такие вещи, как вечеринки. Полгода назад они с Беном купили пса по кличке Альфред, с которым они обращаются как с избалованным, непослушным, безнадежным ребенком. Хуже, чем с избалованным, непослушным ребенком. Они прочитали кучу книг для будущих родителей и месяцами спали посменно, чтобы пес Альфред не чувствовал себя одиноким. Это был очень сложный период, потому что Бен явно выступает за «естественное воспитание», тогда как Мэдди считает, что пес должен вовремя ложиться и спать в собственной комнате. Да, у пса есть собственная комната. Из-за этого их отношения стали такими напряженными, что Мэдди все время пытается рассказать мне о том, какой вред может принести щенку чрезмерная родительская опека. А я все время пытаюсь втолковать ей, какой вред могут принести нашей дружбе подобные разговоры.

Я смеюсь.

— Конечно, пойду, — отвечаю я, сжимая ее ладонь, чтобы успокоить. — Даже если бы вы не доставали меня, ведь это почти предписание об обязательной явке, разве не так? Прежде я никогда не видела, чтобы Дерек занимал твердую позицию по какому-то вопросу.

В пятницу, о которой идет речь, у нас на работе намечается мероприятие (я говорю «мероприятие», потому что отказываюсь использовать слово «вечеринка»). Это официальный ленч по поводу национального конкурса искусств, одним из пятидесяти спонсоров которого является фирма «The Hales». Это значит, что будет сотня гостей, которые думают, что они «повеселятся», если придут без галстуков и будут притворяться до такой степени пьяными, что сочтут возможным танцевать и флиртовать друг с другом. И это несмотря на «стол с напитками», где будут стоять семь бутылок белого вина «Jacob’s Creek», совершенно опустошенных после 7 часов и 2 минут вечера, после мы будем пить фруктовый сок «Robinson’s Summer Fruits», притворяясь, что никогда так хорошо не проводили время. Жду этого с нетерпением.

Мы с Мэдди бредем к своим рабочим столам, и она рассказывает мне о последних поведенческих проблемах Альфреда и о том, как у его психотерапевта ум за разум зашел. Я понимающе киваю и плюхаюсь за свой стол. Когда Мэдди не спеша уходит, я громко вздыхаю, и со всех концов комнаты до меня долетают отзвуки других вздохов. Всех напрягает новый проект, который мы презентуем. Дерек хочет как можно скорее получить от нас эскиз, но я, серьезно, не могу, когда меня достают. Мне хочется выкрикнуть это на весь отдел, но потом я вспоминаю о том, что формально мне платят за то, что я нахожусь здесь. «The Hales» — это дизайнерская компания, которая занимается оформлением детской литературы: книг, журналов, плакатов, обучающих брошюр и всякого такого. Коллектив состоит в основном из мужчин в возрасте под 50, которые показались бы вам омерзительными, но это всего лишь сексизм и эйджизм. На самом деле, это омерзительно потому, что все они омерзительные люди.

Я работаю здесь художником-иллюстратором. Теоретически. Но до иллюстраций дело доходит редко. Я все время встречаюсь с клиентами, притворяясь, какое сильное впечатление производят на меня их бредовые идеи («Что, если этот герой будет свиньей?», «Можно ли сделать так, чтобы у этого персонажа вместо носа был пятачок, как у свиньи?», «Вы знали, что свиньи умнее людей?? Я где-то читал об этом». Вину за эту чушь я возлагаю на героиню мультфильма Свинку Пеппу.)

В большинстве случаев все проходит замечательно, но я мечтала не об этом. У меня ученая степень в области гуманитарных наук — настоящая степень, понимаешь, БАБУЛЯ ГЛЭДИС[7]? — и я долгие годы думала о том, чтобы стать настоящим свободным художником. Я много писала дома — крупные, яркие картины на огромных холстах, — пока не переехала в эту Грязную дыру, где в мою комнатенку едва умещается односпальная кровать. Но я не хочу застревать здесь слишком надолго. Как только продам старую квартиру, я смогу найти что-нибудь подходящее. Может быть, я даже заимею собственную студию и смогу расписать стены яркими красками, которые всем будут резать глаза. При мысли об этом я улыбаюсь, а затем напоминаю себе о том, что вряд ли это произойдет скоро.

Я снова раздумываю, не спросить ли папу, можно ли переехать обратно, и внезапно у меня звонит телефон — это папа. Если вы думаете, что это совпадение, то это не так. Это происходит в одиннадцать часов утра, и это, разумеется, подходящее время для того, чтобы звонить человеку, зная, что он на работе. Папочка ушел на пенсию примерно год назад и словно мгновенно забыл о том, как люди работают, понимаете, работают. Он, как всегда, недоумевает — НЕДОУМЕВАЕТ — по поводу того, что я не могу поболтать в 15.40 о том, кто кого пытался убить на этой неделе на улице Коронации[8]. Обычно я включаю голосовую почту и перезваниваю ему во время ленча, но после всех этих петушиных разговоров, у меня возникло желание поговорить с папой (неудачная шутка, не волнуйтесь, мне стыдно). Я нажимаю клавишу, чтобы ответить, и нехотя бреду в приемную, через всю комнату встречаясь взглядом с Урсулой и подстрекая ее заговорить со мной.

— Привет, папа, — сердечно приветствую его я.

— Ленни? Это ты? Это папа.

— Да, да, та самая дочь, на мобильный телефон которой ты звонишь. Я вижу, что ты звонишь с городского телефона, рада за тебя. Это ведь последний, который остался.

— Откуда ты знаешь?

Кажется, он удивлен. Он иногда пользуется мобильным телефоном, поэтому забавно, что его смущают разнообразные возможности. Но с другой стороны, его многое смущает в современном мире. Мой папочка — интереснейший тип. Он невысокий и округлый, с длиннющими и густыми седыми волосами — главным образом прорастающими на бровях — и со спины выглядит почти так же, как пожилая женщина. А вообще-то и спереди. Незнакомцы часто, обращаясь к нему, говорят «мадам», а на прошлой неделе один мужчина в местном пабе не хотел пускать его в мужскую уборную. Он без конца указывал ему на женский туалет, и они препирались до тех пор, пока папа не уступил и не ушел.

Я не отвечаю на его вопрос.

— Как у тебя дела, папа?

— О, у меня все прекрасно. Просто мне очень захотелось поболтать.

— Ладно, чудесно, но я на работе…

— Ты на работе? Но… (Я знаю, что он смотрит на стенные часы) (да, он последний человек на планете, у кого есть стенные часы) … сейчас 11 утра, Ленни?

Я не совсем понимаю, о чем он.

Я откашливаюсь.

— Может быть, я перезвоню тебе во время ленча? — предлагаю я.

— Это было бы замечательно. Но не тогда, когда я смотрю свои мыльные оперы, если ты не против, Ленни.

Эй, помните, когда два раза в день показывали сериалы Соседи и Домой и в путь? Один раз — в обеденное время, а другой раз — часов в пять. Папочка любил смотреть их во время ленча, поэтому теперь он записывает их (НА ВИДЕОКАССЕТУ, БЛИН, ВЫ ЖЕ ЭТОГО НЕ ДЕЛАЕТЕ) и смотрит на своем старомодном видеомагнитофоне.

Он молчит.

— Хотя я мог бы посмотреть их позже?

Это крайне любезно с его стороны. Я знаю, что он дорожит своим распорядком дня.

— Нет, все отлично, — говорю я, а потом замолкаю. — Папа, ты уверен, что у тебя все нормально?

— Да! Да. На самом деле я хотел поговорить с тобой, если это возможно. Мой психотерапевт подтолкнул меня к тому, чтобы я поговорил на эту тему с тобой и Дженни. Не спеши звонить, но не могла бы ты заглянуть ко мне в эти выходные?

Если это исходит от его психотерапевта, то это может быть все, что угодно — возможно, его помидоры не проросли, как обычно.

— В субботу? Конечно, загляну, папа.

Честно говоря, я в любом случае езжу к нему почти каждую субботу, ему не стоит вести себя так, словно я его бросила.

— Восхитительно! Кэндис говорит, что испечет для тебя пирог. Тебе понравится.

Недавно она положила помидоры во фруктовый пирог — мне это не понравится.

— Как приятно, — восторженно говорю я. — Да, мне сейчас лучше вернуться на рабочее место, папа. Увидимся в субботу, целую тебя.

— Целую тебя, Ленни.

Я возвращаюсь к своему столу и продолжаю бездельничать.

3

18. 54, пятница 21 февраля

Местоположение: На улице, рядом с чудесным домом из красного кирпича, где живет моя лучшая подруга Софи Эллис, отгороженного от шоссе рядом высоких старых деревьев. Дом перестраивают, еще больше углубляя подвал, чтобы устроить там «игровую комнату», поэтому в настоящее время он покрыт лесами, потому что, дорогие мои, у всех в Суррее в подвалах устроены игровые комнаты. Но, поверьте мне, внизу под всеми лестницами мужчины спускают штаны, поистине чудный дом.

Софи открывает дверь. Ее длинные волосы аккуратно зачесаны на одну сторону и развеваются по плечам, будто она принцесса Жасмин[9], а ее выглаженная белая блузка — действительно белая. То есть, в отличие от всех белых вещей, которые есть у меня. Они все, скорее, желтовато-серые. Ниже пояса она облачена в то, что, на мой взгляд, можно назвать слаксами, но, по правде сказать, я не знаю, что такое слаксы. Что бы это ни было, ей все идет. Боже мой, моя лучшая подруга изумительна. Иногда я просто показываю незнакомцам ее фотографии, чтобы они восхитились ее совершенством.

Софи, тряхнув волосами, громко приветствует меня, заключая в объятия, и на секунду я сожалею о том, что не посвятила несколько минут получасовой поездки наложению макияжа. Если говорить честно, большую часть пути я провела, уткнувшись в чей-то сосок, и не думаю, что парню, которому принадлежал этот сосок, понравилось бы, если бы я оставила на нем след от блеска для губ, с которым он вернулся бы домой к жене/мужу/назойливой матери. Я приехала с… да прямо с работы, как всегда, волнуясь в предвкушении. И конечно, Томас, который только что показался из гостиной, со смехом отталкивает Софи и обнимает меня так, что кости трещат. Он подхватывает меня и, как пожарник, вносит внутрь, Софи напевает «Вот идет невеста»[10], а я шутливо брыкаюсь и торжественно добавляю: «Жирная и толстая!»

Томас Уайт влюблен в меня. Определенно. Все так говорят. Я думаю, это скорее удобная иллюзия, так как мы дружим уже очень давно, и у всех остальных есть пара, а я навлекаю на себя все несчастья, которые только возможны. Мы никогда не говорили на эту тему, и сейчас, когда он опускает меня на пол в кухне, гладя по голове, я снова надеюсь, что мы никогда не заговорим об этом. На самом деле мне не хочется, чтобы меня принуждали слишком тщательно анализировать эту ситуацию. Вдобавок это глупая избитая фраза, но это разрушило бы наше дружное трио, и я бы никогда не простила себя за это.

Софи кричит, что принесет мне выпить, и приказывает поздороваться со своей дочерью Сиарой, которой где-то от двух месяцев до двух лет (я проверила по календарю в телефоне, похоже, ей год и восемь месяцев, кто знает?), она тихо сидит в гостиной. Я машу рукой в направлении Холодного сердца[11], выполняя свой долг, и возвращаюсь к разливаемому Софи спиртному. Мы пьем просекко за здоровье и за то, что мы в пригороде, где ничего, кроме этого, не пьют, и в следующие несколько минут перекрикиваем друг друга, как это делают старые друзья. Жалуемся на работу, обсуждаем погоду и спрашиваем новых членов семьи Софи — Сиару и Райана, отца Сиары.

Мы с Софи дружим с тринадцатилетнего возраста, когда ее русско-латышско-африканские корни проявились слишком ярко, вызвав нездоровый интерес у пятнадцатилетних мальчишек. Я видела ее раньше на спортивной площадке, но близко мы познакомились, когда однажды я нашла ее плачущей в биографическом отделе школьной библиотеки. Само собой разумеется, я тоже начала плакать.

— Это из-за Райана Этвуда[12]? — спросила я через несколько минут после бесшумных рыданий, думая о драматическом повороте в предыдущей серии Одиноких сердец.

Разумеется, не из-за Райана Этвуда, объяснила она, а из-за неприкрытого расизма на спортивной площадке. Не помню, что я ей сказала, но, прежде чем успокоить ее по поводу расизма, я удостоверилась, что она — фанатка Одиноких сердец. Мы еще немного поплакали вместе, а потом прямо там, сидя на полу, решили, что будем близкими подругами. Я пообещала защищать ее от мальчишек, благодаря своим недавним достижениям — привет, в одночасье выросшие сиськи! — и их отвлекающей силе, а она пообещала помочь мне засечь где-нибудь Адама Броуди[13] и соблазнить его, вероятно, с помощью моих неожиданных приобретений. Однако проблема состояла в том, что в дружбе я искренне придерживалась принципа «один за всех», поэтому мы с Софи отправились в математический корпус навестить Томаса. Мы с Томасом жили по соседству, когда были детьми, и с тех пор были лучшими друзьями, каких свет не видывал, но он, по правде говоря, был равнодушен к Одиноким сердцам, что для меня было камнем преткновения. Я объяснила ему ситуацию, и он почти согласился больше не торчать рядом со мной, но потом Софи предложила стать нам всем лучшими друзьями. Она сказала, что это будет троица и что у нее дома есть три костюма для Суперкошек[14], которые мы могли бы надеть и бороться с преступностью! Но Томасу такая идея оказалась не по душе, и он сказал, что довольно будет просто дружить. Итак, мы стали троицей, и, хотя мы не владели магией Суперкошек, на нашей стороне была объединенная суперсила моих двух сисек и популярность Томаса, игравшего нападающим в футбольной команде. После чего расисты — а также вся остальная школьная братия — почти оставили нас в покое.

Шестнадцать лет спустя мы по-прежнему общаемся только узкой компанией. Муж Софи, Новый Райан (не Этвуд), появился несколько лет назад, но он знает, что он — не член нашего клуба. Он, правда, милый — мы с Томасом целиком одобряем его, в противном случае не было бы никакой свадьбы, — но он, понятно, чувствует себя лишним, когда мы рядом, поэтому в пятничные вечера он обычно уходит, чтобы не мешать нам. Нельзя винить его. Кто не почувствовал бы себя лишним, слушая, как трое взрослых, погрузившись в школьные воспоминания, обсуждают сексуальную неадекватность учителя физики мистера Трампа, который однажды в городском баре, когда нам было по шестнадцать лет, проявил ее по отношению ко всей нашей троице. (Софи была не против, но мы отговорили ее) (ему было не меньше 50) (а его жена находилась здесь же, в баре) (а еще у него была густая борода) (но совершенно чистое лицо?) (Это было очень странно, как будто он забыл побрить подбородок, когда брил лицо. Странно, верно?). Райан не понял, когда мы дали ему прозвище Новый Райан, и смутился еще больше, когда мы рассказали ему о Райане Этвуде. На самом деле в молодости он не слишком увлекался телевизором, поэтому ему непонятны наши культурные отсылки. Он страшно умен — ведь он бухгалтер, который вроде бы считает миллиарды, — но в его общих познаниях зияют странные дыры. Мы называем это «гениальным пробелом» и всегда, когда он дома, садимся в кружок и спрашиваем его о всякой ерунде, которой он еще не знает. На прошлой неделе к перечню базовых вещей, которых он не знает, мы добавили сериал Друзья и сдобные пышки.

Софи приготовила для нас рыбу с овощами, и весь ужин разговор, как обычно, крутился вокруг моей жизни. Софи уже слышала мучительные подробности моего свидания в прошлые выходные, но Томас, как зачарованный, слушает о моем печальном провале. Он молчит, когда я рассказываю ему о том, как Кэсси выкрикивала «идиот» на голосовую почту мужчины, пытавшегося поужинать со своими бабушкой и дедушкой, и важно кивает, когда я описываю, как Джен кричала на меня целых восемь минут. Это был новый рекорд, и она присудила мне недельный «сестринский штраф». Джен назначает штрафы всем, кто разочаровывает ее, такова ее привычка. Это что-то вроде содержания под стражей для взрослых правонарушителей или наказания, но мне не разрешается звонить ей всю неделю. Если я позвоню, то срок будет продлен на месяц. Закончив объяснения, я умолкла, чтобы добрый Томас утешил меня или произнес какие-нибудь успокаивающие слова.

Он серьезен и через несколько секунд говорит:

— Ты можешь дать мне номер телефона барменши? Мне кажется, она великолепна. — Я, ворча, отталкиваю к нему тарелку. Софи цыкает на меня, как на невоспитанного ребенка, но мы все знаем, что Сиара никогда не ведет себя так ребячески (хотя, если бы кто-нибудь кормил меня пластмассовой ложкой, какие дают в самолете, пожалуй, я снова поступила бы так же).

Софи ласково треплет меня по руке.

— Постарайся не расстраиваться, такое случается. По крайней мере, ты никогда его больше не увидишь. А Джен в конечном счете простит тебя. — Потом лицо Софи светлеет. — А как насчет Tinder[15]?! — возбужденно спрашивает она, словно им в этом месяце интересуется она одна, а не семьсот миллионов человек.

Я пожимаю плечами. После разрыва с Тимом у меня была куча свиданий, мне казалось, что это весело, а потом стало противно, через восемь минут я начинала чувствовать себя подавленной. Или недель. Не могу сказать точно. Время смазывается в вихре Tinder.

К сожалению, мое пожимание плечами было воспринято как согласие (как на пьяной вечеринке в кампусе), и Софи уже хватает мой телефон. Томас смещается ближе к ней, и они оба начинают хихикать над фотографиями и диапазоном местоположения. Теперь в этой пьесе мне не отводится никакой роли, я иду в другую комнату посмотреть на Сиару. Холодное сердце ожило и теперь хихикает, разглядывая книжку — Очень голодная гусеница[16], которую не может даже прочитать. Эту книжку подарила ей я (такая заботливая крестная). Надеюсь, однажды она полюбит ее, потому что в детстве это была моя любимая книга. Мне нравятся яркие картинки и восхитительная на вид еда. Помню, как мама перечитывала ее мне снова и снова. Си-ара опять хихикает, просовывая свои ангельские пальчики в дырки.

— Думаю, это весело, — говорю я ей, плюхаясь рядом и тыкая пальцем в другие дырки. Она смотрит на меня снизу вверх и радостно улыбается, протягивая кулачки к моему лицу.

Разве не забавно, когда у ваших друзей появляются дети? Вы представляете собой сплоченный коллектив из людей, которых тщательно отбирали на протяжении всей своей жизни, которые любят вас и хотят проводить с вами время, а потом у одного из них рождается ребенок, и у вас уже нет выбора. Этот крохотный человечек автоматически становится членом вашей компании, потому что он теперь один из вас.

Хорошо, что Сиара такая милая. Она нам прекрасно подходит, отчасти потому, что не досаждает нам и Софи не меняет в моем присутствии подгузники. Я беру Сиару на руки и принюхиваюсь к ее волосам. Все говорят о том, как пахнут малыши, ведь так? Особенно девушки. Говорят, когда вы нюхаете младенца, ваша матка пульсирует и пульсирует до тех пор, пока вы не сможете совладать с собой и не отыщите в Google местный банк спермы.

Со мной этого не происходит.

Я опускаю Сиару вниз, желая ощутить более острые эмоции, чем ощущаю сейчас. Мне кажется, она мила, как никто — а я знаю в этом толк, поскольку знакома с другими детьми, — но она не порождает во мне желания заиметь ребенка. Я вспыхиваю от разочарования в себе. Я хочу иметь ребенка, но просто не могу представить то время, когда я стану матерью.

Когда пару лет назад Софи сказала мне, что пытается забеременеть, я затрепетала от страха. Сама мысль о том, что она считает себя достаточно ответственной для того, чтобы воспитывать другого человека и произвести его на свет… просто непостижима. Софи! Софи, которая пишет мне сообщения, хвастаясь тем, что она сходила в туалет, Софи, которая, когда ей было двадцать два года (в Год великой битвы потаскушек), за одни сутки переспала с тремя парнями, Софи, которая однажды послала мне крупный план своего соска, пытаясь убедить меня, что это НЛО. Теперь Софи — мать настоящего человеческого существа. И ее как будто даже не беспокоит то, что из Сиары может вырасти новый Гитлер.

Сиара кладет книжку себе на голову и машет мне рукой.

— Когда-нибудь ты, может быть, станешь Гитлером, — шепчу я, а она кивает в знак согласия.

Мы с Сиарой, уютно устроившись на диване, спокойно просмотрели две серии Свинки Пеппы (Джордж и Пеп-па скоро превращаются в Росса и Монику[17]). (Ладно, я не имею ни малейшего представления о том, что происходит в этом мультфильме.) Она начинает клевать носом, а я размышляю о том, что она, вероятно, успокаивается, посасывая мой большой палец, но потом Софи громко кричит мне, чтобы я вернулась. Она хочет показать мне мужчину в маске слона. Точнее, в маске слона, которую он носит не на лице.

— Я не права, что нашла его привлекательным? — спрашивает она, смеясь, и прокручивает остальные снимки порнозвезды в маске слона, всякий раз надетой по-разному, затейливо.

Томас качает головой.

— Ох, Софи, неужели Новый Райан не слишком выкладывается в последнее время?

Софи снова цыкает, а я забираю свой телефон. Кажется, я подошла Человеку-Слону, как и остальным шестидесяти двум неотразимым потенциальным партнерам.

— Мы ответили согласием всем, — услужливо говорит Томас. — Лично я пролистал по крайней мере пару сотен мужчин, поэтому не льсти себе количеством совпадений, на самом деле это всего лишь легкое проявление интереса. Особенно в пятничный вечер. Это час пик в Tinder. А еще тебе пришли сообщения.

Ого, посмотрите-ка. И правда. Довольно много.

Среди них девять сообщений с одним лишь словом «привет».

Три относительно витиеватых сообщения — «Как поживаешь?».

Семь сообщений со словами «Привет, как дела?»

Два сообщения, где написано «Ты такая сексапильная».

И одно сообщение с текстом: «Привет малышка до скорого» безо всяких знаков препинания, но с кучей смайликов в конце.

Ой, тут еще одно. Этот льстец только что прислал мне танцующую мартышку, что нельзя считать комплиментом. Ведь, правда, нельзя?

Вздохнув, я прокручиваю остальных потенциальных женихов и закатываю глаза, когда оборачиваюсь к друзьям, которые, видимо, довольны собой. Софи с Томасом действовали без разбора, но здесь полно похожих друг на друга пижонов. Семьдесят процентов мужчин как будто очень гордятся, позируя с тиграми, а остальные тридцать присылают сделанные в спортивном зале селфи с обнаженным торсом. Я бросаю на Софи испепеляющий взгляд.

— Тебя никто не заинтересовал? — разочарованно спрашивает она. — Как насчет парня с обнаженным торсом в спортивном зале?

— Какого именно? — говорю я, снова показывая ей кучу позеров.

Вдруг возникает изображение мужчины со взглядом убийцы. Он «обожает» меня. Я прокручиваю дальше и вижу, что эти Глаза убийцы — известные так же, как «Стив» — интересуются лишь одним — леди Гагой. Описывая себя, он сообщает: «У меня большое сердце, мне нравится доставлять удовольствие людям. Если у тебя широкие взгляды и открытое сердце, то просто проведи сейчас слева направо». Томас перегибается через меня и касается кнопки в виде сердечка. Убийца-Стив немедленно шлет мне сообщение, которое гласит: «У тебя огромные сиськи».

Мне не по себе.

Томас фыркает:

— У него все ответы заготовлены заранее.

Я выхожу из приложения и кладу свой телефон на обеденный стол экраном вниз. — Не-е-ет, — дуясь, говорит Софи. Я возвращаю телефон ей.

— Почему бы нам не заставить Томаса познакомиться с кем-нибудь? — недовольно говорю я, и она смотрит на меня с удивлением. Ей это не приходило в голову, потому что, разумеется, никому не придет в голову заставлять такого сексапильного, неповторимого мужчину назначать свидание в Интернете.

— Я в этом не нуждаюсь, — говорит Томас, самодовольно ухмыляясь и подмигивая. Я имитирую приступ тошноты, а Софи со вздохом снова хватает мой телефон.

— Просто мне хочется, чтобы ты с кем-нибудь познакомилась. Я бы пошла с тобой на свидание вчетвером. Я хочу, чтобы Райану было с кем поговорить, когда мы собираемся все вместе. Я хочу видеть тебя устроенной и счастливой.

— Я счастлива.

Она смотрит на меня тяжелым взглядом, она мне не верит.

— Почему бы не погулять недельку-другую? — говорит она, возвращая мне телефон. — Походи на свидания, посмотри, как пойдет. Попытайся ради меня.

Я смеюсь.

— Ладно, идет. — Все, что угодно, ради спокойной жизни, все прекратят ныть — не только Софи, но и все вокруг. — Что же, давай.

Она возбужденно хлопает в ладоши и убегает на кухню, чтобы прибраться.

Я поняла. Я поняла, почему Софи до ужаса хочется, чтобы я с кем-нибудь познакомилась. Она считает, что без партнера я неполноценная и что высшее счастье заключается в том, чтобы у тебя были муж и ребенок. Точно так же, как у нее. Общество внушило ей идиотские мечты. Но не только. Я отдаю себе отчет в том, что какой бы увлекательной ни была ее жизнь, у каждой из нас своя версия синдрома упущенной выгоды. Софи обеспокоена тем, что теряет то, что у нас было, пропускает наши веселые выходы в свет, боится расстаться с нашей прежней жизнью. Теперь Софи стала матерью и женой, новым человеком, и ей приходится думать о том, кто она и с ней ли я. И мне тоже нужно подумать об этом. Не осталась ли я в прошлом? Не променяет ли она меня на своих «новых подруг-мамочек», отчасти понимающих ее лучше, чем я? Я слегка напугана, потому что не знаю, соответствую ли я этой приличной жительнице пригорода, в которую она превращается рядом с Сиарой и Новым Райаном. И понимаю, что Софи было бы легче, если бы я пошла ей навстречу под руку с Кем-то. И я попробую, я хочу попробовать. Ведь это неплохо, верно? Может быть, я даже познакомлюсь с каким-нибудь замечательным парнем.

Когда мы заканчиваем уборку, время приближается к одиннадцати, и Софи просит меня остаться на ночь. Я думаю об ожидающей меня Грязной дыре и киваю, да, конечно.

К этому моменту я уже девять месяцев живу с двумя соседями в квартире, всем известной как Грязная дыра (ГД). Изнуряющая кутерьма в муниципальной квартире с двумя другими жильцами — Джошем Дэем и Джеммой Такой-то. Я, правда, не знаю ее фамилии, так как видела ее только один раз со спины. Джош говорит, что она развозит медицинские товары, работает в ночную смену, поэтому ее никогда не видно. Она просыпается, когда мы спим. Я даже не вполне уверена, что она существует. Я ломаю голову, строя конспиративные теории: например, что в той комнате Джош прячет трупы своих бывших подружек, как Синяя борода, живущий в муниципальной квартире. Может быть, это его секретная башня, как у сексуального маньяка Кристиана Грея[18], где он хранит свои зажимы для сосков. Или же он делает там порноснимки? Честно говоря, этот парень способен на все. Или, возможно, я способна на все — может быть, Джемма, как в Играх разума[19], плод моего воображения.

С другой стороны, мне не верится, что только мы с Джошем несем ответственность за всю грязь в сливном отверстии душа. Значит, она реальна. Так или иначе, я ненавижу ее. Я ненавижу это место все целиком.

Я живу там временно. Вре-Мен-Но. Я постоянно повторяю это про себя, поэтому не слишком впадаю в депрессию из-за разъедающей кухню ржавчины, раковины, наполненной грязной посудой, или ванной комнаты, пахнущей так, как она пахнет, сколько бы бутылок «Domestos» я ни выливала в унитаз. Я ненавижу тесноту и темноту в квартире, ненавижу декор кресел у телевизора и ненавижу изношенное ковровое покрытие. Я ненавижу распространяющуюся по потолку гостиной черную плесень, которую хозяин изобретательно хотел выдать за «дизайнерские обои». Я ненавижу спертый, влажный запах, преследующий меня. Я ненавижу, как он пристает к моему телу и волосам, словно дешевый шампунь. Каждый день, приходя домой, я вставляю ключ в дерьмовую замочную скважину и открываю раздолбанную дверь, понимая, что это чудо — прожить еще одни сутки без ограбления (но, когда ты живешь на одной лестничной площадке с наркодилером, воры обходят тебя за километр). Меня это мучит, но я знаю, что виновата сама.

Мы прожили три недели в нашей собственной славной, великолепной квартире — той, из-за ипотечного кредита на которую мы почему-то препирались, — когда я порвала с Тимом. И конечно, поскольку это было только мое решение, я оказалась той, которая добровольно съехала. Мой отец жил не очень далеко, поэтому я остановилась у него. Но всего через пару месяцев я больше не смогла выносить ежедневного мурлыканья мелодии из сериала Соседи и переехала в квартиру, которая была мне по средствам — в Грязную дыру. Я заметила ее на сайте SpareRoom, где предлагают снять жилье с соседями, понимаю, что следовало бы посмотреть и другие места, но она была такой дешевой. Я была разбита, но у меня подскочил адреналин, когда дверь открылась и я увидела Джоша. Джош сексапилен — не меньше, чем Полдарк[20], - поэтому я сказала, что занимаю комнату, еще раньше, чем увидела щербатый коридор. Мне понадобилась неделя, чтобы понять, что за сексапильностью Джоша скрывается самовлюбленный болван. Неуживчивый, с резкими переменами настроения, его дверь, не успев закрыться, открывалась снова, впуская очередную темпераментную блондинку, словно он — Леонардо ди Козлио. Он — абсолютно честолюбивый хипстер, явно мечтающий о том, чтобы когда-нибудь дорасти до самых роскошных районов Восточного Лондона, где ему больше не придется скрывать свою чертову жалкую бороденку и где он сможет с упоением носить кашне.

Но все-таки он такой сексапильный.

Я ненавижу себя за то, что он мне нравится.

Разумеется, я не предпринимаю никаких шагов.

Я не могу стать очередной девицей, которую он способен соблазнить.

И если бы, так или иначе, он захотел заняться со мной сексом, то я не блондинка и не худышка.

Но, тем не менее.

Определенно у меня не будет с ним секса.

Но он такой сексапильный.

Ох! Мне хотелось бы, чтобы Джемма почаще находилась дома, или, говоря прямо, всегда, тогда я могла бы сидеть с Джошем в гостиной, не испытывая потребности пристегнуть влагалище наручниками.

Как бы то ни было, все это лишь временно. Тим собирается со дня на день выставить нашу квартиру на продажу, и, получив свою долю, я смогу найти что-нибудь получше, может быть, даже купить где-нибудь квартиру. Мне просто нужно продержаться. Мне нужно продержаться, а не заниматься сексом с Джошем. Не гадь там, где ешь — именно так говорят, не так ли? Правда, честно говоря, если бы я гадила там, где ем, это только улучшило бы санитарную ситуацию в ГД. Мне нужно продержаться еще несколько месяцев, не превращая Грязную дыру в Труднопреодолимую Дыру.

Алан Найт

Кому: Eleanor.knight@gmail.com, Jennifer.seevy@hotmail.com

21 февраля

Алан Найт

106 Касл-Райз

Джадфилд

Восточный Суссекс

TN225UN

Дорогие Элинор и Дженнифер!

Надеюсь, вы обе чувствуете себя прекрасно и вам понравилось начало моего романа?

Ленни, я с нетерпением жду тебя завтра. Спасибо за «обратную связь». Я знаю, что ты всего лишь шутишь, говоря, что я в последнее время «распоясался», но, пожалуйста, помни о том, что это роман и, следовательно, это художественное произведение.

Дженни, надеюсь, что с Эндрю и Милли все в порядке. Я очень люблю вас. Я также благодарю тебя за сообщение, но я не понял, что означает «ОТПИСКА».

Вот следующая часть. Думаю, получается очень увлекательно, и надеюсь, что вы со мной согласитесь. Вчера вечером я был в гостях у Кэндис и Питера, и Кэндис говорит, что ей мой роман показался очень талантливым, что, по-моему, очень любезно с ее стороны. Я также почитал кое-что своему психотерапевту, которая сказала, что очень довольна моими успехами. Думая, что благодаря этому я начинаю позитивнее смотреть на жизнь. Я решил не сообщать об этом медиуму Шэрон или тете Сюзи, боюсь, что они будут ругать меня за то, что я не посоветовался с ними, поэтому, прошу вас, в следующий раз, когда будете гадать по руке, не проболтайтесь.

Крепко целую вас обеих и очень горжусь вами.

С наилучшими пожеланиями, Папа

75 ОТТЕНКОВ ТОНИ

Роман Алана Бернарда Найта

Когда на следующий день Тони приходит в Клуб книголюбов, он не представляет, что его жизнь вот-вот изменится НАВСЕГДА. Разумеется, Тони очень восприимчив, и он что-то предчувствовал, но не был уверен. Он пришел одетый по моде девяностых годов, в своем самом стильном, но очень удобном тренировочном костюме, который подчеркивал его икры, так что никто не оставил их без внимания. Перед этим у него чуть-чуть испортилось настроение, потому что душ на нижнем этаже его дома в настоящее время не работает благодаря некой агрессивной накипи, которую не отчистила Анита. Тони был очень разочарован тем, что Анита не сделала этого, и очень скоро написал ей весьма сбивчивое письмо, красноречиво выразив свое разочарование, но потом решил быть выше этого потому, что Тони всегда выше этого. В любом случае Тони смог принять ванну, и у него еще не просохли волосы, что, и с этим все были согласны, очень, очень шло Тони. Влажные волосы подчеркивали его глубоко посаженные водянистые глаза, потому что там и там была вода. Так или иначе, кто бы ни посмотрел на него сейчас — люди ВСЕГДА разглядывают Тони, — он сравнил бы его внешность с обликом Джеймса Бонда в той сцене, где Джеймс Бонд выходит из океана с такими же влажными волосами. Хотя Тони имел значительно более серьезный вид, поскольку был старше и, несомненно, сильнее Джеймса Бонда.

Проходя по деревенскому клубу, он насчитывает десять женщин, членов Клуба книголюбов, в том числе Ванду, которая тоже здесь, ведь это она пригласила его. Тони слегка подавлен, так как все десять женщин смотрят на него и, кажется, находятся под впечатлением. Он еще даже не пытался произвести на них впечатление, но они, видимо, так или иначе, впечатлены и, несомненно, сравнивают Тони Брэкстона с Джеймсом Бондом или капитаном Джеймсом Т. Кирком[21]. Женщины толпятся вокруг него, задавая вопросы на предмет его недавнего возвращения к холостяцкой жизни, а также обращают много внимания на его икры — неудивительно!

— О, Тони, — говорит одна из очень привлекательных женщин, — от вас пахнет приятнее, чем от кого-либо. От вас веет корицей.

— Благодарю вас, мадам, — соблазнительным голосом говорит Тони, — вы ощущаете запах мыла для рук, которое Анита подарила мне на Рождество, я использовал его вместо шампуня, потому что не смог найти шампунь, и мне приятно, что вы заметили.

Затем они спрашивают его, что он думает о книге, и Тони понимает, что забыл спросить Ванду, какую книгу они обсуждают, но он очень начитанный мужчина, как он сам полагает. Они говорят, что это книга Стивена Кинга, и он объясняет, что, по сути, знает ее всю наизусть. На самом деле в университете он писал диссертацию на эту тему, хотя не должен был делать этого, и вообще он не учился в то время в университете, но тем не менее получил высший балл, и теперь она хранится в библиотеке как пример занимательных диссертаций.

Пока Тони поистине убедительно рассказывает, он оглядывает зал, поскольку он определенно способен делать несколько дел одновременно. Он смотрит поверх дамских голов, так как Тони выше ростом, чем все эти десять женщин — и выше еще одной, одиннадцатой женщины, стоящей в углу рядом с бисквитами. Она невероятно, невероятно привлекательна. Она выглядит точно так же, как молодая Хеллен Миррен[22], за исключением того, что она, наверное, в том же возрасте, что и Тони, то есть вполне уместно, что он находит ее весьма притягательной. Он и дама, похожая на Хеллен Миррен, стоящая в другом углу зала, пристально смотрят друг на друга, заполняя весь зал до самого потолка сексуальным влечением. Понятно, что они явно, явно приятны друг другу, и Тони испытывает незнакомые ему до сих пор чувства. Он нервничает! Тони никогда ни из-за чего не нервничал!!

Другие десять женщин разом стихают и смотрят на даму, похожую на Хеллен Миррен, и, без сомнения, все они ощущают сексуальное влечение, которое действительно распространилось по залу, хотя деревенский клуб довольно велик. Воцаряется долгое молчание, а потом Ванда предлагает всем присесть, чтобы продолжить разговор о книге. Заняв свое место, Тони ощущает чье-то присутствие прямо у себя за спиной и слышит приятный, сладострастный голос, он чуть скрипучий, но очень женственный.

— Простите, вы не против, если я сяду рядом с вами?

Это женщина, стоявшая в углу и похожая на Хеллен Миррен, и она спрашивает, можно ли ей сесть рядом с Тони. Она говорит с акцентом, и Тони думает, что она, вероятно, русская, ведь он много лет жил в России, да в других местах по всему свету. Тони очень много разъезжал, а также, как я уже говорил, был очень начитан.

— Конечно, — говорит Тони, поистине грациозно вскакивая и отодвигая для нее стул. — Позвольте, я возьму ваше пальто? — очень галантно предлагает он, хотя она без пальто.

— Нет, спасибо, — говорит она, потому что на ней нет пальто, но ясно, что его галантность произвела на нее впечатление.

— Меня зовут Светлана, — говорит она своим проникновенным, очень женственным голосом. — Вы можете называть меня Лана.

Потом она умолкает, а затем произносит своим поистине женственным голосом:

— Я знаю, кто вы. Вы — Тони, я слышала о вас.

Они проникновенно, так же проникновенно, как звучит ее голос, долго смотрят друг на друга.

Потом Ванда, которая, несомненно, слегка приревновала, ощутив сексуальное влечение сродни дурману, густому сексуальному дурману или же чему-то еще, имеющему отношение к сексуальной атмосфере в деревенском клубе, напоминает, что они начали говорить о книге, поскольку, разумеется, именно из-за нее они здесь собрались. В следующие несколько минут Тони не пытается произвести впечатление на Светлану, так как очень увлечен обсуждением, и производит на всех очень большое впечатление тем, что так много знает об этой книге, хотя до сегодняшнего дня даже не подозревал, о какой книге пойдет речь.

— Вы очень умны, — говорит одна из женщин, которая очень привлекательна, но, безусловно, не так, как Лана.

— Я так удивлена, что вы так много знаете о книге, хотя до сегодняшнего дня не подозревали, о какой книге пойдет речь, — говорит другая женщина, она также очень привлекательна, но опять же, подчеркну, не так привлекательна, как Светлана.

Когда Тони заканчивает читать для всей компании последние четыре главы, хотя никто не просил его об этом, он вдруг вспоминает о том, что рядом с ним сидит Лана, и смотрит на нее. Она внимательно глядит на него с невероятным возбуждением, судя по тому, как расширились ее зрачки, а это свидетельствует о сексуальном возбуждении, как говорила Анита, у которой на протяжении всего их брака двадцать четыре часа в сутки зрачки были расширены. Светлана приводит Тони в очень нервное состояние, и он предлагает всем сделать перерыв, чтобы дамы могли припудрить носики. У него очень обостренная чувствительность. К счастью для Тони, он здесь единственный мужчина, поэтому может быстро попасть в туалет, тогда как все женщины выстраиваются в очередь в женскую уборную.

В туалете Тони не может удержаться о того, чтобы не посмотреть на свое бесспорно привлекательное отражение в зеркале. Тони очень скромен, но исключительная скромность не портит очаровательной формы его эротического носа. Его непромокаемый тренировочный костюм почти блестит под тусклым светом, и Тони кивает, глядя на себя в зеркало, признавая, что очень удачно выбрал наряд. Когда он возвращается из туалета, вновь полный сил и уверенности в себе, Ланы нигде не видно, и все десять женщин толпятся вокруг него, как свежеприпудренные тетерки. Все они твердят, что беспокоились о нем, но он уверен, что все они ревнуют его.

— Светлана — опасная женщина, — говорит одна из них. — Вам нужно держаться подальше от Светланы!

Другая говорит:

— Она причинит вам боль, Тони, вам не нужно больше разговаривать с ней!

А потом еще одна:

— Тони, не хотите ли пойти в буфет внизу, чтобы обсудить это подробнее? — И подмигивает ему. Тони привык к этому и тоже, провоцируя, подмигивает ей, хотя отвечает на ее предложение вежливым отказом.

Затем соседка Ванда отводит Тони в сторону и предлагает бисквит, на что Тони отвечает согласием, потому что сегодня утром он перед тем, как принять ванну, целых десять минут занимался на степ-тренажере.

— Тони, — ласково говорит Ванда, — ты, должно быть, уже слышал об этом. Ты — очень привлекательный мужчина, Тони, и множество женщин, безусловно, без ума от тебя. Ты знаешь, что ты очень умный, очень мудрый, очень тонко чувствующий мужчина, Тони, и ты сам должен принимать решения. Мы все здесь заметили, как вас со Светланой окутал густой сексуальный дурман, но все, о чем я прошу тебя, просто будь осторожен. Это все, о чем я прошу тебя, Тони, только будь осторожен.

— Кто она? — спрашивает Тони, всегда задающий поистине проницательные вопросы.

— Ее зовут Светлана, — любезно отвечает Ванда. — Я думаю, что она из России.

Тони прав.

— Кроме того, она довольна загадочна, — говорит Ванда. — У нее своя компания, и она очень, очень, очень богата. У нее есть вертолет, а также огромный особняк на краю деревни. Я думаю, что могу рассказать об этом такому человеку, как ты, Тони, но, прошу тебя, будь осторожен. Мы все здесь, в Клубе книголюбов, членом которого ты теперь являешься, печемся о тебе и не хотим, чтобы тебе причинили боль.

Тони заинтригован, и как раз в тот момент, когда он берет второй кусок бисквита, что нормально, поскольку сегодня утром он два часа занимался на степ-тренажере и смотрел программу Выгодная сделка, он ощущает чье-то присутствие и чувствует, что кто-то сексуально дышит ему в шею.

Это Светлана!

— Привет, Тони, — говорит она.

Тони не знает, что сказать, потому что она так действует на него, что он роняет бисквит, а потом спотыкается, так как сексуальный дурман заволакивает его.

Светлана улыбается, потому что его неуклюжесть говорит о том, что ничто человеческое ему не чуждо, и начинает поглаживать его руку.

— Тони, — надув губы, говорит она, — прости меня за мое таинственное исчезновение, я хотела пописать, но там была такая длинная очередь в дамский туалет. Как бы то ни было, я пришла к тебе за помощью. Я знаю, что ты всегда работал в «ВТ», да? Прошу тебя, зайди ко мне завтра и помоги починить городской телефон. Он почему-то сломался.

Тони польщен, что Лана так много знает о нем и хочет доверить ему такую важную работу. Но он также достаточно мужественен для того, чтобы признать, что слегка побаивается эту восхитительную женщину. Все говорили, чтобы он держался подальше от этой опасной и очень богатой женщины, хотя он не понимает почему. У него удивительная интуиция, и его интуиция говорит ему: «Будь осторожен, Тони!!!» Он в смятении и не может решить, соглашаться или нет. В конце концов, он только что расстался с Анитой и надеялся, что потратит это время на то, чтобы заняться собой и с помощью степ-тренажера приобрести еще более привлекательную фигуру, поэтому сегодня утром он два часа провел на тренажере, а затем еще поработал в саду, несмотря на то, что его сад уже получил премию как самый ухоженный. Тони и вправду нравятся аккуратно подстриженные кусты! Еще его беспокоит то, что Лана не похожа на женщину, которой понравится готовить запеченные овощи с орехами и цыпленка, чего ему хотелось бы от будущей жены. Но он не может отрицать, что сейчас испытывает очень, очень сильные чувства к Лане. Чувства, которые овладели им мгновенно, как только он увидел ее в углу деревенского клуба. Она — как огромный магнит вроде тех, что используют на складах металлолома, цепляя старые драндулеты. Он, подобно автомобилю, не в силах удержаться, чтобы не придвинуться ближе к Лане и не прошептать ей на ухо голосом, полным соблазна:

— Да! Я приду к тебе завтра. — Она улыбается, засовывая в его карман свой телефонный номер, а потом уходит. Стоя в дверях деревенского клуба, она оборачивается и говорит: — Ну так до завтра, Тони-благоухающий-корицей.

Тони не может отмахнуться от мысли о машине и магните, той метафоры, которая пришла ему в голову минуту назад, сейчас его сомнут в маленький кубик или, возможно, пустят на запчасти.

Может быть, ему нравится такая перспектива… а может быть, и нет… или же, МОЖЕТ БЫТЬ, ДА…

КОНЕЦ ГЛАВЫ

Ленни и Дженни! Этот опять папа. Я, правда, надеюсь, что вам понравилась последняя глава. Я знаю, что оставил вас в состоянии тревожного ожидания, но я прочитал статью, где написано, что это необходимо для драматического эффекта. Однако я не хочу, чтобы вы волновались, поскольку я УЖЕ работаю над следующей частью. Я скоро свяжусь с вами, поэтому не отчаивайтесь! Целую вас обеих.

4

12.34, суббота 22 февраля

Местоположение: На скамейке в Уорнер-парке, представляющем собой огромное зеленое пространство с жалкими качелями и каруселями, которыми никто никогда не пользуется. Мы сидим в окружении голубей и голубиного помета, потому что рядом гуляет идиот, который кормит их, хотя повсюду висят таблички с запретом кормить голубей. Ах, люди.

У моих ног гуляет птица. Ей наплевать, абсолютно наплевать, что я больше и сильнее ее, и на то, что я в злости могу раздавить ее своим кулаком.

Я этого не делаю — я с визгом бегаю кругами.

Папа смеется и отгоняет птицу прочь. Это происходит всякий раз, когда мы приходим сюда, и я всякий раз жалуюсь, но мы продолжаем бывать здесь почти каждую неделю. Папе нравится это место. Он приводит сюда Лили, своего йоркширского терьера, папа сидит среди голубей и болтает со своими приятелями-пенсионерами. Все местные жители любят Уорнер-парк, и каждый год или почти каждый год соседи собираются вместе и организуют кампанию в его защиту. Они занимаются этим очень серьезно, пишут петицию, раздают листовки на железнодорожной станции и протестуют на улице у здания местного совета, скандируя «Спасите наш ближайший парк». Обычно кампания имеет огромный успех, и совет делает что-то вроде официального заявления о том, что он «принял решение поддержать общину и защитить Уорнер-парк», что он никогда не был заинтересован в том, чтобы уничтожить его, и мэру нравится, когда его фотографию печатают в местной газете. В любом случае все заканчивается тем, что соседи устраивают большое торжество у дома медиума Шэрон, и медиум Шэрон, в конце концов, напившись, указывает пальцем на ту или иную супружескую пару, предсказывая развод. А потом супруги разводятся, потому что никто не рискует пойти поперек медиума Шэрон.

На самом деле у меня сохранились свои нежные воспоминания об этом месте, большинством из которых я не делилась с папой. Он, например, не знает, что, когда мне было от тринадцати до семнадцати лет, я блевала в этом парке по крайней мере раз в неделю. И не знает, что здесь есть канава, где я и еще семь человек из нашего десятого класса прятались все вместе, лихорадочно пытаясь избавиться от дешевого сидра в полной уверенности, что «шпики» и «легавые» пришли, чтобы арестовать нас и бросить в тюрьму. Папа не знает, что за финт я выкинула, когда Дэнни Аррингфорд попытался пощупать меня, я сказала ему, что не могу, потому что у меня нет влагалища — я была искренне уверена, что у меня его нет. Наши школьные уроки полового воспитания были такими откровенными и подробными, что я, уставившись на страшную белую птицу, решила, что невозможно предположить, что вся эта ерунда находится у меня внутри. А потом, когда Дэнни, ласково уговаривая меня, сказал, что никому не расскажет о том, что у меня нет влагалища, я всем рассказала о том, что он фригиден, и у него крохотный пенис. Думаю, Дэнни сейчас бездомный.

За эти годы многое изменилось. Не в смысле того, как это выглядит — на самом деле, все буквально то же — вплоть до последней травинки благодаря слишком заботливому микроуправлению медиума Шэрон, назначившей себя «главным ландшафтным дизайнером», — но все изменилось для меня. Парк перестал быть местом для веселья, унылой участи не-совсем-впустую-растраченной молодости и стал местом, где я спасаюсь от сложностей взрослой жизни. Я прихожу сюда, чтобы подумать и поразмышлять о своем дурацком существовании. Здесь я искала одиночества после разборок с Джен. Сюда я приходила, чтобы укрыться от доброжелательных, но надоедливых вопросов папы после разрыва с Тимом. Я приходила сюда, чтобы посидеть и оплакать свою маму.

Я люблю этот парк, но это не все нежные воспоминания.

Папа продолжает разговор.

— Я очень горжусь тобой, Ленни.

О боже, он так гордится мной. Он постоянно говорит об этом мне и Джен, с тех самых пор как стал ходить к психотерапевту, где научился говорить, как одухотворенный идиот, на языке, включающем такие фразы, как «продуманное осознанное родительство, способствующее чувству безопасности и близости». Теперь каждая его фраза начинается и заканчивается тем, что он гордится мной, несмотря на то что ему почти нечем гордиться. Я — его одинокая, почти тридцатилетняя дочь, которая едва терпит свою работу, арендует комнату в Грязной дыре, где напротив нее живет парень, которого она каждый день пытается уберечь от того, чтобы на него не упали ее (посеревшие) трусики.

Вероятно, о последнем он не подозревает, но все-таки.

— Я тоже горжусь тобой, папочка, — говорю я, поглаживая его руку в перчатке. Нужно же что-то говорить, не так ли?

— Я собирался кое о чем поговорить с тобой, ты не против?

Я выжидательно молчу. Когда кто-нибудь заранее предупреждает меня о том, что хочет о чем-то поговорить, я обычно отвечаю отказом. Как правило, это то, о чем тебе не хочется слышать, а то, что они спрашивают у тебя разрешения, означает, что, если тебе это не понравится, ты сама виновата. Я осторожно отвечаю:

— Трудно дать ответ, не зная, о чем ты хочешь поговорить. То есть есть такие вещи, о которых я предпочла бы не говорить с тобой.

Дэнни Аррингфорд.

Папа кивает и выглядит обеспокоенным. Не думаю, что это о Дэнни Аррингфорде.

— Ладно, папа, говори. Все нормально, — смирившись, отвечаю я. Безусловно, это не хуже, чем «75 оттенков Тони» — чтение плохо завуалированной попытки, вдохновленной Пятьюдесятью оттенками серого, вызвало у меня самые неприятные ощущения, которые я когда-либо испытывала. По крайней мере, на этой неделе. Сидя на скамейке, он разворачивается ко мне, плюхаясь ногой в свежую кляксу голубиного помета. Гадость. Я так заботливо избегала этого, а теперь все на его брюках. Кроме того, это его «выходные» брюки, бедный папа. Сказать ему? Он выглядит таким серьезным, я решаю, что лучше не говорить. Он откашливается.

— Ленни, ты знаешь, что я был одинок с тех пор, как твоя мама… ну, с тех пор, как твоя мама…

(Мама оставила нас.)

(Ладно, чтобы быть честным по отношению к ней, умерла.)

— … с тех пор, как твоей мамы не стало. — Он с тревогой смотрит на меня, а я смотрю в землю отсутствующим взглядом. Он продолжает. — И в последнее время я много думал, каким могло быть мое будущее. Жакетта (его психотерапевт) посоветовала мне обсудить с тобой вопрос о том, что я, может быть, начну встречаться с кем-нибудь. — Внезапно он начинает говорить быстрее: — Просто я подумал, может быть, мне попытаться? Попытаться познакомиться с кем-нибудь. Попытаться назначить свидание. Безусловно, я не думаю о том, что кто-то заменит вашу маму, и вы не обязаны называть ее мамой или мамочкой. То есть, если вы не захотите…

КАКОГО ХРЕНА? Ооооох. Черт, этого я не ожидала.

Он продолжает говорить так же быстро.

— Вчера я ужинал с Кэндис и Питером, они такие милые, он так нежен с ней, и Кэндис все время повторяет: «Алан, ты должен вернуться к жизни!»

На секунду он кажется задумчивым.

— Мне кажется, я должен вернуться к жизни, Ленни.

Вернуться к жизни? Куда? Он не выбирается дальше супермаркета «Waitrose» на железнодорожной станции, куда еженедельно ходит «за большими покупками». Что, черт побери, это значит, и кто говорит ему подобные вещи? Я совсем не знакома с Кэндис и Питером. Они переехали в дом по соседству в прошлом году, сразу после маминой смерти, и я слышала о них от папы, а также находила на его кухне кучу ужасных пирогов. И сейчас по возвращении домой нас ожидают похожие на плесень банан и хлеб из кабачков. Я даже не знаю этих людей, и вдруг они вмешиваются в нашу жизнь. Говорят папе, что ему нужно «вернуться к жизни», словно он — персонаж бездарной дурацкой книжки. Мне кажется, что надвигается гроза, и мне прямо сейчас хочется поскандалить с Кэндис. Кто она такая, чтобы говорить подобные вещи моему отцу? Говорить, чтобы он вернулся к жизни? Папе больше никто не нужен. Я присматриваю за ним, разве не так? Я делаю для него все. Выслушиваю его жалобы о том, что растения растут не так, как должны были бы расти, ежедневно звоню ему, каждую неделю приезжаю. Я даю ему все, в чем он нуждается. За исключением очевидного — я не сплю с ним. Но, разумеется, ему не нужен секс, потому что это отвратительно. Господи Иисусе, если бы мне в шестидесятилетием возрасте все еще хотелось заниматься сексом, я покончила бы жизнь самоубийством. Неудивительно, что мама предпочла умереть, раз папа настаивал на том, чтобы она занималась с ним сексом.

Ясно, что я ничего не отвечаю. Только медленно киваю.

Он смотрит на меня, как побитый щенок, ожидая, что я что-нибудь скажу.

— Ладно, я поняла, — произношу я, хотя не поняла и никогда не пойму.

Он продолжает.

— Кэндис говорит, что я могу назначить свидание по Интернету или сходить в клуб одиноких сердец. Как ты думаешь, Ленни? Прошло тридцать пят лет с тех пор, как я был холостяком. Я представления не имею, как это делается.

Я тоже.

— Ты поможешь мне, Ленни?

Он явно страдает, и ему стыдно.

Я вздыхаю.

— Конечно, помогу, папа. Но может быть, немного преждевременно обращаться в клуб одиноких сердец?

Кажется, он испытывает облегчение.

— Да, да, я думал, что это не подойдет. Но как же теперь люди знакомятся? Твоя бабушка устроила мою свадьбу, потому что твоя мама была «приличной» и это был единственной критерий.

Мама не была приличной, это чушь.

Хмм. Как донести до папы, что люди теперь не общаются в реальной жизни и что больше нет приличных людей? Что даже знакомство через сайт в наши дни кажется чем-то ностальгическим. Я определенно не стану устанавливать папе приложение для знакомств…

Он выжидающе смотрит на меня.

— Ну… — начинаю я. — Раньше обычно ходили в бар и завязывали с кем-нибудь разговор, но теперь это практически музейная редкость.

Папа выпрямляет спину.

— Мы можем пойти в бар? — возбужденно спрашивает он дрожащим голосом. — Мы можем пойти в коктейль-бар? — тут же шепчет он.

Мысленно я рисую картинку, на которой мой полный папа пытается взобраться на табурет.

Никак невозможно.

— О, хм…

— Прошу тебя, Ленни. Пожалуйста, можем мы пойти в коктейль-бар? Я за всю жизнь там ни разу не был, но иногда об этом говорят в Соседях, и мне кажется, там очень здорово. Пожалуйста! Пойдем на мой день рождения?

Нет. Возможно. Через пару недель у папы шестидесятилетие, а я ничего не запланировала. Я все спрашиваю Джен, вернется ли она к этому времени домой из Лос-Анджелеса, а она все говорит мне, что я должна жить полной жизнью.

Папа снова смотрит на меня, он практически трясется от возбуждения.

Хорошо. Я принимаю решение.

— Да, конечно, пойдем, папа! — Я встаю, указывая пальцем в небо, и разгоняю стайку голубей, которые громко кричат в знак протеста. — Конечно, мы можем пойти в коктейль-бар, и я помогу тебе найти подружку и буду очень рада этому. Рада.

Он тоже встает, повторяя мою триумфальную позу.

— О, спасибо тебе, Ленни! Я взволнован! Теперь пойдем домой и посмотрим одну из моих мыльных опер. Не беспокойся, они у меня записаны.

Он снова садится и берет свою сумку.

— Подержи, только сначала я покормлю голубей.

Вернувшись домой к папе, мы сидим на диване и ждем видеозвонок от Джен. Для папы это самый любимый момент моего визита. Он очень любит Джен и свою внучку Милли, но на самом деле не это его так волнует. Его волнует видеозвонок. Он наслаждается новизной. Он не может сдержать радости, видя крошечное личико на крошечном экране. Целый час после звонка он будет говорить о своих переживаниях и о том, как это умно. Раздается звонок, и появляется личико Милли. Она кричит от ужаса при виде папиного лица, которое слишком близко, волоски, торчащие из его носа, почти касаются экрана. Не забыть потом протереть телефон.

Милли шесть лет (скоро семь, обычно говорит она мне) (через полгода), и если Сиара, дочка Софи — самый послушный ребенок в мире, то Милли — самый непослушный. Она еще только в первом классе, но уже постоянно бедокурит в школе. Она — невероятная спорщица и повсюду проявляет свой вспыльчивый нрав. Больше всего она любит покричать в супермаркете «Whole Foods», поскольку проходы там довольно широкие для того, чтобы помахать кулаками, а акустика вполне пригодна для того, чтобы повизжать. Нужно, чтобы ее было слышно от овощного отдела до отдела спиртного, иначе истерика пропадет понапрасну.

Она ужасна, но она самый веселый и сообразительный ребенок из всех, кого я когда-либо встречала. На самом деле она входит в первую пятерку моих любимых людей на всей планете (Долли Партон[23] занимает четвертое место) (Папа обошел ее в тот день, когда написал песню не хуже «Djolene»[24].)

Папа отодвигается чуть дальше от телефона, широко улыбаясь внучке. Она не обращает на него внимания.

— Элли! — счастливо восклицает она, хватая руками экран. Милли считает меня суперклассной. Когда она была совсем маленькой и не умела правильно выговаривать все слова, она думала, что у нас одинаковые имена, и постоянно сообщала мне о том, что мы близнецы. Когда я замечала, что я старше, она нежно смеялась, гладила меня, как будто я — идиотка, и объясняла сладким голоском, что, конечно, это не так. Что, вероятно, близко к правде.

— Привет! — одновременно и неуклюже выкрикиваем мы с папой.

— Как дела, малышка? — добавляет он. Она опять не обращает на него внимания.

— Элли, мне нужно поговорить с тобой, — перебивает она и многозначительно смотрит на дедушку до тех пор, пока тот, кряхтя, как старик, не поднимается с дивана.

— Пойду, налью чашку чая, — кротко говорит он.

Когда он уходит, я снова поворачиваюсь к ней.

— У тебя все в порядке? Что происходит? — Я лишь слегка обеспокоена, у Милли часто случаются серьезные кризисы, которые она подробно обсуждает со мной. Последний раз это было связано с обучением плаванию и, по всей вероятности, с крокодилом, появившемся в школьном бассейне.

Она, в точности как подросток, потряхивает светлыми волосами.

— Мне нужно спросить тебя о месячных, — театральным шепотом выговаривает она последнее слово.

— О? — произношу я, стараясь не реагировать.

Да, это хуже, чем я думала. Сначала папа хочет пойти на свидание, а теперь моя шестилетняя племянница хочет обсудить женские дела. Денек сегодня выдался просто восхитительный, и у меня в жизни действительно все прекрасно.

Милли украдкой оглядывается. Никаких признаков мамы.

— Конни говорит, что у меня, когда я подрасту, будут месячные, и это ужасно противно, и нет ничего хуже, чем быть девчонкой.

— Кто это, Конни?

Она проявляет нетерпение.

— Моя лучшая подруга. Она учится в третьем классе. Она говорит, что у девочек есть месячные, а у мальчиков — тракторы.

— Это сексизм, — машинально говорю я, не зная, так ли это. В мире повсюду сексизм, разве нет? Если сомневаешься, разозлись и закричи, таков мой девиз.

Она игнорирует мой комментарий, поскольку прежде с ней никто не говорил о сексизме. Она говорит, что находит это «скучным», потому что все мальчишки в ее классе — «слабоумные», и нет никаких шансов, чтобы их отобрали в астронавты раньше, чем ее.

— Ну? — Она раздражена. — Что такое месячные? Скажи мне и лучше не ври, Элли, потому что я все равно узнаю.

Я на секунду задумываюсь. Как лучше ответить? Я должна просто быть честной, ведь так? Демистифицировать? Потому что месячные приходят ко всем, и не следует испытывать к ним отвращение или бояться их. Правда, мне почти тридцать, а я по-прежнему испытываю к ним легкое отвращение и боюсь их. Сексизм, понимаете? (Стойте, так ли это?)

— Хорошо, Милли, но это не будет происходить с тобой постоянно, — осторожно начинаю я, моля о том, чтобы показалась Джен и спасла меня раньше, чем у меня отслоится матка. Но, когда ты станешь женщиной (- ударьте меня по лицу, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста —), то это будет происходить раз в месяц, у тебя установится, э-э-э, менструальный цикл.

— Хммммммм, — возмущенно прерывает она меня. — Извини, если это происходит только с девочками, то почему менс-триллликл?

— Менструальный цикл, — поправляю я ее. — Впрочем, это хороший вопрос. И вполне в духе первых лет феминистского движения.

Довольная собой, она кивает, ожидая продолжения.

— Хм. Итак, менструальный цикл означает, что у тебя… уф, из пи-пи каждый месяц будет вытекать немного крови.

Мне не следовало произносить последних слов. Нужно было напустить тумана. Она выглядит до ужаса напуганной.

— Но я ненавижу кровь! — говорит она дрожащими губами. — Я не хочу, чтобы это происходило. И почему это будет вытекать из этой дырочки? Я писаю оттуда! Я не хочу писать с кровью.

— Я знаю, — успокаивающе говорю я. — Это довольно хе… оскорбительно. Но не так ужасно, стоит только привыкнуть к…

Она опять прерывает меня.

— Постой, каждый месяц? Каждый божий месяц? Даже в летние каникулы? Даже если ты в Диснейленде? Что, если я встречу Микки Мауса, а у меня из пи-пи потечет кровь прямо на него? Каждый месяц?

— Ну да, — говорю я, пытаясь представить, что станет с Микки — в любом случае он носит красные шорты. — Но некоторые женщины принимают пилюли (- нет, не говори этого, зачем ты говоришь это? — ), чтобы остановить месячные на время отпуска или во время свадьбы, когда подруга просит тебя надеть облегающее платье, даже если не найдется ни одного человека, который считал бы, что ты красиво в нем смотришься.

Она испытывает облегчение.

— Ох, это здорово. Просто я только, что приняла пилюлю, и теперь у меня никогда не будет месячных.

Разумеется, именно в этот момент в гостиную входит Джен и замечает нас. Милли поворачивается и визжит:

— Мам, ты должна дать мне пилюлю.

О, черт возьми.

Джен, кажется, шокирована.

— БОГА РАДИ, — кричит она. — Не зови меня «мам», ты — британка. Не знаю, что с тобой делать. Мы пробыли здесь всего год, а у тебя уже адский акцент. Скоро ты скажешь, что тебе больше не нравится стоять в очереди.

Несколько секунд они сверкают глазами друг на друга, а потом Милли бросает телефон и вразвалочку выходит из комнаты. Я полминуты разглядываю нарядную гостиную, прежде чем на меня надвигается лицо Джен. Она холодно оглядывает меня.

— Так она спрашивала тебя о месячных? Я убью эту маленькую сучку Конни.

Из кухни доносится неуверенный голос папы:

— Вы закончили болтать? — Он просовывает голову в комнату, после чего вносит в нее остальные части своего тела. Он держит в руке печенье с ванильным кремом и выглядит слегка побитым.

— Ты слышал? — сочувственно спрашиваю я его, и он печально кивает, снова садясь на диван. Я вручаю ему телефон, а он наклоняется к камере, так что Джен виден только его глаз.

— Привет, Дженни, отлично выглядишь, — говорит он.

— Я знаю, — самодовольно кивает Дженни. — Я болела целую неделю, поэтому похудела на четыре фунта. Я выгляжу замечательно.

— О, ну тогда прекрасно. Я рад, что тебе лучше, — неуверенно произносит папа.

— Я выгляжу стройнее, правда? — спрашивает она меня, и я с готовностью киваю.

— Да, Джен, ты на самом деле выглядишь очень хрупкой. Можно подумать, что тебе остался один шаг до смерти.

Она улыбается, она довольна.

Джен нравится быть худой. Это она любит больше всего остального — больше, чем свою семью. Для таких, как она, переехать в Лос-Анджелес — все равно, что вернуться к себе домой. Наконец-то она может целыми днями говорить о деньгах. Там даже официанты желают говорить о деньгах. Я еще не была у нее в гостях, потому что равнодушна к деньгам, но она говорит, что ей нравится место, где они живут, и ей совсем не хочется возвращаться обратно. Надеюсь, что это неправда. Я на самом деле скучаю по ней.

— Как твой супруг, Джен? — говорю я, чтобы сменить тему. Папа смотрит на меня, он обеспокоен тем, что я могу сказать Джен что-нибудь досадное. Он знает, что я не в восторге от Эндрю, мужа Джен. Он немного скучен и холоден. Мама тоже его не любила, но мы все знаем, что с Джен нелегко, и поскольку он по-прежнему делает ее счастливой, то мы притворяемся. Не то чтобы мы постоянно сталкивались с ним, но даже на редких семейных торжествах, на которые мы собирались все вместе, он никогда не отключал телефон или же внимательно смотрел в окно, делая вид, что созерцает пейзаж и поэтому не обязан разговаривать с нами. По правде сказать, в последний раз я видела его на маминых похоронах. Это был тяжелый день. Но после нескольких часов пустых соболезнований и поклонов я впервые оценила, что Эндрю даже не попытался заговорить со мной.

Джен пожимает плечами.

— У него все прекрасно, — говорит она. — На самом деле он очень увлечен работой, поэтому мы, видимо, нескоро сможем вернуться в Англию. Я определенно не смогу отпраздновать с тобой твой день рождения, папа.

Он машет ей рукой и качает головой, словно говоря «не беспокойся», но я-то вижу, что он разочарован. Джен умолкает и смотрит на нас, переводя взгляд с папы на меня. Я жду ее слов о том, что ей жаль пропустить это событие и что она скучает.

Вместо этого она говорит:

Я жду ее слов о том, что ей жаль пропустить это событие и что она скучает.

Вместо этого она говорит:

— Я вижу, что вы по-прежнему одиноки и набрали вес.

Мы с папой опускаем глаза на наши животы, а потом начинаем хохотать. Джен жестока, но мне плевать на то, что по ее стандартам я — толстая.

Большую часть своей жизни я покорно ненавидела себя и свое тело, как, по-моему, и положено делать женщине. Я — как бы это сказать поизящнее — чуть-чуть неотесанная. Не слишком, у меня все-таки человеческие формы, но я никогда не была худой. Долгие годы я постоянно рыдала, глядя на себя в зеркало, напевая про себя песни Мэрайи Кэри[25] и мечтая о волшебной липосакции. Или по меньшей мере о волшебных деньгах, чтобы оплатить реальную липосакцию. Расти рядом со стройной и красивой старшей сестрой было слегка обременительно, чем я всегда объясняла огромное недовольство собой. Но все изменила мама — ее смерть. Однажды, вскоре после ее смерти, я рылась на чердаке (о чем тебя никто не предупреждает после смерти одного из родителей, так это о том, что ты становишься владельцем скопившегося хлама из своего детства, оставшегося в родительском доме, потому что он тебе совсем не нужен, но в то же время ты не хочешь его выбрасывать. «Вещи с чердака»[26]). Как бы то ни было, я нашла свой подростковый дневник, и он был ужасен. Целые страницы ненависти к себе. Понимая, что в последние пятнадцать лет я произношу те же самые слова, глядя на свое отражение в зеркале, я с трудом призналась себе, что больше не хочу этого делать. Я не хочу провести следующие пятнадцать лет, называя себя такими словами, каких никогда не употребляла в разговоре с подругами. Я не хотела в старости, оглядываясь назад, думать о том, что всю жизнь ненавидела себя. Мне показалось это очень печальным. Поэтому вместо того чтобы приступить к очередной диете, я прекратила взвешиваться и подписалась на группу позитивного отношения к своему телу в Instagram. Постепенно я осознала, что полные женщины — СЕКСАПИЛЬНЫ. И худые тоже. И что все мы хотим того, чего не имеем. Худышка хочет быть более фигуристой, толстушка хочет быть менее фигуристой — все мы запрограммированы на то, чтобы испытывать недовольство собой. Но можно перепрограммировать себя, я знаю, можно. Именно этим я и попыталась заняться, переключить свой мозг и перезапустить мышление, поэтому всякий раз, когда я случайно перевожу камеру своего телефона в режим селфи и мне хочется завопить при виде своего дурацкого лица, я сразу же прекращаю это издевательство.

Понятно, что я еще в процессе работы над собой, ведь я — человек, который любит поплакать, глядя на себя в зеркало и напевая песни Мэрайи, но чаще всего я добиваюсь успеха. К тому же, знаете, что я поняла? Мужчины, как и прежде, не против заняться со мной сексом. Даже если они чуть чаще, чем я предпочла бы, многозначительно говорят: «У тебя такое милое личико» и «Меня никогда не привлекали худые женщины». Так и хочется сказать: «Чувак, ты не должен критиковать других женщин для того, чтобы повысить мою самооценку!» (Ладно, может быть, это чуть-чуть помогает.)

Джен цыкает на нас, а мы смеемся.

— И вы до сих пор явно не позаботились о том, чтобы исправить положение, — добавляет она.

Я качаю головой и меняю тему разговора.

— С Милли все в порядке? Кажется, она не так упряма, как обычно.

Джен кивает.

— Да, сейчас она на стадии полупослушания. Это странно. Школьная учительница сказала мне, что в этом полугодии она даже никого не задирала.

— Очень странно.

Папа откашливается. О да, он вновь собирается произнести речь. Он поджидал момент. Я отодвигаюсь назад, чтобы понаблюдать за происходящим.

— Гм, — начинает он. — Я очень горжусь тобой, Дженни, и собирался поговорить с тобой кое о чем, ты не против?

Она закатывает глаза.

— Я обязана это выслушивать? На самом деле у меня нет на это времени. Постой, ты хочешь рассказать мне о том, что испачкал брюки голубиным пометом?

Я морщусь, но папа, кажется, не замечает этого. Он продолжает:

— Дженни, ты знаешь, что я один с тех пор… с тех пор, как твоя мама покинула нас.

— Нет, мне это неизвестно, — с негодованием говорит она. — Мне никто ничего не говорил. Элли, почему ты не заботишься о папе?

Я встаю с дивана.

— Это и твой папа, Джен, а ты сейчас живешь в Калифорнии.

Папа шикает на нас. Его не остановить.

— И я в последнее время много думал. Я хотел поговорить с тобой о том, что я, возможно, начну снова с кем-нибудь встречаться. Это только предположение, может быть, я попробую. Попробую с кем-нибудь познакомиться. Безусловно, я не хочу, чтобы эта женщина заменила вам мать, и вам не придется называть ее «мама». Если только вы сами не захотите…

Господи Иисусе, почти слово в слово. Даже интонация та же самая. Наверное, он репетировал несколько недель.

— Вчера вечером я ужинал с Кэндис и Питером — они такие славные, он так нежен с ней, — и Кэндис все время повторяет: «Ты должен вернуться к жизни». Мне нужно вернуться к жизни, Дженни.

Джен выглядит адски скучающей.

— Делай что хочешь, — говорит она, разглядывая свои ногти. Потом она смотрит на нас. — Честно говоря, лучше бы ты нашел кого-нибудь, чтобы избавить Элли от присмотра за тобой в случае, если с тобой случится удар и ты до конца дней будешь прикован к инвалидной коляске.

Папа с облегчением вздыхает.

— Нет-нет, от тебя ничего не требуется, — говорит он, возбужденно добавляя: — Ленни собирается отвести меня в коктейль-бар!

— Что она собирается? — фыркает Джен. — Удачи тебе, Элли. Рада, что ты, наконец, нашла друга, с которым можно повеселиться.

— Да, да, будет очень весело, — говорю я, поглядывая на часы, скоро три. У меня остался всего час или около того, чтобы вернуться в Лондон. — Мне пора, у меня свидание.

Папа, кажется, паникует.

— Днем?

Я киваю.

— Да, мы просто выпьем кофе.

— У тебя благоприятный день? — презрительно фыркает Джен. Она обещала мне ничего больше не говорить об инциденте с Адвокатом по налоговым делам, но не стоит ждать от моей сестры, чтобы она полностью выполняла свои обещания.

— Да, Джен, спасибо, Джен, пока, Джен, — говорю я, вставая.

— Милли, иди и попрощайся с Элли и дедушкой, — кричит Джен, хватая Милли, которая, заслоняя мать, хочет попасть в кадр.

— Элли, мама говорит, что ты вечно будешь одинокой, потому что у тебя слишком высокие запросы, — сообщает мне Милли.

Джен одобрительно кивает.

Я вздыхаю.

— В том, чтобы иметь высокие запросы, нет ничего постыдного, Милли, — поясняю я. — И мне нравится быть одной. Подумай, сколько у меня будет котов, когда я постарею. Ты ведь любишь котов, верно?

— Я предпочитаю лис, — задумчиво говорит Милли. — Одна из них напала на мальчишку из нашей школы.

— Чудесно. Он…

— Ладно, пока.

Она отключается.

Папа с улыбкой поворачивается ко мне.

— Она стала такой милой девочкой, правда?

К тому моменту, когда папа расстается со мной на станции, обнимая и засовывая в мою сумку пяти фунтовую купюру, я понимаю, что опаздываю на свидание.

— Не трать все на аренду, — тихо говорит папа, когда я сажусь в поезд. — Порадуй себя чем-нибудь. — Без проблем, я собираюсь порадовать себя банкой джин-тоника «G&T» из супермаркета «Marcs & Spencer».

Я сажусь рядом с мужчиной, который тяжко вздыхает, и, достав свой телефон, пишу «Адаму», чтобы извиниться за то, что на пятнадцать минут выбиваюсь из графика. Может быть, он принадлежит к тому типу людей, которые огорчаются, когда кто-то меняет планы за час до встречи? А я отношусь к тому типу людей, которые огорчаются, когда кто-то меняет планы? Я осознаю, что даже не знаю, чего жду от всего этого Tinder-инга. К какому типу отношусь я сама? Есть ли у меня тип? Я бросаю взгляд на телефон. Адам не ответил, значит, он огорчен. А я, пожалуй, огорчена тем, что он огорчен. Пожалуй, я уже ненавижу этого дерганого придурка.

Господи Иисусе, видимо, у мужчины рядом со мной больные легкие? Он так громко дышит!

Итак, вот что мне известно об Адаме. Ему 32 года, он красив и любит играть в сквош. Он был одним из первых «партнеров», которого я нашла в Tinder, благодаря всеохватывающему пролистыванию Софи и Томаса, и он в тот же вечер прислал мне грамотно написанное сообщение — в нем было написано «привет» вместо «эй». То есть, по существу, мои крайне завышенные запросы оправдались, нашелся человек, использующий чуть более длинные слова приветствия, чем остальные. Мы обменялись несколькими сообщениями, и мне показалось, что у него есть намек на чувство юмора. Хотя он почти сразу же предложил выпить кофе, объяснив, что придерживается того принципа, что свидание нужно назначать как можно быстрее, «какой смысл тратить время на болтовню». Ясно, что не поймешь, интересен тебе человек или нет, пока не «встретишься с ним лицом к лицу в реальной жизни». Думаю, ему интереснее увидеть мою задницу, а не лицо, ну ладно. У меня создалось впечатление, что он — сезонный любитель Tinder, методично прокладывающий себе путь сквозь страну одиноких женщин, и мне почти нравится его оперативность, вот и все.

На самом деле я чувствую себя совершенно спокойной — нужно же с чего-то начинать — и, возможно, все пройдет отлично. Единственное, чем я слегка озабочена, — это приглашением на кофе. Кофе. Не вино. Трезвое свидание вслепую. Я впервые встречаюсь с незнакомцем — с которым в теории я должна флиртовать, — и мы не будем пить вино. Хмм. Я жалею о том, что не купила на станции банку «G&T», но, мне кажется, несколько неприлично пить одной в общественном месте. Особенно когда мужчине, сидящему рядом со мной, с минуты на минуту может понадобиться реанимация.

Я неловко достаю макияж и начинаю накладывать его, думая о том, как получше начать беседу. Я собираюсь на свидание, я должна показаться светской и умной. Безусловно, я хочу выглядеть образованной, но и чуть-чуть поверхностной, той, которую можно трахнуть. Что вы думаете о глобальном потеплении, вы читали последнюю статью Кэйтлин Моран[27] в The Times, какой ресторан в Сохо вам нравится больше всего, вы нарезаете кабачки спиралью, сэр?

Может быть, мне следовало это записать?

Или взять с собой на свидание шпаргалки? Стану известна как девушка со шпаргалками.

Я вижу, что сказочный дракон, сидящий рядом со мной, выпучил глаза, наблюдая за тем, как я крашу губы. Волной тяжелого, разгневанного дыхания до меня доносится его неодобрение. Я, правда, не понимаю, почему все злятся на женщин, накладывающих макияж в транспорте. Такая злоба. Много раз, глядя в зеркальце, я встречалась взглядом с кипящим от негодования мужчиной средних лет, читающим Financial Times и свирепо поглядывающим на меня. Но чем макияж отличается от чтения газеты? Я отнюдь не покушаюсь на его личное пространство и ничем не оскорбляю его. Если бы я пудрилась или выпрыснула ядовитое облако дезодоранта, тогда я, пожалуй, поняла бы, отчего он злится. Никому, сидя рядом с незнакомкой, не захочется, чтобы его испачкали тональной основой или чтобы вокруг него витали разные запахи. Но губная помада? Она находится между мной и моей пудреницей. Мужчина рядом со мной раздражен. Может быть, ему просто не нравится, когда женщины рушат его иллюзии?

Мой телефон вибрирует, пришел ответ от Адама.

Отлично.

Ах, какой нескладный ответ в одно слово. Что это значит? Он сердится? Может быть, он спешит? Я твердо уверена, что тех, кто отвечает в SMS одним словом, следовало бы собрать всех вместе и сжечь на площади. А потом выставить их кости на всеобщее обозрение как предупреждение тем из нас, кто думает, что, ответив одним словом, они заставят поезд ехать быстрее.

Придя в кафе, я по-прежнему опасаюсь того, что Адам раздражен или потерял ко мне интерес.

И мне быстро становится ясно, что я ошиблась в своих предположениях.

Адам не раздражен и не потерял ко мне интерес, просто он очень, очень пьян.

— Ээээээээээээээй! — с восторгом приветствует он меня и, как ни странно, надолго заключает меня в свои объятия. На нем только один ботинок.

Я делаю глубокий вдох. Это даже интересно. Знаете, от такой катастрофической ситуации каждый в душе получает удовольствие.

— Элли, верно? — радостно кричит он, брызгая слюной, выпуская меня из своих объятий и пытаясь изо всех сил сфокусироваться на моем лице. — Я КУПИЛ ТЕБЕ КОФЕ!

Чувствуя, что все в зале смотрят на нас, я шепчу, словно это нейтрализует оскорбленные чувства публики.

— О, очень любезно, спасибо, — говорю я.

— МЫ С ПАРРРРРРРРНЯМИ БЫЛИ НА ФУТБОЛЕ, — поясняет он. — Мы выиграли, поэтому в одиннадцать утра начали выпивать. Я ЧУТЬ-ЧУТЬ ПЬЯН, ИЗЗВИННИ.

Я смеюсь и мгновенно понимаю, насколько он пьян.

— Без проблем, — говорю я, добавляя: — Завидую тебе, мне нравятся выпивохи. — Он хватает свою чашку кофе и пристально смотрит на меня, как завороженный. Я, пользуясь моментом, оглядываю его. Он роскошен и выглядит даже лучше, чем я ожидала. Но он явился на первое свидание — в три часа дня, — напившись вдрызг. Ну ладно, это хороший повод для того, чтобы пойти в паб, верно? И, успокаиваю я себя, по крайней мере он все-таки пьет, возможно, он сочтет меня сексапильной. На пьяную голову все кажутся красавицами.

О, ну вот, опять началось, он потерял интерес к чашке и снова кричит:

— ПОЗЖЕ МЫ ПОЙДЕМ И ВЫПЬЕМ ПО КОКТЕЙЛЮ. ТЫ НЕ ВОЗРАЖАЕШЬ ПРОТИВ КОКТЕЙЛЯ?

Я исподтишка оглядываю зал. Это похоже на шутку, на розыгрыш. Может быть, он — один из тех противных парней с YouTube, которые подбегают к женщинам на улице и задирают на них юбки? Безумно смешно, да? Я не вижу никого, кто был бы похож на человека с камерой. Кажется, никто особо не обращает внимания на высокого пьяного мужчину, орущего посреди кафе. Разве что в розыгрыше участвует пожилая пара, поедающая блины.

Я поворачиваюсь к Адаму. Создается впечатление, что все это веселит его. Он кутит.

Я киваю, и мы умолкаем. Черт, где мои шпаргалки?

Он косится на меня, видимо, радуясь тому, как далеко все зашло. Я вяло улыбаюсь и пью по глоточку кофе. Ненавижу эти стулья, думаю я, ерзая от неудобства на скрипучем пластике. Я уже ощущаю, что у меня вспотел зад. Надеюсь, этот парень не попытается позже вести себя, как Дэнни Аррингфорд, иначе за все свои старания получит лишь полные пригоршни пота.

Внезапно он опять кричит.

— Я КУПИЛ БОТИНКИ! — A-а, наверное, по этой причине он в одном ботинке. — ЗЕЛЕНОГО цвета, — поясняет он, не будучи в состоянии сфокусироваться на моем лице.

— Думаю, это здорово, — отзываюсь я. — Можно посмотреть?

Адам с готовностью наклоняется вниз, чтобы взять коробку с ботинками, и шваркает их на стол, задевая при этом мой кофе. Я вскакиваю, а три секунды спустя и он тоже (это называется заторможенностью под действием алкоголя).

— О, ЧЕРТ, — кричит он, пока подбегает официант с малюсенькими бумажными салфетками и безрезультатно промокает коричневую лужу.

О боже, как унизительно.

— Мне жаль, — говорю я, оглядываясь вокруг. — Мне очень жаль.

— Я принесу салфетки, — говорит Адам и куда-то бредет. Через несколько минут он возвращается с пригоршней пакетиков с сахаром.

— Я забыл, зачем я пошел, — объясняет он, опуская глаза на разлитый кофе, а потом поднимая их на меня и хмурясь, словно я виновата. И грустно, и смешно, но это катастрофа, и я раздумываю, можно ли мне уже уйти. Насколько это неприлично — всего через 20 минут сбежать со свидания?

Я забираю из его рук пакетики с сахаром — возможно, для разлитого кофе они послужат, как крохотные мешочки с песком, — и мы снова садимся за стол. Я спрашиваю его, чем он занимался на этой неделе, и он выглядит смущенным.

— КУПИЛ БОТИНКИ, — повторяет он, словно я идиотка.

— О, верно, классно, — кивая, говорю я. — Э-э, по случаю, или просто тебе были нужны новые ботинки?

Он облокачивается о стол, ставя локоть в оставшуюся лужу кофе. Я испытываю нечто вроде удовольствия оттого, что жидкость впитывается в его рубашку.

— Мой стилист говорит, что важно тратиться на ботинки хотя бы раз в две недели, — медленно произносит он, тщательно выговаривая каждое слово, и оттого кажется еще пьянее. Он умолкает и, косясь на меня, добавляет — У тебя есть личный стилист, или тебе наплевать на себя? — Оттттлично. Думаю, за пьяной пеленой скрывается напыщенный индюк.

— Знаешь, мне нужно выйти в туалет, — говорю я, вставая из-за стола.

— Туалет там, — говорит он, указывая на мужской туалет.

— Спасибо.

Скрывшись в (дамском) туалете, я пишу в WhatsApp Томасу и Софи.

«Это ужасно. Хуже не бывает. Я ненавижу его, на нем рабочий комбинезон».

На нем нет рабочего комбинезона, но мне нужно, чтобы они решили, что ситуация кошмарная. Я долго смотрю на телефон, ожидая, когда мигнет синий огонек, но он не мигает.

Эти ублюдки втянули меня в это, а теперь живут в свое удовольствие и веселятся без меня. Я смотрю на себя в зеркало, вытирая расплывшуюся тушь. Хмм, может быть, не стоило делать макияж в поезде.

Что дальше? Мне необходима эмоциональная поддержка, чтобы кто-нибудь сказал мне, что я могу уйти, — мне необходимо разрешение. Но если я задержусь здесь, он подумает, что я хожу по-большому в кафе «Costa».

— Ладно, — говорю я, глядя на свое несчастное отражение в зеркале. — Потерплю еще немного. Может быть, он просто нервничает, болтая глупости под действием алкоголя. Еще полчаса, и ты можешь убираться домой и ложиться спать.

Я провожу пальцами по взлохмаченным волосам и направляюсь обратно.

Адам сидит за столом, положив голову на руки.

— Извини за недавнее, — говорит он нормальным голосом, а потом улыбается. У него приятная улыбка. — Я вел себя как полный идиот. Ужасно для первого свидания, кажется, я слетел с катушек. — Я прищуриваюсь, как кошка, он сказал, что «слетел с катушек», но я вижу, что он старается. Кажется, он слегка протрезвел. Он добавляет: — Слушай, Элинор Найт, расскажи о себе.

Я с облегчением вздыхаю и начинаю рассказывать ему о своей поездке к папе и о разговоре с сестрой. Он говорит, что работает в Сити, и я смеюсь, когда он жалуется на то, что ему ежедневно приходится носить галстук.

Мы улыбаемся друг другу. Все не так ужасно.

— Так что же с тобой не так? — внезапно говорит он, оглядывая меня с ног до головы. — Ты милая, у тебя есть работа, у тебя красивое лицо (закатываю глаза), так почему же в тридцать лет ты одинока?

Шокированная, я усмехаюсь. Меня уже столько раз об этом спрашивали, но каждый раз эти вопросы одинаково режут слух.

Он смеется, а я добавляю:

— А что с тобой? Ты старше меня и одинок. Значит, с тобой что-то не так, Адам?

Он опускает глаза.

— Раньше меня об этом никто не спрашивал.

Мы снова неловко молчим, и я пытаюсь снова говорить о работе, рассказываю о проекте, который мы закончили на этой неделе, и о том, как Дерек плакал, говоря, как он гордится всеми нами.

Адам хмурится.

— Моя бывшая была такой. Она плакала по всякому поводу. Дура.

Ах, получил трепку от бывшей, добро пожаловать обратно, мой старый друг, тебя-то я и поджидала. Я этого совершенно не одобряю. По-моему, мужчины говорят тебе — как потенциальной подружке — подобные вещи таким образом, чтобы ты поняла, что не можешь плакать или быть дурой. Но я очень люблю плакать и быть дурой, поэтому такая форма психологической манипуляции не действует на меня. Она лишь заставляет меня задуматься о том, что он такого сделал своей бывшей, что она стала такой «дурой».

— Значит, ты не очень любишь, когда люди проявляют эмоции? — игриво спрашиваю я, и он снова хмурится. Затем его лицо светлеет, и он наклоняется вперед.

— Я только что вспомнил, что у меня в сумке остался кокс, давай зайдем в туалет!

Я почти смеюсь ему в лицо. Принимать наркотики в туалете кафе «Costa» в пять часов вечера с ненавистным мне незнакомцем? Наймите меня на работу! Хотя, нет, не нанимайте, мне здесь так осточертело.

— Нет, благодарю, — спокойно говорю я, вставая из-за стола. — Извини, мне пора идти. — Я беру сумку и неубедительно добавляю: — Рада была познакомиться!

Он выглядит искренне удивленным.

— О? Я думал, что мы поедем ко мне домой?

Мне снова хочется расхохотаться. Мы знакомы всего сорок пять минут, но я уже могу сказать, что он из тех мужиков, которые думают, что просмотр Человеческой многоножки[28] способствует эротическому стимулированию и что он уснет во время полового акта. Ни за что.

— Не знаю, что тебе внушило такую мысль, — говорю я, натягивая куртку на свою потную задницу — Прости.

Я иду к дверям, проклиная себя за извинения и желая взять их обратно. На ходу я бросаю взгляд назад, он неуклюже машет мне рукой и выглядит очень расстроенным.

Через полчаса я получаю от него SMS:

Эй, ты ушла?

5

16.15, пятница 1 марта

Местоположение: Сижу на столе Мэдди, на котором царит полный беспорядок, в два раза хуже, чем на моем. Ее стол завален кучами всякой ерунды. Вдобавок к моей заднице здесь лежат стопки папок, разного рода канцелярские принадлежности (кому в наше время нужны скрепки?) и стоит целая семейка бобров, очевидно, из японской линейки игрушек «Sylvanian Family». Боже, если мы перейдем на систему незакрепленных рабочих мест, они окажутся под угрозой.

Рич, парень, который сидит между мной и Мэдди, весь день был на съемках, но теперь вернулся, как раз к своему ритуальному перекусу хрустящим картофелем в половине пятого. Через минуту он достанет пакет картофельных чипсов «Quavers», откроет его с таким шумом, словно никогда прежде не открывал пакет с чипсами, а затем будет рассасывать каждый ломтик до тех пор, пока тот не растает у него во рту. Он делает это дважды в день — мы пропустили одиннадцатичасовое шоу. Чтобы съесть весь пакет, ему необходимо от четырнадцати минут и двенадцати секунд до шестнадцати минут и сорока двух секунд. Мы с Мэдди знаем об этом, поэтому, сидя по обе стороны от него, засекаем время и мгновенно сообщаем друг другу о том, что у нас лопнули барабанные перепонки. Он несносен. НЕСНОСЕН.

Держитесь, он идет.

— Привет, Элли! Привет, Мэдди! — говорит он, бодро садясь за стол. — Как провели время? Не правда ли, чудесная погода для этого времени года? О, да, вы видели вчера вечером документальный фильм о белых медведях? Как печально все, что происходит с ними. Я даже слегка всплакнул.

Боже, как я ненавижу его.

Я не поднимаю глаз.

— Рич, твои кумиры-белые медведи никому не интересны.

— Ха-ха, Элли, ты шутишь.

Его смех ужасен. И вот началось, громовой звук разрываемого пакета с чипсами «Quavers». Я содрогаюсь, когда он сует мне пакет.

— Хочешь чипсов, Элли?

— До того, как ты рассосешь их до смерти, или после, Рич?

— О, ха-ха, ты такая смешная! А ты хочешь ломтик, Мэдди?

Она взвизгивает, отталкивая от себя пакет.

Невзирая ни на что, он продолжает.

— Вы волнуетесь из-за сегодняшнего вечера? Интересно будет посмотреть, как все напьются? Я никогда не видел Дерека подвыпившим, но могу поспорить, что он очень смешной.

Он всегда говорит все начистоту. И всех считает смешными — даже Дерека. Он ужасен.

Я собираюсь послать ему еще одну статью из The Onion[29]. Мне нравится наблюдать за тем, как он возмущается и всем рассказывает об этом так, как будто бы это правда.

Это была длинная, тяжелая неделя, но сегодня вечером у нас официальная вечеринка для организаторов Национального конкурса «Ищем таланты». Все сокращенно называют КИТ, и всем было сказано не называть ее так. Под предлогом вечеринки во второй половине дня все в нашем офисе бездельничали, и я видела, по крайней мере, четырех человек, которые попивали вино из пакетов, спрятанных под столами. Но, честно говоря, не знаю, было ли это в связи с вечеринкой, или я всего лишь застала их за обычным времяпрепровождением. Мы с Мэдди еще не начали пить, но с одиннадцати сорока пяти Мэдди слой за слоем накладывает макияж — она и вправду стала похожей на моего любимого трансвестита по имени Аляска Тандерфак[30].

Сидя рядом со мной, Мэддс еще больше подрумянивает щеки и кричит на Рича.

— О господи, Рич, замолчи.

Слово господи она произносит с наслаждением. Сегодня она счастлива как никогда. Вчера вечером она порвала с Беном и не может поверить своему счастью.

— Я все еще думаю, что должна чувствовать себя несчастной, — в который раз повторяет она мне, — но я чувствую себя ВОСХИТИТЕЛЬНО.

— Это произошло всего одиннадцать часов назад, — в который раз осторожно напоминаю я. Боюсь, что новые ощущения и возбуждение внезапно улетучатся и она почувствует опустошение. Я не удивлюсь, если позже найду ее плачущей на полу в туалете. Как бы то ни было, она ведет себя так, словно выпила вина, и, безусловно, ее стена отрицания может обрушиться в любой момент. Невозможно принести в жертву многолетние отношения и не развалиться, ведь так?

— Это оказалось так просто, — опять говорит она. — Я вернулась с работы, а Бен играл с Альфредом. Посмотрев на него, я сказала себе: «Он был бы таким чудесным отцом», — а потом открыла рот и сказала: — Бен, мне кажется, нам нужно расстаться. — Я не знаю, как это получилось, но как только эти слова сорвались с моего языка, я поняла, что приняла правильное решение. Я почувствовала чертовское облегчение. И не могу упустить возможность отказаться от драгоценностей его бабушки в случае, если он предложит мне не расставаться с ними. Мы целых полтора часа просидели в гостиной, держа друг друга за руки, и говорили о том, что мы станем лучшими друзьями, а не любовниками.

Она умолкает.

— А потом Бен сказал, что он счастлив, потому что не мог отделаться от мысли о том, чтобы пососать пенис.

О, это что-то новенькое.

Я, часто моргая, смотрю на Мэдди.

— Хм, Мэддс, Бен… гей? — нерешительно спрашиваю я.

— Да, я думаю, это возможно! — с восторгом отвечает она. — Я давно так думала, потому что в спальне он много болтает о разных парнях. Однажды я рассказала ему о том, что фантазирую о любви втроем, с двумя парнями, и он сказал, что фантазирует о том же самом. Мне казалось, он имел в виду секс со мной и другим мужчиной, но он объяснил, что имел в виду себя и двух других парней. Я тогда подумала, что у всех бывают такие фантазии. И еще я думала, что мы перестали заниматься сексом потому, что все так делают спустя первые два года.

Я киваю.

— И меня это совсем не волновало! — добавляет она. — Мне всегда хотелось, чтобы моим лучшим другом был гей, как в фильме Секс в большом городе! Я предложила помочь ему найти друга с помощью Grindr[31], если он через пару недель пойдет со мной покупать летнюю одежду.

Я слегка морщусь, слыша такую банальность. Тем более что, когда я видела Бена в последний раз, он был одет во все коричневое с головы до пят, в том числе, на нем была коричневая матерчатая кепка, которую он нашел в поезде.

— И теперь я одна, — благоговея от страха, говорит Мэдди. — Впервые в жизни я действительно одна. — Повернувшись лицом ко мне, она берет меня за обе руки, как в кино. — Мне нужно, чтобы ты мне обо всем рассказала, Элли, обо всем. Ты должна все объяснить мне об одиночестве. Вспомни, что мне ничего об этом не известно. Как, черт побери, Элли, одинокие люди продолжают в деталях обсуждать секс, как в фильме Секс в большом городе?

Я покачиваю головой.

— Ну, успокойся, Саманта[32]. То есть, если хочешь, можешь рассказывать мне о том, что у тебя был секс, и о том, понравилось тебе или нет, но больше никаких шалостей, я не хочу слышать о деталях или позах. Никого не волнует твой клитор.

Она восторженно хлопает в ладоши.

— У меня есть клитор, и настоящие мужчины могут увидеть его! — кричит она.

Рич не выдерживает, он встает, что-то бормоча о чае, и быстро идет на кухню. Он даже не доел чипсы. Рич — холостяк — надо же! Кто хочет, пригласите его на свидание, но я думаю, что он совершенно асексуален. На самом деле я подозреваю, что у него вообще нет пениса. Я думаю, что у него гладкая промежность, как у куклы Кена. Внезапно у меня возникает желание проверить, а потом мне становится грустно, и я цыкаю на Мэдди.

— Я только что тебе прямо сказала, что не хочу ничего слышать о твоем клиторе. Ладно, придем к компромиссу. Ты можешь рассказывать мне о неудачном сексе и о том, как тебе пришлось обрабатывать его пенис средством для удаления запахов «Febreeze», прежде чем взять его в рот. Потому что это смешно, а смешной и неудачный секс никогда не выходит из моды. Но навсегда забудь об удачном сексе.

Мэдди кивает.

— Ладно, хорошо. Ох, это так возбуждает! Я теперь чувствую себя как Шарлотта![33] — Она расхаживает у своего стола. — Может быть, сегодня вечером я познакомлюсь с кем-нибудь. С богатым коллекционером! Теперь все возможно, Элли. Каждый новый встреченный мной мужчина может стать тем самым Единственным. Только я собираюсь некоторое время побыть одна и извлечь из этого максимальную пользу. Будь уверена, я вставила вторую сим-карту. Не могу дождаться того момента, когда попробую приложение для знакомств! О боже, помоги мне, я выведаю у Урсулы пароль от wi-fi и прямо сейчас скачаю Plenty of Fish[34].

Я гримасничаю, услышав, какое приложение для знакомств она выбрала, и бросаю взгляд на Урсулу, которая сегодня нарядилась так, что стала еще больше, чем обычно, похожа на готического учителя рисования. Это что-то вроде костюма Смерти на Хеллоуин, заказанный на eBay, — не хватает только косы. Рядом с Дереком она смотрится еще ужаснее. На нем галстук с изображением мистера Блобби из Домашней вечеринки Ноэля[35]. Похоже, будто он испачкался блевотиной после ночной попойки, где пил розовые и желтые коктейли. По правде сказать, его вид производит почти гипнотическое действие.

Мэдди трусит к этой парочке, и я вижу, как она спорит с Урсулой. Урсула исполняет функции офисного администратора, и в ее обязанности входит ежедневная смена пароля для wi-fi. А потом она обращается с этим паролем так, словно он — код от ядерной бомбы, а мы все — жители Северной Кореи. Мэдди получит пароль только в том случае, если сможет предложить Урсуле что-нибудь стоящее взамен.

Внезапно спор прекращается, и они обмениваются улыбками. Мэдди возвращается.

— Чем ты за это расплатилась, Ариэль[36]? — с любопытством спрашиваю я. — Только своим голосом?

Мэдди усмехается.

— Я рассказала ей, что мой приятель — гей. Больше всего на свете она ценит сплетни, а мне плевать, если об этом узнают все. Это избавит меня от объяснений.

Фыркнув, я хватаю со стола Мэдди миссис Бобриху и заглядываю ей под юбку. Там все гладко, как у куклы Барби — и как у Рича.

Через несколько часов, оглядывая большой банкетный зал отеля, снятый компанией «The Hales» по случаю торжества, я, как ни досадно, вынуждена признать, что все выглядит довольно красиво. Я ожидала увидеть, не знаю, развешанные повсюду вымпелы и рассыпанное по полу конфетти, но администрация отеля, должно быть, наотрез отказалась пойти навстречу Дереку. Они поставили несколько милых вазочек с цветами и свечи. Получилось сдержанно и почти с намеком на элегантность. Мы с Мэдди находились здесь с 5 часов вечера, когда Дерек взволнованно сообщил всей нашей команде, что можно закончить работу и отправиться к месту проведения мероприятия. Ясно, что все немедленно разошлись и пошли в паб, «пропустить по стаканчику». Но должно быть, они пьют очень медленно, потому что сейчас половина седьмого, а нас здесь пока только тринадцать человек. Мы с Мэдди сердито переглядываемся, потому что она тоже хотела пойти в паб, но потный-потный Дерек припер нас к стенке, умоляя пойти с ним на вечеринку. Он обещал всем, что будет сотня гостей, и было видно, что он начнет паниковать в пустом зале. Он настоятельно просил нас с Мэдди протанцевать, «чтобы оживить атмосферу» и «создать соответствующее настроение», от чего мы, безусловно, наотрез отказались. Танцевать в одиночку в пустом зале на рабочем мероприятии — не лучший способ завоевать уважение своих коллег. Несколько минут спустя Дерек подходит к нам и снова просит, поэтому я спрашиваю, не боится ли он, что мы пожалуемся в отдел кадров на то, что наш начальник «принуждает нас танцевать с ним». Он стремительно убегает и теперь дуется, стоя в углу.

Именно в тот момент, когда я начинаю возлагать надежды на это мероприятие, входит большая группа бесцветных мужчин, человек восемь или около того, они останавливаются в дверях и неодобрительно оглядывают зал. Среди них только одна женщина, полагаю, за сорок, в темно-синем брючном костюме и ростом выше всех остальных. Она тоже хмурится, но с некоторым изумлением, наблюдая за происходящим. Она выглядит расслабленной, словно она — единственная Смурфетта[37] на подобном мероприятии, и внезапно меня обуревает желание с возрастом походить на нее. В ней есть та самая солидность — вес, который некоторым дается от рождения. Не представляю, что когда-нибудь смогу производить такое впечатление. Может быть, если я выиграю в лотерею, то смогу заплатить людям за то, чтобы они делали вид, будто находят меня такой импозантной? Мне хочется стать женщиной, способной войти в зал, полный незнакомцев, и не чувствующей себя так, словно я притворяюсь, что я одна из них. Представляете?

Дерек бросается к вновь пришедшим, пожимает им руки, приветствуя каждого из мужчин. А потом и женщину, словно она — человек второго сорта. Указывая на бар, он что-то горячо говорит, и все они неулыбчиво кивают и в ногу идут к бару. Это напоминает мне сцену из Матрицы, где куча агентов Смитов приходит, чтобы схватить Нео. Я прокручиваю в голове приемы боевого искусства на случай, если они захотят убить меня.

Я возвращаюсь к разговору. Мэдди беседует с Аароном из отдела писем — насколько я могу понять, это попытка флирта, — прерывая разговор повторяющимся хихиканьем. Рада за Мэдди, может быть, она, наконец, соблазнит его. Надеюсь, потому что я соблазнять его правда-правда не хочу. Дерек присоединяется к нам, неуклюже представляясь Аарону, несмотря на то, что они ежедневно сталкиваются друг с другом и как раз вчера долго разговаривали о последней поставке ASOS[38]. Аарон с обидой смотрит на него тяжелым взглядом.

Между тем, прокашлявшись, Дерек неловко поворачивается ко мне.

— Они из компании «Windzor», — говорит он мне тихим и таинственным голосом, наклоняясь и кивая в сторону Агентов Смитов. Мы наблюдаем, как они подозрительно кружат у бара, с неподдельным ужасом поглядывая на вино в пластиковых стаканчиках.

— О, «Windzor», — довольно саркастически произношу я, но в душе поражена. «Windzor» — одна самых крупных сетей в Великобритании, владеющая художественными галереями. У них — целая вереница галерей по всей стране, и КИТ — это их конкурс, на который мы потратили едва ли не минимальную сумму из отпущенных спонсором денег.

— Надеюсь, вечер пройдет отлично, — снова говорит Дерек, не отрывая глаз от важных персон. — Здесь больше денег, чем «The Hales» когда-либо вкладывала в проект. Конкурс и вправду повысит наш статус. Художественное сообщество начнет воспринимать нас всерьез.

Я ободряюще киваю, думая о проекте, работу над которым только что закончила — еще одна компиляция из «Свинки Пеппы».

— Вы уже подали заявку на участие? — вежливо спрашиваю я Дерека.

— О, нам разрешается участвовать? — прерывает Мэдди, отворачиваясь от Аарона.

Глаза Дерека вылезают из орбит.

Да, нам разрешается участвовать. Нас настоятельно подталкивают к этому. Дерек говорил об этом на каждом собрании с тех пор, как две недели назад начался официальный прием заявок. Но, если честно, Мэдди сейчас увлечена игрой «Ким Кардашьян: Голливуд» на своем телефоне, поэтому я понимаю, как тяжело ей сосредоточиться на начальнике. Как бы то ни было, боссы в «Hales», будучи мелкими спонсорами, проинструктировали нас, так что мы в срочном порядке включились в работу, чтобы «вдохновить других» (расширить количество участников). Решение о победителе конкурса выносится совершенно независимо, и Дерек продолжает разглагольствовать о том, как мы «понесем искусство в массы», как будто до сегодняшнего дня оно было заперто в ящике. Искусство Шредингера[39].

— Да, Мэдди, вы можете участвовать, мы действительно хотели бы, чтобы все приняли участие, — в отчаянии говорит он.

Она с волнением смотрит на меня.

— Элли должна участвовать! Она — потрясающая.

Все оборачиваются на меня, и я чувствую, что краснею.

Мэдди никогда не видела моей живописи, но во время собраний, ожидая, пока перезагрузится игра «Кардашьян», она наблюдала за тем, как я набрасываю лица людей, сидящих вокруг стола. Лица — люди — мой любимый сюжет. Есть на что посмотреть. Так много странных, безобразных, занимательных хитросплетений. На самом деле вы когда-нибудь смотрели на нос вблизи? Он завораживает. Он такой причудливый, сложный и разноцветный. Все эти странные тональные переходы, проходящие по нелепому костному наросту, необъяснимым образом занимают пространство посреди вашего лица. Некоторое время меня очень интересовали уши, теперь я одержима носом. Мне нравится рисовать Урсулу с ее стервозным осьминожьим лицом. Мэдди хранит нарисованную мной карикатуру на нее с разбросанными по столу щупальцами и все время невинно спрашивает Урсулу, нравится ли она ей.

Мэдди еще не закончила.

— В прошлом году Элли нарисовала открытку на мой день рождения! — Это правда, нарисовала — и Мэдди полсекунды выглядела довольной, так как подумала, что я купила ее на сайте Moonpig[40]. Когда я сказала, что нарисовала открытку сама, Мэдди с легкой тревогой в голосе спросила, не одолжить ли мне немного денег из трастового фонда Альфреда (да, разумеется, у пса есть трастовый фонд, как же еще он будет посещать университет?).

— Да, я подумываю об участии, — говорю я, прикидываясь, что рассматриваю такую возможность. Я уже много думала об этом. Трудно удержаться с учетом всей этой шумихи вокруг меня.

Мэдди открывает рот, чтобы еще поспорить на этот счет, но именно в этот момент я замечаю в дверях Софи, которая так красива и взволнованна в своем струящемся зеленом платье. Я так рада видеть ее.

Я спешу ей навстречу, мы обнимаемся, похихикивая от возбуждения. Я чувствую себя слегка нашкодившей, пригласив свою лучшую подругу на рабочее мероприятие, в круг моих коллег, с которыми она никогда не встречалась. Два этих мира обычно никогда не соприкасаются.

Народ прибывает, и я беру ее за руку и веду к бару. Я объясняю, что нам как можно быстрее нужно выпить из пластиковых стаканчиков ярко-желтое вино, пока оно не закончилось. Софи что-то бормочет о приходящей няне и о споре с Новым Райаном по поводу того, когда укладывать спать Сиару, а я боковым зрением наблюдаю за Агентами Смитами. Они скучились плотной толпой у бара и тихо разговаривают между собой. Поразившая меня Дама в синем держится слегка поодаль, не желая включаться в их негромкую беседу, и с уверенным видом оглядывает зал.

Она такая крутая. Я никогда не смогла бы стоять вот так, ничего не делая. Я бы смотрела на телефон, притворяясь, что получила жизненно важное сообщение, а сама тайком играла бы в головоломку «Candy Crush».

Мы залпом выпиваем противное вино, одновременно гримасничая. Софи возбужденно толкает меня.

— Ну, так как дела с Tinder? Пришли новые предложения? Расскажи мне о них, покажи фотографии!

— О, это отвратительно, — говорю я, помахивая стаканчиком в воздухе. — Вчера вечером я встретилась с парнем, который почувствовал своим долгом сказать мне, что принимает душ раз в неделю. Он сказал, что поступает так не ради защиты окружающей среды, просто он полагает, что от него не пахнет, и не любит воду. Кто не любит воду? Все мы состоим, главным образом, из воды.

Софи смеется.

— Значит, он похож на кота? Может быть, это клево? — Она хлопает меня по руке. — Элли, где-то есть тот, кто сразит тебя наповал, я знаю. Просто не бросай это дело. Тебе нужно встретить на своем пути какого-нибудь приличного парня, за которого через год ты могла бы выйти замуж! — Я неловко переминаюсь с ноги на ногу. Я надеялась, что она попросит, чтобы я отказалась от Tinder и забыла обо всех этих чудаках.

Я вижу, что к нам направляется Мэдди. Это может быть интересно, они никогда не встречались. Они смущенно улыбаются друг другу и полсекунды молчат, как два столкнувшихся мира.

— Не могу поверить, что вы, ребята, прежде никогда не разговаривали, — произношу я в странной тишине. — Вы обе — мои лучшие подруги! — смеясь, говорю я и добавляю: — Не грызитесь из-за меня!

Лучше бы мне немного помолчать. Я кожей ощущаю нарастающее напряжение, и у меня крутит живот. Возможно, они терпеть не могут друг Друга. Возможно, они правда начнут грызться! Когда собираются два разных круга друзей, всегда происходит что-нибудь необычное. Они все знают друг о друге — Мэдди видела фотографии сосков Софи, когда она кормила ребенка грудью, и у нее начался мастит, а Софи видела фотографии крохотного пениса Альфреда после того, как его кастрировали, но они не знакомы. Софи, откашлявшись, спрашивает, как у Мэдди прошел день. Мысленно они кружат друг вокруг друга, как два диких зверя, при этом одна оценивает другую. Тяжело сознавать, что произойдет дальше. «Прошу вас, забудьте о ненависти друг к другу», — умоляю я про себя.

Молчание затягивается, временная передышка, пока идет разговор о погоде, а потом Мэдди с озорным видом говорит:

— А что, в школе Элли тоже была большой неудачницей?

Софи вздрагивает и обнимает Мэдди.

— Именно так. У нее были огромные сиськи, но она так и не смогла обзавестись приятелем.

Они начинают наперебой вспоминать истории из жизни Элли, смеясь и толкая друг друга. Нет лучшего способа подружить двух британок, чем дать им возможность облить грязью третью. Фу, постойте-ка, подходит Рич. ФУ, он представляется Софи. ФУ.

— Привет всем! Так приятно познакомиться с вами, — говорит он. — Меня зовут Рич. Надеюсь, Элли, рассказывала вам обо мне — не верьте ни единому слову, ХА-ХА!

Худшего способа, чтобы представиться, невозможно придумать, такое позволительно только сконфуженному старику.

— Софи Эллис, — говорит Софи, протягивая ему вялую ладонь для рукопожатия, так как она действительно слышала о Риче.

— О, ха-ха, как Софи Эллис Бекс… (О БОЖЕ, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ГОВОРИ ЭТОГО) … тор[41]? — смеясь спрашивает Рич. Лицо Софи мрачнеет. Она выдергивает свою руку. Рич бледнеет. Он понимает, что совершил промах, но не может понять, какой именно. Он похож на испуганное животное, не знающее, в какую сторону бежать, но понимающее, что от этого решения, возможно, зависит его жизнь.

— Нет, — говорит Софи ледяным голосом, — совсем не как она.

Рич прикусывает губу. Он отчаянно хочет пошутить насчет песни «Murder on the Dancefloor», я вижу, что хочет, все это видят, но лучше бы ему этого не делать.

Он снова нервно смеется, а потом облизывает искусанные губы.

— Но… (о боже, он снова пытается пошутить), это действительно похоже, Софи… Эллис Бекстор. Похоже на ее имя.

Воцаряется тишина, мне не следовало бы так веселиться, но мне весело.

— Певица? — опять пытается сказать он, начиная потеть. — Диджей?

— Рада была с вами познакомиться, — говорит Софи, пристально глядя на него и не шевелясь.

Он кивает и с опущенной головой удаляется, развернувшись в сторону туалета. Она испортила ему вечер. Поделом ему и его белым медведям.

— О боже, какой кошмар, — говорит Софи, повернувшись к нам спиной.

Мэдди кивает.

— Кошмар! — Я уже предупреждала ее, что не стоит шутить по поводу фамилии Софи. Ну да, ей не следовало брать фамилию мужа, когда они поженились. Все мы предостерегали ее, что подобные вещи будут случаться постоянно. Ну да ладно. Если бы Софи Эллис Бекстор обладала не одним популярным хитом, возможно, шутки были бы по крайней мере разнообразнее.

Я замечаю, что кто-то еще занял место Рича рядом с нами.

Это она.

— Привет, — тихо говорит она мне. Я внимательно смотрю на нее, в ответ она внимательно смотрит на меня.

— Привет, меня зовут Софи, — радостно говорит Софи, с гораздо большей готовностью протягивая руку и опуская фамилию, дабы избежать повторения случившегося.

— Мэдди, — произносит Мэдди, едва скрывая безразличие и снова выискивая глазами Аарона.

— Элизабет Шелли, — говорит синий костюм, улыбаясь и обнажая белые зубы. Похоже на оскал хищницы, мне нравится.

— Элинор Найт, — наконец отзываюсь я, при этом мой голос звучит выше, чем обычно.

Мы улыбаемся друг другу и умолкаем. Софи переводит взгляд с нее на меня, понимая, что ситуация становится неловкой, и видя испуганное выражение моего лица.

— Итак, Элизабет, что привело вас на вечеринку в «The Haies»? — говорит она, спасая меня.

Элизабет снимает длинный темный волосок со своей руки. Вероятно, мой. У меня сильно лезут волосы.

— Я работаю в компании «Windzor», — откликается она. — И руковожу одной из галерей в Северном Лондоне. И разумеется, помогаю с заявками на участие в конкурсе. — Она снова улыбается. — Оказывается, это интересно.

Софи удивленно поднимает брови и смотрит на меня.

— Много заявок уже подано?

— Удивительно много, — подтверждает Элизабет. — Мы размещаем эти произведения в выставочных залах по всему Саут-Бэнку[42], вы там бывали? В частности, одна работа, кажется, вызвала много разговоров. Довольно красивая картина. Автор неизвестен, поэтому его стали называть «Новый Бэнкси»[43]. — Она смеется, и я понимаю, что она красива. Красива, успешна и привлекательна. Мать твою!

— Я буду там завтра, — говорю я вернувшимся к нормальному тембру голосом. — Я работаю в «The Hales» художником-иллюстратором, а также пишу… иногда.

— Она чудесно пишет, — преданно добавляет Софи, а Элизабет мило улыбается.

— Вы должны принять участие. До сих пор нам представили не так много живописных работ. Там куча современного искусства, инсталляций и типа того.

— Именно об этом я говорила ей, не знаю, почему она еще не подала заявку, — говорит Софи, и в ее голосе слышатся нотки раздражения. Я меняю тему.

— Интересно работать в галерее? — спрашиваю я, быстро добавляя: — Мне кажется, я мечтаю о такой работе.

Она улыбается еще шире.

— Я занимаюсь ею уже восемнадцать лет, и каждый день возбуждает меня, как новый. Я чувствую себя очень счастливой.

Я вздыхаю. Это то, чего мне хочется. Я хочу чувствовать себя счастливой. Мне хочется целыми днями смотреть на произведения искусства и говорить о них. Элизабет бросает взгляд на Агентов «Windzor». Они по-прежнему не смешались с остальными и твердо стоят бок о бок.

— На самом деле, только не говорите об этом никому, — говорит она, понизив голос, — я собираюсь открыть собственную галерею. Это серьезный шаг, серьезный риск, но меня это так захватывает. Не могу дождаться. Я хочу дать шанс молодым художникам, дать им возможность показать свои работы и открыть новые таланты. Думаю, поэтому я получаю большое удовольствие от конкурса, ведь мир искусства — такой замкнутый и закрытый.

От изумления я очень театрально раскрываю рот, и она внимательно смотрит на меня, вероятно, раздумывая, не насмехаюсь ли я над ней.

Я не насмехаюсь и поспешно добавляю:

— Невероятно. Должно быть, вы очень волнуетесь. Вы будете… будете, — замираю я, беспомощно бросая взгляд на Софи, и она снова приходит на помощь.

— Вы будете нанимать персонал для галереи?

Элизабет кивает.

— Не сейчас. Я пока веду переговоры с инвесторами и подыскиваю удобное место. Но скорее всего буду. — Она смотрит прямо мне в лицо. — Дать вам мою визитную карточку?

Я не способна вымолвить ни слова, только киваю, в то время как Софи с ухмылкой берет у Элизабет карточку. Расстегнув молнию на моей сумке, она бросает ее туда.

— Спасибо, — говорит за меня Софи, когда Элизабет, извинившись, скользящей походкой, как египетская царица, направляется к Дереку.

Видя, как она уходит, я чувствую себя слегка ошарашенной. Я понимаю, что скорее всего это ни к чему не приведет. Мы просто поболтали на вечеринке. Она вела себя вежливо. Вероятно, я никогда не смогу отыскать ее визитную карточку в глубинах своей сумки, где покоятся ручки и давно засохшие крошки от печенья. Но переживаемое мной чувство так волнует. Я призналась себе в том, чего я хочу. Это что-то вроде прилива честолюбия, и это ощущение мне знакомо. Много лет тому назад подобные порывы были для меня привычным делом, но я забыла о них. Я не заметила, когда сбилась с пути, но теперь я не хочу терять этого ощущения. Много лет я жила по инерции и все делала автоматически. Мне хочется чего-то добиться и заняться той работой, которая избавит меня от ада, которая разожжет огонь в моей душе. Удивительное ощущение.

Я залпом выпиваю потеплевшее вино и посмеиваюсь.

Alan Knight

Кому: Eleanor.knight@gmail.com, Jennifer.seevy@hotmail.com

5 марта

Адам Найт

106, Касл-Райз

Джадфилд

Восточный Суссекс

TN225UN

Дорогие Элинор и Дженнифер!

Простите, что вам пришлось пару недель дожидаться последней части моего романа. Надеюсь, вы не сидите на краешке стула, а то свалитесь! Я был так занят в последнее время! Может быть, вам уже известно, что медиум Шэрон открыла свой «Канал медиума» на YouTube (правда, я не знаю, что это значит). Она говорит, что сделала рассылку для всех, и я уверен, что она не забыла вас. Я вложил фотографию, которую сделал с ее письма на случай, если вы его не получили. Как видите, теперь она зарегистрирована, как «ютубер» (что это такое, мне также неизвестно), и во вторник она позвонила мне через «FaceTime» и сказала, будто предчувствует, что со мной случится нечто ужасное, если я тотчас же не отправлюсь на Черч-роуд и не помогу ей снять ее «Влог». Как оказалось, я главным образом должен был держать ночник у ее лица, пока она говорила. Она считает, что освещение играет очень важную роль для подписчиков. Я не обращаю внимания, но на самом деле после двух дней «Блоггинга» у меня болят руки! Медиум Шэрон сказала, что теперь я, слава богу, предотвратил ужасные события, и присвоила мне звание исполнительного продюсера.

Но, скажу я вам, к работе над романом я вернулся с радостью! Я прочитал последнюю главу Кэндис и Питеру, и Кэндис говорит, что в ней действительно чувствуется накал страстей. Надеюсь, вы с ней согласитесь.

Ленни, спасибо тебе за ответ. Я думаю, тренировочный костюм может понравиться? Как насчет того красного, который тетя Сюзи подарила мне на Рождество в 2004 году? Ты говорила, что я выгляжу в нем как Дэвид Хассельхофф[44] в сериале Спасатели Малибу?

Дженни, надеюсь у тебя все хорошо. Кажется, твой электронный адрес не действителен? Я получил ответ, где говорится, что я заблокирован? Надеюсь, ты свяжешься со мной, но не беспокойся, если не сможешь, так как Кэндис напечатала мое письмо на цветном принтере, и я отправил тебе его почтой. Бернард из почтового отделения сказал, что это займет, вероятно, несколько дней, но кто знает, с учетом работы нашей почтовой системы. Вот хохма. Я шучу, я знаю, что они очень усердно работают.

Целую вас обеих и очень горжусь вами.

С наилучшими пожеланиями,

Папа

75 ОТТЕНКОВ ТОНИ

Роман Алана Бернарда Найта

Тони Брэкстон очень, очень нервничает, что невероятно непривычно для Тони. Как все всегда говорят, Тони Брэкстон — самый спокойный человек на свете. Правительство даже просило его разминировать несколько бомб, хотя он на самом деле не знает, как разминировать бомбы, и все потому, что он умеет сохранять спокойствие в трудной ситуации. Но не сегодня. Сегодня он сам — бомба, которую требуется разминировать. Он очень, очень нервничает.

Тони нервничает потому, что едет к дому Светланы! Он не может поверить, что скоро и вправду увидит ее, и не может поверить тому, что он так нервничает. Прежде он никогда не встречал женщину, которая произвела бы на него такое сильное впечатление. Ему бы не понравилось, если бы так повела себя Анита, а каждый скажет вам, что Анита была глубоко, глубоко удовлетворенной женщиной. Если бы вы спросили ее прямо сейчас, она ответила бы, что была глубоко удовлетворенной, а не очень удовлетворенной.

Но так или иначе, сейчас Тони едет к дому Светланы, до которого десять минут езды, в своей желтой машине новой марки «Ford Mondeo», он снова думает о том, не вернуться ли ему В конце концов, об этой женщине его много, много раз предупреждали члены Клуба книголюбов. Он понимает, что совершает ошибку, отчего волнуется еще больше. Он чувствует, что его что-то подталкивает вести машину, он вынужден признаться самому себе и радиостанции «Radio Four», которую слушает, сидя в машине, что очень взволнован.

Приехав по адресу, который сообщила ему в SMS Светлана, Тони открывает дверь машины, чтобы выйти, затем он выходит и закрывает за собой дверь, как обычно, на удачу потерев свою кивающую собаку. Затем он запирает машину и смотрит вверх на огромный дом. Огромный дом, стоящий перед ним, производит на него огромное впечатление. Он огромен.

Тони идет по дорожке и стучится в поистине огромную дверь большим дверным молотком, который можно принять за эротическую метафору того, что может произойти. Отвечает дворецкий, который тоже очень внушителен, и он ведет Тони через дом в сад на заднем дворе, где его в крытом бассейне ждет Светлана в поистине привлекательном купальнике и шляпе. Она держит в руке какой-то коктейль. Тони определенно перепробовал все коктейли, и он подозревает, что это коктейль «Космополитен»[45].

— Вы очень красиво смотритесь, Тони, — говорит Светлана, вставшая, чтобы поздороваться с ним, и восхищающаяся его коричневыми вельветовыми брюками и красным джемпером марки «Adidas», надетым им как раз по этому случаю. Джемпер смотрится на нем удивительно, и в то же время он растягивается, и в нем будет удобно, если Тони потребуется залезть на что-то или подо что-то, и в этот момент он видит телефон Светланы, из-за которого он и явился сюда. Впрочем, им обоим известно, что это лишь предлог.

— Здравствуйте, Светлана, — с чувством говорит Тони.

— Прошу тебя, Тони, — говорит она со своим русским акцентом, — зови меня Лана. Хочешь выпить коктейль «Космополитен»?

Тони был прав.

— Да, с удовольствием, Лана, — говорит Тони, и дворецкий стремительно бежит за выпивкой.

— Сядь, прошу тебя, — говорит Лана, и Тони садится, восхищаясь ее большим бассейном, простирающимся перед ними. Конечно, за свою жизнь он видел множество бассейнов, но этот действительно необычен.

— У тебя действительно необыкновенный и большой бассейн, — эротически произносит Тони, и воздух густеет от невысказанных слов о чем-то необыкновенном и большом, как виденный им недавно дверной молоток.

Несколько секунд они пристально смотрят друг на друга, и Лана склоняется к нему.

Что сейчас будет? — думает Тони.

Именно в этот момент возвращается дворецкий с коктейлем для Тони, и Лана отклоняется. Тони берет стакан из рук дворецкого и говорит «большое спасибо», потому что он всегда вежлив. Люди судачат о его манерах не меньше, чем о красивых икрах.

— Могу я задать тебе один вопрос? — говорит Лана, и Тони великодушно кивает. — Я знаю, что ты совсем недавно остался один, но тебя уже кто-то интересует? — А потом добавляет с удивлением: — Тебе нравится Ванда?

Тони удивлен. Он давно знает Ванду; и, хотя все говорят, что она увлечена им, и она всегда говорит о его икрах и точеных чертах лица, Тони уверен, что в этом нет ничего особенного.

— Мы просто друзья и члены Клуба книголюбов, не более того, — говорит Тони.

— Отличная новость! — говорит Лана, допивая одним махом свой коктейль. — Потому, что Тони, скажу я тебе, ты меня очень заинтересовал, и я хочу, чтобы ты стал моим.

Тони не может поверить своим ушам, не может поверить и дворецкий, все еще стоящий рядом с ними. Лана такая прогрессивная! Тони за всю свою жизнь никогда не встречал более прогрессивной женщины, а он знаком почти с каждой женщиной на планете. Он встревожен, но не может отрицать, что тоже возбужден. Лана выглядит такой прекрасной и искушенной. Но он не должен допустить, чтобы его занесло. Может быть, все развивается слишком быстро?

— Может быть, прежде чем мы продолжим, я починю твой телефон? — нервно предлагает Тони.

Лана ведет его через дом в студию, где установлен городской телефон. Телефон выглядит так, словно на него наступили, но Тони, тем не менее, вежливо осматривает его.

— Боюсь, я не смогу починить его, он не подлежит ремонту! — с грустью говорит Тони. Обычно он способен починить все, что угодно, но здесь перед ним по всему столу разбросаны осколки телефона.

— Как стыдно, — шепчет Лана, стоящая очень близко к Тони.

Очень напуганный Тони отступает.

— Впрочем, я куплю тебе новый телефон! — весьма великодушно предлагает он.

Лана делает еще один эротический шаг в сторону Тони, загоняя его в угол, и Тони думает, что ему, вероятно, лучше уйти.

— Может быть, я пойду? — говорит он.

— Прежде чем ты уйдешь, позволь показать тебе дом! — говорит Лана, очень опечаленная тем, что Тони уже собирается покинуть ее.

Тони соглашается, и они осматривают дом. Он с удивлением узнает, что у нее в доме есть собственный лифт, и они поднимаются наверх, на второй этаж. Как только двери закрываются, Лана НАБРАСЫВАЕТСЯ на него. Она целует Тони, и, прежде чем Тони успевает подумать о том, что делает, он целует ее в ответ. Они крепко-крепко целуются, им кажется, что прошла вечность, но, вероятно, это были всего лишь несколько секунд, потому что до второго этажа не так далеко. Но это УДИВИТЕЛЬНЫЙ поцелуй. Тони поистине успешно работает языком, и ясно, что Лана по-настоящему возбуждена и счастлива, ощущая его язык.

Когда звучит сигнал и двери, дребезжа, раскрываются, Лана и Тони перестают целоваться и смотрят друг на друга. Лана задыхается, а Тони облизывает пересохшие губы, чтобы увлажнить их. Все еще впереди.

— Никогда в жизни я так сладко не целовалась, — говорит Лана, когда они неторопливо идут по второму этажу. — Думаю, понятно, что мы отлично подходим друг другу в сексуальном плане, Тони.

Но Тони не уверен. Да, это был удивительный поцелуй, и Лана невероятно эффектна, но они пока еще не знают друг друга! Ему не верится в то, что случилось. Тони никогда не целовался с женщиной, не поговорив с ней перед этим хотя бы трижды.

Когда они входят в спальню, Лана соблазнительно улыбается.

— Не хочешь присоединиться ко мне? — говорит она, и Тони охватывает дрожь. Он еще не готов сделать такой шаг и извиняется, говоря, что забыл покормить своего любимого тигра и должен бежать домой. Это достойный повод, и Лана машет ему рукой на прощание, при этом она выглядит очень грустной, на нее производит большое впечатление его «Ford Mondeo», притягивающий ее как магнит.

По дороге назад Тони не знает, что и думать. Он не в силах отрицать, что Лана его очень привлекает и что шестьдесят второй поцелуй в его жизни был невероятно эротическим, он работал языком именно столько, сколько надо, но разве это что-то значит? У него так много вопросов, и он хочет перечислить их прямо сейчас: они оба испытали сексуальное влечение, но есть ли между ними что-то еще? Почему она так богата? Почему все остальные женщины из Клуба книголюбов не любят ее? Что будет потом? И умеет ли она готовить запеченные овощи с орехами? Так много вопросов, и так мало ответов.

КОНЕЦ ГЛАВЫ

6

16.45, пятница 8 марта

Местоположение: В галерее «Windzor» в Северном Лондоне, жду у стойки администратора. За стойкой сидит адски скучающая девица, которая играет на телефоне, а на стене висит огромная картина с пейзажем. Такое внушительное и роскошное помещение, что мне становится решительно страшно — не собралась ли под моим стулом лужа пота.

Я. Сижу. Одна. Я никогда не проводила столько времени на собеседовании о приеме на работу. Я очень нервничаю. Я не знала, что надеть. Софи оказалась совершенно бесполезной — она слишком отвлекалась на Сиару и не могла дать мне совет, — поэтому я, в конце концов, подобрала к своей единственной красивой блузке (вчера вечером я погладила ее утюгом Томаса) темно-зеленый блейзер и юбку-карандаш, решив, что она будет полезной, если мне захочется вытереть потные ладони.

Итак, вчера я, наконец, набралась смелости и связалась с Элизабет Шелли после нашего неловкого разговора на вечеринке. Она ответила на удивление быстро, спросив, удобно ли мне прийти сегодня, чтобы обсудить «возможные варианты». Я не имела никакого реального представления о том, что она имеет в виду, но, разумеется, согласилась, сказав, да, большое спасибо, мадам. И вот я сижу здесь со своим резюме и портфолио, надеясь, что это все, что мне необходимо.

Я ерзаю на неудобном стуле и откашливаюсь. Я жду уже четверть часа, и меня преследует поистине параноидальная идея, что администратор забыла сообщить Элизабет о моем приходе. Я не хочу, чтобы она подумала, будто я опоздала. Я встаю и — нарочито громко — зеваю, глядя в направлении администратора, напоминая ей о своем присутствии. Но она старательно продолжает игнорировать меня, слишком поглощенная своим телефоном.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь еще раз закашляться, чтобы привлечь ее внимание, Элизабет через стойку администратора тепло окликает меня по имени. Она демонстрирует свою хищную улыбку и, подойдя ко мне, жмет руку.

— Большое спасибо, что пришли, — говорит она. — Так приятно снова увидеть вас.

— О, мне тоже! — отвечаю я, идя по коридору за этой великолепной и роскошной женщиной к ее офису, от ощущения собственной неполноценности у меня на шее выступают похожие на сыпь мурашки.

В офисе уже находится мужчина, который встает, чтобы поздороваться со мной. Он высокомерно держит в руках стопку бумаг, чванливо давая мне понять: у-ме-ня-нет-на-это-времени. Я думала, что мы с Элизабет будем вдвоем. Черт, все внезапно приобретает такой официальный характер.

— Это Кэмерон Борн, — тихо говорит Элизабет. — Он — наш потенциальный партнер в новом рискованном предприятии. — Он холодно кивает мне, а я, как идиотка, взмахиваю в ответ рукой. Элизабет жестом предлагает мне сесть за стол напротив нее, а потом улыбается. — Спасибо, что пришли, — любезно говорит она. — Я хотела продолжить разговор, который мы начали на мероприятии компании «The Hales». Безусловно, это очень конфиденциально, и я надеюсь, что мы можем полагаться на ваше благоразумие?

Я молча киваю.

Она театрально умолкает и добавляет:

— Возможно, скоро откроется вакансия, и я думаю, что вы…

Ее прерывает мужчина.

— Итак, Элинор, какими исключительными качествами вы, по вашему мнению, должны обладать для того, чтобы получить это место?

Он произносит мое имя так, будто берет его в кавычки. Будто ему не верится, что это мое настоящее имя.

Я пристально смотрю на него, пытаясь понять и не понимаю. Меня страшат подобного рода избитые вопросы на собеседовании. Они всегда страшили меня. Когда я слышу их, у меня размягчается мозг. Как можно судить о чьей-либо способности выполнять ту или иную работу, исходя из того, что он умеет щеголять дерьмовыми прилагательными? Я даже не знаю, что это за работа, так как же я могу ответить на этот вопрос?

Я откашливаюсь, а Элизабет оглядывается на коллегу. Кажется, она раздражена.

— Ну, — запинаясь, начинаю я, — все зависит от того, каким будет это место, но я трудолюбива, преданна…

Закатив глаза, он снова прерывает меня.

— Хорошо, Элинор… «(если это ваше настоящее имя)» … где вы видите себя через пять лет?

— В женской поп-группе? — говорю я, и моя улыбка угасает, когда я замечаю его каменное выражение лица. — Э, извините, это шутка. — Я украдкой кошусь на Элизабет. Та прикрывает рот рукой.

Я провожу тыльной стороной ладони по лицу, меня охватывает паника, и я начинаю снова.

— Через пять лет я хотела бы быть помощником директора галереи наподобие этой и уделять больше свободного времени живописи. Я принесла с собой несколько работ, на случай если вы пожелаете…

Кэмерон со скучающим лицом протягивает руку к папке, и я осторожно вручаю ее ему. Он равнодушно просматривает ее. Просмотрев половину, вздыхает и, наклонившись вперед, с шумом роняет ее на стол.

— Приведите мне пример ситуации, когда вы разрешаете конфликт с коллегой.

ОтвалиДжекиОтвалиДжекиОтвалиДжекиОтвалиДжекиОтвалиДжекиОтвалиДжеки

— Э-э. — Я ничего не могу придумать. Элизабет больше не слушает, изучая мою папку. Она вопросительно смотрит на меня, а потом — снова на мои работы. Я едва дышу, я не знаю, нравится ей или нет.

— Ну, — медленно выдыхаю я, а потом замолкаю. У меня по шее течет пот, стекая на спину, и в голове нет ни единой мысли. О чем он спросил меня? Про пять лет, что ли? Все дело в том, что на собеседованиях я так нервничаю, что забываю о том, что происходит, и обычно отвечаю уклончиво и хожу кругами до тех пор, пока кто-нибудь не прервет меня или я не покончу жизнь самоубийством. Не могу поверить, что без малого в тридцать лет я до сих пор не научилась правильно вести себя на собеседовании. Ведь я должна была научиться — другим это удается, разве не так? Я должна была научиться играть в эту игру. Я должна была нанизывать одну долбаную-фразу-на-другую, ни ра-зу-мать-твою-не сбиваясь.

Я не могу этого допустить, эта работа слишком много значит для меня.

Я наклоняюсь вперед, имитируя язык его тела, и честно пытаюсь ответить.

— Видите ли, мистер Борн, я представления не имею, о чем вы меня спрашиваете, но, прошу вас, просто поверьте мне, я сделала бы для вас обоих любую работу. Я так страстно люблю искусство, оно очень много значит для меня. Я рисую с детства и не хочу заниматься в жизни ничем другим. Работать в сфере искусства… — Мои мысли опять улетучиваются, и я умолкаю.

Тишина.

Кэмерон встает.

— Спасибо, что пришли, Элинор, — говорит он, направляясь к двери и открывая ее.

Опять я опростоволосилась.

Сутулясь, я смотрю на Элизабет. Она выглядит смущенной.

Я смутила ее. Она поверила мне, а я поставила ее в идиотское положение в присутствии инвестора. Я все испортила.

Встав, я вяло пожимаю ей руку.

— Спасибо, — отрывисто говорю я, видя жалостное выражение ее лица. Войдя в лифт, я начинаю плакать.

Два часа спустя я сижу в баре и, потягивая вино, снова и снова прокручиваю в голове собеседование. Как назло, у меня сегодня вечером свидание. Через несколько часов мне придется улыбаться и снова показывать себя с лучшей стороны. Черт побери, как меня изматывает этот процесс — жизнь, свидания. Но, по крайней мере, я напьюсь вдрызг, думаю я, приободряя себя. Бармен с тревогой наблюдает за мной, когда я лезу под блузку и начинаю поправлять сиськи. Сегодня утром, найдя этот бюстгальтер в своем ящике для белья, я подумала, как идиотка, «О, как мило, я забыла, что у меня есть такой бюстгальтер. Почему бы мне снова не надеть его. Надену-ка я его и проведу целый день, стараясь не вопить в агонии оттого, что моя бедная грудь будет сжата и исцарапана». Я забыла, что это именно такой бюстгальтер.

Я бы сняла его, но тогда мне пришлось бы немедленно возвращаться домой. Когда я делаю следующий глоток, входит Гарри, с которым у меня назначено свидание, и оглядывает зал. Я чуть не поперхнулась.

Это крупный, хорошо сложенный и коротко стриженный мужчина. Судя по его виду, он весь день проводит в спортивном зале, а потом весь день спит в солярии. Он словно герой реалити-шоу Пляж Великобритании Джорди Шор, думаю я, когда он замечает меня.

— Привет, любимая — Элли, верно? — подмигивает он мне.

Я хихикаю. И опять хихикаю.

Это странно.

Снова хихикаю.

Обалдеть, я понимаю, что он мне нравится. Жесть, что со мной происходит? Обычно такие мужчины не привлекают меня. Я люблю симпатичных, странноватых парней, а не оранжевых лихих ковбоев. Но в этом парне что-то есть. Что-то, относящееся к его КРУПноте, превращает меня в ухмыляющуюся лужу растаявшего желе. Он уверенно заказывает виски «Jack Daniel’s» и колу — «с клубникой, приятель» — и снова обращает внимание на меня.

— Могу я предложить тебе еще стаканчик? — с нахальной ухмылкой предлагает он, кивая на мое вино.

У него такая облегающая майка.

Вместо ответа я снова хихикаю. Он выглядит удивленным и жестом показывает бармену, чтобы тот наполнил мой бокал.

Мы берем напитки и находим столик в углу.

Я вижу, как сквозь майку выпирают его соски. О, черт.

Проходит три часа, а мои голосовые способности все еще не восстановились. Я не знаю, что со мной сегодня, я никогда не лезла за словом в карман. Способность только хихикать сменилась странными рассуждениями вроде вот этого:

— Прости, но я целую вечность провела в туалете. Я писала и думала, это никогда не кончится. Понимаешь? Ты думаешь, что это все, и радуешься «Фу! Наконец-то!». Но потом зажимаешься, из тебя выливается новая струя. И к тому же ненормального цвета — перед тем как прийти сюда, я приняла витамины «Вегосса», чтобы подготовиться к похмелью. Забавно, потому что иногда я не писаю по два дня!

— Ты вроде бы горячая штучка, а? — говорит он после моего спича о моче.

Я в замешательстве.

— Ты назвал меня горячей? — спрашиваю я, слегка под кайфом.

— Да, котенок, — говорит он низким голосом, — но еще я назвал тебя штучкой.

— Отлично. — Я пренебрежительно взмахиваю рукой. — На это мне наплевать, главное, что горячая.

Он придвигается ближе и шепчет с ухмылкой:

— Как насчет того, чтобы переспать?

Я опять хихикаю, совсем не так напуганная, как следовало бы. Кажется, это все, на что я способна в этот вечер.

То есть я могла бы заняться с ним сексом. Но стоит ли беспокоиться? Придется прикладывать кучу усилий, а я предпочитаю просыпаться в своей постели. Если мы разойдемся прямо сейчас, я могу вернуться домой через полчаса, съесть кусочек купленного со скидкой апельсинового шоколада «Terry», который остался с Рождества, и почитать «самые рейтинговые» комментарии на сайте Daily Mail, чтобы почувствовать себя возмущенной и недосягаемой. Я думаю о своей кровати и с вожделением стремлюсь в нее. Вот почему мне нравится быть одной — в полном одиночестве. Я могу сейчас пойти домой и всю ночь смотреть реалити-шоу Золотая молодежь Челси. Могу писать, есть печенье, разбрасывая крошки по одеялу. Я могу весело поболтать в Tinder, как тогда с парнем, что делает куклы, которые выглядят как настоящие младенцы. Я полагаюсь только на себя, я советуюсь только с собой. Я могу делать все, что захочу. Ах, черт побери, я люблю спать одна. Я люблю нацепить на себя отвратительные старые пижамы в семь слоев и, подоткнув под себя одеяло, стать похожей на буррито[46].

И если я займусь с ним сексом, то он будет семнадцатым по счету, а я, по правде сказать, ненавижу нечетные числа.

Он улыбается, глядя на меня, и шевелит бровями, словно намекая.

Не могу поверить, что даже рассматриваю такую возможность. Этот мужчина уже несколько раз произнес предположительно.

— Давай, котенок, — говорит он, снова подмигивая. — Обещаю, ты получишь самый лучший оргазм в своей жизни. Я пройдусь через твой проход.

О, проклятие, нет.

Да, я переспала с ним, но ВЫСЛУШАЙТЕ МЕНЯ ДО КОНЦА.

Сначала у меня не было намерения это делать, но, выйдя на улицу, мы увидели около бара гигантский билборд с Дерреном Брауном[47], и Гарри попросту обалдел и стал говорить мне, чтобы я не смотрела «колдуну» в глаза, иначе он проклянет нас обоих. Это было та-а-ак умилительно. А потом мы целовались, и я ощущала себя такой крошечной в его объятиях, а потом мы занялись сексом. Меня не в чем винить.

Все закончилось тем, что в восемь часов утра я ускользнула из его квартиры в Южном Лондоне. Выйдя из его дома, я с удивлением оглядываюсь по сторонам. Я точно знаю, где нахожусь, я знаю этот район — чуть дальше по той же улице живет Томас. Я посылаю ему сообщение по WhatsApp.

Ты дома? Можешь приготовить мне завтрак?

Он отвечает мгновенно.

Да! Где ты? Как прошло свидание? Тебе есть чего стыдиться?

Я оглядываю свое платье и туфли на каблуках, торчащие из сумки.

На самом деле мне есть чем гордиться. Я буду у тебя через пару минут.

Когда я прихожу, меня уже ждет кофе, и Томас провожает меня на кухню. У него собственный дом, на который он взял ипотеку, как будто он — разорившийся миллионер.

— Ну и как он? — мягко спрашивает Томас.

— Не потрясный, — говорю я, отпивая кофе. — В любом случае пока нет. Ты можешь сделать мне яичницу? Я умираю от голода.

Томас, смеясь, кивает.

— Так ты нагуляла аппетит? Как его, как его звали? Гарри?

Я морщусь.

— Да, Гарри. — Не странно ли, что я разговариваю об этом с Томасом? Обычно я так и делаю, но, как правило, при этом присутствует Софи, играя роль амортизатора. Мне не хочется сделать ему больно или вызвать в нем ревность.

— По правде сказать, у него малюсенькие соски, — задумчиво говорю я. — Здоровый парень, но с милыми детскими сосками.

— Ты же знаешь, что говорят о мужчинах с маленькими сосками! — смущенно смеется Томас.

— Нет, — тупо говорю я.

— Не бери в голову. — Томас закатывает глаза, разбивая яйца на сковородку. Он так добр ко мне.

— Ну да, — продолжаю я. — С ним было весело. И в туалете у него двойной смыв! Так забавно. Но секса пришлось ждать целую вечность. Я заскучала и начала считать овец.

— Разве овец считают не тогда, когда хотят заснуть? — в замешательстве спрашивает Томас.

Ему в голову пришла какая-то мысль, и он отрывает взгляд от сковороды.

— О, постой-ка, неужели у тебя опять был нечетный сексуальный партнер? Я знаю, как ты этого не любишь.

Черт побери. Я забыла. Я смеюсь.

— Боюсь, что довольно скоро мне придется взобраться на кого-нибудь еще, — говорю я. Томас тоже хохочет, а потом чуть язвительно смотрит на меня. Стойте, не похоже ли это на флирт с моей стороны? Не похоже ли это на свидание? Вопрос: нормально ли чувствовать себя как на свидании, когда я еще ощущаю внутри себя отпечатки пальцев другого мужчины?

Томас ставит перед нами обоими яичницу и подливает мне кофе.

— Ты собираешься встретиться с ним еще раз? — садясь, говорит он. — Осуществится ли мечта Софи о повторном свидании?

Я, покачивая головой, строю кислую рожицу.

— Не-а. С ним весело, но Гарри — не мой тип. У меня и мысли не было заниматься с ним сексом. У меня сейчас месячные! Пятый день, то есть крови очень мало, но все-таки. — Я смотрю в свою тарелку. — Я позволила ему ввести пенис так, чтобы он, по возможности, не приближался к матке. Ты считаешь, это противно?

Томас смеется.

— Нет, не будь смешной! Парням на это наплевать. Я все время занимаюсь сексом во время месячных. Просто я подстилаю полотенце, ерунда.

Стойте. Томас «все время занимается сексом»? Что за хрень? Почему же он не рассказывает об этом нам? Может быть, он говорит об этом с Софи?

На меня накатывает волна тошноты. Похмелье в самом деле дает о себе знать.

Когда я возвращаюсь в ГД, Джош суетится на кухне, и, стоя в проеме двери, я вижу, как он, ослепленный от ярости, бросает грязную тарелку в раковину. Там уже стоит огромная стопка пригоревших сковородок, за которые он наверняка несет ответственность. Когда я уходила отсюда вчера, кухня была чистой и убранной, я долгие два часа, ворча, отскребала ее. Но после того, как на ней сутки хозяйничал Джош, она превратилась в ту же самую мерзкую крысиную нору, какой была до того. Джош плюхается на диван, промычав неразборчивое приветствие в мою сторону, и прибавляет звук телевизора. Боже, как я его ненавижу. Яичница, съеденная у Томаса, бродит в желудке, и я подавляю в себе вчерашнее разочарование — провал на собеседовании и неудачное время для секса.

— ПРОКЛЯТЬЕ, ВЫМОЙ СВОЮ ПРОКЛЯТУЮ ТАРЕЛКУ, — внезапно кричу я Джошу, который подпрыгивает от неожиданности. Я медленно выдыхаю. — Черт побери, прошу тебя, вымой свою чертову посуду, — снова говорю я, на этот раз спокойнее. — Мне так надоело, возвращаясь домой, видеть раздолбанную кухню. Прошу тебя, Джош, хотя бы замачивай грязные тарелки, чтобы они не застывали навечно.

Он секунду смотрит на меня, а потом начинает смеяться.

— Элли, тебе нужно как следует расслабиться. Я помою посуду позже. Или ты сама можешь помыть ее, если это тебя действительно волнует. Я сейчас занят.

Он возвращается к Симпсонам, а я запускаю пальцы в волосы. Я понимаю, что нет никакого смысла снова кричать на него. Могу поклясться, его возбуждает мой гнев, он рад, что расстроил меня. Мне не остается ничего другого, кроме как развернуться и уйти.

— Эй! — Его голос преследует меня, когда я выхожу из кухни. — Сообщи мне, если захочешь, чтобы я из сострадания трахнул тебя, помог расслабиться.

Я топаю наверх, чтобы под душем смыть со своего тела следы Гарри — и Джоша.

7

17. 00, суббота 9 марта

Местоположение: Гостиная папы с пестрыми обоями в цветочек (он ничего не менял после смерти мамы). Я развесила праздничные баннеры, на которых написано «ПОЗДРАВЛЯЕМ С 60-ЛЕТИЕМ!», несколько желтых воздушных шаров скачут по полу, но получается все-таки очень уныло. Я пыталась украсить комнату еще чем-нибудь, но синие воздушные шары, которые я нашла в шкафу под лестницей, должно быть, были куплены в 1984 году, так как они взрывались у меня перед лицом, едва я пыталась их надуть.

Папа ПО-НАСТОЯЩЕМУ нервничает. От этого у меня возникает желание расплакаться, а также встряхнуть его и сказать, чтобы он взял себя в руки. Когда он открывал мне дверь, то был уже полностью одет в свой лучший официальный костюм с блестящим красным галстуком, которого я никогда прежде не видела. Он явно купил его в местном супермаркете «Next» специально для этого события — папа выглядит мило, но слишком нарядно одетым для расположенного по соседству бара, относящегося к сети «All Bar Оnе», куда я собираюсь повести его. Теперь папа сидит на диване, прямой, как кочерга, уставившись в телевизор глазами приговоренного к смерти человека. Я снова раздумываю, не заставить ли его переодеться, но не хочу, чтобы он разнервничался еще больше. О боже, я только что заметила — он даже намазал гелем волосы. Хмм. И возможно, свои — да, определенно — свои брови. Результат вызывает у меня беспокойство. Папа чем-то стал напоминать пожилую женщину.

Я встаю, и он от испуга подпрыгивает.

— Ты славно выглядишь, — снова говорит он мне, когда я неловко одергиваю свое бледно-голубое платье. Я не часто ношу платья, привыкла ходить в джинсах, но ради него я решила постараться. Правда, теперь в результате наших совместных усилий мы выглядим так, словно собрались на свадьбу. Я направляюсь на кухню, чтобы принести купленный мной в супермаркете «Mark & Spencer» шоколадный торт в форме гусеницы.

— И ты тоже, — с энтузиазмом кричу я в ответ, втыкая шесть свечек в торт и пытаясь отыскать проклятые спички, чтобы зажечь их. Я смеюсь над той Элли, которой я была сегодня утром, когда искренне собиралась купить 60 свечей. Теперь та, Утренняя Элли могла бы поджечь дом буквально от вспышки бешеного разочарования (безусловно, в том случае, если бы не зажглась спичка). Я медленно поднимаю торт вверх, краем глаза поглядывая на домашнее творение Кэндис — ватрушку с красным перцем, сиротливо отставленную в сторону, и направляюсь в гостиную, снова крича: «Поздравляю с днем рождения!», стараясь делать это так радостно, как только могу. Сегодня мне страшно до жути. Я веду папу в коктейль-бар. Веду своего папу, мужчину, из спермы которого я создана, в коктейль-бар. Папа с тем, что находится у него между ног, просит, чтобы я повела его в бар, где он сможет поболтать с женщинами, одна из которых потенциально способна — знаете, давайте скрестим пальцы! — заменить мою умершую маму. Я играю роль сводницы для своего папочки и не перестаю спрашивать себя, почему я согласилась на это. Мне следовало бы устроить обычную вечеринку, как делают все в округе, когда им исполняется шестьдесят лет. Собираются все соседи, пьют шерри, играют в карты и смотрят двухчасовое «шоу» в исполнении тети Сюзи и медиума Шэрон в кожаных брюках, поющих попурри из Бриолина[48]. Я уже получила пять разъяренных писем от медиума Шэрон по поводу того, что ее не пригласили в гости — она написала, что специально по этому случаю купила расширенную версию онлайн-игры «Карты против всех», — но я все равно ответила отказом. Видимо, в этом месяце я в шестой раз буду проклята. Но почему я отказала? Это было бы намного душевнее. А потом, мое другое «я» напоминает мне о том, что это, черт побери, его шестидесятилетие, и он хочет пойти в бар. Он так много дал мне, и он такой славный папочка. Ему хочется попробовать «Космополитен», и кто я такая, чтобы сказать ему, что он не может этого сделать? Только потому, что я недостаточно стара для того, чтобы подавить в себе неловкость от появления на публике с отцом? Всю неделю напролет я рассказывала об этом всем подряд, прося совета. Мэдди, кажется, решила, что все это ерунда, она сказала, что все время ходит вместе с отцом в гольф-клуб. Софи храбро предложила пойти со мной, но я не захотела, чтобы папа чувствовал себя так, будто ему требуется поддержка. Сегодня утром я даже рассказала об этом идиоту Джошу, когда мы завтракали в гостиной. Он без конца смеялся, спрашивая, не отчаялась ли я найти партнера. Он никогда не встречал моего отца, но слышал рассказы о нем и даже видел фотографии — он сказал, что папа похож на «сексуальную старушку», и он не прочь бы «приударить за ней». Перестав смеяться, он посоветовал мне просто побыстрее напиться, тогда мне будет наплевать, если отец попытается у меня на глазах миловаться с моей ровесницей.

А потом Джош действительно помог мне выбрать платье на этот вечер. Не успела я подумать, что Козел-Джош, возможно, не так уж плох, как услышала, что открывается дверь его спальни, и увидела, что оттуда топает взбешенная девица с растрепанными волосами, направляясь прямо к входной двери, после чего со стуком закрывает ее за собой. Джош почти целых два часа слонялся по квартире, болтал со мной (смеялся надо мной), пока заночевавшая у него девица дожидалась в комнате. А потом мы долго скандалили на предмет того, как он обращается с женщинами, и он сказал, что не может понять, почему это жестоко — он сказал, что, «в конце концов», принес ей чашку чая, а она не иначе как снова заснула. Невероятно.

Папа кладет на стол нераспечатанные открытки и подарки, а я слегка пододвигаю их, чтобы освободить место для «гусеницы». Я узнаю почерк тети Сюзи и медиума Шэрон, а еще нас дожидаются открытки от Джен и Милли. Папа задувает свечи, а я соответствующим образом подбадриваю его, а потом смотрю на часы на стене. Мы сказали Джен, что позвоним ей в это время, и она будет сердиться, если мы опоздаем (к ней это не относится, когда она опаздывает, это нормально). Она отвечает после первого гудка, и я размахиваю рукой, поднимая повыше телефон, на экране которого — ее лицо, чтобы Джен смогла увидеть ничем не примечательный стол и убранство комнаты.

— Прекрати, меня от этого укачивает, — резко произносит она. — Поставь меня на каминную полку. Оттуда мне все будет видно.

Я ставлю ее поровнее, уперев в фарфоровую статуэтку с ярко выраженной расовой принадлежностью и, хлопая в ладоши, кричу без всякой надобности: «Пора открывать подарки!» Папа гордо оглядывает стол, на котором лежат доказательства его скромной популярности.

— Я рада, что моя открытка дошла. Проклятая международная почта, — фыркает Джен, глядя на нас с высоты. Я смеюсь, отсюда она кажется довольной, представляю, как она радуется, глядя на нас буквально сверху вниз.

— Не ругайся, мамочка, — говорит возмущенная Милли, которая только что подошла и теперь всматривается в нас через телефон. — С днем рождения, дедушка. Надеюсь, ты проживешь хотя бы еще один год, — очень серьезно говорит она.

— О, привет, дорогая! — радостно отвечает папа. — Я открою твою открытку первой, можно? — говорит он, уже разрывая конверт.

Милли смастерила подарок своими руками, это красивый и замысловатый рисунок, где папа сидит в лодке, плывущей по морю. Рисунок на самом деле очень хорош. Когда они жили здесь, мы довольно часто рисовали вместе. Милли действительно талантлива, намного талантливее, чем я в ее возрасте. У меня замирает сердце, я скучаю по ней.

— Чудесно! — восклицает папа, любуясь тщательной прорисовкой изогнутых бровей. — Ты все нарисовала сама?

Милли кивает.

— Да, дедушка. Я коплю на настоящую лодку, чтобы подарить ее тебе на следующий день рождения, потому что скоро ты станешь таким старым, что нам придется отправить тебя в море, чтобы ты там умер. Мамочка говорит, что мы не можем позволить себе оставить тебя дома.

— Мы можем себе это позволить, — говорит Джен. — Просто мы не хотим сорить деньгами.

Папа сдерживает смех, беря со стола открытку и показывая ее Джен, затем он разрывает конверт. Он читает то, что написано на лицевой стороне открытки: «Поздравляю с днем рождения того, кто мне вместо отца».

Я фыркаю.

— Довольно забавно, — бросаю я в сторону Джен, которая в ответ, прищурившись, смотрит на меня.

— Что здесь забавного?

— Ничего, Джен, извини.

Папа как будто доволен.

— Ах, спасибо тебе, любимая, ты добрая девочка, Дженни.

Он просматривает остальные написанные из вежливости открытки — все они украшены фотографиями с вазелиновыми блестками (среди них — одна возмутительно богохульная открытка от тети Сюзи, которая год назад случайно купила партию современных гадальных карт — должно быть, вы видели совершенно неподходящую открытку с соболезнованиями, которую она прислала на мамины похороны). Папа восторженно восклицает, рассматривая подаренные ему носки и книги, а Милли обеспечивает музыкальное сопровождение нашего праздника, распевая песню о пенисах, выученную на этой неделе в школе. Живущие рядом Кэндис и Питер купили для папы действительно красивые карманные часы. Это так любезно с их стороны. Папа, кажется, весьма заинтригован, он восхищенно рассматривает их со всех сторон, прикладывая к карману пиджака. В тот же самый момент он внезапно вздергивает бровь, гель осыпается, и он вдруг становится очень похожим на белого кролика из Алисы в Стране чудес. Я сдерживаю ухмылку.

С каминной полки Джен говорит, что ей скучно, и бросает взгляд на папу.

— Не могу поверить, что ты идешь в коктейль-бар, — снова фыркает она. — Ты понимаешь, что делаешь из себя дурака? Даже Элли слишком стара для того, чтобы пить коктейль.

— Я не стара! — говорю я. — Мне еще нет и тридцати!

— Осталось немного, — фыркает она.

Я бросаю взгляд на папу, он, кажется, встревожен.

Я хочу успокоить его, сказать, что все будет прекрасно. Потому что, скорее всего, так оно и будет. Возможно, мы даже не будем садиться за столик, и через десять минут он согласится, что ему не нравится шум, или поймет, почему напитки подают в вазочках для варенья, и тогда мы сможем уйти. Мы пойдем в местный бар, где за весь вечер он выпьет полпинты шанди[49], и попытаемся не говорить о Летчи Артуре, который каждый вечер заглядывает в этот бар. Я могла бы даже в последнюю минуту разослать SMS его друзьям, и, надеюсь, они пришли бы в бар, чтобы как следует отпраздновать с ним день рождения.

— Ты в порядке? — тихо говорю я, ласково похлопывая его по руке.

— Да, — говорит он, с внезапной решительностью беря мою ладонь. — Правда, Элли, я хочу провести свой день рождения с моей красавицей доченькой и попробовать что-нибудь новое. Если ты не слишком стесняешься меня — а я не стану винить тебя, если это так, — сегодня вечером я хочу быть шестидесятилетним юнцом.

Улыбнувшись, я протягиваю руку, чтобы обнять его.

— Отлично, тогда, если дело не в баре, что же тебя беспокоит? — спрашиваю я, но он качает головой и рассеянно улыбается, забавляясь со своими новыми карманными часами.

Милли подает голос из телефона.

— А меня кое-что беспокоит, — говорит она, начиная загибать пальцы: — Что я утону, утону в собственной крови, что меня съест крокодил, что меня в школе укусит Финли, что я никогда больше не увижу Элли, потому что ее сожрут кошки, а еще глобальное потепление, месячные, пилюля, что значит «девственный»…

— О боже, — в отчаянии прерываю ее я. — Я люблю собак! У меня даже нет ни одной кошки!

— Пока нет, — бормочет Джен.

— Ладно, думаю, мы лучше пойдем, — говорю я, вставая и подходя к телефону.

— Постой, мне нужно тебя кое о чем спросить, Элли, — говорит Милли, в голосе которой слышится паника.

Наверняка это уже не о месячных.

— Элли, у нас в школе скоро будет дискотека, и я обещала классу, что принесу коктейли, точно такие же, как у вас с дедушкой.

Мы с папой обмениваемся тревожными взглядами.

— Мне нужно, чтобы вы помогли мне сделать их. У меня есть фруктовый сок и куча льда, но что еще нужно добавить? Я спросила в школе у миссис Эндрю, и она сказала, что они должны быть девственными, так где же мне взять эти девственные? Что значит девственный? Я спрашивала у всех в классе, но никто не знает. Я велела им спросить у родителей и рассказать мне, но на следующий день никто не захотел разговаривать со мной, потому что их всех отругали.

— Знаешь что, Милли? — говорю я, с улыбкой глядя на Джен, не обращающую внимания на наш диалог и внимательно разглядывающую свои кутикулы. — Твоя мама может тебе обо всем рассказать.

Джен поднимает глаза.

— Что?

— Всем пока! — кричу я, вставая.

— Такое понятие тебе недоступно? — мрачно замечает Джен, когда я нажимаю кнопку и связь обрывается.

В такси я снова съеживаюсь от страха при мысли о том, что проведу субботний вечер с папой в «All Bar One». Но, по крайней мере, на рабочем фронте дела, кажется, пошли в гору. После моего злополучного собеседования Элизабет позвонила и извинилась. Она сказала, что просмотрела мои работы, и они ей понравились. А потом мы просто поболтали. Мы говорили о наших любимых художниках, любимых картинах, о том, что бы мы купили, если бы располагали неограниченными средствами, о том, что мы обе — отнюдь не приверженцы «современных» инсталляций, которых так много в наши дни. Все это было ужасно претенциозно, но мне понравилось. Ни разу в жизни я не казалась себе умнее. Я, наконец, ощутила себя человеком, понимающим, о чем он говорит — возможно, впервые в жизни, — и после ее телефонного звонка я чувствовала себя очень вдохновленной. С тех пор мы обменялись парой электронных сообщений, и, если ее планы осуществятся, для меня, видимо, найдется место. Я пока ни в чем не уверена — Элизабет все еще обхаживает инвесторов, — но мне кажется, что в моей жизни забрезжила надежда. Я даже снова начала писать. Очень трудно заниматься живописью в тесных голых стенах ГД, и я, наверное, свихнусь от выхлопных газов в своей комнате — у меня глубокая гипотермия оттого, что мои окна все время открыты, — но как приятно снова вернуться к своим холстам.

Недавно я написала портрет Милли. Большой, яркий, солнечный портрет, который я написала, взяв за образец фотографию, сделанную во время нашей последней встречи в реальной жизни. Глаза я написала почти мгновенно, они яркие и умные — мне было несложно их схватить, но нос оказался проблемой. Этакий маленький, капризный выступ. Как бы то ни было, мне кажется, это одна из моих лучших работ за довольно длительный период. Я даже позволила взглянуть на нее Джошу — а я никогда никому не позволяю смотреть на свои незаконченные работы, — и, кажется, он был искренне удивлен. Возможно, на него подействовали выхлопные газы, потому что он воздержался от едких комментариев.

Когда мы поехали в город, я снова подумала, как это удивительно, что в ближайшем к дому городке есть коктейль-бар. Здесь почти некуда пойти — супермаркет «Next», бывший «Woolworth», который теперь превратился в «Pound Shop», но все по-прежнему называют его «Woolworth», свечная лавка медиума Шэрон, в которой она продает свечи, купленные в «Pound Shop», но значительно дороже, поскольку она благословляет их, и в этом суть. В прошлом году все словно рехнулись, передавая друг другу слухи о том, что сеть «Nando» открывает в городке свой филиал. Об этом писали все местные газеты, а мэр сделал заявление, приглашая новичков. Каждый встречный судачил об этом буквально два или три месяца. Оказалось, что это неправда. Как ни говори, увлекательная жизнь у тех, кто поселился в Джадхилде. То есть то, что у них здесь есть узаконенный коктейль-бар, находящийся прямо в конце главной улицы, протянувшейся мимо «Pound-Shop-Woolworth», — просто невероятно.

Но невероятность также означает, что он всегда занят, так как местные подростки стекаются туда, пытаясь скрыться от бабушек и дедушек, с которыми проводят каникулы. Зная, что он пользуется популярностью, я думала о том, чтобы позвонить и забронировать места или хотя бы попытаться включить меня с папой в список гостей. Но потом я испугалась, что они поинтересуются нашим возрастом. Я уверена, что у них нет верхнего возрастного предела для клиентов — ведь это, вероятно, считалось бы возрастной дискриминацией, — но я не могу себе представить, что они находятся в таком бедственном положении, что радуются приходу шестидесятилетних местных жителей. Или даже тридцатилетних. Я полагаю, что они просто рассчитывают на то, что старики предпочитают играть в бинго и смотреть телешоу Лавка древностей[50] (работает безотказно, папа любит то и другое), а не сидеть в темных залах с липкими полами, полными не знакомых им подростков, которые лапают друг друга.

Я постаралась, чтобы мы приехали очень рано — сейчас только без пятнадцати семь — отчасти в надежде, что в баре будет еще пусто, и отчасти потому, что я смогу незаметно провести туда папу и спрятаться с ним в темном уголке. Но, подойдя к бару, я вижу, что мой план был безумным. Вдоль всей главной улицы извивается длинная очередь, а двое вышибал рыскают то туда, то сюда, сердито ворча на испуганных подростков, так спокойно изменяющих свой год рождения и знак зодиака. Папа от ужаса хватает меня за руку, шестнадцатилетняя пара странно поглядывает на нас. Я, глядя на них, вскидываю подбородок, с вызовом встречая их взгляды, беру папу за руку и встаю в хвост очереди.

Она не движется.

Нормально, может быть, это решение проблемы. Если нам не удастся туда попасть, проблема/потенциальное унижение будут исключены. Если мы не войдем в дверь, нам не придется встретиться там с кем-нибудь. Я бросаю взгляд на папу, и мне становится не по себе. Он выглядит таким встревоженным, его брови — теперь уже не сдерживаемые гелем — трепещут от ожидания и паники.

Черт, один из вышибал заметил нас. Он свирепо смотрит на парочку стариков в конце очереди и кажется разъяренным. Он никогда не пропустит нас внутрь. Это было бы слишком унизительно. Вышибалы совещаются, один из них — 17 футов ростом, с темными глазами, — сердито жестикулируя, показывает на нас.

О, нет, он подходит. Папа, кажется, вот-вот заплачет, когда великан кивает нам, предлагая выйти из очереди. Все внимательно наблюдают за нами. Черт побери, нас действительно просят уйти. Меня выгоняют из клуба, куда я даже не стремилась попасть. Причем не из-за драки или пьяной выходки — именуемых также крутизной, — а потому, что я пришла со своим папочкой. Это совсем другая степень унижения.

— Вы двое, вы хотите сюда войти? — кричит великан, угрожающе глядя на нас своими темными глазами.

Я вздрагиваю, а папа шепчет:

— Да, сэр, пожалуйста, — быстро добавляя: — Сегодня у меня день рождения. Мы с дочерью в первый раз в жизни хотели попробовать коктейль «Коммополитен».

— «Космополитен», — раздраженно бормочу я, избегая смотреть ему в глаза. — Я уже однажды пробовала его.

Следует долгое и гневное молчание, а потом лицо великана с яростными глазами расплывается в устрашающей улыбке.

— Конечно! Заходи прямо сейчас, приятель. Мне просто не хотелось, чтобы вы стояли на холоде. С днем рождения, у тебя красивый костюм. Из супермаркета «Next»? Жена купила мне такой же синего цвета. Приятно встретить здесь парочку, знающую, что такое КЛАСС. — Последнее слово он выкрикивает, и кое-кто из бесклассовой публики в очереди выглядит слегка обиженным. Даже более того, поскольку великан проводит нас вперед, прямо к барной стойке.

— Прочь с дороги, — рычит он на двух сидящих там испуганных студентов. Они убегают, и Большой и добрый великан[51] жестом приглашает нас сесть. — Вы хотите попробовать «Космос», верно? Оба? — Он машет рукой полногрудой барменше. — Лиза, пожалуйста, два «Космоса» для этой парочки — за мой счет — не поверишь, они никогда прежде его не пробовали. — Он смеется и смотрит на меня, сжалившись над моей грустной жизнью затворницы.

— На самом деле я уже пробовала его, — снова бормочу я, ни к кому, в частности, не обращаясь, но папа уже оживленно разговаривает с барменшей Лизой и представляет нас друг другу. Она усмехается, пожимая нам руки.

— Меня зовут Алан, — говорит папа. — Сегодня у меня день рождения! Мне исполнилось шестьдесят лет! А это моя дочь Элинор! Вы можете называть ее Элли, или Элл, или Ленни. Я называю ее Ленни. Мы ужасно взволнованы оттого, что попали сюда. Очень взволнованы, очень. Спасибо, что пустили нас, — пытается он перекричать музыку.

— Я не волнуюсь, — раздраженно говорю я. Не этого я ждала.

Вышибала-великан толкает меня локтем, мимоходом протискиваясь к барной стойке между нами и вынуждая меня отодвинуться от вновь сформировавшейся компании. Он гудит, обращаясь к папе:

— Тебя зовут Алан? Меня тоже зовут Алан, приятель! — Он протягивает папе огромную ручищу для рукопожатия, и они смеются, изумляясь удивительному совпадению, пока я закатываю глаза. Разумеется, великана зовут Алан. Всех вышибал зовут Аланами. Если вас зовут Алан, вы обязаны работать в охране или родиться сразу же в пятидесятилетием возрасте с седыми усами. Последний — это мой папа, но, если бы ему удалось вырасти выше пяти футов и пяти дюймов, я уверена, он тоже работал бы в охране.

Лиза аккуратно ставит перед папой и передо мной долгожданный «Космос» и взволнованно поет, поздравляя папу с днем рождения. Я, чувствуя себя слегка покинутой, попиваю свой коктейль, не участвуя в суете вокруг моего папы. Он говорил, что хочет сходить со мной куда-нибудь, но, кажется, ему интереснее с Лизой и великаном по имени Алан.

Я пытаюсь встряхнуться, чтобы избавиться от дурного настроения. Ради бога, Элли, всякий раз, находясь рядом с отцом, ты снова превращаешься в плаксивого подростка. Это умилительно. Ведь сегодня его день рождения, возьми себя в руки и веселись. Дай ему повеселиться хотя бы один вечер.

Я смотрю, как он отпивает первый глоток коктейля, и все внимательно смотрят на него.

— О боги! — лопочет он, улыбаясь. — Очень вкусно, Лиза! Спасибо тебе большое.

Она смешно улыбается, поворачиваясь ко мне.

— Тебе тоже понравилось? — спрашивает она.

О БОЖЕ Я УЖЕ ПИЛА ЕГО, Я УЖЕ МНОГО РАЗ ПИЛА ЕГО, Я ДАЖЕ УЖЕ НАБЛЕВАЛА ЦЕЛУЮ ЛУЖУ «КОСМОСА».

Я этого не говорю. Я с улыбкой киваю, поднимая вверх большие пальцы и делая большой глоток. Лиза в ответ тоже показывает мне большие пальцы и снова переключает внимание на моего папу, который пытается угадать, из чего состоит коктейль. Лиза славная, ей не больше одиннадцати лет. Я оглядываю заполненный народом бар. Не считая Алана-Великана, папы и меня, всем здесь по одиннадцать лет. Лиза снова смеется — кажется, она очень рада впервые познакомиться со стариками — сюда же я включаю и себя. Она приносит еще два коктейля, на этот раз темного цвета и густые. Может быть, все-таки стоит последовать совету Джоша и напиться?

— Бесплатная выпивка для вас обоих на всю ночь! — радостно объявляет Лиза.

Ладно, может быть, околачиваться рядом с папой на самом деле не так уж плохо.

Проходят два часа, к нашей банде у барной стойки присоединилась еще парочка посетителей. Алан так и не вернулся на улицу, говоря, что другой вышибала: — О, Алан, приятель, тот, который на улице, его тоже зовут Алан, приятель! Нас уже трое! Мы должны организовать музыкальную группу, приятель! — отлично справится без него. По-видимому, бар уже заполнен «под завязку», поэтому от третьего Алана не требуется ничего другого, кроме как просто стоять на улице, свирепо поглядывая на людей.

Кроме меня, папы, Алана-Великана и Лизы, здесь же сидит очаровательная парочка, Зои и Лоис, угощающая нас чипсами «Original Pringles» в тубе, тайком пронесенной Лоис. Алан-Великан говорит, что все нормально, он не станет конфисковывать их до тех пор, пока Лоис угощает всех. Итак, теперь мы сидим, попивая коктейли и передавая из рук в руки тубу «Pringles». Я снова смотрю на папу, который никогда прежде не пробовал «Pringles» и готов расплакаться, взволнованный всем происходящим.

— Они в тубе, — опять говорит он мне, показывая на «Pringles» и размахивая ими у моего лица, чтобы я убедилась в этом. — Могла ли ты когда-нибудь представить себе такую хитрую упаковку, Ленни?

— Ты когда-нибудь прежде ела «Pringles»? — спрашивает меня Лиза, которой сейчас, видимо, девятнадцать, а не одиннадцать лет.

Я вздыхаю.

— Да, я ела «Pringles».

Она сочувственно смотрит на меня. Она не верит.

Алан-Великан снова склоняется надо мной, обращаясь к папе.

— Продолжай, Алан, приятель, ты бы заткнул всех нас за пазуху, если бы тебе сейчас было за тридцать.

Папа рассказывает им о своей жизни, и мы уже дошли до восьмидесятых, когда мама родила меня, а Джен, придя в больницу навестить ее и свою новорожденную сестру, сказала, что я «толстая».

— Мне не стыдно сказать вам, Лиза, Алан, Лоис и Зои, что я часто плакал, — говорит папа, и теперь смахивая слезу.

— Постой-ка, — прерывает его Лоис. — Так вы двое — не пара? — указывает она на нас с папой, словно в чем-то обвиняя.

— О, это отвратительно, — вскрикиваю я и встаю в ужасе от всего происходящего. А потом снова сажусь на место, потому что попадаю в ловушку, в объятия БДВ.

Папа хихикает и нежно похлопывает меня по спине.

— Нет, это Ленни, моя младшая дочь, — объясняет он Лоис, глядя на меня затуманенными глазами.

Никто, кроме папы, не называет меня «Ленни». Он делает это с самого детства — он говорил, что был просто очарован тем, что у него есть Дженни и Ленни. Мне тоже это нравится.

Лоис пожимает плечами.

— Прости, — произносит она таким тоном, что это совсем не похоже на «прости».

Папа смотрит на меня с легкой грустью.

— Хотя для твоей мамы это был тяжелый период, Ленни, — добавляет он. — Довольно долго после твоего рождения она страдала послеродовой депрессией. Она очень любила тебя, но пребывала в мрачном настроении. Диагноз был поставлен не сразу, и даже тогда, когда она выздоровела, она часто плакала, спрашивая меня, все ли она делает для того, чтобы показать, как любит тебя. Ей казалось, что она должна загладить вину перед тобой.

Я никогда не слышала об этом. Несомненно, я никогда не ощущала недостатка любви в нашей семье. Ее было слишком много, если честно. Мы с папой переглядываемся, и за столом все умолкают. Я не в состоянии ничего сказать, потому что в горле стоит комок, поэтому я делаю большой глоток из стоящего передо мной бокала со сладким коктейлем. Понятия не имею, что мы пьем в этот момент, но, по-видимому, мы решили перепробовать все меню.

— А где теперь твоя жена? — любезно спрашивает Алан-Великан.

Папа опускает глаза и откашливается.

— Она умерла, Алан, — говорю я как можно тише. — У нее был рак, и мы потеряли ее примерно год и три месяца назад, после Рождества. С тех пор мой отец живет один.

— Проклятый рак, — глухо произносит Лоис, а Алан-Великан похлопывает меня по руке.

— Он не один, любовь моя, у него есть ты, разве не так?

Проходит еще час, и Лоис кричит, что хочет выйти замуж. Зои не так пьяна и, следовательно, настроена не так решительно.

— Посмотрите на этого УДИВИТЕЛЬНОГО МУЖЧИНУ, — кричит Лоис, тыкая пальцем папе в лицо. — ОН ПОЗНАЛ НАСТОЯЩУЮ ЛЮБОВЬ. Брак это ведь что-то значит, а я чертовски люблю тебя, Зо.

Зои кивает, ее это, кажется, забавляет. Она не очень разговорчива.

— Я знаю, мы никогда по-настоящему не верили в искренние отношения между людьми, — убежденно говорит Лоис. — Но сегодня вечером у меня было озарение. Этот мужчина помог мне осознать, что значит брак. Женись на мне, Зои.

Мы все аплодируем, но Зои выглядит оскорбленной.

Папа, кажется, заинтригован. Он ни разу в жизни не пил «Космос», не ел «Pringles» и не общался с лесбиянками, и все это происходит за один вечер. На его шестидесятилетие.

— Поговорим об этом позже, — шипит Зои. Но Лоис не слушает ее.

Лоис, повернувшись к папе, берет его за руку.

— Ты должен прийти, Алан. Ты можешь быть моим посаженным отцом! Ты будешь моим посаженным отцом?

Папа кивает. Они обнимаются. И оба плачут.

— А как насчет твоего настоящего отца? — спрашивает Алан-Великан.

— К черту его! — злобно говорит Лоис, а потом по ее лицу пробегает тень смущения. — О, на самом деле мой отец довольно милый. Благодаря ему я всегда принимала себя такой, какая я есть, и он так гордился мной, когда я добивалась успеха. Вероятно, мне следует попросить его быть моим посаженным отцом. Прости, Алан.

Папа вытирает глаза и просит Лоис не беспокоиться. Она говорит, что мой папа может быть своего рода подружкой невесты, а Алан-Великан может совершить богослужение, потому что, по-видимому, он об этом давно мечтает. Папе хочется узнать, будут ли на свадьбе подавать «Космос» и «Pringles».

— Вы должны пожениться, — говорит он, снова чуть не плача.

Боже, как часто он плачет сегодня вечером.

Оскорбленная Зои вздыхает.

— Лоис, прекрати, ради бога. Я не собираюсь объявлять помолвку в «All Bar One». Перестань привлекать к себе внимание.

Алан-Великан выглядит слегка раздраженным.

— А чем тебе, молодая леди, не нравится «All Bar One»? У нас часто делают предложения, правда, Лиза?

Она многозначительно кивает, в это время папа, словно чуть-чуть протрезвев, поворачивается лицом к собравшимся.

— Я очень горжусь всеми вами, — начинает он. — Я хотел поговорить с вами кое о чем.

О, проклятие, он опять заводит свою чертову речь.

Я поспешно прерываю его.

— Мой папа хочет снова встречаться с кем-нибудь, — объясняю я.

Он выглядит смущенным.

— Я очень одинок, — говорит он уже расчувствовавшейся компании, у которой глаза на мокром месте после его заявления. Даже Алан-Великан трет глаза кулаком.

— Мы найдем тебе кого-нибудь! — победоносно объявляет Лиза, вытаскивая свой телефон и открывая Facebook. Прекрасная идея, так как очевидно, что все ее одиннадцатилетние подруги поперхнутся при мысли о свидании с моим маленьким шестидесятилетним папочкой.

— Ты уже заходил в Tinder, Алан? — спрашивает Лоис.

— Да, давайте зарегистрируем Алана в Tinder! — присоединяется к ней Лиза.

Папа восторженно кивает, но он определенно не знает, что такое Tinder. О боже, хуже и не придумаешь.

— Э, стоит ли?… — начинаю я, но Лоис прерывает меня.

— У тебя есть смартфон, Алан? — говорит она. Папа вручает ей смартфон, и она начинает теребить его. Я внезапно понимаю, что вся эта ситуация мне ужасно знакома. Это что-то вроде повторения в параллельной реальности того вечера у Софи несколько недель назад. Кафкианская версия моей жизни, и я попалась в эту ловушку. Алан-Великан склоняется надо мной.

— Боже, Алан, приятель, на твоей странице в Facebook куча фотографий, но твоей-то нет, приятель?

Папа взволнованно кивает.

— Ты должен добавить!

Они фотографируют папу и начинают подыскивать ему партнершу по соседству. Я наблюдаю за ними в совершенном ужасе, когда появляется первое женское лицо.

Я.

Я — первое предложение.

Ну, конечно.

Ну, черт, конечно.

Я беру телефон, пока Лоис, по лицу которой можно прочитать «я-же-вам-говорила», разворачивается к компании.

— Давайте все-таки не будем этого делать, хорошо?

Бар закрывается в час ночи, и папа рассказывает всем о своем последнем проекте, который он выполнил, будучи на пенсии — изучение семейной родословной.

— … разумеется, военные преступники в нашей семье были только со стороны мамы Ленни, — весело поясняет он. — С моей стороны в тюрьме сидели за воровство и насилие над местными жительницами.

Я громко зеваю, и Лиза перегибается через стойку.

— Слушай, Элли, расскажи мне о себе, — начинает она. Мы действительно мало разговаривали этой ночью, и я улыбаюсь, раздумывая, можно ли рассказать ей о своих картинах и о галерее, и о моих вновь обретенных амбициях, и…

Она прерывает мой ход мыслей.

— Ты одинока, да? Почему ты одна? У тебя завышенные запросы?

Класс. Прямо в точку.

Лиза уже все рассказала нам о своей любовной жизни — в мельчайших подробностях — и спрашивала совета, что ей делать со своим парнем, с которым она встречается уже четыре месяца, а он, по ее словам, видимо, все еще не готов взять на себя ответственность. Мы советуем ей потерпеть, но она говорит, что не хочет быть «старой невестой».

Что же, я к этому готова.

Сделав глубокий вдох, я объясняю:

— На самом деле, Лиза, если говорить честно, у меня заниженные запросы, поэтому я думаю, что дело не в этом. Я не знаю ответа. Могу лишь сказать тебе, что мне нравится быть одной. Я люблю свободу, мне нравится быть одинокой. И мне кажется, что я слишком счастлива в своей жизни. Возможно, я боюсь, что серьезные отношения несовместимы со всем этим. Даже самые лучшие в мире мужчины требовательны и время от времени на них приходится кричать. С тех пор как я рассталась с Тимом, со своим бывшим, мне ни на кого не приходилось кричать. И на меня никто не кричал. Я просто могу быть самой собой. То есть, да, мне просто нравится быть одной.

Компания, слушая мою речь, развернулась ко мне лицом, а Алан-Великан ободряюще кивает.

Ура! Может быть, я достучусь до этих людей. Мне так надоела жалость.

— Не беспокойся, дорогая, ты скоро встретишь кого-нибудь, — говорит Алан, успокаивая меня.

Стараясь не закатывать глаза, я делаю последнюю попытку.

— Спасибо, но я и одна счастлива.

Лиза выглядит задумчивой.

— Ты не думала обратиться к психотерапевту?

— Зачем? — в замешательстве спрашиваю я.

— Чтобы решить эту проблему, — услужливо добавляет она.

— Решить… проблему счастья? — осторожно выговариваю я, и она кивает.

— Ты не будешь счастлива одна, это очень странно и неправильно.

Бессмысленно.

— Эй, Лоис, — усмехаюсь я и меняю тему. — Если бы я была лесбиянкой, я понравилась бы тебе…

Она обрывает меня.

— О боже, если бы ты спросила, встречалась бы я с тобой, если бы ты была лесбиянкой, я бы ударила тебя кулаком во влагалище.

Ох.

— Я не об этом хотела тебя спросить, — говорю я, притворяясь, что смеюсь.

Об этом.

— В любом случае с точки зрения анатомии это невозможно, — бормочу я вдогонку. — Вероятно, ты имела в виду вульву.

Она закатывает глаза, но улыбается и ерошит мне волосы.

Папа с легкой улыбкой наблюдает за нами.

— Знаешь, Элли, я хочу, чтобы ты знала, что можешь рассказать мне абсолютно обо всем, — сбивчиво говорит он.

— Э, ты уверен? — осторожно отвечаю я.

— Я знаю, что ты одна с тех пор, как рассталась с Тимом, и хочу, чтобы ты понимала, что можешь поговорить со мной, если решишь, что он — или, э, другой мужчина — сбивал тебя с верного пути. Ты могла бы поговорить со мной об этом, если бы захотела.

Интересно.

— Что ты имеешь в виду? — с любопытством спрашиваю я.

Он ерзает на стуле.

— Ну, я просто имею в виду, что ты так хорошо ладишь с милыми Зои и Лоис, а они так счастливы вместе, и я подумал, может быть…

— Папа, — говорю я, прищурившись. — Ты спрашиваешь, не лесбиянка ли я?

— О господи, я не стал бы этого делать!! — Папа выглядит обеспокоенным, добавляя: — Я отнюдь не настаиваю, чтобы ты сказала мне об этом. Не теперь. Я никогда не заставил бы тебя рассказать о чем-то подобном, пока ты не будешь окончательно готова. Когда бы это ни случилось. Ты сама должна сделать этот шаг. Я только хотел, чтобы ты знала, что, когда бы тебе ни захотелось это сделать, я к твоим услугам.

— И ты бы нормально воспринял новость о том, что твоя дочь — лесбиянка? — с искренним любопытством спрашиваю я.

— О, дорогая, конечно, нормально. — Он обнимает меня, и я думаю, как мне повезло, что у меня такой нежный, такой любящий папа. Возможно, моя семья ни к черту не годится, но в ней много доброты. Даже пережив смерть матери, я знаю, что я гораздо счастливее многих других людей.

— Папа, это так мило, — говорю я ему. — Но я — не лесбиянка.

Он выглядит разочарованным.

— Но ты так давно одна. Ты уверена?

— Не так уж давно, — в отчаянии говорю я. — И, да, я совершенно уверена.

Я думаю, рассказать ли ему о том, как на втором курсе университета я целовалась с девушкой, и для меня это был просто пустяк. А потом я вспоминаю о том, что это мой отец, и это был бы самый тяжелый из наших с ним разговоров, включая тот, когда он сообщил мне о маминой смерти.

— Ты очень добр, папа, но быть одной — не значит быть лесбиянкой. Хотя, э… — Я со смехом поворачиваюсь к Лоис… — мне иногда кажется, что было бы проще, если бы я…

Она снова, закатив глаза, обрывает меня.

— Не говори больше так. Господи, почему бы тебе не выбрать какой-нибудь другой стереотип, Элли?

Ох. Виновата.

Папа допивает коктейль и медленно жует кекс с клубничным джемом, который подают к напитку.

— Ладно, — протяжно говорит он. — Кем бы ты ни была и что бы ты ни делала, я очень горжусь тобой, Ленни.

— Я знаю, папа, я тоже горжусь тобой. Закажем «Uber»?

Он смотрит на меня с подозрением.

— Это номер семь в меню? Знаешь, я не большой любитель рома.

Я смеюсь.

— С днем рождения, папа.

8

18.20, пятница 15 марта

Местоположение: Моя тесная душевая, вся в плесени, где из насадки для душа, покрытой не отчищаемым известковым налетом капает то горячая, то холодная вода. Сливное отверстие забито волосами, а на полу валяются несколько почти пустых флаконов геля для душа «Radox». Все это принадлежит Джошу. Но он говорит, что ему это «нужно», поэтому я не могу выбросить все в помойку. Я каждый раз буду спотыкаться о них, пока не сдохну. Естественно, от несчастного случая.

Ради бога. Мне почти тридцать, а я так и не придумала, что делать с волосками, покрывающими мое тело. Стоя под душем, я вслух спорю сама с собой. Конечно, если говорить объективно, я понимаю, что глупо считать это проблемой. Это волоски, проклятые волоски — ПОЧЕМУ Я ПРИДАЮ ИМ ЗНАЧЕНИЕ? — но я не могу не реагировать, когда все вокруг говорят, что все, что растет ниже шеи, отвратительно. Сегодня вечером у меня свидание с парнем, который кажется по-настоящему перспективным, и я понимаю, что мне нужно что-то с этим сделать, но меня словно поразил паралич. Я всегда слишком запаздываю с восковой эпиляцией (чаще всего сознательно, потому что это ужасно, унизительно и больно, и когда именно следует пойти на нее? За три дня до свидания? За день? Представления не имею). Я могла бы сбрить их, и обычно я уговариваю себя сделать это, но это тоже ужасно. Если я сейчас их сбрею, все будет нормально только в течение полутора часов, а потом я покроюсь красной сыпью и по крайней мере неделю не смогу носить джинсы, и слишком часто буду чесаться на публике. Значит, мне нужно просто оставить свои заросли в покое. Но я не хочу, чтобы он испытывал ко мне отвращение, если мы с ним, в конце концов, займемся сексом.

Вздох. Не то чтобы это имело значение, правило всем известно — если ты бреешься, ничего не случится, а если нет, то, в конце концов, начнешь сниматься в порнофильмах и попадешь в категорию «феминисток», потому что у тебя там волосы. Точно, я феминистка, которая не обязана делать то, отчего ей некомфортно, значит, решение принято. Я оставлю свою бедную вульву в покое. Свободу зарослям. Я вылезаю из душа, чувствуя себя гордой, как обнаженная Жермен Грир[52].

Сегодня вечером я встречаюсь с тридцатичетырехлетним Натаном. Он — учитель политологии, и мы уже вели с ним умные разговоры в WhatsApp о самых последних событиях, касающихся правительства, и о ситуации за океаном, в Белом доме. Мне кажется, я показалась ему действительно умной и хорошо информированной девушкой благодаря комментариям, которые я скопировала и вставила в сообщение прямо из The Guardian. Глядя на себя в зеркало и стараясь отыскать свой единственный длинный волосок на подбородке, я раздумываю, не стоит ли побрить лицо, и чувствую, что от волнения у меня бурчит живот. Я не увлеклась, но Натан действительно кажется мне веселым и интересным. И ему хотелось узнать обо мне и о моей жизни. Существует малюсенькая возможность, что он и вправду может — шок и ужас — оказаться приличным парнем. Эх, мои шансы минимальны, но я настроена решительно. Вот почему я так волнуюсь и хочу произвести хорошее впечатление, демонстрируя свое влагалище. Ох, брось, встряхиваюсь я, если он на самом деле приличный человек, то не обратит на это внимания. Выходя из ванной, я натыкаюсь на Джоша. Он усмехается, глядя на мое полотенце, и сексуально вздергивает бровь.

— Куда-то собралась, Найт? — спрашивает он.

— По правде сказать, да, — раздраженно говорю я в ответ, плотнее прижимая к себе полотенце. — У меня сегодня вечером свидание. Его зовут Натан, и он очень симпатичный. Намного лучше, чем ты, если хочешь знать. И еще он намного гуманнее тебя. Он не оставляет в своей комнате женщин, с которыми трахнулся, и не уходит завтракать.

Джош опять ухмыляется.

Я выжидательно молчу.

— Впрочем, может, и оставляет, я пока не знаю. Но он не похож на мужчину, который способен на подобное.

— Значит, свидание вслепую? — говорит по-прежнему удивленный Джош. — Куда он тебя ведет?

Мы идем в итальянский ресторан неподалеку от его дома в Восточном Лондоне.

— Неподалеку от его дома? — Джош расплывается в улыбке. — Молодец, Натан. Классика. — А потом, поскольку он сволочь, игриво добавляет: — Ты побрилась?

— Пошел к черту, Джош, — ругаюсь я. — Я не обязана соответствовать твоим патриархальным стандартам красоты. Иди и любуйся у себя в комнате на глянцевую порнографию с куклой Барби.

Он пожимает плечами, еще раз, не спеша, оглядывает мои ноги и направляется в свою комнату. Что за сволочь.

Я возвращаюсь в ванную комнату, забираюсь обратно под душ и сбриваю вообще все. Вот такая я дерьмовая феминистка.

На этот раз я прихожу раньше и прошу у официанта воды. Я решила, что не буду слишком напиваться, по крайней мере, до прихода моего ухажера. Я имею в виду, снова не буду. Приятное место. Интерьер очень подходит для свиданий, по стенам развешано много шикарных картин, а на столе стоят высокие подсвечники. Знаете, ресторан романтичен тогда, когда вы едва различаете, кто еще сидит рядом. Я узнала, что романтика — это когда горит как можно меньше светильников. Что, возможно, создает некоторые трудности, когда у тебя свидание вслепую, но не важно — когда он придет, я сделаю вид, что говорю по телефону, тогда, подходя ко мне, он испытает некоторую неловкость. Я вспоминаю другое свидание на этой неделе, когда мы договорились встретиться на улице у станции метро, и я подходила к трем разным мужчинам, которые, как мне казалось, пришли на свидание, пока не обнаружила нужного парня. Оказалось, что все до единого, кто ждет кого-то на улице у станции метро, назначили свидание через Tinder.

Через пять минут приходит Натан, и я встаю, чтобы поздороваться с ним. Честно говоря, я довольна. Он очень хорошо смотрится — высокий, с темно-зелеными глазами, с открытой улыбкой, — и, кажется, он радуется мне, когда целует в щеку и смеется над собой, делая попытку поцеловать еще раз, а я сажусь. Я прошу извинения и тоже смеюсь, чувствуя, что он замечает мое волнение. Он мне нравится, с удивлением осознаю я. Какое приятное чувство. Прошло так много времени с тех пор, когда я испытывала физическое притяжение к кому-то — не считая ненависти-любви к Джошу, — и я с облегчением понимаю, что в физическом смысле я еще способна на это. Неужели он — та самая редкая находка, нормальный мужчина, и к тому же привлекательный? Натан, сняв свое короткое синее пальто на деревянных пуговицах в стиле медведя Паддингтона[53], болтает о том, как прошел его день, и с этого момента я начинаю понимать, что, возможно, мне захочется заняться сексом с медведем Паддингтоном.

— Спасибо, что проделала такой путь через весь Лондон, — любезно говорит он, садясь и беря в руки меню. — Я знаю, мы, лондонцы, не любим покидать свои районы, но мне очень нравится это место. Здесь так вкусно кормят.

— Не глупи, — говорю я. — Мне не терпелось попробовать. И спасибо, что зарезервировал места.

Если честно, мне никогда не хотелось есть на первом свидании, я опасалась приема пищи. Я немного обжора, и мой способ поглощения еды не способствует тому, чтобы влюбиться в незнакомца. Я как можно дольше притворяюсь долбаным привередливым хиппи. Но на этот раз меня так ободрило, что парень предлагает сходить куда-нибудь и сам договаривается обо всем, что я не захотела разочаровывать его. Черт, я устала снова и снова предлагать встретиться в одном и том же баре в Эйнджеле[54], потому что никто не способен принять решение. Я хочу отдохнуть от этого места, я провела там немало вечеров, всегда уходя с разными мужчинами, тамошний бармен теперь наверняка думает, что я проститутка. И не высокого полета, не из роскошных.

Минуту мы оба изучаем меню, и я размышляю, удобно молчать или нет. Как знать?

Он смотрит на меня с улыбкой.

— Ты очень красивая, — нежно говорит он.

— О, замолчи, — машу я на него рукой, чувствуя себя ужасно смущенной. Я никогда не умела принимать комплименты, как все нормальные люди. Обычно Тим рассказывал всем, что в первое время, когда он говорил, что у меня красивые волосы, я бросалась в него едой с криком СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА, даже если на дворе стоял май, все это только для того, чтобы отвлечь внимание. Я не помню, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, но это на меня похоже.

— Спасибо, — отвечаю я, слегка заикаясь, боясь, что покраснею, и благодаря бога за тусклое освещение. — Ты тоже неплохо выглядишь.

Он снова ухмыляется и закрывает меню, не отрывая от меня глаз.

— Я знаю, чего хочу, а ты?

Два часа спустя я, слегка покачиваясь, писаю в туалете. Натан — большой балагур. Мы играли в разные игры с выпивкой, и оба постоянно мухлевали, то есть по обе стороны стола выпито было немало. Мы только что закончили одну игру, в которую он играет со студентами в начале семестра (разумеется, без алкоголя), она рассчитана на то, чтобы лучше узнать друг друга. Смысл в том, что ты предлагаешь два события из своей жизни, а другой игрок угадывает, которое из них является правдой. Только в своей версии игры мы скоро дошли до того, что, стараясь не рассмеяться, стали соревноваться в придумывании двух самых нелепых и лживых фактов из своей жизни. Кроме того, мы плотно поели. Натан настоял, чтобы мы заказали по три блюда, а сейчас попросил для нас еще один десерт на двоих. Как приятно, когда от тебя не ждут, что ты съешь только маленькую порцию салата, это действительно помогло нам нейтрализовать градус алкоголя, но я все еще сильно пьяна и слегка покачиваюсь из стороны в сторону, вставая с толчка и направляясь к раковине. Я мою руки и, глядя в зеркало, хлопаю себя по лицу, когда думаю о том, как пройдет ночь. Кроме разных глупостей, мы обсудили почти все банальные темы — семью, работу, друзей. Кажется, он искренне интересуется моей жизнью, и, черт возьми, мне, безусловно, интересна его. Последние четыре года он преподает в средней школе, а до этого довольно долго жил в Барселоне, где преподавал английский язык. Это было, когда он колесил по Европе. А еще раньше он провел какое-то время в Африке, где помогал строить деревни, и вообще, надо полагать, внушал каждому, кто когда-либо сталкивался с ним, ощущение собственной неполноценности. Включая меня. Он навел порядок в своей жизни, у него есть квартира, любимая работа — он многого достиг, но при этом он не ведет себя как засранец. Он пугает меня, это точно, но и очень притягивает.

Я поправляю макияж, подкрашивая губы темно-красной помадой.

Боже, как я люблю губную помаду. Мне нравится накладывать ее, мне нравится, как она смотрится, мне нравится, какую силу она придает мне. Парни, делая мне комплимент пытаясь затащить в постель, обычно говорят о моих волосах и глазах (и сиськах, конечно), но мне всегда казалось, что большего внимания заслуживают мои губы. Я надуваю губы, глядя в зеркало, и размышляю, захочет ли Натан укусить меня в нижнюю губу.

В туалет, пошатываясь, входят две девицы, споря между собой о том, сколько им заплатят, если они соблазнят Дональда Трампа. Я хватаю сумочку, надеясь, что они не заметили, как я строю в зеркало соблазнительные рожицы.

Когда я возвращаюсь за стол, Натан спрашивает меня, давно ли я пользуюсь Tinder.

— Недавно — несколько недель, — но до этого в моей жизни произошли большие неприятности, — говорю я, улыбаясь. — А ты?

— Примерно полгода, — отвечает он, скорчив мину. — Это… Всего понемногу. Были и восхитительные (он опять долго не отрывает от меня глаз), и ужасные свидания.

Я ухмыляюсь.

— По-моему, нет ничего лучше ужасного свидания, — говорю я. — По крайней мере, потом можно рассказать друзьям смешную историю. Ведь никому не хочется слушать о чудесном свидании, когда ладят друг с другом, и никто никому не причиняет страданий. Разве не поэтому мы заходим в Tinder? Не для того, чтобы развлечь друзей?

Он смеется, но, кажется, не верит мне.

— Хмм. Мне кажется, моим друзьям было бы скучно слушать об этом. И я не думаю, что забавный анекдот, рассказанный в пабе, стоит ужаса, который я испытал на своем последнем свидании с сестрой Сандрой. — Он гримасничает, а я смеюсь. — Она увлеченно занималась привлечением новых адептов в христианскую церковь, а когда я заказал вино, сказала, что я попаду в ад. Я подумал, что она шутит, а она вручила мне листовку, где говорилось о спасении души.

— Конечно, она пошутила. У тебя сохранилась эта листовка? Мне бы хотелось прочитать ее.

Он кивает.

— Ну, конечно, я ношу ее с собой повсюду, позже я зачитаю тебе несколько пассажей. Ты на кого больше похожа — на женщину из Нового или Старого Завета?

— Из Старого, разумеется, — беспечно говорю я. — Мне нравятся большие птицы и громкие крики. Разве я не указала этого в своем профиле в Tinder? Эй, сообщи мне, если потеряешь ту листовку, у меня в сумке лежит запасная для таких грешников, как ты.

Мы хихикаем, и он подливает вина, прикасаясь при этом к моей руке. Меня охватывает легкая дрожь.

— Недавно на одном свидании парень привел меня в свой «любимый «Prêt»[55], - рассказываю я. — Через четыре минуты мне стало ясно, что я там лишь для того, чтобы вызывать ревность у Натали — девушки, которая делает кофе латте. Он усердно игнорировал меня, при этом постоянно пытаясь привлечь внимание Натали. Мне было искренне жаль парня, а она совершенно не замечала его. Было немного неловко.

Мы снова смеемся и начинаем наперегонки рассказывать дурацкие случаи, связанные с Tinder.

Он рассказывает о девушке, которая без конца спрашивала его, как часто он писает сидя, а потом призналась, что ставит рядом с кроватью большую кружку с логотипом «PG Tips»[56] и писает в нее, не утруждая себя походом в туалет. Я рассказываю ему о парне, который через полчаса после начала свидания спросил, нравится ли мне, когда у меня сосут пальцы на ногах. И о том, как потом он романтическим голосом поведал, что в тот день не занимался мастурбацией, как обычно, поскольку берег себя для меня.

И так далее.

Когда мы выходим из ресторана, морозит, на улице стоят последние клиенты, и Натан обнимает меня.

— Было весело, — говорю я, меня опять охватывает страх. Что сейчас происходит? Прежде у меня не было ни одного свидания, которое мне действительно понравилось бы.

— Да, правда, было весело, — улыбается он и мимоходом добавляет: — Не хочешь зайти ко мне? Отсюда всего несколько минут ходьбы.

Он кивает на главную улицу, а я в нерешительности стою на дороге. Мне действительно нравится Натан, он веселый и сексуальный, но я представляю себе ухмылку Джоша. В этом-то и состоял его план. Я рисую в своем воображении, как утром приползаю домой с туфлями в руках, и слышу, как Джош радостно кричит, что Натан добился именно того, чего хотел. Но кому какое дело, что, заманив меня сюда, он пошел на хитрость, верно? Все мы, любители секса, ведем себя как животные и не должны этого стыдиться. Или должны?

К тому же я побрилась.

Но, если я пойду к нему, он решит, что я распутница.

Это абсолютно старомодно и смешно. В любом случае разве вызвал бы у меня интерес парень, осуждающий меня за то, что я так поступаю?

Я поеживаюсь.

Но он расскажет своим друзьям, что я дала ему на первом же свидании.

А мне какое дело?

Но он почти нравится мне, и Джен отчитает меня.

Я возбуждена.

Но он осудит меня.

Натан кажется слегка растерянным. Мой внутренний монолог слишком затянулся, и, вероятно, я строила рожи.

— Пойдем, тут недалеко, — говорит он, беря меня за руку. — Я не хочу, чтобы все сейчас закончилось, мы можем просто поболтать. У меня в холодильнике есть вино.

О, как предусмотрительно. Я снова колеблюсь.

— Э, на самом деле все отлично, — слышу я свой голос. — Я поеду домой, с утра у меня много дел, и прежде всего мне нужно навестить отца. Все было замечательно, но… ты понимаешь.

Он как будто в смятении.

— Мне не хотелось быть назойливым, просто я подумал, что мы могли еще выпить, — словно защищаясь, говорит он.

— О, я понимаю, только… лучше я вызову «Uber», — говорю я, вынимая телефон. Натан пристально смотрит на меня уже не обольстительным взглядом, а так, словно готов убить. Внезапно мое желание уехать домой крепнет.

Он вздыхает, когда я открываю приложение. Машина в двух минутах езды отсюда.

— Хорошо, — холодновато говорит он. — Я подожду вместе с тобой.

Мы стоим и неловко молчим, и я чувствую себя очень разочарованной. Разочарованной его реакцией и разочарованной самой собой. Видимо, я, сама не зная как, испортила весь вечер.

Нужно что-то сказать.

— Я… — Сигналит машина, подъезжая. Мое такси.

Натан открывает мне дверцу и чуть натянуто улыбается.

— Извини, — выдавливаю я из себя, а потом ненавижу себя за это. — Я прекрасно провела время.

Он кивает.

— Я напишу тебе SMS.

Он действительно присылает мне SMS. Когда через двадцать минут я вылезаю из машины у своего дома, мой телефон вибрирует.

Привет, Элли, я отлично провел вечер, но не думаю, что мы подходим друг другу, прости. Будь осторожна. Удачи в поисках. Пока.

Я роняю телефон в сумку, словно он обжигает меня. Уф. УУУУУУф. Что это такое? Все потому, что я отказала ему в сексе? Мне что, снова шестнадцать, чтобы меня бросал парень за то, что я не захотела трахнуться с ним? Впервые я действительно приятно провела время на свидании. Встретила мужчину, с которым у нас возникло взаимное влечение. И меня оттолкнули. Тогда какой смысл во всем этом? Ясно, что я никогда не встречу никого приличного.

Слава богу, Джоша нигде не видно, когда я тащусь в свою комнату и падаю на кровать.

Я так оскорблена. Сколько неоднозначных сообщений получают женщины в наше время. Я снова и снова повторяла себе, что никогда не найду любовь, продолжая заниматься сексом, чтобы весело провести время. И вот я прекращаю заниматься сексом, чтобы весело провести время, а меня по-прежнему отталкивают.

Мне нужно было просто заняться с ним сексом.

Нет! Это глупо! Хорошо, что я не пошла к нему. Потом я чувствовала бы себя еще более униженной, я бы подумала, что понравилась ему, а на следующее утро получила бы то же самое сообщение.

Не знаю, что и думать. Нам было весело, верно? Только он так внезапно взбесился. Какая досада.

Вот дерьмо. Уф.

Я реву, уткнувшись в подушку, высчитывая, сколько сейчас времени в Калифорнии.

Половина пятого, это означает, что Джен привезла дочку из школы. Я звоню ей.

— Что?

Джен всегда так отвечает по телефону.

— Привет. Как дела? Что делаешь?

— Занята. — Она не занята. — Как у тебя дела?

— Хм, полагаю, что нормально. Я просто хотела поздороваться с тобой.

Она с подозрением спрашивает:

— Зачем?

Я шмыгаю носом.

— Я только что вернулась со свидания. Удачного и очень неудачного свидания. Мне очень грустно, это так изматывает, он просто морочил мне голову. Мне нужна была поддержка, я хотела услышать дружеский голос, в общем, я не знаю, зачем звоню тебе.

— Я могу поддержать тебя, если захочу, — возмущенно говорит она. — Не моя вина, что ты отказываешься от помощи. Ты такая же глупая, как папа. На днях я предложила познакомить его с мамой моей подруги. Она славная и живет совсем рядом с ним. Она тоже вдова, то есть у них много общего. Я все устроила, но вместо того, чтобы дать ей шанс, он только жаловался, вернувшись домой.

Я оживляюсь, думая о том, что завтра услышу обо всем от папы. По крайней мере, он тоже прошел через ад, сходив на свидание.

— На что он жаловался? — спрашиваю я.

— Ох, ну, знаешь, обычные отговорки: «Джен, она слишком стара для меня. Ей восемьдесят два года. Джен, она ничего не слышит, потому что у нее сломался слуховой аппарат. Джен, другие жильцы дома для престарелых спрашивали меня, не прихожусь ли я ей сыном. Джен, нам даже не разрешили выйти на улицу, потому что она подключена к кислородному баллону». Сплошная бессмыслица. Он говорит, что хочет познакомиться с кем-нибудь, поэтому я взяла на себя труд и нашла для него идеальный вариант, а он такой неблагодарный.

— Хм, да, очень неблагодарный, — с готовностью соглашаюсь я. Я стараюсь не рассмеяться, представляя, как восьмидесятидвухлетняя дама пытается флиртовать с моим папочкой.

— Слушай, — говорит Джен, внезапно становясь серьезной. — Ты действительно хочешь с кем-нибудь познакомиться? Потому, что не похоже, что ты очень довольна этим свиданием. И, честно говоря, все эти стенания очень утомляют меня. У меня здесь куча дел, понятно?

— Каких, например? — невинно спрашиваю я.

Джен молчит. У нее нет никаких дел. Она не завела в Калифорнии друзей — по понятным причинам, — Эндрю все время занят на работе, а Милли — самый самодостаточный шестилетний ребенок, которого я когда-либо встречала. Она не ждет помощи ни от кого и ни от чего. Серьезно, не пытайтесь помочь ей, иначе останетесь без пальцев.

— У тебя там все хорошо, Джен? — тихо спрашиваю я, зная, что Джен ни за что не признается, что ей одиноко.

— Разумеется, будь я проклята, — фыркает она. — Не опекай меня. Мне здесь нравится. Здесь лучше, чем в хмурой, сонной Англии с ее ужасной погодой и стариком, который слоняется без дела и без умолку болтает о своем саде.

— Папа?

— Нет, принц Чарльз. Поэтому отвали со своим сочувствием, у меня все прекрасно. Я беспокоюсь только о тебе.

Мне не следовало ничего говорить. Я знаю, как нужно вести себя с Джен. Главное, ей никогда не приходит в голову, что ты пытаешься дать ей совет или как-то поддержать. Если она чувствует, что ее каким-либо образом опекают, она набрасывается на тебя, вопя, что не нуждается в твоем «ЧЕРТОВОМ УЧАСТИИ». Это сложно понять, потому что меня тоже постоянно обвиняли в том, что меня «НИ ЧЕРТА НЕ ИНТЕРЕСУЕТ». Но как задавать вопросы о личной жизни и не казаться при этом участливой или отзывчивой? Сложно, сложно.

— Ладно, ты знаешь, где меня найти, — осторожно говорю я.

— НЕ ДОНИМАЙ МЕНЯ СВОИМ ЧЕРТОВЫМ УЧАСТИЕМ, У МЕНЯ ВСЕ ПРЕКРАСНО, — фыркает она. — Это тебе нужно разобраться в своей жизни. Тебе скоро тридцать, и ни один мужчина не захочет встречаться с тридцатилетней старухой. Прекрати тратить свое время на папу, познакомься с каким-нибудь настоящим мужчиной, забудь о своих запросах и, ради бога, будь как все. В жизни нужно идти одной дорогой: работа, брак, дети. Вот о чем ты должна подумать, Элли. Перестань зажигать и просто разберись с этим. Всех тошнит от твоего упрямства.

— Я не упрямая, — упрямо бормочу я.

— Слушай, мне пора, — вздыхает она. — Не ходи больше на свидания, если тебе этого действительно не хочется. Если ты и вправду хочешь навечно остаться одна, удали приложение. Но, проклятье, будь мужественной. Будь собой, скажи Софи и всем остальным, кто спрашивает тебя об этом, чтобы они шли на х… и больше не позволяй никому указывать тебе, что делать. Делай то, чего хочешь сама. Хорошо?

— Хорошо, Джен, я больше никому не позволю указывать мне, что делать. Спасибо, извини. Доброй ночи.

Она отключается.

Алан Найт

Кому: Eleanor.knight@gmail.com, Jennifer.seevy@hotmail.com

22 марта

Алан Найт

106, Касл-Райз

Джадфилд

Восточный Суссекс

TN225UN

Дорогие Элинор и Дженнифер!

Надеюсь, что у вас все отлично. Вы успели вчера посмотреть великолепную серию Соседей? Просто не знаю, как им из года в год удается снимать такие высококачественные сюжеты. Сегодня утром я гулял с Питером и Кэндис, и она посоветовала мне написать обзор этой серии для «IMDb»[57]. Что вы думаете об этом?

Ленни, спасибо за твой ответ. Я не понимаю, «EL James» — это мексиканский ресторан[58]? Если да, то почему они хотели подать на меня в суд? Если серьезно, то Кэндис говорит, что они с Питером смотрели Хорошую жену[59], и при необходимости она может найти мне адвоката по Интернету.

Дженни, на конверте с последними главами, которые я послал тебе почтой, кто-то по ошибке написал «Вернуть отправителю». Похоже на твой почерк! Ха-ха. Но не волнуйся, я снова отправлю их по почте. Я не хочу, чтобы ты пропустила их, потому что Кэндис говорит, что теперь я пишу действительно талантливо.

Крепко целую вас обеих и горжусь вами.

С наилучшими пожеланиями,

Папа

75 ОТТЕНКОВ ТОНИ

Роман Алана Бернарда Найта

В последние дни Тони сам не свой. С тех пор как они поцеловались взасос в лифте дома у Светланы, она бомбардирует Тони SMS и подарками. Она прислала ему одежду и персональный компьютер и подарила новую машину, но Тони все еще не знает, что делать. Ему нравится Светлана, но он ошеломлен всем этим и после еще одного разговора с Вандой вчера вечером, когда она пришла и приготовила.

Тони поистине вкусный ужин, хотя и не цыпленка с овощами и орехами, потому что цыпленка и овощей с орехами не было, он чувствует себя еще неувереннее. Ванда говорит, что у Светланы темное прошлое, и она давно одна, а это дурной знак. Ее все сторонятся!!

Но Тони не уверен, что может уклониться от Светланы. Ее темная и мощная аура притягивает его.

Сегодня она позвонила ему, когда он собирался выйти из дома, чтобы зайти в оптовый магазин «B&Q» и купить новый цветочный горшок, она звонила по городскому телефону, значит, явно смогла заменить аппарат без его помощи, но Тони не обижается, все прекрасно. Она хотела узнать, куда он собрался, и когда он упомянул «B&Q», Лана, выдумав какой-то предлог, сказала, что тоже поедет туда, и они могли бы встретиться в отделе инструментов. Она очень игриво сообщила, что ей нужен действительно большой инструмент, и Топи мгновенно понял намек, потому что он очень умен. Как бы то ни было, он согласился встретиться с ней и не может отрицать, что сейчас, забираясь в свой новый «Lamborghini Veneno», который Лана прислала ему, очень взволнован. Теперь он думает, что, наверное, должен что-то купить для Ланы, ведь она сделала ему так много подарков. По пути в «B&Q» он прихватывает коробку конфет «Celebrations».

Свернув за угол в отдел огородных растений и еще не видя Ланы, он ощущает ее опьяняющий мускусный запах. Это она, и она выглядит еще невероятнее, еще красивее, чем в последний раз. На ней очень, очень красивая фиолетовая блузка и фиолетовая юбка, а волосы очень красиво уложены. Увидев, как он внимательно рассматривает семена, Лана останавливается, и они минут пять пристально смотрят друг на друга. Тони раздумывает, может быть, им лучше соблюдать дистанцию, потому что чувствует, что ближе подходить опасно.

А потом Лана подходит к нему, и, заглянув в ее корзину, Тони замечает, что она купила 18 катушек клейкой ленты.

— Если ты хочешь залепить прокол, я могу поменять покрышку, — с готовностью говорит Тони, и Лана снова смотрит на него.

— Это не для прокола, — загадочно улыбаясь, говорит она.

Нарастающее сексуальное влечение между ними ощущается во всем отделе, и проходящие мимо покупатели смотрят на них, несомненно, думая при этом, какая они красивая пара.

— Спасибо тебе за подарки, — говорит Тони, а потом дарит ей шоколадные конфеты. Он не смог найти «Celebrations» в «Tesco»[60], поэтому ему пришлось удовольствоваться коробкой «Quality Street».

— Это мои любимые. Ты очень внимателен! — говорит Лана, кладя их в сумку. Тони — мастер выбирать подарки.

Лана тянется к Тони и гладит его по руке, а потом они оба бросают свои корзины с покупками и начинают снова и снова целоваться и обниматься! Это очень рискованно, поскольку они стоят прямо посреди торгового зала, но другие покупатели, которых в обычное время их поведение могло бы возмутить, сейчас, вероятно, поражены, наблюдая за их поистине изумительным поцелуем.

Когда они, наконец, прекращают целоваться, то оба задыхаются, несмотря на то, что Тони регулярно нагружает сердце, занимаясь на степ-тренажере.

— Это изумительно, — говорит Тони.

— Никогда я так сладко не целовалась, — говорит Лана. — Тони, я хотела бы, чтобы ты подписал контракт и стал моим бойфрендом.

Контракт? — в смятении думает Тони. Тони не из тех мужчин, которые говорят, что женщины — дуры, но некоторые женщины, наверное, точно дуры, даже если они так прекрасно целуются.

— Почему ты хочешь заключить контракт? — говорит он, на этот раз едва слышно.

— Потому что хочу позаботиться о тебе, — говорит Лана. — Там, откуда я приехала, все так делают.

Тони не знает, верить ли ей. Он побывал во всех странах мира и никогда не слышал, чтобы кто-нибудь подписывал контракт с бойфрендом. А ведь многие женщины желали, чтобы он стал их бойфрендом!!

— Что будет написано в контракте? — спрашивает Тони, все еще смущаясь и не желая показаться грубым.

— Я сейчас же составлю его для тебя, — говорит Лана. — Потом ты сможешь ознакомиться с ним. Но помни, твоя подпись под контрактом будет означать, что у тебя будет все, что ты пожелаешь. Я — на редкость щедрая подружка, Тони. Ты будешь распоряжаться всеми моими деньгами, моими вещами и, самое главное… — Лана переходит на шепот — … моим ТЕЛОМ, Тони. — Лана тычет пальцем в корзину с клейкой лентой, а Тони пытается собраться с духом. Его крайне ошеломили ее слова, особенно те, что были сказаны шепотом, насчет ТЕЛА. Лана отходит от него, потом оборачивается и соблазнительно произносит: — Ты захочешь подписать контракт, обещаю тебе. О, и будь завтра дома, тебе доставят личный самолет.

Тони обещает, что будет, и назначает доставку в интервале от трех до четырех часов дня, затем они расстаются, так как Тони еще не закончил покупки в «B&Q». Он смущен как никогда. Да, его очень привлекает Светлана, но он не уверен, хочет ли быть ее бойфрендом, и не слишком уверен в том, стоит ли ему подписывать контракт. Все это кажется ему немного чрезмерным. Он бы даже сказал чуть-чуть излишним. Тем более что они познакомились всего несколько дней назад. Но он не может долго оставаться один, возможно, так теперь делают все. Возможно, Анита тоже где-нибудь подписывает контракт с богачом.

Тони возвращается домой. Он понимает, что ему нужно МНОГОЕ обдумать.

КОНЕЦ ГЛАВЫ

9

10.35, понедельник 2 5 марта

Местоположение: Офисный зал заседаний со стеклянными стенами, где в понедельник утром обычно проходят наши «летучки». Всем мест не хватает, поэтому я чаще всего топчусь позади. И по крайней мере один из старых женатых пижонов предлагает мне или Мэдди сесть к нему на колени, ха-ха, просто ради смеха, не говори моей жене, ха-ха, или ради шутки позвони в отдел кадров. А потом, в следующие десять минут, они выглядят испуганными, скользя по нам взглядом и размышляя, не записываю ли я их, потому что я из тех, кто на это способен. Возможно, и так.

Мэдди должна была обсудить проекты, над которыми она работает, проинформировав Дерека о том, как она с ними справляется. Но она главным образом несет всякий вздор, говоря о том, что в работе участвовал весь коллектив, а мужчины, сидящие по обе стороны от нее и не приложившие ни единого усилия, довольно кивают головами. Я говорила Мэдди, чтобы она прекратила вести себя подобным образом, но она не внемлет. Каждый понедельник повторяется одно и то же. Она говорит, что не хочет показаться «агрессивной», присваивая себе чужие заслуги. На работе я — ее добровольная напарница, то есть в мои обязанности входит дать ей понять, когда она подрывает свой авторитет, а также вмешаться, если ее снова и снова прерывает офисная братия. Меня это очень раздражает, но она, видимо, ничего не замечает. На самом деле я не думаю, что Мэддс хотелось бы знать, как закончить фразу на совещании — она так привыкла, что ей затыкают рот на полуслове.

Когда все мы выходим из зала, я снова готовлюсь отчитать ее, но на этот раз она не желает слушать меня, уверенную в своей правоте, и отмахивается от моих доводов, говоря, что есть «нечто более значимое и важное», чем ее «дурацкая карьера».

— Я влюблена! — радостно шепчет она, когда я вновь открываю рот, чтобы что-то сказать ей. Рич идет следом за нами. Он пропустил в 11 часов презентацию чипсов «Quavers», но, слава богу, пакет уже наготове, и он уже ныряет в него.

Мэдди, возбужденно хихикая, бросает взгляд на мое изумленное лицо. Я знаю, что в пятницу у нее было первое свидание, назначенное через сайт Plenty of Fish, и в субботу она не ответила на мое бесцеремонное SMS с просьбой рассказать о том, как оно прошло, поэтому я полагала, что она разочарована. То же мне, новость, свидание. И тоже мне новость через Plenty of Fish.

— Извини, я не ответила на твое сообщение, я была полностью поглощена Заком, — вздыхает Мэдди. — Поэтому я и опоздала на утреннее совещание. Элли, он обалденный, не могу даже передать тебе. Я влюбилась с первого взгляда. Мы встретились после работы в местном пабе «Wetherspoons», и это было просто… волшебно. Мы выпили текилы, а потом мы влюбились друг в друга, понимаешь? Мы пошли ко мне домой и провели вместе все выходные. Было так романтично. — Она выглядит измученной и опять повторяет: — Он совершенно обалденный.

— Звучит, хм, романтично, — соглашаюсь я, слегка утомленная всей этой «романтикой» после текилы, выпитой в пабе «Wetherspoons».

Рич с восторгом присоединяется к моему мнению, посасывая свои чипсы.

— Ужасно романтично, Мэдди, я так рад за тебя! Как ты думаешь, не попытаться ли и мне зайти на сайт Plenty of Fish? В выходные я был на свадьбе, и каждая девушка, с которой я заводил разговор, еще до того, как я успевал поздороваться с ней, говорила мне, что у нее есть парень.

Мы обе не обращаем на него внимания, и Мэдди продолжает.

— Я понимаю, что это ни к чему не обязывает, и я только что порвала с Беном, но мы с Заком поговорили об этом и решили, что вообще, вообще не будем спешить. Он знает, что я совсем недавно осталась одна, и нам не хотелось бы торопиться. Но, Элли, я совершенно уверена, что он — ТОТ САМЫЙ, ЕДИНСТВЕННЫЙ, и я сказала ему об этом, и он сказал мне то же самое! Мы даже поговорили о браке и о детях! — Мельком взглянув на мое изумленное лицо, она быстро добавляет: — Но мы не будем спешить, обещаю тебе.

Я радостно киваю. Брак и дети. Действительно, не скоро.

— То есть… — начинаю я, — вы не говорили, к примеру, о том, что некоторое время будете встречаться?

Кажется, я подловила ее.

— Ну, да, мы решили, что поженимся и будем верны друг другу. Но, Элли, мы правда не хотим спешить, честно, не хотим.

Я смеюсь. Ясно, у нас разные представления о спешке.

— Как мило, Мэддс, я так рада за тебя.

— И я рад! Ха-ха, — говорит Рич, хотя его никто не спрашивал. Как будто кого-то интересует его мнение.

Мэдди мурлычет от счастья.

— Не поверишь, это было мое первое свидание после Бена, а я уже кого-то встретила! И не просто кого-то, а ко-го-то. Отличная кандидатура для замужества, ты так не думаешь? Первое свидание через Интернет, и я знакомлюсь с идеальным парнем. Сон становится явью. Можешь себе представить, как мой папа будет произносить речь на свадьбе, можешь? Как мне повезло!

Я снова смеюсь и радостно сжимаю ее в объятиях.

Внезапно она умолкает и становится подавленной.

— Ох, Элли, я выложила все это так бесцеремонно, да? А ты одна уже не один год, и у тебя был миллион свиданий!

— Один год, и не миллион, — поправляю я ее. Мне действительно не хочется, чтобы разговор переключился на меня и мое одиночество. Не сейчас.

Я продолжаю.

— И как будто мне есть до этого дело! Я, правда, рада за тебя, Мэддс, просто обалдеть, кажется, Зак — само совершенство. Я хочу увидеть его фотографии и познакомиться с ним как можно скорее!

Доставая телефон и показывая мне его страницу в Facebook, Мэдди начинает возбужденно болтать о его роскошной шелковистой шевелюре. Я усмехаюсь, заметив, что они уже добавили друг друга в друзья, с пометкой, что у них «отношения». Но кто я такая, чтобы судить? В конце концов, прошло всего три дня.

Забыв о сарказме, я размышляю о том, искренне ли я радуюсь за Мэдди. Не совсем, осознаю я, когда она показывает Ричу детские фотографии Зака и рассказывает нам о том, что им нравится один и тот же (синий) цвет, и о том, как Альфред при первой встрече с Заком уткнулся ему прямо в промежность, что означает, что тот ему понравился.

То, что я испытываю — не ревность. Боюсь, что я слегка… расстроена. Возможно, меня застали врасплох. Прежде я радовалась тому, что рядом со мной оказался кто-то еще одинокий, с кем я могла позабавиться. И дело даже не в том, что я могла рассказать ей о своих свиданиях. Я думаю, дело скорее в том, что появился кто-то еще, на кого все указывали пальцем. Что не я одна была предметом всеобщего любопытства. Что мое одиночество не казалось таким странным. Что все не считали мое положение таким безвыходным, раз мы с подругой были в одной лодке. Но для Мэдди это хорошо — потому что, мне кажется, ей в любом случае не понравилось бы быть одной. Она — общительная девушка. У всех у нас есть подруги, не способные быть одинокими, Мэдди стремится к безопасности. И я никогда не видела ее такой переполненной радостью — она бьется лбом о стены. Значит, я рада за нее. По крайней мере, почти рада.

Мы снова садимся за столы и видим проходящего мимо Аарона из отдела писем, который машет нам рукой.

Секунду Мэдди выглядит страшно испуганной и вопит:

— О боже, я забыла переспать с Аароном! Я забыла переспать со всеми. У меня было только одно окно возможностей, и я не воспользовалась им. — Она выглядит расстроенной, но потом быстро оживляется. — Но Зак — ЕДИНСТВЕННЫЙ, значит, это не имеет значения. Я сейчас же напишу Заку, какие умные будут у нас детишки. Послушай, есть приложение, позволяющее размещать фотографии и показывающее, на кого будет похоже твое потомство.

Рич громко причмокивает, посасывая чипсы, и поворачивается ко мне.

— Эй, Элли, я вот что подумал. Я знаю кое-кого, кто тоже одинок!

Ну вот, приехали. У каждого найдется одинокий друг, и каждый считает, что он идеально подходит тебе, но обычно оказывается, что «идеально» в нем лишь то, что он тоже одинок.

— Он бы идеально подошел тебе! — говорит Рич.

Так и есть. Я вздыхаю. Не хватало, чтобы Рич устраивал мою жизнь. Я упала еще ниже.

Мэдди кладет телефон на стол, возбужденно размахивая руками и вереща. Она катается между нами на кресле.

— Изумительно! Как его зовут, Рич? Чем он занимается?

Предательница. Не успела сойти с одного поезда и тут же без тормозов несется-на-всем-ходу-навстречу-своей-по-гибели, чтобы найти-поезд-с-бойфрендом-для-Элли.

Рич ухмыляется.

— Его зовут Рональд (я в обмороке), и он работает в банковской сфере (прихожу в себя), ищет ссуды для клиентов в уотфордском филиале банка «Natwest» (…)

Но Мэдди, по правде сказать, не интересуют подробности об этом мужчине. Это никого не интересует, всем просто хочется пристроить тебя. Когда тебе двадцать, все говорят что-нибудь наподобие «Э-э-э, он говорит, что предпочитает кошек собакам? Брось этого урода». А когда тебе без малого тридцать, все говорят что-нибудь наподобие «О, дорогая, он состоит на учете, и ему нельзя посещать твой дом, потому что он находится рядом со спортивной площадкой? Так живи у него или переезжай в другое место. У ТЕБЯ ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ».

Теперь Мэдди хлопает в ладоши, припевая:

— Покажи нам его фото, покажи нам его фото!

— Хорошо, — с готовностью соглашается Рич. Долгие месяцы мы не уделяли ему столько внимания. Убедившись, что Дерек надежно укрылся в своем кабинете, Рич поворачивается к своему компьютеру и загружает Facebook. Разумеется, Рич еще не открыл ни одной социальной сети, что за пай-мальчик. Посмотрите на него, у него даже нет сохраненного пароля, ему приходится вводить его вручную. Чудовище.

Пока он печатает в строке поиска, я смотрю в сторону. Некоторое время тому назад Рич пытался добавить меня в Facebook для пожилых, и я все не спешила разобраться с ним. Хотя у него открыт аккаунт, и он относится к числу тех чудаков, которые обновляют свой статус раз в неделю, сообщая, например, о семейных новостях. И сам ставит лайки в собственном статусе.

— Вот он!

Рич гордо откидывается назад, и мы рассматриваем профиль Рональда Хейверинга.

Ну что же, во-первых, мужчине под 50, и на фотографии в его профиле трое детей, к которым он льнет с видом типичного разведенного-папы-встречающегося-со-сво-ими-херувимчиками-лишь-раз-в-месяц.

У Мэдди слегка округляются глаза.

— Он выглядит… — Она подыскивает слово. — ОЧАРОВАТЕЛЬНО! — Она заявляет это самой себе, довольная тем, что нашла для меня родственную душу. — То есть, он… он на самом деле не мой тип, но тебе… — Она осекается.

Подъехав к Ричу, Мэдди открывает другие фотографии. На третьей Рональд явно с женой, и Мэдди, нужно отдать ей должное, помалкивает и кажется неуверенной, видя в этом небольшое препятствие.

Рич грустно кивает.

— Это его бывшая жена, они расстались в январе, но, — он нетерпеливо поворачивается ко мне, — он решительно готов к новым встречам, он сказал мне об этом. Он такой замечательный парень. Он очень любит своих детей и, главное, он — кошатник. Он очень близок со своей матерью, вообще-то он живет с ней, но это только до тех пор, пока он не разведется.

Боже, как я ненавижу Рича.

— Ну а сколько лет Рональду? — вежливо интересуюсь я.

— О! — Рич выглядит озабоченным. — Он чуть старше тебя, разве это проблема? Прости, Элли, я не думал, что разница в возрасте имеет для тебя значение. Судя по твоим фото и фото твоего бывшего на Facebook…

— Тима? — озадаченно обрываю я. Тим — мой ровесник, и вообще он выглядит намного моложе меня. Всякий раз, когда мы ходили за продуктами в «M&S», его просили показать удостоверение личности, так что мне всегда приходилось покупать для нас вино. Меня тоже однажды попросили предъявить удостоверение личности, и, когда я с радостью полезла в сумку за правами, кассирша со смехом сказала, что она всего лишь пошутила.

Рич продолжает.

— Его, оказывается, звали Тим? Я думал, что его зовут Алан.

— Алан? АЛАН? — кричу я. — МОЙ ПАПА? Ты подумал на моего папу, что это мой приятель? О БОЖЕ, ПОЧЕМУ ВСЕ ДУМАЮТ НА МОЕГО ПАПУ, ЧТО ОН МОЙ ПРИЯТЕЛЬ?

Рич сидит как пришибленный.

— Ох, Элли, прости, все оттого, что на Facebook вы везде вместе, и я просто…

Твою мать, на самом деле я ничего не добавляла в Facebook — для меня он, в первую очередь, средство для расслабления, — но папе он нравится, и он постоянно делает «селфи» со мной и постит их, потом «проверяет», заходя в паб «Crown and Anchor», расположенный через семь домов от него. Поэтому, да, все думают, что мы встречаемся как любовники. Разумеется. Все, с кем я училась в школе, с кем я никогда не разговаривала, но теперь вдруг притворившиеся моими друзьями, все они, вероятно, думают, что я встречаюсь с папой. Фантастика.

Фан-черт-бы-их-побрал-тастика.

Хмм. По крайней мере они думают, что у меня есть бойфренд.

Рич выглядит совершенно разочарованным.

— Ладно, я прошу прощения. Забудь о Роне. — Он выходит из Facebook, закрывая страницу. Пай-мальчик.

Мэдди раздражена, она явно недовольна, что мы так скоро расстались с этим красавчиком.

— Эй, вот что я тебе скажу, Элли, — взволнованно добавляет Рич, снова поворачиваясь ко мне. — Что, если мы с тобой поженимся, когда нам стукнет по 40 лет, а мы по-прежнему будем одиноки? — Он громко смеется. — Ха-ха. Брачный контракт? Ха-ха.

Я прищуриваюсь.

— Разве тебе на прошлой неделе не исполнилось 39?

Мэдди хихикает, Рич смущенно кашляет, а потом вдруг подпрыгивает на своем кресле.

— Ха-ха. Это просто шутка. Ха-ха. Ты такая смешная, Элли. Пойду, загляну в туалет. Ха-ха.

Он холодно разворачивается, чтобы уйти, но потом опять поворачивается ко мне.

— Ну как, заключим брачный контракт?

Я смотрю на него в упор до тех пор, пока он не уходит. Вздыхаю.

Приближается время ленча, и я, не скрываясь, раскладываю на столе косметику. Я договорилась в Tinder о свидании в час дня, поскольку пытаюсь быстрее покончить со всей этой историей, и полагаю, что смогу легко улизнуть с работы на часок-другой, что представляется мне выходом. Особенно потому, что, как оказалось, свидания в выходные дни вынуждают меня принимать душ и вставать с постели, о чем и речи быть не может. Я старалась изо всех сил и последнюю пару недель ходила на свидания, отчасти для того, чтобы больше не вспоминать о Натане, а отчасти для того, чтобы успокоить Софи и Джен, заявивших, что после тридцать пятого свидания я могу завязать со всем этим. Я уже дошла до четырнадцатого, и, думаю, моя решимость произвела на них впечатление. А еще они крайне разочарованы во мне, поскольку ни одно свидание ни к чему не привело.

Проблема в том, что в приложениях для знакомств фигурируют, судя по всему, всего пять типов мужчин, и ни один из них мне не нравится. Вот они:

1. «Красавчик»

Это кипящий-от-ярости женоненавистник, который без конца будет твердить о том, как он «красив», он называет женщин «суками» за то, что они не интересуются им. Он хочет, чтобы ты узнала о том, сколько раз на этой неделе он открывал дверь женщине, которая даже не поблагодарила его, или как он оплатил ленч одной неблагодарной суке только для того, чтобы она оставила его в покое. Он не понимает, почему его «красота» не дает ему права на твое влагалище. Он — один из тех, кто пишет тебе SMS и просит вернуть 2,55 фунта, заплаченные им за твое латте после того, как ты, попив с ним кофе, объяснила, что он тебе не интересен.

2. Бабник

Парень, который кажется тебе совершенством и запал на тебя. Вы отлично проводите время, разделяете общие интересы, говорите о следующем свидании, он хочет отвести тебя в бар, расположенный в небоскребе «Shard», и угостить выпивкой — ты была там когда-нибудь? Вид оттуда почти так же великолепен, как и ты — и вы вместе смеетесь над этой дрянной забегаловкой. Ты идешь домой, думая, что, возможно, отношения с ним будут не такими уж и плохими. А потом он исчезает к чертовой матери, и все подруги пытаются убедить тебя, что он потерял твой телефон/попал в больницу/просто испугался вспыхнувших в нем чувств. Все это неправда, он просто придурок, которому хочется, чтобы ты доказала свою заинтересованность в нем и/или предложила ему свое влагалище.

3. Модель с хвостиком в куртке-бомбере.

Он — не модель, ему пятьдесят пять лет, и он, проживая в подвале у своей мамаши, с восторгом мастурбирует в предвкушении встречи с тобой. Как ни печально, он всегда слишком занят, к примеру, участвует в волонтерском движении по Спасению Детей и увлекается сексуальным альпинизмом, поэтому ему некогда ходить на свидания. Впрочем, он не против ВЕЧНО писать тебе SMS и будет очень благодарен, если ты пришлешь ему сексапильное селфи.

4. Болтун

Хлыщ, которому необходима бесплатная психотерапия. Ему хочется рассказать тебе о своей последней несостоявшейся связи, о своей несостоявшейся карьере, о своей несостоявшейся жизни. Он подумывает о том, чтобы переквалифицироваться в инструктора по персональному росту и спрашивает твое мнение на этот счет. Он расскажет тебе о том, как в шестнадцатилетнем возрасте украл десятифунтовую купюру из сумочки своей матери и как всю жизнь не может избавиться от чувства вины, по ночам заедая свои переживания. Он расплачется у тебя на глазах, когда ты из сочувствия поцелуешь его. Но по крайней мере благодаря этому он на пять минут заткнется.

5. Парень, который хочет жениться

Любой ценой. Он просто хочет устроить свою жизнь. Сейчас же. Кто бы ни вошел в его дверь, это будет ОНА. Когда ты пойдешь в туалет, он напишет, что скучает. Он захочет в ту же ночь стать твоим любовником. После секса он глубоко заглянет тебе в глаза и скажет, что не может поверить в то, что встретил тебя, и что ему очень, очень, очень повезло. А когда после первого свидания он пришлет тебе SMS — о том, что на Пасху уезжает в Канаду, чтобы повидать своих кузенов — и в следующие полторы недели ты попытаешься порвать с ним, то посыплются длинные, эмоциональные тексты о его ЧУВСТВАХ. ОЧЕНЬ РАЗНЫХ ЧУВСТВАХ.

Еще я поняла, что мужчинам, пользующимся Tinder, позволено интересоваться всего четырьмя вещами:

Музыкой.

Фотографией.

Путешествиями.

Спортом.

Меня эти вещи не особенно привлекают — я вообще не люблю никаких хобби — в этом-то и загвоздка. И если еще один парень в пассивно-агрессивной манере будет рассказывать мне о том, какой у него рост, потому что, очевидно, «всех до единой женщины это волнует», я начну делать ноги от каждого, с кем общаюсь в Интернете.

Но сейчас я спешу на очередное свидание. Сегодня за ленчем я встречаюсь с Робби. Ему 29 лет, он работает в сфере маркетинга, а его офис — за углом, и он совсем не мастер писать SMS. Но я уже знаю, что это ерунда. Талант писать сообщения отнюдь не служит индикатором личности. Некоторые парни, такие красноречивые на письме, в реальной жизни оказываются совершенно неуклюжими, рядом с ними можно умереть от скуки. Не раз мне приходилось подавлять в себе желание спросить, нет ли у них друзей, сочиняющих для них SMS — другого объяснения просто быть не может. Я останавливаюсь на улице у ресторана, чтобы переобуться, когда, к сожалению, подходит Робби и направляется ко мне.

— Элли? — спрашивает он, опуская глаза и видя, что на одной ноге у меня — туфля на каблуке, а на другой — тапочка из интернет-магазина «Primark» (заткнитесь, они та-а-акие удобные).

Я смеюсь.

— Извини, — говорю я, показывая на туфли. — Я пыталась произвести достойное впечатление, надев туфли на каблуках. Боюсь, у меня не совсем получилось.

Он тоже смеется и подает мне руку, чтобы я удержала равновесие, надевая вторую туфлю. Когда мы направляемся внутрь, он не отдергивает руки, за что я ему благодарна. Я совершенно забыла, что не умею ходить на таких каблуках.

Он — смазливый, и я тронута его невозмутимой реакцией на ситуацию с туфлями, но скоро — расспросив его о жизни, о работе, о семье, о том, как прошла эта неделя, о поездке на работу сегодняшним утром, о том, что он думает о переменчивой погоде, хороши ли, по его мнению, здешние туалеты, чистая ли у него вилка — понимаю, что он — один из тех, кто не задает вопросов. В сущности, за все свидание я услышала вопросительную интонацию только в его «Элли?», сказанном в самом начале свидания.

Я начинаю изворачиваться.

— Так как давно ты пользуешься Tinder? — пробую расшевелить его я.

— Четыре месяца.

— И как он тебе?

— Прекрасно.

— Были интересные свидания?

— Не думаю, что…

— О, так… все прекрасно?

— Да.

— Сколько, сколько… лет… твоей… маме?

Я иссякла.

— Что?

О! Вопрос!

— Ха-ха, прости, я хотела сказать, у тебя есть домашние питомцы?

— Нет.

— А в детстве тоже не было?

— Золотая рыбка.

— Ты выиграл ее на ярмарке? — Я всегда до ужаса боялась, что это случится. Мама говорила, что она выбросит рыбку в туалет, если я когда-нибудь принесу ее домой.

— Нет. Ее купили в зоомагазине.

— Как ее звали?

— Золотая рыбка.

— Какое красивое имя!

Я снова пытаюсь проявить инициативу, что-то рассказывая ему о себе в надежде, что он поддержит разговор.

— У меня никогда не было дома рыбок. Кажется, они требуют большой заботы и при этом почти ничего не дают взамен! Они просто плавают и блестят, ведь так?

(молчание)

Я продолжаю говорить наобум.

— У меня была собака, когда я была маленькой. Ральф. Это был йоркширский терьер, приятнейший парнишка. Обычно он прятался в моей кровати и пугал меня, когда я возвращалась домой из школы. Он умер несколько лет назад, но у папы все еще живет его сестренка Лили, хотя она теперь уже очень старая и почти ничего не видит и не слышит.

(молчание)

— Часто натыкается на мебель.

(молчание)

— Так что все не так плохо.

Я медленно выдыхаю. Проклятие, хорошо, что этот час скоро заканчивается. Никогда мне так не хотелось поскорее вернуться на работу. Дерека сегодня удивит мое рвение, вот увидите.

(молчание)

Ладно, я больше не могу этого терпеть.

— Знаешь, это было, правда, о-о-очень здорово, но мне лучше вернуться в офис, у меня много работы, — медленно произношу я, словно эта мысль пришла ко мне впервые за последние 40 минут. — Я должна сделать серию эскизов со свинками, — добавляю я, пытаясь разбудить его любопытство.

Ничего.

Он кивает.

— Полагаю, мне тоже лучше вернуться.

— Тяжелый день? — делаю я последнюю попытку.

— Вероятно. Как обычно, — говорит он, неуверенно улыбаясь, и целует меня в щеку. Мы выходим вместе, и он, указывая в сторону моего офиса, говорит: — Мне туда.

Я в панике.

— Ой, а мне туда, — киваю я в противоположную сторону, и он выглядит слегка разочарованным. — Тогда пока! — машу я рукой у него перед лицом.

— Я отлично провел время, — говорит он, когда я удаляюсь от него. Он продолжает говорить мне в спину. — Мне действительно хотелось бы увидеться с тобой еще раз, нелегко найти того, с кем так легко разговаривать. — Я не оборачиваюсь.

Несколько минут я прячусь, присев за машиной, чтобы удостовериться, что он ушел, а потом направляюсь обратно на работу. Но, когда подхожу к двери и вижу, что все озабоченно снуют туда-сюда, я понимаю, что мысль о том, чтобы войти туда, для меня почти невыносима. Я уже опоздала, но, вероятно, Дерек ничего не скажет, поэтому я направляюсь к черной лестнице, чтобы спокойно посидеть еще несколько минут.

Когда я прихожу, Ник, который сидит на другой стороне офиса напротив меня, уже занял мое место на лестнице.

У нас с Ником необычные отношения, дело в том, что мы с ним одновременно ходим в туалет. В нашем офисе нет раздельных туалетов, потому что, ребята, нам плевать на условности, и мы презираем социологические, социальные конструкты социума, да? Это сарказм, но меня действительно раздражали сексистские символы гендерной принадлежности на туалетах. «Странное» изображение разных полов? На прошлой неделе я видела на дамском туалете изображение сумки, а на мужском — футбольного мяча. Прекрасно. Однако то, что у нас здесь туалет для лиц обоего пола, означает главным образом постоянно не смытые унитазы. Я не виню мужчин из нашего офиса, но это определенно мужчины из нашего офиса. Иногда мне кажется, что конструкты предназначены для того, чтобы защищать нас от мужчин, которые не знают, как пользоваться кнопкой, или им все равно. Итак, как правило, по меньшей мере дважды в день мы с Ником по воле случая писаем вместе в смежных кабинках, жалуясь при этом на отсутствие полотенец для рук. Мы связаны на всю жизнь.

— Все в порядке, Ник? — стараясь казаться дружелюбной, спрашиваю я, а потом с ужасом понимаю, что он плачет.

Болван. Мы не настолько связаны. Может быть, мне лучше уйти?

— Да, полагаю, что все в порядке, — говорит он, вытирая глаза.

— Могу я что-нибудь сделать для тебя? Что-нибудь принести тебе? Хочешь воды?

Он благодарно улыбается.

— Лучше не надо, иначе собьется наш туалетный цикл, ведь так?

Я посмеиваюсь, не зная, что делать.

— Извини, ты хочешь, чтобы я оставила тебя одного?

— Нет, если только ты сама не хочешь уйти, — говорит он. — Прости, что я расквасился, в последние дни было тяжело.

— Не грусти. Мне жаль, что тебе пришлось нелегко. — Я плюхаюсь рядом с ним, и минуту мы сидим на холодных ступенях и молчим, как случайные попутчики.

— Я думаю, моему браку пришел конец, — внезапно говорит он и снова начинает тихо плакать.

— О боже, Ник, прости. Прости меня. Сколько времени вы прожили вместе?

— Двадцать шесть лет. Элли, я так сильно ее люблю.

— Если ты ее любишь, нельзя ли что-то исправить?

— Ты думаешь, это возможно? — Он с надеждой смотрит на меня заплаканными глазами.

— Я не знаю, что произошло, — осторожно говорю я. — Но знаю, что каждый совершает дурацкие ошибки, и это не значит, что любовь ушла. Я верю, что люди могут простить друг друга. — Я умолкаю. — Ты… ты…

— Она изменила мне, — тихо произносит он.

— Черт. — Не знаю, что еще сказать.

— Ты думаешь, я должен простить ее?

— На самом деле я не могу ответить на этот вопрос. А ты хочешь ее простить?

— Думаю, да. Я, правда, думаю, что хочу. Хочу простить ее. Я так люблю Эмму. Я знаю, что у нее есть недостатки, но именно это мне всегда и нравилось в ней. И как ты говоришь, Элли, все совершают ошибки, ведь так? Я должен пережить это. Я не могу все время злиться. Эмма этого не заслужила.

Оживившись, он встает.

— В конце концов, как говорит Эмма, у меня есть еще один брат, и, возможно, в своей жизни я могу обойтись без Саймона. И как она говорит, я должен перестать ныть из-за венерического заболевания, которым она заразила меня, потому что антибиотиками можно вылечить все. Нет ни одной серьезной причины для того, чтобы я не простил ее, и, как она говорит, разве она действительно совершила нечто настолько постыдное?

Я чувствую, как у меня от удивления поднимаются брови.

— Ты права, Элли, — повторяет он. — Каждому нужно дать шанс. И мне не понравилось проводить Рождество без семьи. — Он вытаскивает телефон, наверное, для того, чтобы позвонить нераскаявшейся, уличенной во лжи жене, переспавшей с его братом.

— Спасибо, Элли, ты молодец. — Он вытирает лицо рукавом. — Большое везенье, что ты всегда такая веселая и у тебя нет никаких проблем. Ты должна навсегда остаться одна! Жизнь будет намного легче, поверь мне!

Он смеется и кричит:

— До скорого в туалете! — направляясь в офис.

Несколько минут в полном опустошении я сижу на жесткой ступеньке.

Бедный Ник. Представьте, что вам из-за супруги приходится на Рождество покинуть семью.

Господи, семья — это одна кутерьма. В моей памяти всплывает последнее Рождество, которое мы провели вместе — до того, как не стало мамы. Мы никуда не выходили, все были подавлены, и я всю неделю умоляла папу, ради всего святого, прикрутить отопление, но все-таки было славно. Мама, Джен и я пять дней подряд пили вино и так напились на Рождество, что, в конце концов, перевернули всю мебель в гостиной, танцуя по музыку «Liberty X»[61].

Как мне хотелось бы, чтобы мама была жива. Очень, очень хотелось бы.

Я все время скучаю по ней. Но не только, это не выразить словами, потому что это нечто большее. Однажды я где-то прочитала о фантомных болях, когда люди, потерявшие ногу или руку, чувствуют зуд или боль в ампутированной конечности. Потеря мамы для меня равносильна потере руки. Каждый раз, опуская глаза и ожидая увидеть ее, я снова и снова переживаю ее потерю. Я обхожусь без нее — улыбаюсь, делаю то, что нужно для того, чтобы выжить, — но моя жизнь больше не будет такой же счастливой, как была с ней. Порой я все еще с болью думаю о том, как хреново, что все просто продолжают жить, как обычно, тогда как самый главный для тебя человек на всей Земле покинул ее.

Эта тяжесть давит на меня, и я плачу, сидя в одиночестве на лестнице. А потом плачу еще сильнее, стыдясь своих слез.

Мама знала бы, что сказать, чтобы утешить меня. Она сказала бы, что все — моя работа, домашние дела, эти ужасные свидания — наладится само собой. А потом я смеюсь, потому что на самом деле она не сказала бы ничего, что даже отдаленно было бы похоже на утешение. Она обняла бы меня и сказала бы какую-нибудь глупость, чтобы рассмешить нас обеих. Она никогда не давила на меня, не говорила о том, что я должна найти ТОГО ЕДИНСТВЕННОГО или выйти замуж. Ей просто хотелось, чтобы я была счастлива, только это волновало ее.

Не могу передать, как мне не хватает тех минут, когда мы вместе смеялись. Как мне не хватает споров с ней. Как мне не хватает ее запаха и ее теплоты. Папа иногда говорит о ней, но он так переживает, что я не хочу обременять его глубиной своих чувств. Я нужна ему сильной. Я не могу распускаться у него на глазах. Мне ужасно хочется поговорить об этом с Джен, но она не желает. Или, возможно, не в состоянии. Мне кажется, ей не хватает мамы так же, как мне. Мне хочется спросить ее, что делать — как жить — без маминой помощи, потому что я не знаю как. И я не знаю, как сохранить семью без нее. Мама соединяла нас. Каждый год на Рождество она наряжалась в Деда Мороза — хуже не бывает, — чтобы вручить нам подарки. Даже на последнее, ужасное, ужасное Рождество, когда она была до того больна, что едва смогла подняться с кровати, она все-таки настояла на том, чтобы надеть шапку и нацепить бороду. А потом жаловалась, что мы испортили все волшебство, постоянно спрашивая, как она себя чувствует, не тошнит ли ее.

Как несправедливо. Хуже всего было то, что я все время злилась. Я злилась на то, что мама покидает нас, я злилась на Софи и Томаса, и на всех подряд за то, что у них есть матери, я и сейчас злюсь на папу за то, что он прекрасно справляется без нее, я злюсь на Джен за то, что она сразу после похорон переехала вместе с Милли и уже не вернулась. И злюсь на себя за то, что испытываю подобные чувства. Я не знаю, как пережить эту потерю.

Я сердито вытираю слезы с лица и иду следом за Ником в офис.

10

19.40, пятница 29 марта

Местоположение: Просторная гостиная Софи. Все не так, э-э-э, идеально, как обычно. По полу разбросаны игрушки, на стуле висит вонючее мокрое полотенце, а на диване, оскорбляя взор, лежит недоеденный сэндвич с ветчиной, которая не похожа на натуральную.

Мы пробыли здесь пару часов и, как я ни старалась, настроение не улучшилось. Спокойная и энергичная Софи выглядит помятой от бессонницы и маленького ребенка, присутствие которого ощущается всегда, даже тогда, когда он гуляет с отцом. Мы заказали пиццу — обычно она для нас под запретом по причине Е-добавок или чего-то еще (глютена? Думаю, что глютен — это то, что нам больше не нравится, верно? Е-добавки вызывали у нас беспокойство в начале нулевых), но даже расплавленный сыр не помог снять жуткое напряжение. Моя обычно безупречная подруга сегодня одета в запятнанный синий кашемировый джемпер, отнюдь не гармонирующий с очаровательными, вытянутыми брюками серого цвета для бега трусцой. Ее обычно блестящие волосы в принципе блестят, но сегодня они скорее сальные, чем сияющие. Они зачесаны назад и стянуты в конский хвост, при этом вдоль немытого пробора виднеются зигзагообразные следы сухого шампуня. Кроме того, в воздухе витает сладкий аромат духов, как будто кто-то — допустим, что именно Софи — как раз перед приходом гостей лихорадочно распылят по гостиной нежеланный подарок на Рождество, чтобы скрыть неприятный запах. Допустим, запах сэндвича с ветчиной.

Если бы у меня был ребенок, я бы выглядела именно так, как выглядит сегодняшняя Софи.

В обычное время я бы пришла в восторг от нарушения заведенного порядка. Я бы ликовала оттого, что мне разрешили съесть глютен (и, черт возьми, Е-добавки тоже). Я бы съела сэндвич с затхлой ветчиной, как и разносчика пиццы, только для того, чтобы доказать свою правоту. Но не сегодня. Софи не в том настроении. Не в настроении шутить.

Мы с Томасом осторожно перекинулись парой фраз по поводу напряженности, которая поджидала нас здесь, когда мы пришли. Я понимаю, что Софи устала, но чувствую себя несправедливо обиженной. У меня тоже была дерьмовая неделя, и я надеялась, что смогу выговориться сегодня вечером, в пух и прах разнести Джоша и ГД. Ясно, что я — не пуп земли, но я действительно втайне надеялась, что мы сможем поговорить обо мне. Я надеялась на то, что моя лучшая подруга сто раз повторит, что я обалденная, и с улыбкой проводит до порога, как обычно. Но я понимаю, что сегодня ей не до этого. Моя жизнь с ее глупыми мелкими проблемами показалась бы банальной и несущественной рядом с настоящими жизненными трудностями, связанными с маленьким ребенком.

Свернувшись калачиком на диване, я думаю, не пора ли уйти. Мы собирались посмотреть фильм — во вторник мы с Софи состряпали план и отрепетировали весь сценарий на сегодня, в результате чего Томас полагает, что пришел посмотреть одну из серий Сумерек. Но моя сообщница даже еще не присела рядом с нами. Она едва притронулась к еде, а теперь расхаживает — бродит — между кухней и гостиной, где сидим мы, хватаясь за вещи, нетерпеливо вертя их в руках и снова ставя на место. Она дважды набрасывалась на Томаса, требуя, чтобы он не садился с ногами на диван, на что обычно ей было наплевать.

У нее ребенок, мы много раз обсуждали этот вопрос, и понятно, что через пару лет диван придется выбросить.

Разговор опять затихает, и Томас снова осторожно и нерешительно спрашивает:

— С тобой все в порядке, Соф?

Она не отвечает ему, только громко и устало вздыхает в ответ, глядя на сэндвич с ветчиной.

— Иди, посиди с нами, — добавляю я, стараясь казаться веселой, хотя чувствую себя несчастной. Софи смотрит на нас, словно забыв о нашем присутствии.

— Все отлично, — поспешно отвечает она. — Я не могу сидеть, у меня слишком много дел.

— Так давай мы поможем тебе? — предлагаю я, но она отрицательно качает головой.

По телевизору выпуск за выпуском показывают шоу Званый ужин, и вдруг пьяная женщина с таким глубоким декольте, какое только можно себе вообразить, закатывается визгливым смехом. На экране опасно трясется ее грудь. Я фыркаю, вслед за мной фыркает и Софи, напряжение чуть-чуть спадает. Я выдыхаю, когда она, наконец, опустившись в стоящее за ее спиной кресло, неохотно добавляет:

— Сиаре нездоровилось, поэтому я две ночи не спала. Я немного устала, но со мной все в порядке.

— О нет, — невнятно говорю я, не зная, что ответить.

— Это ужасно, бедная крошка. Что с ней? — добавляет Томас. У него получается лучше, чем у меня.

— Воспаление уха, — говорит Софи, беря диванную подушку, а потом возвращая ее на место. — Ей выписали антибиотики, доктор сказал, что не надо беспокоиться, это вполне нормально. Только… — Она умолкает, а когда продолжает, по ее лицу пробегает тень. — Не важно, вы не поймете.

Я чувствую, как меня захлестывает волна раздражения. Почему это мы не поймем? Мы попытаемся понять. Я, несомненно, могу представить, какой изнуренной была бы, если бы два дня подряд просыпалась в 4 часа утра, слыша вопли человека, которого знаю едва ли пару лет.

На самом деле это напоминает мне пару бессонных ночей после сдачи экзаменов на аттестат зрелости.

Но Софи знала, что так будет. Это единственное, в чем все честно признаются себе, когда речь заходит о материнстве — ты никогда больше не будешь спать. Она знала, какой выбор сделала. Ей этого хотелось. Не хочу слишком драматизировать, но она предпочла такую жизнь нашей прежней жизни — и она смеет вести себя так, словно именно мы отторгли ее?

Софи снова говорит.

— Она просто… Сиара без остановки плачет, плачет и плачет. А я не могу ничем помочь ей, это невозможно. Но это временно, это просто оттого, что она больна и терпеть не может принимать лекарства. Не волнуйтесь, я знаю, что на вас обоих это наводит скуку.

— Нет, не наводит, — говорю я, стремясь успокоить ее, и в моем голосе слышится злость. Я пытаюсь смягчить тон: — Мы любим Сиару и любим тебя.

Софи бросает в мою сторону:

— Однако вы никогда не хотели говорить о ней, вы притворялись, что ее не существует.

Шокированная, я молча моргаю. Томас неловко подвигается ближе ко мне. Это абсолютно несправедливо. Мы не притворялись, что Сиары не существует. Мы общались с ней, покупали ей разные вещи, играли. А когда ее не бывает здесь, я стараюсь разговаривать о ней с Софи, мы оба стараемся. Софи же сама отмахивается от нас, говоря, что ей хочется услышать о «настоящей жизни», о том, что происходит за стенами ее дома.

Мы все умолкаем, а Софи берет пульт от телевизора и зачем-то нажимает на кнопку регулировки яркости. Пьяная дама с глубоким декольте становится все ярче и ярче, сидя в такси, она говорит, что провела самую счастливую ночь в своей жизни, и трясет грудью десятого номера.

Не могу припомнить, когда в последний раз между нами возникали такие натянутые отношения. Никогда не было никаких натянутых отношений. Ну, не считая того раза в одиннадцатом классе, когда Томас подружился с девушкой по имени Келли и та сказала ему, чтобы он проводил меньше времени с нами двумя. Тогда мы окружили ее на заднем дворе за учебным корпусом и сказали, что подсыплем ей хламидию в питьевую воду, если она не возьмет свои слова обратно. А потом, когда через несколько дней он спросил нас об этом, мы, разумеется, соврали, сказав, что она — лживая сука. Я помню, что тогда тоже возникла довольно неловкая ситуация. Особенно после того, как он бросил ее на глазах у всех.

Но с тех пор такого не повторялось.

Правда, время от времени, мы видели Софи в дурном расположении духа. Когда она действительно устает, ее поведение становится пассивно-агрессивным. Мне всегда было обидно за Нового Райана, когда она так третировала его. Но такое случается у всех супружеских пар, им всегда приходится подавлять раздражение, верно? Как пару месяцев назад, когда мы стали свидетелями их разговора после того, как Райан бросил фаянсовую посуду в раковину.

Софи: Ты собираешься оставить эту тарелку там?

Новый Райан: О нет, прости, куда я должен поставить ее?

Софи: Нет, нет, прошу тебя, будь добр, поставь тарелку туда, куда тебе хочется. Самое главное в этом доме — где ты та-а-ак помогаешь мне — это твое удобство.

Новый Райан: Софи, извини, прошу тебя, скажи, куда я должен ее поставить?

Софи: Мне все равно, мне правда все равно.

Новый Райан: Тебе не все равно.

Софи: {пассивно-агрессивно фыркает) «Возможно, мне не все равно, но тебе все равно, и, разумеется, это важнее, кого волнует, все равно мне или нет? Ведь тебя это не волнует».

Новый Райан: Меня волнует.

Софи: Не волнует.

Новый Райан: Волнует!

Софи: Удивительно, ты притворяешься, будто тебя волнует то, что волнует меня.

Новый Райан: Конечно, меня волнует то, что волнует тебя.

Софи: Прекрасно, Райан. Мне все равно, что тебя не волнует то, что волнует меня. Никому до меня нет дела. Я должна делать все. Всем, кроме меня, наплевать на то, что здесь происходит.

И так далее.

Это было довольно забавно. Но, должна признаться, что жертве было не до веселья. Как мне хотелось бы, чтобы Новый Райан был здесь и принял удар на себя (прости, Новый Райан), но он ночует с Сиарой у своей мамы. Теоретически он уехал туда, чтобы дать передышку Софи, но я думаю, что, будучи матерью, женщина никогда не переключается. Беспокойство, напряжение и чувство вины никогда не оставляют ее.

Томас откашливается.

— Мне жаль, что ты так думаешь, Софи. Мы постараемся чаще говорить о твоей семье. — Софи многозначительно смотрит на меня, но я, чувствуя себя оскорбленной, продолжаю молчать.

— Она не просит прощения, — говорит она, кладя пульт и пристально глядя на меня. Провоцируя мою реакцию.

Я тоже смотрю на нее, стараясь подавить в себе злость.

Я знаю, она не ведает, что творит.

— Прости, — осторожно говорю я. Мне не хотелось этого делать, мне не хотелось заводить разговор об этом. Я — на грани, она — на грани, все это похоже на сон. То же самое я испытываю, когда не успеваю поесть. Это то же самое изнуряющее ощущение, которое ты испытываешь, когда голоден. Она просто изнурена? Вероятно, в этом причина.

Томас, еще раз откашлявшись, поворачивается ко мне.

— Элли, как проходят твои свидания? — говорит он, пытаясь сменить тему.

— Фу ты, — громко и досадливо восклицает Софи, добавляя саркастическое «ХА!» Ей известно, как проходят мои свидания.

— Хм, прекрасно, — говорю я, запинаясь и уставившись в пол.

— Она не дает никому ни единого шанса, — фыркает Софи.

— Даю! — вяло возражаю я.

Томас чувствует себя неловко.

— Позор. Ну, ничего страшного, да? Я уверен, что следующий парень…

Я обрываю его, испытывая внезапный приступ тошноты от всего происходящего и отчаянно желая быть честной. Я даже не уверена, что будет следующий парень.

— Я ненавижу эти свидания. Я просто хочу прекратить все это. Я хочу удалить свои данные из Tinder, — говорю я.

В комнате надолго воцаряется молчание, кажется, будто тишина эхом отдается от стен.

— Почему? — бросает Софи, при этом ее рука, собиравшаяся снова схватить пульт, повисает воздухе. Другие герои шоу Званый ужин обсуждают, как Пьяная дама в глубоком декольте испортила им вечер.

— Ты встретила кого-нибудь? — добавляет Софи, зная, что это не так.

— Нет! — со злостью говорю я. — Мне и одной хорошо. Найти кого-то — не самое главное в жизни, Соф.

Я больше не в силах выносить это. У меня была тяжелая неделя, и меня так тошнит от всего этого, так тошнит оттого, что меня опекают и разговаривают со мной, как с идиоткой.

Софи не сводит с меня глаз.

— Тогда брось, Элли, — медленно произносит она. — Как обычно. Это всего лишь белый флаг капитуляции в длинной череде несмелых попыток изменить свою жизнь. Ты так боишься попробовать, так страшишься попытки. На вечеринке в «Haies» мне пришлось заставить тебя заговорить с той женщиной из фирмы «Windzor». Мне пришлось заставить тебя зарегистрироваться в Tinder. Мне действительно пришлось заставить тебя ходить на свидания. Ты даже не хотела участвовать в творческом конкурсе на работе, хотя все убеждали тебя в этом. Это была бы удивительная возможность. А теперь истек последний срок, и ты упустила свой шанс. Все оттого, что ты слишком боишься что-то попробовать и, возможно, потерпеть крах.

Я прикусываю губу, она не понимает.

Она продолжает говорить.

— Ты не хочешь сменить легкую, скучную жизнь на что-то другое, да? Даже если это означает, что произойдут изменения к лучшему, которые потребуют от тебя усилий.

Я встаю. Я делаю это рефлекторно, когда злюсь, мне необходимо быть на ногах, но это еще и шаг к конфронтации. Теперь мы обе стоим, глядя в глаза друг другу.

— Ты думаешь, что у меня такая легкая жизнь? — спрашиваю я, внезапно приходя в ярость. — А что, если да? Твоя тоже могла быть легкой. Ты сделала выбор. Ты предпочла загнать себя в ловушку, родив ребенка. Загнать в ловушку идеальной жизни со своим бесцветным домом в пригороде, со своим идеальным бесцветным мужем. И ты пытаешься заставить меня сделать то же самое, навязать мне свой выбор, вынудить меня знакомиться через Tinder. Хотя это не то, чего мне хочется. Но тебе это никогда не приходило в голову, разве не так? Ни разу? Тебе не приходило в голову, что я, может быть, не хочу той жизни, которой живешь ты, Софи? Может быть, я не хочу этой бесцветной жизни? Ты всегда думала, что я хочу изменить свою жизнь? Получить настоящее удовольствие?

Я чувствую, что у меня разгорелось лицо, и вижу, что сидящему рядом со мной на диване Томасу ужасно неудобно.

Лицо Софи ничего не выражает. Она делает шаг в мою сторону.

— Ты всего боишься, — тихо говорит она. — Это умилительно. Ты жалуешься на свою жизнь, ты все развлекаешься и развлекаешься, но ничего не меняешь в своей жизни. А когда у тебя появляется шанс действительно что-то изменить, совершить что-то волнующее и попробовать что-то новое, ты закрываешь глаза, затыкаешь пальцами уши и бежишь в противоположном направлении, напевая ля-ля-ля. Ты всегда бежишь от реальной жизни. Ты притворяешься такой счастливой и беззаботной, но ты, черт побери, в полном раздрае, Элли. Ты как будто не понимаешь, что остаешься позади. Ты прикрываешься смертью матери для того, чтобы никогда не сдвинуться с места. Ты остаешься позади, и это твоя вина, потому что ты отталкиваешь всех. Только посмотри, что ты сделала с Тимом.

Я чувствую себя так, будто мне дали пощечину. У меня гудит в ушах, и уголком глаза я вижу, как Томас встает, берет свою сумку и молча выходит из комнаты.

Софи указывает пальцем на захлопывающуюся за ним дверь.

— А как насчет него? — шипит она. — Ему тоже ты не даешь ни единого шанса, хотя знаешь, что он мог бы осчастливить тебя. Что он уже делает тебя счастливой. Почему ты так боишься влюбиться? Что в тебе настолько надломилось, что ты даже не хочешь попробовать?

Вскинув руки в воздух, я едко хохочу.

— Я не боюсь этого, Софи, я просто не хочу устраивать свою жизнь с первым встречным, а потом проводить остаток дней, притворяясь, что она всегда идеальна. — Теперь я перехожу на крик. — И лучше бояться, чем никогда не признаваться себе, что все не так сказочно, как ты ожидала. Ты считаешь, что я в полном раздрае? Посмотри на себя. — Я показываю рукой на ее спортивные штаны, и она вздрагивает. — Посмотри, как ты надломлена. Но заявишь ли ты открыто, как тебе тяжело? Что ты выбиваешься из сил? Что ты не можешь справиться? Конечно, нет. Ты никогда не признаешься, что хотела не такой жизни, и что она не похожа на красивую мечту. Вместо того чтобы попросить о помощи, ты будешь бравировать своей жизнью у нас перед носом до тех пор, пока будешь уверена в том, что мы ощущаем себя неполноценными. Пока мы согласны слепо следовать за тобой в бесцветное и пресное небытие в пригороде. Спаси, господи, того, кто заметит, что ты не блаженствуешь.

Мы яростно сверлим друг друга взглядами, воздух между нами наполнен ядовитыми словами. Я задыхаюсь, мне трудно дышать, мозг гудит от адреналина и злобы.

Развернувшись, я хватаю пальто и ухожу, с шумом захлопывая за собой входную дверь.

Томас ждет на улице, он курит. Я не видела его курящим с тех пор, как после выпускного бала он пытался уговорить классную девчонку, Луизу Вендитти, расстаться ради него с девственностью. Я натянуто улыбаюсь ему, но не останавливаюсь, шагая в сторону железнодорожной станции.

Я слышу, что он идет за мной по пятам, оставаясь чуть позади.

— Иди сюда, раз уж ты идешь за мной, — с поддельной веселостью говорю я. Как будто все прекрасно. Как будто с минуты на минуту мне не захочется стенать и плакать.

Он догоняет меня, и пару минут мы идем молча.

— Я… — начинаю я.

— Я не хочу принимать ничью сторону, — прерывает меня он.

Черт с ним.

Что я ненавижу в Томасе, так это то, что он всегда остается таким добрым парнем. Сохраняет нейтралитет и отказывается ввязаться в драку. Даже если кто-то явно полез на рожон.

Только я не знаю, кто из нас полез на рожон — я или Софи.

— И ты, Брут? — бормочу я в ответ.

— Кто это — Брут? — удивленно спрашивает он.

— Ты, — нетерпеливо говорю я.

— Я — Томас Уайт.

Я закатываю глаза.

— Читай книжки, пижон.

— Хорошо, почитаю, — по-прежнему удивленно говорит он. — Только скажи, из какой книжки эта цитата.

— Не хочу.

— Я прочитаю ее немедленно, если скажешь мне, что именно ты цитируешь. Давай, Элли, расскажи мне об этом герое Бруте, что он такого натворил?

— Это из… Чарльза Диккенса.

— Ты, черт побери, сама не знаешь, — смеется он.

— Ох, заткнись! — говорю я, у меня щиплет глаза от слез. — Почему ты придираешься ко мне?

Он останавливает меня, и мы смотрим друг на друга. На секунду мне кажется, что он хочет поцеловать меня, но потом он отводит взгляд и тихо говорит.

— Я и не думал придираться к тебе, Элли. Я хотел рассмешить тебя. — Мы молчим, и он глубоко затягивается сигаретой. — Впрочем, я скажу тебе. Что бы это ни было, глупость или сумасбродство на почве усталости, но Софи права в том, что ты должна сама управлять своей жизнью. Когда ты рассказываешь о работе — о своих отношениях с Урсулой и Дереком, — создается впечатление, что ответственность за все лежит на тебе. Возможно, даже слишком много ответственности, когда речь заходит о бедном Дереке. — Он фыркает. — Я знаю, что ты несчастлива, но все же ты хорошо работаешь, и тебя явно уважают. Ты знаешь, чего ты хочешь, и окружающие прислушиваются к тебе и следуют твоим указаниям. Это потому, что ты работаешь хорошо, ты веришь в себя и не обращаешь внимания на всякий вздор. — Он умолкает. — Однако что за рамками работы? Ты как будто боишься принимать решения, касающиеся лично тебя. Ты страшишься перемен в личной жизни или развития отношений. Ты бравируешь, между твоими словами и поступками — пропасть.

Я слегка киваю, но любовь — не то, в чем я сейчас нуждаюсь. Мне нужно, чтобы он пожалел и обнял меня. Мне нужно услышать, что Софи была несправедлива, что она не то имела в виду. Мне нужно услышать, что она просто устала (вымотана). И что то, что я сказала, не так ужасно, хотя я знаю, что ужасно.

Он берет меня за руку.

— Элли, — мягко говорит он. — Мне больно видеть тебя такой. Я просто объясняю, почему Софи вышла из себя. И, честно говоря, мне противно, что я присутствовал при этом. Ты позволяешь людям третировать себя, не посвящая их в свои чувства. Особенно это касается твоей сестры и Софи. Ты не должна была регистрироваться в Tinder, ты не обязана так поступать. То же самое с твоим отцом, ты так часто разговариваешь с ним, но ты так и не сумела рассказать ему о том, что ты на самом деле чувствуешь, когда он говорит, что хочет с кем-то познакомиться. Ты могла бы открыто сказать ему о своих чувствах. Я знаю, тебе было тяжело узнать, что он забывает твою маму. И ты не скажешь ему о том, какая это потеря для тебя. И не поговоришь о ней ни с кем из нас.

Я пожимаю ему руку и делаю шаг назад. Сейчас я больше не в силах это слушать.

— Я не нуждаюсь в твоих поучениях, — рявкаю я. — Я не желаю ничего слышать об этом. Софи просто облила меня грязью, и ты тоже считаешь, что твой долг — проинформировать меня о том, какая я ужасная. Ладно, я поняла тебя, большое спасибо, что просветил. Ты хочешь, чтобы я всем рассказывала о том, что чувствую? Я чувствую, что тебе, Томас, следует убраться ко всем чертям и больше не помогать мне. Мне хватает помощи от других.

Я отхожу от него. Я иду большими шагами, полная гнева, но Томас не отстает, идя в ногу со мной.

— Отлично, я не буду помогать тебе, — спокойно говорит он.

— Замечательно. Прошу тебя, не помогай.

— Без проблем. Больше никакой помощи. В следующий раз, когда будешь идти по дороге, не глядя по сторонам, я просто позволю, чтобы тебя насмерть сбила машина, да?

Я разворачиваюсь, чтобы снова наброситься на него, а он отпихивает меня с дороги прямо перед приближающимся «Peugeot», яростно сигналящим и мчащимся на всей скорости. Я тяжело дышу, видя, как удаляется машина, а потом поворачиваюсь и смотрю на Томаса. Несколько секунд мы стоим, внимательно глядя друг на друга, и я понимаю, что должна поблагодарить его и извиниться.

Но я не могу.

Я открываю и закрываю рот, а потом поворачиваюсь и ухожу. Он не преследует меня.

Я иду в самый последний вагон поезда и прячусь от Томаса на угловом сиденье. Если он будет искать меня, то не найдет, и я сижу в тишине, стараясь не испытывать отвращения ко всем, стараясь не бить кулаком по сиденьям. Стараясь не плакать.

Я думаю о словах Софи. И о словах Томаса.

Я думаю о дюжине свиданий или около того. Несколько из них были действительно ужасные, но в большинстве случаев, пожалуй, веселые. Парочка из них была даже довольно приятной. Почему я не дала никому из них второго шанса? Почему я немедленно отмела всех этих вполне приличных мужчин?

Я думаю о своем замечательном свидании с Натаном, которое так плохо закончилось. Я думаю о полученном от него SMS, в котором говорилось:

Я не думаю, что мы подходим друг другу.

А потом я думаю о втором SMS, которое он прислал мне четверть часа спустя, где было написано:

Проклятие, мне так жаль, что я отправил тебе то SMS. Мне очень жаль, что я повел себя так.

А потом еще одно SMS, где он объяснял, что взбрыкнул, потому что ему показалось, что я отказываю ему. Что не так давно кто-то разбил ему сердце, и что свидания через Tinder были для него сильной эмоциональной встряской. И что ему очень жаль, что он отреагировал, как избалованный ребенок, решив, что не интересен мне. Он сказал, что на самом деле хочет снова встретиться со мной.

Я думаю о том, каким искренним и сердечным показалось мне его сообщение, и о том, как хорошо я понимаю его ребяческую реакцию на сложившуюся ситуацию. Я бывала в такой ситуации и отлично понимаю ее.

И я размышляю о том, почему я даже не ответила.

А потом я думаю о Томасе и о том, как я обошлась с ним.

11

23.02, пятница 29 марта

Местоположение: Крохотный — но очень заросший — парк с маленьким прудом недалеко от моего старого дома. Когда я пришла сюда, была уже почти ночь, но там были только низенькие ворота, поэтому я перелезла через них, чувствуя себя, как Хью Грант[62] в фильме Ноттинг Хилл[63] (упс!). Именно здесь мы с мамой обычно встречались во время ленча, когда она бывала поблизости — ей это нравилось, — и сегодня ночью я нуждалась в том, чтобы на несколько минут почувствовать себя ближе к ней.

Примерно в середине апреля — прямо в мой день рождения — маме был поставлен диагноз — рак груди, и после Рождества она умерла. То есть она разрушила мой любимый ежегодный праздник. Но, я полагаю, это не ее вина. Она старалась держаться изо всех сил и говорила, что очень жалеет, что так случилось.

Мне всегда казалось странным, что люди борются с раком. В следующие несколько месяцев я так часто слышала это — Твоя мама — боец, Элли. Она не позволит болезни сломить, себя, Элли, — но, по правде сказать, мама ничего не могла с этим поделать. Ей сделали операцию и провели курс химиотерапии, и все равно рак добрался до ее костей. Ничего другого не оставалось. У нее не было другого оружия. Не важно, как сильно ей хотелось «бороться» и «продолжать битву», рак не предоставил ей никакого выбора.

Полагаю, это просто слова. Мы произносим слова, возможно, внушающие нам некоторое ощущение контроля над нашей жизнью. Это способ притвориться, будто от наших слов хотя бы чуть-чуть зависит жить или умереть, разве не так? Правда же заключается в том, что ты становишься беспомощной случайной жертвой, изнутри разрываемой на части, если речь идет о чем-то вроде рака. Тебя лишают всего — твоей независимости, твоей души и часто жизни. И не важно, что это значит. То есть я понимаю, почему мы говорим о том, что нужно бороться. Но, наблюдая за этим со стороны, я даже не смогла сделать вид, что очень стараюсь бороться. Я просто держала маму за руку, говорила, что очень люблю ее, и наблюдала за тем, что происходит.

Кажется, Тим был единственным, кто понимал мои чувства. Он был единственным, кто, кажется, осознал всю ту беспомощность, которую ощущаешь тогда, когда заболевает кто-то из любимых тобой людей. Его отец умер, когда он был еще подростком — треклятый-рак-одержал-победу, — поэтому он видел ту же боль, искажающую лица тех, кого вы всегда считали непобедимыми.

К тому моменту мы уже несколько лет были вместе, мы познакомились на рождественской вечеринке, когда мне было двадцать четыре года. Я тогда временно работала в рекламном агентстве за одиннадцать фунтов в час (мило, правда?), отвечая на телефонные звонки и в свободное время пытаясь заниматься живописью (закатываю глаза). Он был братом моего коллеги, который разрушил наши рабочие планы на праздничный день, пригласив в местный паб «Green Мап». Они были братьями, о чем я не подозревала до тех пор, пока, напившись, не стала объяснять ему, какого порядка сволочи мои коллеги. Его брат был седьмой самой большой сволочью из возможных тридцати двух.

Он согласился.

Тим решил, что я очень смешная. Самый смешной человек, которого он когда-либо встречал, он повторял это весь вечер — и в последующие вечера, — и я по достоинству оценила, что он не сказал смешная «девчонка». Мы говорили о телешоу Лавка древностей и о том, какими умниками мы были в школе. Я рассказывала ему о том, как завидовала дурному поведению своей сестры, которая вела себя как рок-звезда — директор школы до сих пор вспоминает о том, как она на третьем уроке устроила школьную забастовку в учебном корпусе. Тим рассказывал мне разные истории о сволочных проделках своего брата, и мы пришли к общему мнению, что, возможно, его рейтинг в моем списке стоит повысить до шестого места. Той ночью мы целовались, и Тим попросил меня о новой встрече, что мне показалось глупой романтикой, учитывая, что в тот вечер он видел меня еще с двумя другими париями (Что? Я была пьяна, и это было Рождество, оставь меня в покое, БАБУЛЯ ГЛЭДИС).

Через несколько дней после нашего первого свидания мы отправились в зимнюю страну чудес в Гайд-парке и потратили восемьсот фунтов на аттракционы и сладости. После одного особенно головокружительного аттракциона мне пришлось присесть на несколько минут и подождать, пока успокоится мой желудок. Тим сидел со мной на грязной, мокрой траве, гладил меня по спине, давал отхлебнуть из своей крохотной четырехфунтовой бутылочки воды «Evian». Я помню, как стояла, опираясь на него и глядя снизу вверх, размышляя, отчего возникло такое головокружение, от тошноты или от того, что он показался мне таким красивым. Тем вечером мы пошли к нему домой, и я так и не вернулась к себе. Через полгода мы стали официально жить вместе, и мне казалось, вот оно. Естественно, все его полюбили. Мама с папой подталкивали друг друга локтями, когда мы приходили в гости, и говорили о том, что копят деньги на свадьбу. Софи покорила его доброта, и она сказала мне, что он похож на Дэвида Миллибэнда[64] в молодости. Это было ее тайное увлечение, значит, это был комплимент. И даже Джен не смогла найти в нем слишком много недостатков. За исключением того, что он похож на Дэвида Миллибэнда, и это не было комплиментом, при этом она не добавила «в молодости».

Итак, мы стали откладывать деньги на собственную квартиру, на ипотеку. Тим разбирался в этом деле гораздо лучше, чем я. Он работал маркетологом, а я все еще трудилась на временной работе и страстно желала быть художником. Но он понимал меня и всегда подталкивал к тому, чтобы я продолжала заниматься искусством. Он говорил, что, поскольку у него такая занудная работа, очень важно, чтобы я «следовала за своей мечтой» (на самом деле он был старомодным, но очень привлекательным). Он говорил, что один из нас должен сделать потрясающую карьеру. Он покупал мне краски и холсты, тогда как я не могла заплатить даже половину арендной платы. Он был замечательный. В конце концов, я все же устроилась художником-иллюстратором в «The Haies», и благодаря постоянному доходу нам удалось каким-то образом сделать общий взнос. Несколько месяцев мы искали дом, чтобы купить его — дом, который стал бы нашим очагом, где мы могли бы держать собаку и приглашать на барбекю соседей. Это так возбуждало и воодушевляло. Мы поселились в милом доме с террасой в викторианском стиле в Южном Лондоне — в пятой зоне — и залезли в долги. Это была мечта. Это было только начало длинного пути, но мы были готовы ждать ее исполнения.

Мы часто спорили, но было весело спорить о всякой ерунде, например, о том, кто будет стирать белье или какой беспорядок можно назвать большим беспорядком. И из-за его привычки повсюду оставлять стикеры со списками неотложных дел. Я прятала эти списки, оставляя вместо них стикеры с указанием ключей к разгадке, что казалось забавным, но всегда кончалось тем, что он начинал кричать, заявляя, что мои «ключи» никуда не годятся. А потом он оставлял мне на подушке стикер с извинениями, и мы, злые друг на друга, занимались сексом, а еще помню, как я спрятала стикеры в постели, и они испачкались. Ладно, это было всего один раз. Но да, было.

Наша жизнь была глупой, запутанной и восхитительной, и у нас действительно все получалось. Он принимал меня такой, какая я есть, вселяя в меня уверенность.

А когда у моей любимой мамочки после самых обычных анализов обнаружили неизвестно откуда взявшийся рак, Тим был очень добр и терпелив со мной. Он ничего не говорил, когда я плакала ночью, и ничего не говорил, когда я совсем не плакала. Он не ложился, когда я не могла уснуть, и спал рядом днем, когда я валилась с ног от усталости. Он взял на себя заботу о покупках и не обижался, когда я была слишком рассеянной и не отмечала с ним радостные события, если они случались. Он отпрашивался с работы, чтобы поехать с нами на сеанс химиотерапии, и понимал, когда я просила его уйти, чтобы помочь маме сходить в туалет. Он присматривал за мной тогда, когда я была неспособна присматривать за собой.

Я начала изменять ему через три месяца после того, как маме был поставлен диагноз. Я думаю, он знал. Но ничего не говорил. Он только стал еще надоедливее и настойчивее, что оттолкнуло меня от него еще дальше.

Мне нет оправдания. Я не знаю, что заставило меня решиться на это. Я просто хотела расслабиться и повеселиться и не быть рядом с ним. Он слишком часто напоминал мне о том, что произошло в моей жизни, а мне этого не хотелось. Я хотела побыть рядом с мужчинами, которые не смотрели на меня с грустью и жалостью. Мне было необходимо побыть рядом с теми, кому на меня было попросту наплевать, а не с тем, кто советовал мне съесть еще одну витаминку «Вегосса», чтобы сбалансировать мою диету, состоявшую из батончиков «Mars». Мне хотелось партнера на одну ночь. Я ненавидела себя за это, Софи ненавидела меня за это, но я не остановилась. Я не знала, как остановиться, и не слушала ее, когда она говорила мне, что я разрушаю свои отношения. И чем дальше, тем лучше я понимала, что в любом случае я уже разрушила то, что связывало нас с Тимом, так зачем останавливаться? А потом на третий день Рождества умерла мама, и все во мне онемело.

Похороны закончились кошмарно непристойной сценой. В начале января стоял жуткий холод, церковь была безобразной, а священник без конца повторял, какой хорошей была моя мама.

— Она была очень славной женщиной, — снова и снова говорил он, пытаясь поймать с кафедры мой взгляд.

Славной. Славной.

Он понятия не имел, была ли она славной женщиной. Он никогда не встречался с ней. Я не могла понять, почему похороны проходят здесь — мама не была набожной, она называла религию «забавной бессмыслицей», шумно рассуждая о том, насколько смешна вся эта концепция, даже тогда, когда надевала пальто, собираясь на свой еженедельный визит к медиуму Шэрон.

Славной. Славной.

Безусловно, священникам скучно на похоронах. Повторять одно и то же снова и снова, говорить о людях, которых они не знали, и притворяться печальными. Должно быть, от многочисленных сочувственных кивков у них все время болит шея. Поэтому не стоит ли по крайней мере разнообразить похороны и использовать более яркие прилагательные, говоря о не знакомых вам покойниках? Что-нибудь поинтереснее, чем «славная»? Как насчет «гениальная» или «стильная»? Мне, кажется, моя мама была довольно стильной.

Славной. Славной. Славной.

Я помню, как сидя в этой убогой, холодной церкви, я раздумывала, могу ли я войти со своего телефона в Thesaurus.com. Но потом Тим сжал мою руку, и вместо этого я решила сконцентрироваться на своей злости к нему. Господи, молилась я, позволь мне уйти от этого мужчины, которого я так ненавижу без всякой на то причины.

А через час, когда мы вернулись в дом моего отца, чтобы помянуть маму сэндвичами и французскими булочками, я сказала Тиму, что все кончено.

— Что? — Он выглядел таким потрясенным.

— Я знаю, что сейчас не время, — сказала я, и холод, прозвучавший в моем голосе, был под стать тому, который стоял в церкви. — Но это не может продолжаться, мне кажется, мы должны расстаться.

Я помню, как он затряс головой, словно ослышался или хотел вытряхнуть мои слова из своей головы, из своих ушей. Я помню, как он поставил два бокала, которые только что принес — один для меня и один для себя, — и помню, как я подумала, как странно, что люди пьют на похоронах. Мне всегда казалось, что люди пьют по праздникам. Хотя в тот день медиум Шэрон и тетя Сюзи без конца твердили мне: «Сегодня мы чествуем жизнь твоей мамы».

Лично я не могу понять, как промозглая церковь и сэндвичи с огурцом, которые Джен якобы приготовила сама, хотя они были на поддоне из «M&S», могли чествовать мою маму. Или даже символизировать то, какой она была или что она любила. Если бы этот день был действительно посвящен моей маме, мы бы провели время, отправившись на концерт Бритни Спирс. Она так любила Бритни. С самого первого дня. С той самой песни «Baby One More Time», которую та исполнила в 1998 году. Весь 2001 год мама говорила о том, чтобы завести белую змею[65] в качестве домашнего питомца, а в 2007 году учредила фонд «Спасем Бритни». Как раз перед тем, как заболеть, они с тетей Сюзи даже ездили в Лас-Вегас, чтобы увидеть Бритни. Потом долгие месяцы она без перебоя рассказывала о ней, и, куда бы они ни шли, они надевали майки с надписью «Britney Bitch»[66] — даже на работу, мама работала администратором в местном детском саду. Там были недовольны ее майкой и заставляли надевать поверх нее джемпер. Позднее она надевала ее даже на химиотерапию.

Моя славная мама.

— Ты шутишь? — упавшим голосом сказал тогда Тим. В этот момент на нас обернулись две мамины подруги из студии сальсы, надеясь стать свидетелями трагедии, при этом они так и не донесли до рта сэндвичи.

— Может быть, выйдем на улицу? — сказала я, подталкивая его в коридор и подальше от медиума Шэрон, у которой, возможно, и нет шестого чувства, но зато у нее определенно есть нюх на ссоры. Но было уже слишком поздно, она уже обратила на нас внимание и, размахивая сэндвичем с огурцом, окликала нас — «эй-эй!»

— Что происходит? — драматично и таинственно прошептала она, проскальзывая в коридорчик вслед за нами.

Я ничего не ответила, а Тим посмотрел на меня со смущением и болью, которые были написаны на его лице, отчего я возненавидела его еще больше.

— Ну? — агрессивно спросила медиум Шэрон, отказываясь принимать наше молчание за ответ.

Он прокашлялся.

— Кажется, Элли бросает меня.

Медиум Шэрон искоса посмотрела на меня.

— Ты шутишь?

— Я же сказал вам, — воскликнул Тим, ощутив неожиданную поддержку.

— Мне… мне нужно в туалет, — проговорила я, внезапно почувствовав, что у меня начинается приступ клаустрофобии.

Я открыла спиной дверь находящегося позади меня туалета, а потом быстро накинула крючок, пока они тоже туда не ввалились.

— Элли, не будь смешной, выходи! — сказал Тим, заглядывая в дверную щель.

Медиум Шэрон осталась снаружи, и до меня донеслись приглушенные голоса других, жадных до сплетен скорбящих. Из-за двери донесся взволнованный голос Тима, отвечающего на вопросы любопытной толпы, собравшейся снаружи.

«Нет, она не сказала почему». «Нет, ничего не случилось». «Да, она прячется там, внутри».

— Я не прячусь, — громко откликнулась я из своего укрытия. — Мне нужно пописать. Не могли бы вы все уйти отсюда, пожалуйста?

Потом я услышала, как в разговор встряла Джен.

— Что она сказала? О боже, вечно с ней одни проблемы. Элли, почему ты такая тупица? Ха-ха, тупица? Всем понятно? Потому что она не хочет выходить из туалета. — Она снова смеется над собственной шуткой, а потом поворачивается спиной к двери. — Ты там какаешь, Элли? Так не забудь, что здесь плохо работает смыв. Тебе придется подкачать бачок. А ершик под раковиной, если он тебе понадобится, не оставляй за собой грязь, как папа. Почему ты не хочешь выйти? Ты завидуешь тому, что моя надгробная речь всем понравилась больше, чем твоя?

— Я не произносила надгробной речи, — попыталась сказать я, но потом вдруг медиум Шэрон завыла от боли.

— Дженни толкнула меня локтем! Почему ты толкнула меня локтем? Мне правда больно, почему ты так поступила? Я просто пыталась пройти.

— О, ради бога, перестань вести себя как плаксивая сучка, — запальчиво ответила Джен. — Это произошло случайно. А ты помнишь, что сегодня похороны моей мамы? Имей хоть какое-то уважение к моим чувствам. Сегодня мне целый день позволительно толкать локтями всех. Господи, некоторых.

Коридор узкий, а у Джен очень острые локти, возможно, это была случайность, но, по-моему, нет. Она несколько недель обижалась на медиума Шэрон за то, что та сказала, будто предупреждала нас о том, что это случится — что мама умрет, — даже тогда, когда я назвала медиума Шэрон шарлатанкой. Джен до сих пор не простила ее.

Медиум Шэрон продолжала выть, а кто-то еще, хихикая, спросил ее, почему она не предсказала того, что происходит.

Шутка пришлась не по вкусу.

По другую сторону двери Джен опять отвлекла внимание на меня.

— Ты правда рассталась с Тимом? — прокричала она. — Он сказал, что да, но я никогда не могу понять, шутит он или нет. У него такое смешное лицо, как у клоуна, кажется, будто он всегда шутит. Прямо как Дэвид Миллибэнд. Это шутка, Элли? Совсем не смешная. Потому что ты, разумеется, понимаешь, что, даже несмотря на свое глупое лицо, Тим довольно приличный бойфренд, и лучше тебе не найти? Да, безусловно, он слегка занудлив…

В этот момент она заткнулась, так как возмущенный Тим стал настаивать на том, что никогда не был занудой, что он просто любезный человек и…

Именно в эту секунду он тоже получил локтем под дых.

Джен вновь принялась говорить через дверь.

— Ты ведь не хочешь остаться одна, Элли? Это было бы тягостно для всех твоих близких — ох, и для тебя тоже. Крепись, я сейчас приведу Эндрю, ему захочется услышать об этом. ПРОЧЬ С ДОРОГИ, ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО У МЕНЯ УМЕРЛА МАМА, ВЕРНО?

Я услышала, как она топает прочь, продолжая вопить в гостиной, обращаясь к своему мужу, который — как я узнала в тот же вечер — все время вместе с папой прятался на улице, в саду. Они почти подружились, как рассказывал потом папа.

Потом медиум Шэрон начала кричать, что ей нужно в туалет, и до меня донесся другой голос — возможно, Софи, — предлагавший ей воспользоваться туалетом наверху, где она также могла найти «Nurofen», чтобы успокоить боль от удара локтем. Софи уверяла медиума Шэрон, что Джен ударила ее не нарочно, и я слышала, как Джен фыркнула из другой комнаты:

— НАРОЧНО, ЧЕРТ ПОБЕРИ.

Толпа чуть-чуть рассеялась, и Тим, вернувшись к дверной щели, заговорил тихо и ласково. Так тихо и ласково, как обычно разговаривают с капризной маленькой девочкой, изнуренной пятнадцатиминутной истерикой.

— Элли, я знаю, что тебе сейчас очень хреново — особенно сегодня, но, пожалуйста, не делай этого, — проговорил он. — Тебе не следует принимать никаких решений, пока ты горюешь о маме. Мы не должны сейчас говорить об этом. Поговорим об этом позднее, хорошо? Прости, что я неправильно воспринял это. Я все исправлю, обещаю тебе. Мы можем договориться, я люблю тебя. Я справлюсь. Мы справимся. Черт побери, Элли, мы только что купили дом!

Но я больше не могла это терпеть, мне нужно было побыть одной. Неделю спустя я переехала от него к папе.

12

22.30, пятница 29 марта

Местоположение: Местный магазин самообслуживания «Londis» рядом с моей квартирой, полностью удовлетворяющий мои потребности в еде и алкоголе. Недавно они расширились, присоединив к себе соседний магазинчик, и теперь не знают, чем заполнить пустующие полки. Например, теперь здесь можно увидеть целый ряд соусов «Тартар», что, на мой взгляд, замечательно. Мне всегда не хватает соуса «Тартар», когда в экстренных случаях я делаю сэндвичи с рыбными палочками.

Я зашла сюда, чтобы купить вина. Исключительно вина. После моей перепалки с Софи и спокойных, но не менее обидных слов, сказанных Томасом, мне хочется вдрызг напиться и вырубиться. В идеале до такой степени, чтобы я смогла начать жизнь заново, как жалкая жертва амнезии. Мысли обо всем, что связано с мамой и Тимом, не вытеснили воспоминаний о нашем споре — о гадостях, которые наговорила Софи, и гадостях, которые наговорила я. Я даже не обижаюсь на это, я не думаю, что Софи притворяется, будто у нее все идеально, мне кажется, что она просто старается изо всех сил, и на самом деле, на самом деле все делает правильно. Она выполняет фантастическую работу. Сиара — удивительный ребенок. Возможно, Софи и развязала эту ссору, но все, что она сказала, — правда, я — неудачница и трусиха. А поскольку я — неудачница и трусиха, то я накинулась на нее. Во всем виновата я. Все из-за меня. Я — сломленная и никчемная, Софи была права.

— Ты, черт побери, тупая сука, — бормочу я себе под нос, кладя в корзину две бутылки белого вина.

— Ты — толстая, глупая, отвратительная сука, которую никто не любит, — повторяю я, на этот раз чуть громче. Мужчина, стоящий в другом конце отдела, смотрит на меня, а я опускаю глаза, избегая вопросительного взгляда. Уставившись в пол, я опять бормочу: — Господи, посмотри на это, у тебя даже тень толстая. Хуже тебя нет никого, совершенно никого.

Мужчина опять смотрит на меня и кричит через весь отдел:

— Веселей, лапочка, может, ничего страшного не произошло. Улыбнись нам!

В какой-то момент моя ненависть к себе пробивается наружу. Лазерные лучи моей раскаленной до красна ярости взмывают вверх, направляясь к нему. Даже если за всю жизнь у меня не было вечера хуже, чем вчера, я не могу стоять столбом, слушая, как незнакомцы предлагают мне улыбнуться. Я огрызаюсь, а он фыркает.

— Просто будь доброжелательной, лапочка, — говорит он и радостно бредет в овощной отдел. Я бурно возражаю ему вслед, читая нотацию о том, как чувствуют себя женщины, когда от них постоянно требуют, чтобы они производили впечатление вежливых и счастливых. Если сказать женщине, чтобы она улыбнулась, считается таким «доброжелательным» и «великодушным» поступком, почему же тогда мужчины не просят других мужчин улыбаться? Порой, когда мужчина просит меня улыбнуться, у меня возникает желание показать пальцем на других мужиков — крепких и рослых — и спросить, не заставить ли его тоже улыбнуться. Мне хочется спросить, кто назначил его полицейским, следящим за улыбками. Но я знаю, что меня обзовут сукой, поэтому чаще всего я молчу и просто, ну да, улыбаюсь. Однако не в этот раз, в этот раз мне хочется сказать ему, что это полная чушь и меня тошнит от этого.

Мне приятно оттого, что хотя бы на пару минут я не противна себе.

Хватит ли двух бутылок вина? Я смотрю на телефон, уже довольно поздно, двух хватит за глаза. Я бросаю в корзину три пачки мороженого «Haagen Dazs», а потом осматриваюсь в поисках гигиенических прокладок. У меня еще нет месячных, но мне нужно, чтобы моя корзина выглядела прилично. Я понимаю, что моя диета из черного кофе и сахара вызывает тревогу у милой пожилой пары, которая управляет магазином. Миссис Шеннон недавно сказала, что я, как ей кажется, покупаю только диетическое печенье, не стоит ли мне слегка разнообразить свое питание, иначе у меня начнется цинга. Я подумала, что это очень мило, но отметила, что на самом деле я привношу разнообразие в свое питание. Например, я покупаю то темный диетический, то молочный диетический шоколад. И чтобы она больше не беспокоилась, я время от времени стала покупать новую диетическую карамель. Вот вам и разнообразие. Кажется, этот довод ее не совсем убедил, но английский ей не родной, то есть, возможно, она просто не поняла.

Я смотрю на свою корзину. Две бутылки вина, три пачки мороженого и несколько пачек прокладок.

Хмм. Не слишком ли безнадежно?

Я добавляю в сумку салат «Айсберг». Выглядит неплохо вместе с остальными моими покупками, и миссис Шеннон одобрит такую добавку. Кроме того, цвет салата внесет оживление в мой холодильник до тех пор, пока салат не покоричневеет и мне не придется выбросить его. Как и все остальное.

Довольная отвлекающим маневром, я решительно направляюсь к кассе и натыкаюсь прямо на Джоша.

Дерьмо.

Поняв, что это я, он хмыкает, но потом, когда он видит мое лицо, его улыбка чуть увядает. Проклятие. Я много плакала в поезде и знаю, что выгляжу не слишком привлекательно. И без зеркала понятно, что у меня красные и распухшие глаза, не говоря уже о моем глупом, полном, отвратительном лице, испачканном губной помадой и разводами туши. На меня снова обрушивается волна ненависти к себе, еще хуже предыдущей.

— Господи Иисусе. Ты в порядке, Найт? — говорит Джош, при этом в его голосе слышится искреннее беспокойство.

— Да, — говорю я, отводя глаза и сосредоточенно разглядывая полки с чипсами.

Хмм. Не купить ли мне маринованный лук «Monster Munch»? А для баланса еще и кабачки?

— Что происходит, все нормально? Скажи мне, — пытается он растормошить меня.

Я качаю головой, не веря, что смогу что-то сказать. Почему нас всегда обуревает печаль, когда кто-то проявляет к нам сочувствие? Я правда не хочу снова расплакаться посреди супермаркета.

— Элли, — снова ласково повторяет Джош. — Я могу чем-то помочь тебе?

Я не в силах сдержаться и нехотя всхлипываю. Джош аккуратно берет у меня корзину и ставит ее на пол. Потом он обнимает меня. И, оказавшись в его объятиях, я поняла, как сильно нуждалась в этом. В человеческой теплоте. Это все, чего я ждала от Томаса. Это все, чего я ждала от Софи, когда сегодня вечером приехала к ней домой. Я начинаю тихо плакать, и так мы стоим пару минут в окружении длинных рядов чипсов. Я слышу, как подходит миссис Шеннон, спрашивая, все ли в порядке, и слышу, как Джош, вежливо и любезно назвав ее по имени, спокойно отделывается от нее.

Наконец, я высвобождаюсь из его объятий и, смеясь и смущаясь, вытираю лицо рукавом. На его сером джемпере остался длинный мокрый след. Надеюсь, что от моих слез, а не от соплей.

— Пойдем домой, — говорит он, хватая мою корзину и мимоходом рассматривая ее содержимое. Мы смотрим друг на друга, и я думаю, бывало ли когда-нибудь, чтобы слова КРЫЛЫШКИ соседствовали со словами НОЧНЫЕ ПРОКЛАДКИ. Он не производит впечатление человека, который так долго болтается рядом с девушкой, что дожидается, пока у нее начнутся месячные.

— Гигиенические прокладки, да? — говорю я без всякой причины. Пусть он лучше не думает, что я плачу из-за месячных. Я раздумываю, объяснить ли ему, что это отвлекающий маневр, но понимаю, что покажусь ему еще безумнее.

Обнимая меня одной рукой и поддерживая, Джош спокойно расплачивается с миссис Шеннон за мои «продукты» и, крепко прижав меня к себе, ведет через дорогу домой, в Грязную дыру так, словно мы с ним скованы одной цепью.

Распластавшись поперек дивана в гостиной, я пью прямо из горлышка. Заметив короткий волосок на ноге, я хватаюсь за него, но даже удовлетворение от того, что я вырвала его, не способно обрадовать меня. Мне так грустно и одиноко. Но здесь Джош. Он сидит рядом со мной на диване, и я протягиваю ему бутылку. Он смотрит на меня слишком внимательно и опять спрашивает, все ли у меня в порядке и что случилось. Я несколько раз сказала ему, что это не его дело, но сейчас, когда хмельное тепло разлилось по моему желудку, начинает казаться, что мне хочется поделиться с ним. Я нуждаюсь в союзнике, я хочу, чтобы кто-нибудь встал на мою сторону. В первый раз за целый год я, кажется, ощутила необходимость в том, чтобы под рукой был приятель — тот, кому я могла бы пожаловаться на своих лучших друзей. Я делаю еще один большой глоток вина и, с трудом заглатывая горьковатую жидкость, начинаю рассказывать ему о своих свиданиях, о том напряжении, которое я испытываю при встрече с кем-то, и о том, как угнетает меня вся эта затея. Я рассказываю ему обо всем, о тяжелом осуждающем дыхании в поезде, о парне, который никогда не задает вопросов, о Риче, пытавшемся свести меня с пятидесятилетним разведенным мужчиной. Я рассказываю Джошу о своей жизни и о своих последних избранниках, и о том, какое странное напряжение возникло между’ Софи и мной, и о том, как сегодня вечером, когда мы были у нее дома, оно прорвалось с ужасной силой. Я также рассказываю ему о Томасе и о холодности, возникшей между нами потом, когда мы шли к станции.

Джош минуту молчит, а потом с удивительной проницательностью говорит:

— Томас влюблен в тебя?

Я вздыхаю и снова пью.

— Да. Но разве это не означает, что он всегда должен быть на моей стороне? Разве не в этом заключается любовь? Быть всегда на твоей стороне?

Джош улыбается.

— Я на твоей стороне, малыш. Мне кажется, Софи повела себя как сумасбродная стерва.

— Нет, она не такая! — говорю я, мгновенно вставая на защиту лучшей подруги — если она по-прежнему моя лучшая подруга, — несмотря на то, что только что жаловалась на нее. Я еще и лицемерка. Ладно, добавим это в перечень всего того, что я терпеть не могу в себе.

— Женщинам положено быть сумасбродными, — снова говорит он. Я знаю, что он намеренно провоцирует меня, и знаю, что не должна позволять ему доводить себя, но ничего не могу с собой поделать.

— Женщинам НЕ положено быть сумасбродными, — сердито говорю я.

— Ладно, но ты должна согласиться с тем, что они могут быть довольно стервозными и придираться друг к другу, разве не так? — говорит он, поблескивая глазами.

— Полная брехня, — говорю я, снова отпивая из бутылки. — К примеру, что ты скажешь о пьяницах? Загони компанию не знакомых друг с другом пьяных девушек в одну комнату, и они, в конце концов, неизбежно вместе пойдут в туалет, поделятся друг с другом губной помадой и историями о своих сексуально-озабоченных боссах, а когда их будет тошнить, придержат друг другу волосы. Сравни с компанией пьяных мужчин, которые называют меня шлюхой — я-то знаю, кто из них стервознее.

Он смеется.

— Верно подмечено!

Я хмурюсь. Почему я всегда позволяю Джошу доставать меня? Он так часто раздражает меня и выводит из себя чаще, чем кто-либо. Я понимаю, что он сказал все это с единственной целью подзадорить меня, но все равно кажется, что он победил.

Увидев, что я разозлилась, он снова смеется.

— Я всего лишь шучу, — говорит он, опять беря из моих рук бутылку и небрежно отхлебывая из нее. — На самом деле я не считаю, что женщины — сумасшедшие. Несомненно, не более чем мужчины. Мы все идиоты, правда? Люди — идиоты. — Он отдает мне бутылку. — Давай, не будем говорить об этом, — продолжает он, внезапно вставая с дивана. — Тебе несладко пришлось в последние недели, тебя нужно подбодрить. Пойдем и съедим какое-нибудь калорийное мороженое, а потом сосредоточим наше внимание на том, чтобы напиться, по-настоящему напиться.

Его слова для меня как нежный бальзам на душу. Я рада, что Джош способен быть таким заботливым. Мне нужно, чтобы кто-нибудь был добр ко мне.

Час спустя мы с Джошем поем караоке под старый плеер PS3, который он нашел под лестницей. На этот раз я рада, что Джеммы нет дома, поскольку мы орем во всю глотку, и того, кто спит, это взбесило бы. Мы действительно — не могу поверить, что я говорю это — отлично проводим время. Джош очень внимателен ко мне, он очень веселит меня. Я почти забыла о разорванной в клочья семнадцатилетней дружбе. Почти.

О, посмотрите, как танцует Джош. Он отлично выглядит и так мил. Почему я считала его козлом? То есть, если не обращать внимания на то, что он козел, нет никакой причины считать его козлом. Бедный, недооцененный Козел-Джош. И он действительно умеет петь! У него слегка заплетается язык, но фальшивит он совсем чуть-чуть! И еще он путает некоторые слова, но он поистине талантлив! Если бы он попадал в ноты, то наверняка мог бы выиграть в The X Factor[67]. Он начинает петь «Your Song» Элтона Джона, а я открываю рот, чтобы рассказать ему о Саймоне Коуэлле[68], но вместо этого говорю:

— Черт, ты мне нравишься.

Он смеется, а потом ставит телевизор на паузу, роняя микрофон, и делает шаг в мою сторону.

— Нет, не нравлюсь, — говорит он низким и нарочито хриплым голосом. Я уже слышала этот соблазнительный тембр.

Однако это мило.

— Да, нравишься, — говорю я, кивая затуманенной-затуманенной головой.

— Нет, не правлюсь, — повторяет он. — Ты ненавидишь меня, я знаю, что ненавидишь. Это было бы понятно, даже если бы ты постоянно не говорила мне об этом.

— Нет, нет! — хихикая, говорю я. — Ты не вызываешь у меня отвращения. Просто мне не нравится, как ты обращаешься с женщинами. Я не хочу стать еще одной девушкой, которую ты трахаешь, а потом, на следующее утро, выбрасываешь за ненадобностью.

— Знаешь, на самом деле многие из них выбрасывают меня, — говорит он задумчиво. — И, если честно, Элли, ты никогда не стала бы такой, как эти девушки.

Он умолкает, а я размышляю, оскорбляться ли мне за половину тех женщин, которых он с такой легкостью сбросил со счетов. Он продолжает говорить, слова одно за другим слетают у него с языка.

— Знаешь, мы оба напились, Элли. Тебе грустно, я мог бы повысить тебе настроение. Секс повысил бы тебе настроение. Это мой долг, как напарника, повысить тебе настроение. — Он улыбается, как лиса, и смеется. На секунду он кажется мне неуязвимым. — Ты сводишь меня с ума, — с неожиданной горячностью говорит он. — Я так сильно хочу тебя, я всегда хотел тебя. С того самого дня, когда ты, появившись здесь, неодобрительно оглядела меня и обои. Ты мне очень нравишься. Знаешь, иногда мне кажется, что я люблю тебя. Я все время стараюсь привлечь твое внимание, а ты не замечаешь меня. Я схожу с ума от этого. Я знаю, что веду себя как сволочь, и знаю, что это бесит тебя, но поэтому я и веду себя так. Только тогда ты обращаешь на меня внимание. Мне просто хочется, чтобы ты заметила меня.

Он прикасается к моему лицу, и мои намерения меняются.

Мы действительно напились, и я понимаю, что его слова — полный бред. Бред собачий — те же самые фразы, которые он, без сомнения, говорит каждой девушке — но, черт, какой прелестный бред. Как приятно слышать его.

Он проводит пальцами по контуру моего лица, и я вся дрожу. Я разглядываю его красивое лицо, освещенное тусклым светом экрана, на котором застыл поющий Элтон Джон, и чувствую, что у меня кружится голова. Я понимаю, что мне придется либо немедленно заняться с ним сексом, либо упасть в обморок. Трудно сказать, что лучше.

Он целует меня.

Да, пожалуй, секс.

То целуясь, то падая, мы идем в его комнату и, войдя, сбрасываем с себя одежду. Черт. Я думаю о бюстгальтере, который надет на мне и который я ношу изо дня в день уже две недели (ладно, три). Одним ловким движением я снимаю его через голову вместе с майкой, и Джош как будто в восторге.

Стоит напомнить — притворись секс-бомбой, когда пытаешься не допустить, чтобы мужчина увидел старый бюстгальтер, в котором может оказаться куча черствых крошек и связки ключей. Тогда победа гарантирована.

Он слегка спотыкается о трусы, а я, как пьяная, сама падаю в постель, пытаясь не делать слишком глубоких вдохов. Я знаю, как часто он стирает простыни. Нечасто.

Он замирает, стоя надо мной с майкой в руке, и снова настойчиво смотрит на меня. У него очень расширенные зрачки.

— Ты уверена, что хочешь этого? — снова говорит он, и я притягиваю его к себе.

4 часа утра, я смотрю в потолок, голова раскалывается от похмелья и унижения. У меня был секс с Джошем. Я лежу в кровати с Джошем. Я обещала себе, что не допущу этого. Что я натворила?

Не поймите меня превратно, секс с Джошем был восхитительным. Правда, правда, правда. Я имею в виду, что он был очень хмельным и продолжался дольше, чем мне в идеале хотелось бы, поскольку мы оба много выпили. Но он был горячим и сладким, с воплями, как раз так, как я люблю. Было несколько неловких моментов, когда он щипал меня за соски, а я не знала, что сказать, я просто воскликнула «О-ох!», и это как будто подстегнуло его, и он стал щипать больнее, и тогда я сказала «Ой», чтобы он прекратил. Но, если не считать этого, все было замечательно. Я даже почти кончила. После того, как он испытал оргазм, мы целых десять минут работали над моим. Было несколько секунд, когда мне казалось, что это даже может случиться. Если я хорошенько сконцентрируюсь, а парень сделает то же самое, не двигаясь, не дыша и не разговаривая, и если представлю себе, как Зак и А. К. Слейтер из телешоу Спасенные звонком[69] занимаются сексом, я иногда могу кончить.

Не вина Джоша, что он не знает этого правила, и ему не хватило всего нескольких секунд до того, как все вокруг изменилось бы. Но я оказалась ближе к оргазму, чем с большинством других мужчин. Он по крайней мере старался, добавим ему за это очки.

Но это же Козел-Джош.

О чем я думала? Мне стыдно перед самой собой.

И, важная ремарка, мне нужно выпустить газы. Несколько минут назад я попыталась пойти в туалет — в идеале было бы лучше никогда не возвращаться, — но он во сне дотянулся до меня и прижал к постели. Теперь я боюсь пошевелиться, чтобы он не проснулся и не начал снова лапать меня. Мы сделали это дважды, но даже теперь я все еще чувствую, как его восставший член тычется мне в ногу. Бедные мужики, видимо, тестостерон — непосильное бремя.

Мне отчаянно хочется уснуть, но я знаю, что у меня нет ни единого шанса. Не здесь, не в кровати Джоша. Я вполне очнулась, все неприятности последних нескольких дней давят меня. Я разрушила отношения с лучшими друзьями, унизив и опозорив себя тем, что переспала с неразборчивым Джошем. Что со мной случилось? Я пала еще ниже, на каменистое дно, когда острая галька впивается в спину. Все не так: Софи, работа, все. Меня считают взрослой, пройдет несколько недель, и мне стукнет тридцать. В этом возрасте нужно взять себя в руки, а не наблюдать за тем, как все разваливается.

Вдали гудит сирена, предупреждая о тумане, а мой желудок ревниво бурчит. Проклятое мороженое, которое я съела на ужин. Твою мать, Элинор, ты знаешь, что не следует смешивать молочные продукты с сексом.

Я вздыхаю в темноте. Я действительно собираюсь неудобно лежать здесь следующие несколько часов? Я боюсь уснуть, чтобы самой не загудеть, как сирена, и боюсь остаться, чтобы мы снова не занялись сексом уже на трезвую голову. Если я останусь здесь, то в любом случае утром буду чувствовать себя неловко. Он скажет мне то же самое, что говорил каждую неделю тем блондинкам. Скажет, что, по его мнению, я — просто прелесть, но он не готов к чему-то более серьезному. Что в семнадцать лет, после развода своих родителей, он получил эмоциональную травму. Что ему действительно нравится жизнь одинокого волка.

Честно говоря, я не уверена, что он и вправду называл себя одиноким волком, но это подразумевается. Я испытаю такое унижение.

Господи, я даже не люблю Джоша, не могу поверить, что я сделала это! Ладно, проехали, подумай вот о чем — правда ли он нравится тебе? Не думаю, что нравится. Да, он был очень забавным вчерашней ночью, но это все алкоголь и мороженое. Любой будет забавным после бутылки вина и исполнения караоке с мороженым. Мы просто были пьяны, мне было грустно, и поэтому теперь мне необходимо убраться отсюда. А после того как я испортила отношения в Софи и Томасом, я даже не могу пойти и пообщаться с ними. Мне придется вернуться к папе и каждый день смотреть с ним Соседей. И, ох, я так отстала от сюжета, что теперь уже не догоню. Жив ли еще Пол Робинсон? Не могу поверить, что допустила такое, какая же я дура.

Ладно, хватит. Пойду в свою постель, чтобы спокойно избавиться от газов. Я начинаю переворачиваться, и Джош ворчит во сне. Господи, какой он страстный.

Нет, прекрати. Черт, я, правда, полагала, что секс с ним выбьет всю дурь из моей головы? Боюсь, я еще тупее, чем думала.

Медленно, как ледник, я соскальзываю с кровати, ощущая себя голым ниндзя, страдающим от похмелья. Я выползаю, аккуратно собирая свои трусы и старый бюстгальтер (ох, там были мои ключи!), стараясь ни на что не наткнуться, и тихо закрываю за собой дверь. Я иду на цыпочках к своей комнате и закрываю дверь, после чего от облегчения выпускаю воздух из своей задницы. Я забираюсь в постель, у меня зудит кожа от стыда, когда я, как младенец, закутываюсь в свое пуховое одело.

Уставившись в потолок, я думаю о том, что бы сказала моя мама о тех решениях, которые я приняла за последние сутки. Вернее, за последний год. Мне так стыдно. Я плачу, уткнувшись в подушку, и снова думаю о том, как мне удалось все так глупо разрушить.

13

21.51, понедельник 1 апреля

Местоположение: Снова в своем офисе с приглушенным светом, за рабочим столом, где рядом со мной двое бухгалтеров смеются над тем, как один из них разыграл свою жену на Первое апреля, попросив у нее развод. Им обоим кажется, что смешнее ничего нет, и они со слезами на глазах дубасят друг друга по спине. В корзине для входящих бумаг меня ждет огромная стопка работы, но вместо этого я верчу в руках бедную бесполую миссис Бобриху, которую стащила со стола Мэдди.

Мне каким-то образом удалось — как вполне зрелой женщине — все выходные избегать встречи с Джошем. Я бы гордилась этим достижением, если бы не испытывала к себе такого отвращения из-за всего, что случилось. Когда я проснулась поздним утром в субботу — с убийственной головной болью и таким привкусом во рту, словно наелась тухлых сырных палочек, бисквитов «Twinkies» и всякой другой дряни, о которой слышала в американских телешоу, но никогда не пробовала, тогда о чем разговор? — Джош стучался в дверь моей спальни. Разумеется, я, спрятавшись под одеялом, притворялась, что меня нет. Я не выходила из комнаты, пока через пару часов не услышала, что он уходит в спортзал.

Что напоминает мне о том, что я не только должна переехать, чтобы не встречаться с Джошем, но и сменить спортзал. Фантастика.

Как только он ушел, я быстро приняла душ, оделась и отправилась в свое укрытие у папы, прихватив на следующие два дня альбом для эскизов. В понедельник утром от папы я поехала на работу, о чем потом пожалела, потому что там, кажется, больше никого не было. Мэдди, в последнюю минуту забронировав путешествие на сайте Air BnВ, отправилась отдыхать вместе со своим новым бойфрендом — тем, с которым она совсем не собирается спешить, — и его многочисленным семейством. Дерек сейчас на курсах менеджмента, куда захватил с собой Рича-мастера поедания чипсов «Quavers». В офисе сплетничают о том, что Рич выслуживался, чтобы занять должность заместителя управляющего, что, по-видимому, считается «важной новостью». Даже Урсулы нет, поскольку она больна. Обычно в такой день, как этот, я переписываюсь с Софи и Томасом. Но не сегодня. Сегодня я чувствую себя совершенно одинокой, без друзей. Я так подавлена, что даже подумываю купить пачку чипсов «Quavers» и насосаться ими вусмерть.

Как меня тошнит от этого места. Все, что связано с работой, больше не стимулирует меня, день за днем я сижу здесь в трансе. Я слишком надолго застряла здесь.

Это были странные выходные. Когда в субботу я появилась с дорожной сумкой, папа спросил, все ли у меня в порядке — я не ночевала у него с тех пор, как мы расстались с Тимом, — но не стал расспрашивать, когда я ответила, что все прекрасно. Большую часть времени я провела в постели, делая эскизы. Это был единственный способ прочистить мозги и перестать перебирать в памяти то, что в последнее время навалилось на меня. Папа передвигался по дому на цыпочках, время от времени принося мне еду — в том числе фирменный пирог Кэндис, о чем не предупреждал меня до тех пор, пока я не попробовала его. Лимон с брокколи.

В воскресенье он предложил отменить свое свидание, чтобы провести весь день со мной и посмотреть все свои сериалы. Он зарегистрировался на сайте знакомств Guardian Soulmates и договорился об ужине с приятной на вид дамой по имени Эйлин. Он сказал, что Кэндис с Питером помогли ему с выбором, и с гордостью показал мне фотографию из ее аккаунта, которую Кэндис любезно распечатала.

Разумеется, я настояла на том, чтобы он пошел, и большую часть вчерашнего вечера провела одна, погрузившись в свои дурацкие страдания. Я почти не спала с четверга, и к тому времени, когда папа вернулся домой, я была мертвецки пьяна, а сегодня утром мне пришлось очень рано встать, чтобы вовремя приехать на работу. Поэтому я не знаю, как прошло его свидание с Эйлин. Позвоню ему через некоторое время.

Надеюсь, он повеселился, надеюсь, что он счастлив.

Я сижу за столом, пытаясь придумать, что делать со своей жизнью. Я не разговаривала с Софи и Томасом после нашей крупной ссоры в пятницу, и чем дальше, тем больше эта ситуация начинает казаться мне чуточку необратимой. Они не приложили ни единого усилия, чтобы связаться со мной, видимо, не скучают без меня. Может быть, они чувствуют облегчение оттого, что меня больше нет в их жизни. Мне кажется, если бы они были настоящими друзьями, которые действительно беспокоились бы обо мне, то наверняка уже связались бы со мной. Они прежде всего поддержали бы меня. Я так и вижу, как они веселятся вместе, только вдвоем, без меня. Потешаются над тем, какая я идиотка, и радуются тому, что наконец, избавились от меня. Я пытаюсь напомнить себе, что это всего лишь мои домыслы, но мне трудно отделаться от них.

Ох, как я ненавижу себя.

Мне следовало сразу же попросить прощения. Мне следовало немедленно послать им обоим SMS с извинениями и умолять их простить меня. Вообще-то мне прежде всего не следовало ввязываться в ссору. Это так бессмысленно. Но теперь я — мы — провели столько дней, не общаясь друг с другом, что сказать «прости» становится все труднее и труднее. Наша обычно очень активная группа в чате WhatsApp с пятницы подозрительно молчит, и я продолжаю рассеянно хвататься за телефон, чтобы проверить семьдесят сообщений, которые мне обычно удается пропустить за десять минут.

Я опять проверяю телефон. Ничего.

Я не знаю, как решить мою проблему. Боюсь, что это невозможно. Что будет, если я так и не сумею?

Может быть, мне уехать в Америку?

Эта мысль уже приходила мне в голову — так соблазнительно полностью изменить свою жизнь. Это было бы такое приключение — начать все с начала, завести новых друзей, построить совершенно другую карьеру. Я могла бы делать, что хочу, но там не было бы никого из тех, кого я хотела бы видеть рядом с собой.

Родственники с маминой стороны были американцами, то есть у всех нас было двойное гражданство. Мама и папа позаботились об этом, когда мы были маленькими, на случай если когда-нибудь мы захотим либо — по словам мамы — «сбежать от правительства Тори», либо «стать ближе к Бритни». Я всегда вынашивала планы когда-нибудь, воспользовавшись этим преимуществом, попытаться пожить в другой стране. Почему бы не теперь? Я все здесь разрушила, возможно, перезагрузка — это именно то, что мне нужно.

И дело не только в перезагрузке, дело в том, что я была бы ближе к Джен и Милли. Я очень скучаю по сестре и племяннице, я могла бы наладить с ними отношения, могла бы наблюдать, как растет Милли. Для начала я могла бы остановиться у Джен, найти работу и жилье. Там у нас есть дальние родственники, возможно, я могла бы немного попутешествовать, используя небольшие отели. Я смотрю в окно на серый дождь, за стеной которого не видно Лондона. Представьте, какое яркое солнце в Калифорнии. Яркая, красивая зелень. Все залито солнцем, кругом счастливые люди, которые так возбуждали REM[70]. Жалеть мне не о чем, я не бросаю успешную, увлекательную карьеру. Я глажу рукой стопку бумаг, лежащую передо мной на столе. Моя работа здесь, в «The Haies» ведет в никуда, а после той ужасной встречи у меня не было вестей от Элизабет. Я чувствую такое разочарование. Как случилось, что моя жизнь так повернулась? Я не знаю, как еще выбраться из этого замкнутого круга, разве что разом разорвать его. Превратить свой заколдованный круг в квадрат на манер лос-анджелесского.

Но как быть с папой? Можно ли оставить его здесь? Может быть, если он встретит кого-нибудь. Может быть, если Эйлин окажется Той Единственной, может быть, если ему повезет чуть-чуть освободиться от своих надоедливых и прилипчивых детей. Я звоню ему на мобильный.

— Алло? — подозрительно отвечает он.

— Это Ленни, папа. — Ты же знаешь, это та, чье имя высветилось у тебя на телефоне — не говорю я.

— Ленни? О господи, привет, дорогая! Как ты? Ты здесь? Ты в своей комнате? — Я так и вижу, как он оглядывается через плечо на лестницу, ведущую на второй этаж его пустого дома.

— Нет, папа, я на работе. Зачем бы я стала звонить те… не важно. Как прошло? — выжидательно спрашиваю я.

— Что, дорогая?

— Свидание! С Эйлин? — нетерпеливо говорю я.

— О! О, хорошо, дорогая, господи, трудно сказать…

Звучит не слишком обнадеживающе.

— Ну, какая она? — пытаюсь разговорить его я. — Она красивая? Она показалась тебе привлекательной?

— Хм, — колеблется он. — Да, она ужасно красива.

С очень красивыми рыжими волосами.

— И?

— Хм. — Он опять медлит. — Кажется, Ленни, я ее не слишком заинтересовал.

— О!

— Да, мне немного стыдно. Она сказала, что не думала, что я такой старый, а потом спросила, не мажу ли я брови гелем, добавив, что это выглядит очень глупо. Я намазал совсем чуть-чуть, Ленни. Кэндис сказала, что мне идет.

— Ах, мне очень жаль, папа. — Я мгновенно прихожу в ярость. Бедный папа. Почему эта женщина так жестока? Мне приходилось встречать на свиданиях отвратительных людей, но я не думала, что если вам за шестьдесят, дела идут не лучше.

— Не беспокойся! — говорит он с фальшивой веселостью в голосе. — Век живи, век учись, разве не так, Ленни? И я запомню, что на следующее свидание не стоит надевать красный галстук из магазина «Next». Эйлин сказала, что от него мое лицо кажется круглым и красным.

— Папа, это неправда, твой красный галстук очарователен. И ты не старый, и у тебя замечательные брови, — возмущенно говорю я высоким голосом.

— Ты очень добрая, дорогая моя, — говорит он не слишком убедительно. — Но ты не должна волноваться, я не расстроился. Как бы то ни было, мы приятно провели время, видно, не судьба. Кроме того, в конце я немного потратился. Она все время заказывала шампанское, а я, как тебе известно, не большой его любитель.

Я больше не могу сдерживаться.

— Вот корова! И, несомненно, она позволила тебе расплатиться?

— Постарайся не выражаться так, Ленни, — выговаривает он мне. — Ну да, я действительно заплатил, но я сам предложил это. А она сказала, что это совершенно правильно, потому что я позволил ей думать, что намного моложе. Впрочем, я не собирался вводить ее в заблуждение, Ленни. Мой возраст указан в моем аккаунте на сайте знакомств. И ей столько же лет, сколько и мне.

— Папа, ты не должен винить себя, ясно, что она просто отвратительная корова.

— Ленни, — мягко говорит он, предупреждая меня.

— Прости, — вздыхаю я. — Прошу тебя, папочка, не отказывайся от свиданий. Знаешь, ты встретишь какую-нибудь удивительную женщину. Я снова приеду к тебе в эти выходные, и мы с тобой снова зайдем на веб-сайт и найдем для тебя какую-нибудь славную женщину. Женщину, которая решит, что ты суперпривлекательный, не оскорбит тебя и не заставит раскошелиться. Можешь попросить Кэндис и Питера, чтобы они помогли тебе снова сделать выбор — было бы здорово наконец познакомиться с ними.

Папа смеется.

— От Питера в подобных вещах мало толку, но, да, это было бы славно. — Он умолкает, а потом осторожно спрашивает: — Так ты не вернешься сегодня вечером?

— Нет, — говорю я непреклонно. На самом деле мне необходимо вернуться в ГД, если мне не хватит храбрости взглянуть в лицо Джошу, то я хотя бы возьму чистые трусы.

— Хорошо, любовь моя, — говорит он. — А ты… у тебя все в порядке? В выходные ты показалась мне немного грустной.

— Все прекрасно! — говорю я, а потом вспоминаю о том, что сказал Томас. О том, что я никогда не делюсь своими чувствами. О том, что я даже своему любимому папе не рассказываю, что чувствую.

— По правде сказать, папа, — говорю я, — в пятницу я поссорилась с Софи и Томасом. Да, ты прав, мне немного взгрустнулось.

— Ох, Ленни, прости! — Ему хочется прояснить ситуацию.

— Спасибо. — У меня на глаза наворачиваются слезы. Вот почему я не говорю о таких вещах, я нервничаю. Я не люблю плакать и не люблю все взваливать на него. Он так много пережил, я не должна плакаться ему в жилетку по телефону.

Он продолжает.

— Ты не обязана рассказывать мне о том, что случилось, но они — твои лучшие друзья, Ленни. Это ничего не меняет. Я уверен, все наладится. Тебе просто нужно поговорить с ними, объясниться. Могу поспорить, что им так же грустно, как тебе, они ждут у телефона, когда ты позвонишь им.

— Возможно, — неуверенно говорю я.

— Наверняка. Почему бы тебе не позвонить им сейчас? Или не заскочить к ним?

— Папа, я на работе…

— На работе? — В его голосе слышится недоверие. — Послушай, Ленни, Софи и Томас очень любят тебя, дорогая, как и все остальные. Ты чудесная, добрая и очень умная. Я так горжусь тобой, Ленни.

— Спасибо, папа, — говорю я чуть дрожащим голосом. Мне кажется, ничто из перечисленного не имеет ко мне никакого отношения.

— Все само собой устроится, я обещаю. Тебя еще что-нибудь беспокоит, дорогая? Я рядом, если захочешь поговорить со мной о чем-нибудь. Я всегда рядом и жду тебя.

Я не отвечаю. Понятно, что я не собираюсь рассказывать ему о том, что переспала со своим бестолковым соседом, или о целой веренице неудачных свиданий, после которых я чувствую себя еще более одинокой, чем прежде, до того, как зарегистрировалась в Tinder. Я попытаюсь стать с ним чуть более откровенной, но это не означает, что я обязательно буду рассказывать ему о случайном сексе на пьяную голову с негодяем-соседом. Всему есть предел.

Поэтому я говорю:

— Спасибо, папа, мне намного лучше.

— Целую тебя, Ленни, — нежно говорит он.

— Я тоже целую тебя, папочка.

Отключившись, я делаю глубокий вдох. Мне, правда, немного легче, но я не готова позвонить Софи. Вместо этого я быстро пишу в WhatsApp сообщение Джен.

Что, если бы я приехала в США?

Через минуту она отвечает:

Куда именно?

Ты уезжаешь, это ж надо. Ты не возражаешь, если я как-нибудь навещу тебя? И не психуй — как ты думаешь, не переехать ли и мне туда?

Господи, Элли, я уехала за тысячу миль, чтобы сбежать от вас, а теперь ты хочешь преследовать меня здесь? Это так похоже на тебя.

Она не поняла меня.

Я, уязвленная ее отказом, отвечаю.

Ха, ладно, это просто идея, я скучаю по тебе и Милли. Я бы с удовольствием повидалась с вами, ребята.

Ты так обрадовалась. Только я все равно оформляю отпуск.

Я морщусь при мысли о том, что недавно я действительно оформила отпуск, и откладываю телефон.

Что бы ни думала Джен о моем приезде, мне нужно стереть из памяти последние дни, недели, месяцы. Мне нужно сбежать от своей жизни и увидеть дружелюбное лицо (лицо Милли, а не Джен). Я начинаю гуглить рейсы из Лондона в Лос-Анджелес. Я могла бы улететь на этой неделе. Начать с нуля, склеить осколки своей жизни, перекомпоновать их.

После работы я нерешительно сижу за своим столом. Мне правда не хочется идти домой, чтобы не отвечать за свои постыдные поступки.

При мысли о постыдных поступках в памяти моментально вспыхивает образ поющего Элтона Джона, и я съеживаюсь от страха.

Пойду, посижу немного на лестнице. Убью несколько минут.

Там, на своей любимой ступеньке, я нахожу своего туалетного близнеца Ника.

— Еще раз привет! — радостно говорит он, но я замечаю, что он плакал.

— Привет, Ник! — говорю я тем же тоном, садясь рядом с ним. — Я не видела тебя сегодня в туалете, как дела?

— Ох, не очень-то здорово, — говорит он по-прежнему радостно, но надтреснутым голосом. — От меня ушла жена. Я сказал ей, что готов простить ей ту связь, а она сказала, что больше не любит меня. Она сказала, что хотела бы жить в гражданском браке, но я не готов на это. Я не могу свыкнуться с мыслью о том, что она продолжит спать с Саймоном. Я сказал, что это невозможно, поэтому она уехала к своей матери. Она знает, что я не посмею последовать за ней туда, ее мать, Элли, самая скупая женщина на свете. Мне кажется, на этот раз все кончено, не могу этому поверить.

— Господи! — Я секунду молчу. — Ник, мне, правда, очень жаль. Но, э, может быть, хорошо, что вы расстались? Держу пари, сейчас тебе так не кажется, но я уверена, что все к лучшему.

Он вяло кивает.

— Ты, возможно, права, но это нелегко, — смеется он, при этом его голос дрожит. — Я не хочу оставаться один, это чертовски пугает меня. Как ты думаешь, Элли, я всю жизнь буду одинок?

— Конечно, нет, Ник, — говорю я, ласково поглаживая его по плечу. — Ты — замечательный парень, ты встретишь кого-нибудь. Ту, которая не будет, э-э, спать с твоими братьями. Так будет лучше, верно?

Он сморкается.

— Ты, как всегда, права. Мне нужно зайти в Tinder, да? Джеки говорит, что ты зарегистрирована в Tinder, это правда, Элли? Как это делается?

Я смеюсь.

— Это…

И замолкаю. Черт. Я забыла. У меня свидание сегодня вечером. Я выгляжу ужасно, но — я смотрю на часы — мы должны встретиться через двадцать минут. Я уже не могу ничего отменить! Я делаю глубокий вдох. Хорошо, по крайней мере это значит, что я не поеду домой и не увижу Джоша.

— Извини, Ник, мне нужно бежать. Ты как раз напомнил мне о том, что сегодня вечером у меня свидание.

— Удачи, Элл! Никогда не сдавайся. В конце концов, ты найдешь кого-нибудь!

Я подпрыгиваю, стараясь не закатывать глаза, и бросаюсь в туалет. Надо положить побольше штукатурки, чтобы скрыть опухшие глаза.

Ковыляя к бару, где мы встречаемся, я радуюсь, что предложила заведение поблизости. Я бы никогда не дошла, если бы мне пришлось ехать через весь город. Он только что написал, что на месте, и спрашивает, что я буду пить. Но я уже здесь и направляюсь прямо к барной стойке.

— Привет, — говорит он, целуя меня в щеку, и его губы растягиваются в улыбке.

Я улыбаюсь в ответ, приятно снова увидеться с ним.

— Привет, Натан, — застенчиво говорю я.

В субботу, по пути к папе, в приступе раздражения на Софи и Томаса, и на Джоша, и на весь мир, я наконец написала Натану ответное SMS. Он ответил без задержки, а потом все кончилось тем, что мы очень долго разговаривали по телефону. Он снова извинился за свое раздраженное сообщение, и мы болтали обо всем подряд. О глупостях и о серьезных вещах. Он рассказал мне о своей бывшей и об их помолвке, и о том, как она, в конце концов, внезапно порвала отношения и уехала из страны. Я рассказала ему о своей маме и о том, как это было тяжело. Он еще раз сказал, что жалеет о том, как повел себя в конце нашего первого свидания, и жалеет о своем SMS, в котором сразу раскаялся. Он спросил, не хочу ли я назначить ему еще одно свидание. И вот мы здесь.

Но, каким бы веселым и красивым он ни был, я не могу сосредоточиться. Мои мысли постоянно возвращаются к тому, что случилось в последнее время, и я с трудом могу сконцентрироваться на его словах. Мне по-прежнему слишком грустно. Пытаясь притвориться увлеченной, я понимаю, какими нелепыми были рассказы о моих встречах, которыми я делилась со своими друзьями. И когда он спрашивает меня, как поживает Софи — моя лучшая подруга, о которой я так много рассказывала ему на предыдущем свидании, — я чувствую, что у меня на глаза наворачиваются слезы.

Не плачь, не плачь, не плачь.

По крайней мере, не плачь на глазах у незнакомца, ты — невероятная неудачница.

Не плачь, не плачь, не плачь, не плачь, не плачь.

О боже, ты плачешь. Не могу поверить, что ты плачешь. Это так неудобно. Натан выглядит страшно испуганным, и двое посетителей рядом с нами осуждающе смотрят на него, когда по моим щекам стекают слезы.

— Прости, прости меня, — говорю я, пытаясь встать. — Я не могу провести с тобой сегодняшний вечер, мне очень жаль. Я пойду, не сердись на меня.

— Нет, не уходи! — обеспокоенно говорит он и тоже встает. — Или хотя бы скажи, могу ли я помочь тебе чем-нибудь. Прости, что я довел тебя до слез.

— Это не ты, не ты, — говорю я, у меня по-прежнему текут слезы. Кажется, и сопли тоже. Боже. — Просто у меня была очень тяжелая неделя, мне нужно пойти домой. Мне, правда, жаль, Натан. Ты — такой славный.

— Разумеется, — говорит он, любезно кивая и помогая мне надеть пальто. — Могу ли я по крайней мере вызвать такси, чтобы оно довезло тебя до дома? Позволь, я закажу тебе такси.

Я не возражаю, понимая, что пустила под откос все, что могло быть между нами. Он обнимает меня, сажая в такси, и в зеркало заднего вида я вижу, что он смотрит мне вслед, когда мы отъезжаем. Я не хочу больше ничего слышать о нем. Или, возможно — ха! — возможно, я получу от него еще одно сообщение со словами «мы не подходим друг другу». Что, должна согласиться, было бы довольно честно. Я смотрю в зеркало на свое испачканное тушью лицо. Какой кадр!

Такси останавливается, и я топчусь у входной двери. Кажется, в доме тихо и никого нет, в окнах — темнота. Но в ГД всегда темно. Пожалуйста, пожалуйста, пусть Джоша не будет дома. Вероятно, у него свидание, думаю я, чтобы успокоить себя, и испытываю при этом острую боль. От ревности? От потери? От облегчения? Не могу определить. Когда я бесшумно пробираюсь к своей комнате, в доме все тихо и спокойно. Но как только я поворачиваю дверную ручку, кто-то говорит «Фу», и я вскрикиваю, как сумасшедшая.

Проклятый Джош.

Он как раз вышел из ванной, голый, если не считать полотенца, и ухмыляется с зачесанными назад волосами.

— Извини, — говорит он, продолжая ухмыляться и отнюдь не извиняясь. — Мы должны перестать встречаться вот так. — Он жестом показывает на полотенце.

— Ты напугал меня до смерти, — говорю я, тяжело дыша. Я стараюсь поймать его взгляд, опасаясь смотреть ниже и зная, что он играет грудными мышцами, подбивая меня на то, чтобы я оценила его по достоинству.

— Где ты пропадала последние несколько дней? Ты нарочно избегала меня? — спрашивает он обиженным голосом, небрежно прислоняясь к дверному косяку ванной.

Я отрицательно качаю головой.

— Э-э, нет, конечно, нет. Просто… я была занята, занята. Знаешь, как это бывает.

— Да, знаю, — говорит он, кивая. — Твоя карьера — всегда в движении, верно?

Он опять дразнит меня, и я чувствую, что напрягаюсь.

— Вроде того… — говорю я небрежно, кивая на свою дверь и показывая, что хочу войти.

— Ты хочешь, чтобы я зашел? — невинно спрашивает он.

— Нет, нет! — отвечаю я слишком поспешно, и он снова притворяется оскорбленным. — Я просто имею в виду, что сейчас мне лучше пойти к себе, чтобы дать тебе возможность, хм, одеться.

— Я никуда не спешу, — говорит он, усмехаясь и не двигаясь с места. — Не выпить ли нам?

— Господи, нет, — говорю я. — Я еще не протрезвела после пятницы. Это была ошибка. — Я умолкаю. Я имела в виду выпивку, но намек повис в воздухе.

Его лицо мрачнеет от разочарования, он распрямляет плечи, собираясь с мыслями.

— Не хочешь повторить? — нахально спрашивает он.

Я выдавливаю из себя смех.

— Пожалуй, нет! Мне не хотелось бы, чтобы вся эта… пьянка еще больше усложнила ситуацию, поскольку мы живем вместе.

Он кивает и прикусывает губу. В голове всплывает яркое воспоминание. Он кусал мои губы.

Я опять смущенно смеюсь и тянусь к двери, собираясь пожелать ему спокойной ночи.

— Подожди, Элли. — Он выглядит слегка взволнованным. — Слушай, не уходи. Мы можем еще немного поговорить?

Что еще можно сказать? Я стою в нерешительности. Он делает шаг ко мне, и я громко сглатываю. Я очень, очень опасаюсь мокрого полотенца.

Он касается моей руки и на секунду кажется крайне уязвимым.

— Элли, ты… мне нравишься. Я знаю, по-твоему, все, что случилось той ночью, случилось по пьянке, но ты нравишься мне целую вечность. Я был так счастлив после того, как мы с тобой переспали — это было удивительно, — и так огорчен, когда, проснувшись в субботу, увидел, что ты ушла.

ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПРОИСХОДИТ?

Я замерла, следя за его мимикой. Он продолжает говорить, слова слетают с его губ все быстрее и быстрее.

— В пятницу я говорил серьезно, ты понравилась мне с того самого момента, как появилась здесь. Ты — умная и веселая, и тебя так легко обидеть. Ты задела меня за живое. И ты, ты такая красивая. Господи, Элли, ты правда нравишься мне. Я хочу понравиться тебе, я знаю, что был засранцем, когда в открытую водил сюда девиц, пытаясь вызвать у тебя ревность. Доводил тебя, когда только мог. Я не знал, что еще сделать, чтобы ты заметила меня.

Теперь он стоит совсем близко, и я чувствую его дыхание с запахом зубной пасты и запах геля для душа «Radox» от его тела.

— Элли, я хочу, чтобы мы попробовали…

Я прерываю его, отталкивая от себя и отступая назад.

— Джош, я не могу решить это прямо сейчас, — в панике говорю я. — Я не догадывалась о твоих чувствах. У меня и мысли об этом не было. Я не знаю, что думать. Мне казалось, что в пятницу… — Я умолкаю. Мне казалось, то, что случилось в пятницу, не имеет никакого значения.

Мы молчим.

— Я хотя бы чуть-чуть нравлюсь тебе? — тихо говорит он.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

— Это из-за Томаса? — спрашивает он по-прежнему низким голосом. — Ты любишь его?

— Что? Нет! — отвечаю я, добавляя: — Господи, может быть. Я не знаю. Как можно разобраться в таких вещах? Почему все с такой легкостью говорят об этом?

Он смотрит на меня, улыбаясь.

— Я хочу, чтобы ты дала мне шанс, — говорит он, снова беря меня за руки. — Мне кажется, ты — удивительная, и ты правда нравишься мне. Много лет я не испытывал ничего подобного.

— Ты уверен, что это не просто окситоцин? — говорю я, и он в растерянности склоняется надо мной.

— Не бери в голову, — поспешно добавляю я.

— Просто подумай об этом, — снова жалобно говорит он.

Я молча киваю, и минуту мы стоим, глядя друг на друга.

Я поражена. Он такой красивый. Такой красивый мужчина хочет меня, я нравлюсь ему, он хочет быть со мной, а я не способна ясно мыслить.

— Ты можешь не торопить меня? — наконец говорю я, нарушив молчание.

Он глубоко вздыхает, внимательно глядя на меня.

— Конечно. — Он касается моего лица, и я задыхаюсь. Сейчас он поцелует меня, сейчас он поцелует меня, сейчас он поцелует меня, сейчас он поцелует меня…

Он уходит.

Я иду в свою комнату и ложусь на пол. А потом встаю и принимаюсь за картину.

14

12.27, пятница 5 апреля в Великобритании или 4.27, суббота б апреля в Лос-Анджелесе — полагаю, где-то в этом промежутке? О, стойте, сейчас 12.28.

Местоположение: Шикарный рейс «British Airways», вызывающий легкое ощущение того, что ты потерялась во времени, но также ощущение совершенной крутизны, когда ты смотришь на поднос с фирменными продуктами «ВА», где на ложе из элегантно завернутого салатного листа покоится безупречно оформленная миниатюрная порция макрели, лежат семь бесполезных салфеток и стоят две крохотные порожние бутылочки из-под белого вина, а также пластмассовый стаканчик с выгравированными на донышке буквами «ВА». Так элегантно.

Я просмотрела половину Заколдованной Эллы[71]. Вы видели этот фильм? Черт побери, он замечательный. Почему все жалуются на Энн Хэтэуэй[72]Н Она — удивительная! Посмотрите на нее, когда она во власти заклятья, по сравнению с молодым Хью Дэнси[73] она совершенно очаровательна. Жизни следовало бы больше походить на кино. Мне следовало бы иметь больше платьев, испытать больше приключений, чаще околдовывать.

Вам не кажется, что, когда вы в самолете смотрите фильм на крохотном экране, воткнув в уши одноразовые халявные наушники, вы испытываете какое-то особое ощущение? Это то же ощущение, которое вы испытываете, когда, не в силах поверить в свою удачу, смотрите по телевизору фильм, который тысячу раз смотрели на DVD. Или это похоже на вкус еды, которая кажется гораздо вкуснее, если ее приготовил кто-то другой. Или же на удовольствие от бесплатного латте в кафе «Prêt», полученное вами только потому, что вы целый месяц ежедневно флиртовали с барристой. Оно того стоит.

Я глубоко вдыхаю воздух самолета и чувствую, как постепенно слабеет напряжение, в котором я прожила последние несколько недель. Впервые за целую вечность я чувствую себя хорошо. Ладно, неплохо. И с каждым проходящим часом, удаляясь все дальше и дальше от Великобритании, я все сильнее ощущаю себя самой собой. Это было прекрасное решение. Уехать из Лондона, сбежать от проблем, потратить кучу денег со своей кредитки на авиабилет. И самое главное, заплатить бешеную цену за то, чтобы полететь рейсом «ВА» и почувствовать себя более крутой рядом с потным, уже-уставшим-на-вид пассажиром, летящим рейсом «Easyjet»[74]. При любых обстоятельствах вы должны ощущать свое превосходство.

Оглядевшись вокруг, я встречаюсь глазами с красивой, безукоризненно одетой стюардессой, и она, бросаясь ко мне, тихо спрашивает, не нужно ли мне принести еще бутылочку вина. Да, разумеется, леди, принесите, черт побери. Посмотрите на них, они такие классные!

В последние несколько дней уровень моей БОЕГОТОВНОСТИ был абсолютно дерьмовым. Как и прежде, ни слова от Софи и Томаса, а дома Джош игнорировал мое требование дать время на раздумье. Каждый вечер, когда я возвращалась с работы, он сидел на диване, старательно притворяясь, что это случайность и что он вовсе не поджидает меня, отнюдь нет. Я испытывала невыносимое чувство вины, немедленно извиняясь и направляясь в свою комнату, а он смотрел на меня так, будто я каблуком-шпилькой отдавила ему пенис. А вчера, когда я вернулась, он стоял возле двери с цветами и вином, проигрыватель с караоке был наготове. Похоже, он думает, что, воссоздав ту же атмосферу, что сложилась на прошлой неделе, он заставит меня понять, как сильно мне хочется сблизиться с ним. Сблизиться с серийным бабником, обладателем умопомрачительной мускулатуры, на глазах у которого я никогда не смогла бы раздеться догола. Даже в полном одиночестве я не смогла бы раздеться догола, зная, что мой приятель выглядит вот так. Серьезно, мне пришлось бы принимать душ в утягивающем белье.

И, господи Иисусе, цветы? Я понимаю, что все любят цветы, я согласна, они красивые. Но они буквально повсюду. Дарить цветы — все равно что сказать: «Я понятия не имею, что тебе нравится, но поскольку ты — девушка, значит, ты обязана получать удовольствие от красивых роз, купленных мной через «Interflora»[75] со скидкой 25 %. Ты будешь вынуждена сказать «большое спасибо», затем потратить четверть часа своего заслуженного вечернего времени на то, чтобы обрезать стебли и поставить ненужные цветы на видное место, в высокий бокал для пива, у кого же есть вазы? А потом, в следующие несколько дней, ты будешь наблюдать за тем, как они увядают. Если тебе повезет, ты сразу же забудешь о них, и к тому времени, когда через две недели ты вспомнишь об их существовании, они будут очень неприятно пахнуть, а чтобы избавиться от гниющих останков, придется бежать к мусорному контейнеру на заднем дворе, надев тапочки и наступив в собачье дерьмо.

Тим, по обыкновению, часто покупал мне цветы. Уф.

Очевидно, я веду себя как настоящая сука, и мне очень жаль. Но я зла. Я зла на свою жизнь и зла на то, что Джош не хочет оставить меня в покое и дать подумать. И сейчас в моей голове слишком много мыслей для того, чтобы должным образом обдумать его предложение. Возвращается стюардесса, неся еще две бутылочки вина и заговорщицки подмигивая мне. Парень рядом со мной ворчит во сне «Пожалуйста, Пэм!», и мы тихо хихикаем, переглядываясь через его голову.

Ладно, мне правда нравится Джош. Я произнесу эти слова. Я достаточно хорошо себя знаю, чтобы признаться в этом. Он нравится мне, я питаю склонность к нему. Он будоражит меня, заставляет задуматься и смешит. Вероятно, он страдает венерическим заболеванием, но никто не идеален.

Тогда в чем же проблема? Почему я колеблюсь? Полагаю, малая толика моих страхов зиждется на том, что с ним я никогда не почувствую себя в полной безопасности и никогда не стану счастливой. Я видела слишком многих из его женщин, которых он ни во что не ставил, и не верю, что он когда-нибудь будет только моим.

Но может быть, это оттого, что я знаю его только с плохой стороны. Он говорил, что вел себя так потому, что хотел, чтобы я заметила его. Не слишком зрелый подход, но, возможно, это льстит мне? А в последнюю неделю я видела совершенно незнакомого, прежде неизвестного мне Джоша. Милого, доброго, внимательного Джоша. Он даже убрал из душевой все полупустые флаконы из-под геля «Radox» и выбросил их. Я чуть не влюбилась в него за это.

Ох, просто не знаю.

Честно говоря, прежде чем подумать о том, что делать с Джошем, я должна разобраться с Софи и Томасом. Итак, хорошо, что я собираюсь делать с ними? Не понимаю, почему я не написала им, чтобы извиниться. Не понимаю, почему они не написали мне. Может быть, это не важно. Может быть, мое путешествие будет таким увлекательным, что я решу переехать? Я найду новые, загоревшие копии своих друзей.

На крохотном экране Энн Хэтэуэй очаровательно прикусывает губку и мило запинается. Она хихикает, и все впадают в экстаз.

Никогда мне не стать такой же привлекательной, как она.

На самом деле, да, именно поэтому все так ненавидят ее.

После нескольких часов полета и еще нескольких бутылочек вина я прибываю к огромным воротам, ну, скажем, поместья Джен. Что представляет собой поместье? Оно довольно обширное, мне не видно его границ. С моей точки зрения — это поместье. Нажав на кнопку домофона, чтобы войти, я минуту раздумываю, впустит ли меня когда-нибудь Джен.

Я не говорила ей о своем приезде, пока не приземлилась пару часов назад. Я убеждала себя в том, что хочу удивить ее, но, возможно, я не хотела давать ей возможность сказать, чтобы я не прилетала. Потому что я должна была прилететь. Как бы то ни было, SMS, которое спешно отправила ей я, вспотевшая и ошеломленная здешним ленивым акцентом, было принято холодно. Джен ответила быстро, и в каждом из ее тщательно отобранных односложных слов звучала обида. Она сказала, что слишком занята для того, чтобы присматривать за проклятой туристкой, что в доме бардак, что Эндрю рассердится, узнав, что к ним без предупреждения заявилась гостья, а Милли не пойдет на пользу, если мои капризы нарушат ее распорядок дня. Она сказала, что я эгоистка и могла бы найти себе «долбаный хостел» и заехать как-нибудь днем на чай, если уж так хочется. Я вышла из такси, удрученная и почти готовая немедленно забронировать билеты на обратный рейс. Пока я рассматривала разные варианты, Джен снова написала мне, на этот раз примирительно, и сообщила, что я могу приехать и остановиться у нее. Да, прекрасно, приезжай, сказала она, но не ожидай, что здесь тебе будут прислуживать не за страх, а за совесть. Как будто я когда-то думала, что она на это способна.

Теперь в домофоне трещит ее приглушенный голос, и ворота начинают со скрипом открываться. Джен уже ждет на пороге с самым-свирепым-выражением на своем недовольном лице. Она выглядит рассерженной, но не только, она выглядит… больной. Она такая худая, она похудела еще сильнее с тех пор, как я видела ее в последний раз. Говорят, что камера полнит, тогда телефон с камерой, должно быть, добавляет по меньшей мере килограммов шесть. Я никогда не видела ее такой исхудавшей. Ее худоба — это первое, что бросается в глаза, и от этого она выглядит такой уязвимой. Я внимательно вглядываюсь в ее точеное лицо, все черты ее сердитого лица и морщинки странным образом сместились — они не на своих местах благодаря обязательному ботоксу.

— Привет, — холодно говорит она, чуть шире открывая дверь и не предлагая помочь мне с багажом.

— Прости, — снова смущенно говорю я и пошатываюсь, заходя в дом и перетаскивая чемодан через порог.

— Не беспокойся, — говорит она, избегая смотреть мне в глаза.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — умоляю я, садясь и осторожно касаясь руки Джен. — У меня была дерьмовая неделя. Мне просто захотелось сбежать, мне захотелось увидеть тебя и Милли. Я скучаю по вам. Я потратила весь остаток на своей кредитке, чтобы прилететь сюда! И буду расплачиваться за это следующие семнадцать лет.

Она смотрит на меня соответствующим образом и неохотно кривит губы в улыбке. Я думаю, что мое наказание окончено.

— Хорошо, — говорит она чуть теплее и обнимает меня. — Как приятно увидеть тебя, сестренка. — Отстранившись, она окидывает меня критическим взглядом. — Однако ты ужасно выглядишь.

— Ну, я одиннадцать часов провела в самолете, — говорю я с облегчением, чувствуя, что опасность миновала. Слава богу, Джен не испытывает ненависти ко мне.

— Одиннадцать часов не могли привести к такому ужасному результату, Элли. Ты похожа на местного бродягу.

— Тогда я бродяга, которому очень жарко и удобно, — с усмешкой говорю я.

Она жестом приглашает меня за собой на кухню, и я бросаю чемодан у входной двери.

Я прежде никогда здесь не бывала, даже не видела фотографий ее дома, и я ошеломлена. Это производит впечатление главным образом из-за размера, а еще из-за высокого потолка и слепящего света, льющегося в огромные окна. Все кругом белое. Огромное белое пространство. Безупречное, но не заставленное мебелью. Очень по-лосанджелесски.

— Изумительная кухня, — говорю я с легким трепетом в голосе, а Джен отмахивается от моего комплимента.

— Как прошел полет? — спрашивает она вежливее, чем обычно.

— О, ну, отлично, — отвечаю я. — Как приятно снова увидеть тебя, Джен. Ты, черт возьми, хорошо выглядишь, ты… похудела.

— Спасибо, — говорит она с довольным видом. Я молчу.

— ЭЛЛИ! — раздается знакомый визг Милли, когда она вбегает в кухню, налетая на меня и заключая в объятия.

Я, смеясь, подхватываю ее, а потом сразу же ставлю на пол, поскольку моя спина протестующе ноет. Милли очень подросла, вытянулась. Перемены пошли ей на пользу. У нее сияющая кожа, прямые волосы разметались по плечам, и на ней майка, свидетельствующая о том, что она фанатка Могучих рейнджеров[76]. Могучие рейнджеры еще популярны? Удивительно.

— Ого, посмотри-ка на себя, ты такая высокая! — говорю я и ощущаю себя записной Тетушкой.

— Я выше всех мальчишек в нашем классе, — самодовольно заявляет она с легким американским акцентом. А потом — так же самодовольно — добавляет: — Они все меня терпеть не могут. — Она выпускает меня из своих объятий и оглядывает тем же критическим взглядом, которым всегда смотрит на меня ее мать. — Что ты здесь делаешь? — с любопытством спрашивает она.

— Я приехала повидаться с вами! — с готовностью отвечаю я, ощущая себя обманщицей. Причина не только в этом, но Милли — одна из главных причин моего приезда. И теперь, глядя на нее, я понимаю, как скучала по ней. Теперь она выглядит как человек. Странно звучит? В последний раз, когда я видела Милли, я не была уверена, что она человек — она была ребенком. Теперь я могу представить, как она будет выглядеть взрослой. Странно.

— Перестань пялиться на меня, как маньяк, — говорит она, а потом берет меня за руку и выводит их кухни в гостиную, где она строит форт, называемый ею «Бухта Гуантанамо». Она даже правильно произносит это слово. Я оглядываюсь через плечо. Джен, отвернувшись, прислонилась к раковине, словно ей, для того чтобы устоять, необходима опора.

На следующее утро я просыпаюсь около девяти часов, и первое, что меня удивляет, — это мысль о том, что я проснулась. Потому что пробуждение означает, что я спала.

Я была уверена, что всю ночь смотрела в потолок покрасневшими глазами, анализируя последние события своей похожей на дерьмовое шоу жизни. Но я спала. Крепко спала. Пытаясь сесть, я теряю ориентацию. На секунду задумываюсь, где я, и мой мозг пронзает мысль о том, что я умерла. Это чистилище. Очень белое чистилище. А потом я вспоминаю о том, что не умерла, а просто прилетела в Лос-Анджелес. Я взволнованно оглядываю комнату при дневном свете, льющемся сквозь тонкие белые занавески. Красивая комната, думаю я, но пустая, как и весь дом. Только комод и жалкое кресло-качалка в углу. О, и конечно, моя огромная лос-анджелесская кровать. Теперь я вспоминаю, как вечером полусонная забиралась в нее и долго ползала по ней, отчаянно пытаясь найти середину.

Точно. Я сбрасываю с себя простыни. Пора начинать свое американское приключение.

Тихо шагая вниз по лестнице, я замечаю на кухне Джен и Эндрю. Эндрю не было дома, когда я приехала, и никто не вспоминал о нем, следовательно, и я тоже. Но вот же он, выглядит так же, как обычно, серый с головы до пят.

Я мгновенно осознаю, что появилась в разгар ссоры. Они в бешенстве разговаривают между собой, понизив голос до шепота, и Джен говорит не просто повседневно сердитым, а ужасно сердитым голосом.

— Меня тошнит от этого, Эндрю, — шипит Джен.

— Но что ты от меня хочешь? — шипит он в ответ.

— Ничего! — шипит она, переходя на визг. — Все, что угодно, лучше, чем это. Тебе нужно сказать Ларри, что ты больше не можешь…

Я покашливаю.

Они оба смотрят на меня, как белки, застигнутые врасплох за кражей орехов.

Эндрю откашливается.

— Э-э, привет, Элинор. Как дела?

— Доброе утро, — смущенно произношу я. — Извини, что приехала без предупреждения, Джен отговаривала меня. Надеюсь, я не причиню вам беспокойства…

Он пожимает плечами, его это не интересует.

— Я собираюсь на работу, — рявкает он, хватая свою сумку, и снова кивает мне, хлопая входной дверью.

Я не видела его со дня похорон, прошло уже больше года.

— Разве сегодня не воскресенье?… — тихо говорю я Джен, когда за ним захлопывается дверь.

Не глядя на меня, она расхаживает по кухне, убирает оставшуюся после завтрака посуду и вытирает столешницы.

— Он работает по воскресеньям, — говорит она, при этом ее голос почти неуловимо дрожит. — Он работает каждые выходные.

На секунду она останавливается, сгорбившись и повернувшись ко мне спиной. А потом выпрямляется, и я снова вижу на ее лице маску дерзкой Джен.

— Милли смотрит там Одинокие сердца, не хочешь присоединиться к ней? — Она кивает мне за спину, а потом опять быстро отводит глаза. Переминаясь с одной босой ноги на другую, я ощущаю, какая тяжелая и напряженная атмосфера в комнате. Джен не любит, когда ее спрашивают, права ли она. Она продолжает бормотать. — Она говорит, что ты посоветовала ей посмотреть этот сериал?

— Посоветовала, — лаконично отвечаю я, идя к раковине и беря свой стакан, оставшийся со вчерашнего вечера, чтобы помыть его.

— Не делай этого, — резко говорит Джен, бросаясь ко мне и вырывая стакан у меня из рук. — Я не нуждаюсь в твоей помощи.

— Хорошо, — говорю я, чувствуя себя идиоткой.

Она ставит стакан на стол и начинает говорить.

— Милли он нравится. Она говорит, что выйдет замуж за Сета Коэна. Я сказала ей, что ему сейчас лет сорок, но она назвала меня обманщицей и закатила истерику. Я не уверена, что Саммер[77] оказывает на нее очень хорошее влияние.

— Да, может, и так, — соглашаюсь я.

— Точно, — говорит она, поворачиваясь спиной ко мне. — Не хочешь позавтракать? Что мы сегодня будем делать? Хочешь пойти на шопинг? Тебе нужно привести себя в порядок. — Она жестом выражает свое отвращение к моему наряду.

— Это моя пижама, — защищаясь, говорю я.

— Какая разница, — говорит Джен, проходя мимо. Я иду за ней в гостиную, где Милли, сидя перед телевизором, ест из какой-то миски шоколадные шарики, залитые шоколадным молоком. Я ничего не говорю, но про себя осуждаю родительские навыки Джен.

— Одевайся, мы идем на шопинг, — сообщает она дочери, бросая ей одежду и топая ногой.

Не отрывая глаз от экрана, Милли тщетно тыкается в свою майку с изображением Железного человека[78].

Я сажусь рядом с ней.

— Роберт Дауни младший[79] такой классный, правда? — говорю я, чтобы завязать диалог. Она поднимает на меня глаза, при этом у нее из уголка рта течет какая-то коричневая дрянь.

— О чем ты? — спрашивает Милли, в отчаянии качая головой.

— Железный человек? Классный? — показываю я на ее майку.

Милли смотрит на меня испепеляющим взглядом.

— Его зовут, — не спеша объясняет она, словно я — слабоумная, — Тони Старк. И насколько он классный, к делу не относится, потому что он спасает Землю. Вот.

— Понятно, — киваю я.

— Эй, — задумчиво говорит она, наконец, отворачиваясь от дергающегося на экране Сета. — Как ты думаешь, какой вкус у кошачьей еды?

День на этом не заканчивается. Мы идем на знаменитую Родео-драйв, эта улица протяженностью в две мили удивительна, и я охаю и ахаю, глядя на названия шикарных брендов. Разумеется, я ничего не могу позволить себе и разочарована тем, что ни одна из продавщиц не пытается сделать из меня Красотку[80]. Они лишь все время спрашивают, как я провела день, и желают доброго дня. Вежливость требует, чтобы я постоянно улыбалась, но я боюсь показать им мои пожелтевшие зубы, чтобы они не упали в обморок от ужаса. Может быть, поэтому британцы слывут недружелюбными, так как, приходя в гламурное место, мы опасаемся улыбаться.

Однако это приятно. Болтаться по магазинам с моими девчонками. Мы постоянно и беззлобно бранимся, и Джен без конца угрожает, что повернет машину, даже тогда, когда мы идем пешком. Но это приятно. Я так сильно по ним скучала.

Я никогда не винила Джен за то, что она переехала сразу после смерти мамы — мне тоже хотелось уехать, — но мне было тяжело, когда Джен и Милли не было рядом.

Мы останавливаемся на ленч и, сев на террасе бистро, едим салат-латук и не восхищаемся официантками с актерской внешностью, все как одна похожими на Марго Робби[81]. Я чувствую облегчение, которого не испытывала несколько недель. Ничто не внушает такой уверенности в том, что Земля — лучшая планета во Вселенной, чем тепло солнца на лице и осознание того, что на следующей неделе не нужно возвращаться на работу.

Возможно, я в самом деле смогла бы жить здесь. Я снова задумываюсь. Возможно, смогла бы. Я могла бы вставить себе зубы, стать дружелюбной и улыбаться незнакомцам, и проводить все время под сияющим солнцем за миллион миль от своей мрачной Англии. Наверное, это было бы замечательно. Наверное, это могло бы стать приключением, которого я жаждала. Мимо прогуливается загорелый мужчина с квадратными плечами — вот и еще одна причина, чтобы остаться.

Когда мы едем домой, Милли засыпает на заднем сиденье, и я пытаюсь завести разговор о ее отце.

— Кажется, Эндрю очень занят, — осторожно говорю я, уголком глаза наблюдая за Джен. Она прибавляет скорость, но ничего не отвечает, тогда я продолжаю: — Все было… нормально сегодня утром, когда я спустилась?

— Прекрасно, — фыркает Джен, ударяя по рулю и бормоча: — Проклятые пробки.

Мы стоим в хвосте перед красным светофором, и я нерешительно касаюсь ее руки. Она такая вялая, что я вынуждена убрать свою ладонь. Глядя прямо вперед, я говорю:

— Если захочешь поговорить, ты знаешь, что я здесь.

Джен закатывает глаза.

— Хочется просто поболтать? Не все требует анализа и разбирательства, понимаешь? У меня все прекрасно, у всех все прекрасно.

Я умолкаю, но не могу удержаться, чтобы не спросить:

— Джен, ты счастлива?

Она резко разворачивается и смотрит на меня, вытаращив мгновенно обозлившиеся глаза.

— Господи, Элли! Что за навязчивая идея — спрашивать, счастлива ли я? Ты знаешь, что это просто жизнь. Жизнь — полное дерьмо, и все понимают это. Почему ты считаешь себя особенной? Почему ты больше достойна счастья, чем кто-то еще? Счастливых людей нет, в жизни так не бывает. Ты понимаешь это, а потом умираешь от боли точно так же, как умерла мама. Быть счастливой — бредовая идея, и тебе нужно избавиться от нее.

Ее лицо раскраснелось, мне кажется, что она вот-вот заплачет.

— Это не имеет смысла, — бормочу я. — Какой смысл во всем, если ты не счастлива? Жизнь — это не то, что ты должна просто принимать. Жизнь не должна вызывать у тебя слезы в потоке машин.

— Отвяжись, — фыркает она. — Я не плачу, просто у меня аллергия на кретинок. Если ты не заткнешься, у меня распухнет лицо, а потом перехватит горло, и я умру. У тебя, случайно, нет при себе шприца с «Эпипеном»? Я не ношу его с собой, потому что редко сталкиваюсь с такими кретинками.

— Ладно, — сдаюсь я, проверяя, что Милли, забывшись, по-прежнему сопит сзади. У нее приоткрыт рот, и я подавляю в себе желание что-нибудь бросить туда. — Отлично, я больше не буду тебя спрашивать, счастлива ли ты. Но на всякий случай еще раз предлагаю: если тебе нужно будет о чем-то поговорить, ты знаешь, где меня найти.

Теперь Джен молчит и, повернувшись ко мне, смотрит на меня проницательным взглядом. Я с надеждой жду, широко раскрыв глаза. Ну вот, возможно, я пробила ее броню. Джен говорит:

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя огромная голова? Понимаешь, ОГРОМНАЯ голова? Абсолютно непропорциональная.

Я закатываю глаза, и на светофоре включается зеленый свет.

Той ночью я, наконец, ощущаю на себе, что значит разница во времени, долгие часы я лежу, уставившись в незнакомый потолок в этой странной пустой комнате. Я снова думаю о Джен. Меня так подавляло желание добиться всего, что есть у Джен — муж, ребенок, — а теперь я не могу представить себе ничего более удушающего и несчастливого. Но возможно, она счастлива. Возможно, она просто любит конфликтовать. Возможно, сегодняшняя ссора была просто недоразумением. Джен ясно дала мне понять, что не хочет моей помощи или совета, и я не в силах ничего сделать, если она отказывается поговорить со мной. Я здесь гостья, пришелец, неожиданно и ненадолго заглянувший в дверь ее жизни, и скоро я уеду обратно.

Театрально вздохнув, я поворачиваюсь на бок. Мне хочется отвлечься. Я привезла с собой альбом для эскизов, но он лежит в сумке на первом этаже. Я не уверена, что у меня есть силы так далеко отползать от своей кровати, чтобы достать его. Я думаю о картине, которую недавно начала писать, сидя в своей комнате в ГД, которая ждет моего возвращения. У меня чешутся руки. Это добрый знак, я знаю это. На картине — лицо, но я еще точно не знаю, чье это лицо. Оно кажется мне знакомым, особенно глаза, но я еще не могу сказать с уверенностью. Я чувствую, как меня внезапно охватывает возбуждение. Я всегда испытываю такое ощущение, когда пишу что-нибудь прекрасное. Кроме того, я без конца делала наброски. Если я хочу остаться здесь, в Лос-Анджелесе, я не должна расставаться с этим ощущением. Возвращение к искусству было моим единственным достойным поступком за последние несколько катастрофических недель.

К трем часам ночи у меня лопается терпение, и я тихо отправляюсь на разведку этого до смешного огромного дома, чтобы найти свой альбом для эскизов. Я на цыпочках выхожу из комнаты, испытывая странное чувство, словно я в перевернутой вселенной. Пробуждение среди ночи в чужом доме очень возбуждает и одновременно пугает. Ощущение то же, что испытываешь, когда остаешься в школе после уроков. Вокруг тишина и спокойствие, я иду на кухню попить воды. Но, дойдя до крана, подавляю в себе вопль, заметив стоящую в темноте фигуру.

Это Джен. Она неподвижно стоит у окна и пристально смотрит на улицу. Не лунатик ли она? Я делаю шаг к ней, и она оборачивается.

Когда она видит меня, ее лицо сморщивается, и внезапно она начинает горько плакать. Джен, которая никогда не плачет. Джен, которую я никогда не видела плачущей. Джен, которая не плакала у меня на глазах даже тогда, когда умерла мама. Джен. Теперь она устало опустилась на стул и, сжавшись, рыдает, морщась, как от физической боли.

Не проходит и нескольких секунд, как я оказываюсь рядом с ней, я падаю на колени у ее стула и обхватываю ее руками. Склонившись ко мне, она продолжает плакать.

Я крепче обнимаю ее, понимая, какой жалкой эгоисткой я была.

Ссора с друзьями? Несколько неудачных свиданий? Как я могла хотя бы на секунду подумать, что это действительно проблемы? Я была такой эгоистичной, что даже не понимала, что моя сестра по-настоящему страдает. Все это имеет отношение к ее браку.

Мы сидим так несколько минут, пока Джен оплакивает себя. Всякий раз, когда мне кажется, что она сейчас остановится, Джен начинает снова, и к тому моменту, когда она в конце концов успокаивается, у меня от боли ноют руки. Я по-прежнему молчу, но чувствую, что Джен почти готова открыться.

— Я хотела, хотела уйти от него, — говорит она, все еще уткнувшись лицом мне в плечо.

— Просто это… это не та жизнь, какой мне хотелось. Эндрю все время на работе, я никогда не вижу его. Милли едва узнает его. Вчера они столкнулись, и она прямо-таки завопила от страха. Я думала, что, когда мы переедем, будет лучше, что мы сможем больше времени проводить вместе, но стало хуже. Я никого здесь не знаю, и мне нечего делать. Я даже пыталась подружиться с уборщицей, но она сказала, что я придираюсь к ней. Мне кажется, что, устраивая свою жизнь, я не понимала, на что соглашаюсь. Я не знаю, что делать. Я думаю, что мне нужна передышка.

Я молчу. Бедная Джен. Вот почему она не хотела, чтобы я приезжала, ей не хотелось, чтобы я увидела ее такой печальной.

— Так передохни, — тихо говорю я. — Вы с Милли поедете домой вместе со мной. Это может стать запоздалым сюрпризом на папин день рождения, ты знаешь, как они ему нравились. Выдели для себя пару недель и поразмысли, чего тебе хочется.

Она смотрит в пол, и я не знаю, о чем она думает.

Я продолжаю.

— Я понимаю, ты думаешь, что жизнь должна идти своим чередом, следовать некоему образцу, но не обязательно, Джен. Ты можешь жить самостоятельно. Это не так плохо, как тебе кажется.

Она смотрит на меня, вытирая лицо.

— Я сейчас не могу принять решения, не говори никому, что твоя единственная сестра — такая бедолага, — с горячностью говорит она. Я сочувственно киваю.

— Никогда не скажу, — говорю я, хотя, возможно, вру.

Она продолжает.

— Но я думаю, что ты права. Возможно, передышка — это то, что мне нужно. В любом случае, в следующие две недели у Милли — пасхальные каникулы, то есть, это удобное время для поездки. — Она говорит увереннее, а потом признается надтреснутым голосом: — Тем не менее, я все еще люблю его, Элли.

Я притягиваю сестру к себе, и она снова начинает тихо плакать.

Возможно, это самые короткие каникулы, которые у меня были. Прошло всего три дня после моего приезда в солнечный Лос-Анджелес, и подоспело время уезжать домой.

После нашего полуночного разговора Джен пришла спать ко мне, а когда мы проснулись поздним утром, Милли тоже была с нами.

Лежа там, на гигантской кровати, мы заказали билеты на самолет, и Милли визжала от восторга, ей хотелось увидеть брови дедушки в реальной жизни. Она с нетерпением ждет, когда опять полетит на самолете.

За обмен моего обратного билета приходится заплатить неустойку, но это довольно просто, и я пакую вещи, удивляясь тому, что вполне готова покинуть Лос-Анджелес после столь недолгого пребывания. Эндрю уже уехал на работу, поэтому Джен позвонила ему, чтобы сообщить новость. Через стену было довольно плохо слышно. Судя по приглушенным крикам и красным глазам Джен, можно было понять, что все прошло негладко. Я так ужасно чувствовала себя оттого, что меня раньше не было здесь, рядом с ней. Джен переживала такое дерьмовое время, а я была погружена в собственные дурацкие проблемы, мне даже в голову никогда не приходило спросить ее об Эндрю. Я — никудышная сестра. Чувство вины, как молния, пронзает меня.

В дверях появляется Джен, уже с чемоданом, она улыбается. Я понимаю, что целую вечность не видела ее искренне улыбающейся. Господи, наверное, это было еще до болезни мамы. И даже с опухшими глазами и гигантскими мешками под ними она красива.

— Я проверила наши билеты по Интернету, — подтверждает Джен, она мимоходом вытягивает из моего чемодана уже уложенную в него блузку. — Знаешь, это так безобразно, — говорит Джен почти добродушно. Она крутит блузку в руках. — О, послушай, это уродство, — добавляет Джен, ухмыляясь и снова бросая ее поверх стопки. — Поспеши, мы готовы к отъезду, машина уже в пути.

Я застегиваю молнию на своем так и не распакованном чемодане, пора ехать. Пора прекращать быть идиоткой, бегущей от любой проблемы. Я сделала именно то, в чем обвиняла меня Софи, — при первом же признаке неприятностей я просто уехала из страны. Пора возвращаться домой и приводить свою жизнь в порядок. Не нужно никуда больше бежать.

15

17.05, вторник 9 апреля

Местоположение: Садик на заднем дворе у дома моего отца, где я не была, по меньшей мере, год, ну кто же выходит на улицу без всякой причины? Светит солнце, папа указывает на цветы и называет их нам — «Душистый горошек, пионы, тюльпаны», — как будто кто-то слушает его, или кому-то это интересно. Джен нарочно наступила на пион, и папа пытается намекнуть ей, чтобы она сдвинулась с места, но при этом не говорит ей об этом прямо и не просит.

Надо было видеть папочкино лицо, когда он открыл дверь. Все его девочки стояли на пороге и улыбались. Он, что было абсолютно предсказуемо, расплакался. А потом заплакала Джен, и поэтому начала плакать я, а потом Милли, глядя на нас в полной растерянности, проскользнула в дверь с криком, что она хочет кофе. Папа вытер фартуком лицо и повел нас всех в дом, шепотом спрашивая Джен: Милли ведь на самом деле не пьет кофе, ведь так?

Теперь, стоя в саду, я думаю о том, как мне самой хотелось бы выпить кофе. Обратный полет — тем более что он состоялся так скоро — по-настоящему вымотал меня, у меня слипаются глаза. Я планировала во время полета наверстать упущенное с Джен, узнать, как она оценивает ситуацию, понимает, посмотрев со стороны на свою замужнюю жизнь, но мы сидели порознь. Я думала, что это из-за того, что мы забронировали рейс в последнюю минуту, но, когда мы подошли к стойке регистрации, служащая спросила нас, не хотим ли мы сесть вместе, поскольку было много свободных мест, и Джен решительно отказалась. Она сказала, что специально затребовала места порознь, чтобы «одиннадцать часов не болтать по пустякам со своей сестрой и дочерью». Вероятно, мы произвели потрясающее впечатление на даму за стойкой.

В конечном счете, я села рядом с милой пожилой дамой лет шестидесяти или около того, которая была не прочь поболтать. Она напомнила мне маму, и на какое-то время, поскольку кресла в самолете расположены так близко друг от друга, мне показалось, что мама вернулась. Как это свойственно всем незнакомцам, попутчица прямо спросила меня, есть ли у меня приятель, и почему-то мне показалось это очень смешным. В конце концов, я рассказала ей о своих последних свиданиях, и она громко хохотала над ними, отчего я тоже рассмеялась. Оказалось, что эта дама — Белла — всю жизнь прожила одна. Время от времени у нее бывали случайные интрижки, сказала она, но она сделала свой выбор, и судьба сложилась так, что она осталась одна. Она сказала, что ей нравится быть одной и не иметь ни с кем близких отношений, и не спрашивать разрешения на то, чтобы осуществить задуманное. Она не любит ссориться и уступать или беспокоиться о чьем-то настроении. Она сказала, что не может представить себе, чтобы ей пришлось прикладывать усилия и всю жизнь ладить с кем-то. Я поняла, что она имеет в виду.

— Однажды я чуть было не вышла замуж, — сказала она. — Где-то в начале нулевых. Пол был довольно интересным, понимаешь, он был музыкантом. Он умолял меня выйти за него замуж, обещал не слишком докучать, но я прекратила все за неделю до церемонии. Я поняла, что мне просто захотелось надеть красивое платье и устроить пышную вечеринку. Я была не против свадьбы, но я не хотела выходить замуж. Он повел себя по-мужски и женился на другой женщине по имени Хизер. Он написал песню, она называлась «Любимые, которые никогда не любили меня», у меня она где-то есть на CD. Приятный, очень приятный мужчина.

Несколько часов я просидела в оцепенении, слушая рассказы о похождениях Беллы по всему миру. Где она только не жила и не работала, ежедневно знакомясь с новыми людьми, весело проводя время с мужчинами на всех континентах, в том числе в Америке, где захомутала кинозвезду, имя которой не захотела назвать, но очень похоже, что это был Билл Мюррей[82].

— В детстве, — сказала она, когда мы приземлились, — тебя мучают мысли о том, как сложится твоя жизнь. Когда ты — девушка, все вокруг считают, что ты должна стремиться к единственно возможной волшебной сказке — браку и детям. Что ты должна задумываться о свадьбе и мечтать о ней начиная с пятилетнего возраста, но, поверь мне, Элли, жизнь намного богаче. А мне, в частности, казалось, что замужество связано с непомерным самопожертвованием. Самопожертвованием, на которое я никогда не была способна. Я не хотела посвящать свою жизнь кому-то еще.

Я хотела быть счастливой, то есть быть самой собой. Будь счастлива, Элли, выбери собственный путь.

Это было почти полной противоположностью тому, что Джен наговорила мне в машине.

В саду мы открыли бутылку шерри, и папа радостно говорит о том, что позже надо раздвинуть обеденный стол. Ничто не приводит его в такое прекрасное настроение, как перспектива раздвинуть стол, ведь в последнее время у него было немного причин для этого. Папа собирается раздвинуть проклятый стол, и все мы собираемся сесть вокруг него и сыграть в боггл[83]. Таков план. Я вполуха слушаю, как он потчует Джен и Милли рассказом о своем последнем свидании. Он увлеченно говорит о женщине, с которой на днях у него состоялся странный ужин, поскольку та оказалась любительницей «макать чайный пакетик»[84]. Даже слушая вполуха, я понимаю, что женщина пыталась предложить папочке оральный секс определенного рода. Ну, пожалуй, я не стану ему это объяснять.

Внезапно папа смущенно умолкает.

— Дженни, Ленни, Милли, — говорит он, — можно я покажу вам кое-что? — Он направляется в конец сада, и мы идем за ним мимо маминого сарая, куда она убегала от папы, чтобы послушать альбомы Бритни. Когда мы сворачиваем за угол, я открываю рот от изумления. За ним — удивительно красивый миниатюрный садик. Там, в окружении зеленых кустарников, стоит скамейка, мигают белые фонарики и очень много ярких, прелестных цветов. Здесь царит особая атмосфера уединения, и я мгновенно понимаю, что это для мамы. Ей бы хотелось, чтобы нам понравилось сидеть здесь.

— Я сделал это для нее, — чуть застенчиво говорит папа, с тревогой переводя взгляд с меня на Джен.

Я сглатываю.

Он продолжает.

— Лилии — это любимые цветы Бритни, поэтому я посадил их побольше. Надеюсь, они хорошо приживутся. — Он присаживается на корточки, громко хрустя коленными суставами, и рассеянно поглаживает лист рукой.

— Как красиво! — громко говорит Милли, в ее голосе слышится одобрение. Она прыгает на скамейку и начинает болтать ногами, не обращая внимания на мрачную атмосферу.

Я бросаю взгляд на Джен, она часто моргает, кивая головой. Думаю, она тоже глотает слезы.

— Маме это понравилось бы, — наконец, говорю я надтреснувшим голосом.

— Ты думаешь? — Папа с надеждой смотрит на меня. — Я обсуждал эту идею с Жакеттой, моим психотерапевтом, во время нашей последней встречи неделю назад. Мне хотелось сделать что-нибудь для вашей мамы. Подарить ей этот сад, чтобы она знала, что здесь — по-прежнему ее дом, где бы она теперь ни была. Думаю, что и для себя тоже. Я каждый день прихожу сюда на несколько минут и разговариваю с ней. Я рассказываю ей о том, как прошел мой день, о людях, с которыми я встречался. Я не знаю, слышит ли она меня, но мне все равно хочется поговорить с ней.

— Значит, ты не, ты не… забыл ее? — говорю я, слегка дрожа. Именно об этом я много месяцев собиралась спросить его. С тех пор как он упомянул о том, что хочет снова с кем-нибудь познакомиться, мной овладел страх. Мне было так страшно позволить ему забыть о маме, заменить ее, спрятать ее фотографии, больше не любить ее.

Папа разгибается, встает и, взяв меня за руки, озабоченно смотрит на меня.

— Ленни, обещаю, что никогда не забуду ее. Я никогда не смог бы этого сделать. — Он умолкает, проводя своей большой рукой по лицу. — Я знаю, что все отвергают идею о родственных душах и настоящей любви — не знаю, имеет ли это значение, — но я искренне говорю тебе, что каждый раз, когда я смотрел в лицо вашей матери, я знал, что настоящая любовь существует. Я каждой клеточкой своего тела понимал, что она моя. Она была любовью всей моей жизни. Она освещала каждый день, проведенный нами вместе. Даже спустя многие годы и даже в ужасные последние месяцы я по-прежнему смотрел на нее, понимая, что она — все для меня.

Все молчат, и я захожу в сад и сажусь на скамейку радом с Милли. Закрыв глаза, я поворачиваю лицо к холодному солнцу.

— Я, правда, скучаю по ней, — громко произношу я. Прежде я этого не говорила. Не говорила тем двоим, которые поняли бы меня лучше всего.

— Я тоже, — низким голосом говорит Джен. — Постоянно. — Она пристально смотрит на сарай, отделяющий волшебный сад от остального мира. Когда мы были детьми, мы обычно прибегали в конец сада, хихикая и разыскивая маму. Мы стучались в ее сарай, а потом с визгом убегали и прятались. Выйдя оттуда, мама восклицала: «ФИ-ФАЙ-ФО-ФАМ[85], ЧУЮ ДУХ НЕМЫТЫХ ЗАДНИЦ ДЖЕННИФЕР И ЭЛИНОР!» Мы нарочито громко кричали из своего укрытия — всегда под одним и тем же деревом, — а потом яростно шикали друг на друга, когда мама шумно топала мимо, притворяясь, что ищет нас. Через несколько секунд я, выпрыгивая и крича «Мамочка, мы здесь! Мы здесь!», неизменно портила всю игру, мама удивлялась, а Джен хмуро поглядывала на меня. Потом мы все смеялись, и мама обнимала нас обеих и вела в дом, чтобы искупать и приласкать.

Мы все молчим, погрузившись в воспоминания о ней.

Наконец Джен откашливается и как бы вскользь произносит:

— Эй, мама пыталась подговорить кого-нибудь убить ее? Я прыскаю со смеху.

— Да, меня, — кивая, говорю я. — Особенно в последние пару месяцев. Она говорила, что не хочет портить Рождество своим присутствием и что так она сэкономит на подарках. — А потом поспешно добавляю, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не подумал: — Разумеется, я отказалась.

Джен удивляется.

— Я бы сделала это, но папа не дал мне пароль от «Ocado»[86]. Я бы ни за что не стала сама платить за этот «Nurofen».

Папа качает головой.

— Меня она тоже просила, глупая девчонка. Если бы я только мог.

Мы снова молчим, а потом я начинаю смеяться.

Папа, глядя на нас, тоже смеется.

— Не могу передать, как я счастлив, что вы обе здесь, — говорит он.

— Прекрасно, — говорит Джен, откашливаясь и отвлекая нас от тяжелых воспоминаний. — Ну, наслаждайся нами, пока можешь, потому что я не уверена, что мы задержимся здесь надолго. И я не смотрю проклятых Соседей.

Вернувшись в дом, мы находим Милли, которая вытащила все из своего чемодана, чтобы добраться до диска с третьим сезоном Одиноких сердец.

— Я не могу отставать, — говорит она вместо объяснения, словно это важный рабочий проект, из-за которого начальник уволит ее. Она вставляет диск в старенький папин DVD-плеер, и мы обе садимся на диван. Папа с Джен неспешно идут на кухню, чтобы приготовить чай, Джен счастлива, что ей не приходится пить «проклятый хипповый зеленый чай», пока она вдали от Лос-Анджелеса.

16

11.30, среда 10 апреля

Местоположение: Офисное здание компании «The Haies» неподалеку от площади. Оно кажется еще серее, чем обычно, туда спешат люди со стаканчиками купленного кофе в руках. В ловушку вращающейся двери попал мужчина — заклинило полу его пиджака, — а охранник, находящийся за стойкой напротив, просто сидит и смеется над тем, как тот сконфуженно машет рукой. Урок: никогда не пользуйтесь вращающимися дверями.

Хорошо, есть еще одна причина для того, чтобы я не жалела о раннем возвращении из Лос-Анджелеса. Наконец, я получила письмо от Элизабет после своего абсолютно провального собеседования с ней и с тем идиотом Кэмероном Борном. Она рассыпалась в извинениях. Она сказала, что понятия не имеет, почему Кэмерон атаковал меня всеми этими «дебильными» вопросами, она была слишком подавлена для того, чтобы остановить его. Она интересовалась, могу ли я простить ее.

То есть ей не было стыдно за мою неудачу — ей было стыдно за него.

А потом она сказала, что, просмотрев мои работы, думает, что я «в высшей степени талантлива». Она сказала, что поняла, с каким энтузиазмом я отношусь к ее проекту, и в том же письме предложила мне работу ассистента в галерее.

А в постскриптуме добавила: «Кэмерон Борн не будет участвовать в проекте».

Сегодня утром я отправилась туда, в Саут-Бэнк, чтобы вместе с Элизабет осмотреть помещение, оно великолепно, один просторный белый зал с двумя небольшими кабинетами в конце. Элизабет все время дотрагивалась до стен и смеялась, а потом мы обе танцевали от счастья. Затем мы пошли попить кофе и начали строить планы. Мы говорили о том, какой хотим видеть эту галерею, о возможной дате открытия, о вечеринке, которую мы устроим, чтобы отпраздновать это событие.

Не могу поверить, что это происходит на самом деле.

Мы составили длинный, многостраничный, гигантский список неотложных дел. Начиная с сегодняшнего дня нам предстоит много тяжелой работы, но оно того стоит.

А СЕЙЧАС МНЕ НУЖНО ПОЙТИ И УВОЛИТЬСЯ С РАБОТЫ.

Я толчком открываю боковую дверь здания, весело помахивая рукой попавшемуся в капкан мужчине, который, видимо, все больше впадает в панику. Я сжимаю в руке заявление об увольнении, и меня омывает волной восторга. Господи, я так давно готова к этому. Мне пришлось долго ждать, и я не могу поверить, что это наконец-то происходит. Я чувствую себя такой сильной. Даже те, кому нравится работа, любят оставлять ее, верно? Это так волнующе. И, если честно, меня, наверное, в любом случае вышибли бы. Перед отъездом в Лос-Анджелес я целый день нарывалась. Понятно, Дерек ничего не сказал, когда я сообщила ему, что ухожу в отпуск, но начал обильно потеть и запинаться, говоря об ответственности. Я все равно ушла и знаю, что потом Урсула ворвалась в его кабинет с (еще одной) официальной жалобой на меня.

Когда я вхожу в офис, многие смотрят на меня с удивлением. Я появилась в середине дня, хотя должна быть в Лос-Анджелесе. Сияя от счастья, я обхожу помещение, поднимаю вверх большой палец, глядя на своего туалетного близнеца Ника, и радостно шагаю к своему столу. Мне нужно изъять миссис Бобриху. Через несколько секунд ко мне стремительно подбегает Урсула.

— Ты еще должна быть в отпуске, — обвинительным тоном говорит она. — Мы в последнюю минуту договорились о том, чтобы прикрыть тебя, а это большие затраты. А теперь ты являешься и ждешь, что все будут рады увидеть тебя? Дерек собирается серьезно поговорить с тобой, юная леди.

Она ждет, что я отвечу, извинюсь, а я с безмятежной улыбкой на лице разворачиваясь к ней.

— ОТВАЛИ, ДЖЕККИ, — кричу я как можно громче.

Все в изумлении умолкают, а потом начинают хихикать, а некоторые даже аплодируют.

От удивления Урсула открывает рот, а я направляюсь в кабинет Дерека, держа в одной руке заявление, а в другой — миссис Бобриху.

Вернувшись домой к папе и сидя в гостиной, я с наслаждением вспоминаю о том, как прошел день. Работа мечты в кармане, а также кое-какое воздаяние напоследок. В конце нашего разговора Дерек был очень любезен. Он сказал, что ему жаль отпускать меня, но он рад, что я стремлюсь к большему. На самом деле он поперхнулся, говоря, что «всегда знал, какая я талантливая». А потом обнял меня потными руками, а я постаралась, чтобы меня не стошнило.

Милли, сидя рядом со мной на диване, нетерпеливо хлопает меня по руке.

— Будь внимательнее, ты пропустишь шоу, — говорит она, хотя пока идут только титры. — У Райана и Мариссы сейчас тяжелые времена, — объясняет она и добавляет: — Мамочка сказала тебе? Я собираюсь выйти замуж за Сета.

— Класс, — говорю я. — Я тоже.

Она искоса смотрит на меня.

— Мы обе можем выйти за него замуж? — с любопытством спрашивает она.

— Конечно, — пожимаю я плечами. — Почему бы и нет? Ты можешь делать все, что захочешь. Лишь бы ты была счастлива.

Ее лицо сияет.

— Тогда можно мне съесть шоколадный батончик?

Я со смехом встаю.

— Можно. Мне придется пойти в магазин и купить их.

Она кивает, уже забыв о моем присутствии, мгновенно поглощенная 14-дюймовым экраном папиного телевизора, где Райан мучается как от отчаяния, так и от ревности. Мне не нужно смотреть на экран, чтобы понять, в каком он сейчас состоянии, но я все равно смотрю, всего минутку. Это серия как раз после смерти Джонни[87]. Меня захлестывает волна ностальгии. Мы с Софи были в таком бешенстве из-за этого сюжета, что всегда в знак протеста останавливали фильм. Мы организовали кампанию в школе за то, чтобы (каким-то образом) воскресить Джонни, и написали много безграмотных писем на Fox TV, требуя возмездия. Я начинаю перебирать про себя долгие годы дружбы, вдохновленные этим шоу.

Точно. Пора.

Я должна поехать к Софи.

Папа настаивает, предлагая отвезти меня, и, когда мы уже готовы, прибегают Джен и Милли и забираются на заднее сиденье.

— Почему вы здесь? — спрашиваю я в отчаянии, но с облегчением вздыхаю оттого, что Джен не выгоняет меня с переднего сиденья, как всегда делала в детстве.

— Потому что нам скучно, — говорит Джен. — Что нам делать, досматривать пропущенные серии Обратного отсчета[88]?

— Ладно, хорошо, когда я пойду к Софи, вы все подождете меня в машине, — решительно говорю я, спеша сменить тему. — Мне действительно нужно поговорить с ней с глазу на глаз.

Папа включает зажигание, а Джен открывает дверь.

— Подожди, папа, мы с Элли поменяемся местами.

Проклятие.

Когда мы подъезжаем к дому Софи, я храбро делаю глубокий вдох и нащупываю ручку дверцы.

А потом продолжаю сидеть в машине.

— Ты пойдешь? — с легким осуждением в голосе говорит сидящая рядом со мной Милли.

— Иду, — говорю я, хватаясь за ручку, и все равно не двигаюсь.

— Неужто я заблокировал ребенка? — говорит папа, отстегивая ремень. Я не могу допустить, чтобы он вышел, он начнет разглядывать входную дверь Софи и рассуждать о структурной целостности, хотя даже не знает, что это такое.

— Нет, нет, все прекрасно, я иду, я выхожу, — говорю я, неуклюже выбираясь из машины и глядя снизу вверх на дом Софи. Я была в этом доме тысячу раз, но сейчас он кажется мне до странности чужим и холодным.

Я медленно иду к парадной двери. Даже не знаю, дома ли Софи, возможно, нет. Нужно было позвонить или написать SMS, но, не знаю, я подумала, что так будет не столь драматично. Не как в фильмах и книгах. И мне показалось, что не к месту писать SMS после столь долгого молчания.

Обернувшись, я бросаю взгляд на машину. Джен с папой пререкаются из-за радио, а Милли, сидя на заднем сиденье, прижалась лицом к стеклу. Она поднимает вверх большой палец, что, видимо, означает ободрение, но я подозреваю, что не без сарказма.

Сделав еще один глубокий вдох, я звоню в дверь.

Ничего не происходит.

Я опять звоню.

По-прежнему ничего. В доме темно. Софи нет дома.

Дерьмо собачье, что за ерунда.

Я так разочарована. Когда я возвращаюсь назад, у меня от досады урчит в животе. Я медленно и печально бреду к машине и, взявшись за ручку, слышу:

— Элли?

Я тотчас разворачиваюсь и смотрю вверх. Это Софи. Высунувшись из окна над лестницей, она часто моргает от удивления.

— Элли? — повторяет она, словно не уверена, что это я. Я с открытым ртом разглядываю ее снизу. Она исчезает, и через минуту входная дверь открывается.

Она выглядит бледной и усталой — еще более усталой, чем в мой последний визит, — и по ее лицу я не могу понять, рада ли она мне. Не могу понять, что она думает о моем внезапном появлении. Прошло почти две недели после нашего разговора, а кажется, что намного больше. Она молча открывает дверь и жестом приглашает меня в гостиную. На место преступления.

Все выглядит так же, как прежде, и я думаю: как жаль, что жизнь продолжается и мир не рушится даже тогда, когда все так плохо.

Секунду мы стоим друг напротив друга, Софи, словно защищаясь, скрестила руки. Нужно сейчас что-то сказать, иначе момент будет упущен, и между нами навсегда останется гигантская бездна. Сейчас. Начать говорить сейчас. НАЧИНАЙ ГОВОРИТЬ, ЭЛИНОР.

— Я… — начинаю я. А потом, как дура, как слабоумный ребенок — вдруг начинаю плакать. — Мне так жаль, Софи. Мне очень, очень жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. Все, что я говорила, — несерьезно. Я такая дура, я такая ужасная, и ты не обязана прощать меня, но прости меня, потому что ты должна простить меня. Пожалуйста, прости меня. Просто я вместе с Милли смотрела Одинокие сердца, мы не можем допустить этого, Софи, завтра ты можешь погибнуть в автокатастрофе, как Марисса, и я должна получить разрешение прийти на твои похороны. Прости, что я плачу, я плачу не для того, чтобы ты посочувствовала мне. Это совсем не то, это все из-за того, что я — безнадежная неудачница. Мне очень жаль.

Я подношу руки к лицу, пытаясь удержать слезы, но не перестаю говорить.

— Все, что ты говорила обо мне, — правда. Я — неудачница, и ты права, я боюсь попробовать что-то новое. Ты права, что я всегда спасаюсь бегством. Я убежала отсюда в Лос-Анджелес, представляешь? Я полностью исчерпала лимит своей карты «Barclaycard»[89]. Но теперь я вернулась и не хочу бегать от тебя, потому что ты — моя лучшая подруга, ты всегда была ею, и мне не верится, что я разрушила нашу дружбу. Прошу тебя, скажи, что я не разрушила ее. Прошу тебя, скажи, что ты по-прежнему моя лучшая подруга. Я сделаю все, что угодно, Софи. Я сделаю за тебя всю работу, прямо сейчас уберусь в доме и буду каждый день приходить сюда после работы и убираться в твоем чертовом доме. Если ты скажешь, что прощаешь меня, я сделаю все, что угодно.

Я подглядываю сквозь пальцы. Софи выглядит оскорбленной.

— Ты говоришь, что у меня в доме грязно? — говорит она, топая ногой. — Ты думаешь, что должна убираться здесь каждый день? Я скажу Райану, чтобы он лучше вытирал ноги. — Теперь Софи озорно улыбается, и я смеюсь, фыркая соплями себе в ладони. Сделав шаг ко мне, она обнимает меня. — Это мне жаль, Элли, ты не заслуживала ничего из того, что я сказала. Это было так несправедливо, и ты знаешь, что я считаю тебя необыкновенной. Знаешь… знаешь, как одиноко было мне здесь. Не всегда, но часто. Здесь только я и Сиара, и мне одиноко. Быть матерью — это удивительно, но это совершенно изматывает, и ты начинаешь однобоко смотреть на мир. Больше непозволительно просто быть, просто проваляться в постели весь выходной день, как мы обычно делали. Я должна быть на ногах каждую секунду. И невозможно отделаться от чувства вины и беспокойства, и все время хочется спать. Я очень люблю Сиару и ничего не хотела бы менять, но ты напоминаешь мне о свободе, которая была у меня раньше. Теперь моя роль состоит в том, чтобы быть матерью, а если не матерью, то женой. И в этом нет ничего плохого, просто мне кажется, что больше не остается пространства для Софи. Мне нравится моя жизнь, но она отличается от той, что была у меня прежде. Я немного запуталась, пытаясь найти ответ, устраивает ли меня такая жизнь.

Я прижимаюсь к ней, крепко обнимая и шмыгая носом в ее джемпер.

Она не умолкает.

— Я обвиняла тебя, потому что боюсь того, что происходит со мной. Рядом с тобой я чувствую себя забытой. Я заставляла тебя ходить на свидания для того, чтобы ты могла устроить свою жизнь и стать такой же, как я. Но даже твои свидания вызывали во мне чувство, что я осталась в стороне. Я скучаю по нашей прошлой жизни, когда мы были вместе. Моя новая жизнь, как ни посмотри, замечательна, но мне грустно оттого, что моя прежняя жизнь осталась в прошлом. Мне так жаль, что я обвинила тебя во всем. И жаль, что заставила тебя зарегистрироваться в Tinder. Мне кажется это ужасным, прошу тебя, забудь об этом.

Я смеюсь, мне приятно это слышать.

— Я поняла, — говорю я, качая головой. — Я, правда, поняла, и прости, если я уделяла тебе мало внимания. Я хочу быть рядом с тобой и хочу разделять твою жизнь заботливой наседки. — Я улыбаюсь, Софи улыбается, мы снова смеемся.

— Знаешь, моя жизнь не бесцветна, — после небольшой заминки говорит она, жестом указывая на стены. — Она — белая, как яичная скорлупа.

Слышно, как кто-то покашливает у нас за спиной.

— Для меня найдется местечко? — говорит Томас, только что появившийся в проеме кухни.

— Томас! — восклицаю я, и он присоединяется к нашим объятиям.

Так мы стоим пару минут, не отпуская друг друга, вспоминая о том, как хорошо быть вместе, вдыхать запах друг друга, крепко сжимать друг друга в объятиях, забыв о болезненных переживаниях последних двух недель.

Я отстраняюсь первой и, прищурившись, смотрю на Томаса.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, вспоминая свои сны наяву о том, что они с Софи остались друзьями, забыв меня. Вспоминая о том, как я боялась, что у них появятся новые воспоминания, которые будут касаться только их двоих.

— Ну, — говорит он, сжимая мою руку. — Я больше не мог терпеть этого молчания, поэтому позвонил на работу, сказавшись больным, и сегодня утром заехал к тебе домой. Я искал тебя. Я хотел исправить ситуацию, а потом притащить тебя сюда, чтобы выяснить отношения с Софи. Тебя там, естественно, не было, но я встретил Джоша. Э-э, красивый парень.

Дерьмо.

— Он сказал, что ты улетела в Лос-Анджелес, — добавляет Томас, удивленно подняв брови. — И сказал, что я, ну, «счастливчик».

Дерьмо.

— Не совсем понимаю, что он имел в виду. (Софи щиплет меня), но я не стал спрашивать. Он попытался напоить меня пивом, поскольку ему было грустно и хотелось поболтать. Я соврал, что оставил машину не закрытой, и ушел оттуда.

Томас умолкает.

— Кроме того, было около десяти утра. Кажется, парень немного пьян.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

— Прости меня, Томас, — искренне говорю я, — за все, что случилось, а также за то, что тебе пришлось побывать в Грязной дыре.

— Ты тоже прости меня, Элли, — говорит он, нежно похлопывая меня по руке.

Софи переводит взгляд с Томаса на меня.

— Ты на самом деле была в Лос-Анджелесе?

— Да, — киваю я. — Летала навестить сестру, и вчера мы вернулись. Они с Милли ненадолго прилетели вместе со мной — у Джен проблемы с Эндрю. Она сейчас на улице, в машине, вместе с папой и Милли.

Софи бросает взгляд на окно.

— Пригласи их войти, — не слишком доброжелательно предлагает она. На самом деле они с Джен никогда не ладили друг с другом, и я знаю, Софи боится, что Милли окажет дурное влияние на ее дочь.

— Нет, пусть они остаются там, давай лучше обнимемся еще раз, — говорю я, снова притягивая их к себе. — И пообещаем, что больше не будем ругаться, — с надеждой в голосе говорю я.

Софи, словно чем-то обеспокоенная, отстраняется от нас.

— По правде сказать, есть еще одна вещь, в которой я должна признаться, — нерешительно говорит она, садясь на диван. — Пожалуйста, не злись на меня, но, знаешь, я о том конкурсе, в котором принимала участие твоя компания.

О, черт.

— Я знаю, ты сказала, что не хочешь участвовать (я этого не говорила), но я подумала, что будет здорово, если я… — она чувствует себя очень неловко, — сделаю это за тебя. Я передала на конкурс ту картину, которую ты написала в прошлом году. Ту, что ты подарила мне на день рождения, обычно она висит в моей комнате. Ну как бы то ни было, но сегодня утром мне позвонили, она вошла в первую двадцатку! Ты можешь в это поверить, Элли? Из тысяч конкурсантов в первую двадцатку вошла ты. Ты — одна из победителей.

Она нервничает и выжидательно молчит, напряженно глядя на меня. Томас тоже наблюдает за мной. Я не произношу ни слова, и она продолжает:

— Твоя картина примет участие в туре по стране. Разве это не замечательно? Это может дать старт колоссальным изменениям в твоей жизни.

Она снова выжидает, а я думаю, как сказать ей о том, что нужно сказать.

— Ты сердишься на меня? — спрашивает она дрожащим голосом. — Я просто хотела что-то сделать для тебя. Подтолкнуть. Ты — такая талантливая и…

Я обрываю ее.

— На самом деле, — я делаю глубокий вдох, — я вошла не в первую двадцатку, я заняла первое место.

Софи сконфужена.

— Но ты…

Я опять прерываю ее.

— Я не сержусь, Софи, поверь мне. Спасибо за то, что ты так поступила. Но ты ошибаешься, я не боялась принять участие в конкурсе, я просто боялась сказать кому-то, что представила на конкурс свои работы. Дело в том, что я одной из первых подала заявку на участие. — Томас и Софи смотрят на меня, открыв рот, а я продолжаю. — Помнишь Элизабет, с которой мы познакомились на вечеринке в «The Hales»? Она говорила о «новом Бэнкси», который так взволновал публику? Ну… так это моя работа. Сегодня мне позвонили, так же, как и тебе. Я стала победителем конкурса.

Лица у обоих вытянулись. Они смотрят на меня с неподдельным удивлением.

Первым заговаривает Томас.

— Но… но твои работы не имеют ничего общего с Бэнкси. Ты пишешь яркими красками, и лица на твоих картинах так филигранно выписаны… — Я тронута тем, что он с таким вниманием относится к моим картинам.

— Наверное, они имели в виду, что я похожа на Бэнкси в том, что не подписала свою картину, — объясняю я. — Я не указала в заявке своего имени. Потому что, как говорит Софи, я — трусиха.

— Ты победила? — наконец говорит Софи. — Ты, черт побери, ПОБЕДИЛА? — выкрикивает она последнее слово, подпрыгивая, вопя и обнимая меня. Томас следует ее примеру, и оба они начинают кричать от радости, заглушая друг друга.

Неожиданно Томас перестает прыгать, вытаращив округлившиеся глаза. — Но премия огромная, да? Наверное, гигантская куча денег?

— Да, это крупный грант, — осторожно говорю я. — Так они оценили мои — как они выразились? — мои «художественные усилия».

— Обалдеть, — тихо говорит Софи. — Поразительно.

— Я уже решила, что сделаю с ними, — ухмыляясь, говорю я. — Я собираюсь инвестировать деньги в новую галерею Элизабет. Я встречалась с ней сегодня утром. Она уже предложила мне работу ассистента, когда откроется галерея, а теперь я стану еще и инвестором! Во время нашей утренней встречи мне позвонили организаторы национального конкурса искусств, поэтому я тут же сделала ей предложение. Я буду помогать Элизабет с галереей и продолжать писать в свободное время. Вы можете в это поверить? Это работа, о которой я мечтала. Я стану одной из тех самодовольных задниц, которые любят свою работу.

— Черт, — восхищенно произносит Томас, и минуту мы переглядываемся.

Когда я, наконец, выхожу из дома, Джен в бешенстве кричит, что чувствовала себя «не лучше, чем кошка, оставленная в нагретой машине», и грозит позвонить в Королевское общество защиты животных, но она не силах испортить мне настроение. Огромная тяжесть упала с моих плеч. Мои друзья вновь стали моими друзьями, и я сделала большой шаг в своей карьере, причем в нужном направлении. Мне не верится, что все, наконец, налаживается.

Есть еще один человек, у которого я должна попросить прощения.

— Элли?

При звуке его голоса меня обуревают странные чувства самого разного рода.

— Привет, Тим, — смущенно говорю я. — Как дела?

— У меня все хорошо, Элли, а как у тебя?

Мы не разговаривали почти пять месяцев. Я так и не извинилась, так и не попросила прощения за то, как порвала с ним. Мы были всем друг для друга, а потом вдруг стали ничем. Это ужасно. Мы обменялись несколькими письмами, когда он захотел продать квартиру, но продажа надолго откладывалась, и я потеряла надежду на то, что это когда-нибудь случится. И теперь я здесь, прячусь в папиной комнате, пока все остальные играют внизу в «Boggie». Я разговариваю с Тимом по телефону.

Я сглатываю.

— У меня все прекрасно. Прости, что звоню тебе вот так, вдруг.

— Все нормально, приятно слышать твой голос, — вежливо говорит он. — У тебя все в порядке? Ты по поводу квартиры? Потому что на самом деле я…

— Нет, нет, — поспешно говорю я. — Мне хотелось поговорить с тобой. Уже давно нужно было это сделать. Я должна попросить у тебя прощения, Тим.

На секунду на линии воцаряется молчание, и я размышляю, не повесил ли он трубку.

Потом я слышу его голос.

— Нет, ты не должна, — тихо говорит он. И говорит таким милым, таким добрым голосом, что я снова начинаю плакать.

Мне, правда, нужно научиться контролировать свои слезы. Иначе я стану такой же ненормальной, как папа.

— Должна, — торопливо произношу я, мне необходимо договорить. — Я так… так ужасно поступила с тобой …

Что еще сказать?

Я запинаюсь, и опять повисает молчание.

Он тихо говорит:

— Ты изменяла мне. Да, Элли, я знаю.

Конечно, знает. Знал. Невыносимое чувство вины овладевает мной, и я вновь и вновь начинаю просить прощения.

— Прекрати, Элли, — прерывает он меня. — Послушай, это не такая уж из ряда вон выходящая ситуация, но в последний год я много думал, и это здорово. Я понял, что ты пережила. Ни один из нас не был тогда на высоте.

— Ты был, ты вел себя замечательно… — начинаю я, и он перебивает меня.

— Нет, не был. Может быть, ты не помнишь. Твоя мама была больна, а я все время думал лишь о себе. Тебе нужна была свобода, ты просила меня об этом, а я не хотел оставлять тебя одну. Я так боялся, что ты уйдешь от меня, так боялся, что ты оттолкнешь меня. Я превратился в неуверенного, ноющего неудачника, тогда как все мои чувства без остатка должны были принадлежать тебе. Ты отдалялась от меня, а я только еще больше отталкивал тебя. Мне очень жаль.

Разве так все было на самом деле? Я не помню.

— Все-таки мне не следовало вести себя так, — медленно говорю я. — Я должна была поговорить я тобой, мне не следовало обманывать тебя.

— Да, — соглашается он. — Но такое случается.

— Значит, ты не испытываешь отвращения ко мне? — тихо спрашиваю я.

— Конечно, нет, никакого отвращения, — вздыхает он. — Слушай, Элли, у нас тобой была прекрасная и долгая любовная связь. Но в конечном счете для нас обоих это было не то, что нужно. Я всегда буду беспокоиться о тебе и всегда буду рядом, если ты будешь нуждаться во мне. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты счастлива?

Это вопрос. Я улыбаюсь в трубку.

— На самом деле, да, — говорю я. — А ты, Тим?

— Я счастлив, — говорит, и я уверена, что он тоже улыбается. — Я познакомился кое с кем. Она довольно красивая, нет, она удивительная, у нас все замечательно.

— Здорово, — говорю я и не лгу. Я хочу, чтобы жизнь Тима удалась. Есть бывшие, которым я пожелала бы только смерти и разорения, но Тим не относится к их числу. Я так рада, что не слишком больно ранила его. Мне так легко оттого, что он не питает ко мне ненависти и не винит меня.

Мы еще немного разговариваем о нашей жизни, о том, что в ней происходит. Он радуется, когда я рассказываю ему о конкурсе искусств, а я радуюсь, когда он говорит, что его ждет повышение по службе. Как приятно наверстать упущенное, и у меня кружится голова оттого, что чувство вины, которое я носила в себе весь последний год, рассеялось. Я могу наладить свою жизнь, ведь я не разрушила его жизнь.

Взглянув на стенные часы, я понимаю, что мне нужно поторопиться, чтобы успеть на турнир «Boggies».

— Мне пора, Тим, — неохотно говорю я. — Было очень приятно, спасибо тебе.

— О, пока ты не ушла, — говорит он, — прости, что так задержал тебя, но, Элли, квартира наконец продана.

17

13.34, суббота 13 апреля

Местоположение: Снова дома у папы, где мы отмечаем мой день рождения. Забавно, но папа, кажется, использовал те же желтые шары, что я откопала на его 60-летие. Одному богу известно, как они выжили, некоторые из них сдулись, но остальные в порядке, и мне приятно смотреть на них. Софи, Томас, Джен, Милли и папа, все они тоже здесь, неловко стоят вокруг шаров и слушают, как Милли объясняет, почему она рада смерти Мариссы Купер[90].

Сегодня у меня день рождения. Мне тридцать лет.

Мне все равно, что я превращаюсь в тридцатилетнюю. Совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно, совершенно все равно.

Правда, мне искренне наплевать. Теперь мне, черт побери, все представляется в розовом свете. Джен и Милли со мной и с папой, именно там, где им и положено быть. Я не знаю, как у них сложится с Эндрю, они часто разговаривают по телефону, и он обещал бросить свою работу — стать более внимательным отцом и мужем, — но Джен, видимо, не уверена в этом. Я не знаю, помирятся ли они, но, кажется, она стала счастливее. Брак — это сложно, но такова жизнь, думаю я. С Софи и Томасом у меня снова налаживаются теплые дружеские отношения, и скоро я начну работать в галерее. В понедельник у меня состоялась удивительная встреча с Элизабет. Мы с ней спелись (ловкая острота) во всем, что касается организации работы и наших целей, разработали бизнес-план и тому подобное.

Итак, да, тридцать лет — это, черт побери, замечательно. Единственное, что меня немного печалит, это то, что в этой суматохе мне так и не удалось ничего организовать. Когда Джен вчера вечером услышала об этом, она, по собственной инициативе, написала на моей странице в Facebook, что, коль я такая «ужасная неудачница», мы в шесть часов вечера отправимся в папин любимый коктейль-бар, «All Bar One», и все желающие могут присоединиться к нам.

Что совсем неоскорбительно. Как неоскорбительно и то, что целых семь человек «лайкнули» ее объявление. Семь человек, включая папу, Джен — которая считает за правило «лайкать» собственные посты в Facebook — и Милли, которая совсем недавно стала пользоваться социальной сетью, только не говорите дедушке, она не хочет, чтобы он добавил ее себе в друзья.

Итак, сегодня днем и сегодня вечером мы будем явно скучать в кругу семьи, но меня это не тревожит. Все, кого я люблю, будут рядом — папа, Джен, Софи, Томас. Правда, не будет Милли, поскольку, да, вышибала-Алан не позволит нам перейти черту. Он может позволить себе посмотреть сквозь пальцы на принесенную с собой лишнюю тубу с чипсами «Pringles», но ребенок без-малого-семи-лет-от-роду это, пожалуй, слишком.

Однако все нормально, потому что Милли здесь, она ждала до последнего, чтобы подарить мне самодельную поздравительную открытку. Это еще один карандашный рисунок, на этот раз она изобразила нас обеих, сидящих в мамином волшебном саду. На нем так много деталей — даже распускаются пионы, — в знак благодарности я слегка прижимаю к себе племянницу. Она действительно талантлива. Возможно, я устрою настоящую выставку Милли в своей галерее. А может быть, просто поставлю рисунок на холодильник.

Я поворачиваюсь к Софи, которая в подробностях объясняет, как она планирует осенью заново декорировать свой дом. Сегодня она ни разу не упомянула о моей любовной жизни, за что я буду ей вечно благодарна. Но в то же время мне немного досадно оттого, что она, наконец, перестала донимать меня со свиданиями, именно в тот момент, когда я могла бы прислушаться к ее совету по поводу Джоша.

Я еще не возвращалась в ГД, не желая сталкиваться с ним лицом к лицу. Он думал, что я всю неделю была в Лос-Анджелесе, поэтому я решила остаться у папы и все обдумать. Он — последний, с кем мне осталось провести очную ставку, но я до сих пор не знаю, что сказать. Мне необходим совет Софи.

— Эй, мне нужно кое о чем поговорить с тобой, — говорю я, обрывая ее и оглядываясь вокруг в поисках подслушивающих. Томас болтает с папой, а Джен и Милли смотрят телевизор.

Я откашливаюсь.

— Пару недель назад я случайно переспала с Джошем, и теперь он говорит, что я ему нравлюсь, и что он хочет, чтобы мы были вместе.

— ЧТО? — взрываясь, восклицает Софи. — Почему ты не рассказала мне об этом раньше? Что с тобой? Козел-Джош? Когда у вас был секс? Тебе понравилось? Он страстный, какой он? Ты во время секса, как обычно, смещалась влево? Ты собираешься сказать ему «да»?

— Тише, тише, тише, тише, — прошу я в панике, но Джен уже стоит рядом с нами.

— Что происходит? — агрессивно спрашивает она.

— В нее влюбился сосед по квартире, он хочет стать ее парнем! — говорит Софи, пожалуй, с излишним вдохновением. Папа с тревогой на лице смотрит на нас. Томас отводит взгляд.

— Он приятный на вид? — говорит Джен, поворачиваясь ко мне. — Ты любишь его? Это Тот Единственный? И ты действительно во время секса всегда сдвигаешься влево?

— Это второстепенные вопросы, — говорит Софи, тыча указательным пальцем в лицо Джен. Наконец-то они в чем-то согласны.

— Я не могу сказать, что он — Тот Единственный, — кротко говорю я. — И я еще не знаю, что я ему отвечу. Я даже не знаю, нравится ли он мне как человек, я никогда не думала о нем как о потенциальном приятеле. — Я смотрю на Софи. — Когда ты поняла, что Новый Райан — это тот парень, который тебе нужен?

Софи задумывается, а я серьезно добавляю:

— Тогда, когда ты увидела его большой дом?

Она хихикает, кивая.

— Да, это произошло, когда я впервые увидела «Пемберли»[91]. На самом деле, нет, это произошло, когда мы начали встречаться, и я почти мгновенно поняла, что смогу спокойно покакать у него дома.

— Очень романтично.

— Я знаю. — Она снова хихикает. — Прежде я никогда не могла этого сделать у парня, но с Новым Райаном я сразу же почувствовала себя очень комфортно и безопасно. Как будто я всегда могу быть самой собой, как будто он никогда не осудит меня. Я поняла это тогда.

Джен, стоя рядом с нами, закатывает глаза.

— О, не важно. Я вчера покакала у дантиста. Ну и что же?

Мы с Софи аплодируем.

В другом конце комнаты покашливает папа, что означает, что он хочет произнести речь. Сегодня он выглядит очень симпатичным в новой стильной рубашке в клетку и темных джинсах. Вчера они с Джен ездили в Лондон, где, по его рассказам, она заставила его купить кучу вещей от «The Topmens»[92].

— Ленни, Дженни, — начинает он.

При чем тут Дженни? — с обидой думаю я, это мой день рождения.

— Вы знаете, что я очень люблю вас обеих.

Началось. Мы с Джен переглядываемся.

— И очень горжусь вами.

Я стараюсь не закатывать глаза.

— И знаю, что вы были удивлены, не получив за последнее время ни одной из новых глав 75 оттенков Тони.

Мы с Джен снова переглядываемся. Мы забыли о существовании его романа. Если говорить честно, недавно я перестала проверять свой Gmail в знак протеста против неизменно бесстыдных писем от «HungryHouse»[93] с вопросами о том, понравился ли мне комплексный обед на вынос.

Папа продолжает.

— Так вот, причина в том, что, ну, как бы это сказать? Я влюблен.

Он косится на нас. Я, раскрыв рот от удивления, смотрю на него, а Джен гримасничает.

— Любовь на старости лет, — вопит она. — Отвратительно.

Папа выжидающе смотрит на меня.

— Ну, — мычу я, — папа, это чудесно. Хм, кто эта счастливая дама? Можно ли нам познакомиться с ней? Это не любительница чайных пакетиков, нет? Ты мог бы выбрать получше.

— Нет, нет, — говорит он, взмахивая рукой. — На самом деле ну, это… Кэндис из соседнего дома.

ЧТО? Кэндис? КЭНДИС?

Но как же Питер?

НО КАК ЖЕ ПИТЕР?

— Но, — с ужасом говорю я, — как же Питер?

— Питер? — растерянно говорит папа.

— Э-э, муж Кэндис? — напоминаю я, насупив брови. Прошу тебя, милый папочка, скажи, что ты не закрутил с ней. Представь, какой скандал будет в городе. — Они разводятся?

— Питер? — повторяет папа, при этом его лицо светлеет. — О, о нет. Нет, нет, Элли. Питер — это пес Кэндис. Питер — это такса.

Софи с Томасом прыскают со смеху.

— Что? — Я совершенно сбита с толку. — Нет, нет, это невозможно, ты же говорил, что они поженились пару лет назад, разве не так?

Папа качает головой.

— Не думаю, что я так говорил, дорогая. Он — пес.

Я прокручиваю в голове все его россказни о том, что он был в гостях у Кэндис и Питера, о том, что Кэндис с Питером приходили к нему на ужин, о том, что он ходит гулять с Кэндис и Питером.

— Постой, — говорю я. — А как насчет твоих слов о том, что Питер очень нежен с ней?

— Да. — Папа трет глаза, поглядывая на Софи и Томаса, которые стоят, прислонившись друг к другу, с открытыми от удивления ртами. — Он очень нежен с ней. Он всегда прижимается к коленям Кэндис и лижет ее. Он и меня облизывает. — Папа умолкает. — Что, по-твоему, я имел в виду, когда на днях сказал, что Питер все время облизывает мне лицо?

Ой, точно, да, я подумала, что это странно.

— Хорошо, то есть на самом деле она не замужем? — еле слышно говорю я.

Папа доброжелательно смеется.

— Нет, дорогая, она не замужем. Когда-то давно она была замужем, но примерно четыре года назад развелась. И я… — он улыбается, оглядывая комнату, — совершенно влюблен в нее.

Он смотрит вдаль, в направлении ее дома, словно пытаясь увидеть ее сквозь стены. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит мечтательно.

— Она такая добрая и милая. И такая заботливая. Она смешит меня и все знает про Интернет. Это очень впечатляет, она научила меня добавлять вложения и распечатывать письма.

— Ладно, я двумя руками «за», — говорит Джен, вставая. — Она знает? Ты сказал ей о своих чувствах?

Папа краснеет.

— Нет, еще нет. Я хочу, я правда хочу, только я… сначала я хотел поговорить с вами — понять, как вы к этому относитесь, а уже потом сказать ей.

Джен идет прямо к двери.

— Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, папа. Пойдем прямо сейчас и покончим с этим. Я хочу познакомиться с этой повелительницей Интернета типа Стива Джобса.

Я, как огорошенная, все еще сижу на диване, и папа с тревогой смотрит на меня.

— Ты согласна, Элли?

Согласна ли я с этим? Я подстегиваю себя. На самом деле… да, черт бы меня побрал. Я так давно не видела папу таким счастливым и взволнованным. Ну и что же, что она печет ужасные пироги, я пробовала вещи и похуже (см. мою ночь с Джошем)? Ну и что же, что она одержима тем, что все распечатывает на цветном принтере? Видимо, папе все это по вкусу. Он заслуживает всего счастья, какое только есть на Земле, и, если он встретил ту, которая способна дать ему это счастье, тогда ладно, да, я, черт побери, согласна!

Я встаю.

— Совершенно согласна, — с ухмылкой говорю я. — Ты должен пойти к ней прямо сейчас и сказать!

Он слегка дрожит, а потом, расправив плечи, решительно кивает.

— Давайте сделаем это! — Он, таким же решительным шагом, как Джен, идет вслед за ней к входной двери и оглядывается на нас. — Пойдем, Ленни. И вы, Софи и Томас, тоже пойдемте! Вы все — моя семья, и я хочу, чтобы вы были там. — Мы с радостными возгласами идем за ним к двери в предвкушении того момента, когда папа поведает любимой женщине о своих чувствах.

Не странно ли? Вероятно, странно, но кому какое дело, верно?

Свита, возбужденно восклицая, выходит за дверь и шагает по подъездной дорожке к дому Кэндис. Мы суетимся — не могу припомнить, когда в последний раз я испытывала такое волнение и страх. Пожалуйста, пусть она скажет, что тоже любит его. Пожалуйста, пожалуйста. Я бросаю взгляд на папу. Он выглядит заинтригованным и думает, что это очередная серия из Соседей. Кажется, только я нервничаю.

Мы подходим к дому, и Джен — которая всегда и везде первая — три раза агрессивно колотит в дверь. Томас подталкивает папу вперед, а мы все в ожидании жмемся к нему.

Когда дверь открывается, у всех замирает дыхание.

Дама, стоящая в проеме двери, — словно зеркальное отражение моего папы. Маленькая, полная, примерно того же возраста, с милым лицом — их можно было бы принять за пару лесбиянок или даже за близнецов-лесбиянок.

Я трясу головой, чтобы вычеркнуть из памяти термин из порнографической поисковой системы (отложим на потом), стараясь сосредоточиться на ее привлекательном и смущенном лице в стиле Анджелы Лэнсбери[94].

— Алан? — нервно говорит она, а пес — по-видимому, Питер, господи, какая я идиотка — присоединяется к ней в дверях, виляя хвостом и принюхиваясь.

— Привет, Кэндис, — говорит папа, внезапно бледнея. Надеюсь, он не упадет в обморок. — И тебе привет, Питер, — продолжает он, наклоняясь и гладя собаку, которая любовно облизывает его, а потом тыкается носом папе в промежность. — Извини, что вторгаемся к тебе вот так, — говорит папа, с беспокойством оглядывая всех нас, а мы выжидающе смотрим не него. Безусловно, папа внезапно осознает, что притащил с собой кучу свидетелей, что, вероятно, не самый лучший вариант.

Он сглатывает и опять поворачивается к Кэндис.

— Я хотел познакомить тебя со своей семьей.

Она улыбается, у нее просто очаровательная улыбка. Папа прав, я уже понимаю, что она относится к тому разряду людей, от которых веет теплом.

— О, боже мой, как приятно, — восклицает она. — Прошу вас, входите все!

Но мы не двигаемся, и папа замер на месте.

— Прежде, чем мы войдем… — снова откашливается он, а мы все замираем, исподтишка поглядывая друг на друга. — Кэндис, мне нужно кое-что сказать тебе.

Она выглядит встревоженной, а я сдерживаю ухмылку.

Мы все дружно вздыхаем. Ну вот. Он скажет? Вперед, папочка!

— Я люблю тебя, Кэндис, — выпаливает он, а я хватаюсь за сердце, мое сердце поет. — Я очень, очень тебя люблю. И я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь почувствовать то же самое, но я должен сказать тебе об этом. Я хотел сказать тебе об этом уже давно, потому что ты, Кэндис — самая добрая и красивая женщина в мире. Я…

Кэндис, сделав одно плавное движение, ступает на циновку у двери и прикладывает палец к его губам, призывая замолчать. Теперь она стыдливо улыбается и шепчет:

— Алан, я тоже люблю тебя. Мне кажется, ты совершенно удивительный.

Потом они целуются.

И как непристойно. Простите, что нарушаю романтическую атмосферу, но это правда непристойно.

Джен громко отрыгивает, а я отворачиваюсь, притворившись, что проверяю телефон. Софи прикрывает глаза, а Томас фыркает.

Но они продолжают целоваться, как ненормальные. Они как будто забыли, что мы еще здесь.

Через пару минут они, наконец, прекращают, и Кэндис умоляет всех нас пройти в ее необычайно оранжевую гостиную. Мы чувствуем себя как дома, и Джен немедленно начинает хватать и рассматривать разные салфеточки с изображением собак, которыми застелены все поверхности. Кэндис тепло целует каждого из нас и даже умудряется выглядеть не слишком озадаченной, когда папа представляет ей «Софи и Томаса — друзей Ленни, которые тоже хотели познакомиться с тобой».

— Позвольте всем предложить по чашке чая? — говорит она, и папа вскакивает, чтобы помочь ей. Они смотрят друг на друга, как глупые влюбленные щенки, и Кэндис протягивает руку, чтобы поддержать его. Он берет ее за руку.

Их не было минут 15, к этому моменту все мы с чувством тошноты думали о том, чем они могли заниматься, готовя чай.

Вернувшись домой уже с Кэндис, мы напиваемся, и в этот момент Джен отводит меня в сторону и ведет в свою комнату. Там она дарит мне платье.

— Это подарок на твой день рождения, надень его сегодня вечером, — говорит она. Взяв его в руки, я восхищаюсь мягкостью ткани. Оно такое красивое. Темно-синего цвета, длиной до колен и отлично подходит к моей фигуре. И, примерив его перед зеркалом, я почувствовала себя Заколдованной Эллой. Я смотрюсь в нем удивительно. Я вижу в зеркале, как Джен за спиной играет с моими волосами. — И тебе нужно приподнять волосы, вот так. Хочешь, я помогу? — говорит она, а я, улыбаясь, киваю. Я чувствую такое облегчение оттого, что она вновь стала собой. Как будто она целый год сдерживала дыхание и теперь, наконец, выдохнула. Загар стал бледнее, но щеки опять стали румяными. И я думаю, что она, пожалуй, уже чуть-чуть поправилась (хотя ей об этом я говорить не буду). Она стала выглядеть намного лучше, сидя на папиной насыщенной углеводами диете и питаясь выпечкой Кэндис (интересно, Джен говорит, что ей действительно нравятся ее нелепые пироги).

Трудно сказать, изменилась ли она потому, что у них с Эндрю все вернулось в свою колею, или потому, что она далеко от него. Я не уверена, что она сама знает. Через несколько дней она возвращается в Лос-Анджелес, полагаю, там будет видно.

— Большое спасибо, Джен, мне нравится, — говорю я, держа ее за руку. Она, в свою очередь, сжимает мою.

— Спасибо тебе, Элли, — тихо отвечает она.

Когда несколько часов спустя мы прибываем в бар, Алан-Великан мгновенно замечает нас и кричит, чтобы мы сразу же заходили. Подростки в очереди досадливо восклицают, глядя на нашу странную компанию, состоящую из меня, Джен, папы, Кэндис, Софи и Томаса, а мы друг за другом проходим мимо них прямо в бар. Я вспоминаю, как в последний раз я шла сюда под руку с папой, и сколько изменений произошло с тех пор.

Внутри ошеломленная Лиза вручает нам по коктейлю «Космополитен» и направляет к кабинке, где я вижу знакомые лица. О господи, не ожидала этого.

Здесь Мэдди со своим новым приятелем Заком. Он — высокий, с приятным, открытым лицом, он не отпускает руку Мэдди даже тогда, когда она представляет нас.

— Очень приятно познакомиться, — с готовностью говорит он. — Если бы Мэдди с твоей легкой руки не скачала приложение для знакомств, мы никогда не полюбили бы друг друга. — Он сверху вниз смотрит на Мэдди, а она не сводит с него широко раскрытых глаз. — Большое тебе спасибо, — тепло добавляет он.

— Посмотри, кто еще пришел, — говорит Мэдди, кивая мне за спину. Я оборачиваюсь.

Уф, Рич? Рич здесь? Он радостно машет рукой из своей кабинки и кричит:

— С днем рождения, Элли, ха-ха!

По крайней мере мы принесли «Pringles». Ему будет, чем заняться вечером. И, черт бы меня побрал, мой туалетный близнец Ник тоже здесь? Не он ли, не он ли танцует медленный танец с УРСУЛОЙ? Господи Иисусе. Мне придется удалить свой аккаунт в Facebook.

Подходит еще парочка, чтобы поприветствовать нас. Это Лоис и Зои, с которыми мы познакомились в прошлый раз, когда приходили сюда с папой.

— Мы увидели пост твоей сестры в Facebook, — говорит Лоис. — Были по соседству, решили заглянуть. Ты не против?

— Конечно, нет, — говорю я, обнимая их обеих.

Лоис поднимает правую руку.

— Мы официально узаконили свои отношения! — говорит она, вертя у меня перед глазами серебряным кольцом и, прищурившись, смотрит на Зои, которая улыбается, влюбленно закатывая глаза.

— Я сдалась, — говорит она, словно объясняясь.

И Джош здесь.

Джош здесь.

Мы встречаемся с ним глазами через головы всей компании, и он, улыбаясь, поднимает в мою честь стакан с коктейлем.

Мне следует поговорить с ним, я заставила его ждать.

Но потом вдруг кто-то еще обнимает меня. Какая-то странная, незнакомая девушка прыгает на меня — что за черт?

— О, боже, Элли, с днем рождения, моя дорогая красотка. — Почему она делает вид, что знает меня? Она все еще обнимает меня, дергает за руки и взволнованно шепчет мне на ухо, как она счастлива быть здесь вместе со мной. — Я специально отпросилась на сегодняшний вечер.

Вразвалочку подходит Джош.

— Наконец все соседи вместе, — говорит он, улыбаясь нам обеим.

Соседи?

— Джемма? — громко говорю я и, открыв от удивления рот, смотрю на эту незнакомку.

— Да, милая, — говорит она, ослабляя хватку, но бесцеремонно сплетая свои руки с моими. Это наша третья соседка по квартире, Джемма. Я видела ее лишь однажды, со спины. Та самая, в существовании которой я сомневалась.

То есть она определенно существует, потому что она здесь Вот это финт.

— Э-э, очень рада, что ты пришла, — говорю я ей, с ухмылкой глядя на Джоша, который пытается подавить смех.

Откашлявшись, я смотрю на него.

— Можно тебя на минутку, Джош?

По его лицу пробегает тень, но он продолжает улыбаться.

— Разумеется. Джемма? Мы можем отлучиться на пару минут?

— О, боже, конечно! — визжит Джемма, взмахивая руками. — Не беспокойтесь обо мне! Я пойду, посмотрю, как там Софи и Томас. Ох, я так заинтригована тем, что Алан тоже не промах, Элли. Он так классно смотрится рядом с Кэндис, я так рада, что у него все получилось.

Она удаляется от нас, направляясь к папе с криком:

— Алан? Алан, как дела, милый?

Мы с Джошем смотрим друг на друга и прыскаем со смеху.

— Странный мир, — говорю я, а он кивает, почесывая в затылке. — Итак, Джош, — начинаю я, — понимаю, что сейчас не время, но я собираюсь переехать.

— Что? — Он, кажется, поражен.

— Моя старая квартира наконец продана, — объясняю я. — Деньги придут через пару месяцев, то есть я хочу как можно скорее присмотреть что-то другое. Уведомляю тебя за месяц, чтобы ты нашел кого-то еще, надеюсь, ты не против?

— Но тебе понадобится целая вечность, чтобы найти другую квартиру, особенно, если ты хочешь ее купить, — в панике говорит он.

— Да, но пару месяцев я поживу у папы. Он нашел себе подружку, то есть, большую часть времени дом будет в моем распоряжении.

Он в замешательстве кивает.

— А как же мы с тобой? — спрашивает он наконец. — Если мы больше не будем жить вместе, ситуация осложнится. Ты решила, ты дашь мне возможность попытаться?

Вопрос повисает в воздухе, и минуту я просто смотрю ему в лицо, словно что-то выискивая в нем. Он выглядит таким искренним и таким уязвимым. Таким до смешного красивым.

Но я знаю, что это не то, чего я хочу.

— Мне, правда, очень жаль, Джош, — говорю я. — Я не могу. Это будет неправильно, просто я отношусь к тебе иначе.

Он вздыхает, но тут же кивает. Он знал, что так и будет. Я касаюсь его руки, и мы на секунду обнимаемся.

— Прости меня, Джош, — опять говорю я. — Знаешь, ты жутко страстный.

— О, не беспокойся обо мне, малышка, — говорит он, отстраняясь. — В конце концов, я же говорил, что трахну тебя из сострадания. Со мной все будет прекрасно, куча цыпочек стучится в мою дверь.

Я фыркаю, слыша его браваду. Классика.

— Конечно, конечно, я знаю, — кивая, говорю я. — Знаю, что ты имеешь в виду, нет ничего лучше, чем быть одиночкой. Мне это нравится.

Теперь пришла его очередь фыркать.

— Да, правильно, — говорит он. — Мы оба знаем, что ты сразу же начнешь встречаться со своим другом Томасом. Это очевидно. Так будет лучше для вас обоих, ребята. Он — отличный малый, вы дружите целую вечность. Именно так всегда и бывает.

Я смеюсь. О, господи, нет. Произнесенные вслух слова помогают мне осознать, что я совсем не люблю Томаса Уайта, КОНЕЧНО, НЕТ. Фу! Он — мой лучший друг, я люблю его как друга, но не более того.

Я думаю о том, что под давлением окружающих, подбивавших меня к тому, чтобы я обзавелась бойфрендом, я на какое-то время поверила, что должна влюбиться в Томаса, но нет, на самом деле я не люблю его. Я вздрагиваю при одной лишь мысли о поцелуях с ним. Это почти так же противно, как смотреть на поцелуи папы и Кэндис. Да, именно этим они занимаются прямо на танцполе.

— Нет, Джош, — качаю я головой, — это неправда. Я не испытываю чувств к Томасу.

— Конечно, испытываешь, — с презрением говорит Джош. — Ты держала его в подвешенном состоянии, он много лет ждал твоего согласия. Если бы ты и вправду не любила его, ты давным-давно сказала бы, что ему нечего дожидаться.

Черт, он прав. То есть он ошибается в моих чувствах — я теперь точно знаю, что у нас с Томасом ничего никогда не сложится, но Джош прав, я держала Томаса в подвешенном состоянии. Я была настоящей эгоисткой. Я боялась, что Томас не захочет оставаться моим другом, если я обострю ситуацию. И если он продолжает быть частью нашей троицы, то только потому, что надеется когда-нибудь дождаться от меня взаимности.

Я должна поговорить с ним.

— Хорошо, Джош, — решительно говорю я. — Я сейчас поговорю с ним. Скажу, что между нами никогда ничего не будет.

Джош ухмыляется.

— Удачи. Я отваливаю вот с той парой сисек.

Похлопав меня по руке, он гордо направляется к блондинке у барной стойки. Старый добрый Козел-Джош.

Оглядев зал, я замечаю одиноко сидящего Томаса, который проверяет свой телефон. Вперед. Это будет нелегко. Я знаю, что Джош оправится от удара — о, посмотрите, он уже подцепил девушку, — но Томас всегда любил меня. Понимаете, всегда. Это будет жестоко, я не хочу потерять его, но пришла пора повзрослеть. Если он когда-нибудь встретит кого-то и полюбит ту, которая сможет ответить взаимностью на его чувства, он должен знать, что я не могу полюбить его. Он должен выбросить из головы свою любовь ко мне.

— Томас Уайт, мой старый друг, можно присесть? — спрашиваю я, указывая на груду пальто рядом с ним.

Он с удивлением смотрит на меня снизу вверх.

— С днем рождения, девушка! Я видел, как ты любезничала с Джошем, как идут дела? — говорит он, сдвигая пальто и избегая смотреть мне в глаза.

— Ох! — говорю я. — Господи, нет, это не произойдет, 100 процентов. Мы просто друзья. Я сказала ему, что он не интересует меня. Он не расстроился. — Я бросаю взгляд на Джоша и девушку, которую тот подхватил три минуты назад, чтобы не расстроиться.

Я глубоко вздыхаю.

— Послушай, Томас, как ты знаешь — ты сам говорил мне, — я никогда не умела выражать свои чувства или обсуждать их, но я постараюсь измениться.

Томас выглядит растерянным.

— Правильно, я рад за тебя, Элли. Но не меняйся слишком сильно, ладно? Ты прекрасна.

Дурак. Смущенно покачивая головой, я продолжаю.

— Итак, сейчас я хочу поговорить с тобой о… чувствах.

Я размашисто жестикулирую, и Томас бледнеет.

Черт. Он выглядит до ужаса напуганным. Он не ожидал, что я выложу ему это здесь и сейчас. Зачем я выкладываю это? Может быть, лучше лет через пятнадцать? Зачем сейчас? О боже. Ладно, отступать слишком поздно.

Я кашляю.

— Итак, ну, я хотела прояснить ситуацию, чтобы мы могли двигаться дальше, зная, где мы находимся. Чтобы дать нам обоим шанс стать счастливыми.

Он смиренно кивает. Мне кажется, он понимает, к чему я веду. Мне кажется, он понимает, что я не испытываю к нему тех же чувств.

Секунду мы смотрим друг на друга.

— Полагаю, ты права, нам нужно поговорить об этом, — говорит он с болью. О, это ужасно. Набрав в легкие воздуха, он продолжает: — Я знаю, что ты давно влюблена в меня, Элли, и я…

— Что, что? — прерываю я. — Я влюблена в тебя?

Томас опять вздыхает и, утешая, накрывает мою ладонь своей.

— Я знаю, Элли. Не нужно говорить этого. Прости, я старался не обидеть тебя. Мне никогда не хотелось ранить тебя. Я пытался ответить тебе взаимностью, я много лет очень старался тоже полюбить тебя, но я не могу. Я никогда не мог подумать о тебе в таком разрезе. Ты для меня как сестра. Я люблю тебя, Элли, но я никогда не любил и никогда не смог бы полюбить тебя в романтическом смысле этого слова.

У меня кружится голова. Что здесь происходит?

— Нет, постой, Томас, подожди, — нетерпеливо говорю я. — Ты ошибался. Я не люблю тебя — это ты любишь меня. Ты всегда любил меня.

Он фыркает.

— Да нет же! — восклицает он. — Это ты всегда любила меня. Ты всегда, когда бы ни заходила речь о твоей любовной жизни или о предстоящих свиданиях, смотрела на меня печальными глазами.

— Да, — взрываюсь я. — Я беспокоилась, что ты огорчишься, потому что ЛЮБИШЬ МЕНЯ.

— Нет, не люблю! — сконфуженно повторяет он. — На самом деле несколько недель назад я хотел обсудить с тобой сложившуюся ситуацию, потому что уже около месяца я встречаюсь с девушкой и думаю, это серьезно. Мне не хотелось, чтобы ты узнала об этом от кого-то другого и расстроилась.

ЧТО, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? Мой мир перевернулся. Томас никогда не был влюблен в меня? Но, но, но… что?

— Ты никогда не был влюблен в меня? — медленно повторяю я.

— Именно так, — подтверждает он. — Ни капельки.

— А я никогда не была влюблена в тебя, — говорю я. — Значит, мы оба никогда не были влюблены друг в друга?

Секунду мы смотрим друг на друга, а потом начинаем хохотать.

— Какие мы идиоты, — говорит Томас, не переставая смеяться.

— Вероятно, нам давно нужно было поболтать об этом, — говорю я, вытирая слезы. — Конечно, мы втроем всегда были не более чем товарищами.

— Хмм, — озорно произносит он. — Поскольку мы теперь абсолютно чисты друг перед другом, скажу, что подростком я был пылко влюблен в Соф.

Он получает от меня тумак сумочкой, и мы снова смеемся.

Наконец, перестав смеяться, мы обнимаемся, и я спрашиваю:

— Так кто же та девушка, с которой ты встречаешься? Приведи ее сюда! Я хочу познакомиться с ней!

Он молчит.

— На самом деле, Элли, ты знаешь ее.

Как? Я оглядываю комнату. Большинство из присутствующих мне знакомы.

— О боже, Томас, — говорю я. — Ты встречаешься с Урсулой?

Он поворачивается, чтобы врезать мне.

— Нет, но, если ты не против, я приглашу свою девушку прямо сейчас. Я как раз пишу ей SMS.

— Но кто она? — озадаченно повторяю я.

— Ее зовут Кэсси, — говорит он, вглядываясь в мое лицо.

Кэсси? Кэсси? Кто это…

О господи!

То свидание!

На День святого Валентина! Славная, славная барменша, которую только что бросил парень. Неужели прошло всего два месяца?

— КЭССИ! — восклицаю я.

Томас смеется.

— Да. Мне самому захотелось увидеть золоченую голову лося, поэтому, однажды вечером, я зашел в бар с коллегами по работе. Я узнал Кэсси по твоему описанию, и мы поболтали. Она просто прелесть. Она мне правда, правда, нравится. — Он застенчиво улыбается.

— Это самая лучшая новость! — радостно говорю я. — Я могу дать полное согласие на вашу связь. Я практически познакомила вас и произнесу речь на вашей свадьбе.

Томас ухмыляется, и мы снова обнимаемся.

— Я так волнуюсь за тебя, — говорю я. — И так рада, что ты не влюблен в меня.

— И я очень рад, что ты не влюблена в меня, — опять смеется он.

— Ну и ну! Точно, нужно еще выпить, — говорю я, вставая. — Кэсси — чудо, Томас, я полностью одобряю твой выбор. Приглашай ее сейчас же! Скажи, чтобы принесла пасту «Nutella» и пластмассовые вилки.

Я, пританцовывая, отхожу от него, ликуя от счастья. Мне НРАВИТСЯ быть тридцатилетней! Правду говорят, тридцать — это снова двадцать. Наконец-то я чувствую себя так, словно взяла себя в руки, стала (типа) достаточно взрослой для того, чтобы оценить это.

Время идет, оглядывая зал, я вижу вокруг себя довольную, пьяную компанию. Папа с Кэндис опять милуются, и это выглядит так вульгарно, что невозможно себе представить, но в то же время мило, вздыхаю я. Около часа назад появилась медиум Шэрон, заявляя, что не видела пост в Facebook, и настаивая на том, что просто «почувствовала», что сегодня вечером мы должны быть в «All Bar One». Она застращала Алана-Великана, чтобы тот впустил ее, и теперь она в туалете якобы поправляет макияж, но на самом деле уговаривает пьяных девиц погадать по руке. За деньги. Чуть раньше они с Джен чуть не подрались: медиум Шэрон гадала ей по руке и предсказала, что Джен превратится в «корову», но, если остаток вечера они не станут мешать друг другу, все будет прекрасно. Джош, сидящий в углу, судя по всему, уже забыл обо мне, а также о сиськах той блондинки. Теперь он направляет свой боевой тестостерон на славную барменшу Лизу. Только что пришла Кэсси, и теперь, после того, как мы с ней крепко обнялись, они с Томасом воркуют в кабинке. Даже мой туалетный близнец Ник, видимо, неплохо проводит время, безнадежно пытаясь соблазнить Урсулу.

Все счастливы. Но — как я понимаю — больше всех счастлива я. Несколько минут назад я наконец удалила свой аккаунт в Tinder и не могу передать, как мне легко от этого. Дело в том, что я искренне, правда, честно, безумно счастлива оттого, что я одна. Мне потребовалось много времени для того, чтобы понять это, но я счастлива. Мне нравится быть одной. Иметь постоянного приятеля — все равно, что все время носить одно и то же пальто. Тяжелое, длинное пальто. Иногда тебе становится холодно, и тогда приятно, что оно есть у тебя — особенно зимой, — но чаще всего ты просто потеешь в нем и страдаешь от клаустрофобии. И, как всегда говорила моя мама, если все время носить пальто, то не почувствуешь никакой пользы от него, выйдя на улицу.

Мне кажется, маме хотелось бы, чтобы я носила много разных пальто, и каждое в свое время.

Быть одной — значит просто быть собой. Я хочу быть эгоисткой, рисковать и походить на Беллу, даму из самолета. Я хочу много работать и добиться успеха в живописи. Конечно, в большинстве своем люди не выбрали бы для себя такой путь — и даже не выбрали бы его для меня, — но быть самой собой — это именно то, что мне необходимо. Я не чувствую готовности посвятить себя ребенку, как не чувствую готовности посвятить себя одному мужчине. Я счастлива дарить частичку себя разным мужчинам (подмигивающий смайлик), но один и навсегда — это для меня слишком. Возможно, когда-нибудь все изменится, но сейчас все те, кто окружает меня сегодня вечером, — это все, что необходимо мне для счастья. К черту любовные связи, думаю я, подходя на танцполе к Джен.

Алан Найт;

Кому: Eleanor.knight@gmail.com, Jennifer.seevy@hotmail.com

21 апреля

Алан Найт

106, Касл-Райз

Джадфилд

Восточный Суссекс

TN225UN

Дорогие Элинор и Дженнифер!

Надеюсь, что вы обе чувствуете себя хорошо.

Еще раз простите за задержку, как я объяснял, я был очень, «увлечен» своей новой любовью! Ха-ха. Но вам будет приятно услышать, что я, наконец, закончил свой роман. Хотя Кэндис говорит, что это не совсем роман, скорее «новелла», что меня захватывает не меньше. Может быть, из нее сделают телевизионный сериал? Хочу просто предупредить вас: боюсь, что мне придется изменить имя своего героя Тони Брэкстона. Бывшего мужа Кэндис звали Тони, и я понял, что мне совсем не нравится это имя. Поэтому мы провели «мозговой штурм», и я переименовал «героя» в Дункана Джеймса. Кэндис сказала, что это звучит красиво. Как вы думаете?

Дженни, надеюсь, что у тебя снова все наладилось в Лос-Анджелесе. Я уже скучаю по тебе. Я записал все серии Соседей, которые ты пропустила, и буду посылать их тебе раз в неделю на видеокассетах, то есть ты ничего не упустишь.

Ленни, еще раз спасибо тебе от меня и Кэндис за приглашение на вечеринку. Мы так чудесно провели время! Мы оба решили, что было очень весело, хотя у нас сложилось не очень хорошее мнение насчет твоего друга Рича. Он съел все наши чипсы и был немного надоедлив.

Целую вас обеих и очень горжусь вами.

С наилучшими пожеланиями,

Папа и Кэндис

75 ОТТЕНКОВ ДУНКАНА

Новелла Алана Бернарда Найта

Несколько дней Дункан Джеймс почти не спал. Он непрестанно думал о Светлане и о предложении, которое она сделала ему после очень чувственного поцелуя на днях в «B&Q». Контракт, о котором говорила Лана, был в рекордные сроки доставлен под расписку на следующий день после поцелуя в «B&Q», как и новый личный самолет, который негде было припарковать, поэтому в настоящее время он стоит на лужайке перед домом, но никто из соседей, кажется, не возражает.

В основном контракт, который предлагает подписать Лана, похож на обычный контракт разрешения споров. Когда Дункан работал в «ВТ», его клиенты подписывали очень похожие контракты, но там было намного меньше условий относительно секса. Дункан очень, очень хорошо разбирается в контрактах, а в контракте Ланы говорится, что Дункан будет принадлежать Светлане на веки вечные.

Там говорится, что в Клубе книголюбов он должен всем объявить о том, что она — его подружка и что у них поистине замечательные сексуальные отношения, и это очень легко сделать, поскольку ему очень часто делали комплименты насчет того, как он хорош в постели. Но вот что больше всего поразило его в контракте: там говорится, что он больше никогда не должен встречаться со своей соседкой Вандой!!

Дункан не может отрицать, что эта часть контракта огорчает его, поскольку Ванда — очень хороший друг, и уже очень давно, с тех самых пор, как в прошлый вторник от него ушла Анита. Ванда стала его надежной союзницей и помогала готовить, особенно запеченные овощи с орехами и цыпленка. Мог бы он действительно пожертвовать своей дружбой ради Светланы?? С другой стороны, Светлана очень, очень хороша, и это очень соблазнительно.

Дункан Джеймс не в силах принять решение, и поэтому он почти не спит уже несколько дней. Кроме того, Светлана часто звонит ему и спрашивает, когда Дункан сможет принять решение, что очень трудно с учетом всех обстоятельств. На ЗАВТРА она назначила крайний срок подписания контракта, что действительно беспокоит Дункана потому, что он не знает, что делать. Он решает спросить совета у своего нового дворецкого Картрайта, который теперь живет у него в доме. Картрайт — это еще один дар Светланы, который она прислала ему на днях, что крайне удивило и встревожило Дункана, так как прежде у него никогда не было дворецкого, он всегда, с самого первого дня своей жизни был невероятно самодостаточен.

— Картрайт? — взволнованно говорит Дункан. — Как ты думаешь, стоит ли мне подписывать сексуальный контракт со Светланой?

Картрайт выглядит слегка удивленным оттого, что с ним консультируются по такому важному делу, и так ясно, что Дункан может сам решить эту проблему, но дворецкий — настоящий профессионал и поэтому говорит:

— Что ж, сэр, кажется, у вас есть возможность получить удовольствие. Светлана — красивая дама, а вы — очень привлекательный мужчина. Я не вижу препятствий. Вы производите впечатление человека, способного выполнить сексуальный контракт, потому что вы сильный и мужественный.

Дункан подозревает, что Картрайт пылко влюблен в него. Он застукал дворецкого, когда тот поглядывал на его икры.

Если рассуждать логически, то Дункан понимает, что склонен подписать этот контракт. У него появилась бы красивая, богатая подружка, которая надарила бы ему кучу вещей, в том числе, возможно, и место для стоянки личного самолета, поскольку его действительно нужно убрать с лужайки, хотя лужайка у него огромная. Но что-то удерживает Дункана от подписания контракта.

Дункан решает зайти к своей соседке Ванде — вероятно, в самый последний раз!! — чтобы спросить у нее совета, поскольку Картрайт просто сморозил глупость и вообще толку от него мало, к тому же Дункан думает, что Картрайт обезумел от вожделения.

Ванда очень рада видеть Дункана и делает комплименты по поводу его икр.

— Сегодня твои икры так красиво смотрятся, — говорит она. Дункан вспоминает о том, что Светлана ни разу не упомянула о его икрах. Да интересен ли он ей вообще?

— Привет, Ванда, — с чувством произносит Дункан. — Как поживаешь?

— Прекрасно, спасибо, — говорит Ванда, явно взволнованная. А потом они вдруг целуются!! Дункан не может поверить, потому что он пришел определенно не по тому поводу. Он только хотел попить чая и съесть три печенья с ванильным кремом, которыми Ванда обычно угощает его.

Они поистине восхитительно целуются, ведь Дункан умеет делать это как никто другой. Возможно, Ванда никогда в жизни так сладко не целовалась, и, хотя он не чувствует той страсти, которая охватила его в «B&Q» во время поцелуя со Светланой, Дункан понимает, что этот поцелуй ему тоже по душе. Он понимает, что Светлана была права, подозревая Ванду, так как между ними что-то ЕСТЬ. После поцелуя и чашки чая «PG Tips», а также трех печений с ванильным кремом Дункан рассказывает Ванде о сексуальном контракте, и Ванда сочувственно кивает, поскольку она понимает, что такого рода вещи должны происходить с Дунканом постоянно.

А затем она говорит ему:

— Дункан, я понимаю, что подобное должно происходить с тобой постоянно, но знай, что я влюблена в тебя так же, как Светлана. На самом деле я давно влюблена в тебя, с тех пор, как в прошлый вторник тебя покинула Анита. Я знаю, что не могу воспламенить тебя так, как Светлана воспламенила тебя в «B&Q», но я красива и буду готовить тебе по вечерам запеченные овощи с орехами и цыпленка именно так, как ты любишь. Я тоже хочу, чтобы ты подписал контракт.

Интригующее предложение, и они опять начинают целоваться и обниматься. После этого Дункан говорит Ванде, что ему нужно подумать, и идет домой, чтобы снова поразмыслить. На этот раз он не спрашивает совета у Картрайта, а сразу ложится в постель.

Ему нужно хорошенько подумать.

Да, Светлана может предложить ему все, и он никогда не чувствовал такого сексуального влечения, способного заполнить всю деревню, но, поскольку он очень проницателен, то подозревает, что она чуть-чуть сумасбродна. Ванда не так возбуждает его, но она на самом деле красива и не сумасбродна. Невозможно сделать выбор, думает он, когда, наконец, засыпает.

На следующий день Дункан просыпается от громкого жужжания, на лужайке перед домом рядом с его личным самолетом приземляется вертолет. У него большая лужайка перед домом, поэтому они оба там помещаются.

Быть такого не может!!! Здесь Светлана!!!

Дункан спрыгивает с кровати, он отлично выглядит, хотя только что проснулся. Правда, Анита вечно твердила ему о мешках под глазами. Он набрасывает на себя свой самый сексуальный спортивный костюм — на этот раз красный — и торопливо сбегает вниз по лестнице, на ходу прося Картрайта приготовить чай для гостьи и ванну для него.

Звонят в дверь, и он идет, чтобы впустить в дом Светлану, только на пороге он видит еще и Ванду! Переводя взгляд с одной на другую, Дункан понимает, что любит обеих. Но он знает, что не может быть с обеими. Он понимает, что прямо сейчас должен выбрать одну из них. И, кажется, он знает, кого выберет прямо сейчас.

— Ты уже решился подписать мой контракт, Дункан? — спрашивает Светлана, которая выглядит еще красивее, чем всегда, в розовой блузке и розовой юбке с иголочки.

Дункан грустно качает головой.

— Прости, Лана, но, хотя я люблю тебя и очень, очень увлечен тобой, я не могу подписать твой контракт. Он слишком пугает меня и кажется странным, и, кроме того, я люблю Ванду. Поэтому я выбираю Ванду. Пусть у нее нет огромного дома или вертолета, который стоял бы в моем саду, но она очень милая. Нас связывают восхитительные и надежные отношения, и ты не рискуешь остаться без головы, залезая в ее машину «Toyota Prius».

Светлана ПОТРЯСЕНА. Она не верит своим ушам и пытается снова поцеловать Дункана прямо на пороге. На минуту Дункану становится страшно, что он поддастся темному вожделению, но Ванда перекрывает проход, а Ванда намного крупнее и сильнее Светланы. В какой-то момент кажется, что сейчас начнется драка, и Дункану не верится, что они способны подраться из-за него, хотя женщины уже дрались из-за него миллион раз. Но в последнюю секунду Светлана, свирепо глянув на них, бежит в сад, где ее ждет вертолет.

Ванда с Дунканом, не веря своим глазам, очень долго смотрят друг на друга. А потом они очень долго обнимаются в коридоре дома Дункана, в то время как Картрайт, стоя совсем близко от них, испытывает необыкновенную гордость за своего хозяина, только беспокоится, что чай и ванна рискуют остыть.

Через полсекунды, перестав обниматься, Ванда говорит:

— Дункан, спасибо, что выбрал меня. Я так рада, что ты меня любишь. И теперь я должна раскрыть тебе секрет. Секрет в том, что я тоже богата, Дункан! Я не хотела говорить тебе, мне хотелось, чтобы ты полюбил и выбрал меня вот такой, без вертолетов и дворецких. Я купила дом рядом с твоим только для того, чтобы быть ближе к тебе и готовить тебе овощное рагу с орехами. Поэтому ты можешь сохранить свой личный самолет и «Lamborghini Veneno», а еще в моем доме есть свободный флигель, где может жить Картрайт, так что тебе не придется увольнять его!

Отличная новость для всех, за исключением, может быть, Картрайта, который явно чуть-чуть ревнует, и Ванда с Дунканом опять обнимаются, и все соседи, собравшиеся вокруг, радуются, потому, что всегда очень любили Ванду и Дункана и болели за то, чтобы они были вместе. Это поистине счастливый конец.

Но через сад видно, как Светлана, забираясь в вертолет, оборачивается и встречается взглядом с Дунканом.

— Я вернусь, — беззвучно и поистине сексуально произносит она, и Дункан трепещет…

КОНЕЦ.

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Эпилог

0,45. среда 1 января

Местоположение: Свадьба Мэдди в новогоднюю ночь. Грандиозная — оказывается, ее отец ужасно богат — собралось около 250 гостей, в том числе мой папа, Кэндис, Софи, Новый Райан, Томас, Кэсси и куча бывших коллег по работе. Меня посадили за один стол с кузеном Мэдди и компанией из двух десятков стариканов, постоянно называющих меня молодкой и пытающихся снять меня. Самая лучшая свадьба из всех, что я видела.

Боже, как все напились. Посмотрите на них. Если я еще раз увижу, как мой папа целует свою невесту в шею, я действительно начну кампанию в защиту эвтаназии (по крайней мере эвтаназии для влюбленных стариков). Прошедший час я зависала за столом, где сидели родители жениха и невесты, до такой степени подлизываясь к родителям Мэдди, что теперь они решительно любят меня больше, чем свою дочь. Они без конца приглашают меня на воскресный ужин в следующие выходные. Мне не терпится сказать Мэд, что я собираюсь занять ее место в завещании.

Сейчас я оглядываю невесту. Она, как пьяная, медленно танцует с Заком, хотя Мусс Ти[95] исполняет хит девяностых «Ноту». Все вокруг них прыгают и визжат, но они совершенно забыли обо всем, как зачарованные.

Это был такой чудесный день. Мэдди была невероятно красива в серебристом шелковом платье от «Ghost»[96]и длинной фате. А я, что было правильно и к месту, в своем блестящем розовом платье подружки невесты смотрелась ужасно. Обслуживание было чудесным, еда — восхитительной, выпивка — бесплатной, а речи — слишком длинными. О, если не считать речи Зака, продолжавшейся всего восемь минут, поскольку через каждые три слова он не выдерживал и всхлипывал. В конце концов, Мэдди усадила его на место, вытерев ему при этом сопли своей вуалью. Ужасно романтично.

Попрощавшись с семейством Мэдди, я направляюсь на танцпол, присоединяясь к Новому Райану, Софи и Кэсси. В другом конце зала я замечаю Бена, бывшего сожителя Мэдди, с его новым бойфрендом Дэном и машу им рукой. Как здорово, что Бен и Мэдди снова в хороших отношениях. Битва за опеку над Альфредом, затянувшаяся на некоторое время, была вздорной, но пока их договоренность о том, что пес будет жить неделю у одного и неделю у другого, работает. Софи и Кэсси танцуют, как бешеные, размахивая руками, как пьяные. Знаете, так, как будто они ведут автобус, и Киану Ривз взорвется, если они затормозят хотя бы на секунду[97]. Очень весело, и я начинаю раскачиваться вперед и назад, с визгом повторяя слова еще одного классического хита девяностых — «Я — сука»[98].

— Эй, а где сегодня вечером Сиара? — спрашиваю я Нового Райана.

Вмешивается Софи.

— Она с его мамашей-паскудой.

— Я слышу тебя! — дуется Новый Райан и смотрит с обидой.

Софи моргает, глядя на него.

— А я знаю, что ты слышишь? — Она поворачивается ко мне. — Вчера эта женщина без разрешения пришла к нам домой и перестирала и перегладила кучу белья, которое я только что выстирала и погладила. Я вернулась с Сиарой из детского сада как раз в тот момент, когда она заканчивала, и свекровь пялилась на меня до тех пор, пока я не выдавила из себя «спасибо». Вот паскуда. Никогда не обзаводись свекровью, хуже ничего нет.

Новый Райан пожимает плечами и ухмыляется.

— По крайней мере под рукой всегда есть приходящая няня, — пытаюсь я вставить слово, и Райан кивает. Танец Софи становится еще более неистовым.

Последние восемь месяцев прошли интересно. В ноябре наконец открылась моя галерея, и дела идут довольно неплохо. Безусловно, мы только начинаем раскручиваться, но уже представили нескольких фантастических молодых художников, и обзоры в прессе были поистине доброжелательными. Такая работа — это то, чего мне всегда хотелось. Я работаю по гибкому графику, провожу время в окружении красивых вещей. Мои коллеги (сотрудники!) умны и остроумны, и я все время чувствую себя вдохновленной, как идиотка. Я могу делать все, что угодно, хоть расписывать стены. На самом деле Элизабет посоветовала мне превратить одну из кладовок в свою мини-студию, что замечательно. Я спросила, можно ли поставить маленький холодильник для пасты «Nutella», и Элизабет сказала, что можно.

Кроме того, последние несколько месяцев я, как маньяк, искала квартиру. Мне не удавалось добиться большого успеха в поисках чего-нибудь доступного по цене и не вызывающего отвращение, но на этой неделе я отыскала очаровательную маленькую двухкомнатную квартиру в Западном Лондоне. Она находится в новом доме, и я не могу передать, насколько меня волнует перспектива жить в чистоте. Все новое, и все работает, никакой плесени или флаконов из-под геля «Radox» в ванной комнате. Есть даже посудомоечная машина, представляете? ПОСУДОМОЕЧНАЯ МАШИНА. Я предложила свою цену и жду новостей, но на всякий случай скрестила все пальцы. Как бы мне ни нравилось жить с папой, после Рождества я поняла, что больше не могу там оставаться. Джен и Милли приехали на неделю — опять без Эндрю, — и я стала просто задыхаться в четырех стенах. Несколько раз я пыталась поговорить с Джен о ее семейной жизни, но она сказала, чтобы я занималась своими делами. Она знает, где меня найти, если ей захочется поговорить. И если когда-нибудь захочется уехать.

Кэсси невероятно удачно вписалась в нашу компанию — словно она давным-давно была с нами. Нам с Софи она понравилась, и мы сказали Томасу, что, если он когда-нибудь бросит ее, мы возьмем ее на наше полное попечение. Кэсси просто удивительная — всегда принимает нашу сторону в спорах с ним и ни разу не пожаловалась на то, что мы проводим с ее приятелем так много времени. По правде сказать, несколько минут назад они с Томасом поделились важными новостями. В следующем месяце они планируют переехать и жить вместе, они ищут место неподалеку от моей новой квартиры! Я волнуюсь (Софи, разумеется, по-настоящему ревнует, ее пассивная агрессия дала о себе знать очень некстати).

Я жду этого с нетерпением. Все получится в точности, как в сериале Друзья, только без того уродливого голого мужика[99]. Как бы то ни было, я надеюсь.

Ох, и попирая все дамские условности, на Рождество я завела собаку. Ее зовут Райдер, и она повсюду ходит со мной. Однако они слишком подружились с Питером, что, по мнению Джен, доказывает, что я — в буквальном смысле слова, одиночка, не способная найти парня, который захотел бы заняться со мной сексом. Чего она не знает, так это того, что за последние несколько месяцев у меня было вдоволь секса. Помните Натана из Tinder? Да, оказывается тем вечером я не спугнула его своими слезами. Через несколько недель он написал мне SMS, и мы пару раз встретились. Я скоро поняла, что он чересчу-у-у-у-у-ур травмирован своей бывшей и поэтому противится Мечте о Счастье, но у него был поистине чудный пенис, поэтому мы оставались на связи. И имею в виду половую связь. Мы встречались нечасто — все происходило более чем случайно, — но это была очень приятная сделка. И мы придумали замечательный прием: всякий раз, когда он упоминает в моем присутствии о своей бывшей, я затыкаю ему рот рукой. Все это привело к тому, что недавно мы занялись сексом в Уорнер-парке. Такое порочное место.

Кто-то хлопает меня по плечу, и, обернувшись, я вижу — уф — Рича с прежней работы. Я не видела его с тех пор, как в лучах славы ушла из «The Haies», но знаю, что теперь он — заместитель управляющего и доволен своей новой должностью. Он занимается всеми скандальными ситуациями, с которыми не в силах справиться Дерек, но Мэдди говорит, что улаживает он их не лучше Дерека. Единственная разница заключается в том, что Рич меньше потеет. Это именно ему пришлось недавно уволить моего туалетного близнеца Ника — это было так театрально. Итак, да, после грязных танцев на моем тридцатилетии в апреле у Урсулы с Ником начался бурный служебный роман. Последние недели в «The Haies» я занималась тем, что наблюдала, как они ныряют в туалет и выныривают оттуда, мы с Мэдди писали друг другу сообщения о мокрых пятнах на их одежде. Было забавно и противно. Мы с Ником даже перестали одновременно ходить в туалет, так как он по крайней мере пару раз в день стал ходить вместе с Урсулой в туалет для инвалидов. Дерек с Ричем прикидывались, что ничего не знают, то есть им не хотелось с ними связываться, но, когда Урсула, в конце концов, ради Ника ушла от мужа, а потом вернулась к мужу и снова ушла к Нику, они поняли, что больше не могут не реагировать. Ника и Урсулу вызвали на ковер, и Рич сообщил им, что туалет для инвалидов предназначен исключительно для пользования одного инвалида-колясочника, который числится в платежной ведомости «The Hales», хотя этот парень начиная с 2008 года работает дома. Как бы то ни было, через пару недель ситуация еще больше накалилась, в понедельник утром Ник явился в офис в таком виде, будто не спал три дня. Он во всеуслышание заявил, что Урсула опять ушла от него и он не может без нее жить. Он легонько стукнул по столу!! Это всех очень взбудоражило. Естественно, бедного Ника уволили, но, похоже, Урсула теперь окончательно оставила мужа, и они с Ником сошлись и живут вместе с ее детьми-подростками в Сент-Олбансе[100]. Я рада за них.

— Элли! — радостно восклицает Рич. Я морщусь.

— Да, — с досадой говорю я. Я слишком пьяна для того, чтобы меня обрадовала перспектива перекинуться парой слов с ненавистным мне человеком. — Привет, Рич. Как дела?

— Спасибо, великолепно, ха-ха! Какой чудесный день. Ха-ха. Заку повезло, верно? Ха-ха. Мне пришлось пропустить церковную службу, потому что по воскресеньям я хожу в приют для бездомных животных как волонтер, но я знаю, что было очень красиво.

Чудовище.

— Было славно, — подтверждаю я, оглядываясь вокруг в поисках подмоги и уговаривая себя не забыть отомстить Кэсси и Софи, которые намеренно танцуют в стороне, избегая встречаться со мной взглядом.

— Ну, так как жизнь? — продолжает Рич, не спеша прекращать разговор. — Я слышал, дела у тебя в галерее идут неплохо, это потрясающе. Я так рад за тебя, Элли.

Я без лишней скромности закатываю глаза.

— Да, все замечательно, — вздыхаю я. — Поздравляю тебя с должностью заместителя управляющего. — Меня так и подмывает спросить его о Нике и Урсуле — он бы быстро удрал после этого, — но я сдерживаю свой порыв.

— Спасибо! — Кажется, он доволен. — Так что у тебя новенького, Элли? Ты с встречаешься с кем-нибудь? Прости, я не в курсе последних событий… (последних событий? Уф.) Я недавно сделал генеральную уборку в Интернете и социальных сетях (генеральную уборку в Интернете и социальных сетях? Уф.) Мой инструктор по персональному росту говорит (инструктор по персональному росту?), что мне крайне важно сделать передышку, но, э-э, это означает, что я много недель не имел никаких новостей от своих друзей.

Да, конечно, в этом-то и причина, что никто не желает говорить с тобой.

— По-моему, это прекрасно, Рич. Новостей нет, я по-прежнему счастлива одна.

— О, прости, Элли.

— Не стоит извиняться, Рич. Веришь или нет, но мне нравится быть одной. Одиночество — это мой выбор. Я счастлива.

— Ты такая стойкая женщина, — говорит он, наклонив голову. — Не волнуйся, я знаю, что однажды все закончится счастливо, как в диснеевском мультике. Ты не упустишь своего, Элинор Найт! Ха-ха! Как бы то ни было, очень приятно поболтать с тобой, Элли. Пойду выпью. BRB[101], ха-ха!

Кэсси танцует у меня за спиной.

— Этот придурок объявил вслух, что он BRB? В смысле что он сейчас вернется? Он сказал это вслух?

— Вот урод, — подтверждает Софи, покачивая головой.

Я смеюсь, и мы снова танцуем, размахивая руками.

Полагаю, понятно, что мне всегда придется выслушивать подобный вздор. Сочувствие, притворное утешение, в которых я не нуждаюсь. Это неотделимо от моего одиночества. Но меня это волнует гораздо меньше, чем год назад. У меня пропало ощущение того, что я притворяюсь кем-то другим, вероятно, оттого, что моя жизнь прекрасна. Можно ругать Диснея за его сказку о принцессе, которую обязательно должен спасти принц/муж, но если подумать, то на самом деле большинству диснеевских цыпочек точно так же, как и мне, хотелось избежать условностей. Белль не хотела выходить замуж за реально похотливого Гастона[102], она жаждала «приключений где-то далеко отсюда». Ей хотелось убежать от своей жизни и ее деревенских соседей, считавших ее умной только потому, что она умела читать (ХОТЯ СОВЕРШЕННО ЯСНО, ЧТО ОНА ЧИТАЕТ ДЕТСКИЕ КНИЖКИ). Принцесса Жасмин тоже не хотела, чтобы ее принуждали к замужеству. Она изо всех сил старалась сбежать из дворца и отказаться от жизни принцессы. Дружище, она завела тигра, который должен был пожирать всех приходящих в гости принцевl Она не могла придумать ничего страшнее, чтобы остаться одной.

(Хмм, не забыть: подумать о том, чтобы купить тигра.)

Принцессе Ариэль просто хотелось уйти из дома, чтобы исследовать мир людей и пополнить свою коллекцию разных прибамбасов. Эльза[103] хотела буквально замерзнуть в ледовом дворце. А кто знает, чего на самом деле хотелось Спящей красавице, ведь она укололась веретеном, будучи еще ребенком, а потом, когда пыталась проснуться, подверглась сексуальному насилию со стороны проезжавшего мимо принца.

Я могла бы написать диссертацию на эту тему. Может быть, и напишу. Я могу делать все, что захочу.

Я хочу сказать, что для меня все еще возможен «диснеевский конец», спасибо тебе, Рич, — спасибо всем. Но конец волшебной сказки не обязательно означает, что прискачет принц на белом коне и спасет меня. Он означает приключения и веселье, и разговоры о светильниках — все, чем я в настоящее время занимаюсь (уточняю — веду разговоры о светильниках). Я хочу, чтобы моя жизнь всегда была увлекательной и полной новых возможностей, я не хочу тратить ее впустую, беспокоясь о чьем-то настроении и чьем-то тяжелом рабочем дне. Любовь в моей жизни присутствует в виде друзей и семьи. Быть третьим лишним просто замечательно — у Дела и Родни[104] был трехколесный автомобиль, и они в конечном счете стали миллионерами. Ладно, допустим, в конце концов, появится король в сияющих белых одеждах, но проблема в том, что я не нуждаюсь в нем. Я никогда не нуждалась в нем. Для того, чтобы разобраться, мне потребовалось некоторое время, но я разобралась, теперь я это знаю. Я — Элли Найт, и я не нуждаюсь в бойфренде. Возможно, я не совершенна, но я — та самая горячая штучка, которая сама убирает за собой дерьмо, и я, черт возьми, от дерьма избавилась.

Алан Найт

Кому: Eleanor.knight@gmail.com, Jennifer.seevy@hotmail.com

12 января

Алан Найт

106 Касл-Райз

Джадфилд

Восточный Суссекс

TN225UN

Дорогие Элинор и Дженнифер!

Надеюсь, у вас обеих все прекрасно. Я очень счастлив, поскольку Кэндис вдохновила меня на то, чтобы я посмотрел сериал Холиокс[105] и мне правда очень нравится!!! Как вам известно, Холлиокс всегда страшил меня, потому что там все молодые люди кричат. Но оказалось, что это не слишком отличается от того, как кричат пожилые люди в сериалах Улица Коронации и Жители Ист-Энда[106]. Кэндис стала для меня таким подарком судьбы, она открыла мне глаза на массу новых вещей.

Я очень рад, что вам понравилась моя третья новелла. Кэндис говорит, что ей больше всего полюбились «взлеты и падения» в последней новелле, но она сказала, что мне, пожалуй, не нужно публиковать ее в Twitter, сейчас я не смогу продать ее крупному издательскому дому.

Я думаю, что она права, но у меня теперь 174 898 «фолловеров» — это хорошо? Многие из них «твитят» мне и просят написать новые новеллы, поэтому я решил продолжить серию о Дункане и его эротических приключениях со Светланой и Вандой. Конечно, я, как и прежде, буду присылать их вам, хотя при желании вы тоже можете «фолловить» меня!!! Умираю от смеха. Однако кто-нибудь из вас знает, почему мне все время «твитят» про «голубых» и пишут что-то вроде «Любовь одна» и «Всем встать»[107]? Я получил много таких комментариев.

Как бы то ни было, Ленни, я увижу тебя в субботу, когда мы приедем на «смотрины» твоей новой квартиры. Нам с Кэндис не терпится увидеть ее, и мы надеемся, что продажа завершится быстро. Пожалуйста, не думай, что мы стремимся избавиться от тебя. Здесь всегда будет твой дом, и ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь.

Я знаю, что много раз повторял это, и мои слова, я надеюсь, со временем не потеряли смысла, но я очень люблю вас обеих. Вы обе — храбрые и умные, и вы каждый день вдохновляете меня на новые шаги. Ваша мамочка очень гордилась бы вами, я это знаю. Я просто лопаюсь от гордости.

С любовью к вам,

Папа и Кэндис

От: Jennifer.seevy@hotmail.com

Кому: Eleanor.knight@gmail.com

Копия: Алан Найт

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.