Госпожа ворон

ГЛАВА 5

Нирох схватился за голову.

По его приказу граф Гай Гудан бросил все силы, какие имел, на выручку сюзерену Тарону Ладомару. При том, что официального объявления войны со стороны Архона все еще не последовало, ситуация на границе начинала казаться чудовищной. Нирох пытался убедить Удгара, который принял на себя переговоры, рискнув прибыть в самое сердце Кольдерта, отныне враждебного оплота, не рубить с плеча.

Тот был упрям. Удгар слышать ничего не хотел о воспитании его внуков в стране, где христиане попрали основы "истиной веры", тем более — среди убийц его матери. Нирох и целая орда дипломатов с трудом уговорили Удгара дождаться для переговоров Таланара Тайи, который мог бы выступить примиряющей стороной в конфликте двух стран. Но, хотя тот выехал из столицы в день сороковин Виллины и должен был быть не так уж и далеко, чтобы гонцы, посланные за ним, уже пять раз успели сопроводить друида обратно в Кольдерт, Таланар куда-то запропастился.

Когда, наконец, старый мудрец явился ко двору Нироха, спокойный и немного улыбающийся, как всегда, король перевел дыхание. Хвала Богам, всем, какие есть, теперь уж, при поддержке Ангората, убедить Удгара будет проще. Для Тандарионов мнение Сирин и Тайи во все времена значило столько же, сколько их собственное.

Друид сказался уставшим стариком, и с дороги предпочел отдохнуть. Нирох был для Таланара всего лишь братом храмовницы, но вот Удгар был давним другом, еще со времен давней молодости. И в ту ночь старики расселись в покое короля Удгара, потирая бороды, печалясь на двоих. На Ангорате в священных обрядах трудно было позволить себе быть просто людьми, но, когда выдавался шанс, Таланар всю жизнь заезжал в Аэлантис на пару-тройку дней.

Удгар долго расспрашивал жреца, известно ли тому хоть что-нибудь о смерти дочери. Но Таланар не знал ничего, и единственный ответ, который смог дать, поразил Удгара до глубины души:

— Вторая среди жриц пошла по его следу. Но едва ли человек, поднявший руку на Виллину, и есть убийца.

— Вторая среди жриц? Я наслышан о ней, и боюсь, намного больше, чем просто о следующей храмовнице из династии Сирин.

Таланар посмеялся:

— Шиада удивительный человек, Удгар. И если быть до конца честным, я всерьез сомневаюсь, что она человек.

Удгар, все еще привлекательный, хоть и пожилой, вскинул брови.

— Что это значит?

Таланар рассказал о прошлом воплощении, когда приходился сыном Шиаде и Агравейну. Удгар выглядел впечатленным, но все равно постарался скрыть удивление.

— Мало ли тех, кто раз за разом восставал, особенно в родах Сирин и Тайи, чтобы служить Праматери?

— Нет, не мало, — качнул головой Таланар. — Но сколько из них было названо именем Праматери? Мы все знаем, что Мирландрия, восставившая исполинов у прохода к Ангорату, была матерью священных родов Сирин и Тайи, и, возглавив храм Творящей-Жизнь, назвалась Илланой. Шиада, именем которой мы почитаем Мать Сумерек, была одной из первых жриц, кто возглавил контратаку против захватчиков из Этана и отбил ее в дни, когда исполинов вроде Мельхасара уже не было в живых. Что, если Шиада, которая сегодня Вторая среди жриц, и Шиада, возглавившая храм Матери Сумерек на заре времен — одно создание?

Удгар замер, вытаращив глаза. В его возрасте удивляться не принято, но, кажется, сейчас самое время.

— Жрицы, заложившие храмы для поклонения воплощениям Праматери, принадлежали к давно утерянной расе змеемудрых.

— И змеерожденных.

В пору было усомниться в здравом смысле друида, но синие глаза старца были теперь даже яснее и серьезнее, чем в дни его расцвета.

— И что? Вторая среди жриц, как Иллана из легенд? Со змеиным хвостом? — Удгар предпринял последнюю попытку поставить под сомнение домыслы друида.

Тот, впрочем, не стал спорить.

— Это вряд ли. Но ее рождение было особенным: никто из Сирин и Тайи не приходил так. И если будет шанс, не упусти его.

— Что ты хочешь сказать?

— Я? — переспросил Таланар. — Я — ничего. Я просто почувствовал, что было бы правильно сообщить тебе это.

— Таланар, не смей прикрываться именем Праматери.

— Ух, Удгар, ты так любишь причитать и бубнить, знаешь? — Таланар чуть приподнял косматые брови, длиннющие и белые, а потом взял и улыбнулся неполной, но удивительно обаятельной улыбкой, которая, казалось, сквозь бороду и усы осветила весь покой.

— Улыбающийся принц, — не удержавшись, шепнул Удгар, и Таланар завеселился пуще прежнего, как неопытный мальчишка, не ведавший ни печали, ни усталости.

— Да, было время, меня называли и так.

— Девицы падали перед тобой рядами, — Удгар пригладил пышную бороду. Она была не так длина и отнюдь не так уж бела, как борода друида, и много больше подходила Старому королю.

— Да-да, а ты в то время таскался по Ангорату сопливым мальчишкой, которого отец отослал обучиться главному, и страшно завидовал.

— Точно, — засмеялся Удгар, и медленно затих. — Страшная вещь — предначертание. Я никогда не спрашивал, но всегда хотел, Таланар: знаете ли вы, Сирин и Тайи и все другие жрецы и жрицы, час собственной смерти?

— Многие из нас могут это узнать. Для иных этот час предрешен, у других их несколько, и в твоей воле выбрать любой, редким не предписано никакого. Вот только почти никто, кто хоть раз бывал в Храме Нанданы, не стремится заглядывать в собственное будущее.

— Но ведь в чаще Богини Смерти бывают все.

— Точно, — улыбнулся Таланар.

— И что, никто и никогда?

— Как я могу сказать за всех, Удгар? — Таланар пожал плечами, ссохшимися от лет и постоянной привычки искать опору в посохе. — Но, если тебя это утешит, обычно даже старшие из жрецов бывают лишь в основной чаще. В святая святых Царицы Упокоения, где обитает глава храма, на моем веку едва ли бывало хотя бы человек десять.

— И им удалось узнать или выбрать свой последний час? — не сдавался Удгар.

— Думаю, они окончательно поняли, что он далеко не последний.

На другой день Таланар, приветливо встреченный Нирохом за столом переговоров, к вящему удивлению короля Иландара заявил, что либо в столице остаются дети Виллины и одна из жриц Ангората — вероятнее всего, дочь Хорнтелла, если тот согласиться — либо в Кольдерте остается новая христианская жена Тройда.

Нирох побледнел: если Нелла прислала Таланара, значит, он в праве был надеяться на поддержку Ангората и теперь не совсем понимает происходящее.

Переговоры предложили перенести на послеобеденный час, ибо они все равно ни к чему не вели. Но когда подошел срок собраться снова, Таланара нашли на полпути к тронной зале короля Нироха — у подножья лестницы со сломанной шеей.

Удгар затребовал немедленного возвращения вместе с телом Таланара в Архон.

Такой монетой Нирох разменяться не мог. В сложившейся ситуации, ему не осталось ничего, кроме как отдать приказ взять Удгара под стражу.

— Ты в своем уме, Нирох?

— Да, — отозвался король Иландара. — Если у меня будешь ты и твои внуки, твой полководец-сын не посмеет перейти рубежи и напасть.

Удгар помрачнел, как грозовая туча.

— То-то ты так долго оттягивал переговоры, а я еще шел навстречу. Идиот.

— Прости, Удгар, — отозвался Нирох. — Если Ангорат не готов мне помочь, у меня нет выбора.

Удгар, обезоруженный и захваченный с обеих сторон стражей, сплюнул под ноги.

Шиада и Гленн вздрогнули одновременно — за обедом в таверне.

Прокормиться было все труднее. Спасало то, что в одном из городов по пути Гленн сумел выгодно продать все украшения, какие у Шиады были при себе, кроме ритуального ожерелья Второй среди жриц. Тем не менее, на скромный ночлег и еду им хватало, а остальное едва ли чего-то стоило.

Они вздрогнули, переглянулись, и одномоментно услышали голос, на который Гленн был зол и который сотряс Шиаду до слез, ведь были времена, когда она разуверилась, что услышит еще.

"Светел ваш день"

Оба жрецы обернулись в одну сторону — морок храмовницы Ангората, Неллы Сирин, дрожал, как тень.

"Вы воспели Таланара, как велело сердце, а теперь нужно спасти Удгара, как велит долг"

Шиада приложила пальцы к губам — чтобы не закричать, не кинуться к призраку, пытаясь ухватить ее за прозрачную руку. Нелла ощупала облик Шиады мягким взором и вдруг шепнула:

"Я жду тебя, — бесплотная рука морока чуть вытянулась вперед, и, будь она осязаемой, Нелла коснулась бы щеки преемницы. — Если Гленн сможет справиться в одиночку…"

Шиада, прикрыв глаза, мотнула головой, перебивая:

"Мы справимся вместе, и я успею в срок".

"Так будет правильнее всего" — согласилась Нелла.

Шиада несколько раз мелко кивнула.

"Что с Удгаром?"

Храмовница перевела взгляд с Шиады на сына и обратно. Морок приоткрыл рот, собравшись с ответом… и вдруг схватился за грудь. Время — безошибочно определили жрецы. В ее возрасте чары даются с трудом.

— Пленник Нироха, — шепнула жрица и растаяла, как туман после дождя.

Шиада, недоумевая, посмотрела на кузена из-под насупленных бровей.

— Надо поторопиться, — решительно заявил Гленн. Шиада плотнее сжала челюсти.

Иттая пропустила очередной выпад, и Гистасп замер с деревянным мечом в вытянутой руке, задержав оружие у девичьего горла. Госпожа танской крови, отвернувшись, цокнула в недовольстве на себя.

— Соберитесь, танин. Давайте еще раз.

Иттая ничего не ответила и, отойдя от наставника на пару шагов, снова заняла оборонительную стойку. Гистасп мысленно вздохнул: даже позицию занимает не без огреха, пробить — на один удар. Мужчина нанес несколько ударов в полсилы, давая девушке шанс войти во вкус и все-таки втянуться в поединок. Но Иттая даже не думала перехватывать инициативу. В оконцовке она дважды подставилась совершенно глупым образом, Гистаспу всерьез надоело происходящее. Раздраженный, альбинос нырнул под скрещенные клинки, разворачиваясь и дезориентируя движением девчонку, толкнул локтем под дых, выбил меч и просто толкнул на землю.

Иттая не стала делать вид, что как-то торопится вернуться к сражению. Она попросту развалилась на земле, даже не собираясь подниматься.

— Где витаете, танин? — вздыхая, спросил мужчина. Смысла продолжать очевидно не было. Поэтому Гистасп сделал шаг к лежавшей девушке и протянул руку, помогая встать.

Иттая на мгновение отвела глаза, явно смущаясь, потом схватилась за запястье Гистаспа и оперлась.

— Простите, генерал, — встала, отряхнулась.

— Ничего, — мужчина жестом предложил дойти до стеллажей с оружием, коль уж тренировка не удалась. — Беспокоитесь о сестре?

— М-м, — непонятно протянула Иттая. — Месяц прошел, а от Ниильтах ни весточки.

— Не переживайте. С ней Одхан и три дюжины "меднотелых". Это серьезное подспорье.

— М-м, — снова неопределенно согласилась девушка.

— Что ж, с вашего позволения, танин, — убрав меч, Гистасп вежливо поклонился и сделал шаг к двери, ведущей с тренировочного поля к одному из боковых помещений чертога, как вдруг услышал женский голос:

— Меня беспокоит не Ниильтах.

Как интересно, цинично усмехнулся Гистасп в мыслях. В душевные друзья он явно негоден. С чего бы ей заявлять такое? Мужчина обернулся:

— Да? — не слишком заинтересованно поднял брови. Иттая вздрогнула от безразличия генерала, но не сдалась.

— Бансабира дала мне одно поручение, связанное с разведкой. Вскоре я буду вынуждена уехать, чтобы выполнить приказ. Можете дать совет?

Гистасп заинтересовался чуть больше и полностью обернулся к девчонке.

— Если дело касается разведки, то вам лучше обратиться к кузену. Ахтанат Махран, насколько я знаю, необычайно хорош в деле шпионажа.

Хотя, если сравнивать с известными малыми Юдейром и Рамиром, то в нем ничего особенного, прикинул Гистасп.

— Сестра отослала его еще вчера в Золотой танаар.

Разумеется, подумал Гистасп: он присутствовал, когда Махрану давали указание.

— В таком случае, поговорите с братьями или с самой госпожой.

Иттая замотала головой.

— Не могу. Вы же понимаете, генерал, что эти поручения кузина раздала нам сейчас неспроста. Та из нас, кто справится хуже, выйдет замуж первой. А я… — Иттая снова отвела взор: страшно неловко сознаваться в таком, — я совсем не хочу расставаться с домом.

Гистаспу не понравилось такое откровение.

— Ваша сестра, танин, вообще едва ли хоть раз делала то, что хотела. Именно поэтому ее сегодня уважает весь Яс.

— Ее боится весь Яс.

— Не без этого, — улыбнулся мужчина, потеплев взглядом. От Иттаи это не укрылось, и недоброе предчувствие, распаленное и прежними слухами на их счет, с новой силой закралось в душу. Тем не менее, девушка попыталась отбросить ненужные домыслы.

— Вот поэтому, прошу, посоветуйте мне, — горячо попросила танин.

Ох и сложность, прикинул Гистасп. Была же всего одна Яввуз, которая нет-нет, просила у него рекомендации. Откуда взялась вторая-то?

Пока Гистасп размышлял о возникновении неожиданности и о том, что с ней делать, Иттая принялась уточнять:

— Подскажите, что для Бану самое главное, сведения о каких моментах для нее принципиально важны и обязательны, в чем мои самые большие слабости…

В том, что ты болтаешь без умолку, мысленно нахамил Гистасп. Но вслух промолчал: не так уж это и похоже на Иттаю — словоохотливость. Видать, и впрямь изводится.

— Послушайте, танин, — мягко перебил Гистасп. — Я не могу рассказать вам, что нужно делать, хотя бы потому, что вы и сами в состоянии составить хороший план действий. Мое дело здесь невелико — объяснить, с какой стороны за меч браться. Так что лучше сами, а потом обсудите детали с тану. Уверен, даже если выходить вам уже со дня на день, успеете.

Мужчина снова поклонился и сделал шаг к двери в здание. Тогда Иттая набрала полную грудь воздуха:

— Гистасп, — и обеими руками вцепилась ему в запястье.

Тот замер.

Замер с таким видом, будто его с макушки до пят пронзила молния из чистого безоблачного неба. Что еще за… "Гистасп"?

Иттая и сама, краснея как маков цвет, сглотнула ком ужаса: вот так запросто назвать его по имени? Но отступать было некуда, и девушка попробовала позвать чуть более уверенно.

— Гистасп, — вышло, кажется неплохо, — пожалуйста, помогите мне.

Гистасп стоял огорошенный, и все, о чем мог думать, что со своим близнецом Талом Иттая, кажется, не очень-то и похожа.

— Вы же понимаете, я не могу подвести сестру. И даже не потому, что иначе не смогу оправдать своего имени, а потому, что из-за меня может пострадать весь танаар.

Иттая припомнила разговор с Бану, когда последняя дала поручение, и постаралась в точности воспроизвести все доводы, которые упоминала сестра. В конце концов, лучшая защита — нападение.

Со всем воодушевлением Иттая пересказала пламенную речь Бану о возможной катастрофе. Гистасп, слушая и наблюдая, даже немного отступил — насколько позволяла длина сцепленных рук. За последние годы из всех женщин ему чаще всего доводилось иметь дело с Матерью лагерей, а она всегда говорит скорее скользко, бесстрастно и высокомерно, чем как-то еще, поэтому все это обескураживало.

Наконец, Иттая стала говорить спокойнее, а Гистасп немного пришел в себя.

И похолодел от ужаса: тану на него иногда злится, это правда, но, в целом, держит накоротке — исключительно потому, что принципиального нарушения в поведении подчиненного он либо не позволяет себе вовсе, либо, в крайних случаях, не допускает при свидетелях. Развитое в сражениях периферийное зрение подметило, что у Гистаспа проблемы. Лопатки свело судорогой: плохо. Все это очень-очень плохо.

— Вы не можете не понимать важность этой… — не унималась девушка.

— Танин, — позвал Гистасп. — Разумеется, я все понимаю.

"Гораздо больше, чем тебе кажется. Ведь если ты попадешься, Юдейр или кто-нибудь еще, вызволит тебя и доделает остальное. Только законченный кретин поверит, что Бансабира Изящная постоянно рискует, полагаясь на удачу. Она сама лепит свое везение, просчитывая все до мелочей, и всегда действует наверняка. Даже сейчас: Одхан отправился с Ниильтах явно не для защиты. Всеединая. Права была молва: таншу в пору было назвать Хитрющей или Кошмарной. Впрочем, изящество тут тоже имеет место".

— Я все понимаю, госпожа, — повторил Гистасп чуть холоднее, чем обычно. — В особенности то, что я не тот человек, которого вы могли бы взять за руку.

Мужчина взглядом указал на их ладони: Иттая все еще удерживала запястье генерала и явно не намеревалась отпускать так просто.

— Я не отпущу, пока вы не согласитесь помочь, Гистасп.

— И не тот, к кому вам стоит обращаться по имени, танин.

"Госпожа, — мелькнуло в девичьей голове. — Госпожа танской крови. Это меньше, чем танин".

Вслух девчонка не сказала ничего. Зато ее взгляд, вся поза красноречиво утверждала: мне нужна помощь. Гистасп вздохнул раздраженно и обреченно одновременно. Сделал шаг навстречу, приблизившись почти вплотную, и сдавленным шепотом произнес:

— Танин, будь здесь только стражники по периметру, я мог бы поддержать ваше рвение. Но за парапетом второго этажа, справа от площадки, тану Яввуз разговаривает с Валом, и наверняка уже несколько минут недоумевает над тем, что видит здесь. Если вам так нужен мой совет, подготовьте план, приходите завтра с рассветом на двор за оружейной и, всех богов ради, отпустите мою руку.

Иттая приободрилась, и Гистаспу, наконец, удалось отстраниться. А Иттая вдруг перепугалась: если сестра заметила, что… Великая Мать, и подумать страшно, что может быть.

Иттая облизнулась, наблюдая за Гистаспом. Он все решил и готов уйти. Надо его задержать чем-то.

— Разве не разумнее, — севшим голосом спросила девушка, — встретиться поздним вечером или даже после полуночи?

Гистасп мотнул головой:

— Нам вообще не разумно видеться вне тренировок, танин. К тому же, если речь идет о чертоге вашей сестры. Тану Яввуз имеет совершенно неконтролируемый распорядок дня. Она способна обходиться без сна или еды долгое время, может лечь спать за час до рассвета, а с рассветом уже заняться делами, и даже оруженосца Лигдама спрашивать бесполезно, — Иттая озлилась в душе: с какой стати он так много знает о Бану?

— Поэтому единственное, что нам остается, — продолжал Гистасп, — надеяться, что в отсутствии военного положения тану, закончив ночные тренировки, мирно пойдет отдыхать.

Иттая смотрела, как зачарованная темным колдовством: почему этот альбинос говорит о танше с такой теплотой в голосе?

— Может, тогда лучше во время ее упражнений? Пока она будет занята…

Гистасп самодовольно и откровенно хмыкнул, и Иттая примолкла.

— Нет, — просто отозвался генерал, — не лучше.

Иттая сглотнула, облизнула губы, по которым тут же скользнул всполох холодного ветра.

— Вы хорошо знаете мою сестру.

Гистасп, по-прежнему ухмыляясь, распрямился и степенно кивнул.

— Насколько это возможно.

Лицо Гистаспа приняло умиротворенное выражение, какое бывает на лице торговца, вернувшегося из долгого-долгого странствия, наконец, в родные стены — с их семейным уютом и запахом домашней горячей пищи. Иттая собралась с духом и, выдохнув на короткое мгновение страх, спросила в лоб:

— У вас… вы испытываете чувства к моей сестре? — заявила громче, чем планировала.

Гистасп, посмотревший, было, куда-то перед собой, опять скосил взгляд на молодую госпожу:

— Да, — ответил он. Иттая почти незаметно вздрогнула.

— Одно-единственное чувство.

Иттая попятилась.

— Глубокое и искреннее.

Девушка, уже не таясь, уставилась на одухотворенного мужчину круглыми глазищами и, дабы удержать судорожный вскрик, обвинение, вопрос или еще что-нибудь (Иттая совсем не могла поручиться за себя сейчас), прижала ладонь к губам.

Гистасп поглядел с откровенным весельем. Да, не Бану. Но именно поэтому с ней легче иметь дело. Он чуть приблизился к Иттае и доверительно поведал:

— Имя ему — преданность.

И, не дожидаясь, пока шатенка ляпнет еще что-то, альбинос простился:

— Буду ждать вас завтра в пять часов за оружейной. Не опаздывайте.

Иттая смотрела в удаляющуюся спину еще несколько секунд, размышляя о том, что по мнению Бану военное положение никто не отменил, и битвы только предстоят. А потом девушка глубоко вздохнула, отбросила грусть и прижала к груди ладонь, из которой октябрьский ветер сдувал отголоски чужого тепла.

Весь день Иттая ходила сама не своя: переживая из-за предстоящей встречи с Гистаспом, она старалась всячески подготовиться и предложить наиболее продуманный план действий разведки под ее началом (опыта в которой не имела вовсе), учесть все детали, предусмотреть риск. Кажется, Гистаспу нравились смышленые женщины. Но вместе с тем, не следовало забывать, что генерал все-таки мужчина, и являться неряшливой нельзя ни в коему случае — Иттая перемерила все платья дважды.

К закату девица извелась до того, что ходила теперь прямая и скованная, как топор. Говорила сбивчиво и оглядывалась в откровенной панике. Тал, близнец Иттаи, рослый шатен с абсолютно черными глазами, завидев сестру в таком затравленном состоянии, забеспокоился и собственноручно отвел Иттаю отдыхать, пообещав перед уходом ничего не говорить матери и отцу. К чему им тревожиться, настаивала девушка.

Тал чмокнул Иттаю куда-то в челку и ушел, наказав заснуть пораньше. Но едва за ним закрылась дверь, девушка выпрямилась на кровати: как тут уснешь. А если и уснешь — вдруг проспишь? Ни в коем случае нельзя опаздывать. Пусть лучше она завтра скажется больной, но до рассвета нужно досидеть без сна. Иначе… иначе Гистасп никогда больше не взглянет в ее сторону. Будучи правой рукой кузины-госпожи, генерал многому у нее обучился, в особенности — не давать людям второго шанса. Так что…

Сердце Иттаи упало: да он и прежде-то не особо на нее смотрел. Весь его мир сосредоточен на одной Бану и ее делах. И то, что он проводит время с ней, Иттаей, — не более, чем желание безукоризненно выполнить приказ.

Девушка закусила губу: Бану, конечно, хорошая, но чересчур жадная. Зачем ей еще и Гистасп? У них же явно ничего не может быть.

И у нее, Иттаи, с генералом тоже ничего не получится. Хотя, не просто же так альбинос позвал ее встретиться тайно от Бансабиры.

Когда Бансабира вернулась в покой за полчаса до рассвета после ночных упражнений, идея, которая прежде казалась проявлением паники, превратилась в осознание необходимости.

Лигдам помог госпоже наскоро принять ванну и переодеться.

— Можешь идти, — поспешно отослала оруженосца спать. Едва закрылась дверь, женщина накинула теплый халат до полу, затянула тесемки, выпростала отросшие влажные волосы, взяла со стола лампу, мешочек с разноцветными камешками и выскользнула в коридор.

На втором этаже западного крыла чертога Бансабира расселила охрану. Места здесь хватало, но как бы ни разросся отряд телохранителей, кров в самом чертоге уготован только тем, кто с ней прошел Бойню.

Женщина вошла без стука, почти неслышно затворила дверь.

— Вал, — позвала Бансабира.

— Тану? — тот подобрался мгновенно. В личной охране Матери лагерей нельзя просыпаться со второго оклика.

Вал принялся подбираться на постели, но Бансабира остановила мягким жестом.

— Не суетись, — прошла внутрь, поставила лампу на прикроватный столик.

Комната была маленькая, но Вал с самого возвращения танши в чертог занимал ее один. Всем было ясно, что этот парень знает больше остальных и ответственен за что-то, помимо охраны.

В нос Бану ударил острый сивушный запах. Женщина поморщилась:

— Пил вечером, что ли?

Вал, расслабленный позволением танши, просыпался неспешно. Выбрался из-под одеяла, огляделся, чтобы накинуть поверх голого торса. Бану махнула рукой: мол, брось, что я там в походе не разглядела?

— Да, госпожа, простите, — скинул ноги с постели и быстрыми движениями попытался разгладить смявшиеся во сне штаны. Эффекта не дало. — Раду вчера проспорил Дану дюжину пинт эля. Здорово нахлестались. Извините, — еще раз протянул мужчина.

Бану оглядела его оценивающе и немного брезгливо — сугубо в воспитательных целях. Право, милые мальчишки.

— И о чем спорили? — тану расположилась на стуле возле тумбы и спросила без особого интереса. Вал затушевался, отведя глаза и почесав затылок.

— Э… да как сказать…

— Интригующее начало, — бесцветно отозвалась госпожа.

Вал облизнулся, потер подбородок, подбирая слова.

— Словом, спорили о том, что будет, если напоить элем коня: начнет он неугомонно ржать и бегать или сразу завалится.

Бансабира впервые в подобной ситуации подумала, что, наверное, спит.

— Ч… чего?

Вал счел, что повторять смысла нет. И так ясно. Бану просто схватилась за живот и беззвучно согнулась пополам, сотрясаясь от молчаливого хохота всем телом.

— Вс… Все… Всесильная. Ох. Ах-ха-ха. Вал… Серьезно?

Мужчина улыбался, но с ответами не лез.

— Погоди-ка, — вдруг угомонилась танша. — То есть они действительно проверяли, что будет с конем? Рисковали порядком на конюшне? Здоровьем животного? Да?

— Не уточнял, — Вал быстро сориентировался и ответил очень уклончиво. — Меня сграбастали пить уже по дороге в кабак.

Бану прощупала подчиненного взглядом прищуренных глаз. Наверняка врет, но по лицу ничегошеньки не скажешь. Берет удар на себя, дурень. Ладно, если все обошлось, Бансабира сделает вид, что все в порядке. Она театрально вздохнула:

— Похоже, Раду готов спорить с кем угодно и по какому угодно поводу просто для того, чтобы спорить.

Вал ухмыльнулся: да, есть доля правды. Все время с кем-то соперничает.

— Или выпить, — поддакнул телохранитель.

— Того же эля, которым поили коня? — уточнила танша. Вал молча пожал плечами.

— И на что уходит мое добро, — пожаловалась женщина.

— Э… простите…

"Еще один" — мелькнуло в голове безотчетно.

— Забудь. Я почему тебя подняла…

Вал изобразил крайнюю степень готовности — насколько мог в состоянии серьезного подпития.

— Насколько я знаю, среди моих людей есть те, кто держит внутреннее сообщение всей разведки?

Вал деловито кивнул. Сон окончательно отступил.

— Конечно.

— Подними одного, пока чертог спит, — Бансабира протянула руку с мешочком и высыпала на поверхность тумбы цветные камешки, которые в скупом освещении выглядели совершенно других оттенков, чем были на самом деле. Вал заинтересованно посмотрел на камни, на госпожу — он уже знал, чего от него хотят. Но Бансабира озвучила.

— Мне нужен Юдейр.

Вал кивнул и, приблизившись, стал собирать камушки обратно в маленькое кожаное вместилище.

— Сообразишь с порядком или подсказать?

— Не разберусь сам, разберется посредник, — заверил Вал.

— Надеюсь, он всего один?

— Само собой, — легко ответил мужчина.

— Тогда поторопись, пока тебя никто не увидел. Скажите Юдейру, я буду ждать его в любую тренировочную ночь. Времени рассиживаться нет.

— Слушаюсь.

Гистасп внимательно дослушал сбивчивый рассказ Иттаи и пока молчал.

Они сидели непосредственно в оружейной, у боковой стены со стеллажами с тяжелыми длинными луками, над которыми было пробито продолговатое окно. Ранний рассветный луч был в эту пору тусклым и едва освещал собравшимся их собственные очертания. Поэтому Гистасп намерено приказал стражникам снаружи принести побольше света и караулить изнутри помещения: полноценно скрыть встречу с госпожой танской крови ему все равно не удастся, как ни старайся. Так пусть хотя бы будут свидетели, что они не делали ничего предосудительного. Хватит с него сплетен и об отношениях с одной Яввуз.

Девушка волновалась всерьез: мало того, что изводилась весь день, так теперь и Гистасп зачем-то приволок сюда охранников. В один миг, стоило их увидеть, пропасть между генералом и госпожой танской крови, которую девушка пыталась сократить в последние недели, разрослась до невиданных размеров. Она больше не смела и думать о том, чтобы назвать его по имени или приблизиться больше необходимого для соблюдения вежливости. Боялась сделать лишнее движение, чтобы ненароком не привлечь внимание посторонних. Ее скованность бросалась в глаза, и кто-то из охраны посмеивался под нос.

Иттая, как могла, ловила каждое изменение в лице Гистаспа, каждый его выдох или задумчивый кивок в тишине.

— В целом, — наконец, генерал подал голос, и Иттая вздрогнула, не удержав эмоции, — вы подготовились основательно, танин, — в привычной доброжелательной манере заговорил Гистасп, выбирая мягкие деликатные интонации. — И особенно важен расчет по времени — в деле разведки нельзя пребывать на территории врага ни слишком мало, ни слишком долго. Самый главный и очевидный недостаток — слабая маскировка. Как госпожа танской крови, вы имеете ухоженную внешность.

Иттая, дабы не подавиться воздухом, вовсе перестала дышать на этих словах, несмотря на то, что Гистасп говорил о ней сейчас с тем же выражением, с каким соглашался выполнить приказ Бану, упрекал в излишней распущенности Дана Смелого, когда тот волочился за очередной юбкой, болтал о ерунде с Маатхасом, пока тот гостил в чертоге. Словом, говорил без всякого выражения вообще.

— Простолюдинки в толпе, — продолжал альбинос, не подозревая о состоянии собеседницы, — никогда не имеют ни таких волос, ни такой кожи. Их руки — иные, и даже то, что вы упражняетесь с мечом, не делает их столь же избитыми и деревянными, как у прачки или столь же мозолистыми и узловатыми, как у гончарки. Да и люди, которых вы хотите взять в подспорье, частью имеют знатные корни из лаванских и хатских домов. Они тоже не годны для этого. Если хотите, я подберу вам несколько опытных "меднотелых" из низов, которым уже неоднократно доводилось скрываться в тылах врага.

В глазах Иттаи промелькнуло оживление: возможно, они еще увидятся вне тренировочного поля, вот так. И может, хотя бы тогда, Гистасп сообразит отослать стражников?

Когда с наставлениями было покончено, Гистасп, глянув в зарешеченный просвет под потолком на восходящее солнце, заявил, что госпоже пора отдыхать.

— К полудню вам следует явиться на тренировку, танин. Не опаздывайте, — добавил он в конце, и таким образом пресек все возможные протесты.

Стража по настоянию генерала проводила госпожу до покоев. Воодушевленная минувшим разговором, но утомленная бессонной ночью, Иттая, вся в предвкушении дневных упражнений, быстро заснула.

Ведь, чтобы ни было, начало их сближения — всего несколько простых бесед за пределами отведенных регламентом Бансабиры занятий — положено. Теперь и тренировки будут совсем иными. И уж там хотя бы в непосредственной близи никогда не бывает никого лишнего.

Однако на тренировке, как бы Иттая ни пыталась подвернуться под удар или выпад, чтобы оказаться вплотную к генералу, чтобы быть поваленной или еще как-нибудь сблизиться с ним, Гистасп вел себя как обычно — непринужденно, расслабленно, чуточку с неохотой и чуточку — с благосклонностью. Подавая руку, чтобы помочь девице встать, ни разу не задержался рядом дольше необходимого; заставляя отрабатывать удары или объясняя траекторию замаха, держался на почтительном расстоянии. Словом, вел себя так, будто ничего не случилось.

И сколь бы внутренний голос здравомыслия не настаивал, Иттая отказывалась признавать: ничего не случилось.

Бансабира снова уединилась с Валом и велела принести обед. В последние дни она проводила с ним особенно много времени, и все знали причину: место генерала, которому следовало бы возглавить десять тысяч мечей, пустовало уже третью неделю.

— Еще кто-то? — поинтересовалась Бансабира, кивнув, чтобы Вал разлил эля. Это был первый случай за годы их знакомства, когда ему приходилось день за днем обедать в обществе танши, и подобное обстоятельство все еще казалось мужчине жутко неловким.

— М-м, — скованно отозвался Вал. — Лаван Аюн прислал мне предложение на два сундука серебром, если я буду настаивать на его кандидатуре для вас.

Бансабира оглядела подчиненного. Неприметный, незаносчивый, он будто терялся на фоне большинства других телохранителей, но неизменно знал многое о каждом из них, и представить сегодня отряд охраны без него было немыслимо. Если подумать, этот отряд и сформирован весь вокруг него одного: своими рекомендациями Вал день ото дня "лепит" личную охрану Бану. Только первые десять человек, да еще Шухран были выбраны самой таншей. В этом смысле он напоминал Бансабире несущую стену чертога: сама стена груба и непривлекательна, ее постоянно завешивают гобеленами, полотнами, замазывают картинами и фресками, закладывают мозаикой. И тем не менее, никем не возносимая, в отличие от работ ткачих, художников и стеклодувов, стена стоит и мужественно несет на себе безразмерные своды здания, оберегая находящуюся подле нее таншу от всех невзгод погоды.

Таким был и Вал. Бансабира, вернувшись в чертог после войны, многое прознала о его семье: о погибших родителях, о дружбе с покойным Энку, которая началась между мальчишками в военной академии, о сбереженной сестре. За отдельную выслугу в годы Бойни Бансабира лично выбрала с Валом для девушки дом и дала добро, чтобы ежедневно Вал назначал по паре рядовых — сторожить безопасность сестры.

Сама Бансабира давно уже доверила Валу чуть больше, чем одну только безопасность.

Он подобрал ей оруженосца, учтя недостатки, которыми на этой должности отличился Юдейр, а сейчас, получив указание подобрать и генерала, не таясь, выдавал попытки дать взятку тех, чьи руки следовало укоротить. Ведь те, от кого ей ничего не грозит, не стал бы пытаться купить его, Вала.

— Вот оно что, — протянула Бану с безмятежной физиономией. — Кто еще?

— Дан дозрел, наконец, — преодолев сомнения, сознался Вал. — Но золота он не предлагал.

— А что предлагал? — всерьез заинтересовалась тану.

Вал поджал губы и развел руками:

— Да ничего, собственно.

Бансабира захохотала.

— Воистину, Дан Наглый. Ладно, кто-то еще?

Вал затянул с ответом, восхищенно оглядев сидевшую перед собой женщину. Из всего отряда охраны, не Раду, который официально по положению имел право беспокоить ее в любое время суток, не Одхан, который был главным посредником между таншей и телохранителями, а он, Вал, был к госпоже ближе всех. И потому знал отлично: Бансабира Яввуз и впрямь ничего не делает без умысла.

— Нет, — ответил мужчина. — Больше смельчаков пока не было.

— А с этими что сделал?

— Ну, Дана попытался осадить, но он, знаете ли, немного гадкий тип, а лавану пока ничего не ответил.

— И не отвечай, — махнула рукой Бану. — Пусть думает, что ты, если уж не помогаешь, то хотя бы молчишь. Просто придумай на досуге причину, по которой, если вдруг что, мы могли бы изъять у него два лишних сундука с серебром.

Они принялись в молчании обедать: сегодня повара приготовили одну из трех здоровенных рыбин, которые на днях ей отослал Ном-Корабел. Свежий теплый хлеб, слабый охлажденный эль и мягкий сливочный сыр вносили даже какую-то дольку уюта в такое непринужденное решение дел.

Правда, непринужденной выглядела только Бансабира. Вал, как ни пытался скрыть, все всматривался в лицо госпожи, надеясь хотя бы там распознать ответы на вопросы, терзавшие его уже несколько дней.

— Спрашивай.

Вал вздрогнул и недоуменно уставился на Бансабиру.

— Ты весь обед хочешь у меня что-то спросить. Спрашивай, я отвечу.

Вал мимолетно усмехнулся — чего и стоило ждать от нее.

— Я хотел узнать вот что: вы ведь отстранили генер… бывшего генерала Отана не просто так?

Танша улыбнулась в душе: он проницательнее, чем привыкаешь думать, этот Вал.

— А беспокойства за мое кресло недостаточная причина?

— Кресло, на котором сидите вы, госпожа, — не растерялся Вал, — из-под вас просто так не вытащишь.

Бансабира усмехнулась:

— Намекаешь, что я растолстела после войны? — с озорством спросила она.

Вал усмехнулся тоже.

— Скорее, раздобрели, — с ноткой двусмысленности отозвался подчиненный.

Бану отхлебнула эля и, откинувшись на спинку кресла, спросила:

— Вы с Шухраном что-нибудь выяснили о нападках на Гистаспа?

— Пока нет, — покачал Вал головой, насторожившись по неясной причине. — Мы следим и за ним, и за его людьми, и за покоями, когда только можем.

— И тебе нечего рассказать?

— Нечего, — покачал он головой. О встрече генерала с Иттаей ей пока лучше не знать.

— Ясно, — она снова глотнула эля, закрыв глаза. — Ты прав, когда говоришь, что дело не только в опасениях насчет претензий Адара на танаар, которые бы со временем Отан непременно поддержал. Я задумывалась об отставке Отана уже давно, но просто сместить его с должности было глупо. В жизни не так уж много возможностей, Вал. Ими стоит пользоваться с умом, чтобы извлекать максимум выгоды.

— Отчуждение вас с братом трудно назвать выгодой, госпожа.

— К сожалению, да. Но это поможет тебе в твоем расследовании. Видишь ли, выбирая между младшим братом и генералом, Гистасп для меня и был, и, вероятнее всего, будет куда полезнее. Если на него покушались с целью освободить место генерала, так я освободила одно, и сейчас, благодаря этому могу получить развернутое представление, кто и на что ради него готов. Если Гистаспа хотят прикончить из-за самого Гистаспа, у них еще будет возможность. А заодно и пример, что за спиной этого генерала по сей день расправлены мои крылья, и не стоит их недооценивать. Если же Гистаспа желал порешить сам Отан — а это не лишено причин и свидетельств — тогда все просто встало на свои места.

Вал показался себе деревянным: кажется, у него отнялось небо, где-то в середине трохеи замерло дыхание, онемели конечности. Что же там все время происходит, у нее в голове?

— Как ни посмотри, — заключила танша, — отставка Отана только на руку.

Бансабира уставилась на стол отсутствующими глазами и непроизвольно начала стучать пальцами по столешне.

— Значит ли это, что на самом деле уже давно решили, кого поставите на освободившееся место?

Бансабира взметнула брови и вздохнула:

— Увы, нет. Есть пара предположений, но я не тороплюсь. Опрометчивые поступки сейчас недопустимы.

Как и всегда. Но сейчас — особенно. После войны все происходящее кажется не более, чем муравьиной возней: браки, местные козни, жалкие опасения. Но именно от того, как Бансабира решит все эти вопросы, зависит исходная расстановка фигур на шахматной доске, когда настанет время сыграть последнюю партию с раману Тахивран. И недооценивать их нельзя.

— А… — Вал вдруг задумался, — вы не думали назначить на этот пост ахтаната Тахбира?

Дерзкий вопрос, понял мужчина. Впрочем, Бану, кажется, не сочла его за рамками компетенции Вала.

— Думала — не то слово. Но дело в том, что я не могу назначить дядю и казначеем, и генералом. И если войска я могу поставить под начало кого-то еще, то мое золото беречь явно придется ему. Кроме него на эту роль сгодился бы только Гобрий, но он тоже уже генерал, и там он, честно сказать, на своем месте.

"Я бы даже сказала, — додумала Бансабира, — это самый подконтрольный генерал из всех, если вдуматься".

— Ибо как казначей, — осторожно начал Вал.

— Да, — кивнула Бансабира, — рано или поздно он присвоил бы себе немалую часть денег, которым уготована иная участь, нежели пылиться в его сундуках.

— Но кто тогда? — спросил Вал, всем видом показывая, что уразумел сказанное ранее.

— Если б я знала, не поручила бы искать кандидата тебе.

Тут Вал окончательно обалдел.

— Так вы это что… серьезно, что ли?

— Что серьезно? — не поняла танша.

— Всерьез решили спросить моего мнения в вопросе выбора самого генерала?

Бану молча состроила такую физиономию, будто спрашивала: а что тебя, собственно удивляет?

— Ну, я думал, — Вал немного порозовел от смущения, отвел глаза и почесал затылок, — что вы это так просто. Отвлечь внимание остальных, да пошпионить немножко.

Бансабира засмеялась:

— Не без этого конечно. Но вопрос с генералом на самом деле изначально открыт. У меня нет итогового решения.

— Тогда, может, господин Русса подойдет?

Бансабира подняла на Вала глаза, безмолвно призывая продолжать.

— Он хороший военачальник и ладит с солдатами. За ним пойдут и пять тысяч "меднотелых", и десять — обычных пехотинцев. К тому же… вы же знаете, как дороги брату, он не предаст вас.

И опять разговор о доверии, подумала Бансабира. Тяжелый вопрос, и думать о нем сейчас не было никакого желания. Маленькая танша перевела тему в более проблемное русло:

— Скажи, Русса не приходил к тебе, чтобы ты попросил у меня за Раду на должность генерала?

Вал кивнул:

— Было дело.

— А чего ты не сказал?

— Рассудил, что кровный брат тану Яввуз наверняка в первую очередь пошел бы к ней сам и, кажется, не ошибся.

Бану тоже кивнула в ответ и поглядела в окно. Просто так, размышляя о чем-то. Резче проступили в лице молодой женщины скулы и желваки.

— Что-то не так с Раду? — поинтересовался Вал, заглядывая в напрягшееся лицо танши.

— С ним изначально было что-то не так, — отозвалась Бансабира. — Он силен, могуч, как дюжина быков. Но в остальном — мало-помалу становится абсолютно бесполезен. До сих пор Раду возглавляет мою личную охрану не оттого, что его назначил еще мой отец, а лишь потому, что пока его буйство и размеры затмевают тебя, я могу на тебя полагаться. Как руководитель охраны в мирное время он совершенно безнадежен. Если я назначу на его место Одхана, тот не сможет скрывать своим присутствием твою роль в отряде, — Бансабира поглядела на подчиненного оценивающе и заявила в лоб. — Назначить тебя — вовсе лишено смысла. Думаю, согласишься, ты не годишься в официальные лидеры, особенно над кем-то вроде того же Раду. И вместе с тем, ты единственный среди телохранителей, который мог бы разумно использовать привилегии человека, ответственного за мою безопасность.

Вал улыбнулся немного горько:

— Ну что вы, госпожа. Не переоценивайте меня.

— Я и не переоцениваю, — одернула Бану. — Не скромничай.

"Пока это имеет смысл, Раду будет во главе вашего отряда. В конце концов, именно то, что он так отчаянно привлекал внимание, позволило в свое время максимально эффективно использовать Юдейра".

— О Юдейре нет вестей? — спросила тану, вовремя вспомнив о разведчике.

— Со дня на день, — отозвался брюнет. Бансабира кивнула молча: хорошо.

— Что с вами, Змей? — спросила Ахиль за ужином.

С визита жрецов прошла почти неделя, и все это время Гор был сам не свой. Обычно насмешливый и собранный, теперь мужчина все время казался задумчивым и немного рассеянным, будто постоянно думал о чем-то еще. Змей активнее взялся за заботы, порученные Стальным царем — осмотреться в городе, помочь Ахиль разобраться в делах и бумагах, познакомить ее с командой помощников, обнаружить среди них, обездвижить и обессилить недоброжелателей, ведь наверняка многие выкажут неудовольствие от подчинения женщине.

В делах Змей был неутомим и строг, но, когда наступал час перевести дух за ужином, обсудив успехи и отложив хлопоты, мужчина только и мог говорить, что о бесконечном перечне забот и проблем, которые еще предстоит решить.

Он никогда не задерживался после ужина и шел к себе. К ночи Змей выходил тренироваться, и Ахиль позволяла себе наблюдать за ним из окна. У Тиглата уже засеребрились виски, но то, как он управлялся с оружием по-прежнему восхищало до остановки дыхания — и сердца. Наблюдать за виртуозом своего дела — значит быть чуточку свидетелем божественного участия.

Потом Гор возвращался к себе, стаскивал в усталости одежду и падал на кровать. Иногда он засыпал сразу, но чаще лежал, размышляя над встречей со жрецами.

Снова увидеть ее, снова встретиться и коснуться. Правильно ли он поступил, рассказав то немногое, что мог о нахождении Бану Яввуз? Правильно ли поступил, согласившись на сделку с таким посулом? Он почему-то больше не сомневался, что Шиада не причинит вреда Бансабире и что жрица сдержит слово, хотя никаких очевидных поводов к доверию не было.

И тем не менее, теперь Гор был всерьез озадачен. Он пытался отвлечься, как мог, но все эти муравьиные хлопоты не отвлекали, а тренировки без достойного противника или хотя бы дюжины просто хороших бойцов, которыми он заменил себе бойцов Храма Даг, когда оказался в Орсе, делали его слабее с каждым днем. Гор кожей чуял, как терял в скорости реакции, в молниеносности и натиске атаки. Все время, когда Гор не был занят делами, он размышлял, что, пожалуй, есть лишь один способ ему теперь и вернуть былую мощь, а заодно — отвлечься от размышлений о природе веры, над которой прежде не задумывался никогда, и дождаться вожделенной встречи, не свихнувшись при этом.

Никогда человек не бывает так собран, как в ситуации, когда надо спасать жизнь. Кажется, Джайя беременна, а значит, можно мало-помалу готовить почву для вторжения в Ласбарн. Навалиться одновременно с востока и запада — можно. Ласбарн содрогнется под натиском двух держав — но так ли это увлекательно, как могло бы быть? И так ли это необходимо, если, действуя всего лишь немного изощренней, можно свести жертвы к минимуму? А ведь это необходимо: Ласбарн — всего лишь способ Стального царя обезопасить себя с фланга и не допустить повторения ситуации, случившейся при штурме Аттара. На союз с Иландаром, учитывая их связи со староверами, Алай согласился по той же причине. И больше того, с подсказки Гора, Алай сам выступил инициатором союза, первым написав королеве Гвен, единственному тогда в Кольдерте серьезному оплоту христианства, что воины Христа готовы поддержать Иландар в борьбе с любой ересью, при условии, что трон страны-союзника никогда не займет язычница.

Это было едва ли не лучшим его, Гора, решением, объяснить королеве Гвен, сколь малая потребуется уступка для обретения могущественного друга. Шпионы хорошо делали свое дело, и о трениях меж женщинами в семье Нироха Страбона Далхоры знали хорошо. Разумеется, было очевидно, что убийство наследной принцессы и дочки короля Удгара в стране, расколотой на два лагеря, не пройдет бесследно. Но шансов уладить дело миром все равно представилось бы немало. В Кольдерте полно миротворцев, и многие из них на короткой ноге со жрецами Ангората. Он, Тиглат, выросший в Храме Даг в знакомстве с такими жрецами, мог подтвердить, что воевать с этими людьми вряд ли сулит мало проблем.

Однако если убедить королеву Гвен сделать вид, будто язычницу убили язычники, результат может оказаться совершенно иным, шепнул царю Змей.

Это оказалось не так уж сложно: кто из них убийца и больше понимает, как не привлекать внимание стражи? — заявил он королеве Гвен по прибытии. Лучше всего воспользоваться фигурой священника, ведь, если выставить виновниками смерти Виллины язычников, как и предлагал ее величеству в переписке Алай Далхор, всем будет ясно, что они — корень всех зол в стране. Это идеальный способ раз и навсегда до последнего червя вырубить нечестивую заразу на теле Иландара и обратиться к истинному свету Господа.

Гвен согласилась, не колеблясь, и вышло даже лучше, чем планировали орсовцы. Легче всего воспользоваться чувствами фанатика, чтобы в массовом кровопролитии сохранить чистыми собственные руки.

Вот теперь Старый король, оскорбленный до глубины души, действительно поднимет воинство. Вот теперь Удгар, который за спиной Стального царя сберег якобы убитого сына, на самом деле потерял дочь. Вот теперь сам Иландар взорвался изнутри неудержимым безумством гражданской войны. А значит, когда Алай начнет осуществлять свой замысел, ничто не будет угрожать ему ни с востока, ни с юга, и он беспрепятственно вторгнется в Адани. Никто тогда не поможет аданийцам, потому что у Архона будет полно своих собственных забот, а от Ласбарна останется пепелище даже большее, чем то, которое оставила на руинах древнейшей империи иссохшая от времени пустыня.

В Багровом храме он, Гор, был не больше, чем наставником и убийцей. Но когда лучшее его творение оказалось воссоздано, и Гору остался лишь удел наемника с разбитым сердцем, он покинул храм. Никогда в тех стенах ему, Тиглату, не удалось бы ввязаться в игру вроде той, что он вел теперь. Кажется, сейчас он был по-настоящему на своем месте и по-настоящему доволен.

Если бы не одно "но".

О котором сначала напомнила сама Бану, а теперь и ангоратская жрица. Неужели при всей его силе и невозмутимости, Бансабира Яввуз, сопливая девчонка, которую он подобрал черт знает когда, навсегда останется его слабостью?

— Что с вами, Змей?

У мужчины почти не было аппетита.

Гор не сразу отозвался на голос Ахиль. Сегодня молодая женщина была особенно хорошо убрана, и даже тяжелые траурные одежды вдовы не могли скрыть молодое буйство красок янтарно-медных волос, сливочной кожи и темных, насыщенно-синих глаз.

— Я думаю, госпожа, мне стоит вернуться в Аттар.

— Так скоро? — разочаровано удивилась царевна. Вечера в компании Тиглата полюбились ей, к тому же, она с самого начала всерьез побаивалась оставаться одна в совершенно чужом месте без всякого знакомого лица.

— Вы уже достаточно освоились, — отозвался Гор. — За безопасность можете не волноваться, я оставлю лучших бойцов для вашей защиты.

— А как быть с бумагами? Я все еще не уверена в обращении со всякими договорами.

— Вы справитесь. К тому же, чем дольше я здесь остаюсь, тем больше подозрений это вызовет у царя Алая.

— В моей комнате вместе со мной все время спит кто-нибудь из служанок. Царю наверняка докладывают, что не о чем волноваться.

— И все-таки сплетни еще никому не приносили пользы, — отозвался Гор, в душе понимая, что это не совсем так.

— Вам просто скучно здесь со мной, признайтесь, — улыбнулась Ахиль.

— Ну как сказать, — Гор улыбнулся в ответ. — Я почти все время чем-то занят, так что едва ли мне есть время тосковать.

— Значит, хотите отдохнуть? — упорствовала Ахиль. — Я не спрашивала вас, понимая, что это не мое дело, но, может, скажите, что наговорила вам Шиада Лигар?

— Право, — уклончиво ответил Гор, — вам это вряд ли будет интересно.

Хотя, не будь интересно, прекрасно понял Гор, вообще не спросила бы.

— Это как-то связано с вашей дочерью?

Гор молчал.

— Кем была ее мать?

— Рабыней, — коротко отозвался Гор, осушил залпом бокал разбавленного вина и поднялся. — Простите, госпожа. Думаю, мне стоит немного поспать.

— Тиглат, — одернула женщина. — Если Намарне что-то грозит, вы ведь можете привезти ее сюда, чтобы быть спокойным за участь дочери. Разумеется, если у девочки нет матери, то и без отца ей…

— Мать Намарны стала трактирной шлюхой, после того, как я вывез ее из Багрового храма, — отрезал Гор.

Ахиль с интересом посмотрела на мужчину, и тень понимания отразилась в ее быстро повзрослевшем лице.

— Вы поэтому помогли мне? Потому что поняли, что однажды кто-то может обойтись также с Намарной?

— Госпожа, — вздохнул мужчина, пытаясь дать понять, что разговор ни к чему не ведет.

— Вы растеряны, Змей. После встречи с Шиадой не находите себе места. Или все дело в том, что жрица вам приглянулась? Вы хотели уйти с ней?

Змей поджал губы. Пожалуй, именно сейчас хотелось влепить тяжелую пощечину, чтобы царевна заткнулась. На мгновение, Гор даже пожалел, что предложил Алаю назначить ее штатгальтером Ваамара.

— В Аттаре все женщины дворца болтали о вас, Змей, на каждом углу. Так почему вы одиноки? — Ахиль тоже поднялась и сделала осторожный шаг к мужчине. — Настолько, что забрали к себе ребенка от трактирной девки.

— Может, потому, что среди всех этих женщин нет того, что мне нужно? — оскалился Змей, посмотрев на молодую женщину свысока.

— А что вы ищете? И как давно ищете, Змей? Сколько вам лет? — Ахиль подошла ближе.

— Тридцать шесть, госпожа. И я хорошо понимаю, к чему вы ведете.

— Разве?

— Я всегда считал, что могу получить любую женщину, какую захочу. Но со временем в этом отпала нужда. Предложения, вроде вашего, преследуют меня всю жизнь.

— Поэтому вы больше не цените их.

— Вы сами сказали, что в вашей спальне всегда ночует кто-то из служанок, а мне уже доводилось спать с царевной, и, честно сказать, вряд ли вам удастся меня удивить. Особенно вам, — подчеркнул Гор, — девочке, которая в душе страшится даже подойти к мужчине, — и чтобы подтвердить слова, Гор увесисто шагнул к Ахиль, так, что плиты каменного пола дрогнули под ним. Навис над царевной и заставил пяться, окружая могучей, пугающей аурой владычества.

Ахиль отошла на пару шагов, сглотнув. Гор цинично усмехнулся: что я говорил.

— Вы не знаете, о чем просите, Ахиль, — он редко звал царевну по имени, и сейчас женщина вздрогнула. — Поверьте, я тысячекратно страшнее вашего бывшего мужа.

Ахиль судорожно выдохнула, закусив дрожащие губы, и попробовала сделать еще один шаг навстречу. Когда ей доводилось видеться с сестрой, та часто говорила, что близость с мужчиной всегда придает сил и приносит удовольствие. Когда Ахиль видела пример своих отца и матери, понимала, что такие доверительные отношения не могли выстроиться на насилии. Но собственный опыт настолько противоречил ближайшим примерам, что Ахиль и впрямь тряслась от страха.

В Аттаре, прислушиваясь к разговорам "на каждом углу", она начала признавать, что Змей притягателен взаправду. А, попросив у него помощи, обнаружила, что Змей участлив, и, будучи свидетелем того, что с ней делал Халий, вряд ли позволит себе насилие.

Насмелившись, Ахиль сделала еще один шаг и подняла голову, глядя прямо Гору в глаза.

— И ты думаешь, человек, вроде тебя еще способен удивляться хоть чему-нибудь? — шепнула женщина, положив руки Гору на грудь.

— Ахиль, — Гор повел головой. Праматерь, как он вообще оказался в подобной ситуации? Как он все время ухитряется в них оказываться?

Женщина чуть развернула мужчину на себя, прислонившись ягодицами к столу.

— В моей спальне совершенно точно нельзя и пытаться, — она провела руками вверх, коснулась теплыми ладошками широкой мужской шеи, потянула ближе и уже почуяла несравнимый запах мощного тела.

Гор поймал оба запястья, встряхнув, отстранил Ахиль и строго спросил:

— Зачем это вам?

— Затем что, когда ты уедешь, я стану ничем, — честно ответила Ахиль. — Безликим созданием, отправляющим Стальному царю отчеты о порядке или беспорядках в отдаленной провинции. Мы соврали Алаю, будто я не могу иметь детей, а значит, я никогда больше не получу возможности быть женщиной. Позволь мне это хотя бы сейчас, Змей, — она открыто посмотрела на мужчину.

Гор глубоко вздохнул, разглядывая девичье лицо из-под сведенных бровей. Ахиль осторожно повела кистью, высвободив руку, и аккуратно, словно приручая дикого зверя, провела тыльной стороной по твердой скуле. Спустилась пальцами чуть ниже, обогнув продольный шрам, осторожно провела по шершавым обветренным губам.

— Спаси меня, — немного раздраженно шепнул Гор, прикрыв глаза. Он полностью отпустил Ахиль и перевел дыхание. — Утешь меня, — Гор, будто насекомое, с легкостью смахнул с лица женскую руку, и почувствовал, как судорожно, сдерживаясь, выдохнула молодая женщина перед ним.

— Ты не многого просишь? — уточнил Гор, потянув ремень. Наблюдая за этим жестом, Ахиль, охваченная трепетом, слабо улыбнулась.

Сдернув ремень, Гор твердыми руками обвил талию Ахиль и провел вверх, сжал полушария пышной высокой груди. Одной рукой отбросил назад медную копну тяжелых волос, другой обхватил стан, склонившись к женскому плечу. Вдохнув, Гор жадно оскалился: у нее до сих пор молодой, сладко-сливочный запах. Сухими горячими губами Гор поймал нервно забившуюся жилку на шее женщины, чуть прикусил, услышав утробный стон и почувствовав, как тонкие руки обвили его шею.

Приподняв, Гор усадил Ахиль на стол, но даже так ему было немного неудобно наклоняться к ней. Он завел руку женщине за голову и, чуть отстранившись, чтобы самодовольно смотреть в глаза царевны, потянул завязки платья. Какой смысл загонять зайца в силок, если не видишь при этом его ужас?

Когда-то именно этот инстинкт заставлял его преследовать Бану, но, пожалуй, сейчас, он, представься шанс, поступил бы с ученицей совсем иначе.

Непрошенное воспоминание о танше со светлыми волосами, что облако, всковырнуло ту часть в душе Гора, которой мужчина сам начинал побаиваться. Не время сейчас о ней думать. Обозлившись на себя, Гор не совладал с телом и, утратив терпение, рванул корсаж, чтобы поскорее высвободить молочно-белую грудь. Он ощутил, как вздрогнула женщина в его руках, не ожидавшая резкой перемены к безумству. Но Гор, даже осознав собственный жест, не переменился. Едва ли Ахиль ждет, что он смягчится, а если и ждет — что ж, думать следовало раньше. Он предупреждал.

Больше терзаниям совести внутри Гора места не нашлось. Столкнув со стола все лишнее, он, надавив на грудь обеими руками, повалил Ахиль. Наклонился следом, поймал губами розовый, как цветки повилики, сосок, прикусил и потянул в рот, чувствуя, как девчонка вся прогибается навстречу, как тянет его за волосы. Гор чуть приподнялся, надавливая, провел рукой по плоскому животу вверх, с силой, до боли, обхватил налитые груди, сжал округлую и тонкую, как стебель белой лилии, шею. Ахиль пасовала, хотя и справлялась с собой. Потянула в разрывающем жесте тунику Гора, но так его было не раздеть, и мужчина рывком стянул одежду через голову.

Ахиль задохнулась. Вылепленное тысячами тренировок могучее тело вздувалось от накопленной годами силы. Казалось, тронь только, дунь — и она обрушится, разотрет в пыль камни, раздерет в нити железо. Могучие мышцы под кожей переплетались, как змеи, опасные, словно последний час.

— Нравлюсь? — осведомился Гор, вздернув бровь и еще больше расправляя прямые широкие плечи, перечерченные рубцами и шрамами.

— Не то слово, — выдохнула женщина, приложив к губам пальцы.

Гор не ждал, пока Ахиль справится с восхищением. Он задрал подол, повел сразу обеими руками вверх, вычерчивая большими пальцами линии по внутренней стороне бедра. И чем выше он забирался, тем сильнее дрожали у Ахиль ноги. Когда Гор положился на чуткость пальцев, Ахиль притянула его ногами. Змей ощерился: так все просто. Свободной рукой он припустил штаны, и Ахиль, готовая к любой боли, знакомой по объятиям бывшего мужа, замерла в недоумении от того, насколько легко Гор оказался внутри.

Мужчина, наблюдая за замешательством женщины, скривил в усмешке рот.

— Неожиданно? — и не дожидаясь ответа, даже не желая его слышать, взял настойчивый ритм.

Ахиль вцепилась в запястья, сжимавшие ее бедра хваткой, какой в роковом поединке держат меч, закусила губу, но не протестовала, ощущая, как блаженство, накопленное, свернувшееся узлом в глубине живота, разливается свинцовой истомой по всему телу, раскаляя, обжигая, мучая. Гор застонал первым, и почти сразу, урча, как зверь, выгнулась на лопатках Ахиль.

Гор перевел дыхание и, отстранившись, быстро оправил одежду. Ахиль, ослабшая, с бессильными ногами, попыталась приподняться на столе, но Гору пришлось подать ей руку, чтобы помочь. В том, как Гор накидывал тунику и вообще собирался, даже не оглядываясь в ее сторону, сквозило безразличие.

— Я думала, — шепнула она, — будет немного иначе.

Гор облизнулся собственной издевке. Он обернулся и бросил на женщину раздевающий взгляд.

— Можем попробовать еще разок, — сказал он, шагнув вперед.

— Тиглат…

Мужчина скривился:

— Не люблю, когда женщины зовут меня так, — он дернул Ахиль за талию, рывком повернув к себе спиной и наклонив на стол, твердой рукой удерживая шею. Груди, которые женщина еще не успела спрятать за платьем, заманчиво качнулись, и Гор чуть потянулся вперед, поймав пальцами сосок. Это начало Ахиль знала очень хорошо.

— Прекрати, Змей, — как могла, Ахиль пересилила панику, чтобы приказ не прозвучал истерично. Но дрожащий голос выдавал все равно.

Гор ничего не ответил и просто отстранился, продолжив одевание. Оставалось только затянуть потуже пояс и заправить тяжелый меч.

— Что с тобой, Змей? — спросила женщина, одевшись и оглядываясь.

— Ничего. Просто ты надеялась, что все будет иначе. А как, Ахиль? Я не орудие, призванное воплощать фантазии высокородных дев, чтобы они там ни надумали. Ты сказала, что все дело во мне, и это я не способен удивляться в силу возраста. Так вот, просто чтобы ты поняла: удивляет не постель, удивляет человек. Все, что я нахожу в любых объятиях — это ложь. Да, я расслабился, спасибо, иногда очень полезно скинуть напряжение последней недели. Но ведь это было не так, как ты надеялась, — зло бросил Гор.

— Ты… ты что… обижен на мои слова? — Ахиль подошла ближе, встав перед Гором лицом к лицу. — Но ведь я не имела в виду, что мне не понравилось, просто…

— Просто это вранье, — Гор грубо поймал протянутую к нему руку. — Он так одинок, как и я, — заговорил Гор не своим голосом. — Я окружу его заботой, он будет нежен, я научу его… Ахггггррр, — взревел Гор, отпихнув девчонку и отвернувшись. — Это всегда одинаково. Вы все всегда думаете одинаково. Что мне чертовски нужна забота. Что каждая из вас — одна-единственная на всем свете, способная возродить мою покинутую душу. Вас всех одинаково пугают и восхищают зазубрины на моем теле, как одинаково все урчат, в итоге наслаждаясь тем, что я, как вам кажется, груб. Потом клянчат еще, а потом, когда я даю себе на каплю больше свободы, все дрожат, перепуганные, как курицы, и смотрят, как на чудовище.

Впервые на памяти Ахиль Змей выглядел по-настоящему свирепым и рассерженным. Он зашагал по комнате широкими шагами, озлобленный и раздраженный, в его глазах плескалась лютая ненависть.

— На всем белом свете есть только одна женщина, которая доподлинно знает, что я такое, и ни никогда, никогда не дрожит, если я касаюсь ее. Никогда она не боялась подходить ко мне, хотя я обращался с ней много хуже, чем Халий с тобой.

— Змей, — шепнула Ахиль, но мужчина уже был рядом и, запустив палец за ворот женского платья, потянул на себя, заглядывая безразлично-льдистыми глазами в выпученные испуганные.

— Я вырос из дерьма, Ахиль. И я ненавижу страх. Особенно страх людей, которые понятия не имеют, что это такое на самом деле.

Он оттолкнул ее брезгливо и взглянул — презрительно.

— Чтобы принадлежать сильному мужчине, нужно самой иметь достаточно сил, чтобы не дать ему упасть под тяготами, которые он принял на себя, как твой щит. Это я выучил. Да благословит вас Кровавая Мать, ваше высочество.

— Змей, — Ахиль ничего не поняла и шагнула вперед, поймав край туники. Не оборачиваясь, Гор дернулся из хватки и ушел.

Отдав распоряжения охране, он выехал в Аттар, назад к царю, еще до полуночи.

"Есть лишь один путь сделать это незаметно, — мысленно шепнула Шиада. — И выбора нет".

Гленн молча кивнул.

Он по-прежнему прикидывался странствующим монахом-отшельником, который — на сей раз — покинул монастырь, сожженный язычниками, а Шиада скрывалась за теневым плащом Матери Сумерек. Сейчас это решение было самым верным: в Кольдерт мало-помалу стекались беженцы со всей страны: измученные староверами, набегами дезертиров-разбойников из приграничных армий Стансоров и Ладомаров, пиратами с запада, племенами с севера. Затеряться в толпах незнакомцев было легко.

Вызволять короля Удгара жрецы тоже решили в час Матери Сумерек, на закате: когда все не то, чем кажется, обман удается легче всего.

Но даже это решение не давало никаких шансов на успех. Чтобы найти короля Удгара в подземельях под столицей понадобиться время и ключ. И даже при том, что Шиада может полностью скрыть свое присутствие, не позволяя никому из людей видеть ее облик, слышать ее шаг или дыхание, чувствовать ее при случайном касании и даже ощущать ее запах, она не могла стащить ключи у стражника так, чтобы он ничего не заметил. Но заставить их освободить Удгара она могла.

Однако Удгара мало освободить — его надо вывезти из столицы, и это задача посложнее других. Здесь потребуются не только время, чары и лошади, чтобы как можно скорее сопроводить короля к военному лагерю сына, где он окажется в безопасности. Чтобы выйти из столицы незаметно, придется заставить всю столицу обратить внимание на нечто совсем иное и столь ужасающее, что смолчать будет нельзя.

Жрецы остановились у входа в королевский замок. Стражникам Гленн внушил твердое убеждение, что явился по приглашению королевы Гвен, которая после смерти архиепископа Ликандра настойчиво искала духовника, и он, якобы настоятель сожженного еретиками монастыря, лишенный паствы, мог бы попробовать. Шиада неотступно следовала за братом и стражниками, которые вели в покои королевы.

И, как только они свернули в пустынный коридор, где обитали женщины королевской семьи, друид — невиданно прытко для немощного ссохшегося старика — рванул из-за пояса (которого на монашеской рясе не было в помине) кинжал и всадил стражнику в живот. Тот попытался вскрикнуть, но невидимая рука с силой зажала рот. Второй стражник попытался рвануться, но невиданным образом замер. Попытался снова — но не мог шевельнуть и пальцем. От ужаса он не сумел даже пискнуть и будто онемел.

Гленн обернулся к нему и наотмашь рассек горло.

"Ал наш закат, Гленн, — обратилась Шиада. — Мы будем ждать тебя в первом овраге у ладомарского тракта до полуночи".

"Да направит нас Мать Сумерек" — собранно отозвался Гленн и шагнул вперед, мимо истекающих кровью стражей. Теперь самое время стать стражем самому, как они и договаривались. Гленн провел ладонью по лицу, тряхнул головой и преобразился нужным образом.

Шиада ужом скользнула по переходам вниз, в подземелья, к темницам. Только береги себя, думал Гленн, торопясь в нужные покои. Там уже ждала стража.

— Ты еще кто? Новенький?

— Точно, — отозвался Гленн чужим голосом. — Ее величество приказала привести внука. Старый Удгар отказывается приказывать сыну отвести войска от границ Ладомаров. Королева Гвендиор предложила его величеству воздействовать так.

Стражники переглянулись: кажется убедительным, вот только…

— С какой стати королю объяснять тебе, к чему ему внук? — спросил один из них.

И правда, это ему, племяннику, Нирох мог многое объяснять и о многом советоваться. Большинству просто отдают приказы. Дыхание богов, привычки прошлого всегда портят настоящее.

— Отвечай, — потребовал стражник, потянувшись к мечу. Но Гленн особенно честными глазами взглянул на стражей с каким-то необычным выражением — и те послушно открыли комнату.

Тут будет сложнее, мгновенно осознал жрец, окинув взглядом двух детей, двух нянек и еще девочку из числа прислуги, которая возилась у очага. Держать в подчинении разум пяти человек разом чертовски нелегко.

— У нас приказ ее величества привести Норана в тронную залу, — возвестил один из стражей принца.

Женщины переглянулись, старшая кивнула остальным. Гленн помнил ее хорошо.

— Мы пойдем с вами, — сообщила она. Христиане или язычники, а она этого мальчика обихаживала еще при живой Виллине, вместе со жрицей Линеттой. И чтобы кто ни говорил, добродетелью и порядочностью девушка могла подавать пример всему двору, а о принце и принцессе заботилась со всем рдением.

Стражники переглянулись тоже:

— Хорошо.

Женщина помоложе подхватила на руки Норана. После смерти матери и Линетты мальчик стал угрюм и почти все время молчал. Молодая смотрительница поудобнее перехватила мальчика — он был уже довольно большим и тяжелым, и стоило бы держать его за руку, чтобы шел сам. Но сердце подсказывало, что лучше на руках.

Что ж, выдохнул Гленн. Сейчас.

— Секунду.

— Чего еще? — спросил страж.

Гленн приложил все силы, и один из стражей закрыл дверь покоя принцев.

— Ты что делаешь?

— Ты же сам сказал ее закрыть, — уставился один на другого. — Я ничего не…

Старая нянька зажала рот, чтобы не закричать, и ткнула пальцем в Гленна: управляя разумом других, он не удержал завесы перед собой, и на мгновение проступил его истинный облик.

— Ты… же…

— Мне жаль, — шепнул один из стражей и рванул меч из ножен.

Девочка у камина завизжала, и Гленн наскоро бросил в нее нож. Прицельно, в горло. Она схватилась за рукоять, булькая и хрипя, и с закатившимися глазами сползла на пол. Молодая женщина с Нораном на руках прижала мальчика крепче и отступила к окну. Старая нянька кинулась вперед, успев выхватить откуда-то кинжал. Гленн, наконец, оголил меч и с плеча вспорол горло второму стражнику. Старая нянька уже замахнулась, но Гленн ловко поймал руку и, провернувшись, всадил женщине в живот ее же кинжал ее же рукой. Он не хотел причинять ей никакого вреда. Но оставлять свидетелей было недопустимо.

Наконец, Гленн обернулся к молодой женщине с Нораном на руках. Ребенок мычал, хмурясь, но не плакал. Женщина прижимала его одной рукой, понимая, что не сможет долго удерживать такой вес, а другую вытянула перед собой, сжимая небольшой нож.

— Не подходи, — она сделала широкое рассекающее движение. И Гленн, убрав меч, остановился чуть поодаль. — Как ты можешь? Ты ведь… ты ведь Гленн, племянник короля, который увивался за Линеттой. Я узнала тебя. Неужели для тебя ничего не значит, что твоя любимая привечала этих детей, как собственных? Это ведь всего лишь дети.

— Напротив, — Гленн подошел к убитой девочке, вытащил кинжал, отер об одежду убитой, и заправил за пояс. Потом обернулся к женщине с ребенком и в миротворческом жесте поднял ладони. Он имел теперь собственный облик, включая заплетенные со лба назад темные каштановые волосы и жреческие штаны с туникой характерного синеватого окраса. — Именно потому, что их воспитывала Линетта, именно потому, что они — дети моего друга и кузена, я позволю тебе сохранить жизнь одной из них.

— Что? — ужаснулась женщина. — На помо…

Голос вдруг отказал. И, понимая, что жреческие силы ему еще пригодятся, Гленн быстро ослабил заклятие, подлетев вперед, уведя со своего пути руку с ножом, и зажав женщине рот ладонью.

— Ты думаешь, Гвен напрасно женила сына на христианке? Думаешь, когда эта девчонка родит Тройду сына, Норана оставят жить?

— Но… я слышала, союз с Архоном…

— Король Архона заперт в темнице, — прошипел Гленн. — О каком союзе еще можно говорить?

— Но… я…

— Я не желаю зла тебе или другим. Но здесь и сейчас или умрете вы трое или только он, — Гленн кивнул на Норана. — Думаешь ты сама останешься в живых после того, как найдут мертвого принца?

Женщина закусила губу.

— Я…

— Я не смогу позаботиться об Инне. Ей нужна женщина. Бери ее, и я отведу тебя в Архон.

— Но… но я христианка… что мне там…

Гленн быстро осмотрелся. Он и так потратил тут кучу времени на милосердие, которое к нему христиане проявили едва бы. А что до Норана… Как посвященный древней вере в Праматерь, как восстававший в ней и уходивший, он имеет душу, готовую пасть снова во имя Праматери.

— Жаль, — шепнул Гленн и всадил кинжал Норану в грудь. Лезвие прошло насквозь. Перепуганная женщина разжала руку, его держащую, отпрянула, не справившись с первой реакцией отвращения перед кровью. Гленн сам подхватил ребенка и аккуратно положил на пол. Женщина начала пятиться, пока не уперлась спиной в колыбель навзрыд кричащей Инны. Плач ребенка неизменно привлечет массу внимания, успел подумать Гленн.

Женщина заверещала, схватившись за голову. Но прежде, чем успела что-то понять, Гленн возник перед ней и твердым жестом, обхватив голову, повернул до рокового хруста.

Потом опустился перед Нораном на пол. Несчастный ребенок с трагической судьбой. Гленн прижал к губам тыльную сторону ладони, ощущая, как к горлу подкатывает непреодолимая тошнота, а к глазам — слезы.

Милый маленький Норан… крохой, он сидел на коленях Линетты, болтая ножками, и улыбался им, когда они гуляли вместе, полубеззубым ртом и самыми лучистыми и счастливыми в мире глазами. Именно в те моменты Гленн ловил себя на мысли, что в его идеальном будущем они с Линеттой вот также сидят на скамье внутреннего двора Кольдерта, на руках у нее их солнышко-дочка, а сын с Нораном чуть поодаль, упражняются на мечах или просто дурачатся. Когда-нибудь, может, их с Линеттой сын стал бы для Норана таким же другом, каким был для Тройда сам Гленн. А может, с их дочерью Норан в Нэлейм в день посвящения, принятого из рук деда-друида Таланара, провел бы первую ночь с женщиной. Почему нет, в Нэлейм случается священный брак…

Сколько тогда было мечт, сколько надежд…

Таланар больше не посвятит в служение Всеединой ни одного мальчика, а Линетта никогда не возьмет за руку, не подарит дитя. И Норан никогда не станет королем-другом ребенку, которого он, предатель Тройда, мог бы иметь.

Гленн глубоко вдохнул и стер с лица слезы. Он вытащил кинжал из маленького тельца, вытер о рукав, и убрал за пояс. Нащупал на шее Норана подвеску из сосновой смолы, какую надевают мальчику при посвящении Наина Моргот — обряда защиты и верности долгу. Хотя Норан был слишком мал, чтобы пройти инициацию, Таланар подарил когда-то ему этот знак, а Шиада вплела молитвы. Удгар заслужил право иметь хоть что-то от первого и единственного внука на память.

Чувствуя себя последним ничтожеством, Гленн спрятал подвеску запазуху, взял, осторожно, как мог, на руки розовощекую Инну и, применив все жреческие силы, заставил ребенка уснуть. Дети очень чувствительны, а потому не только видят и понимают больше, чем все взрослые, и легче поддаются чарам.

Гленн принял вид тучной уставшей женщины, ищущей пристанища и работы, чтобы прокормить единственную дочь, отец которой — торговец глиняными горшками — был убит каким-то бородатым старовером на перекрестке по дороге. Их дом разграбили и даже то немногое, что она могла бы продать после смерти мужа — разгромили все… Да снизойдет карающий огненный меч Господень на головы тех, кто…

Шиада плыла мимо темниц тенью.

То, что никогда прежде она не видела короля Удгара, ни капли ее не смущало. Отыскав тюремщика, она подобралась со спины, и будто собственными призрачными руками подняла с насиженного места. В подпитии, заносчивый, с отвратительным смехом, начальник тюремной стражи поднялся под недоуменные взгляды подчиненных.

— Эй, ты чего?

— Пойду отолью, — чужим голосом произнесла Шиада.

— В чью-то камеру?

— А то.

— Я с тобой.

— И я. Хочу посмотреть, как кто-нибудь помочится в миску папаши Удгара.

Остальные тоже поддержали: шутка показалась достойной.

Шиада рукой начальника стражи схватила за грудки ближайшего парня:

— Хорошего понемногу. Ты со мной, остальные достаньте еще эля. И приведи ту толстушку с кухни, — Шиада быстро нашарила в памяти тюремщика образ зазнобы, — у меня, кажется, встает.

Убедительности ради, Шиада заставила мужчину, чьим сознанием управляла, подержаться за промежность, демонстрируя правдивость слов.

— Расскажешь потом, какая будет рожа у Удгара, когда командор нассыт ему в чашку.

— Точно, — отозвался парень — совсем щеголь, с обветренной красной кожей.

Они двинулись к нужной камере — Шиада настойчиво внушала, что нужно открыть именно камеру короля Удгара и никого другого. Ни голоса отвратительных желаний в головах спутников, ни запах сырости в тюремном тоннеле не могли сбить ее с цели.

Удгар шевельнулся, переведя взгляд на возникающий вдалеке источник света. Глаза привыкли к темноте, Удгар болезненно щурился тем сильнее, чем ближе были люди с факелами. Когда начальник тюремной стражи и его моложавый прихвостень остановились напротив, Удгар, все еще чуть отворачиваясь к тьме, с пониманием спросил:

— Настало время для пыток?

И, разумеется, было ясно, что отвечать ему никто не станет. Удгара не удивило, что вместо ответа тюремщик открыл камеру, чуть отойдя, чтобы вышел пленник.

— Эй, — толкнул командира щеголь. — Вы чего? Чего бы вам выпускать папашу Удгара?

И до того, как услышать ответ, мальчишка, словно оглушенный, осел. А следом опустился и начальник стражи. Удгар отступил в тень.

— Ох, праматерь… — оглядывая произошедшее, пятился Удгар.

— Меня направила Нелла Сирин, — обронила она до того, как проявилась из полумрака, освещенного одиноким факелом тоннеля.

Удгар вздрогнул, но потом, наконец, попытался взять себя в руки.

— Я отведу тебя к сыну. На выходе из темницы сейчас еще шестеро. Возьми меч капитана, король Удгар. Не переживай, я могу замедлить их, и ты успеешь всех перерезать. Потом нам надо будет найти лошадей и ждать в овраге на ладомарском тракте.

— Кто…

— Ты запомнил? — Шиада встряхнула короля за грудки. — Первый овраг на ладомарском тракте. Там тебя будет ждать Гленн, сын Неллы Сирин и Таланара Тайи. Ты ведь знаешь его?

— Гленна-то? Конечно, — Удгар с трудом укладывал происходящее в голове, даже не пытаясь понять.

— Я преображу твой вид под королевского гонца, придется действовать прытко, как они. Я сама буду держаться в тени, как сейчас. Ты не будешь меня видеть и слышать, но неукоснительно делай, что нужно. Иногда у тебя в голове будут возникать мысли, куда идти, что сказать. Следуй им, так ты доберешься до оврага. За Гленна назначена награда, он приговорен, поэтому не пытайся искать его. Он тоже скрывается, и я не знаю, под какой из личин. Если что-то пойдет не так и со мной что-то случится, главное, дождись его. Ты все запомнил, король Удгар?

Король смог только кивнуть.

— Ал наш закат, владыка. А теперь бери меч, пока они не проснулись, и пошли.

Удгар подчинился. Совсем скоро послышались голоса остальных, и когда он появился, напряженный, плотно сжавший губы, с ладонью на рукояти меча, кто-то из тюремщиков гаркнул:

— Йо, командир. А где Дрок?

"Они видят тебя, как командира стражи".

"Это я уже сообразил", — огрызнулся Удгар и по взглядам остальных понял, что огрызнулся вслух.

— Чего?

— Говорю, сам не сообразил, — безотчетно ответил Удгар, не понимая, как такое возможно. — Только пристроился к чашке папаши Удгара, глядь, а Дрока и нет. Подумал, может, что я свой причиндал достал по его задницу, да удрал обратно?

"Всеединая, что я говорю?"

— Эй, — сладко пропела толстушка с налитыми щеками, — а мне сказали, ты меня искал. Я принесла эля, — качая пышными бедрами, приблизилась женщина.

"Сейчас" — велела Шиада.

Удгар медлил.

"Давай".

И король выхватил меч, совершенно непривычный, чтобы командовал не он, а им.

"Мне в жизни не поспеть против шесте…"

Удгар оборвался посреди мысли, когда понял, что солдаты тюремной стражи и толстушка с кухни с перекошенными от ужаса физиономиями силятся пошевелиться и не могут. Удгар от недоумения тоже замер.

"Шевелись же. Я не могу делать это вечно, а Гленн не сможет долго нас ждать".

Удгар сглотнул, кивнул, и перерезал солдат.

— Мать Сумерек, — шепнул король.

"Быстрее" — велела Шиада.

На конюшне Удгар, вбежавший туда, как самый настоящий всполошенный гонец, заявил, что ему нужно четыре лошади: король отсылает депеши четырем герцогам. На вопрос, почему тогда он здесь один, Удгар сообщил, что еще двое тащат на всех снедь и воду, а один отправился добывать шерстяной плащ: ему ехать к Стансорам, а у них на севере в это время года, говорят, пробирает до костей.

Конюший мог бы задать вопросы, но отчего-то не стал, и Удгар, кажется, уже понимал, почему. Конюший взялся помочь довести коней до городских ворот, и потом едва ли мог вспомнить, как очутился там, где очутился, с одной-единственной лошадью в руках.

Удгар, оперевшись в стремя, перекинул вторую ногу через седло, но не торопился, не зная, здесь ли Шиада, на коне ли она, и что вообще происходит. Он не слышал ее с самой конюшни, а дорога через толчею беженцев и скитальцев заняла почти час. Но то, что кони ее чуяли, было очевидно — они пофыркивали, поводили головами, и пытались, отбрыкиваясь, отодвинуться от неведомого духа — и это успокаивало Старого короля, который все еще с трудом разбирал происходящее. Наконец, в голове короля мелькнула краткое "Трогай", и, удерживая поводья обеих лошадей, Удгар пустил свою шагом. Гонцы так не едут, они мчатся, прикинул стражник на воротах и пустил стрелу. В Удгара не попал, но кони взвились, и Удгар понесся со всеми тремя.

Только тогда стражники на воротах вдруг задумались, почему единственный гонец выезжает с тремя лошадьми.

Но было поздно:

— Принц Норан убит, — в Кольдерте занялся переполох.

Срок Нанданы давно настал, но Гленна все не было. Кони, притомившись, разлеглись на траве, Удгар от беспокойства удерживал поводья. Шиада, наконец, скинула теневой плащ, однако обычный, из ткани, оставила, и капюшон с глаз не сдвинула. То, что сейчас с ней был отец Агравейна, скорее, дезориентировало, чем как-то ободряло. К тому же, томительное ожидание подтачивало всякую выдержку и, мало-помалу, Шиада начала заламывать руки, шагая туда-сюда.

— Ты слишком суетлива для жрицы, — обронил Удгар. Шиада никак не отозвалась.

Взошла луна. Опустевшая, утратившая, серебряным росчерком пера перечеркнувшая небо. Группа разбойников подошла — и прошла мимо, не найдя ничего. Хотя уговор был ждать до полуночи, а сейчас уже подходил к концу первый час, Шиада все еще боялась сдвинуться с места. Он придет, твердила жрица, придет.

И, наконец, вдалеке показалась тучная фигура женщины. Жрица облегченно вздохнула и вышла из укрытия оврага, заросшего кустарником, на дорогу.

— Отчего так долго? — она подошла к женщине с ребенком, и почти сразу путница преобразилась в друида, которого Удгар в очертаниях ночи мог признать за знакомца.

— Дыхание Праматери, — шепнул король. — Слишком много чародейства для одного дня.

— Рад вас видеть, владыка, — Гленн приветственно поклонился Удгару.

— Почему так долго? — спросила Шиада снова.

— Неудачный образ. Едва я зашел на кухни, и меня заставили стряпать пирог с морковкой и печенью. Едва отделался.

— Гленн? — Шиада уже не слышала объяснения, не сводя глаз с малютки, которая при снятии чар никуда не исчезла.

— Я не мог не взять ее. Владыка, думаю, вы узнаете дочь своей дочери? — Гленн немного развернул девочку спящим личиком к старику.

— Что? — Удгар дрожащими руками потянулся к малютке. — Инна?

Гленн молчал.

— Но с чего бы?.. — не понимал король. — Почему она тут?

Гленн достал из-за пазухи подвеску. В скудном освещении убывающей луны, сосновую смолу было не разглядеть и не признать, и Гленн объяснил:

— Ваш внук Норан убит церковниками королевы Гвен. Я надеялся выкрасть их обоих, но опоздал на то самое, фатальное мгновение. Простите, — сочувственно попросил Гленн. — Этот камень мой отец передал Норану при посвящении, я взял на себя смелость передать его вам.

Удгар облизал дрожащие губы и не менее дрожащими пальцами коснулся камешка. Еще несколько дней назад, до приезда Таланара и в день его визита он заходил в покои внуков и провел там немало времени. С тем шкодливым мальчуганом было очень весело. А у девочки, Инны, крохотной внученьки, были ямочки на щечках, как у… у Виллины…

Удгар опустил голову, понимая, что за последние пару месяцев потерял больше, чем за всю жизнь до этого. И едва старческие слезы покатились по сморщенным щекам, на плечо легла женская ладонь.

— Девочка очень мала и задержит нас в пути. Ее будет труднее спрятать. Так что нам ни в коем случае нельзя медлить. К тому же, мне нужно прибыть на Ангорат до сороковин Таланара.

— На Ангорат? — тупо переспросил Удгар.

Шиада подняла на ноги коней, начала прилаживать небольшую поклажу, которую по замыслу Гленн, принявший облик стряпчей, ухватил с кухни. Притороченный к седлу ангоратский посох несколько мешал, и седельную сумку пришлось вертеть так и эдак, прежде чем удалось все надежно закрепить.

— В день сорокоднева титул Верховного друида перейдет к Сайдру. Я обязана приветствовать его. Гленн, что ты говорил насчет пирога с печенью? Я голодна.

— Подожди минуту. Вот, съешь пока лепешки.

Шиада, чье чародейство обходилось особенно большими силами, наскоро закинула в рот кусочек недавно выпеченного теста. Она забралась в седло первой.

— Инну будем вести по очереди, — распорядилась жрица. — Идти придется шагом. Я постараюсь выдать нас за семейную пару, путешествующую с отцом, но лошадей у нас отнимут, едва мы спешимся. Поэтому ехать будем только ночью. Остается придумать, где и как ночью достать для ребенка хоть какой-то еды, которую можно детям.

— А… ты… — начал Удгар.

— У меня нет молока, — отрезала женщина. Гленн вложил в ее руки девочку. — Она не будет спать вечно, Гленн, — пробормотала женщина, понимая, почему Инна такая тихая. — Всеблагая, ребенок в пути…

— Но ведь он сказал, что хотел забрать обоих детей, отчего ж вы не продумали, как будете выбираться с детьми.

— В самом деле, — проговорил Гленн, — отчего?

— Мы надеялись вывезти только Норана, — подала голос Шиада. — Он был достаточно взрослым, чтобы ехать, сидя впереди в седле, даже если бы лошади плелись. А Инна… с ней бы ничего не случилось. В самом худшем случае, если война затянется, ее бы отдали в монастырь, но оттуда ее всегда можно было бы забрать силой.

— Как-то все… — начал Удгар.

— Мне правда жаль, — Шиада, наконец, нашла силы на сострадание. Потом завела поводья в сторону, разворачивая коня, и выбралась на тракт.

Удгара затрясло — от горя и от вопросов, ибо самое немыслимое из предположений закралось в душу. Неужели та, из-за кого он претерпел столько ссор с родным сыном, вытащила его из лап предателей Страбонов? Неужели та, кого он невзлюбил заведомо, отказываясь признавать, что однажды ей стать храмовницей, провела его мимо всех стражников и невзгод, пряча и потворствуя?

Шиада никак не отзывалась и до конца пути больше не сказала Старому королю ни слова.

Колдовать другие лица больше не могло помочь. И, чтобы пройти границу Ладомаров и Архона, Шиада заставила себя растянуть завесный покров сокрытия на всю компанию. В середине продвижения по краю вражеского лагеря, Шиаду начало откровенно мутить от расхода сил: четыре человека, один из которых — плачущий ребенок, и три лошади в неустанном движении — такое не каждый день приходится прятать в завесном мире и вести потайными тропами. Внучку на этот раз вез сам Удгар, потому что было сразу ясно, что перво-наперво, Шиаде было бы хорошо усидеть в седле самой. И хотя они пробирались по обыкновению ночью, жрица всерьез переживала за успех.

Только когда Ладомары остались позади, Шиада смогла стянуть Скрывающий плащ и перевести дух. Жрица беспомощно цеплялась ослабевшими пальцами за поводья, кренясь все сильнее, пока, наконец, не выпала из седла на заботливо подставленное плечо кузена. Со лба градом катился пот, и разномастно-медные, сверкающие, как солнечные искры волосы, темнели, влажнея, и липли к вискам.

— Держись.

Жрица беззвучно шевельнула губами, ощущая, как тонкой струйкой сила перетекает в нее откуда-то еще. Укладывая женщину на землю, Гленн понял, что женское предплечье как в огне. Чуть отодвинув полы плаща, жрец увидел до боли знакомый браслет, который слегка подсвечивался необъяснимым мерцанием.

Весь путь Шиада и Гленн поддерживали связь, не говоря вслух. Это была особая ее просьба — не открывать себя владыке Удгару, и Гленн помог без вопросов.

Солнце стояло уже высоко, когда им удалось преодолеть вражеский лагерь. Ведь, хоть они вошли в него с часом Нанданы, путь на другую сторону занял немало времени.

Гленн отыскал укрытие — какое-никакое — в очередном овраге и до вечера решено было не беспокоить жрицу. В двадцати минутах верхом лежала крохотная деревушка, где Гленн смог купить немного молока.

К ночи Шиаду начало лихорадить, и стало очевидно, что до утра по-прежнему придется остаться в овраге, хоть бы это и доставляло массу очевидных неудобств.

Однако на следующее утро жрице стало существенно лучше и, собравшись с силами и расстреножив лошадей, Шиада, мелькая вокруг своего скакуна, как черная хищная птица, прощалась.

— Здесь наши пути расходятся, Гленн.

Друид кивнул.

— Я доставлю владыку Удгара в целости его сыну.

— Хорошо, — кивнула Шиада. — Вот, — она потянула массивный золотой браслет с предплечья. — Твой отец отдал мне его в день нашего прощанья. Он был мне неплохим оберегом. Надеюсь, тебя защитит также.

— Отец… отдал его те…

— Пожалуйста, Гленн, — попросила Шиада совсем по-сестрински. — Вернись на Ангорат живым. И если сможешь — с ней, — улыбнулась жрица, подбородком указав на Инну в руках короля. — Думаю, в память об ее матери, будет верным вырастить Инну среди жриц Илланы.

— Это не нам решать, — улыбнулся Гленн, надевая браслет отца. Он полюбовался им пару минут и с тоской поглядел на жрицу. — Спасибо.

Гленн коротко поцеловал Шиаду в губы.

— Светел твой день, — отозвалась Шиада, а потом впервые за дни пути посмотрела на Удгара открыто и прямо — с той решимостью, за которой видна готовность переступить через все препятствия одним широким шагом.

— Да убережет Всеблагая и Всевластная Молодого короля.

— Ш… — Гленн одернул сам себя, но Шиада обернулась из седла. — Передай ей поклон.

"Во славу Всеблагой".

Шиада накинула капюшон черного плаща, с которым не расставалась несмотря на то, что в этой полосе в подобной одежде было очевидно слишком жарко. Пришпорила животное и понеслась в бескрайнее море Ургатской степи, отделяющей архонские земли от Летнего озера.

— Не сердитесь на нее, владыка, — произнес, наконец, Гленн, глядя вслед удалявшейся всаднице. Надо было хоть как-то разрядить обстановку. — Она понимает ваше горе лучше многих, — добавил Гленн вслух для пущей убедительности.

— Думаешь? — как мог, Удгар удобнее и аккуратнее пристроил внучку, прижимая к себе одной рукой, а второй удерживая поводья. Но если конь рванет… Нет, Удгар даже думать не хотел о последствиях.

— Не стоит задерживаться, — приказал король. — Лагерь Агравейна неподалеку. Сможешь изменить нас на время?

— Стереть нас совсем я не могу, но преобразить наверняка получится.

Агравейн Тандарион, огромный, как утес, твердый, как алмаз, непоколебимый, как железо, и собранный, как навостренная гончая, перемещался по лагерю, как стрела. Напористо, уверенно, целенаправленно и не отклоняясь ни под каким ветром. За время расквартировки на границе с Иландаром архонцы воздвигли укрепления и по-прежнему занимались тем же, уплотняя стены, углубляя рвы, заостряя обтесанные колья. Фуражиры под охраной самых отчаянных и безбашенных головорезов вторгались в ладомарские и гуданские приграничья, разграбляли запасенное на зиму зерно, сырные головы, вяленое мясо и рыбу, бочками вывозили свежий эль, гречишную муку и мед, тащили редис и репы, тыквы и яблоки, телегами переправляли в лагерь изловленный скот и отъевшихся за лето кур и уток. Все мало-мальски ценное и съестное отнималось у врага. Не жалея жизней, солдаты Архона под знаменами с тремя скакунами, обдирали иландарцев до нитки. Сейчас набеги особенно выгодны — убранный урожай едва успели припрятать по амбарам.

В золотистых и облетающих цветах средней осени, хорошая жирная пища была особенно желанным даром.

Больше половины армии, однако, было расставленно по всем архонским границам, а частью — собрано в княжествах, граничащих с Иландаром. От каждой тысячи бойцов были направлены люди, налаживающие сообщение и подводу провианта из не сильно отдаленных провинций. Хотя, разумеется, первое правило войны Агравейн не забыл: людей бери у себя, еду для них — у врага.

Когда ему сообщили, что прибыл отец, Агравейн бросил все дела и кинулся отцу на грудь. Двое рослых, могучих мужчин обнялись, когда крохотная Инна была передана в руки заботливых сестер милосердия, обеспечивающих армию лечащими припарками и снадобьями. То не многое, что осталось им после смерти Виллины, трагически сообщил Удгар, когда вместе с сыном и Гленном расположился в главном шатре командования и склонился над колыбелью внучки. В отличие от Гленна и Шиады Удгар отчетливо понимал, что на переговоры едет за внуками, и несколько нянек и колыбелей ждали своих обитателей.

Захватив Удгара в плен, Нирох прислал Агравейну немало требований к капитуляции. Несговорчивость Молодого короля Нирох преодолевал, раз за разом отсылая ему вести о смерти сопровождавших Удгара архонских бойцов. Последней каплей стало убийство иландарцами Астальда. Но Железная Грива Этана и тогда не подумал внять угрозам Нироха, о чем сейчас счел нужным сообщить отцу.

— Верно, — Удгар кивнул. — Сейчас будущее страны — ты, и будь необходимость, я скончался бы. Пусть даже под пытками, — заверил Старый король, после чего шепотом добавил, — как твой Астальд.

Агравейн плотно сжал жесткие губы: Астальд был самым лучшим другом в его жизни. Мать Астальда выкормила их обоих, и, равные возрастом, с раннего детства эти двое шли рука об руку сквозь все кручи военного и мирного времени.

Железногривый скрипнул зубами:

— Я спрошу с Нироха за всех них. За Виллину, за Норана, за Астальда. Особенно — прости, отец — за Астальда. Я сравняю Кольдерт с землей, если потребуется.

— И если позволите, — влез Гленн, — я помогу вам, ваше величество.

Агравейн, бушующий, как Великое море в шторм, метался по шатру, горланя так, что, всхлипывая, вздрагивала маленькая Инна в колыбели, пока сестры милосердия вместе с няньками не увезли девочку. На другой день, с утра, ребенка под охраной было решено доставить в Аэлантис, во дворец высокородных родственников.

Сейчас Агравейн дернул головой — раздраженно, с бешенством, будто спрашивая Гленна: кого интересует твое мнение?

Но жрец настоял на своем:

— Вам пригодится опытный и талантливый жрец, способный к любому обману в час Матери Сумерек, который, ко всему прочему, прожил в королевском замке Кольдерта семь лет и столько же колесил по стране, выведывая все тайные тропы и закутки.

Агравейн, практичный и расчетливый во всем, что касалось ведения войны, утихомирил ярость, пытаясь внять голосу рассудка.

— Пожалуй, — обронил он кратко, потому что на большее сейчас просто не был способен.

— Разве тебе не надо на Ангорат? — уточнил Удгар, справедливо полагавший, что Гленн из двух жрецов вызвался сопровождать Удгара поскольку не был "Вторым среди жрецов". Однако, когда восходит новый Верховный друид, всем следовало бы преклонить головы.

— Нет, — Гленн мотнул головой. — Мой долг перед Ангоратом — это долг перед Храмовницей и Второй среди жриц. Шиада дала мне свободу делать то, что я считаю правильным, и вернуться живым. И, честно, я подчинюсь с радостью.

Гленн видел, как Агравейн при упоминании Шиады нервно, измученно, как если тревожить старую рану, которая нет-нет через шрамы сочится сукровицей, дернул головой. Все верно, с печалью посочувствовал жрец Молодому королю: в жизни каждого настоящего мужчины есть женщина, которой ему не забыть.

Агравейн вдруг облизнулся, как если бы хотел что-то сказать, потом снова плотно сжал губы, обернулся к друиду всем телом и уже вознес руку с указующим перстом, как вдруг опять осекся. Гленн взял на себя смелость.

— Все правильно, мой король. Сейчас, когда владыка Удгар спасен, когда Инна в безопасности, когда по-прежнему не отмщены ни принцесса Виллина, ни принц Норан, ни ваш брат Астальд, ни сотни других староверов, имен которых нам не дано знать или помнить, сейчас, государь, вы можете сделать все, что хотите. И если вам удастся смять иландарцев, если вы сможете победить Нироха и его безудержную фанатичную жену, вы сможете потребовать любых условий, — Гленн сделал навстречу Агравейну шаг и повторил. — Любых.

Всепожирающее пламя праведного гнева взметнулось в блестящих, как алчущее пожара солнце, янтарных глазах Агравейна — и Гленн узрел перед собой в полный рост человека, измученного жаждой до того, что сам он готов был обратиться в сокрушительный речной поток, размывающий до основания города.

Следующим рассветом Агравейн Железногривый, гроза всего Этана, богатырь, побеждавший в боях, если верить бардам, с тринадцати лет, дал приказ архонской армии занять ладомарские укрепления.