Государственные тайны. Книги 1-3

Глава 1. КРАСНАЯ ВОСКОВАЯ ПЕЧАТЬ

Небо хмурилось. Юный всадник, пустивший свою лошадь галопом, недовольно оглянулся на черную тучу, что висела над его головой с той минуты, как он выехал за ворота замка Сорель, и вот-вот собиралась пролиться дождем. Не будь паренек таким добрым христианином, он наверняка пригрозил бы ей кулаком. Но это неминуемо оскорбило бы господа. «Разве мыслимо позволить себе такое, хотя бы даже и Франсуа Вандомскому, принцу Мартигскому, одному из многочисленных внуков короля Генриха IV?» — думал десятилетний мальчуган, торопливо понукая коня.

Ведь если сейчас разразится гроза, она его задержит и только ухудшит и без того неприятное положение. Ведь Франсуа уехал из Ане, никому не сказав ни слова. Он даже оседлал коня без чьей-то помощи, отлично понимая, чем рискует. Все, что могло произойти по его возвращении, он знал заранее. Ему, несомненно, удастся избежать наказания, если он вернется незамеченным. Но если Франсуа опоздает к ужину, то ему несдобровать — это ясно, как божий день. Его воспитатель суров и шутить не станет. Франсуа, безусловно, будет наказан. Он, разумеется, виноват, но все-таки, если порки можно было избежать, об этом стоило подумать. И все это еще не считая того, как к проступку отнесется герцогиня, его мать…

О, она, конечно, спросит, где был ее сын, а так как Франсуа еще не научился врать, он скажет правду. Накажут его позже, а до тех пор ему придется выдержать суровый взгляд и неодобрительное молчание матери. Ему дадут понять, что он разочаровал ее, ту, которую любит и которой восхищается сверх всякой меры, почитая почти святой. И тем не менее надо признать, Франсуа совершил этот проступок сознательно. Иногда приходится выбирать между долгом и зовом сердца.

А душа мальчика уже давно рвалась к замку Сорель, и в этот день он не смог устоять перед желанием отправиться туда. Каждому станет понятно его нетерпение, если все хорошенько объяснить. Франсуа только что узнал, что малышка Луиза заболела. Названия болезни он не запомнил, понял только, что от нее можно умереть или остаться навек обезображенным. Этой мысли десятилетний влюбленный вынести не смог. Ему необходимо было увидеть Луизу!

Теперь хотелось бы поведать предысторию этого непослушания. Франсуа Вандомский впервые встретился с Луизой Сегье 14 марта, за несколько дней до весеннего равноденствия. Ежегодно в этот день служили благодарственный молебен в бенедектинском аббатстве в Иври в честь победы Генриха IV над войсками герцога Майеннского. Семейство Вандом присутствовало почти в полном составе, хотя сама герцогиня, урожденная Франсуаза Лотарингская де Меркер, и приходилась родственницей побежденному. Она подчинилась повелению герцога Сезара, старшего сына великого короля и очаровательной Габриель д'Эстре, которая так и не стала законной женой Генриха IV. Естественно, что все мало-мальски влиятельные местные фамилии считали своим долгом прибыть к мессе. Разумеется, присутствовал и Пьер Сегье, граф Сорель, прибывший в сопровождении жены Маргариты, урожденной де ля Гель, и прелестной дочери. Луиза была их единственным ребенком, девочку безмерно обожали и несказанно гордились ею. Что было совершенно понятно. Никто не мог остаться равнодушным при виде этой крошечной шестилетней женщины. Всем хотелось взять ее на руки или хотя бы улыбнуться малютке. Очаровательная, розовенькая, изящная, как цветок шиповника, с удивительными белокурыми локонами, которые едва удерживал чепчик из синего, под цвет глаз, бархата. Она скромно высидела всю долгую службу рядом с матерью, опустив ресницы, глядя на четки из слоновой кости, обвившиеся вокруг ее крошечных пальчиков. Только один раз девочка повернула головку, словно почувствовав, что на нее смотрят, и встретилась взглядом с Франсуа, наградив его открытой искренней улыбкой. Мальчик просиял ей в ответ, и это, увы, не укрылось от глаз герцогини Вандомской, пребывавшей в этот день в отвратительном настроении. Ведь ей пришлось исполнять роль главы семьи на церемонии, которая никак не могла доставить ей удовольствия. Дела удерживали герцога Сезара, ее супруга, в Бретани, где он был губернатором. Дела эти заключались в доставлении всевозможных неприятностей лично кардиналу Ришелье, министру короля Людовика XIII, которого герцог ненавидел до умопомрачения. А она здесь, одна… Ах, да стоит ли об этом! Одним словом, взгляд юного Франсуа был замечен его матерью не в добрый час. Герцогиня ничего не сказала сыну, когда они возвращались домой, но приняла свои меры.

Выяснилось это таким образом. Франсуа, дурно спавший всю ночь, провертевшийся с боку на бок в постели, ранним утром спустился в конюшню. Там он с удивлением обнаружил шевалье де Рагнеля, конюшего своей матери. Тот ходил взад и вперед среди суетящихся конюхов и водоносов. Мальчик сделал вид, что не замечает шевалье, но де Рагнель сам нагнал его у больших ворот.

— Итак, герцог Франсуа, и куда это вы собрались в такую рань?

— Проехаться напоследок.

Персеваль де Рагнель был человеком вежливым и любезным, но Франсуа он сразу же стал весьма неприятен, как только задал следующий вопрос:

— И в какую же сторону, позвольте узнать? Вы ведь не могли забыть, что мы очень скоро возвращаемся в Париж? У вас совсем не остается времени. Разве только вы намерены объехать парк…

Франсуа покраснел до корней волос.

— Я хотел…

У него больше не нашлось слов.

Конюший поспешил направить его на путь истинный.

— А не поговорить ли вам об этом с герцогиней? Она ожидает вас в своих покоях.

— Моя мать? Но почему?

— Полагаю, она сама вам все объяснит. Поторопитесь! Через десять минут герцогиня отправится в часовню, чтобы помолиться.

Не зная, под каким предлогом можно было бы избежать вряд ли приятного разговора с матерью, мальчик пустился бегом, и через несколько минут служанка впустила его в спальню Франсуазы Вандомской, где Жюли заканчивала причесывать свою госпожу. В былые времена комната принадлежала Диане де Пуатье. Помещение, безусловно, роскошное, но не более, чем остальные двадцать две комнаты этого почти королевского замка. Стены и потолки украшала искусно выполненная роспись, игравшая бликами позолоты, ковры скрывали узорный паркет, и великолепные гобелены, казалось, согревали воздух своими яркими красками ничуть не меньше огня, горевшего в большом камине из разноцветного мрамора. Свет мартовского утра пробирался сквозь оконные витражи, представлявшие сцены из Ветхого завета. Они плохо пропускали солнце, но благодаря пламени камина и высоким белым восковым свечам в спальне было достаточно светло.

Переступив порог, мальчик поклонился и приблизился к матери, окруженной множеством женщин, с улыбкой разглядывавших его. Но герцогиня оставалась суровой.

— Ах, вот и вы! — холодно заметила она. — Мне кажется, так хорошо, Жюли, — на этот раз она обратилась к причесывавшей ее горничной. — А теперь оставьте нас, и пусть все уйдут. — Потом, когда за последней юбкой закрылась дверь, Франсуаза Вандомская обратилась к сыну:

— Итак, куда вы собирались отправиться сегодня утром?

— На последнюю прогулку верхом, мадам, мы ведь возвращаемся в Париж.

— И в какую сторону? Не к замку ли Сорель? Маленький принц покраснел, не осмеливаясь ответить.

Он только поглядывал на мать с некоторым опасением. Ведь, несмотря на то что Франсуаза Лотарингская де Меркер, герцогиня Вандомская, относилась к трем своим детям с любовью и вниманием, хотя и не показывала этого, они боялись матери куда больше, чем герцога Сезара, их отца. Своим веселым характером, склонностью к шуткам, порой весьма вольным, и беззаботностью герцог Вандомский очень напоминал Генриха IV, и дети знали, что он весьма отходчив.

Герцогиня, напротив, обладала суровым характером. В первую очередь эта благочестивая женщина служила богу. Мать воспитывала ее очень строго, во всем следуя христианским заповедям. И хотя в юности Франсуаза Лотарингская де Меркер была одной из самых богатых невест в Европе, став супругой Цезаря Вандомского, она не имела особенного пристрастия к той пышности, к которой ее вынуждали положение, огромное состояние, принадлежащее лично ей, и любовь к мужу, чьи вкусы значительно отличались от ее собственных. Но интересы супругов полностью совпадали, когда речь шла о блеске и могуществе дома Вандомов. Сезар был прежде всего военным человеком и предпочитал вести жизнь пышную и веселую. А Франсуаза, крестница покойного епископа Женевского Франциска де Саля, подруга Жанны де Шанталь и того необыкновенного человека, которого все называли просто «господином Венсаном» , заботилась прежде всего о спасении души своих близких и занималась благотворительностью, простиравшейся довольно далеко. Она не забывала даже парижских проституток с берегов Сены и разбитных девиц из борделя в Ане (столь непристойное соседство приходилось терпеть из-за расквартированных здесь солдат). Вот вам краткое описание характера и привычек герцогини Вандомской. Именно поэтому, когда кому-нибудь из детей приходилось держать перед ней ответ, у них всегда возникало смутное ощущение, что они предстали перед самим господом.

Так чувствовал себя и десятилетний Франсуа, ему даже в голову не приходило ничего скрывать.

— Я и вправду собирался к замку Сорель, мадам. Вы этим недовольны?

— Возможно. Прежде всего скажите мне, зачем вы туда едете? Полагаю, из-за той малышки? Вчера я заметила, как она вам улыбалась и как вы ей ответили. Вы с ней встречались раньше?

— Нет, мадам. Поэтому мне и захотелось увидеть ее еще раз. Она очень красива, вы не находите?

— Конечно, конечно, но вы слишком молоды, чтобы интересоваться девушками. И кроме того, я не уверена, что вам там будут рады. Сегье нам не друзья.

— Но ведь вчера они были на мессе?

— Это дань уважения покойному королю, вашему деду. Кроме того, их земли зависят от нашего княжества Ане. Это ко многому обязывает. Но, сын мой, будьте благоразумны, эти свежеиспеченные дворяне вовсе не должны испытывать к нам верноподданнические чувства. И вашему отцу не понравилось бы ваше близкое знакомство с этой семьей. Сегье, как и многие господа из парламента, хочет быть поближе к кардиналу и во весь голос заявляет о своей преданности королю Людовику XIII.

— А мы? Разве мы не сторонники короля?

— Он король, и этим все сказано. Мы должны любить его и повиноваться ему. А вот монсеньор Ришелье вряд ли заслуживает такого отношения. Доставьте мне удовольствие, Франсуа, и постарайтесь забыть, что вам улыбнулась маленькая девочка…

Мальчик опустил голову.

— Из любви к вам я постараюсь, мадам, — прошептал он. Ему не удалось подавить тяжелый вздох.

На красивом, но несколько суровом лице герцогини появилась улыбка.

— Мне нравится ваша искренность и ваше послушание, сын мой. Подойдите и поцелуйте меня!

Это была редкая милость. Ведь Франсуа достаточно вырос и был на попечении мужчин. Он оценил такой дар по достоинству и немного утешился, хотя ему и пришлось пожертвовать свиданием с Луизой. Но когда чей-то образ не покидает вас, так просто от него не избавишься. Под позолоченными сводами фамильного особняка Вандомов в Париже Франсуа не удалось забыть малышку Сегье. И когда в конце мая, спасаясь от столичной вони, герцогиня с детьми, приближенными и всевозможной прислугой переехала на лето в замок Ане, десятилетний влюбленный очень обрадовался. Если ему немного повезет, он увидит ее! Франсуа считал, что о его секрете не известно никому, кроме матери, но он ошибался. Его сестра Элизабет, весьма смышленая девица, двумя годами старше его, несомненно, что-то заподозрила. По ее мнению, временами у брата бывал странно отсутствующий вид. А то вдруг на щеках беспричинно вспыхивал румянец. Все это было обычно совершенно несвойственно непоседливому, драчливому мальчишке, сходящему с ума по лошадям, оружию, свободе и наделенному такой живостью характера, что гувернантки и наставники находили ее весьма утомительной. Всю зиму она размышляла, что бы это могло значить. Тем не менее, хорошенько все обдумав, ни с кем не стала делиться ни своими наблюдениями, ни сделанными из них выводами. Теперь же, выйдя из кареты в главном дворе замка Ане, девочка не пошла следом за старшим, четырнадцатилетним братом Людовиком де Меркером , сопровождавшим герцогиню в ее покои. Элизабет отозвала Франсуа в сторону, заявив, что ей хочется пойти поздороваться с лебедями на прудах. И они в самом деле медленно пошли вдоль канала с карпами, ведущего в нужном направлении. Сначала они молчали, но младший брат долго не выдержал.

— Если ты мне хочешь что-то сказать, говори быстро! — проворчал он, обращаясь к сестре на «ты». Они частенько так поступали, оставаясь наедине. — Я что, сделал какую-нибудь глупость?

— Нет, но тебе просто не терпится ее сделать. Я это поняла только что, когда мадам де Бюр заговорила о дамах из замка Сорель. Наша мать немедленно велела ей замолчать, но ты весь залился краской и вздохнул так, что чуть карету не опрокинул. Ты ведь сгораешь от желания увидеть свою Луизу, правда?

Брат с сестрой испытывали друг к другу глубокую нежность, делились всеми секретами и отлично понимали друг друга. При этом они старались держаться подальше от старшего брата, обращаясь с ним так, как того требовал этикет. Людовик был наследником, его уважали, но не любили. Франсуа и не подумал ничего отрицать:

— Это правда, но я дал обещание нашей матери.

— И теперь жалеешь об этом?

Младший брат отвернулся, нагнулся, подобрал плоский камешек и резко бросил его в воду, заставив подпрыгнуть несколько раз. Эта детская игра называлась «печь блинчики», и участники всегда с азартом подсчитывали — кто больше. Сейчас Франсуа сделал это непроизвольно, пытаясь потянуть время и обдумать ответ. Потом засопел и, понимая, что Элизабет не устроит полуправда, нехотя произнес:

— Гм-м… Ну хорошо, ты права! Пока мы были в Париже, все было просто. А здесь совсем другое дело.

— Я так и думала. Что ты собираешься теперь делать?

— Вы задаете дурацкие вопросы, сестра! Слово нельзя взять назад!

— Я с этим согласна. Но всегда можно взглянуть на вещи несколько иначе, не так ли?.. Я-то ведь ничего не обещала.

Франсуа сначала задохнулся от неожиданности, а потом повнимательнее вгляделся в лукавое личико сестры. До встречи с Луизой он считал Элизабет самой очаровательной девочкой из всех, кого знал. От их бабушки Габриель д'Эстре Элизабет унаследовала почти неземной красоты светлые волосы и глаза необыкновенно синего цвета. И кроме того, она была умна. Франсуа легко допускал, что сестрица частенько превосходит его в этом, хотя в свои десять лет он обогнал ее в росте уже на три пальца. Таким образом, его самолюбие не очень страдало. Но сейчас Элизабет предоставляла ему возможность познакомиться с тем, что называют женской хитростью, и предлагала воспользоваться ее преимуществом. — И что ты хочешь этим сказать? — недоуменно спросил Франсуа все в той же простой манере.

— А то, что графиня де Сорель слывет очень набожной и, как говорят, делает щедрые пожертвования. К тому же она охотно посещает бедных, иногда довольно далеко от дома. Я знаю, что графиня берет с собой и дочку с тех пор, как той исполнилось шесть лет. Наша мать тоже стала брать меня с собой в этом возрасте. Теперь же мне разрешено посещать неимущих в сопровождении мадам де Бюр, но… ведь и ты можешь ездить с нами. Благотворительность от этого только выиграет, а наша мать будет просто на седьмом небе. Так ты наверняка получишь право на благословение господина Венсана.

— Ты хочешь сказать, что совсем необязательно ехать в Сорель, чтобы встретить этих дам? Но как же узнать, где именно они будут?

— Один из наших кучеров ухаживает за кормилицей Луизы. Нам наверняка удастся с ними встретиться…

Вместо ответа Франсуа бросился на шею сестре. На следующий день он получил разрешение матери помогать Элизабет во время ее благотворительных поездок, которые та совершала под присмотром гувернантки мадам де Бюр. Герцогиня Вандомская, зачислившая своего младшего сына в рыцари Мальтийского ордена в весьма нежном возрасте, надеясь, что однажды он сменит своего дядю Александра на посту Великого приора, увидела в этом знак свыше. Ведь членам ордена предписана только та благотворительность, которая не кричит о себе на всех углах, а их обучение начинается с ухода за тяжелобольными. И с этого дня юного принца Мартигского частенько видели нагруженного тяжелым мешком с хлебом. Франсуа с достоинством входил в какую-нибудь бедную лачугу, следуя за «дамами»-благотворительницами. Все это показалось многим настолько необычным, что Меркер начал было высмеивать младшего брата, но получил столь суровую отповедь матери-герцогини, что не посмел продолжать.

На самом деле это занятие оказалось куда менее ужасным, чем это представлял себе Франсуа. Щедрый от природы и начисто лишенный высокомерия, он просто почувствовал себя ближе к тем, кого навещал, и всерьез заинтересовался их судьбой. К счастью, он действительно увлекся делами милосердия, потому что за целый длинный месяц богоугодный план Элизабет позволил ему всего лишь один раз увидеть властительницу его мыслей. Луиза показалась ему еще более очаровательной, чем в аббатстве Иври, хотя одета она была очень скромно, чего требовали обстоятельства. Франсуа при встрече не нашелся что сказать, а лишь молча краснел, терзая в руках шляпу. И теперь ему показалось еще труднее держать данное матери слово.

Ведь ему так и не удалось утолить свое желание видеть Луизу Сорель. К этому добавились еще известия о болезни малышки, и он забыл обо всем. Ему необходимо узнать, что с ней! Ему необходимо ее увидеть! Не раздумывая больше ни секунды, Франсуа вскочил на лошадь и помчался в замок Сорель. Но безумцу не удалось даже переступить его порог. Юного Вандома прогнали, не слишком выбирая выражения. Недуг настолько опасен, что к маленькой больной не подходит никто, кроме матери и ее служанок. И вот Франсуа вновь оказался в лесу, еще сильнее мучимый тревогой и неизвестностью. Впереди его ждало весьма неопределенное будущее, о котором мы уже упоминали.

Погода не улучшалась. Стало вдруг так темно, как будто уже надвигалась ночь. Конь мальчика занервничал, когда прогремел неожиданный удар грома, громко заржал, резко поднялся на дыбы, сбросив всадника в ближайшие кусты, и галопом понесся в направлении Ане.

Падение нанесло скорее удар гордости, чем какой-либо вред телу, которому все оказалось нипочем. Франсуа задался вопросом, что скажет господин д'Эстрад, старательно обучавший юных Вандомов верховой езде согласно заветам покойного господина де Плювинеля, когда увидит лошадь, вернувшуюся в замок без седока. А уж что может услышать от учителя приковылявший наездник, об этом не хотелось и думать.

Бранясь, ворча и злясь на весь свет, Франсуа выбрался из зарослей и отправился навстречу своей судьбе. И тут он заметил маленькую девочку.

Она была одета в одну только грязную рубашонку и прижимала к груди куклу. Малышка стояла босиком посреди тропинки и плакала, всхлипывая потихоньку и не вынимая изо рта большого пальца. Совсем крошка — ей могло быть не больше трех-четырех лет. Несмотря на странные обстоятельства ее появления, она, безусловно, была благородного происхождения. Густая грива вьющихся каштановых волос носила следы тщательного ухода. Локоны явно завивали, в них запутались обрывки голубой ленты, которая, видимо, украшала прическу. К тому же ее рубашка была сшита из тонкого полотна и украшена вышивкой. Когда Франсуа подошел ближе, он разглядел, что одежда девочки не в грязи, а в крови. Он тут же сообразил, что положение малютки более чем серьезное, и собственные несчастья сразу показались ему мелкими и не стоящими внимания. Он бросился на колени, обнял девочку и осторожно ощупал пухленькое тельце.

— Что с тобой случилось? Ты ранена?

Она не отвечала и только продолжала почти беззвучно плакать, хотя Франсуа, конечно, не причинил ей боли. К тому же и кровь уже почти высохла. Девочка была напугана, но, слава богу, цела и невредима.

— Не плачь, тебе же не больно. Откуда ты такая взялась? Ты кто?

Уставившись на него своими покрасневшими от слез темно-карими глазами, малышка вытащила пальчик изо рта и произнесла два слога:

— Ва… лен…

И палец снова вернулся на прежнее место.

— Вален? Но это не может быть твоей фамилией! Ты же не из крестьян! У них не бывает таких красивых кукол, — продолжал Франсуа и попытался взять игрушку. Но ее крошечная хозяйка отчаянно вцепилась в любимую вещицу. Это и вправду оказалась довольно дорогая кукла, из хорошего дерева, с мастерски выполненным личиком и волосами из кудели, одетая в бархатное платье с кружевным воротником.

Вопросы множились в голове мальчика. Куда она идет? Что здесь может делать такая малышка? Где-то произошло несчастье, но где именно? Он попытался это выяснить, произнеся вслух несколько названий замков или богатых усадеб, принадлежавших вассалам княжества Ане. Но вместо ответа малышка начала кричать и звать няньку.

И в довершение всего гроза, про которую Франсуа уже и думать забыл, уверенно напомнила о себе новым, еще более сильным ударом грома, и на их головы обрушился страшный ливень…

— Мы не можем здесь оставаться. Я должен забрать тебя с собой. Может быть, кто-нибудь узнает тебя.

И как по волшебству девочка замолчала и протянула ему грязную ладошку с крошечными, растопыренными в стороны пальчиками. В одно мгновение она промокла до нитки, да и Франсуа досталось. Он снял свой камзол, укутал малышку и взял ее за руку.

— Пойдем! Нам надо торопиться!

Но девочка не двигалась с места. Как ее заставить идти? Она так измучена, да и как ей за ним угнаться? Что же делать?

— Придется мне тебя нести, — вздохнул Франсуа, немного испуганный этой новой ответственностью, но когда он подхватил ее на руки, девочка оказалась намного легче, чем он предполагал. Малышка, не расставаясь со своей драгоценной куклой, обвила рукой, шею своего спасителя и со счастливым вздохом уронила головку ему на плечо. Она не знала, кто этот мальчик, но он был так красив: длинные прямые светлые волосы и синие глаза! Может быть, ей явился ангел? В любом случае, ей с ним было хорошо.

— Не засыпай и держись крепче, — посоветовал юный герой. — Я попробую бежать…

Но он слишком переоценил свои силы и поэтому довольно скоро перешел на шаг, проклиная дурацкую лошадь, сбросившую его как раз в тот момент, когда он в ней особенно нуждался. О том, что будет, когда он появится в замке со своей странной находкой, Франсуа даже и не пытался думать.

Так они проделали около четверти лье , останавливаясь время от времени, чтобы мальчик смог отдышаться. Благодарение богу, дождь перестал. Но все равно Франсуа совершенно выбился из сил, пока добирался до замка Ане. Он не переставал спрашивать себя, почему не послали его искать, когда увидели, что лошадь вернулась без седока. И разумеется, он безнадежно опоздал! Огромный бронзовый олень, окруженный четырьмя собаками, украшавший портал, отбивал своим тяжелым копытом восемь ударов.

— Боже милосердный! — простонал Франсуа, опуская свою ношу на плиты двора. — Я уже чувствую удары плетки!

Между тем все в замке пребывали в большом волнении. Стражники, собравшись небольшими группами, оживленно переговаривались между собой. Никто не обратил на мальчика ни малейшего внимания. Все суетились вокруг большой повозки, приспособленной для дальних путешествий. Она была покрыта таким слоем грязи и пыли, что невозможно было узнать изображенный на ней герб. Лакеи сновали туда-сюда. Конюхи распрягали лошадей, и когда Франсуа пожелал узнать, что, собственно, происходит, ответом ему прозвучало неопределенное:

— Всего час назад приехал монсеньор епископ Нантский. Все собрались в салоне Муз…

Франсуа удивленно поднял брови. Вышеупомянутый епископ, Филипп де Коспеан, был старым другом семьи и, кроме того, советником герцогини, которому она очень доверяла. Но его приезд никогда не вызывал такой суматохи. Ничего не понимая, Франсуа счел за благо взять свою маленькую спутницу за руку и отвести ее к своей матери, но, взглянув на девочку, увидел, что малышка снова плачет. Было совершенно ясно, что она настолько замерзла в своей промокшей рубашонке и до такой степени устала, что не в силах сделать ни шагу. Девочка ничего не сказала ему, но в ее взгляде читалась мольба. Мальчик все понял и снова взял ее на руки.

— Ну что ж, пойдем к герцогине. Она, я думаю, поможет тебе, — вздохнул он.

Никогда еще прекрасный замок, перестроенный в прошлом веке Дианой де Пуатье, герцогиней де Валентинуа, не казался ему таким большим. Невообразимо огромным стал вдруг и салон Муз с его золочеными красочными панно, мраморными дверными наличниками и внушительных размеров мебелью. В зале собрались почти все обитатели замка, конечно, не считая прислуги, но мальчик сразу же нашел глазами мать, сидящую рядом с епископом, сильно измученным долгой дорогой. Герцогиня Франсуаза оживленно беседовала с ним. Казалось, ее обуревают сильные эмоции. На прекрасном лице, окруженном ореолом белокурых волос, виднелись следы слез, оно было бледно, сливаясь по цвету с огромным воротником, называемым «мельничным жерновом». Создавалось впечатление, что голова матери лежит на блюде из многослойного муслина. Старший брат Франсуазы с суровым видом облокотился на спинку ее кресла, а Элизабет, сидевшая у ее ног на бархатной подушке, держала герцогиню за руку. Собравшиеся вокруг них дамы и дворяне, составлявшие свиту герцога, выглядели совершенно безжизненными, впавшими в оцепенение, напоминая изображения на гобеленах.

Несмотря на царившее в покоях напряжение, появление Франсуа не осталось незамеченным.

— А, господин Мартиг, — язвительно приветствовал его брат, Людовик де Меркер. — Откуда это вы к нам явились в таком виде и в такой компании? Какую глупость вы совершили на этот раз? И кто эта нищенка?

Франсуа чувствовал себя неловко и странно, но при этих словах ощущение собственной вины исчезло так же мгновенно, как порыв ветра задувает свечу. Он возмутился:

— Это не нищенка. Я наткнулся на нее в лесу. Она была вот в таком ужасном виде: с босыми ногами, с куклой в руках и в запятнанной кровью рубашке. Приглядитесь получше… Если только ваше величие и ваш эгоизм окончательно не затмили ваш взор!

— Мир, дети мои, — остановила возникшую было перепалку герцогиня Вандомская. — Не время ссориться. Франсуа нам сейчас расскажет, где он нашел малышку…

Но ему не удалось даже раскрыть рта. К нему уже спешила его сестра. Она встала на колени перед девочкой, которую брат опустил на пол, и внимательно рассмотрела грязное личико, залитое слезами.

— Матушка! — в тревоге воскликнула Элизабет. — Скорее всего в Ла-Феррьер — беда. Эта крошка — самая младшая из детей госпожи баронессы де Валэн. Ее зовут Сильви.

— Вот оно что! — воскликнул Франсуа. Его вдруг осенило:

— И вправду, в лесу, когда я спросил, как ее имя, она невнятно произнесла что-то вроде «ви» и «лен». Я плохо ее понял и просто не знал, что мне делать, тем более лошадь, испугавшаяся грозы, сбросила меня и ускакала…

— И он еще принимает себя за кентавра! — невпопад загоготал Меркер.

Мальчик собирался его как следует срезать, но тут появился де Рагнель, которого герцогиня посылала с поручением. Как только шевалье увидел девочку, он побелел как полотно и, быстро подойдя к детям, обнял крошку.

— Сильви! Боже мой!.. Но как она здесь оказалась, да еще в таком состоянии?

Де Рагнель выглядел таким потрясенным, что герцогиня Вандомская велела Франсуа повторить свой рассказ. Он вновь поведал ужасную историю.

— Тогда я взял ее на руки и принес сюда, — закончил мальчик свое повествование.

— И правильно сделали, — одобрила его мать. — А теперь нам надо поторопиться! Мадам де Бюр, — обратилась она к гувернантке Элизабет, — будьте добры, унесите это дитя. Девочка, несомненно, попала в беду и чудом спаслась. Проследите за тем, чтобы ее искупали, потом накормили и уложили в постель. Как только мы выясним, что же случилось на самом деле, мы решим, что делать дальше.

Гувернантка подошла к Сильви и собралась увести ее, но та отчаянно вцепилась в пальцы Франсуа, исполненная твердой решимости не расставаться с ним. Когда ей снился такой ужасный сон, добрый боженька послал ей ангела, и малышка хотела остаться с ним. Поэтому она завопила во весь голос, как только ее попытались оторвать от ее спасителя. Пришлось пообещать, что он обязательно навестит ее, когда малышка ляжет в постель. Только после этого Сильви замолчала и покорно позволила себя увести. — Ну хорошо, — облегченно вздохнула герцогиня. — Господин де Рагнель!

Казалось, конюший ее не слышит. Он не отрывал глаз от двери, за которой только что исчезла Сильви. Шевалье отозвался только после второго обращения.

— Вы хорошо знаете Валэнов?

— Да, герцогиня. После смерти мужа баронесса оказала мне честь, считая своим другом. Я очень обеспокоен.

— Это понятно! Возьмите десяток вооруженных людей и поезжайте в Ла-Феррьер. Вы мне обо всем доложите, как только появится такая возможность. Что же касается вас, Франсуа, вы переоденетесь позже. На нас обрушилось большое несчастье, и вы должны знать об этом. Останьтесь.

И с этими словами, не пускаясь в дальнейшие объяснения, она вернулась к разговору с епископом.

— Я не могу понять, почему мой зять, Великий приор Мальтийского ордена, забылся до такой степени, что отправился к моему мужу в Бретань и уговорил его ехать в Блуа? И почему именно в Блуа?

— Король намеревается войти в Бретань. Происходящие там волнения вызывают его беспокойство. Что же до Великого приора Александра, он решил по свойственной ему доброте, что его величество хочет всего лишь посоветоваться с герцогом о делах в Бретани. «Герцог де Вандом может совершенно спокойно приехать в Блуа, — с улыбкой сказал ему король. — Я даю слово, что ему, как и вам, не причинят никакого вреда».

— Какое двоедушие! Кто бы мог подумать, что король способен так поступить? Честно говоря, в этом деле сразу проглядывает почерк кардинала Ришелье. Он нас ненавидит.

— Его высокопреосвященство сейчас находится не в Блуа, а в Лимуре. Да и потом, король просто играет словами. Когда герцог Вандомский приехал, он воскликнул: «Брат мой, я с нетерпением ожидаю вас!» И в ту же ночь был отдан приказ дю Аллье и де Мони арестовать обоих. Что и было сделано без всякого шума. Пленников тут же отправили по Луаре в замок Амбуаз. А я приехал предупредить вас со всей быстротой, на которую способен. У меня возникло твердое убеждение, что герцогу Сезару не следовало покидать свою крепость в Блаве. Или уж тогда плыть в Блуа морем. Но Великий приор так настаивал! Он, конечно, не знал, что король осведомлен о кое-каких делах. Герцог Александр наивно полагал, что его величество наконец решил прислушаться к мнению своих братьев, а не к словам министра, которого приор давно и не без оснований опасается.

— И мой супруг в это поверил? И отправился прямо в пасть к волку, вместо того чтобы упрочить свои позиции в Бретани и утвердить свой титул великого адмирала?

— Я пытался предостеречь герцога, но он не пожелал меня выслушать. Так же как и Великий приор Александр, мадам, ваш муж слишком доверчив, как мне кажется… А в мире так много зла.

— Неужели он мог хоть на минуту подумать, что Ришелье отказался от намерений лишить его наместничества, что кардинал позабыл о своем болезненном недоверии к детям Габриель д'Эстре? Кардинал Ришелье никогда ни о чем не забывает! — гневно произнесла герцогиня. — Я мало разбираюсь в политике, друг мой, но вот уже много месяцев я ждала такого рода событий… И не без причины!

С начала года, который стал девятым годом вполне успешного правления Людовика XIII, вокруг королевской четы постоянно бурлили страсти. Супругам было по двадцать пять лет. Родившиеся в один и тот же год, они плохо ладили между собой. Старые угли религиозных войн еще тлели, и достаточно было одного дуновения молодого, амбициозного, суетливого двора, чтобы пламя вновь разгорелось. Придворные старательно взращивали свое влияние на королевских особ и всячески пеклись о своих привилегиях. Заметно возрастающее влияние железного кардинала Ришелье не могло не вызывать в них тревогу за свое положение. В этом министре короля Людовика XIII они чувствовали крепкую властную руку человека, вполне способного обуздать их аппетиты. И в этой придворной сваре с головой тонули любые государственные заботы. Везде царил его величество личный Интерес!

Первые признаки грозы появились за несколько месяцев до описываемых событий, когда встал вопрос о свадьбе брата короля Гастона Анжуйского. Он являлся наследником престола, потому что у королевской четы после десяти лет брака детей не было.

Король и королева-мать, Мария Медичи, рассчитывали женить семнадцатилетнего юношу на его кузине мадемуазель де Монпансье, самой богатой невесте Франции. Принц Анжуйский был слабоволен, суетлив, нервен, тщеславен. Вдобавок к этому богатому набору качеств наследник престола был начисто лишен мужества, но зато очень легко управляем. Кардинал Ришелье, разумеется, одобрил этот брак, но принцы крови — Конде, Конти, Суассоны и, безусловно, Вандомы — придерживались совершенно другой точки зрения. Не желали этого союза и в окружении молодой королевы Анны Австрийской. Она охотно приближала к себе красивых, несколько сумасбродных женщин и легкомысленных и ветреных молодых дворян. Во главе всего этого стояла лучшая подруга Анны Австрийской, интриганка, безрассудная очаровательница герцогиня де Шеврез. Никого из них не устраивал брак Гастона Анжуйского и этой богачки. Каждый был не прочь составить такую недурную партию для себя или для кого-нибудь из близких. Поэтому принцу уготовили совсем другую участь.

Составился заговор, движущей силой которого стал гувернер принца, маршал д'Орнано, корсиканец, человек грубый, высокомерный и предприимчивый. Именно он подталкивал своего воспитанника к неповиновению. Д'Орнано даже предложил ему бежать из Парижа и спрятаться, нет, вы только подумайте, в Ла-Рошели! В самом гнезде протестантов!

Ответные действия короля не заставили себя долго ждать. 6 мая 1626 года его величество приказал арестовать д'Орнано и двух его братьев. Всех заточили в Бастилию, где на всякий случай, просто из предосторожности, сменили коменданта.

Для заговорщиков стало ясно, что за этим суровым приказом стоит непримиримый Ришелье. Но вместо того чтобы напугать мятежные души, удар привел их в ярость. Герцогиня де Шеврез, всегда очень активная, немедленно составила новый заговор. На этот раз целью стало физическое устранение кардинала Ришелье, а может быть, и самого короля — ни больше, ни меньше! В случае успеха вдова вполне сможет снова выйти замуж, теперь уже за брата покойного супруга, который станет, по мнению герцогини, идеальным правителем. Ведь и в самом деле, новый король будет послушной марионеткой, а уж искусно управляющие руки найдутся…

Анна Австрийская, еще не вполне пришедшая в себя после страстного романа с неотразимым герцогом Бекингемом, не видела в этом плане никаких неудобств. Мужа она не любила, а Ришелье презирала. Она предоставила своей дорогой подруге полную свободу действий. Гастон Анжуйский, со своей стороны, с головой ушел в заговор, во главе которого мадам де Шеврез поставила безумно влюбленного в нее принца де Шале. Он пошел по пути мятежа так далеко, что предложил даже несколько своих дворян, чтобы довести дело до конца.

Но герцогиня Вандомская ничего не знала об этих последних событиях. Последняя известная ей новость — это арест маршала д'Орнано. Но и одного этого было достаточно для беспокойства.

— Да, — повторила она. — Вот уже несколько месяцев я боялась того, что произошло сегодня. Великий приор Мальтийского ордена и мой супруг связались с братом короля и принцами крови, не желая сознавать, что они сами всего лишь признанные отцом незаконнорожденные принцы. Теперь с ними обойдутся куда хуже, чем с остальными!

И герцогиня попросила своих приближенных оставить их наедине с епископом Нантским. Она разрешила присутствовать при дальнейшем разговоре только старшему сыну. Франсуа предложил руку сестре, чтобы увести ее, но все-таки сердито спросил:

— Почему Меркеру можно, а нам нельзя?

— Вы слишком молоды, Франсуа. Четыре года разницы имеют большое значение, и ваш брат уже почти мужчина.

Элизабет промолчала, но ее оскорбленный вид ясно давал понять, что она согласна с младшим братом.

— Пойдемте, Франсуа, — сказала она обиженно. — Мы посмотрим, что происходит с вашей очаровательной находкой!

Когда все вышли, герцогиня достала четки из потайного кармана серого бархатного платья и крепко сжала их пальцами, как будто держалась за них.

— Теперь, когда мы остались одни, мой друг, расскажите мне поподробнее, в чем все-таки дело. Я должна признаться, что не могу поверить, неужели моего мужа и его брата арестовали из-за той истории с женитьбой принца Анжуйского. Ведь это же совершенно пустяки. Они играли лишь роль зрителей.

Взгляд посмотревшего на нее епископа потеплел, полный дружеского участия. Отвага и вера, с которой эта молодая женщина встречала невзгоды, восхищали его. Филипп де Коспеан всегда сожалел, что она вышла замуж за человека, которого собственные амбиции и гордыня заставляли безрассудно бросаться во все осиные гнезда.

— Есть кое-что более серьезное, герцогиня… Я думаю, вам об этом ничего не известно… На этот раз главную роль сыграл Великий приор Александр.

И епископ принялся рассказывать, как Александр вместе с Гастоном Анжуйским и герцогиней де Шеврез задумали покушение на кардинала. Они решили воспользоваться тем, что король находился в Фонтенбло. А его министр расположился во Флери, ожидая, пока будет закончено строительство его городского дворца. План Великого приора выглядел очень просто. Охотясь в лесу, брат короля и несколько его друзей ближе к ночи должны были попроситься на ночлег к Ришелье. Его высокопреосвященство предполагалось убить во время ссоры, спровоцированной намеренно. А с королем было решено поступить в соответствии с его реакцией на эту новость. Но брат короля, вечный пленник своей нерешительности, в последнюю минуту сказался больным. А один из его сообщников, принц де Шале, неосторожно намекнул кому-то на определенные события, ожидаемые вскоре. Поэтому менее важных заговорщиков довольно быстро арестовали. А на следующее утро герцог Анжуйский, еще лежавший в кровати, с удивлением обнаружил, что к нему в спальню входит кардинал Ришелье с сияющей улыбкой на лице и предлагает ему свой дом во Флери, который, судя по всему, «так ему нравится». После чего министр отправился прямо к королю с прошением об отставке. Его величество не только отклонил ее, но и дал ему все необходимые полномочия, чтобы довести это дело до конца «со всей возможной строгостью».

— Но каким же образом в этой истории может быть замешан герцог Сезар? — воскликнула герцогиня. — Он был уже в Бретани, когда арестовали д'Орнано…

— Все верно, но его брат увяз в этом по уши, потому что идея принадлежала именно ему. — И Великого приора не арестовали?

— Нет. Ришелье хотел избавиться сразу от обоих братьев одним махом. Он самым любезным образом пригласил Великого приора к себе и в разговоре дал ему понять, что хотел бы видеть его в адмиралтействе, благо там есть вакантное место, освобожденное господином де Монморанси. Но, конечно же, это возможно только при условии, что герцог Сезар откажется от своих притязаний на эту должность. Наш дорогой приор был просто очарован. Вот вам и источник того рвения, с которым он старался убедить брата приехать в Блуа и поговорить с его величеством. И надо заметить, расчеты кардинала полностью оправдались. Вот так все и произошло, мадам.

— Коварство кардинала известно всем и каждому. Как Великий приор мог настолько довериться, и кому?

— Амбиции, герцогиня, амбиции! Плюс недальновидность и, как я уже говорил, редкая наивность.

— А… что же стало с братом короля?

— Чтобы быть полностью уверенным в собственной безопасности, он поторопился предать всех участников заговора. Гастон Анжуйский даже пообещал жениться на мадемуазель де Монпансье, раз уж это так нравится королю.

— Боже, как это низко! Ни чести, ни достоинства. И как, вы думаете, поступит король теперь, когда он решил арестовать наместника Бретани?

— Людовик XIII отправляется в Нант, чтобы заявить о том, что сам теперь будет управлять провинцией… И станет вершить там правосудие!

— Какое несчастье! Мы попали в скверную переделку! Что вы нам посоветуете, монсеньор?

— Трудно сказать. Возможно, самое лучшее для вас — это укрыться вместе с детьми в одном из ваших собственных владений…

— Матушка, — прервал епископа юный Людовик де Меркер, — а что, если нам кинуться в ноги королю, уповая на его милосердие?

— И за что же мы будем просить прощения, сын мой? — сурово спросила его мать. — Ваш отец не выезжал из своей провинции…

— В заговоре можно участвовать и на расстоянии, — вставил епископ. — Например, подготовить пути отхода… Подстрекать Бретань к восстанию. Поднять там войска… Возможностей, знаете ли, немало, мадам.

Франсуаза Вандомская помедлила с ответом. Безусловно, она ни в чем не могла быть уверена. В ее памяти зазвучал голос Сезара, герцог кричал, что надеется впредь видеть своего царственного брата только на портретах. Шутка или…

— Я отправляюсь вместе с вами, монсеньор, поскольку вы все еще остаетесь епископом Нантским, туда, где пребывает король. Оказавшись на месте, я решу, что делать…

— Я поеду с вами, матушка?

— Нет. Пришлите ко мне вашего гувернера!

Явившийся на зов господин д'Эстрад получил приказание ранним утром увезти своих воспитанников и их сестру в Вандом, где под тройной защитой — городские стены, верное герцогам Вандомским население и хорошо укрепленный замок, все это не считая солдат, — они будут в большей безопасности, чем в симпатичном летнем дворце, открытом всем ветрам. В Ане останутся только слуги, без которых нельзя содержать его в порядке.

В замке все пришло в движение. Предстояло подготовить сразу два отъезда, причем со вторым было куда больше хлопот, так как в этом случае речь шла о настоящем переезде. Лакеи и горничные засновали туда-сюда сразу после ужина, о котором вообще чуть было не забыли, но все-таки, спохватившись, подали, к большому облегчению полумертвого от усталости и голода епископа…А в это время Персеваль де Рагнель галопом несся во главе отряда из десятка вооруженных людей к маленькому замку Ла-Феррьер, который был ему хорошо знаком. Милое местечко на опушке большого леса у Дре, чьи владельцы всегда были вассалами Ане. Бароны де Валэны владели им с того самого времени, как Гуг де Валэн последовал за Симоном д'Ане, отправившимся в крестовый поход, повинуясь пылким призывам Боэмона Антиохского. Позже он вернулся в Шартр, чтобы взять в жены Констанцию, дочь короля Филиппа I. И с тех самых пор его потомки всегда хранили верность короне и своим сюзеренам, какими бы они ни были…

Генриху IV не составило никакого труда привлечь их на свою сторону. И Жан, отец Сильви, отважно сражался при Иври и в других битвах. Впоследствии за свои заслуги он смог жениться на молоденькой кузине Марии Медичи, приглашенной ко двору королевой-матерью как раз для того, чтобы выдать ее замуж. Кьяре Альбицци исполнилось тогда двадцать лет, Жан де Валэн был вдвое старше. Девушка была очаровательна, ее будущий супруг, напротив, красотой не отличался, но брак их, заключенный на следующий день после убийства фаворита королевы из семьи Кончини, от этого не пострадал и был вознагражден появлением на свет троих детей. Сначала, в 1618 году, родилась дочка Клер. На следующий год появился на свет сын Бертран, и, наконец, осенью 1622 года родилась Сильви. Но барону не суждено было ее вырастить. Спустя несколько недель после рождения младшей дочери метко пущенный камень угодил хозяину замка Ла-Феррьер прямо в лоб. Удар оказался смертельным. Имени убийцы никто так никогда и не узнал. У Кьяры де Валэн только и остались, что прекрасные глаза, чтобы оплакивать супруга, которого она искренне любила. Но с ней были еще дети, нашлись и вполне достаточные средства к существованию, по-прежнему сохранились добрые отношения с несколькими друзьями, в число которых входил и Персеваль де Рагнель. Он был, вероятно, самым скрытным из всех, так как без памяти любил молодую женщину, но так и не осмелился ей в этом признаться.

Персеваль де Рагнель родился в Бретани. В десять лет он стал пажом герцогини де Меркер, матери герцогини Вандомской, потом стал конюшим у ее дочери. Новая должность доставляла ему живейшее удовольствие, потому что де Рагнель обожал лошадей. Кроме того, такое положение позволяло ему не иметь ничего общего с той армейской неразберихой, которая возникает, когда все время воюют с каким-нибудь врагом, а враг в эти неспокойные времена то и дело меняется. Но это вовсе не означало, что шевалье был труслив. Он артистично владел шпагой, но отдавал предпочтение перу, любя науку вообще и в частности историю, географию, астрономию, литературу и музыку. Персеваль играл на лютне и на гитаре, чему его научил испанский перебежчик. Наделенный язвительным умом, де Рагнель не пытался скрывать его. При дворе герцогини все знали этого молодого человека высокого роста, чей несколько сонный вид и намеренно полуопущенные веки прятали необычайно живой взгляд.

Персеваль де Рагнель впервые увидел Кьяру восемь лет тому назад. Тогда ему было девятнадцать, он никогда еще не испытывал страсти. И его просто сразила эта женщина, напоминающая изысканную статуэтку из слоновой кости, увенчанную массой черных блестящих волос, с такими огромными черными глазами, что они казались маской на изящном тонком личике. Это произошло на празднике в Ане, а потом де Рагнель частенько навещал де Валэнов, не ставя об этом в известность герцогиню. Его всегда встречали в Ла-Феррьер как искреннего друга, особенно после смерти барона. И поэтому, стоило ему увидеть крошку Сильви в таком плачевном состоянии, его сердце обезумело. Приказ герцогини Вандомской отправиться узнать, что же случилось, последовал почти сразу, иначе он сам, не задерживаясь, отправился бы к Кьяре, не нуждаясь в разрешении.

Когда со своим слугой по имени Корантен Беллек во главе маленького отряда он оказался перед старинным подъемным мостом, уже спустилась темная ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Даже лягушки во рве молчали. Ни огонька, ни отсвета пламени ни в замке, ни на кухне, ни в грациозном доме в стиле эпохи Возрождения, так хорошо знакомом Персевалю! Но при свете принесенных факелов де Рагнель тут же увидел тело женщины. Его лошадь чуть было не наступила на него. Спрыгнув на землю, он бросился на колени и, приглядевшись, узнал Ричарду, кормилицу Сильви. В ее спине зияла огромная рана, и, перевернув тело, Персеваль заметил зажатый в мертвых пальцах кусочек голубой ленты, похожей на ту, что была в спутанных волосах малышки. Ричарда, вероятно, умерла, защищая собой девочку. А та потом выскользнула из ее рук и отправилась куда глаза глядят вместе со своей куклой.

Тем временем приехавшие разбрелись по дому. Наконец появился слуга Персеваля, крича на бегу:

— Это ужасно, сударь! Здесь нет ни единой живой души. Слуги, дети… Все убиты.

— А мадам де Валэн?

Корантен посмотрел на своего хозяина. В его взгляде промелькнуло что-то, похожее на жалость.

— Идемте! Но я должен вас предупредить, вам потребуется мужество!

Переступив через порог и пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку низкой двери, ведущей в жилую часть замка, мило украшенную каменной резьбой, де Рагнель почувствовал, как тошнотворный запах крови берет его за горло. Кровь была повсюду. В комнатах валялось около десятка скорчившихся тел, заколотых кинжалом или шпагой.

Но самое ужасное ожидало его в спальне хозяйки замка. Перед Персевалем открылось такое страшное зрелище, что он на мгновение отпрянул, не вынеся увиденного. Посреди изломанной мебели, вспоротых матрасов и подушек лежала полуобнаженная Кьяра с перерезанным горлом. Одежда ее была разорвана, ноги раскинуты в стороны. Никаких сомнений не оставалось: ее изнасиловали, прежде чем убить. Огромные глаза молодой женщины оставались открытыми. В них отразилась та мука, которую ей пришлось вынести. Она умерла, сознавая свое бесчестье и унижение, не в силах защитить ни детей, ни самое себя. На лбу у нее, как знак дьявольского обладания, горела красная восковая печать. Никаких инициалов, только греческая буква омега.

У де Рагнеля вырвался сухой смешок, который был страшнее, чем рыдание:

— Посмотри, Корантен, мы имеем дело не с каким-нибудь бандитом с большой дороги, не с наемником, чей хлеб — убийства… Этот палач ученый человек! Он знает греческий и даже пишет на нем. Омега! Почему именно омега? Что это, роспись злодея в совершенном преступлении или конец чего-то в великой христианской традиции? Омега неизвестно какой альфы ? Я не хочу, чтобы мой ангел унес с собой в могилу этот символ бесчестья!

Он достал свой кинжал, встал на колени на ступенях кровати и попытался отклеить печать, но воск держался крепко, да и руки у него дрожали. Корантен пришел ему на помощь.

— Дайте лучше я сам сделаю, сударь. Здесь нужно очень тонкое лезвие, как у бритвы. Его нагревают. Потом, когда воск станет мягким, осторожно протягивают конский волос. Очень аккуратно, чтобы ничего не повредить.

— Где ты этому научился?

— У бенедиктинцев в Жюгоне. Когда вы взяли меня на службу, я не скрывал, что сбежал оттуда. В монастыре отец Ансельм проникся ко мне дружбой. У него была страсть к рукописям, хартиям и тому подобным вещам. Это он научил меня читать и писать, показал мне, как поступают, если нужно узнать содержание письма, но ни в коем случае нельзя нарушить печать. Иначе ее можно сломать…

— Но ты же изуродуешь ее лицо, — медленно произнес Персеваль, не отводя глаз от молодой покойницы. — Надо сохранить этот кусок воска как свидетельство о мучениях невинной жертвы, и, может быть, он выведет меня на убийцу. Вот кого я без сожаления отправлю в преисподнюю к ему подобным. Постарайся снять печать и не поранить мадам де Валэн!

— Я приложу все силы, сударь, но только под печатью все равно должен быть ожог от горячего воска.

— Я знаю. Надо найти бритву.

Де Рагнель собирался выйти, но к нему подошел один из его спутников:

— Что нам делать, господин де Рагнель? Нельзя оставлять этих несчастных на забаву диким зверям. Да и потом, скоро станет совсем жарко, и…

— Найдите покрывала, простыни, все, что может служить саваном! Принесите детей сюда, к матери, и ждите меня. Я вернусь в замок, доложу обо всем госпоже герцогине и получу ее распоряжения. Я привезу с собой священника, бальи княжества и все необходимое для того, чтобы похоронить жертвы злодеяния по-христиански.

Перед тем как покинуть комнату, де Рагнель в последний раз взглянул на ту, которую он так любил и которая унесла с собой самые нежные воспоминания его юности. Если бы Персеваль был более высокого происхождения, он бы, без сомнения, предложил ей выйти за него замуж. Но он прекрасно понимал, что в его положении он не мог этого сделать. Большая любовь и незапятнанное имя — вот все, что у него было. Теперь Персеваль твердо знал: пусть он еще молод, но отныне ни одна женщина не заставит его забыть эту улыбку, этот бархатный взгляд, грацию и изящество каждого жеста Кьяры де Валэн.

Ему останутся воспоминания и горькая жажда мести. Ничто не собьет его с пути. Пусть ему придется обойти все земные пределы, перевернуть землю и море, он найдет владельца смертоносной омеги. И когда это произойдет, никакая сила на свете не остановит его руку. А потом он подумает, как примириться с господом. Ведь говорится, что только Он должен мстить на этой земле. Кругом достаточно монастырей, где он сможет похоронить себя заживо… А пока надо думать, искать, рыться в прошлом, в короткой жизни этой флорентийской лилии, так безжалостно раздавленной…

И вдруг ему показалось, что среди этого ада раздался голос, нежный и слабый. Он умолял:

— Моя дочка… Моя маленькая Сильви! Подумай о ней! Пригляди за ней…

Тогда Персеваль де Рагнель в последний раз подошел к кровати, склонился над нежнейшей еще недавно ручкой Кьяры де Валэн, такой белой и холодной сейчас, и прижался к ней губами.

— Клянусь вам, Кьяра, моей честью и спасением моей души. Спите с миром!

И, не обращая внимания на свидетелей этой сцены, шевалье вышел из спальни, бегом спустился по лестнице, отвязал лошадь и, вскочив в седло, пустил ее галопом сквозь ночной лес. Обычно он проезжал его шагом, опустив поводья, когда возвращался из Ла-Феррьер. Он давал себе время помечтать, послушать эхо лютни, чьи струны перебирали тонкие пальцы красивых белых рук. Но в эту ночь Персеваль де Рагнель, всегда такой спокойный, иногда даже равнодушный, хотел быть жестоким. Счастье, что никто не встретился ему в лесу этой ночью. Сова, птица мудрости, трижды прокричала в чаще деревьев, но он ее не услышал. В его ушах шумела буря…

Через двадцать минут бешеной скачки он как демон ворвался в освещенный факелами двор замка Ане. Спрыгнул на землю, бросил поводья подбежавшему конюху и быстрыми широкими шагами направился в покои герцогини.

У подножия лестницы де Рагнель встретил юного Ранэ, одного из пажей, который взглянул на него с удивлением:

— Что случилось, шевалье? Можно подумать, что вы плачете!

— Я? Да никогда в жизни! Вы бредите, мой мальчик. Но прежде чем постучать в дверь герцогини Вандомской он вытер глаза кружевным манжетом.

Глава 2. НЕВЕРОЯТНАЯ ПАМЯТЬ

Франсуаза Вандомская стояла перед открытым окном, вдыхая благоуханные запахи ночи. Не обращая внимания на суету служанок, снующих туда-сюда с кожаными кофрами или стопками одежды, герцогиня пыталась справиться с тревогой, охватившей ее в ту же секунду, когда она узнала, что ее муж в тюрьме. Сезар — узник, может быть, закован в кандалы! Немыслимо!

Решение мчаться к нему на выручку она сочла единственно возможным. И все-таки сейчас она в который раз спрашивала себя, не приведет ли ее вмешательство к совершенно другому результату. Стоит ей оказаться под перекрестным огнем гнева короля и злобных нападок его министра, и все может закончиться очень печально. Ведь герцогиня Франсуаза осталась единственным взрослым членом семьи — ее неугомонная золовка Екатерина, герцогиня д'Эльбеф, едва ли заслуживает этого звания, — еще свободным в своих поступках. Если ее тоже заключат под стражу, у детей, еще таких маленьких, не останется другой защиты, кроме придворных. Все они, конечно, очень преданы семье. Это дворяне, чья верность многократно испытана, но они как-никак чужие. И кто знает, как себя поведут эти люди перед лицом угроз, которые вполне могут на них посыпаться. А уж как умеет пригрозить кардинал, известно всякому. Смогут ли они защитить от посягательств потрясающие владения — княжество Вандомское с городом-крепостью, носящим то же имя, почти королевские дворцы Ане, Шенонсо, Верней, Ансени, Ла-Ферте-Але, огромный особняк Вандомов в Париже и множество других богатств?

Герцогиня села в одно из кресел, затянутых голубым шелком и расшитых серебром, откинула усталую голову на подголовник и уставилась в потолок. Его роспись изображала ночь, богиню Диану, которая только что разбудила бога охоты, и ее любимых гончих. В этой спальне любили друг друга. Да и по всему дворцу переплетенные буквы, почти слившиеся друг с другом Г и Д, с гордостью напоминали, какая здесь царила женщина. Диана де Пуатье на протяжении всей своей жизни и до рокового удара копья на турнире удерживала здесь пленником венценосного любовника Генриха II. Король был на двадцать лет моложе, чем она. Эта дама и вправду была необыкновенно красива!

Франсуазе всегда хотелось иметь другую спальню, а не этот храм любви. Но именно эта была богаче украшена и, без сомнения, предназначалась для хозяйки замка. Сезар настаивал, чтобы его жена жила здесь.

— Почему вы считаете, моя крошка, что она вам не подходит? — со смехом уговаривал он ее. — Вы так же очаровательны, и хотя несколько преувеличенно стыдливы, но вы настолько моложе!

Сезар! Как будто он не понимал, как действует его обаяние на высокомерную лотарингскую принцессу, на которой ему с таким трудом удалось жениться! Их свадьбу, задуманную в самом строгом соответствии с традицией бракосочетаний принцев, все-таки удалось отпраздновать, но только преодолев множество препятствий.

Еще в 1598 году Генрих IV добился для своего сына Сезара, которому только исполнилось четыре года, руки принцессы Лотарингской, дочери герцога де Меркера, которой тогда было шесть. И не без труда. Герцог Меркер противился не столько самому браку, сколько перспективе передать будущему зятю управление Бретанью. Герцог был на этой должности уже столько лет и вовсе не хотел с ней расставаться. Но юного Сезара признали законным сыном, наследником. Было объявлено и о том, что король Генрих IV женится на его блистательной матери Габриель д'Эстре, ставшей герцогиней де Бофор. Не так-то плохо выдать дочку замуж за будущего короля…

Увы, за несколько дней до свадьбы и коронации прекрасная Габриель умерла в приступе судорог, который многие сочли божьим промыслом. И Сезар вновь превратился из наследника в обычного бастарда, одного из многих.

Герцог де Меркер погиб в войне против турок под знаменами императора Рудольфа II. Вдова его, приехавшая в Париж, начала строительство огромного особняка для себя и просторного монастыря для ордена капуцинок прямо напротив. Генрих IV решил, что вдовствующая Мария Люксембургская, герцогиня де Меркер, будет слишком занята молитвами и богоугодными делами, чтобы оказать достойное сопротивление его планам и поставить под сомнение возможность свадьбы. Но король просто плохо знал госпожу де Меркер. Она была женщиной решительной, вероятно, самой набожной во Франции, но к тому же еще и чуть ли не самой богатой. Ее дочь должна была принести мужу внушительное приданое, куда входило, помимо всего остального, и герцогство Пантьевр. Это не считая тех земель и прочих богатств, которые Франсуаза в будущем унаследует от своей матери. Поэтому герцогиня дала понять, что оговоренный ранее брак теперь, в изменившихся обстоятельствах, не кажется ей желательным. Тем более что ее дочь поговаривала о своем желании скорее уйти в монастырь капуцинок, чем согласиться стать герцогиней Вандомской. Было даже предложено послать королю сто тысяч экю неустойки.

Генриху IV такое сомнительное извинение по вкусу не пришлось. Но именно так все и было на самом деле. Франсуаза, не без удовольствия рассматривавшая перспективу стать королевой Франции, и слышать больше не хотела о Сезаре Вандомском. Кто он теперь? Просто четырнадцатилетний мальчишка, а ей уже исполнилось шестнадцать. Слухи о нем ходили малоприятные. Говорили, что он непоседа, грубиян и к тому же предпочитает компанию молодых людей, а не девушек. Это время стало тяжелым для Франсуазы по очень простой причине. Ее гордость вела борьбу с сердцем. Сезар, надо отдать ему должное, был просто очарователен — белокурые волосы, голубые глаза, царственные черты лица. Он обещал стать в будущем великолепным мужчиной, да и теперь не одна женщина нежно на него заглядывалась. Франсуаза испытала это непобедимое очарование на себе. Но она прекрасно сознавала свое высокое положение. Принцесса, принадлежащая к одному из самых благородных домов в Европе, племянница Луизы де Водемон, законной супруги короля Генриха III, а следовательно, королевы Франции. К тому же она красива, очень богата и воспитана в строгих правилах. А эти правила совсем не поощряют содомский грех…

Вероятно, она могла бы с этим примириться, как ее нежная и благочестивая тетушка Луиза смирилась с фаворитами своего супруга. Конечно, королевская корона и мантия прибавляют решимости тем, кто достоин их носить. Но теперь никто даже и не заговаривал о том, что сын Габриель д'Эстре когда-нибудь взойдет на престол. И все-таки пришлось подчиниться. Не приказу короля, нет. Генрих IV отлично понимал, что у него нет никаких средств заставить мадемуазель де Меркер выйти замуж за его незаконнорожденного сына. Ей пришлось склониться перед волей герцога Лотарингского, короля Англии, являвшегося тогда главой семьи. Он, Генрих II Добрый, женатый первым браком на Екатерине Бурбонской, сестре Генриха IV, намеревался и в дальнейшем сохранить хорошие отношения со своим зятем. Он совершенно ясно дал понять, что этот брак его устраивает и двум мятежницам, матери и дочери, следует покориться. И тут Франсуаза слегка вздохнула — это была просто замечательная свадьба!

Даже теперь, вспоминая об этом, Франсуаза Вандомская не смогла удержаться от улыбки. Она как будто снова видела часовню дворца в Фонтенбло, усыпанную благоухающими цветами, сверкающую огнями свечей и переливающуюся блеском драгоценных камней на женских украшениях. Ночь 5 июля 1609 года. Герцогиня снова видела Сезара, к тому времени уже сильно обогнавшего ее в росте, блистательного и величественного в белом атласном камзоле. Ровно в полночь он встал рядом с ней, чтобы поклясться в любви и верности. Как он улыбнулся невесте, беря ее за руку! Юная Франсуаза была прелестна, но в ее лице он улыбался еще и всей Бретани, провинции, которую ему подарили год назад и которой отныне принадлежало его сердце. В этот вечер Сезар чувствовал себя счастливым, и Франсуаза тоже. Правда, она на мгновение впала в панику, когда молодую чету уложили в кровать, но ведь было отчего. Генрих IV, губы растянуты в улыбке от уха до уха, взял табурет и преспокойно устроился в изголовье! Думал ли он и в самом деле там остаться? Новобрачная подняла на свою залитую слезами мать полный ужаса взгляд. Она не представляла, что должно последовать. Поступок короля был выше ее понимания. Герцогиня де Меркер ограничилась тем, что посоветовала дочери выполнять все, что от нее потребуют, хотя некоторые вещи могут ей показаться странными. Король откровенно смеялся.

— Осушите же ваши слезы, кузина, — обратился он к герцогине. — Я отлично натаскал моего сына. Впрочем, желаю в этом убедиться лично.

Сезар тоже засмеялся, нисколько не сконфуженный, и повернулся к своей молодой жене. Та лежала ни жива ни мертва.

— Ну что же, мадам, надо доставить удовольствие королю… и нам самим! — весело объявил он. И, не обращая больше внимания на коронованного наблюдателя, Сезар обнял Франсуазу. К своему огромному удивлению, она тоже и думать забыла о нескромном короле. Но тот почти сразу на цыпочках вышел, задернув полог кровати…

Они три раза занимались любовью. Сезар был опытен и догадлив, ах, как с ним было легко и прекрасно! Все было так весело, как будто они играли. Франсуаза, в те времена очень тоненькая и не слишком щедро награжденная женскими формами, обнаружила, что ее молодого мужа все это устраивает и ничего другого ему не нужно. Он ненавидел толстых женщин еще больше, чем всех остальных. И чтобы ему понравиться, следовало фигурой больше походить на мальчика. Во время этой свадебной ночи, отмеченной многими неделями празднований и веселья, родилась удивительная чета. Отныне супруги стали сообщниками, объединенными уважением и привязанностью, которым не суждено было длиться долго. Франсуаза, черпающая силы в истинной вере, прекрасно поняла, что этим следует ограничиться. Она обнаружила, что никакая другая женщина не заставит сердце ее мужа биться сильнее. Сезар слишком любил свою мать, блистательную Габриель, и она покорила его навсегда. Что же до юношей, которыми герцог любил себя окружать, он не допускал, чтобы у его жены возникали подозрения по этому поводу. Герцог Сезар по-своему любил жену и вел себя очень умно и осмотрительно. И к тому же он обожал троих прелестных детей, которых она ему подарила. Дети только укрепили союз, оказавшийся куда более удачным, чем можно было надеяться. Веселость и беззаботность Сезара, его страсть к роскоши, его сумасшедшая храбрость превращали его в очень привлекательного спутника жизни, тем более что он смог по достоинству оценить более суровый характер своей жены, которую он называл «моя дорогая Мудрость».

Мысль о его аресте потрясла Франсуазу. Герцог Вандомский был человеком огромных пространств, бурь, скачек наперегонки с ураганом, битв и больших шумных сборищ с друзьями по возвращении с охоты. Если он настолько полюбил Бретань, то именно потому, что там он нашел владение по своему сердцу — дикое, гордое и грандиозное. Можно ли представить такого человека запертым в четырех стенах каменного мешка, в ожидании одному богу известно какого суда, вдохновленного ненавистью и предвзятостью. Потому что никогда — Франсуаза могла бы в этом поклясться памятью своей матери — Сезар даже не помышлял покушаться ни на жизнь, ни на здоровье своего брата короля. Он ненавидел кардинала Ришелье, это надо признать, и тот платил герцогу той же монетой. К несчастью, кардинал-министр оказался сильнее.

«Я должна вызволить его из этой передряги», — повторяла про себя герцогиня. Но как? Какими средствами? Она и представить себе не могла, что человек в пурпурной сутане наберется смелости потребовать голову принца крови. И все-таки не смогла отогнать видение — она и дети, все в черном, стоят на коленях в кабинете кардинала и умоляют о милосердии. Этот неотвязный образ возмущал ее врожденную гордость принцессы Лотарингской и гордость просто женщины. Но Франсуаза знала, что ради спасения Сезара она пойдет и на это.

Вошла одна из ее приближенных и объявила, что возвратился конюший. Герцогиня оторвалась от своих раздумий, так далеко унесших ее, и пришла в себя. Она тоже должна действовать…

— Что вам удалось узнать? — спросила герцогиня Вандомская, когда Рагнель, все еще под влиянием пережитого, склонился перед ней.

— Ах, мадам, все еще хуже, чем мы могли себе представить. Мадам де Валэн, ее слуги и дети, все перерезаны в собственном замке.

— Перерезаны?!

— Только это слово и подходит. Повсюду кровь и трупы. И я так и не пойму, каким чудом маленькая Сильви смогла ускользнуть от убийц. Ее кормилица, попытавшаяся убежать с ней на руках, убита посреди двора. Она, вероятно, упала на девочку и закрыла ее своим телом. Судя по всему, малышке удалось выбраться позже.

— Но кто мог это сделать? И почему?

— Вот это я и собираюсь выяснить. Если вы позволите, то займусь этим завтра же. А сейчас надо позаботиться о христианском погребении всех этих несчастных, не дожидаясь, пока до них доберутся дикие звери или за дело примется дневная жара…

— Разумеется, разумеется… Я вам предоставлю для этого средства. Но подумайте и о том, что завтра… Ах! Господи, ведь верно, вы же были в дороге, когда я приняла решение. На рассвете мы выезжаем в Блуа вместе с монсеньором де Коспеаном, а господин д'Эстрад и отец Жиль отвезут детей в Вандом. Там они будут в

безопасности. Надо дать поручение нашему бальи в Ане провести расследование этого ужасного преступления…

Она замолчала, так как Персеваль де Рагнель опустился перед ней на одно колено.

— Прошу вашей милости, герцогиня. Позвольте мне остаться здесь. Я бы хотел попытаться сам пролить свет на эту трагедию. Покойный барон де Валэн оказал мне честь своей дружбой, и…

— ..и вы остались в дружеских отношениях с его вдовой. Нет ничего более естественного! — закончила за него Франсуаза Вандомская с присущей ей искренностью, одновременно резкой и наивной, составлявшей часть ее очарования. Хотя временами это тяжело было вынести.

— Гм… Да, мадам!

— Что ж, оставайтесь, друг мой, — вздохнула она, опираясь обеими руками о подлокотники кресла, чтобы встать. — В конце концов, повозка епископа не настолько велика, да и в этой поездке конюший мне не понадобится. Особенно если и меня тоже бросят в тюрьму! Сделайте все, что сможете, а потом отправляйтесь в Вандом. Если на нас обрушится королевская немилость, а все указывает именно на это, моим детям лишний защитник не помешает. В самом худшем случае они смогут найти убежище в Лотарингии, если уж дела пойдут совсем плохо. Но я полагаю, что наш город-крепость Вандом сможет исполнить свой долг…

— А маленькая Сильви, герцогиня? Что станет с ней?

— Это одному богу известно, но само собой разумеется, что девочка останется у нас. Бедное дитя! Такая крошка, и мы не можем ее бросить. Я сначала думала о монастыре, но моя дочь Элизабет так увлеклась малышкой, что взяла ее под свое покровительство. Ей, видимо, кажется, что у нее появилась еще одна кукла. И Элизабет просто очарована этим.

— Я рад, что все уладилось в отношении Сильви.

В вашем доме ей нечего будет опасаться. Чего не скажешь о монастыре…

Герцогиня удивленно подняла брови:

— Чего же опасаться, по-вашему? Она ведь еще совсем дитя.

— Прошу простить меня, но я полагаю, что девочка, безусловно, в большой опасности. Убийцы обитателей Ла-Феррьер, судя по всему, получили приказ не оставлять после себя ни одной живой души. И все были убиты, кроме нее.

— Так чего же ей следует опасаться?

— Ее могут бояться. Она, конечно, еще очень мала, ей нет и четырех. Но даже в этом возрасте ребенок видит и запоминает, тем более такой ужас. А Сильви очень умненькая малышка. Как и ее мать…

— Жаль, что дочка не так красива, как она! Несчастная баронесса была поистине очаровательна. Есть опасения, что ребенок пошел в отца, который не был так хорош собой… А теперь отправляйтесь в дом каноника возле нашей часовни и попросите святых отцов помочь вам в вашем горестном труде.

Конюший собирался уже выйти, но герцогиня остановила его:

— Персеваль!

— Да, мадам, — отозвался он, удивленный тем, что она обратилась к нему по имени. Шевалье решил, что герцогиня очень взволнована.

— Я молю бога, чтобы мы очень скоро снова увиделись. Молите его обо мне и о герцоге Сезаре!

— И о Великом приоре?

— О приоре?! Именно его сумасбродные идеи завели нас в этот тупик… И все-таки, Персеваль, вы правы. За него тоже следует помолиться. Монсеньор де Саль, наш дорогой епископ из Женевы, писал: «Оставаясь добродетельным, следует выбирать то, что требует от нас долг, а не то, что нам более по вкусу». Отправляйтесь, шевалье! А я пойду к детям.

Персеваль пошел искать священника и бальи, а герцогиня направилась в комнату дочери. Там ее ожидало странное зрелище. Ее младший сын сидел у кровати, куда уложили маленькую спасшуюся девочку. Одна ее миниатюрная ладошка обхватила пальцы Франсуа, а большой палец другой устроился в крошечном ротике.

Девочку помыли, переодели и дали ей чашку молока и несколько бисквитов. Поэтому она больше не выглядела как одичавший котенок и, казалось, спокойно спала, пристроив куклу рядом с собой. В нескольких шагах от них на табурете, сидела Элизабет. Она оперлась локтями о колени, положила подбородок на руки и растерянно смотрела на эту странную парочку. Герцогиня Вандомская решила вмешаться:

— Франсуа, что вы делаете в такой час в спальне вашей сестры? Вам здесь не место. Оставьте малышку и идите к себе! Вы же видите, что она спит.

Вместо ответа мальчик осторожно вытянул свои пальцы, и сразу же одновременно открылись глаза и рот малышки. Раздался дикий крик.

— Ну вот! — вздохнула Элизабет. — Пока мы ей занимались, Сильви все время звала мать и останавливалась только затем, чтобы позвать Франсуа. Она его называет «господин Ангел». Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что она говорит о нем. В конце концов мне пришлось за ним послать…

— Матушка, я ведь пообещал, что зайду взглянуть на нее, перед тем как отправлюсь спать.

— Все это смешно! Возвращайтесь к себе, и пусть девочка кричит. В конце концов она перестанет.

— Это так, но когда? — спросила Элизабет. — Мне бы тоже хотелось поспать.

— Разумеется. Но ведь так не может продолжаться, не так ли? Вы уже молились на ночь?

— Нет еще. Я не могу молиться, матушка, кругом такая суета.

— Ничего! Мы помолимся все вместе. И вы, Франсуа, тоже, раз уж вы здесь…

Герцогиня наклонилась к кровати, взяла на руки девочку, которая продолжала кричать, и пошла к молельне, расположенной в углу комнаты. Там она заставила малышку опуститься рядом с ней на колени на подушку из синего бархата перед статуей Девы Марии. Потом помогла ей сложить ручки перед собой. Удивленная таким неожиданным обращением, Сильви наконец замолчала. Она подняла глаза на величественную, суровую даму высокого роста в платье из парчи цвета сливы. Крошка была явно напугана. Очевидно, это была сила, с которой ей теперь придется считаться… Дама улыбнулась ей, обняла, принуждая крошечные ладошки держаться вместе.

— Вот так-то лучше! А теперь осени себя крестом, — добавила герцогиня, направляя ручку малышки. Потом она начала читать молитву Богородице:

— Ave Maria, (gracia plena, Dominus tecum…

Совершенно очевидно, что девочка еще не привыкла к латыни. Кормилица или мать, должно быть, просто сажали ее к себе на колени, чтобы она произнесла простую молитву для самых маленьких. Но непонятные слова показались Сильви занятными, и она смогла повторить их в меру своего разумения, подвергая тем самым серьезному испытанию молитвенный настрой Элизабет, Франсуа и горничных, стоявших на коленях позади герцогини.

Закончив молиться, герцогиня сама уложила Сильви, вложила ей в руки куклу и поцеловала:

— А теперь пора спать, малышка! Завтра вы отправитесь на прогулку с… господином Ангелом.

Сильви послушно засунула палец в рот, закрыла глаза и тут же заснула. Герцогиня опустила полог и обратилась к детям:

— Завтра она вместе с вами отправится в Вандом. У этой бедняжки никого больше не осталось на свете. Во всяком случае, насколько мне известно. Она чудом уцелела во время всеобщей резни в замке. И шевалье де Рагнель полагает, что девочке все еще грозит опасность. Вы будете заботиться о ней до моего возвращения. А теперь пришла пора расстаться. Монсеньор де Коспеан и я, мы выезжаем через час. Вы — на рассвете. Мы еще увидимся… Если так будет угодно богу…

— Матушка! — воскликнул встревоженный Франсуа. — Вы подвергаетесь такому риску, позвольте мне поехать с вами!

— Нет. Я исполняю свой долг перед вашим отцом. А вы, сын мой, должны помнить свой — перед вашим именем. Мы узнали сегодня вечером, как просто можно уничтожить целую семью. Недопустимо подвергать наш род такому риску. Помните, что в ваших жилах течет королевская кровь… Обнимите меня, чтобы придать мне храбрости! — добавила герцогиня, неожиданно заливаясь слезами. С самого приезда епископа она сдерживалась, чтобы не выглядеть в несчастье как обыкновенная жена и мать, снедаемая беспокойством. Только перед младшими детьми Франсуаза еще могла дать себе волю. Уже проникнувшийся важностью положения старшего сына де Меркер не понял бы ее, впрочем, скорее, не захотел понять.

Какое-то мгновение они прижимались друг к другу и вместе плакали. Потом Франсуаза так же внезапно, как расплакалась, вырвалась из объятий детей и вышла со словами:

— Мадам де Бюр, проследите за тем, чтобы по приезде моей дочери дали слабительное. Мне кажется, что ее цвет лица несколько нехорош. Да и весна — это самое лучшее время для очищения организма…

Конец наставления затерялся где-то в глубине замка. Но гувернантку это ничуть не удивило. Все здесь знали, что герцогиня обожает резко менять тему разговора. Разве это не лучший способ прийти в себя, когда эмоции грозят захлестнуть вас?

Пока маленькая сиротка спала в эту первую ночь вдали от дома, который ей еще не скоро предстояло увидеть вновь, началась череда торопливых отъездов. Сначала отбыл Персеваль де Рагнель. Он сопровождал повозку, в которую уселись настоятель местной церкви и церковный служка. Спустя час замок покинул экипаж Филиппа де Коспеана, унося с собой герцогиню Вандомскую и мадемуазель де Лишкур, ее фрейлину. Франсуаза отдавала ей предпочтение из-за ее здравого смысла, непоколебимого спокойствия и глубочайшей набожности. Наконец, на рассвете, к дверям подогнали кареты, которые должны были увезти детей герцога Сезара под прикрытие крепостных стен его города.

Маленькая Сильви, ради которой камеристка просидела всю ночь, перешивая на нее старые платья Элизабет, казалось, совсем забыла о своих печалях. Она смотрела на последние приготовления широко открытыми глазами, удобно устроившись на руках госпожи де Бюр. Эту даму поразили в самое сердце хрупкость девочки и ее мордашка, напоминавшая грустного котенка.

День обещал быть великолепным. Прогремевшая накануне гроза, разразившись обильным ливнем, отмыла окружающий пейзаж, прекрасные черепичные крыши и мраморную облицовку дворца. Первые лучи солнца окрасили все вокруг нежным розовым сиянием. В кристально чистом утреннем воздухе раскинувшийся неподалеку лес благоухал свежевымытой листвой, молодой травой и мокрой землей. Удерживаемые конюхами лошади нетерпеливо фыркали. В такую отличную погоду им не терпелось пуститься галопом по направлению к Вандому. Понятно, что сегодня они туда не попадут, ведь от Ане до города тридцать три лье.

Гувернантка передала девочку слуге, чтобы сесть в карету. Сильви начала болтать ногами и так отчаянно вырываться, что руки мужчины заскользили по платьицу из гроденапля цвета анютиных глазок — всем показалось, что этот оттенок более или менее подходит к трауру — и выпустили малышку. Она шлепнулась на землю, к счастью, не получив особых повреждений. Едва оказавшись на ногах, девчушка припустилась бегом так быстро, как только позволяли мешающиеся нижние юбчонки и маленькие ножки, громко вскрикивая от радости. Она заметила «господина Ангела», выходившего из замка в сопровождении своего брата Людовика и отца Жака Жиля, их воспитателя и наставника.

Отец Жак появился в семье по рекомендации капитула церкви Святого Георгия, которую посещала семья Вандом. Это был внушительный господин, любивший хорошенько поесть, но опасающийся сквозняков. Двигался он осторожными шагами, завернувшись в некое подобие душегрейки из черного бархата. Если не считать латыни, на которой святой отец мастерски изъяснялся, он знал немного, но во время службы всем был слышен его великолепный бас. Если образование, которое он давал своим юным ученикам, и не могло слишком обременить их мозги, герцога и герцогиню это не слишком заботило. Их сыновья должны были вырасти в первую очередь солдатами и настоящими христианами.

Достойный слуга господа едва не угодил в цепкие объятия Сильви, которая, пролетев мимо него, с радостным криком уткнулась в ноги Франсуа. Мальчик нагнулся, чтобы подхватить ее, и руки малышки тут же обвились вокруг его шеи. Сильви наградила его звонким, несколько слюнявым поцелуем.

— Черт возьми, Мартиг! — поддел его брат. — Можно подумать, что вы завоевали сердце дамы. Эта юная особа вас обожает.

— Он очень холесий, и я его люблю, — твердо заявила крошка. Франсуа, разумеется, обнял ее и тоже чмокнул. — А ты плехой!

— Вот она, вежливость! Этот ребенок дурно воспитан, да к тому же девчонку нельзя назвать даже хорошенькой…

— Проявите сострадание, брат мой! — улыбнулся Франсуа. — Подумайте о том, что ей пришлось пережить.

— А я именно об этом и говорю. Наша мать поступит весьма благоразумно, если поскорее отдаст ее в монастырь. То, что произошло в Ла-Феррьер, доказывает, что эта семья навлекла на себя гнев очень могущественного человека. Может быть, самого короля…

— Вы должны понимать, герцог, что король не может быть к этому причастен! — сурово оборвал его господин д'Эстрад. — Подумайте, что вы говорите! К услугам его величества достаточно судей и солдат, чтобы правосудие осуществлялось иными методами.

Де Меркер тут же сбавил тон:

— Я знаю, сударь, прошу меня простить. Я только хотел сказать, что, учитывая опасное» положение нашего отца и нашего дяди, нам не стоит вмешиваться в такие дела. Вы же позволите мне предпочесть спасение моих родных всем другим тревогам, — добавил Людовик, картинно проглотив рыдание, чтобы показать, насколько он взволнован.

— Мы все думаем так же, как и вы, но господь велит заботиться о других…

Тем временем мадам де Бюр и Элизабет поспешили на выручку. Несмотря на предложенные ей марципаны и засахаренные сливы, Сильви и слышать ничего не хотела. Она изо всех сил вцепилась в руку Франсуа и не собиралась ее отпускать. Девочка явно не могла взять в толк, почему мужчины и женщины должны ехать в разных каретах.

Людовик нетерпеливо проворчал:

— Неужели нам и вправду придется отложить отъезд до вечера из-за капризов упрямой девчонки? Мы торопимся. — Тогда в путь, — со смехом согласился Франсуа. — Я поеду с дамами, только и всего. В конце концов, разве не будет лучше, если у них появится рыцарь для услуг.

И он пустился бегом вместе с Сильви к первой карете, где и уселся рядом с ней, нисколько не огорченный таким поворотом событий. Минуту спустя тяжелые повозки, за которыми двигались телеги с багажом, уже выезжали из главных ворот. Бронзовый олень пробил копытом семь ударов, а с соседних колоколен раздавался переливчатый звон.

…Когда кортеж в сопровождении конной охраны подъехал к дороге, ведущей на Дре, появилась повозка каноника, набитая людьми из Ане и теми, кого Рагнель брал с собой. Все, казалось, просто с ног валились от усталости. На лицах виднелись следы того ужаса, который они испытали. Им пришлось хоронить несчастные жертвы. Увидев их, д'Эстрад остановил экипажи и вышел на дорогу, чтобы поговорить со священником.

Он учтиво приветствовал его:

— А господин де Рагнель не сопровождает вас, святой отец?

Старик посмотрел на него, как будто не совсем понимая. Потом ответил:

— Нет. Теперь, когда мы выполнили свою тяжкую миссию, он настойчиво отправил нас отдохнуть. И уверяю вас, сын мой, нам это действительно необходимо. Я многое повидал в жизни, но не часто мне приходилось лицезреть трагедии, подобные этой…

— Теперь известно, чьих это рук дело?

— А кто нам мог об этом рассказать? Жители соседней деревни ужасно напуганы. Они говорили только об отряде вооруженных людей. По их словам, там побывала дюжина всадников, одетых в черное, похожих на демонов. Тот, кто ими командовал, носил маску. Господину бальи ничего больше не удалось из них вытащить. И, честно говоря, не представляю, что бы они могли сказать. У них была только одна мысль: где бы спрятаться? А что касается нас, то вы можете передать герцогине, что несчастные жертвы отпеты и похоронены как полагается. Когда вернется сам герцог, может быть, ему удастся раскрыть эту тайну… Но я в это не верю.

— А почему шевалье не вернулся с вами?

Священник пожал плечами и воздел руки к небу:

— Да потому, что этот упрямый молодой человек отказывается признать очевидное. Он оставил при себе только слугу, чтобы тот ему помог «перевернуть землю и небо», как выразился господин де Рагнель. Молодежь ни в чем не сомневается и верит, что она все знает лучше стариков. В конце концов, он заявил, что возьмет на себя обязанность опечатать замок на то время, пока герцог не отдаст необходимых распоряжений. А сейчас, сын мой, позвольте нам ехать дальше. Нам так нужно помолиться!

Гувернер отступил на два шага и поклонился. Перья его фетровой шляпы мазнули по траве. Священник и его причт продолжили свой путь, а мгновение спустя и тяжелые кареты вновь пустились в дорогу. Мадам де Бюр, которой и так уже было слишком жарко, обмахивалась платочком. Обладательница пышных форм и легкой красноты лица, вызванной расширением сосудов — а все из-за чересчур хорошего аппетита, — боялась слишком высоких температур.

— Если мы будем все время останавливаться, то никогда не доедем! И к тому же нам надо было выехать пораньше! Прямо среди ночи, чтобы ехать по ночной прохладе. Герцогиня поступила очень мудро, выехав задолго до нас.

Добросердечная женщина с охотой бы пожаловалась еще на что-нибудь, но юные спутники ее не слушали, а какой интерес говорить в пустоту. Элизабет снова заснула, как только устроилась поудобнее в карете. А Франсуа унесся мыслямик замку Сорель. Ведь сейчас он уезжал от Луизы, которая так занимала его мысли, не получив никаких знаков внимания с ее стороны. И только одному богу известно, когда он снова сможет ее увидеть, если это вообще произойдет. Обычно ему очень нравилось в Вандоме, но на этот раз казалось, что он уезжает в ссылку.

Что же касается его отца, которого Франсуа очень любил, ему никак не удавалось всерьез испытать тревогу за него. Герцог Сезар такой силач от природы! Было в нем что-то такое неразрушимое, чему не смогут положить конец все Ришелье в мире, вместе взятые!

А новая подружка юного принца думала совсем о другом. Сидя рядом со своим ангелом, Сильви наслаждалась минутами подлинного счастья. Она была еще слишком мала, чтобы осознать свалившиеся на нее беды. Девочка понимала только, что ей было плохо, она испугалась, но ее мама, такая нежная и появлявшаяся всегда, когда это требовалось, не пришла на ее зов. Уютный мирок Сильви вдруг разрушился. Она помнила, как няня схватила ее на руки и быстро-быстро пустилась бежать! Это было очень забавно. Но потом она вдруг страшно закричала и упала, подмяв малышку под себя, да так сильно, что Сильви не помнила больше ничего из того, что происходило, — только ужасную тяжесть, душившую ее. Инстинкт маленького зверька помог ей спастись. Няня больше не шевелилась. А так как мама не отзывалась и никто не отзывался, Сильви отправилась их искать в компании «мадам Красотки», ее куклы. Хотя бы она не покинула ее.

Дорога оказалась трудной. Камни кололи ноги, попадались колючки. Сильви плакала от страха и от боли. И тут раздался страшный шум. И сразу же появился ангел на своем белом коне. Одному богу известно почему, но лошадь исчезла, а ангел остался и унес ее в этот прекрасный, весь в золоте дом, полный света и красок, где все о ней заботились…

А теперь они вместе едут на прогулку, и погода такая хорошая! Так хорошо пахнет!

Девочка глубоко вздохнула от счастья и прижалась головкой к плечу своего замечательного спутника. Их немного трясло, и ей сразу же захотелось спать. Тогда Франсуа поднял руку, обнял малютку и прижал к себе. Сильви уже не услышала того, что со смехом сказала проснувшаяся Элизабет:

— Я уверена, братец, что вы никогда не собирались стать нянькой. Но вы проявляете к этому замечательные способности…

— Вы уже давно не говорили глупостей! — смущенно пробурчал тот. — И это вас явно не украшает…

— Ладно, не сердитесь! Мне она тоже нравится. Сильви такая трогательная, миленькая…

— Несмотря на ее ужасный характер?

— У нее нормальный характер. Она просто отлично знает, чего хочет. Вот и все! А сейчас ей очень нужны вы!

— Будем надеяться, что это у нее пройдет! — вздохнул Франсуа. Сейчас ему больше всего на свете хотелось вновь вернуться к своим мечтам.

Вот так Сильви де Валэн вступила в свою новую жизнь.

А тем временем в Ла-Феррьер Персеваль де Рагнель пытался восстановить ужасные события. Задача оказалась сложной. Убийцы были из тех, кто придерживается тактики выжженной земли, не оставляя за собой никаких следов, которые могли бы их выдать. Если не считать красной восковой печати, ловко снятой Корантеном, действительно ничто не могло служить путеводной нитью в поисках де Рагнеля. Теперь она, завернутая в платок, хранилась на груди молодого человека. Но и эта улика ни о чем ему не говорила.

Усевшись у погасшего очага в комнате Кьяры, вытянув перед собой длинные ноги в кожаных сапогах, Персеваль смотрел на кровать, с которой унесли молодую женщину. Он сам приготовил ее к погребению. Кружевным платком прикрыл ожог на лбу. Завернул тело в пурпурное покрывало из шелковой узорчатой ткани, расшитой серебром. Потом он поднял ее на руки, в первый и последний раз, и перенес на носилки. На них Кьяру де Валэн отнесли в часовню. Там, подняв плитки пола, отрыли три могилы. Потом с помощью Корантена де Рагнель сделал все, что нужно, для того, чтобы дети мирно покоились теперь рядом с матерью. Все трое присоединились к Жану де Валэну уже навсегда. Тела остальных жертв похоронили во фруктовом саду, землю которого освятил каноник из Ане, и теперь в замке не осталось никого, кроме де Рагнеля, Корантена и их лошадей, чьи копыта время о времени в нетерпении постукивали по булыжникам двора.

Персеваль оценил эту тишину. Он надеялся, что к нему вот-вот придет разгадка, он вспомнит какую-нибудь существенную деталь. Но все впустую. На улице развели костер и сожгли простыни, покрывала и матрас, пропитанные кровью баронессы де Валэн. Перину бандиты тоже не пощадили, и из нее валил пух сквозь многочисленные порезы. Такому же жестокому и разрушительному обыску подверглись изголовье, балдахин с пологом и столбы, увенчанные султаном из красных и белых перьев.

— Если бы только знать, что эти негодяи здесь искали, — бормотал себе под нос шевалье. Он поднялся и решил еще раз обойти спальню. Но так как у него не было возможности разрушить стены в поисках тайника, то он ничего и не обнаружил. Те, кто обыскал здесь все до него, были весьма тщательны. Но когда он нагнулся, чтобы еще раз заглянуть под кровать, то увидел там какую-то тряпку, возможно брошенную небрежной служанкой. Молодой человек протянул руку, чтобы ее достать. Ему это не удалось, и тогда он воспользовался шпагой. Наконец на свет появилась рубашка, пролежавшая там какое-то время. Она оказалась довольно пыльной.

Какое-то мгновение шевалье колебался, не зная, как поступить. Так и стоял на коленях на паркете. Ему не нужна была еще одна реликвия. Красной печати было вполне достаточно. Поднявшись на ноги, Персеваль увидел, что разведенный во дворе костер уже погас.

Он оглядел камин, где чья-то заботливая рука заменила поленья дров букетом из веток дрока. Шевалье отставил с сторону кувшин с цветами, нашел несколько поленьев, сложенных в глубине комнаты в ожидании холодных дней, и стал искать, чем бы поджечь. В углу оставалось еще несколько разорванных книг. Рагнель подобрал несколько страниц, заметил на каминной полке фаянсовый горшок с сухими веточками, пропитанными серой, и кремень. Мгновение спустя заполыхало пламя. Дерево оказалось очень сухим, но, когда он бросил в огонь рубашку, повалил густой дым.

Персеваль постоял несколько минут, помешивая дрова, как вдруг услышал нечто странное. Это было не просто легкое откашливание, когда прочищают горло, а яростный кашель задыхающегося человека. Он стал искать источник звука, как вдруг услышал слабый голос:

— Прошу вас… погасите пламя… Я… сейчас… сгорю…

В ту же секунду вниз на поленья упала чугунная доска, и шевалье, понимая, что за ней кто-то есть, торопливо, ударами сапога разметал головешки, а потом залил все водой.

Мгновение спустя из камина выбралось странное существо, кашляющее изо всех сил. Рагнель, приглядевшись, понял, что перед ним девочка лет тринадцати-четырнадцати. Очевидно, молоденькая служанка, если судить по ее порыжевшему и покрытому копотью костюму. Невозможно было даже понять, какого цвета у нее волосы. Едва встав на ноги, она тут же бросилась на колени, чтобы молить о пощаде… Персеваль поднял ее:

— Я не бандит, а конюший герцогини Вандомской! А ты кто? Ты поняла, что я тебе сказал?

— Да… Да, монсеньор.

— Не надо называть меня монсеньором. Достаточно просто сударь! Так кто же ты?

— Жаннетта, сударь, Жаннетта Деан. Моя мать Ричарда, кормилица дочерей мадам баронессы. Меня приставили в качестве камеристки к мадемуазель Клер, а потом…

Девочка разразилась судорожными рыданиями, вспомнив о пережитом и чувствуя облегчение от того, что кошмар позади и ей чудом удалось спастись. И действительно, слово «чудо» как нельзя лучше подходило к этой ситуации. Убежище, в котором она пряталась, сохранилось с давних времен. Тогда во всех замках были такие тайники. В разгар религиозных войн и католики, и протестанты устраивали их, чтобы прятаться от неожиданных и нежеланных гостей. Жаннетте, очевидно, удалось услышать немало, хотя она ничего не видела.

Но сначала ее надо успокоить, уговорить…

Рагнель терпеливо ждал, пока рыдания стихнут. Понемногу всхлипывания становились все реже, дыхание девочки выравнивалось. Когда маленькая служанка просто зашмыгала носом, он легонько похлопал ее по плечу:

— Ты, должно быть, проголодалась и хочешь пить. Пойдем на кухню! Там мы что-нибудь найдем.

Со стороны шевалье это было проявлением совершенно неоправданного оптимизма. Убийцы оказались к тому же ворами и обжорами. То, что они не съели на месте, эти мерзавцы увезли с собой. Не оказалось ни хлеба в ларе, ни подвешенной к балкам ветчины. Там висела только пара сиротливых связок лука. Но голодная Жаннетта рылась повсюду.

— Надо спросить у моей матери, — наконец произнесла она. — У нее всегда с собой ключ от шкафа со сластями. — Это который?

— Вот этот, — девочка указала на шкаф в темном углублении, который явно остался незамеченным. — Но надо позвать матушку…

Шевалье обнял ее за плечи и усадил на скамеечку.

— Малышка, послушай меня. Из всех обитателей этого дома ты единственная осталась в живых, если не считать крошки Сильви, которой удалось убежать. Попозже ты к ней присоединишься, но пока…

Он замолчал, так как Жаннетта снова заплакала, осознав случившееся. В эту минуту к ним присоединился Корантен, осматривавший по приказанию хозяина библиотеку барона. Жан де Валэн разместил свои книги на самом верху башни, но и там бандиты тоже все разнесли.

— Возьми-ка нож и открой этот шкаф! — приказал ему Рагнель. — Возможно, там найдется какая-нибудь еда для этой бедняжки!

— Откуда вы ее взяли, сударь? Она такая черная. Не из Африки ли? — поинтересовался Корантен, ловко орудуя ножом.

— Из камина в спальне, где мы нашли госпожу де Валэн. Там есть тайник, который эта маленькая хитрюга сумела использовать. Она там и просидела со вчерашнего дня. Разумеется, без еды и воды…

В шкафу выстроились в ряд горшочки с вареньем, пряники и бутылки с различными сиропами. Вооружившись влажной тряпкой, Рагнель немного умыл Жаннетту. И та, чуть-чуть успокоившись благодаря его заботе, ела за обе щеки, прерываясь только затем, чтобы глотнуть воды. Сытая и достаточно чистая, чтобы можно было разглядеть, что она блондинка с голубыми глазами, малышка наконец согласилась ответить на вопросы своего спасителя. Проявив недюжинное терпение, мужчинам удалось восстановить, что же произошло в Ла-Феррьер тем прекрасным летним днем.

Баронесса де Валэн сидела в своей спальне перед небольшим секретером и писала письмо, а Жаннетта заканчивала расставлять цветы в большом медном кувшине. И тут, вслед за цокотом копыт многочисленных всадников, раздались первые крики. Хозяйка замка мгновенно вскочила на ноги и подбежала к окну.

— На нас напали! Но кто эти люди? Господи, мои дети! Она побежала вниз, а Жаннетта, посмотрев в окно и увидев, как падают первые жертвы, за ней не последовала. Она отлично знала о тайнике в камине. Ей показали его однажды, забавы ради. Напуганная до смерти, девочка, не раздумывая ни минуты, повернула механизм и пролезла в узкую щель. Воздух туда поступал из дымохода в камине. Она уселась там, закрылась и не произносила ни звука.

И, как оказалось, вовремя. Через несколько секунд Жаннетта услышала, как кто-то возвращается в спальню. Один человек или несколько тащили обратно баронессу и, вероятно, грубо с ней обращались. Маленькая служанка слышала ее стоны. Потом раздался шум, как будто ее бросили на кровать. И сразу же зазвучал грубый голос, сухой, металлический:

— Защищаться бесполезно! К вам на помощь никто не придет. И знайте, что я не уйду отсюда, пока не получу то, за чем пришел.

— Так что же вам нужно? Я полагаю, не я? Прошло столько лет…

Мужчина засмеялся, но слышать этот смех было неприятно. «Так, должно быть, хохочет дьявол», — уточнила Жаннетта.

— Для вас может быть… Но не для меня. А вы стали еще красивее, чем прежде. К тому же вы теперь вдова, следовательно, свободны. Почему бы вам и не стать моей?

— Никогда! Если для вас время ничего не значит, то же могу сказать и о себе. Вы меня по-прежнему пугаете… Просто наводите на меня ужас… Ничего не изменилось.

Рагнель мгновенно прервал Жаннетту, пораженный тем, с какой легкостью та передает диалог. И это несмотря на пережитый ею ужас.

— Господи, можно подумать, что ты помнишь все слово в слово!

— У меня очень хорошая память, сударь. Мне достаточно прочитать что-либо один раз, я все сразу запоминаю и пересказываю все очень точно, совсем так, как написано. Даже если это трудно и я совсем не понимаю слов…

Действительно, трудно было не удивиться, услышав такое впервые. Тем более Что Жаннетта произносила фразу за фразой без всякого выражения, монотонно и почти не переводя дух. Точно так же она стала бы пересказывать страницу на латыни.

Чтобы подбодрить девочку, Персеваль дал ей еще стакан сиропа, разведенного водой.

— Господь наградил тебя ценным даром, — заметил он. — Я надеюсь, что он не покинет тебя с возрастом. А теперь рассказывай дальше. Мадам де Валэн ответила этому человеку, что он наводит на нее ужас и что ничего не изменилось.

— Тогда он сказал, что с этим можно подождать, а сейчас ему нужны письма.

— Какие письма? — удивилась баронесса.

И Жаннетта подняла глаза к потолку, словно там было написано то, что она произносила вслух, и продолжила свой рассказ:

— Не изображайте из себя дурочку. Мне нужны письма, которые королева Мария Медичи писала маркизе де Верней. Очень опасная переписка для матери нашего нынешнего короля, потому что в них вся схема заговора, который привел в итоге к убийству Генриха IV. Заговора, составленного самой королевой. Эти письма купила семья Кончини за баснословные деньги, чтобы усилить свое влияние на Медичи на тот случай, если оно ослабнет.

— Минутку! — воскликнул де Рагнель, ужаснувшись тому, что слышит. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?

— Нет. Я слышала слова, имена. Они остаются у меня в голове. И я должна их повторить так же, как услышала…

— Что значит «влияние»?

Девочка опустила глаза и укоризненно посмотрела на собеседника.

— Я не знаю… Я же вам говорила…

— Лучше вам не прерывать ее, господин шевалье, — вступился Корантен. — Она рискует все забыть.

И действительно, маленькой служанке не без труда удалось продолжить свое монотонное повествование. И все-таки Персеваль узнал, что в тот день, когда по приказу молодого Людовика XIII убили Кончини, королева Мария отправила Кьяру обыскать покои Леоноры, жены убитого. Она должна была хранить эти письма в своих апартаментах в Лувре.

С этого момента рассказ Жаннетты стал несвязным. Мадам де Валэн клялась своему палачу, что не нашла тогда писем. Но тот отказывался в это поверить, полагая, что компрометирующие бумаги у нее. Продолжение было кошмарным. Из глубины своего тайника полумертвая от ужаса Жаннетта слышала крики баронессы. Ее мучил мужчина, чтобы добиться своего. Он испробовал все. Наконец он привел детей, грозя убить их на глазах у матери. Несчастная кричала:

— Неужели вы думаете, что я допустила бы, чтобы моим детям причинили малейшую боль, если бы у меня были эти проклятые письма? Пощадите их, сжальтесь…

Но это не помогло. Клер и Бертрана убили. Их мать последовала за ними, после того как убийца утолил свою ужасную страсть, которую, по его собственным словам, он испытывал к баронессе…

Когда Жаннетта закончила свое горестное повествование, она снова начала плакать, вспоминая о собственном ужасе и о тех мучениях, невидимым свидетелем которых она стала.

Девочка не знала, ушли ли убийцы, и оставалась в тайнике много часов, не осмеливаясь пошевелиться.

Мужчины дали ей наплакаться вволю, понимая, что Жаннетте надо выплеснуть всю боль того, что она пережила. Когда Корантен хотел задать ей вопрос, де Рагнель жестом остановил его. Надо попытаться изгнать из невероятной памяти этой крестьяночки картины и звуки, слова, которых она не понимает. Именно в этом таится настоящая опасность. Не стоит еще добавлять ей горя. Можно будет поговорить и попозже…

Через несколько минут Жаннетта успокоилась и, уронив руки и голову на стол, прямо посреди остатков своей трапезы мгновенно заснула, побежденная эмоциями и усталостью последних суток. Шевалье посмотрел на спящую девочку, погладил белокурую головку, еще довольно грязную.

— В большой гостиной есть кушетка, — сказал он слуге. — Уложи ее там и возвращайся! Разумеется, мы возьмем ее с собой, когда будем уезжать. Но пока после того, как отнесешь ее, пройдись по двору и посмотри, не снесли ли куры яиц. Должен признаться, что я голоден. А ты нет?

— Еще как! А мы с вами сладкого не любим!

Позже мужчины уселись за стол. Перед ними стоял огромный, поджаренный на сале омлет, изготовленный Рагнелем собственноручно. Он же обнаружил засоленное сало, к которому никто не прикасался, а в погребе бочку с еще не вызревшим кларетом. Это вино не походило на нектар, но его свежий вкус утолил их жажду. Какое-то время они ели молча. Потом шевалье отбросил ложку и, вынув из кармана камзола трубку, набил ее табаком. Он знаком пригласил Корантена последовать его примеру и пододвинул слуге свой кисет.

Господин и слуга курили молча. Эта мирная сцена шокировала бы не одного знатного сеньора, но была совершенно естественной для дворянина без состояния и его верного спутника, добрый десяток лет разделявшего с ним и хорошее, и плохое. Как правило, в конце дня они закуривали свои трубки и говорили о произошедших за день событиях. Рагнель ценил живой ум, образованность и преданность своего соотечественника, который был на три года старше его самого. А Корантен, в свою очередь, не променял бы своего господина, которого он любил, ни на одного более богатого и роскошного принца.

Как всегда и бывало, Персеваль заговорил первым:

— Теперь мы знаем, как и почему убили госпожу де Валэн. Но нам по-прежнему неизвестно, кто это сделал. Из глубины камина Жаннетта все слышала, но ничего не видела.

— В любом случае, раз этот человек был в маске, нам бы это не помогло.

— В маске или без нее, но несчастная Кьяра знала, кто перед ней. Обидно, что она ни разу не назвала своего палача по имени. Нам придется обратиться к тому времени, когда она была фрейлиной Марии Медичи, и попробовать узнать, кто вертелся вокруг нее в те годы, кто был в нее влюблен, кроме де Валэна.

— Вы сами часто здесь бывали, и вы были друзьями. Вам никогда ничего не поверяли такого, что могло бы навести нас на след?

— Ничего. Если не считать того, что Кьяру обвенчал с мужем в Лувре капеллан королевы-матери через два дня после смерти Кончини. И супруг сразу же увез ее. До сегодняшнего дня я не понимал причины этой спешки, но эта история с письмами все представляет в новом свете. Валэн хотел спрятать ту, которую любил.

— От чего, если она не нашла писем?

— Может быть, от гнева королевы-матери?

— Но ведь именно она выдала ее замуж. Мне это кажется скорее мерой предосторожности. Давайте-ка вспомним! 24 апреля 1617 года Людовик XIII отдает приказ убить Кончини, фаворита своей матери. И тот погибает прямо перед Лувром, сраженный несколькими выстрелами из пистолета. Жену авантюриста, Леонору, вытащили из ее апартаментов и отправили в Бастилию. Оттуда она вышла только для того, чтобы отправиться на эшафот.

С этого времени Людовик XIII стал подлинным королем. А вот его матери, благодаря которой супруги-флорентийцы дорвались до власти, теперь угрожает опасность. Она почти пленница в своих покоях и всерьез опасается ссылки, а может быть и тюрьмы, если эти письма, доказывающие ее участие в заговоре против покойного короля Генриха IV, будут обнаружены.

Тогда королева-мать посылает Кьяру обыскать спальню Леоноры. Но Кьяра ничего не находит, и ей можно верить. Она готова была на все, только бы спасти жизнь своих детей.

— Благодаря Жаннетте мы знаем, что убийца тоже рыскал в комнатах Леоноры, и, очевидно, тоже без результата. Не слишком ли многие ведут поиск этих чрезвычайно опасных писем?

— Когда знаешь, сколько мошенников и авантюристов составляли окружение супругов Кончини, то это не удивляет. Но вернемся к королеве-матери. Мария Медичи не нашла писем, но хоть она и небольшого ума, но Кьяру знает достаточно, чтобы полностью ей доверять и не воображать, что кузина прячет от нее эти письма.

Но молодую девушку следует удалить от двора, она слишком много знает. Вот откуда поспешный брак с де Валэном и отъезд в провинцию. А продолжение нам известно. Мария Медичи пребывает в большей или меньшей немилости, как и Ришелье, в то время еще епископ Люсонский и ее самый ближайший советник, которого ненавидит король.

Сейчас все переменилось. Ришелье — министр короля, а королева-мать, кажется, вновь обрела свое прежнее влияние.

— Если ситуация складывается для них столь благоприятно, то к чему воскрешать эту старую историю с письмами? Ведь их могли и уничтожить, когда освобождали покои Леоноры Кончини?

— Самый последний из всех глупцов никогда не расстанется с таким оружием, если оно попадет ему в руки. Письма должны где-то существовать. Может быть, они спрятаны. Что же касается человека, явившегося сюда их искать, можешь быть уверен — он знает им цену и намерен ими воспользоваться. Вне всякого сомнения, удар его будет направлен против королевы-матери. Она мешает немалому числу людей, с тех пор как снова оперилась… Начнем с кардинала Ришелье…

— Кардинала? Да вы шутите, шевалье, — пробормотал Корантен. — Это совершенно невозможно!

— Почему же? Потому что своим возвышением он обязан королеве-матери? Да, этого он ей никогда не простит. Поверь мне. Нет, эти двое теперь не слишком ладят. Думаю, она должна даже мешать ему, с тех пор как снова завела свою шарманку о союзе с испанцами. Это идет вразрез с интересами Ришелье. Только как бы он ни был неумолим, я все же не верю, чтобы он мог отдать приказ уничтожить все и вся. Все-таки — слуга господа!

— Слуга господа, слуга господа! Когда у человека есть власть и он хочет ее удержать…

— В любом случае, каковы бы ни были приказания, полученные убийцей, если вообще были, похоже, он ими пренебрег, чтобы утолить собственную жажду мести. Этот человек, вероятно, любил Кьяру Альбицци, но она его отвергла и вышла замуж за барона де Валэна. А так как мерзавцу было известно о существовании писем, он убил одним ударом двух зайцев, — заключил де Рагнель и, подумав, добавил:

— Но что меня удивляет больше всего в этой драме, так это то, что злодеи дождались ареста герцога Вандомского и его брата, сюзеренов и защитников де Валэнов, чтобы cовершить свое преступление.

— А ведь и правда! И мы сидим тут и рассуждаем, не имея ни малейшего представления, где искать убийц… А не вернуться ли нам и не порасспросить ли еще жителей деревни? Нам, кстати, надо найти людей, чтобы вымыли дом, перед тем как его закроют. Пока герцогиня не примет решение… Давайте проедемся!

Трубки погасли. Мужчины вышли во двор, и на них обрушилась жара. Солнце в зените било прямо по головам, в тишине слышалось жужжание мух и слепней. Чтобы никто не потревожил спящую Жаннетту, пока они будут отсутствовать, Персеваль закрыл входную дверь и положил ключ в карман.

Деревенька, такая маленькая, что едва заслуживала этого названия, притаившись в овраге, наверняка спала в разгар непереносимого летнего зноя. Но когда Персеваль и Корантен миновали мост, шевалье заметил троих, видимо, местных жителей, бродивших в окрестностях. Они попытались скрыться в зарослях, когда их окликнули.

— Эй, вы, подойдите-ка сюда! Я приехал по поручению герцога Вандомского и не собираюсь вас съесть. Подходите, подходите!

Несмотря на эти слова, двое помоложе бросились бежать со всех ног в разные стороны. Только третий, мужчина в летах, с серой спутанной бородой, медленно двинулся навстречу Персевалю и Корантену. Он мял в руках и без того бесформенную шляпу, которую только что стащил с головы. И шел крестьянин не слишком уверенно…

— Ну, — обратился к нему конюший, — с чего бы это вам прятаться? И почему те двое разбежались, как зайцы? Вы хотели войти в замок?

— Нет! О нет, мой господин! Мы хотели только взглянуть…

— На что? Там никого не осталось, кроме дочери кормилицы. Она, вероятно, из вашей деревни? У нее есть здесь родственники?

— Нет. Ричарда была родом из Мусселя. Ее мужик помер, у малышки больше никого и нету.

— Ладно. Мы этим займемся. Но нам надо, чтобы пришли женщины, все убрали и навели порядок.

Крестьянин отшатнулся и замахал обеими руками:

— В замок? Да что вы! При всем моем уважении, вы никого и не сыщете. Все напугались до смерти, никак не опомнимся.

— Все уже в прошлом. Бандиты уехали и больше не вернутся. Им ведь больше нечего здесь делать, верно?

— Это вы так говорите, мой господин, но кто знает? Я видел, как они уезжали. И я вам расскажу. Я тут спрятался за камнем. Один из них сказал: «Раз уж мы ничего не нашли, почему было не поджечь замок?» А другой ответил, что такого не приказывали. И что можно вернуться, чтобы еще поискать…

— Они так сказали? Возможно ли вернуться после того, что натворили? Эти подонки ведь должны понимать, что герцог Сезар по меньшей мере прикажет охранять замок. И потом, откуда они вернутся? Если это только не банда бродяг, что поселились в лесу у Дре…

— Бродяги? На хороших-то лошадях, отлично вооруженные, все в черном и с перьями на шляпах? — съязвил Корантен. — Такие люди не живут в шалашах или в пещерах, верно?

— Ты прав, — согласился де Рагнель, — но как нам узнать, куда они исчезли, совершив преступление?

— Вот это я, пожалуй, смогу вам сказать. Эти парни глотнули лишнего, это уж точно. Они, знамо дело, развеселились, да и орали громко. Я слыхал, как один из них говорил, что Лимур это не так уж далеко.

Персеваль содрогнулся:

— Лимур? Ты уверен?

— Да почти… Ну, да, кажись, точно.

— Тогда больше никому не повторяй этого, если тебе жизнь дорога. А о замке вообще забудь!

— Ага! Понял, все понял. А туда меня и вовсе не заманишь! — крестьянин вздохнул и перекрестился. — Уж больно там кровищи много! Это приносит несчастье.

Персеваль наслушался предостаточно. Он развернулся и быстрым шагом направился в замок. Корантен шел за ним по пятам. Теперь шевалье не пошел в комнаты. Он собирался осмотреть старую башню, где Жан де Валэн разместил свой рабочий кабинет и библиотеку.

— Надо, по крайней мере, попытаться разыскать сборник хартий де Валэнов, чтобы подтвердить при надобности права маленькой Сильви. И книги немного привести в порядок. Барон так ими дорожил!

Работы в большой круглой комнате оказалось немало. Мерзавцы выбросили на пол все из огромных шкафов, многие из которых доходили до расписных, украшенных девизами потолочных балок. Груда книг громоздилась на плитках пола, а большой квадратный стол на массивных резных ножках утонул под лавиной бумаг. Грабители не забыли вспороть даже старое, потертое кожаное кресло. Из стоящего в углу хранилища хартий выливался водопад свитков, с которых свисали печати на выцветших лентах. От устойчивого запаха потревоженной пыли першило в горле.

Мужчины принялись за работу. Корантен складывал тома в стопки, даже не пытаясь их сортировать, а его хозяин занялся документами. Он перебирал их с какой-то холодной яростью, от которой его трясло. Его жесты стали от этого менее уверенными, появилась какая-то неловкость. Корантен, наблюдавший за своим господином уголком глаза, не выдержал и решился начать разговор:

— Как только мы сюда поднялись, вы пришли в непонятное возбуждение. Почему это вы велели простолюдину молчать, если он не хочет умереть?

— Потому что если этот человек верно расслышал, откуда прибыли убийцы, опасность, которую трудно переоценить, угрожает всем.

— Что это за место такое — Лимур?

— Этот замок принадлежит кардиналу. И я точно знаю, что в эти дни он был там! И все-таки мне с трудом верится, что его высокопреосвященство мог отдать такой чудовищный приказ!

Но, с другой стороны, все концы сходились. Нет ничего более естественного, чем желание министра короля завладеть перепиской, реально угрожающей его бывшей покровительнице, превратившейся теперь чуть ли не во врага. Толстая флорентийка упрекала кардинала за то, что он практически вернулся к политике Генриха IV, действовавшего с государственных позиций, вместо того чтобы помогать королеве-матери навязывать свое мнение королю. Глупая и мстительная, Мария Медичи становилась все более и более обременительной, но, завладев компрометирующими письмами, кардинал получил бы страшное оружие. Перед ним корыстной интриганке пришлось бы склониться.

Занимаясь поисками писем, министр-кардинал мог одновременно приступить к уничтожению своих самых ярых противников. А значит, становилось возможным все! Хотя главарю убийц наверняка поручили ограничиться обыском в Ла-Феррьер и простым, но действенным запугиванием баронессы и ее детей, он превратил эту миссию в акт личной мести. Палач осуществил свою давнюю мечту, утолив злобу, вынашиваемую много лет, но вряд ли он сообщил об этом монсеньору де Ришелье…

— Убийц следует искать в окружении кардинала, — заключил Персеваль, заканчивая свои размышления вслух. — Я намереваюсь поехать в Лимур и посмотреть, что там происходит.

— Это далеко?

— Нет. Около двенадцати лье.

— Отлично! Заканчиваем работу, все закрываем и отправляемся туда!

— Потише! Ты забываешь о девочке, которая все еще спит. Ее надо отвезти в Ане. Она там хорошенько отдохнет, а завтра утром ты отвезешь ее в Вандом. Жаннетта там встретится со своей маленькой хозяйкой. Тебе останется только поручить ее заботам мадемуазель Элизабет и объяснить, где мы ее нашли.

— Ну вот! Я уже и в няньку превратился! — проворчал Корантен, недовольный таким поручением. — А что мне делать потом?

— Ничего. Ты будешь меня ждать. Когда приедешь в Ане, приготовь мои вещи и оседлай свежую лошадь. Я хочу поехать и посмотреть, что происходит в Лимуре.

— И атаковать гвардейцев кардинала в одиночку?

— Не говори глупостей! Я отправляюсь туда в качестве… скажем, наблюдателя. А потом приеду в Вандом. Я должен узнать обо всем как можно подробнее, чтобы как следует доложить герцогине, когда она вернется.

— Если она вернется…

Когда в библиотеке воцарилось некое подобие порядка, Персеваль отобрал несколько свитков, показавшихся ему важными. Они подтверждали дворянство де Валэнов и их право на владение землей.

Потом шевалье пошел в часовню, чтобы в последний раз преклонить колени у могилы Кьяры и ее детей. Позже вместе с Корантеном они закрыли окна и двери. Де Рагнель собрал все ключи в одну тяжелую связку и прикрепил к ленчику седла. Затем он усадил все еще сонную Жаннетту на лошадь позади Корантена и покрепче привязал ее к нему веревкой. Всадники не спеша выехали из Ла-Феррьер.

Персеваль все время оборачивался, чтобы как можно дольше видеть опустевший замок. Наконец, синие каменные караулки над углами крепостных стен исчезли за деревьями. И когда смотреть стало не на что, шевалье пустил лошадь галопом.

Глава 3. ТАКАЯ ВЫСОКАЯ БАШНЯ!

Если посмотреть на замок Лимур, то сразу же возникает вопрос: почему это кардинал Ришелье три года назад купил именно это обширное, но несколько обветшалое жилище? Когда-то оно принадлежало герцогине д'Этамп, фаворитке короля Франциска I. В то время состояние кардинала было весьма средним, и ему еще не удалось преодолеть отвращение, которое испытывал к нему Людовик XIII.

Поговаривали, что ради покупки Лимура ему пришлось расстаться с семейным владением в Оссаке и продать свою должность духовника королевы-матери.

Кардинал объяснял, что ему хотелось когда-нибудь принять Марию Медичи в доме, достойном ее, но внешний вид замка заставлял задуматься совсем о другом. Это не был особнячок для удовольствий, созданный ради соблазнения представительниц прекрасного пола. Зато Лимур мог стать надежным убежищем.

В самом деле, миновав первую крепостную стену и передний двор, вы оказывались перед внушительным зданием, сохранившим все признаки средневековой крепости. Четыре стены, по углам мощные круглые башни. Все вместе составляло основательный квадрат вокруг внутреннего дворика. И все сооружение окружено глубокими рвами, через которые перекинут легкий мостик, который очень легко взорвать. Короче говоря, строение скорее мощное, чем изящное…

— ..И которое может стать надежным укрытием, если ты не слишком уверен в своем будущем, — вздохнул Персеваль, охотно разговаривавший сам с собой вслух, когда никого не было поблизости. Правда, потом кардинал приобрел для себя очаровательный замок в Рюейе и прелестное владение во Флери, что только подтверждало догадки де Рагнеля.

Шевалье прочно сидел в седле. Он остановил лошадь на склоне ложбины, в которой расположился Лимур. Рагнель рассматривал замок кардинала и спрашивал себя, что он здесь делает. Поддавшись отчаянию, шевалье повиновался своему инстинкту, сам не зная, что именно он ищет. Персеваль никогда не видел убийц и не смог бы их узнать. Он рисковал нарваться на неприятности. А это грозило повлиять и на судьбу Вандомов, которым и без того хватало проблем. Хотя ничто в его скромной персоне не выдавало принадлежности к такому прославленному дому — ни замшевый камзол без всяких украшений, ни его незамысловатые сапоги, ни фетровая шляпа всего с одним пером. Все нейтрального серого цвета, очень практичное. Молодой дворянин просто путешествует, вот и все.

— Раз уж мы здесь, надо найти приют, чтобы немного отдохнуть и оценить ситуацию. Может быть, удача нам улыбнется…

Приняв такое решение, шевалье пустил лошадь неспешной рысью, спустился вниз по холму и добрался до первых домов, посреди которых блестела, между церковью и замком, вывеска: «Золотая саламандра». Значит, там расположилась харчевня. Персеваль поручил лошадь заботам мальчишки-конюха, вошел, потребовал комнату и еду. Первое ему предоставили немедленно, а второе пообещали через некоторое время.

Освежившись и ополоснувшись от дорожной пыли благодаря большой лохани с холодной водой, де Рагнель решил расположиться в саду в ожидании ужина. Там в беседке из виноградных лоз было несколько столов. Молодой человек приказал подать кувшин вина из Лонжюмо. В самой харчевне, где на открытом огне жарили четверть теленка, стояла невыносимая духота.

К его величайшему удивлению, учитывая величину и малонаселенность деревушки, в харчевне царило большое оживление. Все объяснил хозяин. Дело оказалось в том, что кардинал Ришелье ведет обширные работы в своем замке.

— О, там основательно все перестраивают. Новые росписи, фонтаны в садах. Каждый месяц прибывают повозки с мрамором, статуями и еще бог знает с чем. Да, когда работы будут закончены, у нас тут будет роскошный замок…

— Но монсеньора, разумеется, здесь нет? Ведь такой кругом шум и гам!

— Он-то? Да что вы! Хозяин недавно болел, но он все время здесь и лично следит за всеми работами. Благодаря этому у меня полно клиентов. Господа гвардейцы несколько скучают, когда у них нет службы.

Действительно, среди виноградных листьев пламенели красные плащи, но лица у их обладателей были скорее добродушные. Никто даже отдаленно не напоминал внешне убийц, жертвой которых стала семья де Валэнов. Они играли в кости, рассказывали о каких-то своих проделках и хохотали во все горло. Другие гвардейцы уселись за столами и попивали вино, расстегнув камзолы или вообще сняв их, распахнув рубашки, чтобы как можно лучше насладиться мягким вечером невероятно жаркого дня. Место было приятное и располагало к отдыху…

И тут наблюдательный глаз Персеваля зацепился за одну деталь. В глубине террасы двое мужчин, одетых в черное, покрытое пылью платье, чокались с одним из гвардейцев кардинала. Он выпил и вытащил из-под своего плаща с греческим крестом кошелек, передав его одному из своих собутыльников. Но при этом у него из кармана выпала вещица, которую он поторопился подобрать. Но сделал это не настолько быстро, чтобы Персеваль не успел заметить, что это была черная маска.

Де Рагнель одним глотком осушил кубок, налил себе еще. Потом оперся локтями о стол, надвинул шляпу на глаза совсем низко, как будто его слепило предзакатное солнце, и стал внимательно рассматривать подозрительную троицу. Внутренний голос подсказывал ему, что перед ним члены банды, пришедшие за вознаграждением.

Пристальнее всего шевалье изучал гвардейца. Неужели перед ним главарь, преследовавший Кьяру такой жестокой любовью? Просто не верится! Высокий, сильный, крепкий мужчина, волосы цветом напоминают морковь. Лицо невыразительное, но приятное. Весь внешний вид выдает в нем недалекого любителя пива и поединков, и уж, конечно, он даже и не подозревает о существовании греческого алфавита. Кроме всего прочего, ему никак не больше двадцати лет. А убийца Кьяры напоминает ей об отказе выйти за него замуж. Значит, судя по всему, это просто офицер, расплачивающийся с остальными за экспедицию, в которой, вероятно, и сам принимал участие.

Наконец человек в красном плаще встал, надел шляпу, небрежно махнул на прощание и, выйдя из харчевни, направился в замок. Персеваль только посмотрел ему вслед. Оставшаяся парочка выглядела многообещающе, и шевалье решил не отставать от них, куда бы они ни собрались отправиться. В этот вечер ему скорее всего вообще не придется далеко идти. Получившие достаточно денег и явно пребывающие в очень хорошем настроении, дружки потребовали вина и спросили комнату. Прежде чем предаться радостям приятного вечера, один из них пошел за лошадьми, привязанными под навесом, и передал их на попечение конюха. К нему-то и наведался Персеваль через некоторое время. Серебряная монета, возникшая в его пальцах, заставила мальчишку развязать язык.

— Вот эти лошади, — де Рагнель указал на коней, чьи владельцы его интересовали, — мне кажется, я знаком с их хозяевами.

— О, это возможно, мой господин! Они сюда иногда наведываются, чтобы убедиться, хороши ли их товары. Это торговцы из Парижа…

Брови Персеваля от удивления полезли на лоб.

— Торговцы? — И чуть было не добавил: «С такими-то мордами?» Но сдержался. — И чем же они торгуют?

— Позументом. Они не всегда остаются ночевать в харчевне. Но на этот раз уедут только завтра рано утром.

— В Париж?

— Ну да!

— Да, жаль, но я ошибся, они просто похожи. Я их совсем не знаю. Но, имейте в виду, я тоже уезжаю завтра на рассвете.

— К вашим услугам, сударь! Ваша лошадь будет готова. Ой, она у вас такая красавица!

Шевалье вернулся к столу, где служанка расставляла посуду. Он будет ужинать на улице, чтобы насладиться вечерней прохладой. Рагнель не отводил глаз от «торговцев». Он думал о том, что им бы не позументом торговать, а веревками для палача. Одни эти их усики чего стоят! Завернуты наверх колечками, такое не часто встретишь за прилавком. Парни были так похожи друг на друга, наверняка братья!

Солнце только что село. Ворота замка распахнулись, выпуская многочисленную кавалькаду. Впереди офицер, за ним гвардейцы в красных плащах в конном строю по четыре впереди, по бокам и сзади громоздкой кареты, настолько длинной, что в ней можно путешествовать лежа. Кто хозяин экипажа, сомневаться не приходилось — все выкрашено в алый цвет, украшено золотыми нитями, а на дверцах красовались большие гербы, увенчанные ритуальной красной шапочкой. За солдатами следовали мулы и повозки с багажом…

Уважение согнуло пополам всех посетителей «Золотой саламандры». Но Персеваль все-таки смог рассмотреть бледное, высокомерное лицо, удлиненное короткой бородкой клинышком. Напротив священник в серой сутане. Арман Жан дю Плесси, кардинал, герцог де Ришелье, и его самый верный советник, отец Жозеф дю Трамблэ, уже получивший прозвище Серый кардинал, отправлялись в путь.

Как только кортеж скрылся в южном направлении, Персеваль позвал хозяина харчевни:

— Кардинал уезжает? В такой час? Разве это не удивительно?

— Вовсе нет, сударь! Его высокопреосвященство, отличающийся не слишком отменным здоровьем, плохо переносит сильную жару. Таким образом, ночью дорога будет для него менее мучительной.

— Так это обычное дело?

— Не совсем. Только для длительных поездок и только летом. Говорят, что его высокопреосвященство должен присоединиться к королю на берегах Луары. Когда король зовет, следует торопиться!

Шевалье поблагодарил и знаком отослал болтливого трактирщика. Тот и не подозревал, какую тревогу у его клиента вызвал этот внезапный отъезд. На де Рагнеля произвел впечатление этот боевой строй, развернутый при свете факелов. Красные форменные плащи, серый капюшон монаха — все ему казалось угрожающим. Вдруг Ришелье заторопился, зная, что Вандомы арестованы, чтобы успеть к развязке, которую его ненависть никак не может пропустить? Не собирается ли он раздавить их так же, как раздавил несчастных, невинных людей в Ла-Феррьер?

Несмотря на одолевавшие его мрачные мысли, Персеваль довольно спокойно проспал несколько часов. Но как только пропел петух, он был уже готов отправиться в путь. И тем не менее шевалье поумерил свой пыл, и, когда «торговцы позументом» выехали из харчевни, Персеваль еще завтракал хлебом, маслом и ветчиной, запивая все это вином, таким сухим, что от него немилосердно драло горло. Он уже расплатился по счету, и оседланная лошадь поджидала его у дверей.

Как и полагается отличному сыщику, де Рагнель дал своей дичи возможность отъехать подальше, чтобы его не обнаружили. Конь у него был лучше, и Персеваль знал, что без труда догонит свою добычу. Следовательно, достаточно добраться с ними до пригородов столицы, а как только дорога станет оживленнее, нагнать их, чтобы уже не выпускать из вида.

К несчастью, эти два друга не торопились. Хорошая погода располагала к праздности, и де Рагнель, надеявшийся, что они поскачут прямиком в Париж, был неприятно удивлен, обнаружив парочку в Бьевре. Они уселись под навесом харчевни. Перед ними стояла корзина клубники — гордость этих мест — и кувшин с вином. Судя по всему, они пребывали в отличнейшем настроении!

Персевалю страшно хотелось пить. Он бы с удовольствием последовал их примеру. Но это бы стало крайней неосторожностью с его стороны. Поэтому молодой человек решил изменить тактику. Он не станет тащиться за ними, а опередит их. Шевалье объехал Бьевр, чтобы его не заметили, и пустился галопом к парижским воротам Сен-Жак, куда прибывали все, следовавшие этой дорогой. Ему там был знаком один кабачок, около монастыря якобинцев, не менее уютный, чем в Бьевре. Там он сможет пересидеть и спокойно дождаться тех, кто его интересовал.

Кое-что его заинтриговало. Крестьяне в Ла-Феррьер Говорили о дюжине всадников в черном. Но в Лимуре он видел только двоих или троих, если считать того, кто с ними расплачивался. С загадочным мучителем их становилось четыре. Но где же восемь остальных? Скачут рядом с каретой кардинала, рассеялись по лесам или ждут в Париже, пока «торговцы позументом» привезут деньги за работу?

Персеваль приехал вскоре после полудня, уселся в маленьком кабачке, закусил четвертью гуся под кислым соусом, хрустящими вафлями и запил все несколькими бокалами довольно приличного белого вина из Они. Но потом ему пришлось бороться со сном, чтобы не упустить свою дичь.

Ожидание оказалось долгим. Де Рагнель уже начал спрашивать себя, а не остались ли эти двое в Бьевре, чтобы подольше насладиться послеобеденным отдыхом. Наконец они появились, когда уже прозвучал сигнал рога, возвещавший, что сейчас закроют ворота, а городские колокола звонили к вечерней мессе. Рагнель вовремя вскочил в седло. Он не должен упустить их в шумном потоке людей, всегда увеличивающемся перед закрытием ворот. Одни торопились войти, другие выйти. К счастью, за двумя одинаковыми черными шляпами с перьями следить было легко.

Они проехали ворота, где сильно пахло мочой, прогорклым маслом и стояли два равнодушных солдата, призванных следить за входом и выходом. Спустились с горы Сент-Женевьев, «места учености и святости», миновали всегда более или менее оживленное столпотворение студентов, проехали между двумя рядами коллежей почти приличного вида. Но вместо того чтобы направиться к Сене, как ожидал Рагнель, мужчины свернули направо.

Как только они въехали в Париж, погода вдруг начала резко портиться. Небо заволокли тяжелые черные тучи, пришедшие с севера, приближая наступление ночи. Ветер, предвещая грозу, нес по улицам едкую пыль, но дождя пока не было.

Всадники в черном проехали между коллежем Франции, объехали старинное здание аббатства Клюни, где уже довольно давно жили папские нунции. Выехав на треугольную площадь Мобер, Рагнель вдруг заметил, что преследует только одного всадника. Второй исчез, словно унесенный ураганом. Не представляя, куда он мог деться, Персеваль, разумеется, решил следовать за тем, кто остался.

Так они и проехали, на приличном расстоянии друг от друга, по площади, на которой всегда стояли наготове две виселицы. Но напоминание о суровом законе не мешало этому месту иметь достаточно дурную славу.

Наконец всадник в черном спрыгнул с лошади на углу узенькой улочки, взял своего скакуна под уздцы и пошел пешком. Персеваль улыбнулся. Незнакомец свернул в тупик, известный под именем тупик Амбуаз, в котором, помимо благородного особняка, давшего улочке название, стояли только два дома. В одном из них разместилась таверна с очень плохой репутацией, куда охотно заглядывали оставшиеся на мели «школяры» в поисках удачи или удара из-за угла. Именно туда и вошел незнакомец.

Уверенный в том, что теперь ему никуда не деться, Персеваль поискал, где бы привязать лошадь. Место нашлось — углубление в стене возле часовни Богоматери Кармелской. Там он и оставил своего коня. Потом, удостоверившись, что шпага свободно ходит в ножнах, он направился к низенькой дверце, над которой на вечернем ветру покачивалась, поскрипывая, вывеска. Из-за грязи и дряхлости название прочитать оказалось невозможно.

Шевалье не стал входить, а только послюнявил уголок платка и протер стекло в ближайшем окошке. Персеваль увидел, что за столом, на котором горела одинокая свеча, сидят его «торговец позументом» и толстяк с всклокоченными седыми волосами в сомнительной чистоты рубашке, судя по всему, хозяин кабачка. Де Рагнель больше никого не заметил, так как для обычной клиентуры этого заведения было еще слишком рано.

И вдруг сердце Персеваля замерло, ухнув в пустоту. В руках человека в черном появилось золотое ожерелье с жемчугом и маленькими рубинами. Де Рагнель так часто видел его на шее Кьяры де Валэн. Оно отлично подходило к ее темным волосам, ее изысканной красоте, и, зная об этом, женщина особенно его любила и охотно надевала. На этот раз поводов для сомнений — если допустить, что они были, — больше не существовало…

Рагнель нащупал на боку эфес своей шпаги, вытащил ее и, не раздумывая ни секунды, промчался вниз по ступенькам и ударом ноги распахнул дверь. Он налетел на двух сообщников словно коршун и для начала вырвал ожерелье из рук трактирщика.

— Где ты это взял? — прогремел шевалье, упираясь концом клинка в горло разбойника.

— Но я…

— Не утруждай себя ложью, мне все известно. Ты был среди тех мерзавцев, которые два дня тому назад убили баронессу де Валэн и ее детей в замке Ла-Феррьер. И я не советую тебе этого отрицать, иначе я тут же насажу тебя на вертел! — добавил молодой человек, засовывая украшение себе в карман. — Я никого не убивал, — заорал мужчина, — а эти жемчужины я нашел…

— В этом я не сомневаюсь. И даже могу сказать тебе, где именно — в спальне, на флорентийском туалетном столике.

— Ну и дальше что? У меня был приказ. А когда мне хорошо платят, я всегда выполняю то, что мне приказывают.

Хозяин не шевелился. Он даже убрал руки со стола, словно боялся еще раз коснуться ожерелья. Но этот великан был наделен недюжинной силой, и Персевалю совсем не улыбалось, чтобы он вмешался в его разговор с бандитом, понятно, на чьей стороне.

— Мы сейчас отсюда выйдем и поговорим в другом месте, — заявил Персеваль, хватая «торговца» за воротник камзола. — А ты, — обратился он к трактирщику, — сиди и не рыпайся, если хочешь дожить до завтрашнего утра.

— Я позову стражу! — неуверенно выдавил тот, не поднимая глаз. — У меня нельзя вот так

запросто уводить клиентов…

— Это вообще-то им только на пользу, но тебе ничто не поможет. Зови стражу, если хочешь, я знаю, что им сказать. А ты давай вставай! — он вынудил своего пленника подняться с лавки.

С этими словами шевалье поволок свою добычу к двери, грубо протащил сквозь нее и проследовал дальше, к двум виселицам. Увидев их перекладины, его пленник завопил от ужаса.

— Вы же не собираетесь…

— Тебя повесить? Очень возможно, но все зависит только от тебя, — ответил Персеваль, ободренный этим первым успехом и чувствующий в себе силы Геракла. — Если ты правдиво ответишь на мои вопросы, я, вероятно, отпущу тебя подобру-поздорову.

Он бросил парня на кирпичный эшафот, на котором складывали поленья и хворост, когда кого-нибудь сжигали, и заставил его прижаться спиной к стене, угрожая ему своей шпагой.

— А теперь поговорим! Сначала, как тебя зовут?

— Я уже не уверен, что у меня есть имя. Все называют меня Пожирателем Железа.

Рагнель засмеялся.

— Ты можешь, конечно, точить на него зубы, но я сомневаюсь, что тебе по силам его переварить. Кто нанял тебя и твоего брата? Я полагаю, что тот, кто так ловко исчез, это твой брат. Верно?

— Да.

— Хорошо. Так кто же вами командовал в Ла-Феррьер?

— Вот этого я не знаю!

— Да неужели?

Острие шпаги укололо бандиту горло, и он заныл:

— Я клянусь вам, что не знаю! Никто из тех, кто с нами был, этого не знал. Кто-то нанял нас с братом в трактире «Убегающая свинья». А остальных я не знаю.

— А гвардеец, который с вами расплачивался в харчевне в Лимуре, его вы тоже не знаете?

На коже выступила капелька крови.

— Этого знаем… Это он приходил в кабачок. Его зовут… зовут Ла Феррьер, и он был с нами в замке.

— Ла Феррьер? — ошеломленно повторил де Рагнель. — Но откуда он взял это имя?

— Я… Я не знаю. Этот парень сказал только, что те люди, ну, которых… они украли у него наследство и он рассчитывает получить его обратно теперь, когда больше никого нет в живых.

Шевалье оставил на потом размышления об этом странном заявлении.

— А ваш главарь? Ты уверен, что это не Ла Феррьер?

— Да, уверен! Этот человек присоединился к нам только утром, и никто из нас не видел его лица. Одно только могу сказать: Ла Феррьер обращался к нему с большим почтением. Когда все было кончено, он исчез. Как ветром сдуло…

Рагнель не увидел нападавшего. Ему только показалось, что кто-то сильно ударил его в спину. И автоматически его шпага вонзилась в горло Пожирателя Железа. Крик агонии стал последним, что услышал шевалье, прежде чем погрузиться в темноту.

Если Рагнель не отправился на тот свет этой ночью, то только благодаря своему ангелу-хранителю. Впрочем, была и еще одна причина — страстная любовь к книгам одного маршала Франции. Это был редкий среди военных человек, любивший культуру в те времена, когда знатные господа намного выше ценили умение владеть шпагой, чем навык владения пером. Франциск, барон де Бестейн, де Аруэ, де Ремонвиль, де Бодрикур и дОрм был именно таким редким человеком. Генрих IV прозвал его Бассомпьером, когда девятнадцатилетнего юношу представляли ко двору.

Он понимал по-латыни и по-гречески, говорил на четырех языках — французском, немецком, итальянском и испанском — с одинаковой легкостью и обладал потрясающей библиотекой, о которой неустанно заботился.

К тому же Бассомпьер был отменным ловеласом, всегда в плену какой-нибудь любовной авантюры. В этот вечер он отправился к книготорговцу в Пюи-Сертен, которого посещали все светлые умы горы Сент-Женевьев. Маршал собирался там полюбоваться «Комментариями» Цезаря и, разумеется, купить эту книгу, отпечатанную в Венеции Альдом Мануцием Старшим почти двести лет назад. Но еще он собирался повидаться с племянницей книготорговца, за которой упорно ухаживал вот уже несколько недель.

Именно грядущее свидание с прелестной Маргаритой и заставило маршала выйти из дома, несмотря на приближающуюся грозу. Увы, свидание с «Комментариями» состоялось, а с девушкой — нет. Ветреница еще днем ускользнула в Сюрен.

Разочарованный книголюб освободился раньше, чем полагал, и собирался вернуться к себе не то чтобы вполне, но все же счастливым обладателем знаменитой книги. В те времена парижские улицы освещались только масляными лампадками, горевшими на некоторых перекрестках — то перед статуей Девы Марии, то перед изваянием какого-нибудь другого святого. Поэтому Бассомпьера сопровождали лакеи, освещавшие дорогу факелами. Когда они подходили к площади Мобер, маршал услышал крик и, разумеется, направился к тому месту, откуда он донесся. Если не вышло с нежным воркованием, хорошенькая схватка ему не помешает.

Вечер точно не задался, потому что при виде его людей бандиты разбежались, оставив после себя только два безжизненных тела. Один, с, подозрительной физиономией, был мертв вне всяких сомнений. А второй, явно из дворян, еще дышал. Мало этого, лицо молодого человека показалось ему странно знакомым. Маршал решил, что они уже встречались.

Под уверенными ударами кулаков его слуг открылись ближайшие двери. Удалось найти даже носилки. На них уложили не приходящего в сознание раненого и отнесли в особняк маршала, расположенный неподалеку от Арсенала. Небо проявило сострадание, и тучи прорвались дождем только в ту секунду, когда они прибыли на место. Маленькому кортежу удалось не вымокнуть, чего не скажешь о враче, на поиски которого маршал немедленно отправил своего человека.

Что же касается Персеваля, то он потерял довольно много крови и не осознавал того, что с ним происходит. В таком состоянии он и провел несколько дней, мучимый сильной лихорадкой.

Когда де Рагнель наконец пришел в себя, он с удивлением обнаружил, что лежит в совершенно незнакомой комнате. Это была спальня, продуманно обставленная красивой деревянной мебелью, украшенная гобеленами с изображением греческих богов, и потолок ее в центре сиял живописным медальоном в позолоченной резной раме. Вероятно, была ночь, потому что у кровати горела свеча, а в кресле усердно похрапывал лакей, уткнувшись носом в пуговицы своей ливреи — красной с серебром. Именно этот ровный, но довольно громкий звук и разбудил Персеваля. Очнувшись, он довольно быстро пожелал снова впасть в беспамятство. Чувствовал он себя настолько плохо, ему было даже больно дышать. К тому же ему захотелось пить. Заметив рядом с собой на столике графин и стакан, молодой человек попытался до них дотянуться, но грудь пронзила такая острая боль, что он не смог сдержать стона. Лакей немедленно вскочил и нагнулся к нему, сна ни в одном глазу:

— Проснулись, сударь?

— Да… Мне хочется пить…

— Одну минутку. Я сейчас приведу врача.

Лекарь, очевидно, был поблизости. Он появился практически сразу и не преминул изъявить полное удовлетворение, обнаружив, что его пациент открыл глаза. Он пощупал пульс, дотронулся до лба.

— Лихорадка еще есть, — объявил врач, — но, благодарение богу, вы больше не бредите.

— Бред? Я долго бредил?

— Целую неделю. Вам было так плохо, что мы уже думали, что спасти вас не удастся. Рана очень глубокая, задето легкое, но вы молоды, хорошего здоровья. Природа возьмет свое. Во всяком случае, я на это надеюсь… Если вы проявите благоразумие.

В эту минуту дверь в спальню распахнулась. Лакей пропустил хозяина дома, завернувшегося в халат с коричнево-золотым узором.

— Мне сказали, что нашему гостю лучше! — воскликнул он. — Вот это очень хорошо. Может быть, мы наконец узнаем, кто он такой?

— Не торопитесь, господин маршал, не торопитесь! — взмолился лекарь. — Разумеется, молодой человек может говорить, но он еще слишком слаб.

Раненый попытался приподняться в постели, чтобы получше рассмотреть великолепного дворянина, и немедленно его узнал. Если кто-нибудь хоть раз видел бывшего генерал-полковника швейцарских гвардейцев его величества, тот не забудет его никогда в жизни. Ростом он был больше двух метров и телосложением обладал под стать. Кроме того, хотя ему уже и исполнилось сорок шесть лет, маршал все еще оставался настоящим красавцем — синие смеющиеся глаза, белокурые волосы, шелковистые и вьющиеся, в которые вплелись всего несколько серебряных нитей, лицо, одновременно энергичное и приветливое, и шелковистая бородка, всегда надушенная смесью мускуса и амбры.

— Господин маршал, — пробормотал шевалье, — простите меня, что я докучаю вам подобным образом. Не скажете ли вы мне, как случилось, что я обязан вам жизнью?

— Да это очень просто. — Бассомпьер устроился в кресле, освобожденном лакеем. — Я просто проходил мимо со своими людьми. Мы услышали крики, увидели, что происходит, и…

— ..и вы победили! И, насколько я понимаю, теперь вы обо мне еще и заботитесь.

— Пустяки, мой друг, все пустяки! Но вы ведь скажете мне, кто вы такой?

— Верный слуга дома Вандомов, маршал, — ответил Персеваль. Он знал о тех узах дружбы, что связывают Бассомпьера с герцогом Сезаром, значит, не рисковал совершить ошибку. — Меня зовут Персеваль де Рагнель, я дворянин и служу конюшим у герцогини… Реакция была мгновенной:

— Считайте, что вы у себя дома! Но только я не слишком понимаю, что вы делаете в Париже. Разве герцогиня Вандомская вернулась в столицу?

— Полагаю, в этот час она должна находиться в Блуа. Герцогиня отправилась туда, чтобы молить короля о милости.

— Просить милости у короля? Что за чушь вы несете?

— Увы, это чистая правда. Герцог Сезар и Великий приор Александр были арестованы по приказу его величества. Их отправили в тюрьму Амбуаз. Разве вы этого не знали? — смущенно спросил Персеваль, отлично знавший, что герцогиня д'Эльбеф, сестра двух пленников, дружит с принцессой Конти, о которой шептались, что она тайно обвенчана с Бассомпьером.

— Черт побери, нет! — проворчал маршал и насупился. — Это даже странно! Вероятно, все держат в таком секрете, потому что до Парижа слухи еще не дошли. Но разве вы не должны быть в Блуа, рядом с вашей госпожой?

— Разумеется… Но мне пришлось заняться, с ее разрешения, одним очень серьезным делом…

— Неужели? Расскажите мне все!

Но тут вмешался врач:

— Извините меня, барон, но этот молодой человек только что пришел в себя. Он очень долго был без сознания. Его не следует сейчас утомлять. Вы и сами можете заметить, что этот господин уже с трудом говорит.

— Да, вы совершенно правы. Спите, мой мальчик! Ешьте, пейте, набирайтесь сил. Завтра мы продолжим нашу беседу. Если, конечно, вы хотите ее продолжить…

— С радостью, маршал. Благодарю вас!

Бассомпьер вышел, не забыв на прощание предупредить врача:

— Не вздумайте забавляться кровопусканием, как вы обычно любите это делать! Он и так потерял много крови!

Лекарь попытался было возразить:

— Только так и можно выпустить плохие пары, которые могут находиться в теле пациента, и избавить его от испорченной крови. Она и не может быть хорошей после стольких дней беспамятства. Кровопускание, безусловно, пойдет на пользу.

Бассомпьер и слышать ничего не хотел:

— Его запасы крови пополнятся. Он будет есть много мяса и пить хорошее бургундское вино. Против этого не устоит никакая болезнь. Вы будете делать то, что я вам говорю, и ничего кроме. А не то я пошлю гонца к королю и попрошу одолжить мне на время господина Бувара, королевского лекаря, для одного из моих родственников!

После такой угрозы врачу оставалось только отвесить нижайший поклон и удовлетвориться применением щадящих процедур — немного меда и успокаивающий настой. Благодаря столь умеренной заботе Персеваль спокойно провел остаток ночи, начало которой застало его в последних схватках с приступами лихорадки. Но прежде чем заснуть, он пообещал себе, что все расскажет маршалу. Тот спас ему жизнь, сам господь послал его в нужную минуту. Можно ли было найти лучшего слушателя, лучшего советчика, чем этот отважный человек, умный, ловкий придворный, а когда это требовалось, способный дипломат? Бассомпьер был преданнейшим другом Габриель д'Эстре и сумел сохранить расположение короля, который легко поддавался чувству ревности.

Именно Бассомпьеру поручили сопровождать будущую королеву из Фонтенбло в Париж. Всем известно, как закончилось это путешествие. Родился мертвый ребенок, и Габриель скончалась в приступе судорог. Но вместо того, чтобы во всем винить Бассомпьера, король Генрих IV заперся с ним на целую неделю, чтобы говорить об умершей и оплакивать свою потерю.

Позже, когда Генрих IV стал искать утешения у прекрасной, но опасной Генриетты дАнтраг, которую он сделал герцогиней де Верней, Франциск де Бассомпьер счел возможным обратить внимание на младшую сестру фаворитки, привлекательную Марию-Шарлотту. Она родила от него ребенка и в течение пятнадцати лет вела один судебный процесс за другим, заявляя, что Бассомпьер подписал обязательство жениться на ней. Любвеобильный маршал все отрицал, но тем не менее тяжба долго отравляла ему жизнь.

К счастью, он сумел сохранить влиятельных друзей и после смерти короля Генриха IV. Ему удалось снискать расположение регентши. Толстая Мария Медичи от души наслаждалась его весьма вольными репликами. Как-то раз, когда маршал уверял ее, что почти все женщины шлюхи, не блиставшая умом королева-мать сочла очень остроумным спросить его:

— И я тоже?

Бассомпьер ответил ей с глубоким поклоном и прекрасной улыбкой:

— Вы, мадам, королева… — и засмеялся.

И в то же время маршал охотно оказывал покровительство молодым незаконнорожденным принцам. А после женитьбы Сезара на Франсуазе Лотарингской де Меркер его очень часто видели и под сводами Ане, и в садах Шенонсо.

Отлично зная, куда его забросила судьба, Персеваль, нисколько не тревожась, ждал момента откровенного разговора. Маршал зашел к нему на следующий день после полудня. Как только хозяин дома появился в спальне, шевалье сразу понял — что-то не так.

— Вы правы, дела идут из рук вон плохо! — вздохнул Бассомпьер. — Я только что побывал у принцессы Конти. Там сидела герцогиня д'Эльбеф и рыдала, как все парижские фонтаны, вместе взятые. И должен признаться, есть отчего. Король, двор и, разумеется, кардинал переехали в Нант. Там был арестован принц де Шале и брошен в казематы замка. Наш король и его министр уже допрашивали Гастона Анжуйского, брата короля, по поводу заговора, участники которого пытались помешать браку Гастона с мадемуазель де Монпансье и собирались убить кардинала. А в случае свержения короля собирались женить его младшего брата на молодой королеве Анне Австрийской. И как вы думаете, что ответил наш принц?

— Если знать его, то не так уж трудно догадаться, — заметил де Рагнель, переваривавший замечательный обед, облокотившись на груду подушек. — Он начал с того, что попросил прощения, потом поклялся, что он здесь ни при чем, и, наконец, выдал всех, кого мог!

— В самую точку! Конечно, брат короля начал с тех, кого уже арестовали. Принц в чем только мог обвинил герцогов Вандомских, уверяя, что Сезар собирал в Бретани армию, чтобы захватить Францию и изгнать короля.

— Это просто омерзительно! Герцог хотел только укрепиться в своей провинции, чтобы иметь возможность противостоять любым нападкам. Ему отлично известно, как ненавидит его кардинал Ришелье.

— Но и это еще не все! Юный Шале, оказавшись в тюрьме, повел себя точно так же. Правда, совсем по другой причине. Он окончательно потерял голову от любви к мадам де Шеврез, которая дарила благосклонностью Великого приора Александра. Поэтому он тоже все валит на герцогов Вандомских, хотя и не отказывает себе в удовольствии заодно обвинять и ту, которую любит.

— Как это недостойно дворянина! Что же нас ждет дальше? — Король отобрал у герцога Сезара Бретань и повелел уничтожить все укрепительные сооружения в его замках — в Ансени, Ламбале, Блаве и так далее.

— И Вандоме?

— Нет. Речь шла только о Бретани. И потом, Вандом — это большой город, где любят своего сеньора. Пока герцог Сезар не осужден, город не тронут. А сейчас оба брата находятся в Амбуазе.

— А герцогиня?

— О ней никаких известий! Даже мадам д'Эльбеф не знает, что происходит с ее невесткой. Естественно, она терзается. Все в смятении… Ну раз уж я к вам пришел, расскажите, отчего вы должны были покинуть герцогиню.

И де Рагнель рассказал все, ничего не утаивая, ничего не забывая. О своей дружбе с семьей де Валэн; о трагедии погибшей, о горе, которое он испытал; о том, как нашли спрятавшуюся в тайнике Жаннетту и что она поведала о том кошмаре, который обрушился на замок. Как он потом решил пуститься по еще свежему следу, что увидел в харчевне в Лимуре, и о том, как все случившееся потом привело его с пробитым легким в постель в доме маршала. И чтобы уж сказать совсем все, Персеваль попросил принести его камзол, где он хранил красную восковую печать, оставленную убийцей на лбу Кьяры, и ожерелье, вырванное им у Пожирателя Железа.

Бассомпьер был человеком весьма разговорчивым, но сейчас выслушал своего гостя молча. Когда тот закончил, маршал взял в руку колье, ласково поглаживая его пальцами.

— Я познакомился с синьориной Альбицци, когда она прибыла ко двору королевы-матери. Очень красивая девушка! И умная. Я надеюсь, вы не станете на меня сердиться, если я скажу вам, что попытался добиться ее благосклонности. Когда ее выдали замуж, она была чиста и ослепительна, как белая лилия. Впрочем, никто так и не понял тогда, почему Кьяра Альбицци вышла замуж за человека настолько старше себя.

— Но которому удалось сделать ее счастливой. В благодарность она подарила ему троих детей, из которых в живых осталась теперь только маленькая Сильви. Она сейчас находится на попечении герцогини Вандомской. Но маршал, вы ведь знали ее и, может быть, сможете сказать, кто еще добивался руки Кьяры?

— Вы спрашиваете об этом? — произнес Бассомпьер, беря двумя пальцами печать. — Честно говоря, не знаю. Когда дама говорит мне «нет», я не даю себя труда настаивать и направляю свою страсть в другую сторону. И все-таки это такой странный отпечаток! Омега! «Я альфа и омега, первый и последний, начало и конец», — так говорится в Апокалипсисе. Если Человек выбрал этот символ, не хочет ли он нести гибель другим?

— Это бы подошло палачу.

— Но палачу образованному, а я таких не знаю.

— Тогда судье? Многие из них получили образование.

— Несомненно. Но, насколько мне известно, эти люди не из тех, кто станет пачкаться. А судя по рассказу маленькой служанки, у этого человека руки по локоть в крови. Держу пари, что найти его будет нелегко. И при нынешнем положении дел я не стал бы вас уговаривать продолжать поиски.

— Но ведь я поклялся отомстить за госпожу де Валэн и ее детей. Сейчас у меня остался единственный след. Гвардеец кардинала по имени Ла Феррьер. Этого-то найти будет несложно, и я…

Бассомпьер резко нагнулся вперед и накрыл своей ладонью пальцы раненого:

— Я вам этого не советую! И более того, если вы захотите меня послушать, вам стоит вообще прекратить всякие поиски. Если только вы не собираетесь навлечь еще большие неприятности на семью Вандом… И к тому же, вполневероятно, подвергнуть опасности маленькую девочку, чудом избежавшую резни.

— Я? Господь всемогущий! Я не могу понять, каким образом…

— Оба этих дела тесно связаны между собой. Как будто случайно на замок Ла-Феррьер напали именно тогда, когда оба принца оказались в руках кардинала. Не ошибитесь, это именно он приказал захватить братьев короля. Для этого ему достаточно было произнести слово «заговор». Вы связаны по рукам и ногам, мой друг!

— Неужели я ничего не могу сделать? — простонал Рагнель, готовый расплакаться.

— Ну почему же, вы можете ждать!

— Чего мне ждать? Смерти кардинала?

— Когда-нибудь и он умрет. У него не слишком цветущее здоровье, куда там. А с тех пор как у него в руках власть, по всей Франции против него точат столько ножей, сколько не набралось бы и во времена королевы Екатерины и протестантских войн. Может быть, вам не придется ждать слишком долго.

— Его хранит удача. И потом, полагаете ли вы, что кардинал способен приказать устроить такую резню, убивая женщин и детей? Тогда он должен быть чудовищем…

— Я не настолько хорошо его знаю, чтобы судить об этом. Я не люблю его высокопреосвященство и изо всех моих сил стараюсь уменьшить его влияние. Но, признаюсь, моя голова мне дорога, и хотелось бы попользоваться ею еще некоторое время.

— Вы друг короля, маршал Франции. Ришелье не осмелится.

— Осмелился же он бросить в тюрьму братьев короля! И принца де Шале, который с готовностью обвиняет всех и каждого, только бы его отпустили. Поговаривают, что он признался в том, что хотел убить кардинала Ришелье. Его, конечно, будут судить первым. Посмотрим, чем это кончится. Сколько лет девочке, спасенной Франсуа?

— Ей нет еще и четырех.

— Вот бедняжка! Что бы там ни было, она имеет право жить…

— Я поклялся памятью ее матери защищать ее. И лучшим способом станет расправа с ее врагами…

Бассомпьер печально покачал головой:

— Вы ведь бретонец, правда?

— Да, и горжусь этим. А почему вы спросили?

— Упрямая голова! Я сил не щажу, пытаясь убедить вас повременить немного. Сам ли Ришелье отдал приказ расправиться с семьей де Валэн, а это противно богу, и я отказываюсь в это верить, или тот человек, которому он доверил раздобыть письма этой глупой королевы, просто воспользовался моментом и свел счеты, но в любом случае за всей этой историей проглядывает красная сутана. А теперь примите дружеский совет. Для начала вы закончите свое выздоровление здесь. Я собираюсь присоединиться к королю в Нанте, но постараюсь выяснить, что случилось с герцогиней Вандомской и чем я могу ей помочь. По дороге в Нант я проеду через Вандом и расскажу, что случилось с вами. Я даже пошлю к вам вашего слугу, чтобы вы не остались в одиночестве, когда снова отправитесь в дорогу. Вам это подходит?

— Вы не представляете, насколько велика моя благодарность, маршал! Я не знаю, смогу ли…

— Не продолжайте, прошу вас. Просто дайте мне слово, что станете действовать так, как я вам посоветовал, и не предпримете ничего, что могло бы повредить семье Вандом! Я могу на это рассчитывать?

— Я надеюсь, маршал, что вы в этом не сомневаетесь? — сдался Рагнель. — Я дал вам слово. Я сумею ждать… Так долго, как потребуется.

Бассомпьер наградил его широкой довольной улыбкой и, не имея возможности похлопать его по спине, удовлетворился тем, что легонько потрепал его по щеке.

— Вот и молодец! Со своей стороны, так как я довольно часто бываю в свете и посещаю людей пишущих, то, вероятно, мне удастся выяснить, кто же выдает себя за ангела с карающим мечом и сеет повсюду свои печати с омегой. Мы еще увидимся, мой мальчик!

И, подобрав свою шляпу с синими перьями, которую по приходе небрежно швырнул на какой-то сундук, Бассомпьер еще раз продемонстрировал гостю всю мощь своего темперамента, убеждая не думать сейчас ни о чем, кроме восстановления прежнего здоровья. И Персивалю пришлось пообещать, что он станет выздоравливать так быстро, как только возможно, и потом займет свое место при Вандомах. А пока он будет терпеливо ждать, когда хитрая физиономия Корантена появится под золочеными лепными украшениями его спальни.

А тем временем Сильви, живя в Вандоме, начинала постепенно забывать то, что казалось ей ночным кошмаром, а не ужасной реальностью. За ней приехал ангел и увез ее в прекрасное место, где так много красивых дам и господ. Она уже научилась многим приятным вещам. К примеру, не следует думать о том, что «господин Ангел» вдруг исчезнет. Зовут его Франсуа, и он всегда мил с ней. Он сажал ее к себе на лошадь и катал вдоль реки, не обращая внимания на упреки его старшего брата, бегал с ней по лугам, рассказывал всякие истории, а когда прощался с ней на ночь, крепко целовал в обе щеки. Франсуа говорил, что от нее пахнет яблоками и свежей травой. А им обоим и то и другое очень нравилось. Сильви очень любила своего спасителя. И с каждым днем эта любовь становилась все сильнее. Ведь рядом с ним девочка чувствовала себя в безопасности.

Малышка привязалась и к Элизабет. Та играла с ней, как с куклой, изображая маленькую маму. Учила, как правильно есть и не пачкаться при этом, придумывала для крошки платья. А камеристка без устали шила, подгоняя их к весьма упитанной фигуре Сильви. Именно Элизабет проводила много времени со щеткой в руках, пытаясь распрямить каштановые кудри, густые и непослушные. Порой она учила Сильви читать по большой книге с красивыми цветными картинками, которые завораживали девочку. И разумеется, водила ее дважды в день в часовню, чтобы помолиться обо всех отсутствующих, особенно о двух господах с такими сложными именами, что Сильви не могла их запомнить. Они молились и о матери Сильви. Малышке сказали, что она надолго уехала путешествовать. В часовне звучала очень красивая музыка, что несколько сглаживало неудобство от долгого стояния на коленях на каменных плитах пола со сложенными руками…

И наконец как-то вечером в замке появилась Жаннетта. Сильви безумно обрадовалась. Ведь это была дочка ее няни. Там, в прошлой жизни, она частенько играла с Сильви, когда ее обязанности по дому, впрочем достаточно легкие, были выполнены.

Появление маленькой служанки совсем выбило из колеи и без того тревожившуюся госпожу де Бюр. Она некоторым образом выполняла роль хозяйки дома в отсутствие герцогини, которое так затянулось, Вряд ли это говорит о том, что дела складываются хорошо. Еще одобрит ли герцогиня Вандомская, что в доме принимают всех, кто уцелел во время резни в Ла-Феррьер? Всем, конечно, известно, что благотворительность Франсуазы Вандомской не знает границ, да и речь идет лишь о девчонке, которую всегда можно приспособить обслуживать Элизабет, но все же…

А Франсуа и его сестра очень привязались к маленькой Сильви. Ее лепет, детские замечания и безграничная любовь к ним отвлекали их от собственных тревог. Они чувствовали себя с каждым днем все менее уверенно, потому что не получали никаких известий. Даже их мать не давала о себе знать, и, что самое странное, шевалье де Рагнель, казалось, просто растворился в воздухе. Его слуга, привезший Жаннетту, только и мог сказать, что его хозяин выехал в направлении Парижа, не уточняя, куда именно он направляется. Персеваль де Рагнель лишь предупредил, что непременно приедет в Вандом, впрочем, ничего не сообщив о сроках. И его до сих пор ждали…

Общее беспокойство объединило двух младших детей и старшего. Они знали, что в случае несчастья Людовик станет главой семьи. Тяжелое бремя, когда тебе всего четырнадцать! Он не мог без содрогания думать о той ответственности, которая ляжет на его плечи. А вдруг наследство придется защищать, а он даже не знает от кого? «Если речь идет о короле и его сомнительном министре, то партия проиграна заранее, — с отчаянием говорил себе подросток, — даже если весь город поднимется на защиту своего герцога». Только на это Людовик и мог надеяться. Молодой Меркер плохо представлял себе, как он окажется отрезанным в огромном замке, древнем и угрюмом, хотя жилой дом, выстроенный в предыдущем веке бабкой со стороны отца, Жанной д'Альбре, был чуть более приветливый. Герцог Сезар начал строить новый особняк, более соответствующий духу времени, но здание еще только едва поднялось над землей.

Естественно, продержаться можно долго. Ведь предусмотрительный герцог Вандомский до отказа заполнил склады продовольствием, оружием, боеприпасами — в общем, всем необходимым при длительной осаде. А подземные ходы вели к неистощимому водному источнику, расположенному на уровне долины.

Но если король захочет поразить своего брата по отцу в самое сердце, он не только отнимет у него Бретань, но и возьмется за Вандом, символ герцогского титула и наибольшую драгоценность, принадлежащую Сезару, незаконному сыну Генриха IV. И бастард любил свой город, хотя, бог свидетель, утвердиться здесь было не так-то легко!

Даже теперь, тридцать семь лет спустя, город не забыл, как с ним обошелся в ноябре 1589 года избранный наследник убитого короля Генриха III. Генрих IV, в те времена еще протестант, захватил город, принадлежащий ему по праву наследования. К тому времени здесь расположились союзники герцога Майеннского, и жители предпочли выступить на его стороне. Жестокая ошибка! Король Генрих IV наказал город, отдав его на разграбление, не пощадив ни церкви, ни монастыри. Губернатору Майе де Бенеар отрубили голову, и, одному богу известно почему, повесили привратника монастыря францисканцев.

Война — страшный наркотик. Но, придя в себя, Генрих IV горько пожалел о том, что сделал. Тем более что кожевники, главное достояние Вандома, сбежали и нашли убежище в Шато-Рено. Вернуться они отказались.

Думая, что так он скорее уладит дело, король подарил герцогство своему первому сыну, Сезару, которому тогда было четыре года. Пока жители города считали, что ребенок впоследствии станет королем Франции, у них не нашлось возражений. Но после смерти Габриель д'Эстре и особенно после свадьбы Генриха IV с Марией Медичи задул ветер неповиновения. До недавних пор Вандом был королевским городом, принадлежал Бурбонам, и здесь было много гугенотов. Вполне понятно, что жители не испытали восторга от того, что теперь ими станет править Бурбон только наполовину, другими словами, ублюдок, пусть и королевский.

Но когда юный герцог женился на мадемуазель де Меркер, настроения переменились. Высокое происхождение новой герцогини, ее глубокая набожность и безграничная милость плюс очарование и щедрость самого Сезара и привлекли на их сторону много сердец. Герцогская чета построила новые монастыри и удивительный дом помощи инвалидам, который разместился в предместье Шартрен. Открывать его приехал сам господин Венсан. А что до протестантов, сеявших недовольство, их выселили.

Да, теперь между городом и замком сложились хорошие отношения. Но молодой Меркер, недоверчивый от природы, не мог убедить самого себя, что в случае атаки войск короля город его поддержит. Ведь наверняка остались недовольные. И они вполне способны увлечь за собой других. А когда мальчик слышал разговоры господина д'Эстрада с новым гувернером господином де Прео и лейтенантом д'Аржи, то не мог сдержать дрожи. Эта троица отнюдь не лучилась оптимизмом!

А Франсуа, напротив, находился в нетерпеливом ожидании. Он каждый день молился, пребывая в прекрасном неведении своего юного возраста, чтобы у него появилась возможность сражаться за своего обожаемого отца и проявить храбрость, которая, как он чувствовал, кипела в нем. Хорошая осада, со всеми присущими ей тяготами, подошла бы ему намного лучше, чем спокойствие душного лета в старой крепости, вцепившейся в отвесный край на высоком берегу Луары, где ничего не происходило.

Трое юных Вандомов взяли в привычку подниматься на зубчатую вершину башни Пуатье, такой высокой и мощной, что ее называли главной башней, хотя она ею не была. Оттуда они смотрели, как во всей красе садится солнце. Дети надеялись, увы, всегда напрасно, увидеть облачко пыли, предвещающее прибытие кареты или по меньшей мере всадника. Никто не приезжал.

Господин д'Эстрад, не менее встревоженный, чем его ученики, все-таки изо всех сил старался их успокоить. Он объяснял, что следует учиться терпению — добродетели, слишком редко встречающейся среди людей. Д'Эстрад объяснял, что так не бывает, чтобы человека посадили в тюрьму и на следующее же утро выпустили. Можно полностью доверять герцогине. Она перевернет небо и землю, чтобы спасти мужа. Если герцогиня не возвращается, то только потому, что ей еще не удалось поговорить с королем…

Эти вечерние восхождения приводили в отчаяние Сильви, следовавшую за Франсуа при всяком удобном случае, как маленькая собачонка. А тут она не могла обойтись без посторонней помощи. Ступени в башне были слишком высокими и слишком редкими для ее маленьких ножек. Она попыталась было влезть на две-три, но только исцарапала ладошки о неровные выступы камней. Единственный выход — ее должны были нести. Но башня слишком высока, и никто не отваживался на это. Да и Людовик в первый же раз объявил свою волю:

— Это для нас единственная возможность побыть втроем. Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще ходил с нами.

— Но она так мала! — взмолилась Элизабет.

— Вот именно, нам не хватало только ребенком заниматься. И потом, Франсуа, вы не должны приучать ее все время находиться рядом с вами. Очень скоро вы отправитесь на Мальту, чтобы там стать рыцарем Мальтийского ордена. Я полагаю, вы не собираетесь брать ее с собой?

Младший брат разразился хохотом:

— Разумеется, нет! Но мне бы очень хотелось отвезти ее с собой на остров Бель-Иль. Мы там проводили каникулы в прошлом году у господина герцога де Реца. Она славный маленький человечек. Девочка ничего не боится и никогда не жалуется.

— Это правда, — заговорила Элизабет, — только у нас сейчас не каникулы. Единственное, что нам остается, — это просить бога, чтобы счастливые времена вернулись. На этот раз, Франсуа, ваш брат прав. Надо приучать Сильви расставаться с нами время от времени.

Несмотря на слезы и крики, малышке пришлось остаться у подножия башни, а ее ангел поднялся туда, как в небеса. Когда Франсуа вернулся, девочка ждала его там, где ее оставили. Она лежала на ступеньке и тихонько плакала. Он сел рядом с ней, поднял Сильви и поставил между колен, чтобы вытереть платком ее перепачканную мордашку.

— Когда вы станете старше, — успокаивал он, — вы тоже сможете подняться наверх. Но пока

это невозможно.

Тогда Сильви протянула к нему ручонки.

— Неси! — потребовала она, но Франсуа постарался придать самое суровое выражение своему лицу.

— Нет! Дама должна учиться ждать. Наш отец заперт в большой башне, и наша мать не может присоединиться к нему. Но она не кричит и не плачет у подножия башни.

Сильви засунула в рот грязный палец, опустила голову и вздохнула:

— Ах!

С этого времени девочка больше не протестовала, а послушно оставалась сидеть на первой ступеньке. Но постепенно башня превратилась для нее во врага, и в ее маленькой головке запечатлелся символ: она всегда должна оставаться внизу, в темноте, а Франсуа поднимается к свету. И Сильви казалось, что, даже когда она вырастет и сможет сама преодолеть эти ступени, ей все равно не догнать того, кого она так любит. Франсуа уйдет еще дальше, еще выше, все выше и выше, на вершины, которых ей никогда не достигнуть.

Поджидая его, девочка довольствовалась тем, что неутомимо раскачивалась взад-вперед, крепко прижимая к сердцу «мадам Красотку». А Франсуа не хватило мужества решительно отослать прочь ту, кого все в замке прозвали котенком.

Никогда ничего не происходит так, как того ждешь. Однажды в августе после полудня братья и их наставник купались в реке. И вдруг они увидели, как огромная запыленная карета, окруженная всадниками, въезжает в крепость по подъемному мосту.

Им не потребовалось много времени, чтобы оказаться в замке. И все-таки, когда они появились во дворе, Корантен Беллек, слуга шевалье де Рагнеля, уже готовился к отъезду, весь сияя от радости. Он крикнул им:

— Мой хозяин в Париже, у маршала де Бассомпьера. Он мне только что сообщил об этом. Шевалье был ранен, но сейчас ему лучше, и я еду к нему.

В этот вечер надежда вновь поселилась в сердцах юных обитателей замка. Крепкое душевное здоровье Бассомпьера, его оптимизм — возможно, он немного его подстегивал ради молодых хозяев — были такими заразительными. Он пообещал сделать даже невозможное, чтобы защитить их отца, и заверил детей, причем с большой убежденностью, что с их матерью ничего дурного случиться не может.

— Как бы ни были тяжелы обвинения, выдвинутые против герцогов Вандомских, сама герцогиня в этом никак не замешана. Жена отнюдь не должна следовать за мужем повсюду, и его величество в одном хотя бы похож на своего отца. Он уважает женщин. Да и потом, стоит дважды подумать, прежде чем наступать на ногу Лотарингскому дому. Поверьте мне, дети мои, — закончил маршал, с очевидным удовольствием опустошая большой кубок свежего белого игристого вина «Вувре». — Очень скоро герцогиня вернется домой.

— А отец? — спросил Франсуа.

Пожатие могучих плеч приподняло огромный воротник из венецианского гипюра, лежащий на камзоле из расшитого серебром фламандского полотна, а приветливое лицо едва заметно нахмурилось:

— Надо молиться богу, чтобы его не слишком долго держали в заключении. А что касается его жизни, я отказываюсь верить, что герцогу Сезару что-то угрожает. Король не возьмет на душу смертный грех, отдав его голову кардиналу.

— Кардинал — священник, — с горечью бросил Людовик. — Он отпустит и смертный грех. Тем более королю!

Маршал уехал на следующее утро, пока было еще прохладно, и в тот же вечер Людовик, Элизабет и Франсуа вновь поднялись на башню Пуатье. Они продолжали делать это каждый вечер, и однажды их надежда была вознаграждена. Сначала они увидели двух всадников. Это произошло перед наступлением темноты, через несколько дней после праздника святого Людовика, в честь которого в аббатстве святой Троицы в присутствии всего города отслужили прекрасную мессу. Дети узнали в одном из всадников де Рагнеля и очень обрадовались.

Шевалье был весьма доволен таким проявлением привязанности, но до слез растрогался, когда ему в ноги бросился комочек из розовой парчи и спутанных темных кудрей, называя его «милый друг». Малышка Сильви сохранила в памяти то, как его называла Кьяра де Валэн, и это пробило его обычную флегматичность. Он поднял ее на руки и крепко прижал к груди, пряча несколько скатившихся слезинок за бархатной нежной щечкой…

Рагнель хотел отправиться в дорогу прямо на следующее утро, чтобы в Нанте присоединиться к герцогине. Но ему пришлось столкнуться с настоящей оппозицией в лице объединившихся детей, их гувернера, управляющего замком и госпожи де Бюр, Он еще слишком слаб, чтобы снова скакать по жаре и пыли к госпоже, которая, может быть, уже на пути обратно.

— Ведь мы не знаем, по какой дороге она поедет. Вы рискуете разминуться с ней, шевалье, — уговаривала его госпожа де Бюр. — Самое лучшее сейчас — это ждать ее здесь с нами вместе.

Это были мудрые слова, и Персеваль уступил мягкому нажиму, довольный в глубине души, что он может еще немного отдохнуть после поездки, оказавшейся куда более утомительной, чем он предполагал.

Да еще и Сильви привязалась к нему, как к последнему человеку, который связывал ее с исчезнувшим миром. Людовик де Меркер с удовольствием заметил, что малышка немного отстала от Франсуа и чаще гуляет теперь со своим взрослым другом, который крепко держит ее за руку.

А потом наступил тот благословенный вечер, когда карета теперь уже бывшего епископа Нантского привезла его, герцогиню Вандомскую и мадемуазель де Лишкур. Герцогиня явно была вне себя, а ее фрейлина по-прежнему оставалась безмятежно спокойной и, к несчастью, по-прежнему уродливой…

Герцогиня спрыгнула на землю, освободилась от многочисленных покрывал и коротких накидок, предназначенных для защиты от грязи, так как два дня подряд шел проливной дождь. Она прежде всего отдала приказание собирать вещи и готовиться к возвращению в Париж и только потом обняла детей.

— В Париж, сейчас? — запротестовал Людовик. — Да ведь там жарче, чем где-либо еще, и весь город провонял насквозь!

— Я и не знала, Людовик, что вы настолько изнеженны! Хорошо, можете оставаться в Ане вместе с сестрой и братом, а я поеду туда, где находится ваш отец.

И Франсуаза Вандомская торопливо вошла в дом, предвкушая горячую ванну и свежую одежду. Разговор был окончен.

Детям все рассказал Филипп де Коспеан. Он выглядел намного спокойнее герцогини, но очень скоро стало ясно, что его спокойствие дается ему ценой больших усилий.

— Принцы больше не в Амбуазе, — пояснил он. — Их везут по реке в главную башню замка Венсенн. Нет, — он жестом приказал вскинувшемуся было Франсуа замолчать. — Даже и не заговаривайте о побеге. Это невозможно. Баржа, на которой их везут, охраняется и внутри и снаружи мушкетерами господина де Тревиля под командованием лейтенанта. Если произойдет нападение, у них приказ взорвать ее!

— А наша мать видела короля? — спросил Людовик.

— Да. Он отнесся к ней с большой добротой и заверил, что ей лично и вам ничего не угрожает. Нет никакой опасности ни для вас, ни для герцогства и, разумеется, для богатства самой герцогини!

— А что будет с отцом? — Франсуа едва удавалось сдерживаться. — В отношении его судьбы он тоже дал заверения?

Епископ отвернулся:

— Никаких. Парламент будет судить герцога и Великого приора.

— А что с остальными? — задал вопрос де Рагнель. — Ведь в этом заговоре замешан и брат короля, хотя он и счел приличным выдать всех остальных. Герцогиня де Шеврез, принц де Шале, которого тоже посадили в тюрьму…

Филипп де Коспеан содрогнулся, а на его суровом лице аскета отразился неподдельный ужас. Он перекрестился, а потом пробормотал:

— За принца де Шале остается только молиться. Пусть господь смилостивится над ним, он претерпел настоящие мучения. 18-го числа этого месяца его обезглавили в Нанте на площади Буффе, несмотря на мольбы его матери. Если только можно назвать казнью ту бойню, которую мы видели!

И бывший епископ рассказал, что в надежде отложить исполнение приговора друзья осужденного, которому было всего восемнадцать лет, захватили палача. Но безжалостное правосудие кардинала нашло выход. Одному смертнику — его должны были повесить — пообещали помилование, если он казнит принца. Этот человек никогда не держал в руках тяжелый меч палача и поэтому, чтобы отрубить голову несчастному принцу, воспользовался бочарным топором. Он ударил тридцать шесть раз. Принц де Шале стонал до двадцатого удара…

Страшный рассказ был встречен мертвой тишиной. Госпожа де Бюр поспешно увела Элизабет. Девочка была на грани обморока. Потом Франсуа спросил бесцветным голосом:

— А остальные?

— Госпожу де Шеврез отправили в ссылку в ее замок в Дампьер, под надзор мужа. Что же касается остальных участников заговора, то те, чье имя не назвали, сидят тихонько, а прочие уже давно сбежали. Брат короля женился на мадемуазель де Монпансье при небольшом стечении народа и получил титул герцога Орлеанского. Король издал декрет, что теперь всякий, кто покушается на жизнь его высокопреосвященства, будет отвечать по закону как за оскорбление его величества.

— И его разорвут на четыре части лошадьми, как Сальсе да или Равальяка? — воскликнул возмущенный д'Эстрад. — Вот и получается, что кардинал больше король, чем его величество!

Ужин прошел грустно. Все были под впечатлением от кошмарной истории, только на месте ее героя представляли Сезара и Александра. Принц де Шале носил очень высокий титул, и его судьба не могла не испугать Вандомов. И что самое ужасное, во всем этом бредовом заговоре юноша стал лишь оружием в руках прелестной женщины, которую он любил до безумия. В этом и состояла его вина. Но госпожа де Шеврез, хотя король ее и ненавидел, отделалась всего лишь ссылкой в поместья, принадлежащие ее мужу и под его присмотром. А так как она им всегда вертела как хотела, то не трудно сообразить, что заточение не будет слишком тяжким…

— Король хотел всем показать, что ожидает заговорщиков! — заключил Филипп де Коспеан. — Остается только надеяться, что этот устрашающий пример останется единственным.

…Несмотря на усталость, герцогиня настояла на том, чтобы этим же вечером поговорить наедине со своим конюшим. Она внимательно выслушала рассказ о драме в Ла-Феррьер и о том, что за этим последовало.

— Вы подвергали себя слишком большому риску, друг мой, — сказала Франсуаза, когда де Рагнель замолчал. — Я благодарю вас, но… Я полагаю, что, лежа раненым в постели, вы хорошенько подумали над этой грустной историей. Мне с трудом верится, что кто-то мог желать гибели этой почтенной семьи. Месть очевидна, когда речь идет о госпоже де Валэн, но зачем же убивать детей?

— Чтобы не осталось наследников, сударыня. Мне кажется, что кто-то очень хотел получить замок со всеми землями. Может быть, это Ла Феррьер. Он был среди тех, кто бесчинствовал в замке. И его имя так странно совпадает с названием поместья.

— Но жива наследница, ведь мой сын спас малышку Сильви. А у вас есть хартии на владение замком. И если эти люди не нашли пресловутых писем…

— Об этом нам ничего не известно, герцогиня. Но Сильви подвергнется очень большой опасности, если кто-нибудь из убийц узнает, что она все еще жива. Ее необходимо спрятать.

Герцогиня вопросительно изогнула бровь:

— Вы полагаете, что монастырь наиболее надежен? Господь свидетель, я с почтением отношусь к его обитательницам, но никогда не знаешь, кто именно скрывается под монашеской одеждой и кто кому приходится родственницей. Это может оказаться очень опасным.

— А если ее записать под вымышленным именем?

— Это меня тоже не прельщает. И все-таки мне кажется, что ей там самое место. Бедняжка далеко не так хороша собой, как ее мать. Нет, девочка, конечно, привлекательна, мила… и еще так мала. Я должна подумать об этом в более спокойной обстановке. Но вот что касается писем… Не могло ли случиться так, что ими владел барон де Валэн, а его жена ничего об этом не знала?

— Вы допускаете, что он мог обыскать комнаты Леоноры Кончини, отправившись туда после своей невесты? Кьяра ведь была тогда очень молода и, вне всяких сомнений, испугалась рыться во всей этой колдовской рухляди, что заполняла жилье этой сумасбродной женщины. Сам де Валэн, намного более спокойный и рассудительный, их нашел. А когда понял, насколько они важны, просто решил не отдавать их королеве-матери. Что вы об этом думаете?

— Что таким образом он обрел надежную защиту от непостоянства и неблагодарности Марии Медичи! Ему только и оставалось, что поторопить ее с женитьбой.

— Все это более чем вероятно… — задумчиво произнес де Рагнель. — А пока могу я узнать, остановимся ли мы в Ане по дороге в Париж?

— Да, а почему вы спрашиваете?

— С вашего позволения, герцогиня, я хотел бы еще раз побывать в Ла-Феррьер и снова осмотреть библиотеку.

— Вы можете поступить так, как вам хочется.

Когда на следующее утро семья выезжала из Вандома, никто не мог понять, почему Сильви не сидится на месте. Она наполовину высунулась в окно кареты, а в те времена в них не было стекол и закрывали их кожаными шторами, с большим или меньшим количеством узоров. Малышка изо всех сил старалась не выпускать из вида башню Пуатье, ее заклятого врага, которого рано или поздно она надеялась победить. И только когда замок скрылся за холмом, девочка упала на подушки с глубоким вздохом удовлетворения. Элизабет пыталась добиться от нее объяснений, малышка улыбнулась ей, свернулась клубочком, как котенок, и преспокойно уснула.

Когда прибыли в Ане, Персеваль де Рагнель дал себе время только слегка освежиться, потом нашел ключи от Ла-Феррьер и оседлал свежую лошадь. Он свистнул Корантену особым условленным свистом — длинный, короткий, длинный — и отправился к маленькому замку. Был самый разгар дня. Шевалье считал, что у него в запасе достаточно времени, чтобы обыскать всю библиотеку, даже если ему придется провести там ночь.

Всадники были готовы к тому, что в замке стоит глубокая тишина, все пусто, как это обычно бывает после больших трагедий. Но, к немалому своему удивлению, обнаружили, что в Ла-Феррьер открыты двери и окна, повсюду суетятся люди. Совершенно очевидно, кто-то занимался приготовлением пищи, кто-то пропалывал двор, кто-то проветривал постели — матрасы свешивались из некоторых окон.

Ключи были у де Рагнеля, и он рванулся было вперед, чтобы потребовать объяснений у двух мужчин, одетых в одинаковые серые камзолы, распахнутые на груди. Они медленно прогуливались и разговаривали. Но Корантену удержал его, ухватившись за поводья лошади железной рукой. К мужчинам в сером собирался присоединиться третий. Он только что вышел из сада. Этим третьим оказался Ла Феррьер, тот самый гвардеец кардинала, которого Персеваль видел в харчевне в Лимуре. Тогда он расплачивался с братьями Пожирателями Железа.

— Что-то подсказывает мне, что вы можете совершить необдуманный поступок, — прошептал слуга.

— Я должен все выяснить, — прорычал побледневший шевалье.

— Мы, безусловно, все узнаем, только без лишнего шума. Нам лучше не привлекать к себе внимания!

Они повернули лошадей и поехали в сторону деревни. Но буквально через пять шагов наткнулись на своего старого знакомого. Крестьянин с седой бородой находился на привычном месте за деревом. У него оказалась хорошая память, потому что он не попытался убежать, а без опаски вышел навстречу всадникам.

— Это ты? — изумился де Рагнель. — Уж не живешь ли ты здесь?

— Нет, но зато отсюда все отлично видать…

— Тогда, может быть, ты мне скажешь, кто эти люди в замке?

— Новый хозяин и его друзья…

— Как это, новый хозяин? Кто ему позволил занять замок?

— Наш господин, король, я так понимаю. Это какой-то господин де Ла Феррьер. Он сказал, что поместье когда-то принадлежало его предкам. А теперь в нем, стало быть, никого нету. Король ему его и отдал. Вроде он какой-то двоюродный брат убитым… А потом, говорили, что чем-то он здорово услужил господину кардиналу. А так как король и кардинал это одно…

Персевалю с лихвой хватило услышанного. Он все понял.

— Поехали, Корантен! Мы возвращаемся. Спасибо тебе, дружище! — добавил он, бросая крестьянину серебряную монету.

— Но что все это значит? — поинтересовался слуга, когда они снова оказались в лесу.

— Да все очень просто! Это значит, что резня оказалась не напрасной, что письма нашли и что кардинал не грешит неблагодарностью.

Именно эти слова шевалье и повторил герцогине, как только вернулся в замок Ане. Франсуаза Вандомская поморщилась:

— Итак, Ришелье посадил своего человека почти у наших дверей? Мне это совсем не нравится. Такие действия могут означать, что он хочет мало-помалу завладеть нашим княжеством.

— За этим придется следить, но сейчас меня больше всего волнует Сильви. Что с ней будет, если этот Ла Феррьер вдруг обнаружит, что жива одна из де Валэнов?

— Я подумала об этом. Лучше всего будет действительно сменить ей имя. У нас в Вандомском княжестве есть три поместья без титулованного владельца. Я уверена, что мой супруг по возвращении не станет возражать, если таковой появится. Наш хранитель печати возьмет на себя эти хлопоты и приготовит нужные бумаги. Я с ним об этом поговорю.

— И какую же фамилию станет носить Сильви?

— Мы выберем вместе, потому что владений три. Для начала у нас есть Корневаш…

— О! Герцогиня! Вы ведь не думаете об этой фамилии?

— По-настоящему нет, — улыбнулась герцогиня Вандомская. — У нас есть еще Пюи-Фондю и, наконец, Лиль, что находится в Сен-Фирмен.

— Мне больше всего нравится третье.

— Мне тоже.

Именно так малышка с босыми ногами, осиротевшая и лишенная всего из-за людской алчности и непомерной жестокости, вновь обрела замок, земли и новое имя. Она будет привыкать к нему постепенно, изо дня в день. Ее этому станут терпеливо учить. И именно как мадемуазель де Лиль она вырастет рядом с Элизабет во владениях Вандомов. Время сотрет воспоминания раннего детства, или, во всяком случае, ему удастся отодвинуть их в самые потаенные уголки памяти.

Герцог Сезар вернулся к семье спустя четыре года, 29 декабря 1630-го. В марте следующего года он с двумя сыновьями отправился служить Голландии.

Он вновь получил титул наместника Бретани, но только на словах, а не на деле. Герцога вообще вряд ли бы так осчастливили, если бы не трагикомедия, произошедшая 10 ноября 1630 года и вошедшая в историю как «День дураков».

В тот день Мария Медичи, поддавшись приступу бешеной ярости, выгнала кардинала из своих покоев в присутствии короля. Она потребовала, чтобы ненавистного сослали в его епископат в Люсоне: Но Ришелье устоял. Более того, когда на следующее утро кардинал вышел из охотничьего домика в Версале после секретного свидания с королем, «Красный герцог» стал могущественнее, чем прежде, и смог блестяще отомстить своим врагам.

А все поддержавшие королеву-мать в «День дураков» были арестованы, включая и хранителя печати Марильяка, и его брата маршала, который сложил голову на плахе. Пострадал и любезный Бассомпьер. Он совершил всего лишь одну ошибку, получив от флорентийской интриганки компрометирующее письмо. Но маршал был мудрым человеком. Сидя в Бастилии, он все-таки пользовался некоторыми поблажками и сумел там написать мемуары.

Королеву-мать сослали в Компьен, откуда она бежала в Голландию, опасаясь за свою жизнь.

Все эти события не могли не навести на размышления Персеваля де Рагнеля. Теперь уж стало совершенно ясно, что по меньшей мере один из убийц, вне всякого сомнения, главарь, все-таки нашел то, что искал. И знаменитые письма, оказавшись в руках кардинала, отлично помогли ему в безжалостном сражении, с королевой-матерью. Отдал ли Ришелье письма королю? Это осталось тайной. Может быть, ответ на этот вопрос появится тогда, когда король разрешит матери вернуться ко двору .

Великому приору Александру повезло меньше, чем его брату. После двух лет тюрьмы он умер в главной башне замка Венсенн 8 февраля 1629 года от болезни. Но некоторые полагали, что его отравили. Подозрения возникли, возможно, потому, что он занимал камеру, где умер маршал д'Орнано. Об этой камере госпожа Рамбуйе говорила, что она «ценится на вес мышьяка»…

Герцогиня Вандомская проследила за тем, чтобы набальзамированное тело ее деверя похоронили со всеми приличествующими его рангу почестями в часовне Святого Георгия рядом с Вандомским замком.

Вот так воцарилась на многие годы непоколебимая власть кардинала Ришелье, поддерживаемая королем, который вполне сознавал ее значимость. Тяжелая рука министра неожиданно обрушивалась на представителей самых знатных домов Франции. Их мятежи и заговоры часто затрагивали и провинции, потому что те не желали договариваться с врагами.

Два герцога Монморанси погибли на эшафоте. Первый, неутомимый бретер, за то, что нарушил указ, запрещающий дуэли. Этот смельчак бился посреди Королевской площади в разгар дня и прямо перед этим самым указом. А второй, герцог Анри, пострадал из-за всех этих махинаций, которым по-прежнему предавался брат короля Гастон Орлеанский, все такой же трусливый и всегда остающийся безнаказанным.

Но государство продолжало крепнуть. Протестантов победили в Ла-Рошели. Фелтон убил герцога Бекингемского, без ума влюбленного в Анну Австрийскую. И он больше никому не мешал. Оставалась Испания, постоянный яростный враг, несмотря на родственные связи королевских домов, осаждавшая как южные, так и северные границы. Испания, которую тайком поддерживала королева Франции…

А тем временем Франсуа повзрослел и стал воином, как этого желали его близкие. Он давно уже забыл маленькую Луизу Сегье, умершую от оспы в замке Сорель. Другие лица затмили то, что взволновало его впервые. Невероятный храбрец, потрясающий соблазнитель, он копил воинские подвиги и любовные победы, так же как и раны, к большому сожалению босоногой малышки.

Сильви тоже росла, и ее любовь к Франсуа, вспыхнувшая с первого взгляда, росла вместе с ней…

Глава 4. ДОРОГА В ЛУВР

С первых дней января Париж пронизывал почти арктический холод. По Сене плыли такие огромные льдины, что они отправили на дно не один корабль, груженный пшеницей и не только. Выловить их оказалось невозможно. Длиннющие сосульки спускались с крыш домов. Они были весьма опасны. Старые разбитые мостовые заросли обледеневшей и превратившейся в смерзшиеся комки грязью. Многие спотыкались и падали, ломая кости, или отделывались синяками и ушибами. Поэтому прохожие и передвигались словно по хрустальной мостовой, ступая с невероятной осторожностью, согнув спину и втянув голову в плечи, чтобы уберечься от холода. Только мальчишки осмеливались отважно скользить по замерзшим ручьям.

Подкованные специально с расчетом на лед, лошади герцогини Вандомской не замечали трудностей и двигались вперед уверенным шагом. Карета только что въехала в город через ворота Сент-Оноре и катилась медленно, как того требовала погода, по длинной улице с тем же названием. Эта улица переходила в улицу Ферронри, потом в улицу Ломбар, потом в Сент-Антуан, пересекая Париж с запада на восток, пока не упиралась в Бастилию.

Жаровня с углем поддерживала некоторое тепло внутри кареты. Герцогиню сопровождала только Сильви, как это случалось теперь довольно часто. Но на этот раз им предстоял не благотворительный визит, не поездка в Сен-Лазар, чтобы поприветствовать господина Венсана, и не паломничество в одну из церквей. Через несколько минут мадемуазель де Лиль должна была стать одной из фрейлин королевы Анны Австрийской. Большая честь. Сильви даже не понимала, отчего она оказана именно ей. Радовалась ли она этому? Девушка и сама толком не знала.

Для нее это означало только, что ей придется сменить величественный и почти новый особняк Вандомов в Париже на черные башни старого Луврского замка. А летом вместо очаровательных замков Шенонсо и Ане ее ждут дворцы в Сен-Жермен или в Фонтенбло. Их она еще ни разу не видела. Полная перемена жизни.

— Королева добра, — уверяла ее Элизабет, помогая собирать вещи. — Ее величество, безусловно, к вам благоволит, ведь это именно она требует вас к себе. Говорят, вы совершенно очаровали ее с тех пор своим пением и игрой на гитаре. Королеве также весьма приятно, что вы говорите по-испански. Должность фрейлины — это большая милость. Вы не тревожьтесь, герцогиня часто бывает при дворе и позволяет мне сопровождать ее. А мои братья посещают его еще более усердно…

В том-то все и дело. Сильви, возможно, будет чаще видеть Франсуа. В последние годы они встречались редко, только когда молодому воину приходилось дома залечивать раны, от вида которых у Сильви сжималось сердце. И все-таки даже тогда она радовалась, что Франсуа рядом.

После того как герцога Сезара выпустили из тюрьмы, юноша два года провел в Голландии, обучаясь владению оружием. Два смертельно опасных года! А потом война, стычка под Казале в Пьемонте. Именно там впервые отличился юный Вандом. Он бесстрашно обрушился на врага не защищенный никакими доспехами. Шпага в руке, белая рубаха нараспашку. Верхом на лошади он ловко справлялся с многочисленными противниками. Его длинные белокурые волосы, по-прежнему густые, развевались по ветру во время скачки.

С тех пор все уже устали считать его подвиги и, увы, его любовниц. Потому что юноша очень нравился женщинам, куда больше, чем этого хотелось подраставшей девочке, на которую он обращал все меньше и меньше внимания…

— Наш мессир Франсуа выглядит как предводитель викингов, — смеялся шевалье де Рагнель. — Он и ростом удался, и такой же безграмотный! Но какой потрясающий парень!

Франсуа и вправду был красив. Теперь он носил титул герцога де Бофора, переданный ему отцом четыре года назад, после возвращения из Италии. Рост под два метра. Плечи борца. Тело, которое могло бы служить образцом для статуи греческого атлета. Загорелая кожа, задубевшая от солнца и непогоды и обретающая некоторую белизну только тогда, когда ее хозяин проводил долгое время в постели или на кушетке, выздоравливая после очередного ранения. Смеющееся лицо украшено знаменитым массивным носом Бурбонов, но его освещают удивительно прозрачные синие глаза. Такого цвета бывают ледники высоко в горах. Белоснежные зубы хищника, от вида которых бросало в дрожь.

Результат — множество женщин сходили по нему с ума. В Париже шептались, что сама королева неравнодушна к Франсуа де Бофору. И это не считая многочисленных невест, которых ему приписывали. Разумеется, об отъезде на Мальту речь вообще не шла. И маленькая Сильви, влюбленная в своего давнего спасителя, почти жалела об этом. По меньшей мере среди монахов-солдат и монахов-моряков вопрос о свадьбе никогда бы не возник.

Потому что именно этого Сильви и боялась больше всего! Франсуа женится — теперь она называла его мессиром Франсуа — и будет навсегда для нее потерян. Ведь она из столь мелкопоместной знати, что, конечно, не может считать себя достойной его. Спасибо и на том, что герцогиня Вандомская и ее дочь полюбили Сильви и не отправили ее в монастырь учиться. Но это было связано и с тем, что Вандомы вообще с потрясающим высокомерием относились к образованию. Они придерживались того весьма распространенного принципа, что человек светский и так достаточно знает. Латынь, владение оружием, Святое писание, умение хорошо держаться при дворе, то есть играть на музыкальном инструменте и танцевать, да еще верховая езда — вот этого и хватит. Вандомы считали бесполезным загружать мозги своих отпрысков историей, географией, математикой, философией и прочим вздором.

И если мадемуазель де Лиль знала больше, чем остальные, то только благодаря человеку, ставшему ее крестным отцом и наставником. Персеваль де Рагнель сам был хорошо образован, он и приучил девочку к книгам, научил ее говорить по-испански и по-итальянски. А когда выяснил, что у Сильви очень милый голосок, нежный и чистый, как хрусталь, то обучил ее пению и игре на лютне и гитаре.

К пятнадцати годам Сильви была уже вполне взрослой и обладала всеми обязательными для девицы благородного происхождения достоинствами. Танцевала так, что потрясала всех. Умела шить, вышивать и вести дом, который, к сожалению, не имел ни малейших шансов стать домом принца. Кроме того, Сильви была просто очаровательна. Не слишком высокого роста, но хорошо сложенная, скорее грациозная, чем красивая. К тому же живая и пикантная. У нее было личико сердечком, сохранившее еще детское выражение. Короткий носик, готовый в любую минуту сморщиться от смеха, веснушки, круглые щечки и очень белые зубы, которые она частенько демонстрировала в лукавой улыбке. Самым большим ее достоинством оставались светло-карие миндалевидные глаза и каштановая шевелюра с удивительными, почти совсем светлыми прядями. Причесанные по последней моде волосы упругими блестящими локонами свисали по обеим сторонам лица и удерживались шелковой лентой, а остальная масса была убрана в пышный пучок на затылке.

В этот день ленты были из белого шелка, да и весь наряд выглядел очень элегантно. Жаннетта, ставшая ее горничной и повсюду следовавшая за своей хозяйкой, одела ее в темно-зеленое бархатное платье с большим воротником и высокими манжетами из венецианского гипюра снежной белизны. Наряд довершали маленькие ботинки на меху, а также перчатки, золотая цепь и просторный плащ с капюшоном, отделанный и подбитый мехом куницы.

Герцогиня, в противоположность своему мужу обычно весьма экономная, настояла на том, чтобы ее протеже хорошо выглядела при дворе, славившемся своей элегантностью. Поэтому она и снабдила Сильви таким гардеробом, чтобы девушка всегда могла показаться в самом выгодном для себя свете, даже на охоте. К тому же Франсуаза Вандомская снабдила ее экземпляром книги «Жития святых» и одним из тех толстых молитвенников, что появились в начале века. Каждая добрая христианка должна иметь такой, разумеется, при условии, что она умеет читать.

И вот Сильви сидела в карете напротив герцогини Вандомской, непрестанно бормотавшей молитвы. Она смотрела, как мимо проплывают серые дома, серое небо, проходят серые люди. Ее сердце билось быстрее обычного, и девушка все время спрашивала себя, что ожидает ее в конце пути.

Вдруг тяжелая карета остановилась. Возле дверцы появился кучер. Сняв шляпу, он спросил:

— Госпожа герцогиня, по какой улице мне ехать? Австрийскую перегородила перевернувшаяся телега с капустой…

— Да, я вижу, — откликнулась герцогиня, которая, несмотря на бормотание молитв, живо интересовалась происходящим. — Поезжайте через площадь Трагуарского креста. Так мы ненамного опоздаем.

— Но там что-то слишком много народа. А вдруг нам будет трудно проехать?

— Кого-нибудь казнят, вне сомнения! Ну что ж, мы подождем и помолимся о душе несчастного, который покидает этот мир в такую плохую погоду!

В самом деле, на маленькой площади толпа ждала казни. Здесь, на пересечении многих улиц, казнили довольно часто. Сюда отправляли мелкую сошку, недостойную помпезности Гревской площади. В этот день, как сообщил кучер дамам в карете, собирались колесовать вора.

Несмотря на лютую стужу, вокруг низкого эшафота столпилось много людей. На помосте возвышалось большое колесо. На нем палач растянет тело осужденного, перебьет ему конечности и пробьет грудь, а потом оставит умирать. Смерть придет за несчастным тогда, когда будет угодно богу…

Если кучер и надеялся провести карету сквозь толпу, ему пришлось от этого отказаться. Палач занял свое место, и двухколесная тележка для сбора мусора, окруженная лучниками судейства, уже везла приговоренного.

С того места, куда кучеру удалось подогнать экипаж, почти на углу улицы Пули, герцогиня и Сильви смогли достаточно близко увидеть мрачный кортеж. Человек, рядом с которым стоял закоченевший монах, оказался молодым, сильным, одетым в одну лишь рубаху, и, судя по всему, он ничего не боялся. Осужденный безучастно взирал на приближающийся эшафот, если иногда он вздрагивал, то только от холода. Мужчина даже не делал попытки

обернуться, чтобы взглянуть на мальчишку, который бежал следом за тележкой, заливаясь слезами и крича. Мальчику было лет десять, и он, кажется, дошел до последней степени отчаяния. Какая-то женщина в толпе заметила:

— Бедный паренек! Это не его вина, что у него отец вор! У малыша, наверное, никого больше нет на свете…

Но мальчик заметил в толпе всадника на крупной лошади, одетого в черное. Он наблюдал за происходящим. Ребенок кинулся к нему со всех ног, не боясь, что его затопчут.

— Смилуйтесь, сударь, — взмолился он. — Помилуйте его! Это мой отец, и у меня больше никого нет… Во имя господа нашего, пожалейте его!

— Вор всегда вор. Он должен понести то наказание, которого заслуживает.

— Но мой отец никого не убил! Пусть он сидит в тюрьме, но только не казните его!

— Хватит! Убирайся! Из-за тебя моя лошадь беспокоится!

Но паренек не хотел признать себя побежденным. Теперь приговоренный к казни уже стоял на эшафоте и смотрел на толпу. Все услышали, как он крикнул:

— Ты напрасно теряешь время, Пьерро! С тем же успехом можно пытаться разжалобить стены тюрьмы Шатле! Уходи, сынок! Это зрелище не для тебя!

Но малыш настаивал, цеплялся за стремя человека в черном. В конце концов тот поднял хлыст и дважды ударил мальчика с такой силой, что бедняга покатился в грязь. Явно не удовлетворенный этим, всадник развернул лошадь, намереваясь проехать прямо по распростертому телу.

Этого Сильви вынести уже не смогла. Ей потребовалось одно мгновение, чтобы открыть дверцу, выпрыгнуть из кареты и встать перед лошадью, заслонив собой мальчика.

— Назад! — крикнула она. — Это всего лишь ребенок. За что вы собираетесь его убить? Вы чудовище!

Не заботясь о том, что портит свой наряд, девушка присела, чтобы поднять Пьерро, и одновременно метнула в незнакомца разгневанный взгляд. Лицо, которое она увидела под черной шляпой, показалось ей удивительно подходящим для такого мрачного персонажа. Широкое, мясистое, с большим носом, седыми и редкими усами и такой же бородкой. Но самыми пугающими были глаза — неподвижные, желтовато-серые, такие же холодные, как у змеи. Под ними проступили мешки, и человек этот не моргал, своей неподвижностью напоминая мраморное изваяние.

— А ну-ка, пошла прочь, девчонка! — проскрежетал он. — Если не хочешь, чтобы и тебе досталось, и если…

Его речь прервало возмущенное восклицание. К Сильви на помощь поспешили герцогиня Вандомская и кучер. Пока тот помогал девушке и мальчику, герцогиня резко обратилась к страшному человеку. Ее поддержала толпа, которая всегда ценит красивые жесты:

— Я не знаю, кто вы, сударь, но вы не дворянин. Это очевидно. К благородной даме так не обращаются. Мадемуазель де Лиль — фрейлина ее величества королевы, а я герцогиня Вандомская.

На этот раз мужчина хотя бы снял шляпу, но с лошади слезть и не подумал.

— Я новый королевский гражданский судья Парижа, герцогиня. Исаак де Лафма к вашим услугам. И я хочу со всем уважением дать вам совет. Уведите отсюда эту молодую и столь порывистую девушку! Поезжайте спокойно своей дорогой и дайте мне, возможность заниматься своим делом. А что до этого негодного мальчишки…

Ребенок явно не слишком пострадал. Он уже поднялся, успев быстро поцеловать перчатку Сильви. Затем юркий, словно угорь, мальчуган скользнул в толпу, и та плотно сомкнулась за ним, защищая.

Герцогиня Вандомская и Сильви снова сели в карету, а гражданский судья неподвижным взглядом смотрел им вслед. Он отъехал в сторону, чтобы экипаж мог двинуться дальше. Только оказавшись в карете, Сильви заметила, что у нее украли кошелек. На ее личике отразилось такое смущение, что герцогиня рассмеялась.

— Вот так всегда бывает, — заметила она, — когда занимаешься благотворительностью без разбора. Этот юный разбойник нашел себе средства к существованию, а мы обе выпачканы грязью, как две бесстыдницы! Хорошо же мы будем выглядеть в покоях королевы!

Сильви подняла ресницы и взглянула на нее своими большими глазами, в которых оживала былая веселость. Девушка беспечно пожала плечами. Она, правда, попыталась носовым платком исправить самый большой вред, нанесенный ее платью.

— Извините меня, мадам, но я ни о чем не жалею. Если те несколько монет, что мальчишка стащил у меня, помогут ему выжить, я благодарю за это бога!

— Честное слово, вы говорите как сам господин Венсан, если бы он очутился в такой ситуации, — герцогиня погладила Сильви по щеке. — Я вами довольна. Думаю, что среди соблазнов двора вы сможете сохранить вашу честь и достоинство. И помните хорошенько: у вас теперь только одна госпожа — ее величество королева Франции. Только ей вы обязаны беспрекословно подчиняться. Вы хорошо меня поняли? Беспрекословно!

— Позвольте вас заверить, герцогиня, я этого не забуду.

Объезд не слишком задержал благородных дам. Теперь карета катилась по улице Фоссе-Сен-Жермен, и над крышами особняка д'Алансонов уже показались высокие башни королевского дворца. Герцогиня Вандомская нагнулась и успокаивающим жестом накрыла пальцы Сильви своей рукой.

— Мужайтесь, дитя мое, мы подъезжаем! Вы увидите, что жилые здания не такие мрачные, как можно было бы предположить, глядя на те, что расположены при входе.

Когда Мария Медичи — да смилуется над ней господь, ведь она сейчас прозябает по милости своего сына в Кельне! — приехала в Париж вскоре после своей свадьбы с Генрихом IV, она обновила внутреннее убранство и добавила флорентийской роскоши, к которой так привыкла…

Это уточнение пришлось очень кстати. Ведь подступы к дворцу скорее напоминали крепость, чем королевскую резиденцию. Покрытые черной грязью здания, массивные башни, рвы, заполненные мутной, чуть подмерзшей жижей, благодаря морозу не издававшей обычного зловония, подъемный мост и первый ряд мощных стен с зубчатыми краями, усеянных башенками, — вот что представало взору. Ничего приветливого. Между рвами и первой стеной расположились площадки для игры в мяч, любимого времяпрепровождения французских королей и их придворных.

Доступ в Луврский дворец оставался свободным. Для этого требовались только соответствующая одежда и не слишком разбойничья физиономия. Поэтому здесь всегда толкалась толпа, люди потоком шли по мосту в обоих направлениях.

В принципе только королевской семье разрешалось проезжать во внутренний двор в карете. Принцы крови могли въехать верхом. Но в плохую погоду принцессам дозволялось не выходить из кареты, пока та проезжала под темными низкими арочными сводами в широкий двор. Этим же правом пользовалась и герцогиня Вандомская, супруга принца крови, хотя и незаконнорожденного, но все-таки сына короля.

— Боже мой, сударыня! Здесь всегда так много народа? — воскликнула немного испуганная Сильви, заметив, что их карета буквально плывет среди людского моря.

— Всегда! Даже когда король отсутствует, как сегодня… И в самом деле, солдаты французской гвардии в синих мундирах с красными обшлагами прилагали немало усилий, чтобы сдержать разношерстную массу людей. Больше всего было мужчин в шляпах с таким количеством клубившихся перьев разнообразных цветов, что здесь не обошлось без участия целого стада страусов. Встречались и элегантные господа в шелку и лентах, финансисты в богатых шубах, сплетники в поисках жареного, провинциалы, надеявшиеся увидеть потомка Людовика Святого , иностранцы и, разумеется придворные, готовые в отсутствие короля осаждать королеву.

Стража пыталась направить большую часть к воротам Бурбонов, где лучники парижского судейства в синих стеганых камзолах не слишком вежливо отталкивали наименее шикарных визитеров. Об остальных заботились швейцарцы, а потом, у королевских дверей, ими занималась личная стража короля.

Сильви, которой все было в новинку, с удивлением обнаружила, что очень уж древней выглядела только та часть, через которую входили люди. По другую сторону двора и вдоль Сены королями Генрихом II, Карлом IX, Генрихом III и Генрихом IV были возведены более новые здания. Что же касается северного крыла, где снесли Библиотечную башню и Большую винтовую башню, то там развернулась огромная стройка, остановленная из-за резкого похолодания. Работы шли под началом архитектора Лемерсье. К этому времени он завершил дворец кардинала, где жил Ришелье, и принялся за сооружение церкви при университете Сорбонны.

Миновав Большую лестницу, или лестницу Генриха II, ведущую в Большой зал и в апартаменты короля, карета герцогини проехала к Малой лестнице, лестнице, по которой поднимались в покои королевы. Когда настало время выходить из кареты, Сильви осмелилась коснуться руки герцогини:

— Простите меня, сударыня, но я хотела бы знать…

— Что именно?

— Мне… Мне немного страшно! Я не чувствую себя достойной такой великой чести. Ведь я и не слишком красива, и не отличаюсь знатностью происхождения, не имею блестящих талантов, не…

— Вы не слишком удачно выбрали время, чтобы заставить меня повторить вам то, что вам уже говорили. Королева хочет иметь вас при себе из-за вашего голоса и умения говорить по-испански. И хватит строить из себя скромницу. Вы и не уродливы, и не глупы, и знатность вашего происхождения вполне удовлетворительна. Идемте же! Герцогиня Вандомская не стала добавлять, что ее супруга очень прельщала перспектива видеть Сильви фрейлиной королевы. После возвращения из Голландии герцога Сезара сослали в его владения. Следовательно, ему не только запретили появляться при дворе, но и вообще жить в Париже. Поэтому ему очень хотелось иметь невинную слушательницу в окружении королевы. Разумеется, его сыновей, особенно де Бофора, принимали очень любезно, но им никогда не узнать тех маленьких секретов, которые открываются только при непосредственной близости к королевской особе. А они так необходимы тому, на кого косо смотрят, конечно, вовсе не для того, чтобы использовать их против Анны Австрийской. Но, сохраняя жгучую ненависть к Красному герцогу, Сезар понимал, наблюдая за его действиями, что иногда удается вершить большие дела благодаря мелочам, на первый взгляд не имеющим никакого значения.

Несмотря на то, что герцогиня подбодрила девушку в последнюю минуту, сердце Сильви замирало, когда она поднималась по великолепной лестнице и входила в приемную, где несли службу солдаты, вооруженные копьями с плоскими наконечниками. Там же дамы встретили Пьера де Ла Порта, камердинера королевы, пользовавшегося ее доверием. А Анна Австрийская доверяла очень немногим. Это был еще молодой человек, плотный нормандец лет тридцати пяти, с приятным, приветливым лицом, которое оживляли бледно-голубые глаза. Он улыбнулся хорошенькой молоденькой девушке, с тревогой поглядывавшей на него. Но, приветствуя герцогиню с большим уважением, Ла Порт не смог не заметить грязь, запятнавшую подолы их платьев.

— Вашу карету отказались впустить в Квадратный двор, герцогиня?

— Нет, что вы, просто с нами произошло одно приключение, о котором мне бы хотелось сначала рассказать ее величеству. Будьте любезны, доложите о нас, господин де Ла Порт, мы и так опаздываем.

В своих парадных покоях, согреваемых пламенем камина и обтянутых шелком и золотом, Анна Австрийская пребывала в окружении своих придворных дам. Здесь были мадам де Сенсе, первая статс-дама. Мадемуазель де Отфор, дама, чьей обязанностью было следить за церемонией одевания королевы, или камер-фрау, поэтому по должности к ней обращались «мадам». И фрейлины королевы — жена капитана королевской стражи мадам де Гито, мадемуазель де Понс, мадемуазель де Шемеро, мадемуазель де Шавиньи и мадемуазель де Лафайет. Присутствовала и гостья — принцесса де Гемене, самая ужасная болтушка во всем Париже.

Когда вошли герцогиня Вандомская и Сильви, мадемуазель де Лафайет вслух читала что-то из большой книги в красном переплете, но ее явно никто не слушал. Королева о чем-то мечтала. В углу, одетая во все черное в стиле испанских дуэний, старая камеристка королевы донья Эстефания де Вильягуран, которую все называли Стефанилья, вышивала, не поднимая от работы длинного носа, увенчанного очками. Она была самой старшей из камеристок и единственной, уцелевшей после того, как Людовик XIII словно метлой прошелся по свите королевы и отправил к своему испанскому тестю всех его подданных, окружавших французскую королеву. Он полагал, и не без оснований, что все они шпионы. Но Стефанилья вырастила инфанту. И она осталась рядом с королевой.

Шумное появление герцогини и Сильви остановило чтицу, а озабоченное лицо ее величества озарилось улыбкой. Королева была рада отвлечься от неприятных мыслей, а у нее были причины беспокоиться. Франция и Испания по-прежнему воевали. В прошлом году весь север ее новой родины был оккупирован армией кардинала-инфанта, брата Анны. Испанские войска дошли почти до Компьена, а это совсем недалеко от Парижа. Столица устояла только благодаря неожиданному национальному подъему, когда все мужское население города отправилось воевать с испанцами. Сейчас опасность миновала, но всем было не по себе. Всем… кроме королевы Франции, от всей души желавшей победы своей семье и изо всех сил старавшейся оказать ей посильную помощь. Она использовала секретные письма, переправляя их через свою старинную подругу герцогиню де Шеврез, все еще находящуюся в изгнании, и некоторых ее «обожателей».

Как раз тогда, когда Сильви появилась в покоях королевы, Анна Австрийская была во власти настоящего страха. Муж ее больше не любил и не доверял ей. Что же касается Ришелье, то кардинал преследовал ее по двум причинам. Во-первых, потому, что его высокопреосвященство чувствовал в ней врага Франции. А он искренне желал видеть свою родину великой державой. А во-вторых, потому что несколькими годами раньше Ришелье слишком сильно любил ее величество. А может быть, и теперь любит по-прежнему…

Действительно, в свои тридцать пять лет Анна Австрийская оставалась столь же блистательной и красивой, сколь и в юные годы. Блондинка с зелеными глазами — в ней не было ничего от традиционного облика испанки. Атласная кожа, отличный цвет лица не поддавались всесокрушающему времени. Рот, маленький и круглый, напоминал вишню, нижняя губа чуть выдавалась вперед — знак того, что в ней течет кровь Габсбургов, Королева, несмотря на свой невысокий рост, умела выглядеть величественной. Что же касается остального, то ее руки и особенно кисти были само совершенство. Без сомнения, королева была очень хороша собой, но за двадцать лет супружества она не подарила мужу наследника. Ее преследовали выкидыши…

Сильви уже видела королеву, но в этот день девушка была просто восхищена ею и сразу же решила, что полюбит ее величество. Может быть, из-за ее нежного голоса и ее легкого смеха, немного насмешливого, но без злости, которым она приветствовала реверансы появившихся дам.

— А вот и та самая девушка! — воскликнула королева. — Но куда вы ее возили, герцогиня? Шлепать по грязным берегам Сены и спасать несчастных?

— Приблизительно так все и было, сестра моя. По дороге сюда нам пришлось ехать через площадь Трагуарского креста, так как Австрийская улица оказалась загороженной. На площади кого-то казнили. Осужденного должны были колесовать, а его сын, десятилетний мальчик, плакал и умолял королевского гражданского судью помиловать отца. Судья обошелся с ним очень грубо, и все бы ничего, но он собирался затоптать ребенка копытами своей лошади. Мадемуазель де Лиль, не выдержав, бросилась мальчишке на помощь и, разумеется, упрекнула этого монстра за его жестокость. Я увидела, что он и с ней собирается обойтись не лучше, конечно, мне пришлось вмешаться. Перед глазами вашего величества плачевный результат всей этой истории.

— А что стало с ребенком? — спросила мадемуазель де Лафайет, прелестная брюнетка с нежными глазами, улыбнувшаяся Сильви. — Что с ним?

— Он поступил так, как ему и следовало. Мальчик растворился в толпе, но не забыл прихватить с собой кошелек своей благодетельницы.

Королева снова рассмеялась с непривычным для нее в последнее время искренним весельем:

— Вот вам и благодеяние, за которое не воздалось. Но мы придумаем, как нам возместить этот небольшой убыток, нанесенный одной из наших девушек. Потому что, мадемуазель де Лиль, вы теперь наша девушка. И я очень счастлива этим. Мне нравится, когда люди действуют по велению сердца. Вы ведь станете хорошо мне служить, не правда ли?

Сильви снова склонилась в глубоком реверансе:

— Я полностью в распоряжении вашего величества, — прошептала она, краснея и с таким чувством, что снова заставила королеву улыбнуться.

— Это очень приятно слышать, — заметила Анна Австрийская, протягивая девушке руку, которую та трепетно поцеловала немного дрожащими губами. — Завтра вы нам покажете, как вы играете на гитаре. А пока вас проводят в покои фрейлин королевы, где вам уже приготовлено место. Ну а вы, дорогая Франсуаза, — королева повернулась к герцогине, — расскажите нам поподробнее об этом новом гражданском судье!

— Но я ничего о нем не знаю, ваше величество. Сегодня я его видела впервые…

— Если пожелаете, могу рассказать о нем, — откликнулась мадам де Сенсе. — Но это удивительно, что ваше величество никогда не слышали имени господина Исаака де Лафма, худшего из всех ставленников кардинала. Он настолько же уродлив, насколько и жесток.

— Ну-ну, моя дорогая Сенсе, будьте немного милосерднее! На это может рассчитывать даже его высокопреосвященство, — промолвила королева и подмигнула, кивком головы указав на тех девушек, к которым присоединилась Сильви. Мадемуазель де Лафайет представляла ее остальным. Одна из фрейлин, мадемуазель де Шемеро, была принята на службу по просьбе кардинала. Но можно сказать, что королеве ее просто навязали. — Я не говорю ничего плохого, ваше величество. Совершенно очевидно, что у министра должны быть верные слуги, твердо исполняющие его приказы. Но есть разные люди. Знаете ли вы, что этого прозвали «кардинальским палачом»?

Эти слова сделали свое дело. Все женщины содрогнулись, вспомнив человека в красном, которого слишком часто видели на эшафотах. Он стоял там, сложив на груди мускулистые руки. Даже самые отважные, а королева была из таких, почувствовали, как у них перехватило горло.

— Боже мой! Какой ужас! — воскликнула Анна Австрийская. — Откуда же взялся этот человек?

— Из хорошей семьи, мадам. Он родом из Дофине. Гугеноты, возведенные в дворянство покойным королем Генрихом. Отец господина де Лафма был королевским мажордомом и довольно ценным человеком. Он весьма интересовался экономикой королевства. Способствовал развитию индустрии по производству предметов роскоши — кожи, гобеленов и особенно шелка. Благодаря ему посадили очень много тутовых деревьев.

— Все это чертовски отдает сельской жизнью! — воскликнула мадам де Гемене. — Каким же образом его сын стал поставщиком товара для виселиц?

— Может быть, ему нравится вкус крови. Этот судейский крючок хочет, чтобы его считали неподкупным и холодным, как сама смерть. Эти прекрасные качества, должно быть, и прельстили кардинала…

— Но откуда вам все это известно, милочка? — поинтересовалась королева. — Ведь не можете же вы общаться с людьми такого сорта?

Госпожа де Сенсе отвернулась, смутившись:

— Один из моих двоюродных братьев кое-что с ним не поделил. На свою беду, несчастный. Надо сказать, что этого Лафма назначили королевским интендантом Шампани, Пикардии, Меца, Тула и Вердена. А эта должность, как вам известно, дает человеку почти неограниченную власть в подчиненных ему провинциях. И как вы знаете, сударыни, среди крестьян не редкость восстания, в основном из-за непомерных налогов. Этот Лафма подавлял их безжалостно. Он действовал еще жестче, чем его коллега Лобардемон, интендант Пуату, который три года назад убил Урбена Грандье, кюре из Лудена. И теперь это чудовище, под прикрытием красной сутаны кардинала, держит Париж за горло… Да поможет господь нашему городу! — фрейлина быстро перекрестилась.

Атмосфера в комнате вдруг сгустилась, став невыносимо удушливой. Возможно, королева попросила бы Сильви спеть. Но как только прозвонили колокола Самаритэн, а за ними и колокола Сен-Жермен-лОксерруа пробили четыре удара, во дворе раздался шум прибывшей кавалькады. Эхо дворцовых галерей повторило громкие команды и звяканье алебард. Почти сразу же появился де Ла Порт:

— Король идет, мадам!

— Он вернулся из Сен-Жермен? Уже?

Совершенно очевидно, что королева нисколько не тяготилась длительными отлучками своего супруга. Ла Порт пожал плечами, давая понять, что ему ничего не известно.

— Судя по всему, мадам! В такую погоду охотиться неприятно, и, вероятно, его величество заскучал…

Анна только улыбнулась в ответ, но взгляд ее зеленых глаз задержался на Луизе де Лафайет. Весь двор знал, что Людовик XIII воспылал к ней любовью. И раз уж он заскучал в Сен-Жермен, то только потому, что его жена отказалась путешествовать по такой ужасной погоде. Следовательно, королю пришлось на три дня лишиться общества любимой женщины. Щеки мадемуазель де Лафайет заполыхали ярким румянцем, и она слегка отодвинулась от остальных фрейлин. Их лукавые улыбки не могли прийтись ей по вкусу. Через несколько мгновений в покоях появился король. Его лицо покраснело от холода, он принес с собой запах снега и тумана. Дамы присели в реверансе, распластывая по коврам роскошные платья. Но королева, разумеется, осталась сидеть в своем кресле.

Монарх вошел быстрым шагом впереди сопровождающих его дворян, подошел к жене, поцеловал ей руку и приветствовал дам.

— Держу пари, — заговорил он, — что вы были слишком заняты, обсуждая пьесу, которую позавчера показывали эти комедианты из Марэ. Ведь она пользуется таким успехом.

— Почему, сир, мы должны ею так интересоваться?

— Но это же испанская пьеса, мадам. Ее написал нормандец, это верно, но она о вашей стране. Господин Корнель назвал ее «Сид». Судя по всему, это обворожительно.

— Ну и ну, — заметила королева полусерьезно. — Быстро же обо всем узнают в Сен-Жермене!

— Но вы же знаете, какой театрал кардинал Ришелье. Он мне написал об этом спектакле в письме. Его высокопреосвященство не только хвалил представление, но и добавил, что вам наверняка понравится это зрелище. Поэтому я и собирался приказать господину Мондори в один из ближайших дней сыграть ее для нас здесь во дворце. Ах, герцогиня Вандомская, я вас не заметил!

— Я охотно признаю, сир, что не достаточно блистательна для такого великолепного собрания.

— Не будьте слишком скромной. Мне всегда приятно вас видеть. Я полагаю, что ваш визит связан с тем, что вы хотите заинтересовать королеву каким-нибудь благим делом?

— Отнюдь нет, сир. Я привезла королеве новую фрейлину. Сильви, подойдите и поздоровайтесь с королем. Его величество разрешает. Имею честь, государь, представить вам мадемуазель де Лиль. Она очень молода, как ваше величество может заметить, но ее воспитали в моем доме. Это означает, что она благоразумна и набожна…

— Великолепно, великолепно! Вы очаровательны, мадемуазель.

— Ваше величество слишком добры, — пролепетала Сильви. Ее нос оказался как раз на уровне колен короля, но тот уже уходил. Она с удивлением заметила, что он, не скрываясь, подошел к Луизе де Лафайет и увел девушку к дальнему окну, чтобы поговорить с ней без посторонних. Сильви подняла изумленные глаза на герцогиню Вандомскую. В ее взгляде читался вопрос, который не смели задать ее губы. Герцогиня нахмурилась.

— Здесь, дитя мое, вы ничего не слышите, ничего не видите, ни о чем никому не рассказываете. И особенно никому не задаете вопросов! — прошептала она.

— В таком случае, герцогиня, вам лучше сразу отдать ее в монастырь. Я признаю, что при дворе не слишком весело в последнее время, но и здесь можно жить в свое удовольствие.

В разговор вмешалась девушка лет двадцати, высокого роста, очень красивая, с великолепными белокурыми волосами и отличным цветом лица. Герцогиня Вандомская улыбнулась ей:

— Вы старше Сильви, мадемуазель де Отфор. И, уж конечно, более сведущи в житейских проблемах и жизни двора. Вы здесь как рыба в воде. Моей протеже нет еще и пятнадцати… Она желает только одного — как можно лучше служить королеве.

— В таком случае мы станем друзьями. Я охотно беру ее под свое покровительство и научу всему, что ей следует знать. Вам известна моя преданность ее величеству, — с некоторым нажимом добавила Мария де Отфор.

А потом, понизив голос почти до шепота, продолжила:

— Так как мадемуазель де Лиль жила в вашем доме, я бы очень удивилась, если бы она служила кардиналу. А королеве как никогда нужны преданные слуги. Когда король уйдет, я отведу ее в покои фрейлин. Вы же знаете, что у нас нет старшей фрейлины с тех пор, как госпожа де Монморанси ушла в монастырь. И я слежу за этим беспокойным батальоном. Эта милая девушка как раз та…

Сильви не услышала конца фразы. Потому что юная камер-фрау отвела герцогиню немного в сторону. Девушка не попыталась следовать за ними, а вместо этого стала рассматривать короля.

Людовика XIII нельзя было назвать красивым, но он обладал тем естественным величием, которое несет с собой корона. Высокий, тонкий, элегантно одетый, несмотря на то что он всегда предпочитал охотничий костюм или военный мундир. Длинное худое лицо с высоким умным лбом обрамляют черные волосы, ниспадающие на плечи и разделенные посередине пробором. Великолепные усы и бородка-эспаньолка, мясистые губы, черные глаза и крупный нос Бурбона. Такие лица часто встречались на полотнах Эль Греко.

Король отличался слабым здоровьем, несмотря на то что большую часть времени проводил верхом. Людовик XIII страдал хроническим энтеритом. Застенчивый с женщинами, он тем не менее обладал вполне независимым характером и не выносил ни малейшего покушения на свою власть. Правда, теперь король Франции полностью доверял кардиналу Ришелье, но только потому, что признал в нем человека с исключительными способностями к управлению государством. И так же, как и его министр, Людовик XIII мог быть безжалостным…

И все-таки, глядя на то, как его величество склонился к Луизе де Лафайет и нашептывает ей слова, явно чарующие его собеседницу, Сильви могла с уверенностью сказать, что этот человек может быть невероятно очаровательным, несмотря на то что выглядит несколько блекло на фоне окружающих его блестящих дворян. А тоненькая, несомненно, хорошенькая Луиза не шла ни в какое сравнение с блистательной мадемуазель де Шемеро. Сильви еще только предстояло узнать, что красавицу де Шемеро прозвали «прелестной мерзавкой» и она вполне оправдывала это прозвище. А прелестную мадемуазель де Отфор называли Авророй, и тоже совершенно заслуженно…

Когда Мария де Отфор вела Сильви в покои фрейлин, расположенные на первом этаже дворца, девушка со свойственной ей непосредственностью осмелилась спросить, совершенно позабыв все мудрые наставления госпожи герцогини:

— Как же так получается, что король занят мадемуазель де Лафайет, когда вокруг столько красивых дам?

— Очень просто, дорогая моя. Он ее любит, а особенно важно, что Луиза любит его. Ему не слишком часто выпадала такая удача…

— А как же королева?

— Они любили друг друга какое-то время, когда поженились. Лет двадцать тому назад. Потом они любили других, и он, и она. Но не делайте ошибки. Луиза де Лафайет не любовница короля. И я ею не была…

— Он вас тоже любил? Это меня совсем не удивляет. Вы так красивы!

Искренний комплимент всегда доставляет удовольствие. Мария де Отфор поблагодарила Сильви широкой улыбкой и взяла новенькую под руку:

— Да, но я его держала в ежовых рукавицах. И теперь я не уверена, не стал ли король меня ненавидеть. А все потому, что я слишком предана королеве. Это потрясающая женщина!

— А мадемуазель де Лафайет любит ее так же сильно?

— Меньше, чем короля. Но она чистая душа, гордая и немеркантильная, очень набожная. Луиза может любить короля всем сердцем, я в этом уверена, но никогда не согласится стать королевской фавориткой. Эта роль внушает ей ужас. Поговаривают, что мадемуазель де Лафайет может скоро оставить нас и удалиться в монастырь. Кардинал изо всех сил подталкивает ее к этому, а исповедник Луизы ему охотно помогает…

— Кардинал? А его-то каким боком это касается?

— Что вы, милая, очень даже касается. Разумеется, это он так считает. Луиза из знатной семьи из Оверни, и ее родственники совсем не ценят его высокопреосвященство, как ему бы хотелось. И все-таки монсеньор не отчаивался и пытался сделать Луизу своим соглядатаем при королеве. Она на это не пошла, и теперь Ришелье уговаривает ее уйти в монастырь, так как очень боится ее возрастающего влияния на короля. Эта девушка теперь могла бы помериться силами с самим кардиналом.

Сильви почувствовала, как от волнения у нее перехватило дыхание:

— А с вами кардинал тоже пытался договориться?

— Ах, когда король обратил на меня внимание? Конечно, но я не из тех, кого можно легко провести, и я дала Ришелье это понять. Если однажды король обратит внимание на вас, — добавила Мария, — вас ожидает то же самое, — и легонько дернула девушку за локон.

— Да хранит меня господь от этого! — воскликнула новенькая с выражением такого ужаса на лице, что ее спутница рассмеялась. — Но я могу быть спокойна. Я недостаточно красива…

— Вы очаровательный плод, правда, пока еще зеленый. Зрейте пока, а там посмотрим, что получится. Вот и ваша комната, — объявила Мария, открывая дверь маленькой спальни, где Жаннетта, приехавшая вместе с багажом, уже начала разбирать сундуки. — Сегодня ваш первый вечер здесь. Устраивайтесь и прежде всего приведите себя в порядок. Конечно, история, рассказанная герцогиней Вандомской, прелестна, но платье лучше сменить. Вы поужинаете у себя, но вас могут потребовать к ее величеству. Очень возможно, что я приду за вами, когда королева станет ложиться спать.

Мария повернулась, собираясь уйти, и Сильви вдруг показалось, что она унесет с собой весь свет этого холодного и печального дня. Мадемуазель де Лиль порывисто шагнула к ней:

— Я хотела поблагодарить вас. Вы так добры, что заботитесь о такой провинциалке, как я!

— Провинциалка? И это когда вы воспитывались в доме Вандомов? Попробуйте скажите герцогу де Бофору, что он провинциал. Я бы хотела при этом присутствовать, чтобы посмотреть на его реакцию!

Имя Франсуа, упомянутое вскользь, без всякой подготовки, заставило Сильви залиться ярким румянцем. Она смутилась, и это не укрылось от внимательного взгляда Марии де Отфор. Ее прекрасные брови удивленно взметнулись вверх, и она залилась смехом. Тонкими пальцами она приподняла подбородок Сильви и поймала убегающий взгляд:

— Держу пари, что вы влюблены в прекрасного Франсуа, малышка! Ничего удивительного, вы ведь выросли с ним рядом. И у него есть все, чтобы очаровать женщину. Он за вами уже ухаживал?

— О нет, сударыня! Я для него всего лишь маленькая девочка. А с тех пор как герцог вернулся из Голландии со своим братом и герцогом Сезаром, я его ни разу не видела. Со всеми этими дальними путешествиями, военными доблестями принц Мартигский слишком далек от маленькой сиротки, воспитанной из милости. Мне было четыре года, когда герцогиня Вандомская приняла меня после смерти моих родителей и пожара в нашем замке. Она оставила меня у себя в доме. Другая на ее месте отдала бы меня в монастырь… И я была бы очень несчастна.

— Можно любить господа и при этом не гореть желанием пополнить ряды его невест. Я лично придерживаюсь такого мнения. Но вернемся к герцогу де Бофору. Здесь у вас будет достаточно возможностей встречаться с ним.

Прекрасные ореховые глаза радостно заблестели:

— Он часто здесь бывает?

— Очень часто. Как вы только что узнали, наш герцог — любимец дам. Да и ее величеству очень нравится его общество. Так что поберегите ваше маленькое сердечко! Вам придется выбрать менее популярного героя.

— Ваше счастье, если вы можете приказывать своему сердцу. Я так не умею. Но, прошу вас, сударыня, будьте милосердны и сохраните мой секрет…

— Он вырвался у вас случайно. Я его лишь поймала. Так что возвращаю вам его. Вы сами должны научиться лучше хранить ваши тайны. Видите ли, я могу вести себя отвратительно с теми, кто мне не нравится. Но к вам это не относится. Я предлагаю вам свою дружбу, Сильви де Лиль. Не предайте ее!

— Это слово мне незнакомо. Я буду счастлива и горда вашей дружбой!

— Вот и отлично. Мне нужен был человек вроде вас. Нас теперь двое, а это не слишком много. Мы будем преданно служить королеве и поможем ей пережить это тяжелое время.

— Двое?.. А как же другие фрейлины?

— Они немногого стоят, кроме мадемуазель де Лафайет. У Луизы достаточно храбрости, чтобы открыто противостоять кардиналу. Остальные… Шемеро служит Ришелье и получает от него деньги. А некоторые просто настолько глупы, что не в состоянии иметь собственное мнение. Есть еще Сюзанна де Поне, но она слишком считается с мнением Лотарингского двора и думает только о том, как бы выйти замуж за герцога де Гиза. Ведь она его любовница…

Когда Мария де Отфор уходила от Сильви, она была готова возблагодарить небеса за то, что наконец ей послали помощницу. Пусть молоденькую, но надежную. В этом не приходилось сомневаться. Тот факт, что Сильви — воспитанница герцогини Вандомской, уже сам по себе служит достаточной гарантией. А вот что малышка влюблена в де Бофора, на это Мария и рассчитывать не могла. Было так много тайной переписки, что она и де Ла Порт сбивались с ног. Да, маленькая мадемуазель де Лиль просто находка. К тому же она очаровательна и наивна, ее просто видно насквозь!

Сильви после ухода мадемуазель де Отфор принялась помогать Жаннетте раскладывать вещи и наводить уют в их крошечном жилище. В распоряжении фрейлины и ее горничной была маленькая спальня для хозяйки и закуток для служанки. Разговор с камер-фрау придал Сильви уверенности, потому что после ухода герцогини Вандомской она почувствовала себя потерянной. Древний торжественный Лувр, одновременно роскошный и леденящий душу, заставил ее с самого начала пожалеть о просторном дворце в пригороде Сент-Оноре. Жилось там не слишком весело, так как вот уже десять лет герцогу Сезару было запрещено там появляться. Во дворце чаще слышались молитвы и религиозные гимны, чем шаловливые арии. Излишне набожная атмосфера поддерживалась еще и соседством монастыря капуцинок, выстроенного в 1620 году герцогиней де Меркер, матерью Франсуазы. Деньги на строительство она получила по завещанию королевы Луизы де Водемон Лотарингской, вдовы Генриха III, приходившейся ей родственницей.

Этот монастырь во многом способствовал тому отвращению, которое Сильви испытывала к монастырям вообще. В обители капуцинок придерживались самых строгих правил во всей Франции и Наварре. Монахини ходили босиком и летом и зимой, никогда не ели ни рыбы ни мяса, а наказание за какой-либо проступок могло длиться целый год. Говорили, что первые невесты Христовы, вошедшие в стены монастыря в день открытия, пришли в столицу пешком, увенчанные терновыми венцами.

Тесная связь между монастырем и домом Вандомов не делала жизнь там более веселой, но для Сильви это все-таки был «дом». Место, где жили три женщины, которых она любила больше всех на свете, — дорогая Элизабет, серьезная и несколько суровая, но такая добрая, сама герцогиня и потрясающая госпожа де Бюр. И это не считая Жаннетты, Она одна станет теперь напоминать ей о доме!

Мадемуазель де Лиль благодаря своему юному возрасту и принадлежности почти что к семье принца получила привилегию иметь при себе собственную горничную.

— Вот я и превратилась в дуэнью! — со смехом говорила Жаннетта, но она тоже была напугана необходимостью жить в королевском дворце. К двадцати четырем годам она выросла в крепкую девушку с приятным, часто смеющимся лицом. Она не утратила своей потрясающей памяти, на что и рассчитывали Вандомы, полагая, что служанка сможет запоминать слухи в коридорах и сплетни во дворце. А все это могло оказаться очень полезным. Но об этом Жаннетта и не подозревала. В ее обязанности входило следить за здоровьем мадемуазель де Лиль, а также за ее нравственной чистотой. К тому же сохранить верность Корантену Беллеку посреди соблазнов королевского дворца тоже требовало немалых усилий. А сейчас, одетая в платье из красивого темно-серого полотна из Юссо с манжетами, воротничком из тонкого белого батиста и в чепчик из того же материала, отороченный узкой полоской кружев, Жаннетта готовилась предстать в достойном виде перед толпой слуг Лувра.

Сильви встретилась с Франсуа на следующий день после приезда в королевский дворец.

Как и накануне, Анна Австрийская собрала придворных в своих парадных покоях. Погода по-прежнему оставалась плохой, но так как король вернулся к себе, дам было больше, чем накануне, и многих сопровождали кавалеры.

Главной темой разговоров стал «Сид». Многие уже видели спектакль и превозносили его до небес.

— Это просто чудо, ничего подобного я больше не видела, — заявила принцесса де Гемене. Эта дама, несмотря на свои сорок пять лет, жила бурной любовной жизнью. — Никогда еще на подмостках не представляли такого благородства чувств. Я сотню раз почувствовала, что сейчас умру от нежности и восхищения.

— Маркизу де Рамбуйе видели вчера в театре вместе с дочерью и всей ее компанией, — подлил масла в огонь старый герцог де Бельгард. В семьдесят пять лет он все еще был влюблен в королеву. — И сегодня в Голубом салоне Екатерины де Рамбуйе, этой королевы «жеманниц», все только и говорят о «Сиде»!

— Только не господин де Скюдери! — оборвала его принцесса Конти. — Он считает, что пьеса плохо написана, у нее никуда не годный сюжет, да и стихи хромают. Вчера, выходя из театра в Марэ, он вещал, что отправит в Академию свои замечания! Маркиза де Рамбуйе была возмущена и потрясена. Она заявила, что он ничего не понимает, и что она никогда не предполагала, что у господина де Скюдери настолько отсутствует вкус. Бедняга чуть не плакал. Тем более что его сестра мадемуазель де Скюдери полностью разделила точку зрения маркизы. Но он хорошо держался. С его точки зрения, пьеса не стоит и ломаного гроша!

Принцесса де Гемене рассмеялась:

— Отличный фарс! Бедняга Скюдери, несомненно, понимает, что его произведениям такой успех не угрожает, вот он и злится. Но этот господин особенно боится тех туч, что могут надвинуться со стороны кардинальского дворца! Его высокопреосвященство пишет и сам. И ему вряд ли понравится такой триумф человека, которого он пригласил принять участие в создании собственных пьес.

— Но, сударыня, — запротестовала госпожа мадам де Комбале, прелестная вдовушка, племянница Ришелье. Поговаривали, что она была для него даже больше, чем просто родственницей. — Его высокопреосвященство слишком хорошо разбирается в литературе и уважает писателей, чтобы не склониться перед таким талантом, который, кстати, признает и всеобщая молва. Знать, буржуа и простой народ — все спешат в театр в Марэ и выходят оттуда ошеломленные.

— Заметно, сударыня, что вы очень близки кардиналу. Но привязанность позволяет не замечать некоторых слабостей… Они есть у всех великих людей.

Тут вмешалась королева:

— Дамы, дамы! Не стоит так поддаваться страстям. У меня есть причины верить мадам де Комбале. Именно кардинал сообщил королю, когда тот был в Сен-Жермен, насколько хороша эта пьеса, и посоветовал пригласить актеров во дворец, чтобы мы могли ее увидеть. Это доказывает, что его высокопреосвященство удовлетворен, — лениво закончила она.

— Или что он умен, — парировала принцесса де Гемене. — Очень трудно идти против мнения всего Парижа. Хотя у него была возможность сослаться на то, что пьеса восхваляет героя-испанца, а мы без конца воюем с Испанией…

— Мой дядя никогда не смешивает искусство с политикой. К тому же с некоторых пор Испания вошла в моду, верно? Плащи, прически, шляпы, романсы, павана и другие танцы. Французам нравится, когда Испания нас вдохновляет. И это естественно, потому что это родина нашей любимой королевы, — закончила мадам де Комбале и присела в реверансе. Но ее величество не была рада ни поклону, ни неискренней тираде. Она едва заметно пожала плечами и знаком подозвала к себе Сильви:

— Мне все это станет нравиться только тогда, когда между нашими странами наступит мир. А пока королеве Франции хочется послушать французские песни. И мадемуазель де Лиль, совсем недавно принятая в число моих фрейлин, споет нам сейчас одну из них…

— Аккомпанируя себе на гитаре, если я не ошибаюсь, — сказала мадам де Комбале, которой явно хотелось оставить за собой последнее слово.

— А почему бы и нет? Мадемуазель де Лиль поет, как ангел, и мило играет на этом инструменте. Это в своем роде символ! То самое согласие, которого так жаждем и его величество король, и я. Садитесь, дитя мое, — добавила королева, указывая на подушку возле ее ног. — Что вы нам споете?

— То, что понравится вашему величеству, — негромко ответила Сильви, настраивая гитару.

Но судьбе было угодно, чтобы в этот вечер она не пела. Слуга, всегда стоящий у дверей в дни королевских приемов, возвестил зычным голосом:

— Герцогиня де Монбазон… Герцог де Бофор!

Рука Сильви заглушила рокот гитарных струн, как будто ей хотелось одновременно усмирить и свое сердце. А его вдруг сжал ледяной обруч, настолько великолепно смотрелись эти двое, вошедшие в зал. Они так удивительно подходили друг другу.

Франсуа, как обычно, выглядел очень элегантно. Камзол и штаны сшиты из черного, расшитого золотом бархата. На пышных рукавах камзола длинные разрезы с ярко-красной окантовкой, сквозь которые проглядывает белый атлас. Огромный кружевной воротник лежит на широченных плечах, а на шляпе, которую герцог де Бофор непринужденно держал в руке, клубится плюмаж из белых перьев, прикрепленных красной шелковой лентой. Герцог де Бофор вел даму необыкновенной красоты — высокую, темноволосую, с очень белой кожей и потрясающими синими глазами, круглым пухлогубым ртом, созданным для поцелуев. Одетая в ярко-красную парчу и белый атлас, блистая ожерельем из рубинов и бриллиантов, она составляла со своим спутником редкую по элегантности пару. Они подошли, чтобы поприветствовать королеву. Франсуа промел перьями у ее ног, а платье дамы распустилось на ковре как огромный цветок.

Анна Австрийская ответила им по-разному. Бофор удостоился благосклонной улыбки, а его спутнице королева довольно сдержанно кивнула.

— Где это вы пропадали, мой дорогой герцог? — Королева подала ему руку. — Вас не видно уже несколько дней.

— Я был в Шенонсо, мадам, с отцом, чье здоровье оставляет желать лучшего.

— Герцог Сезар болен? В это с трудом верится. Он так полон сил, что его нездоровье трудно себе представить.

— Его грызет тоска, ваше величество. Я часто спрашиваю себя, не умрет ли он от этого.

— В Шенонсо не умирают. Это было бы чересчур экстравагантно! Я мало видела столь же прелестных дворцов. И к тому же там теплее, чем в Париже.

— И все-таки мой отец предпочел бы оказаться в столице, с ее грязью, снегом, вонью и прочими неудобствами, чтобы только служить вашему величеству!

— Не ведите себя, как чересчур усердный придворный, друг мой. Вам это не к лицу. — И, изменив интонацию, королева обратилась к молодой женщине:

— А вы, герцогиня, не сообщите ли нам какие-нибудь новости о губернаторе Парижа?

— У него подагра, ваше величество. Отличное средство от всякого рода тоски. Могу его порекомендовать герцогу Вандомскому. Хорошо помогает против черных мыслей. Мой супруг проклинает все и вся, ругается, устраивает скандалы несколько раз в день, бьет слуг, но ни минуты не скучает.

Непочтительный тон отлично давал понять, что красавица ничуть не заботится о своем муже. Выданная в восемнадцать лет замуж за шестидесятилетнего Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона, обремененного двумя детьми, Мария д'Авогур де Бретань отнюдь не заботилась о том, чтобы хранить мужу верность. Она считала ее вышедшей из моды, тем более что ни одна из женщин этой семьи не отличалась подобным качеством.

Дочерью Эркюля была та самая неугомонная герцогиня де Шеврез. Она оказалась старше мачехи и тем более рьяно продолжила коллекционировать любовников. А вторым его ребенком был принц де Гемене, один из самых острых умов эпохи. Но его жена, кстати присутствовавшая на приеме у королевы, с охотою занималась тем же самым. Некоторые лукавые умы интересовались, уж не соревнуются ли эти женщины. В любом случае, с некоторых пор имена Марии де Монбазон и Франсуа де Бофора часто упоминались вместе. Ни та ни другой ничего не опровергали.

Всего этого Сильви не знала. Она только заметила, что королева явно не очень-то жалует эту прекрасную герцогиню, раз беспрепятственно позволила той присоединиться к принцессе де Гемене. Но ее величество задержала при себе молодого человека.

— До нас доходят странные слухи о вас, Франсуа, — сказала она ровным голосом, не слишком громко, но и не слишком тихо. — Говорят, вы подумываете о том, чтобы просить руки дочери принца Конде.

— Но ведь мне непременно придется однажды жениться, ваше величество. Почему же не на ней? Эта девушка по крайней мере красива, — ответил де Бофор с улыбкой. Сильви, сидящая на своей подушке, сочла ее гнусной и самодовольной.

— Принц Конде никогда не даст согласия на этот брак. Они с вашим отцом ненавидят друг друга. Да и потом, что скажет на это герцогиня де Монбазон? — несколько ядовито поинтересовалась королева. Глаза молодого человека заблестели.

— Не стоит верить всяким сплетням, ваше величество. У герцогини де Монбазон нет никаких особых прав на меня, кроме тех, что имеет любая хорошенькая женщина на мужчину со вкусом…

— Но ведь говорят, что вы ее любите?

Франсуа наклонился, и его голос упал до шепота:

— Мое сердце никем не занято, ваше величество. Оно принадлежит только вам. Как я могу смотреть на другую женщину, когда здесь королева? Если я и пришел с мадам де Монбазон, то только потому, что встретил ее у подножия Большой лестницы…

Он нагнулся еще ниже, и на этот раз Сильви не разобрала ни слова. А она обладала весьма острым слухом. Но и уже услышанного ей хватило с лихвой. Готовая расплакаться, она отложила гитару и соскользнула с подушки так тихо, что беседующие не заметили ее ухода. Тем более что Франсуа — и от этого Сильви было больнее всего, — казалось, ее не видел. Просто еще один предмет обстановки! Вот чем она теперь стала для него. Никаких сомнений!

Задумав вернуться в свою комнату, она решительно пошла к двери и тут наткнулась на мадемуазель де Шемеро:

— И куда это вы направились? — сухо поинтересовалась та.

— К себе, мадемуазель. У меня кружится голова с непривычки. Весь этот шум, столько людей, духи.

— Вы чересчур изнеженны! Можно подумать, что вы родились в королевском дворце. Что это вы разыгрываете из себя цацу?! Запомните, фрейлина не имеет права отойти от королевы без ее на то разрешения. Так что быстренько возвращайтесь на свое место и не вздумайте снова его покинуть!

— Разумеется, я не вернусь! — спокойно заявила Сильви. — Ее величество ведет приватную беседу с герцогом де Бофором. Мой долг по отношению к ней не обязывает меня проявлять нескромность. К тому же вы не можете мне ничего приказывать! Позвольте мне пройти!

— Вы только посмотрите на эту бесстыдницу! Детка, вы очень скоро узнаете, что упрямые головы здесь не ко двору! Впрочем, продолжайте в том же духе, и я уж доложу кому следует о вашем несносном поведении. Вполне вероятно, что вы здесь не задержитесь…

— А вы полагаете, что это для меня важно? У меня только одно желание — уйти. Прочь с дороги!

Не замечая ничего, вся во власти гнева и разочарования, Сильви двинулась было вперед, но крепкая рука перехватила ее и заставила развернуться на каблуках. Возмущенная девушка оказалась нос к носу с хохочущим от всей души Франсуа:

— Вот оно что! Неужели вы сохранили вашу прелестную привычку впадать в ярость всякий раз, как вам осмеливаются противоречить? Я к вашим услугам, мадемуазель де Шемеро. Доверьте мне эту юную упрямицу! Я очень давно ее знаю и смогу привести эту малышку в чувство.

— Боюсь, вам придется нелегко. И у кого это возникла мысль представить ко двору почти дикарку?

Франсуа одарил фрейлину насмешливой улыбкой:

— Почти дикарку? Будьте уверены, мадемуазель, что она абсолютная дикарка! Впрочем, как и большинство тех, кто живет здесь, где так редко встретишь цивилизованного человека. Во всяком случае, если судить по тому, что все только и мечтают о том, чтобы вцепиться друг другу в глотку.

И, не дожидаясь ответа, он увлек Сильви к окну и снова стал серьезным:

— Вы сошли с ума, Сильви? Насколько мне известно, вам уже не четыре года. И мне кажется, вас учили, как следует вести себя в свете.

— Я умею себя вести! Но о вас, герцог, этого не скажешь. Я сидела у ног королевы, прямо у вас перед глазами, а вы не обратили на меня никакого внимания. Как будто я кошка!

Франсуа не мог не улыбнуться этой гневной тираде:

— Ладно, киска, не стоит мяукать так громко! А вам известно, что королева вас так уже и называет — «котенком»?

— Она говорила с вами обо мне?

— Да, и с вами я хочу поговорить о ней. Вам, Сильви, это, конечно, неизвестно, но ее величество в опасности. Кардинал ненавидит ее и хочет погубить. Он окружает ее своими шпионами…

— Я знаю. Мадемуазель де Отфор, которая так хороша собой, говорила со мной об этом.

— Да, эта девица просто воплощение преданности! Король был очень в нее влюблен, но ни разу не позволил себе уединиться с ней. Должен заметить, что она вела очень жестокую игру, все время насмехалась над ним. Однажды, получив записку, которую так хотелось прочитать королю, Мария, нисколько не скрывая, положила ее в декольте. Она бросила ему вызов, желая видеть, как его величество выйдет из неловкого положения.

— И король взял записку?

— Да. Каминными щипцами. Прекрасная Мария никогда ему этого не простит. А потом появилась мадемуазель де Лафайет, и король думает теперь только о ней. Королева даже начала ревновать, как мне кажется. Но она отлично знает, что Луиза никогда не станет служить кардиналу в ущерб ей. Луиза де Лафайет искренне любит короля и даже подумывает уйти в монастырь, чтобы не уступить ни королю, ни кардиналу. А вот и мой друг Фьеск! Очаровательный парень! Я должен вам его представить…

Способность Бофора перескакивать с одного предмета на другой стала уже знаменитой, но Сильви, отлично знавшая, как следует поступить, вернула его в прежнее русло:

— Вы собирались, насколько я помню, поговорить со мной о королеве, а вовсе не о господине де Фьеске. Так что вы хотели мне сказать?

Ее тон был очень сух. Герцог почувствовал себя неловко:

— Простите меня. Я хотел просить вас раскрыть пошире ваши прекрасные глаза и передавать мне с Жаннеттой сообщения всякий раз, как случится что-либо странное. То, что ваша служанка время от времени захаживает в особняк Вандомов, никого не удивит. А там всегда будет дежурить один из моих конюших: либо Брийе, либо Гансевиль. Они будут знать, где меня найти.

Стоя в нише окна, Франсуа и Сильви были так заняты разговором, что даже не заметили появления короля. Их наполовину скрыли занавески, так что никто не обратил внимания, что эта парочка не поклонилась Людовику XIII. Они отвлеклись от беседы только тогда, когда король повысил голос, чтобы его услышали во всем зале.

— Сударыни, — объявил король, — завтра мы выезжаем в Фонтенбло. Мы остановимся в Виллеруа!

— Вот несчастье! — простонал Франсуа. — Весь мой план лопнул! Фонтенбло! В январе месяце и в такой холод! В это невозможно поверить!

— Вы не едете?

— Конечно, нет! Едут только свита короля и королевы. Другим нужно получить приглашение. Меня, безусловно, не пригласят…

— Как вы думаете, почему мы должны туда ехать? Это так неожиданно. — Не имею ни малейшего представления. Может быть, король хочет побыть наедине с мадемуазель де Лафайет и одновременно изолировать королеву от ее парижских друзей. Ох, как мне это не нравится!

Франсуа выглядел настолько расстроенным, что Сильви стало его жалко:

— Может быть, вы сможете послать одного из ваших конюших в Фонтенбло? Он будет жить в харчевне, название которой вы мне сообщите.

— В конце концов, почему бы и мне самому там не пожить?

— Давайте говорить серьезно! Вы слишком заметны, герцог. Конюший отлично справится.

— В любом случае я буду неподалеку. Спасибо, моя дорогая девочка! Вы просто ангел!

— Вот что значит вырасти! В прошлом, помнится, ангелом были вы!

И, вынув изящным жестом платочек, мадемуазель де Лиль помахала им, прощаясь, и присоединилась к остальным фрейлинам. Известие о скором отъезде превратило их в стайку громко щебечущих птиц.

Глава 5. ВСТРЕЧИ В ПАРКЕ

Королю и в самом деле захотелось побыть наедине с той, кого он так любил. При отъезде к королевскому кортежу, и без того достаточно внушительному, присоединилась длинная красная карета, которой пользовался в поездках кардинал Ришелье. Здоровье королевского любимца неумолимо подтачивала болезнь. Более просторная, чем обычно, эта роскошная спальня на колесах создавала максимум удобств. Окруженная всадниками в красных широких плащах, она произвела на Сильви неприятное впечатление. Но юная фрейлина сообразила, что неожиданное решение отправиться мерзнуть в летний дворец, хотя и в Сен-Жермен жилось бы совсем неплохо, было связано с какими-то политическими интересами.

— Потрясающее зрелище, не правда ли? — произнесла мадемуазель де Отфор, путешествующая с Сильви в одной карете. — У его высокопреосвященства отменный вкус по части декораций и драмы. Он артистично пользуется пурпурным цветом. Вне всякого сомнения, именно потому, что он напоминает о палаче. А кардиналу нравится, когда его боятся…

— И ему это отлично удается! Но сам королевский кортеж, согласитесь, впечатляет.

Сильви и в самом деле впервые видела, как вокруг карет короля и королевы скачут мушкетеры господина де Тревиля. Их единственной обязанностью было защищать монарха во время путешествий. Они не несли караул во дворцах. Мушкетеры — все как один отличные наездники — носили голубые плащи с серебряными крестами и королевскими лилиями, белые перья покачивались на серых шляпах. Попоны на лошадях тех же цветов довершали великолепное зрелище.

Толпа, собиравшаяся всякий раз, когда выезжал король, встречала мушкетеров улыбками и приветственными возгласами. Гораздо более сдержанно публика вела себя по отношению к гвардейцам кардинала. Что же до легкой кавалерии и швейцарцев, они вовсе не пользовались большим успехом. Сильви, очарованная увиденным, захлопала в ладоши.

— Можно подумать, что вы никогда не видели солдат, — съязвила мадемуазель де Шемеро. — Вы себя ведете, как крестьянка.

Вспыльчивая Сильви тут же взорвалась:

— Неужели? Вы считаете, что только у крестьянок есть вкус? Разумеется, я уже встречала мушкетеров поодиночке, но все вместе они выглядят просто потрясающе.

— Подумаешь! Солдаты…

— Если вы предпочитаете священников, это ваше дело, — обрезала ее Мария де Отфор. — Я хотела бы вам напомнить, что все мушкетеры — дворяне. И некоторые из них приходятся мне родственниками. Так что попридержите ваш ядовитый язычок! И мадемуазель де Лиль права. Они просто великолепны.

Предпочитая не ссориться с камер-фрау королевы, «прелестная мерзавка» повернулась к мадемуазель де Понс, предоставив Сильви и Марии возможность продолжить разговор.

— Известно ли вам, — спросила младшая, — что мы будем делать в Фонтенбло?

— Да. В некотором роде мы преследуем брата короля» герцога Гастона Орлеанского. В прошлом году, когда его величество так отважно сражался во главе своих войск, пытаясь загнать испанца обратно во Фландрию, брат короля и граф де Суассон, его приспешник, в очередной раз попытались организовать убийство кардинала. Но герцог Орлеанский, верный своим прежним привычкам, в решающий момент испугался и всех выдал. Вернувшись в Париж, король вызвал своего брата и своего кузена, чтобы потребовать объяснений. Но братец предпочел сбежать в Орлеан, в «его» герцогский город, а Суассон отступил к Седану, где герцог Буйонский встретил его с должным пониманием. Насколько мне известно, брат короля собирается присоединиться к Суассону и к своей матери, которая тоже направляется в Седан.

— Но ведь Фонтенбло довольно далеко от Орлеана?

— О! Это выдвижение вперед. Брат короля решит, что очень скоро он может увидеть его величество у стен своего города.

— Но ведь для этого хватило бы и солдат? Зачем же ехать еще королеве и всему двору?

— Чтобы герцог Орлеанский не испугался в очередной раз. Ему прежде всего надо помешать присоединиться к Суассону и Буйону в Арденнах. Потому что там у них появится реальная возможность договориться с испанцами…

Сильви восхищенно посмотрела на Марию:

— Откуда вы все это знаете?

Мадемуазель де Отфор покровительственно похлопала малышку по руке:

— Я вам позже объясню. Кроме того, раз король взял с собой всех, то это значит, что он больше не хочет ни на день расставаться с Луизой де Лафайет. Королева не сделала ошибки, посадив ее в свою карету.

— Королева не ревнует?

— Конечно, ревнует. Это свойственно испанскому характеру. Там ревнуют по традиции. Но ее величество считает более разумным приглядывать за девицей и не слишком отпускать поводья.

Как и было предусмотрено, вечером остановились около Меннеси, во дворце, построенном в конце предыдущего века государственным секретарем Невилем Вилеруа. Плохие дороги и короткие зимние дни не позволяли доехать до Фонтенбло за один день. Остановка не изобиловала удобствами. Разумеется, дворец и службы были очень просторными, но для доброй тысячи человек здесь все равно оказалось тесно. Конечно, еды и тепла хватило на всех, но, размещенные всего в четырех спальнях, фрейлины провели не самую приятную ночь в своей жизни. Но следовало радоваться хотя бы тому, что кардинал решил остановиться в своем замке Флери.

— Если бы не это решение, — заметила Анна Австрийская с горькой иронией, — моим фрейлинам пришлось бы ночевать в хлеву на соломе. Что за мысль заставить нас путешествовать по такой ужасной погоде!

Королева нервничала. В этот вечер Сильви позвали развлечь ее величество. Девушка попросила разрешения спеть что-нибудь по своему выбору. Королева согласилась, и мадемуазель де Лиль исполнила свою самую любимую песню. Это был старинный романс. Его когда-то разучил с ней Персеваль де Рагнель, которому он тоже очень нравился:

Здесь ландыши и розы на виду.

И ночами песнь соловья.

Поселилась любовь моя

В прелестном этом саду…

Голос Сильви звучал чисто, как хрустальный колокольчик. Все были очарованы им, и больше всех королева. Когда песня закончилась, она положила руку на каштановые волосы юной фрейлины:

— В доме герцогини Вандомской мне показалось, что вы поете словно ангел, и я не ошиблась. Я никогда не смогу отблагодарить ее за то, что она отдала вас мне…

Это было первое проявление теплого чувства королевы к своей прелестной певице. Сильви этому очень обрадовалась, и от удовольствия на ее губах заиграла улыбка.

— Вашему величеству угодно услышать что-нибудь еще?

— Мне говорили, что вы поете еще и по-испански. Это верно?

— Да, ваше величество. Я могу спеть «Песнь Богородице» сеньора Лопе де Вега или еще…

— Нет, — сказала Анна Австрийская. — Сегодня мы не будем слушать песни моей родины. Король расположился совсем близко от нас, и ему это может не понравиться. Лучше спойте еще раз этот очаровательный романс…

— Не кажется ли вам, ваше величество, — заговорила Мария де Отфор, — что королю будет тоже приятно его услышать? Его величество любит музыку и еще больше хорошие голоса.

Камер-фрау нашла взглядом Луизу де Лафайет. Та рассеянно смотрела в окно. До настоящего времени она считалась самой лучшей музыкантшей среди фрейлин королевы, и Людовик XIII любил ее слушать.

— Ему хочется теперь слышать только один голос, — пробормотала королева, вновь вспомнившая о своих тревогах. — Нас могут не правильно понять. Может быть, позже…

Сильви пропела романс еще раз, потом небольшую поэму о соловье. И больше она в этот вечер не пела. Королева удалилась в свою спальню, потом последовала церемония укладывания в постель. Но Сильви не успела выйти из комнаты. Ее задержала Стефанилья. Это было совершенно против всяких правил. Старая камеристка родом из Кастилии считала стайку фрейлин чем-то вроде приспешниц сатаны и обычно окидывала их крайне свирепым взглядом, который лишь подчеркивал ее черный наряд. На этот раз тонкие губы раздвинулись в некоем подобии улыбки:

— Вы доставили удовольствие королеве, — пробормотала старая испанка. — Это хорошо, но этого недостаточно. Я хочу знать, любите ли вы ее?

— Кого же?

— Королеву. Она очень нуждается в том, чтобы ее любили.

— Когда я недавно приехала в Лувр, я поклялась быть ей верной и преданной. Я не могу сейчас сказать, что люблю ее, но верю, что так непременно случится.

— Вы искренни. В таком случае мы поладим…

Стефанилья вернулась к кровати, на которой она только что задернула полог, и просунула голову внутрь. Она что-то сказала королеве, но Сильви не расслышала слов.

Когда на следующий вечер роскошный кортеж прибыл в Фонтенбло, во дворце все было готово к приезду королевского двора. Во всех каминах горел огонь, все необходимое лежало на своих местах. Король и его сопровождение с удовольствием устроились на новом месте, и Сильви не стала исключением. Огромный дворец, выстроенный среди лесов Франсуа I, сразу же очаровал ее. Она даже спросила себя, почему это короли Франции упрямо просиживают в старом, темном и безрадостном Лувре все плохое время года, когда даже зимой в Фонтенбло куда приятнее, чем в столичной резиденции монархов. Посеребренные инеем деревья, голубовато-белые снежные покрывала, повторяющие изысканные рисунки садовых клумб, — все радовало глаз. Сильви показалось, что ей здесь будет так же радостно, как когда-то в садах Шенонсо и Ане.

Поэтому на следующее утро, воспользовавшись тем, что она не была занята по службе, Сильви надела плотную длинную накидку на беличьем меху, ботинки, перчатки и вышла прогуляться. Она никого не предупредила, побоявшись, что кто-нибудь пожелает ее сопровождать. А ей так хотелось побыть одной. Девушка полагала, что все как следует рассмотреть можно только в одиночестве. Она еще не догадывалась, что вдвоем это может быть намного приятнее.

Она прошла Овальный двор и вышла через Золотые ворота, где ее приветствовали стражники. Затем по террасе, возвышающейся над цветником, вдоль окон бального зала, апсиды церкви Святого Сатюрнена и павильона Тибра она добралась до места, где ей предстояло решить, отправится ли она в цветник или пойдет в парк. Сильви выбрала последнее. Небо было изумительного голубого цвета, несколько светлее обычного, по нему плыли пухленькие, словно херувимы, облачка.

Подойдя к развилке около павильона Сюлли, она задумалась. Пойти ли к каналу, чья синеватая длинная лента протянулась по всему парку, или лучше туда, где гуще росли великолепные деревья? Сильви пошла в лес, привлеченная кустами остролиста, чьи глянцевые листья и яркие красные круглые ягоды так нравились ей. Она пожалела, что не взяла с собой ножа. Можно было бы срезать несколько веточек и поставить в своей спальне.

Но Сильви де Лиль всегда было очень трудно отказаться от того, чего ей очень хотелось. Поэтому она подошла поближе, решив, что, возможно, ей удастся отломить парочку веток. И тут же резко остановилась. За кустами кто-то стоял. Она услышала два голоса, мужской и женский.

Пара оживленно беседовала. Это был Людовик XIII и мадемуазель де Лафайет. В эту минуту говорил король. Сильви никогда бы не поверила, что этот холодный, сдержанный человек может говорить с такой страстью:

— Не покидайте меня; Луиза! — умолял он. — Я так одинок. Вокруг меня все время какие-то заговоры, ненависть, даже презрение. У меня есть только вы, вы одна. Если вы уедете, у меня не останется никого в этом печальном мире.

— Ваше величество! У вас создалось ложное впечатление. Вы знаете обо всем, что у меня на сердце. Оно целиком принадлежит вам. Но я приношу вам больше вреда, чем пользы. Неужели вы думаете, что я не вижу, как двусмысленно люди улыбаются при моем появлении? Не слышу всех этих перешептываний, смешков? Все так и ждут той минуты, когда я не смогу дольше противиться вам и самой себе. Кардинал настаивает, чтобы я уехала. Королева, и это естественно, меня ненавидит, потому что вы пренебрегаете ею из-за меня.

— Я ею пренебрегаю! Как будто мне неизвестно, что от нее можно ждать только притворства и предательства. Мы женаты уже скоро двадцать два года. И можете ли вы назвать мне, что королева Франции принесла моему королевству? Детей? Ничуть не бывало! Помощь, поддержку, понимание нашей трудной задачи? Ничего подобного. Королева — испанка, испанкой и умрет. Ах да! Чуть не забыл. В течение двенадцати лет ее сердце билось ради полусумасшедшего англичанина. За его страсть мы заплатили войной. Кажется, королева не способна любить француза. И меньше прочих короля, своего мужа…

— Она ваша супруга, сир! Вас соединил бог!

— Об этом надо напомнить ей! Нет, Луиза, не говорите со мной о королеве. Или вы хотите сказать, что больше не любите меня?

— О ваше величество! Как вы можете обвинять меня в том, что я перестала вас любить. Разве я не доказываю вам постоянно мою нежность?

— Так дайте мне еще более веское доказательство! Позвольте мне увезти вас в Версаль! Там я у себя дома, и никто не осмелится меня потревожить. Вы будете жить там рядом со мной. Вас будут охранять, защищать. Мы будем принадлежать друг другу, вдалеке от всех, свободные и наконец счастливые! Останутся только Луиза и Людовик…

— Вы не должны так говорить! Смилуйтесь! Если вы любите меня, ни слова больше!

— О нет, прошу вас, не плачьте! Я не в силах вынести ваших слез.

До Сильви донеслись рыдания, и она решила, что и так уже вела себя достаточно нескромно. Тем более что до ее чуткого уха донесся приближающийся шум шагов. Она вышла из своего укрытия и, изо всех сил стараясь ступать совершенно неслышно, направилась к большой аллее. Но так как девушка все время оборачивалась — ей хотелось посмотреть, не шевелятся ли кусты остролиста, — то не глядела себе под ноги. Поэтому Сильви споткнулась о бугорок выброшенной кротом земли и растянулась прямо у ног двух мужчин. Для начала она смогла увидеть только край

длинного красного одеяния и пару черных сапог, изрядно забрызганных грязью.

— Это что еще такое? — нетерпеливо спросил суровый голос. От сурового тона по спине Сильви побежали мурашки.

— Судя по всему, это юное создание заблудилось, ваше высокопреосвященство!

Затянутая в черную перчатку рука помогла девушке выпутаться из многочисленных юбок и подняться на ноги. Сильви с ужасом увидела, что человек, помогавший ей встать, не кто иной, как гражданский судья господин Исаак де Лафма. А позади него стоял сам кардинал Ришелье. Сильви не составило никакого труда узнать его. У нее не оказалось времени на то, чтобы прийти в себя. Мужчина с желтыми глазами уже вспомнил ее:

— Какая нечаянная радость! Мадемуазель де Лиль.

— Что еще за мадемуазель де Лиль? — спросил кардинал.

— Самая юная из фрейлин королевы, ваше высокопреосвященство. Она совсем недавно появилась при дворе. Мы познакомились несколько дней назад на площади Тратуарского креста. Я уже рассказывал эту историю вашему высокопреосвященству. Прелестной барышне не нравится, как я творю правосудие от имени его величества короля.

Этого оказалось достаточно, чтобы Сильви немедленно взвилась. Она почтительно опустилась в глубоком реверансе, но, покраснев от гнева, воскликнула:

— Ребенок, которого вы собирались затоптать копытами вашей лошади, не был осужден, насколько мне известно, и не интересовал королевское правосудие! Ваше высокопреосвященство, — теперь она обратилась к кардиналу. Сильви никто не разрешил подняться, и девушка смотрела снизу вверх на худое, высокомерное лицо. — Речь шла о мальчике, сыне человека, которого собирались казнить. Он не сделал ничего дурного, только просил помиловать его отца.

Глубокий, суровый голос произнес:

— Его отец заслужил свою участь. Мальчику следовало это знать.

— Он знал только одно. Это его отец, и он его любит.

Ришелье взглядом заставил замолчать Лафма, собравшегося было возразить.

— Я согласен допустить, что ребенок не заслуживал такого жестокого обращения, но очень трудно требовать мягкости от того, кто должен привести наказание в исполнение. Вы видите, мадемуазель, я с вами согласен. Могу ли я в ответ просить вас об услуге? Простите господина де Лафма. Это один из моих хороших помощников…

Произнося эти слова, Ришелье протянул Сильви руку, чтобы помочь подняться. Она охотно приняла помощь. Потом произнесла, вздохнув, без всякого энтузиазма:

— Если это доставит удовольствие вашему высокопреосвященству, я прощаю господина де Лафма… Но при условии, что он не примется за старое!

Неожиданная, и оттого еще более очаровательная улыбка, осветила строгое лицо кардинала:

— Поверьте мне, он поостережется… Из любви к вам. Вы смелы, мадемуазель де Лиль, а это качество я ценю высоко. Посмотрим, насколько далеко заходит ваша храбрость!

Сильви вопросительно взглянула на Ришелье.

— Очень многие меня боятся, — продолжал он. — Я вас пугаю?

— Нет, — без колебаний ответила юная фрейлина. — Ваше высокопреосвященство князь католической церкви, следовательно, слуга господа. Никогда не следует бояться слуг божьих.

— Вот это ваше суждение следует во весь голос сообщить всему королевству. Этим бы вы оказали мне большую услугу… Кстати, что касается голоса, до меня дошли слухи, что вы прелестно поете… Не удивляйтесь. При дворе новости распространяются быстро. Вы споете для меня?

— Я служу королеве, монсеньор…

— Тогда я попрошу ее доставить мне такое удовольствие. Мы еще с вами увидимся, мадемуазель де Лиль. Идемте, Лафма, мы возвращаемся!

Сильви еще только опускалась в реверансе, а кардинал уже уходил. Высокий, прямой, как палка, силуэт в пурпурной накидке, подбитой куницей. Из-за этого человек в черном, шагающий рядом с ним, казался почти карликом. Он весь согнулся в угодливом, мерзком поклоне. У Сильви перевернулось сердце. Ей непременно надо будет исповедаться, ведь она простила Лафма только на словах. Душа ее молчала. Более того, гражданский судья Парижа вызывал у нее страх и глубокое отвращение.

Бросив взгляд на неподвижные кусты остролиста, где теперь царила тишина, Сильви пошла по дороге к дворцу. Она старалась идти помедленнее, чтобы не догнать кардинала и его спутника. Девушка не удержалась от вздоха облегчения, когда увидела их входящими во двор через ворота Дофина. Сама Сильви намеревалась вернуться той же дорогой, что и выходила из дворца. Так у нее будет время подумать, как избежать сомнительной чести, которую ей собирались оказать. Лучше всего, без сомнения, все рассказать королеве. Анна Австрийская давно привыкла сражаться с его высокопреосвященством и, возможно, поможет своей фрейлине избежать неприятного визита.

Сильви была настолько погружена в свои мысли, что не заметила мадемуазель де Отфор. Прекрасная Мария, укутанная в потрясающие меха, бежала к ней.

— И где же вы были? — воскликнула камер-фрау. — Вас повсюду ищут!

— Кто же может меня искать? Кроме вас и фрейлин королевы — я больше никого не знаю…

— А почему бы вас не искать ее величеству?

— Боже, если это так, бежим!

Сильви уже собралась и вправду пуститься бегом, но мадемуазель де Отфор ее удержала:

— Минуточку, постойте, прошу вас! Дайте мне перевести дух… Уф! Я спешила, как сумасшедшая, когда господин де Нанжи сказал мне, что видел, как вы направились в парк. На самом деле королева вас вовсе не ищет. Это я хотела удержать вас, чтобы вы не натворили глупостей. Совсем ни к чему было идти в парк сегодня утром!

— Почему же? Вместо ответа Мария задала следующий вопрос:

— Вы никого не встретили? — с подозрением поинтересовалась она.

— Нет… А впрочем, да. Я выходила из того лесочка и, споткнувшись обо что-то, упала прямо под ноги кардиналу. Его высокопреосвященство прогуливался там вместе с господином де Лафма…

— Какое несчастье! Ришелье был там? Но куда же он шел?

— Это мне неизвестно. Мы обменялись несколькими словами, а потом его высокопреосвященство вернулся во дворец вместе со своим спутником. Вы ведь все знаете, мадемуазель. Скажите мне, что делает здесь парижский гражданский судья?

— Если вы полагаете, что он проводит все свое время в одной из крепостей Шатле — тюрьме на левом берегу Сены — или в своем кабинете в здании суда на правом берегу, то вы ошибаетесь. Вы должны усвоить, что прежде всего этот господин служит «Красному герцогу» и выполняет всякие отвратительные поручения за пределами Парижа. В конце концов, дурочка вы этакая, вы не так плохо сделали, что пошли гулять в этот уголок парка. Шум, произведенный вами, должны были услышать, и это позволило голубкам улететь.

— Да о ком вы говорите?

— О короле, конечно. Десятки пар глаз видели, как он повел мадемуазель де Лафайет именно туда, где вы гуляли.

Кардинал не брезгует ничем и порой сам выполняет работу своих шпионов. Благодаря вам он не услышал ни слова из того разговора, что так его интересовал… На этот раз Сильви начала смеяться:

— Голубки, как вы их называете, были совсем близко, уверяю вас. Прямо за большим кустом остролиста!…

— Вы видели их?

— Нет, но я слышала голоса и узнала говоривших. Я не хотела быть нескромной… Я вас чем-то огорчила? — поинтересовалась Сильви, увидев что на лице подруги появилось удрученное выражение.

— Вы, наверное, слишком молоды… Или дурочка, как я только что сказала! У вас была возможность услышать такие вещи, ради которых Ришелье, позабыв обо всех своих многочисленных болячках, галопом помчался в глубину парка. И вы добронравно закрыли уши? Дорогая моя, запомните, при дворе все шпионят друг за другом. Любой придворный отдал бы десять лет жизни за то, чтобы узнать четвертушку от половинки самого маленького секрета.

— Действительно, это не мой случай, — согласилась Сильви и покраснела. Ей стало стыдно, что она так откровенно лжет. Но хотя Мария де Отфор была ей очень симпатична, девушка не собиралась пересказывать ей те несколько фраз безутешной любви, которые ей удалось подслушать. Сильви нравилась Луиза де Лафайет. Такая нежная, такая грустная. И так разрывается между долгом, чувством собственного достоинства и своей любовью. И все это в окружении целого батальона насмешливых и часто недоброжелательных фрейлин! Взгляды всего двора прикованы к ней! Что же касается короля, он тоже внушал Сильви жалость. Ей казалось, что все отказывают ему в праве на любовь. Ради блага государства он находится в полном подчинении у ужасного человека, чей гений — последнее время о нем говорили именно так — чаще всего находит выражение в безжалостном применении своей почти безграничной власти.

Сильви довольно скоро получила еще одно тому доказательство. Девушки шли по террасе над цветником и увидели, как из Золотых ворот появились два молодых человека. Один из них носил знаки отличия капитана роты французской гвардии. Оба разговаривали очень оживленно. Один явно пытался успокоить второго. Молодому капитану, красивому, как греческий бог, было лет шестнадцать-семнадцать. И он явно был вне себя от гнева. Эхо их последних слов донеслось до слуха фрейлин:

— ..и я отказался. Со всем спокойствием и уважением, на какие я только был способен, но я ответил «нет».

— И вы осмелились?

— Мне дорога моя свобода! Она для меня слишком внове, чтобы вот так, в одно мгновение, ее похоронить…

Красавец замолчал, увидев девушек, снял шляпу и приветствовал их с грацией танцора. Его спутник последовал его примеру.

— Итак, господин де Сен-Мар, — насмешливо произнесла Мария, — вы ощетинились, словно еж! Вам кто-нибудь не угодил или, что того хуже, вы кому-нибудь не понравились? Приветствую вас, господин д'Отанкур!

— Ни то ни другое! Если бы произошло нечто подобное, я был бы не здесь, а где-нибудь в уединенном месте со шпагой наголо!

— Дуэль?! А кардинал так к вам благоволит! Очаровательный капитан — тонкие черты лица, горящие глаза, чувственный рот — был еще зелен, чтобы умно избегать вопросов камер-фрау ее величества.

— Он только что доказал это, — заявил юнец с вызовом. — Вы знаете, чего от меня хочет Ришелье? Его высокопреосвященство желает сделать меня главным гардеробмейстером короля!

— Черт побери, — заинтересовалась девушка. — Ведь это хорошее продвижение по службе!

— Ах так? Вы находите? Но я-то так не считаю! Эта должность обязывает находиться все время рядом с королем. Вот уж самый грустный человек из всех, кого я знаю. Я слишком молод, чтобы так просто распрощаться с моей свободой. У меня есть друзья, с которыми мы веселимся, барышни и…

— И любовницы, которые вас забавляют…

— Правильно. Поэтому я наотрез отказался.

— Наотрез отказались? От предложения кардинала Ришелье?! И вас еще не везут в Бастилию?

— Вы же видите, что нет. Кардинал только улыбнулся и ничего мне не сказал. Это достаточно добрый человек, знаете ли, когда с ним умеешь обращаться.

— Господь всемогущий! Я оставляю это удовольствие вам! К вашим услугам, господин главный гардеробмейстер его величества!

Мария присела в реверансе, но тут спутник Сен-Мара, краснея, обратился к ней с вопросом:

— Не окажете ли вы мне честь, мадемуазель, представив вашей подруге?

На этот раз улыбка красавицы была искренней и щедрой:

— С радостью! Сильви, представляю вам маркиза д'Отанкура, сына маршала, герцога де Фонсома. Мадемуазель де Лиль — фрейлина королевы.

С самого первого момента встречи маркиз не спускал с Сильви нежного взгляда, давая понять, что она ему нравится. Сам молодой человек был не лишен очарования. Очень молодой, блондин, обладатель элегантной фигуры, гибкий, что выдавало в нем человека, привыкшего к физическим упражнениям. Маркиз д'Отанкур был не так вызывающе красив, как его товарищ, но Сильви решила, что он куда симпатичнее, и одарила его улыбкой. В господине Сен-Маре чувствовалось что-то жадное, неистовое и нездоровое беспокойство и какая-то томительная грация, которые ей не понравились.

Молодые люди обменялись несколькими любезными словами и расстались. Девушки торопились вернуться в покои королевы. На ходу Сильви спросила:

— Кто этот господин де Сен-Мар?

— Юный протеже кардинала Ришелье, которого его высокопреосвященство знает с раннего детства. Он сын покойного маршала дЭффиа, знаменитого воина, владевшего землями в Америке и в Турени, не считая великолепного замка в Шилли, где кардинал частенько бывает. Благодаря ему этот желторотый птенец стал генерал-лейтенантом Турени, генерал-лейтенантом Бурбоннэ и капитаном роты французской гвардии. Если Ришелье так заботится о нем, то этот парень к концу жизни без особых усилий станет герцогом и получит одну из самых высоких должностей в королевстве.

— Мне он не слишком нравится.

— Это вполне понятно. Он совсем не похож на мессира де Бофора!

Сильви только покраснела и не ответила.

В этот вечер, во время приема королевы, когда собрался весь двор, Сильви снова увидела кардинала, и ей отчего-то стало тревожно. Но Ришелье лишь улыбнулся ей и не повторил своей просьбы. У Сильви отлегло от сердца.

Пребывание в Фонтенбло оказалось совсем недолгим. Спустя два дня король неожиданно принял решение отправиться в Орлеан. Людовик XIII отлично знал своего брата и понимал, что тот испугается, как только войска короля приблизятся к городу. Успех последовал незамедлительно. Гастон Орлеанский немедленно упал в объятия Людовика XIII, уверяя, что он приехал в свой герцогский город только ради небольшого отдыха подальше от суеты Парижа и Лувра. Он особенно нажимал на то, что не планирует предпринимать против своего венценосного брата ничего, что могло бы нарушить гармонию семейных отношений.

У Сильви герцог Орлеанский вызывал живейшую антипатию. Он был красивее короля и излучал магическое очарование, но ее разочаровал вялый рот и неприятная манера герцога все время смотреть поверх головы, вниз, влево, вправо, но никогда — или крайне редко — на своего собеседника. На самом деле, когда его видели рядом с Людовиком XIII, он походил на написанную акварелью размытую, нечеткую копию офорта. Сильви поняла наконец восклицание королевы, когда во время заговора с участием принца де Шале, по плану которого Анна Австрийская должна была позже стать женой Гастона Орлеанского, та заметила:

— Я не слишком выиграю от такой замены!

В тот же вечер король отправил генералам своей армии и губернаторам провинций письмо. В нем говорилось, что раз герцог Орлеанский заверил своего брата в родственной любви, Людовик XIII охотно забудет его ошибку. Ошибка состояла в том, что герцог удалился в свои земли, не испросив на это разрешения. Эта дипломатическая формулировка давала понять, что герцог Орлеанский вернулся на стезю долга и враг не должен больше рассчитывать на какую-либо помощь со стороны брата короля.

Теперь оставалось только мирно разъехаться по домам. Герцог Орлеанский поднялся на борт своего галеота, чтобы по Луаре доплыть до Блуа. А двор разделился. Король хотел как можно быстрее вернуться в свой маленький дворец в Версале. А королева решила остановиться в Шартре, чтобы там посетить собор Пресвятой Девы и попросить Богородицу даровать ей долгожданного наследника.

Мадемуазель де Лафайет почувствовала себя плохо и добилась разрешения вернуться сразу же в Париж. Кроме того, она собиралась некоторое время провести в монастыре. Анна Австрийская охотно дала ей разрешение, тем более что постоянно красные от слез и бессонных ночей глаза Луизы раздражали ее величество.

Что же касается Сильви, то девушка мечтала побыстрее очутиться в Париже, где возможностей встретиться с Франсуа было куда больше, чем на проселочных дорогах королевства. Но в столице ее ожидал сюрприз — письмо от крестного отца Персеваля де Рагнеля. Он просил навестить его, как только Сильви позволит служба.

Вот уже в течение полугода Персеваль де Рагнель только носил звание конюшего герцогини Вандомской, в сущности, не выполняя никаких обязанностей. Он поселился в Париже, в элегантном квартале Марэ. Персеваль неожиданно получил наследство после своего умершего кузена. Тот был совсем ненамного старше де Рагнеля, не был женат и не имел других родственников. Теперь Персеваль мог жить на широкую ногу. Кузен, любивший в этом мире только море и бороздивший океаны под разными флагами, обзавелся приличным состоянием, но получил серьезный удар саблей. Ему удалось вернуться к себе в Сен-Мало. Там он умер, оставив свой корабль, экипаж и имущество Персевалю, с которым не раз дрался в детстве. Они не часто виделись, но кузен отметил в завещании, что считает его «единственным достойным человеком, которого он встречал на этой пропащей планете».

Для де Рагнеля, владевшего только своим жалованьем конюшего и полуразрушенным поместьем около Динана, это стало манной небесной. Деньги принесли ему свободу. Теперь он был богат вдобавок к отличному образованию, недюжинному уму, благородству и очень недурной внешности. Шевалье имел не одну возможность жениться, но он по-прежнему оставался верен своей юношеской любви. Большую часть этой страсти Персеваль перенес на Сильви, которую он теперь считал почти что своей дочерью. Ему хотелось жить ради нее, потому что девочка стала теперь в большей степени его творением, чем созданием несчастных Кьяры и Жана де Валэн. Ради спасения малышки их имена пришлось предать забвению. Он научил Сильви всему, получая живейшее удовольствие от воспитания этой малышки, не слишком красивой, но с возрастом обретавшей все большее очарование. Сильви оказалась умной, шаловливой, нежной, но слишком легко выходила из себя. Вот с этой чертой ее характера — гневом, вспыхивающим, как пламя костра, — Персеваль никак не мог справиться. Она останется вспыльчивой на всю жизнь, в этом де Рагнель не сомневался. Поэтому известие о том, что его девочка станет фрейлиной королевы, он воспринял не без некоторого волнения.

— Ей всего пятнадцать лет, — пытался он отговорить Вандомов от их решения. — Сильви слишком молода, чтобы жить при дворе.

— Глупости! — парировал герцог Сезар. Сцена разворачивалась в Шенонсо, где семья проводила Рождество. — Некоторых девушек в этом возрасте уже выдают замуж. Принцессе де Гемене едва исполнилось двенадцать, когда она вышла замуж за своего двоюродного брата. А Шарлотта де Монморанси, ныне принцесса Конде, в четырнадцать лет танцевала в балете в Лувре. Мой отец увидел ее и влюбился без памяти. Малышка Сильви весьма хорошенькая, а благодаря вам у нее есть все, чтобы проложить себе дорогу при дворе. Я уверен, что ей не составит труда найти там себе мужа…

— Но, герцог, разве вокруг вас недостаточно дворян, чтобы найти девушке мужа, не удаляя ее столь рано от дома и от семьи, к которым она так привязана?

— В этом возрасте чувства весьма непостоянны. У сердечка мадемуазель де Лиль будет достаточно времени, чтобы у него появилось множество объектов для интереса. Темболее, если, как вы говорите, она к нам привязана, совсем неплохо иметь благодаря ей глаза и уши в окружении королевы.

Персеваль был слишком деликатен и не стал настаивать. Он знал, что герцог Сезар Сильви не любит. Герцога Вандомского не устраивал ее слишком вольный язык, но больше всего ее столь очевидная любовь к его сыну Франсуа. Принц крови, пусть и незаконнорожденный, мог претендовать на совсем другой союз, чем дочь мелкопоместного дворянина. Разве сам герцог Сезар не получил руку принцессы Лотарингской, не только принадлежавшей к известному дому, но еще и обладавшей самым большим в Европе приданым. Надо сказать, что ссылка вообще несколько изменила обычно неунывающего герцога. Его раздражала бесконечная благотворительность жены, распространявшаяся на все классы общества, в том числе и на падших женщин. Герцог считал, что жена перегибает палку. Франсуа следовало бы больше заботиться о нем самом. Ведь у нее-то осталось право посещать двор вместе с сыновьями, а он, герцог Сезар, привязан к деревне в течение всего года. Ну и что, что деревня — это самые прекрасные замки Франции! Он там уже пересчитал все камни, все украшения. Для того чтобы убить время, герцог охотился, пил, играл, порой предавался любовным утехам с каким-нибудь местным юнцом. Но он постоянно вздыхал о прекрасных придворных, нежных, словно ландыши, богатых, разодетых, надушенных не меньше, а то и больше женщин. И его сыновья могли водить с ними дружбу! Но им это было ни к чему. Ни Меркер, ни Бофор ни в коей мере не унаследовали пристрастий своего отца к мальчикам и находили женщин значительно более интересными.

И вот наконец герцогиня решила освободить его от одной из этих проклятых бабенок. Ее герцог Сезар, пожалуй, боялся больше всех. Сильви не могла скрыть свое недоверие к нему, она даже не предпринимала для этого никаких усилий.

Все это Персеваль отлично знал. И именно поэтому он решил покинуть герцогиню Вандомскую, как только фортуна ему улыбнулась.

А герцогу Сезару составили компанию его ненависть к Ришелье и многочисленные юнцы. Но этого ему явно не хватало. Он поддерживал отличные добрососедские отношения с братом короля, не считая тайной переписки с врагами кардинала — графом де Суассоном, скрывшимся в Седане у весьма опасного герцога Буйонского, и герцогиней де Шеврез, сосланной в Турень, но по-прежнему не успокоившейся.

Персеваль боялся, как бы запутанные интриги главы семейства не нанесли вреда и не причинили страданий его домашним. Герцог Сезар заблуждался, если полагал, что всесильный министр помедлит хоть секунду, прежде чем отрубить ему голову, если та станет слишком мешать. Король, презиравший своего сводного, но незаконнорожденного брата, с радостью подпишет смертный приговор. Во всяком случае, при любом трагическом повороте событий Сильви теперь сможет найти убежище в доме того, кого с разрешения герцогини Франсуазы называла крестным.

Именно с мыслью о Сильви Персеваль с удовольствием украшал небольшой особняк, купленный им на улице Турнель, совсем рядом с Королевской площадью, волшебным средоточием парижской элегантности.

Шевалье жил в этом доме среди книг. Ему служил верный Корантен, терпеливо поджидающий, когда же Жаннетта согласится соединить с ним судьбу. А крепкая женщина сорока лет Николь Ардуэн, наделенная всеми качествами отличной хозяйки, вела дом железной рукой. Она питала неувядающую любовь к жандарму из Шатле, носившему деревенскую фамилию Дезормо.Именно в этот дом торопилась Сильви в сопровождении Жаннетты. Она наняла портшез, которых было много возле Лувра. Современники называли их «отличным средством борьбы с плевками грязи». Сильви откровенно радовалась предстоящей встрече. Девушка лишь дважды побывала у Персеваля, но о доме у нее сохранились самые теплые воcпоминания. Может быть, потому, что с детства привыкшая к просторным дворцам герцогов Вандомских — огромный особняк в Париже, замок Ане, крепость Вандом, дворцы Шенонсо или Ферте-Але, — она наконец увидела дом обычных человеческих пропорций, без претензий на величие и роскошь. Маленький особняк, перед ним двор, позади сад. На улицу выходит портал, а на задворки нечто вроде павильона. Построен при Генрихе IV. На первом этаже, по обе стороны от изящной резной деревянной лестницы, расположились довольно большая гостиная, спальня и гардеробная. На втором этаже разместились кабинет де Рагнеля, набитый книгами, и еще, две спальни. Одну из них занимала Николь. Корантен устроился в комнате над конюшней, в правом крыле здания, выходящем во двор. В другом крыле расположились кухня и хозяйственные службы. Позади дома в маленьком саду скромная клумба окружала прелестный фонтан. В жаркие дни на него падала тень от высокой и раскидистой липы, в июне наполнявшей воздух божественным ароматом. А в зимние дни по веткам дерева с радостью путешествовал Ахилл, кот Николь Ардуэн.

Именно его раньше всех и увидели Сильви и Жаннетта. Он ленивым шагом пересекал двор. Бросив на девушек незаинтересованный взгляд, кот проскользнул в дверь кухни и устроился там перед камином. Он ждал подачки перед ужи ном. Жаннетта пошла за ним следом, чтобы поболтать с Николь. А Корантен с широкой улыбкой на добродушном круглом лице проводил Сильви в кабинет.

Там ее ждал крестный и с ним какой-то мужчина лет пятидесяти. Незнакомец был одет как буржуа — в серое платье с белым отложным воротником. Он повернул к ней свое узкое, вытянутое лицо, казавшееся еще длиннее из-за поседевшей бородки. Такого же цвета были и его усы. Его шляпа с высокой тульей, опоясанной черной лентой, и тяжелый плащ лежали на табурете, а сам он протягивал к огню ноги в тяжелых туфлях с пряжками.

Казалось, они с Персевалем были погружены в оживленную беседу, явно не исключающую политических вопросов, так как Сильви уловила имена герцога Орлеанского и графа де Суассона. Но ее появление оборвало разговор на полуслове. Посетитель немедленно вскочил на ноги и сразу же заявил, что ему пора идти.

— Не спешите так, мой друг, — запротестовал Рагнель. — Позвольте мне, по крайней мере, представить вам мою крестницу мадемуазель де Лиль. Сильви, перед вами человек, посвятивший свою жизнь благополучию других. Это Теофраст Ренодо, врач, филантроп и вот уже в течение шести лет издатель нашей дорогой «Газетт», — добавил Персеваль, беря со стола маленькую тетрадку в восемь листков. Каждую неделю парижане с нетерпением ждали ее появления.

— У него единственный недостаток, — со смехом продолжил шевалье, — он обожает кардинала!

— Не стоит преувеличивать, — улыбнулся Ренодо, обменявшись с Сильви приветствиями. — Я вовсе не обожаю его высокопреосвященство, но довольно многим ему обязан. Именно отец Жозеф, его ближайший советник, вытащил меня из моего родного Лудена и привез в Париж. И благодаря ему я здесь совершил все, о чем мечтал. Да, я знаю, — добавил он, закутываясь в свой плащ, — что в свете считается хорошим тоном поносить кардинала-министра. Только так и можно блеснуть. Я признаю, что это железный человек, но я искренне надеюсь, что придет день и люди отдадут должное его великим политическим замыслам. У него единственная возлюбленная — Франция. А принцы, и даже королева, хотят только одного — сделать из нашей страны испанскую колонию, подобно Кубе, Мексике или Перу!

— Вы, разумеется, правы, мой друг, но я желал бы только одного. Чтобы его высокопреосвященство не вмешивался так свободно в личную жизнь других людей… Уже поздно. Я вас провожу. Погрейтесь у огня, Сильви, моя крошка! Я вернусь через секунду.

Девушка сняла накидку с капюшоном на беличьем меху, теплые перчатки и подвинула табурет, чтобы сесть поближе к камину. Она протянула к огню заледеневшие руки и ноги. От столь сильного холода не спасали зимняя обувь и одежда.

Когда Персеваль вернулся в кабинет, он на мгновение задержался на пороге, чтобы получше рассмотреть крестницу. Она почувствовала его взгляд и обернулась:

— И что вы там делаете, вместо того чтобы сесть в ваше кресло?

— Смотрю на вас. Вы сейчас еще больше, чем раньше, похожи на котенка. Вы счастливы при дворе?

— Счастлива, это слишком громко сказано. Но должна признать, что там куда приятнее, чем я ожидала. Королева добра и очаровательна… И мне кажется, что она очень несчастна из-за этой любви короля к мадемуазель Луизе де Лафайет. И Луиза тоже все время плачет и несчастна. Мне не удается ладить со всеми фрейлинами, но по крайней мере одна подруга у меня появилась.

— Кто же это?

— Мадемуазель де Отфор. Она красива, отважна, невероятно дерзка и действительно предана нашей повелительнице!

— Вот замечательно! А вы не могли выбрать кого-нибудь получше!

— О, это она меня выбрала! А теперь, крестный, расскажите мне, прошу вас, чему я обязана удовольствием видеть вас?

Персеваль рассмеялся:

— Вот это да! Как быстро мы усвоили дворцовый тон. Но я позвал вас не для того, чтобы мы обменялись мадригалами, — он вдруг стал суровым, сел рядом с Сильви и взял ее руку в свои. — Вы знаете некоего господина де Ла Феррьера?

— Нет. А кто это?

— Это офицер гвардии кардинала. Он просил вашей руки у герцогини Вандомской. Она поручила мне сообщить вам об этом.

— Моей руки? Это значит, что этот человек хочет на мне жениться?

— Разумеется. Никакое другое толкование невозможно.

— И… И что ему ответила герцогиня?

— Что вы свободны в своем выборе и она никогда не станет вас принуждать. И что, помимо всего прочего, ваш опекун я.

— Но ведь все отлично? Больше не стоит об этом говорить.

— Как раз наоборот. Об этом надо поговорить, потому что этот Ла Феррьер приложит все силы, чтобы вам понравиться. И он способен в этом преуспеть. Офицер довольно хорош собой, и я не сомневаюсь, что кардинал готовит ему отличную карьеру…

— Вы хотите сказать, что он может понравиться мне, когда я с ним познакомлюсь?

— Совершенно верно. Но, Сильви, вы никогда не должны соглашаться на этот брак. Именно поэтому герцогиня Вандомская хотела, чтобы я поговорил с вами.

— Это как-то странно…

— Ничего странного. Мне хорошо известно, что собой представляет этот человек. А герцогиня знает только то, что я ей рассказал. При нынешнем положении вещей она ограничилась замечанием, что вы еще слишком молоды для замужества.

— И это правда?

— Не совсем. Многие девушки выходят замуж в пятнадцать лет, а некоторые и раньше. Нашей королеве было только четырнадцать. И его величеству королю тоже. Но вернемся к претенденту на вашу руку. Вы ни за что не должны позволить ему вскружить вам голову.

Девушка вдруг рассмеялась звонким, радостным смехом.

— Вскружить мне голову? Но это никому не удастся. Вы же знаете, что я люблю и всегда буду любить только Франсуа…

— В вашем возрасте все так говорят. Со временем многое меняется.

— Я не изменюсь.

— А следовало бы, Сильви. Не считая того, что герцог де Бофор на вас никогда не женится, он просто не способен хранить верность одной женщине. Говорят, что Франсуа влюблен в госпожу де Монбазон, мадемуазель де Бурбон-Конде и не знаю даже, в кого еще…

— Все не в счет, потому что он любит одну-единственную. И это королева!

— Несчастная! Как вы можете такое говорить! Даже здесь! Это крайне легкомысленно!

— И все-таки это правда, — тяжело вздохнула Сильви и погрустнела. Но она быстро пришла в себя и посмотрела на Персеваля по-прежнему ясными глазами. — Так вернемся к нашему разговору. Почему я не могу увлечься господином де Ла Феррьером? И почему именно вы должны рассказать мне об этом?

— Потому что… Я вас очень люблю. И надеюсь, что вы меня тоже любите. Хоть немного.

Сильви вскочила со своего табурета и уселась у ног своего крестного, чтобы прислониться головой к его коленям.

— Я люблю вас намного сильнее, и вы отлично знаете, что я всегда вас слушаюсь!

Взволнованный, Персеваль погладил шелковистые каштановые волосы.

— Тогда постарайтесь мне поверить, чтобы мне не пришлось рассказывать вам больше, причиняя напрасные страдания.

— Почему?

Он помолчал, потом заговорил, не отвечая на ее вопрос:

— Вы помните ваше детство? Я имею в виду до того, как Франсуа принес вас к своей матери?

Сильви закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

— Да, немного… Я помню красивый дом, деревья вокруг, прелестную молодую женщину, которая была моей мамой… И еще няню, мать Жаннетты… А потом что-то ужасное, непонятное, и я не могу этого объяснить…

— А Жаннетта не говорит с вами об этом? — забеспокоился Персеваль. Уже очень давно он заставил маленькую служанку поклясться в том, что она никогда не станет вслух вспоминать о замке де Валэнов, чтобы защитить Сильви от ужасной правды. Когда-нибудь она все узнает, но это должно случиться как можно позже.

— Нет. Жаннетта говорит, что ничего не помнит. Но я уверена, что она лжет!

— Хорошо, ведите себя так, словно она говорит вам правду, и не расспрашивайте ее! Позже я многое расскажу вам, но только когда сам сочту нужным. Помните одно, Ла Феррьер совершенно точно связан с тем кошмаром, о котором вы только что упомянули. Вам этого достаточно?

Сильви встала, обвила руками шею крестного и поцеловала в щеку.

— Разумеется! А теперь я должна идти. Мне пора возвращаться в Лувр. Будьте спокойны. Я не сделаю ничего, что могло бы вам не понравиться или могло бы причинить вам боль.

Сильви ушла. Рагнель раздумывал минуту, потом сел к столу, заточил гусиное перо, окунул его в чернила и написал несколько слов. Затем он посыпал написанное песком, сдул его, запечатал и позвал Корантена:

— Держи! Найди герцога де Бофора и отдай ему это. Мне надо его видеть как можно скорее!

Потом он вернулся в свое кресло у камина и долго о чем-то думал, глядя невидящими глазами в пылающее сердце огня.

Глава 6. ВО ДВОРЦЕ КАРДИНАЛА

Прошло совсем немного времени, и Сильви встретилась с тем, кто по какой-то таинственной, одному ему известной причине просил ее руки у герцогини Вандомской.

Это случилось праздничным вечером в Лувре. Их величества принимали герцога Веймарского, принца, протестанта. В Большой галерее Луврского дворца, построенной когда-то Екатериной Медичи на месте куртины крепостной стены Карла V, актеры из Марэ играли спектакль «Сид».

Старый Лувр был освещен от садов до самой крыши, тысячи свечей горели в залах дворца. Присутствовал весь двор, и юная фрейлина Сильви де Лиль смогла впервые увидеть его во всем великолепии. По случаю праздника кавалеры и дамы блистали немыслимой роскошью и элегантностью нарядов. Кругом переливались всеми цветами атлас и парча, сиял белоснежный батист, блестели золотые и серебряные кружева, извивались ленты, клубились перья и притягивали взгляд вышивки. Но все это служило лишь фоном для бесчисленного множества жемчуга и разноцветных драгоценных камней.

Король Людовик XIII любил одеваться скромно. Правда, он не следовал примеру своего отца, прославившегося, кроме всего прочего, еще и тем, что выходил к придворным в одном нижнем белье. Но в этот вечер костюм его величества сверкал, словно солнце. Но ему так и не удалось затмить главных героев праздника — королеву и кардинала Ришелье. И ее величество, и его высокопреосвященство поражали всех своими нарядами одинакового пурпурного цвета. И трудно было сказать, что выглядело более внушительно — сутана из ослепительного ярко-красного муара, на которой сверкал большой крест Святого Духа, усыпанный бриллиантами, или платье Анны Австрийской из генуэзской парчи. Она в этот вечер выбрала одеяние любимого цвета ее соперника, чтобы не позволить ему одному завладеть вниманием присутствующих. И ей это отлично удалось, потому что к великолепию наряда прибавлялось сияние ее красоты.

Глубокий вырез платья королевы обрамляло тончайшее кружево, припорошенное бриллиантовой изморозью. И все могли любоваться белизной ее груди, которую украшало знаменитое ожерелье из огромных грушевидных рубинов и ограненных в форме квадрата бриллиантов. Эту драгоценность ей подарил в день свадьбы ее отец, король Испании. Но носить его королева смогла, только став взрослой, настолько оно было тяжелым. Диадема и шесть браслетов из таких же камней делали эти украшения почти варварски прекрасными и превращали королеву Франции в идола, перед которым только и оставалось, что преклонить колени.

Но многие поняли это иначе. Королева отдала предпочтение испанским драгоценностям перед теми, не менее великолепными, что подарил ей муж. Королева пришла посмотреть пьесу из испанской жизни в сопровождении немецкого принца. Королева позволила себе невиданную роскошь, не очень одобрявшуюся ее супругом. Анна Австрийская бросила вызов королю Людовику XIII.

Мария де Отфор ничуть не ошибалась на этот счет, как и герцог де Бофор. Франсуа, в одеянии из золотого муара и коричневого бархата, подошел приветствовать королеву.

— Вы просто чудо как хороши, ваше величество, — взволнованно сказал он. — Увидев вас в этих украшениях, хочется пасть к вашим ногам и молиться, молиться и еще раз молиться, чтобы вы бросили хоть один нежный взгляд на распростертого перед вами несчастного.

— Неужели вы будете жаловаться на ту улыбку, что я дарю вам? — ответила королева. У Сильви сжалось сердце.

Анна Австрийская протянула унизанную кольцами руку герцогу де Бофору. Опустившись на одно колено, он припал к ней губами. Этот маленький спектакль не укрылся от взгляда короля.

— И за что это вы, мадам, так по-королевски награждаете моего племянника Бофора? — поинтересовался он. В его голосе явственно слышались нотки гнева. Но его жену это ничуть не встревожило.

— За удачный комплимент, сир! Для женщины это не имеет цены, будь она даже королева Франции.

— Как жаль, что мне не удалось прежде герцога де Бофора найти нужные слова, чтобы заслужить такую милость, — вступил в разговор подошедший кардинал.

— Разве ваше высокопреосвященство не знает, что королевы становятся на колени перед церковью? Если поступить наоборот, то в этом не будет никакого смысла, — парировала Анна Австрийская, едва заметно пожав плечами. Кардинал не упустил это движение, и в его взгляде вспыхнули гневные искры. Но словесная перепалка на этом закончилась.

Обратившись к церемониймейстеру, актеры почтеннейше просили разрешения начать. Все заняли свои места перед сценой, расположенной во всю ширину галереи и скрытой бархатным занавесом.

Несмотря на уколы ревности, только что испытанные Сильви, девушка увлеклась произведением господина Корнеля. Ее очаровали стихи и сама драматическая история двух влюбленных, разлученных неумолимыми законами чести. Мондори, возглавлявший труппу, был великолепным Родриго, а Маргарита Герен божественной Хименой.

Большинство тех, кто в этот момент смотрел спектакль, уже видели его в театре Марэ, но и они с не меньшим пылом приветствовали актеров овацией, как только король подал знак, что можно аплодировать. Его величеству героическая пьеса тоже понравилась, и он пообещал восхищенной представлением королеве, что «Сида» сыграют еще раз специально для нее. А кардинал Ришелье объявил, что спектакль будет сыгран несколько раз в его дворце и что автор получит денежное вознаграждение.

Только к яростным аплодисментам герцога Веймарского стоило отнестись с подозрением. Этот увалень, убаюканный музыкой не всегда ему понятных стихов, проспал все представление глубоким сном.

Среди фрейлин возбуждение достигло апогея.

— Это так прекрасно, что даже ледышка влюбится, — говорила одна.

— Мне показалось, что я раз десять едва не лишилась чувств! Ах! «Пронзенное нежданной, смертельной мукой сердце…» — добавила ее соседка.

— Никогда еще не приходилось слышать столь пламенного выражения таких глубоких чувств! Ах, от этого можно умереть, — вздохнула третья. — Посмотрите, как взволнована наша королева.

— Господин Буало написал: «Весь Париж смотрит на Химену глазами Родриго», — заметила Мария де Отфор. «Сид» тронул ее больше, чем ей хотелось в этом признаться, и она смеялась, чтобы скрыть свои чувства. — Но мы можем сказать, что и все женщины смотрят на Родриго глазами Химены. А вы, котенок, — девушка обернулась к Сильви, — что на это скажете?

— То же, что и вы! Это так прекрасно, что слезы не однажды застилали мне глаза.

— Итак, юные дамы, мне кажется, что вы по достоинству оценили стихи господина Корнеля, — произнес глубокий голос. Фрейлины, все как одна, вздрогнули и потеряли дар речи. Так бывало всегда, когда рядом неожиданно оказывался кардинал Ришелье. Только Мария де Отфор, ничуть не обескураженная этим внезапным появлением, спасла ситуацию:

— Я надеюсь, что они понравились и вам, ваше высокопреосвященство. Всем известен ваш отличный вкус в области искусства и литературы! Не думаете ли вы о том, чтобы принять автора в Академию?

Даже у великих людей есть свои маленькие слабости. Лесть Авроры де Отфор заставила Ришелье улыбнуться.

— Посмотрим! Совершенно ясно, что это великое произведение… Хотя в стихах можно найти несколько слабых мест. Но я что-то не вижу мадемуазель де Лафайет?

— Она нездорова, — сообщила мадемуазель де Шемеро, которая не слишком долго стеснялась в присутствии министра. — Она вдруг так изменилась в лице, что ее величество настоятельно посоветовала ей пойти отдохнуть. На самом деле, — развязно добавила девица, — ее величеству, видимо, не нравилось наблюдать за тем, как ее фрейлина и его величество обмениваются на расстоянии нежными взглядами и томными вздохами.

— Я не думаю, что ее величеству понравился бы ваш комментарий, мадемуазель! — резко оборвала ее Мария де Отфор. Большие голубые глаза камер-фрау метали молнии.

Улыбка Ришелье, наблюдавшего за ней с видимым удовольствием, смягчила ситуацию:

— Кто же не способен понять королеву? Тем более в присутствии иностранного принца! Ах, мадемуазель де Лиль! Я вас не сразу увидел. Правду говорят, что все несколько бледнеет, когда появляется Аврора. Вы сегодня особенно очаровательны! — добавил он, рассматривая взглядом знатока ее платье из плотного белого шелка, расшитого серебряными цветами. Это был подарок Элизабет Вандомской. Сильви надела этот наряд впервые, и он необычайно ей шел.

Комплименты всегда доставляют удовольствие, но девушка покраснела до корней волос, когда взгляд его высокопреосвященства скользнул по глубокому декольте. Ришелье любил женщин. Об этом знали все, и множество историй по этому поводу передавалось из уст в уста дворцовыми сплетницами. Чтобы справиться со смущением, Сильви опустилась в низком реверансе.

— Я благодарю ваше высокопреосвященство, — прошептала она.

— За что же это? Надо благодарить не меня, а господа. Это он создал вас на радость окружающим. Такое наслаждение для глаз. Тем более что я хочу представить вам одного из моих верных слуг. Он просил меня об этом, потому что восхищен вами. Барон де Ла Феррьер, — произнес Ришелье, отходя в сторону, чтобы все увидели молодого человека, которого заслоняла его высокая фигура в красном. — Это офицер моих гвардейцев, но сегодня он не на службе. Приветствуйте мадемуазель де Лиль, мой дорогой Жюстен, она разрешает.

Сильви чуть было не выпалила, что она не давала никакого разрешения, но подумала, что куда разумнее не навлекать на свою голову неудовольствие кардинала из-за такого пустяка. Она ответила на приветствие Жюстена де Ла Феррьера и подумала, что Персеваль напрасно мучает себя. Если бы даже он не предупредил ее, она бы все равно невзлюбила его с первого взгляда. Перед ней возвышались сто девяносто шесть сантиметров зеленого бархата, обшитого шнуром, украшенного вышивкой и маленькими красными с серебром узелками, плюс кружевной воротник. Кружева торчат и в раструбах ботфортов. Над воротником рыжая бородка. Она была бы не лишена привлекательности и, возможно, могла бы ей понравиться, если бы не чересчур вялый рот ее обладателя и неискренний взгляд зеленых глаз.

Приветствуя Сильви, Жюстен разразился длиннющим комплиментом, половины которого она не поняла, таким он оказался витиеватым. У кардинала не хватило терпения дослушать до конца. Он ушел, заставив таким образом расступиться батальон фрейлин, которых мучило любопытство. Сильви поразили руки барона — настоящие вальки для белья, выступающие из изысканных кружевных манжет.

Объявили, что ужин подан, и Ла Феррьер закончил свои разглагольствования просьбой разрешить ему сопровождать Сильви к столу и составить ей компанию за ужином. Бедняжка собиралась от него отделаться банальными любезностями и на такой поворот событий никак не рассчитывала. Разумеется, у нее не было никакой охоты закончить вечер в компании этого неприятного чужака. Но она не знала, как ему отказать. Сильви осмотрелась, не придет ли ей кто-нибудь на помощь. Но королева уже вышла из галереи, вслед за ней потянулись и фрейлины. Ла Феррьер принял ее молчание за согласие и уже завладел ее рукой, но тут у Сильви за спиной раздался теплый, отчетливый, хорошо модулированный голос:

— Тысяча сожалений, сударь, но именно мне была обещана честь проводить мадемуазель де Лиль к ужину.

Величественный, высокомерный Франсуа де Бофор вовремя появился рядом с Сильви и вырвал ее руку у Ла Феррьера, волчья улыбка обнажила белоснежные зубы. Тот поморщился. Ему с трудом удавалось скрывать свое недовольство.

— Ах, герцог, — пробормотал Жюстен де Ла Феррьер, — разве не удивительно, что такой знатный вельможа становится кавалером простой фрейлины?

— Что ж, удивляйтесь, мой дорогой! Но возникает и другой вопрос. Откуда вы появились, если не знаете, что хорошенькая женщина имеет право на все возможные почести? Даже на общество самого короля! Поинтересуйтесь этим у мадемуазель де Лафайет.

— Мадемуазель де Лафайет принадлежит к очень знатной семье…

— Мадемуазель де Лиль воспитанница моей матери и принадлежит к семье Вандом. Я ее очень нежно люблю. Поэтому у меня нет никакого желания смотреть, как ей придется иметь дело с одним из солдафонов кардинала!

Ла Феррьер побагровел и машинально стал искать на боку отсутствующую шпагу.

— Вы мне ответите за эти слова, — прорычал он.

— Дуэль? С вами? Да вы шутить изволите! А что скажет ваш добрый хозяин, если его собственные гвардейцы станут попирать его любимейший указ? Помнится, именно этот документ позволил кардиналу отрубить голову одному из братьев Монморанси. Всего хорошего, сударь. Желаю вам доброй ночи.

Франсуа расхохотался барону прямо в лицо и, держа руку Сильви, которую не собирался отпускать, увлек девушку за собой, прокатившись по сверкающему паркету по направлению к большому залу, превращенному в этот вечер в столовую. Сильви была на седьмом небе от счастья. Она смеялась вместе с ним, следовала его бешеному темпу, ее свободное платье надулось, словно воздушный шар, а кудри беспечно пританцовывали вокруг лица. Ей казалось, что она возносится в рай… — Как вы догадались, герцог, что этот человек мне докучает? Вы всегда появляетесь в нужный момент…

— А все потому, милое дитя, что я за ним наблюдал. Стоит мне только подумать, что этот бык собирается на вас жениться, меня трясет! Я словно в кошмарном сне!

— Но… откуда вам об этом известно? Вам сообщила эту новость герцогиня?

— Ничего подобного. Эту миссию взял на себя де Рагнель. Как-то вечером он прислал мне записку и попросил, чтобы я зашел к нему на улицу Турнель. Шевалье был очень обеспокоен и все мне рассказал.

Сильви остановилась как вкопанная, заставляя своего спутника последовать ее примеру.

— И мой крестный поручил вам приглядывать за мной? — прошептала она, спускаясь с небес на землю. Как было замечательно думать, что ее «господин Ангел» случайно прилетел к ней на помощь!

— Это совершенно естественно. Ведь при дворе бываю я, а не де Рагнель! Но в любом случае, предупрежден я или нет, я бы не позволил этому грубияну прикоснуться своими лапами к вам… мой маленький котенок!

— И вы туда же! — удрученно простонала Сильви. — Скоро меня все так будут звать!

— Во-первых, я не все. И королева тоже не все. То же самое относится и к мадемуазель де Отфор и еще нескольким людям в этом дворце, которым вы нравитесь.

Франсуа смотрел на нее, и в глубине его синих глаз загорелся огонек, согревший сердце Сильви.

— Это прозвище вам подходит, — продолжал герцог, поднося к губам руку, которую он так и не отпустил. — Вы так грациозны, так непредсказуемы, так нежны. Настоящий котенок. А теперь пообещайте мне, что непременно предупредите меня, если этот Ла Феррьер проявит упрямство и вновь станет крутиться возле вас.

— И что же вы сделаете? Спровоцируете его на дуэль? Вас арестуют прежде, чем вы сможете скрестить с ним шпаги. Вы доставите Ришелье огромное удовольствие, если попадете к нему в руки. Этот человек явно принадлежит к числу его фаворитов…

— Значит, у кардинала очень плохой вкус! Но вас не должно заботить то, что я собираюсь сделать. Пообещайте, и все!

— Но вы же не сидите на одном месте? Как мне быть уверенной, что я смогу вас найти? Кроме того, скоро весна, а с ее приходом возобновится война с Испанией. Вы вернетесь в армию…

Лицо герцога де Бофора неожиданно потемнело, стало суровым.

— Нет. Вы ведь знаете, как недоверчиво к нам здесь относятся. Мой отец по-прежнему в ссылке. Только моя мать, мой брат и я приняты при дворе, потому что королева относится к нам дружески. И нам отказывают в праве сражаться за нашу родину! — закончил Франсуа с пронзительной горечью.

— Что? Вам не разрешают вернуться в армию? После вашего подвига в Нойоне?

Осенью прошлого года Франсуа, отважное сердце и дурная голова, бросился на своей лошади один, со шпагой в руке, с развевающимися по ветру волосами, белоснежная рубашка нараспашку, на испанские укрепления у Нойона. Разумеется, остальные последовали за ним и выиграли бой в тот день. Этот неразумный поступок стоил ему раны, но он заслужил восхищение короля.

— Но ведь ходили разговоры, что его величество хочет произвести вас в капитаны кавалерии?

— Я был бы этому так рад! Но кардинал не согласился с моим назначением, потому что как раз под Нойоном его едва не убили. Брат короля герцог Орлеанский и наш кузен граф де Суассон, в чьих войсках мы с Меркером служили, собирались заколоть его высокопреосвященство кинжалом. Но когда убийца подошел близко, герцог Орлеанский в очередной раз испугался и выдал его. После этого они с Суассоном и сбежали… Теперь прощай, мой чин капитана! Ни я, ни мой брат — мы и знать ничего не знали о готовящемся заговоре. Но нас все равно заставили заплатить, как будто мы виноваты. Нам запретили записываться в любую армию, а король — хотя мне следовало бы сказать, кардинал — не позволил Меркеру жениться на дочери нашего друга герцога де Реца.

— А чем ему не понравился этот брак?

— Все из-за Бретани, котенок, все из-за нее! Рец владеет островом Бель-Иль, а это важный стратегический пункт. Кардинал никогда не допустит, чтобы там обосновался кто-нибудь из Вандомов!

— Это там вы когда-то проводили каникулы? Франсуа неожиданно отвел глаза.

— Вы не представляете, что такое Бель-Иль, Сильви! Я не знаю другого такого свободного, красивого места… Кажется, там всегда прекрасная погода. Земля защищена полосой диких скал, о которые разбивается море, но так и не может поколебать их гранит. Краски океана там намного богаче, чем в других местах. А между холмами, где бегут серебристые ручьи, растут деревья юга… Те же, что и в моем княжестве Мартигском. Если бы я мог отвезти вас туда, вы бы поняли, почему я так люблю Бель-Иль. Там можно вообразить себя властелином мира. И я туда никогда не вернусь…

Он неожиданно снова взял себя в руки, передернул плечами, словно желая освободиться от воспоминаний, которым он позволил захватить его, и взял за руку свою спутницу:

— Идемте быстрее! Я умираю с голода, а если мы еще немного задержимся, то нам останутся одни объедки.

— Еще одно мгновение, прошу вас! Вы дружите с графом де Суассоном, к тому же он ваш кузен. Почему бы вам не присоединиться к нему в Седане?

— И восстать против короля? Договориться с испанцами, с которыми я сражался? Я хочу отдать свою шпагу на службу французскому принцу, а не иностранцу. И тем более я предпочитаю бездействовать, раз я не нужен королю…

— И к тому же, — в голосе Сильви появились едва заметные суровые нотки, — вы не испытываете ни малейшего желания отдаляться от королевы, не так ли?

Франсуа не ответил, но по его смущенному виду Сильви поняла, что ее слова попали точно в цель. Но вместо того чтобы рассердиться на герцога де Бофора, девушка решила, что его следует пожалеть. Его загнали в угол. С одной стороны, гнев отца, мечтающего свергнуть и короля и кардинала. С другой — его любовь к королеве, заставляющая Франсуа терпеть и того и другого.

Они пошли дальше, только уже медленнее и молча. Сильви не заметила молодого человека, следовавшего за ними от самой галереи. Он надеялся, что Бофор встретит кого-нибудь и оставит ему место рядом с юной красавицей. Когда пара дошла до дверей обеденного зала, Жан д'Отанкур развернулся и пошел прочь…

Спустя несколько дней Сильви пела для королевы, окруженная внимательно слушающими дамами. Неожиданно вошел король. Слова романса застряли в горле девушки. Она торопливо встала, чтобы приветствовать его величество.

— Сидите, дамы, сидите! — произнес Людовик XIII. — А вы, мадемуазель де Лиль, продолжайте, прошу вас! Именно о вас я и пришел поговорить с ее величеством.

— Боже мой, что же такое совершила эта малютка, что вы появились так поспешно, сир? — спросила Анна Австрийская.

— Ничего серьезного. Если не считать того, что мадемуазель де Лиль до сих пор не нашла времени выполнить у приказание кардинала, пожелавшего послушать ее пение.

Королева нахмурилась.

— Мои фрейлины, насколько я знаю, не находятся в распоряжении кардинала, — сухо ответила она. — Мадемуазель де Лиль рассказала мне о своей встрече с его высокопреосвященством и о его… просьбе. О приказе даже речь не могла идти! Это я отказалась отпустить ее во дворец кардинала. Она еще слишком молода, а это очень рискованно для юной особы — посещать кардинальский дворец. Там слишком много мужчин!

— В доме служителя бога? Неужели вы полагаете, что она там будет в большей опасности, чем в церкви? Во дворце кардинала пребывают в основном священнослужители.

— В основном там толкутся гвардейцы, шпионы всех мастей и не слишком порядочные люди. Почему бы вам не послать туда мадемуазель де Лафайет? Она так часто пела для нас, и вы так любите ее голос, — язвительно напомнила Анна Австрийская.

— Может показаться, что вы сами любите его несколько меньше с некоторых пор, — парировал король. — Что бы там ни было, но кардинал требует не ее. Вы же знаете, как ему нравится все новое. Не могли бы вы доставить ему это удовольствие?

— С какой стати мне доставлять ему удовольствие, когда он только и ищет случая досадить мне?

В голосе королевы послышался гнев, испанский акцент стал заметнее. Вот-вот должен был разразиться скандал. И тут Мария де Отфор со своей обычной непринужденностью вмешалась в разговор:

— Если ваши величества позволят, может быть, я смогу предложить решение, которое устроит всех.

Взгляд Людовика XIII, такой суровый еще мгновение назад, смягчился, стоило ему взглянуть на ту, которую он когда-то любил:

— Говорите, сударыня.

— Ее величество королева права, когда говорит, что мадемуазель де Лиль слишком молода, чтобы отправиться к кардиналу в одиночестве. Поэтому все уладится, если я буду сопровождать ее.

Король рассмеялся, что для него было большой редкостью:

— Вот отважная воительница! Я, говоря откровенно, не могу представить человека, который осмелится напасть на мадемуазель де Отфор или на ее спутницу. Если такой вариант вас устраивает, мадам, я с, удовольствием принимаю это предложение. И я готов добавить еще и одного моего гвардейца, юного Сен-Мара. Кардинал так любит этот прекрасный ландыш, что вырос при дворе.

Королева сложила оружие:

— В таком случае почему бы и нет? Но только в том случае, если сама мадемуазель де Лиль согласна. Что вы об этом думаете, котенок?

— Я полностью к услугам вашего величества, — ответила Сильви.

Инцидент был исчерпан. Король выразил свое удовлетворение, ущипнув малышку за щеку, а потом по обыкновению удалился с мадемуазель де Лафайет к окну.

Следующим вечером Сильви и Мария де Отфор в сопровождении Сен-Мара и пажа пешком отправились в кардинальский дворец.

Благородный, спокойных пропорций прямоугольник розоватого дворца возвышался посреди разноцветного ковра садов, обрамленных особняками, из которых Ришелье постепенно выживал владельцев, чтобы расширить свои клумбы и удлинить грабовые аллеи. Светлые камни, большие окна со сверкающими стеклами только что выстроенного дворца подчеркивали дряхлость Лувра и грязь его старых стен. Да еще совсем недавно снесли башни и куртины северного крыла, чтобы улучшить архитектурный ансамбль, подчеркнув изящество зданий, окружавших Квадратный двор. Но в результате с этой стороны видны были пока только развалины, груды камней и строительные леса.

Все это — новый дворец и постройки — находилось в ведении Жака Лемерсье, архитектора кардинала, который в течение десяти лет изнемогал под тяжестью непосильной задачи. Он начал второпях, взявшись прежде всего за кардинальский дворец, но одновременно с этим перестраивал Сорбонну, продолжал строительство монастыря Валь-де-Грас и возведение церкви Святого Роха. Теперь этот человек совершенно выбился из сил, но Ришелье мог быть доволен. Его дворец оказался настоящей удачей.

Сильви уже знала о роскоши этих мест. Два года назад она побывала здесь, когда Ришелье устроил праздник в честь открытия маленького театра а восточном крыле. В тот день давали балет на мифологическую тему. Выпускали птиц в честь дочери Гастона Орлеанского. Мария де Отфор, привычная ко всему, лишь отметила происшедшие перемены, а изумленная Сильви смотрела на все широко открытыми глазами. Этот дворец казался ей куда более подходящим для короля, чем Лувр! Не считая садовников, которых интересовал только приближающийся с каждым днем приход весны, вокруг суетилось множество домашних слуг в красных ливреях. А внутреннее убранство поражало поистине невероятным богатством. Все вещи были только самые лучшие, начиная от картин на стенах, принадлежащих кисти Рубенса, Перуджино, Тинторетто, Дюрера, Пуссена и других знаменитостей, и кончая коврами, сплошь затканными золотом и шелком. Не стоило забывать и о мраморе античных статуй, великолепных гобеленах, изображающих историю несчастной Лукреции, мебели с украшениями маркетри, бесчисленном количестве хрусталя, бирюзы, агатов, аметистов, сапфиров, жемчуга в оправе из золота или серебра, собранных в изящные медальоны на стенах, зеркалах, — всюду, где только можно их разместить. Настоящая пещера Али-Бабы даже для девушки, привыкшей к роскоши с детства. Ее потрясенный взгляд встретился с глазами Сен-Мара. Тот улыбнулся:

— У кардинала много должностей, аббатств и всего прочего. Это и составило его богатство. Красиво, не правда ли?

— Почти чересчур!

— Мне показалось, или я действительно услышал критику в вашем голосе? Право, ничто не слишком, когда речь идет о том, чтобы украсить жизнь… или человека!

Сам Сен-Мар являл собой отличный образец элегантности. И хотя в его бархатном костюме и сохранялось нечто военное, расшитая золотом и жемчугом перевязь наверняка обошлась ему в целое состояние. И кроме того, при каждом его движении вокруг распространялся приторный аромат духов.

В первой гостиной они встретила мадам де Комбале, которая в доме своего дяди выполняла обязанности хозяйки… или любовницы, по мнению некоторых. Тем не менее эта дама казалась подлинным воплощением респектабельности в своих роскошных вдовьих одеждах. Ее супруг скончался довольно давно, через несколько месяцев после свадьбы, но траур великолепно подчеркивал ее красоту.

Появление Марии де Отфор явно не наполнило ее сердце радостью, хотя Сен-Мара госпожа де Комбале наградила радушной улыбкой.

— Мадемуазель де Отфор, вы ведь не родственница мадемуазель де Лиль, насколько мне известно? В таком случае почему вы ее сопровождаете, когда я здесь, чтобы принять ее?

Но чтобы вывести камер-фрау из себя, требовалось намного больше, чем подобное замечание. Она подняла кверху свой хорошенький носик и смерила весьма нелюбезным взглядом даму, значительно меньше ее ростом.

— Именно потому, что у мадемуазель де Лиль нет никаких родственников, королева полагает, что ее лучше сопровождать. Она еще слишком молода, чтобы бродить по улицам без защиты.

— Мы бы послали за ней.

— Но вы этого не сделали. И тем лучше. А теперь…

— А теперь вы будете столь любезны и подождете мадемуазель де Лиль в этой гостиной в обществе господина де Сен-Мара! Его высокопреосвященство ни с кем не хочет делить удовольствие от общения со своей гостьей… Дайте мне гитару! — обратилась госпожа де Комбале к пажу.

С этим пришлось смириться, но по бушевавшему в глазах Марии де Отфор гневу чувствовалось, что гордая красавица не привыкла ждать за дверью. С недовольным видом Мария опустилась в кресло, а Сен-Мар, тоже достаточно обиженный, устроился в другом. На третье кресло он указал пажу, несшему гитару от самого Лувра.

В сопровождении мадам де Комбале Сильви прошла через галерею, населенную изваяниями известных людей, среди которых единственной женщиной оказалась Жанна д'Арк, и вошла в кабинет. Там ее поджидал Ришелье, сидевший в кресле у камина. Одна кошка свернулась клубочком у него на коленях, а другая мирно спала на подушке, на которой стояли ноги ее хозяина. Кардинал выглядел усталым, желтый цвет лица напоминал о болезни, но он встретил Сильви очень любезно.

— Ее величество так добра, что послала вас ко мне на несколько минут. Сегодня вечером я нуждаюсь в хорошей музыке.

— Вы больны, ваше высокопреосвященство? — спросила Сильви, настраивая гитару.

— Да, меня немного лихорадит… И проблемы государства тоже не дают мне покоя. Так что вы мне споете?

— Что угодно вашему высокопреосвященству. Я знаю много старинных песен, но совсем мало новых.

— Вы знаете «Король Рено»? Это военная песня прошлого века. Моя мать ее очень любила…

Сильви улыбнулась, взяла несколько аккордов и запела. Ей совсем не нравилась эта мрачная история про короля, вернувшегося домой умирать. Жена только что родила сына, и он не хочет, чтобы ей сообщили о его состоянии. Мать короля старается заглушить шум, который слышит молодая женщина, но ей не удается скрыть слезы. Жена обо всем догадывается и обращается к свекрови:

Могильщикам быстрей копать велите.

И с королем Рено меня похороните.

Могила пусть будет большой,

Наш сын ляжет вместе со мной…

Кардинал закрыл глаза. Кошка лежала у него на коленях, а длинные пальцы Ришелье перебирали ее гладкую лоснящуюся шерсть.

— Пойте еще! — приказал он, не поднимая век, когда Сильви закончила. — То, что вам хочется!

Сильви повиновалась. Она исполнила песню Маргариты Наваррской, потом «Если бы король…» и, наконец, свою самую любимую — «Здесь ландыши и розы на виду…». Кардинал выглядел таким спокойным, что она подумала, уж не заснул ли он. Но когда девушка уже собралась встать, он неожиданно открыл глаза:

— Прошу вас, спойте еще! У вас такой свежий и чистый голос, словно родник. Он приносит мне невыразимое блаженство. Но, может быть, вы устали?

— Нет, но… Можно мне выпить немного воды? — Выпейте лучше глоточек мальвазии! Она там, на столике, — добавил Ришелье и указал в угол просторной комнаты.

Сильви встала, налила себе вина, чувствуя, что его высокопреосвященство следит за каждым ее жестом. Когда она пригубила несколько капель, Ришелье вдруг спросил:

— Вы кого-нибудь любите?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Сильви чуть было не выпустила из рук тяжелый бокал из резного хрусталя. Она быстро взяла себя в руки, поставила бокал и, повернувшись к кардиналу, ответила, прямо глядя ему в глаза:

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Ах так!

Повисла напряженная тишина, только пламя чуть потрескивало в камине. Сильви вернулась, чтобы сесть на прежнее место, но Ришелье попросил ее налить вина и ему:

— Я с удовольствием выпью немного мальвазии… Я не ваш исповедник и не стану спрашивать, кого вы любите. Это мне мешает, но меня не касается.

— В любом случае, монсеньор, я на этот вопрос не отвечу. Но я рада, что вы мне его задали.

— Почему же?

— Потому что… — Сильви мгновение помешкала, потом собралась с духом и ответила:

— Потому что, надеюсь, теперь ваше высокопреосвященство лучше поймет, почему я не могу благосклонно взглянуть на того человека, которого ваше высокопреосвященство взяли на себя труд мне представить.

— Этот бедняга Ла Феррьер вам не нравится?

— Нет, монсеньор, совсем не нравится! И я не могу себе представить, что он уговорил ваше высокопреосвященство просить моей руки у госпожи герцогини Вандомской.

— Ах, так вам об этом известно?

— Да, монсеньор… И я умоляю ваше высокопреосвященство поблагодарить господина де Ла Феррьера за оказанную мне честь и попросить его впредь не упорствовать в своих усилиях, которые ни к чему его не приведут.

— Даже если это устраивает меня?

Голос кардинала стал суровее, но Сильви не дрогнула:

— О монсеньор! Я так мало значу, что моя судьба не может занимать хотя бы на мгновение князя католической церкви и всесильного министра.

Снова воцарилась тишина. Потом Ришелье протянул руку:

— Подойдите сюда, малышка!. Поближе! Садитесь-ка на эту подушку, чтобы я мог видеть ваши глаза.

Сильви послушно не стала отводить глаза в сторону и не пыталась спрятаться от властного взгляда, устремленного на нее. И вдруг кардинал улыбнулся:

— Вы ведь совсем меня не боитесь, верно?

Это было сказано так ласково, что Сильви тоже улыбнулась в ответ.

— Нет, монсеньор. Совсем не боюсь, — ответила она и покачала головой. В такт качнулись длинные шелковистые локоны.

— Ну что же, по крайней мере, вы откровенны! Господь свидетель, как это мне приятно. Ведь я постоянно сталкиваюсь с притворщиками, вижу лица кислые, испуганные или презрительные. Разумеется, это не относится к королю. Есть еще несколько человек, но их так мало. Итак, раз вы меня не боитесь, я предлагаю вам сделку…

— От меня так мало толку, я такая неловкая, монсеньор, и…

— Вам не понадобится никакая ловкость. Мы с вами больше не говорим о бароне де Ла Феррьере, но за это вы будете приходить ко мне и петь для меня!

С губ Сильви немедленно слетел ответ, а прелестные ореховые глаза засияли:

— О! С радостью! Так часто, как это будет угодно вашему высокопреосвященству! Только… если королева разрешит.

— Разумеется! Будьте уверены, я не стану злоупотреблять этим! А теперь спойте мне еще что-нибудь!

Сильви снова взяла гитару, но в это мгновение в комнате появился человек. Казалось, он вышел прямо из гобелена. Молчаливый, словно призрак, монах, чью тонзуру возраст увеличил, а бороду проредил. Ришелье сделал знак Сильви, чтобы она перестала играть.

— Что случилось, отец Жозеф?

Отец Жозеф дю Трамблэ молча нагнулся к уху кардинала и что-то прошептал. Умиротворенное лицо кардинала немедленно посуровело:

— Мы разберемся! Мадемуазель де Лиль, я вынужден расстаться с вами, потому что мне необходимо вернуться к делам. Мадам де Комбале ждет вас в галерее, и ваш «эскорт» вас, я полагаю, проводит. Благодарю вас за доставленное удовольствие. Но когда вы вернетесь вновь — а я надеюсь, что это случится очень скоро, я пошлю за вами своих людей, чтобы не заставлять ее величество утруждать своих… Да хранит вас господь!

Сильви присела в реверансе, потом взяла гитару и пошла к Марии де Отфор и Сен-Мару, скучавшим в гостиной.

— Я смотрю, вы там устроили настоящий концерт, если судить по времени, — ядовито заметил молодой человек.

— На вашем месте я не стала бы жаловаться. Я вполне могла задержаться и дольше, но только появление некоего отца Жозефа заставило кардинала вернуться к делам.

— Брр! — мадемуазель де Отфор поморщилась. — У меня от одного имени этого старика мурашки по коже. Как вы нашли его высокопреосвященство?

— Очень любезным! Меня даже пригласили прийти еще раз, если королева позволит…

— О да! Она позволит. Вы только что сами видели, как легко сказать «нет» кардиналу. Кстати, он хотя бы отблагодарил вас подарком?

— Нет! — воскликнула очень довольная Сильви. — Он сделал нечто большее. Пообещал больше никогда не говорить об этой странной свадьбе с господином де Ла Феррьером!

Молодые люди спускались по главной лестнице. Навстречу им поднимался гражданский судья Парижа. Господин Исаак де Лафма почтительно приветствовал фрейлин королевы, но взгляд его желтых глаз остановился на Сильви. Он смотрел на нее с такой яростью, что ее не могла скрыть даже улыбка, которую он с большим трудом изобразил на своем уродливом лице.

— Какой мерзкий человечишка! — заметил Сен-Мар, когда они вышли во двор. — Я никогда не смогу понять, почему кардиналу, проявляющему во всем остальном столько вкуса, нравится окружать себя подобными мрачными личностями. Вот этот, например, или отец Жозеф!

— А как же насчет вас? — со смехом воскликнула Мария де Отфор. — Вы ведь из числа весьма близких его друзей, разве не так? Ведь именно ему вы обязаны должностью гардеробмейстера, которую вы имели наглость отвергнуть?

— Я ценю, что вы не назвали меня из-за этого сумасшедшим. Потому что, с моей точки зрения, это самый разумный поступок за всю мою жизнь! Юноше моего возраста необходимы свобода, веселье и возможность проводить время с ему подобными.

— С такими, как веселые распутники из Марэ?

— А почему нет? Мне нравится их общество…

— И компания одной прелестной особы. О ней говорят, что она от вас без ума.Лицо молодого человека побагровело, но это была краска удовольствия.

— Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось правдой. Это просто королева, богиня…

— Черт возьми! Какая лирика! Но если вам дороги ваши хорошие отношения с кардиналом, вам следует остерегаться. Говорят, что эта дама нравится и ему.

— О! Он далеко не одинок! Теперь, когда я проводил вас до порога вашего дома, целую ручки и отправляюсь по делам!

Низкий поклон, пируэт, и юноша испарился, как блуждающий огонек. Девушки посмотрели ему вслед. Потом в сопровождении безмолвного, как тень, пажа они направились к покоям королевы. Свет, льющийся из окон, освещал большой двор. Было уже поздно. Дневную стражу у дверей давно сменила личная охрана, которая несла службу по ночам. Ими сурово командовал маркиз де Жевр, но фрейлины знали, что к королеве можно войти, поднявшись по маленькой лестнице. Они ею пользовались каждый день. Эта лестница соединяла их комнаты с бывшими покоями королевы-матери и апартаментами Анны Австрийской. На нее попадали через низенькую дверь, которую сторожил добродушный консьерж, весьма благосклонно относившейся к фрейлинам.

В Квадратном дворе царили тишина и покой. Окна покоев короля оставались без света. Этим вечером Людовик XIII выехал в Сен-Жермен после ссоры с мадемуазель де Лафайет. Размолвка грозила затянуться, потому что на следующее утро королю предстояло отправиться наводить порядок в Нормандии, где парламент принялся за старое. Это происходило частенько. Не проходило и года, чтобы в разных уголках королевства не вспыхивали восстания. Но его величеству потребовалось бы стать вездесущим, чтобы успеть повсюду. Поэтому он прибывал только в самых крайних случаях, даже если ему приходилось уезжать скрепя сердце. Этой ночью король наверняка плакал в своем полупустом дворце в Сен-Жермен. А Луиза лила слезы где-нибудь в Лувре…

Мария и Сильви ничего не знали об этой новой драме. Они собрались уже постучать в низенькую дверь, когда та неожиданно распахнулась. Им навстречу вышли двое мужчин. Оба отпрянули при виде девушек, но один из них сразу же заслонил своего спутника. Заботясь, чтобы девушки не увидели их лиц, идущий первым ослепил Сильви и Марию светом фонаря.

— Ах, это вы! — раздался вдруг знакомый голос Ла Порта. — Ее величество уже беспокоилась о вас. Идите быстрее к ней, у королевы расшалились нервы. А меня прошу простить, я должен проводить врача до выхода в город!

— Врача? А кто же заболел? — спросила мадемуазель де Отфор.

— Донья Эстефания! Вечером за ужином она съела столько пирожных с кремом, что чуть не задохнулась. Ей пришлось немедленно оказать помощь. А королева не пожелала, чтобы пригласили королевского врача. Да Бувар к тому же сейчас находится в Сен-Жермене. Поэтому я отправился на улицу Арбр-Сек. Там живет врач, о котором говорят много хорошего, это доктор Дюпре. Он совершил настоящее чудо, и теперь может спокойно удалиться. Я его провожаю.

— Бедная Стефанилья! — засмеялась Мария. — Я ей всегда говорила, что она слишком любит сладкое!

Сильви молчала. Она просто с любопытством рассматривала лекаря, закутанного до самых глаз в плотный черный плащ. Его лоб скрывала шляпа буржуа» низко надвинутая на лоб. Он не произнес ни слова и только нетерпеливо дернул Ла Порта за рукав. Тот сразу же увел его.

— Очень странный лекарь, — заметила Сильви. — Почему он прячется? — Может быть, боится застудить горло. Пойдемте, мы стоим на самом ветру!

Мария вошла в крошечную прихожую, а Сильви на мгновение задержалась на пороге, вглядываясь в уходящих. Фигура врача, оказавшегося на голову выше его спутника, и особенно походка показались ей странно знакомыми. Потом она быстро догнала подругу, которая громко жаловалась на гуляющие на лестнице сквозняки.

Королева была у себя в спальне. Она разговаривала со Стефанильей. Для больной старая дуэнья имела странно цветущий вид. Видимо, этот доктор Дюпре был просто волшебником! Женщины говорили по-испански, но благодаря Персевалю де Рагнелю Сильви неплохо объяснялась на кастильском наречии. Она услышала несколько фраз.

— Вы уверены, что поступили достаточно осторожно? — спросила камеристка, занятая тем, что вынимала из волос ее величества усыпанные бриллиантами полумесяцы, украшавшие прическу.

— Мы с тобой по-разному смотрим на вещи. Наш друг завтра уезжает в Турень. Об этом всем известно. Я подумала, что будет неплохо отправить с ним письмо брату моего мужа. Он должен знать, что кардинал только что снова послал господина де Ботрю в Седан с новыми предложениями. Его высокопреосвященство хочет попытаться вразумить графа де Суассона.

— Меня бы удивило, если бы это ему удалось! — заметила Мария де Отфор с присущей ей свободой действий. Она перешла на французский, поскольку по-испански понимала, но говорила плохо. — Суассон пообещал, что подчинится только тогда, когда Ришелье умрет или впадет в немилость. Этот господин тоже любит вас, ваше величество!

— Что за глупости вы говорите! А теперь, котенок, расскажите мне, как прошел ваш визит.

— Наилучшим образом, ваше величество! — воскликнула Мария. — Они пустили в ход все свое обаяние, они были очарованы, и они от всей души надеются повторить такое неземное удовольствие в один из ближайших дней! По крайней мере, мне так кажется, потому что мы с господином де Сен-Маром вынуждены были провести это время за дверью! Сильви отправилась в логово тигра одна в сопровождении только мадам де Комбале.

— Может быть, вы дадите малышке самой сказать хотя бы слово?

— Мне нечего добавить, ваше величество, — подтвердила Сильви с робкой улыбкой. — Мадемуазель де Отфор все передает с такой точностью, как будто сама там присутствовала.

— Кардинал просил вас прийти еще раз?

— Да, но я ответила, что только ваше величество может мне это позволить или не позволить, потому что я служу вам.

— А он не предложил вам служить… ему? По крайней мере тайно?

— Ришелье не настолько глуп, ваше величество, — снова вмешалась Мария де Отфор. — И разумеется, он не стал бы этого делать при первой же встрече. Господин «Красный герцог» удовольствовался тем, что заключил с мадемуазель де Лиль сделку.

— Сделку? В это невозможно поверить! И какого же рода, позвольте узнать?

— Это связано с браком. Если мадемуазель де Лиль согласится приходить к его высокопреосвященству и своим пением сопровождать его мрачные грезы, он обещает больше никогда не говорить с ней о господине де Ла Феррьере.

Королева встала так стремительно, что Стефанилья, зацепившись расческой, вырвала у нее прядь волос. Зеленые глаза Анны Австрийской запылали гневом, а раздувшиеся ноздри побелели.

— Какая наглость! Можно подумать, что судьба этой девочки зависит только от него одного! Кардиналу следовало бы знать, что нельзя отдать руку моей фрейлины без моего согласия. Тем более одному из его солдафонов без чести и совести. Никогда, слышите, Сильви, никогда я не соглашусь на этот брак! Пусть кардинал хоть золотом осыплет своего протеже, Следовательно, он предложил вам бессовестную сделку. Раз его высокопреосвященство хочет услышать вас, еще раз, ему придется попросить об этом меня, а не короля. Сильви медленно опустилась на колени, взяла руку королевы и поднесла ее к губам. У нее в глазах стояли слезы.

— Благодарю вас, ваше величество! Благодарю вас от всего сердца!

— Будьте мне преданы, малышка, и вам никогда не придется в этом раскаиваться.

Было уже совсем поздно, когда Сильви наконец удалось уснуть. Нервное напряжение минувшего вечера оказалось для нее в новинку. Но больше всего ее почему-то беспокоил образ этого странного врача. Ей никак не удавалось выбросить его из головы. Поэтому, чтобы хоть как-то успокоиться, она приняла решение кое-что уточнить. И на следующее утро привела его в исполнение. В свободное время, которое оставалось у нее от службы при королеве, мадемуазель де Лиль вышла из Лувра вместе с Жаннеттой под предлогом покупки перчаток. Она их покупала у госпожи Лоррэн, державшей магазинчик на улице Сен-Жермен, которую как раз пересекала улица Арбр-Сек, где якобы практиковал тот самый «врач».

— Мне нужно, чтобы ты разузнала адрес некоего Дюпре. Его вчера вечером вызывали лечить донью Эстефанилью, — объяснила Жаннетте ее юная хозяйка. — О нем мне известно только одно. Этот человек живет на улице, которая проходит прямо за Сен-Жермен-лОксерруа.

— Тогда проще всего зайти помолиться. В церкви всегда полно женщин из этого квартала. И если я не найду среди них ту, которая мне обо всем расскажет, то это только из-за происков дьявола…

— Дьявол? В церкви? — в ужасе переспросила Сильви и перекрестилась. Жаннетта последовала примеру хозяйки, но засмеялась:

— Это вылетело у меня из головы! Я прочту лишний раз молитву Богородице!

Вечерня заканчивалась, когда девушки, завернувшись в накидки с капюшоном, вошли в старинный храм, вошедший в историю. Его посещали обитатели Лувра. Колокола этой церкви били в набат в Варфоломеевскую ночь. Это было великолепное творение архитектуры. Когда вы входили под его своды, которые мать Людовика XIII приказала выкрасить в лазурный цвет и расписать узорами из королевских золоченых лилий, казалось, что вы просто в раю. Особенно сильным это впечатление было в этот день, когда после окончания службы церковь опустела. Остался только ризничий, занятый тем, что тушил свечи на алтаре. Жаннетта, не колеблясь, направилась прямо к нему, а ее юная фрейлина опустилась на колени и прочла короткую молитву. Служанка недолго болтала с ризничим. При помощи монеты она очень легко получила ответ на свой вопрос. Он ее не удовлетворил, тем более им не осталась довольна Сильви.

— На улице Арбр-Сек не живет ни один врач. Чтобы найти лекаря, надо идти на улицу Ферронри…

— Ах вот как!

Сильви это не слишком удивило. По осанке «врача» сразу угадывалось благородное происхождение, несмотря на скромный наряд, вполне подходящий представителю этой профессии. И этого дворянина она, судя по всему, отлично знает… Сильви закончила молитву и отправилась покупать перчатки, как она и объявила всем перед уходом. Не то чтобы они были ей так нужны, просто девушка не любила обманывать. В этот вечер на приеме у королевы собралось немного народа. Неизвестно откуда возник слушок, и сплетницы с Королевской площади его охотно подхватили, что его величество, следуя советам кардинала, собирается развестись с женой, не подарившей ему наследника. И по зову сердца предложить освободившееся место мадемуазель де Лафайет.

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы дамы и кавалеры проявили значительно меньше усердия. Но зато приехала герцогиня Вандомская. Ее не было видно в последнее время. Она занималась тем, что утешала несчастных, вовсю используя деньги из своего кошелька. Всегда в делах, но всегда улыбающаяся, с новыми пятнами грязи на подоле одежды, поскольку бывала в таких местах, где их очень легко заполучить, герцогиня, несколько запыхавшаяся из-за быстрого подъема по лестнице, ворвалась в зал, словно пушечное ядро, и прямиком направилась к королеве.

— Герцогиня! Откуда это вы к нам в таком виде? — поинтересовалась Анна Австрийская.

— Из борделя, ваше величество! — ответила посетительница, опускаясь в реверансе и ничуть не смутившись взрывами общего смеха, которым встретили ее слова.

— Дамы, дамы! — попыталась утихомирить придворных королева, сама не сумевшая удержаться от смеха. — Вы же знаете, сколько добрых дел совершает герцогиня Вандомская вместе с господином Венсаном де Полем, который помогает детям этих несчастных. Некоторые из падших и впрямь увлечены порочными страстями, но другие терпят унизительное рабство. Герцогиня пытается их вызволить из постыдной неволи и вернуть к честной жизни.

— Не такое это простое дело! — проворчала принцесса де Гемене. — Нужна особая храбрость, чтобы спуститься на самое дно…

— Или умение охранять себя броней высокой нравственности, а это не всем под силу, — бросила госпожа де Сенсе, одаривая насмешливой улыбкой принцессу, чьи любовные приключения были известны всем и каждому.

Та отчаянно покраснела. Королева это заметила и поспешила сменить тему разговора. Она вновь обратилась к герцогине Вандомской:

— Вы так редко бываете у нас, сестра! И уж тем более ваша дочь. Она никогда не заходит. Даже ваши сыновья посещают нас без особого рвения…

— Не верьте этому, ваше величество! Элизабет лежит в постели. У нее жар и воспаление легких. Меркер дуется. Он отправился скучать к моему супругу в Шенонсо. Мой старший сын никак не может прийти в себя после того, как не состоялась его свадьба c мадемуазель де Рец. Он не в силах понять, чем не угодил королю…

— Очень трудно понять, что королю нравится, а что нет. Иногда надо просто набраться терпения. Порой его величество резко меняет мнение. А… герцог де Бофор?

— Сегодня утром отправился в Турень… Но мне казалось, сестра моя, что вы об этом знали?

— Откуда мне знать? Право, не понимаю, — сухо заметила Анна Австрийская, нервным жестом помахивая небольшим элегантным веером, призванным защитить ее лицо от жаркого огня в камине.

Сильви, сидевшая среди фрейлин, вдруг потеряла нить разговора. Королева и герцогиня Вандомская заговорили тише, но девушка услышала достаточно. Инстинкт ее не подвел. Этот якобы «врач» был, конечно, не кем иным, как Франсуа Вандомским, герцогом де Бофором. Чтобы услужить королеве, он ввязался в весьма опасную авантюру. Ведь речь шла о секретной переписке между королевой и братом короля герцогом Орлеанским. Если только кардинал об этом узнает…

В течение следующих дней Сильви дважды побывала уРишелье. Мадам де Комбале сама приходила за ней и сама провожала обратно. Эти визиты проходили точно так же, как и первый. Сильви пела, а всесильный министр меланхолично поглаживал одну из своих кошек. Он задавал Сильви пару на вид совершенно обычных вопросов о ее детстве у Вандомов. Потом выпивал вместе с ней бокал испанского вина или мальвазии, затем передавал ее на попечение мадам де Комбале.

Во время последнего посещения кардинал подарил ей несколько золотых монет. Сильви не хотела их брать. Ей было неприятно получать плату. Но кардинал почти рассердился:

— Хорошенькой девушке всегда нужны украшения, чтобы появляться при дворе. Кроме того, какое-то время мне не придется наслаждаться вашим пением. Двор переезжает в Сен-Жермен. Королю нравится праздновать Пасху там. А я сам завтра уезжаю в мой дворец в Рюейе.

Эта новость обрадовала Сильви. Честно говоря, ей совсем не нравились эти вечера во дворце кардинала. Иногда его высокопреосвященство не закрывал глаз, а пристально и настойчиво рассматривал ее, приводя девушку в смущение. Кроме того, однажды она встретилась там с бароном Жюстеном де Ла Феррьером. Несмотря на все заверения, данные его хозяином, он молча поглядывал на нее, облизывался, словно кот, подстерегающий мышонка. И Сильви это немного напугало.

С легким сердцем они с Жаннеттой готовились к отъезду, чтобы следовать за королевой в Сен-Жермен. Юная горничная просто сияла от радости, чем заинтриговала хозяйку:

— Чему ты так радуешься? Ни я, ни ты не знаем, понравится ли нам в Сен-Жермене.

— Я в этом уверена. Я только надеюсь, что там за нами наконец перестанут следить.

— Следить за нами? Что ты такое говоришь?

— То, что вы слышите. Всякий раз, как мы выходим за покупками или отправляемся в гости к господину де Рагнелю, за нами постоянно следует мужчина. Выглядит он как лакей из хорошего дома. Лицо приятное. Он нисколько не скрывается, и стоит нам оказаться на улице и сесть в портшез, он садится в следующий.

— И тебе не удалось выяснить, кто это такой?

— Это непросто. Он, в общем-то, не делает ничего плохого. Просто следует за вами даже тогда, когда вы вечером отправляетесь во дворец кардинала. Я об этом знаю, потому что как-то раз я тоже пошла следом за вами.

Сильви расхохоталась.

— Да, неплохую процессию мы, должно быть, составили! Почему ты мне ничего не рассказала?

— Я не хотела вас волновать. В конце концов, может быть, этот человек просто в вас влюблен.

— Что ж, посмотрим. Я впредь буду повнимательнее.

— Не мучьте себя напрасно. Когда мы вернемся в Париж, Корантен этим займется. Я ему уже об этом замолвила словечко! Но я просто очень рада, что мы едем в деревню. Там я чувствую себя лучше всего.

И Жаннетта отправилась складывать юбки Сильви, чтобы потом убрать их в сундук.

Глава 7. НОЧЬ В АББАТСТВЕ ВАЛЬ-ДЕ-ГРАС

—Этой ночью убили еще одну, — объявил Теофраст Ренодо. Он нагнал Персеваля де Рагнеля под сводами Большого Шатле. Отсюда, идя по улице Сен-Дени, можно было попасть на мост Менял. — Это уже третья за последние два месяца.

— И кто же на этот раз?

Газетчик пожал плечами:

— Она была проституткой, как и предыдущие две жертвы. Одна из тех, кто работает на улицах. Им не понять, что так они более уязвимы.

— Ее можно увидеть?

— Можно. Идемте со мной.

Они вошли в правое крыло старой крепости. Там у лестницы, ведущей в залы заседаний, находился морг. За закрытой дверью с окошечком, позволявшим видеть, что происходит внутри, оказалась узкая комната с низким потолком, пропитанная дурным запахом. Здесь выставляли трупы, выловленные в Сене и те, что случайно находили на улицах. Они лежали здесь в своей трагической наготе, пока за ними не приходили монашки из расположенного поблизости монастыря Святой Екатерины. Сестры обряжали покойников в саваны и потом уносили их, чтобы похоронить на кладбище Невинно убиенных.

В этот день в покойницкой лежали два тела. Старик, которого рыбак вытащил своей сетью, и молодая женщина. При виде ее Персеваль содрогнулся. Перед ним лежало худенькое, обескровленное тело молодой девушки с длинными черными волосами. Она отдаленно напоминала Кьяру де Валэн.

— Как и остальным, ей перерезали горло, — отметил Ренодо. — И у всех жертв есть еще и вот это.

Он указал на красную восковую печать на лбу несчастной.

— Омега! — прошептал Персеваль.

— Вот именно! Это очень странная история. Но пойдемте! Не стоит здесь оставаться. Хотя и я привык, но в этом месте меня всегда бросает в дрожь.

Они вышли на свежий воздух с некоторым облегчением, хотя от расположенных недалеко Больших боен разносился довольно резкий, неприятный запах. Но стоял май, и серебристая полноводная Сена несла с собой запахи свежей травы и болота.

— Вы зайдете ко мне? — спросил Ренодо.

— Сегодня понедельник, — ответил Рагнель, силясь улыбнуться. — И вы знаете, с каким интересом я отношусь к вашим собраниям…

Они пошли между двумя рядами высоких домов, стоящих по обе стороны моста Менял. Они шли по направлению к острову Сите, Новому рынку и улице Каландр. Там в большом доме жил Теофраст Ренодо, и ему удалось разместить в одном здании свою семью, кабинеты редакции «Газетт», приют для несчастных, которых всегда было много рядом с собором Парижской Богоматери и Отель-Дье, и приличных размеров зал, где с 22 августа 1633 года каждый понедельник происходили так называемые конференции. Это была совершенно новая идея. На этих своеобразных собраниях без различия возраста и положения в обществе каждый мог выступить и поделиться своими соображениями по заранее выбранной теме. Ренодо проводил эти встречи уже четыре года, и ему удалось привлечь некоторое количество завсегдатаев, в основном буржуа, которых интересовал не только их кошелек и которые пытались все вместе дать ответы на вопросы о добре и зле, мучившие их гражданскую совесть. На самом деле издатель «Газетт» создал некий народный противовес тем изысканным салонам «исследований и курьезов», что существовали в домах знати. Их организовывали большей частью члены парламента, например де Месме и де Ту. Их состояние позволяло проводить исследования и покупать научные труды. Женщин туда не пускали ни под каким видом. Но те в ответ устраивали свои собственные заседания, где собирались жеманницы и остроумцы. Идея созывать такого рода «конференции» пришла в голову Ренодо через два года после создания «Газетт». Они позволяли ему рассказать о своей работе, обеспечивали некоторую вполне солидную известность и иногда помогали узнать самые интересные новости. Он всегда гарантировал анонимность тем, кто сообщал их. Король и Ришелье, тайные, но влиятельные авторы «Газетт», всегда настойчиво этим интересовались.

Что же касается Персеваля, то с момента их встречи с Теофрастом у него появилась привычка появляться в доме друга каждый понедельник.

— О чем сегодня пойдет речь? — спросил он, когда они вступили в лабиринт улочек, ведущих к Новому рынку.

— О жизни в обществе, но я спрашиваю себя, не стоит ли мне нарушить правила и предложить поговорить о безопасности на улицах по ночам.

— Я не уверен, что вас поддержат. Жизнь падших женщин не представляет никакого интереса для людей, озабоченных своей респектабельностью. То, что таких женщин убивают, кажется солидным гражданам обычным…

— Но ведь эти убийства связаны с чрезвычайными обстоятельствами. Кто может уверенно сказать, что после проституток убийца не примется за честных женщин?

Развернувшиеся дальше события доказали правоту де Рагнеля. Собравшиеся мужчины, многие из которых подготовили выступление, пришли к единому мнению. Распутных женщин никогда не поймут в обществе. Их судьба никого не интересует.

— За исключением господина Венсана, герцогини Вандомской и нескольких других добрых душ! — возмутился Персеваль. — Это же божьи творения, а им уготовили такую ужасную судьбу.

— Я с этим согласен, — раздался одинокий голос, — но это дело гражданского судьи и полиции. Это их дело.

— Нет. Это касается нас всех. Вы так реагируете, потому что речь идет о несчастных созданиях, торгующих своим телом. Но если убийца набросится на порядочную женщину, например на вашу жену?

Вопрос встретили общим взрывом смеха. Это же невозможно! Бросьте! Ни одна уважающая себя женщина не пойдет разгуливать по злачным местам Парижа! Да еще к тому же ночью!

— А если бы я вам сообщил, — заговорил Персеваль, — что подобное преступление было совершено более десяти лет назад в провинции и жертвой тогда стала знатная дама?

Ренодо, следивший за дебатами со страстной увлеченностью, спросил:

— Такое же преступление? И с теми же уликами?

— Абсолютно. Дама к тому же еще была изнасилована. Возможно, и с этими несчастными произошло то же самое, но, учитывая их профессию, это слово здесь неуместно. И нам бы в голову не пришло вам об этом рассказывать, если бы не греческая буква. Убийца оставляет на месте преступления восковую печать с греческой буквой омега, что говорит о его определенной образованности. Он мог бы — а почему, собственно, нет — присутствовать и на нашем собрании.

Все громко запротестовали. Серьезно обсуждать что-либо или вообще продолжить дискуссию оказалось невозможным. Ренодо успокоил всех со своей обычной энергией. Он заявил:

— Что касается меня, я приложу все усилия, чтобы найти убийцу с красной восковой печатью. Я приглашаю всех присутствующих в этом зале сообщить мне, если кто-то вдруг нападет на след. А сейчас я закрываю заседание. Для спокойного обсуждения необходима ясность ума.

Он явно торопился завершить бесполезные дебаты. К выходу двинулся бурлящий поток, но Ренодо задержал Персеваля де Рагнеля.

— Почему вы мне не рассказали эту историю о благородной даме сразу, когда я вам сообщил о первой жертве как о своего роде курьезе?

— Потому что мне нужно было время все обдумать. Я хотел попытаться сам найти преступника, но я, очевидно, не обладаю нужными способностями, — закончил Рагнель с горькой улыбкой. — В любом случае, если бы не это собрание, где я счел нужным упомянуть о самой ранней жертве этого ученого палача, я бы обо всем рассказал вам.

— Пойдемте ко мне. Там нам будет спокойнее. Жена отправилась навестить кузину на улице Фран-Буржуа, а мой сын готовит очередной выпуск «Газетт».

Отца мировой журналистики снедало невероятное любопытство. Он даже дрожал от нетерпения и успокоился только тогда, когда уселся напротив Рагнеля по другую сторону стола, на котором стояли бокалы и графин молодого вина.

— Вот так! Теперь я вас слушаю.

— При одном условии. То, что я вам расскажу, предназначено только для ваших ушей. Вы не должны даже заговаривать о публикации этого в «Газетт»… или где-нибудь еще.

— Даю вам слово.

И Персеваль начал рассказ о бойне в замке Ла-Феррьер, не упоминая, впрочем, о существовании Сильви. Он очень любил Теофраста и, безусловно, доверял своему другу, но Ренодо был слишком близок к кардиналу и мог ему рассказать, хотя бы и случайно.

А в это время в Сен-Жермене разыгрывался последний акт драмы, назревавшей многие месяцы.

В этот день, 19 мая, во дворе замка карета ожидала мадемуазель де Лафайет. Подруга короля прощалась с миром ради монашеской жизни среди сестер монастыря Посещения Богородицей святой Елизаветы. Так заканчивалась прекрасная история любви Людовика XIII, разрушенная столкновением слишком противоречивых интересов. Глубокая набожность и отчаяние, с одной стороны, Луизы, и воля кардинала — с другой. Ришелье, не имея возможности полностью подчинить себе мадемуазель де Лафайет, приложил все усилия, чтобы удалить ее от короля. И это вопреки желанию семьи молодой девушки. И вопреки желанию исповедника короля отца Коссена. Духовник Людовика XIII признавал, что Луиза имеет склонность к монашеству. Но, испытывая глубокое презрение к Ришелье, святой отец хотел, чтобы мадемуазель де Лафайет оставалась подле короля как можно дольше. И наконец, все происходило вопреки отчаянному сопротивлению самого Людовика XIII. Его душа разрывалась при мысли о том, что ему суждено потерять ту, кого он называл своей «прекрасной лилией».

И кто же заставил мадемуазель де Лафайет принять это решение. Лакей, обыкновенный, гнусный лакей! Некий Буасенваль, обязанный своим положением первого лакея при спальне короля как раз исключительно мадемуазель де Лафайет, — это единственная милость, о которой она попросила! — и которому доверяли и король, и Луиза. Этот неблагодарный сделал все, чтобы их поссорить. И только ради того, чтобы снискать милость кардинала-министра. Именно спровоцированная негодяем ссора и заставила короля, сходящего с ума от любви, осмелиться на бессмысленное предложение, подслушанное Сильви в парке Фонтенбло. Луиза покинет двор и переедет в Версаль. Там они будут жить друг для друга. В это мгновение целомудренная Луиза осознала всю глубину угрожавшей ей пропасти… Сердце ее было готово на все ради любимого, дух слабел. И богобоязненная девушка приняла решение, она попрощалась с королевой и своими подругами, покидая свет для другой жизни.

Случаю было угодно, чтобы двор в этот момент пребывал в трауре. Император Фердинанд

II, дядя Анны Австрийской, только что умер. Поэтому черные одеяния и шемизетки заменили яркие цвета и откровенные декольте. Это вполне гармонировало со страданиями той, что оставляла службу у королевы, обрекая себя на жизнь за монастырскими стенами. И Луиза де Лафайет, сопровождаемая искренними слезами, села в карету и уехала из Сен-Жермена. Ее путь лежал на улицу Сент-Антуан, в монастырь.

Что же касается Людовика XIII, то он, пряча слезы, вскочил на коня за несколько мгновений до отъезда любимой и отправился в дорогой его сердцу Версаль, чтобы там спрятать свое горе. Он вырвал у своей нежной подруги последний крик любви:

— Увы! Я больше его никогда не увижу!

Вот в этом Луиза как раз ошибалась.

Как только экипаж бывшей фрейлины королевы и всадники свиты короля скрылись из вида, ее величество приказала подготовить ее карету для возвращения в Париж. В отсутствие короля она предпочитала, чтобы ее отделяло от кардинала как можно большее расстояние. Ришелье жил в это время в своем дворце в Рюейе в окружении любимых им оранжерей и кошек.

Кроме того, в такую теплую, сырую, дождливую погоду окружающие леса наводили невероятную тоску. И наконец, с наступлением весны многие молодые люди возвращались в войска перед грядущими боями на востоке, на юге и на севере.

На юге король приказал отбить у испанцев Леренские острова, а на севере должны были вот-вот дать о себе знать войска кардинала-инфанта, брата королевы. На востоке собирали людей, чтобы отправиться маршем на Седан, где занял оборону непокорный граф де Суассон. Что же касается восстания кроканов — крестьян, взбунтовавшихся против непосильных налогов, — то с ними маршал Лавалет справится сам. У него достаточно солдат.

На обратном пути в Париж Сильви заметила, что ее величество все время шепчется с Марией де Отфор, которую королева усадила рядом с собой. По какой-то одной ей известной причине Мария радовалась возвращению в Лувр, который она всегда терпеть не могла.

Сильви и сама была не против оказаться поближе к особняку Вандомов. Она рассчитывала отправить туда Жаннетту за новостями о Франсуа. Ведь с момента приезда в Сен-Жермен она ничего о нем не знала.

Но, как и опасалась Сильви, Жаннетта вернулась несолоно хлебавши. Вся семья выехала из столицы, и никто ничего не знал о герцоге де Бофоре. Девушке оставалось только смотреть на дождь за окном, грустно перебирая струны гитары.

Через три дня после их возвращения Жаннетта передала хозяйке записку. Ее принес один из лакеев, оставшийся на улице Сент-Оноре. От нескольких фраз у Сильви сильнее забилось сердце: «Приходити, катенок! Мне необходима с вами пагаварить в тайне от всех. После таго как каралева ляжет спать у церкви вас будит ждать корета». Большие буквы, написанные рукой, явно непривычной к перу, и огромное количество орфографических ошибок. Но внизу красовалась подпись Франсуа, а Сильви отлично знала, что он всегда презирал искусство правописания. Она прижала записочку к сердцу, осыпала ее поцелуями и спрятала за корсажем.

— Сегодня вечером я хочу быть очень красивой! — объявила она Жаннетте. Служанка засмеялась от радости, видя свою заскучавшую в последнее время госпожу такой счастливой.

— Что мы наденем? Наше красивое белое платье?

— Пожалуй, все-таки нет. Это не бал и не званый ужин. Я бы предпочла платье из тафты лимонного цвета, расшитое белыми маргаритками и с кружевом у выреза. Он любит этот цвет и говорит, что от него становится солнечнее. Это будет приятно в такую безрадостную погоду. — Будьте спокойны, вы будете очень хорошенькой!

И действительно, зеркало очень скоро ей это подтвердило. Жаннетта укутала свою хозяйку в длинный шелковый черный плащ с капюшоном на бархатной подкладке, укрывавший девушку с головы до пяток. Потом оделась сама. Речь, конечно, даже не шла о том, чтобы Сильви отправилась одна. Она еще недостаточно взрослая… и вообще! Жаннетта на всякий случай подождет ее в карете.

Отлично зная порядки во дворце и располагая возможностью войти и выйти, когда им угодно, женщины без помех добрались до церкви Сен-Жермен-дОксерруа. Там их на самом деле ждала карета с гербом Вандомов. На козлах сидел Пикар, один из кучеров герцогского дома.

— Вот видишь, ты вполне могла отпустить меня одну, — проворчала Сильви, садясь в карету.

— И позволить вам ехать по Австрийской улице без защиты и в вашем-то возрасте? И думать об этом забудьте! Куда идете вы, туда и я!

Было приятно чувствовать, что о тебе так заботятся. Сильви нашла пальцы своей спутницы и пожала их. Тем временем карета тронулась, но вместо того чтобы свернуть налево к улице Сент-Оноре, лошади повернули вправо. Сильви отдернула занавеску и спросила у Пикара:

— Куда вы меня везете?

— Туда, куда мне приказали вас привезти, мадемуазель. Будьте любезны, не открывайте больше занавесок!

К нетерпеливому ожиданию прибавилось еще и любопытство. Неужели Франсуа ждет Сильви в своем собственном доме? Что у него может быть такого «тайного», чтобы он не мог навестить ее в Лувре и все рассказать? Или… Может быть, ему захотелось провести с ней время наедине? Как это было бы чудесно! При этой мысли Сильви порозовела от возбуждения, и дорога сразу показалась ей бесконечной.

Жаннетта украдкой все же приоткрывала занавески, чтобы иметь представление о том, куда они едут.

— Мы едем в какое-то место в квартале Марэ, — шепнула она. — Ой! Я вижу башни Бастилии и огни, которые там зажигают по вечерам!

Почти сразу же экипаж свернул в узкую улочку, а затем в едва освещенный дворик у небольшого особняка, еще меньшего, чем дом де Рагнеля. При стуке лошадиных копыт ворота открылись и немедленно захлопнулись снова. В неярком свете, льющемся из дверей, размытой тенью нарисовался силуэт лакея. Сильви вышла из кареты одна и направилась к нему. В прихожей не оказалось почти никакой мебели, кроме сундука, на котором стоял подсвечник с тремя свечами. Его и взял лакей, чтобы проводить гостью. Они прошли по дряхлой лестнице, где ступеньки немилосердно скрипели и трещали. Потом свернули в узкую галерею, от обтрепанных гобеленов тянуло сыростью. Сильви никак не могла понять, что Франсуа, всегда само воплощенное великолепие, делает в подобном месте. И тут перед ней распахнулась дверь.

Обстановка сразу изменилась. Девушка оказалась в огромном кабинете, обитом по стенам кожей из Кордовы, позолоченной и расписанной узорами. Здесь недалеко от стола с остатками ужина стояли, как в гостиной, уютные кресла. Сильви оглядела эту картину суровым взглядом. Она, разумеется, знала о почти скандальном аппетите Франсуа, но тогда он мог бы и ее пригласить.

Лакей вышел, оставив ее в одиночестве. Сильви повернулась на каблуках, чтобы оглядеть каждый уголок комнаты. Ей пришлось смириться с очевидным. Кроме нее, в кабинете никого не было. Она села в кресло, потом заметила маленькую корзинку с черешней и, взяв горсть ягод, попробовала их. Косточки и хвостики она бросала в камин, где разожгли огонь, чтобы спастись от влажной прохлады вечера. Слишком взволнованная предстоящим свиданием, Сильви смогла днем проглотить только кусочек печенья.

Черешня оказалась просто восхитительной, но, пока она ее ела, Сильви чувствовала, как внутри нарастает недовольство. Почему Франсуа заставляет ее ждать? Она взяла еще несколько ягод и только собралась снова сесть в кресло, как скрытая в резной стене дверь открылась. Вошел мужчина, но это был вовсе не Франсуа. Перед Сильви стоял сам герцог Сезар.

От удивления и особенно от разочарования Сильви стремительно вскочила, забыв о хороших манерах. Черешня посыпалась на пол:

— Как? Это вы? — воскликнула девушка, не сумев справиться с собой.

Герцог Сезар явно не рассчитывал на такой прием. Намеренно задерживаясь, он рассчитывал, что девчонка при его виде растеряется от страха и уважения. Но она смотрела на него горящими от ярости глазами и, похоже, даже не собиралась его приветствовать, как положено.

— Если бы я этого не знал, я бы поинтересовался, где вас воспитывали, дочь моя. Где же хорошие манеры, которые так старалась вам привить герцогиня?

Сильви поняла, что ей нужно уступить. Если она станет упорствовать, это ни к чему не приведет. Перед ней стоял человек, которого она никогда не любила, но ведь он отец Франсуа и все-таки ее благодетель. К нему необходимо отнестись с должным уважением. С очаровательной грацией Сильви присела в реверансе.

— Герцог! — произнесла она. Рассерженный герцог не собирался помочь ей встать, и девушка добавила, пытаясь смягчить его раздражение:

— Вы должны понять мое удивление. Я получаю записку от Ф… от герцога де Бофора, лечу сюда и…

— ..и встречаете меня. Я понимаю, какое впечатление это на вас произвело, но мне необходимо было с вами поговорить.

— В таком случае, зачем же пользоваться именем вашего сына? Вам достаточно было позвать меня, и я бы немедленно пришла.

— Возможно, но не наверняка. С другой стороны, записка могла случайно попасть не в те руки. А я хотел бы напомнить вам, что король запретил мне не только появляться при дворе, но даже жить в Париже. Да встаньте же вы, черт побери!

— С радостью, герцог! — облегченно выдохнула Сильви, уже чувствовавшая, что вот-вот упадет. Она осталась стоять и смотрела прямо на него. С некоторой грустью девушка осознала, что изгнание, пусть и такое роскошное, не пошло ему на пользу.

В сорок три года Сезар Вандомский казался сильно попорченным временем, постаревшей копией Франсуа. Он не расплылся только потому, что, как и все Бурбоны, оставался сумасшедшим охотником, а длительные прогулки верхом и упражнения со шпагой сохранили ему стройность и упругие мышцы. Зато на лице отразились следы всех страстей и пороков, мучивших этого человека.

Как и его младший сын, герцог Сезар был высок ростом и обладал фигурой атлета. Как и у Франсуа, у него был крупный нос и голубые глаза его отца Генриха IV, но со временем они налились кровью, рот стал вялым, его некогда великолепные зубы пожелтели, а белокурые волосы не только поседели, но и поредели. На носу появились прыщи — следствие неумеренного пьянства. Что делать в деревне после охоты? Только пить. Да еще потакать своему слишком сильному пристрастию к мальчикам. Он их щедро вознаграждал, слишком щедро, проделывая в своем состоянии изрядные прорехи, вызывающие опасение. К тому же его постоянно грызла тоска по Бретани, его любимой провинции, где он чувствовал себя королем. Титул правителя Бретани ему вернули, а вот должность нет. Ему даже запретили туда возвращаться. А этот рожденный на земле человек, сын уроженки Пикардии и уроженца Беарна, привязанного сердцем к каждой частичке своего завоеванного в боях королевства, обожал море. Единственная страсть, которую герцог Сезар передал по наследству младшему сыну Франсуа.

Герцог Вандомский, со своей стороны, не без удивления рассматривал стоящую перед ним молоденькую девушку. Неужели это то маленькое создание со смуглой кожей и огромными глазами, ее единственным достоинством, которое принес когда-то к ним в дом Франсуа, подобрав, словно брошенного котенка, а его жена и дочь взяли под свое покровительство? Безусловно, той совершенной красоты мадонны, которой обладала ее мать, этой малышке не достичь. Но как она изменилась! Рот немного великоват, носик короткий, миндалевидные глаза огромны. Она по-прежнему напоминала кошечку, оправдывая прозвище, данное ей Элизабет. Только кожа посветлела и приобрела легкий золотистый оттенок, а в шелковистой гриве пышных каштановых кудрей, которую удерживают над ушами желтые ленты, появились совершенно очаровательные почти серебристые прядки. Нет, красавицей в строгом смысле этого слова ее не назовешь, но лукавая мордашка не лишена очарования. И в общем, эта девушка, заговорившая уже так, как принято при дворе, соблазнит не одного мужчину. Главное, чтобы среди них не оказалось герцога де Бофора. И Сезар почувствовал, как крепнет его уверенность в том замысле, от которого он, вероятно, отказался бы, окажись мадемуазель де Лиль блеклой и незаметной.

— Садитесь! — наконец произнес герцог Сезар, указывая Сильви на кресло, с которого она встала. Сам он пристроился прямо на столе с остатками ужина. — И сначала ответьте мне на вопрос: какие чувства вы испытываете к моему сыну Франсуа?

Перед откровенной грубостью его слов Сильви покраснела, как черешня, которую только что ела. Этот человек, уставившийся на нее ледяными глазами с кривой саркастической улыбочкой, изогнувшей его губы, был последним человеком на свете, которому ей захотелось бы открыть свое сердце. Она бы даже предпочла кардинала Ришелье. Тот хотя бы проявил к ней некоторую симпатию. Но Сильви постаралась проследить за своим голосом, чтобы тот предательски не задрожал.

— Мне дороги все члены вашей семьи, герцог. Во всяком случае, те, кто отнесся ко мне по-доброму.

— Значит, это исключает Меркера, который вас терпеть не может, и меня самого…

— Вы меня тоже любите не больше, чем ваш старший сын. И все-таки вы проявили большую щедрость, дав мне имя, состояние, положение в обществе, наконец…

— Всем этим вы обязаны герцогине. Моя жена самая упрямая женщина на этой земле теперь, когда ее мать скончалась. Но я тем не менее рад, что вы признательны нашей семье, и надеюсь, что вы это докажете. Но вы не ответили на мой вопрос, юная дама! Вы действительно любите Бофора, как в этом уверены все в нашем доме? Вы ведь понимаете значение слова «любить»? Так да или нет?

Сильви гордо вскинула голову и прямо посмотрела в глаза герцогу:

— Да.

Она ничего больше не добавила, но произнесла коротенькое слово так твердо, что никаких сомнений не оставалось. Сезар продолжал молча рассматривать ее, и тогда девушка крепко сжала руки и добавила:

— Мне кажется, что я его любила всегда, с той самой минуты, когда он нашел меня в лесу. И я уверена, что никогда никого больше не полюблю.

Это было сказано очень просто. Но от этого ее слова стали еще весомее. Герцог Вандомский ни на минуту не усомнился в ее искренности. Правда, ему хотелось знать больше.

— Но я полагаю, вы не надеетесь, что он женится на вас? Раз уж он не стал рыцарем Мальтийского ордена, Франсуа может взять в жены только принцессу, вы это понимаете?

— Мне все это известно, но для любви брак не обязателен. Для этого нет необходимости быть все время вместе. Настоящая любовь выносит все — разлуку, расставания, одиночество и даже смерть.

— Кто, черт побери, вас этому научил? — воскликнул Сезар, удивленный философскими рассуждениями столь молоденькой девушки. — Это старина Рагнель наговорил вам этих глупостей?

— Никто меня не учил, герцог. Мне кажется, я знала это всегда.

— Что ж, замечательно, но сейчас мы посмотрим, что из этого выйдет на практике. Я пригласил вас, так как хочу проверить, насколько прочна ваша любовь. Если бы с Бофором что-нибудь случилось, что бы вы стали делать?

Сердце Сильви пропустило один удар, но она даже виду не подала.

— Все, что только в моих силах, чтобы ему помочь.

— Вот это мы сейчас увидим! Он в опасности, — произнес герцог, подчеркивая каждый слог.

— Что ему угрожает?

— Смерть, если только его схватят. Чего, по счастью, пока не произошло.

— Боже мой! Но что же произошло?

— Он дрался на дуэли в Шенонсо и убил своего противника.

Охваченная ужасом, Сильви на мгновение закрыла глаза. Она знала, насколько однозначно оценивают подобный факт указы Ришелье. Дуэль привела Монморанси-Бутвиля на эшафот. Страшный кардинал, не задумавшись ни на мгновение, отправит туда же внука Генриха IV. Кто знает, может быть, это даже доставит ему удовольствие.

— Из-за чего была дуэль?

Вандом медлил с ответом, но Сильви, устремив на него свои прозрачные глаза, добавила:

— Из-за женщины?

— Да. Из-за госпожи де Монбазон. Вы, вероятно, не в курсе, но она его любовница, — резко бросил он. — Господин де Туар плохо отозвался о ней в присутствии моего сына. Франсуа этого не стерпел, полагая, что в этом состоит его долг как дворянина и как любовника. Мария де Монбазон сходит по нему с ума…

— Но он любит другую, — закончила за герцога Сильви. — Как это обычно и бывает…

— Другую? Кого же это?

— Если вы не знаете, то должны хотя бы подозревать. Я привыкла думать, что красавица герцогиня де Монбазон — это всего лишь роскошная ширма. И именно та, другая, только ухудшит дело, если люди кардинала схватят де Бофора. Где он?

— Я вам этого не скажу, тем более что и сама дуэль пока остается тайной. Но всегда возможно, что поползут слухи. Если об этом станет известно Ришелье, он отправит одного из своих палачей, Лафма или Лобардемона, и те под пыткой вырвут правду у свидетелей или у слуг. А эти люди заставят апостола Петра признаться, что он изнасиловал Богородицу, настолько ужасны их методы. Если Бофора схватят, его ничто не спасет… Только, может быть, вы?

— Я? Но что я могу сделать?

Герцог Сезар сделал эффектную паузу. Потом встал, все так же молча подошел к шкафу, открыл его и что-то достал.

— Мне говорили, что вы в отличных отношениях с кардиналом. Это правда?

— Слишком сильно сказано. Я имела честь петь для него лично три раза в его дворце. Он действительно был со мной очень мил и деликатен.

— Значит, его высокопреосвященство вас ни в чем не подозревает! Это просто великолепно!

— Я не понимаю почему, — заметила Сильви. У нее в груди зашевелилось беспокойство. Ей совсем не нравилась жестокая улыбка, с которой герцог Вандомский рассматривал то, что лежало у него на ладони.

— Хорошо, я открою вам глаза. И одновременно смогу судить, настолько ли велика ваша любовь к Франсуа, как вы говорите. Если моего младшего сына арестуют, его не спасет никто и ничто, кроме…

— Кроме?

— Смерти Ришелье. Если опасность достигнет крайней точки, вы устроите так, чтобы «Красный герцог» позвал вас успокоить музыкой и пением его страдания. И вы успокоите его навсегда.

Тут горло Сильви мгновенно пересохло.

— Что? Вы хотите, чтобы я…

— Чтобы вы его отравили. Вот этим! — произнес герцог, поднося к носу Сильви пузырек из очень темного стекла с плотно притертой стеклянной пробкой. — Вам это будет не сложно. Я узнал, что во время ваших визитов вы выпиваете немного испанского вина. И сами наливаете бокал кардиналу.

Решительно, он слишком много знал, но Сильви, охваченная возмущением, оставила на потом выяснение вопроса — кто она, или он, или они, так подробно донесшие обо всем герцогу Вандомскому.

— Я? Должна это сделать? Незаметно налить смертельный яд и потом протянуть его — я так полагаю, с улыбкой?! — тому, кто с доверием принимает меня? Почему бы вам не обратиться к какому-нибудь алчному лакею? Во дворце кардинала таких множество.

— По одной простой причине. Ришелье заставляет другого человека пробовать все, что он ест или пьет. Кстати, именно эту функцию выполняете для него и вы. Только вы этого не замечаете. Вы ведь пьете первой, верно?

— Да, это так. Кардинал никогда не пьет первым. Неужели он так подозрителен?

— И даже больше. Все знают, что министр любит кошек, но то, что их так много в его покоях, это тоже не без причины. Возьмите этот флакон!

— Нет! Я никогда не смогу совершить такой подлый, низкий поступок! Если вы желаете Ришелье смерти, атакуйте его сами, честно и с открытым лицом.

Герцог Вандомский тяжело вздохнул и пожал плечами:

— Я спрашиваю себя, не слишком ли много рыцарских романов заставлял вас читать де Рагнель. В наши дни либо убиваешь ты, либо убьют тебя… А теперь, раз вы предпочитаете, чтобы Бофор поднялся на эшафот и там расстался с головой…

— Нет! О боже, нет!

Сильви закричала, потому что ее воображение в мгновение ока нарисовало ей ужасную картину, которую столь хладнокровно описывал герцог.

— Тогда, моя дорогая, вам придется выбирать. Либо этот преждевременно состарившийся человек, уже изъеденный болезнью, либо тот, кого, по вашим словам, вы любите. Но если Бофора арестуют, вам придется решать очень быстро.

Напуганная всем происходящим, Сильви, поставленная перед ужасным выбором, попыталась рассуждать:

— Но ведь его еще не арестовали? — Нет, но это может случиться со дня на день. И будьте уверены, я вам сообщу немедленно.

— Никогда нельзя сказать наверняка, когда кардинал пригласит меня. С тех пор как он живет во дворце в Рюейе, он этого не делает.

— Это ни о чем не говорит. Лувр гораздо ближе к его дому, чем Сен-Жермен к его летней резиденции, где у него и без вас много развлечений. Но он вернется. Если моего сына схватят, то его точно запрут в Бастилии. И этот проклятый человек в красном, слишком довольный тем обстоятельством, что моего сына наконец арестовали, захочет быть поближе, чтобы насладиться его мучениями.

— В таком случае он точно не станет просить меня спеть ему. У него будут, как вы только что сказали, другие развлечения…

— Да будет вам! Ришелье несомненно захочет насладиться вашей тревогой. Вы очаровательная игрушка. Довольно забавно, вы не находите, заставить страдать очаровательную игрушку?

— Вы вполне можете сами ответить на этот вопрос, герцог, — с горечью ответила Сильви. — И я не уверена, что вас это не забавляет. Но почему герцог де Бофор не уедет, если он опасается ареста?

— Потому что он сумасшедший и ему нравится играть в кошки-мышки. Даже в том случае, если в роли мышки выступает он сам. И потом, я полагаю, что никакая сила в мире не заставит его уехать из Франции, где его сердце удерживает столько интересов. Возьмите флакон! И действуйте так, как я вам сказал. И помните только одно. Если Бофор сложит голову на плахе, вам тоже не удастся долго оплакивать его. Я вас задушу собственными руками.

— Вам не придется так утруждать себя, герцог, — возразила Сильви. — Если умрет Франсуа, я тоже умру. Ваша помощь мне не понадобится. К тому же если я вас послушаюсь, то подпишу приказ о собственной смерти. Вы полагаете, что король оставит меня в живых, если я убью его министра?

— Вполне возможно, ведь если вы проявите достаточно ловкости, вас никто не заподозрит. Разве вы не выпили раньше Ришелье? Яд нужно бросить в его бокал перед тем, как вы нальете ему вина. Меня заверили, что этот яд действует очень быстро. Что-то вроде «аква Тофана», столь дорогой сердцу венецианцев… А потом, — цинично добавил герцог, — если вас арестуют, вы, по крайней мере, сможете утешать себя тем, что вы спасли того, кого любите…

Теперь все стало ясно окончательно. Сильви ясно дали понять, во что ценит ее жизнь Сезар Вандомский. Она протянула руку:

— Давайте! — решительно произнесла мадемуазель де Лиль, оставив сомнения.

Широкая улыбка осветила лицо ее мучителя:

— Надо же, вы стоите большего, чем я думал! Естественно, это должно остаться между нами.

Сильви мгновенно вышла из себя и, давая волю своему гневу, кипевшему в душе чуть ли не с самого начала разговора, выпалила:

— Не принимайте меня за глупую гусыню! Вы что думаете? Я стану размахивать этим флакончиком под носом у первого встречного и сообщать всем и каждому, что, поклявшись сжить со света кардинала, вы не нашли ничего лучшего, как превратить меня в отравительницу? Если герцогиня об этом узнает, она умрет. А я ни за что на свете не хочу ей причинить ни малейшей боли.

— Тогда проследите за тем, чтобы ей не пришлось страдать, потеряв сына!

— Ах, как вы находчивы! Во всяком случае, мне хотелось бы знать, что вы будете говорить епископу де Коспеану, когда пойдете к нему на исповедь. Я полагаю, об этом вы промолчите, — Сильви помахала флакончиком. — В таком случае ваша исповедь будет неискренней и вы отправитесь прямиком в ад, если смерти будет угодно забрать вас прежде, чем вы смоете с себя это преступление! И меня это только обрадует!

Выпалив последнюю фразу, Сильви спрятала флакон с ядом в карман платья, подобрала накидку, которую сбросила, когда пришла, и резко повернулась спиной к герцогу. Не подумав даже сделать реверанс, она высоко вскинула голову и быстрыми шагами вышла из комнаты величественной походкой королевы.

Но, спустившись по лестнице, Сильви вынуждена была остановиться и перевести дух. Можно было подумать, что она долго бежала. Ее сердце бешено колотилось где-то в горле, девушка побоялась, что сейчас упадет в обморок. Чтобы успокоиться, она присела на старый сундук. Ей вдруг отчаянно захотелось немедленно проглотить все содержимое проклятого флакона и покончить раз и навсегда с этой жизнью, которой нечего больше было ей предложить.

Франсуа подрался на дуэли из-за женщины, его любовницы. Но на самом деле он любил другую, и это была не Сильви. Ее он никогда не полюбит. Потом девушка подумала, что ее смерть никак не спасет Франсуа, если она умрет сейчас. Он на самом деле подвергается большой опасности, потому что ему не приходится ждать милости ни от короля, ни от кардинала. Королева, вне сомнения, станет просить за него. Но много ли стоят просьбы женщины, которую ненавидит кардинал, а король не чает, как от нее избавиться?

Сильви посидела так немного, пытаясь привести в порядок свои мысли. И тут ее осенило — если Франсуа арестуют, она все сделает так, как приказал ей герцог Вандомский. Но только она добавит яд в графин и выпьет отраву вместе со своей жертвой. По крайней мере, все будет кончено и у нее появится одно преимущество. Так ей удастся избежать ареста и ужаса публичной казни на глазах у толпы… И возможно, пыток. Да, сомневаться не приходится, это наилучшее решение. А потом, может быть, господь простит ее…

Немного успокоенная, Сильви снова спрятала пузырек в карман, завернулась в накидку и подошла к карете как раз в ту минуту, когда прибежал лакей с канделябром. Но молодые глаза девушки уже привыкли к темноте.

— Ну что? — поинтересовалась Жаннетта.

— Прошу тебя, не задавай мне сейчас вопросов! Может быть, позже я тебе расскажу…

Ворота распахнулись, и, покачиваясь на камнях мостовой, карета покатила обратно в Лувр.

На следующее утро Сильви получила приказ собираться. Она еще не пришла как следует в себя после ужасного вечера, который мог бы быть таким приятным, но выбирать не приходилось. Ей следует сопровождать королеву в аббатство Валь-де-Грас. С ее величеством поедут только де Ла Порт, Мария де Отфор и она. В этом Сильви увидела знак особого доверия. Это ее тронуло. Да и Мария подтвердила: королева любит своего «котенка» и очень хочет послушать, как Сильви будет петь в часовне.

Монастырь, расположенный в пригороде Сен-Жак, был дорог сердцу Анны Австрийской по многим причинам. Во-первых, именно она шестнадцать лет назад отдала приказ начать его строительство. Во-вторых, в обители у нее было отдельное помещение с видом на сад, где ей нравилось отдыхать. И наконец, аббатство принадлежало ордену бенедектинок и располагалось за стенами столицы, на проезжей дороге, вдоль которой стояли только монастыри. Так и должно было быть на этой знаменитой дороге, по которой в течение многих веков шли паломники в Сен-Жак-де-Компостель помолиться возле усыпальницы святого Якова. Но королеве она напоминала о другом. Эта дорога вела в Испанию. Именно в этом монастыре Анна Австрийская чувствовала себя как дома. И настоятельница, Луиза де Милли, ставшая матушкой Сент-Этьенн, была ее преданной подругой. Тем более верной, что, рожденная во Франш-Конте, она когда-то была подданной короля Испании.

Верный своим полицейским привычкам, кардинал попытался найти себе парочку шпионок среди здешних монахинь, но, судя по всему, ему это не удалось. Но, может быть, что, попав в окружение, полностью преданное их благодетельнице, кардинальские соглядатаи так и не смогли ничего передать своему хозяину.

Днем Анна Австрийская вела почти монашескую жизнь. Она участвовала в службах, ее голос, исполненный искренней веры, сливался с хором монахинь. Она делила с ними трапезу. Ее маленький домик окнами в сад состоял всего из двух комнат — на первом этаже гостиная со стеклянной дверью-окном, а на втором этаже спальня, выходящая на крохотную террасу. Что же до Марии де Отфор и Сильви, им было позволено спать в двух кельях позади домика. Но Сильви очень быстро поняла, что в этой монашеской обители, по крайней мере в той ее части, где жила королева Анна, ночь не была создана для сна. Именно в это время здесь начиналась самая бурная деятельность. Когда они только что приехали, Мария попыталась вразумить свою юную подругу еще до того, как та начнет задавать вопросы.

— Вы помните, как в Виллеруа, по дороге в Фонтенбло, я спросила вас, любите ли вы королеву?

— И я ответила вам, что поклялась ей в абсолютной верности.

— Именно на это мы с ее величеством и рассчитываем. Поэтому мы и взяли вас сюда. В аббатстве Валь-де-Грас наша добрая повелительница может быть самой собой и не опасаться шпионов кардинала. Она может принимать кого захочет — лучше всего ночью, — а также вести переписку со своим братом, кардиналом-инфантом, с госпожой де Шеврез, ее подругой, пребывающей в ссылке, и многими другими, не делая из этого тайны. В Лувре это невозможно.

— Но ведь из королевского дворца так легко уйти и вернуться когда угодно?

— Когда речь идет о фрейлине, да. Но помните — во дворце глаза повсюду, и все они устремлены на королеву.

— А здесь? Разве монахини слепы?

— Они видят только то, что им хотят показать… То есть ничего. Выгода нашего положения в том, что мы как бы в монастыре, но ведь обета мы не давали. Только настоятельница де Сент-Этьенн посвящена во все наши дела и заботится, чтобы ее подопечные не знали лишнего. Если бы все сложилось иначе, я не представляю, как бы мы принимали эмиссаров и отправляли их…

— Эмиссаров?

— Да. В монастырской стене в саду есть калитка, скрытая плющом. Через нее все входят и выходят. А теперь за работу! Я научу вас шифровать послания.

Сильви спустилась с небес на землю, и ей пришлось смириться с очевидным. Переписка королевы со своими друзьями за границей была отнюдь не невиннными сообщениями о семейных делах, хотя именно так и пытались представить письма Анны Австрийской ее братьям, королю Испании и кардиналу-инфанту. Речь шла о настоящей измене. В закодированных посланиях говорилось обо всем, что удалось узнать королеве о планах, даже военных, короля Франции и его министра. Королева писала и бывшему испанскому посланнику в Париже, которого Ришелье выдворил из страны, и графу де Мирабелю, устроившемуся теперь в Брюсселе. Королева писала и в Англию, переправляя письма через бывшего слугу незабвенного Бекингема. Теперь, после гибели хозяина, он служил секретарем у английского посла. Перед Сильви возникала совершенно неожиданная картина. Что же касается де Ла Порта, то он играл во всем этом самую главную роль. Именно благодаря ему приобретались необходимые материалы — симпатические чернила на основе лимона и многое другое, — что он, разумеется, не хранил в Лувре, а прятал в особняке госпожи де Шеврез на улице Сен-Тома-дю-Лувр, где имел собственные комнаты. Кроме этого, камердинер королевы находил посредников для доставки писем среди дворян, яростно ненавидевших Ришелье, или среди священников, которым исправно платила очень католическая Испания.

Сильви свободно говорила и писала по-испански. Ей поручили переписать кодом несколько посланий, пожалуй, чересчур компрометирующих. Она справилась с этой задачей, но ее мучила тревога, и девушка поделилась ею с Марией:

— Разве мы не рискуем? Если шпионы кардинала узнают хоть капельку о том, что здесь происходит, в Бастилии окажемся не только мы, но и королева…

— Вы боитесь?

— Я? Чего же, ради всего святого? — грустно ответила Сильви, постоянно помня о пузырьке с ядом, который ей удалось спрятать в балдахине своей кровати в Лувре.

— В вашем возрасте и с вашей внешностью можно надеяться получить от жизни больше, чем стены тюрьмы.

— Я могу вас спросить о том же.

Мадемуазель де Отфор вскинула свою прекрасную голову, увенчанную великолепными белокурыми волосами, и гордо улыбнулась.

— Возможно, но я люблю королеву и готова служить ей всегда, даже в застенке. Везде, где бы она ни очутилась. В любом случае король ограничится тем, что разведется с ней. Он так об этом мечтает.

— Но почему ее величество так поступает? Это же — простите меня! — недостойно королевы Франции!

— Не ошибитесь, котенок! То, что мы здесь делаем, не направлено ни против короля, ни против Франции. Если Испания одержит большую победу, королю придется избавиться от Ришелье. В самом худшем случае нам только и удастся, что посеять некоторые сомнения в его мыслях.

— Сомнения? Вы собираетесь представить кардинала предателем?

— Почему бы и нет? Госпожа де Шеврез в своей провинции совершила невозможное. Она нашла человека, который изумительно подделывает почерки. Надо только заручиться его согласием. И поверьте мне, когда «Красный герцог» будет низвергнут, народ, который он задавил налогами, станет плясать от радости и охотно поможет своим хозяевам вновь отстроить те замки, у которых сейчас сносят башни и крепостные стены по приказу Ришелье. Да и сам король почувствует себя счастливее, когда освободится от надоевшего надзирателя, поверьте мне. Мы поможем вернуться домой королеве-матери, живущей из милости у епископа Кельнского…

Адвокатом Мария оказалась отличным, а Сильви все еще оставалась новичком в дворцовых интригах, и у нее не появилось желания во всем этом разобраться, поскольку доверчивая девушка была к тому же слишком занята собственными переживаниями. В конце концов, юная фрейлина поклялась служить королеве и станет служить ей до конца!

В первую ночь де Ла Порта отправили с письмом, а Мария де Отфор была слишком занята, расшифровывая сложное послание. Поэтому именно Сильви доверили пост у потайной двери в саду, объяснив ей предварительно, как она действует. Ей следовало открыть ее только после условного сигнала.

Ночь выдалась теплой, и юная стражница не могла замерзнуть. Ей даже понравилось смотреть на звезды и наслаждаться ароматом, исходящим от клумб, где пионы ирозы только начинали распускаться, а клевер и боярышник нежно благоухали. Идеальное место, чтобы мечтать о любви, когда тебе всего пятнадцать лет. Но человек в маске, которому Сильви открыла дверь около полуночи, прервал ее грезы. От него разило потом, лошадью и перегретой кожей. И тем не менее мадемуазель де Лиль проводила его в гостиную, где он долго беседовал вполголоса с королевой. Потом его снова поручили заботам Сильви, проводившей его обратно до калитки.

— Завтра вечером, — сказала ей Мария, — вам придется снова занять этот пост. Нам только что сообщили о прибытии очень важного гостя… Я надеюсь, вас это не слишком утомит?

— В такую погоду это одно удовольствие, и сад так красив!

Вместо ответа де Отфор погладила свою подружку по щеке.

— Вы мне и вправду очень нравитесь, — только и сказала она.

На следующий день, как только колокол на облитой серебристым лунным светом колокольне аббатства пробил десять ударов, появился новый гость. Сильви отворила калитку высокому мужчине, закутанному до самых глаз в черный плащ, а черная шляпа без перьев была надвинута до самых бровей. Но вместо того чтобы быстро войти, незнакомец остался стоять на месте. Сильви поторопила его:

— Входите же, сударь! Вас ждут…

На этот раз он как-то нерешительно перешагнул порог и, пока Сильви закрывала за ним дверь, сбросил плащ с лица.

— Скажите мне, что я сплю, Сильви! Ведь это не вы?

Сильви прижала кулачок к губам, чтобы заглушить готовый сорваться крик:

— Вы? О, это невозможно!

— Можно подумать, что мы оба с трудом верим в реальность происходящего этой ночью, — прошептал Франсуа. — Какого черта вы здесь делаете? Вы что теперь — монастырская привратница?

Герцог де Бофор выглядел очень недовольным, но Сильви была слишком напугана, чтобы это заметить.

— Я фрейлина королевы и делаю то, что она мне приказывает. Но к вам ведь это не относится. Вы в Париже?! Когда вас, возможно, ищут! Неужели вы сошли с ума?

Франсуа пальцами взял ее за подбородок и приподнял лицо к свету, чтобы взглянуть девушке в глаза. В серебряном луче луны она заметила, как заблестели его зубы в улыбке.

— Запомните хорошенько. Всегда кто-нибудь где-нибудь меня ищет. Что же до сумасшествия, вы ведь уже давно знаете правду, котенок, верно? Но… Что это? Вы плачете?

— Уезжайте, умоляю вас! Уезжайте, и как можно дальше!

— Именно это я очень скоро и сделаю. А пока что перестаньте говорить глупости, моя красавица! Вы ведь исполняете волю королевы? И я делаю то же самое, только я не жду, пока она мне об этом скажет! Мне нравится предвосхищать ее желания.

Внутри маленького домика кто-то вдруг резко поднял штору, и в окне стал виден силуэт Марии де Отфор.

— Нам лучше отправиться туда! — произнес де Бофор. — Никогда не следует заставлять дам ждать.

И он уверенно побежал на свет, как человек, отлично знающий дорогу. Сильви ничего не оставалось, как подобрать свои юбки и бежать следом за ним. Она появилась в гостиной как раз в тот момент, когда Франсуа приветствовал Марию:

— Вы взяли в свои ряды и котенка? Идея совсем недурна! Несмотря на ее хрупкую внешность, это очень целеустремленная особа…

— Вы совершенно правы! Среди фрейлин у нас вообщене слишком большой выбор. Кроме того, она говорит и пишет по-испански почти так же хорошо, как герцог д'Оливарес, и куда лучше, чем королева Испании, сестра нашего дорогого короля Людовика XIII… Идемте! Вас ждут с нетерпением!

Сердце Сильви пронзила внезапная боль. Она все еще была под впечатлением от неожиданной встречи с Франсуа и вдруг, словно очнувшись, поняла, что Мария ведет его по лестнице на второй этаж. Там располагалась спальня королевы, а вчерашнего посетителя Анна Австрийская принимала в гостиной.

Резким жестом девушка стерла обеими руками вновь набежавшие слезы и подумала, что Валь-де-Грас — это не только гнездо политического шпионажа, но и славное местечко для самых нежных свиданий. Подумала и сразу же одернула себя. Какое свидание в присутствии мадемуазель де Отфор, которая славится при дворе своим острым язычком? Но минуту спустя Мария спустилась вниз.

— Вы уже достаточно потрудились сегодня, моя дорогая! — сказала она, не глядя на Сильви, усевшуюся у камина, чтобы сжечь кое-какие бумаги. — Идите спать. Я сама провожу герцога!

Девушка встала, но никуда не ушла, а осталась стоять, пристально глядя на подругу. Та наконец повернулась к ней:

— Что такое? Вы разве не слышали? Я вам сказала, Сильви, чтобы вы шли спать!

— Почему? — спросила Сильви, не двигаясь с места. Мария нахмурилась:

— Что означает это ваше «почему»?

— Вы слишком умны, чтобы не понять. Но я объясню, если вы настаиваете. Зачем вы послали меня открыть дверь сегодняшнему гостю?

— Вчера вы отлично справились с подобным поручением.

— Вчера вы были слишком заняты и де Ла Порта здесь не было. Сегодня вечером вы могли бы сами взять на себя этот… труд. Итак, я повторяю свой вопрос: почему я? Ведь именно вы не могли не знать, какое причините мне страдание.

Повисла пауза. Потом Мария подошла к Сильви и обняла ее за худенькие плечи. Она почувствовала, что девушка дрожит.

— Возможно, для того, чтобы проверить степень вашей преданности, детка… Вам плохо? — очень нежно спросила Мария.

Сильви молча покачала головой. Ее душили слезы.

— И сейчас вы, конечно, меня ненавидите, — снова заговорила мадемуазель де Отфор. — Но вы должны все-таки отдать мне должное. Ведь я совсем недавно предупреждала вас, что прекрасный Франсуа разобьет ваше сердечко, верно?

— Дело не только в этом! Я боюсь за него! Разве вы не знаете, что он рискует головой, приходя сюда?

— Мы все ею рискуем — вы, я, Ла Порт и даже настоятельница. Мне казалось, вы это поняли.

— Я все поняла и приняла… Но он — это совсем другое дело! Ходят слухи о дуэли, на которой герцог убил своего противника. И все ради прекрасных глаз госпожи де Монбазон. И вместо того чтобы бежать, он является сюда, почти к самым воротам Парижа или кардинала, что одно и то же!

— Откуда вы это взяли?

Сильви поняла, что, поддавшись своей тревоге и боли, она сказала слишком много. Малышка в отчаянии махнула рукой:

— Говорю вам, слухи. Мне кажется, Жаннетта, моя камеристка, принесла их из дворца Вандомов.

— Вы меня очень удивили! Я получаю много сообщений от разных друзей, но такого не слышала… Как так вышло, что вы мне ничего не сказали?

— Вот сейчас я вам и говорю! А что до правдоподобия этих слухов, так вам нужно только спросить самого герцога де Бофора. Он-то здесь! А сейчас спокойной ночи! Я иду спать, потому что вы мне приказали!

— Я вам ничего не приказывала. Это просто дружеский совет. Пока спишь, время бежит быстрее. И завтра утром все, что случилось сегодня, покажется вам лишь дурным сном…

— Это вы так думаете. Спокойной ночи!

Но, вернувшись в свою келью, Сильви не стала ложиться. Она хотела дождаться Франсуа и поговорить с ним наедине. А это невозможно под ястребиным взором Марии. Единственный выход — выйти из аббатства через потайную дверь и ждать снаружи. Разумеется, следовало задуматься и о том, как потом вернуться обратно. Но ведь еще совсем недавно Сильви с легкостью карабкалась по деревьям в парке замка Ане или в лесах вокруг Шенонсо. Плющ, увивающий стену, послужит ей отличной лестницей. Остается только привести этот план в исполнение!

Сильви начала с того, что избавилась от многочисленных нижних юбок, придающих объем ее простому коричневому платью из фламандского полотна, украшенному лишь кружевными воротником и манжетами. Но без нижних юбок платье стало слишком длинным. Оно, пожалуй, будет сковывать движения. Тогда Сильви подняла юбку повыше, чтобы было удобно, и закрепила ее на талии массивным кожаным поясом. Потом сняла манжеты и воротник, чья белизна слишком бы бросалась в глаза, и завернулась в короткую накидку с капюшоном, чтобы спрятать лицо. Девушка не забыла прихватить и кожаные перчатки. Они понадобятся ей, когда она полезет вверх по плющу. Даже думать нечего о том, чтобы ее увидели завтра с ободранными руками и обломанными ногтями.

Экипировавшись таким образом, Сильви вылезла в окошко кельи, выходившее в огород. Она приземлилась прямо на капустные кочны, стараясь не сбить их большие круглые головы. Потом Сильви побежала к двери и вскоре оказалась по другую сторону монастырской ограды, на маленькой площади. По другую ее сторону возвышалось здание для послушников ордена капуцинов. Зоркие глаза девушки быстро обежали площадь. Лошади нигде не было видно. На этот раз Франсуа проявил осторожность и пришел пешком. Но откуда?

Сильви оставалось только ждать. Луна была на ущербе, она играла в прятки с мелкими облачками, но все было видно почти как днем. Поэтому Сильви спряталась в густом плюще, волнами накрывающем стены монастыря.

Время, как ей казалось, тянулось бесконечно. Холодало. На колокольне прозвонили два часа, когда Франсуа наконец появился. Он был не один, его сопровождал вооруженный до зубов де Ла Порт. Они вместе прошли по улочкам предместья по направлению к воротам Сен-Жак. Вне себя от досады, но решившая идти до конца, Сильви последовала за ними, молясь только о том, чтобы Бофор оставил свою лошадь не слишком далеко. Но когда уже показались более или менее разрушенные стены Парижа, мужчины все еще продолжали идти вдоль крепостных рвов по направлению к югу. Сильви стиснула зубы и не отставала. Она все время спрашивала себя, как далеко они собираются идти. Юная упрямица решила, что обойдет весь Париж, но поговорит с человеком, которого любит. Он держит в своих руках ее жизнь и так бездумно с ней играет…

В этой «прогулке» было что-то нереальное. Окруженный зубчатыми стенами Париж жил своей тревожной ночной жизнью, освещаемый все более тусклым светом луны. Ночную тишину нарушали то крики стражников на городской стене, то эхо застольной песни, доносившееся из казармы гвардейцев, крик котов, ошалевших от жары, лай потревоженной собаки. А Сильви все продолжала идти…

Наконец они выбрались прямо к Сене. Широкая лента реки оловянно поблескивала впереди. И тут Сильви поняла, почему им нигде так и не встретилась привязанная к дереву или к кольцу ворот лошадь. Мужчины спустились на песчаный берег и там расстались. Франсуа с прощальным взмахом руки вскочил в поджидавшую его лодку.

Сильви пронизала отчаянная мысль — ведь ей так и не удастся с ним поговорить. Она открыла рот, собираясь крикнуть — позвать его, попросить подождать ее и — почему бы и нет? — забрать ее с собой, но было уже слишком поздно. Ялик, повинуясь мощным взмахам весел двух гребцов, уже устремился по течению… Измученная Сильви рухнула на колени, спрятала лицо в ладонях и горько заплакала. Она даже не заметила возвращавшегося назад де Ла Порта. Тот прошел метрах в шести от нее, не разглядев хрупкой фигурки.

Когда Сильви снова начала осознавать действительность и оглянулась по сторонам, то поняла, что оказалась в полном одиночестве в довольно мрачном месте. С одной стороны возвышались Нельские ворота и силуэт угрюмой башни, по имени которой они были названы. С другой стороны расположились сады и великолепный дворец королевы Маргариты. Брошенный на произвол судьбы после ее смерти, он служил теперь убежищем для весьма подозрительного сброда.

Сильви с трудом поднялась на ноги. Она с ужасом думала о том, что ей предстоит проделать весь обратный путь пешком. Девушка надеялась, что ей удастся без труда найти пригород Сен-Жак. И тут до нее донесся чей-то крик. Затем хрип, как будто кому-то перерезают горло, — и топот убегающих ног. На нее кто-то налетел, словно пушечное ядро, сбил с ног со страшной руганью, упал сам, потом, быстро вскочив на ноги, исчез в темноте, унося с собой странную смесь запахов грязи и горячего воска.

На этот раз измученной Сильви понадобилось несколько больше времени, чтобы подняться на ноги. И только она сумела встать, как из плотного сумрака вокруг башни появились двое мужчин. Они тоже бежали и непременно вновь сбили бы ее с ног, но, к счастью, вовремя заметили:

— Здесь кто-то есть! Кажется, это женщина.

— Скажите лучше, девка. В такой час все честные женщины уже спят. Ты видела убегающего человека?

— Откройте ваш фонарь, друг мой. Мы хотя бы посмотрим, как она выглядит.

Сноп желтого света ударил в лицо Сильви, но та уже и так знала, с кем имеет дело. Она была так удивлена, что слова поневоле застряли у нее в горле.

— Сильви, вы?! — воскликнул Персеваль де Рагнель, изумленный до глубины души. — Но что вы здесь делаете в такой час?!

Глава 8. ПЛАНЫ МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ ОТФОР

Спутник Персеваля подошел ближе, и Сильви узнала человека из «Газетт», того самого Теофраста Ренодо, которого она видела однажды в доме крестного. Его присутствие смутило девушку, и она решила, используя типично женскую уловку, которой она уже научилась, ответить вопросом на вопрос:

— А вы сами? Что вы делаете так далеко от дома?

— Мы преследуем преступника. Нам не повезло. Мы опоздали. Преступление уже совершено. И кроме того, он от нас удрал… — Если бы я знала, то вцепилась бы в его одежду. Он сбил меня с ног. Вы едва не поступили так же.

— Вы видели его лицо?

— Возможно ли в такой темноте? Я только почувствовала, как от него пахнет. Фу! Просто ужасно! Грязь, пот и почему-то горячий воск. Вот этого я никак не могу понять.

— Я вам позже все объясню. А пока я все-таки хочу знать, как вы здесь оказались. Кто вас привел?

— Никто. Я просто шла за одним человеком, вот и все!

— От самого Лувра? — Персеваль указал на противоположный берег. — Через Сену?

— Я пришла не из Лувра, но больше я вам ничего не скажу. Во всяком случае, сейчас, — поправилась она.

Ее взгляд упал на Ренодо, и шевалье де Рагнель понял его значение. Его друг Теофраст всем сердцем был предан королю и кардиналу. Поговаривали даже, что они пишут в его «Газетт». Даже если он был самым лучшим человеком на свете — а в этом Персеваль не сомневался ни секунды, — все равно Ренодо слишком любил свою работу, чтобы не заинтересоваться тем, что делает в три часа утра на берегу Сены фрейлина королевы. Ведь здесь не встретишь никого, кроме матросов и продажных девиц, всегда готовых услужить им и любым, хотя бы и менее почтенным, представителям рода человеческого.

— Как вы сюда попали?

— Пришла пешком. И я очень устала. Мне бы хотелось вернуться. А вы?

— Мы приплыли на лодке с острова Сите. У моего друга Теофраста всегда есть наготове человек, который может ее одолжить. Мы возьмем вас с собой.

— Спасибо, крестный, но мне это не подходит. Отправляйтесь без меня, я вернусь одна…

Ренодо уже сообразил, что эта маленькая упрямица, к его великому сожалению, ни за что не скажет, откуда она явилась, а Рагнель ни за что ее одну не отпустит. Теофраст понял, что он здесь лишний.

— Мне лучше расстаться с вами, друг мой.

— Я собирался вас об этом попросить.

— Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. Что же касается этой ночи, я бы очень удивился, если преступник осмелится пойти на еще одно преступление. Заметно, что он торопился, печать едва можно разобрать…

Мгновение спустя черная тень вокруг Нельской башни поглотила издателя. Он ушел к своей лодке, которую, вероятно, привязал выше по течению. Сильви и ее крестный наконец остались одни.

— Теперь вы скажете мне, откуда вы пришли? — негромко спросил Персеваль. — И знайте, Сильви, я вас не оставлю до тех пор, пока вы не окажетесь в безопасном месте.

— Я пришла из монастыря Валь-де-Грас. И если вы этого хотите, я туда вернусь.

— Вы проделали весь этот путь? Но как?

— Совсем просто. Сначала ставишь одну ногу, потом другую, потом все сначала.

— Не говорите ерунды! Вы, должно быть, умираете от усталости?

— Да, я очень устала. Но мне необходимо быть на месте… Хотя у меня нет ни малейшего желания возвращаться…

Ее оставили последние силы. Она рухнула на землю и громко зарыдала, как плачут маленькие девочки… или женщины, когда у них сдают натянутые до предела нервы. И Персеваль мгновенно оказался на коленях рядом с ней:

— Один-единственный вопрос, малышка! За кем вы пришли сюда? Вы же знаете, мне можно все рассказать.

Ему показалось, что ответ прозвучал откуда-то из-под земли:

— За Франсуа… и де Ла Портом. Он провожал герцога до лодки. Де Бофор уплыл по реке. Я так надеялась, что мнеудастся с ним поговорить… Но из-за этого де Ла Порта мне не удалось.

— Подождите меня здесь!

Персеваль заметил в начале улицы Сены помещение, которое могло принадлежать только перекупщику лошадей. Он разбудил хозяина, что оказалось совсем нелегким делом, так как этот человек спал как убитый. Но наконец после недолгих переговоров и перехода множества монет из кошелька Персеваля в руку барышника де Рагнель получил лошадь за приемлемую цену. Он поднял Сильви и усадил на круп лошади, сам сел в седло и пустил лошадь рысью. Девушка крепко обхватила руками талию своего крестного и прислонилась головой к его спине. Она проплакала всю долгую дорогу. Персеваль больше не задал ей ни одного вопроса. Во-первых, потому что было трудно разговаривать через плечо с сидящей сзади девушкой, а во-вторых, он размышлял.

Они приехали к аббатству Валь-де-Грас в четыре часа утра, и по всей округе петухи других монастырей вторили кочету господина кюре из Сен-Жак-дю-О-Па. Сильви осушила слезы и объяснила, каким путем она намерена вернуться.

— Теперь еще и штурм стен? — проворчал Персеваль. — Вы решительно ничего не боитесь! Я помогу вам вскарабкаться на ограду, но послушайте меня хорошенько. Когда вы вернетесь в Лувр, вы попросите отпуск на несколько дней, чтобы позаботиться о вашем стареньком крестном. Ему так нужна ваша гитара, чтобы облегчить приступы подагры. Вы приедете ко мне и проведете эти дни в моем доме. Разумеется, вместе с Жаннеттой. Мне кажется, нам надо о многом с вами поговорить…

Сильви согласно кивнула головой, привстала на цыпочки и поцеловала Персеваля.

— Я просто не представляю, что бы я без вас делала, крестный. Я была так несчастна!… Вдруг бы я решила утопиться?

Рагнель грубо схватил ее за плечи, и Сильви поняла, что он испугался.

— Я вам даже думать запрещаю о таких вещах! Никто, ни один человек, слышите меня, ни один человек не стоит того, чтобы вы умерли из-за него…

Спустя несколько минут Сильви снова оказалась в своей спальне. Она торопливо разделась и легла в постель. И только тут заметила, что ее платье запятнано кровью.

На следующее утро Сильви почувствовала себя такой измученной, что едва смогла открыть глаза. Но этого никто не заметил. Не обратили внимания и на допущенные ею промашки, когда она прислуживала королеве. Мария все время шепталась с ее величеством. Обе казались вне себя от возбуждения. Кроме того, Анна Австрийская, которую давно никто не видел в таком хорошем настроении, просто сияла. На щеках расцвели розы, зеленые глаза лучились. Она выглядела настолько счастливой женщиной, что Сильви, глядя на нее, задумалась. А как она, собственно, относится к королеве? До этой ночи девушка преданно любила свою повелительницу и жалела ее, но этим утром ей внезапно показалось, что она презирает свою королеву. И для этого было много причин. Королева Франции предавала страну, трон которой занимала, и эта женщина с легкостью отняла у нее человека, которого Сильви любила больше всех на свете…

Тем временем хорошее настроение Анны Австрийской долго не продержалось и испортилось сразу же по возвращении в Лувр. Этим вечером король вошел к ней с видом победителя. Он небрежно размахивал бумагой, которую держал кончиками пальцев.

— Великая новость, мадам! — воскликнул он. — Я только что получил известие о победе наших войск в Като-Камбрези! И я надеюсь, что мы навсегда вышибли оттуда войскавашего брата. А что касается Ландреси, то и там победа не заставит себя ждать!

Присутствующие дамы зааплодировали, а королева побледнела и не находила слов для ответа.

— Итак? — спросил Людовик XIII. — Это все, что вы можете сказать?

— Вы рады, сир, этого достаточно, чтобы радовалась и я. Мне кажется, ваше здоровье теперь лучше? — наконец произнесла королева хоть что-то приличествующее случаю.

Действительно, после отъезда Луизы де Лафайет король провел несколько дней в Версале. Его совершенно сразила острая боль потери. У него даже случился приступ лихорадки. На лице его величества еще оставались следы болезни.

— Не стоит беспокоиться о моем здоровье, мадам, — засмеялся король и помахал депешей перед носом жены. — Это для меня лучшее лекарство. Ничто так не помогает, как победа над Испанией. У меня сразу прибавляется сил. И я счастлив, что вы разделяете мою радость. В ближайшие дни мы это отпразднуем… Где же? Пожалуй, в Мадридском дворце в Булонском лесу, хотя король Франсуа I и построил его в память о своем пребывании в испанском плену, нам это не помешает! Мне это кажется даже уместным.

С этими словами король развернулся, поджег документ свечой канделябра и бросил в камин. После чего, взяв за руку мадемуазель де Отфор, он увлек ее к дальнему окну, как поступал еще совсем недавно со своей обожаемой Луизой.

На следующий день весь Париж обсуждал тот факт, что камер-фрау ее величества вновь удостоилась королевской милости. Сильви неохотно отпустили на несколько дней поухаживать за крестным.

— Вы считаете, что сейчас самое время оставить вашу службу? — сурово отчитывала ее Мария, прислонившись спиной к комоду в спальне Сильви и наблюдая, как та готовится к отъезду.

— Я же не покидаю моего поста. Я просто отправляюсь помочь тому, кого очень люблю и кому очень многим обязана.

— Да ладно вам! Со мной эти штучки не пройдут, моя крошка! Я бы скорее поверила, что это именно вам нужно прийти в себя. Недомогание крестного случилось очень кстати после нашего пребывания в Валь-де-Грасе. Ведь у вас об этом времени не осталось приятных воспоминаний, верно?

Оторвавшись от комода, Мария подошла к подруге и взяла ее за плечи, чтобы заставить взглянуть себе в лицо.

— Сильви, посмотрите на меня! Когда вы пытаетесь лгать, по вашему лицу можно прочесть все, как в открытой книге. Ведь я права, не так ли?

— Да… Ох! Мария, попытайтесь понять меня! Я пережила ужасную ночь. Я знаю, вы мне повторите, что меня предупреждали и что я слишком близко все принимаю к сердцу…

— Нет. Я собиралась вам сказать не это. Я испытываю те же страдания, что и вы. Я знаю, чего стоит открывать мужчине дверь спальни, но отнюдь не вашей…

У Сильви мгновенно высохли слезы. Она во все глаза уставилась на красавицу де Отфор.

— Я что-то не так услышала? Уж не хотите ли вы мне сказать, что… вы его тоже любите?

— Ну разумеется! И я в этом не одинока. Но добавлю, что герцог никогда ничего не узнает. Да если и узнает, ему от этого ни горячо, ни холодно. Он видит только королеву. А мы для него лишь очаровательные подружки, приходящие на помощь его любви.

— Это лишено всякого смысла! Зачем вы это делаете?

— Объяснения займут слишком много времени. Могу сказать вам одно. У моей любви нет никакого будущего. Я приношу ее в жертву той любви, которую я питаю к нашей королеве. Я не хочу, чтобы испанскую инфанту, королеву Франции, выгнали, развелись с ней по совету Ришелье, который искренне ненавидит ее, потому что ему не удалось добиться ее любви.

— А мне как раз кажется, что вы, наоборот, делаете для этого все возможное. Как по-вашему, что ожидает королеву, если станет известно об этих тайных ночных встречах?

— Но никто ничего не узнает. В этот секрет посвящены только трое — вы, я и де Ла Порт. Этот камердинер королевы преданней собаки. Что же касается нас с вами, мы слишком любим герцога де Бофора, чтобы проговориться. Ведь это и его тайна, согласитесь? Мы с вами можем желать Франсуа только добра. А его благо как раз и есть составная часть моего плана!

— Плана? Я не совсем понимаю.

— Франсуа де Бофор нравится королеве, и он единственный внук Генриха IV, на которого она смотрит влюбленными глазами. Все ясно, как божий день. Вы все-таки уезжаете?

— Да. Подарите мне эти несколько дней! Я не такая сильная, как вы. Мне необходимо прийти в себя. Впрочем, мне кажется, что вы и одна сможете защитить нашу повелительницу, потому что как раз снова обретаете прежнее влияние на короля.

Мария де Отфор пожала плечами:

— Мое влияние! Это слишком громко сказано. Назовем это просто удачей, которая ненадолго посетила нас. Тут не стоит питать никаких иллюзий. Кардиналу хотелось бы, чтобы король обратил внимание на мадемуазель де Шемеро. Она бы заменила Луизу де Лафайет. Но оказалось, что эта дама королю не нравится. Король якобы ответил, что «ее лицо ему никак не вспомнить» и что раз уж на то пошло, ему приятнее «помириться» со мной. Но это перемирие вряд ли окажется слишком прочным.

— Но разве это не от вас зависит? Вы говорили мне, что когда-то вам доставляло удовольствие третировать вашего воздыхателя. Поэтому он и предпочел мадемуазель де Лафайет. Будьте с ним понежнее!

Мария рассмеялась:

— Вы только посмотрите на эту маленькую любительницу поучать! Меня надо принимать такой, какая я есть, котенок, или не общаться со мной совсем. К тому же, если я изменюсь, королю это покажется странным. Он уже привык к моим манерам.

Сильви не стала настаивать. Но когда час спустя они с пришедшей в отличное расположение духа Жаннеттой покидали королевский дворец, она испытывала чувство освобождения и облегчения. Старый Лувр, нашпигованный интригами, где не переставая скрещивались чья-то ненависть, чья-то любовь и чьи-то интересы, подавлял ее. В доме Персеваля Сильви надеялась вновь обрести радостную беззаботность детства. Впрочем, только малую ее часть, так как она не забыла захватить с собой пузырек с ядом. Одного прикосновения к нему хватило, чтобы испортить всю радость. Но оставить его во дворце она не могла. И Жаннетта радовалась вместе с ней, потому что близкое общение с дворцовыми слугами и особенно с горничными остальных фрейлин отнюдь не было для нее постоянным источником счастья.

Когда Сильви благополучно прибыла на улицу Турнель, Николь Ардуэн устроила ее в спальне, затянутой желтой брокателью. Девушке понравилось здесь с первого взгляда. Окна выходили в сад. И в этой комнате никто не жил с того времени, как шевалье де Рагнель купил дом. Тогда же ее перекрасили и сменили обивку стен, так как Персеваль надеялся, что когда-нибудь его крестница сможет здесь жить. Забота была видна даже в мелочах. Венецианское зеркало, прелестные туалетные принадлежности из серебра тронулисердце Сильви. Это было доказательством подлинной нежности. Она поблагодарила крестного, когда после ужина они остались вдвоем в кабинете Персеваля. Но тот не принял ее благодарность.

— Я доставлял удовольствие самому себе. Мне так нравилось думать, что однажды эта комната станет вашей. Поэтому я сделал все, чтобы здесь вы чувствовали себя дома.

— Вам это отлично удалось. Мне здесь так хорошо! — вздохнула Сильви, поглаживая ручку кресла, в котором она сидела.

— Лучше, чем в Лувре?

— О этот Лувр…

Она весьма выразительно махнула рукой.

— Вы там несчастливы. Этого я как раз и боялся. Я был не согласен с тем, чтобы вы стали фрейлиной королевы. Но разве я мог этому помешать? Королева требовала вас к себе. Герцогу Сезару этого хотелось по одному ему известной причине. Мне его желание непонятно…

— Чего же тут непонятного? Он просто хотел избавиться от меня.

— Возможно, но мне казалось, что вы и сами не против занять это положение?

— Истинная правда. И сейчас я спрашиваю себя, правильно ли я поступила. Все так сложно, все так запутанно вокруг меня, что я просто перестаю понимать, кто на чьей стороне, кому должен принести пользу тот или иной заговор и какова моя роль!

— До такой степени? А что же королева?

Сильви чуть было не выпалила, что как раз ее величество и занята интригами чуть ли не больше всех остальных, но только вздохнула:

— Ах! Королева добра. И мне повезло. Дама, ведающая ее гардеробом, стала моей подругой.

— Мадемуазель де Отфор?

— Да. Во всяком случае, она обожает королеву, но, как мне кажется, ее дружба напрямую зависит от моей преданности ее величеству.

— Если вы не оправдаете ее ожиданий, она может стать вашим врагом. И очень опасным врагом, будьте в этом уверены. Но вам нечего бояться, ведь вы любите ее величество.

— Да… Да, конечно.

От внимательно слушающего Персеваля не укрылось, что его крестница что-то недоговаривает, но он не стал ничего уточнять. Рагнель просто взял руку своей «дочери» и подержал мгновение в ладонях. Он заметил, что пальцы девушки дрожат.

— А теперь расскажите мне, как вы в ту ночь очутились там, где я вас нашел. Если вы действительно шли за Франсуа от самого аббатства Валь-де-Грас, значит, он тоже был там. Если вы хотели с ним поговорить, то, ради бога, почему же не в монастыре? Зачем тайно следовать за ним по столь опасным местам? Ведь он видел вас в аббатстве, я полагаю?

— Да, когда пришел. Но когда он уходил, мне приказали удалиться к себе.

— Следовательно, он оставался там долго?

Сильви мгновенно залилась жарким румянцем. Ей вдруг показалось, что она слышит голос Марии де Отфор: «Эту тайну знают только трое — вы, я и де Ла Порт». Из-за ее дурацкой выходки в ту ночь и нескольких слов, произнесенных в свое оправдание, де Рагнель тоже узнал секрет. Но разве это так ужасно? Она взглянула на своего крестного с такой тревогой, что его это обеспокоило. Шевалье понял, что коснулся запретной темы.

— Подойдите ко мне! — произнес Персеваль, притягивая крестницу к себе. — Сядьте совсем рядом. И вы почувствуете, как сильно я вас люблю и как хочу вам помочь. Вам всего пятнадцать лет, и вам не у кого спросить совета, кроме меня. А вы знаете, что я скорее умру, чем предам вас или причиню вам зло…

И тут Сильви разрыдалась. Она без сил опустилась на пол и положила голову на колени Персеваля. Девушка знала, что действительно может обо всем рассказать этому человеку. Он сохранит ее тайны лучше любого исповедника, а все происходящее оказалось слишком тяжелым для ее пятнадцатилетнего сердечка. И тихим голосом, словно опасаясь, что даже стены могут ее услышать, Сильви поведала обо всем. О тайной переписке с врагом, о ночных визитах и особенно о де Бофоре.

— Если бы вы только видели его, когда он шел по улице! Что толку кутаться в плащ, и так любой бы заметил, что он идет как повелитель вселенной.

— Да, именно так порой и бывает. А как утром выглядела королева?

— О, она просто сияла! Я никогда еще не видела ее такой счастливой. Можно было подумать, что ее величеству сообщили отличные новости. Правда, она еще не знала тогда об успехе наших войск, об их победе над испанцами. Ей объявил это король без всяких обиняков. А потом Людовик XIII взял за руку мадемуазель де Отфор и говорил с ней наедине… Но что вы думаете о Франсуа?

— Что он стал любовником королевы! — без церемоний проворчал Персеваль. — А это настоящее безумие!

Именно так рассуждала и Сильви. Но она все-таки сделала чисто по-женски последнюю попытку спасти свои потерпевшие крушение иллюзии:

— Но она же на пятнадцать лет старше!

— Это не имеет значения, Сильви! Она очень красива, она королева. А вы и раньше знали, что герцог ее любит. Теперь нам известно, что эта любовь взаимна. Остается только узнать, до какой степени?

— Что вы имеете в виду?

— Что они слишком рискуют. Что будет, если Ришелье, а он всегда настороже, обнаружит, что Анна Австрийская обманывает короля?

— Я полагаю, будет скандал. А потом развод по причине супружеской неверности?

— Вне всяких сомнений. И королева достаточно умна, чтобы понимать, какому риску она себя подвергает. И тем не менее Анна Австрийская рискует, причем тогда, когда ситуация совсем не блестящая! Вот это-то и удивительно.

— А мадемуазель де Отфор уверяет, что все это часть придуманного ею плана. Несмотря на всю любовь, которую она сама питает к Франсуа, она прямо-таки толкает его на этот путь.

— План?

— Она употребила именно это слово. И добавила, что все это из-за того, что Франсуа единственный внук короля Генриха IV, на которого королева смотрит с нежностью… Должна вам признаться, что я больше ничего не понимаю. И я очень, очень счастлива находиться здесь рядом с вами. Подальше от всех этих интриг, недоступных моему разуму!

Персеваль не ответил, а лишь погладил шелковистые волосы крестницы. Он так глубоко задумался, что Сильви, удивленная его молчанием, решила было, что крестный заснул. Но нет, глаза де Рагнеля оставались широко открытыми. Он сидел, уставившись в одну точку. Он даже взял свою трубку из фаянсового горшочка, стоявшего на столике рядом с ним, и закурил. Девушка не решилась нарушить ход его мыслей. Наконец через некоторое время шевалье спросил:

— И мадемуазель де Отфор, у которой есть план, снова пользуется милостью короля? Скажите мне, Сильви, король часто посещает королеву по ночам?

Она покачала головой:

— С тех пор как я стала фрейлиной, ни разу.

Снова наступила тишина. Персеваль увлеченно пускал клубы дыма один за другим. В комнате стало дымно, и Сильви закашлялась. Это заставило его спуститься на землю. — Глупо! — наконец бросил де Рагнель. — Глупо или гениально. Если это то, что я думаю, то план вашей подруги — это самое рискованное дело, которое я могу себе представить. Она рискует своей головой, головой де Бофора, к тому же вашей и даже головой королевы.

— Каким же образом?

— Да это очень просто! Она надеется, что ваш Франсуа сделает ребенка своей венценосной любовнице.

— Что? Но ведь король будет вне себя от ярости!

— Но де Отфор снова обрела на него влияние и рассчитывает на это. Она полагает, что ей удастся вразумить мужчину, которому так необходим наследник. Ведь его здоровье ухудшается, и, если он умрет сейчас, трон достанется его брату, герцогу Орлеанскому. А этот ненавистный королю братец еще и крайне бестолков. Пусть лучше королева забеременеет от Бофора. В ребенке будет течь кровь Людовика Святого и Генриха IV.

— Вы забыли о кардинале? Его влияние намного сильнее, чем влияние Марии де Отфор.

— Но кардинал чуть было не пал перед мадемуазель де Лафайет. Добавьте сюда и то, что в случае смерти короля с Ришелье тоже будет покончено. Его выгонят раньше, чем король окажется в Сен-Дени, в усыпальнице королей Франции. А может быть, и того хуже! Ведь столько людей его ненавидят! Я даже спрашиваю себя, не устроит ли и его высокопреосвященство смелый шаг мадемуазель де Отфор?

— Иисусе Христе! — вздохнула Сильви. Она поднялась и вернулась в свое кресло. — Вы понимаете, что вы только что сказали, крестный? Что станет с Франсуа, если вы окажетесь правы?

Де Рагнель развел руки в стороны:

— Я полагаю, ему понадобится защита самого господа. И лучше всего ему было бы отправиться в Англию или в Нидерланды. И как можно скорее! Бросьте, Сильви, к чему этот траурный вид! Это всего лишь предположения.

— Но они звучат очень правдоподобно. Франсуа лучше всего было бы пересечь Ла-Манш или границу немедленно. Ведь, появившись в Париже, он совершает безрассудный поступок. И все это вдобавок к его дуэли, на которой он убил своего противника.

— Дуэль? Откуда вы это взяли?

На этот раз Сильви, давшая клятву, не могла открыть свой источник. Она как-то расплывчато махнула рукой и отвернулась, чтобы Персеваль не смог понять по ее лицу, что она лжет.

— Фрейлины говорили как-то на днях. Выбирая выражения, разумеется, потому что эти дамы очень любят Франсуа. Говорят, что в Шенонсо он поссорился с кем-то из местных дворян из-за госпожи де Монбазон. Судя по всему, кардиналу пока ничего не известно, иначе герцог уже был бы в Бастилии. Но с его стороны все равно безрассудно появляться в Париже, пусть и тайно.

Губы Персеваля де Рагнеля изогнула гримаса сомнения.

— Вы меня очень удивили! Такое происшествие не может долго оставаться тайной. Мой друг Ренодо очень активно переписывается с провинциями. Он бы точно об этом слышал. Издатель знает, что я тесно связан с семьей Вандом, и обязательно рассказал бы мне об этом.

— Уж кардиналу он бы точно сообщил.

— Не думаю. Он не скрывает своего мнения, что порой у кардинала слишком тяжелая рука. Но я постараюсь выяснить. А пока что, милая крошка, выбросьте все эти истории из вашей хорошенькой головки и наслаждайтесь каникулами. Для начала мы отправимся вдвоем на прогулку…

Когда вы живете в квартале Марэ или даже немного дальше, целью ваших прогулок может стать только Королевская площадь. Это место, где царит наслаждение, центр элегантной жизни. Устроенная Генрихом IV на месте бывшего лошадиного рынка, эта величественная площадь представляла взору законченный архитектурный ансамбль. Здесь розовый оттенок кирпича грациозно сочетался с белоснежными камнями отделки и серо-голубой черепицей высоких крыш аристократических домов, соединенных между собой приятной для глаз крытой галереей. Она напоминала монастырские переходы, где фланировало все высшее парижское общество в те дни, когда плохая погода не позволяла гулять по красивым, отлично подстриженным ясеневым аллеям. В центре площади гармоничные плетеные узоры из самшита окружали цветочные клумбы, напоминая о виллах в окрестностях Флоренции или Рима.

На площади торговали свежим лимонадом, легкими пирожными, пышками, неаполитанским миндальным печеньем. До указов кардинала здесь также дрались на дуэлях. Привычка назначать здесь свидания осталась, с той только разницей, что свидания эти были любовные. На площади показывались самые красивые женщины Парижа, обворожительно одетые и окруженные полными изящества воздыхателями. Они установили здесь определенный кодекс кокетства. «Заговорили» узлы лент. Их значение менялось в зависимости от того, на каком месте они были завязаны. Таким образом, когда ленты, завязанные на самой макушке, были того же цвета, что и цвет герба избранного воздыхателя, то узел назывался «фаворитом». «Крошку» прикрепляли на груди, давая понять, что сердце готово сдаться. А с веера падал «весельчак», заявляя о вызывающей свободе его владелицы…

Что же касается счастливых обладателей — или просто жильцов — домов, окружавших площадь, они принадлежали к высшей знати или высшим чинам магистратуры. Ведь для того чтобы получить право созерцать со своего балкона веселое ежедневное оживление или праздники, устраиваемые королем или городом по разным поводам, надо было быть очень богатым. Здесь жили герцог де Роган, принцесса де Гемене, граф де Миоссенс, который позднее стал маршалом д'Альбре, маркиза де Пьен, маршал де Бассомпьер — несмотря на то, что около десяти лет он провел в Бастилии, — судья Обри, судья Ларше, графиня де Сен-Поль и некоторые другие. Все они наслаждались жизнью в роскошных особняках, где богатство отделки и меблировки отвечало внешней грации зданий.

Когда здесь появилась Сильви под руку со своим крестным, она не осталась незамеченной. На эту пару было очень приятно смотреть, хотя она оказалась далеко не самой роскошной. Но атласное платье девушки, того сияющего желтого цвета, который она так любила, украшенное белыми лентами, отлично сочеталось с одеждой де Рагнеля — камзолом и штанами серого, облачного цвета. В честь своей юной спутницы шевалье временно отказался от коричневого, темно-серого и черного сукна и вновь превратился в элегантного дворянина. Воротник, манжеты и отвороты сапог украшал гипюр, а на серой фетровой шляпе клубились желтые и белые перья, удерживаемые лентами в тон перевязи его шпаги.

Как только они вошли под сень аллей, они не уставали приветствовать знакомых и отвечать на их поклоны. Этим прекрасным днем самого начала лета все салоны жеманниц, казалось, опустели. Исключение составил только салон маркизы де Рамбуйе, хозяйку которого никакими силами невозможно было вырвать из ее знаменитой Голубой гостиной. Ее две основные соперницы, виконтесса д'Оши и мадам де Лож, собрали вокруг себя кружок в тени деревьев. Они хрустели маленькими печеньицами и пили лимонад, а один из поэтов, посещающий их дома, читал стихи.

Тем временем Сильви уже пожалела, что они не избрали более спокойное место для прогулки. Стоило им оказаться в аллее, как Персеваль не переставая кланялся и целовал ручки, а ей приходилось делать реверансы всякий раз, когда ее представляли какой-нибудь даме. Правда, все находили ее «такой очаровательной… Такой свеженькой и юной!». А мужчины подкручивали усы и подмигивали. Им казалось, что они сразили ее наповал, но девушка от души веселилась.

Неожиданно все отвлеклись от них и сосредоточили свое внимание на только что появившихся Анри де Сен-Маре и Жане д'Отанкуре. Где бы ни появлялся юный друг кардинала, он сразу притягивал к себе взоры. Молодой человек был настолько красив, что забывали даже о его высоком покровителе. Еще немного, и Ришелье стал бы получать многочисленные благодарности просто за то, что извлек из овернской глуши такое сокровище… Сегодня, в бледно-голубом атласе и серебристой парче, белой фетровой шляпе, украшенной лазурными перьями, юноша казался ангелом. Причем ангелом-хранителем, потому что Сен-Мар поддерживал своего друга. Обострившиеся черты лица и бледность д'Отанкура говорили о перенесенной болезни или, возможно, о ранении.

Последовало множество дружеских приветствий, призывных взмахов рукой. Молодых людей хотели привлечь то к одному, то к другому кружку, но они без колебаний направились к Сильви и де Рагнелю.

— Мадемуазель де Лиль, и не на службе у королевы! Мадемуазель де Лиль на Королевской площади! — воскликнул Сен-Мар, обменявшись с ними приветствиями, как того требовали правила этикета. — Вот так новость! И очень приятная! Разве не так, мой дорогой Жан?

Лукавый взгляд Сен-Мара не отрывался от покрасневшего лица его друга. Жан д'Отанкур выглядел искренне обрадованным.

— Должен сказать вам, — продолжал молодой человек, — что я привел с собой настоящего героя. Все дамы начнут вырывать его друг у друга. Он к нам вернулся прямо из лап смерти.

— Вы были ранены, сударь? — забеспокоилась Сильви. Она мило улыбнулась молодому человеку, которого находила очень приятным.

— Пустяк, мадемуазель… Но я благодарю за него бога, потому что я заслужил минуту вашего внимания.

— Пустяк?! — возмутился Сен-Мар. — Выстрел из мушкета прямо в грудь! Он получил его под Ландреси, когда в одиночку бросился на испанский редут!

— Вам повезло, что вы остались в живых, — заметил Персеваль. — Разве ваш поступок не граничит с безумием?

— Я так не думаю, шевалье. Я отвлек внимание испанцев, а группа наших успела поставить заряды под этот самый редут…

— Великолепно! — зааплодировала Сильви. — Но, сударь, вас ведь могли убить?

— Это участь каждого солдата на войне, мадемуазель… И мне кажется, мы слишком много говорим обо мне. Куда приятнее было бы поговорить о вас.

— Мы поговорим об этом столько, сколько тебе захочется. Только знайте, что сам король приехал в дом его отца, где Жан выздоравливал, и поцеловал его. Говорю же вам, герой, и вы, мадемуазель, должны гордиться, что сумели очаровать…

Заметив, что на этот раз залилась краской Сильви, Рагнель, после того как горячо поздравил молодого человека, поторопился перевести разговор на другие темы. И в течение всего разговора он исподтишка рассматривал высокого белокурого юношу, столь явно влюбленного в Сильви.

Дело обернулось еще интереснее, когда на площади появились два новых персонажа. Одним из них был аббат де Буаробер, а другим барон де Ла Феррьер.

Первого все отлично знали. Он совершал своего родаподвиг, будучи одновременно сыном церкви и признанным развратником. Аббат обожал мальчиков. Но, будучи человеком очень умным и высокообразованным, он стал литературным советником Ришелье. В ранней юности господин де Буаробер составил себе отличную библиотеку, собирая дань со всех своих родственников и знакомых. Он брал только редкие книги. Знаменитый фокус — взять почитать и так и не отдать. Но, с другой стороны, именно аббату все были обязаны созданием французской Академии.

Де Буаробер мог присоединиться к любому кружку под деревьями. Его везде бы с радостью приняли. Но, увидев ослепительного Сен-Мара, чья красота его буквально завораживала, он бросился к нему, как муха на мед. И потащил за собой рыжего солдафона. Окружающим оставалось только удивляться, что аббат делает в такой компании.

Литературного советника Ришелье интересовал только юный капитан Сен-Мар, и со свойственной ему наглостью он тут же отвел его в сторону, небрежно махнув рукой остальным. Барон де Ла Феррьер воспользовался этим и обратился к Сильви:

— Такое редкое счастье встретить вас, мадемуазель, — произнес он, забывая приветствовать стоявших рядом с девушкой мужчин. — Это такая редкость, что я даже осмеливаюсь просить вас пройти со мной несколько шагов. Воздух так нежен, и нам нужно так много сказать друг другу.

Не умолкая, он попытался взять Сильви за руку, но та не успела даже рта раскрыть, как Жан д'Отанкур уже поднял свою трость, чтобы удержать грубияна на расстоянии:

— Полегче, сударь! Мадемуазель не из тех, кого можно взять за руку и увести неизвестно куда и им это понравится. Для начала поприветствуйте должным образом присутствующего здесь шевалье де Рагнеля, опекуна мадемуазель и ее родственника!

— А вы сами-то кто такой, чтобы вмешиваться в то, что вас не касается? Мадемуазель де Лиль меня знает, потому что я по-прежнему добиваюсь ее руки. Ей ни к чему ваша непрошеная защита. Или вы предпочтете встретиться со мной в более тихом месте со шпагой в руке? Но, как мне кажется, вы не в состоянии защищаться, верно? — добавил он с гнусной улыбкой.

Несмотря на тяжелую рану, молодой человек уже взялся было за шпагу, но Персеваль удержал его:

— Прошу вас, маркиз, это мое дело! Сударь, покиньте место, где вам не рады. И добавлю, что ни я, ни маркиз не скрестим шпаги с провокатором, каковым вы являетесь! Уходите!

— А я не собираюсь уходить. Тем более что мадемуазель, похоже, не возражает, и…

Тон барона становился угрожающим, но теперь его услышал Сен-Мар:

— Уведите вашего друга, аббат! Иначе, к моему огромному сожалению, мне придется описать его высокопреосвященству манеры его гвардейцев, когда тех выпускают на свободу…

— А я вас поддержу! — грозно высказался господин де Буаробер. — Я уж и не спрашиваю вас, де Ла Феррьер, в своем ли вы уме. У вас его никогда не было.

— Подумать только, сколько шума из-за какой-то девчонки! Как будто никому не известно, чего стоит добродетель фрейлин короле…

Барону не удалось закончить. Д'Отанкур, вне себя от ярости, отвесил ему звонкую пощечину.

— Пусть я потом и взойду на эшафот, но я вас убью, несчастный, за это низкое оскорбление!

Барон де Ла Феррьер собирался уже ответить, когда Сен-Мар с неожиданной для его изящества хваткой обездвижил одну его руку, а аббат повис на другой. — Господа! Господа! — торопливо взмолился последний. — Мы здесь среди друзей…

— Это я тебя убью, молокосос! — запоздало вскипел де Ла Феррьер. — И тебе не придется слишком долго ждать… Ты нанес оскорбление моей чести! Ты за это ответишь!

— Чести? Это просто невозможно, потому что чести у вас не больше, чем ума!

Инцидент не остался незамеченным. Стали подходить гуляющие. В едином усилии аббат и юный капитан Сен-Мар быстро поволокли дебошира к выходу из сада. Сен-Мар весело бросил, обернувшись через плечо:

— Простите меня, дорогой Жан, что я вас покидаю, но одному аббату с этим не справиться! Я уверен, что господин де Рагнель проводит вас до вашей кареты. Не так ли, шевалье?

— С удовольствием, сударь!

Сильви, вцепившаяся крестному в руку, прошептала:

— Прошу вас, давайте вернемся! Какой скандал! У меня нет ни малейшего желания ни с кем встречаться…

— Это естественно. Но теперь, когда этого сумасшедшего увели, на нас никто и не смотрит.

И это было чистой правдой. Все окружающие их люди принадлежали к высшему обществу и старались не вести себя, как вульгарные зеваки. Разговоры, смолкшие было, возобновились.

— Вы правы, но все-таки я предпочитаю уйти. Сударь, — она обратилась к д'Отанкуру и постаралась улыбнуться. — Я благодарю вас за то, что вы защитили меня от этого безумца. Я не из пугливых, но должна признаться, что этот человек наводит на меня ужас. Примите мою искреннюю благодарность, — добавила Сильви, протягивая юноше ручку в кружевной перчатке. Тот поцеловал ее с явным волнением. Слов у него не нашлось.

— Где ваша карета, маркиз? — поинтересовался Персеваль. — Мы вас к ней проводим.

— Она совсем близко. В конце этой аллеи. Но если позволите… Окажите мне честь и разрешите отвезти вас домой.

— Но это совсем близко…

— Возможно, расстояние невелико, но мадемуазель еще не пришла в себя после такого потрясения. И потом, это будет для меня таким удовольствием!

В это Персеваль охотно поверил. Он предложил руку молодому человеку, но тот отказался, указывая на свою трость:

— Благодарю вас, я могу идти сам. Не оставляйте мадемуазель де Лиль, она так взволнована.

При выходе из сада стояла карета, подлинное воплощение строгой элегантности: темно-зеленый цвет и красный кант. Обивка сидений, бархатные занавески и ливреи лакеев тех же строгих цветов. Единственное украшение — герб герцога де Фонсома, отца юного маркиза.

Когда они подъехали к дому Персеваля, никто не смог помешать хозяину выйти и предложить руку Сильви, чтобы помочь той спуститься. Потом он обратился к де Рагнелю:

— Могу ли я надеяться, сударь, что вы разрешите мне навестить вас в один из ближайших дней?

Персеваль ответил ему искренней улыбкой. Этот мальчик решительно нравился ему все больше и больше.

— Вы всегда будете здесь желанным гостем! Не правда ли, Сильви?

— Мы будем рады вам.

Когда наступил вечер и они заканчивали ужинать, де Рагнель, ни словом не упомянувший до сих пор о происшествии на Королевской площади, решил заговорить об этом:

— Итак, Сильви, что вы думаете о юном маркизе?

— Что вам угодно, чтобы я о нем думала? — улыбнулась девушка, катая клубнику в сахарной пудре. — Разумеется, я могу думать о нем только хорошо. — Я тоже. Видите ли… Когда вы задумаетесь о замужестве, мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на господина д'Отанкура. Любая женщина будет горда «впрячь его в свою колесницу», как говорят наши просвещенные умы. И он обожает вас, это сразу видно.

Сильви поставила локти на стол, уперлась подбородком в скрещенные пальцы и лукаво посмотрела на своего опекуна.

— А я все думала, когда же вы со мной об этом заговорите! Ведь этим заняты ваши мысли, правда? Слово произнесено, и, может быть, теперь вы внимательнее отнесетесь к делу. Не в наших традициях, чтобы девушка требовала себе мужа. А я что-то пока не заметила, чтобы кто-нибудь просил у вас моей руки. Или хотя бы думал об этом. Я слишком незнатного происхождения для будущего герцога… И у меня нет никакого приданого.

— Меня бы очень удивило, если бы этот юноша думал о таких вещах…

Неожиданное появление Жаннетты вместе с Корантеном оборвало его на полуслове. Служанка извинилась за то, что ворвалась вот так, без приглашения, но им с Корантеном необходимо кое-что рассказать. И действительно, у обоих был странно возбужденный вид.

— Помните, я вам рассказывала о мужчине, который следует за нами всякий раз, как мы выходим в город? Так я его только что видела. Это лакей, он помогал вашему другу сесть в карету! — сообщила Жаннетта.

— Ты уверена? — спросила Сильви.

— Абсолютно! Вы могли бы и сами его узнать. Мы видели и раньше, что он выглядит как лакей из хорошего дома, только не знали из какого. А теперь нам это известно…

— Но для чего маркизу д'Отанкуру посылать человека следить за мной? — воскликнула девушка. Она уже готова была рассердиться. — Это же просто…

Рука Персеваля опустилась на ее пальцы, твердая и успокаивающая.

— Не заводитесь! Может быть, так ведут себя влюбленные? В любом случае, я уверен, что очень скоро нам удастся раскрыть эту маленькую тайну.

И действительно, это произошло очень скоро. На следующий день, когда Сильви помогала Николь варить клубничное варенье, а Жаннетта, усевшись в уголке кухни, вышивала рубашку для своей молодой хозяйки, ворота распахнулись и пропустили великолепную карету маркиза. Жан д'Отанкур просил господина де Рагнеля уделить ему время для беседы. И хотя сын герцога де Фонсома был юношей застенчивым, он не стал ходить вокруг да около:

— Я приехал, господин де Рагнель, чтобы узнать, благосклонно ли вы отнесетесь к визиту маршала-герцога де Фонсома, моего отца?

Персеваль рассмеялся, указывая молодому человеку на кресло:

— Вы говорите о благосклонности, когда речь идет о такой чести? Мой дорогой маркиз, вы витаете в облаках! И зачем ваш отец хочет меня видеть?

— Чтобы просить у вас руки мадемуазель де Лиль. Вы ее опекун, ее наставник, как мне кажется, и единственный человек, которому принадлежат ключи от ее счастья…

При этих словах улыбка Персеваля исчезла.

— Черт побери! Вы не теряете времени! Возможно, вы даже слишком торопитесь. Вы уверены, что маршал согласится исполнить ваше желание? Я уверен, что его виды на ваше будущее простираются намного выше, чем брак с сиротой из мелкопоместного дворянства, и…

— Вы, сударь, не знаете моего отца. Это совершенно ясно! В противном случае вы бы поняли, что это самый лучший человек на свете. Он предан королю, он добрый христианин и внимательный отец. А это, должен с вами согласиться, редкий случай в таких семьях, как наша. После смерти моей матери он перенес на меня всю свою нежность. Отец желает только моего счастья. И когда герцог увидит Сильви… Я хочу сказать, мадемуазель де Лиль, он будет покорен с первого взгляда, как это случилось со мной.

— Я бы с удовольствием в это поверил, но пока маршал сам мне этого не скажет, я не буду спешить…

— То есть… вы хотите сказать, что отказываете в моей просьбе?

— Ни в коем случае. Но и не принимаю ее. Я буду очень счастлив союзу между вами и моей маленькой Сильви, но пока не последовало официального предложения, то есть визита вашего отца, я не могу говорить ни о каком твердом ответе. Кроме того, вы не можете не знать, что Сильви выросла в доме герцогини Вандомской и воспитывалась самой герцогиней, поэтому ее мнение тоже должно быть учтено…

Лицо Жана исказила гримаса:

— Герцогини или герцога? Не стану скрывать от вас, что герцога Сезара у нас не любят. Это смутьян, опасный человек…

— Я говорил о герцогине. Для меня имеет значение только ее одобрение. Наконец, если все произойдет именно так, как вы хотите, останется еще одно — мнение самой Сильви. Она, и только она, согласится или откажет вам. Я слишком ее люблю, чтобы навязать ей брак только по своему вкусу…

— Это естественно, но в таком случае позвольте мне добиться ее любви, пока мой отец не вернется с войны.

— Как вы это себе представляете?

— Позвольте мне видеться с ней. При дворе это очень непросто, и я там редко бываю. И кстати… Если вам кажется, что я слишком тороплюсь со своей просьбой, то это еще и из-за ее положения фрейлины.

— Только не говорите мне, что вы разделяете мнение этого де Ла Феррьера о фрейлинах королевы!

— Да хранит меня господь от этого! Но дворец просто гудит от интриг. Она там одна… и так молода!

На лице молодого человека с правильными чертами, даже несколько суровом, была написана такая забота, что это не могло оставить Персеваля равнодушным. Но ему захотелось разузнать побольше. С внезапной грубостью он спросил:

— Так вот почему вы послали человека следить за ней? Если шевалье намеревался сбить д'Отанкура с толку, то он просчитался. Маркиз покраснел, но ответил без промедления:

— Да. То, что вы это заметили, меня не удивляет. Мои люди не получали приказа делать это тайно. Но слово вы подобрали неподходящее. За ней не следили, ее охраняли. С тех пор как я встретил мадемуазель де Лиль в парке в Фонтенбло, она мне очень дорога… И эта девушка кажется такой хрупкой! К тому же у нее нет ни кареты, ни слуг-мужчин. Ее сопровождает только молоденькая служанка. И это в Париже, где не менее опасно, чем в Лувре! Мне хотелось, чтобы рядом с ней все время был человек, который сможет вовремя прийти ей на помощь. Тогда я снял на Австрийской улице маленький домик и поселил там своих верных слуг, двух братьев — Северена и Сатюрнена. Они очень похожи между собой и преданы мне. Эти молодцы сменяют друг друга. У них все полномочия прийти на помощь мадемуазель де Лиль в любом случае, когда это необходимо, особенно когда я в армии. Это кажется вам оскорбительным?

В глубине души Персеваль восхищался тем, что может сделать состояние, поставленное на службу любви. Он думал о том, что ему следует благодарить бога за то, что на пути Сильви появился этот двадцатилетний маркиз. Так молод, и такая зрелость ума. Он, вне сомнения, станет идеальным мужем, но примет ли его Сильви сейчас, когда ее возлюбленный Франсуа даже еще не женат? Если только… В конце концов, в пятнадцать лет даже пылко влюбленное сердце подвержено переменам!

— Ни в коей мере, — вздохнул шевалье. — Как раз наоборот. Вы мне только доказали глубину вашей любви. В этих условиях я полагаю справедливым доверить вашей любви и чести дворянина правду о моей воспитаннице. Я уверен, что эта правда пробудит в вас такую же потребность защищать Сильви, какая владеет мной.

Инстинктивным движением Жан подвинул свое кресло поближе к креслу своего собеседника. Персеваль достал из шкафчика графин с испанским вином и налил два бокала. Он предложил один гостю и вернулся на свое место.

— Фамилия и владение де Лиль переданы Сильви Вандомами, когда ей было четыре года, в результате трагедии, невольной жертвой которой она стала. На самом деле ее зовут Сильви де Валэн. Она дочь…

— ..барона де Валэна, семья которого была загадочным образом вырезана около… десяти лет назад?

— Да, действительно, под завесой тайны скрыли самое страшное преступление. Правда известна только мне и Вандомам. Эту правду я поведаю вам, как только вы дадите мне слово не рассказывать эту историю никому, даже вашему отцу без моего на то разрешения.

— Я даю вам слово! Говорите, прошу вас! Вы об этом не пожалеете.

— Так вот. В тот самый день, когда их законный сюзерен герцог Сезар был арестован в Анжере в 1626 году, мой дорогой друг, баронесса де Валэн, и вся ее семья были убиты. Одной Сильви удалось избежать этой участи. Ее подобрал в лесу тот, кого теперь зовут герцогом де Бофором…

Персеваль говорил долго, а Жан д'Отанкур внимательно и напряженно слушал его. Шевалье рассказал обо всем.

О краже писем Марии Медичи, о мученической смерти Кьяры и о клейме, оставленном ее палачом, о своих собственных поисках истины и, наконец, о тех нежных чувствах, какие Сильви испытывает к Франсуа со дня своего появления в замке Ане.

— Что совершенно естественно! — отозвался Жан, не моргнув глазом.

— Добавлю, что она ничего из этого далекого прошлого не помнит. Или по меньшей мере ее воспоминания так же расплывчаты, как ночной кошмар.

— А убийцы? Вы их знаете?

— Один мне известен. Это тот самый де Ла Феррьер, который так интересуется моей малышкой. Он получил замок под тем предлогом, что носит такое же имя. И якобы это владение давно должно было принадлежать ему. Что же касается второго, убийцы с красной восковой печатью, должен сказать вам, что я до сих пор не знаю, кто он. Но ясно одно. Эта нелюдь живет в Париже и продолжает убивать. Единственная разница — теперь он набрасывается на проституток. После всего сказанного вам должно быть ясно, почему я не слишком радовался тому, что Сильви станет фрейлиной в таком юном возрасте. Во дворце Вандомов или в их родовых замках она была куда в большей безопасности. Ведь там ее никто не видел. Я бы сто раз предпочел, чтобы она жила рядом со мной.

— Но не вы были хозяином положения?

— Нет. Особенно с того момента, как королева пожелала видеть ее возле себя.

— Надо довольствоваться тем, что имеешь, — вздохнул молодой человек. — Для начала мои люди будут все время рядом с ней.

— Эта малышка очень непоседлива и крайне упряма.

— Лучше скажите, что она обворожительна…

— И что вы от нее без ума? Я в этом уверен, но вам следует знать, что она не готова к замужеству, кто бы ни был ее женихом. И вам, вероятно, будет трудно вырвать из ее сердца друга детства, которого она украшает в своем воображении всевозможными достоинствами.

— Вы пытаетесь мне сказать, что мне следует быть терпеливым? Я буду таким, уверяю вас… Но все-таки позвольте мне попытаться!

— Почему бы и нет? Возможно, вам постепенно удастся убедить ее разделить с вами ваши планы на будущее. Сегодня я скажу ей, что вы нанесли мне визит и что я разрешил вам навещать ее всякий раз, как вам этого захочется.

Юный маркиз снова покраснел, но его серые глаза заблестели.

— Вы полагаете, что мадемуазель де Лиль примет мое общество?

— Я бы очень удивился обратному. Она находит вас очаровательным. А потом, вы, кажется, стали в ее глазах героем?

И в самом деле Сильви, в глубине души польщенная тем, что внушила такое искреннее чувство, с удовольствием проводила время в приятном обществе будущего герцога де Фонсома. Жан д'Отанкур был и умен, и образован, и весел. Маркиз любил музыку, любую музыку, в том числе и ту, что заключена в стихах, и оказался восторженным почитателем господина Корнеля. Сильви провела вместе с ним очаровательные минуты дома и на улице. Персеваль и Жаннетта сопровождали молодых людей. Их видели вместе в театре, в книжных лавках на улице Сен-Жак, в

Марэ, в магазинчиках всяких курьезов, на Королевской площади или в карете на эспланаде Кур-ла-Рен… Они побывали почти всюду, только не в салонах, несмотря на полученные приглашения. Им не хотелось официально закреплять связь, которая на самом деле была лишь дружеской. Впрочем, Жану удалось с несвойственной его возрасту мудростью ни единым словом не намекнуть на свои глубокие чувства к его юной спутнице. Он был рядом с ней, чтобы развлекать ее во время коротких каникул…

Им пришел конец через месяц, когда Мария де Отфор прислала коротенькую записку. Она умоляла Сильви приехать как можно быстрее. «Вы мне очень нужны, — писала камер-фрау, — и вас недостает ее величеству».

Что же оставалось делать после этого известия? Только складывать вещи. Вздыхая, Сильви и Жаннетта оставили дом на улице Турнель и беспрекословно вернулись в Лувр.

Глава 9. ШАХ КОРОЛЕВЕ!

Мадемуазель де Отфор вывихнула ногу. Она спускалась по Большой лестнице и не учла, что на ней новые туфли без задника, на высоких каблуках. Но, как всегда неукротимая, она не пожелала расстаться со своими обязанностями камер-фрау. Сидя согласно специальному разрешению короля на табурете — перевязанная нога покоилась на подушке, — она сурово командовала изо всех сил суетившимися многочисленными горничными. Тем оставалось только смириться с ее плохим настроением. Она встретила Сильви с любезностью собаки, у которой только что отобрали кость.

— Вот и вы наконец! Я уже подумала, что мы вас больше никогда не увидим!

— Отчего же? Я вернулась сразу, как вы меня позвали.

— Именно за это я вас и упрекаю. Вас потребовалось звать! Судя по всему, мысль о том, что вы можете понадобиться, просто не пришла вам в голову. Ах да, верно, вы же были слишком заняты, пытаясь обеспечить себе блестящее будущее!

— Я? Блестящее будущее? — удивилась Сильви, несколько обескураженная враждебным выпадом подруги.

— А кто же еще? Вас повсюду видят с будущим герцогом де Фонсомом…

— И это абсолютно ничего не значит! Маркиз д'Отанкур пришел мне на помощь в неприятной ситуации. Я ему благодарна от всей души. Мы с ним стали друзьями. И это все!

В голубых глазах Марии наконец-то вспыхнули веселые огоньки.

— Мне и об этом известно… И не принимайте такой чопорный вид, Сильви! Это вам совсем не идет. Добавлю, чтобы избежать всяких недоразумений, что я для вас не желала бы ничего лучшего, чем брак с этим милым молодым человеком. А теперь поговорим о другом! Королева желает завтра отправиться в Валь-де-Грас. Меня туда тоже перенесут, но вы отлично понимаете, что нам понадобится кто-то несколько более подвижный.

— У королевы около тридцати фрейлин. Неужели я вам настолько необходима, чтобы… помолиться в монастыре? — произнесла Сильви, делая вид, что ни о чем не догадывается. Ей перспектива этой поездки отнюдь не казалась радужной.

И Мария немедленно сменила тон:

— Что это вы такое говорите? Вы что, оставили вашу верность под деревьями на Королевской площади? Фонсомы преданы королю, и…

— Они солдаты! — отрезала Сильви. — Что это за офицеры, не способные хранить верность своему государю. Они преданы и королеве, между прочим, и не у них мне учиться искусству измены. Мы должны поехать в аббатство Валь-де-Грас? Отлично! Отправляемся в монастырь. Мне просто захотелось вас немного подразнить. Видимо, во мне проснулся «котенок» и захотел поиграть? Я так шаловлива! — закончила она с ироничной улыбкой.

— Он не совсем удачно выбрал время, уверяю вас. Во время нашего последнего визита, пока вы прохлаждались у вашего крестного, Ла Порта, отправившегося на свидание в Ожер, едва не поймал отряд стражников. Они преследовали вора, ускользнувшего за стены Парижа через провал. Чистая случайность, но все могло кончиться плохо.

Сильви сгорала от желания узнать, вернулся ли Франсуа, но по выражению лица Марии де Отфор она поняла, по рискует нарваться на резкость. К тому же вошла мадемуазель де Понс. И хотя эта девушка была совершенно безобидна, момент для вопроса оказался явно неподходящим. И уже ее приглашали в спальню королевы. Ее величество только что встала и встретила девушку очень приветливо.

— Знаете ли вы, как мне вас недоставало, дитя мое? — Анна Австрийская протянула руку, и Сильви поцеловала ее. — Ваш голос обладает чудесной способностью прогонять прочь заботы и облегчать печали. Не покидайте меня больше!

— Вашему величеству известно, насколько мне хочется быть вам полезной. Я бы вернулась и раньше, если бы только осмелилась подумать, что нужна королеве.

— Больше, чем вы можете себе представить! Сегодня вечером вы мне споете, а завтра поедете со мной в аббатство и вознесете хвалу Богоматери. Нам очень нужна ее помощь…

Казалось, королева нервничает, и Сильви заметила, что атмосфера в Лувре за этот месяц изменилась. Вокруг королевы вертелось куда меньше народа. Наступило лето, и большинство знатных парижан покинули столицу, отправившись в загородные замки. Но было странно видеть, что общество королевы состоит всего-то из полудюжины человек. Сильвине удержалась и обратила на это внимание Марии. Та пожала плечами:

— Вы забываете, что нам бы тоже следовало быть в Фонтенбло или Шантильи. В этом году король остановил свой выбор на этих дворцах. Он желает, чтобы мы отправились туда как можно быстрее.

— Так почему же мы все еще здесь?

— Не задавайте столько вопросов! Королева сослалась на то, что ее багаж еще до сих пор не готов… и на то, что вы отсутствуете, а я нездорова. Но и мы очень скоро уедем из Парижа. Тем более у нас масса дел. — Потом, понизив голос, она добавила:

— Мы ждем письма…

И в самом деле, если Лувр выглядел несколько заснувшим, то в Валь-де-Грасе кипела жизнь. Устроившись в гостиной за столом, заваленным бумагами, Мария де Отфор в промежутках между массажем составляла длинные послания. А Анна Австрийская принимала множество посетителей. Дневные гости просили в основном о милосердии и благотворительности. Королева выслушивала жалобы, распределяла субсидии. Но Сильви знала, что по ночам жизнь здесь становится намного интереснее.

В первый же вечер она провела к королеве высокомерного англичанина, лорда Монтегю. Он в свое время дружил с Бекингемом, был когда-то любовником госпожи де Шеврез и оставался преданным другом ее величества. Королева приняла его в спальне, но он задержался недолго. Уолтер Монтегю лишь сообщил Анне Австрийской о тревогах королевы Генриетты Английской. Сестру Людовика XIII беспокоили слухи о предстоящем расторжении его брака. Лорд Монтегю заверил ее величество, что в случае такого несчастья Британия готова оказать ей гостеприимство. После его ухода королева молилась и почти сразу легла в постель. К изумлению Сильви, везде погасили свет. Юная фрейлина проспала всю ночь крепким сном на узенькой кушетке, предназначенной для нее.

Следующий день прошел по такому же сценарию. Службы были весьма многочисленные, отмечался праздник святой Анны, матери Богородицы. В честь этого мадемуазель де Лиль пригласили спеть вместе с монахинями. Потом трапеза и несколько дневных визитов. Когда наступил вечер, Сильви увидела, что де Ла Порт уходит. Она решила, что тот отправляется встретить Франсуа, но потом поняла, что ничего подобного не предвидится. Потому что камердинер предупредил, что вернется утром, когда в монастыре откроют ворота.

К тому же и королева объявила о своем намерении лечь после вечерней службы. Она чувствует себя усталой и хочет подольше отдохнуть.

— Сегодня ночью мы никого не ждем? — спросила Сильви, помогая Марии улечься в кровать. Она была так явно этому рада, что мадемуазель де Отфор ограничилась улыбкой и ответила:

— Нет. Отправляйтесь спать!

Малышка не заставила Марию повторять дважды. Она была несколько разочарована и одновременно рада тому, что не увидит Франсуа. Но из двух ощущений все-таки преобладало облегчение. Но это чувство продержалось лишь до утренней мессы.

— Я надеюсь, что вы как следует отдохнули, — шепнула ей мадемуазель де Отфор. — Потому что сегодня ближе к полуночи вам придется вновь занять ваш пост у потайной двери. Мы ожидаем… монаха!

Когда Сильви вышла в назначенный час в сад, ей вдруг показалось, что она одна на всем белом свете. Ближе к вечеру прошумела гроза и воздух очистился. Ночь была полна запахами мокрой земли и травы. Из-за стоявшей в последние дни жары окна в аббатстве были распахнуты, и в спальне королевы тоже. Но из осторожности все свечи погасили, как будто домик уже погрузился в сон. В этом молчании, в этом одиночестве чудилось что-то тревожное, и Сильви едва удавалось усидеть на месте.

Неожиданно, когда колокола били полночь, где-то на четвертом ударе раздался условный сигнал, и девушка поспешила открыть дверь. Перед ней в сиянии луны возник высокий силуэт. Учащенное сердцебиение подсказало Сильви знакомое имя. И вдруг человек в одежде монаха отпрянул.

— Вы не Мария! — прошептал он.

— По-моему, это очевидно, не так ли? Входите, я Сильви…

— Ах, мой котенок! Какая радость! А мне сказали, что вы оставили службу у королевы, отправились пожить к вашему опекуну и, вероятно, скоро выйдете замуж.

— А про вас мне сказали, что вы дрались на дуэли и убили вашего противника. Так что же вы делаете здесь, безумец?

Вот оно! Она произнесла это! Сильви почувствовала себя лучше. Ей надо было узнать правду во что бы то ни стало. И тут она расслышала тихий смех Франсуа:

— То, что мы слышали друг о друге, только доказывает, что надо не слишком доверять дворцовым сплетням. Вы не у Рагнеля, а я никого не убивал!

— Так, значит, никакой дуэли не было?

— Почему же, была. Господин де Туар отделался царапиной, но он на меня не в обиде, так как надеется, что при ближайшем удобном случае мы продолжим. Когда у меня будет время!

Герцог собрался уйти, но Сильви удержала его:

— Зачем, Франсуа? Зачем вести себя так неосторожно? Тогда он взял ее за подбородок, как проделывал это частенько, и произнес с бесконечной нежностью:

— Потому что я люблю ее, как сумасшедший, котенок.

И потому что она меня тоже любит. Во всяком случае, так мне кажется… Вы лучше это поймете, когда станете постарше. Вы ведь еще совсем маленькая девочка.

И широким шагом де Бофор зашагал прочь, не подозревая, какая буря отчаяния и ярости бушует в душе «маленькой девочки». Его извиняло только то, что он и впрямь не догадывался о глубоких чувствах Сильви. Девушка успокоилась, пока пыталась найти ему оправдания. В их коротком разговоре прозвучало кое-что, ее утешавшее. Герцог де Бофор не убивал своего противника и, значит, не рисковал попасть в суровые лапы правосудия кардинала.

Но ради чего же тогда ее столь таинственно вызвал герцог Сезар, приехав из ссылки, рискуя быть арестованным, если его младший сын никого не убивал? И для чего тогда пузырек с ядом? Все это совершенно непонятно, очень запутанно… А что, если ее сделали фрейлиной по просьбе королевы не только из-за ее пения и знания испанского языка, а еще и ради того, чтобы рядом с Анной Австрийской был человек, слепо преданный дому Вандомов… и в особенности Франсуа де Бофору?

Она оставалась у калитки до тех пор, пока не запели петухи. Наконец появился лжемонах, неслышно скользнув к двери. Она и выпустила его за ограду монастыря, не сказав ни слова. Но прежде чем переступить порог, Франсуа нагнулся и поцеловал ее в лоб, а потом исчез в густой темноте, которая обычно предшествует рассвету. Этот поцелуй не доставил Сильви ни малейшего удовольствия. Да, Франсуа должен был быть очень счастлив, чтобы у него вырвался такой неожиданный жест! Просто еще один способ поделиться своей радостью. И поблагодарить ее за то, что она открыла для него двери рая…

Сильви свернулась клубочком на скамейке и проплакала до тех пор, пока утренняя прохлада не прогнала ее в постель. Пять дней спустя они наконец выехали из Парижа в Шантильи. Королева напрасно пыталась выиграть время, отговариваясь нездоровьем. Ей все-таки пришлось присоединиться к уже начинавшему терять терпение супругу. Но не успев завершить свои дела в Валь-де-Грасе, Анна Австрийская оставила в Лувре де Ла Порта. Ему предстояло отправить оставшиеся письма. В дорогу двинулись без большого энтузиазма.

— Мне не очень нравится Шантильи, — доверительно сказала королева Сильви. — Это величественное место, пруды просто очаровательны, и лес великолепен. Но все это было конфисковано у семьи Монморанси, после того как по приказу кардинала Анри де Монморанси сложил голову на плахе. Когда я туда приезжаю, мне всегда становится не по себе…

— Ее величество верит в призраков?

— О да! Я в них верю! И самые недавние приносят больше всего печалей.

Прелестные зеленые глаза затуманились. Сильви не осмелилась продолжать этот разговор. Она только спрашивала себя, о ком задумалась Анна Австрийская. О Монморанси или о так и не забытом Бекингеме?

Новость была подобна взрыву. Ее сообщил Марии де Отфор господин де Шамблэ, ее кузен, порой служивший для нее курьером. Ла Порта только что арестовали на улице Кокийер. При нем нашли важное письмо королевы, предназначавшееся герцогине де Шеврез. Камердинера заточили в Бастилии, и теперь он там ждет допроса. Но есть новости и еще хуже. В сопровождении епископа Парижского, монсеньора Гонди, хранитель печати и канцлер Франции Пьер Сегье побывал в аббатстве Валь-де-Грас, обыскал домик королевы и подверг аббатису де Сент-Этьенн допросу по всем правилам. Но все эти действия ни к чему не привели. Было найдено несколько старых писем от госпожи де Шеврез и друзей, которых не одобрял король, но ничего, имевшего отношение к Испании. Впоследствии выяснилось, что монсеньор Гонди, большой друг семьи Вандом, не будучи в хороших отношениях с кардиналом, предупредил настоятельницу де Сент-Этьенн. Она-то все и уничтожила. И тем не менее его обязали отстранить аббатису, и монахини избрали себе другую начальницу. После чего настоятельницу и еще трех монахинь перевели в другой монастырь.

Но не в характере гордой испанки было позволить третировать своих верных сторонников. Она не могла оставить это без внимания. Зная, что лучшее средство защиты — это нападение, королева отправилась требовать отчета у своего супруга.

— Все это гнусно! Полицейские штучки, так обожаемые кардиналом. Что они ищут, в конце концов?

— Доказательства вашей непрекращающейся переписки с врагами. То есть сговора с Испанией, а в вашем случае это называется изменой.

— Измена? Вы обвиняете меня только потому, что иногда я пишу моим братьям? Вы разве не знали, что я испанка, когда женились на мне? Следовало выбрать кого-нибудь другого.

— Я вас не выбирал. За меня это сделала политика. И добавлю кое-что еще. Причина не столько в вашей переписке с кардиналом-инфантом. С ней все в порядке, так как она не выходит за рамки семейных привязанностей. Дело в ваших письмах графу де Мирабелю! Он-то ведь не принадлежит к вашим родственникам, насколько мне известно?

Несмотря на снедающую ее смертельную тревогу, королеве удалось сохранить спокойствие.

— Я ни разу не написала графу де Мирабелю после того, как его выслали из Франции в связи с началом военных действий.

Она действовала наобум, не зная, нашли ли во время обыска у Ла Порта тот тайник, где хранились ее шифр и печать. Но, судя по всему, королева сыграла верно. Людовик XIII пожал плечами и повернулся к ней спиной, давая понять, что разговор окончен.

— А вот это мы как раз и выясняем, — только и произнес он. — Желаю вам доброй ночи, мадам!

Несмотря на все свое самообладание, этой ночью королева не сомкнула глаз. И к тому же со свойственной всем придворным чуткостью большинство ее фрейлин вдруг заболели какими-то странными болезнями, настолько же внезапными, насколько и неприятными. Это не позволяло им нести службу при королеве. С ее величеством остались только мадемуазель де Отфор, мадам де Сенсе и Сильви. Мария вся кипела от негодования:

— Трусихи или, что еще хуже, предательницы, продавшиеся кардиналу! — воскликнула она. — Они мне еще за это ответят, как только тяжелые времена пройдут.

— Если они вообще когда-нибудь пройдут! — вздохнула Анна Австрийская.

Но худшее ожидало их впереди. Все произошло на следующий же день. Королеве доложили о неожиданном приходе хранителя печати и секретаря суда. Пьер Сегье стал канцлером Франции полтора года назад и был самым заметным из всех парламентариев. Но, тем не менее, он все равно оставался в глазах титулованной знати всего лишь выскочкой, не наученным хорошим манерам и такту, надувшимся сверх всякой меры от сознания своей власти и, по крайней мере внешне, лишенным всяких чувств. Это была всего лишь грубая машина, существовавшая во имя буквального торжества закона, не признающая никаких нюансов и не думающая о тех, кого она давит своей железной пятой.

Канцлера Сегье проводили к королеве. Та приняла его, сидя в высоком кресле, напоминающем трон. Рядом с ней стояли Мария и Сильви. Хранитель печати приветствовал дам с минимумом положенной вежливости. Для обычной знатной женщины вполне достаточно, но не для королевы. Эта деталь не ускользнула от внимания мадемуазель де Отфор, и та, нахмурившись, немедленно бросилась в атаку:

— Итак, сударь, зачем вы явились сюда в вашем этом красном наряде и с бумагами в руках? Разве вы не знаете, что надо заранее просить об аудиенции, чтобы иметь честь быть принятым королевой?

— Меня извиняет, мадам, срочность порученного мне дела и приказ, отданный мне королем.

— Королем или кардиналом?

— Королем, сударыня. И я прошу вас позволить мне выполнить мои обязанности. Я хочу говорить с королевой, а не с вами!

— Так говорите! Что вам угодно? — спокойно произнесла Анна Австрийская. Ее рука успокаивающим жестом легла на плечо ее верной камер-фрау.

— Как вам известно, ваше величество, господин де Ла Порт, ваш камердинер, был арестован, препровожден в Бастилию и подвергнут допросу, так как при нем обнаружили компрометирующее письмо.

— Компрометирующее кого? Я полагаю, что речь идет о дружеском послании, предназначенном для герцогини де Шеврез. Я узнала о ее болезни…

— Герцогиня находится в ссылке. Разве вы об этом не знали, ваше величество?

— Разумеется, мне это известно. Но неужели это должно повлиять на те искренние дружеские чувства, которые я к ней испытывала… и испытываю? Я не скрываю этого от короля.

— Ему известно и о той нежности, которую вы питаете к нашим врагам, но…

— Король Филипп IV — мой брат, так же как и кардинал-инфант. Его супруга — сестра вашего короля, — гневно прервала его Анна Австрийская. — Политические разногласия не могут повлиять на семейные привязанности. Но, вероятно, вам неизвестно, что означают эти слова?

— Напротив, ваше величество, напротив. Моя семья получает положенную долю привязанности. Но то, что годится для простого смертного, никак не подходит тому, кто носит корону. Ваше сердце, мадам, должны занимать только король и Франция. Кроме того, сохранить некоторую нежность по отношению к братьям и даже сообщать им об этом — в этом не было бы никакого преступления. Если бы под сердечными излияниями не обнаружились очень странные вещи…

Огромным усилием воли королева заставила себя засмеяться. Даже незаинтересованный наблюдатель счел бы ее смех несколько натянутым.

— Странные вещи под… Помилуйте, господин канцлер, да вы сумасшедший!

— Не стоит говорить со мной таким тоном, мадам. Ваш слуга поведал нам немало любопытного.

— Его допрашивали, — королева побледнела. — Его…

— Подвергли пытке? Пока нет. Но это не за горами, если этот господин будет продолжать упрямиться. Сегодня ночью с ним беседовал кардинал Ришелье. Он приказал привезти Ла Порта из тюрьмы, чтобы допросить его лично.

— Под пыткой можно признаться в чем угодно! И вы бы, сударь, наговорили невесть что, если бы вас накачали водой или надели на вас испанский сапог, если бы…

— Когда человеку не в чем себя упрекнуть, ему нечего и бояться! — добродетельным тоном изрек Сегье. — Только, похоже, де ла Порту найдется в чем покаятся. И вам тоже, мадам!

Не в силах дольше сдерживаться, Мария де Отфор взорвалась:

— Вы обращаетесь к королеве, сударь! Уважайте хотя бы корону. Ведь вы утверждаете, что верно ей служите!

— Не могу с вами не согласиться, но я должен сообщить королю всю правду об этом печальном деле. Никто больше меня не желает обнаружить, что ее величество ни в чем не виновна, но у нас есть письмо…

Не оборачиваясь, канцлер протянул руку к секретарю суда, и тот немедленно подал ему документ, который держал наготове. Королева в тревоге следила за их действиями. Ей едва удавалось сдерживать свое волнение.

— Что это за письмо?

— Скорее… это записка, написанная королевой бывшему послу Испании графу де Мирабелю. И ее содержание… гм… вряд ли сможет успокоить гнев короля…

Он делал вид, что перечитывает написанное. И тут под влиянием внезапного страха Анна Австрийская совершила грубейшую ошибку. Быстро поднявшись с кресла, она вырвала опасный клочок бумаги из рук Сегье и спрятала в вырезе платья. Приведенный в замешательство неожиданным нападением, канцлер остался стоять с пустыми руками. Но тут же его глаза превратились в узкие щелочки.

— Вы должны вернуть мне этот документ, мадам! Эта записка очень важна.

Королева с вызовом вскинула голову:

— О какой записке вы говорите? Я ничего не видела. А теперь, господин канцлер, будьте любезны удалиться.

Но Сегье не сдвинулся с места. От гнева он начал говорить громче:

— Не пытайтесь играть со мной в такие игры, мадам! Король снабдил меня всеми полномочиями, чтобы я узнал правду. Я должен обыскать это помещение.

— Так обыскивайте, — презрительно бросила Анна Австрийская. — Вы ничего не найдете.

— Разумеется, потому что вы захватили главную улику. Очень необдуманно с вашей стороны, мадам. Это уже само по себе доказательство… Вам придется вернуть мне записку. Если нет…

— Если нет, тогда что? Вы же не собираетесь, я полагаю, обыскивать меня?

— Не вынуждайте меня к этому, мадам! Я вас предупредил. Мне даны все права, чтобы узнать правду.

Бледность на лице королевы приобрела землистый оттенок, но Мария де Отфор быстрым движением заслонила ее величество.

— Вы оскорбляете вашу королеву! Это преступление, и называется оно «оскорбление величества»…

— Отойдите прочь. Иначе мне придется позвать стражу, что стоит у дверей!

— Они не станут вам подчиняться.

— А вот это мы увидим! Зовите стражу, секретарь!

— Нет!

Это крикнула королева. Она мягко оттолкнула в сторону Марию де Отфор. Ей совсем не хотелось впутывать стражу в эту позорную сцену. Она выпрямилась перед Сегье и метнула на него полный презрения взгляд своих зеленых глаз.

— Я вам уже приказала уйти!

— Я жду, когда вы отдадите записку!

И прежде чем Анна Австрийская успела пошевелить хотя бы пальцем, он бросился на нее, выхватил записку, спрятанную на груди, а другой рукой принялся торопливо ощупывать потайные карманы на платье. Но на него уже набросилась Мария де Отфор и начала его царапать. На этот раз и Сильви, вначале очень напуганная, вмешалась в потасовку. Вдвоем девушкам удалось вырвать королеву из лап Сегье. Анна Австрийская была почти без сознания. Мария резко оттолкнула канцлера, вложив в удар такую силу, что тот покачнулся.

— Вон отсюда, негодяй! Вы и так причинили достаточно зла… Но вы за это ответите!

— Я только исполнял свой долг, — завопил Сегье. Он, потеряв все свое дутое величие, задом отступал к дверям. — Я выполнял волю короля!

— Король — дворянин, а вы, вы презренный мерзавец! Вон!

На этот раз Сегье исчез вместе с секретарем суда, который даже не пошевелился во время всей этой сцены. Сильви, склонившись над опустившейся на пол королевой, пыталась привести ее в чувство.

— Нам немедленно нужен врач! — воскликнула она. — Такое оскорбление! Боже мой! Ее величество может этого не перенести!

— Найдите госпожу де Сенсе. А я отправляюсь к королю. Поверьте, меня он выслушает.

— Король охотится. Разве вы не слышали топота копыт и лая собак?

— Тогда я хотя бы приведу лекаря Бувара. А что до этого подлеца, то он свое скоро получит!

Но ни в этот вечер, ни на следующий день Мария не смогла выполнить свое обещание и отомстить Сегье. Впрочем, из-за волнений, связанных с состоянием королевы, она почти об этом забыла. В течение двух дней после встречи с канцлером Сегье королева была почти все время без сознания. Она лежала без сил на кровати, глаза широко открыты. Анна Австрийская отказывалась от пищи и с трудом проглатывала лишь немного подслащенной воды. Бувар поставил диагноз — тяжелое нервное потрясение. Он два раза пускал больной кровь и, естественно, не добился никаких результатов. Королева лишь еще больше ослабела.

А в это время судейские обыскивали ее апартаменты, за исключением спальни, где дежурили верные фрейлины. Узнать новости о состоянии здоровья королевы приходили лишь господин де Гито, капитан ее стражи, и господин де Бриен, когда-то бывший добрым советчиком королевы.Анна Австрийская проводила время в своих покоях, словно прокаженная, а те, кто когда-то окружал ее, в двух шагах от ее величества играли в веселую игру. Они гадали, кто же станет следующей королевой Франции, когда Людовик XIII разведется с испанкой. Ведь королевству нужен наследник, не так ли? Кто-то даже осмелился произнести — одному богу известно почему — имя мадемуазель де Шемеро. И тут же получил увесистую пощечину, нанесенную прекрасной рукой вездесущей Марии де Отфор:

— Король Франции не меняет инфанту на шлюху! — любезно добавила она, прежде чем унестись прочь в шорохе юбок из тафты цвета «горлышко голубя», оставив придворных в тревоге.

А в это время в тишине кабинета его высокопреосвященства хранитель печати, канцлер Сегье, получал нагоняй от кардинала Ришелье.

— Вы осмелились дотронуться до королевы Франции?! Вы просто сошли с ума! За это оскорбление Испания может предъявить нам кровавый счет. Мне следовало бы четвертовать вас! Ведь вам было отлично известно, что эта записка всего лишь фальшивка, имитирующая почерк ее величества.

— Я должен был во что бы то ни стало заставить ее признаться. Ведь вы мне приказали, монсеньор!

— Я вам не приказывал ничего подобного. Чтобы человек признался, существует множество других способов. Правда, они требуют большей ловкости, чем ваша. А теперь мне в ближайшее же время придется самому отправиться в Шантильи и попытаться загладить последствия вашей невероятной бестактности! И это тогда, когда Ла Порт должен вот-вот заговорить.

Кардинал Ришелье очень редко выходил из себя до такой степени, особенно по отношению к членам парламента. Но он откровенно презирал грубую силу и те промахи, которые иногда становились следствием его распоряжений. Подчиненные редко до конца понимали его далеко идущие замыслы. Да, королеву он ненавидел, но отнюдь не желал ее падения. Кардиналу только хотелось внушить ей благоговейный страх, который заставил бы ее подчиниться его воле. Тогда, покорная суровой дисциплине, Анна Австрийская смогла бы, по своей воле или против нее, составить ту самую пару с королем, которую ей следовало бы составить уже давно. Ришелье хотелось в конце концов подчинить себе эту гордую испанку, так долго бросавшую ему вызов и не прекращавшую плести заговоры против него. А следовательно, и против короля. Но после того как улягутся страсти, ему бы хотелось, чтобы Анна Австрийская подарила королю наследника. Но его величество, к сожалению, больше не спал со своей супругой…

Ришелье вдруг почувствовал себя старым, но он был не из тех, кто причитает по поводу своих нескончаемых забот. Его высокопреосвященство подошел к столику и налил себе несколько капель вина из Аликанте, которому он отдавал предпочтение, взял на руки свою любимую кошку и сел у окна, выходящего в прекрасный сад. Да, очень скоро он поедет в Шантильи. В конце концов, глупость Сегье позволяла ему теперь сыграть роль миротворца при прекрасной испанке. Его высокопреосвященство был отлично осведомлен о том, что все или почти все теперь покинули королеву. И, поглаживая кошку, кардинал уже улыбался…

А в Шантильи продолжалась свистопляска ложных слухов. Поговаривали, что король не только разведется с королевой, но и прикажет арестовать ее и отправить в крепость в Гавре, чтобы там она ожидала высокого суда.

В тот день, когда эта сплетня прозвучала впервые, Мария де Отфор нашла в своем часослове невероятную записку. Невероятную с точки зрения правописания:

«Вы далжно быть устали от жизни взапирти в такую харошаю пагоду. Так прихадити падышать свежым воздухом возле домика Сильви вмести с другой Сильви. Ей тожи нада двигаца. Там всегда прахладна… Даже в три часа…»

Разумеется, никакой подписи, но тон письма и полная безграмотность выдавали друга, которого легко было угадать. Итак, в часы послеполуденной жары, оставив королеву на попечение Стефанильи и мадам де Сенсе, две подруги, прихватив маленькую корзинку, вышли из замка, стоявшего на берегу спокойного пруда. Они направились в лес под тем предлогом, что им необходимо набрать свежей лесной земляники, чтобы постараться пробудить аппетит у их дорогой больной.

«Домик Сильви» представлял собой особнячок в итальянском стиле, окруженный садом. Он стоял на краю небольшой лощины, по дну которой текли два ручейка, соединявшиеся в небольшом мраморном фонтанчике, чья вода падала в пруд.

Это симпатичное здание в прошлом веке построил Франциск де Монморанси, старший сын коннетабля. Своим именем дом был обязан поэту Теофилю де Вио. Его преследовали за его слишком вольные стихотворения и даже грозили сжечь на костре. В этом домике четырнадцать лет назад его прятала молодая и очаровательная супруга последнего графа Монморанси. Ее звали Мария-Фелиция, принцесса Орсини. Она происходила из знатной римской семьи. В ней было столько грации, что несчастный поэт, видевший в ней нимфу лесов, прозвал ее Сильви, влюбился в нее и написал маленький сборник стихов в честь своей благодетельницы.

Как описать мне золотым пером

Прекрасный дом над голубым прудом,

Где добродетель и мечта убежище нашли.

В приюте этом, для меня открытом,

Я прятался от бурь, хоть в мире позабытом

Мои стихи давно уж на костре сожгли…

Мария де Отфор звучным голосом мастерски прочла стихотворные строки. Она всегда любила поэзию, возможно, в память о своем предке, виконте и трубадуре Бертране де Борне. Он не был ни хрупким, ни слащавым, его неукротимые стихи воспевали любовь или войну, в зависимости от состояния его отношений с его возлюбленным сюзереном Ричардом Львиное Сердце… Мария унаследовала его нетерпимость, его горение и его страсть к мятежу.

— И что же стало с этим Теофилем? — поинтересовалась Сильви.

— Он умер в Париже почти одиннадцать лет назад, 25 сентября 1626 года, в маленьком особняке Монморанси от лихорадки, многим показавшейся странной. Ему было всего тридцать шесть лет. Накануне своей смерти он попросил своего друга Буассо принести ему анчоусов…

— Я вижу, вы его хорошо знали, не так ли?

— Мне нравятся его стихи. И потом, он носил фамилию де л'Аженуа, а это владение не так далеко от наших земель в Отфоре…

Беседуя, девушки приближались к цели. Увидев очаровательный особняк, Сильви подумала, что ей бы понравилось жить в таком. Это идеальное место, чтобы залечить раны, вновь обрести вкус к жизни. Воздух здесь казался более чистым и прозрачным, чем в других местах. Она закрыла глаза, чтобы вдохнуть поглубже, надышаться им, но взрыв смеха заставил ее открыть глаза. Мария указывала ей на рыбака, одетого в костюм сторожа лесных угодий. Он, казалось, дремал на берегу пруда, так низко надвинув шляпу, что невозможно было даже разглядеть цвет волос. Мария, улыбаясь, прочла:

Увидел Сильви я с удочкой в руке.

И вдруг заметил, как трепещут рыбки,

Честь предвкушая оказаться на крючке,

Готовясь жизнь отдать ради ее улыбки.

— Да, пожалуй, прелестная герцогиня серьезно изменилась. Ну-ка, посмотрим, кто это скрывается под этим головным убором! — весело заявила она и, взяв подругу под руку, заставила ее следовать за собой. Добежав до рыбака, Мария задала ему обычный вопрос:

— Клюет?

Мужчина поднял голову, и сердце Сильви на мгновение остановилось, хотя чего-то подобного она и ожидала. На них смотрел Франсуа. Он улыбнулся девушкам:

— Вы не опоздали. Это хорошо.

Но Мария уже рассердилась:

— Я догадывалась, что это вы! До чего же вы неразумны, мой дорогой герцог, раз устраиваете подобные шутки в такой неподходящий момент! Вам разве не известно, в каком положении мы находимся?

— Именно поэтому я здесь. Надо, чтобы королева покинула замок сегодня же ночью. Я все подготовил, и…

— Бегство? И больше вы ничего не надумали? Вы хотите, чтобы королева Франции сбежала, как испугавшаяся преступница?

— Не стоит бросаться словами, моя дорогая! Такое уже случалось, и ей не придется спускаться из окна по веревочной лестнице, как это сделала когда-то королева-мать. А она была и старше, и намного тяжелее. Вам достаточно будет вернуться сегодня в сумерках сюда, чтобы подышать свежим воздухом. Здесь, в лесу, вы переоденетесь, и отсюда выйдет уже не мадемуазель де Отфор, а ее величество королева в вашей одежде. Вы обе блондинки, и вы одного роста. Вы приведете королеву сюда, где все будет уже готово. Сильви, — добавил он, поворачиваясь к девушке, молча смотревшей на него, — вы уедете с королевой. Я очень боюсь, что, когда побег обнаружится, они возьмутся за вас!

— А обо мне вы не собираетесь проявить такую же заботу? — ехидно поинтересовалась Мария.

— Нет, — откровенно ответил Франсуа. — И по многим причинам. Вы самая смелая женщина из всех, кого я знаю, вы из знатной семьи и к тому же сам король любит вас!

— Да что вы говорите? Я его совсем не вижу. Он целый день проводит на охоте, возвращаясь только ближе к ночи. Его величество отдал очень строгий приказ — ни один человек из свиты королевы не должен к нему приближаться. И куда же вы собираетесь увезти ее величество? Если, конечно, допустить, что мы согласимся на ваш план?

— У вас нет выбора. Если вы только не хотите увидеть, как королеву Франции бросят в тюрьму, где она будет ждать суда, чей приговор заранее известен. А я увезу ее в Нидерланды, там ее с радостью примет брат. Потом она сможет отлично управлять провинцией вместо покойной инфанты Изабеллы-Клер.

— А вы вернетесь победителем во главе испанской армии? Вы, французский принц? И предадите родину огню и мечу? Об этом вы мечтаете? Потому что все это мечты, сразу вам говорю.

— Что буду делать я, это не имеет никакого значения. Главное, это королева… только она одна!

— В этом я не сомневаюсь. Вы, конечно, сумасшедший, но ее вы любите искренне.

— Скажите лучше, что я ее обожаю! — Голос Франсуа прозвучал с такой страстью, что сердце Сильви невольно сжалось.

— Тогда расскажите мне, как это у вас получилось? Вы, несомненно, стали ее любовником, но пока не сделали ей ребенка?

Бофора так резко сбросили с облаков мечты на грешную землю, что он просто задохнулся от неожиданности и просипел в ответ:

— Да это вы сумасшедшая! Вы хотите, чтобы по всей Европе о ней говорили как о неверной жене? Чтобы ее отволокли на эшафот или до конца дней заточили в монастыре? Знайте, мадемуазель, что я делал все, чтобы у нашей любви не было последствий!

— И это внук повесы! — удрученно вздохнула Мария. — Позвольте мне, мой милый друг, сказать вам, что хотя вы и великолепный любовник и настоящий благородный рыцарь, вы тем не менее обыкновенный простофиля! Как вы думаете, почему я помогла вам попасть в ее спальню, глупец? Я с нетерпением жду, когда же прекратятся месячные королевы, но они, увы, опять приходят вовремя!

— Это просто… просто безумие, — пробормотал шокированный Франсуа.

— Нет, герцог, это политика! Моя собственная политика! Потому что я готова сделать все, что в моих силах, чтобы король поверил, что отец он… Или хотя бы сделал вид, что верит. Поймите же наконец, что беременная королева значит спасенная королева! Вот уже двадцать лет от нее ждут ребенка, а его все нет! Я уверена, что даже кардинал примет как дар божий этого ребенка, если ему удастся заставить навсегда замолчать тех, кто причастен к его зачатию. Вы хотите побиться об заклад?

— Это безумие, — повторил Франсуа, который еще не пришел в себя от столь неожиданного поворота событий.

И тут раздался нежный голосок Сильви:

— Нет, герцог. Ведь вы, как и наш король, являетесь потомком Людовика Святого. То, что не смогут принять от любого дворянина, можно позволить принцу крови, если этого требуют интересы королевства…

— И вы туда же?

— А что я вам говорила?! Она очень умна, эта малышка! — торжествовала Мария.

— Умнее меня, без сомнения? — вздохнул Франсуа. — В любом случае, уже слишком поздно. Если вы только не примете мой план, я увожу королеву этой ночью…

— И вы обрюхатите ее в Брюсселе? О да! Идея хороша! Разумеется, даже речь не может идти о том, что вы ее увезете! Поймите же наконец, что, сбежав, она признает себя виновной! Да и королева на это не согласится…

— А если попробовать ее убедить?

— Ее величество не согласится, потому что я сумею ей помешать, даже если у нее и возникнет такое желание. Она должна быть королевой Франции, несмотря ни на что и вопреки всему!

— А я, что станет со мной? У меня никогда не будет возможности побыть с ней снова наедине. Валь-де-Грас перевернули вверх дном. Сыщики нашли и замуровали потайную дверь…

— При необходимости вы можете перелезть через стену! Дверь — это просто дополнительное удобство… Я смогу вам устроить свидание, бедные вы мои любовники! Но не здесь! В нашем теперешнем положении это невозможно. Но вот насчет Лувра у меня есть некоторые идеи… Если только вы не сочтете дверь на кухню и соответствующий наряд недостойными вас.

— Если вы обещаете мне распахнуть двери рая, вы можете провести меня через ад, если хотите. Но умоляю вас, не заставляйте меня ждать слишком долго! Я умираю без нее и не решаюсь посетить ее…

— Это по крайней мере мудро! Сейчас вы только ухудшите ее положение. Впрочем, вам и без того есть чем заняться.

Достав из кармана маленькую книжицу в красном сафьяновом переплете, Мария протянула ее герцогу:

— Раз у вас появилась охота путешествовать, отправляйтесь в Турень, в замок Кузьер! Вы отдадите это госпоже герцогине де Шеврез. Никаких объяснений. Она поймет, что это значит.

— А это значит?.. — Господи, как же вы любопытны! Что она должна бежать, разумеется, и как можно дальше! Ришелье вполне способен ее арестовать, если Ла Порт заговорит.

— А этого следует опасаться, если к нему применят сильные средства.

— Я полагаю, что не следует. Но что бы там ни было, я вскоре получу точные сведения. А теперь мы оставим вас вашим рыбам и отправимся на поиски земляники. Да хранит вас бог, мой друг!

Глядя на Сильви, Франсуа ответил:

— Пусть он хранит вас и это прелестное дитя… И тут же получил сдачи:

— Я уже не дитя, герцог! И я вполне способна сама о себе позаботиться!

С этими словами Сильви развернулась и пошла прочь. Несмотря на ее очевидный гнев, на самом деле она испытывала чувство нежности. Франсуа заботится о ней! Это уже кое-что!

На следующий день, 15 августа, король и королева со свитой направились в часовню. Двор жадными глазами следил за ними. Супруги увиделись впервые после оскорбительного визита канцлера Сегье. Они обменялись лишь приветствиями.

В платье из старинного розового атласа, с ожерельем из крупного жемчуга на шее — подарок отца к свадьбе, — великолепно причесанная и очень скромно подкрашенная, королева выглядела прекрасно. Внешне она была очень спокойна. Благородство ее облика заставило всех этих людей испытать к ней чувство уважения, хотя большинство из них жаждали растерзать ее в клочья. Ведь у каждой группы была своя кандидатура на престол.

Анна Австрийская причастилась рядом с супругом, а потом, после окончания мессы, приказала позвать своего секретаря. Королева продиктовала ему письмо к кардиналу Ришелье, в котором поклялась, что никогда не передавала никаких сведений за границу…

Это было несколько чересчур, но королева была готова на что угодно, только бы спасти верных ей Ла Порта и аббатису де Сент-Этьенн.

Мадемуазель де Отфор уехала вместе с секретарем. Она объявила, что ненадолго отправляется в Париж, чтобы раздать пожертвования, которыми по случаю праздника Успения Пресвятой Богородицы ее величество всегда оделяла религиозные общины. Мария пообещала очень скоро вернуться.

На самом деле она собиралась заняться совсем другими делами. Зная, что в некоторых случаях узники Бастилии могут общаться между собой, она отправилась к своей подруге мадам де Вилларсо. Эта дама получила разрешение навещать одного из своих друзей, шевалье де Жара, находящегося под стражей уже несколько лет. Мадам де Вилларсо отправилась навестить заключенного в тот же вечер в сопровождении своей служанки, несущей сладости. Этой служанкой и была Мария де Отфор, переодетая, загримированная и в черном парике. Она передала шевалье записку для Ла Порта. В ней содержались инструкции королевы по поводу того, что знают и чего не знают дознаватели и что следует признать, а чего признавать не нужно.

После этого камер-фрау с легким сердцем приняла свой обычный облик и отправилась обратно в Шантильи. Атмосфера там оставалась по-прежнему напряженной. Королева и те немногие, кто сохранил ей верность, подвергались всеобщему остракизму. Испанка вовсе не собиралась забывать об этом впоследствии. Ее посетил маркиз Жан д'Отанкур, чей приход не остался незамеченным. Он появился во всем блеске, как и положено сыну герцога, и приветствовал королеву от своего имени и от имени своего отца маршала. Маркиз пришел также попрощаться с Сильви. Он достаточно оправился от ран и возвращался в армию. Только после этого Жан отправился попрощаться с королем, недавно вернувшимся с охоты.

Несколько смущенная таким почти прямым проявлением чувств, Сильви все-таки гордилась своим другом и грустила, что он уезжает. Они провели вместе такие приятные минуты!

— Прошу вас, не будьте столь опрометчивы и неосторожны, — напутствовала Сильви д'Отанкура с подлинной заботой в голосе, очаровавшей его. — Я не уверена, что вы окончательно выздоровели…

— Не беспокойтесь! Я совершенно здоров! Большей частью благодаря вам. Мне так приятно слышать, что вы заботитесь обо мне. Вы дадите мне что-нибудь в залог нашей дружбы? Это принесет мне счастье.

— Залог?

— Да. Платок или, может быть, ленту.

Сильви в недоумении уставилась на кусочек батиста, который она скатала в комок. Нет, это отдать невозможно. Тогда быстрым движением она развязала одну из желтых атласных лент, удерживавших ее локоны по обе стороны лица, и протянула маркизу. Девушка так нервничала и торопилась, что несколько волосков остались на желтом атласе. Жан схватил подарок, прижался к нему губами и спрятал на груди.

— Это будет моим талисманом! Он непременно принесет мне счастье, и я никогда с ним не расстанусь. Благодарю вас, благодарю!

И он бегом бросился прочь, чтобы не дать вырваться на волю чувствам в присутствии той, которую он так любил. После его отъезда Сильви пребывала в задумчивости. Она жалела, что ее сердце занято и она не может отдать его этому юноше, рядом с которым ей было бы так хорошо и надежно…

…Когда Мария де Отфор возвратилась из Парижа, Сильви почувствовала, что у нее с души свалился камень. Без этой белокурой красавицы атмосфера вокруг королевы, которая по-прежнему либо молилась, либо пребывала в состоянии оцепенения, становилась просто невыносимой. Мадам де Сенсе, напуганная таким удрученным состоянием духа ее величества, едва осмеливалась совершать все необходимые для повседневной жизни ритуалы. И разумеется, придворные продолжали бойкотировать королеву.

— Можно подумать, что мы прокаженные! — негодовала статс-дама. — Эти люди, должно быть, совсем голову потеряли, если ведут себя так по отношению к их королеве!

— О нет! Головы они не теряли, но я легко поверю в то, что они ведут себя подобным образом как раз из страха ее лишиться. Но это же просто смешно, — заметила Сильви. — Я-то за свою не боюсь. А вы?

— Вот еще глупости! Король — человек чести, черт побери!

— Вне всякого сомнения, но я спрашиваю себя, а не нуждается ли его величество в том, чтобы и его немного подбодрили?

Возвращение Марии разрядило обстановку. Она привезла восхитительные новости. Ла Порт заговорил, но все рассказанное им оказалось в полном соответствии с тем, что его повелительница соглашалась признать. В надежде вытянуть из него побольше, ему продемонстрировали приспособления для пыток и сопроводили показ подробнейшим рассказом о способе их действия, но добились лишь того, что Ла Порт презрительно пожал плечами.

— Когда боль становится нестерпимой, человек можетпризнаться бог знает в чем, — сказал он. — Но какова же в таком случае цена сказанному?

Ему даже показали записку королевы — разумеется, фальшивую! — в которой Анна Австрийская заклинала его признаться во всем, как это уже сделала она сама. Ла Порт лишь расхохотался в ответ:

— Не принимайте меня за простофилю. Я знаю почерк и стиль ее величества. Она никогда этого не писала…

Следствие остановилось на этом этапе, и тогда кардинал настоятельно посоветовал королю самому допросить свою супругу. Людовик XIII отказался наотрез:

— Для меня это будет слишком тяжело и больно. Я чувствую, что не способен с этим справиться. Займитесь этим сами!

Ришелье только этого и требовалось. Он отправился в Шантильи и попросил у ее величества аудиенции. И все это сопровождалось необходимыми формулами выражения уважения.

На встречу с королевой кардинал отправился в сопровождении двух государственных секретарей, Шавиньи и Сюбле де Нуайе, и попросил, чтобы во время разговора присутствовала только мадам де Сенсе… К огромному неудовольствию Марии де Отфор. Она отлично понимала, что без нее королева становится безоружной. Но тем не менее пришлось с этим смириться.

А Сильви отослали сразу же, как только карета кардинала пересекла пруды, окружающие Шантильи. Она воспользовалась этим и пошла еще раз взглянуть на прелестный домик на берегу озера. Она втайне надеялась, при этом прекрасно понимая всю несбыточность своих надежд, встретить там некоего рыбака с удочкой.

Но берег был, разумеется, пуст. На пруду утиное семейство совершало прогулку, вытянувшись в линию, и пара утокмандаринок снялась с места при появлении девушки. Все-таки в этом месте было какое-то свое особенное очарование. Сильви уселась среди камышей, пожевывая длинный гибкий стебель. Она думала о том, как бы ей хотелось, чтобы этот дом на самом деле принадлежал ей и она могла бы принимать здесь того, кого любит. В доме, служившем убежищем поэту, должна жить нежная любовь, здесь должны залечиваться раны. Ведь именно здесь можно забыть о своем высоком титуле, как когда-то это сделала герцогиня де Монморанси, и думать только о рыбной ловле, слушая пение птиц…

А в это время в замке разыгрывалась настоящая драма. Оказавшись лицом к лицу с кардиналом, Анна Австрийская начала с того, что совершила большую глупость. Она стала полностью отрицать свою вину и, охваченная ужасом, поклялась святым причастием, что ее подозревают напрасно. Но ей противостоял слишком сильный противник. Мягко, терпеливо Ришелье разбивал одну за другой линии ее защиты. И наконец, ее величество потребовала, чтобы ее оставили наедине с кардиналом! Разумеется, она немедленно получила согласие. И тогда, уже не сдерживая слез стыда и гнева, королева призналась, что она, разумеется, писала не только кардиналу-инфанту, но и пару раз графу де Мирабелю. Ведь он, по ее словам, «всегда проявлял к ней должное уважение и дружеские чувства». Ришелье, удовлетворенный результатом и к тому же взволнованный отчаянием такой высокородной дамы, заверил Анну Австрийскую, что он вовсе не собирался предпринимать ничего радикального. Его единственная забота — счастье ее величества и Людовика XIII. Он немедленно прямо отсюда поедет к королю и сделает все, что в его силах, чтобы эта нелицеприятная история была как можно скорее забыта и чтобы гармония вновь вернулась в отношения королевской четы…Удивленная мягкостью и снисходительностью Ришелье, которых она совсем не ожидала, королева воскликнула:

— О как вы добры, господин кардинал!

И протянула ему руку. Он почтительно склонился над ней. После этого кардинал отправился к королю. В галерее, практически совсем опустевшей к моменту его прихода, Ришелье заметил сгрудившихся придворных. Прежде чем пройти мимо согнувшихся в поклоне спин, он бросил с холодным презрением:

— Я счастлив, господа, что вы наконец явились узнать о здоровье ее величества королевы! Я вам сам сообщу новости. Королева еще чувствует себя несколько усталой, но, вероятно, завтра вы уже сможете выказать ей ваше почтение…

Мария де Отфор, мгновенно вернувшаяся к королеве, как только министр вышел из ее покоев, успела услышать слова, произнесенные резким, словно удар хлыста, голосом. Она улыбнулась. Отлично, ситуация как следует накалилась, но выйти из нее, похоже, удалось с наименьшими потерями. Но это вовсе не означало, что партия закончена!

Его высокопреосвященство остался доволен разговором. Он достаточно напугал испанку, так что впредь она не осмелится повторять свои бесчисленные попытки предать страну. А благодаря его снисходительности королева теперь у него в долгу. Оставалось только выяснить, как Людовик XIII отнесется к признаниям жены! Если честно, то у монарха нет выбора. Невозможно отнестись к королеве как к государственной преступнице. Разводиться с ней опасно, так как Испания начнет громко вопить об интригах и махинациях. Остается только простить ее.

Этого Ришелье и добился, правда, не без труда. Прежде чем объявить о прощении, король потребовал письменных признаний и формального обещания никогда не поступать так в будущем. Что и было исполнено. И после этого слухи при дворе пустились по своему обычному руслу. Официальная версия была такова — королевой, поддавшейся естественным родственным чувствам, манипулировали эти неисправимые испанцы!

Пребывание в Шантильи закончилось в мирной обстановке, и 4 сентября их величества вместе выехали в Фонтенбло, где король собирался устраивать большую охоту в течение двух недель…

Франсуа де Бофор на всякий случай исчез. Разумеется, благоразумие проявила Мария де Отфор, а не он сам. Ему это чувство было незнакомо. Но следовало избегать поводов для скандала в такое сложное время. Король изо всех сил старался мило вести себя с женой, но все замечали, что это идет не от сердца. Сейчас не стоило направлять Людовика XIII по новому следу, и юная камер-фрау постаралась вразумить потерявшего рассудок влюбленного.

— Отправляйтесь любоваться голубыми небесами Турени! — посоветовала Мария герцогу де Бофору. — В начале осени там прелестно! А здесь все должно встать на свои места…

— Когда же я ее снова увижу?

— Я дам вам знать, но, ради бога, проявите терпение!

— Мне казалось, что вы, наоборот, хотите, чтобы я поторопился?

— О господи! Всему свое время! Надо сначала посмотреть, вернется ли король в спальню королевы…

— А если вернется, то меня вы вышвырнете вон?! — вне себя от гнева, взорвался молодой герцог. — Я что для вас, жеребец-производитель?

Мария наградила Франсуа своей самой нахальной улыбкой.

— В некотором роде да. Мы будем уверены, что от вас получится великолепный ребенок. Но поймите же наконец, юный упрямец, если король снова станет посещать свою супругу, вы нам будете нужны больше, чем когда-либо! Все это время он редко навещал ее, и беременности ее величества оканчивались выкидышем. А теперь, если правильно взяться за дело, вы сможете быть счастливы, не подвергая себя опасности. Вы поняли?

— Мне кажется, да. Но умоляю вас, не заставляйте меня ждать слишком долго! Я умру от ожидания!

— Тогда воскресение станет лишь еще приятнее! — хладнокровно завершила беседу невозмутимая камер-фрау.

И Франсуа отправился в Шенонсо, где этим летом часто видели герцога Гастона Орлеанского и его дочь, умную девочку, несколько себе на уме, забавлявшую всех. Герцогиня Франсуаза и ее дочь Элизабет присоединились к герцогу Сезару. Отношения между двумя семействами стали ближе, и несколько задумчивый Бофор, лишенный своего друга Суассона, перешедшего в разряд врагов, завязал некое подобие дружбы с герцогом Орлеанским. Правда, он знал, что этот человек стоит немного. Но Гастон Орлеанский умел, когда ему этого хотелось, быть предельно очаровательным.

Эта осень приготовила много радостей королю и кардиналу. Хорошие новости с полей сражений следовали одна за другой. Виктор-Амедей I, герцог Савойский, женатый на сестре Людовика XIII Кристине, одержал победу над испанцами. А французы вышли победителями у Ла-Капеллы на севере. И, наконец, на юге герцог Аллуэнский разбил испанцев в битве при Левкате в Русильоне.

Вне себя от радости, Людовик XIII приказал отслужить благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери и устроил пышное празднество, чтобы порадовать народ. Толпа не жалела хвалебных возгласов. К несчастью, королева прибыла с большим опозданием. В качестве извинения она сослалась на то, что не знала, следовало ли ей приезжать…

Услышав такое, Мария де Отфор только тяжело вздохнула, высоко подняв свои красивые брови. Иногда она спрашивала себя, действительно ли королева, которой она предана душой и телом, умна настолько, насколько ей хочется верить… Этот же вопрос вот уже некоторое время задавала себе и мадемуазель де Лиль…

Глава 10. ТАЙНЫ МАРИИ ДЕ ОТФОР

Франсуа изнывал от нетерпения в Шенонсо до середины ноября. Оставаясь равнодушной к вздохам королевы, не обращая внимания на душераздирающие записки, приходящие от отчаявшегося влюбленного, Мария де Отфор терпеливо ожидала, в надежде что король все-таки решится провести ночь со своей женой. Весь двор ждал этого вот уже три года с каким-то жадным любопытством. К несчастью, ничего не происходило. Людовик XIII был приветлив с женой, выказывал ей всяческое уважение, но отнюдь не собирался исполнять супружеские обязанности. И все это несмотря на беспрестанные просьбы Марии де Отфор. Она по-прежнему пользовалась расположением короля.

Вместо этого, по крайней мере два раза в неделю, король отправлялся в монастырь Посещения на улице Сент-Антуан, чтобы поговорить там с сестрой Луизой-Анжеликой, бывшей в миру Луизой де Лафайет. Только ему дозволялось приблизиться к решетке в темноте комнаты свиданий. Она появлялась перед ним белой тенью за железными прутьями, за которые он цеплялся порой с безумной надеждой вернуть любимую.

Несмотря на постоянно одерживаемые победы, атмосфера при дворе снова стала невыносимой. Для начала все опять были в трауре. На этот раз скончался герцог Виктор-Амедей Савойский, которого Людовик XIII очень любил. Эта смерть очень усложнила дела в Италии, потому что наследником остался пятилетний малыш, права которого надо было защищать.

Устав просить безрезультатно, Мария де Отфор решила, что настало время доставить удовольствие королеве, и призвала де Бофора. Тот примчался немедленно, едва не загнав лошадь. Тогда же Мария отправилась в монастырь навестить бывшую фрейлину, испросив предварительно разрешения поговорить с ней. Их беседа продолжалась долго. Вышла она из монастыря довольная. Теперь ей надо было подготовить все для весьма опасного предприятия. Франсуа предстояло посетить королеву ночью в самом Лувре.

Однажды юный герцог де Бофор уже побывал здесь. В тот раз, помнится, он переодевался врачом, а предлогом послужило воображаемое недомогание Стефанильи. Но тогда он оставался совсем недолго, только переговорил коротко с королевой и взял письма. А теперь необходимо было предоставить любовникам время насладиться друг другом, а потом молить господа, чтобы свидание дало свои плоды. Обстоятельства складывались удачно. Король продолжал стремительно переезжать из одного замка в другой в окрестностях Парижа. Последней его фантазией стало частое посещение дворца Сен-Мор, принадлежавшего когда-то Екатерине Медичи. Это было очаровательное местечко в излучине Марны, где грусть и мечты сплетались в нежной меланхолии. Король уже несколько раз бывал там, выезжая из Версаля, не забывая, впрочем, сделать остановку на улице Сент-Антуан.

Опасения Марии оказались напрасными. В ту ночь, когда королева и Франсуа были вместе, все прошло без сучка без задоринки. Юный герцог вошел в Лувр утром под видом обыкновенного помощника торговца овощами, принесшего капусту на кухню. Оттуда при помощи подкупленного повара ему удалось добраться до укромного уголка, где его уже ждали одежда лакея и темный парик. Там он и провел целый день в ожидании того момента, когда старый Лувр, напичканный тайниками и скрытыми переходами, наконец заснет. Мария пришла за ним и предупредила, что выведет его до наступления утра. Весь план был исполнен блестяще. На следующее утро королева просто цвела. Но она все же старалась не слишком показывать свою радость перед этими сотнями глаз фрейлин и придворных, которые неотступно следили за ней. Ее согрело пламя страсти этого мальчика, такого молодого и такого влюбленного, что рядом с ним она вновь обретала свои двадцать лет и совершенно забывала о разнице в возрасте, разделявшей их. Но Мария де Отфор не была довольна:

— Я думаю, не слишком ли мы поторопились? — доверилась она Сильви. Та немного удивилась:

— А что, по-вашему, должно было произойти?

— Я не знаю. Но в таком дворце, как этот, по ночам всегда что-то происходит… Обязательно кто-нибудь встретится! Правда, нам никто не попался на пути, кроме спящих людей и стражи, облокотившейся на свои алебарды. Их обычно ничего не интересует…

— А вы не преувеличиваете? Он же переоделся лакеем, и вы его сопровождали. Кто мог им заинтересоваться?

Мария провела дрожащей рукой по своему белому чистому лбу.

— Возможно, вы и правы. Но знаете, Сильви, приключение этой ночью будет первым и последним. Я слишком испугалась!

— Я тоже, — призналась Сильви. — Но неужели вы верите, что эти двое удовлетворятся одним свиданием? Я тайком подсматривала за ним… И ее я видела утром, когда вошла в спальню для церемонии утреннего туалета. На их лицах было одно и то же выражение неописуемого счастья…

Она едва сдержала слезы, заканчивая эту фразу. И тут Мария неожиданно слегка сжала в своих ладонях пальцы юной подруги — такой теплый, полный нежности жест.

— Бедный котенок! Я так озабочена ее славой, мне так хочется, чтобы она добилась наконец высшей победы для королевы — несмотря ни на что, родила наследника французского престола, что я забыла о вашем бедном маленьком сердечке, которое топчут эти двое счастливых любовников! И вы не сердитесь на меня? И вы продолжаете мне помогать?

— Если страдает мое сердце, то страдает и ваше. Их извиняет только то, что они об этом и не подозревают. И потом, вы единственный мой друг в этом дворце. При таких обстоятельствах я сделаю что угодно, чтобы вам помочь.

И они одновременно бросились в объятия друг к другу. Девушки молча обнялись, слова были излишни. Их порыв шел от самого сердца, он словно скреплял своего рода договор. Мария первой нарушила молчание:

— Я буду молить бога, чтобы он дал мне возможность однажды помочь и вам… А пока следующее свидание будет в аббатстве Валь-де-Грас. Мне так спокойнее.

— В аббатстве? Но это же невозможно! Настоятельницу сменили, потайную дверь замуровали…

— Но стена-то осталась. С хорошей веревкой двадцатилетний молодой человек справится с ней без труда. Особенно когда он так влюблен, как этот безумец!

Слишком поглощенная своим счастьем, чтобы спорить по пустякам, королева полностью доверила все своей верной камер-фрау. Ей тоже был больше по сердцу Валь-де-Грас, пусть там теперь и не лояльная настоятельница! Было решено, что следующее свидание состоится сразу же, как только король в очередной раз объявит о своем намерении провести несколько дней в Версале. Тогда королева отправится молиться в свой любимый монастырь. Она проведет там всего одну ночь, чтобы не будить новых подозрений. Король уехал 1 декабря, а вслед за этим ее величество объявила о своем намерении провести в монастыре ночь, чтобы помолиться в дорогом для нее месте, тем более что наступает предрождественский пост. Как обычно, с ней поедут всего лишь несколько человек.

К огромному изумлению Сильви и к еще большему ее облегчению, юную фрейлину с собой не взяли. В последний момент королева решила, что ее будут сопровождать только мадам де Сенсе и мадемуазель де Отфор. Остальные фрейлины тут же начали подсмеиваться над Сильви, увидев в этом знак скорой немилости. Но Мария заставила всех замолчать, заявив, что королева отправляется в аббатство всего на несколько часов и во время такого короткого визита ее любимая певица ей не понадобится. В часовне пройдут только обычные службы. Позже она отвела Сильви в сторонку:

— Учитывая последние события, мы отдали предпочтение более зрелой женщине. Но это ничего не меняет в нашем плане, — добавила она со смехом. — Мадам де Сенсе надо как следует выспаться, и, уверяю вас, спать она будет как убитая. Уж я за этим прослежу!

Так как Сильви все равно уже собрала вещи для путешествия, полагая, что и ей придется ехать, она решила провести ночь у своего крестного. Перспектива остаться в Лувре с другими фрейлинами, вечно занятыми интригами, подверженными внезапным приступам ревности и частенько говорящими колкости, ей совершенно не улыбалась. Итак, девушка с удовольствием отправилась на улицу Турнель в сопровождении верной своей Жаннетты…

Николь и Корантен приняли их с распростертыми объятиями и постарались смягчить неожиданный удар. Шевалье Сильви сможет увидеть только на следующее утро.

— Господин Ренодо, его друг, пришел за ним некоторое время тому назад, — объяснил Корантен. — Так часто случается. Они вместе ужинают. Чем они занимаются потом, я не знаю, но возвращается хозяин очень, очень поздно…

— И вы не знаете, где они? — удивилась Сильви.

— Честное слово, нет. Мне это не очень нравится, так как я предполагаю, что они пускаются в какие-то рискованные приключения. Я, признаться, не очень люблю, когда у господина Персеваля появляются от меня тайны…

— Тайны? От вас, его постоянного верного спутника?

— Вот именно! Он говорит, что ему не хочется оставлять Николь по ночам одну. Хотя квартал и очень элегантный, но он все же не очень уверен в его полной безопасности. Но может быть, это его друга не устраивает моя компания?

— Что это вы еще выдумали! — воскликнула Сильви со смехом. — Первая причина мне кажется куда более реальной. Вы должны присматривать за домом. Сегодня ночью вам придется охранять еще меня и Жаннетту… И еще предупредите Николь, что сегодня я буду ужинать у вас. Я надеюсь, что она приготовит нам что-нибудь вкусненькое?

— Вот об этом можно не беспокоиться, — заметил Корантен. К нему снова вернулось хорошее настроение. — У нее уже все руки, должно быть, по локоть в сдобном тесте!

По дому действительно плыл приятный запах масла и карамели. Сильви отправилась в свою спальню отдохнуть в ожидании ужина. Мрачная, угрюмая, ветреная погода не располагала к прогулкам по саду, где по

земле стелились опавшие листья.

И все-таки девушку беспокоило отсутствие Персеваля. Неужели он все еще ищет того загадочного преступника? Он ей что-то говорил об этом в ту ночь, когда они так неожиданно встретились на берегу Сены около Нельской башни.

Именно об этом и спросила Сильви своего крестного, когда на следующее утро они встретились за завтраком.

Сначала они поговорили о том о сем, но, как только Персеваль вошел в свой кабинет, где в камине полыхал огонь, разведенный Корантеном, с губ Сильви сорвался вопрос, вертевшийся у нее на языке:

— Я не забыла о нашей ночной встрече. Вы мне сказали тогда, что ищете убийцу. Вы все еще пытаетесь поймать его во время ваших странных ночных прогулок с господином Ренодо? Или это уже другой?

На усталом лицо де Рагнеля появилась слабая улыбка:

— К несчастью, это все тот же самый. Монстр, который словно бы наделен таинственной силой. Он просто растворяется в темноте, как только совершит свое злодеяние. Этот мерзавец набрасывается на уличных женщин. Он насилует их, перерезает им горло и оставляет на лбу красную восковую печать. На печати только греческая буква омега.

— Какой ужас! Но, мне кажется, вы взялись за то, что вам не по силам. Париж так велик! Стража вам не помогает?

— Их не так много, чтобы следить за всеми опасными местами. И потом, их часто подкупают. Нам нужна настоящая полиция!

— Но почему вас так интересует судьба этих несчастных женщин? Вы помогаете герцогине Вандомской, которая, не щадя сил, пытается их перевоспитать?

— Нет, дело не в этом. Я говорил с герцогиней, но и она здесь бессильна. Мы с Ренодо собираемся ночью в квартал Невинно убиенных, во Двор чудес . Мы хотим встретиться с Великим Кезром, главарем бандитов, и попытаться получить от него помощь…

— Вы сошли с ума! Вы не выйдете оттуда живыми! Он снова улыбнулся девушке, но улыбка больше напоминала гримасу.

— Это-то и заставляет нас медлить. Если нас убьют, чтобы вывернуть карманы, бедным женщинам это не слишком поможет. Мы, правда, заметили, что убийства совершаются в основном в полнолуние. Это нас удивляет, потому что это самые светлые ночи…

Сильви опустилась на ковер у его ног и взяла его руки в свои:

— Умоляю вас, перестаньте подвергать свою жизнь такой опасности! Я понимаю, это ужасно, но эти женщины знают, что рискуют. Так рискует любой прохожий в Париже ночью. И если с вами что-нибудь случится, у меня больше никого не останется… А я вас так люблю!

Тронутый до глубины души, Персеваль посадил ее к себе на колени, как когда-то в далеком детстве. Он нежно поцеловал ее.

— Не тревожьтесь, мое сердечко! Мы вполне способны защитить себя и всегда хорошо вооружены. Хуже всего этот закон молчания, который царит на самом дне. Никто не хочет нам помочь, потому что все боятся…

— Тогда бросьте все это!

— Нет. Это невозможно! Я не могу отказаться. Я поклялся, и…

Персеваль замолчал, понимая, что вступает на скользкий путь. Но Сильви все прекрасно расслышала.

— Вы поклялись? Кому же?

Вдруг раздался голос Корантена. Он неслышно вошел в комнату с корзиной дров для камина.

— Вам следовало бы все рассказать ей! Теперь она уже достаточно взрослая. К тому же малышка живет при дворе, и ей следует все знать о своем прошлом, чтобы суметь защитить себя.

— Ты так думаешь?

— Да. Время пришло…

Персеваль заботливо усадил Сильви в кресло напротив.

— В конце концов, ты прав.

И Персеваль де Рагнель рассказал своей крестнице обо всем. О своей дружбе с де Валэнами. О том нежном чувстве, что он питал к Кьяре. О трагедии, разыгравшейся в замке Ла-Феррьер. О том, как Франсуа спас Сильви и о ее появлении в доме герцогов Вандомских. О том, как они с герцогиней приняли решение изменить ее имя и постараться стереть из ее памяти оставшиеся воспоминания самого раннего детства для ее же блага.

Девушка очень внимательно слушала этот страшный рассказ. Когда Персеваль закончил, она какое-то время сидела молча.

— Сильви де Валэн! — вздохнула она наконец. — Это правда, именно так меня и звали. Теперь я вспомнила! Вы словно разорвали темный занавес, окутывавший меня… Все появляется снова… О! Это удивительно! И Жаннетта так долго молчала!

— Она любит вас и поклялась хранить тайну. Так и вы сейчас поклянетесь мне сохранить все это в памяти и никогда никому ничего не рассказывать. Это было бы слишком опасно! Хватит и того, что этот Ла Феррьер, всплывший неизвестно откуда, осмелился попросить вашей руки!

— Вы думаете, он знает?

Персеваль нежно улыбнулся своей крестнице.

— Ему не надо ни о чем знать, чтобы захотеть жениться на вас, мой милый котенок! Вы такая хорошенькая! Спросите об этом лучше у нашего друга д'Отанкура!

— Так, значит, вы полагаете, что тот негодяй, который сейчас убивает женщин на улицах, когда-то убил и мою мать?

— Я в этом убежден. Те же приемы, та же подпись…

— Но зачем он это делает? Ведь если кого-нибудь любишь…

— Любовь для существа отвратительного по своей сути может стать худшей из бед. Несчастье вашей матери заключалось в том, что она оказалась замешанной, сама о том не подозревая, в государственную тайну.

— И она тоже? — вздохнула Сильви.

— Что значит «и она тоже»? Девушка пожала плечами:

— Вы же отлично помните, крестный, о чем я вам рассказывала! Я уже начинаю спрашивать себя, не передается ли это в нашей семье по наследству от матери к дочери? Во всяком случае, теперь я знаю, почему, когда мы жили в Ане, нам категорически запрещали ходить гулять в сторону замка, называемого Ла-Феррьер…

Сильви вернулась в Лувр. Персеваль проводил ее до самых ворот. Она нашла королеву и ее придворных дам в большом оживлении. Все были очень веселы. Но это не имело никакого отношения к тому, что произошло в аббатстве Валь-де-Грас накануне ночью. Из Рима прибыли курьеры, оповещая о скором прибытии каравана со статуями и античными бронзовыми изваяниями, предназначенными для дворца кардинала. Они привезли с собой мешки с подарками для королевы. В них оказались настоящие сокровища — перчатки, духи, венецианское кружево, миланская парча, кораллы для колье и множество других мелочей, от которых сходят с ума женщины. В этот вечер парадные покои королевы напоминали птичий двор… Или модную лавку.

— Это привезли из Рима? — удивилась Сильви. — Это все прислал Папа?

Мария де Отфор звонко расхохоталась:

— Да нет же, глупышка! Эти подарки прислал человек, нашедший способ угодить кардиналу и понравиться королеве. Это от монсеньора Мазарини…

— Я никогда не слышала о нем…

— Как это вам удалось? Ришелье заметил его еще во времена осады крепости Казале, когда Мазарини весьма успешно сыграл роль дипломата… Потом он к нам вернулся, года три тому назад, как мне кажется, в качестве вице-легата его святейшества Папы. А потом Папа прислал его как легата с чрезвычайными полномочиями. Кардинал оценил этого человека…

— И несмотря на все это, он нравится ее величеству?

— И еще как! Он из незнатной семьи, но в нем столько обаяния, и, если вам так хочется все знать, — Мария нагнулась к своей подруге, чтобы остальное досказать шепотом на ухо, — он немного похож на покойного герцога Бекингемского!

— Боже мой, неужели!

— Тсс! Спокойно. Подобные воспоминания никому не угрожают. Тем более что Мазарини прилагает все усилия, чтобы о нем не забывали. Насколько мне известно, он сгорает от желания вернуться во Францию… И даже стать подданным нашего короля, чтобы работать бок о бок с нашим министром-кардиналом. Этот проныра кричит на весь свет, что это самый великий человек из всех, кого он знает. Я его ненавижу!

Это безапелляционное заявление положило конец разговору, и Сильви быстро о нем забыла. Королева раздала приближенным некоторые из римских подарков. Все ей явно нравилось. Ее давно не видели такой веселой. Вооружившись обворожительным ручным зеркальцем в оправе из резной слоновой кости, она рассматривала свое отражение с улыбкой, полной самолюбования. Анна Австрийская находила себя красивой, это была чистая правда…

— Нет нужды спрашивать, благополучно ли все прошло сегодня ночью, — пробормотала Сильви, подходя к Марии, стоявшей у ларца с драгоценностями.

— Лучше и не бывает. Хотя они и потеряли много времени из-за приступа ревности по поводу прекрасной госпожи де Монбазон. Так что наш влюбленный доволен только наполовину. Особенно потому, что теперь они не скоро увидятся. Сейчас предрождественский пост. Потом подойдут праздники Рождества. Мы сможем немного отдохнуть, Сильви. Тем более если завтра все пройдет так, как я надеюсь…

— А что случится завтра?

— Вы сами все увидите. Во всяком случае, я очень на это рассчитываю!

Сильви не осмелилась настаивать. У Марии было слишком решительное выражение лица. Она явно ничего больше не собиралась говорить.

Вечер тянулся бесконечно долго для юной любопытной девушки. Королева попросила ее спеть. Анна Австрийская чувствовала необычайное возбуждение, ей было просто необходимо услышать нежный голос и приятную музыку. Сильви пела романс и спрашивала себя, о ком думает сейчас та, что слушает ее, чьи тонкие пальцы рассеянно ласкают бирюзу в оправе прекрасного зеркала, полученного в подарок. О том, кто прислал это зеркало, о любовнике, покинувшем ее сегодня на рассвете, или ее мучают еще не угаснувшие воспоминания о красавце англичанине, чей облик не смогли стереть годы?

Утро следующего дня выдалось пасмурным, мрачным. Дул пронзительный ветер. Никому не хотелось выходить на улицу. Потянулись долгие часы между церемонией утреннего туалета, мессой и другими богоугодными делами. Потом последовали аудиенции, — обед, послеобеденные визиты. Пришли герцогиня Вандомская и ее дочь Элизабет, которых Сильви так давно не видела. Они возвращались из лепрозория в Сен-Лазаре. Рассказывали, что господин Венсан беспокоился о том, что брошенных детей становится все больше. Герцогиня рассчитывала получить деньги от королевы на благотворительность. Получив желаемое, женщины не стали дольше задерживаться и удалились, поцеловав Сильви перед уходом. Впрочем, погода все больше порти-лась, ураганные вихри, налетавшие внезапно, не предвещали ничего хорошего.

— Будет сильная буря! — заметила мадемуазель де Отфор, глядя, как на Сене суда стараются побыстрее причалить к берегу. А потом добавила еле слышно:

— Я начинаю верить, что само небо на нашей стороне!

И с этого момента она больше не выходила из глубокой ниши окна, наблюдая приближение ненастья. К четырем часам буря разразилась наконец с такой силой, что ломала ветки деревьев, вырывала доски со строительных лесов в Лувре. Черепица летела с крыш домов.

Гроза продолжалась так долго, что исповедник королевы посоветовал придворным дамам начать читать молитвы. Только Мария де Отфор осталась на прежнем месте. Но она держалась так прямо, казалась такой отсутствующей, напряженной, вслушивающейся в голоса почерневшего неба, что никто не решился ее потревожить…

И вдруг к шуму непогоды за окном прибавился шум во дворце. Оклики, приказания, потом стук копыт пущенной галопом лошади, звяканье оружия. От двери к двери докладывали о посетителе, и так до самых покоев королевы. Наконец распахнулись двери перед промокшим насквозь человеком. Когда он сорвал с головы шляпу и склонился в поклоне, брызги с потерявших форму перьев полетели во все стороны.

— Итак, господин де Гито, что вы так торопитесь нам сообщить? — поинтересовалась Анна Австрийская, узнавшая капитана королевской стражи.

— Сюда прибудет король, мадам… Если только ваше величество соблаговолит принять его в своих апартаментах…

— Где сейчас мой супруг?

— В монастыре Посещения, мадам. Король ехал из Версаля в Сен-Мор, куда еще утром отправились его слуги. Но гроза настолько ужасна, что дамы из монастыря упросили короля не рисковать и не пускаться в дорогу через Венсенский лес, где гроза вырывает деревья с корнем. Дорога слишком длинна, Лувр намного ближе…

Королева улыбнулась следом за Марией де Отфор, решившейся наконец покинуть свое убежище у окна и присоединившейся к своей повелительнице. Лицо преданной камер-фрау сияло.

— Король повсюду у себя дома, господин де Гито. Я надеюсь, он не сомневается в том, что я приму его с радостью?

— Нет… Честно говоря, нет, но его величество король боится нарушить ваши привычки, мадам. Королева встает поздно, ужинает поздно… — Господин де Гито намекал на то, что, когда королева пребывала в одиночестве — а это случалось частенько! — она жила по испанскому времени.

— А моему супругу не нравится ни то ни другое, — закончила за капитана Анна Австрийская, открыто смеясь. — Поезжайте к нему навстречу… Или лучше пошлите кого-нибудь посуше. Передайте его величеству, что я отдам соответствующие распоряжения и к его приезду все будет приготовлено.

— Я поеду сам, потому что промокнуть больше уже невозможно! Благодарю вас, ваше величество!

И тут же началась суматоха. Послали на кухню с приказанием поторопиться с ужином, в спальне королевы перестилали постель. Весь дворец, полный радостных улыбок, ожидал своего монарха в некоторой лихорадке. Неужели наконец произойдет событие, которого все так долго ждали? Король удовольствуется лишь тем, что будет спать в одной постели с женой, или?..

Этот вопрос не смогла не задать Сильви, пока она в гардеробной королевы помогала Марии подобрать детали туалета, которые та требовала. Мария рассмеялась ей в лицо:

— Как же я могу вам ответить? Главное, чтобы он приехал. И я полагаю, что наша сестра Луиза-Анжелика сделала для этого все, как я ее и просила. Что же до остального, могу вам только сказать, что наш король будет хорошо спать…

— Спать? Но…

— У него, разумеется, нет иных намерений. Но знайте, можно спать… и видеть великолепные сны. Я уж за этим прослежу, будьте уверены!

Блаженное выражение на лицах придворных резко контрастировало с куда более мрачным видом Людовика XIII, когда тот появился в Квадратном дворе во главе кавалькады всадников. Потомок Людовика Святого вовсе не выглядел как человек, который счастлив всем происходящим. Естественно, его манеры оставались безупречными и даже изысканными. Король не забыл сделать комплимент жене по поводу цвета ее лица, ее красоты и наряда, но хотелось ему — и это бросалось в глаза — только одного. Пусть эта ночь, к которой его принудили Луиза и разбушевавшаяся стихия, пройдет как можно скорее!

Поужинали при небольшом количестве придворных, к огромному разочарованию всех остальных. Им так хотелось удовлетворить свое любопытство, вслушиваясь в каждое слово и вглядываясь в каждое выражение царственных лиц. После ужина их королевские величества удалились в спальню в сопровождении фрейлин и придворных кавалеров. Сопровождающих было немного, но это напоминало вечер их свадьбы. И немудрено, ведь король не появлялся в спальне жены целых три года…

Но в том положении, в котором оставили королевскую чету, не было ничего ободряющего. Отметив тяжелым взглядом черных глаз все реверансы и поклоны, Людовик XIII пожелал королеве доброй ночи, надвинул ночной колпак на глаза, устроился на своей половине постели и тут же уснул, как человек, уставший за слишком долгий день.

Все вышли, потихоньку комментируя увиденное, стараясь не разбудить короля, но особенно не потревожить дворцовое эхо. Батальон фрейлин гудел, как потревоженный улей. Сильви лишь вопросительно подняла брови, подойдя к подруге. Мария тоже была лаконичной, наградив ее насмешливой улыбкой.

— Ночь — это очень, очень долго! — прошептала она.

В Лувре никто не спал. Король приказал разбудить его очень рано, чтобы он успел добраться до Сен-Мора, где его ожидали его слуги и его мебель. Чтобы не пропустить той минуты, когда король отправится к мессе, придворные решили не расходиться по домам и устроились как смогли в маленьких салонах, галереях и залах для приемов. Захваченный общей лихорадкой капеллан прилег здесь же.

Не спали и многие другие. В часовне монастыря Посещения, в Валь-де-Грасе, в разных кварталах Парижа люди молились при свете свечей, которым не удавалось согреть ледяные плиты пола. Час за часом все просили господа о том, чтобы воссоединившаяся наконец королевская чета подарила Франции наследника престола. Сестра Луиза, пытавшаяся заставить замолчать бушевавшую в ее душе обыкновенную земную ревность, молила бога ниспослать сына Людовику XIII. Пусть это будет сын, чтобы ей снова не пришлось возобновлять свои просьбы. Ведь сегодня она весь день донимала ими своего венценосного друга!

Слух просочился не только в аббатства и монастыри. Даже в харчевнях весело пили за здоровье короля. Эта ночь, так непохожая на другие, сменилась серым, холодным, но тихим днем. Жестокая буря, налетевшая с моря, понеслась дальше на восток. Теперь оставалось только уничтожить следы ее разбоя.

Когда появился Людовик XIII, затянутый в замшевый камзол и такие же штаны военного покроя, в высоких сапогах, как всегда с иголочки, он на мгновение остановил свой мрачный взгляд на помятой, неприбранной, измученной толпе, склонившейся перед ним, покоряясь требованиям этикета. Зрелище явно развлекло короля, потому что тень улыбки скользнула по его губам:

— На вашем месте, господа, я бы отправился спать! И монарх прошел мимо, сопровождаемый своей стражей, швейцарцами и военными. Тем было не привыкать к ночам без сна, и им едва удавалось скрывать свое веселье. Но двор не был обескуражен, он продолжал свое расследование. По непроницаемому лицу короля ничего прочесть невозможно. Значит, надо взглянуть на королеву, а та сегодня заспалась дольше обычного.

Ее величество спала так долго, что многие все же решились отправиться домой, чтобы привести себя в порядок. И тут стало известно, что королева ждет мессы в своей личной молельне.

А днем весь Париж, имевший доступ ко двору, ринулся в Лувр следом за каретой принцессы Конде. Самые высокородные дамы, самые знатные господа — те, которых пока не отправили в ссылку, в армию, которые не должны были следовать за королем или не получили должность в провинции, — поспешили принести свои поздравления королеве, как будто она совершила подвиг. Герцогиня Вандомская появилась в числе первых. Охваченная радостью, она стиснула в объятиях Анну Австрийскую:

— Сестра моя! Какой великий день! Я только что виделась с господином Венсаном. Он вне себя от радости. Ему в эти дни было видение, что у вас будет ребенок!

Последним явился тот, кого ждали меньше всего. Франсуа, герцог де Бофор, также зашел поздравить королеву, но его внешний вид заставил Сильви вздрогнуть, а у Марии с лица сползла сияющая улыбка. Несмотря на высокий рост и светлые волосы, молодой человек казался тенью, элегантно одетой в серый бархат, затканный серебром, с невероятно белоснежным воротником. Над роскошным одеянием все увидели напряженное, посеревшее лицо. В одной руке шляпа, а пальцы другой настойчиво теребят атласный бант на шпаге. Он пошел напрямик вызывающей походкой. И при его появлении окружавшие королеву придворные разошлись в стороны.

— Господи, — молилась про себя Сильви, — сделай так, чтобы он не совершил никакой глупости! Его лицо не предвещает ничего хорошего…

— Ах, герцог де Бофор! — произнесла королева с ясной улыбкой. — Мы вас так давно не видели у нас. Вы тоже хотите нас поздравить?

— Разумеется, мадам! Я с огромной радостью узнал, что король наконец вспомнил, что его супруга — прекраснейшая из женщин. И так как счастье написано на лице королевы, я могу считать себя самым счастливым из людей!

— Какой вы замечательный подданный, мой дорогой герцог!

— Не лучше остальных, мадам! Я просто поступаю, как и все… Могу ли я также поздравить ваше величество с приобретением этого очаровательного веера, что так изысканно смотрится в вашей руке? Очень красивая вещица!

— Она прибыла издалека. Из Рима. Я не хочу ничего скрывать.

— Неужели его прислал вашему величеству наш посол в Риме, мой дядя, маршал д'Эстре?

— Нет, вы ошибаетесь. Это подарок монсеньора Мазарини. Об этом человеке все здесь вспоминают с большим удовольствием, — добавила она чуть громче. — Эта безделушка прибыла к нам позавчера с тысячью других забавных вещиц… Не правда ли, этот веер очарователен?

Бофор был серым, стал кирпично-красным. Его синие глаза засверкали от ярости.

— Какая наглость со стороны этого лакейского отродья! Он осмелился прислать подарки королеве Франции! Разве у нас мало дворян, которые могут подарить нашей королеве все, что ей понравится?

Теперь покраснела и Анна Австрийская.

— Вы забываетесь, герцог! Вы забыли, кто вы и с кем говорите! Вы оскорбляете того, кого здесь нет. Это очень серьезно, потому что человек не может вам ответить. И, что еще хуже, вы позволяете себе критиковать наших друзей!

— Друзей? Этот Мазарини очень тесно связан с господином кардиналом. Я не знал, что ваше величество разделяет его вкусы.

— Довольно, герцог! Уходите. Ваше присутствие не доставляет нам удовольствия!

Появление запоздавшей пары, губернатора Парижа с женой, очаровательной герцогиней де Монбазон, несколько разрядило обстановку. Франсуа, чувствуя себя очень несчастным, отошел. Правда, несколько дальше, чем ему бы хотелось. Потому что Мария де Отфор потянула его сзади за пояс и тянула до тех пор, пока они не оказались в укромном уголке. Там к ним присоединилась и Сильви.

Местечко между кариатидой, поддерживающей балкон для музыкантов, и углом галереи несколько в стороне от общего шума и гама было выбрано отлично. Когда подошла Сильви, Мария как раз бросилась в атаку:

— Вы что, с ума сошли? Явились сюда с вытянутым лицом и набросились на ее величество, как будто она вам чем-то обязана! Честно говоря, мой дорогой герцог, я уже начинаю жалеть, что выступила на вашей стороне. Вы не годитесь ни на что путное, только совершать глупости!

И тут же Сильви выступила в его защиту:

— Не будьте так суровы, Мария! Вы разве не видите, как он мучается!

— И с какой это стати, скажите, пожалуйста? Все из-за того, что нам удалось спасти королеву от неминуемого развода? Вы являетесь сюда с видом собственника. Хорошо еще, что вы не устроили сцену ревности по всем правилам!

— Когда ревнуешь, так трудно рассуждать разумно… Надо пожалеть герцога и как-то успокоить его!

Франсуа с живостью схватил Сильви за руку, прижался к ее пальчикам благоговейным поцелуем и так и не отпустил больше.

— Откуда вам знать, что я пережил этой ночью при одной только мысли о том, что здесь происходит? Я представлял их в объятиях друг друга, я…

— У вас слишком пылкое воображение, герцог! — бросила Мария. — А мозгов явно недостаточно! Когда же вы наконец поймете, что эта ночь была необходима, чтобы над вашей возлюбленной не висела угроза быть изгнанной за измену мужу?

— Вы совершенно правы, но с тех пор как она принадлежит мне, я не могу вынести одной мысли о том, что кто-то другой разделит с ней ложе.

— Другой? Это король другой? — выдохнула возмущенная Мария. — Нет, мой друг, вы совершенно явно сошли с ума!

— Все возможно, но больше всего я сожалею о том, что послушался вас тогда в Шантильи. Я бы увез ее, и сейчас она управляла бы Нидерландами…

— Прежде всего она стала бы опороченной, опозоренной, брошенной женщиной, какой теперь является королева-мать…

— Никогда! Я бы завоевал для нее королевство…

— Вздор, пустая болтовня! Вы забываете об инквизиции! Неужели вы полагаете, что, очутившись в Нидерландах, она бы согласилась, чтобы ваша связь стала достоянием гласности? Кардинала-инфанта это бы тоже не устроило, и в этот самый час, как вы говорите, вас бы уже передали в руки палачей нашего кардинала, если бы не перерезали просто-напросто горло в каком-нибудь темном углу!

— Вы безжалостны! Скажите мне, по крайней мере, как все прошло? Я полагаю, что вы шпионили за королевской четой всю ночь?

— Это правда, я не спала всю ночь, но я вам ничего не скажу. Речь идет о наших монархах, а я верная их подданная!

— А вы? Вы мне скажете? — взмолился Франсуа и почти прижал Сильви к себе. — Вы ведь тоже, должно быть, были там?

— За кого вы меня принимаете? — резко бросила Мария. — Альковные секреты не предназначены для таких юных ушей. Мадемуазель де Лиль отправилась спать по моему приказанию. Я полагаю, она единственная, кто хорошо спал этой ночью!

— Когда я снова увижу королеву?

— Боюсь, что не так скоро. Во всяком случае, мне бы так хотелось. С одной стороны, наступает предрождественский пост, и потом, если будет так угодно господу, за королевой будут очень внимательно следить. Вы должны держаться подальше!

— Не требуйте от меня невозможного!

— Я требую от вас только то, что необходимо для ее безопасности… и для вашей! В любом случае, до получения новых распоряжений вы не должны больше на меня рассчитывать… И разумеется, на Сильви тоже. Постарайтесь развлечься, поезжайте путешествовать, отправляйтесь на войну под чужим именем или женитесь!

В глазах Франсуа вспыхнули опасные гневные огоньки:

— Благодарю вас, сударыня! Я полагаю последовать вашему последнему совету и позаботиться о продолжении моего собственного рода!

Он поднес ручку Сильви к губам, поцеловал и отпустил.

Потом герцог немедленно отправился к группе, окружившей принцессу Конде. Сильви и Мария смотрели ему вслед.

— Уф! — с облегчением выдохнула мадемуазель де Отфор и со странной интонацией добавила:

— Да не допустит господь, чтобы будущий ребенок, если он родится, слишком походил на своего отца!…

Так как она направилась решительной походкой к королеве, Сильви оставалось только последовать за ней, не прося объяснить последние слова. Да она и не получит скорее всего никаких объяснений. Тайна королевской ночи будет сохранена Марией, и она не станет говорить об этом ни с кем. Особенно если верная камер-фрау подсыпала королю, как подозревала Сильви, во время ужина в еду или в вино какое-нибудь сильное снотворное…

Начиная с этого дня двор и весь город затаили дыхание. Все только что на цыпочках не ходили, чтобы не потревожить и не рассердить таинственные силы, отвечающие за зачатие. Королева проводила в молитвах больше времени, чем обычно. Король же тем временем сменил исповедника. На следующее утро после памятной ночи отец Коссен, духовник короля, бывший к тому же и духовником Луизы, неверно истолковал рекомендации, данные юной монахиней. Поэтому он счел возможным обратиться к королю с просьбой вернуть из ссылки королеву-мать, а заодно разорвать союз с голландцами и протестантскими принцами Германии, снизить налоги и договориться о мире с Испанией. И в заключение он попросил отправить Ришелье обратно в Люсон. Пусть посмотрит, вдруг там трава зеленее? Для иезуита этот человек оказался очень недальновидным. Людовик XIII отослал его, не без юмора, обсудить свои прожекты с кардиналом. После чего последовал королевский указ об изгнании неосторожного в Ренн, где с ним, впрочем, обошлись с большим уважением.Его место занял другой иезуит — отец Сирмон. Этот духовник оказался почти библейским старцем, несколько туговатым на ухо, поэтому Людовику XIII приходилось кричать во время исповеди. Но этот монах по меньшей мере не вмешивался в дела государства.

Что же касается Франсуа, то он решил утопить свое горе в удовольствиях. Его часто видели в отеле Конде, около Люксембургского дворца, и еще чаще на Королевской площади, в шикарном игорном доме, принадлежащем госпоже Блондо. Там он играл по-крупному, пил, как бочка, но никогда не терял власти над собой. Это ему помогало избегать ссор, которые порой становятся фатальными.

Его старший брат забеспокоился и попытался вернуть герцога к более разумному восприятию вещей:

— Вы становитесь почти распутником, брат мой! Вы считаете, что это наилучший способ добиться руки мадемуазель де Бурбон-Конде?

— А кто вам сказал, что я этого хочу?

— Когда вы не у госпожи Блондо, вы вьетесь вокруг благородной девицы, словно пчела вокруг цветка. Она вам нравится, так я полагаю?

— Девушка очень красива, но ее характер меня обескураживает. Она еще холоднее и высокомернее, чем мадемуазель де Отфор. В ней кипит какая-то дикая смесь дьявольского кокетства и холодной набожности…

— Вы что-нибудь имеете против набожности? Наша мать будет этим очень разочарована.

— Я ничего не имею против. Я и сам человек достаточно благочестивый, но полагаю, что не следует смешивать жанры. И, подводя итог, брат мой, поделюсь секретом. Я не горю желанием стать супругом прелестной Анны-Женевьевы. Но мне очень нравится, чтобы все думали, будто я схожу с ума от нетерпения…

Меркер не стал настаивать. Он знал, что логика его брата несколько отличается от общепринятой. Франсуа вернулся к удовольствиям.

…Конец 1637 года, ставшего годом великих побед французских армий, был отмечен великолепными празднествами. Был бал во дворце Сен-Жермен. Мадемуазель де Отфор, за которой вновь начал ухаживать король, блистала, а мадемуазель де Лиль, спевшая несколько раз, впервые танцевала, и с такой непередаваемой грацией, что просто очаровала двор. Но так как в Париже не было Франсуа и даже Жана д'Отанкура, уехавшего к отцу в Прованс, успех не доставил Сильви такого удовольствия, на которое она рассчитывала. И действительно, ближайшая подруга фаворитки, близкий человек к королеве, перед которой все теперь заискивали, малышка с босыми ногами из прошлого, стала не то чтобы влиятельной персоной, но совершенно очаровательной девушкой, за которой приятно поухаживать… Тем более что кардинал все время улыбался ей.

Его высокопреосвященство тоже участвовал во всеобщем веселье. В своем замке в Рюейе Ришелье устроил большой праздник. Король, охотно ставивший спектакли, показал во время праздника балет Наций, в котором танцевали все красивые дамы и сам Людовик XIII. Сильви тоже сыграла маленькую роль, а Мария де Отфор затмила всех остальных своей красотой.

А потом… Потом в первом выпуске газеты в феврале 1638 года Теофраст Ренодо написал: «30 января все принцы, знатные дворяне и состоятельные люди отправились вместе с их величествами праздновать в Сен-Жермен, надеясь услышать там очень радостное известие. Да поможет нам бог, мы сообщим об этом очень скоро».Наконец-то! Королева была беременна! Париж взорвался от радости. Почувствовав, как у них с плеч свалилась огромная тяжесть, Мария и Сильви обнялись и расплакались. А Франсуа напился до бесчувствия. Конюшим пришлось отвезти ничего не соображающего герцога в фамильный особняк Вандомов.

Позже де Бофор уверял всех, что таким образом отпраздновал радостное событие. Но его «радость» очень походила на «радость» брата короля. В замке Блуа все пытались делать хорошую мину при плохой игре. Полученная новость разбивала в пух и прах притязания герцога Орлеанского на престол. Брат короля пытался всемерно поддерживать свою надежду, напоминая себе постоянно, что до сего времени у королевы бывали только выкидыши. Но даже если в самом худшем случае ребенок все-таки родится, то вполне вероятно, что это окажется девочка. Поэтому молитвы обеспокоенного наследника престола и его исповеди стали довольно странными.

В первой половине февраля королеве принесли с большой торжественностью пояс Богоматери из Пюи-Нотр-Дам, что к югу от Сомюра. Его доставили из Иерусалима еще во времена Крестовых походов. Как уверяли, пояс обладал волшебной силой и облегчал боль при родах. С этого дня в покоях Анны Австрийской все время курили благовония. Аромат становился порой таким сильным, что приходилось открывать окна.

Именно на следующий день после такого знаменательного события Корантен, вне себя от тревоги, примчался в Сен-Жермен и сообщил Сильви страшную весть. Накануне ночью Персеваль де Рагнель был арестован стражей и гражданским судьей за убийство проститутки…

Глава 11. ДЬЯВОЛЬСКАЯ ЗАПАДНЯ…

В эту ночь, как раз в полнолуние, Персеваль и его друг Теофраст отправились к Малому Арсеналу, что у ворот Сен-Бернар. С недавних пор здесь изготавливали порох для пушечных ядер, хотя раньше эти работы выполнялись в Большом Арсенале недалеко от Бастилии. Это место, пустынное и несколько тревожное, облюбовали жаждущие покоя нищие и бродяги. Здесь же расположились несколько кабачков, где договаривались о прибыльных сделках. Разумеется, дело не обошлось и без продажных женщин, ставших неотъемлемой частью этого мирка.

Приятели отправились именно сюда отнюдь не случайно. На столе у Ренодо каким-то образом оказалась записка. Грязная, помятая бумага, всего несколько слов, нацарапанных дрожащей рукой. Вероятно, неизвестный осведомитель просто трясся от страха. Он, в частности, советовал Ренодо быть крайне осторожным, так как убийца с красной восковой печатью очень опасен.

— Но почему он предупреждает именно вас? — спрашивал Рагнель, которому вся эта история показалась довольно странной. — Вы ведь, я полагаю, не решили заменить собой всех лучников городской стражи?

— Я не знаю, заметили вы это или нет, но эти господа, которым следовало бы следить за порядком в Париже по ночам, не отличаются излишней храбростью. А от этой истории попахивает адской серой, и этот запах пробирает до самых костей. И потом, вполне вероятно, что у нашего осведомителя не совсем чистая совесть и ему не слишком хочется иметь дело с властями. Они зачастую легко путают осведомителя с виновным. — Мудрая мысль. Значит, мы отправимся сегодня вечером.

Влажная, но теплая для этого времени погода предвещала близкую весну. Лодка Ренодо высадила мужчин около ворот Сен-Бернар. По небу неслись друг за другом облака, скрывая порой белый диск луны. Возле Малого Арсенала, длинного здания, окруженного по бокам низенькими домишками, стояла глухая тишина. Но в соседнем квартале, представлявшем собой собрание более или менее развалившихся построек, явно никто не спал. За грязными стеклами светились огни, а в харчевне, чья вывеска скрипела на ветру, кто-то пел…

Друзья обошли узенькие улочки, все в рытвинах, где под ногами попадалось больше отбросов, чем камней мостовой, и не обнаружили ничего подозрительного. Вдруг раздался страшный крик, уже так хорошо им знакомый.

— Это там! — прокричал Теофраст и указал на переулок, из которого они недавно вышли.

Друзья бросились вперед, на звук непрекращающихся стонов, но тут еще один крик, еще более ужасный, раздался с противоположной стороны. На этот раз кричали прямо около Арсенала…

— Идите один! А я отправлюсь туда, — решил Персеваль и побежал к возвышающемуся неподалеку строению. Повернув за угол, он заметил тень, которая, словно крыса, проскользнула в узкий проход между двумя домишками. Разумеется, он бросился за ней. Но стоило ему протиснуться в узкий проход, как он споткнулся обо что-то мягкое и во весь рост растянулся на еще не успевшем остыть трупе. В ту же самую секунду его огрели чем-то тяжелым по голове, и Персеваль потерял сознание.

Разумеется, Корантен не знал, что же произошло на самом деле. Он смог рассказать Сильви только то, что ему сообщил жандарм полиции Дезормо, добрый друг Николь Ардуэн. К счастью, именно ему поручили провести обыск в доме обвиняемого. Действительно к счастью, потому что благодаря этому дорогие сердцу Персеваля книги и бумаги и весь его прелестный дом не слишком пострадали. Но все равно, то, что сообщил Дезормо, было очень серьезно. Стража, предупрежденная анонимной запиской, явилась в указанное место и нашла потерявшего сознание шевалье лежащим на теле проститутки, которой перерезали горло. У нее на лбу красовалась знаменитая красная восковая печать. Нож, ставший орудием убийства, лежал на расстоянии вытянутой руки от де Рагнеля. Но, что еще хуже, в карманах Персеваля обнаружили воск для печатей, огниво, свечу и маленькую печать с вырезанной на ней буквой омега. Этот последний штрих вывел Сильви из себя:

— И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, кто стукнул его по голове? Не мог же он сделать это сам! — гневно заявила она.

— Стража сделала вывод, что кто-то застал его на месте преступления, но, ужаснувшись увиденному, предпочел сбежать.

— И, конечно же, никто не подумал о том, что воск и печать мог подложить ему в карман настоящий убийца. Ведь мы же с вами знаем, что это не он. А что с господином Ренодо, который был с ним? Он ничего не может сказать?

— Издатель не в состоянии говорить. Господин Ренодо лежит в постели в горячке. Его нашли недалеко от Арсенала. Он лежал на земле, в голове зияла рана. Его, вероятно, тоже ударили.

— И там тоже нашли зарезанную женщину?

— Нет. Рядом с ним никого не оказалось. Гражданский судья полагает, что наш хозяин поссорился с господином Ренодо, ударил его, а потом пошел и совершил преступление.

— Это совершенно бессмысленно! Они оба искали убийцу с красной восковой печатью. Я думаю, несмотря на горячку, господин Ренодо мог бы рассказать правду.

— Э нет! Он не в силах этого сделать, потому что так и не пришел в сознание…

Сильви в ужасе перевела тревожный взгляд на Жаннетту. Служанка спросила:

— А где сейчас господин де Рагнель?

— В тюрьме Шатле. Его отвезли туда вместе с телом.

Но так как он дворянин, его переведут в Бастилию и там будут допрашивать.

— Это просто смешно! Такой человек, как он, и арестован за столь гнусные преступления! Надо быть сумасшедшим или идиотом, чтобы не верить тому, что говорит шевалье!

— Видите ли, люди из полиции верят тому, что видят. Копать глубже им неинтересно. Если Дезормо и позволил себе нам немного помочь, то только потому что он очень дорожит Николь. И ему отлично известно, как она с ним обойдется, если он поступит иначе. Уже сегодня утром наша суровая домоправительница собиралась огреть его по голове тазом!

— Но ведь должен же существовать способ доказать невиновность Персеваля! Меня пугает одна мысль о том, что он в руках этого ужасного Лафма. Это страшный человек!

— Да… Но он служит королю.

— Король! — воскликнула Сильви. Ей пришла в голову мысль. — Я должна увидеть короля!

— Вы же знаете, мадемуазель Сильви, что король сегодня рано утром выехал в Версаль.

— Тогда я поговорю с королевой! Теперь, когда она ждет ребенка, король не сможет ей ни в чем отказать!

— Королева ничего не в силах сделать в таких случаях, — возразил Корантен. — И я бы очень удивился, если бы она что-нибудь предприняла. Кроме того, в Париже поговаривают, что его величество не настолько доволен, как можно было бы думать… Если вы разрешите дать вам совет…

— Конечно, говорите! Не тяните!

— Надо увидеть кардинала. Вы с ним в хороших отношениях. И потом, Рюей расположен не дальше Версаля, верно?

Сильви ходила взад и вперед по комнате, крепко сжимая руки, чтобы они не дрожали. Потом она резко остановилась.

— Возможно, вы правы. Я сделаю это! Но сначала мне надо получить позволение выйти из дворца. А потом мне нужна карета!

— Я пришел не пешком, мадемуазель Сильви. Я взял нашу карету. Она ждет на улице, ее стережет мальчишка.

Отправляясь к королеве, Сильви все-таки собиралась рассказать ей всю историю, в надежде, что Анна Австрийская поговорит со своим мужем. Но обстоятельства сложились крайне неудачно. Мария де Отфор, которая могла бы стать наилучшим адвокатом и заявить о невиновности Персеваля, уехала на несколько дней. Семья призвала ее к изголовью умирающей бабушки, госпожи де Флот, от которой Мария унаследовала должность камер-фрау. Мадемуазель де Отфор, несомненно, имела влияние на короля. Во всяком случае, так думала Сильви. И вообще, с ней дела пошли бы лучше. Увы, Сильви даже не знала, где именно пребывает ее подруга. Кроме того, когда она вошла в парадные покои королевы, там оказалось очень много народа. И не все были к ней хорошо настроены. Как только объявили о будущем рождении ребенка, популярность Анны Австрийской взлетела до небес. Сильви довольствовалась лишь тем, что попросила у мадам де Сенсе разрешения выйти из дворца на несколько часов.

Сильви была в хороших отношениях со статс-дамой, и та очень мило с ней обращалась. Этой женщине хватило одного взгляда на хорошенькое личико «котенка», всегда такое улыбчивое, чтобы понять, что случилось нечто очень серьезное.

— Вы не слишком хорошо выглядите, дитя мое! Что случилось? Куда вы собираетесь отправиться сейчас, когда уже так поздно?

— Я еду в Рюей, сударыня.

— К кардиналу? Он просил вас приехать?

— Нет. Но мне необходимо его видеть. Моего крестного, шевалье де Рагнеля, только что арестовали за преступление, которого он не совершал. Я должна увидеть его высокопреосвященство и все объяснить ему. Я надеюсь, что мне удастся его убедить.

— Но, мое бедное дитя, невозможно так быстро добиться аудиенции. Сначала надо написать его высокопреосвященству, дождаться ответа, положительного или отрицательного. В первом случае вам сообщат дату и время…

— Когда речь идет о жизни человека, сударыня, это слишком долго! На счету каждая минута…

Сильви выглядела такой решительной, что произвела впечатление на мадам де Сенсе.

— Хорошо, — вздохнула она. — В таком случае, прислушайтесь хотя бы к моему совету. Когда вы приедете в Рюей, постарайтесь узнать, во дворце ли господин де Шавиньи. Вспомните, это один из государственных секретарей, присутствовавших во время визита кардинала в Шантильи. Это хороший человек, мы с ним друзья. Я вам не советую излагать ему ваше дело, но если его не будет, а вы так спешите, то попросите отца Маля, секретаря его высокопреосвященства, принять вас. Возможно, он добьется для вас аудиенции, кто знает?

Сильви быстро присела в реверансе и благодарно поцеловала руку придворной дамы.

— Благодарю вас! О, благодарю! Я последую вашему совету, сударыня!

И Сильви исчезла в вихре коричневого бархата и белоснежных нижних юбок. Мгновение спустя небольшая карета Персеваля с Корантеном на козлах спускалась с высот Сен-Жермен, чтобы переправиться через Сену у Пека. Внутри Сильви, закутавшись в свою большую накидку, сидела рядом с Жаннеттой, твердо решившей не покидать свою хозяйку. А та изо всех сил отчаянно пыталась обрести спокойствие. Оно понадобится ей, чтобы встретиться лицом к лицу с самым могущественным человеком в королевстве. Сильви знала, что Ришелье может быть очень опасен. Чтобы успокоиться, девушка достала из кармана четки и, перебирая их, начала вполголоса читать молитвы…

Так как Сильви принимала участие в балете Наций несколько недель назад, ей был уже знаком дворец в Рюейе. Кардинал-герцог превратил его в памятник своей славы, настолько величественный, что там проходили многие важные события. Там, например, принимали в члены французской Академии или подписывали договор о присоединении Коль-мара к Франции. Не так велик был сам дворец, сколько прилегающие к нему постройки. Как и Лимур, его окружали глубокие рвы. Здесь были свои часовня, птичник, зал для игры в мяч, оранжерея, огромные конюшни и великолепные сады. Гроты, фонтаны, каскады оживляли их. Удивительный фонтан в форме розы, чей цветок на высоком стебле поднимался из восьмиугольного бассейна, расположился прямо перед фасадом здания. Место было настолько прелестным, что король любил здесь останавливаться, возвращаясь с охоты, чтобы побеседовать со своим министром, поглощая пирожные со сливами.

Но если говорить об очаровании этого места, то Сильви этим вечером оказалась не в силах воспринимать его. В ее памяти всплывали рассказы, которые она иногда слышала в спальне королевы. Говорили, что под прекрасным замком устроили подземную тюрьму, где исчезали по приказу кардинала те, кто мешал его высокопреосвященству. Шептались о тайных казнях, о секретных захоронениях в парке, о палаче в маске… Возможно, легенды, но в этот почти ночной час, когда день клонился к вечеру, тени становились глубже, эти мрачные повествования становились удивительно живыми. И Сильви невольно задрожала под своим тяжелым плащом.

Жаннетта тоже чувствовала себя не слишком спокойно. Неуверенным голоском она прошептала:

— Господи! Как же мне страшно! А вам, мадемуазель Сильви?

— Еще как! Но мы должны туда ехать. Ты подождешь меня в карете.

Господина де Шавиньи в Рюейе не оказалось, но стража у дверей охотно отправилась предупредить секретаря его высокопреосвященства о приходе мадемуазель де Лиль. К нему Сильви и провели. Эту должность занимал приятный священник, несколько полноватый и, к счастью, ни капельки не похожий на сурового отца Жозефа дю Трамблэ. Отец Маль принял мадемуазель де Лиль с явным удивлением, но предельно вежливо.

— Его высокопреосвященство пригласил вас, чтобы вы немного развлекли его?

— Нет, святой отец. Помня о той доброте, с которой ко мне всегда относился его высокопреосвященство, я позволила себе приехать и попросить принять меня. Должна признать, что это непомерная дерзость с моей стороны, но я никогда бы не повела себя так при других обстоятельствах.

— Вы хотите увидеть кардинала сейчас?! Но ведь уже больше пяти часов, и…

— Я понимаю, что уже поздно, но умоляю вас помочь мне. Речь идет об очень серьезном деле! Дело в том, что под угрозой жизнь человека…

— Ах, вот оно что! Мужчина! И он вам очень близок?

— Это мой крестный! Я люблю его всем сердцем и искренне уважаю. Но он стал жертвой ужасной ошибки.

— И как же зовут этого счастливчика?

— Счастливчика? Господь с вами! Ведь он рискует сложить голову на плахе! О святой отец!

— Не стоит так обижаться. Я действительно назвал его счастливчиком не только потому, что ему удалось вызвать такую любовь со стороны настолько очаровательной юной особы! Итак, как его зовут?

— Шевалье Персеваль де Рагнель. Я хотела бы добавить, что он является другом господина Теофраста Ренодо, которого хорошо знает господин кардинал.

— И который теперь очень болен, насколько нам известно? — добавил секретарь несколько более прохладным тоном. — Хорошо, подождите здесь! Я узнаю, согласится ли его высокопреосвященство принять вас…

Следуя за каноником-секретарем, Сильви прошла через роскошные залы, даже не заметив их убранства. Кардинальский дворец и праздник в январе приучили ее к тому, что министр любит окружать себя роскошью. Единственное, что ее удивило, так это отсутствие мадам де Комбале. Но это принесло ей огромное облегчение. Если бы ей пришлось все объяснять красивой женщине с жестокой улыбкой, испытание оказалось бы еще более суровым и, может быть, окончилось бы полным крахом.

Сильви удивилась еще больше, когда дверь перед ней распахнулась и она очутилась в часовне, соединенной с главным зданием короткой галереей. В часовне царил полумрак. Его слегка рассеивали только свечи, горевшие у необыкновенного распятия из черного дерева и золота, и лампада, символизирующая присутствие господа.В темноте обозначилась длинная фигура в красном, преклонившая колени на подушечку. Человек поднялся, услышав шаги. А каноник незаметно скрылся. Казалось, кардинал преграждает Сильви путь к алтарю, но девушка намеренно проигнорировала это. Она преклонила колени на мгновение и произнесла короткую молитву, скорее мольбу о помощи. И только потом, поднявшись, Сильви приветствовала кардинала реверансом, как того требовал от нее этикет. Ришелье ждал этого и не торопился поднимать ее.

— Господу первому почести! — пробормотал он. — Это слишком правильно… И очень хорошо. Встаньте!

— Монсеньор, — начала Сильви, — я приношу тысячу извинений вашему высокопреосвященству, что осмелилась явиться сюда без приглашения. Я умоляю вас поверить мне. Меня привела сюда настолько ужасная причина, что она оправдывает мою дерзость. И прошу вас отнестись снисходительно к моему поступку, учесть мою тревогу. Я действительно очень боюсь оказаться навязчивой. Ваше высокопреосвященство молились…

— Вы удивились, когда вас привели сюда?

— Да, монсеньор…

— Вы говорили, что не боитесь меня. Но сегодня вечером вам почему-то страшно, как мне кажется. Это из-за присутствия бога?

Сильви посмотрела прямо в глаза кардиналу.

— Мне действительно очень страшно. Но боюсь я не господа нашего, воплощения высшей справедливости, высшего милосердия. Я знаю, Он читает в моей душе. Мне бы так хотелось, чтобы и ваше высокопреосвященство могли это сделать.

— Почему нет? В часовне лгать трудно. Особенно в вашем возрасте. Здесь исповедуются, признаются, как вы только что говорили. Итак, я вас слушаю. — Кардинал уселся на высокий стул слева от алтаря, откуда он следил за службами. Оказалось, что Сильви отделяют от него бронзовый позолоченный столик для причастия и две ступеньки, ведущие к нему. Она почувствовала себя еще более неловко, потому что не знала, с чего начать. Возможно, кардиналу стало жаль этого хрупкого ребенка, которого он поставил в положение обвиняемого. Поэтому он заговорил первым и несколько нетерпеливо:

— Мне доложили, что вы хотите поговорить об очень серьезном деле некоего господина де Рагнеля, обвиняемого в том, что он совершил в Париже несколько убийств, вдохновленных дьяволом?

«Господи! — ужаснулась Сильви про себя. — Происки дьявола? Если его осудят, то он отправится прямиком на костер!»

Тот ужас, в который оказался ввергнут ее крестный, вернул девушке утраченное было мужество. И она обратилась к кардиналу:

— Позвольте мне, монсеньор, немного вас поправить. Шевалье де Рагнель добропорядочный человек. Я не сомневаюсь, он лучше всех, кого я знаю. Мой крестный боится бога, почитает своего короля, уважает ваше высокопреосвященство и никогда не имел ничего общего с… демонами. — Здесь Сильви торопливо перекрестилась. Потом продолжила, вложив в сказанное всю свою уверенность:

— Он также совершенно не виноват в тех преступлениях, в которых его обвиняют. Вот уже много месяцев со своим другом господином Ренодо они ищут убийцу…

— А что, если ваш крестный все это время только делал вид, что ищет преступника, ради того чтобы удобнее было совершать убийства? И в конце концов он ударил по голове моего бедного издателя, который, видимо, все понял.

— Это что еще такое? — вскричала Сильви, выйдя из себя и забывая, где она находится и с кем говорит. — Мне кажется, очень легко спросить об этом у самого господина Ренодо!

— Гражданский судья ни в коем случае не забудет этого сделать. Уверяю вас. Только для этого нужно, чтобы несчастный вышел из того плачевного состояния, в котором он сейчас находится. Бедный Теофраст почти на пороге смерти… или безумия. Но расскажите мне, что для вас значит этот самый Рагнель?

— Он мой крестный, как я уже говорила. И мой наставник, согласно воле герцогини Вандомской. Он был ее конюшим, и герцогиня его очень хорошо знает. Может быть, вы сможете выслушать и ее?

Ришелье пожал плечами:

— Герцогиня Вандомская — это одновременно воплощение святости и непоследовательности. Когда она берет кого-нибудь под свое покровительство, то скажет что угодно, положа руку на Библию, чтобы его спасти.

— Ложная клятва? И на святой книге? О, монсеньор! Сразу видно, что вы ее совсем не знаете!

— Я знаю ее вполне достаточно! И это все, что вы можете сказать мне в защиту вашего… гм… крестного? Что это достойный человек? Вы и представить себе не можете, какие пороки скрываются иногда под благообразной внешностью…

— Я сказала не только это. Если ваше высокопреосвященство соблаговолит вспомнить, я только что упомянула о том, что господин де Рагнель искал убийцу с красной восковой печатью в течение многих месяцев. Мне следовало сказать, что он искал его многие годы…

— Годы? Насколько нам известно, этот мерзавец совершает свои злодеяния только с прошлой весны…

— Однажды, одиннадцать лет назад, он уже проявил себя в окрестностях Ане…

— А это как раз владение Вандомов, чьим слугой и был Рагнель. Никак не возьму в толк, почему это обстоятельство должно снять с него вину за нынешние злодеяния? Мне кажется, что эти факты как раз усугубляют его вину.

— Жертвой убийцы с красной восковой печатью стала моя мать. Господин де Рагнель любил ее. Она и ее дети были убиты шайкой людей в масках, пытавшихся отыскать письма большой важности для одного высокопоставленного лица. Их главарем был этот самый человек! И господин де Рагнель поклялся расправиться с ним. Только случай и господин Ренодо помогли ему узнать, что такие же убийства совершаются и в Париже…

— Ваша мать и ее дети были убиты, а как же вы?

— Простите меня. Я единственная осталась в живых благодаря моей кормилице, прикрывшей меня своим телом, и Франсуа Вандомскому, нашедшему меня, когда я блуждала по лесу. Мне тогда было четыре года, а ему десять!

Кардинал решительно поднялся со своего кресла, прошел мимо столика для причастия и взял Сильви за руку:

— Идемте! Это святое место не предназначено для того, чтобы здесь говорили о таких ужасах!

— Разве здесь не выслушивают исповеди? Я говорю правду и поэтому не боюсь божьей кары!

— Возможно, но я бы предпочел продолжить наш разговор в другом месте. Мы пойдем в мой кабинет…

Сильви не стала упорствовать. Большая комната, предназначенная для работы, будет более комфортной для этого постаревшего раньше времени человека, чья бледность и осунувшиеся черты, заметные сквозь легкий грим, пытавшийся скрыть эти изменения, так поразили ее во время балета.

Войдя в свой кабинет вместе с Сильви, покорно следовавшей за ним, кардинал снял со своего кресла у стола любимую кошку. Та, проснувшись, запротестовала. Ришелье занял ее место, устроив любимицу у себя на коленях. Ласковое поглаживание быстро ее успокоило.

— В вашей истории, мадемуазель де Лиль, есть что-то странное. Я всегда считал, что вы родились на юге Вандомского княжества, где расположены ваши владения. А вы мне говорите о замке в окрестностях Ане…

— Именно так. Я ношу с тех пор другое имя. Его мне дали, чтобы защитить меня…

— Вы пытаетесь сказать мне, что королева взяла вас на службу, не подозревая, кто вы на самом деле?

— Мне неизвестно, что говорила королеве герцогиня Вандомская. Если ее величеству что-то и известно, она никогда об этом не упоминала. Но я и сама все узнала совсем недавно. Мое настоящее имя Сильви де Валэн. Моей матерью была уроженка Флоренции по имени Кьяра Альбицци, двоюродная сестра королевы Марии Медичи. Та взяла ее к себе на службу, а потом выдала замуж за барона Жана де Валэна, моего отца. Его уже не было в живых, когда на нее обрушилась эта беда. Моя мать жила одна в замке Ла-Феррьер с моим братом, сестрой и со мной. Там были также наши слуги и моя кормилица. Убили всех, но перед смертью моя мать претерпела ужасные мучения. Ее убийца сначала изнасиловал ее, потом перерезал ей горло и оставил на лбу красную восковую печать с греческой буквой омега…

И вдруг, прежде чем кардинал успел вставить хотя бы слово, ее охватил приступ гнева, и Сильви взорвалась:

— И не надо мне говорить, что этим мерзавцем был Персеваль де Рагнель! Он обожал мою мать, а весь этот день провел рядом с герцогиней Вандомской! В Ане никто не забыл этот ужасный день, и все могут подтвердить, что он отправился в Ла-Феррьер, только получив приказание герцогини! А она вышла узнать, что происходит в замке, когда ее младший сын Франсуа принес меня в Ане, босую, в одной запятнанной кровью рубашонке. То, что Персеваль де Рагнель увидел в Ла-Феррьер, перевернуло ему душу. Он не находил себе места от горя и поклялся найти палача моей матери и заставить его заплатить за совершенное злодеяние…

— И он нашел его?

— Вы отлично знаете, что нет. Это убийца нашел его и теперь пытается переложить на него вину за совершенные преступления! И сейчас все делают вид, что настоящий убийца найден! Ваше высокопреосвященство, разве может слуга божий осуждать, не зная фактов? О, это недостойно, недостойно!

Ярость Сильви утихла так же внезапно, как и прорвалась. Ее нервы сдали, и она рухнула на ковер, содрогаясь от рыданий. Ришелье встал, подошел к ней, но благоразумно выждал, пока приступ горя ослабеет. Только когда всхлипывания стали более редкими, он наклонился к девушке и взял ее за руку:

— Вставайте, дитя мое, вставайте! Пора уже успокоиться! Мы должны еще о многом поговорить…

Она повиновалась его руке, которая тянула ее кверху, и позволила подвести себя к креслу. Сильви опустилась в него. Силы оставили ее. Кардинал изумленно рассматривал нагромождение коричневого бархата, в котором почти совсем утонула хрупкая фигурка. Всего пятнадцать лет, а за плечами такая кошмарная история! Даже такое, заключенное в броню сердце, как у него, не может остаться равнодушным…

Повинуясь возникшему чувству жалости, Ришелье подошел к столику, как много раз это делала певшая для него Сильви, и налил в бокал немного мальвазии:

— Прошу вас, выпейте, дитя мое! Вы почувствуете себя лучше. Вам надо взять себя в руки.

Она подняла на кардинала полные слез глаза, и, беря предложенный бокал, вдруг густо покраснела. Ей некстати вспомнился маленький пузырек с ядом, переданный ей герцогом Сезаром. Сильви так и не избавилась от него, полагая, что однажды он пригодится ей самой, открыв перед ней дверь смерти, когда ее страдания станут совсем невыносимыми. Этим вечером ей и в голову не пришло взять его с собой. Да и зачем, впрочем? Ей необходимо остаться в живых, чтобы помочь Персевалю. Смерть кардинала лишь приблизит конец шевалье. Тогда уж его уничтожат без малейших колебаний!

Отгоняя прочь эти неприятные мысли, Сильви отпила глоток вина и действительно почувствовала себя лучше.

— Как вы добры, монсеньор! Я прошу ваше высокопреосвященство извинить мой приступ гнева. Это все из-за огромной нежности, которую я питаю к моему крестному!

— Именно так я это и воспринял. Сидите, и давайте поговорим… Прежде всего скажите мне, как называется замок вашего детства?

— Ла-Феррьер, монсеньор! Он принадлежит теперь барону, носящему такое же имя. Этот человек совсем недавно хотел жениться на мне. Судя по всему, барон полагает, что де Валэны на этой земле незваные пришельцы. И ему удалось добиться, чтобы его величество король отдал это владение ему.

Несмотря на отчаяние, Сильви хватило ума сказать, что подарок был сделан Людовиком XIII, хотя она отлично знала, что это дело рук самого кардинала. Глаза Ришелье чуть сузились:

— Вы уже знали эту историю, когда отказались выйти замуж за господина де Ла Феррьера?

— Никоим образом, монсеньор. Я узнала правду всего несколько недель назад. Я отказала этому человеку, потому что не любила его и даже немного боялась. И, как оказалось, не без оснований. Барон продолжал преследовать меня, несмотря на ваши обещания. Этим летом господин де Сен-Мар вмешался и помог мне…

— И отлично сделал! Что это еще за методы! А теперь о другом! Что касается трагической смерти вашей матери, вы упомянули о каких-то письмах. Их якобы у нее хотели отобрать. Вы знаете, что это были за письма?

— Мне известно очень мало, монсеньор. Я знаю только, что их писала Мария Медичи. Мне кажется, что это в порядке вещей, ведь моя мать приходилась ей двоюродной сестрой. Но их содержание мне неизвестно, как и то, кому они были адресованы. Может быть, моей матери?

На лице кардинала появилась гримаса сомнения:

— Тогда в них должны были содержаться особо важные сведения. А я с трудом в это верю. Вы, кажется, говорили, что они имели ценность для какого-то высокопоставленного лица? А что вы знаете о нем?

— Абсолютно ничего! Я только думала, что это, может быть, его величество король, раз дело касается его матери.

— Король бы послал солдат под командованием одного из своих приближенных. Но у королевской стражи нет привычки убивать женщин и детей. К тому же, по вашим словам, убийцы были в масках, верно?

— Да, монсеньор. Говорили о дюжине всадников в черных масках, одетых в черное и…

— А мои люди одеты в красное, и я не пользуюсь услугами наемных убийц, — сухо заметил кардинал.

— Прошу меня простить, монсеньор, но король и ваше высокопреосвященство не единственные, кого могли заинтересовать подобные письма. Почти у всех знатных господ есть более или менее регулярные войска, — добавила Сильви. Она отлично помнила, что ей говорил Персеваль, и ни секунды не сомневалась, что убийцы орудовали в интересах министра-кардинала. Девушка также охотно допускала, что их главарь, действовавший и в своих собственных интересах, превысил данные ему полномочия. Плохо то, что она не могла высказать свою мысль вслух и спросить об этом кардинала. Ведь если знать точно, кто велел добыть опасные письма, то тогда значительно проще выяснить и имя убийцы с красной восковой печатью!

Но ее ответ, судя по всему, удовлетворил кардинала Ришелье. Суровое лицо несколько смягчилось. Его высокопреосвященство погрузился в раздумья, Вдруг он спросил:

— Вы можете поклясться на Евангелии, что сказали мне правду?

— Не колеблясь ни секунды, монсеньор! Испытайте меня.

Мрачный взгляд погрузился в прозрачную глубину глаз Сильви и не нашел там и тени сомнения или страха. И все-таки Ришелье еще не закончил с делом о резне в замке Ла-Феррьер.

— А кто же видел этих всадников в масках, что смог так хорошо их описать?

— Вся деревня. Они до смерти перепугали крестьян. Эти бандиты явились среди бела дня…

— Какая глупость! Для такого рода экспедиций ночь куда предпочтительнее, не правда ли?

— Разумеется, но днем, особенно летом, открыты все двери и окна. К тому же, насколько мне известно, в Ла-Феррьер сохранилась средневековая система обороны — рвы, подъемный мост…

— Насколько вам известно? Разве вы ни разу туда не возвращались?

— Никогда. Герцогиня Вандомская делала все, чтобы я забыла кошмары моего раннего детства. Когда мы жили в Ане, нам запрещали во время прогулок приближаться к замку Ла-Феррьер и даже ходить в ту сторону.

— А вы совсем ничего не помните?

— Очень смутно. Теперь, когда мне стала известна вся правда обо мне, я пыталась что-нибудь вспомнить. Но в памяти остались только лица… А что касается остального, то я видела с тех пор столько дворцов и парков, что Ла-Феррьер потерялся среди них навсегда…

— И слава богу! Когда речь идет о плохих воспоминаниях, лучше не тревожить их!

— И все-таки мне хотелось бы вновь обрести мое настоящее имя и все рассказать ее величеству королеве. Мне кажется, что на мне надета маска!

— Если даже не считать того, что герцогиня Вандомская не даст на это своего согласия, я полагаю, что вам лучше оставаться мадемуазель де Лиль, как и раньше. Придется так много всего объяснять, и, хотя вы при дворе совсем недавно, вы уже убедились, что он собой представляет. Весомый довод в пользу того, чтобы обо всем молчать.

— Не могла бы я довериться хотя бы королеве? Мне так больно лгать ей…

— И тем не менее, поверьте, так будет лучше. Но вернемся к ее величеству королеве, раз уж вы о ней упомянули. Вы ведь очень преданы ей, не так ли?

— Всей душой, монсеньор.

— Так же, как мадемуазель де Отфор, ваша подруга? Кстати, должен вас поздравить.

Дружить с ней нелегко, но это настоящая привилегия. Да вы наверняка знаете секреты вашей повелительницы.

Сердце Сильви на мгновение остановилось. Ей предстояло по желанию кардинала ступить на очень скользкую дорогу. Но к ней Ришелье относился очень по-доброму, даже любезно. Он смотрел на нее с улыбкой, которая редко освещала его лицо. Кардинал сознавал обаяние этой улыбки и пользовался ею как оружием. Но Сильви не восприняла его очарования. Страх вновь возвращался к ней, и она заметила только одно — у его высокопреосвященства желтые зубы!

— Для этого необходимо, чтобы у королевы были секреты, — ответила она. — Или, если таковые имеются, ее величество должна счесть уместным поделиться ими с пятнадцатилетней девчонкой. В этом возрасте… люди не кажутся слишком надежными, не так ли?

— Позвольте мне самому судить об этом. Расскажите мне немного о вашем пребывании в аббатстве Валь-де-Грас! Вы ведь, как мне кажется, ездили туда неоднократно?

— Да. Ее величество желала послушать, как я пою вместе с монахинями. Мне очень понравилось, это так красиво…

— Да и сад там прелестный, не правда ли? И маленькая потайная дверца была такой удобной, под завесой плюща, верно?

Сильви пронизала холодная дрожь, но она постаралась сохранить самообладание. В любом случае, все отрицать было бы с ее стороны глупо. Ей удалось выдавить из себя улыбку.

— Это не такой уж большой секрет. Эта дверца позволяла королеве получать известия от своей семьи и ее подруги герцогини де Шеврез, не оповещая об этом весь монастырь. Монахини иногда любят злословить. В конце концов, королева ведь была у себя в этом домике, который она сама приказала построить, — смело добавила Сильви. — И это вполне понятно, что за ней там следили меньше, чем в Лувре или, скажем, в Сен-Жермен… И я не понимаю, как могли замуровать эту дверь, не испросив ее согласия.

Глаза кардинала превратились в две сверкающие щелочки. Он пристально рассматривал молоденькую девушку, сидящую перед ним. Ему так и не удалось понять, действительно ли она так наивна или это притворство? Чтобы выяснить это, Ришелье предпринял решительную атаку:

— Во всем королевстве король еще больше у себя дома, чем королева. И этой дверью пользовались не только безобидные курьеры. Сколько раз вы открывали ее герцогу де Бофору?

Прелестное личико, еще не привыкшее прятаться за безразличной маской, свойственной всем придворным, исказилось от ужаса. И это сказало кардиналу больше, чем длинные рассуждения. Да и голосок Сильви дрожал, когда она осмелилась спросить:

— Почему именно герцогу де Бофору?

— Потому что он любовник королевы. Только не говорите мне, что вы этого не знали.

— Я уже говорила вам, что, еще будучи ребенком, герцог спас мне жизнь. Ваше высокопреосвященство не может не знать, что я выросла рядом с ним. Но, — добавила Сильви, пытаясь справиться с собой, — я знаю только, что герцог де Бофор преданно служит ее величеству. Я бы должна была сказать, их величествам. Когда мне доводилось встречать его при дворе, герцог часто жаловался, что его лишили права сражаться во славу нашего королевства.

— Вы хотите убедить меня, что вы ничего не знаете о его очень близких отношениях с вашей повелительницей?

— Я без колебаний поклянусь, что никогда ничего не видела. А я верю только тому, что вижу!

— Иными словами, в бога вы не верите?

— О, монсеньор, это очень жестокий вопрос. Таким образом вы даете мне понять, что я плохо выразила свою мысль. Да, я никогда не видела господа, но передо мной не стоит выбор, верить или нет. Я всегда знала, что Он присутствует во всем, что окружает меня, от маленького стебелька травы до самой яркой звезды, и что я его творение. Верит ли ребенок в своего отца?.. Кстати, я своего не знала. И могу ли я, ваше высокопреосвященство, смиренно просить вас соблаговолить вернуть мне того, кто заменил мне отца?

— Я пока еще не убежден в его невиновности. Я намерен подождать, пока станет возможным выслушать господина Ренодо.

— Но… если он умрет?

— Просите господа, чье присутствие вы так хорошо ощущаете, чтобы господин Ренодо как можно скорее пришел в себя! А шевалье де Рагнель пока побудет в Бастилии. Не беспокойтесь, ему не причинят никакого зла… Что же касается герцога де Бофора, то совершенно очевидно, что вы его любите. Знайте же, очень скоро он отправится в армию, на север…

— Герцог де Бофор будет счастлив узнать об этом!

— ..и останется там надолго. Не думаю, что ему следует находиться рядом с королевой во время ее беременности. Я очень надеюсь, что все обойдется. Герцогу лучше всего вести себя так, чтобы о нем забыли… Он может, конечно, отличиться на поле боя…

— Он очень храбр, монсеньор!

— Я в этом никогда не сомневался. Возможно, ему удастся пасть героем на поле брани. Так герцог де Бофор станет примером для остальных, и королева сможет спокойно предаваться приятным воспоминаниям о нем!

— Пасть героем на поле брани? — простонала Сильви, готовая расплакаться. — Ваше высокопреосвященство желает, чтобы его… убили?

— Это было бы наилучшим выходом из создавшегося положения… Ах да! Я полагаю, вы встретитесь по возвращении с мадемуазель де Отфор. Передайте ей от меня, что она не такой уж великий стратег, каким эта девица себя считает. В том деле, с кухней в Лувре, ей очень помогли, а мадемуазель де Отфор об этом даже не подозревает. Посоветуйте ей навсегда забыть о том, что происходило в последние несколько месяцев, если она хочет избежать большого несчастья. Что же касается вас, то я рассчитываю на ваше абсолютное молчание! Помните, любая болтовня станет угрозой не только для вашей жизни, но прежде всего для вашего крестного, который так вам дорог. Вы меня хорошо поняли?

Сильви побледнела как полотно. Она сообразила, что кардинал все сказал, аудиенция закончена. Девушка опустилась в глубоком реверансе.

— Я все поняла, монсеньор! — прошептала она, стараясь не расплакаться снова.

— Вы никогда не должны забывать, что нет ничего более опасного для жизни, чем государственная тайна! Вас проводят до вашей кареты.

Ришелье потряс маленький колокольчик, стоявший на рабочем столе. На его звон мгновенно явился лакей.

— Кто охраняет прихожую?

— Господин де Сен-Лу и господин…

— Первый вполне подойдет. Проводите к нему мадемуазель де Лиль и попросите господина де Сен-Лу сопровождать ее до кареты.

Последний реверанс, и Сильви, едва ли более спокойная, чем когда она только вошла, последовала за своим провожатым. Она была уверена только в одном: Персевалю не грозит пока больше ничего страшного, кроме заключения в Бастилии. А там всегда найдется возможность смягчить участь осужденного. И поскольку его судьба зависит от нее даже в большей степени, чем от выздоровления Теофраста Ренодо, если она правильно поняла слова кардинала, то ее крестному нечего бояться.

Но вот с Франсуа все обстоит иначе. Посылая его наконец в действующую армию, человек в красной сутане думает только о том, как побыстрее отправить молодого герцога на тот свет. Для этого необязательно ждать подходящего случая, судьбе можно и помочь. Стоило ли ожидать иного от Ришелье, раз ему известно все об амурных похождениях королевы? И Сильви вдруг вспомнилось, как беспокоилась Мария наутро после той знаменитой ночи в Лувре. Ей казалось, что все прошло как-то слишком гладко. Поэтому-то последнее свидание любовников устроили в аббатстве Валь-де-Грас. Действительно, было безумием рассчитывать скрыться от постоянного наблюдения. Ведь этим шпионажем жил весь дворец! С легкостью поверишь, что глаза и уши есть у дверей, окон, стен, обивки. Нигде не найти укромного уголка в старинном замке французских королей…

Не обращая никакого внимания на гвардейца в красном плаще, заботам которого ее поручили, Сильви снова прошла, ничего не замечая вокруг, по роскошным залам дворца в Рюейе. Только дойдя до большой лестницы, она отбросила прочь грустные мысли, услышав совсем рядом весьма неприятный голос:

— Господин де Сен-Лу, его высокопреосвященство изменил свое решение. Он доверил мне проводить мадемуазель де Лиль! Кардинал благодарит вас за вашу любезность. Вы можете вернуться на свой пост.

Сильви ужаснулась, узнав Исаака де Лафма. В свете канделябров, освещавших благородные ступени, он показался ей еще более зловещим и уродливым, чем на площади Трагуарского креста или в парке Фонтенбло. Хотя Лафма изо всех сил пытался быть галантным. Гвардеец уже откланялся и собирался выполнить новое приказание.

— Идемте, мадемуазель! — произнес гражданский судья Парижа и протянул Сильви руку. Та сделала вид, что не замечает ее.

— Как это получилось, что кардинал прислал вас вместо господина де Сен-Лу? Вам что-то нужно мне передать? — спросила она, вспомнив, что это именно этот человек арестовал Персеваля. Возможно, ей следует сделать над собой усилие и не показывать господину де Лафма, насколько она его боится? Даже если он жесток, недаром ведь его прозвали «главным вешателем», может быть, он не совсем лишен чувств и хочет сообщить ей какие-то новости о шевалье де Рагнеле?

— Честно говоря, — произнес де Лафма, — именно по моей просьбе кардинал оказал мне эту честь и лишил своего гвардейца удовольствия проводить вас. Мне бы действительно хотелось побеседовать с вами… о разных вещах, которые могут очень сильно заинтересовать вас…

— Становится уже поздно… — произнесла нерешительно Сильви.

— Одну минуту! Только одну минуту!

Они дошли до Большого двора, но вместо того чтобы позволить Сильви направиться к ее карете, дверцу которой уже распахнул Корантен, Лафма завладел ее рукой и решительно повел девушку к другому экипажу, стоявшему неподалеку. Это Сильви совсем не понравилось.

— Что вы делаете, сударь? Если вы хотите говорить со мной, то давайте побеседуем здесь и сейчас.

— Ну не посреди же двора! Вокруг так много народа. Идемте в мою карету. Там нам никто не помешает, а я отвезу вас прямо в Сен-Жермен! Прошу вас, не упорствуйте! Мы должны, вы слышите, нам просто необходимо поговорить! Прикажите вашим людям, чтобы они ждали вас во дворце Сен-Жермен! Или лучше я сам сделаю это! Эй! Кучер! Я сам отвезу мадемуазель де Лиль во дворец. Отправляйтесь по своим делам!

И секунду спустя растерянная Сильви уже сидела на подушках огромной черной кареты Лафма. Она оказалась там наполовину добровольно, наполовину по принуждению. Кучер захлопнул дверцу. Ей стало страшно, захотелось сделать что-нибудь, высунуться в окно, позвать Корантена, но грубая рука отбросила ее назад.

— Замолчите, маленькая дурочка! Приказам кардинала не сопротивляются!

— А откуда мне знать, что это его приказ? Он сказал, что господин де Сен-Лу проводит меня до кареты!

— А мне он велел доставить вас домой!

— Во дворец Сен-Жермен? Неужели нам столько надо сказать друг другу?

— Больше, чем вы можете себе представить!Мощные лошади понеслись галопом. Все произошло так быстро, что Корантен даже не успел среагировать, но Жаннетта, послушно ожидавшая свою хозяйку в карете, вдруг пулей вылетела во двор и бросилась к своему жениху. Она была бледнее мертвеца.

— Корантен! Этот человек, который заставил Сильви сесть в карету… Я его знаю!

— Я тоже. Это гражданский судья!

— Ты ничего не понимаешь, — воскликнула Жаннетта. — Этот человек убил госпожу де Валэн! Богом клянусь! Я узнала его голос! Это он, я уверена, это он! И этот палач увозит Сильви!

— Ты думаешь, он решил ее похитить?

— Не знаю, ничего не знаю! Надо немедленно ехать за ним! Во что бы то ни стало. А его лошади быстрее наших. О боже мой!

И служанка разразилась громкими рыданиями. Корантен и сам уже понял, что Лафма ему не догнать.

— Постарайся добраться на нашей карете до дворца и предупреди королеву! Я поскачу за ним!

Не говоря больше ни слова, он подбежал к оседланной лошади, ожидавшей посреди двора кого-то из гвардейцев кардинала, вскочил в седло, собрал поводья и пустил лошадь вскачь. Но когда Корантен пересек рвы Рюейя, упряжка Лафма была уже далеко…

Но все же не так далеко, чтобы острые глаза бретонца не разглядели два тревожных момента. Во-первых, вместо того чтобы ехать по дороге, ведущей в Сен-Жермен, карета свернула влево по направлению к Марли. А во-вторых, неизвестно откуда появились два всадника, и теперь они эскортировали карету.

Корантен Беллек понял, что одному против четверых, к тому же наверняка отлично вооруженных, ему не справиться. Но он уже знал, как поступить. Преследовать, преследовать во что бы то ни стало, куда бы ни направилась эта черная карета! К счастью, Корантен украл хорошую лошадь, и деньги у него были. Но его сердце сжималось, стоило ему подумать о малышке Сильви, такой юной, такой хрупкой. Она оказалась в руках самого страшного убийцы королевства…

Глава 12. …И ДЕМОНЫ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЛИЧЬЕ!

Недовольство, испытываемое Сильви, сменилось беспокойством, когда она увидела, что ее спутник забился в другой угол кареты и не произносит ни слова.

— Так чего же вы ждете? Мне кажется, вы хотели поговорить со мной?

— О, у нас будет достаточно времени!

— Ехать до Сен-Жермен не так уж долго!

— Я же сказал, что везу вас домой, а Сен-Жермен принадлежит королю, насколько мне известно!

— Домой? У меня нет дома, если не считать полуразрушенного замка на юге владений Вандомов. Я его никогда не видела. Отвечайте же, наконец! Что это все значит?

Лафма пожал плечами со злобной улыбкой. Его тяжелые веки чуть дрогнули:

— Вы скоро увидите! — И, оставив свою небрежную позу, он вдруг выпрямился и взял в свою руку ручку своей невольной спутницы. — Не бойтесь! Я желаю вам только добра… и даже счастья!

Это простое прикосновение заставило Сильви в ужасе отпрянуть и резко выдернуть руку. Она закричала:

— Вы лжете! С момента нашей встречи сегодня вечером вы все время лжете! Я хочу выйти! Остановите карету! Остановите!

Лафма дважды ударил ее по щеке. Потрясенная, Сильви замолчала, побелев от ярости. Она кинулась к дверце кареты, пытаясь ее открыть, но ее мучитель лишь злобно усмехнулся:

— Хотите, чтобы вас затоптали лошади?

И действительно, бок о бок с каретой скакал всадник. Ламфа не замедлил воспользоваться ее замешательством. Он оттащил ее назад и силой заставил проглотить содержимое какого-то пузырька, засунув его почти в самое ее горло. Трудно было заподозрить такую мощь в этом внешне невзрачном человеке.

— В память о нашей первой встрече я бы с удовольствием посмотрел, какие следы оставят копыта этих благородных животных на вашем хорошеньком личике. Но обстоятельства складываются так, что у меня на ваш счет совершенно другие планы.

— Что бы вы ни планировали, — выкрикнула Сильви, — вам придется от этого отказаться. Я не стану вам подчиняться! И вы забываете, что я не одинока на этом свете. Меня станут искать…

— Кто это, интересно знать? Ваш дорогой и любимый Рагнель? Он не в состоянии противостоять мне.

— Я фрейлина королевы. Она пошлет людей на мои поиски!

— Вы в этом так уверены? Ее величество крайне забывчива, особенно когда дело касается женщин. Спросите об этом мадам де Фаржи. Когда-то благодаря помощи кардинала она стала камер-фрау ее величества. Мадам де Фаржи решила верно служить королеве, а не своему благодетелю. И вот результат. Эта дама скончалась в ссылке в Лувене. С глаз долой, из сердца вон! Таков девиз нашей королевы. И я не смог бы поклясться, что и мадам де Шеврез не ожидает такая же участь… Нет, королева так искренне радуется своей беременности, что, конечно, не станет вас разыскивать.

Да, в конце концов, неужели ей не сумеют объяснить ваше отсутствие.

— И каким же образом?

— Вам это не интересно! Ах, вы, кажется, зеваете? Вас одолевает сон? Не старайтесь с ним бороться. В жидкости, которую вы выпили, был опиум, а это отличное снотворное… Да и мне удастся немного отдохнуть в вашем приятном обществе.

Несмотря на все усилия, Сильви становилось все труднее держать глаза открытыми. Еще несколько мгновений, и она заснула. Девушка спала так крепко, что даже не заметила, как у кареты отвалилось колесо. Эта поломка задержала их на несколько часов в деревне. Не слышала она и проклятий, которые изрыгал Лафма…

Когда Сильви проснулась, то почувствовала себя плохо. Опиум, всосавшись в кровь, подействовал очень сильно. Тяжелую голову ломило, во рту пересохло. На дворе стоял день, правда, совсем нерадостный. Тоскливое серое небо, словно одеяло, прикрыло землю, где только начинала пробиваться первая травка, приободрившаяся после обильных февральских дождей, Сильви сразу же отодвинула кожаную занавеску, чтобы посмотреть, где они находятся, но однообразный равнинный пейзаж ничем ей не помог.

— Где мы сейчас? — спросила она, не глядя на своего спутника. Де Лафма внушал ей ужас.

— Мы скоро будем на месте. Хотите немного молока? Я купил для вас во время остановки. Вы, должно быть, проголодались.

— Какая трогательная забота! Вы добавили туда новую порцию вашего снотворного?

— Нет. Да и снотворное было вполне безопасным. Я, правда, надеюсь, что мне больше не придется им воспользоваться. Вы должны понять, что вам следует вести себя смирно. Это в ваших же интересах…Есть Сильви не хотелось, но ее мучила жажда. И молоко показалось ей тем более восхитительным, что оно придало ей сил. Выпив его, она постаралась устроиться как можно удобнее и не произнесла больше ни слова.

Ей требовалось все обдумать. И к счастью, ее ужасный спутник не нарушал ее молчания. Он, конечно же, решил, что его пленница смирилась. Но Исаак де Лафма жестоко ошибался. Сильви думала только о том, как бы ей сбежать при первой же возможности.

Ей трудно будет справиться с человеком, за которым стоит кардинал, обладающий огромной властью. В какой бы уголок королевства ни направился Лафма, ему достаточно будет лишь упомянуть своего ужасного хозяина, и спины немедленно послушно согнутся. Все станут служить ему. Такова власть страха! Несчастную Сильви, попавшую словно маленькая букашка в эту ужасную паутину, увозят куда-то далеко от Парижа. Ей ничего не известно, у нее нет никакого выхода, в ближайшем будущем не предвидится. Во всяком случае, в дороге ей ничего не удастся предпринять. Всадники по-прежнему скачут рядом, все в черном, настолько же ужасные, как и сама карета и этот отвратительный Лафма! «Лучше всего подождать, пока мы приедем, — подумала Сильви. — Если только меня не бросят в одну из этих богом забытых крепостей в провинции, то, может быть, мне удастся найти какую-нибудь лазейку и ускользнуть».

Горькие мысли никак не вселяли бодрости духа. В ее голове проносились образы близких ей людей. Вот Мария де Отфор, ее любимая амазонка. А вот Франсуа. Она о нем думала постоянно. Как бы ей сейчас пригодились отвага и сила ее «господина Ангела»! Но разве может она рассчитывать на то, что герцог де Бофор бросит игорный дом госпожи Блондо и своих товарищей по развлечениям? И все ради того, чтобы играть в странствующего рыцаря где-то в деревенской глуши…

И тут что-то привлекло внимание Сильви в этом плоском пейзаже, обрамленном по бокам кожаными занавесками. Голубые крыши, позолоченные флюгеры, изобилие деревьев с проклюнувшимися почками… Ане! Так выглядел только замок Ане, когда они приезжали сюда из Парижа. Она ощутила на языке всю сладость этого названия, но вслух не произнесла. Неужели ее везут сюда? Это было бы слишком хорошо, потому что и в замке, и в деревне найдется кто-нибудь, кто ей поможет.

Но Сильви не позволила разгореться этой безумной надежде. Что делать приспешнику кардинала во владении Вандомов, заклятых врагов его высокопреосвященства? К тому же карета свернула на дорогу, обходящую Ане стороной. И Сильви не удалось сдержать глубокого вздоха. Его ужасный Лафма расшифровал без труда.

— Нет, мы не поедем к вашим дорогим благодетелям! Вспомните, что я вам говорил вчера? Я вас везу домой… мадемуазель де Валэн!

Ценой невероятного усилия Сильви удалось сохранить спокойствие.

— Меня зовут Сильви де Лиль.

— Нет. И вам это отлично известно. Не слишком давно, вынужден это признать, но все-таки вы об этом знаете…

— Это кардинал вам об этом рассказал? Я смотрю, он не терял времени.

Лафма смотрел на нее с улыбкой кота, собирающегося полакомиться молоденькой мышкой.

— Нет, его высокопреосвященство не посвящал меня в ваши секреты. Я подозревал это с того самого дня, как встретил вас вместе с герцогиней Вандомской на площади Трагуарского креста. Ваше лицо, пусть даже сходство было очень отдаленным, напомнило мне другое… То, которое я так любил и так и не смог забыть! Видите ли, Сильви, я любил вашу мать еще до того, как ее выдали замуж за этого олухаде Валэна. Воспоминание о ее красоте невозможно стереть из памяти…

— Но она не любила вас. И это меня не удивляет! Ваш возраст тут ни при чем! Есть такое уродство, уродство души, к которому невозможно привыкнуть. К несчастью тех, кого это уродство поражает, оно отражается и на их лице.

Желтые глаза превратились в узенькие щелки, а улыбка преобразилась в гримасу. Это выглядело как-то естественней. Лицо гражданского судьи Парижа не было создано для того, чтобы любезничать и очаровывать.

— Разве красота для мужчины что-нибудь значит? Да и возраст тоже? Достаточно быть богатым и могущественным. И тогда даже самые красивые женщины покорятся вам. Что они сами об этом думают, значения не имеет. Ведь их уже выбрали. Я выбрал Кьяру Альбицци… А Мария Медичи, толстая флорентийская шлюха, отдала ее другому.

Это неожиданное проявление ненависти навело Сильви на грустные размышления о ее собственном печальном будущем. Ей пришла в голову ужасная мысль, и она высказала ее лишенным выражения голосом:

— И именно вы ее и убили!

Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Простая констатация факта. И еще горе и страх. Лафма даже не попытался отрицать. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы обходиться без маски:

— Да. И с тем большей радостью, что перед этим она стала моей…

Молодая девушка закрыла глаза. Она понимала теперь, что находится во власти демона и ей следует оставить пустые надежды. С острым сожалением она вспомнила о склянке с ядом, спрятанной в балдахине ее кровати в Сен-Жермен. Почему она не взяла ее с собой? По крайней мере, ей бы удалось избежать уготованной ей малоприятной участи…

Сильви даже не пыталась молиться. Разве думают о боге в тот момент, когда за вами вот-вот захлопнутся двери ада?

Ей не пришлось спрашивать названия замка, к которому они подъехали чуть позже. Хотя Сильви не бывала здесь очень много лет, она сразу догадалась, что перед ней Ла-Феррьер. В ней проснулись воспоминания раннего детства. И вместе с привычной обстановкой она увидела и лица. Когда они переезжали по подъемному мосту, который теперь никто не осмеливался поднимать из-за его ветхости, перед ней молнией сверкнуло видение. Служанки отправляются стирать белье, нагруженные тяжелыми корзинами. Прелестная женщина, должно быть, ее мать, читает в саду или идет в часовню к мессе. Сильви снова видела Нуну, огромную, добрую женщину. Она берет малышку Сильви за руку и ведет ее гулять. А потом вдруг подхватывает на руки и начинает осыпать поцелуями ее щечки. И Сильви устраивается на ее большой, такой удобной руке, чтобы обозревать окрестности и людей с более высокой точки. И вместе с этими воспоминаниями в ней всколыхнулась нежность, спрятанная глубоко, глубоко в сердце, и поглотила ее. Сильви вспомнила двух детей, старше, чем она сама, ее брата и сестру. Их облик со временем слился с Элизабет и Франсуа Вандомскими…

Итак, как и обещал, Лафма действительно привез ее домой. Вернее, туда, где когда-то был ее дом. Но на самом деле он обманывал ее. Ведь замок отдали человеку, носившему такое же имя. Вот так, запросто, как будто все происходившее было совершенно естественно. Словно восстанавливался справедливый порядок вещей или исправлялось недоразумение. Но ведь это не так. Ла-Феррьер никогда не принадлежал никому с такой фамилией. Персеваль уверял ее, что название замка происходит из глубины веков.

И разумеется, когда карета остановилась, рядом с дверцей тут же очутился Жюстен де Ла Феррьер, которого Силь-ви ненавидела. Барон протягивал ей руку, собираясь помочь выйти из кареты. Она не пожелала принять его помощь, но он ничуть не рассердился, а лишь наградил ее насмешливым взглядом. И Сильви тут же взорвалась.

— Не хотите ли объяснить мне, что я здесь делаю? — громко воскликнула девушка, обращаясь к гражданскому судье Парижа. — Теперь это не мой дом, и вы это отлично знаете!

— Верно, но очень скоро замок станет вашим. Его высокопреосвященству пришло в голову, что вам очень опасно возвращаться ко двору, тем более под вымышленным именем.

— Это имя, данное мне герцогом Вандомским. И мне совершенно нечего делать в чужих владениях…

— Через несколько часов вы станете здесь хозяйкой. Я привез вас сюда, чтобы выдать замуж. Сегодня же вечером вы обвенчаетесь с бароном де Ла Феррьером… Согласно приказу кардинала! — добавил Лафма, чтобы прервать запротестовавшую было Сильви. Но заставить эту малышку замолчать, когда ей хотелось говорить, было делом невозможным.

— Вы лжете! Его высокопреосвященство обещал мне, что об этом браке не может быть и речи. Он знает, что я этого не хочу.

— Не могли бы мы обсудить эти вопросы внутри? — вмешался барон. — Погода довольно прохладная, и дождь начинается.

Он говорил правду, и войти в дом было лучше всего. Сильви быстро огляделась и поняла, что сбежать из этого замка практически невозможно. Ей на мгновение вспомнилась маленькая девочка с босыми ножками, неуверенно ковылявшая по лесу навстречу лучшей участи, и Сильви сказала себе, что крошке просто повезло. На этот раз удача оказалась не на ее стороне. Кроме Исаака де Лафма и барона де Ла Феррьера, были еще слуги, чьи лица не вызывали никакого доверия, две солидные матроны — судя по всему, горничные, и, наконец, всадники эскорта, все еще остававшиеся в седле, неподвижные и безразличные, как конные статуи. С тяжелым вздохом Сильви вошла в дом своих предков и позволила отвести себя в большой зал, где как раз накрывали на стол. А из кухни доносился запах свежеиспеченного хлеба и жареного мяса.

— Слуги готовят знатный ужин в честь нашей свадьбы, — хихикнул барон. — Как видите, вас здесь ждали.

— Можете съесть свой ужин сами, — огрызнулась Сильви. — Я никогда не выйду за вас замуж! Никогда, вы слышите?!

— Да нет, моя милая, вы за него непременно выйдете. И я с огромной радостью стану вашим свидетелем. Священник уже здесь?

— Он решил немного отдохнуть, пока заканчивают украшать часовню…

— Ту самую часовню, отметьте это для себя, юная дама, где покоятся ваши родители. Как вам кажется, это хорошее предзнаменование? Видите ли, его высокопреосвященство полагает, что на данный момент вы слишком много знаете и поэтому лучше всего передать вас в руки мужа. Супруг не только сможет удержать вас при себе, но и помешает вам вернуться и снова вмешиваться в то, что вас не касается!

Сильви с презрительной гримаской пожала плечами.

— Тогда ему придется меня убить, потому что я никогда не соглашусь…

— Если вы будете по-прежнему такой же невыносимой, возможно, придется прибегнуть и к этому. Но пока мы даем вам возможность еще пожить… И довольно приятно провести время рядом с любящим супругом, который никогда больше вас не покинет. — Отчего же? Разве он больше не служит в гвардии кардинала?

— Нет. Пока не служит. Молодой муж должен принадлежать только своей жене.

— Прекратите ломать комедию! Вы можете тащить меня в часовню, но вы ни за что не заставите меня произнести «да». Вам будет гораздо легче запереть меня… или, еще лучше, убить, и не о чем будет больше беспокоиться!

— Неужели нам и вправду не удастся вас уговорить? — пропел Лафма со сладкой улыбочкой.

— Сколько раз я должна вам повторить, чтобы вы поняли? Впрочем, довольно, больше я не скажу ни слова.

— А я думаю, что скажете… Во всяком случае, произнесете то, чего мы от вас ждем. Я просто уверен, что вы измените свое решение.

На этот раз ответом ему было равнодушное пожатие плеч, так как Сильви твердо решила больше не открывать рта. Но Лафма добавил:

— Что касается допроса с пристрастием, то господина де Рагнеля еще не допрашивали. Пока. Видите ли, это ужасная вещь, допрос с пристрастием. У палача есть множество способов заставить развязаться самые упрямые языки…

Сильви почувствовала, как у нее сжалось сердце, но, верная принятому решению, она повернулась спиной к мерзавцу и подошла к огню, протянув к нему окоченевшие руки. А гражданский судья продолжал:

— Есть клинья, дробящие кости ног, вода, раздувающая тело и причиняющая невыносимую боль, горячие щипцы… Самые стойкие сдаются… или умирают! Смерть под пыткой весьма вероятна.

Лафма замолчал, глядя, как Сильви, согрев у огня руки, прячет их, чтобы никто не заметил, как они дрожат.

— Если перейти некоторые границы, наступает смерть, — прошептал Лафма. — Но и она может не прийти так скоро…

Ее ждут, желают. О, как ее жаждут, когда все тело превращается в одну сплошную рану, когда вырваны ногти, глаза…

— Хватит! — не выдержала Сильви, не способная больше выносить этого издевательства. Пока этот желтоглазый демон говорил, она представляла себе своего крестного, выносящего эти ужасы. — Я не хочу больше вас слушать!

И, прижав кулачки к ушам, она бросилась к двери, но наткнулась на одну из двух матрон, которых она видела во дворе.

Лафма снова заговорил:

— Я вам достаточно сказал! Идите за Гудрун! Она проведет вас в вашу спальню. Там вы подготовитесь к церемонии… Ах да! Не пытайтесь разговаривать с ней, она понимает только по-немецки. Как и ее сестра Хильда, кстати.

У женщины было такое же выразительное лицо, как у каменной горгульи. Она взяла Сильви за руку без особой нежности, повела к лестнице и заставила подняться наверх. На втором этаже пленница увидела спальню, бывшую когда-то спальней ее матери. Именно там Кьяра провела свои самые мучительные часы перед смертью. Сильви бросила взгляд на камин, где Жаннетта спряталась в тайнике. На этот раз там никого не было, и некому потом будет рассказать о ее страданиях.

На кровати во всей своей красе раскинулось платье. Сильви ощутила приступ тошноты, узнав его. Ее платье, самое роскошное — белое, расшитое серебром, подарок Элизабет Вандомской. Она надевала его в тот вечер, когда смотрела «Сида». Каким образом похитителям удалось раздобыть его?

Сильви не стала над этим задумываться. Слишком много вопросов задавала она себе с момента ее похищения из дворца Рюей. Эти демоны, судя по всему, чувствовали себя совершенно свободно не только у кардинала, но и в королевском дворце… Сильви вдруг пришло в голову, что, несмотря на все сказанное, вероятно, не Ришелье стоял за всей этой аферой. Зачем было поручать ее господину де Сен-Лу, чтобы потом разыграть похищение? Это не было похоже на кардинала, но сейчас для Сильви согласие или несогласие министра решительно ничего не меняло. Его поставят перед свершившимся фактом, и этот кошмарный Лафма достаточно красноречив, чтобы представить свое недостойное поведение в самом выгодном свете.

В приступе ярости девушка схватила платье, скомкала его и зашвырнула в угол. Потом уселась посреди комнаты и сложила руки на груди, не собираясь двигаться.

Гудрун, закончившая свои приготовления, обернулась, посмотрела на нее и, совершенно не волнуясь, позвала сестру. Они вдвоем набросились на Сильви, попытавшуюся сопротивляться. Но ей быстро пришлось признать свое поражение. У «котенка» не хватило сил справиться с такими бульдогами, несмотря на острые коготки.

В мгновение ока ее раздели, вымыли и одели в прекрасное платье, так заманчиво открывавшее ее хрупкие плечики и еще маленькие круглые грудки. Ей сделали новую прическу, закутали в накидку и, выведя

из замка, привели в часовню, где красные и синие витражи горели в ночи, словно чьи-то зловещие глаза.

Замок был невелик, часовня тем более, но те несколько человек, что стояли там, показались Сильви толпой у эшафота, на котором Жюстен де Ла Феррьер, одетый в пурпурный бархат, отлично исполнял роль палача. К тому же в часовне оказалось очень холодно и сыро, и Сильви задрожала.

После эта бедная девочка, сломленная усталостью и отчаянием, больше ничего не слышала. Пока шла церемония, она думала о тех, кого любит и никогда больше не увидит. Как они все далеко! Их скрывал все более густой туман, они погружались все глубже в пучину. И остался один Персеваль, чья судьба теперь зависела только от нее. Его необходимо спасти, скорее от пытки, чем от смерти. Ведь Сильви знала, что смерти шевалье не боится! А потом… она уже все для себя решила.

Подневольная невеста так мало интересовалась процедурой венчания, что даже не услышала, как священник спрашивает ее, согласна ли она выйти замуж за Жюстена де Ла Феррьера. Сильви стояла прямая, неподвижная, почти окаменевшая. Она смотрела и не видела человека в вышитой сутане… Тогда чья-то рука железной хваткой заставила ее нагнуть голову. Когда-то так поступил король Карл IX у алтаря собора Парижской Богоматери, чтобы вырвать согласие у своей сестры Марго, когда та выходила замуж за будущего короля Генриха IV, Как и в тот день, священнику этого оказалось достаточно. Он быстренько закончил венчание. И вот Сильви идет об руку с мужем к дому, освещенному довольно скромно для свадебного торжества, где ей предстояло занять место за пиршественным столом. Новобрачная не проглотила ни крошки, лишь пригубила вина с виноградников Луары. Его так любил Франсуа… Ей вдруг захотелось выпить побольше и постараться забыть, в каком кошмарном положении она оказалась.

Вокруг нее жрали и пили не зная меры. Человек, ставший теперь ее мужем, пил даже больше остальных, и, во всяком случае, намного больше, чем его «свидетель». Тот оставался на удивление трезвым. Сильви решила, что это все из-за того, что Лафма собирается уехать после ужина. Когда они возвращались из церкви, девушка заметила черную карету. Ее никто так и не удосужился поставить в сарай. Сменили только лошадей.

Очень скоро Сильви предстояло остаться наедине с Жюстеном, и при этой мысли все внутри ее переворачивалось. Учитывая количество выпитого, у нее затеплилась слабая надежда. Если он напьется, то скорее всего сразу заснет.О, если ему не удастся провести эту ночь с ней, то этого не случится уже никогда. Днем ее не будет в живых!

А тем временем Лафма начал терять терпение. Ему казалось, что время течет слишком медленно. Именно он поднялся и объявил, что праздник и так слишком затянулся, даже для свадебного пира. Пора отвести новобрачную в постель. И, не дожидаясь ответа де Ла Феррьера, который попытался — правда, это стоило ему больших усилий — встать и удержаться на ногах, Лафма подошел к Сильви и взял ее за руку.

— Идемте! Ваши горничные вас ждут. Да и у меня мало времени.

— Почему вы мешаете этому достойному дворянину отпраздновать совершенную им низость? Вам ведь надо возвращаться в Париж? Отлично. Уезжайте! Вы уже причинили мне достаточно зла…

Он лишь взглянул на нее, кусая губы, и ничего не ответил.

— Я уеду только тогда, когда вы будете в постели. Позовите служанок! Пусть они уведут свою хозяйку! — приказал Лафма лакею. — Видите ли, моя дорогая, вам было бы очень легко избежать брачной ночи, учитывая состояние вашего супруга. Но когда я за что-нибудь берусь, я выполняю это отлично… И всегда довожу дело до конца.

Сильви пришлось подчиниться. Она вся помертвела, и ее увели две тюремщицы. А как еще назвать эти создания с мрачными лицами? Они так не похожи на всегда улыбающуюся Жаннетту. Но дело свое они знали хорошо. Новобрачную раздели, надушили и облачили в длинную шелковую ночную рубашку с тяжелыми кружевами. Ее кудри освободили от лент, пучок на затылке распустили, и тоненькая фигурка Сильви скрылась под водопадом шелковистых вьющихся волос, чей светло-каштановый водопад сиял серебристыми отблесками в лучах свечей. Из зеркала, перед которым усадили Сильви, на нее смотрело очаровательное отражение. В это мгновение девушка подумала не о Франсуа, а о Жане д'Отанкуре. Как она теперь жалела, что не послушалась его! В этот миг она была бы уже замужем, но за человеком молодым, нежным, деликатным. Он бы сумел ласково обойтись с ней, в общем-то еще совсем ребенком. Ничего подобного ей не приходится ожидать от того грубияна, который сюда сейчас явится!

Сидя в кровати с колоннами, где свет маленького ночника в изголовье оживлял тени на вышитых занавесках, Сильви ждала. Она вся похолодела, несмотря на яркое пламя камина… Немки ушли, унося с собой всю ее одежду, вплоть до туфель, что показалось Сильви довольно странным. Но это был еще не самый неприятный сюрприз.

Напряженно прислушиваясь, Сильви ловила цокот копыт, грохот колес кареты, которая наконец отвезет этого Лафма в Париж, и она останется одна в руках этого перепившегося солдафона. Но до нее не долетало ни звука…

А услышала она легкий скрип двери. Та медленно, очень медленно открылась. Приближался ужасный момент, которого, как ей казалось, удастся избежать из-за обильных возлияний ее новоиспеченного мужа. Но в резном проеме появился силуэт Лафма.

Тревожное оцепенение сменилось приступом ярости.

— Что вы здесь делаете? — воскликнула Сильви. — Меня уложили в кровать, как вы того хотели, чтобы я дожидалась здесь вашего приятеля. Теперь вы можете уехать! Ваше гнусное дело исполнено.

— Не совсем…

И вместо того чтобы уйти, Лафма все ближе и ближе подходил к кровати. В его желтых глазах поблескивал какой-то тревожный огонек. Он облизывался, словно огромный кот при виде сметаны. До смерти напуганная выражением этого дьявольского лица, Сильви отодвигалась все дальшепо постели, пока не уперлась в дубовое резное изголовье. Она что было сил вцепилась в него, как будто это могло ей помочь.

— Уходите! Уходите! — кричала она. — Или я позову на помощь!

— Да кого же, красавица моя? Твоего мужа? Он в стельку пьян. Да барон и не собирался приходить сегодня. Мы с ним уже давно договорились, что если мне удастся доставить тебя к нему, то мне будет принадлежать право первой ночи! Сегодня твой дебют, моя крошка! И только для меня. Какое сладостное мгновение нам предстоит с тобой пережить! Я уже много месяцев мечтаю об этом… Давай, вылезай из кровати!

Сильви только крепче вцепилась в изголовье. Тогда Лафма нагнулся и оторвал ее с такой силой, которой она в нем и не подозревала. Девушка упала на ковер, но он немедленно поднял ее и, удерживая ее руки за спиной одной рукой, другой тем временем развязал ленты на рубашке, потом спустил ее с плеч до онемевших запястий и начал ласкать ее.

— Какое красивое тельце! Какая красивая девочка!.. Должен тебе сказать, малышка, что ты мне нравишься даже больше твоей матери! О, она была красива… Очень красива! Но ты просто изысканна. Напуганная козочка! И потом, ты еще новичок! Еще не распустившийся цветок!.. Розовый бутон, который я открою!

То, что последовало дальше, было просто ужасно. Наградив несчастную поцелуем, от которого ее передернуло, он стал царапать ей живот, кусал груди, распаляясь все больше от ее стонов. Потом бросил добычу на кровать и вонзился в нее с такой жестокостью, что Сильви громко закричала. Боль оказалась настолько сильной, что девушка потеряла сознание. Ее палач даже не заметил этого и продолжал свою дьявольскую пляску, изрыгая потоки проклятий. Он обращался к своей жертве, то называя ее Кьярой, то употребляя клички тех несчастных, которым он перерезал горло на берегах Сены. К счастью, этого его новая жертва уже не услышала…

Когда Сильви пришла в себя, Лафма приводил одежду в порядок, стоя посреди комнаты. Сознание вернулось к ней, и с ее губ сорвался жалобный стон. Лафма, обернувшись, с усмешкой бросил:

— Право, получилось неплохо! Мы еще увидимся, моя перепелочка! Не волнуйся! Я непременно вернусь… И не один раз! Теперь ты принадлежишь мне!

Это было последнее, что он сказал. Мгновение спустя Исаак де Лафма уже выходил из спальни, покидая место, где он совершил очередную гнусность. А еще несколькими минутами позже Сильви наконец услышала грохот кареты и цокот копыт, которых она так ждала еще недавно. И наступила мертвая тишина. Густая и вязкая. Казалось, что замок пуст. Сильви слегка пошевелилась. У нее болело все тело. Как будто она побывала в комнате с дикими кошками. Все простыни были в крови, свидетельствовавшей о том, как жестоко с ней обошлись. Но мало-помалу юность и здоровая натура взяли верх. Она заметила валявшуюся на полу рубашку и соскользнула с кровати. Может быть, если прикрыть изуродованное тело, то ей станет легче.

Встав на ноги и закутавшись в тонкий шелк, Сильви поняла, что голова у нее не кружится и она может идти. И тут бедняжка увидела на сундуке поднос с двумя бокалами и графином вина. Из одного кубка пили. Сильви взяла другой, налила себе несколько капель и выпила одним глотком. Почувствовав, что ей стало лучше, она налила еще немного.

Вокруг нее в замке по-прежнему царила тишина. Она решила, что ей необходимо постараться уйти отсюда как можно быстрее. Она не станет искать помощи. Ей не на что надеяться, она замужем за этим подлым де Ла Феррьером, и с этим ничего нельзя сделать. Сильви желала только умереть. Река текла неподалеку, но ей показалось, что ее уход из этого мира будет приятнее, если она утопится в пруду Ане, где плавают такие красивые лебеди. Ребенком ей так нравилось смотреть на них. И потом, там хотя бы найдут ее тело и похоронят по-человечески. Она так избита, что никому и в голову не придет, что мадемуазель де Лиль покончила с собой…

Сильви почувствовала себя увереннее. Мысль о скорой смерти не только не пугала ее, но даже доставляла удовольствие. Ведь это единственный способ соединиться с Франсуа, который очень скоро последует за ней. Она опередит его лишь чуть-чуть. Разве можно сомневаться в том, какую судьбу уготовил кардинал любовнику королевы? Франсуа де Бофор вернется на поле боя, о котором он так тосковал, и как-нибудь, на исходе битвы, его найдут, убитого врагом или неизвестной рукой ударом в спину…

Но чтобы уйти из жизни, нужно сначала выбраться из замка. Все, вероятно, спали. Пьяниц сморило вино, а слуг — усталость. Сильви поискала, во что бы одеться, но ничего не нашла, кроме покрывал с кровати. Служанки унесли все. Да и дверь оказалась запертой. Тогда Сильви подошла к окну, решив связать простыни и спуститься по ним. Ведь так обычно происходят побеги. Спальня располагалась всего лишь на втором этаже, так что их длины должно было хватить. Но неожиданно нашлось средство получше. Плотное покрывало плюща поднималось по стене как раз в этом месте. А Сильви с детства умела отлично лазить по такой удобной природной лестнице. Спуститься будет совсем нетрудно. Даже босиком и в ночной рубашке!

Эти слова проскочили в ее голове и задержались, пробуждая воспоминания. Та же самая одежда была на ней, когда в четырехлетнем возрасте ее погнал прочь от замка Ла-Феррьер инстинкт маленького зверька! Но только хватит ли ей сил? Тогда она была здоровым, сильным ребенком. А теперь она лишь избитая, исцарапанная, совсем еще молоденькая женщина…

Сильви решилась бежать. Девушка вылезла в окно и ступила на узенький карниз. Ей удалось сделать по нему несколько шагов, плотно прижимаясь к стене замка. Какое счастье, что она такая тоненькая! Сильви потянулась, выбрала ветку потолще и уцепилась за нее обеими руками. Медленно, очень медленно она сползла по плющу вниз, нащупала ногой одну ветку, затем другую, потом еще одну. И наконец — ей, правда, показалось, что прошла целая вечность, — ее нога ступила на твердую землю. Тогда девушка присела ненадолго на какой-то изогнутый ствол, чтобы успокоилось разбушевавшееся сердце.

В эту минуту луна в последней четверти вышла из-за облаков и осветила пустынный двор, открытые ворота, ведущие к подъемному мосту, который давно никто не поднимал. Сильви усмотрела в этом предложение довести до конца ее мрачные намерения. Она с трудом встала. Ей очень хотелось улечься прямо здесь и отдохнуть немного, ведь ей пришлось приложить столько усилий, чтобы спуститься. Но ее сила воли не дремала. Прежде всего необходимо выбраться из этого проклятого навеки замка! И Сильви пошла вперед…

Наконец перед ней показалась лесная дорога. Она мрачно уходила вдаль, лишь в некоторых местах ее пересекал мертвенно-бледный свет луны. Но как тяжело пришлось ее босым ногам! Первый раз она бежала из замка Ла-Феррьер в июне, когда всюду зеленела трава. А зима проморозила землю, и проступил скелет дороги со всеми этими острыми камнями и ужасными колючками. И боже, как же холодно! Но Сильви все равно упрямо шла вперед, заливаясь слезами, постанывая. Отчаяние гнало ее все равно куда, и оно же придавало ей сил. В ее мозгу не проносилось ни одной мысли. Она, как сомнамбула, видела перед собой только туннель из темных безжизненных деревьев. Ей надо пройти сквозь негои добраться до нежной, прохладной воды… воды… воды! Сильви обо что-то споткнулась, вскрикнула, рухнула во весь рост, больно ударившись лицом, и вцепилась в мерзлую землю руками. Ей никогда больше не встать! В ее ушах звучал какой-то гул, напомнивший ей, прежде чем она снова потеряла сознание, тот замечательный миг, когда перед охваченной отчаянием малышкой на всем скаку появился «господин Ангел»!

Сильви уже не увидела, как из чащи выехали два всадника. Ее крик заставил их пришпорить лошадей. Они заметили ее как раз вовремя. Франсуа, ехавшему впереди, пришлось поднять лошадь на дыбы и развернуть ее, чтобы не растоптать лежащее на дороге тело той, к которой он так спешил.

— Господь милосердный! Это она! Это Сильви! Но в каком она состоянии! Малышка совсем закоченела! Я даже не слышу ее дыхания… Мы приехали слишком поздно!

— Это я виноват, сударь! И я себе этого никогда не прощу! Бедная, бедная девочка! — в отчаянии простонал Корантен.

— Кто же мог знать, что ваша лошадь сломает себе шею и вам придется так долго искать ей замену. К тому же надо было открыть замок, разбудить меня… Время ушло…

— А я ведь был так счастлив, когда узнал, что вы в Ане!

Де Бофор опустился на колени рядом с Сильви и перевернул ее безжизненное тело. Бледное сияние луны осветило следы крови и синяки под тонкой, местами разорванной тканью. Франсуа прижал Сильви к себе, и его захлестнула волна нежности и боли…

— Мой котенок! Мой бедный маленький котенок! — шептал он, прижимаясь губами ко лбу девушки и не в силах сдержать подступившие слезы. — Я отомщу за тебя! Богом клянусь, я отомщу!

И вдруг до него донесся слабый вздох:

— Франсуа…

Изумленный Франсуа успел как раз вовремя отстраниться, чтобы увидеть, как широко распахнулись огромные глаза, которые он считал закрывшимися навеки. Его охватило пьянящее чувство радости.

— Благодарю тебя, господи! Вы живы! Смотрите, Корантен, она жива!

Но Сильви не видела Корантена. Она не видела ничего, кроме того, что казалось ей сном, порожденным ее отчаянным желанием, чтобы все случилось как в прошлый раз.

— Вы… приехали… Вы… здесь….

И она в третий раз потеряла сознание.