Граф в поезде

Глава 9

Отрываясь от нее, Себастьян увидел небольшой туалет и зашел внутрь, хлопнув дверью.

Тяжело дыша, как будто он только что подбежал к поезду, он оперся обеими руками о крошечную раковину и уставился на кого-то, кого не узнал в зеркале.

У него были те же волосы цвета песчаного гравия, когда-то длинные, но теперь подстриженные по моде. Те же глаза, цвета светлого виски и загорелая кожа, обветренная на его мускулистых скулах ровно настолько, чтобы оставить очаровательные бороздки, которые углублялись, когда он улыбался.

За исключением того, что сейчас на них было вырезано что-то такое, чего он никогда не замечал в своих чертах. Что-то, с чем он не часто сражался. Если вообще когда-либо такое происходило. Страх.

Резкое и зловещее, оно смотрело на него в ответ, создавая уродливый портрет его черт лица, которыми так часто и так откровенно восхищались другие.

Всю свою жизнь он предавался потаканию своих страстей. К бунтарскому неприятию всего, что считается приличным. Вкус жизненной силы стал тонизирующим средством от жесткого неприятия, которое он испытал в юности.

И все же он всегда знал, что делает. Что его действия могут с ним сделать. Он шел на риск, зная, что результат всегда склоняется в пользу таких людей, как он. Сильный. Красивый. Гордый. Воинственный. Очаровательный. Мужественный. Опытный. Благородный. Образованный. Богатый. Безжалостный.

Действительно, ему обычно достаточно лишь улыбнуться в сторону дамы, чтобы соблазнить ее, и требовалось несколько приглашающих комплиментов, чтобы увидеть, как ее ноги раздвинуты.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему отказывал кто-то — в чем-то — чего он хотел.

И вот он желал кого-то больше, чем когда-либо мог вспомнить, и, очевидно, ее любимым словом было «нет».

Того, что произошло, должно было хватить.

Ее вкуса. Он обещал ей это удовольствие.

Он был распутником, гедонистом и всем тем, в чем она его обвиняла.

По его собственному желанию. Пороки и жестокость, удовольствие и боль измерялись и контролировались приемлемыми дозами. Он видел, как грехи многих других людей были обращены против них самих. Теряют деньги из-за ставок. Тратят свое здоровье и получают сексуальные болезни. Теряю достоинство напиваясь или в наркотических эйфориях других веществ.

Он играл со всем этим и не запрещал себе ничего. Он управлял своими страстями, а не принадлежал им.

До настоящего времени. До нее.

Вероника Везерсток была опасным явлением. Одержимость, которую он чувствовал, нарастала в его крови, угрожая полностью захватить его.

Всю свою жизнь он провел в постели с женщинами, которые не могли иметь к нему никаких претензий. Ни к его телу, ни к его деньгам, ни к его времени, ни к его сердцу. Он также не стремился сохранить их, когда они у него были. Даже не любовница. Горстка влюбленных была достаточно занятной, чтобы с ними не раз поразвлечься. Но даже в этом редком случае, он сделал так, чтобы некоторые чувства никогда не были задействованы. И в тот момент, когда женщина собственнически поводила ресницами в его сторону, он исчезал, как дым в морском тумане. В этом отношении жизнь пирата была удачной. Счастливчик… И одинокий.

Почему она заставила его одиночество ощущаться не как свобода, а как тюрьма?

Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть, хотя он должен был догадаться, что это произойдет. Он оставил ее так внезапно, что даже не мог вспомнить, закончился ли у нее оргазм.

— Монкрифф? раздался нерешительный зов с другой стороны.

— Я еще на минутку, — прохрипел он, включив воду, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо, надеясь охладить лихорадку.

Что он собирался ей сказать?

Женщина уже не доверяла ему, по более веским причинам, чем он ей признался. Если бы он сказал ей правду сейчас, она бы в ужасе убежала от него.

Как он мог объяснить, что его настолько одолела похоть, что он почти потерял человечность? Что вид, и запах, и вкус ее удовольствия втоптали его истерзанное достоинство в грязь… Что он нашел быстро изнашивающуюся нить приличия и использовал ее, чтобы запереться здесь.

Он хотел захватить ее всеми возможными способами. Чтобы украсть ее. Заявите права на нее. Владей ею. Обладать ею. Только она. Всегда она.

Ему хотелось проникнуть внутрь ее тела, чтобы последний мужчина, у которого она была, не был монстром, за которого она вышла замуж. Зверь Себастьяна, выведенный из семени его предков-викингов, убедил его, что он может вышибить из нее память о любом мужчине. Мог бы превратить ее в сосуд для себя одного. Чтобы сформировать ее под свой член...

И даже это было не самое худшее.

Образы ее, обернутой в самые дорогие ткани, которые он мог предоставить, и драгоценными камнями, которыми бы он украсил ее, блестели в его воображении. Хотя он уткнулся языком в самые интимные части ее тела, его воображение вызвало другие фантазии.

Те, которых он никогда раньше не представлял.

Если бы он мог заставить ее кончить, смог бы он рассмешить ее? Сможет ли он заставить ее чувствовать себя в безопасности и защищенности?

Сможет ли он сделать ее счастливой?

Сделать ее своей?

Застонав, он провел рукой по лицу, изо всех сил стараясь стереть безумие.

Он не был мужчиной, которого женщина хотела бы удержать.

Стук раздался снова, на этот раз более настойчиво.

— Все… с тобой все в порядке?

Категорически нет.

Себастьян посмотрел вниз, туда, где его член болезненно пульсировал у края брюк. Даже тонкая ткань на ощупь напоминала наждачную бумагу на чувствительной плоти.

Возможно, если бы он освободил свое сдерживаемое желание, безумие отчасти утихло бы. По крайней мере, он сможет мыслить более ясно.

— Я сейчас вернусь…— Он вздохнул с облегчением, расстегнул брюки и выпустил ствол в руку.

—Себастьян?

“Да. Скажи мое имя!” Колонна изогнулась в его руке, капля влаги стекала с края плоти.

— Одну минутку, графиня, пожалуйста, — умолял он. Я не могу…

Дверь открылась, и она стояла, молча оценивая его.

Его мозг полностью замер при виде нее. Раскрасневшаяся от страсти, с бледной кожей, окрашенной тенями, она была чистейшим видением, а он — вульгарной кошмаром.

И все же Себастьяну ничего не оставалось, как оставаться таким, какой он был. Одна рука на раковине, другая на плоти. Боже, но даже мозоли на его ладонях были пыткой.

Её взгляд опустился на его руки. Такой мягкий. Уступчивый.

— Мне нужно, чтобы ты ушла, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Вместо того чтобы отвернуться, она сделала шаг вперед, ее глаза одновременно были горячими и мягкими.

— Я знаю, что тебе нужно.

Себастьян всегда был человеком действия, но он обнаружил, что застыл в неподвижности, когда она потянулась к нему, сначала коснувшись его плеча, ее пальцы ощущались теплыми и робкими сквозь тонкую рубашку. Их взгляды следили за ее рукой, пока она гладила изгиб его бицепса до локтя и прослеживала вены на предплечье до запястья.

Они оба затаили дыхание, когда ее прохладные пальцы соединились с его. Ее прикосновение пронзило его член, словно удар молнии, плотно прижав его яйца к телу и вызывая непроизвольную конвульсию чистого электрического удовольствия.

Он отпустил себя в ее более мягкую и гладкую хватку с беспомощным, бессловесным звуком.

Она присоединилась к нему перед зеркалом, ее лицо было одновременно безмятежным и понимающим. Доброжелательный и смелый. Самая красивая женщина на Земле. И он?

Проверив свое отражение, он быстро отвернулся. Что это было за существо, которым он стал? С дикими глазами покрасневшими от безрассудного страха. Блеск пота на линии роста волос. Каждый мускул на его широких костях, напрягся в маске мучительного блаженства.

Как раз в тот момент, когда он подумал, что больше не может терпеть, ее голова опустилась, исчезая из поля зрения стекла.

Убрав руку с раковины, его тело повернулось к ней лицом, когда она заблокировала дверь складками ткани своих золотых юбок и опустилась на колени.

Святой Боже!.

Обычно он подталкивал щедрую возлюбленную греховными поощрениями, запуская пальцы в ее волосы и массируя кожу головы. Касаясь ее рта, погружая в него кончики пальцев.

Но он ничего из этого не сделал, поскольку ее рука нежно обнимала его, а рот дразняще отрывался.

Когда ее дыхание коснулось пульсирующего кончика его члена, его колени ослабели.

Когда она скользнула мягкими любопытными губами по толстой головке, они полностью подогнулись.

Он поймал себя на том, что ударил ладонями по каждой стене сбоку, давя, как Самсон, – надеясь, что эти барьеры выдержат.

Ничто в ее движениях не было особенно умелым или уверенным, и в этом он находил еще большее удовлетворение. Ее губы были полными, рот гладкий и горячий, скользкий и сочный. Ее язык, неуверенный и любопытный, находил волнующие маленькие выступы и чувствительные вены под тонкой кожей, натянутой на плоть. Каждый удар вызывал в нем бредовые ощущения, вызывающие головокружение.

Он искал в своем пустом уме, слова, пока ее глаза не встретились с его глазами. Потребность говорить умерла, когда между ними произошло что-то настолько нежное и глубокое, что он не осмелился осквернить это словами.

После первоначального исследования его плоти, ее движения стали смелее. Ее глаза сверкали смотря на него, вечные источники нефритового желания, когда она вошла в него, как можно глубже, а затем сосала с нежной жестокостью, откидывая голову назад. Ту оставшуюся длину, которую она не могла взять, она поглаживала ладонью, увлажненной ее ртом и его жаждой.

Себастьян задыхался, как волк, после того, как сразил очередную добычу. Благословляя ее и проклиная, его эмоции сильно менялись от душераздирающей нежности до требовательного отчаяния. Ничто в этом мире не может быть столь милым, как эта богиня, стоящая на коленях и ухаживающая за его членом.

Когда она использовала свой язык, чтобы обвести им вокруг его головки в ритме своих поглаживаний, он немного прогнулся, пытаясь вырваться, прежде чем давление, собравшееся в его позвоночнике, изольется семенем в ее рот.

— Стоп, — прохрипел он. — Если ты это сделаешь, я…

Она схватила его крепче, ускорила движения, когда он увеличился у нее во рту. Отчаянное напряжение его мускулов вырвало последние остатки его контроля, когда его кульминация собралась в его крови.

Он откинул голову назад с первобытным ревом, его бедра дернулись один раз, второй, а затем все его тело было пленено наслаждением. Выведенным из строя пульсирующими веревками из бархата и шелка.

Теперь он принадлежал ей.

Она высосала саму суть его жизни и проглотила ее. Поглотила его теплыми облизываниями и мягкими, ободряющими звуками, пока он не превратился в остатки ее объедков.

К счастью. Она могла бы бросить его по своему желанию.

Бросьте его ее собакам, и он будет лежать там и тосковать по ней, пока его разрывают на части.

Еще одно прикосновение. Для нового поцелуя. Еще один ее вкус.

Когда он смог, он протянул руку и поднял ее на ноги, прижимая к себе и ее тело, и ее губы. На этот раз она встретила его с таким же пылом, ее язык нагло сражался, пока они сливали вкусы друг друга в одно неотразимое сексуальное лакомство.

Никогда в жизни Себастьян не пробовал ничего столь сладкого.

К тому времени, как она прервала поцелуй, они оба задыхались. Она прижала голову к его груди, явно стремясь контролировать свои легкие.

Призвав последнюю, рациональную мысль, он освободил бедра, чтобы заправить ствол обратно в брюки, и с огорчением обнаружил, что он все еще наполовину тверд. Он ожидал, что после такого мощного выброса, ему понадобится не менее получаса, чтобы полностью восстановиться.

Сейчас он не был уверен, что сможет отдохнуть.

— Тебе не обязательно было этого делать, — сказал он, обеспокоенный напряжением в ее теле, прижимающимся к нему.

— Мне нужно было, — сказала она, ее лоб все еще прижимался к его ключицам, как будто она не могла высвободиться и осознать чудовищность того, что они сделали. — Я-я хотела.

Переполненный состраданием, он положил дрожащие руки ей на плечи.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, — пробормотал он, прижимаясь щекой и целуя ее волосы.

Она по-прежнему не поднимала головы, поэтому ему пришлось напрячься, чтобы услышать ее.

—Можно ли — я знаю, что это не то — что мы не такие — но… я, —несколько несформированных предложений замерли с дрожащим вздохом.

Подняв пальцами ее подбородком, он отстранился, чтобы поднять ее взгляд на свой. — Скажите, что вам нужно.

Она сжала губы, собираясь с силами.

— Ты бы… обнял меня?

— Женщина, если бы ты меня попросила, я бы остановил этот поезд.

Он развернул ее и изо всех сил старался не споткнуться, направляя ее к кровати. Трудно было не подхватить ее и не понести, но что-то остановило его. Не только из-за нехватки свободного места в вагоне, но и из-за ощущения, что ей нужна физическая автономия именно сейчас.

Взяв на себя инициативу, он сел на кровать и потянулся к ней, позволив ей скользнуть между его раздвинутыми ногами и еще раз потянуть за шелковый узел платка на его горле.

— Я знаю, что я смешная, — сказала она со скромной улыбкой. — Но я не могу расслабиться, зная, что тебе что-то жмет и ограничивает тебя.

— Разденьте меня на досуге, миледи, — поддразнил он, пряча горько-сладкое тепло в углублениях своих ребер.

— Я не буду тебя раздевать, — резко сообщила она ему. — Мне просто нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно.

Это тепло... Оно разливалось по его частям тела, как нагретый солнцем мед, пока он сидел с необычной неподвижностью, подчиняясь ее помощи.

Ее брови сошлись вместе, когда она дернула и схватилась за узел, который он закрепил довольно туго.

Мне нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно.

Сколько женщин сказали ему, что он им нужен? Слишком много, чтобы запомнить.

Фактически, он забыл каждую… каждую женщину, которая когда-либо нуждалась в нем. Чтобы трахнуть их. Обожать их. Чтобы доставить им удовольствие, возбудить и взволновать их.

Женщины часто были очень щедры, особенно в постели. Это было одно из того, что Себастьяну нравилось в них больше всего.

Но никогда в жизни ему никто не предлагал что-то столь искреннее и несложное, как это. Рассмотрение его простых удобств.

Себастьян не мог уловить ни намека на секс или соблазнение в ее движениях, ни робких взглядов из-под ресниц. Никакого увлажнения губ. Просто концентрация и, в конце концов, победа, когда она наконец освободила его и сняла оскорбительный шейный платок.

Он сглотнул, не обремененный одеждой, и все же что-то угрожало задушить его подозрительной тяжестью в горле. Что-то относительное. Ужасное даже.

Женщины уже раздевали его раньше. Он оставался пообниматься, выпить или даже переночевать.

Но никогда в жизни он не чувствовал такой близости. Такая огромная уязвимость. Это не было прелюдией к злодеянию, а лишь тихим последствием.

Что-то, что сделала бы жена.

Не скованный этой мыслью, он потянулся к ней, гладя руками форму ее тонкой талии, заключенной в корсет.

— Мне тебя развязать?

Она покачала головой, расстегнув лишь несколько пуговиц его воротника и расстегнув его, прежде чем подтолкнуть его лечь.

Себастьян сделал, как она приказала, вытянувшись поперек кровати и создав колыбель для ее головы в ямке между его плечом и грудью. Она расположилась именно там, где он надеялся, прижавшись к нему, как недостающий кусочек головоломки, прежде чем положить руку на его грудь.

— Как странно быть таким спокойным и в то же время нервным, — подумал он, обнимая ее руками.

Они лежали молча некоторое время, их мышцы слились воедино, дыхание замедлилось и, в конце концов, синхронизировалось, пока Себастьян наблюдал за игрой света фонаря на навесе наверху.

Никогда в жизни он не сидел молча с женщиной, по крайней мере, не удовлетворенный.

Что с ним делала Вероника Везерсток? Какого мужчину она бы из него сделала, если бы они провели в компании друг друга больше, чем эти драгоценные часы?

Это был вопрос, над которым он не мог позволить себе задуматься. Вместо этого он подарил ей удовольствие один раз, тот, который он обдумывал с тех пор, как вновь открыл для себя ее в этом поезде...

— Что мешает тебе позволить мне заняться с тобой любовью? Он сохранял непринужденный тон, как будто ответ значил для него не что иное, как мимолетное любопытство. — Ты боишься, что ты забеременеешь от меня?

Ее голова выражала ответ напротив его руки.

—Дело не в том… На самом деле, я не думаю, что ты мог бы.

Он хмыкнул.

— Уверяю вас, графиня, я происхожу из очень плодовитой семьи… Он почувствовал, как напряжение вернулось в руку, лежащую у него на груди, прижимая ее плечи ближе к шее.

Не все зависит от вас.

Он упрекнул себя, чувствуя себя абсолютным ослом.

— Вы имеете в виду, что не можете…

— Я так не думаю, — сказала она как ни в чем не бывало, хотя напряжение не спало, когда она лениво подергала пуговицу на его рубашке. — Наверняка тебе сейчас не хочется говорить о грустных вещах.

Его рука погладила мягкий рукав ее платья, и он поднес руку к ее волосам, чтобы закончить расплетение нескольких ониксовых кос, которые остались нетронутыми.

—Я обнаружил, что хочу знать все твои тайные радости и печали.

Она уткнулась глубже, давая ему больший доступ к ее волосам.

— Боюсь, еще больше горя, — призналась она без драматизма. — Хотя я учусь находить радость. Чтобы… позволить себе возможности для открытий и свободу удовольствия.

— Я полагаю, что дети не способствуют свободе, — постулировал он. — Хотя я знаю, что они могут стать большими источниками радости.

Длинный вздох заставил ее прижаться к нему, когда он закончил с ее косами. Себастьян тщательно расчесал толстыми пальцами шелковистые волны ее волос, с бесконечной осторожностью распутывая маленькие узелки и клубки, а затем массируя кожу головы. Ему это нравилось, когда у него были длинные локоны, и он стремился доставить ей такое же трепетное удовольствие.

— Мне жаль, что тебе когда-либо было отказано в радости… — прошептал он.

Поцелуй щекотал его ребро сквозь тонкий хлопок рубашки.

— Однажды я забеременела, — призналась она после еще одной тихой паузы. —В начале моего брака. Но на третьем месяце Мортимер… он… он ударил меня ногой в живот, и я потеряла ребенка.

Раскаленная ярость пронзила все существо Себастьяна, поджигая его проклятую душу. Он вынул воспоминания о смерти Мортимера Везерстока и вновь пережил их с бурным, диким восторгом.

Слава богу, этот ублюдок так и не смог произвести потомство.

Темная, эгоистичная мысль сопровождалась стыдом.

Сам Себастьян был доказательством того, что человек не похож на своего отца. И возможно, появление ребенка сделало бы ее жизнь менее пугающей и одинокой. Или, возможно, она была бы подчинена аду матери, вынужденной смотреть, как ее муж причиняет боль их ребенку.

Сама эта мысль пронзила его когтями и зубами, разрывая сладкую истому, которой он наслаждался всего несколько минут назад. Ему не следовало задавать этот вопрос не только ради собственной выгоды, но он был уверен, что она не хотела бы вновь переживать агонию.

Вероника положила теплые руки ему на плечо.

— Мне не нужна твоя ярость, — сказала она тихо и нежно. — Все кончено. Он ушел из этого мира, из моей жизни, отчасти благодаря тебе.

— Я только сожалею, что клинок держала не моя рука. — Он не осознавал, что произнес гневное желание, пока она не ответила.

— У Грача было больше причин. Я рада, что он отомстил.

Себастьян не стал спорить, Мортимер держал Эша и Лорелею на расстоянии друг от друга почти двадцать лет. Он был причиной того, что мальчик стал Грачом… выжил в адских безднах, чтобы вернуть свою проклятую душу женщине, которую он любил в детстве. Обрушил свой гнев на злодея, который разлучил их только из-за своей собственной жестокости.

Но Мортимер Везерсток провел несколько лет, причиняя боль женщине, которую Себастьян… Что?

Он даже не мог подумать об этих словах… Не мог превратить странный водоворот своих эмоций в осязаемую вещь.

Он не знал как.

Что он действительно знал, так это то, что она просила его сдержать гнев. Ей нужно было его уважение. Его аристократизм. Его понимание. Он мог бы подарить ей эти вещи, а позже предаться своей ярости.

Это было меньшее, что он мог сделать.

— Вам не обязательно мне ничего говорить, — сказал он, измеряя свой голос. — Но, возможно, тебе будет полезно разгрузить свой разум.

Она сделала подготовительный вдох.

—После этого, я так и не забеременела. Некоторые врачи говорили, что моя матка слишком мала, другие говорили, что температура моего тела была слишком низкой или что-то внутри меня имело… неправильную форму. Меня осматривали всеми способами, и никто не мог дать мне ответа.

Это не помогло уменьшить его гнев.

— А как насчет вашего мужа? Его обследовали?— казалось, этот вопрос ее напугал.

— Никто… никто не предполагал, что вина может лежать на нем.

— Невероятно, — отрезал он. — Есть все шансы, что бесплодие принадлежит ему.

— Ой? Вы еще и врач, а также пират и граф? — спросила она с удивительным легкомыслием.

— Очевидно нет. Но, конечно, если женщина может… внутренне дать сбой, то, само собой разумеется, и мужчина тоже. Невозможно заглянуть внутрь нашего тела, так что, кто что скажет… трубы, каналы, детали могут быть неисправными. Это вполне логично.

— Мне нравится, что вы так думаете, но медицинское сообщество, похоже, согласно с тем, что если мужчина может закончить, то он способен и к потомству.

Он фыркнул своей неприкрытой насмешкой.

— Думаю, когда-нибудь они поймут, что я был прав, и тогда я с удовольствием сообщу вам, что когда-то я сообщал вам об этом.

Она издала тихий веселый звук.

—Я с нетерпением жду, когда ты найдешь меня в тот день.

Найти ее? Где она будет?

Затем до него дошло, перехватив дыхание от кровавой очевидности всего этого.

Конечно, их пути разойдутся. Захочет ли она вообще увидеть его снова после этого?

Неужели сегодняшний вечер это все, что у них было?

Был человек, которого ему нужно убить, находящийся через несколько вагонов. Комната, которую они обыскали, и пропажа, которую обнаружат еще до утра. Вопросы относительно пропавшей семьи наверняка возникнут, как только главу семьи найдут мертвым.

Наступит настоящий хаос.

Высадится ли она из поезда теперь, когда Пенелопа и ее возлюбленный сбежали? И даже, если Вероника останется до Константинополя, в конце концов у них кончится путь. Что тогда? Вернуться к своей жизни в Саутборне? Париж? Лондон?

Проглотив волну неожиданного страдания, он позволил себе задать еще один вопрос, горящий внутри него весь последний год.

— Вы часто их видите, Лорелию и Эша?

— Все время. Она мой самый близкий друг, и чем больше я нахожусь в его компании, тем больше мне нравится Эш».

— И… — Он нарисовал маленькие круги вокруг ее костяшек пальцами. — У них все хорошо?

— Они отвратительно счастливы.

Он был рад это слышать. Действительно.

— Почему ты не с ними? Скоро будет Рождество.

Она поерзала, как будто вопрос заставил ее чувствовать себя некомфортно.

— Они молодожены, и я хотела, чтобы они приспособились к совместной жизни, чтобы я не была темной тучей над их счастьем. Напоминая им о том, как все развалилось изначально.

—Лорелея боролась за тебя. Она обожает тебя. А Грач – Эш – привык, что есть люди, о которых нужно заботиться. Он был бы не против, чтобы вы укрылись под его крышей, под его крылом. Я знаю его хорошо.

— Я верю тебе, но я ушела и по эгоистичным причинам. Когда два человека так переплетены, быть аутсайдером почти жестоко, и мне хотелось немного пространства от Саутборна. Я так долго была там узницей, что очень мало видела мир. Я хотела путешествовать, проектировать и шить свои платья и влюбляться в другие места мира. Видеть прекрасных женщин любой формы, цвета и культуры. Найти текстиль, изготовленный в зарубежных и интересных местах. Найти другие увлечения…

— Других мужчин?

Она усмехнулась.

— Мне очень мало пользы от других мужчин. Последнее, о чем я думала, — это ограничиться другим мужем. У меня достаточно денег, чтобы прожить остаток жизни, если я буду бережливым, а мои творения — прекрасное дополнение к моему доходу.

— Очень независимо.

Поднявшись на локоть, она нахмурилась, глядя на него.

— Не будь жестоким.

— Я серьезно,— он протянул руку и провел пальцами по шелковому водопаду, который он сделал из ее волос. — Я восхищаюсь вашими амбициями. Я не виню тебя за желание остаться свободной. Я всегда жил именно так и сейчас более чем когда-либо осознаю, какая это привилегия. Именно поэтому я в первую очередь присоединился к Грачу. Почему, эта часть моей жизни была так важна для меня.

Его ответ, казалось, успокоил ее, но затем она посмотрела на него с неприкрытым размышлением.

— Тогда почему ты его предал?