Грань

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ Каш-кёр в Авиации

После разрыва с Риком я присматриваюсь к себе, будто со стороны наблюдаю. Подмечаю, что словно вернулась после изнурительно тяжелой, очень шумной смены. Хоть посменно я никогда не работала — не довелось — но представляю, что это такое. И если представления мои верны, то у меня сейчас так и есть — измотана, угроблена, устала. Выстояла смену, теперь поспать бы, но в голове шумит и спать не можется.

Он оскорблен тем, как мы расстались, озабочен тем, что теперь будет с нашим делом. Он звонит мне без продыху, забрасывает сообщениями, и я, чуть успокоившись, решаюсь отозваться по видео и разъяснить:

— Всё, Рик.

— Всё?.. — тоскливо, глухо, угрожающе.

Все равно. Это уже было — пусть будет еще. Все равно.

Пауза. Я его, конечно, и вчера хорошенько шибанула, вышвырнула — он зол, аж скалится. А теперь я еще и на посошок даю.

— Ты… че… совсем херово было?.. Вчера…

Типа извинения, что ли?.. Все равно. Потому как глухо к извинениям. Во мне глухо.

— Проехали.

— Че Аднан там?.. — будто только сейчас «вспоминает» он. — Рассказывай.

— Замяли, — говорю.

Вижу — он не замял и все равно полезет выяснять, с моих ли слов, без них ли. Мне все равно. Пускай делает.

Он решает не показывать отшитого, озлобленного любовника, а цепануть другим:

— А дело?..

— Я выхожу.

— Без тебя навернется.

Он не пытается льстить и не рассчитывает вернуть — просто угрюмо констатирует факт. Мы оба знаем, что так и будет. Работу он как-нибудь вытянет, ну, на крайняк в ЭфЭм возьмет отпуск на «подольше», но официально оформить все не сможет, потому что — ну, по той же самой причине, почему не мог все это время. По той причине, о которой никогда мне по-человечески не рассказывал.

«Мне похер», «пусть», «найди кого-нибудь вместо меня» — могла бы сказать я, но это неправда. Мне не похер, и он это знает. И может, рассчитывал на это, да просчитался.

Быть может, он даже огребет от Аднана, когда тот поймет, что не получит денег, а может, от подрядчиков, когда им не заплатят. Может, даже сильно огребет. Какой-то части меня на это не наплевать, но другая часть меня повержена в твердокаменный ступор и этой другой части хочется только одного: свалить. Освободиться. Отбросить его от себя. Не будем говорить: кинуть.

— Не навернется, — говорю только.

— К-как-к, Кать?.. — выдавливает вдруг он из себя, словно не выдержав. — Как так, а?.. — взмаливается почти, затравленно так. И я не возьму в толк, о чем он — о том, что будет с делом, о том, как будет он или… о том, другом, между нами. Не имевшем названия. И не имеющем его теперь.

«И как я буду теперь?.. Без тебя?» «А я без тебя как?»

А почем я знаю. Я и про себя-то сказать не берусь. Не время еще.

«Жопа ты…» «Сам ты жопа…»

— Не навернется, — повторяю теперь. — И скажи всем, чтобы больше мне не звонили.

И выхожу. В ближайшее время выписываюсь из реестра и жду, что меня еще долго будут долбать его-бывшие-наши партнеры, но этого не случается: мне звонят целых два раза, получают краткое пояснение — и все.

Сегодня я заезжала в строительный сенат и без излишней официозности передала им остававшуюся у меня строительную документацию по «школе» — в Аквариусе она на фиг никому не нужна.

— Слушай, интересно прям, — осторожненько говорит сопровождавшая меня Рози.

Сегодня прохладно, но нам все нипочем, и мы заходим в ДольчеФреддо.

Мои подруги постоянно твердили мне, что эти недо-отношения меня угробят. Искалечат. Сама я была иного мнения — но вот оборвала.

Я рассказала ей, что «отфутболила», и Рози поначалу не лезла ко мне с расспросами про то, как это было.

Сейчас уточняет:

— Ты — его? Сама?

— Сама. Ну, вышвырнула, он ушел, я поревела…

Она согласно кивает и, втягивая через трубочку мороженый коктейль, интересуется осторожно:

— И как ты?

— Ниче.

— По ком ревела?

По нем, по нашей с ним недо-любви?..

— По себе. А и ладно, — улыбаюсь. — Переживем и это.

Это, конечно, «ля-ля» — время на отходняк мне понадобится. Наверно, я даже не успела осознать еще толком, что он, этот отходняк, уже начался. Потому и пошли в ДольчеФреддо — вкатить мне заменительной терапии.

Настаиваю:

— По себе я долго не плачу, ты ж знаешь.

— Ну, раз не плачешь…

Рози вдруг как-то меняется в лице, ее передергивает, затем она заметно «собирается».

— Что, херово пошло? — осведомляюсь. — Холодно, блин…

— Нет, нормально пошло. Слушай, а ты простишь мне, что я — Иуда, хм-м?

— Сахарок, ты че это?.. Сахару переела?

— Да нет. Ну, я говорила с Каро. Мы с ней снюхались, прикинь?..

— М-да, с трудом верится, если честно.

— Она ж за Нину болеет.

Мороженое перекрывает мне дыхалку. Вот теперь действительно херово пошло.

— С Ниной они ж подружайки.

…Каро, змеюка ты, как оказалось. За старое, что ли, мстишь?..

Я закашливаюсь… от смеха. Потому что абсурд это, конечно. Пока эти кумушки там что-то интриговали, мы с ним сами разобрались, вот честно.

— Но она не поэтому. Просто ты себя со стороны не видела. Это ей там, из ее Миланов какая-то осколочная инфа доставалась — и все равно ее уже много недель трусило. Ну, с того момента, как вы с ним сбежались снова — от одного вида твоего. И я ее понимаю. Она позвонила, чтобы заручиться моим разрешением вас с ним развести. Она отчасти из-за этого Нине на тебя накапала. Вернее, она не капала, просто по-другому ей сказала — чтоб присмотрелась, чем занимается Рик, с кем видится. Нина поняла по-своему — и позвонила тебе. Ну, его тоже принялась обрабатывать, отвлекать от шляний с тобой.

В больницы засобиралась. Здоровья ей на долгие годы.

«Я все решения принимаю сам». Да, как же. Тогда тем более — правильно я его. Вовремя.

— Конфет, я, конечно, понимаю, тебе сейчас тяжело, но ведь мы ж с тобой обе знаем, что так лучше, а?.. — с надеждой заглядывая мне в глаза, спрашивает Рози. — Ну как, Иуда я после этого или нет?

— Да нет, конечно.

— Вот и здорово. Так, а теперь не расслабляемся. Не останавливаемся на достигнутом.

— Сахарок, ты это — в натуре? Я ж не собираюсь никого себе искать. Мне никого не надо.

Рози тихо присвистывает:

— Конфет, я и не подозревала, что все так плохо…

— А чего — плохо? Сейчас, по-моему, как раз хорошо.

— Вот сдался он тебе… Конфет, они все одинаковые, честно! Клянусь! Снаружи — это так…

— Ни он, никто! — посмеиваюсь я. — Зачем вообще с кем-то жить? Если ради секса, так я натрахалась на годы вперед.

— При чем тут это! Это лишь нюанс! Нормальная, полноценная женщина себе из любого чмыря нормального любовника сделает! Я в плане: в гроб не забивай себя! Вот — выходи, любого выбирай, ну, какого захочешь.

— Любого… — посмеиваюсь. — Так, дай угадаю… это ж ты про Йонаса опять говоришь…

— Я говорю, что ты должна пойти со мной сегодня в КаДеВе. Я говорю, что их опять открыли и там толпа толпучая, но это пофигу. Я говорю, что там мы найдем тебе прикид на сегодня вечером, а сегодня вечером…

— …я пойду себе кого-нибудь искать?

— …ты не пойдешь никого искать, а гулять со мной пойдешь. И больше я ничего не говорю.

— А я говорю, что на фиг мне новый прикид, у меня и так барахла хватает… и на фиг мне вообще кто-то, если у меня есть ты? — смеюсь я, притягиваю к себе Рози и ласково чмокаю в губы.

— Так, всем — по Москау мьюлу, — объявляет Йонас таким тоном, будто сейчас скажет: «Я ставлю». Но говорит: — А вам, девчонки — Авиацию.

Он протягивает нам эвиэйшн — нежно-лиловый коктейль на фиалковом ликере.

Рози — деятельная натура. Она подсуетилась, и в тот же вечер нас с ней «пригласили».

Обнаруживаем, что Йонас, оказывается, правда знает в Берлине места и подвалы, в которых никакой короны нет и не было в помине. Примечательно, что этот «подвал» даже не в Кройцберге, которым он стращал нас когда-то, а где-то на Шпре между старинных и очень прилично отремонтированных производственно-промышленных зданий и стильных, прикольно-вычурных отелей. Сюда будто полностью перенесли нормальный, приличный танцевальный бар со всеми «прибамбасами», вот так вот — взяли, каждый, по стулу, по стакану и перетянули на под-подвальный этаж. И получилась корона-вечеринка, незаметная с улицы и ничем не выдающая, что над землей — «корона».

Мы с Рози — единственные «девчонки» в их мужской компании и кажется, за нас постоянно кто-то платит. И следит, чтоб мы не просыхали. И мы уже не просто хорошенькие — мы охренительные с ней.

Мне похеру и мне так страшно-жутко весело, что хочется верещать от веселья. И похеру, какое оно — заспиртованное или под каким-нибудь другим кайфом.

— М-м-м, красное с магентой… — Йонас глухо звякает в нас своей медной кружкой, в которой принято намешивать Москау мьюл. Отпивает: — Е-мое, вкусно-то как, — и облизывается мне. Или на меня.

— Конечно, вкусно, — Рози, икая, допивает свою Авиацию. Пьяненькая уже. Мы с ней передвигаемся только в обнимку, может, поэтому ни одна из нас пока не грохнулась прямо с каблуков на пол.

Рози толкает меня в бок и кивает на меня Йонасу:

— А она ломалась еще, надевать не хотела.

— Да, ломаться она может, — Йонас тоже спешит допить коктейль и тащит нас с Рози куда-то в угол, где в качестве одного из вышеупомянутых прибамбасов устроен фото-бокс.

Мы с пьяным смехом напяливаем на себя заячьи ушки а ля Плейбой, которые забываем потом снять, обвешиваемся цветными боа из перьев — я выбираю себе сиреневое, а Рози — красное, — обвиваем ножками абсолютно пьяного от счастья Йонаса, опутываем его боа и делаем с полдюжины снимков. Пусть хоть фотки себе в качестве трофея оставит.

Оказывается, в каш-кёре приятно танцевать. Ни черта не вижу — кто, сколько поедают меня глазами — мне чертовски весело. Я лишь внутренним оком вижу себя, такую гладкую алую комету, затянутую в мягкую, блестючую кожу. И как мне только не жарко. Оказывается, я танцевать умею, причем не только в танц-группе — кажется, движения выполняю красиво, классно даже. Ага, вот они, мои спортивно-танцевальные навыки… Ко мне подлезают, подтанцовывают, но я настолько в своей теме, что они отстают один за другим.

— Вы-би-рай лю-бо-о-го, — поет мне Рози, вертя попой и положив руки мне на плечи.

Я показываю ей язык, и мы безудержно ржем, пьяные вдрызг. В конце концов, ради этого сюда сегодня и приперлись. Или она на очередное амурное приключение надеялась и меня снабдить — тоже?..

Напрыгиваемся до состояния сауны — жарко все-таки — и, пошатываясь, ковыляем к пацанам. Они не танцуют, а бухают и смотрят взрослое кино под названием «Танцевальное порно» с нами в главных ролях.

Плюхаюсь попой на какую-то притолоку, а Рози вытанцовывает передо мной. По мановению волшебной палочки у нас в руках появляются новые дринки — и снова «Авиация». Мы от нее давно уже в улете. Экзотично, потому как редко. Наверно, фиалковый ликер у хозяев еще с начала пандемии залежался, они и решили избавиться от него сегодня.

— О чем шептались? — докапывается Йонас. — На танцполе?

— О т-том, чт-то Кати сегодня ж-ж-ж-жет по полной, — заплетающимся языком лепечет Рози. — И вс-се ее х-х… х-хотят.

— О том, что Кати плевать на всех, потому что у нее есть Рози, — лепечу я. — Хоть она засранка и изменщица. Маленькая, — и шлепаю ее по попе смачно и любовно.

Йонасу нечего на это сказать, он ведь не в теме. Он только отдувается и залпом хлопает свой виски.

По-моему, они нас уже давно поделили и теперь ждут только, чтоб мы напились до беспамятства и нас можно было бы беспрепятственно эвакуировать.

Мне становится смешно от такой очевидности. Пусть пьяная — хрен, думаю, дам я им осуществить их планы.

При одной этой мысли злорадно хихикаю и: — Пошли в туалет, — утягиваю за собой Рози.

Прихорашиваемся с ней перед зеркалом, высовываем друг дружке языки и пьяно-безудержно угораем над нашими провожатыми. Рози, обняв меня за плечи, виснет на мне. Под осуждающе-завистливыми взглядами других посетительниц этого укромного места мы с ней смачно обсуждаем, как кинем «их».

Пошатываясь, вылезаем из туалета в коридор и синхронно обнаруживаем, что нам не в кайф возвращаться в барный зал.

Присаживаюсь прямо на столик, на котором обычно, видно, стоит блюдечко для чаевых — уборщице, пошлепываю Рози и приговариваю:

— Засра-анка… изме-е-енщица…

— Ты че, конфет, обижаешься все-таки?

— А как же ж. И ты должна восстановить мое доверие.

Я слегка прищуриваюсь, полуоткрываю свои «губки бантиком», а Рози тихонько обхватываю ногами — м-м-м, какое мягкое, гладкое ее бархатное платье, не то, что у меня — спецовка эта, кожанка, как у байкеров. Вспоминаю, как ловко Рик задирал ее на мне и с презрением представляю себе пацанов из сегодняшней компашки — вряд ли кто из них смог бы так.

Откидываюсь назад, как тогда перед ним, посмеиваюсь, а Рози поет мне:

— Крас-са-авица… тебя любить надо… ласкать… ты в курсе?

Мгм. Был один такой вот до недавних пор. Создан был для любви. Любил, ласкал. Не выдержал прессинга.

— Я ни о чем не в курсе, сахарок… — мычу я. — У меня в башне не осталось ни одной трезвой мозговой клетки… Но ты — тоже ниче… секси, как всегда…

— М-м-м, конфе-е-етка-а…

Пьяное, раскрасневшееся лицо Рози придвигается к моему почти вплотную. С ее лица не сходит лукавая улыбка, а дальнозоркие глазищи, огромнючие и без очков, напоминают молоденькую олешку под кайфом, объевшуюся своими олешечьими ягодами.

Рози стаскивает с нас обеих плейбойские уши и тянет ко мне малиновые губы, которые и на вкус почему-то оказываются малиновыми. Ее малиновые губы касаются моих, вот уж не знаю, каких на вкус — ей нравится. Улыбка ее становится шире, глаза зажмуриваются. Мне тоже вкусно целоваться с ней, и я позволяю ей целовать меня.

Наши губы танцуют свой сладкий, легкий танец, а Рози — я глажу ее теплое тело, спину и гладкую попку в магентовом бархате и чувствую, как она начинает подрагивать от кайфа. Через секунду ее сорванец-язычок уже ласкает мой язык. Я раздвигаю ноги пошире и обхватываю ее округлые бедра. Наши языки тепло и мокро тыкаются друг в дружку. Я чувствую, как ее груди мягко вминаются в мои, и не выдерживаю — трогаю ее грудь сквозь платье. Сладко-пьяно думаю, что всегда хотела ее потрогать.

— Э-э, девчонки… — слышу «замечание».

Кто-то из нашей толпы тоже пришел «отлить». Нас застукали и теперь спешат напомнить, с кем и зачем мы здесь сегодня.

Но поздно. Мы с самого начала не собирались быть к чьим-то услугам.

— Пошли отсюда, — тяну я Рози обратно в бар, а пацанам высовываю язык.

— Вы че там так долго делали… — докапывается Йонас.

— Не скажем, — смеется Рози, переглянувшись со мной.

Но меня подначивает ее веселый взгляд, и я притягиваю ее к себе и снова целую, уже на виду у всех.

Пацаны столпились вокруг нас недышащим полукругом, пялятся на нас и мысленно дрочат. В их глазах мы слишком серьезно целуемся и тискаемся, чтобы нас этим подкалывать. Наоборот — они расслабляются под лесбо-игры: стоят, бухают, смотрят порнуху.

Рози, возбужденная и распаленная, кажется мне девочкой, а я себе — похотливой, развратной теткой, самым неуставным образом превышающей должностные полномочия, растлевающей ее, такую юную и чувственную. Сейчас она прошепчет мне что-то вроде «нам не нужны мужики». Мне точно не нужны — не более, чем мне вообще кто-либо нужен. Кроме одного, думаю, внезапно. Того, с которым покончено. Вот тебе и заменительная терапия.

Я никогда в жизни не целовала девушек. Не знала, что это — будто упасть лицом в ведро клубники или в случае Рози — малины. Она сладкая и вкусная, Рози, и она чертовски сексуальная, привлекательная и красивенькая — тоже. Ничто в наших объятиях не похоже ни на что, что я доселе знала. И конечно, никакая это не заменительная терапия, а теплая, влажная, нежно-яркая игра, в которой не будет проигравших. Разве что, кроме этих, вокруг нас. Но они априори «не играли».

Мы потихоньку нацеловываемся и еще немного дразнимся губами, чмокаемся с пьяно-радостным хихиканьем, а пацаны даже не пытаются вклиниваться или во что-либо вникать. Только Йонас прозорливее — хоть и пьяная, вижу это по его стосковавшемуся лицу.

Они планировали подогреть нас, возможно, чтобы отдохнуть группой. Как видно, мы готовы и даже прелюдии не потребуется, она ж была только что?..

Соображаю, что по-хорошему такой расклад должен был бы показаться нам оскорбительным, но не собираюсь попусту принимать угощений, а впаривать кому-либо трэшевые инвестиции тоже не привыкла. Поэтому, будто резко протрезвев, ставлю два круга, затем — текилы на всех, мы чпокаем по четыре рюмки и всей компанией вываливаем из бара.

Стоим среди пацанов на набережной двумя ягодками в горьком шоколаде, я клубника, она малинка, и от нечего делать сладенько задираем с ней друг дружку.

Йонас, обычно чуждый до расстройств, поедает меня глазами, как будто хочет как можно больше отхватить от дефицитного десерта, прежде чем тот уберут окончательно. Вид у него, конечно, жалобный, даже страдальческий. Только пусть кто-нибудь другой его жалеет — я жалеть так и не научилась.

— Девчат, давайте че-нить замутим, — скулит он, очевидно, не в силах поверить, что сейчас я ускользну от него.

— Не-е-е, мы устали, — с пьяным хохотом отмахивается Рози.

Я — вот пьяная дылда — одной рукой «вишу» у нее на шейке и бормочу нечленораздельно: «мгм-м… устали…»

— Поехали отдохнем, — предлагает кто-то.

— Не-е, мне еще ее отвозить… — эта говнючка берет надо мной шефство. Отклоняя назойливые предложения Йонаса «проводить», Рози запихивает нас с ней в такси и везет к себе ночевать. Отсюда к ней ближе.

Остаток «вечера» я помню смутно — кажется, сама доковыляла к ней по лестнице, туфли в кулаке. Оттуда — густая, ровно-бархатная ночь.

Ближе к обеду просыпаюсь в незнакомой квартире в обнимку с чем-то теплым — это Рози.

— Привет, красотка, — шелестит мне она, сонно отирая остатки не смытой косметики.

Мы с ней в одном нижнем белье, причем, давлюсь от смеха, на ней — мое, а на мне — ее.

— Привет, шалопай, — говорю. — А у тебя удобный лифчик.

— А у тебя — трусики. А лифчик твой мне всю правую отдавил.

— Спала бы без лифчика.

— Косая была, снять не догадалась. Лови.

Обмениваемся «нательным». Целоваться больше не тянет.

— Слушай, — зеваю я. — Я там вчера не хулиганила?

— Да нет… — робеет-смущается Рози. — А могла бы?..

— Да мало ли… я сто лет так не на… — тут до меня доходит: — Сахарок, да я ж про выпивку! В смысле, плохо мне не было?..

— А-а-а… — тянет Рози с обрадованным облегчением.

Теперь мне все-таки хочется ее расцеловать, и я заключаю ее, полуголую, в объятия и ласково целую.

— Рози, ты — а-гонь, а наши вчерашние поцелуи — это просто сказка. Ты очень красивая девочка, но…

— …но тебе нравятся мужчины, — с готовностью кивает она, тоже меня обнимая.

— Мне нравятся мужчины.

— Мне тоже. И ты тоже очень красивая девочка.

— Умничка моя. За «девочку» — отдельное спасибо. Пойдем завтракать. Я угощаю.

Уезжаем на поздний бранч. Нигде ничего не находим и двигаем в ДольчеФреддо. И офигеваем — тут открыто, а сегодня дают не только мороженое.

— О-о, какие люди, — радуется хозяин. — Приветствую очаровательных дам.

— Это мы очарованы, — тянет Рози, — что у тебя сегодня такой выбор.

— Это я специально для вас. Как чувствовал.

— Давно устраиваешь бранчи? — интересуется Рози.

— Пару месяцев, как.

— Идет?

— Посмотрим. Кто его сейчас знает, по нынешним-то временам. А я подумал: дай, попробую.

Рози кивает с одобрительной улыбкой, а он — так вообще места себе не находит от счастья. Кажется, она никогда так много с ним не разговаривала.

— Возьмите ковриг, пока есть, — суетится хозяин.

— Ковриги! — чуть ли не хлопает в ладошки Рози, а хозяин улыбается ей с умилением.

— Вот сюда садитесь… — он «уходит» засидевшихся: — Die Herrschaften, господа же уже всё?.. — и присаживает нас.

— Ты неужели сам все это?.. — восклицает Рози, когда набираем завтрак, а хозяин только польщенно кивает, просит не забывать еще и про омлет с грибами.

Рози поясняет, что в Румынии таким и завтракают, а я нахожу, что после вчерашнего это «самое то».

— Сказала б ему, чтоб бросал мороженое и полняком на кафешное переходил, да только куда мы с тобой ходить-то будем?.. — шепчет мне Рози, а я лишь молча киваю, уписывая за обе щеки.

Рози наблюдает за мной и взгляд у нее вдруг становится какой-то странный, я бы даже сказала, сострадающий.

— Ты чего, сахарок?.. Я тебя часом не расстроила, хм-м?.. Когда отшила сегодня утром…

— Хей, это я тебя отшила… — смеется она. — И насчет мужчин я по-серьезке.

— Да я-то тоже. Что мы там вчера еще вытворяли-то? Не стриптиз же друг дружке устраивали?

От слова «стриптиз» за соседним столиком троица мужиков-парней с налитыми кровью глазами начинает заметно ерзать на стульях.

— Я-то и сама плохо помню. Просто показ нижнего белья, — хихикает она.

«Соседние» и вовсе смолкают и, не стесняясь, развешивают уши.

Рози видит это и, взяв меня за руку, понижает голос:

— Да нет… ты потом… плакала в кровати. Навзрыд прям.

— Какой кошмар, — сокрушаюсь я искренне. — Пить надо меньше. Тебе еще и утешать меня пришлось?.. Прости, а.

— Да ерунда, ты что. Слушай, тебе прям так плохо?

— Сразу «после» было плохо, — признаюсь просто. — Очень плохо.

— Зря мы, значит… ну, вместе с Каро… пакт стряпали…

— Смешная. И пакты ваши смешные. И без пактов ваших все состряпалось. Кстати, у меня к тебе просьба: за моей спиной больше не мути, ладно? Я сама во всем разберусь. И с Каро разберусь — коза, все никак старое забыть не может.

— Ты не рассказывала, — замечает Рози.

— Нечего рассказывать — сто лет назад было. И по отношению к ней, скорее, не было.

— Она, между прочим, говорила мне, мол, когда-то ты встала у нее на пути, но тот твой поступок не имеет ко всему этому никакого отношения.

— «Поступок»! Сама себе не врет пусть, — сержусь я. — И пусть не думает, что тебе врать может.

Рози снова смотрит на меня с сожалением:

— И спросить боюсь… ты его все-таки…

— …и правильно, не спрашивай. Все проходит. И все пройдет.

— А теперь тебе как?

— А теперь мне никак.

— Я не про похмельный синдром.

— Я тоже. Слушай, мне реально ничего не надо, — говорю вдруг с неожиданной для самой себя решительной серьезностью. — Ничего и никого.

— Конфет… да это… печально очень…

— А как я до него жила? — осведомляюсь.

— Ты у меня спроси, мне со стороны видней было. Такое слабонервным не показывают.

Тогда я поясняю — для нее ли, для себя ли самой:

— Так, как с ним, уже не будет. А с ним я не могу.

Рози, кажется, не в силах вынести сокрушающего удара этой горестной «истины». Выражение лица у нее такое, будто она вот-вот разревется и полезет меня жалеть.

Она тихо спрашивает:

— Не жалеешь, что…

— …не прогнулась под него? Не-а. Он бы тогда со мной совсем по-другому стал.

— Как с ней?

— Черт его знает. Да ладно, хватит о нем. И обо всем. Жизнь не только из этого состоит, — ободрительно улыбаюсь ей — или себе.

Нам пора.

— Девчонки, заняты? — догоняют нас в дверях. — Any plans for today’s Sunday?

Перед нами, щеголяя утомительно-показным «инглишем», формируется один из соседней красноглазой троицы, видимо, самый борзый — или «приспиченный» самый. Планы на сегодня-воскресенье, ага.

— А как же, — презрительно прищуривается на него Рози. — Отдохнуть от вчерашнего.

Внимание вниманием, но, когда ее клеят в такой вот тупой, ультимативно-наглой форме — этого она очень не любит.

— Так мы ж как раз об этом. Пошли отдохнем?

— Не, ребят, вы — не об этом, — сухо, но пока не стервозно замечаю я — Рози не обязана отфутболивать их в одиночку.

— А ты че сердитая такая? — перекатывается он на меня. — Че залупаешься?

Так, теперь грубо-тупой подкат перешел в еще более грубо-тупой наезд.

— Слышь, эта сука на «вчерашнем» не нагулялась, — вполоборота пиздит он своим.

Этот гад не просто цепляется к словам Рози, а намекает, что и сам вчера «там» был?..

— Так надо не с девочками, а с мальчиками, потому что, — включается второй из «троицы».

Так и есть.

— Нихуясе выебывается… и другую с толку сбивает…

— Слышь, а давай этим шлюхам ориентацию поменяем, — нарочито громко предлагает третий.

— Прикинь, они там не распечатанные, мож…

— Эта залупа точно — нет…

— Девки, давай мы вас женщинами сделаем…

— Га-а-а, бляди-целки…

Твою мать, как не заметила, что они все еще в жопу пьяные, как не заметила?.. «До сих» гуляли — и безрезультатно… От того, что никого не нагуляли, а на «платное» тратиться не хотелось, сейчас злые и неудовлетворенные, наезжают для виду больше, для слуху. Чтоб максимально гнусно обругать перед другими посетителями, грязью облить… Будто правда за путан принимают… Знают, что никто не заступится, свиньи… Кажется, ничто так не злит пьяных мужиков, как облом от девушек легкого поведения или девушек с виду «ебательных», но нетрадиционной ориентации или девушек и-то-и-другое. Твою мать, Берлин, а я-то думала, что нет в тебе места такому — зря думала… И откуда взялись в нашем любимом, уютном кафе такие отморозки?..

Прежде чем успеваю задать себе эту тучу вопросов, тем паче — сама себе на них ответить, двое из троицы вдруг в буквальном смысле виснут в воздухе, и их под их же маты за шкиряк выдворяет на улицу сам хозяин-бариста, а третьего — какой-то его не то официант, не то шифровавшийся секьюрити.

Продемонстрировав, что значительно здоровее этих говнюков и брутальные физразборки для них — не то, что «бранч», а завтрак-обед-ужин, мужики обещают им, что «ментура в пути, бля», «у меня там знакомых дохуя, ты сюда не суйся», «узнаю, что еще до девушек доебывался — урою… твои яйца схаваешь».

Безусловно, у наших защитников сразу несколько козырей: одни уже татухи на их широченных руках — это ж визитки какой-нибудь там группировки?.. Они ж сами, как пить дать — из какой-нибудь балканской мафии? Может, гопники-обидчики вообще приняли их, как минимум, за наших сутенеров. А с сутенерами даже ушлепки похрабрее — и те не связываются.

Они уходят, но до меня, увы, доносится, как самый борзый из них говорит другим, что мол, «эту залупу повыше» — меня, то есть — знает, так как его «брательник младший у ее мамаши учился раньше… га-а-а… мать — училка, дочь — проститутка».

Меня все еще очень неприятно трусит.

Рози переполняют эмоции совсем иного характера, и она чуть ли не бросается на шею к хозяину-баристе:

— Спасибо, Сорин.

— Не вопрос, милая, — говорит тот ласково, и недавняя свирепость моментально сменяется неподдельной скромностью большого, сильного, матерого, но в общем-то добродушного мужчины. Настоящего мужчины, замечаю про себя.

— Первый раз их тут вижу, — сетует он. — И последний. Мне так приятно, что ты знаешь, как меня зовут. Рози. Ты не из Букурешти сама?

— Из Констанцы. А мне как приятно. А это…

— …Кати, — представляюсь я, а свою благодарность, для него, возможно, не столь важную, как ее благодарность, выражаю словами: — Мне тоже очень, очень приятно.

Глоссарик

выписываюсь из реестра — подразумевается государственный коммерческий реестр, в котором ведутся записи о руководящих лицах предприятий

Авиация (англ. Aviation) — алкогольный коктейль на основе джина, вишнёвого ликёра мараскино, фиалкового ликёра Crème de Violette и лимонного сока

Москау мьюл (англ. Moscow Mule) — Московский Мул или упрямец, коктейль на основе водки, имбирного пива и лайма, который подают в медной кружке

Букурешти — Бухарест

Констанца — имеется в виду румынский город, крупнейший морской порт Румынии на Черном Море

Конец третьей части

Больше книг на сайте — Knigoed.net