Грешная жизнь герцога

Глава 12

Обед прошел гораздо лучше, чем ожидала Пруденс. Тетя Эдит узнала новость от мужа еще до возвращения Пруденс с Литтл-Рассел-стрит, она была непривычно молчалива, чему Пруденс была рада. Дядя Стивен, напротив, без умолку разговаривал и время от времени повторял, как он польщен тем, что герцог Сент-Сайрес скоро сделается членом их семьи. Ни Миллисент, ни Роберта не было: Миллисент не появилась, сославшись на жестокую головную боль, а Роберт предпочел остаться дома у постели своей матери. Рис, как всегда, вел себя безупречно по отношению к ее тете и дяде, с такой легкостью сглаживая моменты неловкости, что, несмотря на обиженное молчание Эдит, все прошло гладко – к большому облегчению Пруденс.

В течение двух дней газеты пестрили сообщениями о помолвке, но Пруденс решила не обращать на них внимания, потому что она считала оскорбительными ехидные выпады газетчиков. Они не только прозрачно намекали на практические мотивы, якобы двигавшие Рисом, они то же самое писали о ней, представляя ее заурядной девицей, собирающейся расчистить себе путь наверх с помощью денег. Находя такой вздор в каждой публикации, попадавшейся ей на глаза, Пруденс перестала заглядывать в газеты.

В эти дни обговаривался брачный контракт, касающийся имущества, и хотя доля дяди была достаточно щедрой, двадцать тысяч фунтов в год, Эдит была недовольна, потому что ее дорогой Роберт получал только пять тысяч, жалкие гроши, по ее мнению. В общении с герцогом она оставалась холодной, хотя по необходимости была вынужденно любезной с его родственниками и знакомыми, когда они начали приезжать в «Савой» с поздравлениями. Пренебрежение родственниками герцога могло отрицательно сказаться на социальном положении семьи, и хотя Эдит не одобряла этот брак, она не собиралась терять преимущества, даваемые такими связями. Матери Риса не было в Лондоне, но другие члены семейства и многочисленные друзья завалили их приглашениями на обеды, приемы и вечеринки. Эдит не могла отклонять их, поскольку они приходили от людей, занимающих гораздо более высокое положение в обществе, чем ее собственное, но Пруденс с изумлением отметила, что она ухитрилась добиваться приглашений также для Роберта и Миллисент, помогая им подниматься по социальной лестнице.

Бракосочетание было назначено на 17 июня, и это добавляло Пруденс хлопот. Если девушка выходит замуж за герцога, организация свадьбы – тяжелая работа. Очень хорошей помощницей оказалась Уоддел, которая по Закону о народном образовании 1870 года прошла обучение и умела читать, писать и считать. За несколько дней Уоддел из горничной превратилась в ее секретаря.

Несмотря на помощь Уоддел, к концу месяца, заполненного ленчами, балами, вечеринками, Пруденс совсем выдохлась. Рис заверил ее, что после свадьбы станет легче, но эти сумасшедшие недели дали ей представление о жестких требованиях, предъявляемых обществом к герцогине.

Пруденс заметила, что все увеличивающийся список приглашений не угнетает Уоддел, ведь ее молодой человек, мистер Фейн, закрепился на должности камердинера Риса – обнадеживающее обстоятельство, которое давало Уоддел много поводов для улыбок.

Однако жизнь Пруденс вовсе не была ложем из роз. Хотя ощущение счастья не покидало ее, в этой новой жизни она оказалась странно одинокой. Ежедневно встречаясь с множеством людей, она мало виделась со своими подругами, потому что у девушек с Литтл-Рассел-стрит не было времени наносить визиты, ходить по магазинам и в гости. Она также почти не видела своего жениха, который выполнял обязанности, налагаемые его титулом, и занимался делами. Не было никакой возможности спокойно провести время и поговорить.

Когда пришло время отправляться в поездку по владениям Риса, Пруденс была рада покинуть суетный Лондон с его изматывающим темпом жизни.

Они путешествовали на собственном поезде, состоящем из девяти роскошных вагонов, в которых размещались столовая, гостиная, библиотека, курительная комната, помещения для прислуги, кухня. В каждом из трех спальных вагонов были гостиная, собственно спальня и ванная. Один спальный вагон предназначался для Пруденс, второй – для Риса, тетя и дядя Пруденс размещались в третьем.

Когда поезд отправился в путь с вокзала Виктория, Пруденс и ее горничная принялись осматривать ее апартаменты и были потрясены их роскошью. Здесь были толстый ковер, ванна из итальянского мрамора, позолоченные светильники и мебель из дубового капа. Окна спального купе Пруденс закрывали шторы из зеленого бархата.

– Боже мой, Уоддел, – сказала она, бросая шляпку на стеганое одеяло из того же бархата, – это же «Савой» на колесах.

От двери раздался тихий мужской смех. Это из гостиной в спальню вошел Рис.

– Действительно похоже, – согласился он, подходя к Пруденс. – Вам нравится?

– Нравится ли мне все это? – Она засмеялась, обводя рукой окружающее. – Кому же не понравится путешествовать по стране вот таким образом?

– Рад слышать это, потому что это все ваше.

– Что?

– Считайте этот поезд свадебным подарком. – Он положил руки ей на плечи, наклонился и поцеловал ее.

– Ваша светлость, – взмолилась Пруденс, глядя на горничную. Уоддел, казалось, была целиком занята сортировкой чемоданов, которые доставил носильщик, но Пруденс все же была смущена. Когда она снова взглянула на Риса, он улыбался, от чего в уголках его глаз собрались морщинки. – Я сказала что-то смешное? – спросила она.

– Мы помолвлены, Пруденс. Вы теперь можете называть меня по имени. И, – добавил он, не отводя губ, – раз мы помолвлены, я имею право целовать вас. – Рис снова поцеловал ее.

От прикосновения его губ начало распространяться тепло – то же самое она чувствовала, когда Сент-Сайрес поцеловал ее месяцем раньше на Литтл-Рассел-стрит, – будто на нее вылили теплый мед. Как ни прекрасно это было, Пруденс остро осознавала присутствие в помещении третьего человека. Она задвигалась в его руках.

– Рис, – напомнила она ему в сильном смущении, одновременно испытывая удовольствие оттого, что произносит его имя, – мы не одни.

Он проигнорировал ее слова.

– Нам позволено целоваться при слугах.

– Не надо, право же!

Рис поцеловал ее в нос.

– Вы, моя прелесть, жеманница.

– Вовсе нет! – возмутилась Пруденс, но сказала это шепотом. – Я просто… сдержанная.

– Уоддел, – сказал Рис, не отрывая глаз от лица Пруденс, – мистер Фейн хочет показать вам устройство прачечной. Ступайте найдите его.

– Да, ваша светлость. – Девушка мгновенно оказалась за дверью.

– Наконец-то одни, – пробормотал он. – Вы видите, как это просто? Прикажите слугам уйти, и они уйдут. – Рис снова склонился к Пруденс, на этот раз его губы прижались к ее шее выше воротничка блузки. – А в качестве герцогини вы должны научиться приказывать слугам.

Ощущение его губ на коже было таким опьяняющим, что у Пруденс закружилась голова, но она попыталась сохранять здравомыслие.

– Тетя Эдит может войти в любой момент, – напомнила она, слабо упираясь ладошками в его грудь в неясном желании оттолкнуть, но ей не стоило этого делать, потому что Рис не обращал на ее попытки никакого внимания. Напротив, он взял ее лицо в ладони.

– Горничная вашей тети не даст ей отойти, потому что занимается распаковкой гардероба, – объяснил он и стал покрывать поцелуями ее лицо: лоб, щеки, подбородок. – Уверен, что на это потребуется, по крайней мере, час. Ваш дядя в курительной, обсуждает поезд со стюардом и буфетчиком, который не даст им уйти в течение того же часа. Удивительно, – добавил Рис, прокладывая дорожку из поцелуев к уху, – как много можно добиться, хорошо распорядившись несколькими соверенами.

– Вы подкупили слуг, чтобы не дать прийти тете и дяде? – спросила Пруденс, задыхаясь от того, что чувствовала его губы на чувствительной коже своего уха.

– Именно так. – Рис взял мочку уха в рот и принялся мягко покусывать. Затем он подхватил Пруденс, крепко обняв за талию. – Вам понравилось, когда я поцеловал ваше ушко, правда? – прошептал он.

– Мне кажется… – Пруденс замолкла, потому что в крепких объятиях ей стало тяжело дышать. – Я думаю, что вы добились своего.

– Чего я добился? – Его голос был низким и хриплым, тепло его дыхания бросало ее в дрожь.

– Тем вечером в опере вы сказали, что хотели бы видеть меня опьяневшей. – Пруденс застонала, потому что Рис покрывал поцелуями ее горло. – Мне представляется, что сейчас я опьяневшая.

Он нежно засмеялся и свободной рукой запрокинул ее лицо:

– Тогда поцелуйте меня, опьяневшая девочка.

Пруденс встала на цыпочки и обвила руками его шею. Ее губы охотно раскрылись. Когда он крепче прижался к ее губам, его язык соприкоснулся с ее языком, и она, изумленная, невольно дернулась. Но его рука крепко удерживала ее. Поцелуй был таким сладострастным, таким чувственным, что Пруденс подумала, что Рис, должно быть, научился так целоваться у француженок, танцующих канкан. Она испугалась, что сама, оказывается, такая же чувственная, потому что когда Рис оторвался от нее, она продолжила движение, чтобы не вынимать язык из его рта.

От этого в Сент-Сайресе, казалось, что-то воспламенилось, потому что он издал хриплый звук и вжался в нее, вынуждая отступать назад. Прежде чем Пруденс смогла догадаться о его намерениях, она обнаружила, что проваливается в мягкость матраса.

– Что вы делаете? – задохнулась она, потрясенная мощью его тела, когда он оказался сверху.

– Вы слегка опьянели. Я хочу напоить вас как следует. – Рис начал исполнять обещанное, целуя ее снова и снова; от его нежных, медленных, крепких поцелуев болезненное тепло распространилось по всему телу, отчего Пруденс показалось, будто она в самом деле пьянеет.

Там, где его тело прижималось к ней, оно было каким-то особенно твердым. Прожив большую часть жизни в сельской местности, Пруденс знала, что это означает, знала, что должна остановить Риса, но, когда она задвигалась под ним, ей стало так хороша, что она не смогла найти в себе силы сказать «нет». Стыдясь, она закрыла глаза и наслаждалась ощущением его тела, прижатого к ней. «Должно быть, я пьяна», – решила Пруденс, потому что никогда, даже в самых тайных романтических грезах, она не могла вообразить, что мужчина может подарить ей такие ощущения.

Но как бы ни кружилась у нее голова, какими бы сладостными ни были новые ощущения, она не полностью утратила разум. Когда его рука скользнула между их телами, она безотчетно догадалась о его намерениях, а когда Рис начал расстегивать ее жакет, она положила ладони ему на плечи, чтобы остановить его. Это было символическое сопротивление, потому что его поцелуи, казалось, лишили ее воли.

Рис не обращал внимания на ее нерешительный протест и продолжал целовать ее, просовывая руку за жакет. Он положил ладонь ей на грудь, слегка сжав ее через слои одежды – лиф, корсет и рубашку. Когда его рука задвигалась, ощупывая и лаская грудь, Пруденс застонала от удовольствия, но когда он начал расстегивать пуговицы на лифе, она поняла, что ее девственность в серьезной опасности.

Пруденс отняла губы, сделала глубокий вздох, потому что ей не хватало воздуха, и снова попыталась оттолкнуть его, на этот раз прилагая больше усилий.

– Мы должны остановиться.

– Почему? – Рис наклонился и поцеловал ее в ямочку у горла, продолжая расстегивать пуговицы. – Это то, что делают женатые люди.

– Мы еще не женаты.

– Свадьба через шесть недель. Мне кажется, этого достаточно.

Пруденс закрыла глаза и покачала головой.

– Я порядочная девушка, – сказала она, стараясь напомнить им обоим об этом факте.

Рука Риса скользнула внутрь ее блузки.

– Я и отношусь к вам как к порядочной женщине.

Он казался искренним, но ни одному мужчине, даже такому благородному, как Рис, нельзя доверять в такой момент. Ее собственная мать познала это дорогой ценой, как и многие девушки из меблированных комнат. Пруденс заставила себя вспомнить, сколько раз миссис Моррис уединялась в гостиной, выслушивая рассказы девушек о том, что обещали мужчины; подавала носовые платки, расспрашивала о семье и порой тихонько советовала уехать в деревню – семь месяцев или около того на свежем воздухе, где-нибудь в тихом местечке в Гэмпшире пойдут на пользу разбитому сердцу. Только вот когда Рис кончиками пальцев касался обнаженной кожи выше кружевного края ее нижней рубашки, а его ладонь обхватывала ее грудь, вспоминать предостерегающие истории было трудно.

Пруденс колебалась. Они должны пожениться, это только дело времени. Но может быть, ее мама тоже так думала? Свадьба, которую обещал отец Пруденс, так никогда и не состоялась, в результате на свет появилась она. В панике Пруденс схватила Риса за запястье.

– Мы не должны, – зашептала она, открывая глаза. – Только после свадьбы.

Он замер, его горячее дыхание обжигало ей горло.

– Пруденс, я хочу прикасаться к вам. Я хотел этого, мечтал об этом с самого первого момента, как только увидел вас.

Его слова тронули ее до глубины души, но в попытке остаться добродетельной и не терять рассудок она еще сильнее сжала его запястье.

– Я не зайду слишком далеко, – сказал он, уткнувшись в ее горло. Но так как она продолжала упорствовать, он сделал глубокий вдох, склонился над ней, заглядывая в глаза и продолжая ласкать ее грудь, а потом перенес тяжесть тела на другую руку. – Я даю вам слово. Только не надо останавливать меня сейчас. – Его ладонь сжалась, он, тяжело дыша, закрыл глаза. – Бога ради, не сейчас.

Он благородный человек. Она знала это совершенно точно. Он не может обмануть ее.

Пруденс отпустила его запястье.

– Пусть не сейчас, – прошептала она, не в силах отказать ему.

Его рука отправилась под ее корсет и нижнюю рубашку. Его пальцы потрогали сосок, и она вскрикнула, резко дернувшись всем телом. Она хотела оттолкнуть его, но его бедра пригвоздили ее к кровати, и она могла только беспомощно извиваться под ним, когда он ласкал ее сосок. В глубине ее горла родился стон, и Рис поцеловал ее, долго и крепко, и стонал вместе с ней.

Когда он целовал ее, его ладонь сжималась, крепче обхватывая ее грудь и играя с ее соском в тесном пространстве, ограниченном одеждой. Пруденс ворочалась под Рисом, но вес его тела стеснял ее движения, а кроме того, внутри ее нарастало странное напряжение. То, что он делал, дарило удовольствие, заставляя хотеть большего. Когда он высвободил руку и перекатился на бок, она снова застонала, на этот раз от разочарования.

Рис озорно засмеялся, Пруденс ощутила его теплое дыхание у своей шеи.

– Я думал, вы хотите, чтобы я остановился, – прошептал он и, взявшись за ее юбку, потянул ее вверх. – Вы и сейчас хотите остановить меня?

Она покачала головой, неспособная мыслить, погруженная в свои ощущения.

– Не сейчас, – с трудом произнесла она. – Не сейчас.

Рука Риса скользнула под ее нижнюю юбку, двинулась вверх по ноге, по бедру и оказалась между бедер. Его прикосновение обожгло ее через тонкую ткань панталон. Затем его пальцы скользнули внутрь… Когда Рис дотронулся до темных завитков ее лона, Пруденс почувствовала, как все ее тело заливает краской стыда.

– Я могу остановиться, – сказал он, кончиком пальца лаская самое интимное местечко. – Вы этого хотите?

Пруденс попыталась что-то сказать, но сумела произнести только «ннн…», потому что тело ее горело от постыдного возбуждения, возбуждения, которое усиливалось от каждого прикосновения его пальцев. Он поглаживал ее, и она могла слышать, как из ее горла вырываются странные звуки, каких она никогда раньше не издавала, примитивные, высокие звуки, похожие на издаваемые животными. Тело ее задвигалось маленькими толчками, которые она не могла остановить.

– Что теперь? – мягко спросил Рис. – Если вы не хотите меня остановить, то чего вы хотите, дорогая моя?

Пруденс не знала, что ответить. В ней угнездилась потребность, которой не было названия. Она потрясла головой, беспомощная, не в состоянии сформулировать то, чего не понимала.

– Может быть, вот этого? – Его палец начал совершать круговые движения вокруг одной особенной точки – очень легкие движения, которые тем не менее заставляли Пруденс всхлипывать от наслаждения. – Вы этого хотите?

– Да! – Она тяжело и часто дышала, безнадежность и неистовство овладели ей, она ничего не могла произнести, кроме одного этого слова. – Да, да, да!

После все чувства вихрем закружились внутри ее и слились в огненный шар. Наслаждение стало невыносимым. А когда все внутри ее вспыхнуло и взорвалось ослепительно белой вспышкой, за которой последовали волны самого восхитительного наслаждения, которое Пруденс когда-либо испытывала, она выкрикнула его имя. Рис продолжал ласкать ее, и волны следовали одна за другой, а Пруденс повторяла его имя.

Когда ощущение неистовой эйфории угасло, она обнаружила, что он убрал свою руку. Она открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней.

– Боже мой, – прошептала она, изумленная теми необыкновенными вещами, которые он с ней проделал.

Рис улыбнулся ее словам, и ее сердце снова сжалось от болезненной сладости, которую она всегда испытывала, когда видела его улыбку.

Она улыбнулась в ответ:

– Вы сдержали свое слово.

Он поцеловал ее в нос и опустил ее юбки.

– Чертовски героический поступок с моей стороны. – Рис произнес эти слова как бы легким, небрежным тоном, но его дыхание было неровным, словно он бежал, и Пруденс все еще чувствовала напряженность в его теле, касавшемся ее бедра. Она снова подумала о рассказываемых шепотом в доме на Литтл-Рассел-стрит историях, в которых неизменно обличалась животная натура мужчин, так что она понимала, что ему было нелегко сдержать слово.

– Очень героический, – согласилась она, касаясь его лица. Рис не двигался, склонившись над ней, а Пруденс водила пальчиком по его худощавым щекам, по квадратному подбородку, по густым каштановым ресницам.

Этот мужчина скоро должен стать ее мужем. Из всех женщин на свете он выбрал ее, ее он находил соблазнительной. Она была единственной, на которой он хотел бы жениться, ее он пожелал сделать матерью своих детей, с ней он хотел разделить свою жизнь. То, как он трогал ее, было самым восхитительным из испытанного ею за всю жизнь. Сердце ее переполняло счастье.

– Я люблю вас, – прошептала она.

Его улыбка угасла, и она почувствовала смутную тревогу. Но он снова заулыбался, глядя на ее рот.

– Я надеюсь на это, пьяная девочка, – пробормотал он, закрывая глаза и целуя ее, – потому что вы выходите за меня замуж.

При этих словах и от поцелуя ее тревога моментально улетучилась, а счастье вернулось в десятикратном размере. Когда поцелуй стал крепче, душа Пруденс открылась навстречу Рису, расцвела, как цветок под яркими лучами солнца.

Уинтер-Парк в Оксфордшире, ближайшее к Лондону имение Риса, был первым местом назначения. Его построили в 1820 году, и он был одним из самых значительных владений герцога, о чем Рис сообщил за ленчем в столовом вагоне, явно не желая вдаваться в детали.

– Вы вскоре сами все увидите, дорогая, – сказал он Пруденс, отклонив ее вопросы. – Мы прибудем туда к чаю.

Его голос звучал безмятежно, он улыбался, но Пруденс, глядя на него с противоположной стороны стола, почувствовала, что улыбка на этот раз была маской. Когда Рис сменил тему и стал расспрашивать дядю Стивена о его имении в Суссексе, она уверилась в своем предположении. У нее снова появилось ощущение, как тогда, на пикнике, словно между ними захлопнулась дверь.

По его собственному признанию, имения были совершенно запущены, и его состояние можно было объяснить смущением, но ей казалось, что за этим кроется нечто большее. Пруденс хотелось расспросить его, но мешало присутствие тети с дядей, и она посчитала, что ей следует на время усмирить свое любопытство.

Поезд прибыл в Данстебл днем. За час до запланированного чаепития нанятый экипаж въехал на посыпанную гравием подъездную аллею и остановился у массивного, причудливого здания из серого камня, похожего на средневековый замок из книжки, но так как построено оно было менее семидесяти пяти лет назад, его никак нельзя было назвать замком.

По прибытии они узнали, что в особняке сейчас находится мать герцога. Памятуя, что Рис сказал ей об этой женщине в Национальной галерее, Пруденс не без внутреннего веселья гадала, в самом ли деле леди Эдвард Де Уинтер способна сожрать тетю Эдит в один присест, потому что она была не прочь посмотреть на это.

Однако Пруденс сомневалась, что Рис разделит ее удовольствие. Он признался, что не ладит с матерью. Но если он и был недоволен, узнав, что мать остановилась в Уинтер-Парке, он не показал этого.

– Замечательно, – сказал он Чаннингу, дворецкому, когда они вошли в огромный холл с монументальной лестницей, – значит, мы увидимся за обедом.

– Я полагаю, что леди Эдвард желает быть представленной мисс Абернати за чаем, ваша светлость. Она жаждет познакомиться с невестой.

– Да уж, держу пари, что так и есть.

В его голосе Пруденс послышалось что-то новое, тяжелое, перекликающееся с суровой готической архитектурой холла, холодное и пугающее, но когда она посмотрела на него, он снова надел улыбающуюся маску.

– Пусть будет за чаем, – сказал он. – Чаннинг, пожалуйста, проводите наших гостей в их комнаты и распорядитесь насчет багажа, хорошо? – Он повернулся к Пруденс и ее тете с дядей – Я оставляю вас отдыхать. Увидимся за чаем. А сейчас я должен встретиться со своим управляющим. Вы извините меня?

Он поцеловал Пруденс руку, но это был формальный, торопливый жест. Поклонившись ей и тете с дядей, он ушел. Каблуки его туфель громко стучали по черно-белому мраморному полу – Рис шел так быстро, что почти бежал.

Пруденс с беспокойством проводила его глазами, гадая, что в таком безобидном разговоре заставило его практически броситься вон из дома. Она вспомнила, как тогда, на Литтл-Рассел-стрит, он был против того, чтобы отправиться осматривать его владения. Он согласился только потому, что этого хотела она.

– Сюда, мисс, – позвал ее дворецкий, и Пруденс последовала за остальными по невероятной лестнице. Это было фантастическое сооружение с балясинами и перилами из резного камня. Звуки их шагов гулким эхом разносились в пространстве, отражаясь от холодного серого камня. Пока они поднимались по ступеням, Пруденс рассматривала окружающее и не могла не испытывать трепет, потому что дом был похож на норманнский кафедральный собор. Он даже не был главной резиденцией герцога, и все равно был невероятно великолепен, хотя Пруденс подумала, что горгульи на балясинах перил в конце лестничных маршей уж очень жуткие. Этот дом свидетельствовал о славе и власти старого аристократического рода.

Поднимаясь по лестнице вслед за дворецким, она успевала бросить взгляд на другие помещения и отметила, что хотя мебели было немного, ковры потерлись, а занавески выцвели, дом оказался не в таком катастрофическом состоянии, как можно было бы ожидать из слов Риса.

Ее спальня в сравнении с помещениями, мимо которых она проходила, была почти роскошной: толстый турецкий ковер, красивые пейзажи на стенах, кровать красного дерева с парчовым балдахином цвета слоновой кости. Занавески на окнах были того же цвета. Пруденс подошла к одному из окон. Внизу оказался заросший высокой травой аптекарский огород. За ним простиралась лужайка, усыпанная одуванчиками, в обрамлении переросших кустов живой изгороди. За лужайкой виднелся прямоугольный пруд, окаймленный плауном, с искусственными каменными развалинами на заднем плане. Дальше на многие мили тянулись парк и лес. Хотя все носило печать некоторого небрежения, это было прекрасное поместье, имевшее гораздо более благородный вид, чем что-либо виденное ею раньше. И уж точно это далеко ушло от Литтл-Рассел-стрит.

И ей предстояло стать хозяйкой всего этого и четырех других имений. Как и все, что случилось в ее жизни за последнее время, Пруденс по-прежнему представлялось нереальным, что она станет герцогиней. Его герцогиней.

Она стояла у окна, но расстилавшийся перед ней вид словно перестал существовать, потому что она подумала о своем будущем муже. Щеки у нее запылали – она вспомнила то, что случилось в ее спальне в поезде, то, что он делал с ней, прикосновения, которые приводили к таким неожиданным восхитительным последствиям, взрыву ощущений, о существовании которых она не подозревала. Даже сейчас в тех местах, которые Рис трогал, кожа ее, казалось, горела, и, закрыв глаза, с участившимся дыханием, Пруденс стала воображать его руки на своем теле.

Скрип двери прервал греховные грезы, Пруденс вздрогнула и втянула голову в плечи, щеки ее горели. Она снова стала смотреть в окно, но краешком глаза наблюдала, как в комнату вошла Уоддел, а следом за ней две другие горничные в серых платьях с белыми фартуками и в белых чепцах. Они принесли мыло, полотенца и большие кувшины с горячей водой. Следуя указаниям Уоддел, они оставили все это на туалетном столике, присели в реверансе и удалились, закрыв за собой дверь.

– Что вы думаете об этом доме, Уоддел? – спросила Пруденс, прислоняясь спиной к окну и наблюдая за горничной, открывшей один из стоявших на полу дорожных сундуков.

– Роскошное имение, да, мисс? – Уоддел вынула из сундука розовое платье из французского шелка и вопросительно подержала его на руке. Пруденс одобрительно кивнула, и горничная положила платье на кровать, рядом положила длинный, до пола, жакет, после чего начала вынимать из сундука нижнее белье. – Только дом кажется немного пустым, – добавила она, ставя на пол у кровати атласные туфельки цвета слоновой кости.

Пруденс вспомнилось, как гулко звучал голос Риса над серым камнем лестницы, и дрожь пробежала по ее телу от непонятного страха.

– Это холодный дом, – сказала она, удивленная собственными словами. – Уинтер-Парк[4] – подходящее для него название. Я не… я не думаю, что он мне нравится.

Уоддел прекратила свое занятие и огляделась:

– Но у вас просто замечательная комната. Мистер Фейн сказал мне, что его светлость приказал обставить ее самым лучшим образом.

– Вот как?

Горничная кивнула, и приятное тепло охватило Пруденс от такой заботливости, изгнав дурное предчувствие. Но когда спустя полчаса она появилась в гостиной, то снова почувствовала озноб.

Стоило ей войти в гостиную, как холод охватил ее, точно по комнате гулял арктический ветер. Рис стоял у камина, прислонясь к облицовке, в непринужденной, какой-то вялой позе, но Пруденс чувствовала, что он напряжен. Во время официального представления она снова заметила, как дрогнул его голос, когда он представлял ее своей матери.

– Моя дорогая. – Леди Эдвард Де Уинтер вышла вперед. Руки ее были раскрыты в приветственном жесте, она улыбалась, но, глядя на лицо женщины, Пруденс не обманывалась. Когда Рис сказал, что его мать может разрезать тетю Эдит на кусочки, сожрать ее, а кости бросить собакам, Пруденс думала, что он преувеличивает. Она ему не поверила. Теперь верила.

Тем не менее, леди Эдвард явно была когда-то очень красивой. Внешне они с сыном в чем-то походили друг на друга, но если зеленые, с серебром, глаза Риса рождали, в памяти Пруденс луга ранней осени, то глаза этой женщины были похожи на льдистые зеленые драгоценные камни. Улыбка Риса согревала, как солнечные лучи, а улыбка этой женщины казалась результатом волевого усилия, как будто она боялась, что ее неподвижное лицо может распасться. Пруденс, которая доверяла своим первым впечатлениям, знала, что никогда не встречала более холодной женщины.

– Как поживаете? – пробормотала она, глядя на Риса, который также представил своей матери мистера и миссис Федергилл.

Пруденс ощутила, что он снова надел маску, маску уважительного сына.

Леди Эдвард разливала чай, была внимательна и любезна, спросила о том, как они доехали из Лондона, и о планах на предстоящие недели. Когда она поднялась и прошла через комнату, чтобы подать Рису чашку с чаем, он с улыбкой принял чай из ее рук.

– Ухаживаете за мной, мама? – небрежно спросил он. – Как это… по-матерински.

– Я всегда старалась изо всех сил, – сказала она, тоже отвечая ему улыбкой.

– Разумеется.

Пруденс наблюдала за ними, чувствуя, что за этим вежливым обменом словами что-то кроется, какие-то сильные чувства, а потом, глядя, как они улыбаются друг другу, она поняла, что именно.

Они ненавидели друг друга всеми фибрами души.

Леди Эдвард с видом материнской привязанности похлопала сына по плечу, вернулась на свое место и повернула разговор на организацию свадьбы. Она предложила приехать в Лондон и принять участие в приготовлениях, помочь всем, чем сможет. Однако Пруденс, все еще не спускающая глаз с Риса, решила, что, несмотря на множество хлопот, связанных со свадьбой, она не будет искать помощи будущей свекрови. Она пробормотала что-то вежливое и уклончивое.

Гостей стали обносить пирожными. Все с удовольствием угощались, только Рис отказался, сославшись, что ничего не хочет.

– Ни одного пирожного? Никаких лепешек и джема? – засмеялась Эдит. – Как необычно. Большинство мужчин любит сладкое и зачастую просто пожирает все это за чаем.

– В самом деле? – ровным голосом сказал Рис. – Я сам предпочитаю плотную еду с чаем. Воспоминания детства, наверное.

Его голос звучал весело, улыбка была дружелюбной, и все же волосы на шее у Пруденс встали дыбом.

Ей нужно было что-то сказать.

– Леди Эдвард, я очень хотела бы знать, каким его светлость был мальчиком. Что он предпочитал на ужин с чаем?

Последовала пауза, потом леди Де Уинтер издала вежливый смешок:

– Мне кажется… да, я думаю, это всегда была «жаба в норе».[5]

– Удивительно, что вы знаете это, мама, – протянул Рис, – потому что не думаю, что вы хотя бы раз поужинали с нами. На самом деле я не помню, чтобы вы когда-либо заглянули в детскую, когда мы с братом были маленькими. Обычно вы пребывали в Париже.

Сидя рядом следи Эдвард на диванчике, Пруденс почувствовала, как та напряглась и затаила дыхание. В воздухе повисло нечто такое, отчего в животе у Пруденс сжался комок. Что-то было очень плохо, но она не понимала что.

– Дядя Ивлин, – мягко продолжал Рис, – вот кто любил ужинать с нами. В то лето, когда мы были здесь, он пользовался любым случаем, чтобы навестить нас в детской. Он и играл с нами. Особенно в краба. – Последовала долгая пауза. – Дядя Ивлин любил эту игру.

Звяканье фарфора заставило Пруденс взглянуть на руки леди Эдвард. Они дрожали, чашечка с блюдцем в ее дрожащих руках издавали «клинг-клинг-клинг», но в напряженной тишине комнаты эти звуки воспринимались как выстрелы.

Рис поставил свою чашку на каминную полку.

– Прошу меня извинить, но я должен пройтись по парку и посмотреть, что там нужно сделать. С тех пор как я был здесь в последний раз, им совсем не занимались.

Он еще раз откланялся и быстро ушел. Пруденс тоже поставила свой чай, извинилась и последовала за Рисом. Ей почему-то не хотелось оставлять его одного.