Грейте ладони звездами

Пролог

Отец поднимается по лестнице, и его голова показывается над козырьком крыши.

– Привет, милая, чем занимаешься?

Я улыбаюсь в темноту.

– На звезды смотрю... как всегда.

– Можно с тобой? – спрашивает он, наперед зная ответ на заданный вопрос.

– Конечно. Я припасла тебе местечко на покрывале!

Отец, наигранно покрякивая, перекидывает ногу через верх лестницы и взбирается-таки на крушу, потягивается, блаженно втягивает пряный ночный воздух и наконец укладывается рядом со мной на покрывале.

Так мы и лежим: бок к боку, рука к руке...

У нас даже мысли сходятся: в этот момент мы думаем только о звездах... О тех далеких, перемигивающихся точках в ночном небе, от вида которых сбивается дыхание!

– Однажды люди смогут летать в космос вроде как на курорт, – произносит отец с мечтательной интонацией, так хорошо знакомой по нашим привычным разговорам на крыше. – Собираешь чемодан, садишься в космический корабль – и через несколько часов загораешь на каком-нибудь ныне неизвестном астрономам Плим-плам-плабусе в созвездии Вечной Мечтательности.

Я прыскаю со смеху, как это обычно и бывает... А отец продолжает фантазировать на заданную тему, водя кончиком указательного пальца от одной мигающей точки к другой.

– Смотри, – прерывает он свои же рассуждения, указывая на скопление звезд в районе Малой Медведицы. – Звезда упала! Загадывай желание. Быстро!

Послушно прикрываю глаза и загадываю: встретить Маленького Принца и улететь с ним на планету Баобабов к его взбалмошной Розе.

Я знаю, что отец загадал то же самое... Он говорит, что всегда загадывает одно и то же с семилетнего возраста, когда мама впервые прочитала ему историю Маленького Принца – мне уже десять... и я в шутку делаю то же самое. Почти в шутку...

Впервые я услышала историю Маленького принца в пятилетнем возрасте и мало что поняла, только расплакалась, тронутая грустными интонациями в голосе отца, дочитывающего историю в вечерних сумерках летней ночи... И долгое время после этого считала его преклонение перед детской, как мне казалось, книжицей практически смехотворным: большие папы не могут любить детские книжки... Но он любил, и это уже намного позже я поняла, что в этой «детской» книжице смысла, пожалуй, побольше, чем во многих взрослых историях. Папа и тогда уже знал об этом – а я нет.

– Как ты думаешь, – спрашиваю я, – Маленькому принцу понравились бы наши звезды? Стал бы он наблюдать за ними, подобно нам лежа на крыше старого сарая?

И отец треплет меня за отросшую челку:

– Конечно, глупышка, конечно, он бы стал смотреть с нами на звезды... Иначе и быть не может. – Потом недолго молчит и добавляет: – И ты никогда не переставай смотреть на них, милая! Всегда смотри на звезды...

– Именно так я и делаю.

– Я знаю, знаю... Просто, – он как будто бы подбирает слова, – у каждого они свои эти звезды, Джессика, однажды ты сама поймешь это, только я хочу, чтобы твои горели ярче всего... чтобы они были как россыпь смеющихся бубенцов, от взгляда на которые тебе хотелось бы улыбаться.

Тогда я ничего не поняла, это было слишком сложно для моего детского восприятия, но теперь-то я понимаю, что хотел сказать мне отец...

… И я продолжаю смотреть в звездное небо!

1 глава.

Грейте ладони звездами,

взглядов немых пожарами.

зимы затем и созданы,

чтобы собрать всех парами.

чтобы сливаться мыслями,

тихим полночным шепотом.

судьбы покрыты числами,

вечность приходит с опытом.

только не надо памяти,

станьте друг другу первыми,

чище небесной скатерти,

будьте листами белыми.

без ключевых параметров,

знаков, стандартов, святости.

сила - не сталь характеров:

счастье не знает слабости.

просто поверьте - сбудется,

без рождества, без повода.

греет не то, что "слюбится" -

спрячет любовь от холода.

вейся на окнах кружево,

город покрой метелями.

если находишь нужного,

вечность не знает времени.

АVE ЛИНА

«Ты ищешь смысла жизни, но единственный ее смысл в том, чтобы ты наконец сбылся".

***************

Помню, как ослепительно ярко светило весеннее солнце в день, когда я познакомилась с первым из Шрайберов: оно, если глянуть сквозь полуопущенные ресницы, рождало яркие радуги, которые так и плясали перед глазами, перетекая из одного блестящего круга в другой.

– У меня зайчики перед глазами! – восклицает мой трехлетний ребенок, с которым мы забавляемся, наблюдая за солнцем, по пути к детской площадке.

– У меня тоже, – отзываюсь с улыбкой. – Только мои похожи на пестрые радуги...

На душе радостно и светло: это первые теплые дни после долгой, холодной зимы, и я будто очнулась от продолжительно спячки и потянулась к яркому солнцу, как и проснувшаяся природа.

– А мои… – пытается выдать что-нибудь столь же красочное мой мальчик, – а мои...

– … на яркие хвосты тропических попугаев? – подсказываю ему.

И – бинго! – личико сына освещается радостью:

– Да, на попуганые хвосты! – выдает он детским фальцетом.

Мы еще забавляемся этой нехитрой игрой, пока не оказываемся на детской площадке, а там, заметив в песочнице маленького ребенка, который старательно засыпает в ведерко песок, я обращаюсь к Элиасу:

– Погляди, сегодня у тебя есть возможность познакомиться с кем-то новым! Хочешь нового друга?

Тот бубнит что-то в ответ, поглядывая на чужака, а потом припускает к горке, занимающей первое место в списке его игровых приоритетов

Осматриваюсь: на одной из двух лавочек, на которой я полагаю узреть заботливую мамочку с коляской и бутылочкой сока для ребенка, сидит высокий парнишка лет шестнадцати с книгой в руках. Он полностью погружен в происходящее в ней и не обращает никакого внимания на окружающий мир. Какое очарование!

Тихонько присаживаюсь на соседнюю лавочку, нет-нет да бросая на чтеца любопытные взгляды. Он как мамонт посреди мегаполиса, таким же кажется необычным и дивным…

– Мам, – подбегает ко мне Элиас, – я тоже хочу лопатку!

Ясно, мальчик в песочнице интригует моего сына так же сильно, как читающий парень меня.

– Может, вам познакомиться и поиграть вместе, – предлагаю я сыну, поднимаясь и подходя с ним к песочнице, где продолжает играть маленький незнакомец.

– Томми, – слышится голос у меня за спиной, – почему бы вам не поиграть вместе? – К нам подходит парнишка с книгой. – Дай этому мальчику...

– Элиасу, – услужливо подсказываю я.

– … Дай Элиасу вторую лопатку, и вы сможете выстроить настоящий песочный замок!

Томми послушно протягивает Элиасу вторую лопатку – и вот они уже оба возятся в деревянной песочнице, словно всю жизнь друг с другом знакомы! Жаль, мы, взрослые, так не умеем... Мы с парнишкой лишь улыбаемся друг другу, а после короткого «Посмотрим, что получится у наших замкостроителей!» расходимся каждый к своей скамейке. Юноша снова погружается в книгу, а я принимаюсь считать воробьев на ближайшей вербе, так как себе почитать ничего не взяла. Обычно мы с Элиасом вместе развлекаем друг друга на детских площадках, а сегодня я вдруг осталась не у дел...

Что он читает? Этот вопрос занимает меня все сильнее, когда парнишка вдруг говорит:

– Это «Звездные воины», том четвертый. Читали?

Вот тебе и неприметные взгляды! Мальчишка заметил мой интерес к своей книге, а ведь я была так уверена, что он даже не глядит в мою сторону.

– Нет, не пришлось, – признаюсь честно.

– Ну да, понимаю, – хмыкает с пониманием. – Вы ведь не мальчик...

– Нет, не мальчик, – с улыбкой пожимаю плечами. Кто бы стал утверждать обратное... – Зато читала много другого.

– Любите читать? – мне кажется или в его голосе звучит неприкрытая нотка надежды.

– Очень. Ты тоже?

Он утвердительно кивает, и мы ненадолго замолкаем. Но лед сломан, и через пару минут я интересуюсь:

– Томми твой брат?

– Да, присматриваю за ним, пока мама приводит дом в порядок. Мы недавно переехали, – поясняет он.

– Значит, будем соседями, – улыбаюсь ему. – С сентября у Элиаса садик, но этим летом мы часто будем появляться на этой площадке. Хорошо, если мальчики подружатся.

– Да, было бы здорово, тем более что мы пока ни с кем здесь не знакомы, – голос у парнишки низкий, ломающийся, как у птенца, готового вот-вот вылететь из гнезда.

– Меня зовут Джессика, – протягиваю руку для знакомства.

Он, смущенный и слегка порозовевший, отвечает на мое рукопожатие:

– Пауль. Пауль Шрайбер, – кидает отрывисто. – Мы из Мюнхена.

– О, далеко же вас занесло! – отзываюсь не без удивления. – Надеюсь, вы быстро адаптируетесь на новом месте...

– Не люблю большие города и многолюдство, – признается Пауль совсем тихо, и я проникаюсь к нему еще большей симпатией. В этом мы с ним похожи – мне легко понять его чувства. – А вот маме придется несладко, – он улыбается. – Она всегда была очень общительной. Но ничего, – добавляет серьезнее, – люди ко всему привыкают!

Мы беседуем еще какое-то время, а потом расходимся по домам, и я не могу не признать, что это было одно из самых приятных знакомств за последнее время. Правда, я даже не предполагаю на тот момент, что вскоре последуют еще два не менее интересных…

2 глава.

2 глава.

«Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете».

***************************

Целый день проигрывая в своей голове случившееся этим утром знакомство с настоящей живой куклой Барби, я каждый раз недоумеваю, как же это меня угораздило согласиться на вечернее чаепитие с ней... Не иначе как меня одурманили ее розовые духи или загипнотизировала искренняя, доброжелательная улыбка!

Мне в принципе не нужна никакая подруга! Мне хватает и Юргена, чтобы делиться с ним сокровенным... Муж – моя самый преданный и понимающий друг. И стоит ему, возвращаясь с работы, загреметь ключами у двери, как я опережаю его, распахнув ее настежь и кидаясь ему на шею. Вдыхаю знакомый, родной аромат его кожи и замираю на миг…

– Что случилось? – он мгновенно улавливает мое настроение. – Чувствую, что-то особенное.

И я признаюсь, глядя в родные глаза:

– Нас сегодня пригласили на чай. Надевай смокинг и будь готов к потрясению!

– Потрясением стал бы сам факт надетого мною смокинга, – в тон мне отзывается муж. – Так кто же нас пригласил?

– Наша новая соседка, Хелена Шрайбер. Я познакомилась с ней этим утром на детской площадке, и она сразу же позвала нас на к себе.

– Какая коварная женщина! – улыбается муж, стягивая ветровку. – Пригласила на чай без всякого предупреждения. Немыслимо!

Я несильно пихаю его кулаком в плечо, и муж посмеивается.

– Ты ведь знаешь, незнакомые люди меня напрягают.

– Тогда зачем согласилась?

– Это мать того мальчика с книгой, помнишь, я рассказывала о нем?

Муж молча кивает.

– В общем, – констатирую я неизбежное, – сегодня мы идем к ним на чай с тортами. Хелена обещала испечь клубничный и шоколадный... Она якобы увлекается этим делом, выпечкой, – поясняю я. – Хотя по виду не скажешь!

Юрген привлекает меня к себе и целует в макушку.

– Я рад, что у тебя появилась подруга, – произносит с улыбкой. – Не паникуй раньше времени!

– Я и не паникую! – восклицаю смущенно. – Просто мы вряд ли станем подругами… с куклой Барби! Так есть ли смысл терять время?

– Посмотри на это иначе, – говорит муж, – как на крайне занимательный опыт, который больше не повторится. В конце концов, пора взрослеть, дорогая. – И как будто наслаждаясь моим насупленным видом: – Жду нашей встречи… с твоей новой подругой с искренним нетерпением!

– И вовсе она мне не подруга, – в сердцах парирую я, еще даже не подозревая, что эта мантра бессильна против маленьких златокудрых блондинок, заманивающих наивных чаехлебателей своими клубнично-шоколадными тортами со взбитыми сливками.

В любом случае порог дома Шрайберов, маленького двухэтажного коттеджа в десяти минутах ходьбы от нашего дома, мы с Юргеном переступаем рука об руку, словно держим обоюдную оборону. Или, быть может, он опасается, что я убегу, передумав в последний момент…Ну, право слово, не такая уж я и дикарка! Тем более, что наш маленький сын и десятилетняя дочь, встретили сообщение о походе в гости с невероятным воодушевлением. Оба едва ли не пританцовывают от нетерпения...

– Вот и вы. Как же я рада вас видеть! Проходите, мои дорогие.

Хозяйка встречает нас объятиями и поцелуями в щечку, и Ева хихикает от восторга, за что удостаивается моего сердитого взгляда. Элиас же сразу уносится прочь вместе с Томми, который увлекает его в свою комнату…

Пауль со смущенной улыбкой жмется неподалеку. Из кухонного проема у него за спиной по дому распространяются одурманивающие запахи свежей выпечки!

– Здравствуй! – здороваюсь с ним. – Вот мы снова и встретились...

А он, ощущая себя крайне неловко, о чем свидетельствует весь его вид, отзывается вдруг:

– Не стоило мне рассказывать маме о нашем знакомстве, простите. Не думал, что она будет навязываться…

Бедный мальчик, как же я его понимаю! Нелегко быть тихим ребенком рядом с матерью-экстравертом.

– Глупости, перестань, – спешу успокоить его, – я рада, что мы познакомились.

По глазам парня вижу, что он мне не верит, но подошедший Юрген протягивает Паулю руку, здороваясь с ним, и они заговаривают о Мюнхене. Я же, оставив их, направляюсь на кухне, где Ева порхает от тарелки к тарелке, словно суетливая пчелка над медоносным цветком, и восклицает без остановки, восхваляя кулинарные таланты нашей хозяйки.

И, признаться, не без причины: передо мной два невероятного вида торта, украшенных так искусно, с таким талантом и мастерством, что я сомневаюсь, не будет ли с нашей стороны непростительным варварством раскромсать сие произведение искусства кухонным ножом.

– Как красиво! – присоединяюсь я к похвалам своей дочери. – Вы, действительно, сами сделали это? Не знаю, как нам это и есть…

Хелена краснеет то ли от удовольствия, то ли от жара на кухне, и ее раскрасневшееся лицо делает женщину более натуральной, понятной. Мне становится стыдно за мысли, которые я имела о ней… И я мысленно отчитываю себя, созерцая не только чудесные торты, но и целое блюдо миленьких кексов в карамельной глазури на столешнице перед собой. Мне бы такого в жизни не приготовить!

– Хочу попробовать всё, что здесь есть! – безапелляционно заявляет моя дочь, поглаживая живот.

– Так и сделаешь, а иначе я просто обижусь, – отвечает Хелена с улыбкой, растапливая лед в моем сердце. – Всегда так трудно найти тех, кто стал бы есть мои тортики без нытья об избыточных калориях и диетах!

– Клятвенно обещаю никогда не роптать на толстый слой шоколада и сливок! – торжественно провозглашает Ева, подняв вверх руку.

Хелена лучится довольной улыбкой.

– А я обещаю всегда припасать для тебя самый лакомый кусочек, – вторит она девочке.

Так, за шутками и занимательными беседами, мы неожиданно очень приятно проводим этот удивительный вечер. Можно подумать, что мы знакомы со Шрайберами очень давно и нас связывает много общих воспоминаний. Это приятно. По-настоящему хорошо! Незнакомое, неожиданно приятное чувство.

3 глава

Утро нового дня начинается для меня с целой дюжины куриных яиц, которые следует тщательно взбить и растереть с сахаром. Да не как-нибудь, а вручную… Мало того, что «урок» Хелена решает начать в восемь часов утра – ей на свежую голову, видите ли, лучше всего удаются бисквиты! – так еще и работать мы будем без миксера.

– Когда ты делаешь это вручную, – наставляет Хелена, повязав мне цветастый фартук с оборочками, – то как будто вкладываешь в бисквит частичку души, понимаешь? Тесто делается воздушным и невесомым, словно облако, таящее на языке!

Я бы и рада поверить в подобные метаморфозы с бисквитом из воздушного облака, да руки упорно противятся подобному самоистязанию.

– Облако, таящее на языке? – повторяю насмешливо, но Хелена будто не замечает моего настроения и одергивает совершенно серьезно:

– Не будь такой кислой, Джессика, иначе бисквит не поднимется!

Мне хочется прыснуть от смеха, но я, прикрыв рот ладонью, утыкаюсь глазами в миску с белками, от вида которых даже немного подташнивает, и старательно сдерживаюсь.

И удивляюсь, когда Хелена, прервав наше затянувшееся молчание, вдруг говорит:

– Я, наверное, кажусь тебе слишком навязчивой, Джессика... Даже прилипчивой. Я понимаю, не думай. Просто мне следует кое в чем честно признаться... Это касается Пауля.

Она заинтриговала меня: не столько словами, сколько своим непривычно серьезным, задумчивым видом.

– Пауля? – Я вопросительно гляжу на нее.

– Да, если быть честной, то всё это, – она пробегается взглядом по продуктам и мискам на нашем столе, – из-за него. – И выглядит при этом крайне смущенной. Признание нелегко ей далось, это сразу заметно, и я замираю, мучительно соображая, каким образом Пауль причастен к нашему кулинарному марафону. А женщина продолжает: – Видишь ли, мы с ним разные, совершенно: я вечно шумная и восторженная, а он – тихий и слишком серьезный, нам с ним тяжело находить общий язык... Вот почему мне так и не хватает Доминика: он как бы уравновешивал нас между собой. – Она одаривает меня смущенно-извиняющейся улыбкой, которая, как я понимаю через секунду, относится к ее последующим словам: – И тут мой серьезный ребенок, однажды назвавший меня легкомысленной, представляешь, приходит и рассказывает о своем новом знакомстве с чужой, взрослой женщиной... с тобой, Джессика. Ну я, признаться, приревновала, – еще один извиняющийся взгляд в мою сторону. – Да, именно так: приревновала. Стыдно признаться, но это так…

Нужно ли говорить, что я так и стою, оглушенная, над миской с белками, не зная, что и сказать.

Хелена же продолжает:

– В тот момент я подумала, что либо возненавижу тебя, а это, учитывая, что мы не знаем друг друга, было бы как-то нелепо, либо познакомлюсь с тобой и подружусь... И второе, согласись, показалось мне предпочтительнее.

Даже превратись моя нынешняя знакомая в огромный бисквитный пирог, даже тогда я не была бы удивлена так, как сейчас, слушая эти неожиданные откровения. Мне казалось, я просто попалась ей под руку, как идеальный вариант для знакомства на новом месте, но не могла и представить, что у этого «айсберга» такая глубокая подоплека.

– К тому же ты мне понравилась, – снова признается Хелена, – а уж наши с Паулем вкусы редко сходятся, можешь поверить. Мои подруги ему вообще никогда прежде не нравились! Не то чтобы я слишком страдала от этого, но сейчас, представляешь, мне захотелось ему угодить. Сама не пойму, почему... – И тут же взмахивает руками: – Нет, ты только не думай, что я тебя просто использую, это вовсе не так, – она искренне улыбается, так что этой улыбке просто нельзя не поверить. – Ты забавная, хотя и немного зажатая...

Комплимент выше всяких похвал и то, насколько он точно характеризует меня, становится чуточку не по себе. Хелена оказалась прозорливее, чем я о ней думала… За всем этим наносным лоском из наклеенных длинных ресниц и маникюра в пять сантиметров скрывается умная женщина, в чем-то по-своему, но несчастная.

И она подтверждает всё это, когда говорит:

– Ты хоть как-то отвлекаешь меня от гнетущих, тягостных мыслей об этом унылом, крохотном домике с кухней, размером с наш туалет в прежнем доме, и в нем я должна теперь жить. Мы ведь в Мюнхене жили совершенно иначе, – сообщает она, – там наша жизнь была абсолютно иной. Большой дом и прислуга…– Она замолкает, наверное, вспоминая всё то, что оставила позади, и я только отчетливей различаю тоску, которую эта хрупкая женщина умело скрывает за своим восторженным амплуа белокурой красавицы. – Полагаешь, легко начинать все с нуля? Бросить все, к чему так привыкла: к большому дому на Вассербург–Ландштрассе, к спа-салонам, к дорогим бутикам и маникюру под цвет вечернего платья...

Потом настроение Хелены резко меняется, и она добавляет:

– Может, я и есть легкомысленная, и Пауль прав на мой счет… Я нажила троих сыновей, ни разу не будучи замужем. Три сожительства, три ребенка, три расставания. Как по-твоему этого достаточно, чтобы назвать меня легкомысленной?

Она глядит на меня, дожидаясь ответа, и я, впервые с начала ее монолога, произношу осторожное: «Может быть».

Хелена не обижается...

– Третий мой «муженек», – она изображает руками кавычки, – оказался той еще сволочью: оставил меня без гроша за душой: мол, мы не расписаны. Я ему не жена… Словно Томми и не сын ему вовсе. Сукин сын! Кобель. Нашел себе молодуху лет двадцати, а та и напела ему гадостей про меня. Вот я и решила уехать... А что, у меня тоже есть гордость!

– Почему Нюрнберг? – любопытствую я.

Моя собеседница улыбается, пожимая плечами.

– Просто ткнула в место на карте – и вот мы здесь.

– Так у вас здесь совсем никого?

– Никого. Моя мать давно умерла, как и отец! А здесь, в Нюрнберге, – Хелена мне улыбается, – проходит просто чудесный рождественский базар. Всегда хотела его увидеть!

Эти слова так соответствуют образу прежней Хелены, созданному в моей голове, что я не могу не улыбнуться.

4 глава

«Ты живешь в своих поступках, а не в теле. Ты – это твои действия, и нет другого тебя».

****************
Меня отрывает от книги телефонный звонок Хелены; ее голос звучит на октаву восторженней, чем обычно, и это не может не удивить.

– Приходи прямо сейчас, – говорит она мне. – Ни секунды ни медля. У меня сюрприз для тебя! Слышишь, прямо сейчас.

Неужели очередной кулинарный шедевр ожидает моей дегустации? С Хелены станется вытащить меня из дому в самое пекло ради птифур с апельсиновым мармеладом или клафути с вишней. Вспоминаю, как она мне цитировала слова Клода Лоррена, французского живописца семнадцатого века: «Существует два вида изобразительного искусства, – говорил он, – живопись и художественная выпечка». Так вот, Хелена была реально помешана на втором!

Что ж, назвался груздем – полезай в кузов. И я послушно выбираюсь из дома, направляясь по разморенной летним жаром улице к дому Хелены… Воздух колеблется и плывет, я физически ощущаю, как он скользит по моим обнаженным плечам горячими пальцами.

Ах, Хелена, пусть это будет мороженое с шоколадным сиропом или ягодный морс с кубиками льда! В противном случае я за себя не отвечаю…

Хелена ждет меня на пороге и заговорщически улыбается... Недоумение вызывает тот факт, что ни торта, ни кекса, ни любого другого лакомства, ей приготовленного, рядом не обнаруживается. А бывало, она пихала мне что-то в рот прямо с порога!

Что происходит?

– Проходи, проходи! – между тем, зовет она меня в дом. – Сейчас я тебя кое с кем познакомлю. – А сама так и лучится довольством и предвкушением.

Мне не приходится долго гадать, чтобы понять, что происходит: пресловутый Доминик Шрайбер, о котором нам с Юргеном пропели все уши, приехал к матери в гости. Вот и спортивная сумка сиротливо брошена у порога…

И тут же:

– Мам, слушай, там мыло закончилось, – раздается голос на лестнице, и показываются мужские волосатые ноги, вслед за которыми – и весь торс целиком, обернутый по бедрам махровым розовым полотенцем. Парень, ничуть не смущенный нашим вниманием, спускается вниз и замирает в двух шагах от меня…

Взгляд чуть нахальный, насмешливый, будто испытывающий меня. Только с чего бы? Мы в первый раз видимся. Да и это знакомство довольно сомнительное, стоит только увидеть, как он пялится на меня. Вызывающе… Очень хочется отвернуться, сделать вид, что не вижу его, хотя, что скрывать, выглядит он потрясающе. Голубые глаза, высокие, четко очерченные скулы, тонкий нос и тот самый живописный беспорядок на голове, свидетельствующий о мнимом безразличии к своей внешности, от которого она лишь выигрывает. О красивом, рельефно обрисованном теле я даже не говорю…

– Доминик! – восклицает Хелена с возмущением в голосе. – Я сказала тебе, что Джессика скоро придет… Специально предупредила. Что ты творишь? Немедленно поднимись и оденься.

Я нарочно гляжу на проштрафившегося сына Хелены, не позволяя ему смутить себя больше, чем есть. Чем бы ни было его поведение, не на ту, что говорится, нарвался…

– Не думал, что Джессика уже здесь, – улыбается молодой человек, сверкая белозубой улыбкой.

В его голосе нет ни капли смущения или должного сожаления: наоборот, звучит он нахально и дерзко, и он доволен произведенным эффектом. Голубые глаза, как два горных озера, так и притягивают внимание… В нем ощущается обаяние матери и её завораживающая харизма.

– Как видишь, здесь. И уверена, ей не очень нравится то, что она видит! – отчитывает парня Хелена, и он, вскинув бровь, глядит на меня: мол, в самом деле, не нравится. Ты уверена?

Я отвожу в сторону взгляд.

– Мам, но в душе, действительно, закончилось мыло. Подсобишь? – Он улыбается ей, и, ослепленная материнской любовью, Хелена будто не замечает нашего зрительного противостояния.

И это брат Пауля?! Скромного, тихого Пауля, который так много расхваливал мне своего идеального брата?! Лицом он определенно хорош, а вот характером...

– Я только сегодня купила жидкое мыло для душа, – всплескивает руками Хелена. – Сейчас посмотрю.

А сын отзывается:

– Я здесь подожду.

И многозначительность его интонации заставляет меня внутренне сжаться.

– Ты раздет, если запамятовал... – напоминает она.

– Мам, представь, я на пляже, – улыбается он. – Тем более, что я просто мечтаю познакомиться со знаменитой Джессикой Вагнер, о которой так много наслышан. Здравствуй, Джесс, – протягивает мне руку, – приятно с тобой познакомиться!

Вскидываю глаза, и наши глаза, как и руки соединяются. Ладонь Доминика, большая, горячая, чуть дольше положенного удерживает мою протянутую ладонь... Невольно отмечаю приятную шероховатость его мягкой кожи, скользнувшей вдруг по запястью. И, вырвав, наконец, руку, произношу:

– Разве, мама не учила тебя, что людей встречают по одежке? – И указываю взглядом на его неуместный наряд. – Здравствуй, Доминик.

Тот, кажется, рад этому выпаду и легко подстраивается под мой насмешливо-ироничный тон.

– Мама, как ты, наверное, успела заметить, не очень сильна в наставничестве, – произносит, с ленивой грацией делая шаг в мою сторону, хотя мы и так стоим достаточно близко. – Она и сама не лучший пример для подражания… К тому же, тебе не кажется, Джессика, – его палец скользят по моей правой руке от запястья к плечу, рождая легкую дрожь, – что одежда зачастую составляет о нас ложное представление? – Насмешливо вскинутые брови. – Твое же представление обо мне будет полностью непредвзятым и совершенно точным... Одна голая правда и ничего более!

Я отстраняюсь, стряхивая с себя дерзкие пальцы, хозяин которых, если я правильно понимаю – а ошибиться тут невозможно! – флиртует и заигрывает со мной беспардоннейшим образом.

– Не уверена, что твое розовое полотенце в цветочек поможет мне составить о тебе самое непредвзятое представление! – отбиваю «мяч» нашего словесного поединка.

Молодой человек театрально косится сначала на свое полотенце, потом на меня, и я даже начинаю побаиваться мыслей, что роятся в его голове.

5 глава

Следующим утром, едва усадив Элиаса завтракать, слышу перезвон дверного звонка... На пороге, к моему огромному удивлению и неудовольствию одновременно, стоит мой вчерашний знакомец. Одежды на нём нынче побольше и улыбается он не с вызовом, как вчера, а покаянной, смиренной улыбкой, от которой его привлекательное лицо только выигрывает.

– Я слышал, ты любишь шоколадные маффины. Вот, держи! – он протягивает мне маффин в шоколадной глазури и глядит, чуть склонив голову на бок. Будто прячется за упавшей на глаза челкой… – Это маффин примирения, – добавляет серьезнее. – Можно войти?

Я разрываюсь между желание хлопнуть дверью, прищемив его аккуратный нос, и необходимостью выслушать парня, если не ради него самого, то ради Хелены и Пауля, которые, в отличие от Доминика, небезразличны мне. А я понимаю, что конфликт между нами никому не сделает лучше…

– Я хочу кое-что тебе объяснить, – добавляет молодой человек, видя мое нежелание зарывать топор войны. – О том, что произошло вчера...

Нехотя протягиваю руку и беру «маффин примирения», отмечая, как красивые губы растягиваются в улыбке. Нельзя ни признать, что красивые люди имеют над нами определенную власть… Мы невольно смягчаемся по отношению к ним, даже если они этого не заслуживают.

– Проходи. – Я отступаю, пропуская посетителя в дом.

Мы проходим в гостиную, и я молча встаю у дивана, желая наглядно продемонстрировать, что не рада его присутствию здесь и приглашать сесть не собираюсь.

Доминик вовсе не глуп и отлично меня понимает, и все-таки это никак не меняет ни дружелюбного выражения на красивом лице, ни покаянной улыбки. Передо мной будто другой человек, словно и не было его вчерашнего флирта и скабрезного поведения...

– У вас очень уютно, – говорит он, окинув комнату взглядом. – Твой муж дома?

– Полагаю, ты знаешь, что нет, – отвечаю холодней, чем хотела бы. – Итак, что ты хотел объяснить?

Доминик глядит на меня долгим, внимательным взглядом, словно пытается заглянуть прямо в душу и прочитать, как одну их тех книг, что стоят на моей собственной полке, и хочется верить, ему это не удается. Ведь, хочу я того или нет, в его присутствии и под этим пристальным взглядом я ощущаю невольный трепет в груди... Будто один из книжных героев, тех красавцев, что поминутно разбивают сердца, явился вживую пообщаться со мной. Но ведь жизнь не какой-то сентиментальный роман...

А Доминик говорит:

– Извини, мне нелегко говорить о таком, но Пауль взял с меня слово, что я это сделаю... – Он запускает пятерню в волосы и взъерошивает их нервной рукой. Наблюдаю за ним, совершенно сбитая с толку: никак не могу сопоставить дерзкого Ника с этим смущенным мальчишкой. – Он мне просто мозг вынес, когда услышал вчера, как я с тобой говорил! – добавляет с легкой улыбкой. – И вел себя некрасиво, признаю. Каюсь. Извини меня, Джессика!

Он либо отличный актер, либо действительно сожалеет, потому что я верю ему, пусть и хмурюсь помимо воли, продолжая молчать.

И Доминик продолжает:

– Должен признаться, что нарочно устроил вчера то представление для тебя! Извини. Припрятал бутылочку с мылом и спустился, так сказать, неглиже… – Парень пожимает плечами.

– И зачем ты так поступил?

– Хотел испытать тебя.

– Испытать? Меня? – Мы глядим друг другу в глаза.

И я ощущаю, как за радужкой ярко-голубых глаз таится больше того, о чем он решается рассказать. И веселость его напускная. Все, как с Хеленой…

Вот и сейчас он с улыбкой осведомляется:

– Разве, тебе не понравилось? – Пытается уйти от ответа.

Тогда зачем вообще начинал разговор?

– Нет, не понравилось! – отвечаю, как есть. – Не так я думала познакомиться с сыном подруги, которого мне описывали, как самого милого мальчика в мире...

– Так я разве не милый? – с щенячьей улыбкой любопытствует он.

И я очень серьезно отрицательно машу головой. Пусть не надеется, что я куплюсь на его детские выходки и забуду о главном…

– Так в чем именно заключалось мое испытание? – интересуюсь у парня. – Как, по-твоему, я должна была себя повести?

– Нежнее? Заинтересованнее? Игривее? – предлагает он варианты, и все более строгой я делаюсь, слыша каждый из них. Он это серьезно? И парень, наконец, догадавшись, что легкомысленным тоном ничего не добьется, перестает улыбаться. – Прости, никак не привыкну, что ты строгая, как училка литературы! А ведь обычно на всех без исключения маминых подружек моя улыбка действовала безотказно. – Презрительно усмехнувшись, я почти готова уйти, так как самовлюбленный павлин явно недостоин того, чтобы тратить на него свое время, но Доминик продолжает: – Года три назад у мамы появилась подруга, которую она расхваливала почти так же, как теперь расхваливает тебя, и которая и в половину не нравилась Паулю так, как ты... Впрочем, ему тогда было тринадцать, и, ясное дело, ему не было дела до какой-то там великовозрастной тетки, с которой мама проводила все свое время... Зато у нее был к Паулю интерес: она очень красноречиво строила ему глазки и этим не ограничивалась… – Доминик усмехается, не смея смотреть мне в глаза. – Я разозлился до жути, когда это заметил…

Сглотнув вставший в горле комок, я сипло осведомляюсь:

– Ты сказал об этом Хелене?

– Нет, мы ей не рассказали. Она и сейчас ничего об этом не знает, и ты тоже не говори, – два голубых озера его глаз пристально глядят на меня из-под челки. – Я просто отвлек тогда внимание этой женщины на себя, – невеселый смешок, – ей, может, и нравились молоденькие мальчишки, но мной она тоже не побрезговала...

Я гляжу на него большими, распахнувшимися от ужаса глазами, а молодой человек успокаивает меня:

– Нет, ну не всё было так страшно, как ты себе представляешь, – улыбается он. – Мне было двадцать, и я давно был не девственник, а с ней было даже забавно... в постели.

– Отвратительно! – не удерживаюсь от комментария, и комнату оглашает звонкий смех Доминика. Он такой заразительный, что я и сама улыбаюсь, не в силах сдержаться, хотя, видит бог, то, о чем он мне поведал, смешным нисколько не кажется.

6 глава

«Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».

************************

День рождения Доминика приходится на седьмое июля, и Хелена решает в честь такого события устроить пикник в городском парке. Тихие посиделки в домашнем кругу показались ей скучными, «стариковскими», как выразилась она, и, подключив к обдумыванию предстоящего торжества не только фантазию, но и наших младших детей, она в конце концов, и придумала это.

– Джесс, не забудь про салфетки! – напоминает она, направляясь с корзиной еды к припаркованной у дома машине. – И фужеры… фужеры, Джесс, тоже надо бы прихватить!

Фужеры давно упакованы и дожидаются в одной из коробок – мы как-никак готовимся несколько дней кряду, – но Хелена, взвинченная и возбужденная, снова и снова напоминает о том, что мы, возможно, забыли. Ей хочется, чтобы праздник любимого сына удался на славу, и я ее понимаю, но от этого я не меньше ощущаю себя загнанной лошадью, вот-вот готовой свалиться на ноги.

Просто хочу, чтобы этот день уже завершился…

И пока я занята кексами и другой выпечкой, дожидавшейся транспортировки, вспоминаю недавний разговор с Хеленой...

– Послушай, ты ни разу не упоминала, как твой старший сын воздействует на женщин... Чем и пользуется без зазрения совести, – сказала я как-то Хелене за чашечкой чая. – Если я правильно посчитала, то только за последнее время он сменил уже третью подружку… Ты не находишь это чрезмерным?

– Разве мальчик виноват, что они сами на него вешаются?! – изумляется Хелена с улыбкой. – Сама видишь, как он хорош. К тому же, это все гены: его отец, мой первый из трех, – она пожимает плечами, – был точно такой же – красивый, статный мужчина, которого не могла обойти взглядом ни одна женщина. И я в том числе, как ты понимаешь... Скольких усилий мне стоило обратить его внимание на себя!

– Тебе? В самом деле? – с недоверием хмыкаю я.

– Мне, моя дорогая, – вздыхает моя собеседница, – мне. – Кажется, на нее нахлынула ностальгия… – Знаешь, сколько таких вот «хелен» вилось вокруг него толпами, но в итоге я всех обошла! – На этом моменте ее мечтательный взгляд делается брезгливым. – Правда, лидирующую позицию я удерживала недолго. Уже через год он ко мне охладел и завел очередную любовницу... Но Гюнтер хотя бы поддерживает нашего сына: оплачивает учебу, а потом поможет с работой, так что о большем я и не прошу, – тихий вздох. – А Доминик так похож на отца: та же харизма, те же глаза и голос. Мне порой даже не по себе делается... Но, признай, он хорош! – хватает она меня за руку и заглядывает в глаза, светясь материнской гордостью за ребенка. – И заслуживает каждого восхищенного женского взгляда, которым его одаривают.

– Трудно с этим не согласиться, – отзываюсь с улыбкой. – По мне, так даже слишком хорош! Внимание женщин избалует его. Вот увидишь, ничего хорошего из этого не получится…

– Сплюнь! – Хелена хлопает меня по руке. – Доминик только внешне в отца, внутри он все же другой. Вот найдет свою дорогую-единственную и сразу остепенится! Уверена, изменять он не станет… – заключает с задумчивым видом.

Не знаю, на чем основана эта уверенность: только ли на желании матери видеть своего сына лучше отца, или на то есть прочие основания, но я вижу, что измена отца Доминика глубоко ранила эту женщину.

– Так вы расстались с отцом Доминика только из-за измены? – любопытствую я.

Хелена улыбается мне одной из своих мечтательно-ностальгических полуулыбок.

– Нет, разошлись мы из-за Алекса, отца Пауля... – отвечает она. – Я встретила его в тот самый момент, когда узнала в очередной Гюнтеровой подружке свою подругу... Помню, шагала, размазывая тушь по лицу, ревела как дура, а Алекс в своей кожаной куртке и с белозубой улыбкой так восхищенно посмотрел на меня, страхолюдину страшную, что я влюбилась абсолютно без памяти... Думаю, только его одного я и любила по-настоящему, – откровенничает Хелена, накручивая на палец золотистую прядь. – Так нет же, ему непременно нужно было разбиться на этом проклятом байке, который он так обожал…

Хелена замолкает на время, а я, не зная, что на это ответить, кроме обычного: «Соболезную», продолжаю молчать.

А она говорит:

– После встречи с Алексом я оставила Гюнтера: забрала сына – и была такова. Мне давно следовало так сделать, да я все на чудо надеялась... Мол, этот кобель переменится, опять воспылает любовью ко мне и, может быть, даже позовет замуж. Как же, держи карман шире!

– И как перенёс ваше расставание Доминик?

– Да неплохо, – пожимает Хелена плечами, но, заметив, как я смотрю на нее, признает виновато: – Ну да, ему, наверное, было непросто, но я в тот момент была так влюблена в Алекса, что, боюсь, не очень обращала на сына внимание... Ему было семь, Джесс, мне казалось, он мало что понимает!

– Ты собралась тут до вечера простоять? – врывается на кухню Хелена, выхватывая тортницу из моих рук.

– Я вообще-то занята делом, – произношу с укоризной, но Хелена даже не слышит меня.

– А фужеры, ты их завернула?

– Еще прошлым вечером.

– А салфетки?

– Да вот же, в корзинке.

– Хорошо, отнесу их в машину.

Хелена подхватывает корзинку и тортницу и выскакивает за дверь. В открытое окно кухни долетают веселые голоса Элиаса с Томми, гоняющих мяч на лужайке, и раздается голос моего мужа... Он грузит в прицеп стулья и целую гору подушек.

… В тот вечер после нашего с Домиником «кекса примирения» и последующего праздничного ужина в честь его приезда домой, Юрген мне говорит:

– Не такой уж он и плохой этот Доминик Шрайбер… Может, чрезмерно смазлив, этого не отнять, но в целом он мне даже понравился. Ты уверена, что не была чрезмерно предвзята к нему?

Я со стоном утыкаюсь лицом в плечо мужа: стыдно вспомнить, чего я только не наговорила ему о старшем сыне Хелены.

– Не напоминай мне об этом, – мычу в плечо Юргена, прижимаясь к теплому боку. – Иначе сгорю от стыда.

7 глава

Наш шведский, праздничный стол ломится от обилия вкусной еды… Продумана каждая крохотная деталь, вплоть до шаров с именем именинника и салфеток его любимого синего цвета, но вот беда: нет самого именинника, в честь которого все это устроено. И Хелена с трудом держит лицо, пытаясь не выставить себя строгой мамочкой, которая вне себя от очередной выходки своего непутевого отпрыска.

Я сердита, но вовсе не потому, что наши труды вот-вот пойдут прахом: мне обидно за приложенные Хеленой усилия, не оцененные ее сыном. И я в принципе не приемлю безответственность в людях… А Доминик именно безответственный, раз ведет себя так, позволяет дожидаться себя в собственный день рождения.

И вдруг…

– Мама, Ник идет! – кричит Томми, несясь к нам со всех ног.

Они с Элиасом в силу юного возраста единственные не замечают нашей нервозности, наслаждаясь погодой и носясь по лужайкам, как два заводных апельсина.

Хелена, враз оживившись, вскакивает на ноги, и мы с Паулем заговорщически переглядываемся. «Я знал, что Доминик все-таки явится», – говорит его взгляд. «Рада, что ты оказался прав, хотя я уже сомневалась», – отвечает скептический мой. И справедливости ради мне хочется отчитать именинника по полной программе…

Именно потому Юрген сжимает мне руку: пытается предупредить поток моего праведного негодования в адрес парня. Достаточно хорошо знает меня, чтобы понять мои чувства…

Я шепчу негодуя:

– Невежливо с его стороны заставлять себя ждать! К тому же так долго.

– Не порти Хелене праздник, – следует ожидаемый отклик. – Пусть она сама разбирается с сыном.

Юрген прав, не мне устраивать сцену в такой знаменательный день. Оборачиваюсь к приближающейся парочке и изучаю девушку Доминика… Она блондинка, как его мать, и такая же примечательная, о чем прекрасно догадывается сама. Виляет бедрами в коротеньких шортах и отводит от лица волосы ручкой с ярко-фиолетовым маникюром… Узенький топ едва прикрывает пупок и часть пышной груди без бюстгальтера, соски под которым неприлично выпирают наружу.

Пауль, наблюдая за ней, кажется, как и я, несколько обалдевшим. Юрген едва сдерживает улыбку…

Боже, я самым нелепейшим образом отстала от жизни, потому что совершенно не понимаю, как в таком виде в принципе можно ходить, не то чтобы являться для знакомства с родителями бойфренда. Она ведь и сесть в этих шортах не сможет…

А эти соски…

Я переглядываюсь с супругом.

– Красотка, – комментирует он, за что получает щипок, развеселивший его еще больше.

Доминик, между тем, представляет «красотку» Алиной и просит простить их обоих за опоздание: они якобы не нарочно. Просто нелепые обстоятельства!

Интересно, какие?

Они, к сожалению, этого не уточняют, а Хелена, расцветая улыбкой, уже зовет их присесть.

– Рада, что вы наконец-то пришли, – произносит она. – Я опасалась, как бы суфле на праздничном торте не потекло... Оно всегда такое капризное! – виновато пожимает плечами. Как будто это она виновна в капризах суфле! – А потому давайте сразу и приступим.

С такими словами Хелена зажигает свечку на торте и произносит поздравительную речь в адрес именинника. Мы все присоединяемся к ней. Доминик, к слову, частично реабилитирует себя тем, с каким вниманием внимает каждому слову и благодарит за устроенный для него праздник…

Потом загадывает желание, отчего-то одарив меня беглым взглядом, и задувает свечу. Кусок шоколадного торта, к счастью, с непотёкшим суфле я принимаю из его же рук…

Парень лучится улыбкой и как бы между прочим интересуется:

– Может, ты маффины предпочитаешь? Мне кажется, у тебя к ним особенное… пристрастие.

К чему этот вопрос?

Уж не намекает ли он на те маффины, что я каждое утро нахожу на пороге нашего дома со времен нашего с ним примирения? Знаю, что их приносит именно Доминик, больше некому, но с ним самим мы эту тему ни разу не поднимали. И вот, пожалуйста…

– Нынче от маффинов у меня несварение, – отвечаю насмешливо и гляжу парню в глаза.

– С каких это пор?! – всплескивает руками Хелена, испугавшись, должно быть, что теряет своего самого верного дегустатора.

– Где-то со вторника, если мне память не изменяет, – как можно серьезнее произношу я. – Некоторые… «маффины», – тут я делаю особое ударение, – хоть и красивы снаружи, внутри несъедобные.

Слышу, как Пауль прыскает со смеху, прикрыв рот ладонью, и Ева вторит ему, хотя, не уверена, что она понимает причину веселья. А Юрген снова сжимает мне руку…

Сам Доминик так и застыл с тарелкой в руках, сверля меня взглядом, и только Алина, будто ничего не заметив (что, наверное, так и было), подносит к розовым губкам полную ложку суфле и улыбается.

– Хочешь сказать, у тебя несварение от моих маффинов?! – стискивает руки Хелена. – Я, что же, разучилась их печь? Боже мой, ты должна была сразу сказать. Джесс, почему ты молчала?

Ее причитания разряжают напряженную тишину между мной с Домиником. Парень, внешне спокойный, отводит в сторону взгляд и целует Хелену в висок.

– Мам, твои маффины – лучшие в мире! – успокаивает ее. – Просто некоторые не сразу способны прочувствовать все тонкости вкуса... – И опять же глядит на меня.

Наклоняюсь к уху супруга и шепчу:

– Он нарочно меня провоцирует, или мне показалось?

– Думаю, иногда стоит просто прикусить язычок! – шепчет Юрген в ответ. – Не нападай на парня в его день рождения. – И поглаживает меня по щеке.

– Я вовсе не нападала!

Но улыбка супруга говорит об обратном.

– Я поцелую тебя у всех на виду, если моя дорогая супруга и борец за справедливость в ее же лице сейчас же не примутся за этот чудесный торт! – обещает он, зная прекрасно, как я не люблю прилюдные проявления нежностей. – Когда в твоем организме падает уровень сахара, ты становишься несколько... нервной…

Дело вовсе не в сахаре, и мы с ним знаем об этом, но я покорно принимаюсь за торт, бросая недобрые взгляды на Доминика, невозмутимо поглаживающего колено своей прекрасной Алины. Та то и дело кормит его прямо с ложечки, как дитя, и хихикает над какими-то шутками, что он шепчет ей на ухо.

8 глава

«Если ты любишь без надежды на взаимность, молчи о своей любви. В тишине она сделается плодоносной».

*************************

Пикник все же удался на славу: слегка захмелевшая Хелена всё сыпала и сыпала шутками и рассказами о своей прежней прекрасной жизни; Доминик, который совсем недавно убеждал меня в моей неотразимости для него, возлежал на коленях Алины и смотрел на девушку таким плотоядным взглядом, словно готов был слопать ее вместе с розовой маечкой и шортами-недоростками в придачу.

Удивительное непостоянство, подумала я, выдохнув тяжесть в груди и обняв мужа… Мне все казалось, я совершила нечто предосудительное, и теперь, наконец, освободилась от этого чувства.

Что значат слова легкомысленного мальчишки, дамского угодника?

Да ничего.

Тем более, что теперь, по прошествии целой недели, волнение, вызванное признанием Доминика, показалось мне и самой забавным и глупым... Чего, спрашивается, я так близко приняла его к сердцу? Зачем истязала себя неуместными мыслями? Все пустое – и к счастью. Ник не думает обо мне в том самом плане… Да и с чего бы? Мы с ним едва видимся все это время, к тому же у него есть Алина. И не только она! Боже мой, Джесс, ну зачем ему ты, подумай сама?

И, успокоив себя этими мыслями, я вернулась к привычному течению нашей жизни…

В частности этим вечером нам с Юргеном предстояло сыграть роль нянек для Томми с Элиасом: Хелена собралась на свидание, а так как старшие братья имели на вечер собственные планы, то мы с мужем вызвались присмотреть за младшим Шрайбером.

– Томми очень привязан к своей кровати, – в сотый раз повторяет Хелена, отдавая нам сумку с вещами сына. – Как бы он не устроил ночью скандал. Если что, сразу звоните, договорились?

– Позвонить и испортить твое свидание? – улыбаюсь я. И тут же спешу ее успокоить: – Да не волнуйся ты, вот увидишь, Томми с Элиасом будут спать как младенцы. Они так сдружились, что будут счастливы совместной ночевке! Просто иди на свидание и выброси это из головы.

Но Хелена никак не успокоится: всё повторяет снова и снова, что Томми нужна его плюшевая игрушка и ЕГО одеяльце, вот оно здесь, в этой сумке. В конце концов, в сотый раз уверив ее, что ничего не случится, мы выставляем Хелену за дверь.

Но она тут же снова жмет на звонок.

– И все-таки я оставлю вам ключ от дома… – виновато улыбаясь, произносит она. – На всякий случай. – И кладет в мою ладонь ключ.

Вечер проходит абсолютно обыденно: мы играем с детьми в настольные игры, едим спагетти под соусом «болоньезе», а пред сном позволяем им подольше побалагурить в постели, мысленно предвкушая скорые тишину и покой. И вскоре они действительно успокаиваются…

Но этот покой длится не далее часа, так как в полночь, проснувшись с плачем, Томми устраивает настоящий концерт, требуя маму и вернуться домой. Никакие наши увещевания не действуют на него, так что, отчаявшись успокоить ребенка, я заворачиваю его в одеяло и выношу в ночь из дома. Идти недалеко, и, убедив Юргена остаться и присмотреть за разбуженным плачем Томми Элиасом, я направляюсь к дому Хелены…

Будет славно, если она уже вернулась домой!

Но нет, дом темен и тих, как особняк с привидениями.

Жутко до дрожи…

Может, зря я не послушалась мужа, предлагавшего проводить меня? Нет же, велела ему ложиться в постель и выспаться перед работой. А теперь трясусь, как осиновый лист…

Все-таки развитое воображение – одно наказание. Так и мерещится за каждым кустом что-нибудь страшное…

Томми оказывается невероятно тяжел для своих четырех лет, и я натужно дышу, когда вношу его в дом.

Внутри стоит звенящая тишина, и я шепотом интересуюсь:

– Томми, ты спишь? Мы дома.

Он что-то сонно мычит, и я рада, что не одна в этой странной фантасмагории пляшущих по полу теней и световых бликов от уличных фонарей.

Нащупываю рукой выключатель, чтобы окончательно прогнать призраков, метущихся в моей голове, и тут же подскакиваю на месте, услышав голос у себя за спиной:

– Джессика? Что ты здесь делаешь?

Сердце колотится, как ошалевшее, даже руки слабеют: вот-вот выроню Томми.

А тот, заворочавшись у меня на руках, сипло осведомляется:

– Ник, это ты?

Доминик?!

Это всего лишь Доминик Шрайбер!

Я выдыхаю, неожиданно разозлившись:

– Ты меня до ужаса напугал! У меня чуть сердце не остановилось. Что ты вообще делаешь дома, да еще в темноте? Хелена сказала, ты будешь отсутствовать до утра...

– Планы переменились, – отвечает Ник, пожимая плечами. И в темноте я вижу лишь чуть подсвеченные лунным светом глаза…

Мы шепчемся, словно боимся разбудить Томми, но мальчик, напротив, разбузыкавшись, глядит на нас большими глазами.

– Почему свет не включил? – интересуюсь, всё ещё отчасти злясь на него за свой недавний испуг.

– Так бы и сделал, знай я, что ты появишься здесь посреди ночи.

– То есть сам ты предпочитаешь сидеть в темноте?

Он улыбается, и улыбка его, какая-то тихая, умиротворенная, как фонарь, зажженный в ночи, мелькает проблеском белых зубов.

– В темноте хорошо думается. Не знала? – Голос парня разгоняет последних призраков, прячущихся по углам.

И я чуть скептически замечаю:

– Не знала, что ты подвержен этой болезни!

– Ты много чего обо мне не знаешь, хотя, уверен, полагаешь обратное…

Я слышу обиду в его тихом, укоряющем голосе и готова ответить на выпад чем-то не менее подходящим, но ребенок у меня на руках канючит вдруг:

– Могу я в кроватку? Я устал на руках. Мы с Тэдди оба устали… – И он показывает плюшевого медведя.

Я удобнее перехватываю его.

– Конечно, малыш. – И уже готова направиться к лестнице, но Доминик подходит и берет у меня мальчика.

– Спасибо, – искренне благодарю я, разминая затекшие мышцы рук и спины, и направляюсь за ними по лестнице.

– Так ты сегодня никуда больше не собираешься? – интересуюсь у Ника.

9 глава

Внизу раздаются веселые голоса, один из которых, веселый и звонкий, принадлежит определенно Хелене. Второй, мужской, басовитый, мне незнаком… Но здесь и так все понятно: Хелена, решив, что дома никого нет, привела своего ухажера.

Мы с Домиником переглядываемся… И, не сговариваясь, крадучись выходим за дверь, чтобы оценить обстановку, глянув вниз через перила лестницы.

Видим, как в кухне зажигается свет и слышим, как включается чайник. Колокольчиком раздается хмельной смех Хелены… Чьи-то губы, судя по звукам, заглушают его поцелуем. Что-то падает, разбиваясь на стол, она вскрикивает, и я почти собираюсь бежать ей на помощь, когда женщина стонет от удовольствия… И вполне характерные звуки достигают наших ушей.

– У мамы свидание, – горячо шепчет Доминик в мое ухо, и я невольно отшатываюсь.

Не заметила, как он оказался так близко, увлекшись слежкой за его матерью…

– И как мне теперь вернуться домой? – вопрошаю в отчаянии.

Наверное, у меня горят уши и даже лицо… В такой двусмысленной ситуации я оказываюсь первый раз в жизни.

Молодой человек пожимает плечами.

– Может, через окно? – предлагает с улыбкой. – Будет неловко, пробираясь к дверям, застать маму на столе с кавалером…

– Боже мой! – стону я, утыкаясь в ладони лицом.

Жуткая ситуация: Хелена внизу... со своим кавалером... а я тут... с Домиником посреди ночи.

– Мне надо написать Юргену, – говорю, доставая свой телефон. – Вдруг он не спит и придет искать меня среди ночи.

Не представляю, как стану смотреть Хелене в глаза, если такое случится. А потому торопливо пишу: «Я заперта в комнате Томми, не могу вернуться домой. Хелена внизу с кавалером… Не выдавай меня!»

– Хорошо получилось! – одобряет мое послание Доминик, как оказалось, бессовестно заглядывая через плечо.

Хочу было пожурить его за подсматривание, но тут серия понятного рода стонов доносится до нашего слуха, и я ретируюсь обратно в комнату крепко спящего Томми и прикрываю за нами дверь. Мне хочется провалиться сквозь землю, а Доминика как будто вся ситуация лишь веселит…

Тренькает мой телефон, и я читаю сообщение Юргена: «Да у тебя настоящее приключение, дорогая! Сочувствую. Возвращайся, как только получится... и непременно расскажи обо всем». Я улыбаюсь и мне становится чуточку легче.

Ник же интересуется:

– Так что, остаешься или лезешь в окно?

– Я не умею лазать по крышам, – отвечаю, покачав головой. – Лучше пережду здесь, чем сломаю шею, свалившись.

Еще какое-то время мечусь по комнате из угла в угол, но Томми вдруг шевелится, и я, боясь его разбудить, скидываю балетки и сажусь на прежнее место с правой стороны постели. Подкладываю под голову подушку и прикрываю глаза…

– Что, если Хелена узнает, что я была здесь этой ночью и все слышала?! – спрашиваю то ли себя самое, то ли все-таки Доминика.

– Тогда она посмеется вместе с тобой, – отвечает он, заломив свою идеальную бровь.

– Но мне не смешно...

– А ей будет, – Ник тоже усаживается на прежнее место. – Так что перестань истерить и закончи историю до конца. Раз уж так вышло! – добавляет на мой укоризненный взгляд.

– Извини, но я больше не в настроении рассказывать сказки…

Я чувствую, что он изучает меня, буквально физически ощущаю внимательный взгляд, скользящий по коже щекоткой, но глаз не открываю. Эта ужасная ситуация измотала меня… Ситуация в целом и Доминик, то ли играющий, то ли серьезно увлекшийся мной.

Ничего этого я не хотела… И ощущала себя угодившим в мышеловку зверьком.

– Хорошо, – между тем, соглашается молодой человек, – пусть не сказку, но могу я спросить? – Ник тоже растягивается на постели, повернувшись лицом в мою сторону. Сопящий нос Томми утыкается ему в грудь.

– И о чем же? – Я, признаться, побаиваюсь нашего разговора, но все-таки позволяю втянуть себя в него.

Говорят, ночные разговоры именно потому так откровенны, что усталость притупляет нашу привычную настороженность и позволяет открыться.

– Ты любишь Юргена, Джессика? – интересуется Доминик.

– Ух ты, – удивляюсь я только, – это очень личный вопрос. Впрочем, ты и сам знаешь ответ на него...

Но молодой человек продолжает допытываться:

– И все-таки? Если любишь, за что?

– Не «если» – люблю, – поправляю его. – Я люблю Юргена. А за что? Никогда не задумывалась об этом. Просто люблю вот и все. За доброту... за внимательность... за умение развеселить меня. Даже не знаю. Он просто тот, с кем мне действительно хорошо, – я на секунду замолкаю задумавшись. – С ним уютно и говорить, и молчать... И мне нравятся его руки... и морщинки у глаз. Я просто люблю его... Разве можно объяснить любовь?

Я замолкаю, мысленно составляя список того, за что люблю Юргена... Он большой. В нем даже есть пункты, которые мне самой не понятны… Однако, среди понятного и непонятного и находится та искра, что составляет нашу любовь.

– Могу я тоже спросить тебя? – интересуюсь у собеседника, уводя разговор на другое.

– Спрашивай. Очень надеюсь, что не о любви… – как-то криво улыбается он.

– О твоем отце. Расскажи, какой он…

Кровать скрипит, когда Доминик шевелится: то ли укладывается удобней, то ли ощущает нервозность, от которой не может найти себе место. Надеюсь, все-таки первое… Я вовсе не собиралась расстраивать его.

– Я плохо знаю отца, – наконец, произносит он в тишине, – мне было семь, когда расстались родители… Отец постоянно был занят, и мы редко виделись. Дядя Густав, отец Томми, был мне ближе, чем собственный отец… Правда, и он оказался неидеальным, – усмехается парень. – А Гюнтер мне видится очень властным, высокомерным и вечно занятым человеком...

– Не очень приятная характеристика! Сейчас вы видитесь чаще?

– Раз в две недели, а бывает, и реже... Он не из тех отцов, что играют в футбол на лужайке за домом и ведут беседы о жизни. Зато он финансово поддерживает меня и обещает устроить хорошую стажировку в Японии...

10 глава

«Разлука научит тебя любить по-настоящему».

**************************

Лето медленно догорает, и отъезд Доминика приближается с неизменной неотвратимостью, так что Хелена буквально изводит себя кухонными шедеврами, объясняя их появление на столе успокоением нервов. После недавнего откровения сына, в котором он ей признался, что, быть может, отправится на стажировку в Японию, у нее будто крышу снесло… Ни о чем другом она больше не говорит, только лишь о бессовестном «шельмеце-папаше», конечно, нарочно, назло ей, Хелене, засылающем сына в какие-то страшные дебри, которые ей «и на карте-то не найти».

На все увещевания сына о том, что Япония – не край света, и он уедет туда не навечно, она лишь закатывает глаза и поносит Гюнтера Шрайбера на чем свет стоит.

И за всеми этими треволнениями она, к счастью, не замечает, какой смущенной я выгляжу все последние дни при любой встрече с ней.

А ведь мне даже не приходится с ней объясняться насчет появления малыша Томаса в доме: Доминик придумывает историю, которую я с радостью подтверждаю. Томми начал капризничать, я привела его и ушла…

Почти правда.

Процентов на девяносто…

– Он специально засылает моего мальчика неизвестно куда! – возмущается она снова и снова, почти насильно впихивая в меня недавно приготовленные меренги. – Я этого так не оставлю.

– Но ведь это во благо твоего сына, – пытаюсь поделиться с ней своим мнением. – Такая практика открывает хорошие перспективы... Отец хочет, как лучше для своего сына.

– Это вряд ли, – вздыхает она. – Скорее, мерзавец хочет извести меня!

– Играя будущим Доминика? Тебе не кажется это странным?

Хелена вроде бы признает мою правоту, но тут же опять принимается причитать все в том же ключе и переубедить ее не получается. И в этом вся она: полагает, весь мир крутится вокруг ее блондинистой персоны и не допускает и мысли об обратном.

Устав от нашего бессмысленного спора, я как раз доедаю меренгу, когда, пророкотав по дороге, перед домом тормозит черный байк.

– Ждешь кого-то? – любопытствую я.

– Не на байке. Знаешь ведь, я зареклась встречаться с байкерами! Ни-ни, – отвечает Хелена.

И мы обе, крайне заинтригованные, выглядываем в окно…

У калитки, восседая на байке, нам улыбается Доминик, глаза в прорезях шлема так и лучатся весельем.

– Ник?! – восклицает Хелена. – Это еще что такое?

– Байк, мам.

– Сама вижу. Я спрашиваю, откуда? И зачем ты залез на него? Знаешь ведь, как я ненавижу эти железки. – И поворачивается ко мне, поясняя: – Точно такой, – указывает пальцем на байк, – был у Алекса, земля ему пухом. Мы часами, как ненормальные, носились по ночным улицам, прижавшись друг к другу! Волосы трепал ветер… Весь мир казался неважным, когда ты проносишься мимо со скоростью пули… – Она вздыхает с мечтательным выражением на лице. – Это было чудесное время! Помню, даже в роддом мы явились на байке. Представь… Я еле перекинула ногу через сиденье, решив в тот момент, что именно там и рожу нашего сына…

– Странно, что после такого Пауль у вас получился не байкером с татуированным до глаз телом, – усмехается Доминик, стаскивая с головы шлем.

– Сплюнь! – хмурит брови Хелена. – Хватит мне одного байкера в этой семье. И другого я не потерплю! Чей это байк? – спрашивает у сына.

– У друга взял покататься. Не бойся, это не мой! – уверяет Хелену. И цитирует, по всему, ее же слова: – Я помню, что «байки – жуткая вещь, от которой лучше держаться подальше».

– Вот именно, – подтверждает она. – Вспомни бедного Алекса, что оставил Пауля сиротой, разбившись на этой проклятой железяке… Это было жуткое зрелище, от которого мне никогда не оправиться. А почему я запрещаю тебе рисковать своей жизнью, передвигаясь на ЭТОМ!

– Я только разок, мам. – Парень приобнимает ее целует в висок, умасливая своим особенным способом. – Разве сама ты не хочешь еще только разочек… совсем маленький прокатиться на байке? – Он глядит ей в глаза. – Вспомнить, как это бывало у вас с отцом Пауля. Как ты там говорила: ветер в волосах и весь мир делается неважным… Неужели не хочешь?

– Не хочу! – категорично заявляет она. – Хватит, уже накаталась.

И тогда Доминик переводит взгляд на меня.

– А ты, Джессика, тоже не хочешь со мной прокатиться? Уверен, что ты ни разу не гоняла на байке.

– Почему ты так решил?

– Слишком правильная для этого, – улыбается он с дерзким прищуром.

Будто хочет меня спровоцировать, вызвать на бунт…

А мне в самом деле очень хочется прокатиться, испытать что-то новое, неизведанное. Бросить вызов своей привычной разумности, чувству самосохранения…

– Ты прав, не гоняла, – признаюсь, пожимая плечами, – но, если Хелена не против, сегодня хотела бы это исправить.

Хелена округляет глаза.

– Ты, в самом деле, готова рискнуть и довериться этому шалопаю? – восклицает она. – Да Юрген мне голову оторвет, если узнает об этом!

Но Доминик не дает ей меня отговорить: вручает мне шлем и попутно улыбается матери.

– Ма, клянусь своей жизнью, с ней ничего не случится! Буду беречь нашу Джессику, как зеницу ока. А Юргену знать о поездке не обязательно, – подмигивает он мне. – В любом случае, обещаю вернуть ее в целости и сохранности, полную самых незабываемых впечатлений!

И что-то в тоне его довольного голоса, в блеске ярко-голубых, восторженных глаз настораживает меня. Как будто предостерегает от этого шага, поездки в компании Доминика, но отступать поздно: он сам надевает мне шлем и застегивает застежку. А потом вскакивает на байк и протягивает мне руку…

Руки я ему не даю, но, пристроившись сзади, вцепляюсь в его мотоциклетную куртку.

– Лучше вот так, – говорит он, отрывая мои руки от своей куртки и сцепляя их на животе. – Иначе случится непоправимое, а я за тебя поручился. Своей головой, так сказать!

Теперь я абсолютно уверена, что совершила ошибку, согласившись на эту поездку. Мне жарко до одури и даже немного подташнивает…