Гуд бай, стервоза!

9

Опишите разочарование, которое когда-либо постигало вас. Что вы при этом чувствовали и что делали?

Нотр Дам

— Что… что мне делать?

Мы подъезжали к Юнион-сквер, затор на дороге становился все плотнее, и все, о чем я мог сейчас думать, это о том, что отец никогда не пожелал бы подобного ни своей машине, ни своему сыну, но в основном своей машине.

— Перестраивайся в левый ряд, — сказала Гоби. — Сворачивай по Четырнадцатой улице, потом — вокруг парка и через квартал выезжай на Бродвей.

— Да нет, я спрашиваю об отце. Что мне ему сказать?

— А что, если тебе не брать трубку?

— Думаю, он будет звонить и звонить.

— Ну, тогда надо сказать ему что-нибудь.

— Я не могу…

Телефон выскользнул у меня из руки, Гоби поймала его, включила громкую связь и приложила к моему уху — так, чтобы я мог говорить, не отвлекаясь от дороги.

— Алло?

— Перри?

— Пап?

— Я слышу гудки машин, ты где?

— Ну, мы… это…

Я посмотрел на Гоби безумным взглядом.

Она покачала головой, и это могло означать что угодно, но я бы интерпретировал это так: «Импровизируй, идиот».

— Нам пришлось уехать со школьного бала. Там заваруха какая-то случилась.

— Заваруха? О чем ты говоришь?

— Мы, типа того, в город поехали.

— В город? Вы в Нью-Йорке?

Теперь он говорил отрывисто, а в голосе слышался металл. Каждая согласная била мне по барабанным перепонкам маленьким молоточком.

— Позволь напомнить тебе, Перри, что ты за рулем «Ягуара».

— Пап, я знаю, просто Гоби просила показать ей город. И… э-э-э…

— Да мне плевать, хоть бы сам призрак Фрэнка Синатры прислал тебе персональное приглашение в Карнеги-холл, — отчеканил отец. — Я хочу знать, о чем ты думал, поехав на моей машине в Нью-Йорк и ни слова не сказав ни мне, ни своей матери?

Теперь в его голосе клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Значит, так. Слушай меня — и слушай внимательно. Как можно быстрее и как можно осторожнее ты сейчас разворачиваешься и едешь домой, прямо сейчас, и уже здесь мы обсудим, что и как произошло. Ты понял меня? Перри?

Светофор мигнул зеленым, и я свернул на Четырнадцатую улицу. Прежде чем я смог ответить, Гоби вырвала телефон у меня из рук. Он был по-прежнему на громкой связи.

— Алло? Мистер Стормейр? Это Гоби.

— Гоби, передай трубку Перри, пожалуйста. Это личный разговор.

— Мистер Стормейр, я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Ваш сын — хороший мальчик. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы вы им гордились.

Она жестом указала мне, где сворачивать с Четырнадцатой улицы обратно на Бродвей.

— Сегодня вечером я попросила его в последний раз показать мне город, прежде чем я уеду обратно домой.

— Гоби, не обижайся, но наш разговор с Перри не имеет никакого отношения к тебе.

Я услышал нотки неприкрытого раздражения в его голосе и почувствовал, как у меня сводит желудок, а это был явный признак того, что сейчас я буду готов сделать все, что прикажет отец.

— Гоби, передай телефон моему сыну.

Похоже, она и вправду поразмыслила над словами отца, потому что сделала паузу, а потом выдала, как удар:

— Нет.

— Нет?

— Я не передам ему трубку до тех пор, пока вы не извинитесь за то, как обращаетесь с ним.

Повисла пауза, после чего отец произнес:

— Повтори?

— Я прожила в вашем доме девять месяцев, мистер Стормейр, и все это время я наблюдала, как вы относитесь к своему сыну. Я знаю, что вы хотите для него самого лучшего, но вы ломаете его дух и личность, подавляя их своими ожиданиями и надеждами. Своими правилами, приказами и ограничениями вы превращаете его в беспомощного и слабого человека. Семья — это очень важно, но семья — это не панацея. Вам не прикрыть свое безразличие и холодность в отношении к сыну так называемыми интересами семьи!

— Так, понятно, — сказал отец. — А ты эксперт по семейным вопросам, да, Гоби? По вопросам именно моей семьи?

— Я знаю, что мужчина, который не ставит свою семью на первое место, не заслуживает уважения. Я не слепая и не глухая. Все то время, что я прожила у вас, я наблюдала и слушала. И хоть это и не делает меня экспертом по семейным вопросам, я бы сказала, что очень хорошо знаю то, о чем говорю.

Она поерзала на сиденье, меняя положение, и я увидел выражение ее лица: она очень сосредоточенно и серьезно смотрела на телефон, чеканя в микрофон каждое слово.

— У нас в стране, мистер Стормейр, есть поговорка: «Неверный муж травит свою семью от корней».

— Неверный… — отец запнулся. — Погоди секунду. О чем ты говоришь?

— Думаю, мы понимаем друг друга. Полагаю, сейчас нет необходимости вдаваться в подробности вашего романа с Мэйделин Келсо, не так ли?

Повисло молчание.

— Что ты сказала? — спросил отец. — Ты сказала, Мэйделин Келсо?

— Вы меня слышали.

— А теперь ты послушай. Я не знаю, о чем ты говоришь, но то, о чем ты думаешь, что ты знаешь…

— Я говорю о том, что произошло шестнадцатого апреля, — мгновенно ответила Гоби. — Я говорю о вашей деловой поездке и о Сан-Диего двадцать шестого апреля, а также об уикенде в отеле «Монако» с мисс Келсо в Чикаго третьего мая. Хотите, чтобы я продолжила?

— Как ты об этом узнала?

— Мистер Стормейр, а вы в курсе, что мы с вами сейчас говорим по громкой связи?

Снова повисло долгое молчание. Когда отец заговорил, голос его звучал совсем иначе. Таким голосом он не говорил со мной никогда. Это был голос человека, сбитого с толку, человека, которому трудно дышать:

— Перри? Перри, ты слышишь?

— Перри вернется утром вместе с вашим драгоценным автомобилем, а до этого времени вы не будете больше ни звонить, ни угрожать ему, или, уверяю вас, мой следующий звонок будет адресован миссис Стормейр. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Секундочку. — Теперь голос отца звучал хрипло. — Пожалуйста, дай мне поговорить с сыном. Только минуту.

— Он слышал все, что вы только что сказали.

— Гоби, пожалуйста…

— Позже, — ответила Гоби, нажала на отбой и отдала мне телефон.

Мы ехали по Бродвею, и я тупо смотрел на дорогу.