9

Мартин задержался намного дольше, чем планировал. В гараже он натолкнулся на подругу матери, пожилую вдову, которая по-птичьи крутила сухонькой головкой и, всплескивая руками, о чем-то быстро-быстро спорила с механиком. Наконец она махнула ручкой и, подхватив сумочку под мышку, засеменила к выходу, всем своим видом показывая, что не хочет слушать никаких возражений.

Мартин догнал ее уже в воротах и вызвался проводить. Но прежде чем отвезти старушку домой, он еще выпил с нею чаю. По дороге из кафе Мартин заглянул на минуту в гараж и перекинулся парой фраз с механиком. После того как он ушел, механик покачал головой и сказал ученику:

— Сумасшедший парень. Он хочет, чтобы я заменил эту малолитражку той, что мы получили для продажи. Он платит наличными, но хочет, чтобы мы перекрасили новую машину так, чтобы старуха не заметила подмены. Я предупредил его, что старухина машина не годится даже на запчасти, так что лучше ей просто отвезти ее на свалку. Он дал мне денег и просил, чтобы я сам это сделал потихоньку. Какой-то сумасшедший…

Мартин приготовил целую речь, оправдывающую опоздание; он предвкушал, как расскажет Джинджер про старушку с птичьей головой, про подмену ее малолитражки и про чай в викторианской чайной, полной пожилых леди.

Удивительно, что Джинджер не выбежала его встречать; в кухне ее тоже не оказалось. Мартин рассеянно погладил кота, развалившегося на стуле.

— Где хозяйка? — спросил он у Наполеона. — Ты ее, часом, не съел?

Дверь кабинета была открыта, отчет, который он читал предыдущей ночью, все еще лежал на письменном столе. Мартин пробежал глазами документ, знакомый до последней запятой. Вчера вечером он заставил себя перечитать это только для того, чтобы напомнить себе, какова на самом деле Джинджер, но уловка не сработала, как всегда. За две недели их знакомства Мартин настолько привык к Джинджер, что ему казалось дикостью просыпаться и не находить рядом ее нежного тела и засыпать не в обнимку с нею. Некоторым для подобных привычек не хватает целой жизни.

Неожиданно для самого себя Мартин разорвал отчет. Белые клочки бумаги медленно спланировали на пол. Он почувствовал жажду разрушения. Ему показалось мало просто порвать документ. Нужно сломать что-либо не меньшее чем жизнь, чем судьба, потому что нынешняя жизнь во лжи невыносима.

Он решил немедленно рассказать Джинджер правду и попросить у нее прощения. Он вышел из кабинета и в сопровождении Наполеона направился в комнату Джинджер. Однако, открыв дверь, он замер на пороге. Первое, что бросалось в глаза, был распахнутый и полностью уложенный чемодан, второе — идеальный порядок в комнате, уже овеянной нежилой прохладой.

Потребовалось меньше десяти минут на обыск дома сверху донизу.

Никаких следов Джинджер. Так где же она?

В кухне кот торжествующе прыгнул в корзину Пупси. Мартин нахмурился. Где Пупси?

Он выглянул в окно, и его сердце глухо застучало.

Может быть, Джинджер и вышла бы на прогулку под дождем, но она никогда не потащит с собой в такую погоду собаку. Что стряслось?

Мартин бегом спустился во внутренний двор, на ходу надевая дождевик. Оказавшись на улице, он начал поочередно звать то Джинджер, то ее собаку. Никто не отзывался.

Дождь кончился, и Мартин, прекрасно знающий характер местного климата, понял, что теперь Джинджер найти будет нелегко. Холмы вот-вот затянет туманом; он всегда наползает в лощины в это время года, особенно после дождя. Если только она не сообразит и не остановится где-нибудь на вершине холма, ожидая помощи. Даже тому, кто знает здешние места как свои пять пальцев, нелегко найти дорогу домой в густом тумане, который заставляет кружить на одном месте и слышать собственные шаги, словно посторонние. Если хочешь потеряться, легче всего это сделать после дождя в йоркширских холмах.

Сначала он нашел Пупси. Мокрая собачонка возникла словно клочок тумана, летящий к нему навстречу и заливающийся тревожным лаем. Ее белая шкурка слиплась от грязи. Мартин готов был поклясться, что глаза Пупси заплаканы.

Он схватил и обнял собаку.

— Где она, Пупси? Где Джинджер? Где она? — Он выпустил ее из объятий, и Пупси завиляла хвостиком.

— Ищи Джинджер. Ищи Джинджер, Пупси! — Собака отбежала на несколько шагов, обернулась, тявкнула и потрусила в туман.

Мартин понял, что Пупси знает, где хозяйка, и приглашает его следовать за нею.

— Джинджер… Джинджер… — Он складывал руки рупором и кричал в белый сумрак, Пупси помогала ему звонким лаем.

— Джинджер! — вновь закричал Мартин, но внезапно осекся, услышав резкий смех, страшный, холодом пробирающий до позвоночника, переходящий в визг.

Звук стих. Пупси метнулась в его сторону. А Мартин в нерешительности позвал еще:

— Джинджер! Джинджер! Тишина.

Мартин готов был проклясть и холмы, и туманы, прежде им любимые. Пупси путалась у него в ногах и скулила. Мартин обнадеживающе потрепал ее за холку, но она только тихонько зарычала. Он всмотрелся в туман и понял, что послужило причиной рычания, вернее кто. Из белого облака материализовалась овца. Она повернула к Мартину голову и вздохнула.

— Не надо пугать несчастное животное, Пупси, — сказал Мартин серьезно, поскольку собачка явно желала прыгнуть на овцу.

Тогда Мартин взял Пупси на руки, но та взорвалась безудержным лаем, задергала лапами и вырвалась.

— Пупси, — закричал он вслед убегающей собаке и побежал за ней сквозь густой туман, осыпая белую сучку отборными ругательствами.

Пупси залаяла в трех шагах от него, он настиг и ее, и звякающую колокольчиком овцу и хотел было отругать беглянку, но тут увидел Джинджер.

Она сидела на склоне, глядя в туман так спокойно и безмятежно, как если бы она сидела в кухне ее собственного дома.

— Джинджер!

— Привет, Мартин, — спокойно приветствовала она его и погладила собаку испачканной в глине рукой.

— Джинджер! Что ты здесь делаешь? Что случилось? С тобой все в порядке?

Она не знала, на какой из его вопросов прежде ответить. Единственное, что она понимала сейчас, — что она в безопасности, что помощь пришла и ее отведут домой.

Если бы она попросила, он отнес бы ее в дом на руках.

— Я не понимаю, — бесстрастно сказала она, — я просто шла за Пупси…

Веки как будто отлили из свинца, а ресницы смазали клеем. Холод пронизывал насквозь, так что Джинджер могла бы изучать строение собственного тела, наблюдая, как промерзает мышца за мышцей до самого скелета. На секунду ей показалось, что она сделана из стекла и это стекло тонко звенит, готовое лопнуть от мороза.

Мартин снял с себя дождевик и укутал отчаянно дрожащую Джинджер. Потом легко, словно девочку, вскинул на руки и понес к дому.

— Ты уверена, что все в порядке? — спросил он, внимательно вглядываясь ей в глаза, когда они пришли домой. Джинджер и Мартин сидели в теплой кухне, Мартин варил грог.

— Хочешь, я вызову врача? Он очень приятный старый джентльмен. Тебе он непременно понравится…

— Нет, — Джинджер отвечала отрывисто, словно каждое слово давалось ей с большим трудом. — Нет. Я прекрасно себя чувствую… Кроме того, мы уезжаем.

— Может, останешься?

Джинджер отрицательно покачала головой.

— Но по крайней мере прими ванну, выпей грога, выспись, а потом уезжай…

— Немедленно… Я хочу уехать прямо сейчас…

— Я распакую чемодан, ты должна отдохнуть, — сказал Мартин твердо. — Не хочешь мокнуть в ванне, просохни у очага, оденься в сухое. И потом поезжай куда хочешь.

Мартина не на шутку беспокоила холодность Джинджер. Никогда прежде она не казалась настолько далекой, чужой. Даже в день их знакомства Джинджер была более отзывчива к его словам.

Джинджер била дрожь. Мартин, убедившись что спорить с ней бесполезно, поднял ее на руки.

— Не смей! — вскрикнула она, но тот не послушал. Он твердо решил отнести ее в ванную.

Рядом с его спальней пару месяцев назад установили джакузи. Мать настояла на нововведении. Но после установки Мартин редко пользовался водным чудом, впрочем, как и помпезной спальней, отдавая предпочтение маленькой уютной комнате, которую отдал теперь в распоряжение Джинджер. Он посмеивался над противоревматической процедурной, как он называл джакузи, но сегодня мысленно поблагодарил мать за настойчивость.

Мартин посадил Джинджер на стул, и она наблюдала, как вода быстро заполняет ванну. Зрелище клокочущей воды в ванне всегда нравилось ей, успокаивало; ведь это не море. Она сама не заметила, как задремала. На одну лишь секунду. Из оцепенения ее вывели руки Мартина: мягко, но настойчиво освобождающие ее от одежды.

Джинджер проснулась и схватилась за кофточку, которую Мартин пытался с нее снять.

— Джинджер, ради Бога.

— Я могу раздеться сама! — отчаянно зашипела она. — Уйди, я буду раздеваться! Я буду раздеваться… без тебя, — внесла она полную ясность в этот вопрос тоном, не терпящим возражений.

Мартин не собирался спорить. Она ведет себя очень странно, но времени на уговоры нет: чем дольше Джинджер остается в мокрой одежде, тем больше у нее шансов заболеть.

Пожав плечами, он вышел из ванной и закрыл за собою дверь.

Джинджер потянула с себя мокрую кофточку, но остановилась и с опаской взглянула на дверь. Никакого замка. Она зло сжала губы. Нет, бояться, что Мартин вернется и вынудит ее к чему-то, чего бы ей не хотелось, просто глупо. В конце концов, он имел не одну возможность делать это с нею всю прошлую неделю без продыху, но он относился к ней, как к сестре или ребенку, то есть не как к женщине.

Нет, каков подлец! Сначала обманом завлек ее в свою постель, а потом пренебрег ею, словно надоевшей куклой! Как он только не выкинул ее на свалку?

Она сорвала с себя набухшие от влаги одежды и бросила тут же на пол, потом зажмурилась и ступила в горячую воду, которая сначала показалась ей даже неприятной по контрасту с ледяной кожей. Ванна действительно огромная, в ней и двое чувствовали бы себя достаточно комфортно, даже трое… Ведь Мартин стоит двоих. Этот мощный мужественный мужчина…

— Мартин!

Джинджер закрыла глаза, но две слезы предательски пробились из-под смеженных ресниц. Сердито она надавила на кнопку, и вода забурлила: включился режим водного массажа.

Для чего она кричала? Кого звала? Она ненавидит его… ненавидит…

— Джинджер?

Тишина. Мартин помялся возле закрытой двери и постучал еще. Никакого ответа. С тревогой он открыл дверь и замер на пороге.

Джинджер, свернувшись калачиком на теплом дне пустой ванны, крепко спала, накрытая полотенцем. С распущенными волосами и свободным от косметики лицом она выглядела такой юной и уязвимой, что Мартину захотелось взять ее на руки и как следует укутать.

Стараясь не разбудить Джинджер, он подхватил ее и понес к двери.

— Марти… — прошептала она, улыбаясь.

— Тихо, все хорошо. Я уложу тебя спать, — мягко успокоил ее он, внося в спальню.

Он уложил свою прекрасную ношу на кровать и тщательно подоткнул пуховое одеяло. Мартин хотел сразу же уйти, но невольно залюбовался спящей женщиной. Он любит ее и теперь не понимал, как он хотя бы на несколько часов смог смириться с мыслью о ее уходе. Он любит ее вопреки всему, что о ней знает. И когда он это понял, то почувствовал почти что эйфорию, словно одним махом сбросил с плеч тяжеленный груз.

Произошедшее с ним противоречило всему, во что он верил с детства. Но огромная волна радости, испытанной в этот момент, разрушила последние преграды, утлая плотина условностей, которые вынуждали его держать Джинджер на расстоянии, рухнула, и он почувствовал себя свободным.

Убедившись, что Джинджер больше не нуждается в его помощи и что сон ее глубок, Мартин спустился вниз. У него оставались еще некоторые дела, да и Пупси с Наполеоном пока ничего не ели.

Оставшуюся часть дня Джинджер проспала. Мартин так часто входил к ней — проверить пульс, температуру, просто полюбоваться на нее, — что даже подумывал перебраться вместе со всеми бумагами в спальню, но не решился, боясь потревожить ее сон.

Ужинал Мартин в одиночестве. Туман постепенно начал рассеиваться. Дом был тих, но не пуст. Это успокаивало.

Мартин вспомнил о том, как много раз он сидел вечером один в библиотеке, как готовил себе ужин и поглощал его в полном одиночестве, даже не используя великолепную столовую. Впервые он понял, что имела в виду мать, когда говорила: «Вот состаришься, и некому будет подать тебе стакан воды». «Да найдется в конце концов какая-нибудь очаровательная сиделка или добрая нянечка», — обычно отвечал он матери. Но сегодня до него дошел истинный смысл ее слов. Одиночество прошлых лет подступило к Мартину. И, хотя наверху в его спальне спала Джинджер, а рядом в корзинках дремали кот и собака, ему стало не по себе от мыслей о монастыре, в который он сознательно себя заточил. Никогда он больше не будет одинок. С ним всегда будет его Джинджер, милая прекрасная женщина, которая его преданно любит. И которую любит он.

Мартин захотел немедленно ее увидеть. Он почти бегом поднялся по лестнице, вошел в. спальню и присел на край постели, затем тихо разделся и лег рядом с ней. Веки Джинджер дрогнули: она почувствовала, как под весом Мартина слегка прогнулся матрас.

— Марти?

— Да? — отозвался он и обнял Джинджер. Она хотела сказать, чтобы он не трогал ее, но Мартин уже приник к губам поцелуем, мягко и с такой нежностью — конечно же ложной, — что ее глаза заполнили слезы.

— Не плачь, ты в безопасности, ты здесь со мной, Джинджер, теперь все хорошо, не надо бояться…

Все совсем не хорошо. Поцелуи Мартина становились все более страстными. Джинджер знала, что от них нужно уклониться, что необходимо оттолкнуть Мартина или выскочить самой из постели, но ее тело уже отозвалось на его призыв и Джинджер почувствовала, как она отвечает на его поцелуй, хотя мысленно и кричит: «Нет!»

Мартину она могла бы сопротивляться, но себе — никогда. Она так его хочет… любит его…

— Ты вся дрожишь, — сказал ей Мартин хрипло. — Тебе холодно? Дай, я согрею тебя…

Джинджер не мерзла, причина ее дрожи была вовсе не в простуде, подхваченной на склоне холма, куда завел ее коварный туман. Она дрожала от жара, который исходил от Мартина. От адского пламени, отблеск которого она чувствовала на своем лице: он хочет овладеть ею и обволакивает своей ложной заботой, завлекает тонко продуманной нежностью, он опять обманывает ее. Он всегда так ведет себя с женщинами? Он не любит ее и не любил никогда, она просто была ослеплена амнезией, амнезия перепутала все у нее в голове… Но он дотрагивался до нее так, словно всю жизнь только и ждал ее, словно она его избранница, он так занимался с нею любовью… Он занимался любовью с нею так, как если бы… как если бы…

— Джинджер…

Возможно, если бы она только закрыла глаза и безучастно замерла, он не тронул бы ее, оставил в покое. Не стоит, однако, просить его об этом. Джинджер не доверяла собственному голосу, ибо он мог дрогнуть и характерная хрипотца, как она знала, только распалит его.

Она не хочет Мартина. Так, во всяком случае, она говорила себе. Он жестоко обидел ее, поэтому и сейчас, когда руки сами потянулись к его волосам, из-под век сочатся жгучие слезы. Он здорово успел изучить ее тело, он играет на нем, как на музыкальном инструменте, с дьявольской виртуозностью. Она хочет его. У нее не осталось сомнений: плечи жаждут его поцелуев, груди ноют, вымаливая ласки, бедра судорожно сжимаются. Она хочет его нежности, она хочет его касаний, она хочет его любви.

Он заставил поверить ее в свою любовь. В чувства, на месте которых — теперь в этом нет сомнений — нет ничего. Фикция. Обман. Мираж.

Теперь Джинджер вспомнила все, но эмоциональный ответ ее тела на каждое прикосновение ладони Мартина настолько силен, что перед ним пасует всякая логика. Ее тело, чутко настроенное на его волну, уже отвечало, гудело в резонанс, и Джинджер не могла остановить бесовской концерт сплетения тел и падения душ.

Он настойчиво ласкает ее рот, его рука, скользящая по ее руке вот-вот коснется груди… Если это наказание за ее глупость, уязвимость — хорошо, она согласна терпеть. Скоро все кончится… Скоро ее тело переполнит тягучая тоска и Джинджер поглотит полное забытье, подобное смерти или сну. Тогда она освободится от власти Мартина, подавляющей ее чувственной силой.

Мартин целовал ее шею и волновал языком чуткую кожу у шеи, легкий бриз мурашек пробежал по всему телу Джинджер. Она обняла Мартина, и от ладоней побежало удовольствие узнавания шелковистых волосков, покрывающих его кожу. Сердце Джинджер ускорило пульс; она уступала ему, решив не пытаться дальше бороться с чувствами, которые становились сильнее с каждым дыханием и каждым стоном. Он играл с ее сердцем, играл с ее телом. Он легко играл с ее душой, уже устремившейся к нему навстречу.

— Как я тосковал без тебя! — шептал он ей. -Немногие ночи без твоей любви казались мне худшей из пыток.

Джинджер воздержалась от замечания, что это было его решение. Она вздрогнула, потому что большой палец уже ласкал ее сосок; Мартин склонился к нему и нежно поцеловал, а затем приник к нему и ласкал и мучил до тех пор, пока Джинджер не забилась в сладких конвульсиях и не застонала, бессильная остановить горячее наводнение чувств. Она не могла обуздать свое тело, знающее власть блаженства, которое еще предстоит, и упивающееся наслаждением от ласк, которое Мартин доставлял ежесекундно.

Джинджер чувствовала тугую дрожь его ответа. Он может ненавидеть, обижаться на нее, презирать, но он все еще хочет ее. Жажда удовольствия кислотными ручейками выжигает его мозг, он стал рабом ее сосков, ее живота. Он обожает ее женственные бедра и точеные колени, между которыми счастлив остудить разгоряченное лицо во время их любовного действа.

Столь же острое наслаждение приносило Мартину осознание его власти над Джинджер. Он упивался тем, насколько чутко реагирует каждая клеточка ее тела на касание ладони, на влажную дорожку, оставляемую языком вдоль позвоночника, на тепло его дыхания перед поцелуем.

Тело Джинджер разогрелось, и Мартин почувствовал запах ее свежего пота. Запах этой женщины сводит его с ума. Как хорошо, что она не пользуется духами и лишь изредка дезодорантом. Ее кожа пахнет провоцирующе эротично… Он быстро провел языком по ложбинке между ее грудей и спустился к низу живота. Джинджер почувствовала его горячее дыхание между ног. Она не противилась и развела бедра. Мартин подсунул руку ей под ягодицы, а другую положил на талию. Зрелище, раскрывшееся перед ним, потрясло его своей непостижимой земной красотой. Прекрасный полуразвернувшийся бутон, который скрывали темно-каштановые завитки, слегка повлажневшие за время их объятий, бесстыдно набухал у него на глазах. У Мартина перехватило дыхание.

— Я не должен, — сказал он. — Я не должен быть один…

— Я так хочу… — Ее дыхание выдавало сильнейшее волнение. Она запустила пальцы ему в шевелюру и направила его к жадному цветку, томящемуся в ожидании ласк.

Мартин умел доставить немыслимые наслаждения. Его губы словно никак не могли напиться, язык жалил и поглаживал возбужденную плоть. Джинджер потеряла контроль над собой, стонала и сжимала собственный сосок, другой рукой лаская волосы Мартина.

В какой-то момент наслаждение стало немыслимо острым, Джинджер вскрикнула, и в этот миг Мартин навис над нею, уперся руками в матрас и быстро вошел в нее.

— Джинджер! Любимая… — Сквозь осипший голос била дикая нечеловеческая страсть.

Джинджер цеплялась за него. В конвульсивных движениях, в бешеном ритме их жадного соединения она боялась потеряться, упустить ниточку, готовую в любой момент оборваться. Эта ниточка соединяла ее сознание с Мартином, его лицом, руками, поддерживающими ее и сжимающими до боли.

Где-то в самом отдаленном уголке сознания Джинджер сохранила знание того, что она находится в серьезной опасности и что происходящие противозаконно, но чувства отличались такой полнотой, что она стремилась слиться в одно с человеком, с которым она, возможно, не имеет никакого будущего. Красота того, что они создавали вместе, строилась на обмане и сама, конечно, окажется не более чем обманом, фикцией, иллюзией. Иллюзия распадется, разобьется вдребезги об остроту первого солнечного луча завтра же утром, но теперь… Теперь агонизирующее удовольствие, которое бушует в голосе Мартина, полном любви, любви и только любви. Джинджер вцепилась в плечи Мартина, ниточка сознания внутри нее порвалась и мучительная радость лопнула сжимающимися до сладкой точки и расширяющимися до бесконечности мыльными пузырями. Ей показалось, что она родила только что радугу, что вокруг них с Мартином образовался белый круг, за пределами которого мир утекал куда-то вниз по часовой стрелке. И на секунду ей почудилось, что ее обнимает светлое божество и что сама она уже не совсем человек.

— Я люблю тебя, Джинджер, — донеслось до ее ускользающего сознания. — Я люблю тебя…

Джинджер подождала еще. Наконец ровное дыхание Мартина убедило ее, что он спит глубоким сном. Она выскользнула из постели, теперь точно зная, что должна делать. Внизу в кухне Наполеон и Пупси спали в своих корзинах, ключи от машины Мартина лежали на столе. Словно сама судьба устроила все таким образом, чтобы ничто не задержало ее в этом доме.

Джинджер отнесла кота и собаку в машину, но, прежде чем уехать, заглянула в дом, присела к обеденному столу и достала чековую книжку. Он говорил, что, мол, она и ее «партнер» украли у Гилли пять тысяч. Что же! Пять тысяч фунтов — это изрядная сумма, чтобы расстаться с нею, расплачиваясь за чужие грехи, но дело того стоит. К тому же Джинджер успела понять: деньги — это пунктик Мартина; он только делает вид, что безразличен к презренному металлу, на самом же деле его щедрость и великодушие, его благотворительность — это дань уважения золотому тельцу, языческие жертвы. И при помощи денег можно пребольно ударить Мартина. Пусть помучается! С чеком она оставила короткое письмо.

«Теперь я вспомнила все. Автомобиль припаркую на станции в Йорке, ключи отправлю почтой. Этот чек возмещает все, что я, как вы считаете, задолжала вашему единокровному брату. Если у вас или Гилберта обнаружатся еще какие-нибудь денежные проблемы, не стесняйтесь — выставляйте мне счет».

Джинджер всегда нравились «мерседесы» за их бесшумные двигатели. Благословляя создателей шикарной машины, она выехала со двора незаметно и почти беззвучно.

У Мартина почти нет шансов догнать ее и вернуть назад. Больше Джинджер ничто не связывает с этим человеком. Все, что у нее осталось, — ее друзья. Зачем, зачем Мэри заглянула в тот злополучный день к ней домой? Как теперь объяснить Венди, Хилде, Мэгги, что за мужчину она представляла как своего друга? Какой стыд! Как тяжело! Но ничего, друзья и поймут, и простят ее…

Мартин проснулся с первым лучом солнца, проникшим в комнату через шторы, и сразу потянулся к Джинджер, но ее рядом не оказалось. Где она? В ванной тихо. Может, спустилась вниз?

Он сразу увидел записку на столе, одновременно зафиксировав сознанием отсутствие Пупси и Наполеона.

Ледяной страх заполз в душу. Его рука дрогнула, когда он взял лежащий на столе чек. Быстро пробежав письмо, он потом еще раз прочел его медленно, потому что смысл произошедшего не сразу дошел до него. Хотя подспудно он постоянно ожидал чего-то подобного, но всякий раз отбрасывал дурные предчувствия. Он просто не мог поверить, что она бросила его.

Мартин поглядел на часы. Половина седьмого. Она уехала в Йорк, должно быть, оттуда поедет домой поездом. Если бы Джинджер не воспользовалась его «мерседесом», он бы опередил ее.

Но не успел он додумать мысль до конца, как в холле резко зазвонил телефон. Это могла быть только Джинджер: кому же еще звонить в такую рань? Однако по всхлипам на другом конце провода он сразу узнал мать. И впервые в жизни не обрадовался ее звонку.

— Мартин, Брендон в больнице с подозрением на инфаркт. О, Мартин, я так боюсь за него…

— Не волнуйся, мама, я приеду сразу, как только смогу, — уверил Мартин мать.

Прежде всего, нужно вызвать такси и ехать в Йорк. Без машины он, как без… ног. Где, черт, запасные ключи от «мерса»? В ящике стола или в каком-то пиджаке? Черт бы побрал Джинджер! Не могла очухаться от своей амнезии хотя бы на день позже.

Последнее, что он сделал, перед тем как оставить дом, — разорвал записку Джинджер и ее чек.

Загрузка...