Хоттабыч под прикрытием

Глава 1. О соусе Табаско и настоящих шпионах

Если вас бросил муж, не расстраивайтесь. Возьмите младшую сестру и отправляйтесь на поиски фамильного клада. Возможно, вы встретите свою судьбу! Только бы не запутаться, кто именно – ваша судьба? Голливудский эльф? Будущий мэр? Или заблудившийся в трех березах арабский шейх? И непременно надо разобраться, почему в эту глушь внезапно приехал столичный мюзикл, и все эти странные люди нарезают круги вокруг вашего семейного достояния!

#любовь и страсть
#герои без тормозов
#когда хочу, тогда и дура
#приключения
#ХЭ!

Глава 1, о соусе Табаско и настоящих шпионах

Ночной дожор. Всем выйти из холодильника!

(С просторов Сети)

Роза

– Приветствую тебя, о великая ночная жрица! – раздался глубокий, чуть хрипловатый и безумно сексуальный баритон.

Не из молчащего радио, где таким голосам самое место, а из холодильника.

Из моего, мать его, холодильника! Прекрасного, двухкамерного, полного невероятных вкусностей холодильника. С дистанционным управлением и встроенным искусственным интеллектом. На данный момент гораздо более интеллектуальным интеллектом, чем мой. А что вы хотели от женщины на восьмом месяце? Да еще голодной, как крокодил. Нет, сто крокодилов. Двести крокодилов! Боже, как я хочу пирожное! Со взбитыми сливками! И соленый огурчик! И белый резиновый ластик!

То есть не я, а маленькое чудовище, которое активно толкается внутри меня и требует пирожного, огурчика и резины. Одновременно. И прямо сейчас, в половину первого ночи

– Я убью тебя, Бонни Джеральд, – смахнув горькую слезу, пролитую в память о моей некогда изящной фигуре, пообещала я звезде эстрады и мюзикла.

А нечего писать саундтрек к моему холодильнику! И плевать, что я сама просила. Вчера просила, а сегодня – нет!

В моем круглом, тяжелом и живущем совершенно самостоятельной жизнью животе забурчало, а маленькая пятка пнула меня прямо в диафрагму. Мол, не тушуйся, мама. Корми меня. Так уж и быть, резиновый ластик можешь заменить на вот этот соус «Табаско-хабанеро», лей его прямо на пирожное. Больше лей! И огурчик не забудь! Вот из этой баночки… такие маленькие, зелененькие, хрустящие огурчики… ешь все! Сейчас же!

– Мадонна, может быть, обойдемся йогуртом? – нежно-нежно спросил холодильник голосом Бонни. Среагировал на движение, мерзавец интеллектуальный. – Вкусный, полезный йогурт с пробиотиками, самое милое дело для моих чудесных девочек.

– Да иди ты со своим йогуртом, меня от него тошнит! – вздохнула я, сглотнула слюну и потянулась к банке с огурчиками.

Вкусными-и-и! Хрустящими-и-и! О боже, какое счастье! Огурчики, пирожное и соус «Табаско»… о… гастрономический оргазм!

Маленькая девочка внутри меня – леди Селина Элизабет Говард – на последнем кусочке пирожного удовлетво ренно затихла, подобрала пяточки с кулачками и уснула. Простое женское счастье: поспать! Если бы мне кто сказал, что это чудо не будет давать мне спать, даже еще не родившись, я бы… я бы… эх. Все равно бы меня это не остановило. Патамушта!

Закрыв высокоинтеллектуальный холодильник и сжимая в кулаке последний маринованный огурчик, я пошла обратно в кроватку. Спа-ать! Сейчас залезу под одеялко, обниму мужа, положу его ладонь себе на живот и как усну!.. Правда, для этого придется сначала добыть Кея из кабинета. У него опять дела-дела-дела, чертова прорва дел.

Быть леди Говард – несомненно, прекрасно. И у меня самый лучший муж на свете. Одна засада, его чертовы миллиарды требуют постоянного присмотра. И вкалывает Кей больше, чем раб на галерах. Вот и сейчас из-под двери его кабинета пробивается полоска света и доносятся голоса… хм… Кей и… вроде знакомый голос, но кто – не пойму… и так все серьезно…

Подкравшись на цыпочках к двери кабинета, я затаилась и прислушалась. Мы обе затаились и прислушались, мне даже показалось, что прямо в центре моего живота проступил контур маленького, но очень-очень «на макушке» ушка. Вся в папу, моя прелесть.

А за дверь тем временем продолжалось кино про шпионов:

– …Пошлите меня, шеф. У меня достаточно опыта в подобных делах.

–  Ты же ни разу не был в России!..

Все четыре ушка – и мои, и еще не родившейся леди Селины Элизабет Говард – встали высокочувствительными локаторами. Что за дела в России? Почему мне не сказали, я же главный спец по России – патамушта русская! Я возмущена!

Однако любопытство оказалось сильнее возмущения. Так что мы с леди Селиной продолжили подслушивать. В четыре уха – самое то. Отвечаю.

Следующим интересным, что мы услышали, было имя: сэр Персиваль Говард, старый козел. К «старому козлу» было добавлено еще много чего, и по-английски, и по-русски, и еще на паре-тройке языков. Ага. Мой муж прекрасно образован. Лорд же!

Дедушка Персиваль тоже был хорошо образован. Даже слишком хорошо, как по мне. Правда, знала я о нем совсем немного. Пожалуй, только то, что он был младшим братом отца моего свекра, проживал в Аргентине, не имел ни детей, ни жены, с английскими Говардами не общался и умер позавчера. В возрасте девяноста восьми лет.

Собственно, именно вчера я и узнала о его существовании. На оглашении завещания, по которому все отошло на благотворительность, а английской родне досталось ровно одно запечатанное письмо. Его мой свекор тут же отдал Кею. Судя по тому, как отдавал – в письме была как минимум сибирская язва, и его следовало отрывать в костюме химзащиты. А лучше перед прочтением сжечь.

Но Кей в некоторых вещах – полная оторва. Вместо того чтобы взять письмо щипцами и отнести в горящий камин, мой любимый муж его прочитал. От и до. Два раза. Молча. С каменной мордой – лорд же. И ни слова мне не сказал о содержимом! Потому что волновать леди – нельзя.

Глава 2. О корове на Лексусе и прочих домашних жывотных

Мы были б идеальной парой,

Конечно, если бы не ты.

(В.Вишневский)

Анна

– Куда прешь, корова! Ты вообще знаешь, сколько он стоит?! – гламурная девица высунулась из окошка белого «Лексуса» и попыталась пронзить меня взглядом неестественно голубых глаз в нарощеных ресницах.

– Намного меньше, чем вам сейчас выпишут за парковку на пожарной зоне с заездом на газон, – ответила я, с сожалением оглядывая рассыпавшиеся фрукты и порвавшийся пакет в собственных руках.

– Ах ты!.. – дальше из пухлого розового ротика полилась нецензурщина, достойная клиентки колонии для малолетних.

Из нее я поняла лишь, что правила дорожного движения писаны не для сей неземной красоты, а ее папик вот прямо сегодня найдет меня и жестоко покарает.

На нецензурщину и папика мне было чихать с высокой березы, а вот мандаринов, манго и розовых яблок было жаль, как и собственных колготок, поехавших чисто за компанию. Хорошо хоть пакет с подарком для Лешеньки уцелел при соприкосновении с бампером «Лексуса».

Надо сказать, отчасти я и сама была виновата. Могла бы пойти в обход, я же видела, что какая-то фифа припарковалась ровно поперек пешеходной дорожки, ведущей к подъезду. Но, во-первых, я торопилась, а во-вторых, устала как собака. Что неудивительно после пяти переломов, черепно-мозговой и аппендицита: парня привезли с ДТП, и уже на столе обнаружился дополнительный бонус, чтобы травматологи не скучали. К тому же после работы я еще и зашла в магазин, купила подарок и продукты. Половина из которых вывалилась из пакета, побилась, перепачкалась и… не буду ничего собирать. Я не нищенка, чтобы ползать на карачках на радость гламурной фифе!

Проводив взглядом укатившееся под «Лексус» розовое яблоко, я пошла к своему подъезду, так и не ответив орущей девице. Не то что мне было нечего ей сказать, но при мысли о том, что дома меня ждут, настроение сразу поднялось. Ну и Лешенька ценит во мне женственность и нежность, а какая нежность в базарно орущей тетке? Верно, никакой.

Позади меня возмущенно заткнулись, но тут же принялись орать с удвоенной силой и даже посигналили. Я лишь пожала плечами: вот нервный народ пошел! Сначала истерят и летят сломя голову, а потом попадают ко мне на стол со сложными переломами, ожогами и пробитыми черепушками.

Одно хорошо, эта фифа вряд ли попадет именно ко мне, в обычную городскую клинику. В отличие от Надь Палны, которая машет мне с лавочки у подъезда и улыбается во все тридцать два искусственных зуба.

– Здравствуй, Анечка. Что ж ты, яблочки-то! – Надь Пална укоризненно покачала головой в кокетливом беретике и тут же обернулась к белому «Лексусу» и заорала не хуже пароходной сирены: – А ну нишкни, шалава!

Для убедительности она еще и погрозила «шалаве» крепкой деревянной тростью. Как ни странно, «шалава» замолчала. Видимо, прикинула, какие повреждения нанесет трость ее драгоценной машинке, а то и не менее драгоценному маникюру длиной в три сантиметра.

– Не судьба яблочкам, – улыбнулась я соседке. – Как ваша нога, Надь Пална? Я еще позавчера ждала вас на осмотр.

– Да вот внучку привозили, какой уж тут осмотр. А что это, сестрица твоего хахаля?

– Нет, с чего бы? Вы простите, Надежда Павловна, я с дежурства.

– Ну, иди-иди, Анечка, отдохни. Твой-то небось и ужин приготовил, и квартиру убрал, и с цветочками тебя ждет, – в тоне соседки сквозило обидное ехидство.

– До свидания, Надежда Павловна, – ровно ответила я, проигнорировав нападки. – Завтра до обеда жду вас на осмотр.

– А ты не обижайся на правду-то, Анечка. Вот помяни мое слово, не пара он тебе.

Не отвечая, я зашла в подъезд. От слов соседки было больно и обидно, и неважно, что я давно уже должна была привыкнуть. Мы уже семь лет вместе, и все семь лет – вот такое вот. Ни моя собственная семья, ни коллеги, ни соседки-активистки никак не хотят признать, что хоть мы и не похожи, но зато отлично подходим друг другу. И нам хорошо вместе! Несмотря ни на что!

Только перед собственной дверью я вспомнила, что не позвонила и не предупредила, что задерживаюсь. Замоталась и забыла. Да и позвонить от операционного стола не так чтобы просто. Так и представляю картину: собираю я, значит, раздробленную берцовую, и тут будильник. Шесть часов, товарищи, рабочий день закончился! И я, мило улыбнувшись пациенту (он под наркозом, но это неважно, я всегда вежлива, женственна и нежна) снимаю окровавленные перчатки и отхожу к окошечку. На все это дело понимающе глядят анестезиолог и операционная сестра, ведь конец рабочего дня и звонок любимому – это святое! А пациент подождет. Или помрет, потому что смена-то кончилась у всех, всем пора домой.

М-да. Хорошо, что Лешенька не очень-то представляет, что такое работа хирурга-травматолога. Ему и не надо, у него совсем другая работа.

Перед тем, как достать ключи, я глубоко вздохнула и улыбнулась, постаравшись, чтобы улыбка получилась не слишком виноватой. Лешенька столько раз меня просил сменить работу! Он же за меня переживает, хочет, чтобы я не так уставала, меньше нервничала, и зарплата опять же в частных клиниках совсем другая.

Я об этом думала, честно! Даже один раз сходила на собеседование и почти договорилась. То есть совсем договорилась, и зарплата там была раз в пять выше, плюс отпуск, плюс страховка, мечта, а не работа. А пришла домой – и нате вам, за Надь Палной скорая. Перелом шейки бедра. Разве я могла ее бросить?.. Не то чтобы я не доверяю коллегам из другой смены… Короче говоря, не доверяю. Степан отличный спец, только пьет. Армен тоже прекрасный хирург, но у Надь Палны столько денег нет, чтобы ее Армен оперировал. А к Васильичу у нас только бомжей отправляют, потому что лучше бесплатная медицина, чем вообще никакой. Вот и…

В общем, так я и осталась в родной городской. А дома сказала, что не прошла собеседование. Врать нехорошо, знаю, но расстраивать тех, кто нас любит, еще хуже.

Глава 3. Все настоящие леди делают это

Обидеть Таню может каждый,

Не каждый может убежать.

(В.Вишневский)

Яна

– Смотри, куда прешь, коза убогая! – взвизгнула блондинистая фифа, высовываясь из окошка «Лексуса».

Вот же! До парковки – сорок метров! Нет, надо загнать свою хреновину на пешеходку, а потом возмущаться, что тут еще и люди ходят!

Отвечать фифе я не стала, еще чего. Облезет, неровно обрастет. Просто вспрыгнула на заборчик, к которому притерся Лексус, прошла по нему полтора метра и спрыгнула вниз. А там уже подфутболила треснутое розовое яблоко, явно оброненное кем-то, кто недавно пробирался мимо «Лексуса».

– Да ты-ы-ы!!! – противоугонной сигнализацией заверещала фифа, когда яблоко пролетело над капотом ее хреновины, и вдруг заткнулась. Как по волшебству! Или ее напугала хлопнувшая дверь подъезда?

Я даже на цыпочки приподнялась – поглядеть, кто это вышел? Не Нюська ли? Если она, то правильно фифа умолкла. Характер у моей сестрички, конечно, мирный, но рука тяжелая, а работа нервная.

Не угадала, но совсем чуть-чуть. Из подъезда, едва не насвистывая, выскочил Шариков, он же Лешенька Жариков, Нюськин домашний любимец. То есть, конечно, любовник, но назвать так эту помесь левретки с альфонсом мне совесть не позволяла. Любовник – это хоть в каком-то месте мужчина, а Нюськино недоразумение на мужчину даже внешне не особо-то походило. Скорее уж на бесполую, но жутко модную куклу-БЖД: всю такую глянцевую, изящную и категорически бесполезную. В дополнение к дивному экстерьеру шел характер содержанки, лень размером со слона и привычка толкать речи об этом жестоком, жестоком, жестоком мире, который так нетерпим к гениям. Еще Шариков любил сладко покушать, мягко поспать и отдохнуть на каком-нибудь – но, конечно, не «каком-нибудь турецком»! – курорте.

О таких грубых материях как деньги Шариков не задумывался, предоставляя заботиться о приземленном Нюське.

Интересно, куда это он намылился?

Я поспешно юркнула за стенд с объявлениями, чтобы не здороваться… Но Шариков и не подумал обратить на меня внимание, как обычно, всецело занятый собственной прекрасной персоной. А вот ответ на вопрос «куда он намылился», я получила прямо сразу. Шариков и обходить фифин «Лексус» не стал! Наоборот! Он распахнул переднюю дверцу, уселся в салон и… и…

Смачно поцеловал блондинку! Да что там поцеловал! Присосался, как вантуз!

И это прямо под Нюськиными окнами.

Да он совсем страх потерял?!

От негодования я упустила момент, когда парочка расклеилась, и фифа тронулась с места. Да и фиг с ними, с Шариковым и фифой,  а вот Нюська… Она должна уже быть дома! И если она тоже это видела – окна-то прямо во двор выходят… Ой-ой!

Скорее к ней!

Рыдания я услышала еще за дверью. Незапертой.

Я пнула дверь – эх, жаль, что за ней Шарикова нет! – и вбежала в прихожую.

Нюська рыдала, сидя на полу, а чуть в стороне валялась табуретка с отломившейся ножкой. Неужто сестричка Шарикова ей отоварила, размечталась я, но тут же спохватилась. Как же! Чтоб Нюська на драгоценного руку подняла? Не бывает. А жаль. Стоило бы!

Ладно, сама займусь, только попозже, а пока нужно срочно утешить Нюську!

– Нюсь! – Я села на пол рядом и погладила ее по голове. – Ну что ты, в самом деле! Разревелась тут! Радоваться надо, что избавилась. Давно пора было его выгнать!

– Дура! – прорыдала Нюська, утыкаясь мне в плечо. – Я не потому… Локоть болит, я так ушиблась!

Ну да, конечно, именно из-за локтя! Ну, Шариков, чтоб тебе… тебя!

– Ну давай я тебе локоть намажу бодягой? А, Нюсь? Пошли, пошли, поднимайся давай. Сейчас мы тебя полечим, потом накатим, я тебе вот коньяк купила, а? Будешь коньяк?

– Нажрусь сегодня, – всхлипнула Нюська, неловко поднимаясь на ноги и от всей души пнула табурет. Тот улетел куда-то в стену. – Сто раз просила починить, а он… он… Урод!

– Козел вообще, – радостно согласилась я.

Пусть ругается! Ругаться куда лучше, чем плакать из-за Шарикова! Вообще этот Шариков давно уже сидел у меня в печенках. Не только у меня, у всего нашего семейства. И был единственным предметом, по поводу которого я была категорически согласна с бабулей и обеими мамулями, что гнать его надо поганой метлой.

Нюська подобрала его на помойке, сиречь в приемном покое родной больницы, и очистила от очисток ровно семь лет назад. Был тогда Шариков безработен, бездомен, вывихнут на левую переднюю… то есть верхнюю лапу предыдущей хозяйкой. Жалкое, в общем, было зрелище.

До сих пор не понимаю, на что тогда повелась Нюська? То ли на скорбные эльфийские очи, то ли на есенинские кудри, то ли на серенады ее прекрасным глазам?

То есть глаза у нее и правда красивые – если сестричка не вправляет чей-нибудь вывих. Тогда откуда-то появляется этакий чекистский прищур – и кости прыгают обратно в суставные сумки сами, с перепугу.

Все остальное тоже не подкачало. И рост, почти сто восемьдесят без каблуков, и роскошная пшеничная коса, толщиной в два кулака и длиной до задницы. Задница, кстати, тоже удалась, куда там бледной Дженифер Лопес!

Серенады, увы, продолжались недолго. Шариков запудрил сестричке мозги так качественно, словно в прошлой жизни был Вольфом Мессингом, поселился в ее квартире, спал в ее постели, жрал ее еду и за все это выедал ей же мозг, мол, недостаточно мила, нежна, женственна, заботлива и вообще кобыла. Из-за него Нюська даже туфли на каблуках не покупала, чтобы не смущать животинку своим ростом. Шариков-то мелкий, не больше ста семидесяти, и субтильный. На него разве что я могу посмотреть снизу вверх, и то, если кеды сниму.

В общем, невелика потеря. Сломанная табуретка – и та дороже.

– Я, наверное, не настоящая женщина! – вдруг заявила Нюська примерно через полчаса, после второго бокала коньяка и третьего куска торта, когда ничего, ну абсолютно ничего не предвещало!

Глава 4. Сокровища мадам Преображенской

Кого хочу я осчастливить,

Тому уже спасенья нет.

(В.Вишневский)

Анна

Взззз…

Я застонала и сжала ладонями норовящую расколоться голову.

Ненавижу коньяк!

Вззззз….

Да чтоб тебя! Кто там ломится в дверь, когда мне и без визитеров хреново?! Ненавижу тех, кто ходит в гости по утрам! Только зашла в сортир! Посидеть, о вечном подумать…

Взззз-з-з-з!

Ненавижу дверной звонок! Всех ненавижу! Вот сейчас, сейчас как встану, как открою, как пошлю…

С внешней стороны двери ужасно громко щелкнула задвижка. Вот же… Сто раз просила Лешку переделать! Но ему всегда было некогда, так что сортир запирается только снаружи… а изнутри не запирается, потому что задвижка… Тьфу, что за дурацкие шутки?!

– Янка!

– Сиди-сиди, я открою! – омерзительно бодро заявила сестрица. – И не нервничай, вдруг там всего лишь Надь Пална?

А вдруг нет?.. Что, если пришел Леша? Вдруг он вернулся, не может же он вот так просто все перечеркнуть? Мы же семь лет вместе! Конечно, трудности случались, но у кого их нет? Но Янка… Господи, если это и правда Леша, Янка… она же сейчас ему такого наговорит!

– Выпусти меня немедленно!

– Выпущу, выпущу… Вот только дверь открою, и сразу выпущу! – пообещала Янка и щелкнула дверным замком.

Повисла такая мертвая тишина, что я поняла – закон подлости сработал.

Это все-таки Леша. И Янка сейчас…

Я зажмурилась и застонала, прижавшись виском к холодному кафелю стены. А в коридоре раздалось:

– Куда это ты намылился, Шариков? Стоять! Вот твое шмотье, забирай и проваливай.

– Янка… что ж ты делаешь… – прошептала я.

Крикнуть не смогла, горло перехватило. Я слишком отчетливо представляла, какое у Леши сделается лицо, если он услышит мой панический вопль из туалета. И – замерла, надеясь непонятно на что. Может быть, что Леша сейчас скажет, что его вчерашние слова были ошибкой, что он на самом деле меня любит и жить без меня не может?

Правда, я точно знаю, что Янка ему ответит: не можешь – не живи, Шариков. Или еще хуже, начнет его тыкать носом в наши финансовые сложности.

Твою же гармошку, ну почему все так глупо вышло? И зачем мы с Янкой вчера так напились, что испортили его вещи? Что же теперь делать-то?..

– Здесь не все, – после небольшой паузы заявил Леша, и от стресса у меня резко упало давление: головокружение, слабость в ногах, шум в ушах, полная клиническая картина. – Вы не упаковали мой комп.

Сильно упало, так что даже пришлось присесть на унитаз. А то хороша я буду – обморок в туалете, вот уж точно ни на грош романтики. Хотя какая разница-то уже? Леша пришел за вещами, а не мириться. Иначе бы он сказал не про комп, а про меня. Наверное.

– Не твой, а любезно предоставленный тебе Анной во временное пользование.

Следом послышался глухой удар, словно Янка пнула мягкую сумку – ту самую, что мы вчера наполнили испорченными вещами и выставили в коридор.

При воспоминании о вчерашнем дебоше мне стало стыдно. Со всеми физиологическими проявлениями – прилив крови к лицу, учащенное сердцебиение, усилившаяся головная боль и прочая, прочая.

– Это подарок! И вообще это не твое дело! – возмутился Леша, но как-то неуверенно. – Уйди с дороги, я заберу свои вещи.

– Твоего тут ничего нет, Шариков, а будешь буянить, полицию вызову. Хулиганство, проникновение в чужое жилище и попытка ограбления. Ты чтишь Уголовный Кодекс, Шариков?

– Прекрати меня так называть! Ты… вы обе…

Дальше последовал такой поток эпитетов в адрес сестер Преображенских, что я закрыла уши руками. Мой Леша, всегда такой вежливый и утонченный, и вот эти вот «жлобы недобитые» и «никому даром не нужные козы»? Мне очень хотелось думать, что здесь какая-то ошибка, но до старческой деменции мне еще очень далеко, а галлюцинациями я не страдаю. К сожалению.

Остаток диалога я не слышала и слышать не хотела. Просто сидела на совершено неромантичном унитазе в совершенно неизящной и неподобающей леди пижаме в клеточку и думала: что же делать, делать-то теперь что? Ни одной мысли в моей пустой голове так и не возникло, кроме «в холодильнике есть банка соленых огурцов, надо принять рассолу перорально».

Об этом я и спросила Янку, едва она отвратительно громко хлопнула дверью, протопала по коридору к двери в туалет и щелкнула задвижкой.

– У нас рассол остался?

– Полная банка. – Янка сочувственно покачала головой и велела: – Иди-ка приляг, я тебе принесу. И прекрати уже тосковать по своему обмы…

– Яна!

– Ладно, захребе…

– Яна!!!

– Ну ладно, ладно. Не стоит этот ушлепок таких эмоций!

– Янка… – я сжала ладонями виски. – Я же просила.

– Говорить правду, только правду и ничего кроме правды, – стояла на своем сестрица. – Ты сама слышала, что он нес, и после этого еще на что-то надеешься? Это, мадемуазель Преображенская, симптомы деменции. В вашем возрасте рановато.

Не споря больше с сестрой, я протиснулась мимо нее на кухню. Сначала лечить абстинентный синдром, а потом уже все прочее.

В качестве прочего, после употребления рассола перорально, Янка приготовила горячие бутерброды с ветчиной, сыром и зеленью – что было вершиной ее кулинарного мастерства. Моего, впрочем, тоже. Сколько раз я пыталась научиться готовить так любимые Лешей фрикасе или хотя бы французский луковый суп, и все без толку. Не дано, и все тут.

После рассола с бутербродами синдром отступил, мозговое кровообращение наладилось, и я задумалась снова: что же теперь делать-то? Семь лет жизни насмарку! Ладно, не совсем насмарку, но все же… Повторять судьбу мамуль не хотелось. Бабули тоже. И прабабушки…

– Преображенская! – рявкнула Янка так, что подпрыгнула не только я, но и тарелка с остатками бутербродов. – А ну прекрати страдать! Ты себя в зеркале видела? Роскошная баба, куда там этим английским леди! А Шариков твой… да мы тебе десяток таких купим! Если понадобится!

Глава 5. День бульдозериста

Башка сегодня отключилась,

Не вся, конечно, есть могу.

(В.Поляков)

Анна

Отпуск мне дали неожиданно легко. Даже как-то подозрительно легко. Когда любимое начальство назвало меня Нюсенькой и вспомнило, что я уже два года толком не отдыхала, мне захотелось вызвать санитаров. Из дурки. Ну чисто на всякий случай. А уж когда начальство засюсюкало с пожеланиями хорошенько расслабиться и не торопиться на работу, я и вовсе заподозрила, что нашего главврача подменили инопланетяне.

– Что значит, надо метнуться и проверить, все ли с ним в порядке? Ну ты, Нюська, даешь! – Янка покрутила пальцем у виска и распорядилась: – Значит так. Отпуск тебе дали с завтрашнего дня, сегодня у тебя вообще выходной, так что тебя уже нет дома. И в Москве нет. Выключай телефон, пока начальство не опомнилось! И вообще, нам надо выехать через полчаса. Быстро собирай чемодан!

– Как через полчаса? – растерялась я. – А как же…

Что «как же», я сама не знала, да это уже было неважно. Потому что Янка со скоростью урагана стянула с антресолей чемодан, распахнула мой шкаф и принялась за сборы.

– Годится, тоже годится, это берем… а это не берем…

Почему-то она начала с белья, совершенно неподходящего для путешествия. Вообще-то голубой кружевной комплект я покупала на годовщину, а не ради раскопок. О чем Янке и сказала.

Зря, ой зря!

На меня посмотрели так ласково и снисходительно, что я ощутила себя выпускницей средней группы детсадика.

– Преображенская, – тоном «дура ты набитая» сказала моя сестра. – Иди лучше чайник вскипяти. Нам три часа ехать, нужен термос. А чемодан не тронь! Знаю я тебя, опять вырядишься, как на работу.

– А надо как на парад?

– Нет. Как в отпуск!

– В глуши. Почти в Саратове.

– Сгинь, сказала! За тобой термос и кроссовки.

Я только пожала плечами. Не то чтобы я такая безответная клуша и позволяю сестрице таскать себя за шкирку, но сегодня – пусть. Может мне в самом деле стоит забыть о практичности, экономии и прочих нерадостях жизни хотя бы на пару недель. Может даже еще кружевного белья прикупить. Для себя, а не для Шарикова.

Упс. Я что, назвала Лешу – Шариковым? У Янки заразилась, не иначе. И плакать почему-то больше не хочется. Вроде надо, все же любимый мужчина ушел, а не получается. Не выходит из меня хрупкая барышня тонкой душевной организации.

– Колбасы нарежь повкуснее, – догнал меня на пороге кухни голос Янки. – И я видела, там у тебя еще коньячок остался. Бери с собой!

– За рулем пить нельзя! – для порядку огрызнулась я.

– Зато после – льзя! – припечатала Янка, и я с ней согласилась.

Отпуск у меня, в конце концов, или где!

В общем, вкусно нарезанная колбаса очень пригодилась в дороге. Вели мы с Янкой по очереди, хоть я это дело и не особо люблю. Но на полупустой прямой трассе – можно.

Кстати, трасса до города Энска, что по адресу «300 км на норд-норд-ост, за болотом налево, увидите руины после бомбежки – приехали» приятно удивила. Для начала тем, что она таки была. Свеженькая, ровненькая, ничего общего с колдобинами, бывшими тут лет пятнадцать назад. Нас, тогда еще школьниц, бабуля возила «на родину предков». В познавательных целях. Но не суть.

Сейчас же трасса, которая за болотом налево, была еще и украшена яркими рекламными щитами. Те, что слева, призывали голосовать за мутного типа уголовной наружности, но в пинжаке с карманами, и обещали городу Энску развитие туризма и процветание под рукой лучшего в мире мэра, члена партии либерал-демократов. А те, что справа – приглашали посетить эпическое событие, представление бродвейского мюзикла, и напоминали электорату, что цирк приедет не просто так, а исключительно потому что лучший в мире мэр (нынешний и будущий) заботится о вас.

– И фамилия у него Тефаль, – с доброй улыбочкой прокомментировала Янка.

– А звать его Мизерабль, – фыркнула я в сторону мизерабельной рожи с плаката.

Остальные рекламные щиты так или иначе звали все в то же светлое будущее под руководством мэра Тефаля и в цирк, простите, мюзикл. И на день города, когда бродвейский цирк и приедет.

Под одним из мюзикловых плакатов мы и остановились перед самым Энском. Заправиться бензином и последним кофейком из термоса.

– Что-то мне не верится. Энск – и американцы? Они в столицу-то приезжают раз в десять лет, а в здешнюю-то глухомань! – Я вздохнула, еще раз заглянув в пустой контейнер из-под бутербродов. – Почему колбасы всегда мало?!

– Да какие они американцы, – фыркнула Янка, изучая афишу. – Сама посмотри: М. Гольцман, Э. Петрофф и Б. Джеральд представляют… Мюзикл «Дракула»… Кто ж не знает Мойшу Гольцмана и Эдика Петрова! Бродвей, как же! Чистой воды Гнусь.

– Гнусь? – переспросила я. Вроде Янке эти товарищи ничего плохого не сделали, не с чего ей хамить.

– Гнесинская Академия Музыки, деревня. Ты вообще когда в последний раз в театре-то была, мадемуазель Преображенская?

Я независимо пожала плечами. Какой театр, когда у меня работа и Леша… был…

Вот именно, что был.

– А давай тут и сходим, – предложила я, чтобы отвлечься от вновь подступившей тоски то ли по Леше, то ли по бездарно потраченным семи годам личной жизни. – Это вообще приличный мюзикл-то?

– Говорят, ничего так. Не видела… о, гляди-ка! Сценарий – Тай Роу! – Янка расплылась в радостной улыбке, словно родню увидела.

Впрочем, я бы не удивилась. Чувство юмора и отсутствие тормозов у них с «настоящей леди» похожее.

– Значит, сходим. Раз уж ты мне в чемодан сунула платье. Хороша я буду в платье и с лопатой наперевес.

Шуточка получилась так себе, но Янка рассмеялась, показала мне большой палец и заявила:

– Лучше всех! Поехали, нас ждут великие дела!

Ага. Великие, дальше некуда.

Городок Энск – глушь похлеще Саратова – мы проехали минут за пятнадцать. Так долго только потому, что высматривали гостиницу. Так ничего и не высмотрели. То есть гостиницы-то нам попались, аж целых три, но все они не внушали доверия моей придирчивой сестрице. Та – какая-то пластиковая, эта – старая и наверняка с клопами, третья вообще называется «Бляхин Клуб».

Глава 6. О проклятой усадьбе и ежиках

О, приключеньями запахло,

спускаю жопу с поводка.

(О.Арефьева)

Яна

Будильник вырвал меня из роскошного сна, в котором настоящая леди в шляпке с вуалькой уговаривала меня стать ее личным ювелиром и ваять золотые наручники для бескрайних бараньих и козлиных стад. Я горячо возражала, что отливать такую гламурную пошлость мне не позволяет эстетическое чувство. После каждого возражения леди все поднимала и поднимала мне зарплату, а в конце пообещала подарить самого черного и вредного козла для Нюськи. Или барана. Кого выберу. Я уже открыла рот, чтобы согласиться – и вот тут-то тихо зажужжал будильник, поставленный на полночь. Ну не свинство?

Не открывая глаз, я села на постели, нашарила ногами тапки, а рукой – поставленную рядом с кроватью бутылку колы, купленную еще в Москве. Мой неприкосновенный запас кофеина. Через пару глотков в голове прояснилось, я отставила бутылку и пошла будить сестрицу.

Спала Нюська всегда крепко, так что я без особых нежностей ткнула ее в бок и стянула одеяло. Подействовало!

Нюська села на кровати, хлопая глазами, как внеурочно разбуженная сова.

– Утро? – хрипло спросонок выдала она, и я закивала.

– Утро-утро. Раннее такое, начало первого. Вставай давай! Только тихо!

Нюська застонала и попыталась накрыть голову подушкой, но я схватила ее раньше.

– Одевайся давай, нас ждут великие дела! Ты вообще собираешься обследовать местность?

– Ну почему обязательно ночью? – безнадежно проворчала сестрица, но все-таки поднялась и принялась натягивать джинсы.

– Потому что только ночью все местные спят и не увяжутся за двумя докторшами-артистками из Москвы. Очень нам нужна публика?

Нюська горестно вздохнула, жалея о потерянном сне, но согласилась, что публика в поисках клада – только помеха.

Дом мы покидали на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку. Как и следовало ожидать, спала уже вся улица, в окнах не горели огни, разве что с соседней улицы доносились нетрезвые вопли про милого, спустившегося с горочки.

– Этот стон у нас песней зовется, – проворчала я, а Нюська солидарно вздохнула:

– Зато, смотри, луна какая. Каждую кочку видно! Можно было и фонарики не брать. Ты, кстати, взяла?

Я молча протянула Нюське налобный фонарик, уж не помню за каким надом купленный через Алиэкспресс. Вот и пригодился. А вот лопаты мы оставили дома. Все-таки сперва не помешает осмотреться. Пусть Нюська найдет, где должен быть клад, а уж я его потом подброшу.

– Ты о чем задумалась? – подозрительно спросила сестрица, знакомая со мной слишком давно, чтобы не почуять подвох.

– О луне, – честно соврала я. – Ночь, луна, на развалины идем – самое время рассказывать страшные истории. А?

– Это какие, например?

– Да хоть про нашу усадьбу. Вот слушай!

И я начала пересказ исторических событий. Усадьба Преображенских не просто так считается проклятым местом. Тут и до войны всякое творилось, а после войны и вовсе наступил белый полярный лис.

Призрак графини (или кто-то, убедительно под него маскирующийся) выгнал из поместья сначала правление колхоза, затем Дом Культуры и ЗАГС.

Последней в усадьбе затеяли овощебазу. Директора прислали из самого Ленинграда. Товарищ Вонюков приехал и взялся наводить шороху. На предупреждения местного населения, что по ночам в усадьбе неспокойно, прореагировал в духе истинного коммуниста. То есть вооружился томиком стенограмм ХХ съезда КПСС, портретами Ленина и Горбачева, двумя бутылками водки, выставил на стол Большую Печать – и остался на ночь караулить овощебазу. Чтобы доказать, что нечистой силы не бывает, а все страшилки и пугалки – суть происки местных лодырей.

На рассвете следующего дня товарища Вонюкова вместе с томиком стенограмм и партбилетом (правда, без штанов) нашел пастух. Где-то в овражке за колхозным выпасом. Портреты вождей и Большая Печать так и остались на директорском столе, а кабинет – распахнутым настежь.

 Пастух милосердно напоил директора Вонюкова самогоном и привел к правлению колхоза. Товарищ директор по дороге то цитировал особо проникновенные места из речей Горбачева, то вяло отбивался от какой-то английской комиссии, утверждая, что не брал чемодана с миллионом! И что товарищ графиня зря возводит напраслину, он чист перед народом и партией!

– …и пока его вязали санитары, так и орал – отстаньте, товарищ графиня! – с выражением продолжила я. – Не брал я вашего супружеского долга, Марксом и Энгельсом клянусь, не брал! А когда к нему подошла товарищ медик, грохнулся на землю, забился в конвульсиях и давай еще громче: а, все леди делаю ЭТО! Спасите-помогите, сам сдамся в ОБХСС, только не отдавайте графине!

Хорошо, что колхоз спал. А то точно кто-нибудь бы заинтересовался, что за дуры ржут в ночи, топая к проклятой усадьбе.

История английского призрака как-то сама собой переросла в свежесочиненную легенду о местных оборотнях. В погонах. Оборотни завелись после овощебазы, когда ОБХСС приехало проверять деятельность товарища Вонюкова, напилось геномодифицированного самогона и мутировало.

– И с тех самых пор бродят тут, понимаешь, по ночам и всех спрашивают: где Большая Печать? Где Печа-ать? У-у! – вдохновенно провыла я.

И тут из кустов боярышника, которым заросли обочины дороги, послышался шорох. Нет, не так. Громовой шорох. Мы с Нюськой подпрыгнули и, не сговариваясь, припустили вперед по колдобинам. Позади топало и пыхтело. Очень страшно.

Правда, шагов через десять я таки обернулась… Нюська – тоже, мы с ней постоянно вот так сталкиваемся лбами, когда тянемся за солью-ложкой-газетой-последней печенькой.

Дорогу переходил ежик. Матерый такой ежище, кило на пять, с мышью в зубах.

– Так вот ты какой, оборотень в погонах, – простонала я и едва не села на дорогу. От смеха.

– Трусихи мы с тобой, Преображенская. Ежиков боимся, – с каким-то подозрительным удовлетворением заявила Нюська. – Как настоящие барышни.

Глава 7. Украинский шейх и ангел небесный

Я тут подумал грешным делом,
что надо думать головой.

(В.Поляков)

Яна

Как нам удалось дотащить жертву местного криминала до дома бабы Клавы, я никак не понимала. Что удивительно, жертва от нашего способа транспортировки не дала дуба – ни когда мы волокли его по колдобинам, ни позже, когда протаскивали в неширокую калитку, ни когда втягивали в отведенную нам комнату.

– Везучий мужик, – пропыхтела Нюська, сваливая грязный и окровавленный куль на мою кровать.

– И живучий, – поддакнула я. – Слушай, пойду-ка я замету следы.

Нюська так на меня посмотрела, что я почувствовала себя окончательной дурой и поторопилась объяснить.

– Кто знает, чем он местным гопникам не угодил? А мы его волокли как пришлось, там не следы – целые колеи остались. Не хватало, чтобы сюда заявились. Лучше перебдеть!

Сестрица нахмурилась, подумала и кивнула.

– Лучше. Иди, иди, я ему пока голову промою.

Следы я замела. Не до поместья, еще чего! Просто до конца улицы. Вернулась, нервно посмеиваясь – хорошо, что меня с метлой никто не видел. Точно за ведьму бы приняли. И кстати, как Нюська собирается объяснять хозяйке появление какого-то левого мужика?

Об этом я ее и спросила, едва войдя в комнату. Сестрица, склонившаяся над этим самым мужиком, только отмахнулась.

– Да ерунда. Скажем, что твой мужик, за тобой приехал.

– Почему это мой? – возмутилась я.

– Потому что! – припечатала Нюська, и я едва не выругалась: ну не может же она думать, что Шариков раскается, осознает и правда за ней приедет. Или может?

Нет, чтобы обратить внимание на этого пострадавшего! Или там и внимания-то обращать не на что, кроме роста?

Я сунулась посмотреть. И обмерла.

Там было, еще как было на что обращать внимание! Нюськину любовь к изящным блондинам я никогда не разделяла, зато всегда питала слабость к брюнетам – а тут, прямо на моей кровати был самый жгучий брюнет из брюнетов! Да еще южного и, пожалуй, восточного типажа, высоченный и спортивный. Его даже не портила основательная побитость и абсолютно идиотская одежда.

«Хм, может, он слепой?» – слабо понадеялась я, ибо полагала, что розовую рубашку с рыже-зеленым клетчатым пиджаком может надеть либо слепой, либо в самом деле идиот.

Но теперь понятно, почему Нюська не желает признавать ЭТО своим!

– Ладно, допустим, – нехотя проворчала я. – В конце концов, это же ненадолго, да? Подлечим и выпнем. Кстати, если хозяйка спросит, почему у него морда разбита, что скажем?

– Нажрался, – уверенно ответила Нюська и приложила ко лбу жертвы тампон. – По пьяни упал с крыльца, ты видела, какое тут крыльцо?

– Мой мужик – слепой пьяница. Нормально, – вздохнула я. – Надеюсь, он хоть морду мне не бьет. Давай его разденем, что ли. Надо ж глянуть, может, у него ребра сломаны. И вообще, он грязный, как танк, а это была моя постель. Я на ней спать собиралась.

Почив тяжким вздохом память безвременно почивших простыней, я взялась осторожно стягивать с него пиджак. И нащупала что-то во внутреннем кармане.

– О, паспорт! Сейчас узнаем, кого это мы подобрали, – пробормотала я, раскрывая синий – а значит, украинский – документ…

С фотографии на меня смотрел ОН. Вот так, большими буквами. Не просто красивый мужчина, а такой, что снять трусы и отдаться. Тонкие черты, темные глаза-маслины в длиннющих ресницах, сильный подбородок, выразительные губы…

Я невольно перевела взгляд на оригинал – и снова вздохнула. Испортить такую красоту! Но ничего, отмоем, подлечим… Хотя такой экземпляр наверняка женат. Надо проверить.

Опустив взгляд в паспорт, я чуть не икнула. Что, вот прямо так его и зовут?

– Фарит Хаттабович Аравийских, – вслух прочитала я и не удержалась, хрюкнула. – Гражданин незалежной… ы!

– Тебе бы все ржать, – фыркнула Нюська.

– Не мне… ы… Хаттабыч… – я уже ржала, как лошадь. – Сама… глянь!

И протянула украинскую паспортину Нюське.

Та неверяще глянула сначала в паспорт, потом на Фарита ибн Хаттаба Аравийских и тоже заржала. Как лошадь.

Мы так ржали, наверное, минут пять, и не могли остановиться. Нюська даже паспорт уронила, бедная, и схватилась за животик. А я утирала слезы и дрожала. Ржач-то ржачем, но до меня только сейчас начало доходить, в какое дерьмо мы с Нюськой чуть не вляпались. Ведь Хаттабыч – мужчина не мелкий, два-три алкаша бы его не запинали. Да и голоса у них были не особо и пьяные. А значит… значит…

Значит, дуракам везет. То есть дурам, две штуки.

– Хорош реветь, – в последний раз икнув от смеха, велела Нюська. – У нас пациент с черепно-мозговой, а мы тут… Раздеваем, осматриваем, вывихнутое вправляем! Сломанное…

– …отрезаем… – тупо пошутила я.

Нюська не обратила внимания, она снова была серьезна, собрана и внимательна. Совместными усилиями мы раздели и разули нашу украино-арабскую находку (неженатую, на соответствующую страницу паспорта я все же успела глянуть), грязное и драное шмотье я сунула в пакет, а паспорт положила на комод. Туда же отправился и крестик на цепочке. Дорогой, очень элегантного дизайна, совершенно не вяжущегося с кричаще-безвкусным шмотьем. Но черт с ним, со шмотьем. Главное – с арабской мордой лица.

Обдумывание этой странности я отложила на потом. Не то чтобы я могла чем-то серьезно помочь Нюське, кроме принеси-подай-подержи-помой. Просто… ну… Это она – хирург, и голый мужик на столе для нее не более чем пациент. А для меня, и тем более такой!

Да. Я залипла. У меня, между прочим, уже два месяца как нет постоянного любовника. То есть никакого нет. Так что могу я хоть посмотреть? Ладно, не просто посмотреть, а полюбоваться. Редко встретишь мужчину с настолько великолепным телом. Не только генетически великолепным – рост, широкие плечи, длинные ровные ноги… хм… не только ноги, да… короче говоря, он явно за собой следит. Причем не тупо качается в тренажерке, а занимается легкой атлетикой. Мышцы четко прорисованы, но не перекачаны, ни грамма лишнего жира – но и не пересушенная мумия, как бодибилдеры перед показами.