Хозяйка Дома Риверсов

Бочку поместили перед камином, где жарко горел огонь, выстлали дно мягкой тканью и кувшин за кувшином налили туда горячую воду. Служанки так и носились взад-вперед; они принесли простыни для вытирания, выложили на постель мое новое белье и нижние юбки и без конца трещали, восхищались кружевами, ленточками и тем, какое все красивое и как мне повезло. Наконец мать, заметив мое напряженное лицо, выгнала их всех из комнаты; осталась только моя старая нянька, которая заботливо потерла мне спину и хорошенько промыла волосы, один за другим выливая мне на голову целые кувшины теплой воды. Я чувствовала себя ягненком, которого, готовя к закланию, тщательно моют и причесывают, а потом попросту перережут ему горло; и мысль эта, надо сказать, была далеко не самой приятной.

Но моя няня Мари как ни в чем не бывало весело щебетала, восхищаясь моими чудесными волосами и нежной кожей, и говорила, что если б она была хотя бы наполовину так же хороша, как я, то непременно при первой же возможности убежала в Париж. Выкупав меня, она старательно просушила мне волосы, заплела в косу и стала меня наряжать; тут уж и я не могла не оценить новую льняную рубашку с прелестными ленточками, которую надевают под платье, новые туфельки, новое изумительное платье из шитой золотом парчи и новый головной убор. Опять явились фрейлины и служанки; они завязали ленты и кружева на платье, поправили головной убор и раскидали мне по плечам длинную фату. Наконец меня объявили готовой к венчанию, заявив, что такой прекрасной невесты сроду никто не видал.

Я повернулась к большому зеркалу, которое мать заранее приказала внести в мою спальню; фрейлины держали его передо мной, чуть наклоняя то в одну сторону, то в другую, чтобы я могла как следует полюбоваться собственным отражением, подолом подвенечного платья, украшенным дивной вышивкой в виде маленьких красных львов, вставших на дыбы – такой лев есть и в гербе нашего Дома, – и чудесными мягкими туфельками из красной кожи с загнутыми кверху носками. Затем они повернули зеркало вертикально, и я рассмотрела само платье: оно было из золотой парчи, чуть присборено под грудью, на завышенной линии талии; тяжелый, расшитый золотом прекрасный пояс свисал вдоль моих хрупких бедер чуть ли не до полу. Я сделала нетерпеливый жест, и фрейлины приподняли зеркало, чтобы я могла лучше видеть обшитый драгоценными кремовыми кружевами глубокий вырез платья, золотые рукава, ниспадавшие с плеч, и соблазнительно выглядывавшую сквозь прорези на плечах белоснежную льняную рубашку. Затем я внимательно изучила лицо и волосы, гладко зачесанные назад, заплетенные в косу и убранные под высокий головной убор. Все это смотрелось так торжественно, что я, как завороженная, все не могла отвести глаз от материного серебряного зеркала. В утреннем свете мои серые глаза казались особенно большими и выразительными, кожа была чистой и гладкой, как жемчуг. Пожалуй, в этом зеркале я напоминала прекрасную мраморную статую и, глядя на собственное отражение, все пыталась понять, кто же я такая на самом деле; на мгновение мне даже показалось, что я вижу не себя, а Мелюзину, основательницу нашего рода, взирающую на меня из серебристых глубин зазеркалья, словно со дна озера, залитого лунным светом.

– Когда ты станешь герцогиней, у тебя, конечно же, будет собственное большое зеркало, – сказала мне мать. – И вообще – все самое лучшее. И все ее наряды достанутся тебе.

– Ты имеешь в виду герцогиню Анну?

– Естественно! – ответила она таким тоном, словно носить платья только что умершей женщины – это невероятное счастье. – У нее были самые лучшие соболя на свете. А теперь они станут твоими.

– Чудесно, – вежливо промолвила я. – А свою одежду мне можно будет взять с собой?

Мать рассмеялась.

– Ты станешь первой дамой Франции и почти первой дамой Англии! Ты получишь все, что твой муж пожелает тебе подарить. И очень скоро научишься внушать ему, что именно он должен пожелать.

Кто-то из женщин заметил, прикрывая рот рукой, что такая красавица, как я, способна убедить такого старого мужчину, как герцог, даже если у меня одна рука будет привязана за спиной. Кто-то прибавил: «Даже если у нее обе руки будут связаны за спиной. Так даже лучше получится!» Все засмеялись, а я и не поняла, почему.

– Он будет любить тебя, – заверила меня мать. – Он и теперь уже от тебя без ума.

Я промолчала. Я все смотрела на ту молодую женщину в зеркале. И почему-то мысль о том, что Джон Бедфорд от меня без ума, вовсе меня не радовала.

Венчание длилось примерно час. Служба велась на латыни, так что я не поняла и половины тех обетов, которые мне пришлось произнести, хотя это были не просто обещания верности, которые дают молодые люди во время помолвки, а нечто куда более торжественное и серьезное. Зал во дворце епископа был полон совершенно незнакомых мне людей, которые явились посмотреть на невесту и отпраздновать выпавшую ей великую удачу. Когда все клятвы были наконец принесены, мы двинулись сквозь эту толпу – я шла под руку со своим мужем, едва касаясь кончиками пальцев его рукава, – и со всех сторон слышался прямо-таки рев одобрения, и повсюду, куда бы я ни взглянула, я видела лишь чужие, алчно улыбающиеся лица.

Затем мы сели во главе праздничного стола, лицом к собравшимся в зале; на галерее взвыли трубы; подали первую дюжину блюд с угощением. Слуги, неся их на уровне плеч, сразу направились к нам и положили понемножку каждого из двенадцати кушаний на отдельную золотую тарелочку; герцог, попробовав кушанья, указал слугам, кому из его фаворитов следует в первую очередь поднести то или иное угощение. Для всех остальных тут же внесли в зал огромные блюда с мясом и гигантские подносы с белым хлебом. В общем, это был поистине великий пир; мой дядя Луи не пожалел средств, чтобы ублажить своего покровителя и отметить мое возвышение, ведь теперь я стала членом английской королевской семьи.

Вино вносили в огромных золоченых кувшинах, наполняя кубок за кубком. Почетные гости, сидевшие за тем столом, где в центре стоял высокий золоченый сосуд с солью, могли пить вина, сколько угодно, и они весьма охотно пользовались этой возможностью. Да и внизу менее знатные гости и слуги кружку за кружкой потягивали самый лучший эль, сваренный специально для сегодняшней свадьбы, особым образом подслащенный и сдобренный изрядным количеством специй.

Затем явился второй «претендент»; он въехал верхом на коне прямо в парадный зал, бросил оземь латную перчатку и выкрикнул мое имя. Его конь выгибал мускулистую шею и нервно косил глазом на столы и огромный круглый камин в центре зала. Мне пришлось встать, обойти то круглое возвышение, на котором находился стол жениха и невесты, и подать «претенденту» золоченую чашу с вином. Потом он объехал весь зал; его конь осторожно ступал по полу своими могучими копытами, неся в украшенном чеканкой парадном седле всадника в тяжелых доспех. Наконец «претендент» аккуратно покинул зал. Меня изрядно удивило соблюдение подобного обычая и тем более то, что в зал во время торжественного обеда впустили рыцаря в доспехах, да еще и на таком могучем коне. Я подняла голову и тут же встретилась взглядом с тем молодым оруженосцем; ему все это тоже явно показалось довольно нелепым, и он с трудом сдерживал смех. Как, впрочем, и я. Чтобы не засмеяться, мы оба быстро отвели глаза в сторону и больше старались друг на друга не смотреть, но я все же не выдержала и хихикнула.

Одних только мясных блюд было не менее двадцати перемен; за ними последовали десять рыбных, потом со столов все убрали и подали рейнское вино и к нему множество различных варений и засахаренных фруктов. Когда гости отведали этих кушаний, внесли последнюю перемену – марципаны, печенья, пряники, украшенные настоящими золотыми листочками, те же засахаренные фрукты и прочие сласти. Затем выступал шут. Он жонглировал всевозможными предметами, отпуская при этом непристойные шутки насчет юности и старости, мужчины и женщины, а также жаркого брачного ложа, где пылает огонь, на котором выковывается новая жизнь. Следом в зале появились актеры и музыканты, представившие живую картину, символизирующую могущество Англии и красоту Люксембурга в виде прекрасной женщины, почти обнаженной, если не считать длинного зеленого шлейфа-хвоста – явно символа Мелюзины. Самым лучшим был актер в костюме льва – лев есть в гербах обеих наших стран, – этот лев прыгал и плясал с невероятной силой и изяществом, а потом, слегка запыхавшись, подошел к столу жениха и невесты и склонил передо мной свою огромную голову. Его грива представляла собой массу золотистых кудрей, от которых, правда, попахивало мешковиной; лицо закрывала разрисованная бумажная маска, не прятавшая только честный улыбающийся взгляд. Я стала надевать актеру на шею свою золотую цепочку, и, когда протянула к нему руки, он вдруг поднял голову, и в прорезях маски блеснули уже знакомые мне синие глаза; только тут я догадалась, что мои ладони покоятся на плечах того красивого оруженосца, а я так близко от него, что могу даже незаметно поцеловать, пока вожусь с этой цепочкой.

Наконец мать кивком дала мне понять, что мы можем покинуть пиршественный зал. Все женщины и музыканты разом поднялись и в танце двинулись по кругу, построились в ряд и высоко вскинули сомкнутые руки. Я шла по этому живому коридору; все девушки желали мне счастья, а женщины благословляли меня. Мои младшие сестренки, семеня передо мною в танце, бросали мне под ноги розовые лепестки и маленькие золотые ключики. Затем я стала подниматься по широкой лестнице, и гости толпой потянулись за мною следом; у меня даже возникло подозрение, что все они собираются втиснуться вместе со мной в спальню, однако отец остановил их у дверей, и я перешагнула порог спальни только в сопровождении матери и ее фрейлин.

Сначала они вынули у меня из волос шпильки, сняли мой высокий головной убор и аккуратно поместили его на высокую подставку. Потом распустили мне волосы, и только тут я почувствовала, как болит кожа головы из-за того, что косы заплели слишком туго; я невольно даже виски потерла. Затем мне на плечах развязали кружева, сняли расшитые золотом рукава и распустили ленты на спине; платье упало на пол, и я осторожно его переступила. Платье тут же понесли прочь, чтобы вытряхнуть его, напудрить и повесить в шкаф – до следующего торжественного события, когда я смогу в него нарядиться, будучи уже настоящей герцогиней Бедфорд; тогда лишь красные львы на подоле будут напоминать мне о том Доме, к которому я некогда принадлежала. Развязав на плечах кружевные завязки льняной рубахи, фрейлины раздели меня догола, и я задрожала от холода и страха; но они поспешно накинули на меня через голову ночную рубашку, закутали в теплую шаль, усадили на табурет, принесли лохань с горячей душистой водой, и я с наслаждением опустила туда заледеневшие ступни. Потом одна из женщин расчесала мне волосы, а другие расправили вышитый подол моей рубашки и складки шали у меня на плечах. В комнате навели порядок. Когда мои ноги согрелись, их досуха вытерли, заплели мне волосы в свободную косу, водрузили на голову ночной чепец и настежь распахнули двери.

Мой дядя Луи в епископской ризе, с митрой на голове покружил по комнате, покачивая кадилом, благословляя каждый угол и желая мне счастья и здоровья, а более всего – много-много деток, рожденных в великом союзе Англии и Люксембурга. «Аминь, – ответила я, – аминь», но дядя, судя по всему, меня не слышал; мне казалось, что он так никогда и не перестанет махать своим кадилом. Тут снизу, из зала, донеслись громкие мужские голоса, смех, пронзительный вой труб и грохот барабанов, и в спальню ввели моего жениха, старого герцога Бедфорда.

Его, собственно, не ввели, а внесли на плечах под оглушительные вопли «Ура! Ура!» и поставили на ноги лишь на пороге спальни, явно намереваясь ввалиться туда следом за ним. Сотни людей в коридоре и в иных помещениях за дверями спальни с любопытством вытягивали шеи, чтобы увидеть, что там творится, крича другим, чтоб проходили скорее. Ворвался шут с зажатой в руке погремушкой из бычьего мочевого пузыря; тыча рукой в сторону кровати, он заявил, что постель должна быть достаточно мягкой – так герцогу будет легче на нее приземляться. Его слова вызвали дружный хохот, который волной выкатился из спальни и долго еще раздавался за ее пределами и даже внизу, в зале, поскольку острота, видимо, была сказана не один раз. Затем шут велел девушкам разжечь пожарче огонь в очаге, чтобы постель стала «еще горячей», и принести в спальню кувшин со свадебным элем, ведь герцога вскоре, вполне возможно, начнет мучить жажда, а если он встанет среди ночи… «Встанет он среди ночи…!» – громко повторил шут, и все снова рассмеялись.

Трубы опять оглушительно взвыли, и мой отец произнес: «Ну что ж, оставим их, и да благословит их Господь! Спокойной ночи, мои дорогие!» Мать поцеловала меня в лоб, затем – ее фрейлины, затем – добрая половина вломившихся в спальню гостей. Мать сама подвела меня к брачному ложу и помогла мне устроиться. Я сидела, опершись о подушки и застыв, как резной деревянный болванчик. По другую сторону кровати раздевался герцог; синеглазый оруженосец принимал его одежды, потом откинул простыни и поддержал хозяина, пока тот забирался в постель. На меня оруженосец не смотрел; и я продолжала хранить неподвижность, точно кукла, одной рукой крепко сжимая под самым подбородком ворот ночной рубашки.

Теперь мы с герцогом находились на кровати бок о бок, но и не думали ложиться, а сопровождающие всё никак не расходились, всё смеялись, всё шутили, всё желали нам добра, пока мои отец и дядя чуть ли не силой выпроводили их за дверь. Но и за закрытой дверью нам были отлично слышны их громкие голоса – они пели, спускаясь по лестнице, требовали еще вина, поскольку они хотят выпить за здоровье счастливых жениха и невесты, а также «смочить головку младенцу», который, если на то есть Божья воля, будет зачат в первую же брачную ночь.

– Ты как, Жакетта? – обратился ко мне герцог, когда в комнате наконец относительно стихло и свечи стали гореть ровнее, поскольку двери были затворены.

– Хорошо, милорд, – отозвалась я.

Однако сердце у меня в груди стучало так сильно, что я боялась, как бы он не заметил этот стук. Страшнее всего было то, что я понятия не имела, как мне себя вести и что я должна делать. Опасалась я и того, чего же потребует от меня мой супруг.

– Можешь ложиться и спокойно спать, – тяжело обронил он, – сам я пьян и до смерти устал. Надеюсь, ты будешь счастлива со мной, Жакетта. А я постараюсь быть тебе добрым мужем. Ладно, ложись и спи. И я тоже буду спать, поскольку напился как сапожник.

Он нырнул под одеяло, повернулся на бок, словно не видел нужды ни действовать, ни что-то еще обсуждать, и через несколько секунд уже храпел так громко, что я испугалась, как бы его не услышали внизу. Я же еще долго лежала без сна, боясь даже пошевелиться. Но потом, когда дыхание герцога стало более глубоким и замедленным, а храп сменился ровным негромким гудением и сонным ворчанием, я все же решилась: выскользнула из постели и сделала добрый глоток свадебного эля – ведь, в конце концов, это все-таки моя свадьба! Затем задула свечи, вернулась в теплую кровать и легла, с изумлением чувствуя рядом с собой огромную тушу столь мало знакомого мне спящего мужчины.

Мне казалось, что я глаз до утра не сомкну. Снизу по-прежнему доносились крики и громкое пение; наконец гости с шумом высыпались во двор, вразнобой приказывая слугам принести факелы и показать место для ночлега. Мой новоиспеченный муж мерно рокотал рядом, его храп напоминал рев медведя, угодившего в медвежью яму-ловушку – был таким же бессмысленно громким и угрожающим. Я думала о том, что вряд ли еще когда-либо в жизни мне доведется спать рядом с другим таким же могучим и могущественным человеком; и под жужжание подобных мыслей, под аккомпанемент собственных недовольных вздохов по поводу подобного соседства в постели и того, насколько все-таки со мной несправедливо поступили, я как-то незаметно погрузилась в сон.

Проснувшись, я обнаружила, что герцог уже не спит. Он одевался, натягивал штаны; под его белой льняной рубашкой, распахнутой на груди, виднелось обширное брюхо и мясистая волосатая грудь. Я села в постели, покрепче стиснув у горла ворот ночной рубашки.

– Милорд…

– Доброе утро, женушка! – с улыбкой приветствовал он меня. – Хорошо ли спала?

– Да, – отозвалась я. – И вы, по-моему, тоже.

– Я храпел? – весело спросил он.

– Немножко.

– Куда там – немножко! Наверняка грохотал, точно гром небесный, ведь так?

– Ну, в общем, да.

Он усмехнулся.

– Ничего, ты привыкнешь. Анна говаривала, что у нее такое ощущение, будто она живет у моря и вечно слышит прибой. А к постоянному шуму, как известно, привыкаешь. И тогда будит уже не шум, а внезапно наступившая тишина.

При упоминании об Анне, моей предшественнице, я невольно вздрогнула и моргнула.

Обойдя кровать и оказавшись на моей стороне, он тяжело плюхнулся прямо мне на ногу.

– Ох, извини!

Я подвинулась, и он снова уселся.

– Послушай, Жакетта, я значительно старше тебя. Должен признаться сразу: я не смогу подарить тебе сына. Я вообще никому не смогу подарить ребенка. Мне очень жаль, но это так.

Легко вздохнув, я ждала, какую еще ужасную новость он сообщит. Я-то решила, что он женился на мне ради рождения наследника. Зачем еще мужчине молодая жена? Но он ответил на этот вопрос мгновенно, еще до того, как я задала его.

– И невинности я тебя не лишу, не бойся, – тихо произнес он. – Во-первых, потому, что я больше уже не мужчина, так что при всем желании сделать этого не смогу, а во-вторых, я и не хочу заниматься этим с тобой.

Мои пальцы невольно еще сильнее сжали ворот рубашки. Моя мать будет возмущена и оскорблена, как только узнает об этом. Еще хуже воспримет это мой отец.

– Милорд, мне, право, очень жаль… Значит, я не нравлюсь вам?

Он хохотнул.

– Разве ты можешь не нравиться мужчине? Ты самая восхитительная девушка во Франции, Жакетта. Но я выбрал тебя не только из-за твоей исключительной красоты и юности. Есть и иная причина. Видишь ли, я хочу предложить тебе нечто куда более важное и интересное, чем делить со мной постель. Да стоит мне приказать, и любая французская девушка… Но ты, безусловно, заслуживаешь значительно большего. Разве тебе самой это не известно?

Я тупо помотала головой.

– Демуазель как-то обмолвилась, что у тебя имеется некий дар, – пояснил он тихо.

– Моя двоюродная бабушка?

– Да. Она сказала твоему дяде, что ты унаследовала тот дар, которым обладали многие женщины в вашем семействе – дар предвидения. Ну а твой дядя уже сказал мне.

Некоторое время я молчала.

– Я не понимаю…

– Во всяком случае, она полагала, что у тебя есть определенные способности. Она ведь беседовала с тобой об этом? По словам твоего дяди, ты с ней даже чем-то таким занималась, она оставила тебе все свои книги и магический браслет с амулетами. А также – ты порой слышишь какое-то пение.

– Он вам и об этом говорил?

– Да, и об этом. Мне кажется, твоя бабушка завещала тебе все эти вещи потому, что была уверена: ты сумеешь ими воспользоваться.

– Милорд…

– Это не ловушка, Жакетта, и я вовсе не пытаюсь выдавить из тебя признание…

«Но ты же обманул Жанну д’Арк, заставил ее подписать признание!» – с горечью подумала я.

– Я тружусь на благо моей страны и моего короля, и мы уже почти у цели, так что вскоре, если Господу будет угодно, сумеем найти эликсир, способный исцелять умирающих, и даже философский камень!

– Философский камень?

– Мы, Жакетта, как я надеюсь, очень близки к открытию способа, превращающего железо в золото. Очень близки! И тогда…

Я молча ждала продолжения.

– И тогда у меня будет достаточно денег, чтобы заплатить моей армии, и она завоюет для меня во Франции каждый город. И тогда господство Англии распространится по всему миру, и повсюду настанет жизнь, полная благоденствия и покоя. И мой племянник-король будет править своей страной и уверенно сидеть на троне, и бедняки в Англии легко прокормят себя, не платя разорительные налоги, которые доводят их до нищеты. Это будет совсем иной, новый мир, Жакетта. И мы с тобой взойдем на его престол. Мы за все станем платить золотом, которое будут добывать прямо в Лондоне, а не копать в шахтах Корнуолла и не мыть в золотоносных ручьях Уэльса. Наша страна будет самой богатой на свете! И я очень надеюсь, что уже через несколько месяцев мой план осуществится.

– А я вам зачем?

Он молча покивал; видимо, этот вопрос вернул его к реальности, и он осознал, что сегодня всего лишь первое утро нашей совместной жизни – наше первое утро после брачной ночи, которая таковой вовсе и не была.

– Ах да. Ты. Прости. Дело вот в чем: мои алхимики и астрологи утверждают, что нам необходим кто-то, обладающий таким же даром, как у тебя. Кто-то, умеющий гадать по магическому кристаллу и видеть в зеркале или на поверхности воды то, что готовит нам будущее. В общем, моим ученым необходим помощник с чистыми руками и чистым сердцем. И это должна быть женщина, молодая женщина, которая никогда и никого не лишила жизни, никогда и ничего не украла и никогда не ведала греховной страсти. Перед нашей с тобой первой встречей я как раз накануне узнал, что мы не можем двинуться дальше в научных изысканиях, если не найдем такую женщину, точнее, юную девственницу, которая способна заглянуть в будущее, которая способна приманить единорога.

– Но милорд…

– Это твои слова. Помнишь? В Руане, в вестибюле замка? Ты заявила мне, что настолько чиста, что могла бы приручить единорога.

Верно. И дернул же черт за язык. Лучше бы я молчала!

– Конечно, ты стесняешься, тебе очень хочется убедить меня, что ничего такого ты делать не умеешь. Я понимаю твою сдержанность и твои опасения. Но скажи мне хотя бы вот что: лишила ли ты хоть кого-нибудь жизни?

– Нет, разумеется, нет!

– Ты хоть раз в жизни что-нибудь украла? Хотя бы жалкий гостинец. Хотя бы грош из чужого кармана.

– Нет, конечно.

– Ты когда-либо желала мужчину?

– Нет! – воскликнула я.

– А ты когда-нибудь предсказывала будущее – любым способом?

Тут я заколебалась. Я вспомнила Жанну, и карту с «Повешенным», и колесо Фортуны, которое в итоге сбросило ее в самый низ, и то волшебное пение, которое разливалось в воздухе над башнями замка ночью, когда умерла демуазель де Люксембург…

– Мне кажется, я пробовала. Я, правда, не совсем уверена… Иногда что-то видится мне, хотя я не прилагаю никаких специальных усилий, не пытаюсь ничего узнать об этом.

– Ну, а единорога ты могла бы подманить?

Не удержавшись, я нервно хихикнула.

– Милорд, это же просто такое выражение! Это же просто картинка, вытканная на гобелене![22] Понятия не имею, что для этого нужно…

– Говорят, единственный способ поймать единорога – это отправить в лес девственницу и оставить ее там одну. И это должна быть девушка, которой еще не касалась рука ни одного мужчины. Тогда единорог сам выйдет из чащи, приблизится к девушке и положит голову ей на колени.

Я лишь плечами пожала.

– Мне известно, что так говорят, но сама я ничего о единорогах не знаю, милорд. Не знаю даже, существуют ли они на самом деле.

– Это неважно. Так или иначе, но как девственница ты представляешь для меня величайшую ценность. Как девственница, как дочь Мелюзины, как наследница ее дара. Как юная супруга ты была бы для меня радостью, удовольствием, но не более того. Я женился на тебе, имея в виду куда более далекие и важные цели. Мне мало, если ты всего лишь будешь покорно ложиться на спину, дабы я мог удовлетворить свои мужские потребности. Теперь тебе ясно?

– Не совсем.

– Не страшно. Итак: мне нужна молодая женщина, вернее, чистая девственница, которая бы выполняла все мои требования, телом и душой принадлежала бы мне настолько, насколько мог бы принадлежать раб, которого выкупили с турецких галер. Надеюсь, все это я обрету в тебе. Позже ты сама поймешь, чего конкретно я хочу от тебя, и, полагаю, сама станешь с интересом выполнять мои просьбы и поручения. И обещаю тебе: ты ни в коем случае никогда не испытаешь ни страданий, ни страха. – Герцог встал, вынул из ножен, висевших у него на поясе, кинжал и добавил: – А теперь нам нужно испачкать простыни кровью. И если кто-то поинтересуется, как прошла твоя первая ночь со мной – допустим, твои родители, – ты ответишь, что я был довольно тяжел, тебе было немножко больно и ты надеешься, что мы сумели зачать ребенка. Но главное: ни слова о той жизни, которая нам с тобой предстоит. Пусть все считают, что ты самая обычная женщина и я только лишил тебя девственности.

Он взял кинжал и, не издав ни звука, полоснул им себе по левому запястью; из раны выступила кровь. Откинув покрывала и не обращая внимания на меня, старательно поджимавшую под себя голые ноги, герцог вытянул руку над постелью, и несколько крупных капель крови упали на простыню. Я наблюдала, как расплывается красное пятно, и мне было ужасно стыдно. «Боже мой, – думала я, – с какой лжи, замешенной на крови моего мужа, начинается наш брак!»

– Сойдет, – заключил герцог. – Когда твоя мать это увидит, она должна поверить, что я овладел тобой. Ты помнишь, что нужно говорить?

– Что мне было тяжело и немножко больно, но я надеюсь, что мы сумели зачать ребенка, – послушно повторила я.

– То, что я собираюсь и впредь сохранить твою девственность, будет нашей с тобой тайной. – Его тон вдруг стал очень серьезным, почти угрожающим. – Не забывай об этом. В качестве моей жены ты, конечно, будешь знать все мои тайны; это первая из них и одна из самых важных. Занятия алхимией, попытки предвидеть будущее, твоя чистота и непорочность – все эти секреты ты должна свято хранить, если не хочешь опорочить и собственное честное имя. Не доверяй их никому! Теперь ты тоже принадлежишь Дому английских королей, это принесет тебе и знатность, и богатство, но и цену за это придется уплатить немалую. Впрочем, за всякое удовольствие приходится платить свою цену.

Я кивнула, не сводя глаз с его смуглого лица.

А он, поднявшись с постели, ловко отсек кинжалом кусок нижней льняной простыни, даже не задумавшись о том, что портит такую дорогую вещь, и молча протянул мне лоскут. И я, тоже молча, перевязала ему рану на запястье.

– Ты очаровательная девушка, – сказал он. – Увидимся за завтраком.

И, надев сапоги, вышел из спальни.

Париж, Франция, май 1433 года

Мы путешествовали с огромным эскортом, как и подобает правителю Франции, особенно такому, который захватил и удерживает эти земли силой. Впереди шел большой вооруженный отряд под командованием того самого голубоглазого оруженосца. Следовавшие в авангарде должны были убедиться, что путь впереди безопасен. Затем, выждав, когда уляжется пыль на дороге, трогались уже мы – я и мой муж герцог; я тряслась на седельной подушке позади дородного воина в доспехах, вынужденная обеими руками держаться за его пояс. Супруг мой на своем боевом жеребце находился неподалеку, словно желая составить мне компанию, однако за все время почти не проронил ни слова.

– Мне бы очень хотелось ехать самостоятельно, на своей собственной лошади! – воскликнула я.

Он взглянул на меня так, словно давно позабыл о моем существовании, и заметил:

– Не сегодня. Сегодня у нас тяжелый день, слишком большое расстояние придется пройти, а если по дороге возникнут неприятности, так еще и мчать галопом. Не можем же мы двигаться с той скоростью, с какой обычно ездят дамы. Или девушки.

Я ничего не смогла ему возразить, поскольку это была чистая правда: я действительно не так уж хорошо держалась в седле. Помолчав, я попыталась снова завести разговор:

– А почему сегодня нам предстоит такой долгий путь, милорд?

Он ответил не сразу, словно размышляя, стоит ли вообще отвечать мне.

– Потому что мы направляемся не в Париж, а на север, в Кале.

– Простите, милорд, но я была уверена, что мы едем в Париж. А почему мы едем в Кале?

Герцог вздохнул, словно два вопроса подряд – это уже чересчур.

– В гарнизоне Кале подняли мятеж. И это солдаты, нанятые на службу мной, воевавшие под моим началом! Глупцы чертовы! Я заезжал туда по дороге к тебе. Повесил зачинщиков. А теперь надо снова туда вернуться и убедиться, что остальные хорошо усвоили преподанный им урок.

– Вы повесили людей по пути на нашу свадьбу?

Мой муж уперся в меня мрачным тяжелым взглядом.

– Отчего же нет?

Объяснить, отчего нет, я действительно не могла, но мне это казалось совершенно отвратительным. Я поморщилась и опустила голову. Он усмехнулся и добавил:

– Для тебя самой лучше, если в этом гарнизоне будет полный порядок. Кале – наша самая надежная опора. Все английские владения в Северной Франции были получены благодаря тому, что мы удерживали Кале.

Дальше мы ехали молча. Даже на привалах герцог почти не общался со мной, разве что в середине дня, когда мы остановились перекусить, поинтересовался, не слишком ли я устала; я сказала «нет», а он сам позаботился, чтобы меня хорошо и вкусно накормили, потом сам подсадил меня на седельную подушку, и мы тронулись дальше. Опять же в тишине. Через некоторое время к нам прискакал голубоглазый оруженосец герцога, командовавший авангардом; он склонился передо мной в низком поклоне, изящно взмахнул шляпой и стал что-то быстро и непонятно докладывать моему супругу, после чего снова умчался, а мы, прибавив скорости, двинулись вперед.

Уже спустились сумерки, когда впереди возникли могучие высоченные стены крепости Кале, возвышавшиеся над прибрежной равниной, затянутой туманом. Всю землю вокруг пронизывала сеть пересекающихся каналов и канав, отделенных друг от друга небольшими воротцами; над каналами клубился густой туман. Оруженосец герцога снова появился рядом с нами, когда флаг на самой высокой башне чуть приспустили в знак того, что нас приглашают в крепость. Огромные крепостные ворота распахнулись, и оруженосец, разворачивая коня, весело произнес:

– Ну вот, мы почти дома.

– Это не мой дом, – отрезала я.

– О, скоро будет вашим, – возразил он. – Это одна из величайших крепостей, и она принадлежит вам.

– И там в самом разгаре мятеж?

Он покачал головой.

– С мятежом покончено. Просто солдатам гарнизона несколько месяцев не давали жалованье, вот они и решили отнять у купцов Кале шерсть, то есть попросту украсть ее из амбаров, а потом заставили купцов платить за нее выкуп. Сейчас милорд Бедфорд вернет купцам деньги, и дело с концом. – Оруженосец усмехнулся, увидев мое озадаченное лицо. – Да что вы, миледи, это же сущие пустяки! Если бы солдатам вовремя заплатили, такого никогда бы не случилось.

– Но почему же в таком случае милорд Бедфорд кого-то казнил?

Улыбка на его лице сразу потухла.

– Чтобы они запомнили: если в следующий раз их жалованье запоздает, им придется ждать столько, сколько нужно милорду.

Мой муж ехал рядом и молча слушал наш разговор. Я посмотрела на него и спросила:

– А что там происходит сейчас?

Мы уже приближались к стенам крепости; солдаты сбегали по склонам крутого холма и строились в ряды почетного караула. На этом холме, в самом центре города, и высилась крепость, охраняя и порт, расположенный на севере, и болотистые луга на юге.

– А сейчас произойдет следующее: я уволю тех, кто выкрал товар у купцов, а также прежнего командира, и назначу нового. – Герцог быстро взглянул на своего оруженосца. – Тебя вот и назначу.

– Меня, милорд?

– Да, тебя.

– Это огромная честь, милорд, но я…

– Ты что, намерен со мной спорить?

– Нет, милорд, конечно же, нет.

Молодой человек смущенно примолк, а мой муж, улыбнувшись ему, заключил:

– Вот и хорошо. – И, повернувшись ко мне, пояснил: – Дорогая, моего молодого оруженосца и друга зовут Ричард Вудвилл; он участвовал почти во всех сражениях, которые мы вели во Франции. Мой брат, наш покойный король Генрих Пятый, посвятил его в рыцари прямо на поле брани. Его отец также верно служил нам. Ричарду еще и тридцати лет не исполнилось, но в моем окружении нет более верного и надежного воина. И ему, я уверен, вполне по силам управлять этим гарнизоном. А пока командующим здесь будет он, можно не сомневаться: в крепости не возникнет ни мятежей, ни жалоб, ни мелкого воровства. И приказы мои, разумеется, оспариваться тоже не будут. Я прав, Вудвилл?

– Вы совершенно правы, сэр.

Мы миновали городские ворота, проехали по темному, полному эха коридору между толстенными стенами и двинулись вверх по вымощенной булыжником улице мимо повешенных мятежников, тела которых тихо покачивались на виселицах, мимо кланявшихся нам горожан – прямо к замку Кале.

– Так мне прямо сейчас остаться здесь? – уточнил Вудвилл, словно речь шла всего лишь о том, где ему переночевать.

– Пока нет, – ответил мой муж. – Мне нужно, чтобы ты был рядом со мной.

В Кале мы провели всего трое суток, и этого оказалось вполне достаточно: герцог уволил полгарнизона, послал в Англию запрос на замену войска и предупредил командира крепости, что в ближайшее время его на этом посту сменит сэр Ричард Вудвилл. А через три дня наши кони уже снова грохотали по булыжной мостовой, направляясь к воротам крепости; теперь мы устремились на юг, в Париж, и оруженосец Вудвилл вновь скакал впереди, возглавляя авангард, а я тряслась на неуклюжем першероне позади одетого в латы и такого же неуклюжего воина. Мой супруг, как всегда, ехал рядом со мной и, как обычно, хранил мрачное молчание.

В дороге мы провели два дня и наконец достигли стен Гранж-Бательер, возвышавшихся над странно пустынной местностью, окружавшей город. За этими стенами оказались возделанные поля и маленькие молочные фермы, вскоре сменившиеся небольшими огородами и садами парижских предместий, поставлявших товар на городские рынки. В сам город мы вошли через северо-западные ворота неподалеку от Лувра, и я сразу же увидела мой парижский дом, Отель де Бурбон, одно из крупнейших зданий в городе, вполне достойное правителя Франции. Этот дом располагался рядом с королевским дворцом в Лувре и смотрел на юг, за реку; он напоминал детское лакомство – домик из марципана, – столько там было всевозможных башенок, горбатых крыш и балконов, а мощные округлые углы дома походили на крепостные башни. Я, конечно, предполагала, что это будет очень большое здание, ведь я уже посетила замок моего супруга в Руане, но, когда мы приблизились к высоченным воротам, я почувствовала себя принцессой из сказки, попавшей во дворец великана. Дом окружала настоящая крепостная стена с несколькими воротами, возле каждых ворот стояла будка охраны, так что я сразу вспомнила – словно можно было хоть на минуту об этом забыть! – что милорд герцог, возможно, и правит почти всей Францией, однако далеко не все французы воспринимают его как Богом данного короля. Тот, кого многие из них действительно называли своим королем, находился сейчас недалеко, в Шиноне: осматривал принадлежащие нам земли и всячески преумножал наши беды. А тот, кого королем Англии и Франции считали мы[23], спокойно сидел в Лондоне, но был слишком беден, чтобы послать в помощь моему мужу деньги и войска, столь необходимые сейчас для того, чтобы держать в подчинении этих ненадежных французов, и слишком слаб, чтобы приказать своим лордам сражаться под нашими знаменами.

Муж подарил мне несколько дней полной свободы – я должна была немного освоиться в новом доме. Я отыскала и шкатулку с драгоценностями покойной герцогини, и ее гардеробную, полную мехов и роскошных нарядов. Сразу после заутрени герцог явился ко мне в спальню и заявил:

– Идем, Жакетта. Сегодня тебе придется кое-что для меня сделать.

Я шла, вернее, бежала за ним чуть не вприпрыжку, как щенок, а он решительно шагал по галерее, где со стен на нас смотрели вытканные на гобеленах лики богов. Мы направлялись к двустворчатым дверям, которые охраняли два стражника в доспехах и с оружием. Рядом на подоконнике сидел в самой непринужденной позе Вудвилл, оруженосец герцога. Завидев нас, он спрыгнул с подоконника и низко мне поклонился.

Стражники распахнули двери, и мы вошли внутрь. Не знаю, чего я ожидала, но, уж конечно, не такого. Во-первых, там оказалось поистине огромное помещение размером, наверное, с парадный зал, но похожее скорее на монастырскую библиотеку, с полками из темного дерева, где за бронзовыми решетками во множестве хранились книги и свитки. В центре стояли удобные для работы высокие столы и стулья; на таком столе можно спокойно развернуть свиток, а потом неторопливо читать. На столах имелись чернильницы, полные чернил, подставки для перьев, уже, кстати, отточенных, и стопки чистой бумаги для заметок. Я никогда не видела ничего подобного даже в самых знатных домах – только в монастырях – и с новым уважением посмотрела на своего супруга. На все это наверняка было потрачено целое состояние, ведь каждая из этих книг стоила не меньше любого из драгоценных украшений покойной герцогини.

– У меня самое лучшее в Европе собрание книг и манускриптов, за пределами церкви, конечно, – подтвердил мои мысли Бедфорд. – Есть и свои собственные копиисты.

Он указал на молодых людей, сидевших за одним из столов напротив друг друга; один из них читал вслух свиток, но слова были какие-то очень странные, а второй старательно что-то за ним записывал.

– Они заняты переводом с арабского, – пояснил мой муж. – С арабского на латынь, с латыни на французский или на английский. Ведь мавры – кладезь великих знаний! Ими создана и математика, и многие науки. Я покупаю свитки и приказываю переводить их на другие языки. Благодаря этому я значительно продвинул нашу науку и сам узнал массу нового и полезного. Я давно уже обнаружил этот неиссякаемый источник. – Герцог довольно улыбнулся и посмотрел на меня. – И точно такой же источник я нашел в тебе. Надеюсь, я подобрался к самому средоточию магических тайн.

В центре комнаты находился огромный стол, украшенный узором и резными изображениями. Не сдержавшись, я издала восхищенный возглас и подошла ближе, желая получше разглядеть рисунок. Он представлял собой настоящую маленькую страну, запечатленную с большой высоты, допустим, полета орла. Присмотревшись, я поняла, что передо мной Франция. Я отыскала и городскую стену Парижа, и Сену, ярко-голубой лентой пересекавшую столицу, и Иль-де-Пари[24], похожий на маленький лабиринт из-за тесно построенных на нем зданий, а очертаниями своими напоминающий лодку, плывущую по реке. Затем я обратила внимание на то, как поделена территория страны: верхняя половина Франции раскрашена в белые и красные английские цвета, а нижняя оставлена бесцветной; флаг арманьяков на замке Шинон указывал нынешнее местонахождение короля-претендента Карла VII. По нескольким глубоким царапинам можно было легко определить те места, куда в ярости втыкали флажки, отмечая триумфальное продвижение войска Жанны д’Арк, когда она, отвоевав почти пол-Франции, всего два года назад подошла к самым стенам Парижа.

– Вся Франция по праву принадлежит нам, – заявил мой муж, ревниво озирая зеленые земли, простиравшиеся на юг, в сторону Средиземноморского побережья. – И мы будем ею владеть! Клянусь Господом, я сам верну эти земли Англии именем нашего славного короля Генриха! – Он наклонился над столом и добавил, указывая на флажки с изображением святого Георгия, которыми он, судя по всему, отмечал положение английских войск на востоке Франции: – Видишь, как быстро мы продвигаемся? А если герцог Бургундский по-прежнему останется нашим надежным союзником, мы вскоре сумеем отвоевать и наши прежние владения вдоль реки Мен. Если же дофин настолько глуп, что вздумает первым напасть на герцога – а я полагаю, что именно так он и поступит, – и если мне удастся убедить герцога выступить одновременно с нами… – Он умолк, заметив, что я смотрю уже не на стол, а куда-то вверх, и воскликнул таким тоном, словно владел не только Францией, но и звездами в ночном небе: – О, это мои планеты!

К пересекающимся деревянным балкам под потолком были подвешены прекрасные серебряные шары; некоторые из них окружала загадочная светящаяся дымка, а возле других плавали в воздухе более мелкие серебристые шарики. Это зрелище настолько меня заворожило, что я напрочь забыла и о карте, и о флажках, означавших развитие военной кампании, и даже руками всплеснула, не в силах сдержать свой восторг:

– Ой, как красиво! Что это?

Оруженосец Вудвилл насмешливо хмыкнул, явно с трудом подавив желание громко расхохотаться.

– Это висит не для красоты и не для развлечения, – строго произнес мой муж и кивнул одному из писцов. – Ладно… покажите герцогине, где находились планеты в момент ее рождения.

Молодой писец подошел ко мне и вежливо осведомился:

– Прошу прощения, ваша милость, когда вы появились на свет?

Я вспыхнула. Как и почти все девушки, точной даты своего рождения я не знала, мои родители не потрудились записать день и час моего появления на свет. Мне были известны только год и время года, да и то о времени года я догадалась благодаря воспоминаниям матери о том, что ей постоянно хотелось спаржи, когда она носила меня, и она готова была есть ее даже незрелой, отчего у нее постоянно болел живот, и это в итоге вызвало несколько преждевременные роды.

– Весна тысяча четыреста шестнадцатого года, – ответила я. – Возможно, май.

Писец вытащил с полки какой-то свиток и расстелил его на одном из высоких столов. Он внимательно изучил свиток, затем потянул за один рычажок, за другой, за третий… И, к полному моему восхищению, шары вместе с окутывавшей их дымкой и вращавшимися вокруг них маленькими шариками стали опускаться вниз и медленно кружиться у нас над головой, а потом остановились, слегка покачиваясь, обозначив те места небесного свода, где они находились в момент моего рождения. Раздался легкий перезвон, и я заметила, что к тем струнам, на которых подвешены шары, прикреплены маленькие серебряные колокольчики; это они звенели, когда шары занимали ту или иную позицию.

– Я могу заранее предвидеть, в каком положении будут планеты в день, когда я планирую то или иное сражение, – пояснил Бедфорд. – Я начинаю военную кампанию только в случае благоприятного расположения звезд. Чтобы рассчитать это на бумаге, нужно потратить немало времени и сил, к тому же довольно легко ошибиться. А здесь мы имеем механизм, столь же прекрасный и точный, как тот, что создал сам Бог, поместив звезды на небо и приведя их в движение. Да, я создал машину, подобную творениям самого Господа!

– И с ее помощью можно предсказать будущее? Можно узнать, что с нами случится?

Бедфорд покачал головой:

– Нет. Но я надеюсь, что это для нас будешь делать ты. Я могу лишь определить, что время пришло, однако о спелости самого плода мне ничего не известно. Я могу определить, когда взойдет наша звезда, но выяснить, чем закончится та или иная битва, мне не дано. Мы, например, не получили никаких предостережений насчет появления этой ведьмы из Арка.

Слушавший его писец печально покачал головой и посетовал:

– Это сам сатана скрыл ее от нас. Ничто – ни тьма, ни комета, – не указывало на ее стремительный взлет, как, впрочем, и на ее гибель. И слава Богу.

Мой супруг согласно кивнул, взял меня под руку и повлек прочь от стола.

– Моему брату покровительствовал Марс, – сообщил он, – бог жары, огня и великой суши; мой брат был рожден, чтобы бороться и побеждать. А у его сына натура влажная и холодная; годами он уже молодой мужчина, но душою совсем еще ребенок, мало того – грудной младенец, сосунок, который до сих пор мочится в пеленки. Мне приходится ждать, когда звезды привнесут хоть какой-то огонь в его душу и поступки; мне приходится изучать различные виды оружия, размышляя, какой клинок вложить ему в руку. Он мой родной племянник, и я, его дядя, обязан поддерживать и наставлять его. Но он также и мой король, и я должен сделать его поистине победоносным правителем. Таков мой долг; такова моя судьба. И ты будешь помогать мне в этом.

Вудвилл некоторое время молчал, явно выжидая, поскольку его господин вновь погрузился в безмолвные раздумья, затем распахнул дверь, ведущую в следующую комнату, и отступил в сторону, давая нам пройти. Я перешагнула через порог на каменный пол, и в носу у меня защипало от странных острых запахов. Это были запахи, характерные скорее для кузницы: пахло горячим металлом и чем-то острым, кислотным. Горло першило от едкого дыма. В центре комнаты возле четырех маленьких жаровен с раскаленными углями стояли четверо мужчин в кожаных фартуках; жаровни были как бы вделаны в тяжелые и широкие каменные скамьи, и над ними в бронзовых сосудах что-то кипело и булькало, точно рагу в сотейнике. Далее, за открытыми настежь дверями виднелся внутренний дворик, где какой-то обнаженный по пояс парень изо всех сил раздувал мехи горна, отчего, видимо, в этой просторной комнате и царила жара, как в духовке, когда там печется хлеб. Я вопросительно посмотрела на Вудвилла, и он ободряюще кивнул мне, словно говоря: «Не бойся!» И все же явственно ощущаемый запах серы и этот пылающий во внутреннем дворике очаг создавали ощущение, что мы приблизились к вратам ада. Я невольно попятилась, внутренне сжавшись, и мой муж, заметив, что я побледнела, рассмеялся и произнес:

– Не надо бояться, дорогая. Я же предупреждал тебя, что в моих мастерских ничего страшного не происходит. Ученые работают здесь над составами различных сложных веществ, пробуют в действии тот или другой эликсир. А во внутреннем дворике мы куем некоторые металлы и проводим над ними опыты. Как раз здесь мы и намерены превратить железо в серебро и золото, а также – проникнуть в самую основу жизни, создав эликсир бессмертия.

– Но здесь так жарко, – пожаловалась я.

– На этом огне вода как раз и преобразуется в вино, – пояснил он. – А железо – в золото. Здесь оживает даже сама земля. Здесь любое вещество способно достигнуть идеальной чистоты. Мы лишь ускоряем этот процесс; и металлы, и воды, и соки земные меняют здесь свою природу; именно такие перемены в течение многих столетий творит и сам мир в своих глубинных сосудах с помощью высочайших температур, способных моментально превратить яйцо в курицу. А мы, еще более повышая температуры, пытаемся сделать это быстрее. Здесь мы подвергаем испытаниям то, что нам уже известно; здесь наблюдаем за результатами наших опытов; здесь учимся не повторять своих ошибок. Здесь самое сердце того великого дела, которому я посвятил всю жизнь.

Тут кузнец во внутреннем дворе вытащил щипцами из огня раскаленный докрасна металлический брус и принялся его ковать.

– Только представь, что было бы, если б я мог создавать золото, – с затаенной страстью продолжал Бедфорд. – Если бы я мог настолько очистить железо, чтобы удалить из него все неблагородные примеси, выжечь их, вымыть и в итоге получить чистейшую золотую монету… Я бы нанял тогда сколько угодно солдат, я бесконечно бы усиливал оборону, я бы даже накормил весь Париж! Если бы у меня был свой Монетный двор и своя собственная золотоносная шахта, я бы уже захватил всю Францию и вечно удерживал ее во власти Англии именем моего племянника-короля!

– А это возможно?

– Да, определенно, это возможно. И не один раз уже делалось, но всегда в строжайшей тайне. Ведь все металлы имеют одну и ту же природу, все состоит из одного и того же вещества – из «первичной материи», как пишут в книгах, или из «темной материи», как называют ее маги. Это то самое вещество, из которого создан весь наш мир. И мы должны этот мир изменить, сотворить его заново. Так что мы снова и снова пытаемся очистить эту «темную материю», дабы получить ее наичистейшую, наилучшую форму. – Он помолчал, глядя на мое озадаченное лицо. – Ты знаешь, что вино делают из сока раздавленных виноградных ягод?

Я молча кивнула.

– Любой французский крестьянин отлично с этим справляется. Сперва он собирает виноград, затем давит ягоды, добывая сок. То есть он срывает с лозы ягоды – некий твердый предмет – и превращает эти ягоды в жидкость. Это уже алхимия – преобразование твердого предмета в жидкость. Затем крестьянин особым образом хранит эту жидкость, позволяя жизни внутри ее превращать сок в вино. Вино ведь тоже жидкость, но обладает совсем иными, чем сок, свойствами. Что ж, теперь можно пойти и дальше. Итак, мы уже совершили одно превращение, а вот и еще одно: я прямо здесь могу извлечь из вина некую эссенцию, которая в сто раз крепче вина и вспыхивает, стоит поднести к ней огонь. Она способна излечивать людей от меланхолии и дурной крови. Это вещество жидкое, но одновременно горячее и сухое! Мы называем его aqua vitae – «вода жизни». Все это я уже умею – я могу превратить виноградный сок в aqua vitae; а превращение железа в золото – просто следующая ступень.

– И что же предстоит сделать мне? – немного нервничая, спросила я.

– Сегодня ничего, – ответил он. – Но возможно, завтра или послезавтра ты понадобишься моим ученым, чтобы просто налить жидкость из фляги, или помешать что-то в плошке, или же просеять сквозь сито какой-нибудь порошок. Не сложнее, чем хлопоты в молочном сарае у твоей матушки. – И, прочитав в моем взгляде недоумение, он добавил: – Мне нужно всего лишь твое прикосновение. Твое чистое прикосновение.

Один из мужчин, что наблюдали за кипевшей в сосуде жидкостью, которая затем стекала по трубке на охлажденное блюдо, специально помещенное на лед, отставил блюдо в сторону, подошел к нам, вытирая руки о фартук, и поклонился моему мужу.

– А вот и настоящая девственница, как я обещал, – сообщил Бедфорд, указывая на меня, словно я была таким же неодушевленным предметом, как жидкость, кипевшая в сосуде, или тот раскаленный на огне железный брус.

Он назвал меня прозвищем Жанны д’Арк, и я вздрогнула.

– Теперь она в моих руках, настоящая дочь Мелюзины и девственница, до которой никогда не дотрагивался ни один мужчина.

Я протянула руку, собираясь поздороваться с этим человеком, но он вдруг от меня отшатнулся. И, словно смеясь над самим собой, воскликнул:

– Ну, так и я вряд ли осмелюсь до нее дотронуться! Ей-богу, никак не могу! – Демонстративно заложив руку за спину, он низко мне поклонился и, не сводя с меня глаз, произнес: – Добро пожаловать, леди Бедфорд! Ваше присутствие нам давно уже необходимо, так что мы ждали вас с нетерпением и очень надеялись на ваше появление. Ведь вы принесете с собой гармонию, а также – силу луны и воды; ваше прикосновение все на свете сделает чище.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, я поглядывала на своего супруга. А он на этот раз смотрел на меня с нескрываемым горячим одобрением.

– Когда я нашел ее, то сразу понял, кем она может для нас стать, – заявил он. – И что может сделать. Я чувствовал, что у нее получится стать для нас Луной, богиней ночного света и магии. В жилах ее течет вода, а сердце девственно чисто. Кто знает, какие силы скрыты в ее душе, на что она способна?

– А способна ли она разбирать знаки внутри магического кристалла? – с воодушевлением поинтересовался ученый.

– Она уверяет, что никогда не пробовала, но предсказать будущее ей несколько раз удавалось, – ответил мой муж. – Ну что, испытаем ее?

– В библиотеке.

И алхимик первым направился в огромный библиотечный зал, мы последовали за ним. Бедфорд щелкнул пальцами, и двое переводчиков тут же удалились из библиотеки в боковую комнатку. Вудвилл с алхимиком сдернули покрывало, и передо мной возникло самое большое зеркало из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть – в прочной раме, абсолютно круглое, оно было сделано из сверкающего серебра и напоминало полную луну.

– Затворите ставни, – распорядился мой муж, – и свечи зажгите.

Он говорил с каким-то странным придыханием, и по его голосу я поняла, что он до крайности возбужден; мне даже страшно стало. Вокруг меня кольцом расставили горящие свечи и велели смотреть в зеркало. Поверхность его была такой блестящей, что я едва различила в ней собственное отражение среди дрожащих, подпрыгивающих язычков пламени.

– Спрашивай ее ты, – обратился мой муж к алхимику. – Клянусь Господом, я чересчур взволнован. У меня даже язык заплетается. Только не слишком ее нагружай, давай просто проверим, есть ли у нее дар.

– Посмотрите в зеркало, – тихо скомандовал мне алхимик. – Просто смотрите и позвольте своим мыслям течь свободно. Мечтайте о чем-либо. – Он выдержал паузу и строго произнес: – Итак, Девственница, что ты там видишь?

«Ну, что еще я могу там видеть, кроме себя самой? Это же очевидно!» – думала я, изучая отражавшуюся в зеркале девушку в бархатном платье, сшитом по самой последней моде, и в двурогом головном уборе на золотистых волосах, заправленных в густую сетку и аккуратно уложенных вдоль моих щек. На ногах у меня были совершенно очаровательные туфельки из синей кожи. Я еще никогда не видела себя в зеркале в полный рост и даже чуточку приподняла подол платья, любуясь своими синенькими туфельками. Алхимик негромко суховато кашлянул, словно напоминая мне, что следует опасаться тщеславия.

– Загляните глубже, герцогиня. Что вы там видите?

Повсюду вокруг меня ярко горели свечи – так ярко, что затмевали и цвет моего платья, и цвет моих блестящих синих туфель; в этом ярком свете даже полки с книгами у меня за спиной были словно окутаны темным туманом.

– Посмотрите глубже, в самые глубины зеркала, герцогиня, и рассказывайте нам, что вы там видите, – снова тихим голосом, но весьма настойчиво потребовал алхимик. – Ну, рассказывайте же, леди Бедфорд, что вы там видите?

Свет поистине ошеломлял, он был слишком ярок, чтобы я могла хоть что-то разобрать; уже и мое собственное лицо расплывалось в свете сотен свечей. А затем вдруг появилась она; совершенно ясно я увидела тот самый день, когда мы лениво болтали на берегу крепостного рва с водой, и она была еще жива и весело смеялась, пока не вытащила карту с «Повешенным» в таком же синем, как мои туфельки, костюме…

– Жанна, – тихо и печально промолвила я; мое сердце разрывалось от горя, – о, Жанна! Девственница!

Я хотела поскорее вернуться в реальную действительность, но упала в обморок и очнулась от хлопков – это алхимик поспешно тушил свечи. Судя по всему, некоторые свечи свалились на пол, когда я потеряла сознание. Вудвилл, оруженосец моего мужа, обнимал меня за плечи и поддерживал мою голову, а сам Бедфорд брызгал мне в лицо холодной водой.

– Что ты видела? – тут же обратился он ко мне, как только я открыла глаза.

– Не знаю.

По какой-то причине я вдруг испытала острый приступ страха – точно предупреждение. Мне хотелось скрыть правду, не упоминать даже имя Жанны в присутствии того человека, который велел сжечь ее заживо.

– Что она сказала? До того, как упала в обморок? – вопрошал мой муж, гневно сверкая глазами на оруженосца и алхимика. – Она ведь что-то сказала! Я сам слышал. Что она сказала?

– Вроде слово «девственница»… – неуверенно пробормотал алхимик. – По-моему, так.

Теперь они оба уставились на Вудвилла.

– Она сказала: «Дело сделано», – легко солгал он.

– О чем же шла речь? – Герцог посмотрел на меня. – Что ты имела в виду? Объясни, что ты имела в виду, Жакетта?

– Может, университет, который вы, ваша милость, намерены открыть в Кане? – вмешался Вудвилл. – По-моему, она сначала произнесла «Кан», а потом – «дело сделано».

– Это верно, я же видела университет! – поспешила я ухватиться за эту идею. – Он был уже достроен и очень красив. Вот я и сказала: «Дело сделано».

Бедфорд улыбнулся, он был явно польщен.

– Ну что ж, это доброе видение! – похвалил он и с воодушевлением прибавил: – Замечательное предвидение нашего благополучного и счастливого будущего. Приятно это слышать. Но лучше всего то, что мы убедились: она способна на многое! – Он протянул руку, помог мне подняться на ноги и, победоносно улыбаясь, повернулся к алхимику: – Значит, завтра я снова приведу ее – после мессы, когда ее пост наконец закончится. И, пожалуйста, в следующий раз принесите для нее удобное кресло, чтобы она могла спокойно сесть, и заранее здесь все приберите. Посмотрим, что еще она сможет нам поведать. Но она ведь действительно способна заглянуть в будущее, не так ли?

– Несомненно, – подтвердил алхимик. – И я, конечно же, все подготовлю.

Он поклонился и ушел в дальнюю комнату, а Вудвилл затушил и собрал остальные свечи. Сам герцог тем временем снова накрыл зеркало покрывалом. Я же, чувствуя себя совершенно обессиленной, на мгновение прислонилась к арочному проходу между рядами книжных полок. Заметив это, мой муж скомандовал:

– Стой там.

Я послушно встала ровно в центре арки, а он внимательно наблюдал, как я исполняю его приказание. Я неподвижно застыла в арке, как в раме, и все пыталась понять, чего он от меня теперь хочет. А он все не сводил с меня глаз, словно я превратилась в картину, или в гобелен, или еще в какой-то неодушевленный предмет, который нужно то ли огранить, то ли перевести на другой язык, то ли просто закинуть на полку. Прищурившись, он изучал меня, точно смотрел в конец парковой аллеи или на статую, которую намеревался приобрести.

– Как я рад, что женился на тебе! – наконец воскликнул он, и в голосе его не было ни капли любви – только удовлетворение человека, который добавил некий экспонат к своей блестящей коллекции, причем купил его по весьма сходной цене. – Чего бы мне это ни стоило в отношениях с Бургундией или с кем бы то ни было, я все равно очень рад, что женился на тебе. Ты – мое сокровище!

Я нервно взглянула на Ричарда Вудвилла: слышал ли он, как его хозяин оценивает свое «новое приобретение»? Но Вудвилл сделал вид, что поглощен уборкой комнаты и абсолютно глух и нем.

Теперь каждое утро мой супруг сопровождал меня в библиотеку. Там меня усаживали перед зеркалом, зажигали вокруг множество свечей, велели как можно внимательнее всматриваться в блестящую зеркальную поверхность и докладывать, что я вижу. И вскоре я, судя по всему, начинала впадать в некую прострацию – не то чтобы сон, но все-таки почти сон. Порой на колышущейся сверкающей поверхности зеркала возникали поистине невероятные вещи: младенец в колыбели; обручальное кольцо в виде золотой короны, привязанное к леске, с которой капает вода; а однажды утром я отвернулась от зеркала вся в слезах, потому что мне пригрезилось сначала одно сражение, потом второе, а затем целая череда бесконечных боев и множество людей, умирающих в тумане, в снегу, на церковном дворе…

– А флаги там были? – спросил герцог, подавая мне стакан с легким элем. – Выпей. И скажи: ты видела, чьи там были флаги? Ты так ничего толком и не сказала. Ты видела, где именно состоялись эти сражения? Ты сумела понять, какие в них участвовали армии?

Но я только головой качала, а он все допытывался:

– Какой это был город? Может, сама местность тебе известна? Пойдем к карте – ты посмотришь и, возможно, у тебя получится показать нам, где находился тот город. Как ты думаешь, твое видение относится к настоящему времени или связано с будущими событиями?

Он подтащил меня к столу, где, точно маленький волшебный мир, передо мной раскинулась вся Франция, и я почувствовала легкое головокружение, глядя на пестрые границы чьих-то владений, на волнистую гряду холмов.

– Я не знаю, – отозвалась я наконец, – там был сильный туман… и какая-то армия пробивалась вверх по склону горы. А еще там было много снега, и этот снег покраснел от крови. И какая-то королева скакала верхом на боевом коне, у которого подковы были прибиты задом наперед…

Бедфорд уставился на меня так, словно ему хотелось хорошенько меня встряхнуть или даже ударить, чтобы я изъяснялась более конкретно.

– Мне от этих твоих историй никакого проку, – прошипел он. – Я таких предсказаний могу сколько угодно получить во время субботней ярмарки! Мне нужно знать, что будет происходить в этом году. Мне нужно знать, что будет происходить во Франции. Мне нужны названия городов и количество мятежников. И все это нужно мне подробно, в деталях.

Онемев от ужаса, я смотрела на него. У него даже лицо потемнело от гнева; он явно был разочарован моими «талантами».

– Я здесь на страже целого королевства, – продолжал он, – и мне требуются совсем иные сведения, а не байки о каком-то тумане или снеге, запятнанном кровью. Я женился на тебе вовсе не для того, чтобы ты говорила мне о королевах, которые ездят на конях, подкованных задом наперед. Ну, и что ты поведаешь нам в следующий раз? О том, как ты принимала ванну вместе с русалкой?

Я снова покачала головой, поскольку действительно ничего не понимала и не могла ему этого объяснить.

– Клянусь, Жакетта, ты пожалеешь, если будешь проявлять непокорность, – с тихой угрозой промолвил он. – Все это слишком важные вопросы, чтобы, отвечая на них, притворяться дурочкой.

– Возможно, нам не следует слишком перегружать ее? – осмелился вмешаться Вудвилл, глядя куда-то на книжные полки. – Возможно, каждый день – это для нее слишком? Она ведь еще совсем юная, да и не привыкла выполнять такие сложные задания. Может, следовало бы сперва потренировать ее, как тренируют молодых соколов? Дать ей больше свободы. Например, позволить по утрам кататься верхом и побольше гулять. А предсказаниями пусть бы занималась, допустим, раз в неделю.

– Нет! – взорвался герцог. – А если она и впрямь видела некое предупреждение нам? А если ее видения касались настоящего момента? Как можно позволить ей отдыхать, если все мы в опасности? И если сражение в тумане или битва в снегу произойдут этой зимой во Франции, то нам совершенно необходимо уже сейчас знать об этом!

– Но вам же известно, милорд, что у дофина нет ни оружия, ни союзников, так что ничего подобного прямо сейчас случиться не может, – возразил герцогу Вудвилл. – Даже если это и было предостережением, то оно вряд ли касается настоящего момента – скорее это был просто ужасный вещий сон, имеющий отношение к неопределенному будущему. Мысли герцогини полны страхов, она боится войны, и, кстати, это мы так сильно ее напугали. Сами вложили ей в голову подобные идеи. И теперь нам нужно очистить ее ум, дать ей время, чтобы она немного успокоилась и вновь представляла для нас как бы девственно-чистый источник. Вы купили ее… – Он споткнулся и тут же поправился: – Вам она досталась совершенно неиспорченной. И нам следует вести себя очень осторожно, дабы не замутить чистую воду этого источника.

– Раз в месяц, – внезапно ожил алхимик. – Как я и советовал в самом начале, милорд. Она лучше всего сможет описать свои видения и ответить на наши вопросы, когда ее природная сила окажется на подъеме. То есть накануне новолуния. Она – существо, неразрывно связанное с луной и водой, так что ее способности наиболее раскроются, а мысли станут наиболее четкими, когда луна будет на подъеме. Ей следует работать именно в эти дни, в дни прибывающей луны.

– Она могла бы приходить в библиотеку по вечерам, когда светит луна, – произнес мой муж, словно размышляя вслух. – Возможно, так ей было бы легче.

И он окинул меня критическим взглядом. Я сидела, бессильно откинувшись на спинку кресла и прижимая руку ко лбу – в висках у меня пульсировала боль.

– Ты прав, – кивнул герцог Вудвиллу, – мы слишком много от нее требовали и слишком рано стали задавать ей вопросы. Покатайся с ней верхом, своди ее к реке. А на следующей неделе мы отправимся в Англию. Спешить не станем, будем делать частые остановки и проезжать за день совсем немного. Она бледна, ей необходим отдых. Сегодня же утром возьми ее на прогулку. – Он улыбнулся мне. – Я не такой жестокий учитель, Жакетта, как тебе могло показаться. Просто мне нужно очень многое успеть, и я тороплюсь. Но ты, разумеется, должна немного отдохнуть. А сейчас ступай на конюшню – увидишь, какой сюрприз я тебе приготовил.

Меня так обрадовала возможность выйти из этой комнаты, что я не помню даже, поблагодарила ли мужа. Лишь после того, как за мной и Вудвиллом закрылась дверь, я начала проявлять некоторое любопытство и спросила:

– А что за сюрприз милорд приготовил для меня на конюшне?

Мы спускались по узкой винтовой лестнице, ведущей с галереи вниз; Вудвилл следовал за мной, стараясь держаться на полшага позади. Затем мы пересекли вымощенный булыжником двор, прошли мимо оружейной и оказались на конюшенном дворе. Слуги так и сновали, таща на кухню корзины с овощами; мясники, держа на плечах огромные куски говядины, расступались передо мною и низко кланялись; женщины, вернувшись после дойки с полными ведрами молока на коромыслах, приседали так низко, что ведра скребли по булыжнику. В лицо я никого из них толком не знала, а в тот момент и вовсе едва замечала. Пробыв герцогиней всего несколько недель, я уже успела привыкнуть и к преувеличенно низким поклонам, которыми встречали меня повсюду, где бы я ни появилась, и к тому, что мое имя все произносят почтительным шепотом.

– А каково было ваше самое большое желание? – поинтересовался Вудвилл.

Уж в его-то поведении я никогда не чувствовала ни страха, ни подобострастия, и он никогда не лебезил передо мной. Он, безусловно, обладал должной уверенностью в себе; наверное, по причине того, что он с юных лет был правой рукой моего мужа. Его отец служил королю Генриху V, а затем – герцогу Бедфорду, и теперь Вудвилл, выросший и получивший воспитание на службе у герцога, стал самым доверенным и самым любимым из его оруженосцев; назначив его командиром крепости Кале, Бедфорд как бы доверил ему ключи от «ворот Франции».

– Не знаю, может, новый портшез? – пожала я плечами. – С золочеными занавесками и меховыми одеялами.

– Возможно. А вам действительно больше всего на свете хочется именно такой портшез?

Я помолчала. Но все же не выдержала:

– Неужели он купил для меня лошадь? Новую лошадь, которая будет принадлежать только мне одной?

Казалось, Вудвилл колебался: признаться или нет? Потом уточнил:

– А какой масти лошадку вам бы хотелось?

– Серую! – страстно воскликнула я. – Красивую серую в яблоках лошадку с гривой, как белый шелк, и с темными внимательными глазами.

– Внимательными? – Он расхохотался. – У вашей лошади должны быть внимательные глаза?

– Вам же ясно, что я имею в виду: у нее должны быть такие глаза, словно она понимает тебя, словно способна думать, как и люди.

– Да, конечно, вы правы, – отозвался Ричард. – И мне действительно ясно.

Он подал мне руку, помогая обойти стоявший возле оружейной возок, нагруженный пиками; старший оружейник герцога подсчитывал, сколько нужно уплатить за новые поставки, и делал зарубки на особой дощечке. Сотни, тысячи пик были уже разгружены: начиналась очередная военная кампания. Ничего удивительного, что мой муж каждый день заставлял меня сидеть перед зеркалом и пытал вопросами о войне и о том, где нам лучше начать атаку. Мы постоянно пребывали в состоянии войны, казалось, никому из нас еще не довелось хоть сколько-нибудь пожить в мирной стране.

Нырнув под арку, мы оказались на конюшне, и Вудвилл чуть отступил назад, явно желая взглянуть на мое выражение лица, когда я немного осмотрюсь. У каждой из лошадей было свое стойло, и окна во всех стойлах выходили на юг, так что рыхлый камень успевал за день нагреться. Сперва я увидела четырех могучих боевых коней моего мужа, качающих головами над дверцами денников. Дальше топтался сильный и красивый жеребец Вудвилла, на котором тот участвовал в турнирах, и несколько других его лошадей – для охоты и для передачи посланий. А в следующем стойле я обнаружила лошадку, которая была гораздо меньше всех этих боевых коней; у нее была идеальной формы головка со светлыми ушками, которыми она то и дело подергивала, а ее серая шерсть была такого светлого оттенка, что в солнечных лучах, пронизывавших конюшню, казалась почти серебряной.

– Это моя? – шепотом спросила я у Вудвилла. – Это для меня?

– Ваша, миледи, – подтвердил он с каким-то странным почтением. – И она столь же прекрасна и столь же благородна, как и ее хозяйка.

– Это кобыла?

– Разумеется.

Я подошла к лошадке, и ее серые ушки тут же насторожились, прислушиваясь к моим шагам и моему ласковому голосу. Вудвилл сунул мне в руку корочку хлеба; я встала от нее совсем близко и заглянула в темные глаза, в которых будто переливалась влага. Я рассмотрела ее изящную голову и восхитительную серебристую гриву; мне казалось, что передо мной чудо, порожденное моим неистовым желанием, воплощенная мечта. Я протянула ей руку с угощением, и она сперва обнюхала хлеб и мою ладонь, раздувая ноздри, а потом губами осторожно взяла хлеб, и я сразу почувствовала запах ее теплой шкуры, ее пахнувшее овсом дыхание и мирный запах амбара вокруг нас.

Вудвилл открыл передо мной дверцу денника, и я, не колеблясь, шагнула внутрь. Лошадка чуть подвинулась, вежливо освобождая мне место, и, повернув голову, обнюхала меня всю – сначала карманы платья, кушак и длинные свисающие рукава, затем мои плечи, шею и лицо. И пока она изучала меня, я послушно крутилась перед ней, словно мы обе были животными, которые впервые знакомятся друг с другом. Наконец я медленно, ласково приговаривая, протянула к ней руку, и она сама наклонила голову, чтобы я погладила ее.

Шея у нее была теплая, а шерстка – как шелк, особенно за ушами. Она даже позволила мне убрать у нее со лба челку и погладить ей морду; я нежно касалась широких ноздрей, мягких складок на щеках, теплых упругих губ и даже немного подержала в ладони ее толстенький «подбородок».

– Так это любовь? – тихо произнес стоявший у двери Вудвилл. – Во всяком случае, отсюда это выглядит именно так.

– Да, это любовь, – выдохнула я.

– Ваша первая любовь, – уточнил он.

– Моя единственная любовь, – поправила я и повторила ей на ухо: – Ты моя единственная любовь.

Он рассмеялся, посматривая на нас, точно мой снисходительный старший брат.

– В таком случае вы должны сочинить какую-нибудь поэму и спеть ей, как настоящий трубадур, вернее, трубадурша. Но как же ее зовут, эту вашу прекрасную даму?

Я задумчиво уставилась на лошадь; она отошла от меня и прихватила клок сена. От сена пахло душистым лугом.

– Меркьюри, – провозгласила я. – Пожалуй, я назову ее Меркьюри[25].

Вудвилл изумленно поднял брови.

– Ртуть? По-моему, это не очень хорошее имя, – заметил он. – И алхимики вечно о ртути толкуют. Как только они не называют ее: и Переменчивая, и Посланница богов. Это ведь один из трех главных ингредиентов в их опытах. Иногда ртуть и впрямь бывает очень полезной, а иногда наоборот; она – спутница Мелюзины, богини вод, которая тоже вечно меняет свое обличье. Посланница, которую приходится использовать в отсутствие других; но далеко не всегда надежная.

– Хватит с меня алхимии, – пожимая плечами, твердо заявила я. – Мне она ни к чему – ни на конюшне, ни где бы то ни было еще. Я стану звать лошадь Мерри[26], но мы-то с ней будем помнить, каково ее настоящее имя!

– И я тоже буду об этом помнить, – пообещал Вудвилл.

Но я уже не смотрела на него; я подбирала с пола пучки сена и протягивала их лошади.

– А вот будете ли об этом помнить вы, мне совершенно безразлично, – ответила я, едва удержавшись от того, чтобы не показать ему язык.

Теперь каждое утро мы с Вудвиллом катались верхом; нас сопровождал вооруженный эскорт – десять человек впереди, десять позади. Мы проезжали по улицам Парижа, стараясь не смотреть на нищих, умиравших от голода в сточных канавах или с мольбой протягивавших к нам руки. Нищета в городе царила поистине ужасающая, а все труды крестьян из окрестных деревень пропадали даром – из-за того, что творилось на дорогах, они не могли доставить выращенные ими продукты на рынок, к тому же посевы у них в полях постоянно вытаптывала то одна армия, то другая. Да и многие мужчины, покидая родную деревню, предпочитали прятаться в лесах, опасаясь, что их либо заберут в армию, либо повесят как предателей, и получалось, что в полях трудились в основном женщины. Цена хлеба в столице была немыслимо высока, обычным людям не по карману, да и работы там никакой не было, разве что податься в солдаты, однако в английской армии выплату жалованья всегда сильно задерживали. Вудвилл велел нашему маленькому отряду на улицах не зевать, скакать легким галопом, и не только из-за нищих попрошаек – гораздо больше он боялся, что я подхвачу там какую-нибудь заразу. Ведь моя предшественница, герцогиня Анна, умерла от неведомой лихорадки, посетив одну из парижских больниц, и теперь герцог требовал, чтобы я ни с кем на улицах даже не общалась. Вот Вудвилл и гнал коней, пока мы не оказывались за городскими воротами, после чего наш путь лежал уже среди бывших садов, огородов и некогда тщательно возделываемых плодородных полей между городскими стенами и рекой. Через некоторое время Вудвилл давал вооруженной охране команду остановиться, спешиться и ждать нас, и мы с ним вдвоем отправлялись на неторопливую прогулку по берегу Сены; мы ехали рядышком по буксирной тропе, слушая мирное журчание воды, и со стороны вполне могли показаться супругами, решившими покататься верхом.

Болтали мы о всяких пустяках. Кроме того, Вудвилл учил меня правильно сидеть в седле, демонстрировал, как нужно выпрямляться и подбирать поводья, чтобы лошадь подняла голову и выровняла шаг. Мерри оказалась самой замечательной лошадкой из всех, какие только мне попадались. Вудвилл показывал мне также, как вести себя во время кавалерийской атаки – низко пригнувшись к шее коня, он уносился вперед по тропе и с громким топотом возвращался обратно, в самый последний момент резко натягивая поводья, и моя Мерри испуганно шарахалась и приплясывала на месте. Под его присмотром я тренировалась брать барьер, для чего он клал ветку поперек заброшенной тропы и постепенно делал препятствие все выше и выше, поскольку и я все более уверенно держалась в седле. Он учил меня тем же упражнениям, каким и его когда-то в Англии учил отец на узких дорожках между живыми изгородями; эти упражнения отлично помогали свыкнуться с седлом и ничего не бояться. Я ездила по-всякому: и сидя боком, как обычно ездят женщины на седельной подушке; и лежа на спине поперек лошади, когда седло оказывается под поясницей, а лошадь бежит неторопливой рысцой; и держась прямо и по очереди поднимая вверх руки; и низко склоняясь с седла и одной рукой доставая стремя – в общем, под руководством Ричарда я выполняла все то, что приучает лошадь всегда двигаться ровно и спокойно, как бы ни вел себя наездник и что бы ни происходило вокруг.

– Не раз мой конь уносил меня от смертельной опасности, когда я бывал тяжело ранен и не мог даже понять, куда именно мы направляемся, – рассказывал Ричард Вудвилл. – Кстати, мой отец, будучи знаменосцем короля Генриха Пятого, был вынужден всегда мчать галопом впереди войска, а поводья держать только одной рукой. Вам, миледи, никогда, разумеется, не придется участвовать в сражении, да еще и верхом, но в беду можно угодить где угодно – и здесь, и в Англии, так что неплохо бы вам так натренировать вашу маленькую Мерри, чтобы она уберегла вас от любой напасти. – Он спешился, снял мои стремена, скрестил их и повесил передо мной. – Давайте теперь проедем примерно милю рысцой и без стремян. Чтобы вы увереннее чувствовали себя в седле.

– Интересно, в какую беду мы могли бы здесь угодить? – спросила я, когда Вудвилл снова вскочил на коня.

Он пожал плечами:

– Всего несколько лет назад нам доложили, что на герцога готовится засада на пути в Париж, и они с герцогиней Анной в итоге пробирались лесными тропами, объезжая вражеский лагерь стороной. А теперь я то и дело узнаю, что и в Англии дороги столь же небезопасны, что там орудуют грабители и горцы, и столкнуться с этими бандитами можно практически где угодно, а близ побережья особую угрозу представляют пираты, которые, высадившись на берег, хватают людей, увозят их и потом продают пленников в рабство.

Сперва мы шли шагом, и я все старалась покрепче устроиться в седле, так что Мерри даже уши насторожила.

– Но почему же английский король не охраняет свое побережье? – удивилась я.

– Он ведь совсем еще ребенок, так что реально страной правит его второй дядя, герцог Хамфри Глостер. Они оба – и мой господин, и герцог Глостер – регенты, но один Франции, а второй Англии, и пока король не войдет в полную силу, обе страны будут возглавлять его дядья.

– А когда он войдет в полную силу?

– Вообще-то, по-моему, ему бы следовало уже сейчас начинать распоряжаться своим королевством, – сказал Вудвилл. – Ему двенадцать лет; он, конечно, еще мальчик, но с помощью хороших советников вполне мог бы править сам. Ведь он был дважды коронован – и в Англии, и в парижском соборе Нотр-Дам, – у него есть парламент и совет, и оба обещали ему подчиняться. Вот только всеми его поступками руководит его дядя, герцог Глостер, а также друзья Глостера; кроме того, на короля сильнейшее влияние оказывает другой его родственник, кардинал Бофор, очень могущественный и влиятельный человек, способный убедить кого угодно. Эти двое склоняют короля то в одну сторону, то в другую, а вот с моим господином, герцогом Бедфордом, он почти никогда не встречается лично; милорд герцог старается хотя бы в письмах его вразумить, дабы удержать на верном пути. Говорят, чаще всего король поступает в соответствии с советами того, кто последний с ним пообщался. Впрочем, даже если б наш король и был старше и тверже характером, денег-то у него все равно не хватает для того, чтобы оплатить защиту своего побережья, да и английские лорды по-прежнему не позволяют королевским законам действовать на их землях, хоть и должны были бы. Ну что, теперь попытаемся проехать немного рысцой?

Вудвилл подождал немного, наблюдая, как я поудобнее устраиваюсь в седле и стискиваю бока Мерри ногами. Наконец моя лошадка тронулась рысью, ну а я, разумеется, тут же тяжело осела в седле, точно рыцарь-кавалерист в доспехах.

– Неплохо, – похвалил меня Вудвилл. – А теперь легким галопом!

– Вы же говорили рысью!

– Рысью мы уже попробовали, и вы отлично справились, – с улыбкой промолвил он.

Польщенная, я тут же пустила Мерри легким галопом. Без стремян мне было немного страшновато, ведь я удерживалась на спине лошади только за счет собственного равновесия, однако Вудвилл оказался прав: все это у меня вполне получалось, и я довольно крепко сидела в седле, всего лишь сжимая бока лошади ногами. Мы проскакали легким галопом до конца буксирной тропы, и Ричард махнул мне рукой, призывая замедлить ход, натянуть поводья и остановиться.

– Но зачем мне всему этому учиться? – переводя дух, спросила я, когда он, спешившись, вернул мои стремена в прежнее положение.

– На тот случай, если вы потеряете стремена, или одно стремя сломается, или же вам придется от кого-то спасаться верхом, и у вас, допустим, не окажется седла. Хорошо быть готовым ко всему. Кстати, завтра мы попрактикуемся в езде без седла. Я сделаю из вас настоящую наездницу! Вы и теперь уже вполне способны на длительное путешествие верхом.

Он взлетел в седло, и мы, развернув лошадей, направились к дому.

– А почему английские лорды не согласны с королевскими законами? – осведомилась я, поднимая прежнюю тему. – Во Франции, например, два свода законов и два правителя. Но французская знать, по крайней мере, подчиняется законам того короля, который руководит в их части страны.

– А в Англии каждый знатный лорд по-прежнему распоряжается своими землями как собственным королевством, – ответил Ричард. – К тому же лорды используют сложные периоды в жизни страны для того, чтобы как можно больше выиграть самим – захватить побольше земель, устроить междоусобицу с соседом. Когда наш молодой король действительно решится взять власть в свои руки, то поймет, что отныне он вынужден бросать вызов людям, которые только что были его ближайшими друзьями и советчиками. Вот тогда-то ему и понадобится, чтобы рядом с ним непременно был милорд герцог.

– И тогда нам придется уехать в Англию? И жить там? – с тревогой отозвалась я.

– Англия – это моя родина, – просто сказал Вудвилл. – И на мой взгляд, даже самый плохой акр английской земли стоит десяти квадратных миль земли французской.

Я взглянула на него и сухо заметила:

– Все вы, англичане, одинаковы. Все вы считаете, что Господь чудесным образом благословил вас всего лишь по той причине, что во время битвы при Азенкуре у вас уже был большой лук!

– Да, мы такие, – рассмеялся Вудвилл. – Но ведь мы правы. И Господь действительно нас благословил. Но я хотел предложить вам вот что: когда мы будем в Англии, я был бы счастлив показать вам свой дом. Возможно, вы найдете для этого время? И когда вы увидите его, то, не исключено, согласитесь со мной насчет англичан.

И меня вдруг охватило предчувствие чего-то радостного, чудесного.

– А где находится ваш дом? – поинтересовалась я.

– В Графтоне, это в Нортгемптоншире, – сообщил он; в его голосе слышались истинная любовь и восхищение. – По-моему, это самое красивое место в самой лучшей стране на свете!

Через некоторое время мы предприняли еще одну попытку прочесть в зеркале, что готовит нам судьба. А потом это зеркало тщательно упаковали – оно должно было вместе с нами отправиться в Англию. По настоянию своего супруга я пробовала выяснить, безопасно ли покидать Францию. Зная, что у претендента-арманьяка нет ни денег, ни армии, да и советники у него хуже некуда, поскольку двор его состоит в основном из фаворитов, милорд Джон все же опасался, что после его отъезда в Англию во Франции не останется никого, способного удержать здесь власть и противостоять тому, кто называет себя французским королем. Однако и на этот раз мне не удалось исполнить свой долг перед мужем и дать ему добрый совет: в зеркале я ровным счетом ничего не увидела, хотя смотрела в его сверкающую, полную отражений горящих свечей поверхность до тех пор, пока у меня не закружилась голова. В обморок я, правда, не упала, но чуть не заснула. Два часа мой муж стоял у меня за спиной и тряс меня за плечо, как только замечал, что голова моя начинает опускаться на грудь, пока алхимик не произнес тихонько:

– Вряд ли сегодня у нее что-то получится, милорд.

Бедфорд тут же повернулся и широкими шагами удалился из комнаты, не проронив ни слова.

Алхимик помог мне подняться с кресла, а Вудвилл задул свечи и открыл ставни на окнах, чтобы проветрить комнату. За окном висел тоненький серпик нарождающейся луны, и я невольно присела в поклоне, а потом быстро перевернула монетки в кармане, загадав желание. Алхимик быстро взглянул на Вудвилла с таким выражением лица, словно всем им только что пришлось провести вечер в обществе невежественной крестьянской девицы, которая кланяется луне и загадывает желание о хорошем женишке, но сама ни на какие предвидения не способна, так что они лишь попусту тратят с ней время.

– Не обращайте внимания, – шепнул мне Вудвилл и весело улыбнулся, предлагая мне опереться о его руку. – Утром мы отбываем в Англию, и по крайней мере месяц вас не будут заставлять этим заниматься.

– Но ведь зеркало они возьмут с собой? – возразила я.

– Да, конечно, и зеркало, и кое-что из книг; зато все эти сосуды, печи, наковальня и горн, разумеется, останутся здесь; алхимики продолжат трудиться, пока мы будем в отъезде.

– А они уже что-нибудь открыли?

Вудвилл кивнул.

– О да! Милорд сумел добиться высочайшей очистки серебра и золота; металл такой чистоты еще никому не удавалось получить. Он работает и с новыми металлами и их соединениями, мечтая увеличить их прочность и гибкость. И если бы он смог создать сам этот камень…

– Камень?

– Это только так называется – «философский камень». Считается, что он превращает металл в золото, а воду – в эликсир жизни, позволяющий человеку жить вечно.

– Разве есть на свете такая вещь? – удивилась я.

Он пожал плечами:

– Тому имеется немало свидетельств в старинных манускриптах, которые милорд велел перевести с других языков. И в христианском мире, и на Востоке сотни, а может, и тысячи людей пытаются решить эту задачу. Но милорд герцог опередил всех! И если ему повезет найти этот камень, а вы ему в этом поможете, мы могли бы установить вечный мир и во Франции, и в Англии.

На рассвете меня разбудил шум – в замке была суета: укладывали вещи, готовясь к большому путешествию. Солнце уже поднималось, и я отправилась в часовню к ранней мессе. По окончании богослужения священник сразу принялся упаковывать иконы, распятие и дароносицу. Мы почти все брали с собой.

В моих покоях фрейлины аккуратно положили мои наряды в огромные дорожные сундуки, позвали пажей, те перетянули сундуки веревками, а конюхи их запечатали. Ларцы с драгоценностями фрейлины намеревались везти лично, а мои меха отправляли под охраной грумов. Никто не знал, долго ли мы пробудем в Англии. Вудвилл становился очень осторожным, когда я спрашивала об этом. Было очевидно, что мой муж не получил ни достаточной помощи от своего племянника-короля, ни должного финансового обеспечения от английского парламента, которому ради войны во Франции пришлось повысить налоги. Цель у нашей поездки была одна: убедить их всех, что английское золото способно купить поддержку французов, так что король и парламент должны платить. Но никому было неведомо, сколько времени пройдет, пока англичане все-таки поймут, что бесплатно их армия существовать никак не может.

Среди всей этой суматохи я совершенно растерялась. Книги, подаренные мне демуазель, были спрятаны вместе с библиотекой моего мужа; ученые обещали бережно хранить их, пока нас не будет. А вот доставшиеся мне от бабушки карты я взяла с собой, сунув в ларец со своими драгоценностями – для пущей сохранности. Подаренный ею золотой браслет с магическими амулетами я всегда носила на шее в специальном мешочке и берегла от чужих глаз и прикосновений. Я облачилась в дорожное платье, съела завтрак, второпях поданный мне взволнованными служанками, и стала ждать отъезда. Я не знала, что мне еще делать и как я могу помочь со сборами; я занимала слишком важное положение, чтобы кто-нибудь осмелился дать мне поручение. В моих покоях всем заправляла старшая фрейлина, и мне оставалось только ждать, когда хлопоты улягутся и можно будет тронуться в путь, так что я с тоской наблюдала, как запыхавшиеся служанки и фрейлины носятся туда-сюда и хватаются то за одно, то за другое.

К полудню наконец все было готово к отправке, хотя и в доме, и на конюшне, и в оружейной еще продолжали что-то паковать. Герцог взял меня за руку, и мы спустились в парадный зал, где выстроились в ряд наши слуги; они низко нам кланялись и дружно желали Ангела в дорогу. Затем мы вышли на конюшенный двор, и я даже зажмурилась, увидев готовую к отправлению кавалькаду. Казалось, небольшой город целиком снимется с места и отправится в путешествие. Нас сопровождал вооруженный отряд в несколько сотен человек; кое-кто был в доспехах, но большая часть – в ливреях; люди ждали нас возле своих коней, попивая эль и флиртуя со служанками. По дороге уже протянулась вереница не менее чем из пятидесяти возков; повозки с наиболее ценным имуществом находились в начале, и к ним спереди и сзади была приставлена конная охрана. Ящики с вещами были прикреплены к стенкам возков цепями и запечатаны большой печатью герцога Бедфорда. Наши грумы должны были следить за этими возками, и каждый нес ответственность за конкретную поклажу. Мы забирали с собой всю нашу одежду, драгоценности и личные вещи. А также – постельное белье, кухонные принадлежности, стекло и хрусталь, ножи, ложки, солонки, горшочки со специями и даже значительную часть мебели. Постельничий герцога приказал осторожно разобрать его огромную кровать и вместе с занавесями и балдахином погрузить на отдельный возок; а мои слуги точно так же разобрали и уложили в повозку мою кровать, мои столики и мои прекрасные турецкие ковры; две повозки были выделены под гобелены, украшавшие стены замка.

Все, относящееся к кухне и готовке, занимало около дюжины повозок; мы везли не только запасы провизии, но и кур-несушек, уток, гусей, овец и даже пару коров; последние вынуждены были брести следом за повозками и каждый день обеспечивать нас свежим молоком. Ловчих птиц поместили в особый возок, устроенный так, чтобы они могли удобно сидеть на жердочках в своих клобуках и за закрытыми кожаными занавесками, дабы чувствовать себя в надежном убежище и не пугаться дорожного шума. Гончие псы герцога должны были просто бежать рядом с кавалькадой, а вот свору легавых привязали к последнему возку. Старший конюший велел впрячь в возки всех рабочих лошадей, а всех свободных скаковых коней взнуздать и передать на попечение грумов, чтобы те всегда вели в поводу свежую запасную лошадь. И ведь это было далеко не все! Те повозки, в которых находились вещи, предназначенные для обеспечения нашей комфортабельной ночевки в Санлисе, выехали перед нами еще на рассвете. Ричард Вудвилл, вынырнув из самой гущи этого хаоса, с улыбкой поднялся по лестнице нам навстречу, учтиво поклонился и весело доложил, словно в замке и во дворе не творилось черт знает что:

– По-моему, все готово, милорд, а если что-то и забыли, так это всегда можно прислать позже.

– Где мой конь? – спросил герцог.

Вудвилл только пальцами щелкнул, и огромный боевой конь герцога тут же появился в сопровождении дежурного грума.

– А моя жена, разумеется, поедет в портшезе?

– Нет, ее милость выразили желание ехать верхом, – ответил Вудвилл.

Муж изумленно посмотрел на меня.

– Путь на север долгий, Жакетта. Мы остановимся только на ночлег в Санлисе. Тебе весь день придется провести в седле.

– Ничего, я справлюсь, – заверила я и взглянула на Вудвилла.

– У нее сильная лошадка – вы сделали отличный выбор, милорд, – заметил тот, обращаясь к герцогу. – А миледи – хорошая наездница, она легко преодолеет такое расстояние. И это ей, возможно, будет гораздо приятнее, чем трястись в портшезе, хотя я обязательно прикажу, чтобы портшез следовал за нами, и если она устанет, то сможет перебраться в него.

– Ну что ж, прекрасно, – согласился герцог и улыбнулся мне. – Приятно, что ты составишь мне компанию. Как ты назвала свою кобылу?

– Мерри, – сообщила я.

– Ну что ж, да поможет и нам Бог оставаться веселыми в дороге[27].

С этими словами мой муж вскочил с сажального камня на коня.

Обхватив меня за талию, Вудвилл легко подсадил меня в седло и почтительно отступил, чтобы моя фрейлина, тут же рванувшаяся вперед, смогла придать приличный вид моим слегка задравшимся юбкам и заставить их спадать ровными складками по обе стороны от седла, скрывая мои кожаные сапожки для верховой езды.

– Все в порядке? – тихо спросил у меня Вудвилл, подойдя ко мне очень близко; он наклонился, проверяя, хорошо ли затянута подпруга.

– Да, все нормально.

– Я буду следовать сразу за вами, и если вам что-нибудь понадобится, если вы устанете или захотите остановиться, просто поднимите руку. Я буду начеку. Часа два мы будем скакать без перерыва, а затем сделаем привал и перекусим.

Мой муж привстал в стременах и проревел: «В Бедфорд!» – и весь конюшенный двор разом откликнулся: «В Бедфорд!» Огромные ворота распахнули настежь, и герцог первым ступил на улицы Парижа, где было полно народу; все пялились на нас и громко просили – кто милостыню, а кто милости могущественного лорда. Затем через северные ворота мы покинули город и устремились по дороге к узкому проливу, за которым лежал еще неведомый мне английский берег, берег той страны, которую отныне мне предстояло называть своим домом.

Мы с мужем находились во главе этой невероятной процессии, так что поднятая лошадьми и повозками пыль нам совершенно не мешала; а стоило нам чуть удалиться от Парижа, и герцог решил, что будет вполне безопасно, если мы опередим и вооруженную охрану, так что мы вчетвером – герцог, я, Вудвилл и моя фрейлина – ехали впереди всех по свободной, залитой солнцем дороге, словно наслаждаясь приятной прогулкой. Дорога была отлично укатана и утоптана английскими купцами и английскими войсками, направлявшимися по английским владениям из принадлежавшего англичанам Парижа в английскую крепость Кале и обратно. В Шантийи мы устроились пообедать на опушке, где для нас уже были натянуты хорошенькие навесы и приготовлена жареная оленья нога. Я была рада отдохнуть часок в тени деревьев, но тем не менее с удовольствием снова пустилась в путь, когда Вудвилл скомандовал охране: «По коням!» И когда муж предложил мне остаток пути провести в портшезе, который везли мулы, я сразу отказалась. Денек был замечательный, теплый и солнечный, и, оказавшись под зеленой сенью леса, мы пустили лошадей легким галопом. Моя кобылка, натягивая поводья, прямо-таки рвалась вперед, и Бедфорд со смехом заметил:

– Смотри, Жакетта, как бы она не унесла тебя от нас.

В ответ я тоже засмеялась, поскольку и его огромный жеребец стал делать огромные прыжки, явно желая бежать ноздря в ноздрю с моей милой Мерри; мы весело мчались вперед, как вдруг раздался страшный треск, и перед нами рухнуло дерево, с пронзительным стоном ломая ветви. Мерри в ужасе шарахнулась, а мой муж взревел, точно иерихонская труба: «Засада! Опасайтесь засады!» Я вцепилась в гриву лошади, неловко съехав набок, и чуть не вылетела из седла, когда моя Мерри вдруг ринулась в сторону от дороги, испуганная жутким свистом тяжелых арбалетных стрел. Я постаралась выправиться, покрепче уселась в седле и снова низко прильнула к шее лошади, а Мерри все куда-то неслась среди деревьев, ныряя то вправо, то влево – туда, куда подсказывал ей инстинкт самосохранения. Я поняла, что она больше мне не повинуется, и отпустила поводья. Нечего было и думать усмирить ее, так что я лишь судорожно цеплялась за ее шею, пока она не перешла сперва на рысь, потом на шаг, а потом прерывисто вздохнула и остановилась.

Я выпала из седла на землю. Меня бил озноб. Жакет на мне был разорван в клочья ветками деревьев, чепец на скаку сорвало с головы, и он болтался теперь где-то сзади, держась только за счет завязок, волосы рассыпались по спине, в них застряли мелкие ветки. Я едва дышала, тщетно пытаясь стряхнуть напряжение, и даже слегка всхлипнула, так мне было страшно. Мерри повернула голову, взглянула на меня и стала нервно общипывать ветки кустарника, настороженно прядая ушами.

Чтобы она снова не бросилась бежать, я подобрала поводья и осмотрелась. В лесу было холодно и почти темно; а еще там царила абсолютная тишь, и только где-то очень высоко, на самых верхних ветвях дерева пела птичка да в траве негромко жужжали насекомые. Не было слышно ни грохота сапог по земле, ни потрескивания возков – ничего. Я не могла определить даже, далеко ли отсюда дорога. Стремительный галоп Мерри продолжался, казалось, целую вечность, но даже если это было не так, я все равно не знала, какое направление нам теперь выбрать. Мерри, разумеется, двигалась не по прямой, она постоянно петляла, куда-то сворачивала, и теперь мне никак не удавалось отыскать в лесной чаще какую-нибудь тропу, по которой можно вернуться обратно.

– Черт побери! – тихо выругалась я, как настоящий англичанин. – Мерри, ты хоть понимаешь, что мы с тобой заблудились?

Я знала, что Вудвилл непременно отправится меня искать, и очень надеялась, что он сумеет нас найти по маленьким отпечаткам копыт моей лошадки. С другой стороны, если то упавшее дерево действительно означало засаду, то, возможно, и Вудвилл, и мой муж сейчас ведут смертельную схватку, и никто из них еще просто не успел обо мне подумать. Еще хуже, если напавшие на наш караван сумели одержать вверх; тогда герцога и Вудвилла, возможно, возьмут в плен или даже убьют, и некому будет меня искать; и я окажусь одна-одинешенька в незнакомом лесу, среди врагов, да еще и потеряв дорогу. В общем, решила я, надо как-то спасаться самостоятельно.

Поскольку мне было известно, что путь мы держим на север, в Кале, я постаралась как можно лучше представить себе ту огромную карту Франции, которая находилась в библиотеке. Я понимала, что если сумею выбраться снова на северную дорогу, то наверняка обрету и поддержку, и гостеприимство в близлежащих деревнях – например, в доме какого-нибудь местного священника. По северной дороге ездит немало людей, и я, возможно, встречу какую-нибудь группу англичан, и одного моего титула будет достаточно, чтобы они немедленно оказали мне помощь. Но прежде всего нужно отыскать тропу. Я изучила землю вокруг, пытаясь обнаружить отпечатки копыт Мерри и надеясь по ним двинуться в обратном направлении; через некоторое время я действительно увидела на земле ее след, затем второй, потом земля скрылась под слоем листвы, но меня это не смутило, и вскоре я снова заметила следы ее копыт. Я вернулась, правой рукой взяла лошадь под уздцы и сказала ей, очень стараясь сохранять уверенность в голосе: «Ну что, глупышка? Придется нам теперь самим искать дорогу домой». Старательно высматривая след, я повела Мерри в ту сторону, откуда мы прискакали, а она, покорно склонив голову, ступала за мной, словно ей было стыдно за то беспокойство, которое она мне доставляет.

Мы шли, как мне показалось, уже несколько часов, и в конце концов отпечатки копыт почти совсем поблекли в лесном полумраке, потому что на земле было слишком много травы и веток. Я примерно догадывалась, в каком направлении нам нужно двигаться, и мы продолжали неторопливо брести по лесу, хотя в душе моей уже зарождались сомнения, уж не заблудилась ли я снова, уж не брожу ли по кругу, как тот зачарованный рыцарь в сказочном лесу. Думая об этом, я почти не удивилась, когда услышала плеск воды; я повернула в ту сторону, и совсем скоро мы оказались у ручья, впадавшего в небольшое озерцо. Озерцо было такой правильной формы, почти круглое, и так красиво окаймлено зеленым мохом, что больше напоминало бассейн фонтана. На мгновение мне даже показалось, что вот сейчас со дна этого волшебного озера поднимется сама Мелюзина и поможет мне, своей дочери. Но Мелюзина, разумеется, так и не появилась. Я привязала Мерри к дереву, умылась, вдоволь напилась холодной воды, а затем и свою лошадку подвела к ручью, и она, опустив голову с белой гривой, стала беззвучно, долгими глотками пить живительную влагу.

Деревья на берегу ручья, расступившись, образовали небольшую полянку, на которую сквозь густую листву проникали лучи солнца. Не выпуская из рук поводьев, я присела на солнышке, чтобы немного отдохнуть. Вот отдохну, пообещала я себе, и поднимусь, а потом, ориентируясь на солнце слева от себя, мы неторопливо отправимся дальше и вскоре непременно выйдем на парижскую дорогу, где меня все давно уже ждут… Я так устала, а солнце так чудесно пригревало, что я, привалившись к стволу дерева, закрыла глаза. И через минуту уже крепко спала.

Оставив коня и своих боевых товарищей, рыцарь спешился и пошел по следам красавицы через лес, держа в руке горящий факел и громко окликая ее по имени. Ночной лес казался ему каким-то неземным, волшебным. Один раз в темноте рядом с ним блеснули чьи-то ясные карие глаза, от неожиданности он отшатнулся с проклятьем и почти сразу увидел исчезающий во мраке светлый «фартучек» под хвостом оленихи. Вскоре поднялась луна. Рыцарь решил, что теперь и без факела ему все видно, потушил его, воткнул в груду влажной, полусгнившей листвы, а сам зашагал дальше, напряженно вглядываясь в серебристый ночной полумрак. Со всех сторон его окружали густые заросли и высокие травы, в ночи казавшиеся особенно темными, и теперь, без желтого света факела, ему больше не хотелось громко звать красавицу, и он примолк, нервно озираясь по сторонам. Ему становилось все страшнее при мысли о том, что он так и не научил ее как следует скакать верхом, что и ее лошадь он толком не натренировал, а ей самой не успел объяснить, как вести себя в подобных обстоятельствах, и даже не предполагал, что с нею может такое случиться – в общем, он страдал, понимая, как сильно ее подвел.

И эта мысль была для него ужасней всего, ведь он поклялся себе, что всегда, до самой смерти, будет служить ей и защищать ее. И ему стало так стыдно, что он даже остановился и, опершись рукой о ствол дерева, низко склонил голову. Она была его прекрасной дамой, его госпожой, а он был ее верным рыцарем, однако уже во время самого первого своего испытания потерпел неудачу; и теперь она блуждала одна где-то в темноте, а он не мог ее отыскать.

Подняв голову, рыцарь был настолько поражен, что невольно захлопал глазами и даже протер их, чтоб не осталось ни тени сомнений: прямо перед ним мерцал все тот же белый свет, а в самом центре этого волшебного светового круга стояла небольшая белая лошадка. Что она делала там, среди леса, совершенно одна? А когда лошадка повернула голову, рыцарь ясно увидел у нее на лбу серебристый рог. Единорог! Да, это было оно, белоснежное прекрасное животное; некоторое время оно смотрело на рыцаря своими темными глазами, а затем медленно двинулось прочь, поглядывая через плечо и словно приглашая человека последовать за ним. Совершенно очарованный, рыцарь, тихо ступая, пошел за единорогом, словно окутанным мерцающим серебристым светом; на земле отчетливо отпечатывались маленькие копыта, которые тоже светились среди опавшей листвы, вспыхивая белым огнем, и тут же гасли, стоило рыцарю их миновать.

Рыцарь чувствовал, что не надо и пытаться поймать этого единорога; он припомнил, что во всех легендах говорилось, будто делать этого ни в коем случае нельзя, поскольку единорог, если к нему хотя бы попытаться слишком приблизиться, тут же бросится в атаку. Лишь одно-единственное существо в мире могло не только поймать, но и приручить единорога; изображение этой сцены рыцарь с детства наблюдал на различных гобеленах и гравюрах.

Белый единорог свернул с тропы, и теперь рыцарь ясно услышал плеск струящейся воды; вскоре они оказались на поляне, и ему даже пришлось язык прикусить, сдерживая возглас восхищения, ведь там он увидел ее – спящую, точно нимфа, у подножия дерева. Казалось, она и сама выросла в этом лесу, сама была порождением этого озера, берега которого были покрыты цветами – так сливался с сочной травой подол ее широко раскинувшегося зеленого бархатного платья. Свой коричневый дорожный чепец она подложила под щеку, как подушку; ее золотистые волосы рассыпались по траве, а лицо во сне казалось мирным, как нежный бутон. Рыцарь стоял и ждал, не зная, как ему поступить, и пока он так стоял и смотрел на нее, единорог подошел к ней, прилег с нею рядом и положил свою изящную продолговатую голову с серебристым рогом ей на колени – в точности так, как о том и рассказывается во всех легендах.

Меня разбудил звук шагов. Я сразу же вспомнила, что заблудилась в лесу, что мне грозит опасность, что я вела себя весьма опрометчиво, особенно когда легла и уснула на берегу озера. Вокруг было абсолютно темно. Охваченная паникой, я вскочила, и Мерри, которая мирно спала рядом со мною, опустив голову, тоже сразу встрепенулась и заплясала, нервно озираясь и насторожив уши. И тут мы обе резко повернулись на шум – во тьме проявились неясные очертания мужской фигуры.

– Кто здесь? – спросила я, сжимая в руке хлыст. – Осторожней! У меня шпага!

– Это я, Вудвилл, – раздался голос оруженосца. – С вами все в порядке, госпожа моя?

Он поспешил к нам, и я наконец сумела как следует его разглядеть. Он казался очень бледным, словно был испуган не меньше меня.

– Боже мой! Боже мой! Вудвилл! Как я рада вас видеть!

Я бегом бросилась ему навстречу, протягивая руки, и он, упав передо мной на колени и нежно сжав мои ладони, стал страстно целовать их.

– Госпожа моя, – шептал он. – Госпожа… Как же я счастлив, что нашел вас! Слава Богу, вы в целости и сохранности! Вы не ушиблись? Не ранены?

– Нет-нет, я лишь прилегла немного отдохнуть и случайно уснула. Я так долго шла пешком, пыталась вернуться на дорогу, а потом ужасно сглупила – просто взяла и села. И, конечно, тут же задремала…

Он поднялся на ноги, но его, кажется, слегка пошатывало.

– Здесь совсем недалеко. Я весь вечер искал вас. Отсюда до дороги совсем близко…

– А теперь уже очень поздно?

– Нет, часов одиннадцать. Мы все вас искали. Герцог просто вне себя от беспокойства. Я пытался найти вас по следам… и мне бы это никогда не удалось, если бы не…

– А герцог в безопасности? Это действительно была засада?

Вудвилл покачал головой.

– Да нет, просто какой-то дурак крестьянин рубил дерево и соседнее тоже задел, вот оно и свалилось, да еще и поперек дороги. К счастью, никто не пострадал. Мы просто неудачно оказались там как раз в тот момент, когда дерево рухнуло. Но из-за вас мы все очень переживали. Вы не упали?

– Нет. Мерри, правда, мчалась как ветер, но меня не сбросила. Она очень хорошая лошадка. А убежала просто потому, что испугалась грохота. Но потом она сама остановилась.

Оруженосец колебался. Ему явно хотелось еще что-то рассказать мне.

– Знаете, ведь это она привела меня к вам, – наконец сообщил он. – Это просто чудо какое-то. Я встретил ее в лесу, и она привела меня к вам.

Я подняла руку, показав ему поводья, обвитые вокруг моего запястья.

– Но я не отпускала ее!

– Значит, она все время была возле вас?

Вудвилл как-то странно осматривал полянку, залитую серебристым лунным светом, яркие блики на поверхности озера, густые тени под деревьями – словно что-то искал.

– Да, конечно. Но седло с нее я сняла, как вы учили.

– Но я же ее видел, – каким-то бесцветным голосом произнес он, – и она одна бродила по лесу…

– Нет, она постоянно была со мной. Я как повод вокруг руки обмотала, так и не снимала.

Он потряс головой, будто пытаясь освободиться от охватившей его растерянности.

– Да, вы все сделали правильно. Сейчас я оседлаю ее и провожу вас до дороги.

Подобрав с земли мое чудесное седло, он надел его на Мерри. Затем затянул подпругу, повернулся ко мне, намереваясь подсадить меня в седло, помедлил несколько мгновений и вдруг обнял меня за талию, и наши тела, казалось, сами устремились навстречу друг другу. Голова моя прильнула к его плечу, и он прижал меня к себе – нас словно притянуло друг к другу, как те планеты, подвешенные на проволочках в библиотеке герцога. Я неподвижно замерла, медленно осознавая, что в душе моей растет некое до сих пор неведомое чувство – страсть, любовное томление. Я приподняла голову и чуть ее повернула, глядя на Вудвилла; его темные глаза неотрывно смотрели на меня, я ощущала тепло его рук; а лицо его показалось мне почти озадаченным – видимо, и он почувствовал то желание, что начинало медленно пульсировать в моей крови. Мы простояли так довольно долго. А затем, не говоря ни слова, он приподнял меня, усадил в седло, расправил подол моего платья, подал мне чепец и повел Мерри под уздцы через лес к дороге.

Крепость Кале, Франция, июнь 1433 года

Мы снова ночевали в огромной крепости пограничного города Кале. Вудвилла все приветствовали уже как командующего гарнизоном, но герцог заявил, что пока не может отпустить его от себя и позволить ему там остаться. Стоя на крепостной стене и с тревогой глядя на боевое знамя на башне, яростно хлопавшее на сильном ветру, я спросила у мужа:

– Море неспокойное. Плыть будет трудно?

Он посмотрел на меня.

– Ты что, боишься? Но ведь вода – твоя стихия.

Я хотела возразить, однако прикусила язык. Мне лично вовсе не казалось, что присутствие водной богини среди моих предков способно избавить меня и от морской болезни, и от кораблекрушения, если уж нам так не повезет. А потому я ответила уклончиво:

– Ну да, мне немножко страшно. Волны кажутся отсюда такими высокими! Здесь что, всегда такое бурное море? И оно всегда с такой силой бьется о стены крепости? По-моему, раньше здесь не было такого сильного прибоя.

Герцог окинул взглядом морской простор, словно впервые в жизни прикидывая на глазок высоту волн в Кале.

– Да, пожалуй, штормит немного. Но со следующим отливом мы, так или иначе, выйдем в море. Отсрочка может нам дорого обойтись. Мне надо быстро добраться до Англии и сразу же выдвинуть свои требования в парламенте. Должны же они наконец понять, что необходимо выделять средства для ведения военной кампании во Франции! Кроме того, мне еще нужно каким-то образом заставить поработать моего брата Хамфри. Пусть поговорит с нашим дядей, кардиналом Бофором. Иначе молодой король… – На середине фразы герцог махнул рукой. – А, ладно! Короче, мы в любом случае вскоре отплываем. Вряд ли в пути ты будешь испытывать какие-то особые неудобства. Во всяком случае, никакая опасность тебе не грозит. Кстати, ты не могла бы попробовать успокоить воды? Ведь сегодня канун Иванова дня, так что ты, по-моему, могла бы и к колдовству прибегнуть, а?

Шутка, на мой взгляд, была крайне неудачная, и все же я попыталась улыбнуться.

– Нет, не могла бы. Хотя, пожалуй, не отказалась бы обрести такое умение.

Затем муж ушел куда-то во внутренние помещения крепости, и мне было слышно, как он громко зовет своих клерков, как велит капитану поскорее завершать погрузку, чтобы со следующим отливом выйти в море вне зависимости от погоды. Через некоторое время появился Вудвилл с теплым плащом в руках, который он заботливо накинул мне на плечи.

– Милорд встревожен событиями в Англии. Его брат, герцог Глостер, дает молодому королю дурные советы, а тот слишком юн и неопытен. Да и дядя вашего супруга, кардинал Бофор, имеет на королевство собственные виды. Каждый из них пытается перетянуть короля на свою сторону, и тот, бедняга, буквально разрывается между Глостером и кардиналом.

– Скажите, это безопасно – сейчас выходить в море?

– О да, вполне. Возможно, будет немного качать, но я обо всем позабочусь: вам, миледи, будет удобно и уютно у вас в каюте, а Мерри – в стойле. Ночь мы проведем в море, а утром вы проснетесь уже в новой для вас стране и поедете вместе с милордом герцогом смотреть ваш новый дом.

– Спенхёрст? – уточнила я, словно пробуя на вкус это странное название.

– Пенсхёрст, – поправил меня Ричард. – Уверен, он понравится вам. По-моему, это самый красивый дом в графстве Кент, а Кент – один из чудеснейших уголков Англии и весьма знаменит своими яблоневыми садами. Там, впрочем, выращивают и другие фрукты. Это не очень далеко от Лондона, но все же достаточно, чтобы вас не слишком часто тревожили всевозможные посетители. Чудесный дом! Настоящее сокровище, вполне достойное самой прекрасной из герцогинь.

– И мы все время будем там жить?

Я позволила Вудвиллу проводить меня с верхней площадки башни в теплое нутро замка, где в большом круглом зале в камине жарко горел огонь. Он придвинул для меня кресло к самому огню и только тогда ответил:

– Вряд ли у милорда получится долго отдохнуть в сельской тиши. Ему ведь необходимо встретиться с королем и убедить его, что для продолжения военной кампании во Франции нужны деньги, оружие и свежие людские резервы. Кроме того, ему нужно заручиться поддержкой парламента. И самое главное – у него будут весьма сложные переговоры с братом, герцогом Хамфри, и с дядей, кардиналом Бофором. К сожалению, милорду предстоит очень много дел.