Глава 12

Новый день принес ему неожиданно приятный сюрприз. От Юлии Константиновны. Она позвонила ему и сказала, что вспомнила фамилию девушки, которой сделали неудачную операцию. Майор слушал ее, затаив дыхание.

— Помогла мнемоника! Я вам уже говорила: наука о памяти. Способах запоминания информации. Когда возникают ассоциации, которые и откладываются на нашей подкорке мозга.

«К черту мнемонику, — хотелось воскликнуть Губареву. — Ближе к делу!»

— Я перекладывала книги в своей библиотеке. У себя дома. Заехала к папе. И наткнулась на книгу, которая лежала в тот день у меня в сумке. Я читала ее и везде таскала с собой. В то время у меня сломался джип, и я ездила на метро. Чтобы не было скучно, читала книгу.

Казалось, что она никогда не приступит к главному. «Издевается надо мной, что ли?» — мелькнуло в голове майора. Зная Юльку-пульку, это вполне могло быть правдой.

— И что? — спросил майор осевшим голосом.

— Книга называлась «Жизнь Арсеньева». Бунина. Я еще подумала: надо же, одна фамилия. Арсеньева — вот фамилия той девушки.

— А зовут?

— Этого не помню. Впрочем, кажется, Вера или Надя. Но я могу и ошибаться.

— Юлия Константиновна, несмотря на то…

— И вопреки тому, — подхватила секретарша.

— Вот именно. За мной — букет цветов.

— Лучше коробка конфет. «Рафаэло».

— Договорились! Майор повесил трубку с чувством невыразимого облегчения. Сейчас все и завертится, подумал он. А то мы блуждаем в темном лабиринте. То в одну сторону пойдем, то в другую. А выход маячит где-то вдалеке. И до него никак не дойти. Теперь мы знаем, в каком направлении следует идти. Определенно!


В Москве было три Надежды Арсеньевой. Подходящих по возрасту. Майору повезло сразу. Он позвонил по телефону Надежде Арсеньевой номер один и по наводящим вопросам понял, что это «та самая», которая нужна ему. Он не хотел спугнуть ее и поэтому разговаривал очень осторожно, представившись работником социальной службы, оказывающей помощь людям, пострадавшим от неумелых действий врачей.

Когда он выяснил, что это «его» Арсеньева, то решил ехать и поговорить с ней на месте.

Губарев долго нажимал на кнопку звонка. Наконец дверь приоткрылась, и в щелку показалась половина лица.

— Вы к кому?

— Вы Арсеньева Надежда Сергеевна?

— Да. — Голос был тихим. Девушка говорила почти шепотом.

— Я из милиции. Мне надо с вами поговорить.

С минуту-другую девушка колебалась, потом распахнула перед ним дверь.

— Проходите. На… кухню.

Майор огляделся. На всем был отпечаток запустения и заброшенности. Пыль на тумбочке давно не протирали. В углу лежала сваленная одежда.

На кухне девушка плотно зашторила окна.

— Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.

— Я знаю, что Лактионов сделал вам неудачную пластическую операцию. Вы приходили в клинику и кричали, что убьете его. Это правда?

— Да.

— Вы знаете, что Лактионов убит?

— Нет. — Она открыла рот и посмотрела на майора с явным испугом. — Нет!

«Разыгрывает или правда не знает?»

— Об этом говорилось по телевизору в криминальных новостях, писалось в прессе.

— Я не читаю газет. А смотрю только сериалы.

— Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете об убийстве Лактионова?

— Да. Я ничего об этом не знаю.

— У вас был мотив убить его.

— Я хотела это сделать. И чуть не сделала. Она… — Арсеньева замолчала. А потом прошептала, уставившись куда-то мимо майора: — Это сделала она…

— Кто — «она»? — подался вперед Губарев.

— Эта женщина…

— Надежда Сергеевна, расскажите все по порядку. Что это за женщина, откуда? Почему вы считаете, что она убила Лактионова?

— Потому что она хотела, чтобы это сделала я. Она разыскала меня, позвонила. И стала говорить, что я должна убить Лактионова, чтобы отомстить за свою жизнь. Он должен поплатиться за мои страдания.

— А вы?

— Я… согласилась с ней.

Арсеньева замолчала. Волосы закрывали половину лица. Она говорила, опустив голову.

— И?

— Она все продумала. Сказала, что в камере хранения на Савеловском вокзале в одной из ячеек будут лежать пистолет и деньги. Пять тысяч долларов, которые я могу потратить на операцию. Еще пять тысяч она обещала заплатить после убийства. Я поехала на Савеловский вокзал. Сделала все, как она сказала.

Губарев слушал внимательно, не перебивая.

— Что было потом?

— Потом? — переспросила Арсеньева. Она вскинула голову. — Потом я поехала в клинику «Ваш шанс».

— Во сколько это было?

— Вечером. Около восьми. Я открыла дверь…

— Каким образом?

В глазах Арсеньевой промелькнуло нечто, похожее на удивление.

— Я же сказала: «она» все продумала. Все, до мельчайших деталей. Она назвала мне код двери. Лактионов был один. Я должна была проникнуть к нему в кабинет и застрелить его. Такой был план. А я… — Она замолчала.

— А что сделали вы?

Я… — Арсеньева сглотнула. — Я не успела зайти к нему в кабинет, как он вышел из него и пошел в другую сторону. Я была в это время за секретарской стойкой. Сидела на корточках. Пряталась. Я подождала, пока он отойдет. И… прошла в кабинет. Там я… — Она снова замолчала. Потом посмотрела на майора в упор. И он поразился тоске и горечи, сквозившим в ее глазах. — Короче, я передумала его убивать.

— Почему?

— Это мое личное дело, — резко сказала она. — Я поняла, что не смогу убить человека. Что это не так просто: взять и убить. Хотя мне очень хотелось это сделать.

— Что было после?

— Ничего. Я ушла так же, как и пришла. Вот и все.

— Больше та женщина не звонила вам?

— Звонила. В тот же вечер. Спросила, почему все сорвалось. Я ей объяснила. Она была в ярости. Предупредила, чтобы я никому не говорила о нашем разговоре. А потом швырнула трубку.

— После звонки были?

— Нет.

— И вы не имеете понятия, кто эта женщина?

— Нет.

— Она как-то объяснила вам, почему она хотела, чтобы вы убили Лактионова?

— Она говорила, что хочет помочь мне.

— И вы этому поверили?

— Не знаю. Наверное, да. В тот момент. Она говорила так… — Арсеньева запнулась.

— Как? — напряженно спросил Губарев. Волосы по-прежнему закрывали ей половину лица.

— По-разному. То ласково, то настойчиво. У нее был такой голос… нежный, мягкий.

— Вы не могли бы сказать, сколько ей, по-вашему, лет?

Девушка вздохнула.

— Нет. Не могла бы. Но это не старушка.

— Понятно.

Девушка хотела что-то сказать, но промолчала.

— Куда вы дели деньги и пистолет?

— Та женщина сказала, чтобы я отнесла их обратно в камеру хранения. На следующий день.

— Вы сделали это?

— Нет. Я хотела. Но потом испугалась. И никуда не пошла. Я плохо себя чувствовала в те дни.

— Где сейчас пистолет?

— Я выкинула его. В помойку. Через несколько дней. А деньги оставила себе. Но я могу их вернуть. В любой момент. Если бы знать — кому… Мне не нужны чужие деньги.

Возникла пауза.

— Спасибо за информацию. Если мне понадобится, я еще свяжусь с вами.

— Это сделала «она», — убежденно сказала Арсеньева.

— Возможно. — Губарев подумал, что он ненамного приблизился к разгадке убийства. — Та женщина говорила что-нибудь о себе, о своем отношении к Лактионову?

— Нет. Она говорила немного. Только о том, что я должна отомстить ему. Что я настрадалась, и что ей меня жалко. Она называла меня бедняжкой. — И горькая улыбка тронула губы Арсеньевой.

— Получается, что она умело играла на ваших сокровенных струнах.

— Знаете, когда всем на тебя наплевать, это… трогает.

— Я не осуждаю вас.

— Я думала потом: почему я была как загипнотизированная? Она так ласково говорила со мной! Понимаете, после смерти бабушки у меня никого не осталось. Я живу совсем одна. А тут… кто-то со мной поговорил по душам. Пожалел меня. — Лицо Арсеньевой исказилось. Губареву показалось, что она вот-вот сейчас заплачет.

— Не надо, — испугался он.

— Да… конечно. Губарев встал с табурета.

— До свидания. Вы чем-нибудь занимаетесь, работаете?

— Нет. — Что-то в ее голосе не располагало к дальнейшим расспросам.

— До свидания, — повторил он. Но в ответ ничего не услышал.


Дома его взяла страшная тоска. Такое бывало. Редко, но случалось. Все разом представлялось бессмысленным, глупым и ненужным. Абсолютно все: собственное существование, работа. А если вдуматься, так, наверное, и было. Просто эти мысли обычно гонишь в шею и не даешь им овладеть тобой. Но иногда расслабляешься. И тогда — пиши пропало. Все плохо, и все валится из рук.

По дороге домой он купил колбасы и сейчас, сделав бутерброды, запивал их горячим чаем. Есть особенно не хотелось. Майор чувствовал себя вялым и разбитым. Включил телик. Пощелкал пультом. Везде было одно и то же. Боевики, драки, погони. Ничего интересного. Второсортная заокеанская продукция. Он выключил телевизор.

Его мысли вертелись вокруг женщины, которая разыскала Арсеньеву и позвонила ей. Предложила убрать Лактионова и была готова заплатить за это приличные деньги. Кто это? Женщина с обворожительным голосом. Неожиданно вспомнились слова Фокиной, бывшей подруги Лактионовой. Она говорила, что Дина Александровна умела играть голосом. Умела хорошо притворяться…

Лактионова вполне могла убить и Лазарева. Женщины обычно не прощают таких вещей. А с другой стороны, если бы все убивали своих бывших любовников только за то, что те попользовались ими и помахали ручкой, количество трупов бы резко возросло. Да, больно, да, обидно. Но… что поделаешь, это жизнь! Не ты первая и не ты последняя. В какой-то степени, как ни кощунственно это звучит, история банальная до жути. Почему Лазарева не сказала об этом, тоже ясно. Витька прав: это ее не украшает. Они думали, что девушка на фотографии — племянница Лазаревой. Но это предположение оказалось неверным. И все-таки, все-таки… что-то не давало майору покоя. Он встал с дивана и вынул из пиджака снимок любовницы Лактионова. Не был ли подозрительным тот факт, что Дина Александровна вовремя направила следствие по ее следу? Наверняка эту фотографию она нашла давно. Просто приберегала для «удобного случая». Неплохой отвлекающий маневр! Учитывая тот факт, что шансы найти эту девушку у них почти нулевые. Для того чтобы отвести от себя подозрения, она и вытащила на свет божий эту блондинку. Губарев не отрываясь смотрел на снимок. Хорошенькая блондинка. Как куколка. Да, пожалуй, это лучшее определение: куколка! Барби. Точеное правильное личико. Без изъянов. Она не может быть похожей на племянницу Лазаревой. Та была страшна собой и сидела дома. Одна-одинешенька. А эта подцепила Лактионова. И всерьез. Майор неотрывно смотрел на фотографию. И тут что-то кольнуло его в грудь. А вдруг… и тут перехватило дыхание. Не может быть! Просто не может быть! Ему пришла в голову мысль, что, возможно, племянница Лазаревой сделала пластическую операцию!

Мысли сразу заметались, как птицы, пойманные в силок. Что делать? Если пойти напрямик к Лазаревой, она будет отчаянно заметать следы. Предупредит племянницу… Это его счастье, что вчера Лазаревой не было на месте! Он мог все испортить, выложив карты на стол раньше времени. Нет, положительно это был сигнал свыше и маленькое везение, что случалось в его жизни довольно редко. Но все же случалось. А как тогда быть? Лучше всего — поехать к племяннице и постараться осторожно навести о ней справки. Адрес у них есть. Если «портрет» сходится, если блондинка на снимке и Исакова Лидия Валентиновна — одно и то же лицо, тогда… Тогда, одернул себя майор, и надо действовать по обстоятельствам. Не опережая события. А пока надо сделать разведку боем и выяснить насчет Исаковой. Незамедлительно! Не откладывая. Завтра же.

…Он лег спать, предварительно заведя будильник на семь утра. Последней мыслью перед сном было: опять не позвонил своим. Наташка подумает, что я ее избегаю. Надо срочно исправить этот промах. А то некрасиво получается: попользовался девушкой и даже не звоню!

Утром Губарев объяснил Витьке тактику дальнейших действий. Тот скептически хмыкнул, когда майор изложил ему вчерашнюю догадку.

— Вы так думаете?

— Да. — Майору скептицизм напарника не понравился. — Не действуй на нервы.

— Это вы какой-то нервный стали.

— Станешь тут нервным. Сидим в яме! И ты хочешь, чтобы я сиял от радости?

— Хотя бы не рычите. Губарев ничего не сказал.

— Ладно, поехали. Дом, где жила Исакова, находился в глубине двора.

— Тихое, патриархальное место, — сказал Витька, окидывая взглядом двор.

— Да, тихое и патриархальное, — повторил Губарев. Он думал о своем. О том: пан или пропал.

— Да не волнуйтесь вы так! — успокоил его напарник. — Сейчас все узнаем.

— Тебе легко, — проворчал Губарев. — А мне…

— Понимаю. Они замолчали.

— Как, по-вашему, в каких годах был построен этот дом? — кивнул Витька на пятиэтажный дом из светлого кирпича, чтобы как-то разрядить обстановку.

— Это не хрущевка. Определенно. Скорее дом сталинский. Начало или конец тридцатых годов. Посмотри, какое большое расстояние между этажами. Наверное, потолки высокие. В хрущевках таких не было.

Несколько минут они потоптались перед входной дверью. Пока пацан лет тринадцати не набрал код и не открыл дверь, окинув их подозрительным взглядом.

— За грабителей или воров нас принял, — сказал Витька, когда они поднимались по лестнице. Лифта в доме не было.

— Значит, похожи.

— Да уж! Особенно…

Но Губарев уже ни на что не обращал внимания. Ему было не до того.

Они подошли к квартире номер тридцать четыре.

— Будем звонить к соседям слева или справа? — спросил майор.

— Давайте — слева.

— Рискнем.

Дверь им долго не открывали. Мелодичный звонок руладами переливался в квартире. Майор уже подумал, что дома никого нет. Но, приложив ухо к двери, он услышал тихие, медленные шаги.

— Пожилой человек, — шепнул он Витьке. — Идет медленно.

Блеснул дверной глазок.

— Вы кто? — раздался старческий голос.

— Из милиции. — Губарев достал свое удостоверение и раскрыл его так, чтобы оно было видно в глазке. — Откройте, пожалуйста, нам надо с вами по говорить.

Замки тоже открывались медленно. Их было несколько. Потом раздался звук снимаемой дверной цепочки. Наконец дверь открылась, и перед ними возникла маленькая, сухонькая старушка в старомодном платье цвета светлого кофе с серебряной брошью на воротнике.

— Вы ко мне? — На лице было написано легкое удивление.

— К вам.

— Тогда проходите. В комнату. Направо. Комната, где они очутились, была небольшой, но очень оригинальной. На стенах — фотографии в темно-коричневых рамках. Низкая мебель. Никаких ковров и «стенок». На полу — красивый паркет. Около окна — старинное трюмо. Много изящных фарфоровых безделушек.

— Садитесь за стол.

Стол был накрыт зеленовато-коричневой скатертью с бахромой. В глаза майору бросилась лампа с красивым вышитым абажуром.

— Садитесь, — повторила старая дама. Они сели на стулья. Представились.

— Гальцева Амалия Федоровна, — сказала старушка, кладя на стол морщинистые руки, украшенные перстнями старинной работы. — Что-то случилось?

— Нет. Ничего особенного. Просто у нас есть вопросы, касающиеся вашей соседки. — Губарев достал фотографию и положил ее на стол перед Гальцевой. — Это ваша соседка? Исакова Лидия Валентиновна?

— Да, это Лидочка. — Сердце майора делало сто ударов в минуту. Он переглянулся с Витькой. — С ней что-то случилось?

— Нет. Но мы расследуем дело, в которое замешан один человек, близкий Лиде. Поэтому и хотелось бы вам, как ее соседке, задать несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Вы хорошо знаете Лидию Валентиновну? Общаетесь с ней?

— Неплохо. Одно время я преподавала ей манеры.

— Манеры? — не понял Губарев.

— Сейчас объясню. Здесь необходима краткая предыстория. Я много лет преподавала искусство светского этикета и общения в разных организациях. В основном — в театрах. Давала много и частных уроков. Когда Лидочка только что переехала сюда, мы познакомились. По-соседски. Ее тетя, узнав, кем я работала, предложила мне давать уроки своей племяннице. Я согласилась. Так мы и общались с Лидочкой.

— Сколько времени вы давали эти уроки?

— Год.

— В чем они состояли?

— Я учила ее правильно вести себя, общаться. Рассказывала, как правильно построить беседу. О чем можно говорить, о чем нельзя. Раскрывала тонкости речевого этикета. Это все не так просто, как вы думаете.

Однако ни о чем подобном майор даже и не думал. Об этикете и манерах он имел туманное и очень смутное представление.

— Она была способной ученицей? — задал вопрос Витька.

Амалия Федоровна взглянула на него своими светло-голубыми глазами.

— Не всегда. Что-то приходилось ей очень подолгу объяснять.

— Например? — заинтересовался майор.

— Например, я никак не смогла отучить ее от привычки разговаривать неестественно высоким голосом. Как разговаривают маленькие девочки. — Губарева бросило в жар. Он вспомнил слова секретарши Лактионова — о комплексе «маленькой девочки».

— А с ее тетей вы общались?

— Немного.

— Что вы можете сказать о ней?

Старушка подняла вверх тонкие, выщипанные брови.

— Я бы сказала, что это очень властная, умная и жесткая женщина. Лида целиком и полностью находилась под ее влиянием. Она и вбила Лиде в голову всякие глупости насчет красивой жизни. У девочки головка была забита не тем, чем надо.

— Например?

— Например, она непременно хотела выйти замуж за богатого человека. Иметь свою квартиру, загородный особняк, машину. Видела я на своем веку таких легкомысленных дурочек. Ветер в голове, никакой устойчивой основы.

— Почему дурочек? Наоборот, это хваткие девушки, которые знают, чего они хотят от жизни.

Ответом Губареву был легкий вздох.

— Этого добивается одна из сотни. У остальных — сломанные судьбы, разбитые жизни. У меня сложилось такое впечатление, что тетя поставила перед девочкой мини-программу: подцепить богатого кавалера. Она заставила ее ходить на танцы. Еще на какие-то занятия, я уже и не помню. Лида мне даже однажды пожаловалась на это.

— На что?

— Что тетя заставляет ее слишком много заниматься. Она пробовала брать уроки пения. Но не пошло. Музыкального слуха у Лиды — никакого. Ходила на уроки рисования — то же самое.

Подражание Дине Александровне, хмыкнул про себя майор. Решила сражаться с врагом его же оружием. Майор решил сменить тему:

— Лида работает, учится?

— Учится в каком-то колледже.

— А этого человека вы никогда у Лиды не видели? — Губарев достал фотографию Лактионова и протянул Амалии Федоровне.

Она взяла фотографию в руки.

— Видела. Но очень давно. Может, год или полтора назад.

— Вы не могли его с кем-то спутать? — уточнил майор.

— Молодой человек… — Губарев невольно почувствовал себя польщенным. К нему так давно никто не обращался. Он расправил плечи. — У меня профессиональная память. Я прекрасно помню все лица. Увидев человека однажды, я уже не могу его забыть.

— Где вы его видели?

— Он выходил от Лиды. Я спросила ее, кто это? Она ответила — знакомый. Я хотела сказать: староват для тебя, но передумала. Это ее дело, с кем встречаться. Зачем я буду вмешиваться в чужую жизнь?

— У Лиды был парень?

— Я никого не видела. Может, она и встречалась с кем-то на стороне.

— А друзья, подруги ходили к ней в гости? Амалия Федоровна отрицательно качнула головой.

— Нет. Она жила слишком замкнуто для молодой девушки. Я как-то сказала ей об этом. Но она не захотела говорить со мной на эту тему. «Моя жизнь меня устраивает», — сказала Лида.

Возникла пауза.

— Простите, я забыла про чай. У меня стоял на плите чай. Так недолго и до пожара довести, — разволновалась старушка. — Юноша, — обратилась она к Вите, — если вам несложно, сходите на кухню, снимите с плиты чайник и принесите его сюда. Мы будем пить чай.

Витька отправился по адресу.

— Нет, нет. Спасибо, — запротестовал майор. Ему не хотелось напрягать старушку.

— Не возражайте. Мне это нетрудно. — Она поднялась с кресла и подошла к серванту. Достала оттуда чашки. Сразу было видно, что фарфор тоже старинный. Как и все в этой комнате.

— Чай английский. Настоящий, — подчеркнула она. — Моя двоюродная племянница Жанна работает в Лондоне и присылает мне через своих знакомых маленькие подарки.

— Спасибо.

Появился Витька с чайником в руках.

— Подставку для чайника прихватить, надеюсь, догадались? Молодо-зелено, — снисходительно заметила Амалия Федоровна. — Впрочем, как сказал кто-то из великих писателей: «Молодость — это такой недостаток, который быстро проходит».

В промозглый день горячий чай был кстати. Тем более что Губарев толком и не позавтракал. На кухне спозаранку хозяйничала соседка, и толкаться с ней рядом у Губарева не было никакого желания. Он заметил, что если он с утра «встретил» Марью Степановну или Васильевну (она уже и не помнила, как ее отчество), то дела в этот день у него пойдут плохо. Видимо, соседка обладала некоторыми паранормальными способностями. В простонародье таких называют «ведьма старая». А так как Губарев очень хотел, чтобы сегодняшний день был удачным, то он, услышав голос соседки, нырнул обратно в свою комнату. И вышел оттуда только тогда, когда старая грымза заперлась в своей комнате. Но времени было уже много, и поэтому майор только успел схватить из холодильника бутерброд с колбасой. И слопал его на ходу в два счета. Вот и весь завтрак.

— Я думаю, вы не откажетесь от печенья с шоколадом. Настоящее английское качество.

Печенье таяло во рту. Чай тоже был восхитителен.

— Позвольте узнать, что все-таки произошло? — поинтересовалась Амалия Федоровна.

— Я не могу пока сказать вам этого. Попозже.

— Понимаю.

— Лида сейчас дома?

— Не знаю. Можно позвонить?

— Позвоните, пожалуйста. Телефон стоял на изящной тумбочке в углу. Амалия Федоровна позвонила.

— Никто не отвечает. Наверное, Лида на занятиях.

— Когда она обычно приходит после них?

— Где-то в два-три. Иногда раньше.

— Тетя часто навещает ее?

— Нет. Редко.

Амалия Федоровна оказалась гостеприимной хозяйкой. Она рассказывала о своей жизни и подливала им чай.

Через полчаса Губарев выразительно посмотрел на Витьку и незаметно кивнул головой: мол, пора уходить. Но тот сделал вид, что не замечает эти знаки. Кроме печенья с шоколадом, Амалия Федоровна поставила на стол еще апельсиновый джем, вишневый рулет. Так что оторваться от всех этих вкусностей было практически невозможно. Губарев его хорошо понимал. Он и сам пил уже третью чашку чая.

— Нет. Все. Огромное спасибо, но уже больше никак. Вы нас просто перекормили, — сказал наконец майор.

— На здоровье. Губарев встал.

— Мы уходим. — Он дернул Витьку за рукав.

— Сейчас, — откликнулся он с набитым ртом. Поэтому получилось «фесяс». Витька энергично задвигал челюстями. Потом встал и сделал последние глотательные движения. — Все. Спасибо! Все было очень вкусно.

— Пожалуйста.

В коридоре Губарев предупредил Амалию Федоровну:

— Не говорите, пожалуйста, Лиде о нашем разговоре.

— Хорошо.

На улице Витька недовольно проворчал:

— Какая вас муха укусила? Могли бы еще посидеть немного.

— Нет.

— Почему?

— Потому. Теперь мы должны дождаться Исакову и поговорить с ней.

— Сидели бы спокойно у Амалии Федоровны и ждали бы ее.

— Нет. Так не годится. Мы должны застать ее врасплох. Она может прийти домой и запереться. Никому не открывать.

— И где мы будем ждать ее?

Губарев окинул взглядом двор. Между двух машин сиротливо белела скамейка. Это был удобный наблюдательный пункт.

— Вот там, — показал он рукой.

— Какой холод! Б-рр.

— Уже согрелись. Теперь пора и поработать. Витька недовольно передернул плечами.

— Знал бы — оделся потеплее. Они зашли за скамейку и принялись ждать.

— Я был прав. Лазарева сделала племяннице пластическую операцию. А потом между девушкой и Лактионовым закрутился роман. Судя по всему, Лазарева сознательно готовила племянницу к этому. Уроки манер, танцы, — сказал майор.

— Для чего?

— Для того, чтобы Лактионов попал в ее сети.

— А ей-то, по большому счету, какой в этом смысл? Это же племянница стала его любовницей. Не она.

— Хотела прибрать Лактионова к рукам посредством своей Лиды. Для чего? Я еще в этом до конца не разобрался. Но обязательно разберусь, — пообещал Губарев. — Какая тут Лазаревой выгода… Сейчас у нас задача номер один — дождаться племянницы и переговорить с ней. Потом обратимся к Лазаревой.

— А если Исакова не придет?

— Куда же она денется?

— Задержится с подругами. Пойдет в кафе. В кино. По магазинам.

— Ты же слышал: живет она замкнуто.

— Просто к ней сюда никто не ходит. А на стороне Исакова, может, отрывается на полную катушку.

Губарев покачал головой:

— Не думаю. Она находилась под сильным влиянием тетки. И задачей племянницы было — заполучить Лактионова.

— Вы полагаете, Лазаревой хотелось, чтобы он женился на ней?

— Еще бы! Современные девушки зря времени не теряют. Тратят его только на объекты, достойные их внимания. Ты же сам слышал: ей хотелось красивой жизни. Квартира, загородный особняк, машина. Я думаю, что она видела Лактионова в качестве своего мужа. Не меньше.

Я считаю… — О чем он считает, Витька сказать не успел. Губарев схватил его за руку: — Вот она! Смотри!

Маленькая решительная фигурка в ярко-розовом пальто. В белых сапогах и белом берете. На боку — розовая сумочка. Длинные светлые волосы, отливающие золотистым блеском. Карамельная девочка. Куколка. Барби.

— Пошли.

Она шла быстрыми шагами, и они с трудом догнали ее у самого подъезда.

— Извините, вы Исакова Лидия Валентиновна?

Она подняла на них глаза, обрамленные длиннющими накрашенными ресницами, и в них майор увидел страх. Ошибиться здесь он не мог. В ее глазах плескались десятибалльные волны страха.

— Да. — Голос и вправду был тонким и высоким. Неестественным.

— Мы из милиции. И хотели бы побеседовать с вами.

Она вцепилась в ручку входной двери и стояла так, смотря на них большими испуганными глазами, словно ожидая поддержки.

— Может, это удобнее сделать у вас дома?

Она по-прежнему стояла, не двигаясь с места, как будто бы не понимала, о чем они говорят. Майор взял ее за руку и спросил:

— Какой у вас код?

— Код? — Похоже, она понемногу приходила в себя. — Сорок. Ноль-ноль. Пятьдесят два.

— Нажимать одновременно?

— Да.

Майор набрал код и распахнул перед ней дверь. Она пошла вперед, все время оборачиваясь на них.

— Какой у вас этаж? — Губарев не мог обнаружить перед племянницей Лазаревой тот факт, что они уже побывали на этаже, где располагалась ее квартира.

— Третий, — неуверенно сказала она.

Они поднялись по лестнице и остановились перед ее квартирой.

Она замерла как вкопанная.

— Открывайте, — сказал Губарев.

Она достала из сумки ключи и вставила их в замок, повернула, потом нажала на дверь. Та распахнулась. Спотыкающимися шагами Исакова вошла в переднюю. Нащупала выключатель. Зажегся свет. Как сомнамбула, девушка вошла в комнату и, не снимая пальто, села на краешек ярко-оранжевого дивана. Губарев огляделся. Если в одежде Исаковой преобладал розовый цвет, то в комнате доминировали оранжевый и терракотовый. Терракотовые стены, палас на полу. Шторы. Шкаф-купе. Оранжевая люстра, диван, кресла. Чистый детский сад, подумал Губарев. Яркие и броские цвета обычно любят дети.

Стульев в комнате не было. Не садиться же им с Витькой на диван!

— Посмотри на кухне табуретки, — тихо сказал ему майор. Через минуту Витька вырос в дверях с двумя табуретками.

Исакова смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил ее Губарев.

Она очнулась и посмотрела на него. Но ничего не сказала.

— Вы догадываетесь, в связи с чем мы пришли к вам?

Она молча кивнула головой.

— Ваш любовник Николай Дмитриевич Лактионов убит. Мы ведем расследование. Что вы можете сказать по этому поводу?

Она по-прежнему молчала.

— Вы поняли вопрос?

— Да.

— Что вы можете сказать по этому поводу? — повторил свой вопрос Губарев.

И тут она заплакала. По-детски, неумело. Всхлипывая и вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Я… я… ничего не знаю. Это случилось так… неожиданно.

— Кто вам сказал о смерти Лактионова?

— Ирина Владимировна. Моя тетя.

— Она была в курсе вашего романа?

— Да.

— Когда вы видели Лактионова в последний раз? — Губарев сыпал один вопрос за другим, не давая ей времени одуматься и прийти в себя.

Исакова сделала глубокий вздох.

— За неделю до убийства, — прошептала она.

— Где?

— У него на работе.

— Вы встречались там?

— Да.

— Как часто?

— По-разному. Иногда — раз в неделю. Иногда — реже.

— Сколько времени длиться ваш роман?

— Около двух лет.

— Вы все время встречались у него на работе?

— Нет. — Исакова запнулась. — Вначале он снимал квартиру. А потом отказался от этого.

— Почему?

— Николаю Дмитриевичу так было удобнее. Экономить время. Он был слишком занят на работе.

— Вы заговаривали с ним о женитьбе?

— Он сам хотел этого.

«Врет или нет?» — гадал майор.

— Он собирался уйти от жены? — спросил Губарев.

— Да. — Девушка отвечала на вопросы, не поднимая глаз. Светлые волосы свешивались прядями на ее руки. Но она не откидывала их назад.

— Почему?

Тут она вскинула на майора глаза. Ярко-голубые.

— Он говорил, что больше не любит ее.

— Вы думаете, он говорил это искренне? Не морочил вам голову?

— Николай Дмитриевич не морочил мне голову. — У нее был взгляд обиженной девочки. Ребенка, у которого внезапно отняли любимую игрушку. — Мы собирались пожениться. Если бы… если бы не эта… смерть.

Конечно, такой удар по планам. Без пяти минут — жена номер четыре. И вдруг…

— Он так и говорил вам, что хочет жениться на вас?

— Да. Он все время говорил мне: потерпи, малыш. Еще немного, и мы будем вместе. Это все она! — Исакова почти выкрикнула эти слова. — Она!

— Кто — «она»?

— Его жена! Она и убила его. Как только узнала, что он собирается уйти от нее. И жениться на мне.

— Каким образом она узнала это?

— Я сказала ей. И Коля говорил все время. А она — ни в какую. Не хотела его отпускать, и все.

— Вы? — Дело принимало совсем неожиданный оборот.

— Да.

— Как? Когда?

— Я позвонила ей по телефону и сказала, что Николай Дмитриевич больше не любит ее и хочет уйти ко мне. Просто он не знает, как сказать ей об этом.

— Когда был этот звонок?

— Три месяца назад.

— И как Дина Александровна отреагировала на ваши слова?

— Сказала, что не хочет со мной разговаривать. И повесила трубку.

— И все?

— Все! И после этого она убила его. Как же — лишиться таких денег! Что она умеет в жизни делать, кроме как рисовать картины!

— Это вам Лактионов сказал, что его жена — художница?

— Да.

— А ваша тетя как относилась ко всему этому?

На секунду в глазах Исаковой мелькнуло замешательство.

— Она говорила: поступай, как знаешь. Это — твоя жизнь.

— Ирина Владимировна и подтолкнула вас к Лактионову?

— Нет. Я… как увидела его, так и влюбилась.

— Где вы познакомились с Лактионовым?

— Он… делал мне пластическую операцию.

— Когда?

— Два года назад.

— И вскоре после этого между вами возникли любовные отношения?

— Да. Он влюбился в меня. Опекал. Заботился. Как о дочери. Дарил подарки.

— Сколько тогда вам было лет?

— Восемнадцать.

…Какой банальный и тривиальный сюжет. Врач влюбился в собственную пациентку. Прямо анекдот какой-то!

— Где вы были третьего ноября примерно с семи до десяти вечера?

Зрачки Исаковой расширились.

— Вы… подозреваете меня! Но это же смешно! Я… — Она приложила руку к горлу. — Извините. Я… любила его! Мы собирались пожениться!

— Вы не ответили на мой вопрос!

— Где я была? — Она задумалась. — Покупала продукты в магазине.

Складывалось впечатление, что все женщины, которые могли быть причастны к этому убийству, как сговорившись, отоваривались в магазинах. Дина Александровна, Кузьмина, Ванда Юрьевна, теперь Исакова…

— Лактионов содержал вас?

— Как вы могли подумать! — Она чуть не задохнулась от возмущения.

— Лидия Валентиновна, вы знали девушку по имени Арсеньева Надежда Алексеевна?

В ее глазах отразилось удивление:

— Кто это?

— Пациентка Лактионова. Как и вы. Но, в отличие от вас, ей сделали крайне неудачную операцию.

— Не знаю. А что?

— Неизвестная женщина позвонила Арсеньевой и предложила убить Лактионова за десять тысяч долларов. При этом половину аванса она дала ей сразу. Положила в ячейку в камеру хранения на Савеловском вокзале. Туда же она положила и пистолет, из которого Арсеньева должна была убить Николая Дмитриевича.

— Это — Лактионова! Она! Зачем ей убивать собственными руками, когда можно нанять? И никто ничего не узнает! Он жаловался на жену. Она была транжирка, тратила деньги. Устраивала какие-то выставки. Бедный Коля! Она пила из него кровь и портила нервы.

Губарев вспомнил взгляд Дины Александровны, когда она говорила о выставке. Хищный, застывший. Высокомерный. Эта женщина ни за что не упустит своего. И она вполне может пойти на крайние меры, если что-то угрожает ее жизненным интересам.

Губарев посмотрел на Витьку. А тот — на него.

— Что ж! Вас вызовут дать показания в письменном виде и возьмут подписку о невыезде. Я вас официально предупреждаю, что вы не имеете права покидать Москву.

— Хорошо. Я — подозреваемая? — горько усмехнулась она.

— Да.

Брови девушки взлетели вверх, но она ничего не сказала.

Губарев встал. За ним — Витька.

— И еще… Вы часто общались с Лазаревой?

— Нет. Не часто.

Они вышли из квартиры, при этом майор чувствовал на своей спине ее взгляд.

— Что скажешь? — спросил майор, когда они спустились по лестнице и вышли во двор.

— Что тут сказать? Девочка в трансе. Все планы полетели к чертям. Планировала красивую жизнь, а получился облом.

— Ты думаешь, она не врет? Лактионов и вправду собирался уйти от Дины Александровны и зажить с этой девчонкой?

— А кто теперь правду скажет? — проницательно заметил Витька. — Лактионов — мертв. И подтвердить или опровергнуть его слова некому.

— Ой, как же ты прав! Мы должны переговорить с Лактионовой. И немедленно. Поехали! Нет, поеду я один. Ситуация здесь щекотливая.

Дина Александровна была дома. В неизменной серой шали на плечах.

Губарев сразу ошарашил ее вопросом:

— Почему вы нам столько времени морочили голову и вводили в заблуждение? Что вы не знали о любовнице вашего мужа?

— Господи! — Лактионова прикрыла глаза.

— Вы скрывали от следствия важные улики! Она открыла глаза.

— Проходите в комнату! Здесь говорить неудобно.

— Да. Неудобно.

В комнате Дина Александровна встала и подошла к окну.

— Вы думаете, мне легко было признаться в этом? В том, что мой муж имел любовницу?

Губарев понимал ее. Для гордой Дины Александровны это было равносильно пощечине, залепленной публично.

— Это было внутреннее дело нашей семьи, — сказала она.

— Нет. Не внутреннее. Возникла пауза.

— Как давно вы знали об этом? Она молчала.

— Вы слышите меня?

— Она повернулась к нему. — Слышу. Прекрасно слышу. — Она поправила рукой сползшую с плеч шаль. — Почти сразу. Как только она появилась в жизни Николая Дмитриевича.

— Сразу? — все смешалось в голове Губарева. — Как вы узнали об этом? Она позвонила вам?

— Нет. Я это почувствовала. Каждая женщина, если у нее с мужем доверительные, теплые отношения, обычно сразу чувствует, когда у него появляется любовница.

— И что? Что вы сделали?

— Ничего. — Потом, помолчав, добавила: — Сначала я страдала. Когда надоело, завела любовника.

— Дмитрия Лактионова?

Дина Александровна кивнула головой.

— Специально? Из чувства мести? Она вздохнула.

— Не так все просто. И да. И нет. Не заставляйте меня отвечать на этот вопрос.

— Ну а… вы смирились с этим? Не пытались вызвать своего мужа на доверительный разговор?

— Зачем? Какой в этом смысл? Заводить разговор на эту тему — значит, подтолкнуть к действиям. Каким? Меня устраивала моя жизнь с мужем. И я ничего не хотела в ней менять.

— И поэтому вы делали вид, что ничего не происходит?

— Именно так. Ничего не происходит, — с расстановкой произнесла она.

— А как вел себя ваш муж? Тоже как ни в чем не бывало?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, а Николай Дмитриевич говорил вам, что хочет уйти от вас и создать новую семью?

— Ни разу.

— И он не делал никаких попыток как-то объясниться с вами?

Нет. Поймите, мы — взрослые люди, которые подходили друг к другу. Прожили какое-то количество лет вместе. И рвать брак из-за интрижки на стороне по меньшей мере глупо. Так думала я. И Коля.

— Но его любовница утверждает обратное: Лактионов хотел уйти из семьи и жениться на ней.

— Но вы сами прекрасно понимаете все уловки, к которым прибегает мужчина в таких случаях. Конечно, он кормит обещаниями. А как же иначе! Эта тактика стара, как мир. В ней нет ничего нового и оригинального. Так поступал и Николай Дмитриевич. А девочка вообразила себе бог знает что. Приняла его слова всерьез. Смешно!

— Да, она все восприняла крайне серьезно. И тому доказательство — ее телефонный звонок вам. Он был?

— Был, — подтвердила Лактионова. — Был. И я была готова к этому. Мне все время казалось, что девочка не выдержит и предпримет какой-нибудь отчаянный шаг. Подкараулит меня около дома или нападет с угрозами. Она позвонила и стала угрожать мне.

— Угрожать?

— Да. Она говорила, что Коля спит и видит, как бы соединиться с ней. Единственная помеха их счастью — я. Поэтому я должна все понять и устраниться. Иначе я об этом пожалею. Такие, знаете ли, детские угрозы: будет плохо, пожалеешь!

— Вы сказали вашему мужу об этом звонке?

— Нет. Зачем?

Получалась забавная головоломка! Жена утверждала одно, а любовница — совершенно противоположное. Но той и другой выгодно придерживаться именно своей точки зрения.

— Н-да… Ему очень хотелось верить Дине Александровне,

но… что-то мешало этому. Может быть, некая двойственность и загадочность ее натуры. Понимание, что всей правды она никогда не скажет. Это — не в ее стиле и характере. Кто из этих двоих был прав, кто виноват — решить было трудно. Во всяком случае, сейчас. Сию минуту. Над всем увиденным и услышанным надо было подумать, поразмышлять.

Загрузка...