Хранящие тепло

ЧАСТЬ 2 ПОЛЕТ

«…Я — радость Голубого Неба! Я — радость Зеленого Леса! Я радость Солнечных Дней!» — Саша откинулась на подушку, прислушиваясь к дыханию Марины. Часто случалось, что Маринка, повернувшись на любимый правый бок и обняв плюшевого медведя, засыпала, а Саша все продолжала читать, думая, что та ее слышит.

— Мам, — спустя секунду услышала она разочарованный голос, — ну, пожалуйста, дочитай!

— Дочитаю, конечно. Просто я думала, что ты заснула.

— Как же я могу заснуть на самом интересном месте? — дочь повернула к ней удивленные глаза. — Ты как будто совсем глупая. Там ведь еще столько приключений.

«Синяя птица» почему-то полюбилась Маринке больше всех других сказок, книжка была зачитана почти до дыр, едва ли не выучена наизусть, но от этого интерес к ней не пропадал. Читая, Саша часто задумывалась: а ведь на самом деле люди так часто не замечают тех радостей, которыми могут наслаждаться каждый день, в любой момент своей жизни. Радость дышать Воздухом, радость Весны, радость Бегать По Росе Босиком… Жизнь полна простых радостей и простого счастья — дети это понимают, а вот взрослые сами усложняют себе жизнь, отворачиваясь и не замечая того, что и оказывается в конце концов самым главным.

Вздохнув, Саша покосилась на письменный стол, стоявший возле кровати. На столе лежали две стопки бумаг: одна совсем тоненькая, другая раз в шесть потолще. Ту, что потолще, предстояло переложить в ту, что потоньше, расставив пропущенные знаки препинания и выправив орфографические ошибки на каждой странице. Привычная корректорская работа, которая обычно делалась по ночам — в другое время суток просто не хватало времени. Да, не так-то легко рассуждать о простых радостях жизни, когда впереди тебя ждут ночные бдения часов, этак, до трех. За последние несколько лет Саша чаще всего в полной мере ощущала и высоко ценила только одну единственную радость в жизни — это радость сна, о которой, впрочем, в сказке упомянуто не было. Такая мимолетная, ускользающая радость, точно как синяя птица, за которой Саша так долго охотится и никак не может ее поймать. Она даже и не помнила, когда в последний раз спала хотя бы шесть часов подряд. Четыре — это было нормально, пять — просто шикарно, шесть — настоящий праздник.

Пока Маринка была совсем маленькой, где-то до полутора лет, Саша вообще забыла о том, что такое день и что такое ночь. Она спала в те редкие моменты, когда спала дочь и при этом не было никаких неотложных дел. Период сна в общей сложности не превышал четырех-пяти часов в сутки, однако дробился на множество составных частей, самая длинная из которых по продолжительности не превышала часа.

— Ой, Маринка. Ну, скажи, отчего ты плакала сутки напролет, спать мне не давала? Не помнишь? — спрашивала она с улыбкой повзрослевшую дочь.

— Помню, мама. Мне тебя жалко было.

— Меня жалко было? Почему?

— Потому что я все время плачу и спать тебе не даю!

Маринка часто смешила ее. Она-то и была ее единственной радостью в жизни, самой главной радостью и смыслом, без которого и жизни, наверное, не было. Саша узнала о скором появлении Марины на свет в самую тяжелую минуту своей жизни, именно тогда, когда ей казалось, что этот самый смысл больше для нее недостижим. Первым ее чувством был испуг. Конечно, тогда, находясь одна в чужом городе, с непреходящей болью в душе и без желания думать о будущем, она очень сильно испугалась, узнав о том, что у нее будет ребенок. Появление маленького существа, о котором предстояло заботиться, казалось просто немыслимым: о ней самой, о Саше, кто бы позаботился! Она очень долго не верила, просто не могла поверить — неужели правда, что судьба решила преподнести ей этот странный сюрприз. Ребенок, зачатый в любви, которой больше не было, казалось, станет для нее вечным напоминанием о тех страданиях, которые ей пришлось пережить. Но когда грядущее появление Марины на свет стало уже совершенно очевидным, Саша стиснула зубы и решила, что ребенка она оставит. И главным мотивом послужил все тот же страх, на этот раз просто принявший новое обличье.

Ей оставалось тогда совсем немного до той условной роковой черты, которая отделяет понятие «человек» от понятия «существо», понятие «жизнь» от понятия «существование». Кристина, совершенно обессилевшая от ее бесконечных истеричных приступов, не выдержала и, махнув рукой, уехала. Впрочем, Саша сама ее выгнала. Вспоминать об этом даже теперь, спустя пять лет, было стыдно. Стыдно было и тогда, но тогда она ничего не могла с собой поделать. Знала, чувствовала, что ведет себя глупо, что причиняет боль человеку, который стремится ей помочь облегчить страдания, и все же никак не могла взять себя в руки. Оставшись одна, Саша несколько дней не выходила из своего нового жилища. Из-за постоянных приступов тошноты она почти не принимала пищи, и к концу первой недели своей одинокой жизни уже пребывала в полуобморочном состоянии. Возможно, она так и умерла бы, не имея ни сил, ни желания заботиться о себе, если бы не Кристина, которая, снова плюнув на свою гордость, приехала в Михайловку. Это Кристина впервые задумалась о непонятной природе ее тошноты, это она заставила ее пойти к врачу, она же первая и узнала о том, что Саша, оказывается, беременна.

Известие это поразило Сашу, как гром. Но Кристина, сильная Кристина, опять взяла все в свои руки. В тот момент она нашла единственно правильное решение. Она не стала думать за Сашу, не стала уговаривать и приводить какие бы то ни было доводы в пользу ее выбора, а просто и внятно объяснила ей, что она сама вправе и в состоянии распорядиться судьбой своего будущего ребенка. И не сказала больше ни слова.

Сначала Саша просто опешила. Это казалось настолько диким, настолько несовместимым — случившееся несчастье, ее теперешняя жизнь, напоминающая жизнь растения в цветочном горшке, и ребенок. Ребенку нужна не просто физически существующая мать, ему нужна думающая, любящая, а главное, сильная мать. Растущее в ней существо Саша первоначально воспринимала как угрозу, как бомбу, угрожавшую разорваться изнутри и разрушить мир. Сможет ли она полюбить этого ребенка? Саша сомневалась в том, что после всего случившегося ее душа еще способна возродиться к какому бы то ни было чувству, не говоря уже о любви. Теперь, спустя годы, ей ужасно стыдно было сознаться самой себе в том, что решающим аргументом против аборта был всего лишь ее страх снова оказаться в больнице. Снова выйти на улицу, к людям, снова дать им возможность отводить смущенные взгляды от ее изуродованного лица, а главное — снова оказаться в операционной, увидеть свет, направленный на нее, и лица врачей, скрытые под масками. Конечно, она понимала, что спустя восемь месяцев ей все же придется пройти через все это, но восемь месяцев — это не завтра и не послезавтра. Восемь месяцев — это достаточно долгий срок для того, чтобы наконец смириться с мыслью, что ничего изменить уже нельзя, для того, чтобы прошлое стало прошлым. Наверное, чрез восемь месяцев ее прекратят преследовать по ночам кошмары… Да мало ли что может случиться за восемь месяцев? И даже если ничего не изменится, по крайней мере, все равно — ей не придется идти в больницу завтра, послезавтра или на следующей неделе. Значит, так тому и быть…

Кристина чувствовала, что Сашино решение оставить ребенка продиктовано какими-то странными соображениями, однако снова не стала ничего уточнять. Они с Сашей вообще больше никогда, или почти никогда, не разговаривали о Денисе, словно заключили молчаливое соглашение впредь никогда не упоминать имени этого человека. Хотя вычеркнуть свое прошлое, свою любовь из памяти не так-то просто. Кристина справедливо полагала, что рана затянется быстрее в том случае, если ее не бередить. Тем более что утешить Сашу было нечем — спустя несколько недель после той злосчастной встречи с Жанной Кристина случайно снова увидела ее, и не одну, а с Денисом. К тому времени она уже знала, что Денис и Жанна живут вместе. Об этом ей сказал Федор, на которого случившаяся история тоже произвела сильное впечатление, превратив его на долгое время из веселого балагура в тихого, почти что замкнутого человека. Было такое ощущение, что что-то гложет его изнутри, какая-то невысказанная обида или злость — Кристина этого не знала, а о том, что случилось в жизни подруги, старалась ни с кем, кроме Владимира, не делиться. В общем, ничего хорошего рассказать Саше о Денисе она не могла, а Саша, видимо, понимая это, не задавала никаких вопросов.

Однако, несмотря на молчание, мысли о потерянной любви еще долго, очень долго мучили ее. Все изменилось только в тот момент, когда она впервые увидела свою дочь и, прижав к себе, внезапно поняла, как много она для нее значит. За прошедшее с момента принятия решения время Саша сто раз успела пожалеть о том, что не поступила иначе. Она не чувствовала никакой радости, ощущая внутри себя толчки ребенка, никогда не разговаривала с ним, не рассказывала ему сказок, как это делали многие будущие матери, не прикасалась к животу, надеясь ощутить жизнь внутри себя. Она не могла заставить себя полюбить этого ребенка заранее. Она слишком сильно боялась того, что появившийся на свет человек превратится для нее в вечное напоминание о старой боли, а это значило, что боль никогда не утихнет. И только тогда, когда темно-розовое личико крошечной Маринки предстало перед ее глазами, она внезапно поняла все. Поняла, что назовет ее Мариной, что будет любить ее так крепко, как не любила никого на свете, а главное, она сразу почувствовала, что боль ушла. Та самая, застаревшая, покрывшаяся струпами боль, которую, казалось, она будет хранить в себе всегда. Когда Маринка появилась на свет, Саша поняла, что не может больше хранить боль в душе. И когда боль ушла, осталось тепло. Саша почувствовала его так неожиданно, словно внутри нее, в самой глубине, излучая мягкий, теплый свет, включилась какая-то лампочка. Воспоминания стали воспоминаниями, второстепенное ушло, а главное осталось. Саша улыбнулась, снова прижала дочь к себе и мысленно поблагодарила ее за то, что она помогла ей почувствовать это тепло. В тот момент она уже знала, что будет хранить это тепло своей потерянной любви долгие, долгие годы, что оно будет всегда согревать ее и ее маленькую дочку, так сильно похожую на своего отца.

Через пять минут Марина наконец засопела. Саша, погладив ее по голове, тихо встала с кровати, выключила свет, зажгла настольную лампу и, подавив зевоту, попыталась сосредоточиться на тексте. Корректорской работой она занималась все пять лет, прожитые в городе, теперь ставшем почти что родным. Первое издательство подыскала ей все та же Кристина, у которой в родном городе были кое-какие знакомства. Кристина же, еще до рождения дочери, подослала Саше первого студента, которому Саша помогала писать диплом. Вернее, не помогала, а просто писала сама. Кристина понимала, что Саше необходима специфическая работа, которая позволяла бы ей не слишком часто выходить из дома, не слишком часто попадаться людям на глаза. К тому же, появление на свет маленькой Маринки автоматически исключало все возможности устроиться на работу в ближайшее время. Несколько дней Кристина занималась исключительно этим вопросом, обзвонила и обегала десятки мест, но наконец-таки сумела найти хоть что-то подходящее. От материальной помощи, которую Кристина и Владимир могли бы оказывать Саше хотя бы в первое время, та категорически отказалась. Кристина не стала настаивать — в конце концов, нужно было дать возможность подруге снова почувствовать себя человеком, а не простым грузом на плечах близких, каковым Саша себя и считала все то время, пока была вынуждена существовать на средства Кристины. Но, с другой стороны, зная, как тяжело приходится Саше одной с маленьким ребенком, не могла удержаться по крайней мере от подарков маленькой Маринке. В каждый свой приезд — а приезжала Кристина почти каждый месяц — она привозила своей «племяннице» целую кучу одежды, игрушек, и огромный пакет, набитый фруктами, соками и сладостями. Дошло до того, что повзрослевшая Маринка, увидев Кристину на пороге, даже забывала иногда с ней здороваться, встречая ее вопросом: «А что ты мне привезла?» Саша ругала и Марину, и Кристину, а те, как две заговорщицы, дружно смеялись в ответ на ее брань и подмигивали друг другу.

Первые полгода Кристина приезжала одна, а потом настал день, когда Саша, открыв дверь, с удивлением увидела рядом с подругой Владимира. Через несколько минут она еще более непонимающими глазами смотрела на стол, уставленный бутылками шампанского, заваленный разного рода нарезками и деликатесами. А когда узнала о том, что причиной торжества является состоявшаяся накануне регистрация брака Кристины и Владимира, даже расплакалась. Впервые за долгое время Саша плакала от радости, смеялась сквозь слезы, ни на секунду не вспомнив о том, как багровеют ее шрамы в такие минуты.

Да, если бы не Кристина, Саше пришлось бы слишком тяжело. Хотя ей и без того приходилось нелегко: поскольку за корректорскую работу платили гроши, и чтобы содержать свою маленькую семью, работать приходилось очень много. Первые два года Саша работала исключительно по ночам, весь свой день без остатка отдавая дочери. Потом, когда Марина стала более-менее самостоятельной, стала работать еще и днем. Теперь Марина ходила в детский сад, а Саша просто стала работать больше, изо всех сил стараясь обеспечивать дочь, чтобы та не чувствовала себя в чем-то хуже других. К тому же, у Саши была и еще одна — второстепенная, не главная, но все-таки цель. Ни в чем не ущемляя Марину, она откладывала каждый месяц деньги на операцию. Сумма была немыслимой, но за прошедшие годы она, как ни удивительно, смогла накопить больше половины того, что требовалось.

Первое время Саша и думать не хотела о пластической операции. Ей казалось бессмысленным и нелепым убирать шрамы с лица, когда душа ее была покрыта еще более глубокими и ужасными шрамами. Но в тот момент, когда боль ушла, когда душа постепенно, день ото дня, стала освобождаться от струпов, Саша вспомнила о том, что говорил ей врач в больнице. К тому времени не только она сама, но и все те немногие люди, с которыми Саше приходилось общаться по работе, привыкли к ее лицу. Да и шрамы со временем стали намного бледнее, а некоторые, не слишком глубокие, даже побелели. Желание вернуть себе лицо проснулось у Саши внезапно, она и сама этого не ожидала. Она просто подумала о том, что у ее дочери могла бы быть красивая мама. Что ее мама могла бы не пугать детей, с которыми дружит дочка, как часто случалось, когда Саша ловила на себе испуганные взгляды, детские взгляды, которые не умеют скрывать правды. И она подумала — а почему бы и нет?

Она даже поговорила об этом с Кристиной. Кристина была удивлена, но в гораздо большей степени она была счастлива, по настоящему счастлива за Сашку, которой все-таки удалось, пусть спустя годы, наконец примириться с собой и поверить в то, что жизнь продолжается. Безусловно, Саша изменилась. От той наивной девушки, вечно витающей в облаках, даже и следа не осталось. И все же новая Саша нравилась Кристине ничуть не меньше, а даже больше той, прежней. Ее любовь к поэзии никуда не исчезла, но было заметно, что теперь Саша отнюдь не считает поэтические измышления нормой жизни, принимая жизнь такой, какая она есть. Фотография Марины Цветаевой, так безжалостно смятая Сашей в тот роковой вечер, так и не разгладилась, несмотря на все старания Кристины, прихватившей измятый картон с собой в Михайловку. Теперь эта фотография лежала в дальнем ящике стола, а вместо нее вскоре появилась новая фотография в рамке, под стеклом. А вот книга Джеймса Барри так и осталась лежать на тумбочке. Вернувшись, Кристина убрала ее в шкаф, не решаясь спросить у Саша — может, привезти? Но Саша молчала, не вспоминала, и Кристина решила, что Питер Пен ее подруге больше не понадобится. В глубине души Кристина была даже рада тому, что эти «пропавшие мальчики», фактически исковеркавшие подруге жизнь, больше никогда не будут владеть ее воображением. Глупо, конечно, было обвинять в случившемся Питера Пена, но Кристина с каким-то детским упрямством продолжала с неприязнью думать об этом вымышленном персонаже детской книги. Спустя недолгое время, случайно наткнувшись на эту книжку, она выложила ее из шкафа и на следующий же день подарила племяннице Владимира, десятилетней Даше, которая очень любила читать и приняла подарок с большим удовольствием.

Когда Саша робко заговорила об операции, Кристина тут же предложила ей свою помощь. Гонорара за три-четыре книги почти хватило бы на то, чтобы дополнить недостающую сумму, да и Владимир, сменивший вскоре после трагических событий работу в училище на бизнес, прилично зарабатывал. Они могли бы помочь, но Саша деликатно и вместе с тем настойчиво отказалась от помощи, не желая ничем обременять подругу, перед которой и без того испытывала до сих пор глубокое чувство вины. Да, Кристина немало помучилась с ней в тот трагический период ее жизни, немало «добрых слов» выслушала в свой адрес. Сама Кристина уже и думать об этом забыла, а Саша даже теперь, спустя пять лет, часто вспоминала и ругала себя. Если бы не Маринка — может быть, она так и осталась бы на всю жизнь этаким бездушным монстром, способным отвечать на добро и сочувствие лишь издевательствами и криками. Марина изменила Сашу, заставила ее остановившуюся жизнь продолжаться.

Переложив несколько страниц из одной стопки в другую, Саша откинулась на спинку стула, чувствуя, что этой ночью работа у нее не пойдет. Вся она была какая-то размякшая, несобранная. Воспоминания, до поры до времени затаившиеся где-то на самом дне, внезапно нахлынули на нее так, что накрыли с головой. Виной тому, возможно, была осень. Такой же солнечный осенний день, такой же теплый и влажный вечер с запахом прелых листьев, как когда-то, пять лет тому назад. Осень всегда оказывала на Сашу такое же действие, какие оказывает на большинство людей ранняя весна. Тогда, пять лет назад, осень просто кружила Саше голову. Теперь она заставляла ее испытывать другое чувство, более глубокое, многогранное, сложное. Это было не одно, а целая гамма чувств, словно переплетенных в одно полотно хитрым и замысловатым узором. Саша до сих пор любила осень, только иногда злилась на себя за то, что ее «осеннее» состояние мешает ей работать.

Иногда, очень редко, она позволяла себе вспоминать о Денисе. Их любовная история, длившаяся всего несколько дней и закончившаяся так печально, стала для нее своего рода храмом, в который она входила с трепетом, затаив дыхание. Каждый раз, прежде чем войти в этот храм, Саша тщательно прислушивалась к себе и, если находила в душе хоть каплю обиды или злости, хотя бы тень разочарования и досады, то сама же накрепко запирала перед собой двери, зная, что в этот храм нужно идти только с чистой душой, наполненной одним лишь теплом.

Но, с другой стороны, невозможно было заставить себя полностью отрешиться, вычеркнуть из памяти то, что случилось в то утро, когда они с Кристиной уехали из города. Когда Кристина вернулась от Дениса, у нее было такое лицо, что Саша даже не стала ее ни о чем спрашивать. Ей и без слов все было понятно. Только потом, уже в поезде, Кристина рассказала ей о том, почему она так внезапно решила увезти Сашу из города. Тогда Саша была полностью с ней согласна, тогда она только одного и хотела — уехать. Не видеть, не слышать, не ждать. Впрочем, и теперь, по прошествии пяти лет, она понимала, что другого выхода у нее не было. Она бы просто не смогла начать новую жизнь, зная, что Денис где-то рядом, и не мечтая о счастье. Впрочем, мечты о счастье — коварная вещь, которая преследует человека на протяжении всей жизни. Избавиться от них невозможно, а жить с ними — в тех случаях, когда счастье это реально не достижимо — бывает очень тяжело.

Особенно тяжелым был для нее день суда — тот единственный день, когда ей пришлось, пусть всего на несколько часов, но все же пришлось вернуться в родной город. С трудом дождавшись момента вынесения приговора, она сразу же потянула Кристину за руку. Здание вокзала находилось не далеко от здания суда — через двадцать минут Саша уже сидела в автобусе, смотрела застывшими глазами сквозь мутное стекло, пытаясь избавиться от неприятных и устрашающих мыслей. Ненависть, горевшая во взгляде ее обидчика, казалось, освещала своим пламенем весь зал. Даже судьи отводили глаза, столкнувшись с его взглядом. Эта ненависть была направлена на нее. Кто знает, сумеет ли время затушить это пламя? А если не затушить, то хотя бы ослабить его силу? Кто знает… Может быть теперь, после всего, что случилось, ей нужно бояться не только воспоминаний о прошлом, но и мыслей о будущем? Но в тот период жизни у Саши не возникало вообще никаких мыслей о будущем…

Аккуратно сложив стопку отредактированных листов в ящик стола, Саша поднялась, расправила одеяло на постели у Марины и принялась стелить свою постель. Уже вторую ночь подряд ей никак не удается сконцентрироваться на работе. «Эта осень, наверное, сведет меня с ума», — подумала она и потушила ночник. Когда Саша заснула, на горизонте уже показалась узкая полоска первых лучей солнца.

«Эта осень, наверное, сведет меня с ума», — подумал Денис, с трудом пытаясь оторвать взгляд от окна. Наверное, на этот раз он еще очень долго не смог бы осуществить задуманное, если бы не звонок в дверь, который заставил его наконец переключить свое внимание на реальность. Впрочем, не первый и даже не второй, а только третий звонок по-настоящему «разбудил» Дениса.

На пороге стоял Федор.

— Наконец-то, — хмуро пробасил он, — а я уж думал под дверью расположиться в ожидании хозяина. Как верный пес. Кстати, ты не думал завести себе собаку?

— Собаку? Нет, не думал. Что-то не хочется больше никого… заводить. Проходи, чего ты в дверях топчешься.

— И то правда, — хмуро проговорил Федор, протягивая Денису битком набитый полиэтиленовый пакет. — Пиво-то возьми, куда пошел.

— Пиво пить будем? — равнодушно спросил Денис и, не дождавшись ответа, скрылся на кухне. Через какое-то время, тревожно озираясь по сторонам, появился Федор.

— Ты чего? — поинтересовался Денис причиной его странных взглядов.

— Ничего, — вздохнул Федор. — Знаешь, каждый раз такое ощущение, что она — раз! — и выскочит из-за угла. Или материализуется — прямо из воздуха. Возьмет, и появится снова. И никакого тебе пива.

— Почему никакого пива? — не понял Денис.

— Потому что у меня сразу случится приступ тошноты. Какое может быть пиво, когда тошнит.

— Перестань, Федор, — усмехнулся Денис, — до каких пор ты будешь бояться призраков прошлого? Уже сколько времени ее здесь нет.

— Знаешь, такие… — Федор многозначительно откашлялся, — призраки долго не забываются. Слишком страшный призрак.

— То-то я смотрю, у тебя волосы дыбом встали от страха.

Федор любовно провел ладонью по блестящей круглой лысине. Первые «островки» появились у него еще в двадцать лет, а теперь, когда ему было тридцать три, волос на макушке практически не осталось. Но Федор искренне считал свою лысину показателем мудрости и никогда ее не стеснялся. Денис знал, что своей шуткой приятеля не обидел.

— Ладно, давай не будем о грустном. Давай о хорошем, дядя Федор, — разлив пиво в бокалы, предложил Денис. Ему и в самом деле не хотелось сейчас вспоминать про Жанну и про тот период своей жизни, который Федор обычно называл кратко и лаконично — «дурдом».

— А она точно не появится? Не выскочит из-за угла? — не унимался Федор.

— Не выскочит, я тебе обещаю.

— Ладно, тогда давай — о хорошем.

За столом воцарилась мертвая тишина.

— Вот и поговорили, — быстро опустошив первый бокал, резюмировал Федор. — Неужели все настолько плохо?

Денис не ответил. В принципе, все было не настолько плохо, а если учитывать предложение, поступившее руководству футбольного клуба от дирекции одной испанской команды, можно сказать, что все вообще было отлично. Это предложение пока рассматривалось. У Дениса в запасе было по крайней мере две недели для того, чтобы решить вопрос о своем будущем. Фактически же оставались одни формальности. Условия, предложенные испанцами, полностью устраивали как руководство футбольного клуба, так и самого Дениса. Сумма зарплаты, оговоренная в контракте, раз этак в пятьдесят превышала ту, что начислялась Денису здесь, как и уровень команды, в которой предстояло играть Денису. Нужно было быть полным идиотом, чтобы отказаться от такого предложения. Денис и не собирался от него отказываться: про себя он уже давно решил этот вопрос, но до сих пор что-то мешало ему подписать контракт. Дни шли за днями, а он все откладывал это «на завтра», зная, что у него пока еще есть время подумать. И он думал, целыми днями только об этом и думал, но так до сих пор не понял, в чем же зацепка. В чем причина его странной неуверенности, нерешительности. Что может держать его в этом городе? Воспоминания? Но от воспоминаний такого рода любой нормальный человек, не будь он мазохистом, наоборот постарался бы убежать прочь как можно скорее, понадеявшись, что на новом месте все наконец забудется. Тогда что же? Ведь ее, Саши, давным-давно здесь нет, и больше никогда не будет. Было бы глупо надеяться на ее возвращение. Но даже если предположить, что вдруг такое случится и она вернется, приедет погостить у Кристины вместе со своим ребенком — разве это может что-нибудь изменить? Прошлое изменить невозможно. Не вычеркнешь, как ни старайся, из жизни и из памяти тот ужасный вечер, когда он ушел, убежал от Саши как глупый испуганный мальчишка. Оставил ее одну в тот момент, когда должен был находиться рядом. И уж тем более нельзя вычеркнуть из жизни год, который он прожил с Жанной. Ровно один год и один день… Так странно совпало, что Жанна ушла от него ровно год и день спустя после того, как случилось все это. А когда этот год прошел, Денис долго не мог избавиться от ощущения, что постарел на целых десять лет. Этот год тянулся долго, бесконечно долго, а потом дни вдруг полетели за днями, незаметно, однообразно, как летят листья, уже лишившиеся своих ярких красок поздней осенью.

Как же это все произошло? Даже теперь, спустя столько времени, Денис так до конца и не смог разобраться, как и почему в его жизнь вошла Жанна. Обрывки, уцелевшие в памяти, никак не хотели складываться в одну картину, как перепутанные детские пазлы. Он помнил первый день — тот самый, когда, проснувшись после долгого и тяжелого сна, увидел Жанну, сидящую рядом с ним на полу. Слегка дотрагиваясь кончиками пальцев, она гладила его по голове. Эти прикосновения разбудили его — точнее, не разбудили, а просто заставили открыть глаза. Увидев Жанну, он сразу даже не понял, кто это.

— Жанна? Что ты здесь делаешь? — спросил он, не помня и не понимая, как она оказалась в его квартире, почему сидит рядом, почти раздетая, влажная, почему прикасается к нему.

Она смотрела на него немного тревожно, потом, когда услышала его вопрос, в глазах мелькнула и быстро исчезла легкая тень обиды. Она попыталась снова уложить его на диван, но он отпрянул от нее, словно ошпарившись, в ту же секунду вспомнив вчерашний вечер, Сашу, и снова забыв про Жанну. Она притихла, сжавшись в комок, словно опасаясь, что он ее ударит. Присутствие Жанны ужасно мешало ему. Она мешала сосредоточиться, мешала думать — каждый раз, наткнувшись на нее взглядом, он терял нить собственных мыслей, снова задавая себе вопрос, как она здесь оказалась, и в то же время начиная злиться на себя за эту путаницу.

— Ты иди, Жанна. Иди домой — сказал он и, наконец поднявшись с диваны, ушел в ванную.

Голова была тяжелой, как с похмелья. Пришлось очень долго стоять под холодным душем, чтобы прийти в себя. Выйдя из ванной, он оделся и отправился на кухню, чтобы налить себе кофе. Так сильно хотелось кофе — ему даже показалось, что он чувствует запах. На кухне он снова столкнулся с Жанной. В этот момент она как раз разливала кофе в чашки.

«Кофе, — тихо сказала она, робко улыбнувшись. — Я подумала, что…

— Да, ты совершенно правильно подумала. Спасибо тебе большое, — ответил он немного резко, потому что надеялся, что она уже ушла.

— У меня волосы мокрые — словно прочитав его мысли, объяснила она. Жанна была уже одетой, даже шарф на плечи накинула, и это заставило его немного успокоиться и поверить в то, что через несколько минут она на самом деле уйдет. Уйдет, когда у нее высохнут волосы.

Жанна присела напротив на самый краешек табуретки, робко, как птица на жердочке, готовая в любой момент вспорхнуть, почувствовав опасность.

— И все-таки, я что-то не понял, как ты здесь оказалась, — снова спросил он.

— Неужели совсем ничего не помнишь? — внимательно и немного тревожно вглядываясь в глаза, спросила она.

Денис смутно помнил только одно — что вчера вечером она была здесь, хотя с полной уверенностью даже этого не мог утверждать. Приняв его молчание за утвердительный ответ, она снова опустила глаза, и, как-то странно смутившись, сказала:

— Но ты ведь сам вчера мне позвонил и попросил приехать. Неужели не помнишь?

Денис едва не поперхнулся, услышав эти слова.

— Я? Я тебе позвонил и попросил?…

— О, господи, — тревожно выдохнула Жанна, — да что с тобой, Денис? Ты мне не веришь?

В тот момент он ей не верил, он был совершенно уверен, что такого просто не могло случиться — вчера вечером ему было не до того, чтобы вспоминать о Жанне.

— Не веришь, — казалось, без тени обиды в голосе произнесла она. — Послушай, мой хороший, что у тебя случилось? На тебя вчера смотреть страшно было.

— Перестань, — его передернуло от этих слов, — перестань меня так называть.

Она опустила глаза вниз и долго молчала, маленькими глотками отпивая кофе из чашки.

— Но ты хоть помнишь, как ты вчера пришел домой, как снимал одежду, как… Ты хоть что-нибудь помнишь?

Денис попытался вспомнить… Но память продолжала оставаться заблокированной, выдавая лишь отдельные, никак не желающие складываться в цельное полотно эпизоды. Ему показалось, что он вспомнил, как пришел домой, как опустился на пол прямо в прихожей, словно истратив последние силы, но в этом воспоминании Жанна уже почему-то была рядом с ним, она как будто даже помогала ему раздеться. Но ведь этого быть не могло, Жанна не могла оказаться в его квартире прежде, чем он сам в ней оказался, у нее ведь нет ключей… Путаница в голове раздражала его, доводила до бешенства, но он был почти на сто процентов уверен, что не звонил Жанне. Но, в таком случае, как она здесь оказалась?

«Черт возьми, о чем я вообще думаю?» Внутри словно взорвалась и разлетелась на тысячи мелких осколков огромная бомба. В конце концов, Жанна не имеет никакого значения, это абсолютно не важно, как она здесь оказалась! Быстрым и четким кадром промелькнул в памяти вчерашний день — аэропорт, самолет, такси, дверь Сашиной квартиры, смятая фотография, сорванная со стены, крик… И в этот момент Денис почувствовал, как леденящий ужас сковывает душу. Почему он до сих пор здесь? Почему сидит на кухне и пьет кофе, пытаясь выяснить какие-то глупые и абсолютно незначительные подробности? Он посмотрел на часы и вскочил, ринувшись к выходу. Ему показалось, что каждая упущенная минута может стоить для него слишком дорого. Уже в тот момент он чувствовал, что теряет ее, или, возможно, знал, что уже потерял…

Время, которое предстояло потратить на дорогу, показалось ему немыслимо долгим, и он снова вернулся на кухню, собираясь позвонить Саше, предупредить, что он сейчас приедет, просто сказать, что любит ее, услышать ее голос. Денис уже поднял трубку в тот момент, когда глаза его снова столкнулись с глазами Жанны, и он понял, что не может, не имеет права звонить Саше в ее присутствии. Эта мысль, казалось, сводила его с ума. Уже не в силах сдерживаться, он швырнул трубку на стол и закричал на нее.

— Уходи, Жанна! Я же просил, чтобы ты ушла! Уходи, черт возьми! Сейчас же, немедленно, мне плевать на твои мокрые волосы! Я тебя сюда не звал!

Жанна отпрянула, как от удара, застыла на миг, потом поднялась, и, опустив голову, молча вышла из кухни. Она уже перестала существовать для него — в тот момент, когда он перестал ее видеть. Денис снова схватил телефонную трубку, как вдруг взгляд его невольно скользнул на вспыхнувший дисплей телефонного аппарата, автоматически предлагающий для повторного набора последний сохранившийся в памяти номер. Шесть цифр — две двойки и четыре девятки. На этот раз память его не подвела: сомневаться в том, что это был номер телефона Жанны, не приходилось. Значит, он все-таки на самом деле звонил ей!

Телефонная трубка во второй раз с грохотом ударилась об стол.

— Жанна! — позвал Денис, уже не понимая, правильно ли поступает, чувствуя неловкость, на миг подавившую терзающее душу нетерпение. Она не отзывалась. — Жанна! — повторил он и быстрыми шагами направился вслед за ней в прихожую.

Она стояла, отвернувшись к стене, уже в ботинках.

— Прослушай, Жанна…

Она повернулась, и он увидел в ее глазах две огромных прозрачных капли. Ресницы вздрогнули, и капли быстро заструились вниз по щекам, превратившись в ручейки.

«Свинья. Ты настоящая свинья», — подумал он, внезапно представив себе сложившуюся ситуацию глазами этой девушки.

— Извини меня. Просто я никак не мог вспомнить… про этот телефонный звонок.

— Теперь вспомнил? — грустно и тихо, но без тени обиды в голосе спросила она.

— Да, вспомнил, — неуверенно произнес Денис, а Жанна в ответ улыбнулась.

Не двигаясь, они так и стояли в тускло освещенной прихожей напротив друг друга. Некоторое время он еще надеялся, что Жанна все же уйдет, но она не уходила. Ждать уже не было сил, снова просить ее уйти было уже неудобно, звонить Саше в ее присутствии было невозможно. Но время шло, а убегающие минуты сводили его с ума. Рывком сорвав с вешалки куртку и накинув ее на плечи, он прошел мимо Жанны и засунул ноги в кроссовки, отметив, но не проанализировав то, что на них нет ни пылинки, ни одного комка дорожной грязи.

— Мне нужно уйти, Жанна, — объяснил он, застегивая «молнию». — А ты…

Он просто не знал, что сказать дальше. Но она и не ждала ничего, снова улыбнулась, будто ничего не случилось, сняла ботинки.

— Скоро вернешься? — окликнула она его, когда дверь почти закрылась.

— Понятия не имею, — ответил он, не в силах подавить раздражение, снова захватившее его. Раздражение от собственного бессилия и от того, что своим вопросом Жанна снова задержала его — пусть на пару секунд, но задержала. — Ты меня лучше не жди, Жанна. Ты лучше иди домой.

— Хорошо, Денис, — снова улыбнувшись, спокойно сказала она. — Я подожду немножко, а потом пойду. Вот только волосы высохнут…

Он даже не дослушал до конца ее фразу и совсем не подумал о том, что входная дверь запирается только ключом, а ключа у Жанны не было. Если бы она ушла, не дождавшись Дениса, ей пришлось бы оставить квартиру открытой.

Денис очень долго не мог поймать такси — почти все проезжающие машины уже были набиты пассажирами, многие водители просто не останавливались, спеша куда-то по своим неотложным делам и не думая о копеечном колыме. Денис, отчаявшись, бросился наперерез одному «жигуленку», но водитель, резко свильнув к центру дороги, только покрутил пальцем у виска и поехал своей дорогой. Ему начинало казаться, что он стоит на дороге уже два или три часа, хотя на самом деле прошло не более тридцати минут, прежде чем одна запыхавшаяся старя «Волга» наконец, взвизгнув тормозами, остановилась. На этот раз, оказавшись на площадке возле Сашиной квартиры, он уже не медлил, ни о чем не думал, ничего не вспоминал — просто ждал, когда же распахнется дверь и он наконец скажет те самые слова, которые почему-то не сумел сказать ей вчера. Те самые слова, которые все изменят, поставят все на свои места, успокоят и снова свяжут воедино прошлое, настоящее и будущее. Такие простые слова — почему он не смог сказать их еще вчера, ведь он знал их, прекрасно знал! Почему? И почему до сих пор никто не открыл дверь, хотя Денис, стоя с внешней стороны, ясно слышал все пять или шесть звонков? Семь, восемь…

Отчаявшись, он принялся стучать в дверь — сначала руками, потом ногой, потом снова и снова нажимать на кнопку звонка и снова стучать. Вскоре открылась дверь — но не Сашина, а соседняя, и в проеме показалось недоумевающее и слегка возмущенное лицо пожилой женщины.

— Ты чего хулиганишь-то, дверь сломать хочешь?

Денис молчал, без всякого выражения гладя в лицо незнакомой женщины и не понимая — что он, собственно, должен сейчас сказать или сделать.

— Кого надо-то тебе? — снова спросила женщина, продолжая поглядывать на него с некоторой опаской, несмотря на то, что глаза «хулигана» выражали полную беспомощность и отчаяние.

— Мне Сашу, — наконец выдавил он из себя два слова и снова замолчал, теперь почему-то с некоторой надеждой гладя на свою неожиданную собеседницу.

— Так нет же никого, чего барабанишь-то. Нету Саши.

— Откуда вы знаете? Откуда вы знаете что ее нет? — голосом, срывающимся на крик, спросил он, заставив успокоившиеся было глаза женщины снова наполниться тревогой.

— Так если не открывает, значит нет, чего стучать-то, — проворчала она и добавила полушепотом: — Сумасшедший. Ты иди, а то я ведь… милицию могу вызвать.

Угроза, которая была рассчитана на то, чтобы напугать незнакомца и заставить его ретироваться, подействовала совершенно противоположным образом. Услышав слова «милицию вызвать», Денис подумал только об одном — у этой женщины есть телефон. Может быть, Саша в ванной, или на кухне. Может быть, шум воды помешал ей услышать звонки в дверь и его отчаянный стук. Но телефонный звонок она должна будет услышать!

— Дайте мне телефон, — он двинулся по направлению к открытой двери, и женщина, тут же испуганно встрепенувшись, захлопнула дверь перед его лицом. Отчаявшись, он уже занес руку для удара о железную поверхность двери, но рука его, застыв в воздухе, тут же безвольно и беспомощно опустилась. Конечно, если бы Саша была дома, она бы услышала. Эти звуки невозможно было не услышать, даже накрывшись с головой тремя подушками…

Через час дверь соседней квартиры снова открылась. Все та же пожилая женщина, сделав первый шаг, внезапно застыла, как вкопанная, снова увидев Дениса, сидящего прямо на бетонном полу, прислонившись спиной к Сашиной двери. Вскрикнув от неожиданности, она собиралась было снова скрыться за дверью, но, всмотревшись в его лицо, вдруг поняла, что никакой опасности ждать не следует. Перед ней сидел совершенно беспомощный, растерянный, почти раздавленный каким-то горем человек.

— Да что же это ты… На полу-то, на холодном, сидишь?

Денис не сразу понял, что женщина обращается к нему. Теперь она смотрела совсем без опаски, только с жалостью.

— Ну, поднимись, что же ты. Так и не пришла, Саша-то? — сочувственно спросила она.

Денис в ответ только покачал головой, продолжая оставаться на своем месте.

— Что ж, так и будешь ждать? А если она и не придет вовсе?

— Как это — не придет? — услышала она наконец его голос. А услышав, почему-то почувствовала, как затаившийся страх снова заполняет душу.

— Да вот так, не придет. Я же видела, как они с подружкой выходили… Часа два назад. Сумка у нее в руках была. Большая такая, дорожная, будто с вещами… Господи! Да что же это! Сумасшедший-то! — она отшатнулась, когда Денис, пролетая мимо, едва не задел ее плечом. — Сумасшедший, — повторила она, и, некоторое время постояв в раздумье, все же решила пойти по своим делам. Почти спустившись вниз, она снова услышала отчаянный

стук в дверь квартиры этажом выше: теперь Денис уже барабанил в дверь Федора, пытался достучаться, надеясь узнать, куда могли подеваться Саша с Кристиной, куда они пошли с большой дорожной сумкой, и прекрасно зная, что никто ему не откроет: Федор с Машкой еще на прошлой неделе уехали в Подмосковье к родственникам.

Потом он долго бродил по городу, почти так же, как накануне вечером, не замечая улиц, по которым идет, и людей, проходящих мимо. Купив в киоске таксокарту, несколько раз пытался дозвониться до Саши, потом звонил Кристине, снова Саше. Ни один телефон не отвечал, а мобильник почему-то находился «вне зоны действия сети»…

«Вне зоны действия сети» — где это, черт возьми? Уже тогда Денис понял, что и Саша теперь находится там, вне этой зоны, но все еще не хотел верить в неизбежное. Оставшиеся на карточке минуты он полностью истратил на эти звонки. «Вне зоны действия сети» — снова и снова, один и тот же голос, но Денис опять набирал номер, словно надеялся, что девушка-автомат наконец сжалится над ним и откроет ему секрет — где же она, эта «зона вне зоны»? Что она даст ему точный адрес, и Денис помчится туда и успеет… Успеет все исправить. Последний трехминутный блок таксокарты он истратил на то, чтобы снова услышать этот странный виртуальный голос, снова услышать те же самые слова.

Отшвырнув в сторону пластиковый прямоугольник, Денис попытался взять себя в руки: то, что телефон Кристины находился «вне зоны», еще ничего не означало. Саша не имеет ничего общего с мобильником своей подруги. Саша — сама по себе, она не могла никуда исчезнуть, испариться, она еще вчера была здесь, он видел ее. Возможно, она просто ушла в магазин. Она не может не вернуться. Денис пытался внушить себе спокойствие, но в сознании так и не смолкало: аппарат абонента находится вне зоны…

Да какой, к черту, магазин? До магазинов ли ей сейчас? И кто, интересно, ходит в магазин с большой дорожной сумкой? Но, в таком случае…

До самого позднего вечера он стоял в подъезде возле Сашиной квартиры. Крохотное окошко напротив уже давно почернело, редко проходящие жильцы подъезда бросали на него недоумевающие взгляды, а он все стоял, как будто у него не было сил для того, чтобы сделать хоть одно движение. Все та же сердобольная пожилая женщина снова заговорила с ним, опять увидев его в дверной глазок стоящим на лестничной площадке.

— Ну, сколько же ты будешь здесь стоять? Иди! — в голосе ее странно смешалась жалость и жесткость.

— Куда? — спросил он вслух после того, как, мысленно задав себе тот же вопрос, не смог найти на него ответа.

— Домой иди. Дом-то есть у тебя?

В тот момент он почему-то вспомнил про Жанну и почувствовал, что боится снова увидеть ее у себя дома. Хотя было бы глупо думать, что Жанна станет ждать его столько времени.

— Иди, — повторила женщина, — время уже почти двенадцать ночи. Ну, сколько можно здесь стоять. Ты иди, а Саше, если она появится, я передам, что ты приходил. Звать-то тебя как?

— Денис.

— Ты иди, Денис. А я Саше передам. Обязательно передам.

Она облегченно вздохнула, увидев, что на этот раз он совершенно безропотно ее послушался, сделал шаг, потом второй, третий… Услышав, как захлопнулась внизу дверь подъезда, она тоже захлопнула дверь и долго стояла в задумчивости, вспоминая что-то из своей молодости.

Выйдя на улицу, Денис долго стоял на месте, пытаясь собраться с мыслями и понять, что делать дальше. Черная, освещенная лишь редкими вспышками городских фонарей, безветренная и тихая ночь, окружая его со всех сторон, словно держала в ловушке. Ему хотелось вырваться — к свету, и внезапно увидев свет где-то вдалеке, он бросился к нему почти бегом, не совсем отчетливо понимая, куда и зачем так торопится. Мерцающий желто-красный свет оказался неоновой вывеской ночного бара. Переступив порог, Денис окунулся в нереальную смесь звуков и запахов. Проходя мимо людей, сидящих за столиками, он словно и не видел их. Ни одного лица, ни одного взгляда. С самого детства посвятив себя спорту, Денис только понаслышке знал о том, что горе можно «заливать» водкой. Выпив пятую или шестую рюмку подряд, он практически с этим согласился…

Едва держась на ногах, он все же вернулся домой в пятом часу утра. Там его почему-то снова встретила Жанна. Она что-то говорила про ключи, про незапертую дверь, как-то сбивчиво и непонятно. Жанна уложила его в постель, напоила горячим чаем, укрыла теплым пледом… Засыпая, он чувствовал, как Жанна, слегка касаясь, перебирает пальцами его волосы. Она что-то шептала — он слышал слова, но совсем не понимал их смысла.

Почти четыре недели, прошедшие с того дня, слились воедино. Не было ни дня, ни ночи — ничего и никого вокруг. Несколько раз приходила мама — но Денис почти не понимал, что она ему говорит, и прогонял ее. Несколько раз звонил старший тренер — но каждый раз Дениса или не было дома, или он спал, мертвецки пьяный, и разбудить его было невозможно. Отчаявшись дозвониться, двое из руководства команды пришли домой и застали Дениса в состоянии совершено невменяемом. Он узнал о том, что его исключили из команды, на второй неделе своего запоя. Узнал — и тут же забыл, потому что та, другая боль, была намного сильнее — это ее он все пытался заглушить, «залить», задушить внутри себя. Иногда с ним случались вспышки ярости, и если в такой момент Жанна бывала рядом, то ей очень сильно доставалось. Впрочем, Жанна почему-то всегда была рядом. В редкие минуты ясности ума Денис пытался прояснить этот вопрос, но она только смотрела на него грустными и умоляющими глазами: «Прошу тебя, Денис. Сколько можно. Остановись. Ты же не выдержишь, это невозможно выдержать…» Два или три раза Жанна практически приносила его домой на себе из близлежащего бара. Жанна клала на голову мокрые тряпки, заваривала крепкий чай, накрывала одеялом, когда он дрожал. Жанна ставила возле кровати эмалированный таз, если в том была необходимость, и сидела рядом с полотенцем в руках, гладила по голове, что-то тихо шептала.

Но, главное — Жанна играла с ним в его игру. Игру, которую придумал Денис. Ту игру, которая со временем стала для него важнее всего остального. Правила были простыми, соблюдать их было легко, а не соблюдать — невозможно. Игра началась спустя несколько дней после того дня, как исчезла Саша. Вернувшись домой посреди ночи, снова еле держась на ногах, он упал на постель, не раздеваясь, даже не снимая ботинок, и стал думать о Саше. Он всегда так делал — ложился на кровать и думал о Саше. Боль под воздействие алкоголя почти исчезала, мысли текли плавно, размеренно, словно обволакивая сознание нежной массой, притупляющей боль. Жанна, кажется, опять была где-то рядом, но он забывал о ней почти сразу, как только она исчезала из поля его зрения. Он думал о Саше, и вдруг ему показалось, что Саша прикоснулась к нему.

Это было так странно, так неожиданно. Он вздрогнул и тихо произнес вслух ее имя:

«Саша…»

«Я здесь, — ответила она тихим шепотом, — здесь, с тобой…» И снова прикоснулась тонкими и нежными пальцами к его щеке.

«Саша…» — повторил он и в тот же момент сделал то, чего делать было нельзя. Но тогда Денис еще не знал этого первого и самого главного правила игры: нельзя открывать глаза. Он просто не знал об этом, иначе ни за что в жизни не открыл бы. А, открыв и увидев Жанну, отшатнулся. Он уже набрал воздух в легкие, чтобы извергнуть тысячу проклятий в адрес Жанны, но она, порывисто потянувшись к нему, положила ладонь на лицо так, что он больше уже не мог ее видеть. А потом снова, нежно, едва ощутимо, прикоснулась к щеке — теперь губами, и тихо прошептала:

«Я здесь. Здесь, с тобой…»

«Саша?» — спросил он, все еще не веря своим вернувшимся ощущениям, и тут же услышал:

«Саша. Конечно, Саша…»

Та, самая первая игра, длилась долго, почти бесконечно. И Денис был почти что счастлив. Он почти поверил в то, что Саша к нему вернулась, снова дала ему возможность любить себя, только не разрешала смотреть — наверное, все еще опасаясь, что Денис испугается ее шрамов. «Глупая, — шептал он, целуя ее, — какая же ты глупая. Эти шрамы не имеют никакого значения…» И все же не открывал глаза, опасаясь, что Саша снова исчезнет. А вдруг она больше не появится, рассердившись на него за то, что он нарушил правила?..

После этого игра на долгое время стала для него главной целью существования. Просыпаясь по утрам с головной болью и стараясь не думать о том, что было ночью, он долго лежал в постели, пытаясь воззвать к собственному разуму. Нужно было остановиться, оборвать этот замкнутый круг, попытаться снова начать жить. Но в этот момент перед глазами возникала Жанна — заботливое лицо, вчерашняя улыбка, кофе на подносе. «Начать жить — с ней?» — думал Денис и чувствовал, как по коже пробегала стайка мурашек. В одно такое утро он не выдержал, вскочил с потели, опрокинул поднос. Коричневая лужица быстро впиталась в ковер, оставив на нем нечеткие границы завоеванной территории.

«Уходи, — рявкнул он, — что ты здесь делаешь? Кто тебя звал, кто просил приносить кофе? Какого черта ты поселилась в моем доме, не спросив моего согласия? Неужели ты не понимаешь, что не нужна мне? Уходи сейчас же, слышишь! Чтобы духу твоего…»

Он говорил еще что-то, кричал до хрипоты в голосе, и замолчал наконец только в тот момент, когда за Жанной захлопнулась дверь. В наступившей тишине было слышно только, как перепрыгивает с одного деления на другое секундная стрелка часов. Денис принялся считать эти убегающие секунды, надеясь на то, что сможет успокоиться. На самом деле, вскоре он почувствовал некоторое облегчение, даже вздохнул свободно, осознав наконец, что Жанна ушла. Что ее здесь не будет, никогда больше не будет, и ему пора начинать ту самую новую жизнь, о которой он в последнее время так настойчиво думает. Пора — уже сегодня, сейчас…

Но, как выяснилось, он и понятия не имеет о том, что это такое — начинать новую жизнь. Как ее начинать, с чего? Спазмы сосудов в голове не давали сосредоточиться. Ему нужна была чья-то помощь. Первые несколько шагов невозможно было сделать, ни на что не опираясь. Он позвонил Федору, смутно вспоминая, что в последний раз, когда тот приходил, он просто выставил его за дверь, не желая слушать нравоучений. Федор оказался на месте, о прошлых обидах не вспоминал и обещал прийти вечером, очень обрадовавшись тому, что «та рыжая девка» больше у Дениса не проживает. Федор обещал прийти вечером — но до вечера еще оставалась целая пропасть времени, которое нужно было чем-то заполнить, отрезок жизни, который нужно было как-то прожить…

Он вышел из дома, решив прогуляться, освежить голову. Но на улице стало еще хуже — настолько контрастным показался ему солнечный и прозрачный осенний день по отношению к черной пустоте, которая зияла внутри. Он просто не мог находиться на улице, несмотря на то, что морозный воздух по крайней мере освежал голову. Осень постепенно сдавала свои позиции, медленно и тихо таяла, покоряясь грядущему царствию зимы. «Осень заканчивается, — подумал Денис, — интересно, какое сегодня число?» Он остановился и, приподняв манжет куртки, взглянул на табло электронных часов. В уголке светились две цифры: «15.11». Пятнадцатое ноября… Суббота. Смутная мысль, промелькнувшая в сознании, сначала показалась ему не слишком важной. Он никак не мог поймать ее, расшифровать, чувствуя, что ему требуется помощь. И эта помощь пришла неожиданно: память снова сделала широкий жест, подарив ему Сашин голос, голос-воспоминание, так ясно и отчетливо прозвучавший, что Денис даже оглянулся вокруг, надеясь увидеть ее где-то поблизости. «Ну, пойдем же, какая разница, месяц и четыре дня…» Пятнадцатое ноября — как раз в этот день они должны были пожениться.

Ему вдруг стало холодно — порыв внезапно налетевшего ветра словно ледяной водой окатил тело. Захотелось тепла, захотелось согреться и снова — забыть, не думать о том, чему не суждено было сбыться. В ближайшем магазине он, пряча взгляд от уже знакомой продавщицы, почти не глядя, купил бутылку водки и, съежившись, подняв воротник, зашагал домой. Холод, как преданный пес, бежал за ним следом, не отпуская ни на шаг. Начинало казаться, что он не дойдет до дома, застынет, замерзнет посреди улицы и расколется на мелкие кусочки под напором продолжающего крепчать ветра. Даже не оглядываясь по сторонам и не замечая проходящих людей, он достал из-за пазухи бутылку с прозрачной жидкостью, поспешно отвинтил золотистую крышку… Горячий, обжигающий поток, спустившись вниз по пищеводу, обдал волной ласкового тепла. Потом еще и еще… Он сглотнул подступающий к горлу комок тошноты, широко вдохнул морозный воздух и, снова спрятав бутылку, пошел домой, больше не ощущая холода, с возрастающим облегчением чувствуя, как мысли его постепенно рассеиваются, память становится доброй и дряблой, острые углы сглаживаются и расплываются…

Дома, в холодильнике, стояла еще одна початая бутылка. Он допил и ее, но уже ближе к вечеру, когда короткий ноябрьский день, прошедший, как в лихорадке, полностью сдал свои позиции. Увидев в окне черную непрозрачную пелену, он опустился на кровать, полностью обессилевший, и снова, по привычке, стал думать о Саше. Закрыв глаза, он ждал, когда она придет, прикоснется к нему — в тот момент это прикосновение было необходимо ему, как воздух. Даже больше, чем воздух. Но Саша не приходила. Она была где-то в его памяти, далеко, почти неразличима. Он звал ее, но она продолжала оставаться равнодушной, молча смотрела на него и как будто не видела.

— Саша, — шептал он сквозь пьяные слезы, — Саша…

А потом, совсем отчаявшись, вскочил с постели, схватил телефонную трубку. Память подсказала простой набор цифр — две двойки, четыре девятки…

— Жанна! Прошу тебя, вернись. Ты мне нужна. Я не смогу, не смогу без тебя! Пожалуйста, вернись! Поиграй… Поиграй со мной, Жанна…

Федор смог прийти только поздним вечером — спустя около часа после того, как Жанна вернулась к Денису. Но сколько ни звонил в дверь, ответа так и не получил. Поняв по доносившимся из квартиры приглушенным звукам, что приятель его передумал, Федор, выругавшись, пнул дверь ногой и, повернувшись, быстрыми и широкими шагами пошел обратно.

Потом, позже, Денис часто раздумывал над тем, когда же произошло то, что произошло. Когда эта игра перестала быть игрой. Когда он перестал называть Жанну Сашей, когда он впервые назвал Жанну — Жанной. Он не мог вспомнить точно, не мог уловить момент этого перехода игры в простую повседневность. В тот период, когда ему оказывалась наркологическая помощь, когда тело время от времени скручивалось от судорог, а в висках стучало так, как бьются обломки весеннего града о стекло, Жанна даже не пыталась сблизиться с ним. Она была кем угодно — матерью, сестрой, сиделкой, но только не любовницей. Наверное, именно тогда он осознал и в какой-то степени примирился с мыслью о том, что Жанна — это Жанна, что Жанна всегда рядом и в ее присутствии нет ничего странного и неестественного. Казалось, Жанна жила здесь всегда. Она оказывалась поблизости в нужный момент и соблюдала дистанцию в то время, когда это было нужно. Она покупала продукты, готовила еду, убиралась в квартире, о чем-то беседовала на кухне с его мамой, отвечала на редкие телефонные звонки. Она была всегда вежлива, предупредительна и ласкова. Она, казалось, ничего не требовала и даже не ждала от Дениса. Он привык к ней, как привыкает животное к своему хозяину, и смирился с мыслью о том, что хозяев, как и родителей, не выбирают. Даже спустя пять лет он, ни минуты не сомневаясь в том, что именно Жанна помогла ему тогда выйти из запоя, испытывал к ней чувство благодарности. В тот самый день, когда он позвонил ей и попросило вернуться, Жанна взяла ситуацию под контроль. Она просто перестала бояться, поняв, что теперь уже точно сможет удержать Дениса. А, перестав бояться, стала действовать более активно — ведь ей нужен был прежний, нормальный Денис, а не этот слезливый забулдыга, в которого он превращался на ее глазах. Дальше терпеть уже было бессмысленно, нужно было начинать новый этап «военных» действий. И первым ее активным действием стал вызов бригады наркологов. Несколько дней ей приходилось очень тяжело, но потом, по мере его выздоровления, Жанна стала все чаще улыбаться и все чаще ловить на себе его благодарные взгляды. Она почти верила, что все у них наладится, все будет хорошо…И даже Денис почти поверил в это.

Узнав от Федора о том, что Саша уехала из города, а Кристина теперь живет в ее квартире, он почти ничего не почувствовал. В принципе, он еще тогда, в самый первый день, в третий или четвертый раз нажимая на кнопку дверного звонка, знал это. Мысль о том, чтобы разыскать ее, постоянно крутилась в голове, однако он чувствовал, что пока не готов к этому. К тому же, по словам того же Федора, Кристина напрочь отказывалась отвечать на вопрос о том, где именно теперь живет Саша. Конечно, можно было поговорить с Кристиной, вымолить у нее на коленях новый адрес подруги, но после «черной» полосы жизни Денису необходимо было время, чтобы прийти в себя, разобраться в своей жизни, в себе самом. К тому же теперь, после всего пережитого, он не мог так просто выгнать Жанну. Все шло, как шло. Оправившись, Денис начал ходить на стадион, почти целый день проводя на беговой дорожке и на футбольном поле. Старший тренер, нахмурив брови, смутно обещал, что подумает о его восстановлении в команде, однако не раньше, чем через год. На этот год Денис устроился работать тренером в детскую футбольную секцию. Времени на то, чтобы о чем-то думать, не оставалось. Возвращаясь домой, он почти падал на постель, туда же Жанна приносила ему поздний ужин, убирала тарелки и ложилась рядом — смотреть телевизор. Он засыпал, а она укрывала его, выключала телевизор, ставила будильник и тоже ложилась спать, смешивая свое дыхание с его дыханием.

Дни шли за днями. Только однажды неожиданный эпизод едва не заставил его снова сорваться. В тот день он случайно увидел Кристину.

Они шли по улице вдвоем с Жанной. Было воскресенье — редкий день, когда Денису после утренней пробежки и двухчасовой тренировки на поле не нужно было никуда идти. Они решили пройтись по продуктовым магазинам, чтобы прикупить продуктов на неделю. Они шли, и Денис о чем-то рассказывал Жанне — она всегда внимательно его слушала, это было редкое и неоценимое качество Жанны — она умела прекрасно слушать, давая человеку понять, что его слова ей интересны. Денис о чем-то рассказывал Жанне — и вдруг замолчал, оборвав фразу недосказанной, различив в толпе прохожих знакомые глаза. Он едва успел подумать о том, что это была Кристина, как видение тут же исчезло, заставив его на миг усомниться в том, что ему это не почудилось.

— Денис, — Жанна вопросительно подняла брови, — что-то случилось?

— Нет, — неуверенно произнес он, — ничего не случилось. Просто мне показалось…

Кристины нигде не было. Денис подумал было, что это была просто похожая девушка, но в тот же миг понял, что он ошибается. Возможно, просто почувствовал напряжение во взгляде, направленное на него, напряжение и даже злость, которых никак не могло бы быть во взгляде постороннего человека. Только в этот момент до него дошло, что Кристина увидела его вдвоем с Жанной. Возможно, теперь это не имело никакого значения, но в тот момент Денису стало по-настоящему жутко. За какие-то доли секунды, в течение которых глаза Кристины находились в его поле зрения, он успел прокрутить в голове тысячи мыслей. Они пронеслись, как осколки горной породы несутся с вершин во время оползня, порождая целый поток чувств, несущийся следом. «Этого не может быть, — подумал он, в тот же момент опровергая собственное утверждение, — а, собственно, почему? Почему бы ей не оказаться в это же время в этом же месте, не пойти в тот самый магазин, в котором половина города отоваривается продуктами?»

— Денис, — Жанна потянула его за рукав, — ну пойдем же. Что ты застыл, как каменный? С тобой все в порядке?

Рассеяно оглянувшись на Жанну, Денис внезапно снова почувствовал раздражение — то самое раздражение, которое зародилось в душе еще в первый день пребывания Жанны у него дома. Он смотрел на Жанну и не понимал — почему она рядом, почему он идет с ней вместе покупать продукты, почему он о чем-то разговаривает с ней, обращается к ней, слушает ее? У него возникло желание снова, как в первый день, спросить у нее: Жанна? Что ты здесь делаешь? Словно и не было этих долгих совместно прожитых недель — как будто вчера он сидел на бетонном полу возле Сашиной двери, сходя с ума от собственного бессилия…

В тот день, как ни старался, он так и не смог избавиться от воспоминаний. Жанна, словно почувствовав, что Дениса лучше не трогать, почти весь день провела на кухне, не подходила, ни о чем его не спрашивала. А он сидел возле телевизора, переключая каналы с одного на другой, и пытался понять, что же ему нужно делать. Нужно было что-то сделать, что-то предпринять, дать выход накопившимся в душе чувствам. Представляя себе, что могла подумать Кристина, увидев его вдвоем с Жанной, он злился — и на себя, и на Жанну, и на Кристину, которая, конечно же, все истолковала не правильно, не так, как есть на самом деле. Он не знал, суждено ли ему еще когда-нибудь в жизни встретиться с Сашей, суждено ли им быть вместе — в глубине души даже смирился с тем, что это не угодно судьбе. И все же было невыносимо сознавать, что спустя столь недолгое время после их трагического расставания она узнает про Жанну.

Несколько раз он собирался звонить Кристине, уже поднимался с дивана, но в тот же момент понимал, что в присутствии Жанны, даже запершись в комнате, сделать этого не сможет. К тому же, набрав номер, что он скажет? Начнет оправдываться перед Кристиной, что Жанна для него ничего не значит? Что Жанна всего лишь случайный эпизод в его жизни, островок в огромном бушующем море, который он использует только как возможность отдохнуть от долгого изнурительного плавания? Что скоро, совсем скоро, он, набравшись сил, снова поплывет? Вот только — когда?

Когда? Он мучительно раздумывал над этим вопросом, пытаясь найти какие-то оправдания собственной пассивности. Конечно, Саша сама приняла решение уехать из города. Денис чувствовал, догадывался о том, что она уехала не только от него, но и от своего прошлого, от тяжелых воспоминаний. Она уехала, потому что он обидел ее своим молчанием в тот ужасный вечер их последней встречи, оскорбил ужасом, промелькнувшим в глазах при взгляде на ее лицо. И все же, почему, по какой причине он решил, что все ушло безвозвратно? Что ничего нельзя исправить? В голове промелькнула одна емкая мысль, которая все объясняла и ставила на свои места: Жанна. Но ведь Жанна для него… Все начиналось сначала. Поняв, что мысли его образуют замкнутый круг, Денис отчаянно отшвырнул от себя пульт телевизора, и, поднявшись, твердо решил подчиниться собственному импульсу. Нужно пойти к Кристине — сейчас. Поговорить с ней, все объяснить — пусть она его не поймет, пусть не поверит, не важно. Нужно пойти к Кристине, узнать Сашин адрес, и…

В этот момент в комнате появилась Жанна. Она вошла, как обычно, тихо, словно мышка, присела на краешек кресла и устремила задумчивый взгляд на Дениса. Он едва не зарычал, увидев ее.

— Чего тебе? — грубо спросил он, чувствуя, что сейчас снова сорвется, начнет кричать на нее и подавляя настойчивые мысли о том, что Жанна, собственно, перед ним ни в чем не виновата. В сложившейся ситуации виноват он сам, только он один и больше никто.

— Послушай, я же вижу… Что-то с тобой творится.

— Что со мной творится? Поставь диагноз! Только с каких это пор у тебя обнаружились способности психолога?

— Денис, я же не железная. Я ведь тоже человек, и у меня… У меня тоже могут быть какие-то чувства, ты так не считаешь?

— Какие чувства, Жанна? О чем ты говоришь? — он с трудом подавил усмешку.

— О чувствах, — тихо, но настойчиво повторила она. — Как ты думаешь, почему я здесь?

— Почему ты здесь? — повторил он, словно не понимая смысла вопроса, который сам задавал себе уже сто раз, но так и не находил на него ответа. — На самом деле, Жанна, почему ты здесь?

— А почему бы тебе самому не попытаться ответить на этот вопрос, Денис? Неужели это так просто — понять? Ты ведь знаешь, я не из общества Красного Креста, я вообще ни к каким благотворительным организациям не отношусь. И в отряде по спасению утопающих тоже не числюсь, и…

— Что ты несешь? — оборвал он Жанну, совершенно взбешенный ее неизвестно откуда взявшимся сарказмом.

— Или ты думаешь, — продолжала она, — что я испытываю огромное наслаждение, находясь рядом с человеком, которой только и делает, что скорбит о своей потерянной любви? Что я совсем не чувствую унижения, понимая, что ты меня просто используешь? От того, что, ложась со мной в постель, целуя меня, ты думаешь о другой и представляешь себе — ее, другую?

— Жанна! — Денис просто опешил. Ему всегда казалось, что между ними существует негласный договор, святой договор, запрещающий вспоминать то время, когда они «играли»… Это был удар ниже пояса.

— Что — Жанна? — в ее глаза блестели слезы, но голос был по-прежнему тихим. Еще ни разу еще Жанна не позволяла себе повышать голос в присутствии Дениса, не случилось этого и теперь. — Неужели ты не понимаешь, что я ни за что в жизни, ни одного дня, ни минуты не стала бы всего этого терпеть, если бы… Если бы тебя не любила!

Денис был просто ошарашен этими словами. Это казалось невозможным и диким, но, услышав ее слова, он вдруг понял, что она ему не врет. На самом деле, ни один нормальный человек не стал бы терпеть всего того, что вытерпела Жанна за это время, если бы… Но мысль о том, что Жанна, вечно покорная, тихая, почти незаметная Жанна, которая так часто казалась ему всего лишь привычной деталью интерьера — может просто любить его, испытывать к нему чувство, вполне естественное для женщины по отношению к мужчине… Эта мысль почему-то никогда не приходила ему в голову. Он просто представить себе не мог, что его можно любить. И теперь, в считанные минуты прокрутив в голове прошедшие дни их совместной жизни — свои пьяные недели, мучительный период выздоровления, постоянные мысли о Саше, которые он и не пытался скрыть от Жанны — представив все это, он снова подумал, что его нельзя любить. Это невозможно, нереально, это просто глупо, и тем не менее…

В тот момент, взглянув на Жанну, он увидел в ее глазах что-то такое, чего никогда не видел, или просто не замечал раньше.

— Меня нельзя любить, — выдавил он изменившимся голосом. — Ты ошибаешься. Ты все придумала, Жанна…

Ему было искренне жаль ее. Он был растерян от того, что все так получилось, что эта сумасшедшая, совсем молоденькая девчонка влюбилась в него, не спросив у него разрешения. Он был для нее совсем старик — дело было не в возрасте, а в пережитом. Она не могла, просто не имела права этого не увидеть…

— Жанна…

Он хотел сказать ей все, о чем только что подумал, но она, внезапно сорвавшись со своего места, подлетела к нему, поднялась на цыпочки и крепко обхватив руками за шею, спрятала лицо у него на груди.

— Прости меня. Прости меня пожалуйста, Денис, — горячо шептала она, не поднимая лица. — Я виновата перед тобой…

— О чем ты, Жанна? — он стоял, не двигаясь, руки висели, как плети — даже обнять Жанну, прижать к себе, просто прикоснуться — не было сил.

— Прости меня, — снова повторила она. — Наверное, я на самом деле глупая, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу, просто не могу без тебя жить…

В тот момент он даже представить себе не мог, что каждое свое слово, каждый вздох Жанна просчитала заранее — впрочем, как и любое свое действие, прокрутила в голове и проанализировала все возможные ходы и выходы из этого лабиринта. Он не понимал, за что она просит прощения, жалел ее и злился на себя.

— Я тебе не сказала. Тогда, в тот день… — Жанна разомкнула руки и как-то неловко, по детски вытерла слезы рукавом. Потом отступила на несколько шагов и снова опустилась в кресло. — В тот день, в первый день, когда ты спал, к тебе приходила… девушка.

— Когда я спал… Девушка? — повторил Денис, словно не понимая смысла сказанных слов.

— Да, в тот день… Прости меня, Денис. Я…

— Какая? Какая девушка, Жанна? О ком ты говоришь? — теперь, осознав, что имеет в виду Жанна, Денис начал понимать, насколько важны для него ее слова.

— Девушка, — снова повторила Жанна, как будто ей нечего было добавить.

— Да какая, черт возьми, девушка? Какая она была, Жанна? Что она сказала? — Денис бесился от того, что она его не понимает.

— Она была…

— Какое у нее было лицо? — не выдержав затянувшейся паузы, снова сорвался Денис. — Лицо, скажи, какое у нее было лицо? Ты что-нибудь заметила?

— Лицо? Обыкновенное лицо… Ну, серые глаза. Я ничего не заметила, — растерянно проговорила Жанна, впервые за долгое время начиная чувствовать, что ситуация уходит из под контроля: она не понимала смысл заданного вопроса, но догадывалась, что ее ответ имеет огромное значение для Дениса.

— Обыкновенное лицо, — повторил Денис, пытаясь взять себя в руки. — Серые глаза. Ничего не заметила. Значит… Что она сказала?

— Она хотела тебя видеть, но ты спал… Я не стала тебя будить. Но не потому, что не хотела будить, — Жанна говорила сбивчиво, невнятно, не глядя в глаза. — Я просто… Я нарочно. Я нарочно не стала тебя будить, а она больше ничего не сказала, ушла. Я нарочно. Прости меня, пожалуйста…

— Жанна, — простонал Денис и бессильно рухнул на диван, — Жанна…

Он просто задыхался от собственной беспомощности. Теперь, после того, что он узнал от Жанны, совершенно бессмысленным казалось идти к Кристине и пытаться убедить ее в том, что Жанна — «всего лишь островок». Она сама, своими глазами уже два раза видела Жанну, и сегодняшняя встреча стала для нее, наверное, только еще одним доказательством… Возможно, именно в этом и крылась причина поспешного Сашиного отъезда? Он зажмурил глаза: ему хотелось убить Жанну, задушить, разорвать на части.

— Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что поступила гадко. Прости, если сможешь…

Он обернулся на звук ее голоса, чувствуя, что сейчас не выдержит, набросится на нее, ударит. Жанна сидела, низко опустив голову, стиснув колени, сцепив в замок побелевшие пальцы. Потом она подняла на него глаза, припухшие и покрасневшие от слез:

— Я, наверное, просто сошла с ума… Я так хотела удержать тебя. Так хотела быть с тобой. Так хотела… И сейчас — хочу. Больше всего на свете хочу быть рядом с тобой. Прости меня, пожалуйста…

Отвернувшись к стене, он с трудом подавил стон, почти сорвавшийся с губ. Наверное, именно в тот момент он и сдался окончательно, как-то по-особенному остро ощутив полную бессмысленность прошлого, настоящего и будущего.

После четвертой распитой на двоих бутылки пива разговор снова вернулся к той же теме. Федор, по-стариковски крякнув, вылил остатки пива в свой бокал, отодрал кусок от спинки сушеной воблы и задумчиво произнес:

— Странные они все-таки существа, женщины. Приходят, когда их не зовешь, уходят, когда их никто не гонит. Как кошки — гуляю сами по себе.

Денис почувствовал двусмысленность интонации и сразу догадался, о чем говорит Федор:

— Ты все не веришь! Но ведь на самом деле, так и было. Она пришла сама, и ушла — сама. Я ее не выгонял. По крайней мере, в тот вечер. Все было нормально, тихо, спокойно. Буднично так, знаешь. А она собрала свои вещи и ушла.

— И ничего не сказала? — Федор с недоверием смотрел на приятеля. Ему почему-то до сих пор не верилось, что эта «кошка», так цепко ухватившая Дениса своими коготками, в один прекрасный момент просто сдалась без боя. Отношения у Федора и Жанны не сложились с первого дня встречи — оба чувствовали взаимную неприязнь, оба словно вели негласную борьбу за Дениса. Федора в создавшейся ситуации больше всего бесила мысль о том, что эту борьбу он проигрывает — одно сражение за другим.

— Сказала. Сказала, что она устала. И попрощалась. Знаешь, она, наверное, на самом деле устала от моих бесконечных приступов тоски, от моего равнодушия. Да что это ты сегодня, Федор, все об этом? Я же тебе уже рассказывал, как она ушла. Почему ты сегодня так настойчиво о ней вспоминаешь?

— А потому что я ее видел, — с видимым нежеланием Федор все же ответил на вопрос.

— Видел? — равнодушно спросил Денис, чувствуя, что внутри него ничто не шевельнулось при этих словах. Ничего другого и не следовало ожидать — она ушла из его жизни в тот момент, когда ушла из его квартиры. Собственно, в его жизни, наверное, так и не нашлось места для Жанны. Поэтому она и ушла, спустя год отчаянной борьбы поняв простую истину — насильно мил не будешь.

— Видел, — кивнул Федор. — Я по улице шел, машина к обочине свернула… Шикарный такой «джип». И выпорхнула из него — твоя птичка. Я ее сразу узнал, она и не изменилась почти за эти четыре года. Такая же… И мужичонка ведет ее под ручку — бережно так, знаешь… Лысый такой, лет под пятьдесят.

Денис от души рассмеялся:

— Эх, Жанна! Лысый, говоришь, лет под пятьдесят? Да это Аркаша.

— То есть? — не понял Федор. — Ты его тоже знаешь?

— Так, заочно. В последние несколько месяцев ей, видать, совсем тяжело со мной стало. Мне иногда, Федор, жалко ее бывает. Сколько она со мной мучалась, и в результате только и получила, что год жизни с бесчувственным бревном. Вот она мне тогда и рассказала про этого Аркашу, — Денис усмехнулся, — даже про его лысину. Не знаю, может, ревность во мне хотела разбудить? Да только откуда ревность возьмется, если нет любви?

— Так она что, — не понял Федор, — на два фронта работала? Многостаночница?

— Не знаю, — Денис пожал плечами, — мне это не интересно было. Но не думаю, что на два фронта. Это она в минуты отчаяния все твердила, что уйдет от меня к этому Аркаше, что он ее безумно любит и все ей простит. Так и вышло, оказывается — простил.

— Эх и стерва, — Федор, допив последний глоток из бокала, принялся открывать очередную бутылку пива. — Ведь целый год кровь из тебя пила, а?

— Да никакой крови она из меня не пила, Федор. Она со мной носилась, как с маленьким ребенком, чуть ли не сопли мне вытирала. Сколько ты можешь на нее злиться? Ничего плохого она мне не сделала. А если что и было плохое — не ее вина.

— Наверное, — вздохнул Федор. — Только глаза у нее колючие были. И не могу я ей простить… Тот вечер.

— Какой вечер? — не понял Денис.

— Тот самый, когда я стоял под дверью, как дурак. Думал, что меня здесь ждут, а оказалось, что вам и не до меня было… Вы любовью, так сказать, занимались… Да ладно, дело прошлое, чего вспоминать. Только жалко…

Федор не договорил. Подняв бокал, он запрокинул голову и залпом осушил его.

— Жалко у пчелки, дядя Федор, — Денис, словно заразившись, тут же последовал его примеру.

— Ты много-то не пей, — с опаской произнес Федор, увидев, что бокал Дениса так быстро опустел.

Денис в ответ только рассмеялся.

— Ну вот, единственный раз ушел в запой — ты думаешь, я теперь на всю оставшуюся жизнь алкоголик?

— Алкоголизм, к твоему сведению, неизлечим. Так что ты уж контролируй!

— Ладно, — Денис махнул рукой. — Так чего тебе жалко, скажи?

— Чего жалко? — Федор на мгновения опустил захмелевшие глаза и подумал о том, что если бы не пиво, то, наверное, никогда не сказал бы Денису того, что собирался сказать сейчас.

— Я понимаю, что не стоит об этом говорить. Глупо, столько времени прошло. Только уж больно красивая у вас была любовь с Сашей. Такая, знаешь, возвышенная… Жалко.

— Жалко, — повторил Денис, не замечая что пальцы его, сжимая бокал, побелели. — Но ты ведь знаешь… Не хуже меня все знаешь. Слишком поздно. Я опоздал, дядя Федор. Я сделал все, что мог, но было уже поздно. Жизнь не стоит на месте. А я-то, дурак, думал, что она меня ждать будет. Помнишь, в то утро, когда я к тебе зашел — от Саши? Вернее, от Кристины…В грязных кроссовках, помнишь? Тогда-то я и понял, что она на месте не стоит. Если бы раньше…

Федор кивнул. Конечно, он помнил это утро, и прекрасно понимал, что к сказанному больше добавить нечего.

После того памятного разговора Жанна сильно опасалась, что Денис опять начнет пить. В тот вечер, когда она, выплеснув свои чувства, рассказала Денису про Кристину, у него были почти такие же глаза, такой же взгляд, который так напугал ее несколько недель назад. Она тысячу раз пожалела о своем признании, но вместе с тем все то же «чутье», работающее безотказно, подсказывало ей, что она все сделал так, как надо. Накануне она успела заметить Кристину в толпе еще прежде, чем ее увидел Денис. Его реакция на эту встречу, в общем-то, не стала для нее неожиданность — все чувства Дениса были, как на ладони, и она очень сильно испугалась, что эта единственная случайная встреча может в один миг перевернуть и разрушить все то, что создавалось с таким трудом. Жанна понимала: необходимо что-то предпринять, что-то натворить, сделать какой-то резкий шаг, который бы заставил Дениса хоть на время обратить на нее более пристально внимание. И все-таки, она никак не ожидала, что ее рассказ произведет на Дениса настолько шокирующее действие. Уже тогда, в первые, самые сложные недели их совместной жизни Жанна начинала задумываться над тем, правильный ли выбор она сделала, решив бороться за Дениса до конца. Каков будет итог этой борьбы? Она до сих пор не могла этого предсказать. Уже тогда у нее рождались первые мысли о том, чтобы махнуть на все рукой и уйти, не рассчитывая даже на крошечную дольку счастья, которое она всеми силами пыталась украсть у той самой девушки Саши, имя которой до сих пор иногда срывалось с губ Дениса. Уже тогда она начинала думать о том, чтобы просто уйти, но прошел почти год, прежде чем Жанна наконец решилась на это, отчаявшись «достучаться» до Дениса.

Тогда она боялась, что спровоцировала новый запой. Но опасения ее оказались напрасными — на следующий день, проснувшись рано утром, Денис ушел на тренировку и пришел домой трезвый и уставший, как обычно. Поэтому она почти не расстроилась, узнав о том, что Денис взялся тренировать еще одну детскую футбольную команду, и теперь у него больше не будет тех немногих свободных часов, которые они проводили вместе. Жанна жила в квартире практически одна, с горькой усмешкой думая о том, что если бы речь шла только об обмене жилплощади, то ее собственная, теперь пустая, квартира, была бы намного предпочтительнее. Но, с другой стороны, понимая, что бесконечная работа и тренировки с утра до вечера для Дениса являются единственной отдушиной, не позволяющей сорваться, она терпеливо ждала, когда пройдет и этот период его жизни, когда он наконец успокоится, переболеет. Собственная выдержка и терпение ее иногда просто поражали. Наверное, она и правда очень сильно любила Дениса, если могла столько времени выдерживать его холодное равнодушие.

Как-то утром, проводив Дениса и собравшись позвонить подруге, она увидела на дисплее телефона незнакомый номер. Жанна не могла припомнить, чтобы вчера после вечернего звонка маме Денис звонил кому-то еще. И, тем не менее, звонок был. Может быть, он звонил по этому номеру, пока Жанна была в ванной? Поддавшись искушению, Жанна нажала на кнопку «повтор» и, затаив дыхание, принялась отсчитывать длинные гудки. Женский голос, низкий, чуть хрипловатый — она сразу его узнала. И все же, почти не задумываясь над тем, что делает, Жанна решила убедиться в собственных подозрениях.

— Здравствуйте, — стараясь придать голосу нейтральное выражение, произнесла она, — можно услышать Сашу?

— Сашу? Саша здесь давно не живет… А кто ее спрашивает?

Опустив трубку, Жанна задумчиво провела рукой во волосам. Она понимала только одно — что абсолютно ничего не понимает. Голос в телефонной трубке несомненно принадлежал той самой девушке, с которой ей однажды довелось общаться через порог квартиры Дениса. Но, оказывается, это была не Саша? Тогда кто же?

В тот вечер собственное любопытство и нетерпение едва не погубило ее — совсем запутавшись, она уже собиралась было начать разговор с Денисом, тот самый разговор, который расставил бы все точки над «i». Но, вовремя спохватившись, поняла, что ставить точку в этой истории еще рано. Не следует торопить события — время покажет, на чьей стороне победа…

Ни словом не обмолвившись с Денисом об этой истории, Жанна просто стала ждать. Не было ни одного дня, чтобы она не просматривала телефонный дисплей, тщательно контролируя каждый зафиксированный номер. Она словно чувствовала, что тот телефонный звонок не может быть единственным. Хотя бы потому, что время от времени продолжала ловить застывший взгляд Дениса, слышала его рассеянную речь даже в те дни, когда все было нормально, когда Денис был внимателен и даже ласков — дни, которые позже вспоминала как их лучшие дни.

Ее опасения подтвердились спустя почти два месяца, когда Жанна уже начинала забывать о той злополучной истории. В то утро у нее даже не было цели проверять номера — она почти забыла об этой своей «обязанности», просто собиралась позвонить все той же старой подруге. Сняла трубку — и в тот же момент почувствовала, как уходит почва из-под ног. Вчера… Значит, вчера, пока она бегала в магазин за хлебом, Денис снова звонил по этому номеру. Снова разговаривал с девушкой из своего прошлого…

Конечно, Жанна не могла знать о том, что Денис ни с кем не разговаривал. Он просто набирал номер и почти сразу вешал трубку — в тот момент, когда на том конце раздавался голос Кристины. Он и сам не знал, зачем звонит, зачем набирает Сашин номер. Не понимал, хочет ли поговорить с Кристиной, или звонит всего лишь для того, чтобы лишний раз убедиться — Саши больше нет. В той самой квартире, где они когда-то пили чай из одной чашки, где он впервые увидел портрет Марины Цветаевой, так похожей на Сашу — теперь там живет Кристина. Эти звонки были продиктованы импульсом — Денис никогда не пытался объяснить себе, зачем он это делает и почему, никогда не готовился к ним заранее. За пять минут до того, как брал в руки телефонную трубку, он еще не знал, что будет спустя эти пять минут.

Уже повесив трубку, Денис начинал ругать себя за мальчишество, за эти глупые звонки. После этих звонков он несколько дней не мог прийти в себя — воспоминания душили его, все валилось из рук, даже послушные всегда мышцы становились какими-то дряблыми. С трудом обретая душевное равновесие, он давал себе слово, что больше никогда не будет вести себя так глупо, но спустя какое-то время снова, подчинившись импульсу, брал в руки телефонную трубку, набирал номер, слушал голос Кристины и нажимал на рычаг. Он даже и представить себе не мог, как бесится Жанна, снова обнаруживая на дисплее знакомые цифры…

За прошедшие семь месяцев Жанна насчитала четыре телефонных разговора по тому злополучному номеру. Пятый по счету звонок окончательно вывел ее из себя. Она вдруг подумала о том, что потратила почти год своей жизни на то, чтобы заставить Дениса забыть о своем прошлом. И вот — получила очередное доказательство того, что потратила этот год зря. Она едва не расколола телефонную трубку, с грохотом ударившуюся о поверхность кухонного стола. Возможно, если бы спустя несколько минут Денис случайно не вернулся домой, позабыв какие-то нужные документы, Жанна и в этот раз молча проглотила бы очередную пилюлю. Возможно, не случилось бы ничего, что случилось потом. Но он вернулся.

Жанна стояла на кухне, прислонившись спиной к стене. Телефонная трубка валялась на столе, а у Жанны было очень бледное лицо. Денис прошел мимо, в комнату, бросив на ходу:

— Документы забыл.

— Документы забыл, — механически повторила Жанна и позвала его: — Денис!

Спустя пару минут он снова появился в поле ее зрения, снова прошел мимо, собираясь уже надеть куртку.

— Подожди немного. Я хотела у тебя спросить…

— Что? — рука застыла возле вешалки, в голосе сквозило нетерпение.

— До каких пор это будет продолжаться.

— Что будет продолжаться? — в этот момент он уже отметил, что Жанна как-то неестественно бледна, что трубка почему-то лежит на столе, но так и не догадался, в чем причина. — Что с тобой, Жанна?

— Со мной — ничего. Со мной все нормально. Это с тобой не все в порядке. Сколько можно ей звонить!

— Звонить… ей? — до него наконец дошло, что имеет в виду Жанна. Догадавшись, каким образом она узнала об этих звонках, он криво усмехнулся: — Ты что, шпионишь за мной, Жанна?

— Называй, как хочешь. Только знаешь, всему есть предел. Я устала от всего этого, неужели ты не понимаешь, Денис?

— От чего ты устала? — он так и продолжал стоять в прихожей возле вешалки, внезапно остро ощутив, что совсем не хочет приближаться к Жанне — ни на шаг.

— От того, что ты постоянно думаешь о ней, звонишь ей… Господи! Когда же это кончится!

— Это мое дело, Жанна, — сухо ответил он. — Я не хочу ни с кем это обсуждать.

— Ах, вот даже как. Ты даже и отрицать не пытаешься… Ты даже не хочешь меня обмануть! — выкрикнула она, уже не в силах контролировать себя, не прислушиваясь к голосу собственной интуиции, которая предупреждала ее об опасности. Это был едва ли не единственный эпизод, когда Жанна впервые потеряла контроль над собой.

— Зачем… Зачем мне тебя обманывать, Жанна? Ведь…

Он хотел сказать ей о том, что ничем ей не обязан, снова напомнить, что она сама вошла в его жизнь, не спросив его об этом. Тот единственный раз когда он, напившись до беспамятства, умолял Жанну вернуться — не в счет, ведь оба они прекрасно понимали, что не о Жанне он тогда плакал, и звал — не ее. Он уже собирался ей все это сказать и уйти, захлопнув дверь, но она перебила его:

— Но неужели это так сложно — обмануть! Господи, даже представить себе не могла, что я когда-то буду просить об этом! Но ведь можно же было сказать, что ты просто звонил приятелю! Неужели нельзя было! Сколько можно жить прошлым, Денис!

— Если нет настоящего, только это и остается, — ответил он, задумчиво глядя мимо нее.

— Не смотришь даже! Нет у тебя настоящего… А как же я? Значит, меня тоже — нет! Меня нет, а она — есть? Ну, так и иди к ней, что же ты сидишь здесь — со мной, которой нет? Иди, тебе же не привыкать вытирать об меня ноги! Как же я устала от всего этого! Устала! Устала! Уходи!

Жанна почти кричала. И в этот момент, услышав слово «уходи», он внезапно вспомнил тот, другой крик, который перевернул его жизнь. Сашино лицо, покрытое темными шрамами, внезапно так отчетливо возникло перед глазами, что ему захотелось зажать уши, чтобы не слышать больше этого крика и не видеть этого лица, этих огромных синих глаз, смотрящих на него с таким укором. Сдернув с вешалки куртку, даже не одевшись, он быстро вышел из квартиры и побежал вниз по ступенькам, уже зная заранее, что сейчас он пойдет не на стадион. Сейчас он пойдет к Кристине. Он найдет Кристину, узнает, где ему искать Сашу — и найдет ее. Сегодня, сейчас — будь, что будет. Если нет любви, то по крайней мере прощения он должен у нее попросить. Иначе, казалось, ему никогда не избавиться от этого видения, от этих глаз-озер. Они так и будут преследовать его, каждую секунду напоминая о том, что он натворил.

Вскочив на подножку уже тронувшегося автобуса, битком набитого спешащими на работу людьми, Денис проехал четыре остановки, вышел у светофора, перебежал дорогу, не став дожидаться зеленого света, быстрыми скачками одолел четыре лестничных пролета… Ему мучительно хотелось остановиться. Память, как лукавая искусительница, предлагала ему сотни «островков», которые могли бы задержать его: «Вот она, эта дверь. Ты помнишь? Здесь, тогда, давным-давно — помнишь?» И, в самый последний момент: «А может быть, не надо? Может быть…» Но Денис уже нажимал на кнопку звонка, глубокими вдохами пытаясь укротить рвущееся из груди сердце. Один, второй, третий…

Дверь распахнулась. Перед ним стояла Кристина.

— Денис? — ее глаза широко распахнулись. И, словно не веря им, она снова спросила: — Ты?

— Прошу тебя, — начал он без предисловий. — Скажи мне. Скажи мне, пожалуйста, Кристина. Мне очень надо ее увидеть. Я больше не могу так жить. Просто не могу жить без нее. Скажи!

Она смотрела пристальным, изучающим взглядом, как будто пыталась в зеркале глаз разглядеть его душу. В тот момент она колебалась — глядя на Дениса, было понятно, насколько сильно в тот момент ему была нужна Саша. Кристине даже стало немного не по себе от того, насколько трудной оказалась ее роль в этой внезапно сложившейся ситуации. Теперь от ее решения, возможно, зависела судьба двух людей. Ее не слишком волновал Денис — но Сашка! Сашка ведь еще не оправилась от удара — кто знает, может быть, поддавшись сейчас минутному порыву, Кристина невольно станет соучастницей новой трагедии? Да, сейчас, безусловно, Денису нужна была Саша. Но где гарантия того, что она была нужна ему вчера и будет нужна завтра? И все-таки, было в его взгляде что-то такое, что уже почти заставило Кристину склонить выбор в его пользу. Но в это момент Денис, сам того не подозревая, все испортил: он стал говорить о Жанне.

— Я знаю, Кристина, ты мне не веришь. Ты видела меня в тот день… Я знаю, ты приходила, а она была у меня. Она была у меня дома. И, наверное, Федор тебе говорил, что она… у меня задержалась. Но, поверь, все это не имеет никакого значения. Я ее никогда не любил, я даже не знаю, как могло так получиться…

Он говорил еще что-то — сбивчиво, невнятно, перескакивая с одной неоконченной фразы на другую. Но Кристина его уже не слушала. «Обычные мужские отбрёхи, — подумала она, чувствуя, как душа твердеет, снова становится непроницаемой. — Ничего нового. Ничего оригинального. Зачем он пришел?»

Терпеливо дождавшись, когда Денис наконец замолчал, десятки раз повторив одно и то же и уже не зная, что еще сказать, она вздохнула:

— Я понимаю. Я все прекрасно понимаю. Но и ты пойми, Денис. У Сашки своя жизнь. Своя, новая жизнь. В этой жизни многое изменилось… Очень многое. Знаешь, она ждет ребенка.

— Она ждет… ребенка?…

Когда Кристина услышала его голос, внутри снова что-то дрогнуло, и она подумала: а может быть, напрасно? Может быть зря она вот так — взяла, и отрезала, не отмерив? Может быть, все-таки стоит сказать эти два слова, которые так и рвутся с языка: «от тебя». Два слова, которые все изменят, и, возможно, сделают счастливыми даже не двоих, а троих людей? Или — несчастными…

Но ей так ничего и не удалось добавить к сказанному. Пока она раздумывала, пока чувства боролись в ней — за считанные секунды, пролетевшие с момента осознания сказанного, Денис совсем забыл о Кристине. Медленно повернувшись, он стал подниматься вверх по ступенькам.

— Денис! — окликнула его Кристина. «Обернется — скажу!» — подумала она. Но Денис уже не услышал ее. И не обернулся.

Федор, открыв дверь и увидев лицо Дениса, остолбенел.

— Опять напился, сволочь! — ахнул он, не находя больше никаких объяснений этому стеклянному взгляду.

— Да нет, не напился. Я же себе слово дал… Ты на работу?

Федор стоял в прихожей уже в верхней одежде. В тот момент, когда в дверь позвонил Денис, он уже завязывал шнурки на ботинках.

— На работу. Да что случилось-то у тебя?

— Да так, ничего. Я у тебя посижу немножко. А потом…

Он прошел мимо Федора в комнату неуверенной, слегка пошатывающейся походкой, будто и в самом деле пьяный, не сняв ни куртки, ни кроссовок, облепленных липкой весенней грязью. Опустившись на край кресла, некоторое время сидел молча, а потом, подняв глаза, со странной усмешкой произнес:

— А знаешь, дядя Федор, жизнь-то… Она, оказывается на месте не стоит. Течет, как река. Летит, как ветер.

Федор, всегда приходящий в бешенство от каких бы то ни было лирических пассажей, беззвучно выругался и ушел, хлопнув дверью. «Машка меня задушит за эту грязь на паркете. Придется в обеденный перерыв с половой тряпкой на коленях ползать», — уже беззлобно подумал он про себя, спускаясь вниз по ступенькам.

Дальше не отредактировано

— Да, жизнь на месте не стоит, — задумчиво произнес Федор, с тоской поглядывая на последнюю оставшуюся бутылку пива. — Два часа назад было шесть бутылок, а теперь осталась одна. Вот тебе и доказательство. Течет, как река… Кажется, так ты тогда выразился. Течет, и все с собой уносит. Черт, я скоро, наверное, стихами заговорю!

— Не заговоришь, — успокоил его Денис, — с этим надо родиться, чтобы говорить стихами. Таких людей немного. Я когда-то знал одну. Лунная Птица Сновидений, которая не выносила дневного света.

— Что еще за… — Федор снова откашлялся — Лунная Птица Сновидений?

— Это из сказки, — усмехнулся Денис, — тебе что, дядя Федор, сказок в детстве не читали?

— Читали, но такой я что-то не припомню.

— Это из сказки про Синюю Птицу. Я в детстве больше всех эту сказку любил. Знаешь, до сих пор некоторые места наизусть помню. Лунная Птица сновидений не выносила дневного света, оттого и погибла.

— Сделай лицо попроще, а то меня сейчас стошнит, — угрюмо пробасил Федор, почему-то пряча глаза. — Но ведь она не погибла, твоя… птица сновидений.

— Не знаю, — тихо произнес Денис. — Не знаю. Я ведь совсем ничего о ней не знаю, Федор.

— Да, Кристина предпочитает на эту тему не распространяться. Я тоже о ней почти ничего не знаю. Но я — другое дело, а ты мог бы, при желании…

— Зачем? У нее своя жизнь. Я думаю… Я верю в то, что она счастлива. У нее есть ребенок. Есть человек, который всегда рядом, которого она, наверное, любит. Зачем мне все это знать?

— Может, ты и прав, — задумчиво произнес Федор. — Только… Откуда ты про этого человека знаешь, который рядом? Может, и нет никакого человека?

— Федор, пойми, — Денис улыбнулся немного грустно. — Ты ведь не маленький уже. Дети не берутся из воздуха. Для того, чтобы сотворить ребенка, нужно два человека, а не один. Я узнал о том, что она ждет ребенка, спустя почти восемь месяцев с того момента, как расстался с ней. А это вполне достаточный срок, чтобы встретить человека и полюбить его.

— Да, дети из воздуха не берутся, — немного обидевшись на снисходительный тон Дениса, пробурчал Федор. — Встретить — это понятно. Но вот полюбить — об этом-то ты откуда знаешь?

— Знаю, — убежденно произнес Денис. — По другому она никогда… Никогда не смогла бы. Она не такая. Не стала бы… Если бы не любила.

— Ну хорошо, — согласился Федор, — с этим я, допустим, согласен. Но откуда ты знаешь, что он… этот… рядом?

Денис пожал плечами:

— Не знаю, Федор. Наверное, рядом. Ничего я про нее не знаю, — снова повторил Денис. Ни про нее, ни про ее ребенка. Кто у нее, мальчик или девочка? — неожиданно спросил он.

— Девочка, — наморщив лоб, произнес Федор, — Кристина однажды говорила. Давно уже. Она же почти совсем ничего о Сашке. Могила… Хотя — я ведь сам никогда не спрашиваю. Знаешь, как будто барьер какой-то внутри. Не пускает — и все. Если бы спросил — может, она и рассказала бы что-нибудь… Но это — я. А ты-то? Неужели совсем ничего, никаких… чувств не осталось?

Выговорив слово «чувств» Федор вздохнул, словно опустил наконец на землю огромную тяжелую ношу.

— Чувства… остались, — Денис не смог сдержать улыбки, увидев лицо приятеля. — Послушай, дядя Федор, я только одного не понимаю: ты своей Машке-то какими словами в любви объяснялся? Руку и сердце ей как предлагал?

— А никакими, — Федор махнул рукой, — она все слова за меня сказала. Я только головой кивнул. И еще на регистрации сказал — да. Ну, когда меня спрашивали — хочу ли я… Сказал, хочу. Ты же меня знаешь, Денис. Я люблю не словами, а душой!

Не выдержав, Денис рассмеялся, а спустя некоторое время его смех подхватил и Федор, поняв, что ничего более патетично-лиричного сказать было невозможно. Посмеявшись, уже без сожаления об «уходящей жизни» откупорил последнюю бутылку пива и разлил ее по бокалам, следя за тем, чтобы пена не переползла через край.

— Чувства остались, — снова повторил Денис, отпив первый глоток. — Знаешь, они были разные. В тот день, когда я узнал… Когда Кристина мне сказала, они были очень разными. Я поверить не мог, даже злился. Злился на нее за то, что не стала меня ждать. Пока я тут пил, потом лечился, потом никак не мог с Жанной разобраться, раздумывал, что я ей скажу при встрече, все слова подбирал… Я, дурак, думал — она меня ждать будет. А она, видишь, не стала. Я пришел — а меня уже не ждут. Я тогда думал — она меня вечно ждать будет. А потом понял, что жизнь-то не стоит на месте. Видишь, как получилось — не стала она меня ждать. И мне так обидно было, так больно… А потом, со временем, боль прошла. Ни обиды, не злости, только грусть и еще… тепло какое-то, знаешь… Тепло. Как будто все льдом было покрыто, а потом солнце на небе появилось, и растопило — капля за каплей. Я его почувствовал, тепло это. И сохранил. И, знаешь, жить стало легче…

— Понятно, — резюмировал Федор, — внутренняя система автономного обогрева души. Личное изобретение инженера Полонского. Ну, а топливо-то? Топливо откуда берешь?

— Память, — опустив голову, ответил Денис. — Память щедра.

И, усмехнувшись, добавил: — На топливо.

Некоторое время они сидели в тишине, не зная, что еще можно прибавить к сказанному и не решаясь почему-то поменять тему разговора. Федор заговорил первым:

— Ну, что, ты уже решил променять родные просторы на солнечный берег Средиземного моря?

— Дураком был бы, если бы не решил, — ответил Денис.

— Подписал уже?

— Нет еще, не подписал. Есть еще время.

— Значит, еще не решил, — сделал логический вывод Федор. — Что-то тебе мешает.

— Мешает, — сразу согласился Денис. — Только вот не пойму — что. Там перспективы, деньги, в конце концов. Здесь — ничего. Ничего…

— Как будто сам себя убеждаешь, — высказался Федор, должным образом оценив интонацию, с которой Денис произнес последние слова.

— Может быть, и так. Только — в чем? Сам не знаю. В конце концов, не на всю жизнь уезжаю. Контракт — на год, а там уже все от меня зависеть будет. Не захочу остаться — вернусь. Только иногда такое чувство, как будто я что-то не сделал. Что-то важное, и не пойму что.

— Может, не извинился перед Жанной за то, что она напрасно потратила на тебя целый год своей молодой жизни?

— Я ее об этом не просил. Да при чем тут Жанна, что ты все время о ней вспоминаешь? Далась она тебе! — с нескрываемой досадой проговорил Денис.

— Ну, ладно, не кипятись. Не буду больше, — миролюбиво произнес Федор. — Вот мы тут с тобой сидим, режим нарушаем…

— Не мы нарушаем, а я нарушаю. Только у меня сегодня выходной. Могу позволить себе расслабиться. Три бутылки пива для меня, прошедшего огонь и воду — пустяк, ты же знаешь!

— Может, еще за парой бутылочек сбегать? — подмигнул Федор. — Авось после четвертой тебе яблочко на голову и свалится — поймешь, в чем причина собственной нерешительности?

— Ты что, на стойкость меня проверяешь? Не хочу я больше пива!

— Ну, не хочешь, значит, не надо. Только я и без пива, кажется, знаю, в чем дело. Что тебя держит. Вернее, кто.

— И кто же?

— Она, — многозначительно произнес Федор. — Саша. И это твое тепло, которое ты боишься потерять на солнечном побережье. Замерзнуть боишься ты в этой жаркой стране, приятель.

— Она, — повторил Денис, глядя мимо Федора в приоткрытое окно.

— В общем, так. Иди, одевайся, — Федор залпом осушил оставшееся пиво и нетерпеливо повторил: — Одевайся.

— Я вроде бы и так не голый. Что тебе в голову взбрело, дядя Федор?

— Куртку, говорю, надевай. Осень на улице, прохладно. Замерзнешь без куртки, пока дойдешь.

— Да что ты придумал, Федор? Куда я должен идти?

— К Кристине. Сейчас ты оденешься, и пойдешь к Кристине. И все узнаешь. Выяснишь то, что тебя так мучает.

— Что узнаю? Что выясню? Что ты несешь-то? — Денис почти злился.

— Все, что хочешь узнать, но боишься себе в этом признаться! — не сдавался Федор. — Узнаешь все, что хочешь узнать! Узнаешь, где она, с кем она, как она…

— Да не хочу я ничего знать! — настойчиво отказывался Денис. — Я же тебе сказал: рядом с ней есть человек, который… Этого достаточно.

— Да что ты заладил — человек, человек! А если нет с ней рядом никакого человека?

— А ребенок?

Они говорили, перебивая друг друга, почти без пауз — речь сливалась в единый поток, вопрос наскакивал на вопрос.

— А если ребенок… А если ребенок — твой?

«Совсем спятил», — подумал про себя Федор, произнося эти слова, но внешне своего смущения не обнаружил.

— Она не могла забеременеть от меня спустя восемь месяцев после того, как я видел ее в последний раз. Прекрати нести чушь, Федор, — с видимым раздражением парировал Денис.

— Да откуда ты знаешь… — пока Федор подыскивал слова, которые могли бы разрушить этот весомый аргумент, Денис продолжил наступление:

— В учебниках написано. Ты в школе не учился? Дети появляются на свет…

— А откуда ты знаешь, когда… Когда он появился на свет? — внезапно осенило Федора. — Может, она как раз на восьмом месяце была, когда ты узнал…

— Заткнись! — оборвал его не на шутку разозлившийся Денис. — Прекрати нести чушь, или я тебя сейчас выгоню.

— Извини, — поле долгой паузы произнес наконец Федор. — Не знаю, что на меня нашло. И правда, еще одна бутылка была бы лишней. Только, знаешь, я все-таки думаю — не мешало бы тебе сходить к Кристине. Да подожди, не перебивай, дай закончить. Ты ведь уедешь на целый год, а потом, может, еще на год останешься… А может, и вообще не скоро вернешься. Ты ведь классный вратарь, Дэн. Они тебя просто так не отпустят. Сходи, поговори. Просто узнай, что у Сашки все в порядке. Тебе легче будет.

— Откуда ты знаешь? — тихо спросил Денис.

— Я так думаю! — произнес Федор, подняв указательный палец, подражая кавказской интонации известного персонажа киноэкрана.

Грустно улыбнувшись, Денис ничего не ответил.

— На самом деле, Денис. Я на самом деле так думаю. Я же вижу — тебя гложет. И знаю — совершенно точно знаю, что ничего ты не подпишешь и никуда не уедешь, пока тебя гложет. И все твои великие перспективы лопнут, — Федор надул щеки и резко выпустил воздух, издав своеобразный щелчок, — как резиновый шарик. Скажи, что я не прав?

Денис молчал. Он чувствовал, знал, что Федор прав. Если бы ему не предстояла эта поездка, возможно, такой острой потребности снова окунуться в прошлое и не возникло бы. Но теперь ему действительно было страшно уезжать — как будто на самом деле там, далеко, под палящим солнцем, это волшебное тепло, которое согревало его душу все эти годы, могло раствориться, исчезнуть. Может быть, и правда — нужно просто поговорить с Кристиной, узнать обо всем, что так мучило его, особенно в первые годы разлуки? Убедиться, что все хорошо. Что там, где-то далеко, Саша — счастлива?

— Наверное, прав. И, знаешь, так я и сделаю.

— Одевайся! — снова начал Федор.

— Нет, — улыбнулся Денис. — Не сейчас. От меня пивом разит за версту. Не хочу, чтобы она меня не правильно поняла. Я лучше завтра. После тренировки зайду к ней.

— Точно? — Федор смотрел исподлобья, как строгий профессор смотрит на нерадивого студента на экзамене.

— Точно, — заверил его Денис. — Сто процентов.

— Ну, смотри. Ладно, пойду я, — посмотрев на часы, Федор поднял брови. — Надо же, как время пролетело. Как это Машка до сих пор меня разыскивать не начала?

В тот же миг, по странному совпадению, зазвонил телефон.

— Да, Маша. Привет, — улыбнулся Денис, подняв трубку. — Здесь, где же ему еще быть? Ну, не кипятись. Он уже как раз уходить собрался… Да, сейчас дам ему трубочку.

— Привет, солнышко мое! — проговорил Федор самым нежным голосом. — Ну, что ты, радость моя…

Не выдержав, Денис громко и от души рассмеялся.

— А на обед? Что на обед кушала?

Саша тянула Маринку за руку, пытаясь побыстрее добежать до дома и спрятаться наконец от этого сумасшедшего ветра.

— На обед…

Дальше ничего не последовало.

— Что, опять ничего не ела, Маринка?

— Ну, не ругайся, мамочка. Там был гороховый суп, ты же знаешь, я его не люблю. Зато я потом ела, после сна!

— Что ты ела после сна?

— Булку! — торжествующе выпалила Марина. — И чай выпила, целый огромный стакан!

— Ну сколько можно повторять, дочка: булка — это не еда!

— Ну почему, я ведь ее ем! А если я ее ем, значит — еда!

Саша вздохнула: железная логика! Маринка в свои неполные пять лет отличалась редкой рассудительностью. Они наконец забежали в подъезд, сразу стало теплее. Маринка вся растрепалась от ветра — смоляные пряди волос выбились из-под берета, щеки раскраснелись.

— Замерзла?

— Ни капельки! На улице совсем тепло.

По быстрому раздев дочь, Саша, не снимая верхней одежды, прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Все-таки, согреться не помешает.

— А еще… — начала Марина длинную фразу, смысл которой был совершенно непонятен, так как произносился на тарабарском наречии.

— Ну, сколько раз просила — не разговаривай с набитым ртом! Подавиться можешь. Я все равно ничего не поняла.

Марина послушно прожевала бутерброд, шумно глотнула чай и с чувством досады повторила:

— Непонятливая ты какая, мама! Я тебе говорю, сегодня в садике красками рисовали.

— Что рисовали?

— Семью!

— Семью? — заинтересованно переспросила Саша.

— Ну да, свою семью.

— И что же ты нарисовала?

— Свою семью, — подняв брови, ответила Марина, словно удивляясь недогадливости Саши. — Я тебе сейчас покажу, он у меня с собой!

Уронив недоеденный бутерброд на пол, Марина вихрем соскочила с табуретки и умчалась в прихожую. Саша, вздохнув, подняла бутерброд, смела крошки. Через минуту Марина уже стояла в прихожей, пряча руки за спиной.

— Только… Ты меня не будешь ругать? — с надеждой спросила она, почему-то не решаясь сразу показать рисунок.

— Ругать? За что я тебя должна ругать? Ты что, нарисовала мне хвост и огромные, как у слона, уши?

— Нет! — Марина рассмеялась, на миг позабыв о своих опасениях. — Наоборот, я тебя очень красивую нарисовала, ты у меня получилась самая красивая мама. Только я еще…

Саша выжидающе смотрела на дочь, так и не понимая, в чем причина ее замешательства.

— Наверное, это не совсем правда, а ведь обманывать нехорошо. Не будешь ругать?

— Не буду! — Саша уже начинала мучиться от собственного нетерпения. Смутная мысль, зародившись в сознании, заставила ее почувствовать некоторую напряженность.

— Я еще нарисовала… папу.

— Папу? — Саша протянула руку, стараясь ничем не обнаружить собственной тревоги. «Ну вот и случилось», — подумала она. Когда-то это должно было случиться. Саша, казалось, была всегда к этому готова — всегда, но только не теперь. Теперь она почувствовала, что все ее заготовки, все ответы на возможные вопросы внезапно исчезли из памяти, оставив зияющую пустоту. Это оказалось настолько неожиданным, что она просто растерялась.

— Да, — тихо произнесла Марина. — Знаешь, почти у всех ведь бывают папы. Только у меня и у Ксюши Рязановой нету. А мы сидели рядом и вместе придумали, что нарисуем себе пап. И нарисовали…

— Ну, покажи.

Марина протянула листок и молча, почти не мигая, уставилась на Сашу.

На картинке было изображено три фигуры. Маленькая фигурка в центре — Маринка — держала за руки своих родителей. Саша была изображена в длинном красном платье, какого у нее никогда не было, с распущенными по плечам пышными волосами. На нее были надеты бусы, в руке — букет цветов. «Папа» в Маринкином представлении оказался огромным мужчиной, на две головы выше Саши. У него были такие же светлые кудрявые волосы, синие глаза и круглые розовые щеки. Саша с трудом подавила улыбку — несмотря на серьезность ситуации, уж больно смешной получился у Маринки «папа». Все три изображенных на картинке человечка улыбались. Вокруг сияло солнце, и почему-то одновременно из маленьких голубоватых тучек капал дождь.

— Слепой дождик, — тихо произнесла Саша. — Не замечает солнышка.

Она пыталась сориентироваться в ситуации. Вспомнилась большая статья из журнала по детской психологии — совсем недавно она как раз читала о том, как «расшифровывать» детские рисунки. «Если на небе солнце, — вспоминала Саша, — ребенок чувствует себя спокойно и радостно. Если сгустились тучи — это сигнал о том, что он испытывает дискомфорт…» Поди-ка, расшифруй этот рисунок!

— Мам, — донеслось как будто издалека. Саша вздрогнула, поняв, что на некоторое время совсем выпала из «окружающей действительности». Опустившись на табуретку, она притянула Марину к себе и погладила ее по голове.

— Хороший рисунок. Молодец, Маринка, ты настоящий художник.

— Мам, — снова, почти шепотом проговорила Марина. — А почему у всех есть папа, а у нас с Ксюшей нет?

Саша ничего не знала о Ксюше Рязановой. Она и понятия не имела о том, что та тоже живет без отца. Но теперь, услышав вопрос дочери, она почему-то почувствовала на себе двойную ответственность, двойную вину. Молчание затянулось, и Саша собиралась уже было сказать что-то вроде «ты еще маленькая, чтобы понять такие сложные вещи». Но внезапно поняла, что Маринка не настолько уж и маленькая… А может быть, даже уже слишком большая для того, чтобы принимать ее отговорки. И что она не заслуживает такого формального ответа, не заслуживает той обиды, которую могла бы сейчас нанести ей Саша, поддавшись своему первому порыву. На нее смотрели почти совсем взрослые глаза — глаза, так похожие на глаза Дениса. Сможет ли она соврать, глядя в эти глаза?

— Это не совсем так, Марина. На самом деле… На самом деле у тебя есть папа. У всех детей есть папы, просто иногда так случается, что родители… По разным причинам, родители не могут жить вместе.

— Есть? Он у меня — есть? — Маринка обрадовалась до такой степени, словно только одно осознание того, что ее папа есть, хотя бы «где-то», было уже достаточным для ощущения полного и бескрайнего счастья.

Саша чувствовала себя неуверенно, словно шла по хрупкому весеннему льду, в любой момент грозящему надломиться и сомкнуться над головой. Искры счастья, переливающиеся в глазах дочери, вызывали в ней ответную волну радости, смешанной с болью.

— Есть…

Саша сделала еще один неуверенный шаг по льду, и вдруг, словно оглянувшись назад и увидев, что берег уже слишком далеко — настолько далеко, что назад идти не имеет смысла, поняла одно: надо идти вперед.

— Конечно, есть. Просто он с нами не живет. И никогда не жил.

— А почему? Почему он не захотел жить с нами?

— Потому что… Он живет далеко, и не знает… Не знает о том, что ты есть.

— Тогда напиши ему письмо! — Марина возмущенно подняла брови. — Что же ты раньше не написала! Напиши ему о том, что я есть, и он к нам приедет!

— Нет, Марина, — Саша покрепче прижала к себе дочку, прижала к груди, чтобы не видеть ее глаза, и повторила: — Нет, не приедет.

— Ну почему, мама? И откуда ты знаешь про папу, что он не приедет?

— Я же тебе уже сказала, Марина. Взрослые люди иногда не могут жить вместе — просто потому, что это невозможно. Невозможно…

— Я ничего не понимаю, — прошептала Марина и подняла лицо. Саша опасалась увидеть слезы в ее глазах, но ее опасения не подтвердились. Глаза были сухими, но грустными — уже даже тени той радости, что горела в них несколько мгновений назад, не осталось.

— Знаешь, что я думаю, мама? — спросила она немного позже, нарушив воцарившуюся тишину. — Только ты меня не ругай. Наверное, он плохой, этот… папа, если не хочет с нами жить. Наверное, он нас не любит. А если не любит, значит, плохой.

— Он же не знает… Я же тебе сказала, что он ничего про тебя не знает! Не надо… Не надо так о нем говорить. Он хороший! — Саша и сама удивилась своей реакции на слова дочери. Щеки запылали, сердце забилось в три раза чаще, голос сорвался.

— Хороший… — произнесла Марина задумчиво. — Правда?

— Правда! — горячо подтвердила Саша. — Правда, хороший.

— А какой он, мама?

— Он… О чем ты, Марина? Что ты хочешь узнать?

— Ну, какой он, — нетерпеливо затараторила та, — я же его, наверное, неправильно нарисовала. Какие у него волосы, лицо, глаза… Я хочу его представить и нарисовать правильно. По-настоящему, раз уж он на самом деле есть…

Саша прикрыла глаза. Только бы Маринка снова не подняла голову и не увидела сейчас ее лица — для ее детского сознания это могло бы оказать непостижимым. Она вспоминала Дениса — в тот первый вечер, когда они случайно встретились на новоселье у Федора. Тот самый вечер, когда она, прищурившись, разглядела незнакомые глаза в тускло освещенном коридоре. Тот самый миг, когда в ней родилось это чувство, которое принесло ей столько радости и страдания…

— Мама!

— Он… — Саша, стряхнув оцепенение, улыбнулась немного растерянной улыбкой. — Он высокий. Выше меня. У него широкие плечи… Знаешь, такие бывают у спортсменов. Волосы черные, а глаза светлые. Светлые, серо-зеленые…

И вдруг Саша снова замолчала. Произнося последнюю фразу, она внезапно ощутила какое-то странное, пугающее напряжение, тревогу, перерастающую в дикий страх. Она еще не поняла, чем вызвано было это неприятное и устрашающее чувство — она сейчас говорила о Денисе. Говорила о Денисе, но думала — уже не о нем?…

— О, Господи, — только и вымолвила Саша, начиная понимать и в то же время отчаянно не желая верить в то, что произошло. Это было странно, почти невозможно, это граничило с мистикой, с чем-то потусторонним — и тем не менее, это было так. Она вспоминала тот вечер в больнице, один из долгих вечеров ее заточения в Мертвом доме. «Или, может быть, это был день? Не важно. Тогда, как раз тогда…»

— Мама! Мама, что с тобой! Мамочка!

Саша распахнула глаза и сразу же увидела отражение собственного страха в глазах дочери.

— У тебя полоски… Полоски потемнели, а лицо белое стало, мама!

Саша прижала ладони к лицу. «Полоски» на самом деле делались темными, почти багровыми, в те моменты, когда Саша волновалась. Марина всегда боялась, когда шрамы на лице у Саши темнели. Она не должна пугать дочь, она должна взять себя в руки.

— Ничего. Ничего, Марина. Все нормально. У меня просто немного голова закружилась. Знаешь, что? Давай в другой раз поговорим про папу, а сейчас… Сейчас, кажется, должны быть мультфильмы по телевизору. Посмотришь?

— Ладно, — согласилась Марина. — Только ты выпей таблетку от кружения головы, хорошо?

— Хорошо, — Саша попыталась улыбнуться. — Обязательно, выпью.

Усадив Маринку у телевизора, она на самом деле открыла аптечку и, высыпав на ладонь несколько желтых таблеток, проглотила. Нужно было успокоиться — не столько ради себя, сколько ради дочери. Не нужно, совсем ни к чему ей все это…

Валерьянка почти не помогала — Саша знала, что так просто это чувство ее не отпустит. Слишком ужасным было это неожиданно сделанное открытие. Но Марина, посмотрев мультфильмы, успокоилась. Она уже и не вспоминала о странном мамином «головокружении». Как обычно, переоделась в пижаму, свернулась клубком на кровати, натянув одеяло до самого подбородка. Плюшевый медведь лежал рядом, между Мариной и Сашей. В тот вечер они дочитывали «Синюю птицу». На этот раз Марина не заснула, дослушала до конца. Пожелав Саше спокойной ночи, подставила щеку для поцелуя. Все было почти как всегда — только в тот вечер Марина, прежде чем заснуть, еще раз позвала Сашу.

— Что случилось, дочка? — Саша уже сидела за письменным столом, рассчитывая на этот раз доделать работу до конца.

— Знаешь, мама. А мне кажется, что он к нам придет. Вернется. И очень даже скоро…

— Спи. Спи, Марина, завтра рано вставать, — ответила Саша, стараясь не думать о том, что же будет в том случае, если Маринка всерьез поверит в свою мечту.

— Вот увидишь! — последнее слово, как всегда, осталось не за Сашей.

— Эй, любимая жена! Не хочешь ли разделить утреннюю трапезу с любимым мужем? — пробубнил кто-то над ухом, заставив Кристину залезть под одеяло с головой. Ей снился такой чудесный сон, такой колдовской, волшебный сон… Нужно не забыть, нужно будет записать на бумаге, чтобы вспомнить потом — такие сны редко снятся. Кажется… О чем там было?…

— Ну вот, — простонала Кристина, высунув сонное лицо из-под одеяла. «Кто-то» был рыжим и вихрастым, большим мужчиной с большими руками, преданными и ласковыми глазами. — Ты все испортил…

— Я? — Владимир растерянно заморгал, переводя взгляд с заспанного лица жены на поднос с дымящимся завтраком — и снова на Кристину. — Испортил? Неужели? Но я же по книжке. Три яйца, одна столовая ложка молока, одна — муки, щепотка соли… Омлет, по-домашнему. Неужели соли переложил?

— Посмотрим, — Кристина приподнялась на локте, наколола на вилку кусочек золотистого омлета, лениво пожевала: — Так и есть, пересолил. Знаешь, мой дорогой, щепотка щепотке — рознь. Ты посмотри на свои ручищи и подумай, какая у тебя щепотка.

— Пересолил — значит, влюбился. А я опять влюбился!

— В кого на этот раз? — Кристина откинулась на подушку, пристально глядя в глаза мужу и изо всех сил пытаясь сохранить серьезное выражение лица.

— В женщину, — Владимир опустился на колени и накрыл своей огромной ладонью тонкую, почти прозрачную кисть Кристины. — В самую прекрасную женщину на Земле. Каждый раз увидев ее, я влюбляюсь в нее — снова и снова, каждый день и каждую минуту своей жизни. У этой женщины прекрасные серые глаза, тонкая и нежная кожа, а ее волосы пахнут сушеной мятой, и этот запах…

Он зарылся лицом в ее волосы, рассыпавшиеся по подушке, и стал шептать на ухо:

— Этот запах я готов вдыхать бесконечно. Он сводит меня с ума, заставляет испытывать чувство, ни с чем не сравнимое…

— Прекрати! — Кристина, засмеявшись, отпрянула. — Ты меня щекочешь!

Теперь она выглядела уже почти совсем проснувшейся.

— Доброе утро, любимая, — поднимаясь, сказал Владимир. — Я приготовил тебе омлет.

— Замечательный, кстати, омлет. Ты гениальный повар. Но, Володя… — взгляд Кристины упал на часы, висевшие напротив кровати, и она почти с возмущением закончила фразу: — Время — половина восьмого!

— Да, — ничуть не смутившись, подтвердил Владимир. — Половина восьмого. Еще чуть-чуть, и ты, проснувшись окончательно, вспомнишь о том, что…

— Ах, да, — улыбнулась Кристина, — прости меня. Я же сама тебя просила разбудить меня… А теперь возмущаюсь. Прости. Я же собиралась… ваять.

Кристина немного тоскливо покосилась на компьютер, стоящий возле стены напротив. Вчера она специально попросила Владимира разбудить ее пораньше: сроки, оговоренные в издательстве на работу над ее последним романом, подходили к концу, а работы был еще непочатый край. В последнее время Кристина все чаще задумывалась о том, чтобы сменить рабочий профиль: усталость, накопившаяся за шесть с лишним лет работы на «литературном рынке», давала о себе знать.

— Только, пожалуй, я лучше посплю, — Кристина не стала слишком долго колебаться, делая свой выбор. — В конце концов, у меня весь день впереди. Поваляюсь часов до девяти — до половины десятого…

— Конечно, — одобрил ее решение Владимир. — Зачем мучить клавиши, если вдохновения нет. А кушать — будешь?

— И кушать не буду. Ты мне оставь омлет, я потом в микроволновке разогрею…

— Ну ладно, — Владимир покорно взял в руки поднос с завтраком, — не буду тебя, в таком случае, тревожить. Спи, моя радость. Позавтракаю в одиночестве на кухне. Спи.

— Ты сегодня поздно придешь?

— Не знаю, Кристина. До одиннадцати у меня куча дел, потом, наверное, забегу домой пообедать, если получится. А потом — не знаю.

— Володя, — окликнула его Кристина, снова накрываясь теплым одеялом и чувствуя уже, что заснет почти сразу, как только закроет глаза. — Там в прихожей, на тумбочке, письмо. Написала Сашке, и третий день забываю отправить. Ты его возьми, брось по дороге в ящик…

— Хорошо, моя радость.

— Не забудешь?

— Не забуду. Можешь спать спокойно, — отправив жене воздушный поцелуй, Владимир осторожно закрыл дверь в комнату.

Кристина, отвернувшись к стене, сомкнула веки и попыталась вспомнить, что за сон ей снился? Такой чудесный, волшебный сон, наполненный запахом роз…

Она проснулась уже в начале одиннадцатого. Ее разбудило солнце, настойчиво проникающее в комнату сквозь узкую щель между шторами. На этот раз ей уже не хотелось больше спать, но и подниматься с кровати тоже не было особенного желания. Предстоящая работа по-прежнему не внушала оптимизма. Кристина, не поднимаясь с постели, принялась снова размышлять о курсах компьютерного дизайна, на которые все собиралась записаться уже два месяца. Потом, вспомнив про омлет, почувствовала пробуждающийся голод и заставила себя подняться с постели.

По дороге в ванную она заметила конверт, лежащий на тумбочке в прихожей. «Ну вот, забыл. Какое-то невезучее письмо, никак не получается его отправить», — вздохнула Кристина. Слегка расстроившись — она знала, что Саша всегда ждет ее писем и радуется им так же, как и Маринка, которая заставляет маму перечитывать эти письма по несколько раз вслух. «Наверное, придется целенаправленно выйти из дома для того, чтобы опустить это злополучное письмо в ящик. Иначе снова забуду». Кристина решила сделать это сразу после завтрака, в глубине души сознавая, что письмо — всего лишь предлог для того, чтобы отложить начало работы. Но, возможно, свежий воздух взбодрит ее, настроит на нужную волну, а осенние краски, в которых смешана грусть и радость, заставят ощутить потребность излить свои мысли и чувства на виртуальной «бумаге». «На следующей неделе — точно пойду на компьютерные курсы. Если даже… Все равно, пригодится». Завершив таким образом собственные измышления и с большим аппетитом проглотив вкуснейший омлет, она вымыла посуду и отправилась в комнату одеваться — данное самой себе обещание по поводу неотправленного письма нужно было выполнить. Часы показывали начало двенадцатого. Кристина на некоторое время застыла в нерешительности — может быть, дождаться Владимира, он ведь обещал забежать домой как раз в это время? Хотя — для того, чтобы дойти до почтового ящика и вернуться обратно, больше десяти минут ей не потребуется. Она все равно успеет застать мужа дома.

Звонок в дверь раздался в тот момент, когда она приводила в порядок волосы, стоя перед зеркалом в прихожей. «Какая удача, — улыбнувшись, подумала Кристина. — Сейчас я дам ему от ворот поворот — пусть сам идет и отправляет это письмо. В следующий раз не будет таким забывчивым!»

Лишь на секунду оторвав взгляд от зеркала, она протянула руку, повернула задвижку на двери и снова сосредоточилась на своей прическе. Входная дверь, отражающаяся в зеркале, медленно приоткрылась. «Что это с ним?» — успела подумать Кристина, не понимая, в чем причина странной медлительности Владимира, который всегда влетал в квартиру, как вихрь. И в тот же момент с удивлением обнаружила, что в квартиру входит совершенно другой человек — совсем не Владимир, а совершенно другой, незнакомый, человек… Или — знакомый?

Рука, сжимающая расческу, застыла в воздухе. Ей даже захотелось зажмуриться, чтобы потом, открыв глаза, с облегчением убедиться в том, что все это ей просто показалось. Она почувствовала, как кровь, холодея, начинает застывать в венах. Не двигаясь, она продолжала смотреть на него в зеркало, чувствуя отчаяние, нарастающее с каждой секундой, страх, ледяным обручем сдавливающий горло.

Конечно, это был он. Возможно, за прошедшие пять лет он изменился, даже очень сильно изменился — лицо стало взрослым, линии потеряли юношескую расплывчатость. Казалось, он стал выше ростом, но глаза — глаза были теми же. Два стальных шара, покрытых острыми шипами — пустых, мутных, не отражающих света. Это были его глаза и его взгляд, полный ненависти — той самой ненависти, которая зажглась в них давно, еще в тот день, когда Кристина, давая показания на суде, изо всех сил старалась не смотреть в эти глаза, и все же кожей чувствовала ненависть, полыхающую в них. Казалось, и не было этих долгих лет, отделяющих один осенний день от другого. Она помнила, что и тогда, в день суда над Андреем Измайловым, на улице точно так же ярко светило почти остывшее солнце… В этот момент Кристина услышала, как захлопнулась дверь.

— Я вижу, ты меня узнала.

Он стоял, прислонившись спиной к двери, полностью закрыв собой единственный путь к бегству, о котором подумала Кристина. Стоял и смотрел на нее так, слово подтверждал своим взглядом ее мысли: нет, не убежишь, не скроешься. Никуда не скроешься.

— Молчишь? Могла бы и поздороваться со старым знакомым. Не чаяла меня увидеть? Ты, наверное, думала — оттуда не возвращаются? Знаешь, — он криво усмехнулся, — иногда мне тоже так казалось. Но, как видишь, я здесь. Всего пять лет прошло — разве это срок, чтобы забыть?

— Такое не забывается, — проговорила Кристина, с трудом узнавая собственный голос.

— Да, ты права, такое не забывается. Такое, чего и в самых кошмарных снах не снилось — не забудешь потом… Здесь ты права, — произнес он спокойно и задумчиво.

— Что тебе здесь нужно? Зачем ты пришел?

— Да я, собственно, не к тебе… Не к тебе пришел-то. Не ты мне нужна.

— А кто? Кто тебе нужен?

Кристина прекрасно понимала, о ком он говорит, но всеми силами теперь старалась потянуть время — возможно, только в этом сейчас был ее единственный, как ей казалось, шанс на спасение. Владимир, возможно, придет с минуты на минуту. «Если получится» — вспомнились его слова, и сердце снова заныло в тоскливом предчувствии.

— Не догадываешься? — спросил он, и Кристина сразу почувствовала в его голосе заметное раздражение. — Что же ты какая несообразительная. На суде ты мне такой не показалась…

— Она здесь не живет. Давно уже не живет, — ответила Кристина, чувствуя, что дальше испытывать его терпение слишком опасно.

— Вот как, — казалось, он не поверил. — А если ты мне врешь?

— Я не вру. На самом деле…

— И где же? Где она живет? Ну, что ты молчишь?

Кристина молчала, чувствуя, как новая волна отчаяния и страха накатывает на нее: письмо. Это злополучное письмо лежало совсем рядом, в нескольких сантиметрах, на тумбочке. Черным по белому на конверте была написана фамилия, имя и адрес…

Только не смотреть. Только не смотреть на письмо — может быть, тогда и он не посмотрит, не обратит внимания, не узнает — и не случится?

— Далеко. Очень далеко отсюда. В другом городе, — торопливо бормотала Кристина, изо всех сил стараясь побороть собственное искушение: не смотреть на письмо. Не думать.

— На другой планете, — с кривой усмешкой добавил он, подражая интонации Кристины. — Только, знаешь, я ведь и космический корабль могу угнать — все равно долечу. Доберусь…

— Зачем ты… Что она тебе сделала? — задав этот вопрос, Кристина сразу же пожалела о сказанном, увидев, как изменилось выражение его лица. И без того резкие черты заострились, злость и ненависть запылали с новой, чудовищной силой.

Он выругался. Вслед за тирадой отборнейших матерных слов последовал вопрос:

— А ты не догадываешься? Не догадываешься, что она мне сделала? Я ведь только этим и жил — все пять лет, ждал этого дня, когда выйду оттуда и смогу наконец отблагодарить твою подружку. Или не понимаешь, кого я должен благодарить за эти пять лет, которые провел за решеткой?

«Себя, сволочь. Только самого себя, подонок — и больше никого!» — подумал Кристина и с трудом сдержалась, чтобы не высказать свои мысли прямо ему в лицо.

— Ладно, хватит, — процедил он сквозь зубы. — Где она?

Кристина смотрела на него и понимала, что больше ничего не может сделать. Ей оставалось только одно — молчать. Молчать и не смотреть, ни в коем случае не смотреть на конверт…

Он шагнул к ней. Увидев, как сдвинулись брови на переносице, как еще сильнее помутнели глаза, она почувствовала, что пол уходит из-под ног. И внезапно ощутила себя на месте Сашки — тогда пять лет назад, стоящей под деревом. Даже почувствовала холод лезвия, скользящего по шее. Теперь у него в руках не было ножа — но от этого ситуация не казалась проще. Тогда, пять лет назад, он все же был подростком — подростком, просто перекурившим травки, как выяснилось позже на суде, и решившим «отомстить» своей обидчице-«училке», которая посмела ударить его по лицу на глазах у целой толпы сверстников. Теперь перед ней стоял взрослый человек. Кто знает, как он жил эти пять лет, о чем думал? Как повлияли на него эти годы? Теперь в его взгляде не было ни малейшего признака «дурмана» — одна лишь тупая, но вполне осознанная ненависть.

— Послушай, — проговорила Кристина, изо всех сил стараясь не потерять самообладания. — Зачем тебе все это? Ты ведь можешь теперь жить, как живут нормальные люди, как все люди…

— Нормальные люди, — с кривой усмешкой повторил он. — Это кто, нормальные люди? Может быть, ты и твоя…

Он снова выругался — сухо, зло, сквозь зубы.

— Где она? Я в последний раз тебя спрашиваю, где?

Кристина молчала. Размахнувшись, он ударил ее по лицу. В глазах сразу потемнело — черные точки заплясали перед глазами, стремительно уносясь в бесконечность, сталкиваясь одна с другой, меняя размеры и очертания. Она пошатнулась, выронила расческу и прислонилась к стене в поисках опоры.

— Еще? — холодно поинтересовался он. Она не ответила, и он ударил снова — еще сильнее. Кристина, не выдержав, закричала, но от тут же схватил ее в охапку, зажал рот огромной ладонью.

— Не смей орать! Не смей, убью!

Теплая струйка коснулась губ. Ощутив языком соленый вкус, Кристина поняла, что это кровь, а не слезы. А он, словно почуяв раздражающий запах крови, как дикий зверь, не смог больше сдерживать себя. После третьего удара она сползла на пол, а он все продолжал бить ее ногами — по лицу, по голове, в живот. Черные точки, мелькающие перед глазами, все неслись вдаль. Потом к ним присоединилась еще одна стайка таких же точек, разноцветных, искрящихся. Они кружились перед глазами, завивались в спираль, будто огненный смерч. И этот искрящийся смерч манил за собой, как манят к себе цыганские костры вдоль дороги, обещая тепло, уют и спокойствие. Кристина знала — это обман, это песни сирен, которые нельзя слушать, но с каждой секундой чувствовала, что сил сопротивляться зову уже не остается. Так мучительно хотелось оторваться от земли и полететь за огненной стаей, воспарить над землей, больше уже ни о чем не думая и не чувствуя боли и страха.

Сознание покинуло ее не сразу — она лежала, не двигаясь, с полузакрытыми глазами. Словно в тумане, видела, как он ходит мимо нее, передвигается по квартире. Но потом все же не выдержала и сдалась, разрешив себе хоть на минуту, хоть на короткое мгновение поддаться зову сирен и воспарить над землей, больше не думая о том, что вернуться на землю ей, может быть, больше не удастся.

Ей казалось, что прошло всего одно мгновение — восхитительное мгновение полета, парения между жизнью и смертью. На самом деле, она пролежала на полу в полубессознательном состоянии больше часа. С трудом поднявшись и не чувствуя боли, огляделась вокруг, уже не понимая и не помня, что случилось. Только одна неразгаданная, зашифрованная мысль все продолжала биться в сознании, как бьется в клетке птица, больно ударяя крыльями, истошно просясь на волю: письмо. Письмо должно было быть здесь, на тумбочке, возле зеркала. Письмо — небольшой белый прямоугольник с двумя марками, наклеенными в правом углу. Письмо, белый прямоугольник…

Какой-то настойчивый звук отвлекал ее, не давал сосредоточиться. Письмо должно было быть, но его не было. Звук сводил ее с ума, она совсем перестала думать про письмо, мечтая только об одном — чтобы прекратилось это дребезжание. Потом она вдруг поняла, что это в ее силах — нужно просто повернуть задвижку на входной двери… В правую сторону… Вот так.

Звук, на самом деле, прекратился. Или, может быть, не было никакого звука, Кристина уже не помнила ничего. Она забыла про звук и про письмо. Теперь она мучительно пыталась воскресить в памяти имя человека — того человека, что стоял сейчас перед ней. Она знала его — когда-то давно, он был в ее прошлом и жил в ее памяти. Видимо, звук и его появление были как-то связаны между собой — он появился в тот момент, когда исчез звук. Он называл ее по имени, о чем-то спрашивал, тревожно глядя в глаза, но Кристина, как ни старалась, не могла уловить смысла. Она напрягала последние силы для того, чтобы вспомнить наконец имя этого человека. Это показалось ей настолько важным, едва ли не самым важным в жизни — вспомнить его имя. «Сергей, — мысленно спрашивала она себя, — нет, не то. Дмитрий? Кажется, Дмитрий? Дима? Нет…» Она хотела спросить, как его зовут, но, не сумев сосредоточиться на мысли, потеряла ее. Она смотрела на него и думала о том, что это — хороший человек, что ей не надо его бояться, как боялась она того, другого… Кого?

Кристина вздрогнула, испуганно прижала руки к груди — нет, только не это! Лучше уж искры, смерч, лучше снова услышать зов сирен, лучше больше не возвращаться оттуда, где было так тихо и так спокойно. Лучше…

Теряя силы, она медленно сползала по стене вниз, на пол. Он подхватил ее на руки.

— Кристина! — снова услышала она его голос, прозвучавший где-то далеко, совсем далеко. Ей, наверное, туда уже не вернуться… Напрасно он так встревожен. Напрасно переживает за нее — неужели не видит, как ей сейчас хорошо? Неужели сам не отдал бы все на свете за то, чтобы, как она, оторваться от земли и полететь к звездам? Напрасно… Ей нужно было сказать ему что-то важное. Она знала это, но не помнила, что именно. «Дмитрий? Борис? Борис? Нет, кажется… Кажется, вспомнила…»

— Денис, — беззвучно прошептала Кристина и снова потеряла сознание.

— Мам, а ты меня сегодня заберешь пораньше? После сна? Заберешь?

— Постараюсь, Марина.

— Ты всегда так говоришь.

Маринка была копушей. По утрам, отводя дочь в детский сад, Саша с трудом сдерживала желание взять и самой расстегнуть липучки на ее ботинках, расстегнуть пуговицы на куртке. На переодевание у Маринки уходило минут двадцать — все дети уже садились завтракать, а ее «принцесса» только застегивали ремешки на сандалиях.

— Александра Алексеевна! — окликнула ее появившаяся из детской воспитательница. Подойдя, она протянула Саше две фотографии — одну большую, другую маленькую.

Саша даже не сразу поняла, что это портрет Маринки. На голове был надет кокошник, на плечах — накидка с вышитыми желто-красными листьями. Глаза получились темными, почти черными, и даже само выражение лица было какое-то не ее.

— Надо же, совсем не похожа. Как будто не моя дочка, — улыбнулась Саша.

— Ну что вы, ваша! — рассмеялась воспитательница. — Это их на прошлой неделе фотографировали, а принесли фотографии только вчера.

Расплатившись за фотографии, Саша спрятала их в сумку, и, чмокнув Марину в подставленную щеку, вышла. На улице было пасмурно и туманно. Ей показалось, что в тени деревьев, растущих во дворе детского сада, мелькнула чья-то тень. Прищурившись, Саша вгляделась, но никого не увидела. «Наверное, птица», — решила она и остановилась, раздумывая, пойти или не пойти в магазин за продуктами. В этом не было особенной необходимости, и Саша собралась было уже повернуть домой, когда вспомнила про фотографию. Она уже давно собиралась купить рамку, чтобы поставить портрет дочери себе на стол.

В ближайшем магазине подходящей рамки не оказалось, и Саше пришлось пройти пешком пару кварталов до следующего магазина, но и там ничего подходящего не нашлось: Саша была очень придирчива. Еще какое-то время ушло на покупку продуктов. Вернувшись наконец домой, Саша посмотрела на часы и с грустью подумала о том, что сегодня, несмотря на данное обещание, она снова не сможет забрать Маринку пораньше. Слишком много накопилось неотложной работы — полтора часа, потраченные на магазины, придется наверстывать после обеда. «Завтра, — Саша дала себе слово, — завтра — обязательно. Заберу пораньше и поведу в парк. Обязательно».

Разложив продукты в холодильнике, Саша выпила чашку кофе и принесла из комнаты в кухню стопку книг и толстую тетрадь с записями. На этой неделе ей нужно было закончить подборку материала к первой части будущего диплома по творчеству Баратынского. Предвкушая будущее удовольствие от работы, Саша с улыбкой на лице раскрыла книгу.

Нет, никогда не понять ей своих «заказчиков», нерадивых студентов, которые добровольно отказываются от такого удовольствия — написать диплом по литературе. Окунуться с головой, напиться стихами до головокружения, прочувствовать и понять — до последней капли. Что может быть интереснее и важнее? Но далеко не каждый так считает: за прошедшие пять лет Саша уже успела написать с десяток дипломов по литературе, а в новом учебном году к ней обратилось уже двое студентов. Саша никогда не давала никаких объявлений — после того, как Кристина пять лет назад подыскала ей первого «заказчика», они стали периодически появляться сами собой. Информация о Саше, видимо, передавалась из рук в руки, «из поколения в поколение»: есть такая девушка, пишет отлично, быстро, и берет недорого. Чем скачивать диплом из интернета, лучше недорого купить оригинальную и в высшей степени профессиональную работу. На самом деле, от этой работы Саша в гораздо большей степени получала моральное, нежели материальное, удовлетворение.

Время летело незаметно. Саша читала, улыбалась, хмурила брови. Иногда по лицу пробегала и быстро исчезала какая-то тень. Некоторые строчки, как это часто случалось, поражали ее тем, что были написаны — почти двести лет назад! — про нее. Многое, уже знакомое и сотни раз перечитанное, снова и снова поражало простотой и глубиной смысла, многое просто тешило и ласкало слух, что-то вызывало неосознанную тревогу. Поэзия всегда заставляла ее забывать о времени — посмотрев случайно на часы, Саша с удивлением обнаружила, что они показывают уже начало четвертого. Да, забрать Маринку сегодня пораньше не получилось… Что-то она там поделывает сейчас? В это время дети, кажется, должны быть на прогулке. Саша закрыла книгу и откинулась на спинку стула, представляя себе дочь. Она сейчас, наверное, стоит возле песочницы. Куртка, скорее всего, уже вся перемазана грязью, руки в песке, может быть, даже и лицо в песке. Маленькая замарашка. Воспитательница, как обычно, полностью поглощена разговорами с подружками-коллегами… Саша немного недолюбливала новую молодую воспитательницу, недавнюю выпускницу педагогического училища. С тех пор, как та стала работать у них в группе, Марина всегда приходила домой перепачканная, колготки часто были надеты на изнанку, ноги бывали мокрыми, варежки — непросушенными… Нужно бы побольше внимания уделять детям, а не собственной болтовне. Маринка стоит возле песочницы…

Маринка стоит возле песочницы. Она держит в руке пластмассовое ведерко, ожидая, когда подойдет ее очередь выложить свой «кулич», потому что железная лопатка у них одна на всю группу. Не выдержав, она опускается на колени и начинает закидывать в ведерко песок руками. Мокрый песок забивается под ногти, облепляет руки. Наполнив наконец ведро, она оборачивается вокруг, пытаясь подыскать свободное место для «кулича». Оборачивается и видит мужчину, стоящего с той стороны ограды, возле ворот. Снова ищет место для кулича и снова случайно встречается взглядом с мужчиной, стоящим по ту сторону забора. Он смотрит на нее — смотрит, не отрывая взгляда. Она медленно ставит пластмассовое ведерко на землю и тоже начинает смотреть на мужчину. Мужчина молодой, высокий. У него широкие плечи, какие бывают у спортсменов, черные волосы. Такие же черные, как у нее. А глаза, кажется, светлые. Издалека Марина не может разглядеть цвет его глаз. Или они все-таки темные?

Она делает несколько шагов — вперед, к воротам. Мужчина продолжает смотреть на нее. Теперь она видит, что глаза у него на самом деле светлые, серо-зеленые… Он нерешительно улыбается ей. Последние несколько метров, отделяющих ее от забора, Марина проделывает торопливыми шагами. Мужчина продолжает улыбаться ей. У него широкие плечи, черные волосы и серо-зеленые глаза… Или просто серые.

— Я знала, что ты вернешься, — шепчет она.

Он протягивает к ней руку. Обернувшись, Марина встречается с грустным и завистливым взглядом Ксюши Рязановой.

— Я знала…

Внезапно закружилась голова, а кровь прилила к вискам с такой силой, что, казалось, вены не выдержат и лопнут. Ощущение длилось всего несколько секунд. Очнувшись, Саша огляделась вокруг и даже не сразу поняла, где находится. Что это с ней случилось? Сердце бьется так быстро, будто она только что закончила марафонский пробег. Она думала о Марине. Она представляла, как та стоит возле песочницы, и вдруг…

«Нужно успокоиться. Нужно просто успокоиться. Такое бывает, со мной такое часто случается… Больное воображение, больная душа… Да что случилось?» Приступы неосознанной тревоги были для Саши не новостью. Она не могла бы сказать, что такое случалось с ней часто, и все же иногда, время от времени, она буквально цепенела от ощущения надвигающейся потери. Внезапно, словно без причины, сердце вдруг сжималось, и она, сама того не желая, начинала представлять себе страшные картины. Наверное, подобное чувство время от времени посещает всех людей, которые кого-то любят. Слишком страшно потерять любимого человека, слишком страшно об этом подумать. «Если с ней что-нибудь случится… Я не буду больше жить. Не стану», — думала Саша, в ту же секунду начиная ругать себя за глупый и беспричинный страх: вот же она, Маринка, лежит в своей кроватке или возится в углу с мягкими игрушками. Почему с ней вдруг что-то должно случиться? Вот и теперь — ведь уже второй год ходит Маринка в садик, и всегда возвращалась домой целая и невредимая, ни синяка, ни царапины ни разу не было. И сегодня… Сегодня тоже все будет хорошо. Все будет так, как всегда. Ничего не случится. Ничего не может случиться. Откуда же оно, это чувство нарастающего панического страха?…

Она посмотрела на отодвинутые книги. Нет, теперь ей уже не до книг. Пожалуй, на самом деле нужно пойти забрать Маринку пораньше. На улице хоть и пасмурно, но тепло. Можно дойти до парка, собрать листьев, покататься на качелях, посмотреть на птиц. Нужно успокоиться, привести себя в порядок и пойти забрать Маринку.

Саша достала из сумки косметичку, открыла пудру и сделала несколько торопливых мазков кистью по лицу. В другое время, прежде чем выйти на улицу, она собиралась более тщательно: всегда использовала тональный крем, потом накладывала на лицо пудру. Но тональный крем она уже накладывала — утром, а теперь можно обойтись и без него… Накинув куртку, она выбежала из дома, уже по дороге одной рукой застегивая «молнию», а другой на ощупь пытаясь привести в порядок волосы.

Как она и думала, дети играли на улице. Вокруг песочницы собралась целая толпа. Среди разноцветных курток Саша почему-то никак не могла разглядеть Маринкину, светло-голубую. Вот красная куртка Юли Кулешовой, вот розовое вязанное пальто Катюши Беляевой. Маринки почему-то не видно. Невдалеке, в маленькой беседке на скамейке, вполоборота к детям, сидит воспитательница с какой-то молодой женщиной. Кажется, это та самая ее подруга, которая приходит сюда почти каждый день. Почему-то она так и не видит Маринку…

— Здравствуйте, Ирина Витальевна.

Воспитательница обернулась.

— А, это вы. Пораньше сегодня? Марина!

Саша смотрела на детей, столпившихся вокруг песочницы, и никак не могла увидеть Маринку.

— Марина! — снова, погромче, позвала воспитательница. — Да где же она у меня? Мариночка! Мама пришла! Марина! Да ее, кажется, нет…

— Ее нет, — повторила Саша, не слыша собственного голоса. — Нет.

— Может, в группу… В туалет пошла… — поднявшись, воспитательница снова оглядела детей поверх голов. — Дети, вы не видели Марину? Вы не знаете, где Марина?

Дети, поглощенные своими делами, никак не отреагировали на вопрос воспитателя. Только одна девочка…

Саша заметила, как от толпы отделилась одна маленькая фигурка. Девочка в желтом пальто приближалась к ним. Это была Ксюша Рязанова.

— А Марины нет, — тихо сказала она, обращаясь к Саше.

— Я вижу, что ее нет, — нервным голосом произнесла воспитательница. — Где она? Ты знаешь, куда она пошла?

— Знаешь? — Саша присела на корточки и обхватила девочку за плечи, почти вплотную приблизившись глазами к ее глазам. Ксюша смотрела печально, но спокойно.

— Марины нет, — повторила Ксюша еле слышно. — За ней пришел папа и забрал ее. Она ушла с ним. С папой…

— С папой, — повторила Саша, чувствуя, как сердце падает вниз. Застывает, медленно превращаясь в острый кусок льда, охлаждает кровь, заставляя ее остановиться…

— У Марины нет папы! — тут же вмешалась воспитательница. Ее голос доносился словно из другого мира — Саша уже не понимала, где она находится и кто эта женщина, чье лицо в считанные секунды покрылось алыми пятнами.

— Послушай, Ксюша, — сказала Саша, из последних сил пытаясь преодолеть настойчивое желание — просто закрыть глаза и закричать. Закричать так, чтобы пошатнулись стены домов, чтобы попадали на землю деревья. — Скажи… Скажи, каким он был. Как он выглядел… Этот мужчина, который…

— Он был высокий, — наморщив лоб, задумчиво произнесла Ксюша. — В коричневой куртке и в брюках. Не помню, какого цвета были брюки. Высокий… Большие такие плечи. Волосы были черные, а глаза, кажется, светлые. Вот.

Ксюша замолчала. Она выглядела растерянной и по-прежнему грустной. Саша разжала наконец руки, крепко сжимающие плечи девочки. Воспитательница смотрела на нее с надеждой и тревогой — ведь она не имела ни малейшего понятия о личной жизни Марининой мамы. Может быть, на самом деле у Марины совсем недавно появился папа? Может быть…

Но Сашины глаза, наполненные ужасом, в считанные секунды разбили последнюю надежду. Глаза были неподвижными, как два синих озера, покрытых толстым слоем зимнего льда.

— Вы знаете?… — все же спросила она, уже не веря и чувствуя, что произошло что-то ужасное.

— Не знаю, — ответила Саша, но, казалось, не ей, а самой себе. Голос был неузнаваемым, лицо — белым. Под пудрой словно и не было живых тканей, не бежала под кожей кровь. — Не знаю. Не понимаю. Не понимаю…

На самом деле, это было непостижимо: ведь в жизни два этих человека были абсолютно не похожи. Они были совершенно разными, несмотря на то, что у них были волосы одинакового цвета и глаза одинакового цвета. Несмотря на то, что оба были высокими и широкоплечими…

Опустившись на скамейку, Саша закрыла лицо руками. Так кто же это был? Кто?… Затаившееся и совсем застывшее сердце молчало, ничего не подсказывая.

После состоявшегося накануне разговора с Федором Денис почувствовал облегчение — такое, какого не чувствовал уже очень долгое время. Каждый день, приближающий срок подписания контракта с испанцами, увеличивал напряжение. Оно росло в душе, как снежный ком, сводило его с ума. Теперь, решив наконец пойти к Кристине и поговорить с ней о Саше, Денис словно заново родился. Тысячи мыслей, тревоги, сомнения и даже капля надежды — все это бурлило в душе водоворотом, но от этого водоворота было не тяжело, а легко. В самом деле, Федор был прав — без этого разговора он никуда не уедет. А если уедет, то потом уже никогда не простит себе собственной нерешительности. Пусть прошло пять лет, пусть нельзя ничего вернуть — по крайней мере, он узнает. Узнает, что ей хорошо, что она спокойна и счастлива — тогда и сам успокоится. Тогда, может быть, и ему станет хорошо. Нужно же было прожить эти пять лет для того, чтобы решиться!

Забежав после утренней тренировки домой, он принял душ, наскоро чем-то перекусил, побрился, слегка смущаясь от осознания того, что так сильно волнуется перед этой встречей. Знакомый путь от своего до Сашиного дома он прошел пешком, по дороге пытаясь унять волнение и продумать собственные слова. Те первые слова, которые он скажет Кристине. Она должна его понять, должна ему поверить. Поверить, и, может быть, простить. Чувство вины, зародившееся уже в первое утро разлуки, продолжало жить в душе все эти годы и теперь, накануне встречи с прошлым, запылало с новой силой.

Больше всего Денис не хотел, чтобы муж Кристины оказался дома. Разговор, который должен был состояться между ними, был просто невозможен в присутствии постороннего человека. Да и сама Кристина — вдруг ее нет дома? Сначала Денис собирался позвонить, чтобы договориться о встрече, но потом, уже набрав номер, повесил трубку — а если она просто не захочет его видеть? Вдруг скажет — не приходи, и что тогда? Уж лучше явиться без предупреждения, понадеявшись на то, что обстоятельства сложатся в его пользу.

Позвонив в дверь, Денис прислушался. С той стороны ясно слышались какие-то звуки, и он вздохнул облегченно: значит, кто-то есть дома. А если учесть то, что рассказывал Федор про мужа Кристины, пропадающего на работе с утра до вечера, то этот «кто-то» и должен был быть Кристиной, которая, по рассказам того же Федора, свои романы писала на домашнем компьютере. Дверь почему-то не открывали, хотя Денис ясно слышал звонок — все тот же звонок, те же звуки и почти то же мучительное и тревожное ожидание, которое сводило его с ума пять лет назад. Он снова нажал на кнопку и уже не убирал пальца — до тех пор, пока спустя еще несколько минут дверь наконец открылась. Дверь открылась — и Денис вскрикнул, увидев Кристину…

Это была Кристина. Белое, как мел, лицо было перепачкано еще свежей кровью, на открытых плечах — багровеющие пятна и ссадины. Она смотрела на него, но Денис с возрастающим ужасом понимал, что она его не видит и не понимает, кто перед ней стоит.

— Кристина! — она шагнул через порог, заставив ее послушно отступить. — Что с тобой? Что случилось? Ты вся… Вся в крови!

Она стояла и молча смотрела на него. Смотрела напряженно и пристально, будто старясь что-то вспомнить. Денис бросился в комнату, подумав, что там, в глубине квартиры, может находиться кто-то, от кого исходит опасность. Но там никого не было: Кристина была в квартире одна.

— Сейчас, подожди. Потерпи немного, я вызову скорую… Сейчас…

Он собирался уже пройти на кухню к телефону, но вдруг увидел, как ее ресницы, дрогнув, сомкнулись.

— Кристина! — Денис бросился к ней и подхватил ее на руки. Она что-то беззвучно прошептала — Денис не расслышал ни звука — и обмякла, запрокинула голову…

— Сейчас. Сейчас. Немного. Совсем немного…

Она была такой легкой, почти невесомой. Денис бережно опустил ее на диван и снова бросился на кухню. И в этот момент взгляд его случайно скользнул по белой полоске телефонного шнура, тянущегося вдоль плинтуса. На стыке прихожей и кухни провод был оборван.

— Никаких изменений со вчерашнего дня нет. Она пришла в себя, но давление все еще не стабилизировалось. Сейчас ей делают сканирование. Подождем… Но я все же думаю, что операция не потребуется. На мой взгляд, кровоизлияния нет. Нужно будет еще раз проверить состояние внутренних органов. Время покажет, — доктор ободряюще прикоснулся рукой к плечу Владимира. — Будем надеяться…

— Доктор! — окликнул его Владимир спустя некоторое время, когда тот уже почти скрылся в дверях палаты интенсивной терапии. — Можно мне к ней? Можно?

— Нет, что вы. В реанимацию посетителей не пускают. Потерпите немного. Будем надеяться…

Дверь захлопнулась. Отойдя на несколько шагов, Владимир прислонился лбом к запотевшему оконному стеклу и, стиснув зубы, застонал. То, что произошло, просто не укладывалось в сознании. Вчера утром, когда он уходил на работу, в душе не было тревоги, не было никакого страшного предчувствия. Он не мог поверить в то, что случилось, когда ему позвонили на работу — чужой, незнакомый голос сообщал ему о том, что жена его находится в больнице и ей, возможно, потребуется срочная операция, на которую необходимо получить его письменное согласие. Он не мог поверить в то, что случилось, даже в тот момент, когда, невзирая на запреты, все же приоткрыл дверь палаты интенсивной терапии и увидел ее — Кристину, лежащую на больничной койке, бледную, почти не живую… Ему все казалось, что врачи допустили какую-то ошибку. Что это не она, не его жена, а какая-то другая, просто похожая девушка, лежит сейчас здесь без сознания, на волосок от смерти. Сознание отказывалось принимать случившееся. Больничные стены, сосредоточенные лица врачей, чужие голоса и это странное слово — сканирование. Этого не может быть, это происходит не сейчас, не с ним и не с ней, не с Кристиной.

— Что сказал врач? — услышал он голос позади себя и, не сразу обернувшись, снова увидел того незнакомого парня. Этот парень уже давно стоял здесь, возле палаты. Он видел его еще вчера, когда приехал в больницу. Владимир не задумывался о его присутствии, ему было все равно, кто он и почему стоит возле двери палаты интенсивной терапии. Но теперь, обернувшись на звук голоса и столкнувшись со взглядом этого парня, Владимир вдруг ясно увидел тревогу в его глазах — ту же тревогу, которая сжигала его самого. Увидел свою боль и свои собственные чувства в глазах незнакомого человека напротив — как в зеркале. И в этот момент сдался, поняв наконец, что все случившееся — реально.

— Ничего определенного. Пока ничего определенного… А ты?…

— Денис, — парень протянул широкую ладонь. Пожимая ее, Владимир пытался вспомнить это имя, какой-то эпизод из прошлого, но память отказывалась служить. Видимо, его раздумья отразились на его лице, потому что Денис сразу приступил к объяснениям.

— Я ее знакомый. Старый знакомый.

— Старый знакомый. Денис, — повторил Владимир, начиная понимать, что за Денис стоит сейчас перед ним.

— Я… хорошо знал тогда одну ее подругу. Это было давно, пять лет назад.

— Ах, да, — Владимир наконец понял, о чем речь. Если бы не обстоятельства их встречи, он бы сейчас с гораздо большим интересом присмотрелся к этому парню. Но сейчас было не до воспоминаний. Только как он здесь оказался? Почему появился таким странным образом спустя целых пять лет?

Денис, словно прочитав его мысли, попытался объяснить ситуацию, не дожидаясь вопросов:

— Я вчера зашел к вам… Мне нужно было поговорить с Кристиной. Это я ее нашел, вызвал «скорую».

Впервые увидев этого рыжего взъерошенного парня в больными глазами еще вчера, Денис сразу догадался, кто он. Хотелось подойти, поговорить, разделить навалившееся горе пополам. Но вчера это было практически невозможно. Вчера Владимир бы, наверное, даже не понял, кто он такой и что ему от него нужно.

И вот теперь Денис торопливо и сбивчиво пытался объяснить Владимиру ситуацию. Слыша собственные слова, он испытывал странное чувство неверия самому себе. Неужели — то, что было, было на самом деле?

— Я не могу поверить… Не понимаю, — тихо проговорил Владимир, когда Денис, оборвав неоконченную фразу, вдруг замолчал, поняв, что дальше говорить стало слишком тяжело. — Черт возьми, как можно было открывать дверь незнакомому человеку? Неужели нельзя было посмотреть в глазок? Ведь кругом только об этом и твердят — сколько их сейчас, этих обдолбанных героином недоумков…

— Ты думаешь, это были… воры?

— Не знаю, — тихо проговорил Владимир, — не знаю. Ничего не понимаю. Я же заходил домой сегодня утром, они просили медицинский полис. Я заходил домой… Знаешь, там все в порядке. Все на месте, ничего не пропало. Цепочка ее золотая на тумбочке лежит, колечки — как лежали. Ничего не пропало. Только…

Владимир замолчал. Прищурившись, он смотрел прямо перед собой, словно позабыв про Дениса.

— Что — только?

— Да так, ничего. Там письмо на тумбочке лежало, я его отправить утром обещал и забыл. Что-то я этого письма не видел. Может, она его сама отправила. Наверное, сама отправила. Да какая разница… Странно все-таки человек устроен, — вздохнул Владимир, — какая-то чепуха в голову лезет в такие моменты.

— Да, — согласился Денис, — мне это знакомо.

Долгое время они стояли в полной тишине, словно позабыв друг о друге, думая об одном и том же. Мимо проходили врачи, медсестры, провозили больных на каталках — никто почти не смотрел в их сторону. Владимир, нащупав случайно в кармане пачку сигарет, внезапно понял, как сильно хочется курить.

— Пойдем, выйдем. Покурим, — предложил Владимир.

— Пойдем, — согласился Денис. — Только я не курю.

— Ах, да. Ты же спортсмен.

Они уже повернулись и сделали несколько шагов по больничному коридору в тот момент, когда дверь палаты интенсивной терапии открылась. Оба, как по команде, обернулись. Тот самый врач, который час назад разговаривал с Владимиром, устало вздохнул.

— Доктор, — произнес Владимир и понял, что больше не может вымолвить ни слова.

— Сканирование закончено. Как я и предполагал, кровоизлияния нет, так что операция не потребуется. У нее обширное сотрясение. Несколько дней интенсивной терапии, и можно будет перевести в общую палату. Сейчас давление в норме. Она в сознании. Можете не беспокоиться. И еще…

Медленно сняв очки с переносицы, он приподнял их и посмотрел на свет, потом достал из кармана платок и смахнул невидимые пылинки со стекол.

— Она хочет вас видеть. Она очень просила…

Владимир тут же подлетел к двери и уже схватился за ручку, но доктор заставил его притормозить.

— Постойте, Денис. Вообще это запрещено, но Кристина, по всей видимости, хочет вам сообщить что-то…

Заметив, как изменилось его лицо, доктор, не окончив фразы, вопросительно поднял брови.

— Владимир, — глухо пробормотал он, — меня зовут Владимир.

— Владимир? — несколько удивившись, переспросил доктор, — но, в таком случае…

Его усталый взгляд скользнул по коридору. Только теперь он, казалось, заметил, что невдалеке стоит еще один мужчина. Такое же напряженное, бледное лицо, такой же встревоженный взгляд. «Черт, только любовных треугольников мне на работе и не хватает», — равнодушно подумал он и спокойно закончил фразу:

— Она хочет видеть Дениса.

Проходя мимо Владимира в палату, Денис тихо прошептал «извини», чувствуя, насколько тяжело ему сейчас принять ситуацию такой, какая она есть, и понимая, что изменить ее невозможно.

— Не больше двух минут, — еще раз предупредил его доктор.

Денис кивнул: он уже заранее знал, что этих двух минут будет вполне достаточно для того, чтобы изменить всю его жизнь.

Спустя две минуты он, как ошпаренный, выскочил из палаты и, бросив уже на ходу несколько коротких фраз, бегом побежал по коридору к выходу. Владимир, пораженный, долго смотрел ему вслед: он впервые в жизни видел у человека такой дикий взгляд. Но в тот момент, когда смыл сказанного дошел до него, Владимир ясно почувствовал, что и сам смотрит сейчас прямо перед собой точно таким же застывшим и наполненным ужасом взглядом.

Саша сидела на краешке кресла, опустив голову на сцепленные руки, не поднимая лица. Возможно, это было не очень прилично — разговаривать с собеседником, не смотря на него, не поднимая глаза. Но ей сейчас было не до приличий, и человек в милицейской форме, сидящий напротив нее, понимал это. Возможно, он даже догадывался, в чем причина — если она поднимет глаза, то сразу же увидит, что минутная стрелка почти совсем не сдвинулась с места. Почти совсем не сдвинулась. Несмотря на то, что с того момента, когда она в последний раз позволила себе посмотреть на часы, прошла уже целая вечность. Может быть, три — или, по крайней мере, два часа. И солнце, осеннее солнце, которое она всегда так любила, тоже почему-то застыло на месте, повисло над облаками, упорно не желая окончательно исчезнуть с горизонта, несмотря на то, что вечер уже давно должен был закончиться, превратиться в ночь. Солнце не двигалось. Это оно остановило время и заставило стрелки тоже застыть на месте, подтверждая невозможное — этот вечер никогда не закончится. И вместе с ним будет жить вечно это страшное ожидание чего-то неизбежного, эта мучительная, разрывающая душу неизвестность.

— Послушайте, ну неужели ничего нельзя сделать? — простонала Саша.

— Мы делаем все возможное, — устало вздохнув, в который раз произнес человек в форме. — Сейчас опрашиваются люди, идет поиск свидетелей. Но главное — это звонок. Похититель непременно должен позвонить вам.

— Откуда вы знаете? А если он не позвонит? А если это был какой-нибудь маньяк? — последнее слова Саша выдавила из себя с трудом, изо все сил стараясь не вдумываться в его ужасный смыл.

Он ничего не ответил, и слово «маньяк» повисло в воздухе, отравляя его, высасывая — каплю за каплей — остатки кислорода…

— Что с вами? — словно в полусне, услышала Саша. Потолок почему-то падал вниз, люстра качалась, лицо человека, отдаленно знакомое, было расплывчатым и странным. Потом она почувствовала что-то прохладное и влажное возле рта. Подчинившись инстинкту, сделала несколько глотков.

— Все в порядке. Я просто…

— Может быть, вызвать врача?

— Нет, не стоит. Я уже… Я уже в порядке. Все нормально, — слабым голосом ответила она, чувствуя, что не сможет сейчас перенести присутствия в комнате еще одного постороннего человека. Хотя теперь даже эта комната, в которой она прожила пять лет, которая была ее родным домом — теперь и эта комната казалась ей чужой и враждебной. Здесь почти ничего не изменилось. Только телефонный аппарат, старый телефонный аппарат, принадлежавший еще Кристининой бабушке, теперь стоял на подоконнике. Выдернутый шнур свисал на пол, а на его месте, на журнальном столике возле стены, стоял новый аппарат, специально подключенный оперативниками. Это было необходимо для того, чтобы определить номер телефона входящего звонка. Если он позвонит. А если не позвонит?…

Она не могла думать, не могла строить предположений. Сцепив на коленях белые, бескровные пальцы, она теперь обращалась только к высшим силам, только к Богу, который один мог защитить ее дочь. В тот момент она верила в него так сильно, как, наверное, никогда в жизни. Закрыв глаза и низко опустив голову, она шептала:

«Помоги, Господи. Не оставь. Прошу тебя, умоляю: не оставь меня и мою дочку. Не дай нам умереть. Пожалей. Прошу тебя, Господи милосердный…»

Саша не знала на память ни одной молитвы. Бабушка, которая вырастила ее после трагической смерти родителей, воспитывала Сашу в атеистических традициях. Но сейчас ей так хотелось верить в то, что Бог услышит эти ее неправильные слова, услышит и поймет их искренность.

«Прости меня, — шептала Саша, беззвучно шевеля губами. — Прости за все мои грехи. Прости за зло, которое причинила людям. Прости за зависть, за злословие. Прими мое покаяние. Помоги. Помоги мне, не оставь…»

Непонятный, слабый, едва различимый звук со стороны входной двери заставил ее насторожиться. Она распахнула глаза, глядя прямо перед собой напряженно и настороженно. Боковым зрением она успела заметить, как человек в форме, сидящий за столом, тоже напрягся и положил руку на кобуру с пистолетом. Но, может быть, этот звук ей просто послышался? Может быть, она просто очень хотела его услышать, а поэтому, как часто случается, придумала? Только тень, мелькнувшая в коридоре, заставила ее в этом усомниться. Не помня себя, Саша вскочила с дивана — и в тот же момент застыла, увидев прямо перед собой, в дверном проеме между прихожей и комнатой, Дениса.

Он стоял перед ней и смотрел на нее. Саша испытывала странное чувство — она видела его глаза, его лицо, его волосы, но как будто отдельно, как разрозненные эпизоды своего прошлого, которые никак не хотели связываться в единое и цельное повествование, в историю ее любви.

Ее замешательство длилось всего лишь несколько коротких секунд — в следующее мгновение она огненной стрелой подлетела к нему, отчаянно схватила двумя руками за отворот кожаной куртки, встряхнула, вложив все оставшиеся силы, и быстро-быстро, срываясь с шепота на крик, заговорила:

— Где она? Скажи мне, прошу тебя, где? Куда ты ее увел? Зачем ты ее забрал у меня? Скажи, умоляю! Где она? Где Маринка? Ну, что же ты молчишь, Денис! Не молчи, прошу тебя. Не молчи, скажи, что это ты… Ты, наверное, просто захотел прогуляться с ней, поговорить, купить ей мороженого? Ты боялся, что я не позволю… Ведь это был ты, правда? Скажи, скажи, что это был ты! Скажи…

Она смотрела в его глаза и видела, что он не понимает смысла ее слов. Видела, но отказывалась верить и все продолжала твердить, тормошить его, умолять, кричать… До тех пор, пока, вдохнув очередную порцию воздуха, не почувствовала, что выдохнуть не может. Тогда она упала, как подкошенная, ему на грудь, отстраненно подумав о том, что его присутствие, его возвращение, о котором она, боясь признаться самой себе, так часто мечтала, что сама их встреча не вызывает у нее в душе никаких чувств. Душа была измотанной, пустой и темной. Последняя надежда, растворившись в глазах когда-то любимого человека, растаяла. Теперь уже ничего не имело ни смысла, ни значения. Закрыв глаза, она снова мысленно унеслась куда-то вдаль, на мгновение ощутив странное чувство — как будто ее тело отрывается от земли вместе с ее душой. Это чувство было немного пугающим, и все же именно оно принесло хоть какое-то облегчение. Она знала, с чем это было связано. Полет — это небо, светлое, прозрачное, спокойное, без радостей и без горя. Оно манило ее, звало к себе, предлагая вечный покой. В тот момент она знала, что в жизни нет ничего более ценного, чем вечный покой, даруемый только смертью, а значит, единственная оправданная цель каждой жизни и должна быть целью приближения к смерти. Ей так хотелось взлететь… Она слышала свой собственный голос — он отчетливо звучал в ее памяти и предлагал ей: лети! Она вспомнила… Вспомнила еще что-то, далекое, давно забытое. Какие-то тени мелькнули перед глазами, закачались в странном неуклюжем танце, и Саша снова услышала голос.

« — Вы просто подумайте о чем-нибудь хорошем, ваши мысли сделаются легкими, и вы взлетите. Взлетите…»

Саша улыбнулась этому голосу, как старому приятелю, улыбнулась доброй и немного снисходительной улыбкой, заранее прощая ему то, что он не вспоминал о ней так долго. Зато теперь он пришел как раз вовремя — пришел именно в тот момент, когда был ей так нужен. Она видела его: казалось, он смотрел на нее с сомнением, будто не был уверен в том, что она вспомнит его и пойдет за ним с той прежней радостью, которая всегда сопутствовала им во время их удивительных полетов. Она решила дать ему понять, что не забыла, что ни на минуту не забывала о нем и всегда ждала его — ждала того момента, когда он придет за ней и позовет ее с собой в небо. И она тихо прошептала, зная, что он ее услышит:

— Венди полетела в платье, которое она смастерила еще на острове из листьев и ягод…

Она улыбалась. Теперь он должен ей поверить, должен убедиться, что она еще помнит. Теперь она взлетит — сейчас, вот уже сейчас оторвется от земли и взлетит…

Но что-то мешало. Что-то не пускало ее, не давало оторваться от земли. Может быть, этот запах? Почему этот знакомый щемящий душу запах волос и это странное тепло? Откуда?

— Сашенька, — услышала она совсем близко, — Сашенька, милая, родная моя…

Тот, что звал ее в небо, почти сразу же испарился, услышав этот голос. С грустной улыбкой на лице он стремительно воспарил в облака, поняв, что Венди уже давно стала взрослой, и теперь она не умеет летать. Саша открыла глаза и подняла лицо. И снова, словно в первый раз, увидела перед собой лицо Дениса.

Она все смотрела на него и не могла насмотреться. Смотрела, с пронзительной грустью отмечая мелкие морщинки возле глаз, которых раньше не было, серебристые нити в висках. «Боже мой, он здесь. Он любит меня, он прикасается ко мне. За что мне это все — сразу? Разве можно такое вынести, Господи…»

Она снова спрятала лицо у него на груди. Он гладил ее по волосам, нежно касался губами светлой макушки, убаюкивал, слегка покачивая.

— Он забрал ее. Увел — из детского сада. Пришел и забрал мою девочку. Не знаю, что он ей сказал. Как она могла ему поверить, глупая… Как она не почувствовала, что это не ты. Как не почувствовала…

Они стояли посреди комнаты, тесно прижавшись друг к другу, слегка раскачиваясь, как в печальном, скорбном танце, поддерживая друг друга, словно зная, что без этой поддержки ни один не сможет удержаться на ногах и минуты.

Через какое-то время раздался звук, напомнивший им внезапно о том, что в комнате они не одни. Денис, рассеянно нащупав взглядом источник звука, увидел человека, сидящего за столом. Тот снова кашлянул, чтобы «разбудить» эту странную пару, и несколько неуверенным голом спросил:

— Позвольте… Позвольте спросить, кто вы, молодой человек. Обстоятельства таковы, что я вынужден…

— Да, я понимаю, — ответил Денис, постепенно обретая способность к восприятию окружающего мира. — Я понимаю. Я отец. Отец девочки. Я…

Он говорил что-то еще, отвечал на вопросы, задаваемые немного смущенным тоном. Потом снова повисла тишина. Стоя в тишине, прижавшись друг к другу, они слышали, как тикают часы, как бьется сердце: казалось, сейчас оно было у них одно на двоих. Время перестало быть осязаемым, они уже не понимали — возможно, оно снова остановилось, возможно, просто бежало слишком быстро, не касаясь земли и не оставляя следов. Потом в тишине раздался звонок. Один, другой, третий…

— Снимите трубку, — услышала Саша. — Подойдите к телефону и снимите трубку.

Она почти не понимала, о чем ее просят. Денис, сжимая ее ладонь в своей ладони, потянул ее к столу. Она послушно пошла вслед за ним и коснулась пальцами незнакомой телефонной трубки. Коснулась, подняла, приложила к уху…

— Узнала? Я думаю, ты меня узнала, несмотря на то, что так много времени прошло…

— Где она? Где Марина? Что ты с ней сделал?

Он рассмеялся — громко, надрывно.

— Значит, узнала…

— Где Марина? Прошу тебя, умоляю…

— Вот как заговорила… А что взамен?

— Все… Проси, что хочешь.

— Ничего не надо, — его голос снова стал ледяным. Она видела, как будто здесь, напротив, его глаза — все те же. Серые, ледяные. Мертвые.

— Ничего не надо. Я просто хотел, чтобы ты знала — за все в жизни надо платить. Теперь пришла твоя очередь — платить…

— Прошу тебя. Умоляю. Пожалуйста, не причини ей зла… Не причиняй ей боли…

— Ей не будет больно, — он усмехнулся в трубку. Ей будет даже интересно — лететь.

— Лететь? — холодея, переспросила Саша. — Ты сказал — лететь?

— Ну да. Жаль, что у нее нет крыльев. Без крыльев летать… неудобно. Я просто хотел, чтобы ты знала…

В трубке послышались короткие гудки. Саша подняла лицо. Она чувствовала, как земля уходит из-под ног, и знала, что это — навсегда.

— Шестьдесят три, ноль восемь, — послышался далекий голос. — Автомат. Крымская, пятнадцать… Срочно на выезд. Сетка. Да, сетка — обязательно. Срочно.

Она чувствовала, что это навсегда. И теперь хотелось только одного — быстрее. Перестать видеть, слышать, чувствовать, жить. Последняя опора — холодная ладонь, сжимающая пальцы — тоже исчезла. Она посмотрела на Дениса, зная, что видит в последний раз, и попыталась слабо улыбнуться ему. Она хотела сказать, что любила его все эти годы, хранила тепло их любви, но теперь это уже не имело значения. И все же, наверное, нужно было попросить прощения — перед тем, как уйти навсегда? Может быть, тогда она скорее попадет туда, куда так стремится? Может, тогда ее полет будет легче и стремительнее?

— Куда же ты? — только и успела она произнести, не понимая, почему он вдруг разжал пальцы, словно отпуская ее, поняв, что больше уже ничем в этой жизни не сможет ей помочь. — Куда же ты? — повторила она и бессильно рухнула на диван. Но его уже не было — он исчез так же внезапно, как и появился. А может быть, все это ей только приснилось?…

Выскочив на проезжую часть, Денис бросился наперерез проезжающей мимо машине. Водитель, рассыпавшись матерной тирадой, распахнул дверцу, собираясь набить сумасшедшему прохожему морду.

— Крымская, пятнадцать. Срочно. Быстрее. Прошу тебя.

Слова застряли в горле, так и не выплеснувшись — видимо, было что-то такое в лице этого парня, что заставило водителя посильнее нажать на газ. Выжав из своего потрепанного «жигуленка» немыслимую скорость, он домчал нежданного пассажира до места назначения всего за пять — семь минут, не обращая внимания на красный свет светофора, лавируя между машинами на центральной улице.

Денис выскочил из машины и огляделся. Пятиэтажный дом, возле которого притормозил «жигуленок», ничем не отличался от десятков таких же домов, расположенных рядом. Табличка с затертыми цифрами криво висела на торце задания — «15». Он стоял, смотрел на табличку и чувствовал, что хочет умереть. Хочет умереть, потому что не знает, что ему делать дальше. Он сделал бы все возможное и невозможное, если бы только знал, что ему нужно делать. Будка телефона-автомата примостилась возле первого крайнего подъезда пятиэтажки. Она была пуста, и вокруг было абсолютно пусто. Не было никого, ни одного человека, ни одной живой души — только он и небо. Небо, которое манило его к себе точно так же, как манило несколько минут назад к себе Сашу. Небо, которому нельзя было ответить «нет» — оно было слишком могущественным и неумолимым. Ему можно было только покориться. Бессмысленно было бы просить о чем-то холодное и бездушное небо. Но Денис, подавляя растущий страх перед его величием, все же заставил себя поднять голову и посмотреть туда — наверх, чтобы обратиться к небесам с самой последней просьбой. Просьбой о том, чтобы они оставили здесь, на земле, маленькую девочку — его дочку, пятилетнюю Марину, которую он никогда в жизни не видел, но любил так сильно, как не любил никого не свете. Чтобы оно, небо, не забирало ее к себе так рано — слишком рано, слишком несправедливо…

Он поднял голову, собираясь закричать — и в этот момент увидел ее.

Что-то голубое, на самом краю. А за спиной — черное, огромное. И это черное давило, толкало — вниз, на землю. Крыша была трамплином к небесам. Прошла доля секунды, и голубое сорвалось с трамплина, полетело — навстречу вечности…

И в этот момент он понял, что должен сделать.

Он должен забыть о том, что это — голубое, летящее, стремительно несущееся навстречу смерти. Он должен забыть о том, что это. Он не должен видеть платье, распахнувшееся навстречу ветру, крошечные, беспомощно болтающиеся ножки в розовых ботинках, черные пряди волос — на голубом.

Он должен видеть — мяч. Свой мяч. Единственный и решающий мяч, который он не имеет права не взять.

В тот же миг все изменилось. Ужас, сжимающий горло, отступил, сдал свои позиции. Его место занял привычный расчет — расчет скорости полета и угла падения. Все стало понятно, привычно. День за днем, месяц за месяцем — годами отрабатывал на тренировках Денис этот прыжок. Пятнадцать лет ежедневных тренировок — теперь он знал, ради чего он обливался потом, ради чего не уходил с поля даже тогда, когда уходили все. Ему нужно было подготовиться, как следует подготовиться к этому решающему прыжку. Потому что он просто не имеет права не взять этот мяч.

И он его взял, пошатнувшись от удара уже в тот момент, когда все было кончено, уступив силе притяжения земли, которая теперь тянула к себе их двоих. Теперь их было двое, они были вместе… Падая, Денис успел подумать о том, что эта девочка удивительно на него похожа. Похожа, как две капли воды…

Через пару минут послышались звуки милицейской сирены. Когда опергруппа выскочила из машины, Денис все еще продолжал лежать на сером асфальте, прижимая к себе невесомое тело своей дочери.