Идеальная химия

2. Алекс

– Вставай, Алекс.

Я хмуро смотрю на младшего брата и зарываюсь головой в подушку. Я живу в одной комнате с братьями 11 и 15 лет, и единственное место, где я могу почувствовать себя наедине с собой, – это под подушкой.

– Луис, отстань, – глухо говорю я через подушку. – No estes chingando[1].

– Я не шучу! Mamá велела тебя разбудить, чтобы не опоздал в школу.

Выпускной класс. Я должен гордиться, что буду первым человеком в семье Фуэнтес, который окончит среднюю школу. Но после школы начнется настоящая жизнь. Колледж – это просто мечта. Последний год в школе для меня – как выход на пенсию в шестьдесят пять лет. Ты знаешь, что можешь сделать гораздо больше, но все ждут твоего ухода.

– Я буду во всем новом. – Луиса распирает от гордости, и его приглушенный голос слышен даже под подушкой. – Nenas[2] не смогут устоять перед таким латинским мачо.

– Молодец, – бормочу я.

– Mamá велела вылить на тебя кувшин воды, если не встанешь.

Личное пространство… Я прошу слишком многого? Беру подушку и бросаю через всю комнату. В яблочко. Вода выливается на Луиса.

– Culero![3] – кричит он на меня. – На мне же все новое!

За дверью спальни слышится хохот. Карлос, мой второй брат, смеется, как чертова гиена. Теперь Луис бросается на него. Пока мои младшие братья бьют и пинают друг друга, я слежу, чтобы стычка не вышла из-под контроля.

«Они отлично дерутся», – с гордостью думаю я, наблюдая за их разборками. Но как старший мужчина в доме, я должен это прекратить. Я хватаю Карлоса за воротник рубашки, но спотыкаюсь об ногу Луиса и вместе с ними падаю на пол.

Прежде чем я успеваю встать, мне на спину выливают ледяную воду. Быстро обернувшись, я вижу mi’amá[4] в рабочей форме, которая держит над нами ведро. Она работает кассиром в местном продуктовом магазине в паре кварталов от нашего дома. Платят чертовски мало, но нам много и не надо.

– Вставай, – приказывает она. Ее взрывной характер проявляется в полную силу.

– Блин, ма, – говорит Карлос, поднимаясь.

Mi’amá опускает руку в ледяную воду и брызгает в лицо Карлоса. Луис смеется – и, прежде чем успевает опомниться, тоже оказывается под холодным душем. Они никогда не поумнеют?

– Что-то не так, Луис? – спрашивает мама.

– Нет, мэм, – отвечает Луис, вытягиваясь, как солдат, по стойке «смирно».

– Какие-то еще гадости вылетят из твоего boca[5], Карлос? – Мама опускает руку в воду как предупреждение.

– Нет, мэм, – отвечает второй солдат.

– А ты, Алехандро? – Ее глаза сузились в щелки.

– Что? Я пытался их разнять, – говорю я невинно и улыбаюсь своей неотразимой улыбкой.

Мама брызгает водой мне в лицо.

– Это за то, что не разнял раньше. А теперь все одевайтесь и позавтракайте перед школой.

Вот и все, что я получаю за свою неотразимую улыбку.

– Все равно ты нас любишь, – кричу я ей вслед.

Быстро приняв душ, я оборачиваю полотенце вокруг талии и возвращаюсь в комнату. И вижу Луиса с моей банданой на голове – в этот миг во мне все сжимается. Я сдергиваю с него бандану.

– Не трогай ее, Луис.

– Почему? – спрашивает он. Невинные карие глаза.

Для Луиса это бандана. Для меня это символ того, чего больше не будет.

Как, черт побери, мне объяснить это одиннадцатилетнему ребенку? Он знает, кто я такой. Не секрет, что это цвета банды «Мексиканская кровь». Из-за расплаты и мести я оказался там, откуда теперь нет выхода. Но я скорее умру, чем втяну туда братьев.

Я сжимаю бандану в кулаке.

– Луис, не трогай мои шмотки. Особенно вещи с символами банды.

– Мне нравятся красный и черный.

Только этого мне не хватало.

– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этим снова, ты будешь сине-желтый – от синяков, – замечаю я. – Понял, братец?

Он пожимает плечами.

– Да. Понял.

Луис выходит из комнаты пружинящим шагом – сомневаюсь, что он действительно понял. Я запрещаю себе об этом думать, хватаю черную футболку из комода и натягиваю старые потертые джинсы. Я завязываю бандану на голове, когда слышу мамин громкий голос из кухни:

– Алехандро, спускайся, пока завтрак не остыл. De prisa[6], поторопись.

– Иду.

Я, видимо, никогда не пойму, почему еда такая важная часть жизни для нее. Мои братья уже уплетают завтрак, когда я вхожу в кухню. Я открываю холодильник и изучаю его содержимое.

– Садись.

– Ма, я просто возьму…

– Ничего ты не возьмешь, Алехандро. Сядь. Мы семья и должны вместе поесть.

Я вздыхаю, закрываю холодильник и сажусь рядом с Карлосом. В том, чтобы быть частью семьи, иногда есть свои недостатки. Mi’amá ставит передо мной тарелку с huevos и tortillas[7].

– Почему ты не можешь называть меня Алекс? – Я опускаю голову и утыкаюсь в завтрак.

– Если бы я хотела назвать тебя Алекс, то не выбрала бы имя Алехандро. Тебе оно не нравится?

Мои мышцы напрягаются. Меня назвали в честь умершего отца – и таким образом переложили на меня ответственность быть главным мужчиной в доме. Алехандро, Алехандро младший, Младший… для меня это звучит одинаково. Все одно – наплевать, кто я за этим именем.

– Это имеет значение? – бормочу я, беря тортилью. Поднимаю глаза и пытаюсь оценить мамину реакцию.

Она стоит ко мне спиной и моет посуду.

– Нет.

– Алекс хочет сделать вид, что он белый, – вмешивается Карлос. – Ты можешь изменить имя, братишка, но все равно все будут воспринимать тебя как мексиканца.

– Карлос, cállate la boca[8], – предупреждаю я. – Я не хочу быть белым. Просто не хочу, чтобы меня связывали с отцом.

– Вы двое, Por favor[9], – просит мама. – Для одного дня ссор уже хватит.

– Mojado[10] – напевает Карлос и бесит меня, называя «мокрой спиной»[11].

С меня хватит трепа Карлоса; он зашел слишком далеко. Я встаю, со скрипом отодвигая стул. Карлос поднимается вслед за мной и сокращает пространство между нами. Он знает, что я могу надрать ему задницу. Когда-нибудь его раздутое эго доведет его до беды.

– Карлос, сядь, – приказывает Mi’amá.

– Грязный мексикашка. – Карлос растягивает слова в поддельном акценте. – А еще лучше, es un Ganguero[12].

– Карлос! – Mi’amá резко обрывает его и делает шаг вперед, но я встаю между ними и хватаю брата за воротник.

– Да, это все, что обо мне могут подумать, – отвечаю я. – Но ты несешь такую хрень, что к тебе будут относиться так же.

– Брат, они будут думать так обо мне в любом случае. Хочу я того или нет.

Я отпускаю его.

– Ты не прав, Карлос. Вы можете добиться большего, быть лучше.

– Чем ты?

– Да, ты лучше меня, и ты это знаешь, – настаиваю я. – А теперь извинись за то, что был груб в присутствии mi’amá.

По одному взгляду Карлос понимает, что я не шучу.

– Прости, мам, – говорит он и снова садится. Однако от меня не ускользает его взгляд, полный ярости из-за того, что с него немного сбили спесь.

Mi’amá отворачивается и открывает холодильник, пытаясь скрыть слезы. Черт, она волнуется за Карлоса. Он в десятом классе, и следующие два года должны решить его судьбу.

Я натягиваю черную кожаную куртку – мне нужно уехать отсюда. Чмокаю mi’amá в щеку, извиняясь за испорченный завтрак, и выхожу на улицу. Интересно, как я собираюсь удержать Карлоса и Луиса от повторения моего пути и направить их в лучшую сторону? Чертова ирония судьбы.

На улице ребята с флагом банды дают сигнал: правой кистью дважды хлопают по левой руке, согнув безымянный палец. По моим венам разливается огонь, когда я приветствую их с мотоцикла. Банде нужен был крепкий орешек – они его получили. Я изображаю из себя такого крутого парня, что сам себе порой удивляюсь.

– Алекс, подожди, – окликает меня знакомый женский голос.

Ко мне подбегает Кармен Санчез, моя соседка и бывшая девушка.

– Привет, Кармен, – бормочу я.

– Отвезешь меня в школу?

Ее короткая черная юбка открывает потрясающие ноги, а блузка подчеркивает маленькую, но дерзкую chichis[13]. Когда-то я был готов ради нее на все, пока летом не застукал ее в кровати с другим парнем. Вернее, в машине.

– Да ладно тебе, Алекс. Обещаю не кусаться… если только сам не захочешь.

Кармен тоже в банде «Мексиканская кровь». Пара мы или нет, мы все равно поддерживаем друг друга. Это правило, по которому мы живем.

– Садись.

Кармен запрыгивает на мотоцикл и нарочно кладет руки мне на бедра, прижимаясь к моей спине. Но реакции, на которую она, наверное, надеялась, нет. Она думает, что я забуду прошлое? Ни за что. Мое прошлое определяет, кем я стал.

Я стараюсь сосредоточиться на начале последнего учебного года в «Фейерфилде», на том, что происходит здесь и сейчас. Это чертовски сложно, потому что, к сожалению, после выпуска я, скорее всего, облажаюсь в будущем так же, как в прошлом.