Идеальные незнакомцы (Microsoft Office User) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 4)

Слегка волочась на ногах, я хватаю его за лацканы пиджака и произношу: — Это лучший книжный магазин, в котором я была за всю свою жизнь.

Он усмехается. — Это мой любимый. Я хожу сюда уже много лет, с тех пор как переехал в Париж.

Я прикусываю язык, чтобы не спросить: Откуда? Вместо этого я собираюсь с духом и дразню его. — Если ты скажешь мне, что приводишь всех своих подруг в русскую секцию, я буду вынуждена снять один из моих туфлей и воткнуть в тебя каблук.

Выражение его лица становится серьезным. Потирая большими пальцами мою линию подбородка и глядя мне в глаза, он бормочет: — Я никогда никого сюда не приводил, любимая. Никого, кроме тебя.

Любимая. Мое сердце делает эту сложную вещь, когда оно сжимается и тает одновременно. Затем я чувствую сильное давление на бедро и страдаю от угрызений совести.

— Что случилось? — резко спрашивает он.

Я моргаю, снова пораженная тем, как легко он видит меня насквозь. — Ты проходил курсы по чтению мыслей? У тебя это безумно хорошо получается.

Он на мгновение задумывается, прежде чем ответить. — У меня есть опыт в расшифровке выражения лиц людей.

Я могу сказать, что мы находимся в области чувствительных тем, но я не уверена, почему. Вполне логично, что художник, который создает такие детальные и полные эмоций портреты, очевидно, имеет большой опыт в чтении нюансов выражения лица, но он ведет себя так, будто это нечто большее.

Ты же сама настаивала на том, чтобы не задавать личных вопросов, гений. Продолжай в том же духе.

— Я просто подумала, что ты, гм, — я бросаю короткий взгляд на его эрекцию, зажатую между нами в штанах, — уже дважды позаботился обо мне, но я совсем не заботилась о тебе.

Его голубые глаза становятся теплыми. — Откладывать удовольствие - это то, что я хорошо умею.

Еще одно загадочное заявление, которое, я знаю, останется необъясненным.

Этот мужчина - сфинкс.

— Позволь мне показать тебе остальной магазин, — говорит он, протягивая руку и улыбаясь своей сфинксоподобной улыбкой.

Я обхватываю пальцами его бицепсы и позволяю ему вывести меня из ниши в другой извилистый проход к задней части магазина.

***

— Итак, известный книжный магазин, известная библиотека и бывшая резиденция одного из самых известных писателей мира. Ты устраиваешь мне грандиозную экскурсию.

— Грандиозную писательскую экскурсию, — поправляет Джеймс, улыбаясь мне. — Париж недаром называют литературной столицей мира.

Я изучаю его. Сидя напротив меня за столиком в ресторане на втором этаже Эйфелевой башни, он является олицетворением элегантности. Он также мощно магнетический, его грубая маскулинность подчеркивает изящные манеры и изысканный костюм. Женщина за соседним столиком не может оторвать от него глаз, несмотря на явное раздражение ее спутника-мужчины.

Она не одна такая. Я заметила еще нескольких женщин, чьи горячие взгляды направлены в сторону Джеймса.

Думаю, это неуважительно по отношению ко мне, что они ведут себя так нескромно, но я не могу их винить. Само его присутствие привлекает внимание. Его можно было бы свалить на пол, и все равно невозможно было бы отвести взгляд.

— Спасибо, что ты все это делаешь. — Я играю вилкой, мне льстит, сколько усилий ему, видимо, стоило спланировать и организовать это свидание. — Если бы не ты, я бы осталась на все лето в квартире Эстель.

Он не отвечает. Он просто смотрит, как я играю со столовыми приборами, его взгляд пронизывает меня насквозь, пока я не начинаю стесняться и складываю руки на коленях.

Наконец он говорит: — Я снова тебя волную.

— Ты волнуешь половину женщин в этом ресторане.

— Мне на них наплевать, — мгновенно приходит ответ, — Я забочусь о тебе.

Интенсивность его глаз волнует меня. Я должна отвести взгляд, чтобы не выставить себя дурой и не начать декламировать оды его красоте. Очень тихо говорю: — То же самое.

Я слышу его тихий вдох. Краем глаза вижу, как его рука, лежащая на подлокотнике стула, сжимается в кулак, а потом разгибается.

Почему от этого мой пульс удваивается, я не знаю.

Низким и сдержанным голосом он говорит: — Ты даже не представляешь, какая ты красивая, и как мне нравится знать, что этот румянец на твоих щеках - это благодаря мне.

Я протягиваю руку и касаюсь своего лица. Конечно, мои щеки пылают. — Ты выводишь меня из равновесия, — робко признаюсь я. — Обычно на меня ничто так не влияет.

Мой смех тоненький и нервный. — Или никто.

— Посмотри на меня.

Когда я это делаю, то вижу, что он смотрит на меня с неистовой сосредоточенностью, его голубые глаза ясные и яростные.

Он говорит: — На меня тоже.

Между моими ногами бьется маленькое сердце, пульсируя в такт с каждым горячим приливом крови в моих венах. Никогда раньше меня так сильно не влекло к мужчине. Пугает то, что это не только физическое влечение. Меня привлекает в нем все: от того, как меняются его глаза в зависимости от настроения и света, до очевидной глубины его интеллекта и чувствительности.

— Расскажи мне, — приказывает он, потому что, конечно, может читать меня, как открытую книгу.

Я шепчу: — Ты меня пугаешь.

Он наклоняется вперед, его голос настойчивый. — Ты боишься меня?

Я знаю, что он спрашивает, считаю ли я, что мне угрожает физическая опасность с его стороны, и это на мгновение останавливает меня. Предположение настолько безосновательное, что кажется нехарактерным. Обычно он так хорошо меня оценивает. — Нет, не так. Как...

Я делаю вдох для храбрости, опускаю взгляд на скатерть в поисках безопасного места, чтобы спрятаться от его пронзительного взгляда. — Будто если я не буду осторожной, то могу упасть в тебя и утонуть.

Через то, что кажется вечностью, Джеймс протягивает руку через стол и хватает меня за запястье. Опасаясь его реакции, и не слишком ли много я рассказала, я смотрю на него из-под ресниц.

От дикого голода на его лице у меня перехватывает дыхание.

— Не соблазняй меня, Оливия. Не делай это гипотетически. Потому что если бы я думал, что ты действительно собираешься дать мне хотя бы малейший шанс, учитывая то, что происходит между нами, я бы шел до последней чертовой мили. И поверь мне, это не то, чего ты хочешь.

Мои губы раздвинулись, но я не произнесла ни звука. Я слишком ошеломлена сочетанием его выражения лица и его слов, произнесенных опасным, лаконичным монотоном, резко контрастирующим со всем жаром и желанием на его лице.

— Добрый вечер, мсье и мадам! Bienvenue chez (прим. пер. с фр. — Добро пожаловать в...) Jules Verne.

Я подскакиваю, пораженная внезапным появлением официанта у нашего столика.

С закрытыми глазами и выразительным лицом, Джеймс отпускает мое запястье и откидывается на спинку стула, скрестив ноги. Он небрежно поправляет запонку, затем предлагает официанту незаинтересованную улыбку.

За одну секунду он превратился из кипящего чана с расплавленной лавой в холодный огурец.

Это невероятно нервирует. Не только потому, что это казалось таким легким, но и потому, что это казалось... отработанным. Профессиональным.

Как будто он выучил это в школе.

Официант что-то бормочет по-французски, как я предполагаю, рассказывая о меню или о самом ресторане, названном в честь известного французского писателя, поэта и драматурга Жюля Верна. Затем он обращается с вопросом к Джеймсу, который заказывает два бурбона и отпускает официанта.

Дрожащей рукой тянусь к стакану с водой. Глотаю прохладную жидкость, пытаясь выиграть немного времени, чтобы успокоиться. Когда я ставлю стакан обратно на стол, Джеймс говорит: — Я должен спросить, есть ли у тебя какие—то особенные места в Париже, которые бы ты хотела посетить. Я хорошо знаю город.

Его тон вежливый. Даже отстраненный. Я не знаю, это часть его резкой смены настроения, или он сжалился надо мной и снял меня с крючка. Думаю, если бы он попытался заставить меня прямо ответить на ту головокружительную речь, которую он только что произнес, я бы в панике вылетела из комнаты.

Я прочищаю горло и увлажняю губы. Несмотря на всю ту воду, которую я выпила, во рту пересохло. — Я не... я не думала об этом, честно говоря. Я думала, что сосредоточусь на попытках писать, а не... — Я замолкаю, представляя наше страстное свидание в книжном магазине. Тепло снова разливается по моим щекам. — …осмотре достопримечательностей.

— Осмотр достопримечательностей, — повторяет он хриплым голосом.

Не смотри на него. Ты сгоришь в огне. — Но я думаю, что теперь, когда у меня есть кто-то с опытом, кто покажет мне все вокруг, я должна воспользоваться этим.

— Да, я очень опытный. И я с большим удовольствием покажу тебе здесь все.

Это двусмысленная фраза, если я когда-либо слышала такую. Произнесенные тем же хриплым тоном, что и несколько минут назад, его слова несут в себе скрытый смысл, темное подводное течение чувственности, которое сжимает мой живот и заставляет меня тяжело глотать, преодолевая внезапный комок в горле.

Или мое воображение играет со мной злую шутку? Или он просто поддерживает разговор, а я слишком много читаю в невинных словах?

Черт возьми, как я ненавижу иметь мозг, который создает магические порталы из повседневных трещин в стене! Жизнь была бы намного проще, если бы я была бухгалтером.

— Это было бы замечательно, — осторожно говорю я, глядя куда угодно, только не на него.

Я слышу его тихое хихиканье и знаю, что я его развлекаю.

Потом откуда-то изнутри его пиджака раздается приглушенное электронное звяканье. Я оглядываюсь. Нахмурившись, он залазит в карман пиджака и вытаскивает оттуда мобильный телефон, маленький и черный, размером с кредитную карточку. Это самый тонкий телефон, который я когда-либо видела. Видимо, европейская модель, недоступная в Штатах.

Он бросает один взгляд на экран, и все его тело застывает.

— Все в порядке?

Его взгляд вспыхивает и встречается с моим. Он смотрит на меня какую-то долю мгновения, в его глазах появляется странная новая твердость, а потом он коротко говорит: — Извини, но я должен идти.

— Уйти? Куда? — Я оглядываюсь по ресторану, будто ища правдоподобного объяснения такому внезапному повороту событий, но Джеймс уже стоит.

Когда он не отвечает, я понимаю, что мы снова оказались в зоне деликатной темы.

Чувствуя страх, я позволяю ему помочь мне встать со стула. Затем он проводит меня через ресторан, положив руку мне на поясницу, быстро двигая взглядом влево и вправо, будто визуально прочесывая местность на наличие мин, пока мы направляемся к двери.

Когда мы спускаемся в лифте, а он стоит застывший и молчаливый рядом со мной, я теряю терпение от этой рутины плаща и кинжала. — Ты скажешь мне, почему ты вдруг так разозлился, или мне придется придумывать какую-то историю в голове, которая, вероятно, будет в тысячу раз хуже реальности?

— Я не злюсь, — огрызается он, и в его голосе звучит злость.

Я вздыхаю и закрываю глаза. — Ну что ж, тогда ладно.

Через несколько секунд лифт резко останавливается.

Я вскрикиваю от неожиданности, упираясь рукой в стену, чтобы удержать равновесие. Мои глаза открываются. Джеймс отворачивается от панели кнопок и нависает надо мной, в его взгляде горит огонь, когда он прижимает меня к стене лифта.

— Это с работы. Я не хочу идти, но должен.

Я смотрю на него с суженными глазами и сморщенным носом. — Работа? Срочная портретная съемка, да? Кто-то по прихоти решил в пятницу вечером, что ему очень нужно, чтобы ты запечатлел его лицо на бумаге перед сном?

— Нет, умник. Это не так.

Он большой, щетинистый и, очевидно, злой, но я не боюсь его и не отступаю. Я знаю, что это я установила весь этот формат никаких вопросов, но это было до того, как он начал вести себя так подозрительно.

— Нет? Ладно. Значит, твой агент написал тебе, что он только что потерял большую сделку? Ты должен прибежать в галерею и избить его или что?

Сквозь сжатые челюсти он говорит: — Нет.

Нос к носу, мы смотрим друг на друга. Тепло его тела обжигает меня через платье. Я так же разъярена, как и он, но, черт возьми, как же я хочу, чтобы он меня поцеловал.

Он опускает взгляд на мои губы. Жар между нами растет на несколько сотен градусов.

— Я отвезу тебя домой, — рычит он. — Я зайду позже. Может быть поздно. Не жди меня.

— Ха! Ты многое принимаешь как должное, Ромео! Не приходи позже, мне надо выспаться. Можешь попробовать позвонить мне завтра, но я не гарантирую, что отвечу, потому что я чувствую себя немного странно из-за всего этого сценария. Единственная причина, которая мне приходит в голову, почему тебя вдруг вызывают посреди ужина в пятницу вечером, а потом ты начинаешь вести себя как параноик, - это потому, что ты...

Я останавливаюсь, слова превращаются в пепел у меня во рту.

Я собиралась сказать в программе защиты свидетелей - что, как я понимаю, не имеет никакого смысла, но я была на волне, - но что-то гораздо худшее появилось в качестве варианта. Мне пришло на ум слово, еще более ужасное, чем беглец.

Это слово - женатый.

Я уставилась в него с ужасом.

Когда Эдмонд сказал мне на коктейльной вечеринке, что Джеймс - самый привлекательный холостяк в Париже, я восприняла это как то, что он одинок. Но учитывая откровенное отношение Эдмонда к моногамии, вполне возможно, что он считает всех мужчин пожизненными холостяками, независимо от того, какие юридические обязательства они взяли на себя.

Джеймс может иметь жену, которая где-то там себе существует.

Это же Франция, в конце концов. В Америке национальное развлечение - бейсбол, а здесь - иметь одну-две любовницы.

Джеймс тяжело вздыхает и закрывает глаза. — У тебя снова такой взгляд, будто ты думаешь, что я серийный убийца.

— Ладно, любовничек, я задам тебе вопрос. И ты должен сказать мне правду.

Он открывает глаза и смотрит на меня, выражение его лица настороженное.

— Обещаю, что это будет последний личный вопрос, который я когда-либо задам. Клянусь младенцем Иисусом и всеми святыми, и каждым ангелом и херувимом на небесах.

Его брови сводятся вместе. — Ты очень религиозна?

Я пренебрежительно машу рукой в воздухе. — Нет, я просто люблю преувеличивать. Это плохая привычка. Мой редактор всегда кричит на меня, чтобы я сбавила обороты. В любом случае, вот мой вопрос. И тебе лучше смотреть мне прямо в глаза, когда будешь отвечать. Хорошо?

Еще один тяжелый вздох. Я могла бы его отшлепать.

Я произношу каждое слово медленно и осторожно. — Ты женат?

Его глаза сверлят прямо в самую темную глубину моей души. — Нет, — говорит он, так же медленно и осторожно. — Я. Не. Женат.

Сложив руки на груди, я рассматриваю его лицо. Кажется, он говорит правду, но это тот самый парень, который изображал из себя достоверного доктора Джекила/мистера Хайда, когда официант впервые подошел к нашему столику.

Звучит сигнал тревоги. Джеймс хватает меня и целует. Сильно.

Когда я поворачиваю голову и разрываю поцелуй, он грубо приказывает: — Оставайся в квартире, пока я не вернусь.

Черт, он властный. Я кисло говорю: — Если ты думаешь, что ты мой босс, приятель, то у тебя должна быть другая вещь.

— Мысль.

Я посмотрела на него искоса. — Прости?

— Правильная фраза: У тебя должна быть другая мысль, а не другая вещь.

— Нет. Это не имеет смысла.

— Говорю тебе, так оно и есть.

— Кто здесь писатель? Я или ты? Это вещь.

Сигнал лифта звучит снова, но на этот раз он не останавливается, а просто продолжает греметь. Выглядя разочарованным, сексуальным и горячим, Джеймс бормочет клятву и возвращается к панели кнопок, тыкая пальцем в одну из них. Лифт снова дергается, и мы едем вниз.

Когда через мгновение дверь открывается, он берет меня за руку и выводит на улицу, где свистит такси.

— Никогда не пойму, почему мы просто не поедем на метро, — бормочу я себе под нос.

Джеймс открывает дверцу такси, быстро сажает меня на заднее сиденье и наклоняется, чтобы посмотреть на меня. — Потому что в такси ты в большей безопасности, вот почему.

Это заставляет меня моргнуть. — В большей безопасности от чего?

Он хлопает дверцей перед моим лицом.

Затем наклоняется в открытое переднее окно, чтобы дать водителю адрес, бросает ему горсть денег, разворачивается и уходит.

Когда такси отъезжает, я кручусь на своем сиденье и смотрю в заднее окно, наблюдая за фигурой Джеймса, шагающего в теплый парижский вечер, пока его не поглощает толпа и он не исчезает.

Глава 13

Первое, что я делаю, когда возвращаюсь в квартиру, — это направляюсь к компьютеру в библиотеке Эстель и включаю его.

В поисковой строке Google я набираю — You've got another thing coming.

Google услужливо выдает мне 798 000 000 результатов.

Первый — клип на одноименную песню хеви-метал - группы Judas Priest, который наполняет меня самодовольством. Если известная рок-группа записала ее как thing вместо think, то я, очевидно, права.

Мой короткий приступ самодовольства продолжается до тех пор, пока я не прокручиваю страницу дальше вниз и не нахожу статью в Merriam-Webster об использовании этой фразы. Перейдя по ссылке, я с ужасом узнаю, что до сих пор ведутся дебаты о правильности выбора слова. Очевидно, мнение — это более старый вариант, происходящий из британского английского языка XIX века, а вещь — более современный и более распространенный, но часто критикуемый языковыми пуристами как некорректное калькирование.

Другими словами, мы с Джеймсом оба правы... за исключением того, что он более прав, чем я.

Привет, вмятое эго, мой старый друг.

Поскольку мне нужна моральная поддержка, я достаю свой мобильный телефон из сумочки на столе и отправляю Эстель сообщение.

Вопрос для твоего высшего литературного мозга: Как ты думаешь, будет правильно: У тебя есть другая ВЕЩЬ или у тебя есть другая МЫСЛЬ?

Пока я жду ответа, я иду на кухню. Сбрасываю каблуки, открываю холодильник и некоторое время всматриваюсь в него, пока не осознаю, что не голодна. Я не ела с самого завтрака, но после оргазма в книжном магазине, внезапной пародии Джеймса на Гудини за ужином и воспоминаний о том, как сильно выпятилась моя губа, когда я сказала ему, что он ошибался насчет мыслей и вещей, мне действительно хочется выпить, чтобы успокоить нервы.

Я наливаю себе бурбон и только я собиралась пригубить его, как у меня зазвонил мобильный телефон. Эстель ответила.

ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ТЫ СНОВА ПИШЕШЬ?

Не прошло и пяти секунд, как у меня звонит телефон. Я улыбаюсь и нажимаю кнопку Ответить. — Привет, Эстель.

— Куколка! — радостно восклицает она. — Скажи, что у тебя хорошие новости!

Я не могу удержаться, чтобы не подразнить ее. — Боже, никакого давления или чего-то подобного. Разве я не могу просто спросить твое мнение?

Она смеется. — Фух. Единственный раз, когда ты спрашивала моего мнения о чем-то, это когда я пригласила тебя на обед в Le Bernardin на твой тридцатый день рождения, и ты не могла выбрать между сашими и икрой.

— Это неправда! Я отчетливо помню, как спрашивала твое мнение о том, стоит ли мне выходить замуж за Криса.

Наступает долгая пауза, затем Эстель трезво говорит: — Нет, куколка, не спрашивала. Если бы это было так, ты бы уволила меня как своего агента.

— Что ты имеешь в виду? — удивленно спрашиваю я.

Опять долгая пауза, которая так не похожа на Эстель, что мне становится не по себе. Обычно у этой женщины нет никаких фильтров.

— Я имею в виду, что Кристофер не очень хороший парень. И он точно не был хорошим для тебя.

Это шокирует меня. Хотя мы с Крисом разведены, я чувствую, что защищаю его. Я расстроена и смущена тем, что она так о нем говорит.

— Эстель, о чем ты говоришь? У нас были разногласия, как у любой пары, но мы...

— Он бросил тебя, когда ты нуждалась в нем больше всего, — вмешивается она, ее голос становится жестким.

Я помню, как одиноко я чувствовала себя, сидя на той холодной скамье в церкви одна. Какой истощенной и одинокой.

Мой голос дрожит от эмоций, я говорю: — Каждый справляется с горем по-разному.

Голос Эстель смягчается. — Да, по-разному. Но отец, который не появляется на похоронах собственного ребенка...

Я обрываю: — Он не смог с этим справиться. В этом нет ничего необычного.

Психолог сказал...

— или на рождение его ребенка.

— Он не смог вовремя уйти с работы! Ты же знаешь, что она родилась раньше!

— который оставил жену в чужой стране во время медового месяца.

— Ради Бога, Эстель! Он же дипломат! Началась война! Он был нужен! Это я сказала, что он может уехать!

После моего гневного взрыва мы обе замолкаем. Эстель тяжело вздыхает. Потом она говорит: — Тебя устраивало все, что он делал. Все его молчание, все его отсутствия, все способы, которыми он не удовлетворял твои потребности... все было хорошо. Потому что ты любила его. Но он не заслуживал этого. Он не заслуживал тебя.

Горячие слезы пекут глаза. Горло так сжимается, что я едва могу проглотить полный рот бурбона, но мне удается его протолкнуть. Он пропекает полую дорожку до желудка и сидит там, сердито булькая.

Я говорю сквозь сжатые челюсти. — Так или иначе. Отвечая на твой вопрос, да, я снова пишу. Пишу довольно много, на самом деле. И это чертовски хорошо. Скоро вышлю тебе то, что получилось. А сейчас мне надо идти. Спасибо, Эстель. Пока.

Я нажимаю Завершить и швыряю телефон через всю комнату. Он с грохотом ударяется о стену, разлетается вдребезги, а потом падает осколками на пол.

Я оставляю его там, где он лежит, и выхожу из кухни, сердито утирая слезы. В гостиную ведет балкон с площадкой, достаточно большой, чтобы на ней мог стоять один человек. Я отодвигаю шторы и открываю французскую дверь, затем выхожу и опираюсь на изогнутые перила.

Небо мрачное, затянутое темными облаками. Басовитый раскат грома отдается где-то далеко. Воздух влажный и напоенный резким запахом озона — все признаки приближения летней грозы.

Когда начинают падать первые капли, я поворачиваю лицо к небу и закрываю глаза, позволяя дождю смешаться с моими слезами.

Отец, который не пришел на похороны собственного ребенка.

Это было самое болезненное. Из всех раз, когда Крис отсутствовал, этот раз так глубоко врезался в мое сердце, что раны все еще свежи, будто их нанесли вчера.

Моя дочь умерла, моя душа превратилась в пепел, а моего мужа нигде не было.

Все разрушилось после того, как мы потеряли ее. Мы не могли больше разговаривать. Мы едва могли смотреть друг другу в глаза. Молчание в доме тянулось так долго, что я иногда думала, не потеряли ли мы способность общаться. Групповая терапия была ужасом, более болезненным, чем заливка кислотой открытых порезов. Все эти истории потерь нагромождались на мои собственные, пока я не почувствовала, что задыхаюсь.

Семейные консультации были не намного лучше. Не было никакого способа найти смысл в такой бессмысленной вещи, и никакие разговоры не помогли бы и не изменили бы ее.

Затем, наконец, после того, как Крис собрал вещи и съехал, я пошла на индивидуальную терапию, в последней отчаянной попытке найти мир с самой худшей вещью, которая когда-либо случалась со мной. Или хотя бы какой-то смысл.

Но в насилии нет никакого смысла. Убийство — это самоцель.

Стон вырывает меня из болота воспоминаний. Я открываю глаза и смотрю на ту сторону двора, откуда он раздался, на окно, которое еще мгновение назад было темным, а теперь освещено.

Джиджи и Гаспар в своей спальне, делают то, что умеют лучше всего.

Я отворачиваюсь и захожу внутрь, допивая оставшийся бурбон. Затем выключаю свет и ложусь спать.

***

Просыпаюсь через несколько часов, инстинктивно чувствуя, что что-то не так.

Это материнская интуиция. Обостренный слух. Обостренный нюх. Тонко настроенные усики, которые ты никогда не теряешь, даже когда твоего ребенка уже давно вырвали из твоих рук.

Сердце колотится, я сажусь в постели, напрягая уши, чтобы услышать какой-то звук. Я не уверена, что это был за звук, который разбудил меня, но я напряженно вслушиваюсь в темноту. Мои глаза медленно адаптируются, пока я не могу различить края комода, изогнутую ручку стула у двери.

И высокую фигуру мужчины, стоящего возле него.

Я кричу от ужаса, но он набрасывается на меня, прежде чем я успеваю соскочить с кровати. Он хватает меня и прижимает своим тяжелым телом к матрасу, пока я дико борюсь под ним.

— Оливия, — рычит мне на ухо грубый голос. — Это я. Остановись. Это всего лишь я.

Я падаю неподвижно, задыхаясь, с каждым ударом сердца понимая, что это Джеймс. Нужно всего несколько секунд, чтобы ярость охватила меня.

— Какого черта! — кричу я. — Ты почти напугал меня до смерти, мудак!

— Прости.

— Прости? Тебе жаль? Как ты вообще сюда попал? — Я продолжаю бороться, но он не отпускает меня. Более того, его руки еще сильнее сжимают мои запястья. Он перекидывает ногу через обе мои, не давая мне ударить его ногой.

— Ты оставила входную дверь открытой. Я стучал и звонил, но ты не отвечала.

Когда я вошла, я настолько отвлеклась на спор между глупыми вещами и мыслями, что не помню, закрыла я дверь или нет, но меня не удивляет, что я оставила ее открытой. То же самое я сделала вчера вечером, когда он пригласил меня на ужин. Он всегда выводит меня из себя.

— Так ты решил, что это хорошая идея - ввалиться без приглашения?

— Я же сказал, что приду.

— А я просила тебя не делать этого!

Я чувствую его горячее дыхание на своей шее, когда он шепчет: — Скажи мне уйти, и я уйду.

Я лежу, глядя в потолок и скрежеща зубами, пока не беру дыхание под контроль. Часть меня хочет сорваться и сказать Убирайся вон... но другая часть меня - большая часть - не хочет.

В моей постели не было мужчины уже много лет. Годы. Каждый запущенный нерв в моем теле кричит.

И учитывая, что это именно тот мужчина, который одним своим взглядом разжигает меня так, что у меня аж глаза закатываются, я склонна позволить ему остаться и посмотреть, к чему это приведет.

Я говорю: — Ты можешь остаться, но тебе лучше загладить свою вину перед мной.

Он отпускает мои запястья, опирается на локти и целует меня. Это нежный поцелуй, и кажется, что он извиняется. Он знает, что я хожу по лезвию бритвы своего темперамента.

Он говорит: — Я хочу загладить свою вину, дорогая, но ты еще не отдала мне свой список.

— Ладно. Хочешь список того, что я люблю делать в постели? Вот первая пятерка: спать, читать, смотреть телевизор, обнимать мою подушку-бойфренда, мечтая о получении Нобелевской премии по литературе, и спать.

Лишь через мгновение я понимаю, что легкая дрожь в груди Джеймса - это подавленный смех.

— Ты дважды сказала "спать".

— Это потому, что я очень люблю спать!

Он нежно целует меня в чувствительное место под мочкой уха, от чего я вздрагиваю. — Понятно. А что такое подушка-бойфренд?

Еще один поцелуй, ниже, и я снова вздрагиваю. — Ты будешь смеяться.

— Не буду.

Поцелуй. Поцелуй. Покусывание. Поцелуй. Он медленно спускается по моей шее к ключице, затем погружает кончик языка в впадинку. Он регулирует свой вес сверху на мне, просовывая ногу между моими ногами.

Он такой большой и тяжелый. Такой теплый и твердый. Такой сильный. И Боже, как я это люблю.

Ничто не заставляет чувствовать себя женщиной больше, чем лежать под мощным мужским телом.

— Это... гм... как большая удобная подушка для сна, примерно в половину длины моего тела.

— Ммм. — Он просовывает руку подо мной и сжимает мою задницу, притягивая меня ближе к себе и сгибая бедра.

Он уже тверд для меня. Мой пульс становится аритмичным. Я сжимаю его плечи, погружая пальцы в тонкую ткань его костюма.

Почему он до сих пор в костюме? Неужели он пришел сюда прямо оттуда, ну, где бы он там ни был? — Она очень поддерживает, — говорю я, тяжелее дыша, — Я люблю свою подушку-бойфренда.

Джеймс поднимает голову и встречается со мной взглядом. Его взгляд напряженный и горячий. — Интересно.

— Моя подушка?

— Нет, то, что я безумно ревную к ней.

Потому что я сплю с ней или потому что я сказала, что люблю ее? Мое сердце трепещет, но я не задаю вопрос вслух.

Я шепчу: — Если уж на то пошло, то это она должна была бы ревновать меня к тебе. Я никогда не получала оргазма, думая о своей подушке-бойфренде.

Глаза Джеймса вспыхивают, сверля меня взглядом. — Ты заставила себя кончить, думая обо мне?

Я могу сказать, что он возбужден этой идеей. Его голос сырой, и в его теле появляется новое напряжение, красноречивое изменение в ритме его дыхания.

Я киваю.

— Когда? Сегодня вечером?

О, Боже. Он хочет знать все грязные подробности. Зачем я вообще открыла рот? Я увлажняю губы. Джеймс отслеживает движение моего языка глазами хищника. — Нет. После того, как я встретила тебя в кафе.

Его губы раздвигаются. Удивленный, он смотрит на меня снизу вверх.

Я ворчу: — Не суди меня.

— Я не осуждаю тебя. Блядь, Оливия, я не осуждаю тебя. — Он смеется. — Особенно учитывая, что я сделал то же самое.

Я смотрю на него, не убежденная.

Увидев мой прищуренный взгляд, он снова смеется. Он целует мою шею и челюсть, хихикает, касаясь моей кожи, его щетина щекочет меня. — Это все из-за этого спелого персика, — бормочет он, снова сжимая мой зад. — Ты ушла от меня, и мой член стал таким твердым, глядя на то, как качается эта задница, что мне пришлось пойти в уборную кафе и подрочить.

Я толкаю его в грудь. — Это наглая ложь!

— Нет, милая. Это чистая божья правда.

Он целует меня, его рот твердый и требовательный, его сердце разбивается о мою грудь. Затем он скатывается с меня, включает лампу на тумбочке и становится у кровати, глядя вниз.

— Расскажи мне, что я делал с тобой в твоей фантазии, — говорит он низким, настойчивым голосом, стягивая с себя пиджак и небрежно отбрасывая его в сторону, — Скажи мне, что именно я сделал.

Он стягивает с себя рубашку, а я смотрю на него, как будто меня ударило током.

И я напугана до усрачки.

Я сглатываю и стараюсь не задыхаться, глядя, как он разувается, сдирает носки, расстегивает ремень и срывает штаны. Если существует рекорд скорости раздевания, он собирается его побить.

И вот он стоит во всей своей красе в одних лишь черных трусах. Огромная выпуклость растягивается спереди.

Вид его роскошного тела, должно быть, пересекает все провода в моем мозгу, потому что я говорю:т— Ты трахал меня так, будто я принадлежала тебе, телом и душой.

Не отрывая зрительного контакта со мной, он ладонью сжимает свою эрекцию через трусы, а затем гладит рукой вверх и вниз по длине. — Продолжай.

Его голос контролируемый, но на лице видно напряжение. Все его мышцы напряжены, как будто он сдерживает себя, чтобы не сорваться.

По моей коже разливается тепло, колючее, как мелкие волоски на теле. Тонкая дрожь пробегает по моему животу. Я неподвижно лежу на спине, наблюдая, как этот возбужденный, красивый мужчина борется с собой, чтобы не наброситься на меня, и чувствую себя сильнее, чем когда-либо в жизни.

— Ты был на мне. Трахал меня. Жестко.

Его челюстные мышцы сгибаются. Он просовывает руку под эластичный пояс трусов и хватает свой выпирающий эрегированный член. Даже в окружении его большой руки он выглядит огромным.

Мой голос задыхается. — Ты трахал меня так, пока я не начала кончать, потом перевернул меня, поставил на колени и трахнул сзади.

Он начинает гладить свой голый член, проводя рукой вверх и вниз по стволу, толстому и покрытому венами. Все вены на его руках тоже выделяются, и одна на шее пульсирует.

— Потом ты шлепал меня, снова и снова, пока трахал, пока я не кончила, крича в подушку.

Он резко говорит: — Ты говорила, что тебя никогда раньше не шлепали.

— Да, никогда.

— Но ты фантазировала о том, как я это делаю?

— Да.

Его веки опускаются ниже. Его рука движется быстрее. Он стоит неподвижно, поглаживая себя, глядя на меня, его грудь хаотично двигается вверх и вниз.

Хлопковая футболка, которую я надела в постель, трется о твердые соски с каждым моим вдохом. Я чувствую тяжесть между ногами, покалывание, которое быстро перерастает в боль.

Джеймс приказывает: — Сядь, — и мое сердцебиение бешено колотится.

Я выполняю его указание, подгибаю ноги под себя и жду следующей команды, затаив дыхание.

Свободной рукой он двигает меня вперед. Я подползаю к краю кровати, потом снова подгибаю ноги под себя, глядя на него, все мое тело дрожит.

Он тихо говорит: — На руки и колени.

Я выдыхаю в порыве. Затем делаю то, что мне говорят, остро ощущая каждый сантиметр кожи на своем теле. Нервы поют. Кровь бьется в моих венах.

Все еще поглаживая свою эрекцию, Джеймс придвигается ближе к краю кровати, пока его член не оказывается в нескольких сантиметрах от моего лица.

Я не могу отвести взгляд. Мое зрение сужается до туннеля, в конце которого стоит огромный, красивый член, гордо выпрямившись, с маленькой капелькой влаги, вытекающей из щели.

Свободной рукой Джеймс хватает меня за челюсть и заставляет поднять на него глаза.

Его глаза темные и дикие.

Он грубо говорит: — Ты будешь сосать мой член и играть со своей киской, пока я буду шлепать тебя по заднице, дорогая. Ты готова?

Трепет, похожий на ужас, пронизывает меня. Но это не ужас, это подъем, шок от того, как сильно я хочу, чтобы это пронзило меня, как ядерный ветер.

Дрожа, я шепчу: — Я готова.

Мой темный командир вознаграждает меня опасной улыбкой.

Глава 14

С горящими глазами Джеймс ждет меня, не говоря больше ни слова. Он тоже не шевелится, просто стоит неподвижно, когда я перевожу дыхание и бросаю взгляд на его зажатый в кулаке член.

Я переношу свой вес вперед на руки и осторожно облизываю бусинку влаги, сверкающую на кончике.

Все мышцы его живота сокращаются. Его пальцы, свернутые вокруг моей челюсти, дергаются.

Я воспринимаю это как положительный знак и просовываю набухшую головку между губами.

Он тихо втягивает воздух.

Я закрываю глаза и беру его еще больше, наслаждаясь тем, какой он горячий и твердый на моем языке, наслаждаясь его слабым вкусом соли и мускуса. Оттягиваясь назад, чтобы обхватить языком головку, я задерживаюсь там на мгновение, сосу, наслаждаясь, чувствуя, как пульсирует вена его ствола на моем языке.

Его рука скользит по моей челюсти к горлу, и он нежно сжимает.

Почему мне это нравится? Почему этот маленький жест доминирования заставляет меня сжиматься и вздрагивать? Почему он должен заставлять меня стонать?

Своим властным голосом он говорит: — Засунь пальцы себе в трусики и прими этот член себе в глотку.

Балансируя на одной руке, я просовываю другую руку между ног, нащупываю влажные трусики, отодвигаю их в сторону. Как только мои пальцы скользят по пульсирующему клитору, я расслабляю горло и скольжу губами по его стволу так глубоко, как только могу.

Он стонет, потом ругается, его рука горячо сжимает мое горло. Затягивает.

Я медленно отхожу, открываю глаза, чтобы посмотреть на него, когда сосу его кончик. Его глаза затуманены, он тяжело дышит, облизывая губы, наблюдая за мной.

Он спускается вниз и ласкает мою грудь через рубашку, сначала одну, потом другую, перекатывая мои твердые соски между пальцами, сжимая их полноту грубой, нуждающейся хваткой. Я задаю ритм, мои бедра покачиваются на моей руке, когда я беру его глубоко в горло и снова выпускаю, мое сердце колотится, как сумасшедшее.

— Я отшлепаю тебя, — бормочет он. — Не кончай.

Не кончать? Что он имеет в виду под "не кончай"? Разве это не то же самое, что...

ЩЛЕП!

Я подпрыгиваю, тяжело втягивая воздух через нос. Когда он шлепает меня снова, я скулю от боли и быстрее работаю пальцами между ног. Я такая мокрая, что слышу звук, который я издаю в комнате, даже над тихим барабанным боем дождя. Я сильнее сосу его член, жадно заглатывая как можно больше.

— Господи, Оливия. Ты такая чертовски красивая. Боже мой.

Каждое следующее слово прерывается одышкой. Он наклоняется и снова шлепает меня по заднице, шесть раз подряд. Мой оргазм приближается, как волна на гребне. Конечно, он знает.

— Этот оргазм принадлежит мне. Он принадлежит моему члену, а не твоим пальцам. Не смей кончать до того, как я буду внутри тебя.

Или что? Отшлепаешь меня?

Я схожу с ума. Наверное, так и есть. Единственная причина, почему я не смеюсь, заключается в том, что мне в горло воткнули двенадцатидюймовую стальную трубу, но я чувствую себя высоко, как отвязанный воздушный змей, бездумно парящий в небе, падая в яркое, опасное небытие.

Вдруг его член исчезает, и я падаю на спину, удивленно моргая глазами, когда Джеймс нависает надо мной.

— Я не пытаюсь наказать тебя, не позволяя тебе кончить, — говорит он отрывисто, — Просто если мы оттягиваем как можно дольше, это увеличивает удовольствие. Это называется эджинг или управление оргазмом.

Эджинг-смеджинг! Давай просто доведем эту крошку до самого дома! Лежа под ним, я потею и дрожу, не в состоянии говорить.

— Хорошо?

Стону в знак протеста, закрывая глаза.

Он целует меня в шею, шепча: — Скажи мне, чего ты хочешь. Если тебе действительно надо кончить прямо сейчас, скажи мне. Ты же знаешь, что я о тебе позабочусь.

Я открываю глаза и смотрю на него. Он смотрит на меня с напряженным вниманием, его темные волосы спадают на лоб, лицо затененное, красивое и полное тревоги.

Что-то в моей груди отпирается. Тяжелая дверь со скрипом открывается на ржавых петлях, впуская свет.

— Ладно, — говорю я, мой голос почти не слышен. — Давай сделаем всю эту штуку с управлением. Я тебе доверяю.

Он застывает. Кажется, он даже не дышит. Но под всем этим спокойствием и совершенным контролем что-то массивное бурлит и горит, вырывается из темноты, ища глубины его глаз.

— Ты мне доверяешь?

— Да.

Он произносит мое имя благоговейным шепотом, поднимая руку, чтобы нежно убрать прядь волос с моей щеки и заправить ее за ухо.

Я говорю: — Не будь таким странным, любовничек. У меня не было секса с тех пор, как Duran Duran возглавляли хит-парады. Давай сделаем это.

Он качает головой, тихо смеясь. — Ты вообще уже существовала в 1980—х?

— Да.

— Так ты занималась сексом в детстве?

— Нет. Гадость. Пожалуйста, дай мне свой рот сейчас.

— Конечно. — Он опускает голову и нежно целует меня в горло.

— Не там.

Подняв голову, он посылает мне ленивую и знакомую улыбку. — Нет? А где же тогда?

— Между ног.

Он качает головой и выгибает брови, будто не понимает, о чем я говорю.

— На киске.

Он насмешливо шепчет: — Оооо, там.

— Да, пожалуйста. Сейчас, пожалуйста. Если только ты не хочешь отшлепать меня там, потому что я это люблю.

Он смотрит на меня, его улыбка исчезает. Он изучает меня, его напряжение растет с каждой секундой, пока он не говорит низким, лаконичным голосом: — Это хорошо, что ты здесь ненадолго. Иначе я бы сделал тебя своей.

Его слова волнуют меня, как и страсть в его глазах. Но страсть сдерживается той темнотой, которая появляется в неожиданные моменты, темнотой, которая должна была бы напугать меня, но вместо этого вызывает желание погрузиться в нее и потеряться в ней.

— Ты так говоришь, будто быть твоей было бы плохо.

— Это не было бы хорошо, Оливия. Не для тебя.

— Почему нет?

После напряженного колебания он пробормотал: — Деликатная тема.

Снаружи гремит гром. Треск белой молнии ненадолго освещает комнату. Я отталкиваю жуткое и иррациональное ощущение, что сама природа предостерегает меня от него, и беру в руки его челюсть.

Глядя глубоко в его прекрасные голубые глаза, я говорю: — Ты не можешь видеть себя так, как вижу я, Джеймс. Любая женщина была бы счастлива принадлежать такому мужчине, как ты. Однажды ты найдешь свою половинку. И кем бы она ни была, я надеюсь, что никогда ее не встречу, потому что я буду так завидовать, что захочу ударить ее прямо в лицо.

Он вдыхает, ноздри раздуваются. Его глаза сужаются до щелей.

Затем, с поразительной жесткостью, он прижимает свой рот к моему.

Он целует меня так жадно, что у меня мгновенно перехватывает дыхание. Мое сердце бешено колотится, так сильно, что кажется, будто оно бьется за пределами моей груди. В следующий момент он исчезает, встает на колени, чтобы стянуть мою тонкую футболку мне на грудь, на лицо и руки. Он собирает ее вокруг моих запястий и связывает концы вместе, сильно затягивая узел.

Схватив меня за предплечья, он прижимает мои запястья к матрасу над моей головой и смотрит на меня сверху вниз. Его глаза стеклянные и горят, как будто у него лихорадка.

— Не кончай, пока я не разрешу.

Его голос смертельно мягкий. Он посылает звон возбуждения, пробегающий по моим нервным окончаниям.

Мне нравится, когда он такой, на грани своего контроля. Мне нравится знать, что эта странная интенсивность желания и потребности является взаимной, что он хотел бы управлять ею, но не может, на самом деле не может, недостаточно для того, чтобы мы оставались в безопасности.

Мне понятно, что никто из нас не верит в безопасность. Больше не верим. Не после того, через что нам пришлось пройти.

Мы связаны ужасной правдой, что безопасность — это иллюзия.

Это также то, что в этот момент освобождает нас обоих.

Он срывает с меня трусики. Буквально рвет их, с легкостью разрывая кружевной материал и выдергивая лоскуты из-под меня. Затем он просовывает лицо между моих бедер и начинает жадно сосать мой клитор, тянется вверх, чтобы грубо сжать мою грудь в своих больших горячих руках.

Мне это нравится. Мне так нравится, что я выгибаюсь и вздрагиваю, вознаграждая его гортанным стоном, который превращается в форму его имени.

Он сжимает мои соски и работает языком между моих ног, поднимая меня все выше и выше, пока я не начинаю умолять его отпустить. Но он не отпускает меня. Вместо этого он поворачивает голову к моему бедру и кусает меня там, его зубы впиваются в мою нежную плоть с жалом, клеймящим мое сердце.

— Еще нет, красавица, — предупреждает он, его голос твердый, — Не без меня внутри тебя.

Я качаю бедрами, стону, беспокойно поворачивая голову из стороны в сторону.

— Тогда трахни меня. Быстрее. Пожалуйста.

В его груди гремит животный звук. Тот, что говорит мне, что ему нравится моя реакция, мои слова, моя безоговорочная потребность в том, что он мне дает. Матрас прогибается, когда он ступает на пол. Я слышу, как он копается в своей одежде, затем я слышу, как рвется фольга, и знаю, что на этот раз он пришел подготовленным.

Матрас снова проседает. Джеймс говорит: — Открой глаза.

Он нависает надо мной, положив руки по обе стороны моей головы. Я смотрю вниз и вижу его эрегированный член, завернутый в презерватив, который сильно покачивается между моими раздвинутыми бедрами.

Он толстый и длинный, намного больше, чем у меня когда-либо был раньше, но я не девственница-невеста. Я знаю, что он подойдет мне как нельзя лучше.

Я зачарованно наблюдаю, как он сжимает свой член в руке и толкает его к моим мокрым складкам. Он скользит им вверх и вниз, пока верхушка не начинает блестеть.

— Посмотри на меня.

Когда я встречаюсь с его темным взглядом, он рычит: — Ты моя до сентября. Скажи это.

Я говорю, затаив дыхание: — Да. Я твоя до сентября. Я вся твоя.

Одним резким движением бедер он заталкивает весь свой толстый член глубоко в меня.

С криком я выгибаюсь из матраса. Он подпирается на локоть, впивается кулаками в мои волосы, а другую руку протягивает подо мной, чтобы собственническим движением схватить меня за задницу.

На мое ухо он приказывает: — Обхвати меня ногами за талию.

Я так и делаю, дрожа всем телом. Он выдыхает, медленно отходит, пока внутри меня не остается только кончик его члена, потом снова вонзает его.

Он подавляет мой стон поцелуем, глубоким и требовательным. Затем он снова и снова вонзает меня, сильно въезжая в мое болезненное влажное влагалище.

Это не нежно. Это не любовь. Это трах, сырой, животный и прекрасный в своей неотложности.

Единственное сильное сокращение внутри меня заставляет меня оторваться от его рта и умолять. — Джеймс, о Боже, Джеймс, пожалуйста, мне надо кончить, пожалуйста, позволь мне кончить...

Тяжело дыша, он замедляет движение бедер до мельчайших движений, затем замирает. Твердым голосом он говорит: — Нет.

Он наклоняет голову к моей груди и втягивает мой твердый сосок в горячий, влажный жар своего рта.

Обезумев, я барахтаюсь под ним. Моя кожа горит. Все мои мышцы сжаты. Я качаю бедрами, трусь клитором о его таз и преследуя жжение, разгорающееся в моей сердцевине. Я чувствую прилив возбуждения, когда его член дергается в ответ.

Он приближает свой рот к моему уху. — Такая плохая девочка. Моя прекрасная, плохая девочка. Если ты сейчас же не прекратишь двигать бедрами, я выйду из тебя и отшлепаю тебя по заднице, пока она не заболит так, что ты не сможешь сидеть целую неделю.

Я рыдаю от разочарования.

Я знаю, что эта игра на грани - это игра, в которую я согласилась играть, но, черт возьми, как же я жалею об этом.

Не двигаясь, я лежу под ним, задыхаясь и дрожа, с мокрой от пота кожей. Он снова наклоняет голову к моей груди, одаривая вниманием другой сосок, пощипывая его и проводя по нему языком.

Мне так хочется пошевелить бедрами. Вместо этого я сильно кусаю нижнюю губу и остаюсь неподвижной, пока Джеймс перемещается туда-сюда между моими пульсирующими сосками, сосет и нежно кусает, испытывая мою плоть зубами, чтобы увидеть, что заставляет меня стонать, а что заставляет меня задыхаться.

Когда я уже готова сломаться и заплакать, Джеймс шепчет: — Идеально. Ты идеальна. Я люблю тебя такой, за то, что ты так стараешься быть для меня хорошей, даже если тебе так сильно хочется кончить.

— Так сильно, — лепечу я, — так... так сильно.

Джеймс говорит что-то, чего я не могу понять.

Или я действительно брежу, и мой мозг слишком воспален, чтобы понимать слова, или он говорит на языке, который я не узнаю, чем-то экзотическим и мужским, со всеми скрипучими фрикативными с оттенком, похожим на мурлыканье.

По какой-то причине, это то, что в конце концов заставляет меня сломаться.

Я начинаю выгибать бедра, неистово трахая себя на твердой длине прекрасного члена, похороненного внутри меня.

Джеймс ругается, и я его понимаю.

— Я кончаю! Кончаю, кончаю, кончаю, кончаю! Я не могу остановиться, о Боже, Джеймс, я не могу остановиться...

Он вонзается в меня и рычит: — Отдай это мне.

— О, блядь, блядь...

— Да, любимая, дай мне нахуй все, что у тебя есть.

Бъясь в конвульсиях и крича, я барахтаюсь под ним, пока он трахает меня. Оргазм разрывает мое тело с такой силой, что это похоже на детонацию. Сжимаю и отпускаю, сжимаю и отпускаю, волна за волной, волна за волной наслаждения накрывает меня. Беспомощная, я отдаюсь ему, когда Джеймс въезжает в меня, бормоча, его рот прижимается к тому месту, которое пульсирует на моем горле. Держа мои запястья и сильно присасываясь к моей шее, он проникает в меня мощными ударами, опустошая меня.

Владея мной.

Он ненадолго замирает, а затем издает хриплый стон. Все его тело дергается. Он приподнимается на руки, запрокидывает голову назад и кричит.

Затем снова начинает выгибать таз, трахая меня прямо во время оргазма.

Я крепко сжимаю бедра вокруг его талии и держусь, пытаясь игнорировать предупреждающий голос Келли в моей голове, который говорит мне быть осторожной.

Но уже слишком поздно.

Глава 15

Где-то ближе к рассвету дождь утихает. Я лежу, засыпая в теплом убежище объятий моего любовника, слушая, как его сердце медленно и равномерно бьется о мою щеку, чувствуя чудесную боль в моем теле, нежные места, где он проводил зубами по моей коже и погружал свои сильные пальцы глубоко в мою плоть, когда брал меня.

Он пометил меня. Более чем одним способом.

Я стараюсь не думать об этом.

Джеймс пробормотал: — Ты проснулась.

— Как и ты, наверное.

— Я никогда не засыпал.

Я откидываю голову назад и смотрю на него. Он смотрит на меня мягкими глазами и еще мягче улыбается. Его темные волосы взъерошены, и ему крайне необходимо побриться, но он так роскошен, что у меня перехватывает дыхание.

Он наклоняет голову и прижимает нежный поцелуй к моим губам, затем прижимает мое тело к своему, подтягивая меня ближе, так что я плотно прижимаюсь к его боку. Его плечо поддерживает мою шею. Наши ноги сплетаются под смятыми простынями. Он прижимается щекой к моему лбу и одной рукой играет с моими волосами, а другой нежно скользит по моей обнаженной спине вверх и вниз.

Он обводит кончиками пальцев бугорки моего позвоночника, медленно и трепетно, будто запоминает форму каждого из них.

Мне так хорошо, когда я лежу с ним вот так. Так интимно и правильно.

Колодец необработанных эмоций заставляет меня спрятаться лицом в его шею и закрыть глаза. Я перевожу дыхание и борюсь с чувствами. Возьми себя в руки. Это не личное. Это секс. Это страна фантазий. Это не более, чем летняя интрижка.

— Я знаю, — бормочет Джеймс, касаясь губами моих волос, — Я тоже борюсь с этим.

Я настолько поражена его странным восприятием, что на мгновение все, что я могу сделать, — это лежать в шоке. Оправившись, я слишком громко говорю: — Это так странно. Ты должен прекратить это делать!

— Я ничего не могу сделать.

— Ты мог бы ничего не говорить!

— Я бы все равно заметил.

— Возможно, но я бы не чувствовала, что ты влез прямо в мой продолговатый мозг!

Он хихикает, сжимая меня. — Ты имеешь в виду твой головной мозг.

Я хмурюсь на его подбородок. — Что?

— Головной мозг выполняет высшие интеллектуальные функции, такие как обработка речи и эмоций. Продолговатый мозг управляет непроизвольными телесными функциями, такими как чихание или рвота.

Я бормочу: — Я сейчас покажу тебе несколько непроизвольных телесных функций, вот что я тебе скажу.

Он снова сжимает меня, пытаясь подавить смех, потому что знает, что я в ярости.

— Перестань быть умнее меня. Это раздражает.

Он принимает серьезный тон. — Прости. Я забыл о твоих научных степенях.

— Точно.

— Наверное, это тоже оскорбление для твоего гордого феминизма.

— Чувак, ты даже не представляешь.

Он делает паузу. — Ты только что назвала меня чуваком?

— Я выросла в Сан-Диего. Если ты не запрограммирован на сленг серфингистов до выпускного класса средней школы, тебе не дадут выпуститься.

Как только это прозвучало, я поняла свою ошибку. Я закрываю глаза и кладу голову ему на плечо, надеясь, что он не заметит того, что я сделала.

Но я забыла, с кем имею дело. Этот человек — умник. Он замечает все.

— Калифорнийская пляжная девушка, — говорит он, тыкаясь носом в мои волосы, — Это значит, что ты умеешь кататься на серфинге?

Я раздумываю, обращаться или нет к Деликатной теме, но решаю, что кот уже вылез из мешка. — Я пыталась заниматься серфингом в подростковом возрасте, но, оказывается, если все детство просидеть дома, погрузившись в книжки, это не делает человека особо спортивным.

— Ты не могла встать на доску?

— Если бы это было так просто. Мало того, что не смогла встать, я едва не утонула.

Он отвечает с полной уверенностью: — Я мог бы научить тебя серфингу. У меня отличные навыки обращения на воде.

— Навыки на воде? Ты так говоришь, как будто прошел курсы или что-то в этом роде.

— Продвинутый курс, да. Навыки на воде — это фундаментальная вещь.

Хорошо, что я не использую ботокс, потому что в ответ на это странное заявление я так сильно наморщила лоб, что чуть не разбила себе лицо.

Через некоторое время Джеймс говорит: — Давай. Спроси меня.

Его тон снисходительный. Он не выглядит обеспокоенным. — А как насчет земли Деликатной темы?

— На этот раз я откажусь от нее. Но взамен получу один бесплатный проход.

— Я только что дала тебе бесплатный проход, когда сказала, где я выросла!

— Да, но это было случайно. А я хочу намеренно.

Я смотрю на него и изучаю его лицо. — Ты очень странный человек.

Он улыбается. — Тоже самое, горячая штучка. Договорились?

Побежденная, я вздыхаю. — Ладно. Договорились.

— Хорошо. Итак, ты хочешь знать о водной компетентности?

— Да.

— Ты думала, что я тайный морской котик или что-то в этом роде?

Я думаю об этом. — Не совсем, но теперь, когда ты об этом упомянул, кажется, что ты мог бы пройти какую-то формальную военную подготовку.

Он смотрит на меня с изогнутыми бровями. — Правда? Как так?

— Ты очень... альфа.

Он взрывается смехом. — Альфа?

Я говорю кисло: — В отличие от бета-версии, да.

— Все феминистки так думают о мужчинах? С точки зрения греческих букв?

Я на это закатываю глаза. — Не альфа, как греческая буква, а альфа, как волк. Вожак стаи. Самый сильный, который защищает всех остальных.

Его смех медленно утихает, пока он не смотрит на меня с присущей ему интенсивностью и пронзительной сосредоточенностью.

Я говорю: — Я вижу, как крутятся шестеренки.

— Я даю тебе только один бесплатный пропуск.

— Я не спрашиваю, я просто говорю.

— Что именно ты говоришь?

— Неважно. Вернемся к вопросу об умении держаться на воде. Рассказывай.

Джеймс смотрит на меня. Тишина нарастает, пока не становится невыносимой. В моей голове трещит миллион разных теорий, каждая из которых неправдоподобнее предыдущей: от того, что он когда-то был каскадером в кино до эксперта по водному абордажу, допрашивавшего вражеских комбатантов в грязной камере тюрьмы в Гуантанамо.

Когда он наконец отвечает, тон его рассказа — констатация факта. — В детстве я был спасателем в нашем общественном бассейне.

Мое разочарование сокрушительно. — Ох.

Увидев, как я растеряна, услышав его простое объяснение, он снова начинает смеяться, только на этот раз уже не может остановиться.

Я бью его кулаком в грудь. — Заткнись, придурок!

Он тянет меня на себя и смеется, смеется и смеется, его голова откинута назад в подушку, а глаза закрыты, руки крепко обхватывают меня, чтобы я не могла вырваться, даже когда я борюсь.

— Видела бы ты свое лицо! — улюлюкает он. Вся кровать содрогается от его смеха — Ты выглядела так, будто тебе только что сказали, что Рождество отменили!

— Ха-ха, — сухо говорю я. — Смейся, любовничек, потому что в следующий раз, когда ты уснешь и будешь нежно храпеть, я прокрадусь к тебе в квартиру и брошу тебе в рот червяка. Тогда ты не будешь смеяться.

Джеймс резко перестает смеяться и смотрит на меня. — Черви имеют дурную славу. Они очень питательны и на самом деле не так уж плохи на вкус, если привыкнуть к их текстуре.

Я смотрю на него с разинутым ртом, пока он снова не растворяется в шквале смеха.

Я вздыхаю с отвращением, кладу голову на его широкую грудь и жду, пока он не выведет это из организма.

— Боже, ты такая чертовски очаровательная. — Он засыпает поцелуями всю мою макушку.

Глядя на комод на противоположной стороне комнаты, я говорю: — Рада, что ты находишь меня такой забавной. Возможно, у меня есть будущее в стендап-комедии.

Он берет мое лицо в руки и глубоко целует меня, его язык ищет мой рот. Когда он отрывается и говорит, его голос становится хриплым, а глаза становятся горячими. — Да, я нахожу тебя забавной. Забавной, захватывающей и такой чертовски сексуальной, что я мог бы провести с тобой всю жизнь и никогда не насытиться.

Пораженная силой и неожиданным удовольствием от его слов, от их беспрекословной честности, а особенно от упоминания о целой жизни, я не могу вдохнуть полной грудью. Тихим, сдавленным голосом я говорю: — Ты и сам не так уж плох.

Это дарит мне улыбку. Он шепчет: — Знаешь, как на такого крутого гениального писателя, у тебя ужасно заплетается язык, когда кто-то делает тебе комплимент.

— Писать — это совсем не то, что говорить. Гораздо труднее быть последовательным вслух, чем на бумаге.

Он задумчиво смотрит на меня, поглаживая большими пальцами мои щеки. — Тогда запиши это для меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что вместо разумного ответа на то, что я сказал, напиши то, что ты на самом деле почувствовала.

Я взволнованно смотрю на него, мои глаза широко открываются. — Но... мы не переходим на личности.

Его голубые глаза притягиваются к моим с силой гравитационного поля. Он грубо говорит: — Ты слишком умна, чтобы в это поверить.

— Джеймс...

Он переворачивает меня и перекатывается на меня, так быстро, что я испуганно восклицаю. Затем он сжимает кончиками пальцев мою кожу головы, его глаза горят голубым огнем, и он говорит: — Ты сказала, что не хочешь, чтобы я задавал тебе личные вопросы, и я стараюсь это уважать. Я стараюсь уважать то, что по какой-то причине ты не хочешь, чтобы я приближался к тебе.

Мое сердце безумно колотится в груди. — Причина в том, что я покидаю страну в конце лета.

— Нет, это не так, — приходит жесткий и быстрый ответ, — Настоящая причина в том, что ты боишься.

— Ты удобно забываешь свое загадочное заявление о том, что мне не будет хорошо, если я буду принадлежать тебе. И твое внезапное, необъяснимое исчезновение во время ужина, и то, как ты сказал, что ты сломан. И не забывай о твоей ненормальной одержимости смертью. Неужели все это должно заставить меня чувствовать себя в безопасности, когда я открываюсь?

— Я никогда не говорил, что одержим смертью, — говорит он, стиснув зубы.

Мой ответ ледяной. — Скажи правду, Джеймс.

— То, что в моей последней коллекции есть портреты скорбящих людей, не значит...

— Что ты увидел, когда впервые встретил меня в кафе?

Его дыхание неровное, ноздри раздуваются, он молча смотрит на меня.

— Я точно знаю, что ты увидел, — тихо говорю я, глядя ему в глаза. — И это были не только бабочки и радуга.

— Я видел красивую женщину, с которой хотел бы познакомиться поближе.

— Чушь собачья. Ты видел женщину, которая гуляла на собственном кладбище. Так же, я подозреваю, ты ходишь по своему.

Выражение его лица невозможно описать. Это отчасти гнев, отчасти разочарование и отчасти ужасное удивление.

Потому что я сделала это. Я забила этот чертов гвоздь прямо в голову.

Так же быстро, как он скатился на меня, он скатился с меня. Уставившись в пол, он садится на край матраса и проводит рукой по волосам. Смущенная, я сажусь, подтягиваю колени к груди и натягиваю простыни на грудь, наблюдая за ним.

Через некоторое время он спрашивает: — Хочешь, чтобы я ушел?

— Я хочу, чтобы ты был честен со мной.

Его тон ровный. — На самом деле ты не хочешь.

Тепло пробегает по моей шее. Я на мгновение замолкаю, чтобы взять свой гнев под контроль, а затем говорю: — Это было снисходительно и не оценено.

Он поворачивает голову и смотрит на меня через плечо. Его глаза такие же плоские, как и голос. — Ты когда-нибудь видела фильм Матрица?

— Какое, черт возьми, это имеет отношение к нашему разговору?

— Просто отвечай на вопрос.

Тепло в моей шее распространяется до ушей, где застывает, пульсируя. — Ладно. Да, я видела его. И что?

— Когда Морфей подходит к Нео и предлагает ему две таблетки — красную, которая откроет правду о том, что мир, который он знает, является иллюзией, или синюю, которая позволит ему остаться в блаженном неведении и вернуться к своей старой жизни, — какую таблетку выбрала бы ты, зная, что будет после?

Я смотрю на татуировку на его плече, на странную латинскую фразу и ряды тонких черных линий, и меня пронизывает холодный ветер. Во рту пересыхает.

Джеймс говорит с жесткой окончательностью: — Ты выберешь синюю таблетку.

— Это какая-то аллегория на то, что ты — красная таблетка?

— Нет. Это должно показать, насколько ты готова иметь дело с реальностью. Потому что правда в том, что иногда незнание является гораздо более мудрым выбором. Мудрее и безопаснее для всех заинтересованных сторон.

Он встает и начинает одеваться.

Полная амбивалентности и острого, неназванного страха, я смотрю, как он натягивает трусы и брюки, носки и рубашку. Он быстро застегивает ремень, обувает черные мокасины и поднимает смятый пиджак с того места, где он бросил его на пол.

Затем он стоит и смотрит на меня в постели, его глаза потемнели.

— Те правила, которые ты установила для нас, были разумными. Никаких вопросов, никаких условий... так действительно лучше. Лучше для тебя, в основном, но также и для меня, потому что если бы у меня не было этих рамок, в которых я мог бы действовать, я бы уже решил, что собираюсь дать тебе красную таблетку, несмотря на последствия.

Он разворачивается и идет через комнату. В дверях он останавливается и оглядывается на меня.

— Если ты хочешь увидеть меня снова, Оливия, ты знаешь, как меня найти. А если нет, я пойму. Если я не получу от тебя известия в течение двух дней, я буду считать это ответом.

Он развернулся и вышел.

***

— О чем, черт возьми, этот человек говорил?!

— Я не знаю, Келли, но это меня чертовски напугало.

Я отступаю в другую сторону перед большим столом в библиотеке Эстель, сжимая в руке трубку телефона смертельной хваткой. Мой мобильный все еще лежит на полу на кухне, поэтому мне пришлось воспользоваться стационарным телефоном.

Хотя в Нью-Йорке уже почти полночь, я была настолько смущена тем, что случилось с Джеймсом, что не могла дождаться, чтобы позвонить Келли, пока там не наступило утро.

— Так что ты собираешься делать, детка?

Я тяжело выдохнула. — Как ты думаешь, Майк мог бы заняться им? Просто чтобы узнать, имею ли я дело с психопатом или нет?

В ее голосе слышится пожатие плечами. — Не понимаю, почему бы и нет. Я спрошу его прямо сейчас. — Она закрывает телефон рукой. Я слышу приглушенные крики, короткая тишина, потом снова приглушенные крики. Потом она возвращается на линию. — Он позаботится об этом. Просто напиши мне имя твоего жеребца и любую другую информацию, которой ты располагаешь.

— О, черт.

— Что?

— Я не знаю его фамилии.

Келли фырчит. — Шлёндра.

— Я могу спросить у менеджера дома.

— Он живет в том же доме?

— Да.

— Тогда почему бы тебе просто не вломиться к нему и не осмотреть все вокруг?

Я прекращаю ходить. — Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Она говорит серьезно: — Обязательно загляни в его аптечку. В аптечке хранятся сочные секреты каждого, и тебе не нужен пароль, чтобы войти туда, как в компьютер.

— Так вот как ты узнала, что я принимаю антидепрессанты.

— О, дорогая, это не было государственной тайной. Ты перешла от хождения как зомби к хождению как... ну, как медикаментозный зомби.

Приятно знать, что я была такой прозрачной. — Возвращаясь к Джеймсу. У Майка не будет неприятностей из-за того, что он изучает его, да? Потому что, если это связано с каким-либо риском, я не хочу, чтобы он это делал.