Иден

17.

Мара Иден

Мой первенец приходит ко мне в гости, и в то мгновение, как только он входит через порог я уже знаю: у него появилась новая женщина. Во всем его облике я вижу это — как блестят его глаза, как проступает слабый румянец на скулах. И я в восторге от счастья. Мне сорок девять, и я хочу увидеть своего первого внука.

Я никогда никому не говорила, но мой Джейк — это моя личная скорбь. Как только ему исполнилось пятнадцать, он не видел ничего, кроме ответственности и жестокости. В пятнадцать лет, ему пришлось опуститься в самый низ и увидеть, как его отца картежника разрезали от уха до уха, мужчина, у которого его отец занял деньги, предложив сделать Джеку выбор: работать на него и выплатить долги своего отца или же все члены его семьи умрут также.

Когда он вернулся домой в тот день, Джейк, которого я знала все эти пятнадцать лет, умер. У него не было слез, он не горевал, просто приступил к работе немедленно, беспощадно. Он работал целыми ночами, спал по три часа и опять возвращался к работе. Ему потребовалось два года, чтобы расплатиться с долгами отца. Я знаю, что он должно быть совершил много плохих вещей, но он делал это ради нас — ради меня, Доминика, Шейна и ради нашей самой маленькой, Лайлы.

Он заработал кучу денег, купил мне этот красивый дом, автомобиль, оплачивает мой отпуск, и дает мне ежемесячное пособие, я, похоже, никогда не смогу потратить все, что он мне дает. Он сам живет в особняке с бассейном, носит модную красивую одежду, владеет дорогими машинами и имеет слишком много любовниц, но до вчерашнего дня я никогда не видела его таким счастливым.

— Она одна из нас? — спрашиваю я.

— Нет. Но она красивая, правда, — отвечает он. В его голосе звучит такая гордость, что я поражаюсь ей.

— Приведи ее ко мне, — говорю я.

После того, как я ставлю на заднее сиденье корзинку, наполненную домашним джемом с контейнером его любимых пирожных Мадлен, закрываю за ним дверь машины, на прощание взмахнув рукой, бегу к алтарю. Я несусь поблагодарить Черную Мадонну, которая является покровителем нашей семьи. На протяжении многих поколений мы почитаем ее, и она отвечает нам тем же, посылая видения моей бабушке, моей маме и даже мне. Она сообщила мне, когда убьют моего мужа: я стояла перед ней в молитве, и у меня было видение. Я увидела, как он поднял руку и извинился передо мной.

— Прости, Мара, но я должен уйти.

На следующий день он был мертв.

С улыбкой я зажигаю красную свечу и встаю перед статуей Мадонны. Но как только я начинаю молиться, у меня внизу живота появляется такое ужасное чувство, что даже подкашиваются колени, и я падаю на пол. Я фактически распласталась на полу и ко мне приходит видение — пуля летит прямо в моего Джека. И я вижу кровь, которая быстро просачивается через его одежду. Я лежу на полу, ошеломленная, кусая кулак, чтобы удержаться от нечеловеческого крика.

С того дня как Джек был выхвачен из своей невинной жизни, я не знала покоя. Даже во сне. Жуткий страх за его жизнь лежит свернувшийся, как змея, внизу глубоко у меня в животе, готовый в любой момент поднять свою голову. И такой день настал, и змея смотрит на меня своим страшным взглядом.

С криком я бегу к телефону и звоню Квини, подруге моей бабушки. Женщина с большим даром, с ней разговаривают духи через карты. Я набираю ее номер и плачу.

— Ну, приходи сейчас, — говорит она.

Она живет в трейлере на поле. Я сажусь в машину и еду двадцать миль, чтобы добраться до нее. Паркую машину на краю поля и быстро иду к ее якобы дому. Она, одетая в халат, открывает дверь и приглашает войти. У нее круглое лицо с выщипанными бровями, подведенными коричневой подводкой, большие черные зрачки, выделяющиеся на белом яблоке, и это придает ее лицу вид святой. У нее небольшой рот, губы потрескавшиеся. На Брайтон Пирсе она известна как мадам Кью, шарлатанка и сумасшедшая.

Я поднимаюсь по ступенькам и вхожу в ее обитель. Здесь безупречно чисто, солнце просвечивает сквозь тюль, и помещение наполняется таинственными тенями. Она напоминает мне мою бабушку — те же занавески, те же кристаллы, маленькие фарфоровые статуэтки и цветы в горшках на подоконнике.

— Я приготовлю чай. Или ты предпочитаешь что-нибудь покрепче? — спрашивает она.

— Чай, — быстро отвечаю я.

Она кивает и ставит чайник.

— Садись, Мара. Не стоит истирать мой ковер, — говорит она, укладывая листья чая в заварочный чайник.

Я перестаю расхаживать по крошечному помещению и сажусь на диван с изысканной вышивкой и кисточками на подушках. Моя нога трясется, так происходит всегда, когда я нервничаю или напугана, у меня начинает дрожать нога. Это стало происходить с того момента, когда моя мать была больна, ее била крупная дрожь, а Джейк уходил в ночь, чтобы позаботиться «кое-о-чем».

Она наливает кипяток в заварочный чайник, ставит его на поднос, на котором уже стоят изысканные чашки и блюдца, молочник с сахарницей, и несет его ко мне. Она ставит поднос на маленький столик прямо передо мной, садится напротив и смотрит на меня своими большими, выразительными глазами.

— Пусть настоится немного, не так ли?

Я киваю с благодарностью.

— Я боюсь за своего сына.

— Давай посмотрим, что говорят карты.

— Да. Пожалуйста.

Она достает из-под стола старую деревянную коробку с вырезанным затейливым узором. Ставит ее на пол возле ног и достает оттуда карты, с какими-то странными метками на рубашках, которые настолько потерты от использования, с пожелтевшими и засаленными краями. Она тасует их с любовью своими корявыми руками, ее артритные суставы имеют оттенок церковных свечей, протягивает мне колоду.

Я беру ее испуганно. Много раз за всю свою жизнь карты говорили мне правдивые вещи —некоторые были несущественными, какие-то жизненно важными, какие-то из них были слишком болезненными.

— Думай о нем, — инструктирует она.

Я тасую карты и думаю о Джеке. Сознательно, я представляю его с руками, сложенными на груди. Я представляю его сильным и важным. Я не собираюсь передавать картам свой собственный страх и беспокойство.

— Верни их мне, когда будешь готова, — голос ее совершенно спокоен и безжалостен, словно у сотрудника иммиграционной службы или тюремного надзирателя.

Я перетасовываю колоду еще раз и протягиваю ей рубашкой вверх.

Она берет их и укладывает полукругом на столе.

— Черная Мадонна защищает вас. Позволь своей просьбе дойти до нее, — негромко говорит она.

Я осеняю себя крестом.

— Возьми только одну.

Я игнорирую предчувствие и выбираю карту. Влюбленные.

Она смотрит на нее с отсутствующим выражением лица.

— Вытяни другую.

Я беру еще карту, вторую с конца по левой стороне и протягиваю молча ей. Мое сердце начинает сильно колотиться, чуть ли не в ребрах, руки сами собой сжимаются и разжимаются, я опускаю их на колени. Даул (прим. пер — ирландский). Дьявол.

Она смотрит на карту и оценивающе поднимает на меня глаза.

— Последняя карта.

Я закрываю глаза и пусть моя дрожащая рука сама выберет карту из этого полукруга. С молитвой в сердце, я выуживаю одну и передаю ей, не глядя на нее, но я уже знаю, что-то будет не так, там что-то совсем неправильное.

Она хмурится на карту. Стоит жаркий день, но я чувствую, как холод распространяется у меня по коже, заставляя волосы встать дыбом. Она выкладывает три карты на стол. Медленно она гладит карту в середине, указывая на нее пальцем с длинными пожелтевшим ногтем.

— Эн Тур, — говорит она. Башня. Она не смотрит на меня. Наконец, поднимает свои страдальческие глаза, выражение ее лица несет с собой что-то невыносимое, и говорит:

— Остерегайся женщину, которая ранена, красивая и беспощадная. Она покрыта сажей и смерть несет ее рот.

У меня рот открывает от ужаса от ее страшных слов.

Ее черные глаза сверкают, голос становится глуше.

— Ты все равно должна молиться Мадонне и надеяться на чудо. Худшее может и не случиться, — она собирает карты. — Вполне возможно.

У нее на двери висит знак, который нельзя оставить не замеченным.

Он гласит:

«Войди… на свой страх и риск».

Whodini