Игра

Они сидели на толстом ковре возле камина. В большой гостиной мерцал, гоняя по стенам и потолку хищные тени, огненный полумрак — пламя пылало мощно и ярко. В хрустальных бокалах на серебряном подносе играли алые отсветы, дьявольские искры мерцали в черных зрачках Кинга. Он прижал девушку к ковру, склонился над ней.

— Нет! — Миледи вывернулась из объятий, села, обхватив руками голые плечи.

— В чем дело?

— Извини, мне что-то померещилось… Это вино… Какая-то тревога или предвосхищение праздника… Трясет, как перед экзаменом. Наверно… наверно, я волнуюсь за твой концерт… Вернее, уже представляю, как снова стану одной из толпы. Безликой толпы. Знаешь, я не приду.

— Девочка моя… Так не пойдет. Я онемею от горя. Обещай, что обязательно придешь. Учти, я буду искать в зале твои глаза! Только твои!

— Среди тысяч глаз… Я снова растворюсь в этом море. В море чужих, ненужных лиц.

— Ты особенная. Ты всегда будешь рядом, моя золотая девочка.

— Но об этом будем знать только мы… — Она наполнила бокалы и протянула один Кингу. — Не хочу знать, что было. Не хочу знать, что будет. Выпьем за «сейчас». Это лучшая ночь в моей жизни. Единственная, бесценная ночь…

Скрипнула дверь, в комнате бесшумно, как ниндзя, возник господин в черном. Бандитская черная шапка с прорезями для глаз скрывала его лицо. Однако в руках гостя не было оружия. Только конверт из плотной желтой бумаги. Он не угрожал, он смеялся.

— Бесценная ночь? Ха-ха-ха! Ты именно так выразилась, детка. «Бесценная»! Положим, в этом мире все можно оценить. Извините, господа, что я одет. — Феликс сорвал маску, бросил любовникам валявшуюся на полу одежду, налил в бокал у бара коньяк и развалился в кресле. — Можете одеваться. Эпизод «африканские страсти» отыгран. Все кончено.

— Так этот тип и есть твой ревнивый муж? — Кинг без суеты надел брюки, с наслаждением застегнул молнию серебристого платья Миледи, задержал ладони на ее груди, жарко шепнув в шею: — Если он сейчас будет стрелять, то убьет обоих. Прекрасная смерть.

— Меньше всего рвусь убивать тебя, супер-пупер. Предлагаю решить все по-деловому. Ты славный малый, Тимиров, и главное — чертовски богатый. На наш взгляд — даже слишком. У каждого свой бизнес. Прости, если огорчил… — Черемухин достал из конверта видеокассету и положил перед собой на стол. — Во сколько ты оценишь этот шедевр? Я успел просмотреть материал. Сцены у моря — убойные. Видно, что работали профессионалы. Эпизоды в саду тоже впечатляют. Малость темновато вышло, но ху из ху, разобрать можно. Думаю, твою супругу убедят отдельные высокохудожественные эпизоды. Бедняжка Энн! Какое разочарование! Судя по многочисленным интервью, она так верит в вашу любовь. Сладкая парочка!

— Ага, подловили, сукины дети, Кинга? — оценил ситуацию Тимиров. — Так, значит, администратор и есть твой бывший ревнивый супруг, Миледи?

— Мы — деловые партнеры, — пояснил Феликс. — Идея и сценарий мои.

— Признаюсь, идея недурна. Я получил удовольствие. Декорации, вино, исполнительница главной роли — все подобрано со вкусом. — Тимиров поднял свой бокал и подмигнул Миледи: — Ты классная шлюха, золотая моя.

Она не видела его. Она вообще хотела провалиться сквозь землю: ладони, скрывшие лицо, застыли навечно. Памятник стыду и скорби.

— Обманул… Обманул… Ты все наврал, Мерин! — Сорвавшись с места, Ирина бросилась на Феликса с кулаками. — Ты же говорил, гад, что по доброй памяти устраиваешь мне свидание с кумиром… Ты сказал, что взамен попросишь меня о маленькой услуге с какими-то документами… Я ведь умею подделывать подписи… Последняя дура!

— Ну я же знаю, что скромным девочкам серьезную информацию доверять нельзя. — Удержав колотившие его руки, Феликс силой усадил Ирку в кресло. — Прекрати истерику, сумасшедшая! Не мог же я, в самом деле, сообщить тебе, что собираюсь заснять ваш интим на видеокамеру? Думал, сама догадаешься… И скажи на милость: зачем мне какие-то липовые подписи?

— Мерзавец…

— Но каким ловким малым оказался этот Черемухин! Оказывается, во мне дремал документалист. Послушай, Кинг, ты, как художник, сможешь оценить фильмец: темень, луна, возня в воде… В общем — условия жуткие… Пришлось использовать спецпленку. Черемухин все-таки профи. И потом, я не эгоист, я старался и для подруги. Эй, Миледи! Тебе, как я понял, не помешают деньги, честная труженица задрипанной кафешки. Ты можешь найти свою Миледи со шваброй в руках, Кинг, если зарулишь в кафе возле автозаправки. Скажи, что я не прав, детка. Кстати, сдай ключи от машины, виллы и верни чужие бриллианты.

— Не верь! Он все врет… — Швырнув серьги и ключи Феликсу, Миледи бросилась к Кингу, расположившемуся с бокалом у камина. — То есть нет, я правда работаю в кафе. Машина, украшения, дом — не мои. Но я не знала про пленку! И потом… — она расхохоталась, — какие съемки при луне? Да у него и в павильоне с софитами никогда ничего не получалось! Эта кассета наверняка сплошной брак!

— Можешь проверить сам. Шедевр, — не обращая внимания на вопли Миледи, сказал Феликс Тимирову. — Двести тысяч. Торговаться не стоит — это минимум, по-дружески. — Он подтолкнул кассету, которая скользнула по столешнице прямо к Кингу. — Выбирай: либо ты приобретаешь авторские права на эту порнушку, либо я подарю ее журналистам. Просмотр состоится в здешнем кинотеатре. Подключится ТВ. Тебе могут дать спецприз за вклад в сексуальное искусство, Кинг. Признаюсь, ты мастер. Большой мастер — и на сцене, и в постели.

Миледи метнулась как стрела, схватила со стола кассету и подняла ее над огнем камина:

— Я выхожу из игры. Неудавшаяся актриса, неудавшаяся авантюристка, неудавшаяся влюбленная… Я не твоя золотая девочка, Кинг…

— Эй, ты рехнулась?! Думаешь, он и в самом деле так осатанеет от твоего благородства, что станет сочинять тебе серенады? Опомнись! — Феликс вскочил, бледнея лошадиной физиономией. — Останови ее, Тимиров! Эта малышка давно на мели. Она берется за любую работу и будет кусать локти, если сделает эту глупость.

Кинг поднялся, подошел к Миледи, взял кассету из ее разжавшихся пальцев, поднес их к губам и поцеловал:

— Он прав, дорогая. Я не напишу тебе песню. И даже полпесни. Извини, я ни фига не смыслю в музыке. И денег у меня, к сожалению, не хватит на оплату твоих операторских услуг, администратор. Хотя ты мог бы рассчитывать на процент от моего весьма солидного выигрыша в казино отеля. Постарался, как мог, растрезвонил важным птичкам, что в твоем отеле остановился сам Кинг, пожелавший сохранить инкогнито. О, как великодушны наши сограждане! Как их прельщает благотворительность! Глазом не моргнув одалживали «незнакомому» парню крупные суммы. А какая деликатность при этом: называли меня Колей и делали вид, что не узнают. Каждый так хотел помочь Кингу отыграться. Каждый лез ему в дружки, расстегивал кошелек… Звездные минуты… А скажите, господа, кто бы дал деньги Николаю Ласточкину? Да кто такой вообще этот Николай Ласточкин? Вы знаете такого, леди? Не слышали… А ведь только что провели с ним незабываемые и, как вы выразились, «бесценные» мгновения. Печально… — Глубоко вздохнув, он продолжил: — На конкурсе двойников в Самаре я пел под фонограмму Кинга и получил первую премию — морской круиз на два лица. Разве не обидно: мне, умнице, таланту, эстету, судьба, прослезившись от собственной щедрости, отстегивает бесплатную морскую прогулка вторым классом, а Кингу, этому распухшему от подарков Фортуны и самообожания индюку, — все остальное?

— Обидно! — закусив губу, Миледи едва сдержала слезы. — Всего лишь полчаса назад я подумала: «Тебе наконец повезло, Миледи…» Я влюбилась в тебя, гад! Обидно, конечно, обидно! Я все шептала себе: «Осторожно, не свихнись от счастья — тебя обнимает ОН…» Если честно, я что-то подозревала насчет подглядывания… Чувствовала, что господин администратор не зря старается. Затевает подлянку. Но не хотела этому верить… Знала — у меня одна ночь! Одна ночь с Тимировым — и будь что будет! Господи, до чего же заразно невезение. Это от тебя, Мерин!

— Ну уж дудки! Разгребай свою грязь сама. Кто кувыркался с ним на травке? Ха! Надеялась захомутать короля эстрады? Поздравляю! — Феликс демонически расхохотался и ткнул пальцем в Николая: — Перед тобой — обыкновенный мелкий мошенник!

— О нет, старина. Кстати, тебе известно, что господа в отеле называют тебя Сивым? Ошибаешься, Сивый Мерин… Не обыкновенный и далеко не мелкий. Тем более — не мошенник. Я — романтический авантюрист. По иронии судьбы людей моей профессии не изображают на афишах. Их не забрасывают цветами после каждого удачного «номера». Но именно они — настоящие хозяева на празднике жизни.

Я очень многое умею, и, кажется, неплохо. А главное, мне совсем не скучно жить — я люблю каждое причитающееся мне мгновение бытия… Дивное мгновение… Я мысленно заклинаю его: «Остановись!», но с радостью встречаю следующее. Сегодня была волшебная ночь. Скажи правду, золотая, разве тебе было плохо со мной?

— Мне было хорошо с Кингом. Но ведь ты — Николай. Двойник, подделка.

— По крайней мере, Николай Ласточкин должен радоваться тому, что ты предала не его! Не за ним охотился неудачник-администратор. А значит — в проигрыше вы, господа! — Николай положил кассету перед Феликсом. — Возьми свою киношку, Сивый. И не вешай нос. Я же классный дублер. Вот-вот сюда нагрянет ваш любимый герой, и при умелом подходе вы сможете содрать с него кое-что. Супер-пупер — известный ходок, условия съемок были неважные, Энн Тарлтон вряд ли догадается о подмене.

— Ага… Если ее муж не импотент и не из голубых, как толкуют злые языки… — Феликс поспешил забрать и спрятать кассету. — Хотя… кого-то этот сюжетец, несомненно, заинтересует.

— Ты скучный тип. В этом твой главный прокол, администратор. Это хуже СПИДа. — Николай надел пиджак. — Я покидаю вас, друзья. На прощанье примите совершенно бесплатно ценный совет: если уж жизнь — большая сцена, нельзя играть кое-как. Недопустимо халтурить, славные вы мои! Судьба закидает тухлыми яйцами. Не желаете скромно отсиживаться в зрительских рядах — играйте! Но играя — выигрывайте! Ваш трюк с Кингом — провал, чистый провал… Сожалею, господа…

Церемонно откланявшись и подхватив свою сумку, Ласточкин удалился. Мрачный сад поглотил его светлый силуэт.

В беседке, увитой виноградом, гуляет легкий ветерок. Далеко внизу раскинулось синее-синее, в белых барашках море. Даже сюда, на холмы побережья, доносится йодистый запах водорослей. На деревянном столе в тени беседки насыпана мука и покоятся на полотенце белотелые вареники, как свежеприбывшие отдыхающие лечебного пляжа.

— Господи, здесь было поле, все в полыни и колокольчиках. — Ирка положила картофельную начинку на кружок из теста. — Ни поля, ни Баранки, ни меня…

— Когда дед помер, Баронессу забрали в совхоз. Да она уже старушка была, — откликнулась Татка, в фартучке с кокетливым кружевцем и заколкой в виде испанского гребня в волосах.

— Значит, отправили на колбасу, — уныло констатировала Ирина.

— Сейчас за фабричным производством строгий надзор. Продукция в пищеточках качественная. — Татка, делавшая вареники с творожной начинкой, облизнула палец. — Хватит кукситься! Сама говорила: надо очень захотеть, и все получится. Я, как увидала Ашотика, прямо вся напряглась к лучшему. Он к родне в селение приезжал, зашел к деду насчет печки (дед здорово печи клал), и как увидел меня…

— Сразу запал? — засомневалась Ирка.

— Разжалобился. Я с ангиной лежу, вся в температуре, под глазом фингал отец навесил… А Ашотик ведь старше на десять лет, сердце золотое — зоотехником у себя в Армении работал. Ты, говорит, Буренушка моя ненаглядная… Ласково так…

— Прямо как увидел — влюбился?

— Нет… Тогда посочувствовал и лекарств притащил. Влюбилась я. Ага, думаю, вот оно что такое страсть! Тут же мордой об пол — и уже не лягушка, а царевна! Шею намылила, косу распустила, сарафан трикотажный с люрексом надела и сижу с оладушками во дворе — картинка. Красотень вокруг, воздух опьяняющий… Вот он и опьянел. — Татка огляделась. — Здорово все устроилось.

Вместо старой дедовой развалюхи на пригорке стоял новенький дом с верандами. Не шале, конечно, но крепенький, свежесмоляной, веселый.

— Здорово, — согласилась Ирка.

Она не завидовала Татке и не насмехалась над ее счастьем. Хотя, когда впервые увидела Ашота, мелкого, носатого, кривоногого, и представила, как он таскает на руках разомлевшую Татку, едва не расхохоталась. А потом заметила, какое море влюбленности плещет в его смоляных, затененных длинными ресницами глазах, и чуть не прослезилась. Сердце сжалось, подсказывая, что у Татки с Ашотом все настоящее — радость, мечты, труды. А если настоящее, то это и есть самая дорогая ценность.

— А у меня не вышло. Не вышло, что загадывала… — Ирка выскребла из миски картофельную начинку. — Кончено с картошкой. Долму будем делать?

— Это уж он сам. У него завтра выходной. Руки — золотые… — Татка покосилась на подругу, оценивая, стоит ли лезть ей в душу, и задала нейтральный вопрос: — А чего так?

— Чего не вышло или отчего не вышло? — Ирка задумалась. — Сама не знаю.

— А я знаю! У тебя спонсор был? А этот… что Валерию колотил, как его… продюсер? Продюсера ты нашла?

— Не нашла. Но, знаешь, видела одного в натуре — с Энн Тарлтон к нам заходил, жирный, мерзкий, наглый… Так бы глаза и выцарапала! Продюсер известный, из Анюты Поцулько миссис Тарлтон вылепил!

— Противный? Ой, а я думала, про Валерию врали. Теперь-то у нее другой. Не худой, правда, но очень ее любит и раскручивает, раскручивает!

— Мне один говнюк-режиссер тоже много обещал. Надул. Оказалось, я — совершенная идиотка. Ну… не всегда. Затмения находят.

— Это от нервов, — сочувственно вздохнула Татка. — Здесь в санатории врач есть — супер! Он мне гланды вырезал. А по нервам — экстрасенс.

— В моем случае медицина бессильна. Это не лечится. Ты про раздвоение личности слышала?

— А то! Вроде отличный семьянин, а вообще тайный маньяк. В газетах все время про таких пишут.

— Я — тайный маньяк. Вот только сейчас поняла, что меня — две. Одна обитает в данной реальности, особа скучноватая, довольно серьезная. Обычная, в общем-то. Другая — оторва, авантюристка, фантазерка. Стоит ей победить — и вспыхивает кураж, словно несусь на Баронессе по жизни и все мне по фигу! Только ветер в лицо и подзуживает кто-то: быстрей! еще быстрей! Мир меняется. Он уже не состоит из серых кирпичиков разумных правил, он искрится неисчислимыми возможностями. Я путаю, что придумала и что есть, что могу и что мне не по силам… И знаешь, я не одна такая. Вот недавно встретилась с человеком…

— В своем «Путнике»?

— Нет… Это длинная история. История из репертуара Миледи: подлость, глупость — все смешалось. Только ведь я и вправду так сильно хотела встречи с Тимировым, что позволила заморочить себе голову. Лишь бы только постоять рядышком… И влюбить, влюбить его до умопомрачения…

— Ты встречалась с Тимировым? — Татка уронила ложку. — Ну ты даешь, Гладышева…

— Думала — с ним. Оказалось — двойник, какой-то чудак из Самары.

— Двойник? Прямо как в кино. А ты что, не поняла, что двойник? Так похож? Ой, вот история, я не могу…

— Я ж с настоящим Тимировым близко не общалась… Клюнула на блесну, дурила.

— А с этим… общалась близко? И что?

— Забыла. Все забыла, — отрезала Ирка. — А иначе как жить?

— Это правда. Плохое лучше не помнить. Вытеснять его хорошим.

— Попробую. Вода кипит? Пора с творогом забрасывать. Вон какие красавчики получились. — Ирка подержала на ладони вареник с фигурно закрученным краем. — Это и будет хорошее. А остальное — в отход.

Николай Ласточкин, отправленный Иркой в «отход» жизненного опыта, гулял по Арбату. Это было не совсем то, что формулировалось раньше как задача «погулять в Москве» — шикарно гульнуть на доходы от последней авантюры в «Лазурных грезах». Потом можно было слегка отсидеться дома и провернуть аналогичный трюк где-нибудь на маршруте гастролей Тимирова. Хорошо ведь пошло! Никто — абсолютно никто — из доброжелателей в казино, одалживавших деньги некоему «Николаю» (так он представлялся всем, не отступая от паспортных данных), не заметил подмены. Даже горничные, тайно подбиравшиеся к нему за автографом с фотографиями кумира, не распознали подлога.

Даже такой стреляный воробей, как администратор с лошадиным лицом английского принца, клюнул на «исповедь» глубоко законспирированного Тимирова. И эта странная девчонка — фанатка Кинга. Уж если о чем-то жалеть, то о сумасшедшей любви, предназначавшейся не ему. Скорее всего, она не затевала подлянку с кассетой. Возможно, догадывалась, что дело нечисто, — дрожала при каждом шорохе. Немудрено — в чужом доме, в чужом платье, с чужим мужем… Но эти сверкающие глаза, этот льнущий к сердцу голос… Чертовка! Чертова кукла! Провести Ласточкина! Все. Плюнуть и забыть.

Николай достал мобильный телефон:

— Клер? Привет, дорогая. Брожу в окрестностях твоего дома с шикарными планами… Не пропадал я! Работал. Вернулся из ответственной командировки. Мечтаю отметить успехи с любимой девушкой. Ну почему «легко бросаюсь словами»? Я серьезно. Совершенно серьезно. С любимой, незаменимой. Через пятнадцать минут буду у тебя и докажу на деле…

Отключил телефон, сморщился, словно проглотил кислятину. Врун, патентованный врун. А что, если в самом деле зайти далеко — взять и жениться? Вот так, с бухты-барахты, ради хохмы? Да кто же, собственно, способен совершить эту глупость всерьез? Наивняк, не знающий женщин.

Ласточкин так эффектно расхохотался, что встречный прохожий испуганно шарахнулся в сторону. А ты-то кто, лох! Расплылся, раскудахтался, разметал бисер перед провинциальной Миледи. Возомнил себя Тимировым! И получил по заслугам — «двойник»! Нет, предавать Тимирова она не хотела. Такую влюбленность не сыграешь. Она вся так и светилась от счастья. Но как посмотрела вслед уходящему Ласточкину! Как посмотрела! Он оглянулся от двери и увидел ее — застывшую, каменную. На лице — ледяное презрение, ненависть и брезгливость, словно испачкалась.

Брр… Ласточкин встряхнулся, как мокрый пес, отгоняя противные воспоминания. Противнее не бывает. Он заигрался, и вправду преобразившись в Кинга, — не в самовлюбленного суперплейбоя, а в героя Миледи — лучшего парня на свете, героя ее грез. Он выложился на полную катушку и даже едва не запел. Как радовалась она объятиям Кинга и как презирала его, Ласточкина, романтического авантюриста…

«Не стоит терять ориентиры, парень: Кинг — суперстар, а ты — третий сорт», — вынес себе приговор Ласточкин. И так стало погано от всего на свете — от своего элегантного костюма, набитого кошелька, тупого самодовольства. Забиться в нору и выть — вот и весь праздник.

Забредя в какой-то дворик, он сел у детской площадки. Две девчушки с торчащими хвостиками пекли куличики из песка. На лавке у пестрой клумбы общались, приглядывая за чадами, молодые мамаши. На коленях у одной из них, бессильно свесив конечности, лежал черно-красный Арлекин в треухой шапке с бубенчиками. Широкая улыбка на курносом лице, глупые распахнутые глаза.

Интересно, откуда это чудо? Такой Арлекин был у Коленьки в детстве. Только больше и нарядней. Весь на шарнирах, он работал актером кукольного театра, двигаясь на ниточках. А дергала ниточки и говорила за всех Колина мама. У него осталась фотография: семилетний первоклашка на новогоднем школьном празднике — шапка Арлекина и щербатая улыбка до ушей.

Нина Ласточкина руководила кукольным театром в клубе подмосковного городка. Папа, по основному занятию военный, представлял остальную труппу — художника, декоратора, костюмера. У них по дому всегда были разбросаны лоскуты, обрезки поролона, веревки, проволочки, пуговки, блестки. И можно было наблюдать, как из всего этого чудесного хлама возникал мир нового спектакля: столы, утварь, деревья, облака. А главное — персонажи: живые, говорящие, со своей историей и судьбой.

Коля долгое время думал, что его, как и Буратино, папа вырезал из бревна. А потом он ожил и заговорил своим голосом. Вернее — маминым. Она умела разговаривать на все голоса, превращаясь в зверюшек, птиц, волшебниц, злодеев…

Мальчик рос, взрослел, но кукольная сцена оставалась для него более реальной реальностью, чем школа, двор, мальчишеские разборки. В том же клубе он стал учиться музыке, хотя приговор учителя был жесток: слух у мальчика есть, но внутренний, не для вокала. Кроме внутреннего слуха была у Коленьки неистребимая тяга бренчать на клавишах, складывая звуки в ту мелодию, которая звучала у него в голове. Бывало, зазвучит прямо с утра и не уйдет до тех пор, пока не обретет «плоть» в звуках старенького пианино. Он стал сочинять для кукольных персонажей песенки. Вышло совсем неплохо, особенно в спектакле «Мушкетеры, мушкетеры!».

Затем клуб зачах и в его с шиком отреставрированном помещении возник кооперативный ресторан с казино. Потом от ураганного рака умерла мама. А отец — уже вышедший в отставку, давно пьющий, давно махнувший на себя рукой, вдруг увязался за бойкой заезжей «бизнесменкой» и уехал в Самару, называвшуюся временно Куйбышевом. Коля остался один под предлогом завершения образования. Происходил же образовательный процесс не в технологическом институте, как полагал отец, а на стезе инициативного предпринимательства.

Бросив скучный вуз, Николай попробовал себя в сфере торгового бизнеса (парни перегоняли из Европы машины), в квартирной фирме и даже подрабатывал в бригаде строителей. К каждому своему делу он относился как к роли в ответственном спектакле. Не его вина, что спектакли разваливались, зато опыт оседал немалый.

Однажды, в период поиска нового пути, Ласточкин встретил у своего дома однокашника — виртуоза всяческих химических эффектов. Это у Вилькина взрывались на уроках колбы, горела парта и взлетевший от гремучей смеси штатив едва не зашиб завуча. Теперь он руководил «группой огня» — компанией пиротехников, обеспечивавших световые эффекты в шоу Тимирова.

Ласточкин аж присвистнул, отметив хитрый умысел случая. Кривая дорожка вывела-таки его к Ромке Тимирову!.. Как-то на бардовской тусовке Ласточкин обратил внимание на парня с приятным голосом, покорявшим своей живой искренностью. Поболтали по душам, распили дешевое винцо. Николай подарил Роману свою «Миледи», сочиненную для кукольного спектакля.

Случилось так, что именно эта песня стала визитной карточкой певца, неожиданно вырвавшегося на звездную орбиту. «Миледи» зазвучала со всех сторон, пробуждая гордость в душе безголосого Ласточкина. И не столь уж важно, что Тимиров приписал ее авторство себе.

После встречи с Вилькиным, предложившим бывшему однокашнику поработать в «группе огня», Ласточкин колебался недолго — он как раз был на распутье. А почему бы и нет? Приступив к обязанностям пиротехника, старался на глаза Тимирову не попадаться. А когда все же попался и едва не бросился к певцу с дружеским приветствием, был несказанно удивлен — Тимиров смотрел холодно, явно не узнавая его. Только потом, оказавшись с Ласточкиным один на один, Роман деловито спросил:

— Что, песенки новые есть? Беру оптом. Процент от гонораров не зажму. Условие одно — не вякать. Тимиров — многогранный талант: все исполняет и сочиняет сам. Идет?

— Погоди, ты бы вначале хоть извинился.

— Что твою «Миледи» катаю? Так что от твоего там осталось? Над музыкой поработал профессиональный композитор. А спел ее я! Знаешь, где был бы твой шедевр без меня? — хохотнул суперстар. — Твою ерундовую песенку сделал шлягером Тимиров. Это надо четко понимать, милейший господин Ласточкин.

— Понимаю. И все же…

Неожиданно для себя Ласточкин спасовал перед такой неприкрытой наглостью. Вспыхнул и… простил Тимирова — за голос, за обаяние, за талант и везенье. Не дешевые, между прочим, штучки.

— Сколько хочешь за нее? — расщедрился народный кумир.

— Ничего. Вот такой я лох. И новые тексты подкину. У меня с вокалом полный абзац. А у тебя здорово получается. Про Сирано де Бержерака слыхал? Он тихонько сочинял стихи красавчику, охмурявшему его возлюбленную. Моя возлюбленная — Игра. Играй, парень, и удачи тебе. Только теперь — за деньги.

Так он стал Сирано, пусть масштабом помельче, но искренним. Делал приятное дело — сочинял простенькие песенки. Да что скромничать — отличные вышли хиты! Условия авторского инкогнито Ласточкин соблюдал, не разглашая тайны. Тимиров же, выдававший песни за свои, платил ему гонорары. Вот только непонятно, как попала к Тимирову «Игра», сочиненная Ласточкиным совсем недавно о себе и для себя. Хотя чего тут не понимать? Увели песенку. Не хочешь продавать — возьмем так.

Ласточкин колесил с шоу по стране четыре года, побывал даже в дальнем зарубежье и придумал несколько световых эффектов. А потом с огнем и Тимировым расстался — тема исчерпала себя. Он возмужал и определился с выбором профессии. «Романтический авантюрист» — именно так назвала амплуа Остапа Бендера мать Коли, задумавшая, но так и не осуществившая кукольную инсценировку «Двенадцати стульев». Николай взялся проиграть спектакль в новой реальности — в спешно капитализировавшейся России.

Задача состояла не столько в том, чтобы умыкнуть солидный куш, тупо и жестоко, как делали это направо и налево мало-мальски приобщенные к «кормушке» граждане — от местных хапуг до народных депутатов. Амплуа романтического авантюриста требовало элегантного, артистичного обыгрывания этих самых хапуг и перераспределения благ. Конечно, не совсем Робин Гуд, но и не Корейко.

Навар от первой операции под кодовым названием «Отбери ворованное» Ласточкин задумал перевести инкогнито на счет инвалидов Чечни. Но, зная о нечистых на руку благотворительных фондах, сделал проще: подогнал к подмосковному госпиталю для пожизненно прикованных к койкам инвалидов грузовик с компьютерами, теплыми вещами, едой и самолично раздал кому что было надо.

Приехав как-то в Самару навестить отца, он узнал о конкурсе двойников. Дело в том, что талант имитации и подражания, передавшийся Ласточкину, видимо, по наследству от матери, составил ему некоего рода известность в кругу друзей. Он умел изображать звезд шоу-бизнеса, отменно двигался, танцевал, но пел только под фонограмму. И хотя музыкальный дар у Ласточкина начисто отсутствовал, ему не раз говорили, что он похож на Тимирова. Однако никто не предполагал, что до такой, совершенно двойниковой степени, если слегка завьет волосы и выкрасит их в темный цвет. Именно это Николай и сделал, отправляясь на конкурс двойников, а профессиональные визажисты подчеркнули гримом разрез глаз и рисунок подбородка.

Что его тогда заставило вылезти на сцену в каком-то идиотском конкурсе? Если честно — возможность хоть на мгновение перевоплотиться в Тимирова, к которому он испытывал сложные чувства, включавшие и восхищение, и отвращение, и наверняка зависть. Хотя в наличии зависти Ласточкин себе признаваться не хотел. Он пел «Миледи», перевоплотившись в Кинга. Он двигался, сбрасывал пиджак, кидался в публику с распахнутыми, как для объятий, руками точно так же, как это делал знаменитый певец. И зал неистовствовал, а у выхода его ждали поклонницы Тимирова, мгновенно влюбившиеся в двойника. Глупые, глупые девчонки.

И почему они все такие глупые, эти длинноногие куколки? А умницы — засушенные воблы. Правда, имелась третья категория, выведенная как ценная порода новым временем, — деловые женщины. Ласточкин едва не влюбился в волевую, образованную и такую самостоятельную Виолу — хозяйку престижного косметического салона. Только ждал, когда она наконец сбросит кукольную маску и станет живой. И даже пробовал в отчаянии пробиться к ее живому нутру сам. Но оказалось, что под панцирем хваткой особы ничего нет. Пусто.

А Клер? Очаровательная, эффектная стервозина, пересчитывавшая все жизненные ценности на твердую валюту. Умна, предприимчива и даже талантлива в поисках достойного супруга. А Ласточкин, получивший в результате своей романтической деятельности солидное состояние, был завидной партией. Перспектива у супругов четкая: прибыльное дело, особняк на Рублевке, яхта, ну и все как у нормальных людей. Клер других и за людей не считает — так, отбросы общества. Ждет его, лапушка, наведя марафет по полной программе… Остается выбрать самый дорогущий ресторан, запастись ворохом роз и примчать к подъезду на «мерсе», оставленном на стоянке.

— Кутить так кутить, гулять так гулять! — вслух произнес Ласточкин и замер, прислушиваясь к себе. Вот сейчас начнет отстукивать ритм счетчик куража, пустится вскачь сердце, подстегнутое адреналином… И завертится, загремит колокольчиками карусель лихого веселья…

Ничего. Он сидел в чужом дворике, остановив усталый взгляд на чужом Арлекине. Курлыкали, шустря под ногами, голуби, и спорили о чем-то звонкие девчачьи голоса.

— Дядя, вам мой Алик понравился? — Рядом стояла девчушка, прижимая к груди куклу.

— У меня был такой же, когда я был маленький.

— А где он теперь?

— Потерялся.

— Жалко. Тогда давайте играть все вместе. — Она усадила чернокрасного чудака рядом с Ласточкиным, и Арлекин прильнул к его боку треухой шапкой. — Понарошку пришли гости. Все пробуют йогуртовый торт! А ты особенно голодный. — Девчушка поднесла дяде совочек с куском «торта». — Есть надо не по-настоящему.

— Саша, не приставай к чужим. Ты видишь — у мужчины костюм белый. — В голосе мамаши слышалось явное пренебрежение к бродящему по задворкам «белокостюмнику».

«Хочу дочку. Хочу Арлекина у ее кроватки. Хочу милую, нежную, отчаянную, умеющую летать! — с осатанением подумал вдруг Ласточкин. — И все это у меня будет». Мастерски, как заправский иллюзионист, он «проглотил» песок с детского совочка, отметив испуг и восторг на лице девочки.

— Он съел! Он съел! Он взаправду съел! — кричала она на бегу матери, в то время как мужчина в элегантном светлом костюме покидал арбатский дворик.

Ласточкин понял, что он должен делать, и это дело было самым нужным и самым интересным в его жизни. Адреналин кипел в каждом пальце: быстрее, быстрее! Только бы успеть!

Клер он даже не позвонил.

Ирка сидела на камнях у воды, не прячась от пронизывавшего ноябрьского ветра. Пусть дует, пусть выхолаживает и уносит подальше мечты, планы, надежды, иллюзии… Пусть замораживает руки, не так будет болеть душа.

Волны — тяжелые, рыжие, злые — неслись мимо. Не море раскинулось перед ней — река. Широченная и сильная, знакомая раньше только по картинам и фильмам, — «красавица народная» Волга. Ирка прилетела в Самару вчера днем, а вечером улетала назад — к морю. Улетала совсем несчастной, обманутой.

Началось с того, что уже через месяц после встречи с лже-Тимировым она поняла, что серьезно больна. Коля Ласточкин… В голове ли что-то сдвинулось, или изменился состав крови, но теперь она была другая — одержимая одной мыслью, одним желанием: увидеть его, прижаться, зажмуриться и зареветь. Лить слезы от невероятного, расплавляющего в своем радостном жаре счастья.

Миледи влюбилась, как оказалось — впервые и, что было несомненно — навсегда. В некоего авантюриста из Самары. Осознав это, Ирка решила, что наступил именно тот момент, когда она должна бороться до конца, изо всех сил идти напролом. В течение суток, обзвонив с десяток инстанций, она выяснила, что полгода назад Николай Ласточкин в самом деле принимал участие в конкурсе двойников и что проживает он по такому-то адресу. Ирка растерянно смотрела на бумажку с улицей и номером дома, не понимая еще, что все оказалось так просто. Проживает, существует, наличествует — значит, не привиделся, не фантом, не выдумка. И есть только один выход — приехать, стать на пороге: «Прости. Я не могу без тебя. Я умру, если не нужна тебе».

А с кем живет в Самаре Ласточкин? Да и помнит ли ее этот дерзкий малый, устроивший из жизни сплошное шоу? Устав маяться сомнениями, Ирка стремглав, чтобы не передумать, улетела в Самару. Ей запомнился прощальный взгляд Дона: не упрек и не насмешка были в нем — жалость. И чем больше думала, тем яснее понимала: жалок и наивен ее отчаянный порыв. Но раз решилась — останавливаться нельзя.

Дверь квартиры № 7 на втором этаже замухрышчатой пятиэтажки оказалась полуоткрытой. Ирка постучала, не дождалась ответа и заглянула внутрь. Из крошечной прихожей, дохнувшей запахом подгорелой капусты и старого барахла, была видна кухня. Занавески в ромашку и столетник в банке из-под горошка.

— Вась, ты? — окликнул женский голос, и к Ирке вышла полная, с одутловатым красным лицом хозяйка, вытирая руки о замусоленный передник. — Вам кого?

— Я ищу Ласточкина, — выдохнула Ирка, надеясь все же, что встретившая ее женщина не супруга «романтического авантюриста».

Лицо женщины плаксиво сморщилось, рукой она утерла набрякший нос:

— Нету его… Умер он, милая! Болел долго… Вчера девять дней отгуляли. Вон еще стол не прибран. Да вы что?…

Она подхватила сильной рукой ослабевшую гостью и опустила на табурет:

— Я налью рюмочку? Очень помогает.

Механически выпив водки, Ирка поднялась:

— Спасибо. Пойду. У меня самолет завтра.

— Так завтра же! Сиди, сиди, милая. Я чайку скипячу, торта полно от гостей осталось, — засуетилась женщина. И, сев против Ирки за уставленный грязной посудой стол, спросила: — Вам-то он кто?

— Знакомый. Близкий знакомый.

— Эх, жалко, ты с сыном его не столкнулась. Не иначе как час назад Николай ушел.

— Николай? Николай Ласточкин?! Ушел?

Оказалось, что похоронили девять дней назад отца Николая, а сам он все эти дни жил здесь — в квартире «мачехи» Зины.

— Все бумаги, фотографии перебирал. Целый портфель забрал. У них вся семья кукольным театром занималась, пока клуб в Солнечнограде стоял. Городок подмосковный, ты, наверно, знаешь. А потом разными профессиями увлекался — умелый парень, ко всему способный. Федор Евсеевич очень им гордился, но деньги, что сын присылал, приберегал на черный день. Николай как увидел здесь наш «комфорт» нищенский — разнервничался, расшумелся… Он ведь весной приезжал и в конкурсе двойников приз выиграл. Уж больно на Тимирова похож. Просто не отличить. А на самом деле — лучше! Ой, да вы на диван прилягте, я чистое постелю.

— Извините, устала. Переволновалась. Так где ж он теперь?

— Этого, голубушка, никто не знает. И телефона своего нам не оставлял, сам звонил. Профессия, видать, у него теперь серьезная. Думаю, он из этих самых, засекреченных, что в сериалах бандюганов злостных отлавливают.

…Ирка осталась ночевать у Зины, но не уснула до утра, все перебирала фотографии из архива Ласточкиных. Оказалась среди чужих писем и тетрадка со стихами. На одном листке четким почерком было написано: «Миледи», куплет следовал за куплетом и стояла дата — тот самый год, когда в Юрмале прогремел Тимиров. Были там и другие песенки из репертуара Тимирова. Выходит, Ласточкин давно интересовался творчеством Кинга. Может, из-за внешнего сходства? А если… Если это Тимиров заимствовал репертуар у неизвестного сочинителя?

…Ирка сидела у реки, соединяя звенья событий. В какую же хитрую игру втянула ее судьба! Ведь если так, то не Ласточкин, а Тимиров — двойник! Фальшивый идол, к которому тянулась глупенькая девчонка. А Ласточкин — чудесный, неподражаемый и такой родной Коленька, который мелькнул на ее пути в самый неудачный момент — в лживой и подлой истории, затеянной Мерином. Вот как сплетаются все ниточки, как аукается всякое черное дело. Плачь не плачь, а жизнь сломана.

«Я гадкая, гадкая… — твердила Миледи, шмыгая носом. — А он еще вчера был здесь. Может быть, смотрел на эти волны. И растаял, как то облачко».

Зина на прощанье посоветовала:

— Вы его Девушку разыщите. Зовут Клер, работает в Московском доме моделей. Он ей от нас звонил. Сказал, чтобы ждала.

В южные города тоже приходит зима. Не злая, скорее, противная.

Иногда она, вообразив себя лютой, набрасывает на вечную зелень городка у моря снежные сугробы. В дендрарии обмерзают заботливо укрытые пальмы, стынут попугайчики. Курортники впадают в транс, а местные жители присягают, что не видывали такого безобразия отродясь. И так каждый раз.

Кафешка у шоссе, возглавляемая Саркисовичем, обзавелась новым статусом и вывеской. В промозглой липкой влаге иссякавшего декабря карамельно светилась новая надпись: «Бар «У Миледи». В зале топорщила иголки серебряная елка, одевающаяся в красные шары. Миледи доставала их из коробок, рассматривала английские надписи и осторожно подвешивала прилагающимися защипками.

— Что пишут китаезы? — поинтересовался празднично приодетый Юрка, вытаскивая к машине ящик с вином.

— Желают счастливого Рождества. А в Китае есть Рождество?

— Так они не себя поздравляют, а Европу и нас, бедных. — Юрка, ставший совладельцем бара, все еще ждал, когда руки Миледи сомкнутся на его шее и она выдохнет: «Оказывается, тебя-то мне и надо, милый»…

— Набил тачку дня на три. Харч по высшему классу, выпивка на все вкусы. Как тебе мой новогодний подарок? Клевое название для кафе — «У Миледи»?… Едва успел присандалить. Теперь клиент повалит валом. Вот тут мы поставим чучело Миледи в полном историческом прикиде. Мушкетерами будем я и Дон. Чем Дон не Портос?

— Армянский Портос. А в массовку на роль Атоса, так и быть, пригласим твоего Кинга, когда его попрут со сцены. Будет сидеть за столиком в углу, печально молчать над бокалом вина и вспоминать старый пруд, «где лилии цвету-у-ут…» — не удержался, чтобы не съязвить, Шеф.

Юрка браво подкрутил воображаемые усы:

— Что скажете Д’Артаньяну, леди? Когда подогнать карету?

— «Невесте графа де ля Фер всего шестнадцать лет! Таких изысканных манер во всем Провансе нет…» — пропела Миледи и жалобно улыбнулась. — Ты настоящий друг, Юр… но… Прости.

— Заладила: но, но… В чем дело, Миледи? Собралась классная компания. Будет даже один актер из Питера! Встреча Нового года на морском берегу! Только уговор — ты со мной! Моя девушка! А я тебя в обиду не дам. Если, конечно, сама в загул не рванешь.

— Спасибо, Юр… Но… у меня другие планы.

— Постой, постой… Глаза опускаешь… Елочку принарядила, сама беленькая и пушистая — прелесть… Ха! Да у тебя в самом деле крыша поехала, невеста графа! Ты видел придурочную, Дон? Да ежу ясно — ждет своего Кинга!

— Перестань подкалывать девочку! Она совсем нормальная стала. Договорились же: кто Кинга помянет… — Он подошел к Миледи: — Детка, у Юрана от твоих отказов нервишки сдают. Прости мальчика.

— Я правда жду. Но не Кинга… Очень жду. Только совершенно напрасно.

— У тебя все напрасно. Потому что фантазии — бредовые! Неужели непонятно? На земле надо жить, на земле! — разгорячился Юрка. — Последний раз спрашиваю: со мной или против меня? Проводишь время классно или ждешь напрасно? Ну?

Миледи отрицательно мотнула головой:

— Не надо, Юр. Никогда.

— Тогда с наступающим! И желаю непременно дождаться кого надо — хотя бы в следующем году. Наилучшие пожелания, Шеф! До третьего января, дорогие коллеги!

Юрка удалился, ухитрившись не хлопнуть собственной теперь дверью. Дон мудро вздохнул:

— Хорошего парня, между прочим, сейчас обидела. Ладно, праздник все-таки. Пожалуй, я тоже отправлюсь под семейную елочку. Внучата подарков заждались. А это тебе. Маленький презент. — Он протянул кожаный чехольчик. — Номер оплачен.

— Мобильный телефон — классно! Погоди. — Она достала с полки огромную коробку: — Сюрприз шефу! Взбитые сливки с миндалем и клубничным кремом. Оказывается, ко всему прочему я дивно готовлю.

— В тех редких случаях, когда крем попадает не на одежду, а в торт.

— А вместо тараканов — изюм…

Дон принял подарок:

— Катька и пацаны будут в восторге. Дай я тебя поцелую от имени дирекции… По поручению комсомола и от себя лично. Слушай, сворачивай дела, крошка. Подкину тебя до центра.

— Кто меня там ждет? Шучу! Еще немного тут покручусь — и прямо на банкет в «Континенталь»! За мной заедут…

— Посмотри в мои честные глаза… Ну, ладно, допустим, я поверил. Веселись. Не забудь ключи оставить в ящике и повесить табличку. С наступающим, мечтательница.

— Дон… — окликнула уходящего шефа Миледи. — Я хотела сказать… Завтра я уезжаю. Спасибо за подарок. Как устроюсь, первый звонок — тебе.

— Ну и ну! — Он захлопнул уже приоткрытую дверь. — Вот новости!

— На этот раз без понтов. Уезжаю насовсем.

— Не смеши — «насовсем»!

— Иди, иди домой, Дон. А то я заплачу… — Миледи обняла его и быстро подтолкнула к двери. — Позвоню.

— Ты же знаешь… Мы всегда ждем тебя. И между прочим, всегда дожидаемся. Значит… пока?

— С наступающим, Кисович… — Ирка бросилась к нему на шею и, как тогда, на ночном берегу, расплакалась в жилетку. — Уходи, уходи скорее, а то кому я такая, с распухшим носом, буду нужна?

Зафыркав, отъехал автомобиль, и стало совсем тихо. Миледи постояла у окна, подышала на толстое стекло и медленно вывела: «Н. Л.». Поправила белую блузку, чем-то неуловимо напоминавшую наряды давних лет. Да и вся она преобразилась: белое кружево высокого воротничка, прямой пробор в волосах, особое выражение лица, свойственное ворожащим.

Миледи погасила свет, принесла припасенные заранее свечи, поставила на столике между свечами зеркало. Села, тревожно глядя в темноту за спиной, отражавшуюся в зеркале. Теперь надо навести сзади второе зеркальце, чтобы сделать «коридор» и высматривать в нем свою судьбу.

А что высмотришь? Поезд в Екатеринбург, где жила двоюродная тетка, завбиблиотекой, и где решено было начать новую жизнь — без «улетов». Без моря, без воспоминаний — с чистого листа. Хватит, взрослая уже. И настрадалась. Двадцать пять — у всех посетителей при взгляде на нее глаза высоким напряжением искрятся, а в Новый год сидит одна, дурью мается. А что делать? Не с Юркой же, в самом деле, отмечать. Праздник ведь какой! Магический. Сердце чует, должно что-то произойти. Должно обязательно.

Ирка до рези в глазах вглядывалась в зеркально мерцавший «коридор». Свечи вспыхнули и погасли, убитые сквозняком. За спиной Миледи распахнулась дверь, впустив холодный ветер. Торопливые слова «Закрыто! Мы не работаем!» застыли на ее губах. И почему она не заперла за Доном дверь?

Посетитель был угрюм и голоден. Осыпанная дождем куртка, прилипшие ко лбу пряди. Мельком оглядевшись, он присел к стойке.

— Кофе двойной и… что-нибудь перекусить… — Достал мобильник, в полутьме с трудом набрал номер и буркнул в сторону: — Темновато у вас тут…

И даже не посмотрел на нее. И разумеется, не узнал. Господи, так не бывает… Не бывает! Или это обман зрения, чувств, слуха, обман ночи и теней? Обман гадания и ожидания?

Ирка исподтишка оглядела гостя — нет, не мерещится, настоящий. Настоящий и совсем чужой. Не узнал — и не надо. Пробормотала севшим голосом, входя в роль барменши:

— Простите, вырубили электричество. Может, принести еще свечи? Есть холодный цыпленок-гриль. И… и сыр вон залежался. Вонючий, с плесенью. Какой-то «Блю». Вообще-то мы уже закрывались…

— Тащите все, — распорядился гость и громко заговорил в трубку: — Дорогая, это я. У «мерса» колесо полетело. Пока будут возиться, хлебну кофейку… Успею. Явлюсь с боем часов. Отлично себя чувствую. Разумеется, не выспался. Полдороги проехал во сне — серпантин жутко укачивает… Особенно в темень и дождь… Знаешь, малыш, мне просто жизненно необходимо обнять тебя… Нежно… Да, нежно и страстно…

Иркино сердце ухнуло и оборвалось. Другая… Желанная, жизненно необходимая. Он мчится к другой! А что она ждала? Чуда? Ведь знала уже про Клер и ни на что не надеялась. Или все же надеялась? Господи, только бы не разрыдаться! Миледи на автопилоте поставила перед гостем кофе, тарелки с сыром и цыпленком. Он схватил бутерброд, обжегся кофе. Проговорил устало:

— Больше суток за рулем… Остался пустяк — третий поворот за Кавказским аулом… Сумасшедшая дорога… Вы не подскажете, девушка… — Запоздавший путник впервые посмотрел на нее и поперхнулся. Чашка звякнула о блюдце. Он выдохнул не то с удивлением, не то со злостью: — Ты?

— Я. Как прошел круиз на два лица, честно выигранный на конкурсе? Удался? Какие еще дурочки клюнули на неотразимого Кинга? — вздернула подбородок Ирка.

— А какого лоха вы еще облапошили с Мерином? Хм… Круиз удался. Была очаровательная спутница. Сейчас она ждет меня на вилле в горах. Милая, нежная… Успею к бою курантов.

Ласточкин ненавидел себя. Вот, притащился, надеялся… Да нет, был уверен. Забыл свое место — «двойник»!

— А я буду встречать Новый год с приятелем в маленьком тихом ресторанчике. Потом поедем на дачу у моря. Грандиозная тусовка. Режиссеры, артисты… Веселая компания, — радостно отчиталась она, глотая слезы.

— Поздравляю… Только поосторожней с актерами, девочка. Смотри, чтобы снова не нарваться на дублера.

— Никогда! С тех пор у меня аллергия к подделкам, — проговорила она сквозь хлынувшие слезы. Хотелось кричать, бить посуду, сделать что-то отвратительное, чтобы только заглушить обиду и боль. — Дублер, дублер!

Лицо Ласточкина исказило отчаяние.

— Идиотка! — Он схватил и сжал ее запястье. — Может, это я — настоящий! Может, этот хренов суперстар Кинг — двойник, подделка. Может быть, ты плевалась бы, отдавшись ему… — Притянув к себе девушку, Николай заглянул в ее глаза, в самую глубь зрачков. — Ответь, ответь мне честно: тебе и в самом деле нравится эта дребедень про «Игру»? Ты мечтала петь с ним дуэтом? Ты развешивала над кроватью его фотографии?!

— Пусти, больно…

Высвободив руку, Ирка потерла оставленные его пальцами отметины. Присела к стойке, горько улыбаясь. Бунт прошел, осталась грусть. Боже, как жалко было себя!

— Я… Я иногда путаю то, о чем мечтаю, с тем, что происходит на самом деле… И такая фигня получается — обхохочешься!.. — сказала она совсем тихо. — А вообще… вообще, это совсем не смешно — обманутые мечты… И вовсе не весело — увидеть чужой сон. Запомни: это очень, очень больно. Торопись, твоя очаровательная девушка в горах ждет. Не загуби ее праздник.

— А ты не забудь признаться в любви твоему кавалеру. Сильно действует. Дивная все-таки штука — любовь! Удобна для эксплуатации в разных ситуациях. Универсальный диагноз! Убил — от любви. Свихнулся, растратился, надорвался, помер — опять же любовь виновата! Полюбила мерзавца, развратника, бандюгу… черта лысого — и все с пониманием кивают: что поделаешь — любовь зла…

— Я не влюблялась ни в развратников, ни в бандюг. У меня одна любовь — сцена!

— Неправда! Почему ты никогда не говоришь правду? А я?! Я не любовь? — Медленно, преодолевая ее сопротивление, он притянул к себе девушку. Она подчинилась поцелую и растворилась в нем. — Я не ездил в круиз. Я перенес поездку на январь. Старый Новый год, Рождество… Каюта первого класса. Мчался сюда, чтобы сообщить об этом тебе. Каюта первого класса на двоих — ты и я!

— В круиз со мной?! А я искала тебя в Самаре… Я не могу без тебя жить. Постой, а как же Клер? — Миледи отстранилась, прищурилась. — Поторопись, нечего торчать в придорожном кафе, когда тебя ждут у камина! Ждут нежные и страстные объятия. Я правильно цитирую интимный разговор?

— Я же разыграл тебя, аферистка! Я запомнил про кафе у автозаправки и мчался к тебе! Решился-таки, идиот! Искал, кружил… И вдруг увидел, сквозь метель и мрак светится: «У Миледи»! Аж поджилки затряслись.

— Как трогательно. Я плачу.

— Не веришь… Ладно. Прощай. Буду гнать в темноте, пока… пока не усну за рулем… И не сорвусь в пропасть. Красивый, молодой, недолюбивший… Я так устал… Так хочу отдохнуть…

— А я встречу Новый год здесь… Одна. Талантливая, добрая, как фея, прелестная… Пусть нападают грабители, пусть кайфуют бандиты. Даже защищаться не буду. В сущности, меня сегодня уже убили… Мертвым не больно. Вот такая нерадостная вышла у нас история…

— Да ничего еще у нас не вышло! Нет, вышло! Вышла глупая сцена с обидами и воплями, как в оперетте. Ты ведь пошутила про парня, правда?

— Пошутила… — Она положила руки на его плечи и преданно посмотрела в глаза. — Никого нет, кроме тебя.

— Я понял: ты — чудо. Таких больше нет. Для меня — нет. Ты завораживающая… Я чуть не умер от зависти к несчастному Тимирову, когда ты назвала меня двойником и посмотрела с таким презрением!

— Я ненавидела себя. Это вышло так гадко… Но я полюбила тебя — именно тебя, Ласточкин. И не стало больше никого. Я начала жить для тебя. И ждать. Ждать, что ты меня найдешь. Все равно найдешь. Как в твоей песенке для кукольного театра.

— Я нашел! И обещаю: театр у нас непременно будет! Нет, я не запел. Извини. Я стал продюсером. Смешная профессия.

— Смешная? Волшебная!

— Волшебная… А знаешь, в сущности, ты права. Николай Ласточкин — не только продюсер, но и романтический авантюрист. Значит — чудотворец! Необыкновенный волшебник. А с волшебниками не происходят обыкновенные истории! Иди сюда, ближе… Вот так.

…Шло время, очень много времени, а руки, сомкнутые в объятии, не хотели разжиматься. Такое мгновение умоляют остановиться, потому что оно прекрасно и прекрасней не будет. Потому что замкнулся круг, линии судьбы сошлись и явилось в мир огромное, искрящееся счастье. Они были одной крови, и та особая сила, которая влечет фантазеров, путешественников и сочинителей, что вдохновляет к открытиям дерзких и смелых, опустила на них волшебную длань…

Оторвавшись от ее губ, Ласточкин зашептал:

— Колдовать просто. Надо сделать вот так: загадать желание и крепко-крепко зажмуриться.

Миледи закрыла глаза и увидела то, что не один раз видела во сне: съемочный павильон большого ревю. Суета, ослепительный свет софитов, взлетевшая стрела с камерой. На крыше большого дома, утыканной антеннами и трубами, стоял Ласточкин, вытянувшись, как для прыжка в воду. Прямо под ним, на балконе верхнего этажа, — Ирка. Волна воздуха из ветродува трепала ее распущенные волосы. Оттолкнувшись от черепицы, Николай взмыл в воздух, паря над крышей. Вступила музыка, и Ласточкин, именно Ласточкин, а не Тимиров, запел:

Вот он опустился на, парапет ее балкона, протянул руки… Ирка прильнула к его груди, и они полетели вместе — над спящим городом, над черным морем, качающим лунное серебро…

Они взлетели над съемочной площадкой, над следившими за ними камерами. Внизу мелькал Черемухин — суетился, кричал в мегафон, как и положено режиссеру. Рядом с ним толпилась массовка: Юрка, Дон, Татка, Ашот… А еще те, кто давно покинул их.

Открыв глаза, Миледи завороженно посмотрела на Николая:

— Что это было?

— Не было — будет! В сущности, мы отличная пара. Мы умеем летать и мы умеем играть всерьез.