Игра в аду (СИ)

Смотря на Макса, усаживающегося у ног моей кровати, во мне начинают бороться два желания: прогнать его и оставить до конца дня с собой.

Я сажусь рядом с ним и некоторое время мы сидим в тишине. Ненавижу тишину.

- Никогда не думала, что все это вызовет во мне столько эмоций, – начинаю я, беря в руки одну из тетрадей.

Макс, не отрываясь, наблюдает, как я ищу нужную страницу. Господи! Какой же он терпеливый!

- Видимо, она нарисовала его, когда я отвернулась, – я провожу пальцем по сердечку на полях, в центре которого красуется подпись: Твоя Ната.

- Сколько же друзей ты там потеряла? – спрашивает сосед.

- Всех, что у меня были, – отвечаю я, бесшумно закрывая тетрадь.

Может показаться, что мне нравится себя добивать. Но правда в том, что мое измученное сердце не желает отпускать ни одну из этих вещей.

Макс берет в руки учебник по фармакологии.

- Похоже, это важная книга.

- Я ее несколько раз прочла.

Он открывает учебник на первой попавшейся странице. Видимо, хочет проверить мои знания.

- Не стоит этого делать, - отрезаю я.

Сосед хмурится, но захлопывает книгу и откладывает ее в сторону.

Теперь, он тянет руки к одной из открыток. Я даже не знаю от кого она, но вижу, что подарена в мой восемнадцатый день рождения. Его я праздновала с размахом. Тогда собрались все друзья и родственники. Родители арендовали два помещения в ресторане. Если закрыть глаза и сосредоточиться на этом воспоминании, в ушах начинает играть громкая музыка и раздаваться голоса близких, произносящие в мою честь тосты.

- Здесь написано, что это в день твоего восемнадцатого дня рождения от Карины.

Я представляю ее аккуратный почерк. Наверняка, подпись сделана разноцветными ручками. Возможно, каждая буква разным цветом. Я беру у Макса открытку и убеждаюсь в своих догадках. Карина уже никогда не изменится. Она будет жить исключительно в моей памяти и там навсегда останется такой.

- Зачем ты возишься в этом? Разве, это не тяжело? - спрашивает несмело сосед.

Я пожимаю плечами.

- Нравится делать себе больно? – этот вопрос Макс задает с большим напором.

Я вижу, что он не одобряет происходящего. Он не желает в этом копаться, и не хочет, чтобы это делала я. Мне кажется, что сосед посоветовал бы мне все это сжечь и навсегда забыть. Но я так не могу.

- Это все, что осталось от них, - отвечаю я единственное, что приходит в голову.

- Твои воспоминания о них - это то, что у тебя действительно осталось. А вот это все... – он небрежно берет горсть открыток и подносит их к моему лицу - Это всего лишь напоминания о том, что произошло. Все это для того, чтобы ты не забывала, ценой чьих жизней ты сейчас живешь.

Я начинаю часто моргать, чтобы не заплакать. Запрокидываю голову назад, укладывая ее на край кровати.

- Прости за то, что тогда ушла, ничего не сказав. Не знала, как тебя благодарить за то, что ты в очередной раз вывел меня из дома.

- Перестань. – Макс тоже запрокидывает голову. Теперь, мы оба смотрим на потолок.

- Я раздражаю тебя? – спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом.

Он поступает аналогично. Мне ничего не остается, как рассмотреть его лицо: светлые глаза, цвет которых, похоже, зеленый, но с крапинками светло-голубого оттенка. Ресницы такие длинные, что тень от них падает на щеки. И пусть, у него не самые правильные черты, он все равно красив.

- Ты вовсе меня не раздражаешь. Я… можно сказать, переживаю о тебе.

Когда это у него началось? С какого момента он решил, что забота обо мне ложится на его плечи. С чего он вдруг решил, что я позволю ему это делать?

Но ведь я действительно позволяю, иначе бы он здесь не сидел.

- Давай уберем все это? – спрашивает Макс с таким сочувствующим выражением лица, что я не могу не кивнуть.

Он берет коробку и начинает аккуратно складывать туда мои вещи. Вещи, в которых боли больше, чем во мне самой.

Но я, в отличие, от них, как губка, впитываю новые эмоции и создаю новые воспоминания, которые и дают мне сил жить дальше.

19 глава

На игре

На этом свете Анжелику держит лишь одно: я все еще не отдала против нее свой голос. Даже Натали и Анна сдались несколько минут назад, хоть им и было также тяжело.

Тяжело. Что это вообще за слово. Разве оно отражает наше безысходное положение? Показывает ли оно, каково это, быть абсолютно безвольным? Могут ли другие, услышав слово «тяжело» почувствовать страх за возможные последствия от наших действий?

Своим поведением я подвергаю опасности Лизу. Она может поплатиться за мою неспособность нажать на кнопку. Кажется, что нет ничего проще. Но для меня это сложнее, чем пырнуть незнакомого человека ножом.

- У тебя две минуты! – процеживает мне, покрасневшая от злости, София.

Анжелика поднимает опущенную голову. У нее выпученные, почти не покрытые веками глаза. Они безостановочно вращаются из стороны в стороны. Губы двигаются так, словно она задыхается. Кончики пальцев беспомощно скользят по подлокотникам деревянного стула, после чего ее руки сжимаются в кулак.

- Электрический стул – самое подходящее приспособление для приведения в исполнение смертных приговоров, - произносит София, словно заученный заранее, текст.

Снова этот преподавательский тон. Я больше не могу молчать.

- Только у тебя нет никаких прав приговаривать кого-то к смерти! – испугавшись собственной дерзости, я хлопаю себя ладонью по губам, а после плотно зажимаю рот, чтобы не ляпнуть чего-то еще.

Организатор смотрит на меня с язвительной ухмылкой.

- А у тебя есть?

Я вздрагиваю, и она видит мой испуг. Всего несколько слов, но их достаточно, чтобы выдать мою роль и сделать следующей жертвой.

- Как и у остальных, отдавших свой голос против нее? - продолжает она, отводя от меня подозрения - И, между прочим, это один из самых гуманных способов умерщвления.

- Что гуманного в поджаривании мозгов? - спрашиваю я, ощутив от Софии вызов.

- Ты бы предпочла гильотину? - усмехается женщина, и у меня появляется желание плюнуть ей в лицо.

Непонятно в какой момент, но все происходящее превращается в наше с Софией противоборство. Мы пристально смотрим друг другу в глаза. Кажется, она даже забыла о Лике. А, может быть, подумывает посадить меня на ее место?

Наконец, София, словно вспомнив, где находится и что происходит, резко поворачивается к Анжелике. Две минуты, которые ей отвели, уже закончились.

Терпение Софии лопается. Она сама крепит руки подруги к подлокотникам, а ноги к креплениям ножных контактов. Туловище фиксирует дополнительными ремнями, а на лицо опускает маску.

Когда на голову Лики надевают шлем, я больше не могу стоять на месте.

- Не надо! - кричу я и, окончательно обезумев, срываюсь с места.

София поворачивает на меня голову. Склонившаяся над Анжеликой, она напоминает хищника, никого не подпускающего к своей добыче.

- Давай! Сделай еще один шаг и увидишь, что будет с твоей Лизой! – шипит женщина, обнажая передо мной гиеновый оскал.

Услышав имя сестры, я, как участник игры «Морская фигура, замри!» застываю на месте.

София довольно улыбается, а затем кивает охраннику.

Легкий кивок, но именно он ознаменовывает начало казни.

Он поворачивает рубильник, и все видят, как сотрясается в конвульсиях тело Анжелики, подаваясь вперед так сильно, что если бы она не была пристегнута, то, должно быть, отлетела бы на несколько метров.

Страшно представить, какое напряжение проходит через подругу, но после яркой вспышки пламени, все помещение заполняется запахом паленого мяса. От ее головы идет пар, а голые ноги становятся черно-фиолетового цвета. Все остальное тело раздувается и приобретает темно-красный оттенок.

Я представляю, что находится под маской: возможно, лопнувшие глаза и струящаяся из них кровь, почерневшие губы и пена изо рта.

Больше не в силах видеть этого, я отворачиваюсь, но понимаю, что приступ рвоты мне не сдержать.

Никто не сдерживается. Подвал заполнен кровью и рвотой, ставшей неотъемлемым атрибутом каждой кабинки.

Согнувшись пополам, я представляю, как закипела кровь внутри тела подруги, и как она буквально сгорела, сидя в этом деревянном кресле.

Через пару минут стул с Анжеликой перетаскивают в дальний угол подвала, но этот отвратительный запах проникает в меня и заполняет все внутри.

20 глава

Спустя год и два месяца

Я захожу на кухню и сразу улавливаю запах жареного мяса. Бель готовит курицу, обваленную в каких-то специях, отчего на вид она вся красная.

Я нервно сглатываю ком, подступивший к горлу. Нельзя позволить какой-то курице вызвать у меня рвоту.

- Будешь есть? - с улыбкой спрашивает соседка.

- Я больше не ем жареное мясо, – отвечаю я.

Да, тогда в подвале пахло совсем не жареной курицей, но мое сознание само создало эту фобию. И я ничего не могу с этим поделать.

Бель ничего не понимает. Да и никто бы не понял. Хотя бы потому, что факт казни одного из игроков на электрическом стуле, непонятно откуда взявшемся у Софии, тщательно скрывается и по сей день.

Должно быть, сейчас, спустя целый год, расследование тронулось с той мертвой точки. Наверняка, у них полно фактов о произошедшем и не так много загадок, как в самый первый день. Полицейские готовы держать меня в курсе событий, но я держусь от этого подальше. Они волнуются, что такое может повториться, но какой мне от этого прок?

Я уже побывала там, а предотвратить подобное просто не в силах.

Никто не в силах, хотя после произошедшего подобные игры и прочие квесты в закрытых комнатах, теперь на особом контроле. Их проверяют строже, чем Роспотребнадзор общепиты.

- Я могу сготовить то, что ты любишь, – прерывает мои размышления Бель.

В этот момент входит Макс и легонько касается моего плеча.

- Она у нас любит роллы. И только у меня есть право кормить ее ими.

Он улыбается, кажется, довольный тем, что мы сближаемся. А я почему-то снова начинаю об этом жалеть. Хочется извиниться за смуту, которую я навела в его голове.

Но все, что я могу делать в этот момент - смотреть на жареную курицу, чувствуя, как волнами подкатывает тошнота. В глазах появляется образ обугленного тела Лики, и я уже не могу себя сдерживать.

- Мне нужно... - я бегу к туалету, умоляя саму себя немного подождать.

Позади слышатся шаги: Макс бежит вслед за мной.

Когда я оказываюсь над унитазом, и все съеденное за день начинает вылетать из моего рта, сосед подхватывает мои волосы и держит над головой, чтобы я их не запачкала.

Я думаю, что все закончилось, но этот запах теперь исходит, словно из меня самой. Будто бы он у меня внутри.

Снова открывая рот, мне начинает казаться, что, если сейчас не прекращу думать о подруге, меня стошнит собственными органами.

- Я не могу остановиться... Я... - снова открываю рот, но в желудке больше ничего нет, поэтому я лишь сжимаюсь от рвущейся наружу боли. На глазах выступают слезы.

Макс берет меня за плечи и усаживает на пол.

- Я взял отпуск. Небольшой, всего пять дней, но этого хватит, чтобы убраться подальше отсюда, к морю. Ты поедешь со мной?

Я смотрю на него и не могу понять смысла доносящихся до меня слов. Он куда-то меня приглашает, пока я в самом неприглядном виде сижу на полу в туалете, держась правой рукой за унитаз

- У меня не так много денег. Родители присылают на аренду комнаты и еду. Я не могу просить еще.

- Я сам все оплачу. Да и какие тут расходы. Поедем на моей машине.

- А на еду...

- Ты ешь не больше, чем птенец.

Я искренне улыбаюсь, и он проводит ладонью по моим влажным волосам.

- Идем в ванную, умоешься. Выезжаем завтра. Как только отдохнешь, начинай собирать вещи. Договорились?

Я послушно киваю головой и совсем не потому, что у меня нет сил с ним спорить.

21 глава

На игре

Когда я только оказалась в этом подвале, мне было дико страшно. Но тогда во мне все еще кипела жизнь, я даже оставалась прежним человеком, помнила собственное имя.

Сейчас, к четвертой игровой ночи, я впадаю в бездонное отчаяние. Из головы не выходит образ Анжелики. И хоть ее лицо было скрыто маской, мое больное воображение рисует перед глазами ужасные картины, от которых я никак не могу избавиться.

То ли у меня наступает апатия, то ли я уже настолько привыкла к своей кровавой роли в этой игре, но на очередное убийство я иду без дрожащих рук.

Осунувшаяся, согнувшись как старуха, я стою перед кабинкой парня по имени Гарик. Он выглядит таким сломленным и разбитым, будто это его подругу сейчас поджарили на электрическом стуле, а не мою.

Хочется по-звериному зареветь: Это не тебе здесь плохо! Это мне, мне здесь плохо!

Парень сидит на полу и качается, словно маятник. Его губы то сжимаются, то искривляются в истерической улыбке. Руки обхватывают прижатые к груди колени.

Заметив меня, он, словно в бреду, протягивает ко мне руки и называет мамой. От неожиданности я отшатываюсь. Кажется, теперь, я знаю, как выглядят люди на грани сумасшествия.

- Сколько тебе лет, Гарик? – спрашиваю я, подползая к нему на четвереньках.

Парень смотрит на меня сверкающими от слез ореховыми глазами. Его мальчишеский невинный взгляд заставляют меня проникнуться к нему всем сердцем. Я сажусь рядом с ним и обнимаю правой рукой.

Сначала я хотела остановить его покачивания, но вместо этого начала качаться вместе с ним: вправо-влево, вправо-влево. Гарик склоняет на мое плечо голову. Я взъерошиваю его лаково-черные волосы, после чего он неожиданно останавливается.

Гарик поднимает голову и подносит губы к моему уху.

- Мама никогда не простит меня.

Я поворачиваюсь к нему, не прекращая поглаживать по голове.

- Почему? – спрашиваю я.

- Она такая набожная… Она… - его голос начинает дрожать – Как ей жить, зная, что сын – убийца?

Я начинаю быстро кивать, желая его успокоить. Гарик разворачивается всем телом и впивается пальцами в мои плечи.

- Если выберешься, обещай, что она не узнает, - он давит с такой силой, что на его руках проступают вены.

Если убийца забирает грехи убиенного, то Гарику будет все прощено?

Но какая разница, куда мы попадем после смерти, если прямо сейчас мы уже на игре в аду?

Я хватаю его за волосы на затылке и тяну к себе. Теперь, когда его лоб соприкасается с моим, я могу наконец-то ему ответить.

- Обещаю, – совершенно безумным голосом шепчу я, хватаясь рукой за нож.

Впервые за игру я зажмуриваюсь, когда убиваю. Причем так сильно, будто хочу выдавить глаза.

Когда наступает очередной день, я удивляюсь тому, как тихо. Первое, что я делаю, смотрю на Марка. Облегчение от того, что он жив, не сравнится ни с чем на свете.

Эта игра отличается скоротечностью. Мы не успеваем осознать смерть одних, когда к ним добавляется еще пара трупов.

Натали играет за граждан. Ночью были убиты: Натали – гражданин, Гарик – мафиози.

Я присоединяюсь к вышедшей из кабины Анне. Вместе мы подходим к Натали. Мои глаза скользят по кровавым пятнам на ее безупречно-белой блузке.

Анну начинает тошнить. Опустившись на корточки, я поглаживаю ее скрюченное тело по спине.

- Что нам делать? – спрашивает подруга, пытаясь подняться на ноги.

Я пожимаю плечами, помогая ей встать. Потеря еще одного близкого человека – это слишком для моего разума. У меня не получается следить за происходящим, в котором один за другим из жизни уходят мои друзья.

- Нам нужно вернуться в кабины, – говорю я подруге тоном прилежной школьницы.

Когда мы проходим около Софии, она одобрительно кивает мне, одаривая при этом ехидной улыбкой.

Нас остается четверо. Помимо меня, Анны и Марка, остался парень по имени Константин. Он пришел на игру вместе с Марией, и мне кажется правильным отправить его следом за ней.

В детстве мы часто с семьей бывали в деревне. И в одну из таких поездок, выйдя утром во двор, я увидела подвешенное мощное тело быка. Подходя к животному, я не догадывалась, что увижу слезы в его выпученных глазах. Проводя кончиком указательного пальца по мокрой шерсти у глаз, я думала, что никогда не причиню кому-то боль, и что ни одно живое существо не будет плакать по моей вине.

Крепко-сложенный Константин напоминает мне того самого быка. Из-за тяжелого дыхания у него раздуваются ноздри и живот, а в маленьких круглых глазах-бусинках блестят слезы.

Всего несколько шагов, и я уже оказываюсь рядом с ним. Каждый раз убиваю, словно впервые. В самый ответственный момент руки, как обычно, начинают дрожать. Когда же это закончится? Почему только я прекращаю чьи-то страдания, а моим нет конца?

22 глава

На игре

Вернувшись к себе в кабину, я закрываю руками глаза. Нас осталось трое, и раз я до сих пор жива, Анна или Марк мертвы. Когда панель исторгает из себя очередной визг, нет ни малейшего желания открывать глаза. Может быть, будь я хоть немного сильнее, покончила бы с собой прямо сейчас. Лишь бы не видеть очередного трупа кого-то из близких людей.

- Ада… - раздается знакомый голос.

И он не просто знакомый, он такой родной и любимый, что на радостях я подскакиваю и бегу на этот звук.

Марк прижимает меня к себе.

- Ты жив, жив… - причитаю я, обхватывая руками его лицо, словно не верю собственным глазам.

- Да, но Анна… - он смотрит на меня с сожалением.

- Что с Анной? – спрашиваю я, хотя итак знаю ответ.

Пульсирующая кровь пропитывает светло-голубой топ подруги. Слезы струятся из ее светло-голубых глаз. Я беру ее за руку, и она замечает на мне кровь. На лице Анны появляется странное выражение озабоченности и тревоги, а затем оно становится печальным и таким сочувствующим, что я вдруг вспоминаю каждого, кого убила.

В голове один за другим всплывают мертвенно-бледные лица незнакомых до этого дня мне людей: Владимира, Тимофея, Марии, Гарика и Константина.

Анна умирает на моих руках. Я сворачиваюсь калачиком и кладу голову ей на ноги. Просто лежу и смотрю в ее мертвые глаза.

Марк касается моего плеча.

- Ада, ее больше нет.

Я поворачиваюсь к нему и обхватываю его ноги.

- Почему он убил ее, а не меня? Почему все так, Марк?

Он делает шаг назад, и я, оставшись без опоры, падаю на пол.

Слишком поздно осознаю, что пол кабины грязный. Теперь, вся одежда пропитана кровью, рвотой, потом и слезами. А внутри я заполнена отвращением и ненавистью к самой себе.

Марк опускается на колени и пытается меня обнять, но его руки для меня теперь невидимы. Я оказываюсь в коконе, выстраиваю вокруг себя стены, лишь бы только оградиться от этой жизни.

- Ты же знаешь, что должна убить еще одного человека?

Я поднимаю голову и смотрю в глаза парня, появившегося в моей жизни тринадцать лет назад. Первое свидание, робкое касание руки, его пальцы, запущенные в мои волосы, нежный поцелуй и ласковое объятие. Я думаю о его чувствах юмора, пунктуальности и такта, о том, как вежливо он всегда общался с моими родителями, и как по-отцовски заботился о Лизе.

Мы собирались сделать это вместе: прожить данные нам жизни как нельзя лучше. И вот что мы получаем вместо этого: Марк трясет меня и умоляет убить его, просит жить, а я лишь отрицательно мотаю головой.

О какой жизни он говорит? Неужели он думает, что у меня еще остались на это силы?

Он сдается и, не оборачиваясь, уходит в свою кабинку. Я ложусь на спину, и слезы начинают скатываться прямо в уши. Мне становится щекотно, но я продолжаю плакать.

Прижав колени к груди, я катаюсь из стороны в сторону, издавая душераздирающие крики. Мне так больно, словно каждый орган завязался в тугой узел, в венах закипает кровь, в голове лопаются сосуды, а сердце готово вот-вот разорваться.

Ко мне подходит охранник, чтобы рывком поднять меня, но я не поддаюсь. Меня не держат обмякшие ноги. Мне кажется, что я становлюсь овощем, полностью лишившемся здравого рассудка. София кричит мне что-то о Лизе, но даже это не помогает.

Охранник волоком вытаскивает мое тело из кабины и бросает посреди подвала. Теперь, я бьюсь в судорожных конвульсиях, лежа на холодном бетонном полу.

Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мне удается подняться. София протягивает мне нож и кивает в сторону кабинки Марка.

Тот умоляюще смотрит на меня, но я отбрасываю нож к его ногам.

- Почему я должна это делать? Почему ты не можешь убить меня?

- Ада… Пожалуйста, - он склоняет голову набок.

- Думаешь, если я убила пять человек, я с легкостью сделаю это и с тобой? – кричу я, пока по щекам струятся теплые слезы.

Можно ли считать высшим проявлением любви его поступок? А мой, когда, набравшись смелости, я снова беру в руки нож и ударяю им того, кого безумно люблю?

Я никогда не причиняла физического вреда людям. Мысль нанести кому-то хоть какое-то увечье, даже по случайности, вызывала ужас, но настоящий ужас выглядит не так.

Он не такой, каким его представляешь в своей голове, когда боишься чего-то плохого. Он даже отличается от того, который испытываешь, когда теряешь близкого человека.

Настоящий ужас - оказаться в подвальном помещении дома на окраине города, оборудованного так, что никто не услышит твоих криков, даже если сорвать голос; лежать на отвратительно грязном полу и не испытывать ни капли брезгливости; быть окруженным двенадцатью трупами и знать, что шестеро из них истекли кровью по твоей вине; не иметь возможности сделать глубокий вдох, из-за запаха паленой плоти, моментально вызывающей рвоту; чувствовать себя победителем в битве, но проигравшим войну за собственную жизнь.

23 глава

Спустя год, два месяца и один день

Бель заходит ко мне перед сном и спотыкается, наткнувшись на чемодан.

- В этой кромешной тьме можно и ноги переломать! - возмущается она.

Я включаю лампу, а она тихо прикрывает за собой дверь и направляется ко мне.

Изабель - худощавая и невысокого роста, волосы выкрашены в бордовый цвет, ногти она красит исключительно в черный, хотя в одежде предпочитает светлые оттенки. На работу она всегда надевает брючный костюм. Обычно, на ней белоснежная блузка с ажурными вставками на воротнике и брюки, слишком широкие в бедрах. Чтобы казаться выше, она всегда носит обувь на каблуке.

Но сейчас она в оранжевой махровой пижаме, волосы распущены и слегка спутаны, на лице не осталось следов косметики, но она все равно остается прекрасной.

- Твой парень знает, как ему повезло с тобой? - спрашиваю я.

- А твой? - спрашивает она в ответ, укладываясь рядом со мной.

Я улыбаюсь и поворачиваюсь к ней. Теперь мы лежим, смотря друг другу в глаза.

- Он тебе хотя бы нравится? – спрашивает Бель, заставляя подумать о Максе.

Я молчу. Просто не хочу копаться в себе и своих чувствах.

- Потому что, если нет, то так ему и скажи.

Макс и Бель напоминают мне брата с сестрой. Хотя, порой даже семьи так не заботятся друг о друге.

- Почему он делает это? – спрашиваю я.

- Каждому поступку есть объяснение. Уверена и у него есть. Может, однажды он расскажет тебе свою историю.

- Он хочет помочь и, кажется, у него получается.

- Тогда хорошо, что вы решили куда-то съездить.

- Я могу испортить весь его отдых.

- Он взял этот отпуск не для себя.

- А если бы я не согласилась?

- Взял бы отпуск в другой раз.

- Когда?

- Когда ты была бы готова.

- Я не хочу его расстраивать.

На лице Бель появляется легкая улыбка.

- Ты пугаешь его. Временами, я замечаю, в каком он находится шоке от твоего поведения, но, несмотря на это, продолжает тебе помогать. Ты же видишь, он не отворачивается даже в самые сложные моменты. И я думаю, что это самое важное и нет ничего ценнее такого отношения.

Я обнимаю соседку, от ее волос исходит сладкий аромат, похожий на бабл гам.

Утром Макс обнаруживает нас под моим одеялом. Мне кажется, что я сквозь сон слышу, как расплываются его губы в улыбке, как он тихими шагами подходит к кровати, чтобы взглянуть на нас поближе, и как он цокает, когда замечает, что Бель заняла две моих подушки, а я лежу на самом краю. И, тем не менее, его эта картина трогает, я вижу это по его глазам, когда открываю свои. От неожиданности он подпрыгивает.

- Ты застала меня врасплох.

Бель с закрытыми глазами отвечает ему:

- В следующий раз не будешь подглядывать за девочками.

- Я просто хотел сказать, что нам через час выезжать. Так что…

Я киваю ему.

- Уже встаю.

- Я приготовил завтрак. Надеюсь, тебя не стошнит от яичницы?

Мне даже не кажется это смешным, но я начинаю смеяться. Заливаюсь таким громким смехом, что он эхом отражается в моем сознании.

Макс с Бель с любопытством смотрят на меня, словно я ребенок, впервые издавший новый звук. Я останавливаюсь так же неожиданно, как и начала, а мои соседи делают вид, что ничего не произошло, за что я им благодарна. Но в душе они ликуют, так же, как и я. Еще одно маленькое достижение, ведь, как говорил Цицерон: величайшая победа - победа над самим собой.

24 глава

Спустя год, два месяца и два дня после игры

Я и раньше ездила на море, но сейчас воспоминания об этих поездках кажутся далекими и даже нереальными. Будто это было в другой жизни, и сейчас я лишь слышу их отголоски.

Мы едем целый день, и когда наступает глубокая ночь, я замечаю сонные глаза Макса. Он прикрывает рот во время зевков, а в перерывах между этим занятием трет глаза. Иногда он останавливается, выходит на улицу и разминает ноги. Когда мы оказываемся на заправках, он подолгу стоит у машины, прежде чем вернуться назад.

Сейчас мы оказываемся у небольшого придорожного кафе. Макс тормозит и выходит из машины. Я остаюсь сидеть на месте, но через пару минут сосед стучит в мое окно.

Я открываю дверь, и меня обдает знакомым морским, леденящим до костей, сильным ветром.

Макс расположился за столиком, на котором стоят две чашки чая. Я бесшумно сажусь напротив него, съеживаясь от холода. Заметив это, сосед приносит мне из машины свою куртку.

Мы сидим в абсолютной тишине, которую нарушают проезжающий по трассе транспорт, трепет деревьев и причмокивания Макса.

Раньше меня ужасно раздражало, когда люди издавали звуки во время приема пищи, но сейчас я знаю, что есть куда более страшные человеческие пороки, чем чавканье.

Он тянет губами чай вместе с воздухом, издавая при этом странные булькающие звуки. Спустя несколько минут я даже начинаю находить это зрелище умилительным.

- Прости. Так делать нельзя, - извиняется сосед, заметив, как я буквально сверлю его глазами.

- Ерунда. Пей, как тебе удобно.

- Он ужасен. Никакого вкуса. Как будто землю растворили в воде. Не могу его пить иначе.

- В школе на обед нам всегда давали черный чай в грязных граненых стаканах. На вкус и на вид он был, как ржавая вода. В колледже продавали заварочные пакетики самого дешевого чая в пластиковых стаканчиках. Нужно было еще отстоять в очереди к чайнику, чтобы приготовить этот напиток Богов. Дома я всегда пила какао или кофе с молоком. Но однажды меня угостили мятным чаем. И это был самый вкусный чай в моей жизни.

- Мой мятный чай? – спрашивает Макс, тыкая себя пальцами в грудь.

Я киваю и одариваю его широкой улыбкой.

- Ты мне сейчас льстишь, да? – спрашивает сосед, изображая на лице подозрение.

Я поднимаю руки, будто хочу сдаться.

- Говорю только правду и ничего кроме правды.

Макс улыбается, когда осознает, что открыл для меня что-то с лучшей стороны.

- Каково было находиться на той игре и не знать, выживешь ты или нет? – неожиданно спрашивает сосед.

Такие вопросы для меня, как ведро ледяной воды, вылитой на голову. Они сразу возвращают в реальность, снимают любую усталость и бодрят лучше крепкого кофе.

- Только не говори, что ты затеял эту поездку ради ответов на свои вопросы.

- Конечно же, нет. Можешь не отвечать, если не хочешь. Я просто… Не знаю… Это банальное любопытство. Извини за это. – Макс опускает голову, стыдясь смотреть мне в глаза.

Я протягиваю ему раскрытую ладонь, и он кладет на нее свою.

- Перестань постоянно извиняться, – говорю я соседу.

В ответ он лишь кивает. Я прячу руки в карманы куртки и отворачиваюсь, не желая встречаться с ним глазами, когда начну говорить об игре.

- Я с самого начала ждала смерти. Каждую игровую ночь смотрела на двери кабины, и все ждала, когда они откроются. Но никто не приходил. Вместо этого они по очереди убивали моих друзей. Одного за другим. Не успевала я опомниться, как это происходило снова. Снова и снова, по кругу. А я все ждала, когда этот круг оборвется. Но это не кончалось до тех пор, пока я не потеряла всех. Я боялась умереть, но в тот день оставаться в живых было даже страшнее.

К тому моменту, когда я заканчиваю говорить, воротник кожаной куртки Макса становится мокрым от моих слез.

- Я рад, что ты согласилась поехать со мной. – Макс поднимается с места.

- Ты так быстро меняешь темы, – вытирая ладонями мокрое лицо, я тоже встаю с неудобного пластикового стула.

Макс виновато улыбается.

- Идем. Нам еще ехать и ехать.

Мы возвращаемся в машину, так и не допив чай.

Когда Макс трогается с места, я замечаю на его лице обеспокоенность. Он так хотел узнать, каково это, побывать на той игре. Но стоило мне заговорить об этом, и он впал в настоящий ужас.

25 глава

На игре

Тук-тук-тук.

Она все ближе подходит ко мне.

Тук-тук-тук.

Тонкие губы Софии искривлены в странной почтительно-восхищенной улыбке. Она смотрит на меня гордым обожающим взглядом. Кажется, для нее я – герой.

Не желая на нее смотреть, я отворачиваюсь.

Раздаются аплодисменты.

- Поздравляю! Ты победила! – восклицает она.

Сколько же восхищения в ее кислом маслянистом голосе.

- Хочешь знать, какая у него была роль?

Я ничего не отвечаю.

- Не хочешь знать, какая роль была у Марка? – спрашивает она протяжным, почти певучим, голосом.

Тук-тук-тук.

Она стоит прямо за мной.

- Повернись и ответь на вопрос, – настойчиво произносит она.

Я остаюсь сидеть неподвижно.

София дает мне пинка. Каблук ее туфли, словно проделывает дыру в позвоночнике. Это пронизывающая боль, но я не издаю ни звука. На сегодня с меня хватит слез.

- Повернись! – она взрывается истерическим криком. – Повернись!

В руке я зажимаю нож, который выудила из тела Марка пару минут назад. Он умер быстро, почти мгновенно. Я не могу оторвать глаз от его мертвого тела. Не могу забыть грустной улыбки, которой он меня одарил перед тем, как смерть застыла на его лице.

- Кто ты? – ломающимся голосом спрашиваю я, поворачиваясь к ней боком.

- А кто я, по-твоему? – парирует она своим фирменным слащаво-ядовитым тоном.

Я прячу нож под правым бедром в надежде, что она его не заметит.

- Маньяк, – высказываю я предположение.

Она начинает смеяться. Заливается диким хохотом, и краем глаза я вижу, как от смеха она вскидывает кверху голову.

- Из твоих уст это звучит особенно смешно, – она снова заходится лающим смехом.

Хоть бы она захлебнулась в этом приступе.

- Я никого не убивала. Вы все сделали за меня, – говорит она, успокоившись.

- Это все – воплощение твоих садистских фантазий? – спрашиваю я, смотря ей в глаза.

Надеюсь, в моем немигающем ледяном взгляде она видит эту всепоглощающую ненависть к ней.

- Это все – всего лишь игра. – София расставляет руки в стороны и невинно улыбается.

- Но не для тебя. Ты ведь получила удовольствие, больная на голову, тварь! – кричу я озлобленным голосом.

Она меняется в лице.

- Ты же после каждого убийства светилась от счастья! А когда казнили Анжелику, тебе только не хватало бенгальской свечи в руке и рождественской музыки. Тогда бы ты точно бросилась танцевать вокруг электрического стула. Какая же ты ненормальная! – продолжаю я, несмотря на растущее безумие на лице Софии.

Она сжимает руки в кулаки. Впивается ногтями в собственную кожу, пока сверлит меня глазами.

- Тебя избивала мать или отчим насиловал каждую ночь? А может, над тобой издевались в школе? Или нет? Какое у тебя оправдание? – требовательным голосом спрашиваю я.

- Замолчи, Ада. Ты не хочешь умереть здесь. Поэтому, замолчи! – строгим тоном отвечает она.

Я вижу, что ей с трудом удается держать себя в руках. Но мне уже не остановиться. Я хочу добить ее, довести до предела. Пусть ей хоть немного станет также больно.

- Запугивание, ограничение других в свободе, получение удовольствия от чужих мучений, помешанность на оружии. Я знаю, чем ты больна, София. Знаю, – произношу я едким тихим голосом.

Она садится на корточки передо мной. Теперь, мы смотрим друг другу в глаза.

- Знаешь… Другие ненавидят, когда я ставлю им диагнозы. Но я поставлю еще один.

Она хватает меня за волосы, но я продолжаю говорить.

- У тебя садистическое расстройство личности. Ты никакой не гений, София. Ты такая же больная, как сотни других убийц.

Я выплевываю слова ей в лицо.

За волосы она тянет мою голову, разворачивая лицом к себе. Смотрит на меня своими безумными сверкающими темными глазами, белки которых налиты кровью.

Ей нравится смотреть, как натягивается кожа на моем лице, и поэтому она тянет еще сильнее. Видеть удовольствие на ее лице мне совсем не страшно. Я достаточно увидела за сегодняшний день.

Она может снять с меня скальп, выдавить мне глаза, отрезать по очереди пальцы, засунуть дуло пистолета в рот и выстрелить. Но ничего из этого не станет хуже всплывающих перед глазами картин.

Сегодня у смерти было мое лицо, тихо подкрадывающейся из-за закрытой двери с ножом в руке. Она принимала мой облик, мы становились с ней единым целым, да так сроднились, что в итоге победили.

Но она не отпускает меня, засела в голове и шепчет о незавершенной игре. Мы научились слаженно работать. Поэтому, я, не подавая вида, достаю правой рукой, спрятанный под бедром окровавленный нож. В последний раз смотрю в ее сумасшедшие глаза и на дрожащий от удовольствия подбородок, а затем резко ударяю ее ножом, целясь, впервые за день, в самое сердце. Она почти сразу разжимает из рук мои влажные волосы, раскрывает рот и падает.

- Не стоило подходить так близко, – процеживаю я хриплым голосом.

26 глава

Спустя год, два месяца и два дня после игры

Мы попадаем в пробку, когда оказываемся в горной местности с узкими извилистыми дорогами.

Из-за царящей в машине тишины мне начинает казаться, что я оглохла. Я уставилась на панель с электронными часами и жду, когда наступит следующая минута, а затем следующая.

Неожиданно Макс открывает свое окно, и различные звуки наполняют наше авто: звуковые сигналы автомобильных клаксонов, шум ветра, голоса людей и даже лай собаки.

Удивленная последним, я оборачиваюсь и вижу, что в иномарке позади на переднем сидении сидит лабрадор. Он высунул свою мордочку в наполовину открытое окно и дышит, высунув на бок язык, изредка выражая свое желание оказаться снаружи негромким лаем или повизгиванием.

Когда Макс замечает мой интерес, он опускает стекло и слегка кивает мне в его сторону.

Моя голова оказывается снаружи. Горный ветер обдает лицо прохладой и спутывает длинные волосы, часть которых прилипает к губам и оказывается в приоткрытом от восторга рте. Я делаю такие глубокие вдохи, что все внутри заполняется холодным воздухом. Что-то в груди даже начинает больно щемить, но я не останавливаюсь, продолжая делать глубокие вдохи.

Неожиданно раздается голос Макса и мне приходиться вернуться назад.

- Ты любишь собак?

Услышав вопрос, я начинаю светиться, потому что мое сердце переполнено любовью к этим созданиям с добрейшими глазами, бесконечной преданностью и виляющими при виде хозяина хвостами.

- Люблю. А ты?

- Люблю, но после того, как похоронил три года назад Малыша, больше не хочу заводить животных, – с грустью в голосе произносит Макс.

- Каким он был? – спрашиваю я.

- Огромный мохнатый пес. Он был реально громадной глыбой! - заявляет сосед.

Его грустная улыбка напоминает мне о Марке.

- Я понимаю, о чем ты говоришь.

- У тебя тоже была собака? – спрашивает Макс.

- Нет. Но у меня, как и у всех людей, были потери.

- Ты сейчас про игру?

- Когда они умерли, я начала держаться за тех, кто у меня еще остался. Тряслась за родителей каждый раз, когда они уходили из дома. Из-за этого страха я не хотела заводить новых знакомств. Прямо, как ты, животных.

Те, кому посчастливилось застать на лице Макса эту сочувствующую улыбку - настоящий счастливчик. Редко встретишь кого-то настолько искренне сопереживающего, и так сильно проникшегося твоей личной трагедией. Иногда кажется, что он считает себя ее частью.

- Я бы заплакала, но на душе подозрительное спокойствие, – тихо говорю я.

- Может быть, это затишье перед бурей? - Макс ухмыляется, хлопая ладонями по рулю.

- Не может быть.

- И даже то, что быть не может, однажды тоже может быть.

Я хочу нахмуриться, но легкий смешок вылетает из меня, словно бабочка, освободившаяся от кокона.

- Потрясающе! - восклицает Макс.

- Что? - я, как маленький ребенок, смотрю по сторонам в поисках чего-то необычного.

- Твой смех, - отвечает он на мой вопрос и трогается с места вслед за двинувшейся вперед колонной автомобилей.

27 глава

На игре

Заметив оживление среди охранников, я снова хватаюсь за рукоять ножа. Выудив его из тела Софии, я начинаю отползать к кабинке Марка. С острия капает кровь, оставляя за мной кровавый след.

Один из охранников делает шаг в мою сторону. Насторожившись, я принимаю позу хищника готового броситься на добычу. Уверена, что выгляжу, как настоящий бешеный зверь. Не хватает только пены изо рта.

Он поднимает руку, в которой держит пистолет.

- Сейчас я отброшу его в сторону, – произносит он, глядя мне в глаза.

Охранник поворачивается и кивает остальным.

- Вы тоже.

Они почти синхронно избавляются от оружия.

- Я не уберу нож, – сдавленным голосом процеживаю я.

- Ты нам не доверяешь. Это понятно, – он подходит все ближе.

Я помню этого охранника. И он полный идиот, если решил, что я забыла.

- Ты бросил меня на пол кабины, как мешок с мусором, – говорю я таким холодным незнакомым голосом.

За три часа игры я стала абсолютно опустошенной. И мне потребовалось несколько секунд после нее, чтобы заполнить эту пустоту безграничной ненавистью. Теперь, я всего лишь сосуд, внутри которого свирепая неукротимая злоба.

- Мы хотим выбраться не меньше твоего, – заявляет он, приближаясь ко мне все ближе.

Оказавшись у тела Софии, он наклоняется. Кажется, хочет проверить пульс.

Я стала настолько параноидальной, что вижу опасность в каждом его движении. Он поднимает голову и смотрит на меня, пока по его лицу скользит нервная улыбка. Сколько фальши в этой гадкой ухмылке. Я бросаю взгляд на его руку и замечаю, как она тянется к карману брюк Софии.

У нее ведь был пистолет!

Потеряв голову, я срываюсь с места и набрасываюсь на него. Он быстро справляется со мной и оказывается сверху. Вцепившись в мои плечи, начинает трясти так, словно хочет выбить всю дурь. После нескольких ударов по запястью, я выпускаю из рук нож.

Он оборачивается и смотрит на остальных.

- Сходите вниз за остальными. Решим, что с ней делать. Быстро! – рявкает он, продолжая держать меня прибитой к полу.

Слышатся удаляющиеся шаги.

- Думала, тебе действительно позволят уйти?

Я смотрю на него своими пустыми глазами. Неужели он не понимает, что мне все равно.

- София – наивная шавка. Стоило что-то заподозрить, когда она предложила такую сумму за несложную работенку. Я, конечно, думал, что здесь будет происходить какая-то хрень, но, чтобы такое! Блин… - он смотрит по сторонам. – Я такое впервые вижу. Хотя, какая мне разница. Мне никогда столько не платили, даже за убийства! Все-таки, есть плюс работы с ненормальными. Они денег не жалеют.

От его болтовни у меня сдавливает виски.

Только я собираюсь попросить его заткнуться, как раздается выстрел. Выплюнутая пистолетом пуля попадает в голову охранника. Он начинает оседать и падает на бок. Забрызганная кровью, я быстро скидываю с себя его ноги и принимаюсь отползать.

Парень, держащий в руке пистолет, начинает тыкать им в остальных.

- Встаньте к стене, – приказывает он требовательным голосом. - А теперь, повернитесь боком.

Когда оставшиеся четыре охранника оказываются выстроенными в ряд у стены, выстрелы начинают следовать один за другим.

Я вздрагиваю после каждого пробитого им виска.

- С ними все, – раздается спокойный голос.

Открыв зажмуренные глаза, я замечаю его удаляющуюся спину.

- Куда ты? – спрашиваю я, не понимая, что происходит.

- Я сделал то, что от меня требовалось, – отвечает он, не поворачиваясь.

- И что же ты сделал? – я поднимаюсь на свои дрожащие ноги.

- Зачистку, – отвечает он, уже поднимаясь по порожкам.

Оставшись в одиночестве, я осматриваюсь по сторонам. Тело продолжает дрожать. Единственное, что у меня осталось – мои инстинкты. Следуя им, я направляюсь к выходу из подвала.

Каждый порожек дается мне не просто тяжело. Я, словно шагаю по трупам, оставшимся за спиной.

Наверху еще несколько застреленных охранников. Заметив незапертую дверь, я хватаюсь за ручку.

Оказавшись снаружи, дрожащей рукой я достаю из кармана сотовый. Заглушка, о которой упоминала София, действует даже вне дома. Я подхожу к высокому забору, но ничего не меняется.

Я пытаюсь открыть его. Ищу какие-нибудь кнопки или замки. Что угодно. Но здесь ничего нет.

Сдавшись, я опускаюсь на землю рядом с воротами.

Просидев в тишине несколько минут, я возвращаюсь в дом.

На экране по-прежнему идут трансляции.

Ум заходит за разум. Я хватаю металлическую вешалку, стоящую в коридоре и принимаюсь бить по телевизору до тех пор, пока изображение не исчезает вместе с отлетающими кусками экрана.

Выдохнувшись, я плюхаюсь в кресло, в котором несколько часов назад сидела София.

- Я создала нечто гениальное. И сегодня вы сможете стать частью этого, доведенного мной до идеала, совершенства, – произношу я, пытаясь подражать Софии.

Кажется, я начинаю терять рассудок. Из меня вырывается серия истерических смешков, а после я захожусь в настоящем припадке.

Хохочу до боли в животе, а через несколько минут вдруг замолкаю. Какой же это мерзкий звук – мой смех. Никогда больше не стану смеяться.

Найдя в одной из комнат стул, я оттаскиваю его к воротам. С трудом стоя на ногах, я забираюсь на него. Ухватившись дрожащими руками за верхний край, начинаю подтягиваться.

В попытке перелезть на другую сторону, я срываюсь и падаю вниз. Слышится хруст руки, на которую приземляется тело. Внутри, словно трескается что-то еще, но я все равно подскакиваю на ноги и начинаю быстро идти.

Отбежав, я снова достаю мобильник. Связи все еще нет.

С каждым, остающимся за спиной, метром, сил остается меньше, а боль становится все сильней. Когда я бегу, как побитая собака, в груди, будто гремят отломки костей.

Остановившись у куста шиповника, я достаю сотовый. На экране две палочки. Набрав номер полиции, внутри вдруг начинает разливаться жгучая боль. Мне не хватает воздуха. Назвав дежурному несвязной речью адрес, я начинаю терять сознание, уверенная в том, что никто меня здесь не найдет.

Но умереть здесь, под цветущим кустом, все же лучше, чем в том подвале.

28 глава

Спустя год, два месяца и три дня после игры

К обеду мы оказываемся в небольшом курортном городке. Макс паркуется рядом с аквапарком.

- Будешь здесь, пока я ищу жилье? – спрашивает сосед, вытаскивая ключи из замка зажигания.

- Да. Посижу здесь.

- Постараюсь недолго.

Я киваю, и он уходит, оставляя меня в одиночестве.

Первые минут десять я провожу, рассматривая стоящие рядом автомобили. С каждой минутой становится все жарче. Не выдержав, я выхожу наружу.

Из аквапарка доносятся громкие визги и смех. Слышны брызги воды, когда в нее с горки плюхается очередной человек.

Мимо меня проходят загорелые отдыхающие, облаченные в купальники. В руках у них надувные круги и матрасы. Они светятся, но заметив мою бледную суровую мину, мгновенно меняются в лице.

Даже, оказавшись в тысячи километров от дома, я все равно остаюсь белой вороной.

- Ищете жилье? – раздается позади меня мужской голос с кавказским акцентом.

Я оборачиваюсь и вижу коренастого мужчину в клетчатой рубашке. Неужели, здесь еще остались одетые люди.

- Вроде того – отвечаю я, глазами ища Макса.

У мужчины выпирающий пивной животик и черные густые усы. Он выглядит, как владелец шашлычной или прибрежной столовой.

Может быть, я просто забыла, как выглядят южане, но его лицо кажется мне самым солнечным из всех, что я видела.

- Я сдаю номера недалеко от набережной. Хотите посмотреть? – спрашивает он, подходя ко мне своей медвежьей походкой.

- Думаю, да. Только нужно подождать, пока вернется мой друг.

Ну же Макс. Где тебя носит?

Мужчина встает рядом со мной и достает из кармана пачку сигарет.

- Не возражаете?

Я отрицательно мотаю головой, хотя ненавижу табачный дым.

- Курю уже двадцать лет. Однажды бросал ради жены. А, когда она умерла, снова закурил. Наверное, от горя.

Он говорит о грустных вещах, но все равно улыбается. Как ему это удается?

- Мне жаль, – тихо говорю ему я.

- Это ничего. Уже бывали у нас?

- Несколько лет назад отдыхали с семьей в поселке неподалеку.

- Несколько лет? На море нужно приезжать почаще, – он закашливается после очередной затяжки. – Однажды это убьет меня.

Он улыбается, даже задумавшись о собственной смерти.

- Ада! – раздается звонкий голос Макса.

Я оборачиваюсь и вижу, как он быстрыми шагами направляется ко мне. По его лицу скользит тревога. Наверное, испугался, увидев меня с незнакомцем.

- Ты нашел жилье? – спрашиваю я, как только он подходит к нам.

- Пока что нет. А вы…? – он поворачивается к мужчине и принимается осматривать его с ног до головы.

Не выдержав подозрительного оценивающего взгляда Макса, мужчина начинает хохотать, и сигарета выпадает из его зубов.

- Ох, блин. Упала, – он растаптывает окурок пляжным тапком. – Я сдаю номера.

Макс заметно расслабляется, и на его лице появляется фирменная озорная ребяческая улыбка.

- Далеко идти? – спрашивает сосед.

- Минут десять. Идем, – кивнув, он направляется в сторону аквапарка.

Переглянувшись, мы с Максом бросаемся вдогонку за мужчиной.

Мы проходим аквапарк, дельфинарий и несколько продуктовых магазинчиков. Затем сворачиваем в проулок, где начинается частный сектор. Пройдя несколько зданий, мы останавливаемся у трехэтажного дома из красного кирпича.

Мужчина толкает незапертую дверь и направляется во двор. Мы идем следом.

- Свободен номер на первом этаже. Ровно в девять я собираю всех постояльцев на завтрак, – он кивает в сторону деревянной беседки.

- А если опоздаем или не придем? – спрашивает Макс.

- Выселю в ту же секунду, – серьезным тоном отвечает мужчина, а через мгновенье снова начинает гоготать. – Шучу! Просто люблю завтракать в компании. Буду рад, если присоединитесь.

Макс вопрошающе смотрит на меня.

- Нет проблем, – говорю я. – Мы будем приходить на завтрак.

- Отлично! – восклицает мужчина.

Зайдя в дом, мы идем по коридору. Здесь пахнет сырниками. Этот запах напоминает мне о детском саде.

- Кстати, меня зовут Джамиль. – представляется мужчина, остановившись у деревянной двери в конце коридора. – Вот ваш номер.

Мы оказываемся в небольшой, но уютной комнатке. Бежевые обои и светлый потолок. Просторная двуспальная кровать, по бокам которой тумбы с лампами. У стены стоит небольшой комод, над которым висит зеркало.

- Что скажете? – интересуется Джамиль.

- Мне нравится, – отвечает Макс.

- Мне тоже – говорю я, быстро кивая головой.

Я остаюсь в номере, пока Макс и Джамиль уходят договариваться насчет оплаты.

Все происходящее кажется таким странным, но безумно волнительным. Меня окутывает приятная тревога перед предстоящим отдыхом.

Макс возвращается с чемоданом и моей небольшой сумкой. Он ставит их рядом с комодом, после чего усаживается рядом со мной на кровати.

- Хочешь отдохнуть? – спрашивает он, заметив, как я тру сонные глаза.

- Не больше тебя, – отвечаю я.

- Тогда поспим несколько часов. А, когда проснемся, пойдем плавать.

Я слегка киваю. Стыдно признаться, но плавать я не умею. Каждый раз, когда мне приходиться об этом говорить, я сталкиваюсь с недоумевающими взглядами. Именно из-за такой реакции окружающих люди начинают считать себя неправильными. Несколько косых взглядов и человек уже чувствует себя неполноценным.

Учитывая изобилие косых взглядов в мою сторону за последний год, я начала ощущать себя крайне неполноценной, в некотором роде, даже ущербной.

Проснувшись, я с трудом осознаю, где нахожусь.

Макс лежит на противоположной стороне кровати. Кажется, что он вот-вот рухнет на пол. Так не хотел меня притеснять, что повис на самом краю.

- Ты спишь? – шепотом спрашиваю я.

- Не-а-а. – протяжным сонным голосом отвечает мне сосед.

- Я должна кое-что рассказать.

Макс поворачивается ко мне лицом.

- Что такое?

Он начинает часто моргать своими светлыми глазами. Кажется, тревога за меня моментально взбодрила его. Перестанет ли он хоть когда-то переживать?

- Я не умею плавать, – тихо говорю я, лежа на спине.

- Хочешь, чтобы я научил тебя?

От его вопроса я нахожусь в растерянности.

- Нет… то есть… я не знаю. Просто решила тебе сказать.

Макс поднимается с кровати и направляется в ванную комнату.

- Собирайся, – говорит он перед тем, как скрыться за дверью.

Я достаю свой черный закрытый купальник. Кажется, ему уже года четыре. Но надевала я его лишь однажды.

Такое странное ощущение снова оказаться одетой в него. Он, словно старая, сброшенная мной, кожа. И как не пытайся снова влезть в нее, эта часть меня уже давно отмерла.

Макс возвращается из ванной в пляжных шортах с гавайской расцветкой. Какой же он забавный.

- Готова? – спрашивает он, рассматривая меня.

Я пытаюсь намотать на себя парео, но получается какая-то ерунда. Ткань не держится на моих костлявых бедрах, а завязанная узлом на шее буквально начинает душить меня. Раздраженная неудачными попытками, я сбрасываю его с себя на пол.

- Идем! – громко говорю я.

Макс хихикает.

- Это не смешно, – я тычу пальцем ему в лицо.

Он поднимает руки.

- Простите. Я не хотел вас обидеть, мисс «ненавистница парео».

- Замолчи, - улыбаясь, я толкаю его в коридор.

Джамиль рассказывает нам, как добраться на пляж. Макс внимательно слушает его, пока я глазею на семью, обедающую в беседке.

Они напоминают мне мою семью. Родители и две дочери. Такие счастливые, необремененные и совсем не сломленные. Хорошо, что есть семьи, не расколотые на части произошедшей трагедией, как это случилось с моей собственной.

- Он говорил, что идти минут десять. А мы уже полчаса плетемся, – возмущаюсь я, смахивая со лба выступивший пот.

- Это потому, что мы заблудились, – отвечает Макс.

- Не мы, а ты, – поправляю его я.

- Кто ж тебе не давал слушать Джамиля, когда он рассказывал дорогу.

- Да ну тебя, – я отворачиваюсь, хотя понимаю, что не могу на него по-настоящему обидеться.

Через пятнадцать минут мы все же находим набережную. Когда я, спустя три года, снова вижу море, в голове не укладывается, что я обходилась без него так долго.

В воду мы заходим медленными осторожными шагами. Кое-где попадаются камни с острыми краями, наступив на которые я непроизвольно начинаю громко ойкать.

Макс ведет меня все дальше от берега. Прохладная вода уже касается груди. Чем больше глубина, на которой мы оказываемся, тем сильнее я сжимаю руку соседа.

- Умеешь задерживать дыхание? – спрашивает Макс, когда вода уже касается наших плеч.

- Ага. На две секунды, – отвечаю я, поворачиваясь к нему лицом.

Неожиданно нас накрывает волной. На плечах остается морская пена, а в приоткрытый рот попадает соленая вода.

- Ты точно хочешь моей смерти, – начинаю возмущаться я, закончив выплевывать воду.

- В следующий раз, когда подойдет волна, задержи дыхание, – спокойно говорит сосед.

- Ты издевае…? – я не успеваю договорить.

Волна снова накрывает меня с головой, да еще и сбивает с ног. Я хватаюсь руками за Макса и в страхе прижимаюсь к нему. Когда остатки волны уже доходят до берега, я поднимаю глаза на соседа. Ощутив неловкость, я разжимаю замок из рук за его шеей.

- Извини, – бросаю я, и, нащупав ногами дно, быстро отхожу от него.

Но внутри меня что-то успевает встрепенуться. Надеюсь, от страха.

В ожидании следующей волны, я поглядываю на Макса. На его профиль, на эти мокрые волосы, которые давно пора подстричь, на эту чересчур длинную шею. Как так вышло, что мы стоим здесь вдвоем и держимся за руки?

После того, как я смогла задерживать дыхание и опускаться с головой под воду, Макс уложил меня на поверхность воды.

И пока я с закрытыми глазами лежу на ней, раскинувшись в позе звезды, думаю, что похожа на поплавок. Я бы хотела быть унесенной волной в открытое море. Там я бы смогла затеряться навсегда.

Но стоит мне немного удалиться от Макса, как он, схватив меня за ноги, снова возвращает к себе.

- Теперь, ты знаешь, что море не позволит тебе утонуть, – говорит сосед, поддерживая меня руками под живот.

Его руки. Они для меня – спасательный трос. Каждый раз, когда он их убирает, я начинаю паниковать. Барахтаюсь ногами, пытаясь поскорее нащупать ими дно. Бью руками по воде, словно хочу за нее схватиться.

Но единственная опора, которую я нахожу – это Макс.

Через час безуспешных попыток, он сдается.

- Идем отдыхать.

Оказавшись на берегу, я начинаю выжимать из волос воду, а Макс стоит в стороне и смотрит на горизонт. Кто бы сомневался, что он окажется любителем закатов и морских пейзажей. Но я и сама такая, поэтому встаю рядом с ним.

- Никогда не понимала, почему при первой возможности люди едут на море, - говорю я, смотря на барахтающегося в море ребенка.

- А сейчас понимаешь? – спрашивает Макс, продолжая смотреть на удаляющееся солнце.

- Нет, но есть в этом что-то такое… От чего чувствуешь себя свободным, - задумчиво отвечаю я, и Макс молча берет меня за руку.

29 глава

После игры

Я, словно заново рождаюсь на свет. И так же, как в первый раз, рядом со мной находится мама.

Она сидит на стуле с запрокинутой головой. Мне, будто снова десять лет, когда я лежала в больнице с воспалением легких.

- Мам…ма… - отрывистым хриплым голосом произношу я.

Она подскакивает и за доли секунды оказывается рядом со мной. Берет меня за руку и крепко ее сжимает.

Взглянув в ее заплаканные глаза, я моментально все вспоминаю.

- Нет, я… Нет, я… - хватая ртом воздух, я пытаюсь подняться, но грудная клетка буквально разрывается от боли.

Задыхаясь, я сжимаю в кулаках простынь. В палату уже вбегает несколько человек. Снова шприц, игла, укол и разливающаяся по телу жидкость. Когда медсестра отходит от меня, я смотрю на маму, а у самой по щекам текут слезы.

Она подходит ко мне и дрожащими руками достает из кармана бумажный платок. Я вижу, каких сил ей стоит держать себя в руках.

В палате появляется мужчина в форме. Неужели, меня заберут в тюрьму прямо с больничной койки?

- Оставите нас? - обращается он к маме.

- Я скоро вернусь, - шепчет она, целуя меня в лоб дрожащими губами.

Мужчина усаживается на стул.

- Вы в состоянии ответить на несколько моих вопросов? - спрашивает он своим мужским баритоном.

Для него - я всего лишь рядовой случай. Еще одно дело в его практике.

- У вас серьезные травмы, но врач разрешил мне провести небольшую беседу без протокола.

Он пытается заглянуть мне в глаза.

- Помогите мне понять, что вы там делали.

Наконец, я поворачиваюсь и бросаю на него отрешенный взгляд.

- Играла, - мой голос звучит как-то иначе.

Вместо звонкого девичьего голоса, я издаю незнакомые глухие вздрагивающие звуки.

- Во что?

Пока я снова отвлекаюсь на собственные мысли, следователь терпеливо ждет. Он представился, когда вошел в комнату, но я не слушала. Тогда все, что я могла делать - это смотреть на маму.

- Аделина, если вам трудно говорить, я зайду в другой раз, – начинает он – но, поймите меня правильно… У нас есть дом, буквально набитый трупами и оружием. Люди были убиты в странных кабинках, а одно тело мы нашли на электрическом стуле. И на текущем этапе расследования вы – единственная, кто может нам помочь.

Он выглядит растерянным и даже напуганным. Уверена, это самое сложное дело за всю его практику. А, учитывая, пробивающуюся седину на его темной голове, их было немало.

Мне не хочется с ним говорить. И не потому, что я стала настолько циничной, что не хочу помочь. Все дело в цепенящем страхе, появляющемся при мысли об игре. Из-за него мой голос становится таким неживым, словно звучит из-под земли.

- В середине июля Анжелика, моя подруга, наткнулась на объявление. Мы часто играли на учебе в мафию и… - я начинаю шмыгать носом - Не знаю… В этом не было ничего подозрительного. Каждому из нас нужно было отправить заявку на участие по электронной почте. Спустя неделю нам пришли приглашения.

- На электронную почту?

Вытирая слезы, я отрицательно мотаю головой.

- Нет. В почтовый ящик.

- Мы нашли в ваших джинсах черную карточку. Это и есть приглашение?

Я киваю.

- Сколько было участников в игре? – задает он очередной вопрос, постоянно делая какие-то пометки в блокноте.

- Тринадцать, – отвечаю я вибрирующим голосом.

- Сколько игроков вы знали лично?

Я не могу произнести их имена, которые, как острые кости, застревают в горле. Кажется, если начну говорить, они разрежут меня изнутри.

- Пятерых, – отвечаю я спустя несколько минут.

- Не было ничего такого, что вызвало у вас подозрения до начала игры?

- Мне показалось странным место, где проходила игра.

- Вы раньше бывали в том районе?

- Нет.

- Когда вы заподозрили неладное?

- Когда увидела в ее руке пистолет.

Воспоминания о Софии вызывают во мне целый букет эмоций. Но мысль о ее смерти для меня лучше любого обезболивающего.

- О ком вы сейчас говорите?

- Об организаторе игры – Софии.

Я замечаю на его лице тень удивления. Да, мне тоже было непросто поверить, что тот ад организовала женщина.

- Аделина, - начинает он, - мы нашли семь тел с ножевыми ранениями.

Я понимаю, к чему он клонит.

- И… - он выдерживает паузу перед тем, как напомнить мне, что я сделала, - Мы нашли нож с вашими отпечатками.

- Вы уже сказали маме? – спрашиваю я.

- Аделина, вас никто ни в чем не обвиняет. Я просто хочу быть уверен в правильности собственных выводов. Для меня важно воссоздать картину случившегося. И вот, что я хочу сказать дальше… Мы нашли в домах жертв камеры слежения. Вы знаете, что за вами следили?

Знаю, но ни слова об этом не скажу.

- Нет, – отвечаю я.

Мой голос даже не меняется, когда я вру.

- В заявке на участие вы указывали свой домашний адрес?

Как же тошно от мысли, что я сама открыла Софии дверь в свою жизнь.

- Да.

Я ожидаю увидеть взгляд «вы сами во всем виноваты», но вместо этого он сочувственно кивает и принимается делать очередные пометки в блокноте.

Человеку свойственно попадать в подобные ловушки. Он думает, что его окружают такие же люди, как он сам. Именно это, в конце концов, его и губит.

Следователь задает еще вопросы о ролях, кабинках, казни на электрическом стуле. Я терпеливо отвечаю на каждый, стараясь не думать, что я – часть произошедшего.

- Как вам удалось выбраться?

Если мне удалось оттуда выбраться, почему чувство такое, словно я там умерла?

- Там был парень… Он… - я зажмуриваюсь, вспомнив, как хладнокровно он расстрелял всех, кто остался в доме, - Он убил всех охранников и говорил что-то о зачистке.

Услышав последнее слово, следователь заметно напрягается.

- Зачистка? Есть мысли, почему он оставил вас в живых?

Потому что убить меня было бы слишком великодушно.

- Не знаю, – отвечаю я, отворачиваясь.

- Помните, как он выглядит?

- Смутно, – отвечаю я, хотя помню каждую его черту.

- Поможете нам составить его фоторобот?

Я молчу. Этот парень, кем бы он ни был, оставил меня в живых. А теперь они хотят, чтобы я его сдала? Мне кажется это неправильным.

- Аделина… Он не убил вас только потому, что у него не было соответствующих указаний. Вы же не думаете, что в нем проснулось чувство жалости или сочувствия? Он сделал ту работу, за которую ему, вероятно, заплатили приличную сумму. И, пока есть такие люди, как он…Такие, как вы и ваши друзья, будут страдать и умирать.

Я ощущаю себя нашкодившим щенком. Он, будто тыкает меня носом в мои же испражнения и заставляет ненавидеть себя еще больше. Если его целью было меня пристыдить, у него это получилось даже слишком хорошо.

- Я спрошу еще раз… - строгим тоном начинает он, - Поможете нам составить его фоторобот?

Смотря на него невидящими от пелены слез глазами, я киваю, все сильнее сжимая простынь в кулак.

30 глава

Спустя год, два месяца и четыре дня после игры

Помимо красивых морских пейзажей, здесь есть своя непередаваемая атмосфера. Если бы я была из тех, кто верит в чудеса, назвала бы ее волшебной.

Эта магия моря особенно ощущается, когда мы с Максом гуляем по ночной набережной.

- Мы, словно герои одной из тех мелодрам, которые крутят по субботам вечером, – говорю я с улыбкой на лице.

- Не говори ерунды, – говорит Макс, легонько толкая меня локтем.

- Почему ерунды? – спрашиваю я с интересом.

- Актеры нашего уровня не играют в столь посредственных картинах, – отвечает он, вздернув кверху нос.

Я издаю легкий смешок. Как же приятно снова смеяться. И пусть смех все еще сдержанный, он все равно свободный. Ведь его больше ничего не сдерживает: нет той клетки, в которую я его заточила и велела не высовываться.

- Мы часто говорим обо мне… - начинаю я, - Может, расскажешь мне что-то о себе?

- И с чего такая просьба? – спрашивает сосед, смотря себе под ноги.

- Я не до конца тебя понимаю, Макс.

Говорю не до конца, хотя на самом деле не понимаю его вообще.

Я всегда твердила себе: не связывайся с теми людьми, которые выглядят, как ходячая загадка, так и требующая себя разгадать. Нырнув в такого человека, можно затеряться навсегда. Такие люди – бездонные сосуды, набитые тайнами. И как бы они меня не манили, я всегда говорила себе – стоп... До встречи с Максом.

- Помнишь, когда мы собирались на кладбище, я кое-что искал, - говорит Макс тревожным голосом.

Увидев мой быстрый кивок, он продолжает.

- Я подслушал, куда ты хочешь поехать… - начинает он, а сам смотрит на мою реакцию.

Я пожимаю плечами

- Ничего страшного. Продолжай.

- В том городе и на том кладбище похоронен мой отец. Когда я услышал, что ты собираешься туда, не сдержался и напросился отвезти тебя. Выглядело так, будто хочу помочь, но на самом деле, я тогда думал лишь о себе.

Его последние слова, словно ножи, вонзаемые в спину.

- Мы родились в одном городе? – спрашиваю я, стараясь говорить спокойно.

- Выходит, что так, – отвечает Макс.

- Выходит, что так? Ты знал об этом с самого начала! Почему не сказал? – мой голос разрывается от негодования.

Мимо нас проходят люди, а мы стоим неподвижно и смотрим друг другу в глаза.

Единственное, что я слышу, пока осколки доверия режут меня изнутри, это – разбивающиеся о берег морские волны. Сейчас, как никогда, хочется утопиться.

- Я хотел отвезти на его могилу вещь, которая у меня от него осталась.

- Что за вещь? – спрашиваю я требовательным тоном.

- Его фляжка, из которой он беспробудно пил, пока мама его не зарезала.

Я даже не знаю, что ему сказать. Может быть, что одним этим предложением он пристыдил меня настолько, что захотелось выколоть свои бесстыжие глаза, только бы не смотреть на него.

- Мне было семь лет, когда она убила его на моих глазах. Я видел в ней беспросветное отчаяние. Она долго терпела… Годами… Но в какой-то момент больше не смогла с этим мириться.

- Что случилось в тот день? – спрашиваю я робким голосом.

Хотя ответ итак очевиден. Когда родным грозит опасность, не встать на их защиту – вот самое страшное преступление.

- Он и до этого поднимал на меня руку, но в тот день бил так, что из глаз летели искры. Удары следовали друг за другом, пока мама… - он поджимает дрожащие губы – не прекратила это раз и навсегда.

Я смахиваю со щек слезы и подхожу к нему, чтобы обнять.

В голове звучит голос Бель: "Каждому поступку есть объяснение. Уверена и у него есть. Может, однажды он расскажет тебе свою историю".

И вот теперь, когда он все рассказал, я не могу от него оторваться. Обнимаю так крепко, словно хочу сказать: мне жаль, я понимаю, ты не один, я помогу.

Он приглушенно плачет, уткнувшись лицом в мое плечо.

- Все в порядке… - произношу я ненавистную фразу, пока поглаживаю его по спине, - Все в порядке…

Видеть его, моего жизнерадостного, всегда веселого, и такого забавного Макса, в слезах - самое грустное, что мне доводилось видеть в жизни.

31 глава

Спустя месяц после игры

Я сижу за столом и мешаю ложкой грибной суп.

- Он горячий. Пусть остынет, – предостерегает меня мама, уходя с кухни.

- Куда ты? – спрашиваю я.

- За Лизой в садик. Придем через полчаса.

- Ладно.

Дождавшись, пока она уйдет, я беру тарелку и выливаю похлебку в раковину. Взяв пульт, включаю первый попавшийся канал и принимаюсь мыть посуду.

Услышав в новостях об игре на выживание, я с тарелкой в руках подхожу к телевизору. А уже через мгновенье на его экране появляется мое лицо.

- Единственная выжившая в ужасающей игре на выживание, – читаю я подпись под своим фото.

Страшно представить, сколько людей сейчас это смотрят. Пялятся на мою физиономию и обсуждают каждый сделанный на игре шаг. Интересно, сколько из них считают меня убийцей?

Когда на экране появляются фотографии участников игры, тарелка выпадает из рук. Звук разбивающейся на осколки посуды доводит меня до немой истерики.

Я сажусь спиной к шкафу, в котором хранятся мамины заготовки: маринованные помидоры, огурцы и грибы.

Внутри появляется знакомое ощущение. Тоска окутывает меня ядовитой паутиной. Это тяжелое, мучительное, разрушающее изнутри, чувство. Вместе с охватившим меня отчаянием, они становятся смесью, способной разъесть мое щемящее сердце.

Целый месяц она порывами налетает на меня, напоминая о бесполезности существования. Все за, что я боролась, все, к чему шла, и даже те, ради кого жила – все сгинуло.

Когда боль становится невыносимой, я хватаюсь за сотовый. А потом вспоминаю, что все, кому привыкла звонить – мертвы.

Мне некому звонить. Некому писать. Все, что у меня осталось – родители на грани развода и Лиза, которая всегда будет сестрой той самой «единственной выжившей».

Это сосущая неистовая боль. Она будет глодать, пока от меня не останутся только кости. Интересно, а до какого состоянии разложились мои друзья?

Я беру в руки осколок тарелки. Как же меня трясет, когда я подношу его к запястью.

Вместе с вытекающей теплой кровью появляется ощущение засасывания в воронку. Кажется, я сделала что-то глупое, но уже необратимое.

Пока дрожащее тело окутывает холод, а в глазах начинает темнеть, в мыслях, несмотря на спутанность сознания, я нахожу это забавным.

Единственная выжившая истекает кровью на собственной кухне. Как же это иронично.

Во всяком случае, в этом есть некая справедливость по отношению к остальным.

Слышится звук открываемой входной двери. Какая же я дура. Лиза не должна это увидеть.

Раздаются приближающиеся шаги. Только бы не сестра, думаю я, перед тем, как потерять сознание.

32 глава

Спустя год, два месяца и пять дней после игры

- Поднимайся, соня. - Макс пытается меня разбудить, но я не поддаюсь.

- Сколько времени? - спрашиваю я сонным голосом.

- Уже десять. Вставай давай, - он продолжает меня толкать.

В ответ на его попытки я с головой зарываюсь под одеяло.

- Слишком рано, - буркаю я.

- У меня есть для тебя сюрприз, - говорит он таинственным голосом.

Его старания подкупают. Никто, кроме родителей, так не напрягался ради меня. Он не добивается моего расположения и уж точно не лезет из кожи вон, чтобы понравиться. Все, что делает Макс - это пытается заставить меня лишний раз улыбнуться. Ежедневно он дарит мне новый повод для радости.

Глупый Макс. Даже не догадывается, что сам является для меня отрадой.

- Слишком рано для сюрпризов, - говорю я, хотя уже решила, что через пару минут встану.

- Аделина, я прошу... Нет. Я приказываю вам подняться! - строгим голосом требует он.

Я выглядываю из-под одеяла и смотрю на него своими заспанными глазами.

- Что за сюрприз? - спрашиваю я, чувствуя, как внутри разгорается любопытство.

- Увидишь. Собирайся.

Только бы не начать воспринимать его и все, что он делает, как должное.

Когда я собираюсь выходить из номера, Макс останавливает меня.

- Лучше накинь что-то еще.

Я смотрю на него с подозрением.

- А что не так с моим купальником? - опустив глаза, я начинаю проверять все ли с ним в порядке.

- Ничего. Просто надень что-то еще. Например... - он подбегает к моей сумке и вытаскивает лежащий сверху салатовый сарафан, - Вот его. Надень его.

Он протягивает мне сарафан, а я смотрю на него недоумевающим взглядом.

- Макс, что происходит?

- Это часть сюрприза. Просто надень.

Я закатываю глаза, но поддаюсь на его уговоры.

- Как будто на прием собралась, - возмущаюсь я, пока вожусь с завязками сарафана на шее.

На набережную мы буквально бежим.

- К чему такая спешка? - спрашиваю я, задыхаясь от жары.

- Так надо, - отвечает Макс.

Коротко и ясно. Только вот мне ничего не ясно.

- Я устала, - жалобно заявляю я.

- Сама виновата, - отрезает он.

- Я?

- Ну, не я же.

- А что я сделала? - спрашиваю я, хотя знаю ответ.

Но Макс не отвечает, потому что мы уже на пляже.

- Идем, - он тянет меня за руку куда-то в сторону.

Когда я понимаю, куда мы идем, то не верю своим глазам. Прямо на пляже сидит портретист с мольбертом. Заметив Макса, он начинает нам приветливо махать.

- Я - Александр, - представляется мужчина, когда мы оказываемся возле него. - Вы, должно быть, Ада.

Я неуверенно киваю.

- Присаживайтесь, - он кивает мне в сторону плетеного кресла под пляжным зонтиком.

Повернувшись к Максу, я смотрю на него испепеляющим взглядом. Мог бы и предупредить меня. Я бы хоть ресницы накрасила. Хитрый лис.

Он в ответ лишь пожимает плечами и невинно улыбается, а затем тоже начинает кивать в сторону кресла.

Осознав, что у меня нет выбора, я сдаюсь и усаживаюсь. Интересно, сколько мне предстоит здесь просидеть.

- Опусти немного голову и глаза, - раздается голос Александра.

- Нет проблем, - отвечаю я.

Отец говорит, что опущенные глаза - признак забитости и неуверенности в себе. Но, как по мне, это признак нежелания человека соприкасаться с другими людьми даже взглядом.

Поднимается ветер, и я буквально чувствую, как волосы спутываются в узлы. Наверное, мало приятного писать портрет с растрепы. Но я не могу поднять глаза, чтобы посмотреть на лицо Александра.

Может быть, поэтому у меня появилась привычка опускать глаза? Потому что не хочу видеть реакцию, появляющуюся у людей при виде меня.

Погруженная в мысли, я не замечаю, как пролетает два часа.

Когда Александр заявляет, что портрет готов, я не сразу реагирую. А когда до меня доходит, я с трудом поднимаю затекшую голову.

- Моя шея... - я начинаю массировать затылок.

- Зато, какой результат! - восклицает Александр.

Я поднимаюсь с кресла и направляюсь к мольберту.

У меня давно была такая глупая мечта: заказать себе портрет. Но, стыдясь и боясь показаться самолюбивой, я давно зарыла ее с остальными грезами.

И вот, он передо мной. Мой потрет на фоне необъятного светло-синего моря. У меня не хватает слов, чтобы выразить свой восторг и благодарность. Я даже не знаю, кому из них двоих мне больше хочется сказать "спасибо".

- Потрясающе! Это просто невероятно красиво! - я чувствую, как у меня спирает дыхание.

Я уже давно не испытывала подобного радостного возбуждения. Что вообще со мной происходит в последнее время?

Александр обещает, что через два дня мы сможем забрать портрет уже в рамке.

Отойдя от него, я бросаюсь к Максу, чтобы в очередной раз его обнять.

Он взъерошивает мне волосы. Я поднимаю на него глаза и вижу его широкую улыбку.

- Тебе понравилось? - спрашивает он.

- Еще спрашиваешь!

- Значит, ты не зря сегодня так рано встала.

Улыбаясь, я быстро снимаю с себя сарафан и бегу в воду. Макс быстро догоняет меня, и мы вместе плюхаемся в воду.

Наш смех - лучший звук, что я слышала. И, что самое интересное... Мой смех по отдельности не так греет душу, как его смесь со смехом Макса. Вместе - они нечто особенное и идеально сочетающееся.

Когда мы довольно далеко отходим от берега, я беру его за руку.

- Однажды я сделала кое-что глупое.

Макс поворачивается ко мне и берет за вторую руку.

- Что? - спрашивает он.

- Я не рассказывала, но после игры для меня, словно потух свет. И где бы я ни оказывалась, куда бы ни заходила и с кем бы ни говорила, все вокруг казалось тусклым и мрачным. Даже, когда происходило что-то хорошее, я не радовалась. И иногда... На меня нападала тоска по той жизни, которая у меня была до игры. Я считала, что мое лучшее время позади. И в один день я просто устала ждать, когда эта боль прекратится. Я сама решила это закончить. Не знаю, почему именно в тот день и почему таким способом. Но я сделала то, что сделала. Мама нашла меня без сознания на полу в кухне. Даже думать не могу о том, как это выглядело со стороны. И еще страшнее представить, каково это - видеть свою дочь со вскрытыми венами.

В море падают капли моих слез. Макс прижимает меня к себе.

- Не думай об этом. Хорошо?

Я издаю негромкое "угу".

- Я знаю хороший способ убрать с твоего лица слезы, - заявляет Макс.

- И какой же, умник? - спрашиваю я, улыбаясь.

- Нужно нырнуть. Готова?

Он берет меня за руки. После моего кивка он начинает отсчет.

- Три, два, один, - говорит он, а после мы синхронно погружаемся под воду.

33 глава

Спустя два месяца после игры

После попытки суицида меня перестали водить по психологам. Теперь, мама искала подходящего психиатра.

Сейчас мы на приеме у третьего специалиста. С предыдущими двумя я отказалась даже разговаривать.

- Здравствуйте, – седой мужчина в круглых очках протягивает мне руку в знак знакомства.

Я смотрю на него исподлобья своим равнодушным немигающим взглядом.

Он прищуривается, оценивая меня с ног до головы.

- Я - Игорь Андреевич. А ваше имя я и без вас знаю. Присаживайтесь.

Он усаживается за свой стол. И даже не делает приглашающего жеста рукой.

- Я не хочу говорить, – говорю я озлобленным голосом.

Игорь Андреевич поднимает на меня глаза и смотрит недоумевающим взглядом.

- Я, по-вашему, кто? Психолог? У меня нет цели разводить с вами душевные беседы. Я задам ряд вопросов, на которые хочу получить честные ответы, – говорит он холодным и абсолютно безучастным голосом.

- Например? – спрашиваю я.

- Проявляете ли вы агрессию, отсутствует ли у вас интерес к жизни, думаете ли вы о суициде, страдаете ли вы бессонницей.

- Вы перечисляете симптомы депрессии.

- И что? – спрашивает он раздраженным голосом.

- Я итак знаю, что у меня депрессия, – отвечаю я.

- Очень рад за вас. Но, чтобы назначить медикаментозное лечение, мне нужно немного больше, чем ваш самостоятельно поставленный себе диагноз.

Спустя час Игорь Андреевич выдает мне рецепт на антидепрессанты и транквилизаторы. Помимо депрессии он диагностирует у меня острое посттравматическое стрессовое расстройство.

Когда я уже собираюсь уходить, он окликает меня.

- Аделина!

Я поворачиваюсь к нему. Интересно, что еще он не успел мне сказать.

Больше всего меня раздражает наигранная приветливость. Когда врачи или обычные люди встречают меня с натянутой улыбкой, они не поднимают настроение, а добивают меня еще сильнее. Своими счастливыми лицами, пусть даже фальшивыми, они, словно вбивают гвозди в крышку гроба. И иногда становится интересно, кто из них забьет последний, прикончив меня окончательно.

- Вы же знаете, что впереди целая жизнь?

Его голос становится проникновенным.

- Я хочу вас кое-с-кем познакомить, если вы не против.

Я неуверенно киваю.

Мы идем по коридору несколько минут, пока Игорь Андреевич не останавливается.

- Видите того человека?

У окна стоит темноволосый высокий мужчина, ничем не отличающийся от десятка других.

- Я не могу раскрывать историю его болезни. Но предлагаю вам с ним поговорить.

- Зачем мне это?

- Может быть, незачем. Но иногда нужно просто сделать. До следующей встречи, Аделина. – на прощание он касается моего плеча и уходит.

Я смотрю на того мужчину. Пытаюсь приметить нечто такое, что может вызвать у меня интерес. Но он самый обычный.

Так мне кажется, пока я смотрю на его профиль. Но стоит ему повернуться лицом, его безжизненные запавшие глаза заставляют меня вздрогнуть.

Заметив мой пристальный взгляд, он сам направляется ко мне. Хочется убежать, но ноги, будто залиты бетоном.

- Вы тоже пациентка Игоря Андреевича? – спрашивает он каким-то трескуче-сухим голосом.

- Да, я – Аделина.

- Иван.

Мы жмем друг другу руки, хотя видно, что обоим некомфортно от происходящего.

- Мне стыдно, что я пялилась на вас, – я стараюсь не встречаться с ним глазами.

Боюсь, что заметит в них знакомую бездонную пустоту.

- Вы хотели что-то спросить?

У него такой слабый голос. Будто он на смертном одре, когда каждое слово приходиться вытягивать из себя силой.

- Я бы спросила, но это будет крайне невежливо. Я бы даже сказала грубо.

- Я не боюсь грубостей. Спрашивайте, что угодно.

- Какой у вас диагноз?

Мне стыдно задавать подобные вопросы, но любопытство сильнее. Ведь есть же причина, по которой Игорь Андреевич мне на него указал.

Иван, должно быть, видел и слышал в жизни нечто такое, после чего утратил всякую способность удивляться. Он даже не меняется в лице после моего вопроса.

- Я страдаю посттравматическим стрессовым расстройством. Это началось, когда я вернулся с войны.

В горле у меня появляется ком.

Мое патологическое чувство вины не сравнится с синдромом «выжившего» после войны.

- И… как это происходит у вас?

- Даже не знаю, что сказать… - он опускает глаза - Уже полгода меня преследуют навязчивые воспоминания. Яркие картинки появляются перед глазами, и я не могу от них избавиться. И каждое такое воспоминание сопровождают ощущения, которые я испытал там… на войне. Находясь у себя дома, я вдруг начинаю чувствовать себя беспомощным и безумно напуганным. Сердце колотится, как ненормальное, меня то и дело бросает в холодный пот… Прошлое врывается в реальную жизнь… И вот, я уже снова слышу крики и выстрелы, вижу лица погибших людей, а иногда ощущаю движение горячего ветра. Ночами снятся сны, которые невозможно отличить от реальности. Они такие яркие… А шорохи... Услышав их, я вздрагиваю и начинаю дрожать от страха.

И пусть у нас схожие диагнозы, я не могу понять, как он держится. Как все еще остается на этом свете, где каждый день приходиться проходить через такие ужасные вещи.

- Спасибо, что рассказали. Извините, что заставила об этом говорить.

- Почаще встречайтесь с нашим врачом. Он помог мне. И дело здесь не только в правильно подобранных лекарствах.

Я киваю, мысленно обещая себе в следующий раз не быть такой грубой с Игорем Андреевичем.

Уходя, я снова слышу трескучий голос Ивана за спиной.

- Мне жаль ваших друзей.

- Мне тоже – шепчу я себе под нос.

34 глава

Спустя год, два месяца и шесть дней после игры

Мы с Максом ждем своей очереди на парасейлинг – так называемые полеты на парашюте над море.

- Боишься? – спрашивает сосед.

Я отрицательно мотаю головой, хотя напряжение нарастает с каждой секундой.

Люди – не птицы. Не известно, примет ли небо тебя в свои объятии. Или, посчитав инородным телом, исторгнет, пожелав поскорее избавиться.

Может случиться все, что угодно: оборвется трос, стая птиц налетит на парашют, поднимется сильный ветер, сломается катер. А, что еще более вероятно – от страха я потеряю сознание.

От накатившей тревоги хочется в туалет. Зачем я на это согласилась? Да понятно зачем. Я грежу парасейлингом уже много лет.

Интересно, а существуют люди с мечтами попроще?

Оказавшись на катере, я чувствую, как у меня подкашиваются ноги. Как можно скорее, я плюхаюсь на сидение. Макс садится рядом.

- Эй. Ты как? – спрашивает он с улыбкой на лице.

- Нормально, – отрезаю я, отворачиваясь.

Когда мы начинаем отплывать от берега, нас начинают наряжать в жилеты. Сверху надевают пояс.

Оказавшись прицепленными к парашюту, мы с Максом сидим на палубе катера и ждем, когда взлетим.

Это происходит неожиданно и быстро. Раз и мы на высоте птичьего полета.

- Как красиво! – с восхищением говорю я, смотря на открывшийся вид.

Город и все люди в нем становятся такими маленькими и незначительными.

- Они похожи на муравьев, – говорит Макс, смотря на отдыхающих, плескающихся в море.

Все люди ищут свободы. И чаще всего находят, но она оказывается ложной. Здесь же, на высоте, я недосягаема для косых взглядов и по-настоящему свободна от своей жизни. Я не привязана к тому, что осталось внизу, мне нет дела до копошащихся на пляже людей. Единственное, что сейчас важно – это море и Макс на его фоне.

Когда мы спустимся через пять минут, я уже не смогу этого сказать. Потому что снова окажусь под гнетом повседневных забот и собственных мыслей. Пока я чувствую истинную, ничем не ограниченную, свободу, мне нужно с ним поговорить.

- Макс… - начинаю я.

- А?

Я смотрю на его загорелое мальчишеское и по-настоящему прелестное лицо. Макс сочетает в себе строгость и глупость, серьезность и смешливость, озабоченность и равнодушие. В один момент он может стать мужественным не по годам, а в следующий снова превратиться в рассеянного подростка. Его, обычно, счастливое лицо иногда становится траурным и таким скорбным, что по телу проходит дрожь. Чаще всего, он выглядит так, будто все знает, но бывают моменты, когда от удивления он выпучивает на меня свои светлые глаза. Кажется, что он никогда не страдал, но жизнь не просто поцарапала его душу, она разодрала ее на части и раскидала по разным углам, а он взял и самостоятельно склеил ее. И теперь, он делает это со мной. Собирает меня по частям и учит заново жить.

- Макс, я… Я не знаю, что буду делать, когда мы вернемся. Здесь замечательно, и я не знаю, как тебя отблагодарить, но всегда есть жизнь «после».

- А после будет обычная жизнь.

- С тобой? – несмело спрашиваю я.

Он широко улыбается.

- Со мной, если хочешь.

- Хочу, – уверенно говорю я.

- Хорошо, – он отворачивается, чтобы в последние минуты полета полюбоваться видом.

Я склоняю голову набок и смотрю на воду. Если бы мы сейчас упали и утонули, я бы ни капли не расстроилась.

35 глава

Спустя три месяца после игры

Мне стало лучше. Я даже начала выходить из дома и прогуливаться по району. Иногда паника налетает на меня вместе с порывом сильного ветра, но мне не составляет труда дать ей отпор.

Я снова обрела чувство безопасности и защищенности. Особенно, оно ощущается дома, когда мы с мамой в обнимку лежим под пледом и смотрим фильмы.

Я отправляюсь в магазин, но как только отхожу от подъезда, ко мне подходит незнакомая высокая темноволосая девушка.

- Аделина? Могу я задать вам несколько вопросов касаемо игры?

Не могу передать, каково это, только начать возвращаться к нормальной жизни, и в одно мгновенье мыслями вновь оказаться на игре.

- Извините, а вы кто? – спрашиваю я.

Это только кажется, что случайный прохожий, знающий твое имя, не опасен. Она запросто может оказаться сообщницей Софии или родственницей одного из погибших на игре. Самое страшное, что я могла убить кого-то из членов ее семьи, и сейчас она здесь, чтобы отомстить. Кто знает, может быть, в кармане кожаной куртки она прячет флакон с кислотой и лишь ждет подходящего момента.

- Я журналист. Оксана, – она протягивает мне свою смуглую руку.

На каждом ее пальце по кольцу. Я успеваю рассмотреть кольцо со знаком бесконечности на указательном пальце, а на большом – золотую кобру: у нее раскрытая пасть и глаза – красные камни, напоминающие рубины.

Я смотрю с недоверием на протянутую руку с длинными ногтями, покрашенными в темно-синий лак. Спустя несколько секунд, не дождавшись ответа, Оксана убирает руку в карман.

- Вы еще ни разу не говорили с журналистами. Почему? – спрашивает она.

Я начинаю рассматривать ее лицо с высокими скулами. Губы Оксаны покрыты матовой бордовой помадой.

- Мне запретили с ними говорить, – задумавшись, я поправляю себя. – С вами. Мне запретили говорить с вами. Как вы вообще меня нашли?

Оксана расплывается в плутовской улыбке.

- Это было непросто, но я постаралась.

- Зря старались, – грубо отвечаю я и начинаю уходить.

Она следует за мной: позади слышится цоканье высоких каблуков.

- Значит, правду про вас говорят: эгоистичная, идущая по головам, жестокая убийца невинных людей.

Я останавливаюсь. Уже давно во мне не было такой жгучей злости.

- Вы ничего не знаете, – говорю я надломленным голосом, повернувшись к ней лицом.

Нельзя попадаться в подобные ловушки, но ее надменный голос почему-то завораживает меня. Хочется верить, что она фальшивит и на самом деле не испытывает того презрения, которое так старается изобразить.

- Давайте посмотрим. Вот, что я знаю. Двадцать четвертого июля этого года вы с подругами и парнем отправились за город, чтобы сыграть во вполне безобидную игру. Затем вы узнали, что "мафия" будет не с карточками, а с реальным оружием. Испугавшись за собственную жизнь, вы и другие участники, как конченые эгоисты и трусы, начали играть. Обычные люди стали хладнокровными убийцами. И вы – одна из них. Ну как? – спрашивает она, расплываясь в самодовольной улыбке.

Она полная дура, если считает, что может меня этим задеть.

- Я все это уже слышала и читала на своих страницах в социальных сетях. Ничего нового вы мне не сказали. И как я уже сказала, вы ничего… нет. Вы ни-чер-та не знаете.

Демонстративно задрав голову, я начинаю снова уходить. И на этот раз я не остановлюсь, что бы она не сказала.

- Так расскажите! – кричит она умоляющим голосом.

Будь я проклята. Снова застываю на месте.

- Я бы не приехала сюда, считая вас убийцей. У меня есть основания предполагать, что вы были не до конца честны с полицией, – говорит Оксана.

Изменился не только ее голос. Повернувшись, я вижу искренне сочувствующее лицо.

- Дело в том, Оксана… что я не честна даже сама с собой, – говорю я тихим виноватым голосом.

Она подбадривающе улыбается.

- Когда разберетесь в себе и будете готовы поведать миру свою историю, позвоните, – она протягивает мне визитку.

36 глава

Спустя год, два месяца и семь дней после игры

Мы с Максом пакуем чемоданы.

Я довольно быстро собрала свою небольшую сумку, а он бегает по номеру в поисках десятых по счету плавок.

- Зачем нужно было брать так много? – спрашиваю я, едва сдерживая смех.

Он не отвечает. Лишь продолжает носиться по комнате с растерянным видом.

Спустя полчаса, когда он заканчивает утрамбовывать свои вещи в чемодан, мы усаживаемся на краешек кровати.

- Ты спрашивала меня о том, что будет после… - начинает Макс.

- Да? – отзываюсь я.

- Я думаю, тебе стоит устроиться на работу. Если ты, конечно, готова.

- Можно попробовать.

- Уверен, в начале будет выходить какая-то лажа, но, в конце концов, ты справишься.

У него настолько заразительно-веселая улыбка, что, заметив ее краем глаза, я сама начинаю лыбиться во все тридцать два.

- Я хочу сходить за сувенирами, – говорю я.

- Сходишь без меня? Я собирался к Александру за портретом.

- Да, конечно, – отвечаю я.

- Встречаемся через час и отправляемся домой.

«Домой». Мне всегда казалось, что мой дом там, где живут родители. И что, куда бы я ни уехала, меня все равно будет тянуть назад. Может быть, когда-то я действительно вернусь, но уже не одна, а с Максом. В конце концов, это и его дом тоже.

Зайдя в сувенирную лавку, я начинаю выбирать магниты на холодильник для родителей.

Неожиданно раздается громкий наполненный ненавистью голос.

- Убийца.

Я всегда жду чего-то подобного, но сейчас это почему-то ошарашивает меня и вгоняет в ступор. Я не поворачиваюсь и мысленно уверяю себя, что это говорили не мне.

- А-а-а. Так это та самая девчонка с игры, – слышится сухой старческий голос.

- Да, она убила… сколько? Не помнишь? – спрашивает тот первый сочный презрительный голос.

- Неа. Не помню. Наверно, с десяток, не меньше! – возмущенно заявляет старик, а после заходится в приступе сухого клокочущего кашля.

Я чувствую, как ногти впиваются в кожу на ладони, а слезы застилают глаза. Почему каждый раз, когда я делаю шаг вперед, кто-то, схватив меня за шкирку, откидывает на десять назад? Зачем они так поступают? Разве так трудно просто оставить меня в покое?

А, может быть, они не могут, потому что до сих пор ничего не знают.

Приведя дыхание в порядок, я медленно разворачиваюсь и иду на кассу.

Старик стоит рядом и продолжает кашлять.

- Купите себе таблетки от кашля. Должно помочь, – говорю ему я.

Он растерянно кивает.

Расплатившись за магниты, брелки и фигурку дельфина для Бель, я ухожу.

Оказавшись на улице, можно не сдерживаться. Давно я так сильно не плакала. Глупая Ада. Решила, что плохое осталось позади.

Спустя несколько минут раздается звонок.

- Уже иду, – я быстро отвечаю и бросаю трубку, чтобы Макс ни о чем не догадался.

В голову приходит пугающая идея. Я думала, что никогда не пойду на это. Но, если я не попытаюсь, то никогда не узнаю, как выглядит жизнь, свободная от тайн.

Найдя нужный контакт, я нажимаю на кнопку вызова и подношу телефон к уху. Через несколько гудков мне отвечает знакомый томный голос.

- Оксана, это Аделина. Помните меня? – говорю я, а сама надеюсь, что не пожалею об этом.

37 глава

Спустя четыре месяца после игры

Пожалуй, самым тяжелым для меня по-прежнему остается мамин горестный взгляд.

Иногда мне кажется, что она перестала воспринимать меня, как дочь. Со мной ведет себя так же, как на работе со своими пациентами. А я просто хочу, чтобы мы поговорили, как раньше.

Но мы больше не можем вести непринужденные беседы и обсуждать всякую ерунду. Каждый наш разговор сводится к моему самочувствию.

А еще она перестала мне доверять. Не оставляет одну дома и не разрешает закрывать в комнату дверь.

- Мы можем поговорить? – спрашиваю я у мамы, зайдя на кухню.

- Что-то случилось? У тебя что-то болит? – спрашивает она тревожным голосом.

Как же мне жаль, что я сделала ее настолько параноидальной.

- Случилось, но не со мной, – говорю я, уже чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

- А с кем? – спрашивает мама, беря меня за руку.

- С тобой, мам, – отвечаю я, смотря на ее бесцветное потрепанное тощее лицо.

Ее взгляд становится вопрошающим.

- Я понимаю, что с самого начала делала все неправильно. Я знаю, что не должна была вскрывать вены, знаю, что не стоило отталкивать врачей… - по щекам текут наполненные горьким сожалением слезы – И мне не следовало молчать… только не с тобой.

- О чем молчать, Ада? – спрашивает мама, усаживая меня на стул.

- Я не рассказала полиции. Никому не рассказала, – я хватаюсь руками за голову.

Она растерянно гладит мои колени.

- Ты меня пугаешь, – говорит она беспокойным голосом.

- Я знала, что у нас в доме камеры.

Рассказывая ей обо всем, что происходило на игре, я чувствую разрастающееся внутри облегчение. Тяжелее всего говорить ей, что опасность грозила не только мне, но и Лизе.

Какая же необъятная сила скрыта в ее хрупком измученном страданиями теле. Уверена, что ее окутывает неистовый страх. Думаю, она испугана настолько, что ноющее сердце начинает болеть еще сильнее. Но она не подает вида, не позволяя мне увидеть, насколько шокирована.

- Почему ты молчала об этом? Полиции стоит знать… - говорит она медленным надломленным голосом.

- На игре был парень… - я закрываю глаза, пытаясь вспомнить лицо Гарика. – Он так боялся, что его мама может узнать обо всем.

- О чем?

- О том, что он убивал.

- Его маме угрожали так же, как Лизе? – спрашивает мама, крепко сжимая мои руки.

- Думаю, да. Не знаю, – я пожимаю плечами.

- Какое бы преступление вы там не совершили, не защитить свою семью – намного хуже, – мама хватает меня за плечи. – Слышишь меня, Ада?

Я постоянно в этом себя убеждаю. Оправдываю себя, как могу. Но каждый раз, прокручивая произошедшее в голове, кажется, что я все сделала не так. И что мне следовало поступить иначе.

- Мам… - из-за слез, моя речь становится невнятной. – Мне страшно думать о таком, но, может быть, я спасала себя, а не Лизу?

- Ты спасала вас обеих. И нет ничего плохого в том, чтобы бороться за свою жизнь.

- Мам, я убивала людей, ты понимаешь? – моя истерика усиливается, и я начинаю вырываться из ее рук. – Я зарезала семь человек! Семь, мама! Семь!

И тут она не выдерживает. Дает мне с размаху такую сильную пощечину, что на мгновенье голова, будто отлетает от тела.

- Хватит! Я не хочу этого слышать. Мне не важно, интересно ли тебе мое мнение. Я все равно скажу. Я рада, что ты боролась за себя. Потому что, если бы ты сдалась, мы бы с отцом тебя потеряли. Ты убивала, чтобы вернуться к нам. Да, ты убийца, но зато мне не пришлось тебя хоронить. Тебя! Мою дочь!

Ни одно сердце, даже то, которое прослыло каменным, не выдержит и, увидев глаза матери, потерявшей ребенка, непременно дрогнет.

Я не умерла, но она знает, что была близка к тому, чтобы потерять свою дочь навсегда.

Милая мама, как бы я хотела остановить твои слезы.

Я бы снова пошла на игру и убила десяток невинных людей. Но это не поможет избавить тебя от этой мучительной боли.

Все, что я могу – обнять тебя.

38 глава

Спустя год, два месяца и восемь дней после игры

- Приехали, – будит меня громким голосом Макс.

Не могу передать, что чувствую, когда, открыв глаза, вижу знакомый многоквартирный дом.

Удивительно, каким родным для меня стало это место. Даже грязный подъезд вызывает такой дикий восторг, что хочется завизжать.

Когда мы оказываемся в лифте, я осознаю, как сильно соскучилась по Бель. Поскорее бы ее обнять!

- Мы до-о-о-ма! – вопит Макс, как только открывает входную дверь.

Бель выбегает к нам с криком.

- Вернули-и-ись!

Из ее комнаты выходит высоченный худощавый парень в очках. Он стоит неподалеку и переминается с ноги на ногу, пока мы втроем обнимаемся.

- Не хочешь нас познакомить? – спрашиваю я у Бель, вырываясь из ее медвежьих тесных объятий.

- Ах, да, – она хлопает себя по лбу. – Это Андрей. Мой парень.

- Я – Аделина. – говорю я, поднимая руку в воздух в знак приветствия.

Андрей кивает, и, улыбнувшись, уходит назад в комнату.

- Ну же! Рассказывайте! – нетерпеливо тараторит Бель.

Целый час мы проводим за разговорами на кухне. Поразительно, но я, обычно сидящая молча, не даю Максу вставить даже слова. Все говорю и говорю без остановки. А с самым сильным восторгом, буквально задыхаясь от нахлынувших чувств, я показываю Бель и Андрею свой портрет.

- Красотища! Я и не знала, что тебе так идет салатовый цвет, – говорит соседка.

Мы с Максом переглядываемся и начинаем хихикать, вспомнив о том, как он меня нарядил меня в этот сарафан.

- Я тоже неплохо рисую, – заявляет Андрей.

Бель закатывает глаза и толкает его в бок.

- Сейчас речь не о тебе, Пабло, – говорит она театральным голосом.

Комната заливается нашим смехом. Как же странно и одновременно приятно быть частью этого многоголосия.

- Вам нужно поспать. А то выглядите, как две сонные мухи, - с этими словами Бель принимается выпроваживать нас с кухни.

Перед тем, как скрыться в своей комнате, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Макса. Он одаривает меня усталой доброй улыбкой.

- Сладких снов, – тихо говорит сосед и уходит к себе.

Какое же наслаждение плюхнуться на кровать и зарыться с головой под свое любимое пуховое одеяло.

Но сплю я совсем недолго.

Уже через час я подскакиваю с кровати, ощущая в груди знакомое щемящее чувство. В глаза бросаются старые вещи, которые я привезла из дома. Действительно ли я не могу от них избавиться? Или все же могу?

Я одеваюсь, а затем сажусь за письменный стол и включаю лампу. Беру одну из тетрадей, оставшихся после учебы, и вырываю из нее пять чистых листов.

С трудом найдя ручку, принимаюсь писать письма тем, кого уже нет. Людям, которые не смогут их прочесть. Но, может быть, если эти послания сгинут, они все же смогут услышать каждое мое слово.

Закончив с письмами, я сворачиваю их и кладу в карман ветровки. Все открытки, фотографии, тетради и даже учебники оказываются в огромном пакете.

Проверив, не забыла ли ничего, я хватаю за ручки пакет, выключаю лампу и иду за Максом.

Мне так жалко его будить. Он, свернувшись калачиком, лежит у самой стены и громко сопит.

Я присаживаюсь на край его кровати и легонько провожу рукой по его оголенному плечу.

Испугавшись, он подскакивает.

- Ада? Что такое? – спрашивает он и, пытаясь смахнуть с себя остатки сна, принимается тереть глаза.

- Мне нужна твоя помощь, – тихо говорю я каким-то совершенно безумным голосом.

- Какая?

- Нужно кое-куда съездить.

- Сейчас? - он выпучивает глаза.

- Да. Пока я не передумала, – говорю я полным решимости голосом.

39 глава

Спустя полгода после игры

Наверное, у многих есть этот необъяснимый страх перед кладбищем. Когда оказываешься там, среди могил, думаешь о том, как будет выглядеть твоя собственная. Какое из многочисленных фото выберут родственники, чтобы навсегда запечатлеть тебя на надгробии. Становится интересно, как долго пробудешь на этом свете. Ведь от этого зависит, будут ли проходящие мимо говорить: она прожила долгую жизнь.

Одно я знаю точно. Проходя мимо могил моих друзей, люди говорят: какая трагедия, они ведь еще совсем дети.

На кладбище меня привозит отец. Мы молча сидим в машине уже несколько минут.

- Их всех похоронили рядом, - тихо говорит папа.

- Зачем? - спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

- Так решили остальные.

Остальные. Те, к кому мы не имеем отношения. Потому что наша семья никого не потеряла. Вот только я лишилась сразу пятерых близких людей. Но мне не позволяют считать себя частью этого горя только потому, что я осталась жива.

Я открываю дверь и собираюсь выходить.

- Мне пойти с тобой? - спрашивает папа.

Из-за того, как неуверенно звучит его голос, я понимаю, что идти он совсем не хочет.

- Я справлюсь. Посиди здесь, - отвечаю я и ухожу.

Когда ищешь на огромном кладбище могилу одного человека, это может оказаться сложной задачей.

Найти целый ряд свежих могил, заваленных венками, не составляет труда.

У всех одинаковые гранитные надгробия. Разница только в черно-белых фотографиях на них.

Зернистые изображения начинают плыть перед глазами. Я чувствую, как близка к тому, чтобы потерять сознание.

- Пришла позлорадствовать? - раздается позади меня знакомый голос, быстро приводящий меня в чувство.

Я оборачиваюсь и вижу отца Марка. У него настолько брезгливый взгляд, будто перед ним самое отвратительное существо на планете. Теперь, я точно знаю, как смотрят на прокаженных, и что они чувствуют.

Если бы люди могли убивать глазами, я бы уже была мертва.

Но я не позволю ему снова вернуть меня в состояние абсолютной ненависти к себе. Не допущу, чтобы меня в очередной раз сделали виноватой во всем, что произошло.

Хотя, кого я обманываю. Кто, если не я, убийца его сына, виноват в том, что сейчас он лежит в земле?

Я отворачиваюсь от него и смотрю на могилу Марка. Разве, это справедливо, что он так со мной поступил? Я бы хотела его простить, но не могу. Он ведь думал, что все будет иначе. Но мне были не нужны подобные жертвы. Лучше бы мы тогда умерли вдвоем. Вместе. Тогда бы мне не пришлось стоять здесь и чувствовать прожигающий спину взгляд.

Было время, когда его родители считали меня частью семьи. А сейчас его отец кажется незнакомым мужчиной. Просто прохожим, которому я сломала жизнь.

Я собираюсь уйти, но он преграждает мне путь.

- Даже ничего не скажешь? - спрашивает он озлобленным голосом.

Мне становится не по себе. Кажется, что он готов голыми руками вырыть могилу и, не задумываясь, кинуть меня в нее. Ему бы, наверное, доставило удовольствие слышать, как я задыхаюсь под слоем земли.

- Скажи же хоть что-то! - он срывается на крик, а после падает передо мной на колени и начинает рыдать, - Хоть что-нибудь...

Он опускает голову на землю. Теперь я вижу, что сделала, и как выглядят вдребезги разбитые мной люди.

Я тоже опускаюсь на холодную землю. Хочется дотронуться до него, но мне страшно касаться его трясущегося от истерики тела. С каждой минутой его всхлипы становятся все тише и примерно через двадцать минут, наконец, стихают.

Он поднимает голову и смотрит на меня красными от слез глазами. Его лицо перепачкано кладбищенской землей. Я достаю из сумочки влажную салфетку и протягиваю ему. Его презрительный взгляд становится равнодушным. Он, словно вообще забыл, что я здесь нахожусь.

- Спасибо.

Он берет салфетку и принимается наскоро обтирать ей лицо. После чего поднимается на ноги и, в последний раз бросив взгляд на могилу Марка, уходит.

Пора возвращаться. Встречи с кем-то еще я не переживу.

Вернувшись к машине, я вижу обеспокоенного отца.

- Я уже собирался идти за тобой, - говорит он, залезая в авто.

- Зачем? - спрашиваю я, пристегивая ремень безопасности.

- Отец Марка выходил с кладбища. Испугался, что вы пересеклись.

- Мы и пересеклись, - тихо говорю я.

- И как прошло?

- А как ты думаешь?

- В смысле?

- А что бы ты сделал, встреться с моим убийцей? - спрашиваю я, внимательно смотря на отца.

- Убил бы, - выпаливает он, поздно осознав, какую глупость сморозил.

Папа смотрит на меня извиняющимся взглядом.

- Ничего, я понимаю, - говорю я убитым голосом и отворачиваюсь к окну.

40 глава

Спустя год, два месяца и восемь день.

Я поражаюсь выдержке и спокойствию Макса. Толком не отдохнув после дороги, он снова оказывается за рулем.

- Извини, что заставила тебя посреди ночи тащиться куда-то.

- Я только за, если это хоть как-то тебе поможет, – отвечает сосед уставшим, но уверенным голосом.

Кивнув, я отворачиваюсь к окну. Ночная трасса – одна из самых красивых вещей. Не понимаю, почему ее до сих пор не причислили к одному из чудес света. Зачарованная огнями фонарей и проезжающих мимо автомобилей, я не замечаю, как пролетает время.

Навигатор сообщает, что мы добрались до пункта назначения.

- Теперь направо и прямо. Нам нужен восьмой дом, – говорю я Максу.

Через пару минут мы оказываемся на моей даче. Макс включает фонарик на телефоне. Найдя нужный ключ в связке, я открываю железную калитку с облупившейся краской. Как же давно сюда никто не приезжал. Родители совершенно забросили огород. Сейчас он полностью зарос бурьяном.

-За домом должны быть бревна. Сможешь развести костер? – спрашиваю я.

Макс озадаченно смотрит на меня.

- Могу попробовать. Главное не устроить пожар.

Через бурьян он пробирается в сторону леса, откуда возвращается с горкой мелких сухих веточек.

Макс выдергивает сорняки, обкладывает место для костра кирпичами, найденными около дома, укладывает на землю растопку и поджигает ее принесенными из машины спичками.

Маленький, еле заметный огонек, разгорается в пылающий костер. Макс подкладывает все более крупные ветки, пока я стою рядом и наслаждаюсь полыхающими языками пламени в сопровождении с трескающимися звуками.

Я достаю из кармана письма.

- Не возражаешь, если я прочту вслух?

Освещенное светом костра лицо Макса выглядит таким сочувствующим. Он и без слов догадался, что я собираюсь сделать, и что именно сейчас услышит.

Я не издала еще не единого звука, а слезы уже проступают на глазах. Может быть, когда-то я стану сильнее и научусь сдерживаться, но пока это физически невозможно.

Первое письмо, лежащее сверху, написано для Анны.

- Помнишь, когда мы вдвоем ходили на мемориал, ты сказала: «Хотела бы я сделать в жизни что-то настолько значимое, чтобы и в честь меня зажгли вечный огонь». Я тогда согласилась, но сейчас осмелюсь поспорить с тобой. Какие бы атрибуты не напоминали нам о потерях, без памяти, запечатанной в сердце, никто не вечен. А я буду помнить и никогда тебя не забуду, Анна.

Лист бумаги отправляется в костер. Дождавшись, когда он полностью сгорит, я приступаю к следующему – для Натали.

- Недавно я заходила на страницу к твоей сестре. У нее там полно фотографий твоего персидского кота. Могу тебя заверить, что он в порядке. И, наверняка, скучает так же сильно, как я. Помнишь, как ты опоздала на учебу, потому что не смогла найти одежду, не покрытую толстым слоем рыжей шерсти? Когда я открываю шкаф, то мысленно возвращаюсь к нашим походам в магазин. И сейчас моя проблема в том, что я не могу найти одежду, не покрытую воспоминаниями о тебе. Ты смирилась с шерстью, сказала, что так Рыжик всегда рядом. Обещаю, что буду носить ту одежду, чтобы ты всегда оставалась со мной.

Огонь с жадностью пожирает листок и трещит в ожидании следующего – для Анжелики.

- Я постоянно думаю о том, почему из всех игроков, именно ты умерла такой смертью. Справедливо ли, что лучшие люди страдают сильнее всех? От мамы я слышала новости о твоем брате. Уверена, ты знаешь, но я все равно скажу, что он в порядке. Хотя без тебя ни он, ни я уже никогда не будем в норме. Слишком сильно мы от тебя зависели и любили, чтобы хоть на один день смириться. Помнишь, как мы с Марком были на грани расставания? Конечно же, помнишь и знаешь, что именно ты нас тогда помирила. Не знаю, откуда в тебе, двадцатилетней девушке, было столько мудрости, но я никогда не забуду тебя и твоих советов.

Остаются два письма. Самые душераздирающие.

- Карина, ты не представляешь, каково это – лишиться лучшей подруги. И хуже всего, что я не попрощалась. Когда нашла тебя, было уже слишком поздно. Как же мне хочется все исправить. Не втягивать тебя в это, не звать с собой на игру. Знаешь, если бы ты сейчас была со мной, я бы наплевала на то, что обо мне говорят другие. Но без твоей поддержки мне непередаваемо туго. Я, будто никогда не умела ходить, и передвигалась лишь благодаря тебе. Я лишилась своей рыжеволосой опоры. Как же я скучаю по твоим веснушкам! Это письмо должно было помочь мне проститься, но я чувствую, что еще не скоро смогу тебя отпустить.

Письмо выпадает из дрожащих рук. Макс поднимает его и возвращает мне, чтобы я отправила его в огонь.

Последнее письмо. Самое длинное. Я поднимаю глаза на соседа.

- Давай, – кивает он мне, и я принимаюсь читать.

- Помнишь, как мы познакомились? Я постоянно вспоминаю это с улыбкой на лице. Какой же глупой тогда была я, и каким рассудительным не по годам был ты. Знаешь, мало, кому везет встретить человека, который делает жизнь лучше, а не втаптывает в грязь. Ты делал это для меня целых тринадцать лет. Ты помог мне перестать ненавидеть себя в подростковом возрасте. Постоянно боролся за мою самооценку и жизнь в целом. Ты делал все за меня. Наверно, догадываешься, каково это обходиться без тебя? То, что ты заставил меня сделать, Марк, было неправильным. Я уверена, мы могли придумать что-то другое. Но ты настолько привык заботиться обо мне, что, ни на минуту не задумываясь, отдал свою жизнь. То, что я понимаю тебя, не значит, что я согласна с этим. Но злиться на тебя у меня больше нет сил. Помнишь, как напоследок ты улыбнулся? Той самой грустной улыбкой, от которой мне всегда необъяснимым образом становилось легче. И только сейчас я понимаю почему. С самого дня нашего знакомства ты пытался донести до меня одну простую истину: сейчас тебе грустно, но дальше станет лучше. Нет ничего глупее фразы «жизнь продолжается», но именно ее и несла твоя улыбка. Для меня она всегда будет олицетворением светлой грусти по прошлому. По ушедшим дням и людям. И, особенно, по тебе.