Игрушка ветра (СИ)

Глава 2

Казалось, прошла вечность. Вечность в томительном, липком от страха ожидании неизбежной расплаты, в заполнившем комнату полумраке, в оглушающей тишине, разбавляемой лишь далёкими, чужими звуками. Хотя умом Аверил понимала, что едва ли минуло больше нескольких минут.

Первой прибежала Шерис.

— Аверил? — суккуба обошла кровать и опустилась на край постели, положила тёплую ладонь на кольцо напряжённых рук, обхвативших колени. — Что случилось?

Дура, как есть дура. Верно отчим говаривал: безмозглое отродье, глаз дурной есть, а использовать себе на благо не научилась, бестолочь.

Подумать только — ударила проклятого! Будто ему сделается что от её силы, слабой, неумелой. Зато её накажут, наверняка накажут.

— Аверил? — повторила Шерис. — Он тебя обидел? Был груб? Ударил?!

Аверил мотнула головой, не поднимая, впрочем, глаз на суккубу. Шерис напоминала ей мать: высокая, статная, светловолосая, зеленоглазая. Она по-своему заботилась об Аверил, оберегала, насколько вообще возможно в публичном доме проявлять участие по отношению к невольнице. Поди, и сейчас всё бросила, включая клиента, если таковой уже имелся, и пришла на шум, зная, какую комнату обычно предпочитает проклятый.

— Ох ты ж, деточка, и что же ты сотворила-то, а? — скрипучий голос матушки Боро донёсся с порога и непонятно, жалеет она Аверил или потерянного клиента?

— Я слышала звук удара и эхо всплеска силы, — с вызовом ответила Шерис. — Сдаётся, мессир собрат в этот раз был менее обходителен, нежели обычно.

Матушка Боро переступила порог, закрыла дверь. Поцокала языком, комнату оглядывая, — Аверил подсматривала тихонько сквозь упавшие на колени пряди волос. А матушка неожиданно сгорбилась, схватилась за пышную, в корсет затянутую грудь, заохала громче, по-старушечьи.

— Вот как чуяла я, не кончится это дело добром, ох, не кончится, — запричитала матушка Боро, прохаживаясь по комнате походкой тяжёлой, шаркающей. Словно Аверил не доводилось видеть, как хозяйка одним махом по лестнице взлетала, едва ли не быстрее иной молодки. — Прямо с порога и завёл: знаю я, разлюбезная моя Сюзанна, есть у тебя девица новенькая, свеженькая да невинная. И подай мне её немедленно сюда, даже если это посудомойка распоследняя, а о цене не думай, сочтёмся. Будто у меня когда посудомойки молоденькие водились.

Посудомоек в борделе и вовсе не было. Были три рабыни, немолодые уже женщины, выполнявшие всю чёрную работу вроде уборки и жившие в тесной комнатке в подвале.

— Я-то сразу смекнула, что речь о тебе, хотя как проклятый узнал, лишь Ловкачу Крылатому и ведомо.

Так и узнал — по запаху.

Неужели он, запах, и впрямь настолько силён, настолько привлекателен, что член ордена бессмертных способен почуять его даже на улице?

— Говорила я ему, говорила, что рано тебе, что новенькая ты, ничегошеньки ещё не знаешь и не понимаешь, но проклятый упёрся, подай, дескать, и всё. Уж я-то ему лучших своих девочек предлагала, а он ни в какую…

Аверил всё же подняла голову.

Вечер только начинался… и прежде ей не разрешали спускаться в зал, можно было лишь наблюдать через те же потайные глазки. Аверил не любила подсматривать за клиентами, не нравилось ей увиденное, эти мужчины, одетые лучше, дороже отчима, однако столь мало от него отличающиеся. Но сегодня вдруг велели выйти, и Дейзи, принёсшая Аверил платье, туфли и помогавшая одеться, поглядывала сочувственно да испуганно чуточку. А она, Аверил, всё удивлялась, почему сегодня, почему не предупредили заранее… матушка Боро раньше ни разу не упоминала, когда конкретно новенькую выпустят к клиентам. Или к первому клиенту, ежели найдётся особый покупатель на девственницу.

А оно вон, значит, как.

С проклятыми не спорят. Им не возражают. И все и всегда предпочитают брать пряник прежде кнута, особенно если предлагают. Особенно если предлагает член братства. Может ведь и не предложить.

— Сама знаешь, деточка, не было у меня выбора и заменить тебя некем, — матушка Боро смахнула слезу, то ли настоящую, то ли притворную — в рассеянном свете камина и не разобрать, — и отвернулась. — Сейчас вылетел, точно следом сам ихний чёрный бог гнался, да велел тебя за ним оставить и упаси божиня к тебе ещё кто притронется.

— То есть он Аверил за собой зарезервировал? — уточнила Шерис недоверчиво. — Несмотря на… произошедшее?

— Шерри, я женщина старая, в словечках твоих новомудрых не разбираюсь, — в голосе матушки пробилась сталь. — Но пока милорд Герард не велел иного, Вери — только для него. А ты, деточка, иди к себе и чтоб до утра носу не казала без моего ведома.

Аверил кивнула, и матушка Боро удалилась.

— Старая шалава, — процедила суккуба презрительно. — Небось, как проклятый тебя потребовал, так она сразу сумму ему назвала и округлила поосновательнее. И разве что хвостиком от радости не виляла и задницу ему не вылизывала, когда он всё и выложил беспрекословно. Жаль, меня там не было, я бы…

— Не надо, Шерис.

Демонов боятся не меньше, чем бессмертных. Но Шерис сбежала из своего клана, а беглых суккуб стремятся вернуть обратно и назначают за них награды. Нет нужды переходить ту грань, за которой заканчивается страх перед демонами и зреет желание избавиться от слишком наглой выскочки.

— Аверил, да он наверняка и перед уходом этой карге ещё подкинул, дабы ей не пришла в голову идея сбыть тебя на сторону поскорее.

— Не имеет значения, — кто она такая, чтобы спорить с проклятым или даже с матушкой?

Повезло, что не убил.

— И что здесь всё-таки произошло?

— Я… ударила его… своей силой. Он… — глупость какая — Герард ведь ничего ей не сделал. По-своему пытался быть обходительным, терпеливым. — Он сказал… на самом деле он ничего такого не сказал, это были совершенно обычные слова, просто они напомнили о… Я испугалась, и сияние появилось само… и когда проклятый сказал, я… не сдержалась.

Шерис улыбнулась понимающе, сочувственно, погладила Аверил по растрепавшимся волосам.

— Да что ему сделается-то от твоего удара? — заметила суккуба преувеличенно бодро, беззаботно, вторя мыслям Аверил. — Они же бессмертные.

— Мне нельзя показывать свой дар.

Так наставляла мама когда-то. И с годами Аверил убедилась — мама верно говорила. Люди не понимали. Боялись. Сторонились, истово веря в силу дурного колдовского глаза. В других королевствах быть колдуном почётно, колдуны вступают в гильдии магов, пользуются уважением и привилегиями, но в Тарийском княжестве живы ещё воспоминания о тёмных временах охоты на колдунов, неистребимы предрассудки, силён страх перед тем, чего простые люди не могут понять, ненависть к тем, кто отличается от большинства.

— Ты явно ему приглянулась, а значит, вопрос с твоим даром скоро решится сам собой, — Шерис осуждающе покачала головой. — Только рано тебе…

— Мне исполнится двадцать в последний месяц этого лета. При иных обстоятельствах я давно была бы замужем и нянчила уже двоих, — а то и третьего носила бы под сердцем, подобно другим своим ровесницам из деревни.

Что отворачивались презрительно, едва завидев Аверил на деревенских улочках или у реки, шептались ядовито за спиной, следили ревниво, чтобы мужья не засматривались на дочь шлюхи. Вдруг приворожит глазами своими чёрными, бесстыжими, сманит честного мужика, уведёт из семьи?

— Ты не готова, Аверил, — повторила Шерис. — Физически ты вполне созрела, но вот здесь, — суккуба коснулась тонким указательным пальцем виска девушки, — ты не готова принять мужчину, кем бы он ни был.

— У меня нет выбора, — возразила Аверил упрямо.

И, быть может, избавившись от невинности, от этой своей ценности сомнительной, от дара, что довлел незримым проклятием над прежней её жизнью, Аверил сможет успокоиться, смириться, привыкнуть. Забыть.

Должна.

Проклятый явился на третий день, после полудня, когда бордель ещё и не открылся. Потребовал комнату на всю ночь, тихую, с удобной кроватью, без излишеств всяких. И Аверил. А после ушёл, пообещав вернуться вечером.

О том рассказала Шерис, добавив, что выглядел проклятый будто с похмелья — взлохмаченный, небритый, с тенями под глазами, хмурый, что туча грозовая, раздражённый сверх меры. Но за заказ матушке Боро заплатил сразу и щедро. «Озолотится, поди, на тебе, сводня недобитая», — заметила суккуба зло, неодобрительно.

К добру ли это или к худу? Хорошо ли, что скоро всё и впрямь разрешится, или станет лишь хуже? Что, если Аверил опять испугается, не сдержится? И на сей раз пощады не будет?

Встречать проклятого пришлось в маленькой гостиной с громоздкой вычурной мебелью, куда допускались только особые клиенты. Чёрное, расшитое золотыми цветами платье с открытыми плечами держалось, кажется, лишь на тугой шнуровке, подчёркивая тонкую талию Аверил и привлекая неизбежное внимание к приподнятой корсетом груди. Наклоняться в новом наряде страшно, дышать тяжело и надетые отдельно рукава, как назло, всё сползти норовили. В попытке успокоиться и собраться с мыслями Аверил прохаживалась взад-вперёд по гостиной, рассеянно рассматривала фальшивую позолоту на подлокотниках и ручках, алую обивку дивана и кресел, бордовые бархатные портьеры на окне, пару аляповатых, абстрактных картин на стенах.

— Я же просил — одеть девочку попроще и не раскрашивать, как древнего воина перед атакой на врагов его племени.

Матушка Боро, сопровождавшая клиента, залепетала извинения, шагнула было к замершей посреди гостиной Аверил, но Герард усталым жестом остановил женщину.

— Сами разберёмся.

К вечеру проклятый причесался. Побрился, отчего выглядел ещё моложе, всего-то на год-другой старше Аверил. Глаза темны по-прежнему, синие с оттенком стали, словно небо в непогоду. По знаку матушки Боро Аверил приблизилась, присела в неловком неглубоком реверансе, которому учила Шерис. Герард скользнул странно равнодушным взглядом по вздымающейся груди, махнул рукой, разрешая выпрямиться.

— Как твоё полное имя?

Матушка Боро кивнула и Аверил, опустив голову — не должно простолюдинам смотреть в глаза высокородным, — ответила:

— Аверил… милорд.

— Откуда ты родом?

— Из деревни, что близ родового поместья графа Доремского, милорд. Это к северу отсюда…

— Я знаю, где это, — перебил Герард. — И графа тоже знаю. Даже лично, к моему огромному сожалению.

А если при матушке Боро и о даре спросит? Аверил не могла понять по поведению и словам матушки, рассказал ли проклятый о том, что произошло тем вечером, упомянул ли, что она напала на него, а не наоборот? Отчим-то ничего не сказал, продавая падчерицу в бордель, уж в этом Аверил уверена. Зачем снижать возможную выручку за товар? Аверил тоже предпочитала молчать, из девочек правду знала только Шерис, да и то суккуба сама всё определила по ауре девушки.

— Я вам уже говорила, милорд, Вери… Аверил — невольница, — матушка Боро понизила голос, раскрыла расписной веер, словно он мог спрятать речи хозяйки, не дать им дойти до ушей Аверил. — Её отец продал… двадцати годков-то ей ещё нет, и не мужняя она, так что он имел полное право распоряжаться ею по своему усмотрению… вы же знаете наши законы, милорд…

Пальцы стиснули тяжёлые складки на юбке, сминая ткань.

Отец…

Пусть она и не видела никогда того мужчину, из-за кого появилась на свет, но и тот человек, за которого маму вынудили выйти замуж, дабы позор на семью не навлекать да прелюбодеяние прикрыть, — ей он никто. Не отец, не батюшка, не благодетель, милосердием своим да щедростью неслыханной одаривший.

— Он мне не отец, — прошептала Аверил.

Матушка, похоже, и не расслышала, но Аверил почувствовала во взгляде Герарда интерес, иной, не сугубо мужской. Любопытство, что касалось кожи легчайшими пёрышками.

— Тогда кто? — спросил задумчиво.

— Отчим, милорд.

— А твой отец, он?..

— Я его не знала, милорд.

— Он умер до твоего рождения?

— Не знаю, милорд.

Вопросы царапали щетиной жёсткой, грубой. Мама редко вспоминала о том мужчине. Пылкая, но скоротечная страсть, мимолётное увлечение заезжего высокородного лорда первой красавицей деревни, несколько встреч в лесу, несколько прогулок по берегу реки, красивые слова, пустые обещания и вот натешившегося сельскими прелестями лорда уже и след простыл, а той, кто ещё недавно слыла неприступной гордячкой, нос воротящей от простых парней, только и остались, что эфемерная сладость воспоминаний, позор да растущий живот.

— Как оно обычно бывает, милорд, — взгляд тёмных, что тлеющие угольки, глаз матушки Боро смешал причудливо и льстивое подобострастие перед дорогим клиентом, и раздражение расспросами проклятого, и злость на нерадивую, бестолковую Аверил. — Нагуляла девка вне освящённого богами брака, принесла кукушонка в подоле, а честному мужику расхлёбывай. Чему ж тут удивляться, коли избавились от приблудной девчонки?

Будто родных не продают… особенно когда ртов много, а год плохой выдаётся, неурожайный, лорды своё требуют или богу войны повеселиться охота.

— Понятно, — Герард неожиданно подал руку, и Аверил в растерянности посмотрела на сунутую ей под нос раскрытую ладонь. — Проводишь нас, Сюзанна?

Помедлив, руку Аверил приняла всё же. Проклятый сжал её пальцы, несильно, бережно даже, притянул девушку к себе. Рука его тёплая, и жест покровительственный и ободряющий одновременно. Как и в прошлый раз, матушка Боро проводила до комнаты, находящейся в дальней части здания, со стенами толстыми, глушащими всякие звуки. Шерис говорила, что из этой комнаты сегодня спешно выносили лишнее, меняли обстановку на более традиционную, нейтральную, и теперь перед глазами Аверил предстала обычная спальня, ничем не отличающаяся от большинства других комнат. Тяжёлые драпировки да гобелены на стенах и ковёр на полу скрывали следы тех странных конструкций, что находились здесь прежде, о назначении которых даже думать не хотелось.

Вкрадчиво стукнула закрывшаяся за матушкой дверь и Герард, отпустив Аверил, вновь обошёл помещение кругом. Только на сей раз в действиях его виделся не простой интерес. Ищет что-то? Или проверяет?

— Вроде никаких сюрпризов в виде потайных глазков или чего похуже, — произнёс проклятый и вернулся к Аверил. Коснулся подбородка, вынуждая поднять голову. — Теперь, Аверил, расскажи, кто ты такая на самом деле.

— Я… — от взгляда, пристального, пытливого, сделалось не по себе. — Я человек, милорд…

— Можно без «милорда». Хорошо, положим, ты действительно человек, но у тебя есть и магическая сила. Откуда?

— От… от матери. У неё был… такой же дар, она называла его сияние и говорила, что он особый, ниспосылаемый только женщинам богиней луны.

— Что-то такое я слышал, — тень задумчивости вдруг сделала глаза Герарда светлее, словно солнце небо ясное озарило. — И что стало с твоей матерью и её даром? Ведь не с материнского же одобрения тебя продали?

— Мама ушла за грань на излёте прошлой осени, — у Аверил получилось сказать это спокойно, ровно, будто речь о чём-то незначительном, о пустяке каком. — Она долго болела и наконец… боги призвали её в обитель теней. А дар, он… Мама говорила, что если такие, как мы… как я и она… возляжем с мужчиной, то дар… исчезнет, будто его и не было никогда.

— Любопытно, — проклятый нахмурился.

— Мама говорила, что есть храм, посвящённый лунной богине… в Индарии… говорила, что если у меня тоже проснётся дар, то мне надо поехать туда и служить божине…

— Но ты не поехала. Не успела или не захотела?

— Когда дар впервые проявился, мама уже болела…

Аверил не хотела её оставлять. Кто бы ухаживал за мамой, заботился о больной? Уж точно не отчим, что пил всё больше, а руки распускал всё чаще. Да и на что было ехать? Каждая отвоёванная у отчима или сэкономленная на собственных нуждах монетка уходила на лечение, на снадобья лекарственные, на визиты то знахарок, то целителей.

— Потом она умерла, и отчим… — Аверил умолкла.

— Сдал тебя в бордель по сходной цене, — закончил Герард и руку убрал. — Повернись.

Аверил послушно повернулась спиной. Проклятый принялся ловко, деловито распускать шнуровку на платье.

— Выходит, твой дар врождённый. А запах?

— К-какой… запах? — голос дрогнул всё же.

— Который привёл меня сюда. Все эти три дня я только и мог, что снова и снова воскрешать твой запах в памяти. Он засел там так крепко, что мне начинает казаться, будто я схожу с ума.

— Я… не знаю, правда, не знаю.

А если он решит, что она его околдовала? Приворожила, как шептались в деревне? Но разве на проклятых действует человеческая магия?

— Я не хотела, я… — что ещё сказать, чтобы убедить его в её невиновности?

— Успокойся, я не считаю, будто ты сознательно желала вызвать подобную реакцию, — закончив со шнуровкой, Герард потянул платье вниз и чёрный наряд осел у ног Аверил. Проклятый же принялся за корсет. — Нас слишком боятся, чтобы рисковать, используя всевозможные привороты. К тому же они на нас не действуют, — Герард усмехнулся вдруг. — Торн сказал, я стал каким-то странным. Нервным и явно не в себе, так он выразился.

— Торн? — повторила Аверил и осеклась. Зачем она спрашивает? Какое ей дело до его окружения?

Абсолютно никакого.

— Торнстон, мой друг и собрат по кругу.

— Друг?

— Друг. Он вступил в братство где-то через полгода после меня. Хороший парень, хоть мы с ним и родились и выросли в совершенно разных условиях. С другой стороны, только изобретательность и таланты того, кто был моим кровным отцом, уберегли меня от похожей участи.

Зачем он с ней откровенничает? Зачем говорит то, что знать ей ни к чему?

Распущенная шнуровка позволила сделать глубокий вдох и Аверил прижала ладонь к груди, удерживая корсет на себе. Корсет, крошечные, отороченные кружевом панталоны — прежде Аверил не носила таких, но всё лучше, чем совсем без нижнего белья, — чулки и чудом не сползшие окончательно рукава. Больше ничего, и страшно избавляться от последних деталей облачения, страшно вновь представать обнажённой пред мужчиной. Неожиданно Герард обнял за талию, прижался к спине девушки, зарываясь носом в волосы. Аверил застыла столбом верстовым, шелохнуться не смея.

— Сейчас кажется, я никогда не смогу надышаться, насытиться твоим запахом, что мне всегда будет его мало, — ладони опустились на бёдра, прижали теснее к мужскому телу и сердце зашлось от страха, от паники.

Слишком хорошо Аверил известно, когда мужчина возбуждён.

В то же мгновение её отпустили и Герард отступил.

— Скажу Сюзанне, пусть принесёт нормальную женскую сорочку, — заметил сухо.

— Н-не надо, — прошептала Аверил.

— Почему? — в голосе проклятого удивление. — Я отдельно оговорил, чтобы тебя одели во что-то удобное и подходящее для сна. Я чувствую твой страх и понимаю, что спать обнажённой тебе будет, по меньшей мере, неловко, а ничего из этого, — Аверил заметила, как Герард поддел носком сапога кольцо платья, — не годится для нормального здорового сна.

— Сна? — Аверил обернулась, посмотрела на проклятого растерянно, непонимающе. — Для какого… сна?

— Обычного. Мы будем спать, Аверил. Просто спать.

— Но почему? — разве для того выбирают девочку на ночь, чтобы просто спать с ней?

— Потому что ты напугана, а мне не нравится твой страх. Не нравится пугать тебя сверх меры. Да и тебе самой едва ли нравится постоянно трястись от ужаса, словно селянин в ожидании сборщика податей.

— Почему? — кто она такая, чтобы беспокоиться о её чувствах?

— Иди в кровать, — Герард махнул рукой в сторону постели, отвернулся, то ли не желая смотреть на Аверил, то ли думы истинные свои скрывая. Шевельнул пальцами, и знакомый уже порыв неведомого ветра пробежался по комнате, точно расшалившаяся собака по двору, затушил пламя всех свечей, оставив только огонь в камине.

Не отпуская корсета, Аверил послушно направилась к кровати, чуть дрожащей рукой откинула край покрывала, сбросила туфли и нырнула торопливо под одеяло. Натянула его едва ли не до самого носа и лишь затем решилась снять корсет, что больше мешал, нежели скрывал. Швырнула его, будто змею ядовитую, на ковёр подле кровати и замерла, не зная, что делать дальше.

Девочки любили рассказывать о клиентах с пристрастиями странными, выходящими за обыденные, что свойственны всякому обычному мужику, что деревенскому, что высокородному, а Шерис добавляла что-то о детских травмах и комплексах разных. Вдруг и проклятый из таких?

Герард вздохнул тяжело, с толикой недовольства, словно перед выполнением трудовой повинности, и начал раздеваться, быстрыми, резкими движениями. Аверил натянула одеяло повыше, пряча глаза. Уж голых мужиков она всяко повидала, и у матушки Боро, и в родной деревне, и оттого не испытывала желания смотреть вновь. По звуку шагов поняла, что проклятый приблизился к кровати с другой стороны, забрался под одеяло. Матрас прогнулся под двойным весом, но Аверил не шевельнулась, лёжа на боку, спиной к Герарду. Только закрыла глаза, моля божиню, чтобы если и свершилось что этой ночью, то — поскорее.

Чтобы боль была несильной.

И чтобы достало сил да терпения сдержать сияние.

Минуты текли неспешно, сменяя друг друга неторопливо, лениво даже. Герард лежал неподвижно на своей половине постели, явно не меняя позы, порою казалось, что и вовсе не дыша, не пытался ни придвинуться к Аверил, ни прикоснуться. Из-за толстой двери и стен, обитых чем-то плотным, ныне прикрытых дешёвыми гобеленами, не доносилось ни звука, и лишь вкрадчивое потрескивание огня в камине нарушало воцарившуюся в комнате тишину. И вскоре Аверил сама не заметила, как увлекло её неумолимо в объятия духов сна.