Игры со льдом

Сцена 2 Детство

Несмотря на то, что мы оба учились в девятом, мне все время казалось, что Вика старше меня. Она была взрослой и самостоятельной, потому что в отличие от меня успевала и учиться, и работать. Вика часто сидела на почте и принимала клиентов вместо своей матери, которая вышла на пенсию. Вопрос касался не только сознательности. Денег в семье не хватало, а Вике так нравилось быть независимой. На школьных вечерах, где Вова, как всегда, играл вместе со своей группой, Вика обычно стояла одна, всем отказывала и никогда ни с кем не танцевала. Я часто смотрел на нее со сцены, недоумевая, почему самая красивая девушка в округе ни с кем не ходит, как тогда выражались. С каждым таким вечером во мне крепла уверенность, что парня у нее нет.

Этим вечером я после тренировки пошел на школьную дискотеку, где Вова со своей бандой играли Битлов и Rolling Stones. В перерыве я набрался наглости, подошел к Вике и дрожащим голосом спросил:

– Почему ты ни с кем не танцуешь?

Вика громко рассмеялась, подарив мне очаровательную улыбку с ямочками на щеках, и сказала:

– Не с кем. Я хотела бы потанцевать с Вовой, но он же все время на сцене. Вот я и не танцую! К тому же вокруг него всегда очередь, а я не люблю стоять в очередях.

– У тебя хорошее чувство юмора, – улыбнулся я.

– А у него и правда голос хороший. Он даже не хороший, он волшебный. У меня мурашки от него по телу. Понимаешь?

Я не понимал, прикалывается она или говорит серьезно. Лицо ее по-прежнему светилось улыбкой. В этот момент музыка оборвалась, такое случалось частенько. Видимо, что-то замкнуло.

– Думаешь, я так не умею? Да я играю на гитаре не хуже Володи.

– Я знаю. А где ты так научился?

– Дома и в музыкалке. Я же в музыкалку еще на скрипку хожу.

– Вот как! Но клюшку, мне кажется, ты любишь больше. Не знала, что ты умеешь играть на гитаре, я слышала только, что ты в хоккей играешь и все время дерешься.

– Вот здесь было обидно, – рассмеялся я.

– Извини, я просто не очень люблю хоккей, точнее сказать, что совсем не люблю, но ты мне нравишься, и еще мне нравится танцевать. Хочешь, потанцуем без музыки с тобой? – сказала вдруг она.

– Я не умею… То есть я никогда не пробовал, – опешил я от неожиданности.

– Я понимаю, ты только с клюшкой умеешь танцевать. Представь, что я твоя клюшка, – еще громче засмеялась Вика, я тоже рассмеялся вслед за ней.

– Я тебя научу. Одной рукой берешь меня за руку, – взяла она мою руку, – а другой за талию, – положила вторую мою руку на свою талию, и я через ткань почувствовал тепло женского тела. Потом она качнулась, чтобы сдвинуть мое окаменевшее тело, сдернуть с цепей мою оцепеневшую душу. Мы медленно закружились, и у меня закружилась голова. От Вики пахло приятными духами и любовными приключениями.

– Не упади, Макс, – опять рассмеялась она, закинув на мгновение голову назад. – Ты прикалываешься или тебе правда плохо? Ты весь бледный!! – перестала она смеяться. – Давай выйдем, проветримся. – Она взяла меня за руку и вывела из танцзала.

Снаружи было прохладно, она в легком платье с открытыми плечами.

На улице я очнулся, пришел в себя, снял свой пиджак, накинул его на эту красоту. В это время музыка снова заиграла, видимо, Володе удалось починить усилок.

– Я знала, что рано или поздно ты ко мне подойдешь. У меня на этот счет уже заготовлен план: до конца дискотеки минут сорок. Я сейчас уйду, пошли со мной.

– Я Вовку должен увидеть. Мы договаривались.

– Хорошо, ты, как закончишь, приходи на почту. Буду тебя ждать. Там в это время никого нет. Ключи у меня с собой в сумочке.

Я послушал последний сет, где на финал залудили «Satisfaction» минут на пятнадцать, дождался Вовика.

– Ты куда сейчас?

– На почту.

– С ума сошел?

– Может быть, – вспомнил улыбку Вики. – Надо одну посылку отправить, – не стал я рассказывать ему про Вику.

– Ладно, я дома буду, если что, заходи после.

– Хорошо. – И я пошел на почту, что была в пяти минутах ходьбы от школы.

– Привет, Максимус! – встретила меня внутри Вика. – Можно я так буду тебя называть? Так звали одного генерала в Римской империи, он сражался с варварами. Когда ты играешь в хоккей, ты мне тоже напоминаешь благородного рыцаря в доспехах, ты спасаешь нас от варваров.

– Ну ты завернула. – Мне прямо неудобно стало от этих слов, но приятно. Я так говорить никогда не умел, особенно про себя.

– Я боялась, что ты не придешь, испугаешься! Я так рада, что ты здесь.

– Ты же говорила, что не любишь хоккей?

– Не люблю, потому что там много дерутся. У меня отец за драку сидел, заступился за друга и сел. А ты садись на диван, – рассмеялась она. – Я сейчас сбегаю домой, кое-что надо принести.

У меня не было выбора. Я сидел и ждал, разглядывая почтовую канцелярию. Стопки газет, журналов, я взял и как-то начал листать. Я на автомате искал картинки, потому что читать не мог, голова была занята другим, точнее сказать – другой, Викой. Положил журнал на место и переключился на марки, выложенные за стеклом приемного окошка. В этот момент вернулась Вика, уже совсем не нарядная, в домашнем платье и сандалиях. Длинные каштановые волосы завязала в хвост. В этой простоте мне она показалась еще красивей. Она не старалась мне понравиться, просто не сомневалась в своей неотразимости. То качество, которого не хватало многим девчонкам для успеха в личной жизни. В одной руке она держала бутылку болгарского крепленого вина «Тамянка», а в другой обычную акустическую гитару.

– Ты же обещал мне сыграть! – воскликнула Вика. – Или я тебе сыграю, а пока выпьем за знакомство, – изящно разлила она вино по стаканам. – Мы, конечно, давно друг друга знаем, причем я знаю тебя гораздо лучше, чем ты меня, но заговорили сегодня впервые. Давай за нас!

Мы чокнулись и выпили залпом по полстакана.

– Черт, ты же, наверное, не пьешь совсем, а я тебя заставляю. Я тоже не пью, только по большим праздникам. Так что могу опьянеть, а пьяная девушка – это всегда опасно, так что будь осторожен, Макс.

– Буду, – сухо закусил я.

– Но хотя бы теперь знаешь, за что пьем? За меня! Как меня зовут?

– Вика.

– А полное имя?

– Виктория.

– Правильно, Максимус! Пьем за победу, мне кажется, для тебя это важно. Тебе же знаком вкус победы?

– Больше, чем вина, это точно.

– Как же так? Ты ведь все время бьешься за победу.

– А ты знаешь?

– Конечно! Я же Виктория, я и есть победа. Я тебе сейчас расскажу, – поцеловала она меня крепко в губы. Потом так же резко оставила их и посмотрела на меня очень серьезно. – Только не подавись, красавчик! Я же не заставляю тебя признаваться мне в любви прямо сейчас! Ты можешь подумать несколько счастливых минут.

– Пока ты будешь мне играть на гитаре и петь? – спросил я. Вика была одна из тех редких девчонок, которые были в ладах с этим сугубо мужским инструментом. Да и голос у нее был приятный, глубокий, как и положено Виктории.

– Нет, красавчик, ты будешь играть и петь для меня. Ну пожалуйста! – взяла она мою руку и поцеловала. – Я слышала твою новую песню. «Девушка танцует». Это же чудо какое-то! Ну спой, я хочу ее услышать еще раз.

Она всучила мне гитару и села на деревянный пол прямо передо мной.

Я запел. Она смотрела на меня улыбаясь, и в глазах ее были слезы. Искренность светилась кристаллами. Они замерли и не хотели падать.

Когда я закончил, она тут же встала, подошла ко мне и обняла.

– Обожаю тебя, Макс!.. Только не разочаровывай меня. Скажи, что это песня про меня, для меня, что это твой подарок мне.

Я молча опустил глаза на гитару, провел по струнам рукой, чтобы как-то нарушить это тягостную паузу. Гитара ответила мне понимающе. Умная женщина.

– Ты пел ее позавчера на дне рождения у Светки. Это было так приятно.

– Ну пел, и что? – посмотрел я на свою Викторию многозначительно.

– А то, что все, кто там был, решили, что ты написал это про меня. И я тоже.

– А почему они так решили? – снова погладил я гитару, та ответила всеми прекрасными медно-никелевыми струнами своей широкой души.

– А про кого ты еще мог такое написать? – еще очаровательнее улыбнулась Вика. Слез и след простыл. Они высохли так же незаметно, как роса поутру. – Все было написано у тебя в глазах, – пыталась она прочесть в моих глазах подтверждение.

Мне снова пришлось спрятать глаза в деку. На самом деле я сочинил очередную песенку с вымышленной героиней, но в тот момент мне пришлось соврать. Вика вымолила из меня это вранье во благо. В общем-то мне было не жалко. Щедрость – еще одна черта, против которой не может устоять ни одна девушка.

– Да, тебе… – улыбнулся я Вике самой честной улыбкой, потому что в моей голове уже крутился мотивчик другой, совсем новой песни, которая по праву будет принадлежать только ей. У каждой любви были свои мотивы. Я не стал рассказывать Вике, что посвящал ей все свои заброшенные шайбы. Что на льду именно она была моей музой. Я понял, что ей хоккей до лампочки, и лампочка эта энергосберегающая, которая может гореть всю жизнь. Хорошо, сосед научил меня в свое время играть на гитаре. Ну а что может испытывать девочка к шайбе на льду. Только холод. Хоккей – это всего лишь игра. Что тут поделаешь, разве что приложить к сердцу лед. Я не принимал к сердцу ничего ближе льда. Тут шайбами не отделаешься, хоть порви ими сетку, ей музыка нужна, танцы, поцелуи. Кстати, целовалась она вкусно.

– Где твое сердце? – оторвала она голову от моей груди.

– Оно ледяное. Там лед.

– Вот почему ты так холоден?

– Почему?

– Если начнешь принимать все близко к сердцу, лед может растаять.

– Романтично, но есть одно – я люблю выигрывать.

– И что это значит?

– В нашем городе нельзя просто играть, здесь надо выигрывать, если хочешь из него вырваться.

– А ты хочешь?

– Лет в тринадцать очень хотел.

– В тринадцать все хотят. Все хотят избавиться от родительской опеки и вкусить свободы.

– Мой двоюродный брат уехал из дома в этом возрасте на поезде, оставив только записку. Книжек начитался про приключения. Захотел вырваться из страны вечной ночи и льда, где все так или иначе занимались утешением друг друга. Всю зиму все только и думают, когда наступит весна. Лентяи. Нет чтобы самим наступить, нет, сидят и ждут.

– А что с братом?

– Ничего, через неделю вернулся. Попало ему – мама не горюй.

– А куда уехал?

– В Питер.

– А ты хотел бы сейчас в Питер?

– Еще бы, но еще больше в Москву. Там настоящие команды, не то что наш «Нефтехимик».

– А чем он тебе не нравится?

– Чем? – задумался я.

Город был небольшой, и люди здесь были хорошие, всеми силами они пытались растопить тот лед, который сковывал их чувства. Особенно зимой, слышно было, как они скрипят снегом под окном, пробивая себе тропки через тридцатиградусный мороз, который забирался под кожу и леденил душу. Душа становилась как леденец. Потом они все забивались в один автобус, который вез их через весь город на комбинат. В автобусе люди понемногу оттаивали, просыпались и приходили в себя, становились своими людьми. Вот почему с некоторыми людьми было так хорошо.

В маленьком городе все на виду и все завидуют друг другу. Лето здесь было жаркое, и многие успевали растопить тот самый лед, который сковывал их сердца, но не все, некоторые так и жили с холодом в груди, будто находились на теневой стороне, куда солнце почти не попадало. Как снег в горах мог лежать годами в ложбинах, образуя подобие ледника. Такие люди были настоящими ледниками. Их ничем не проймешь, разве что хоккеем, когда шел чемпионат и все отзывались на крик «шайбу, шайбу», а увидев гол, просто взрывались. Маленькие атомные взрывы тут и там на трибунах, когда забивала любимая команда.

Здесь все так или иначе играют в хоккей. Клуб назывался «Нефтехимик», и люди тоже были нефтехимики. В венах у них текла нефть. Они заправлялись с утра бензином и пахали весь день, как машины. Уходили рано, приходили домой поздно, но при этом все были больны спортом. Дети жили сами по себе, своей жизнью, кто-то ошивался по двору, кто-то по льду, кто-то по воде. Плавание было еще одним прекрасным дном в нашей провинции, потому что на заре становления города стекольный завод построил здесь большой бассейн. Бассейн назывался «Алмаз», так же как и завод, и все, что было в его подчинении, тоже называлось алмазами. Драгоценного в этом было мало, но тренера так или иначе пытались здесь отточить из воспитанников свои бриллианты. Кто-то шел в хоккей, в нефтехимики, остальные в бассейн, в алмазовцы. Одни резали лед, другие – бороздили бассейн. Всем хотелось быть хоть в чем-то лучшими, но проблема была в том, что лед скользкий, а вода – мокрая, многие уходили, так и не добравшись до пьедестала. Естественный отбор.

– Я бы хотела, чтобы ты оказался в Питере.

– Почему?

– Я бы поехала с тобой.

– Ну ты и Быстрова, – рассмеялся Макс.

– Придурок.

– Да, как ты могла с таким связаться?

– Я давно уже хочу в Питер. Учиться хочу, не нравится мне это болото. И не надо на меня так смотреть. Раньше нравилось, а теперь нет. Мелкое.

– Согласен. А как же Быстров?

– А при чем здесь Быстров?

– Вы что, разошлись?

– Ты совсем больной? Мы и не сходились. Подумаешь, потанцевали однажды, и сразу все решили нас поженить. Если хочешь знать, я не люблю папеньких сынков.

– А кого ты любишь?

– Я знаю, что ты хочешь услышать. Ну что, берешь меня в Питер?

Мне нравился голос Вики. Так же как нравился звук, когда нарезают лед, будто это было самым любимым лакомством, которое можно было есть бесконечно. Даже когда уже был сыт льдом и хоккеем, когда ноги отваливались от усталости, когда руки не могли держать клюшку, когда попавшая шайба уже не приносила боли, потому что лед был всегда рядом. Холодная стружка то и дело вылетала из-под коньков, когда лезвия впивались в лед. Коньки брили лед, так хоккей делал из мальчиков настоящих мужчин. Их жизнь летела как шайба, все хотели забить и быть победителями, но это и являлось главной ловушкой: шайба то и дело попадала в сетку. Гол – это великая ловушка. Несмотря на это, каждый хотел его забить. Об этом и был мой фильм. Я даже не мог предположить, что герой моего фильма будет жить согласно моему сценарию. Не камера двигалась за Максом, а Макс за ней.

Подъезжая на смену, к бортику, он соскреб немного той самой ледяной стружки, чтобы приложить ее к разбитой губе.

– Что, опять шайбу поцеловал? – улыбнулся ему Гузя со скамейки. – Ай-яй-яй! Макс, сколько раз тебе говорили, не целуй что попало, чтобы не попало.

Макс только ухмыльнулся в ответ и сел на скамейку. Он еще сильнее приложился щекой к холодному стеклу. Ледяной кристалл покрылся румянцем и взял на себя часть боли.

После тренировки хоккеистов на льду появлялись фигуристки, словно награда за это самопожертвование. Парни смотрели на них как завороженные. Но Максу они были до лампочки, у него была своя Вика. Она же Виктория, победа. Все свои голы он посвящал ей.

Каждый фрагмент игры, каждый щелчок, каждое метание шайбы. Это были его стихи ей. Все, что влетало в сетку чужих ворот, становилось достоянием музы.

Даже люди делились в его жизни на щелчки, которые были просты, как семечки: сколько ни щелкай – сплошная шелуха, и метания, они метались из стороны в сторону в поисках лучшей жизни, а лучшей не было, разве что в хоккее, но здесь было больно: ломали ноги, рвали сухожилия, теряли зубы.

На льду Макс умел все, единственное, что он не научился делать, так это проигрывать. Все молекулы его тела были подчинены одному – победе. В каждой клетке томился преступник, который готов был преступить линию ради победы. Мертвой хваткой краги держали клюшку, та норовила убежать вперед вместе с шайбой. Клюшка держалась за него, коньки врезались в лед, падающий со лба пот капля за каплей топил лед, и тот постепенно сдавался.

Только характер не из легких, и общаться с Максом – будто двигаться по тонкому льду, который может треснуть в любой момент, и ты легко провалишься в ледяную воду цинизма. Потом тебя вытащит на чувстве юмора.

Максим обычно приходил на тренировки чуть раньше. Ему нравилось вдруг оказаться один на один с Антарктидой. Ловить ее магию, неприступность и тишину. Он стоял посреди холодной ледяной пустыни и метал шайбы в пустые ворота, словно это были взгляды, каждый из которых должен был произвести впечатление. А ворота эти были воротами в будущее, и надо было сделать что-то невероятное, порвать сетку, чтобы это самое будущее случилось.

Чуть позже на лед Антарктиды выкатывались остальные пингвины, сонно, неуклюже, медленно. Тренер, скрестив руки на груди, окидывал взглядами всех, будто считал своих питомцев.

Он был суров, седой, будто из стали, не менялся, как памятник, которому вечно было около шестидесяти, чуть больше или чуть меньше, в зависимости от бессонницы. Немногословен, но однажды выдал такое, что Максим до сих пор слышит:

«Вы, наверное, слышали о глобальном потеплении, тают ледники, хоккей тоже мельчает, все меньше талантов. Так что у вас есть большие шансы стать звездами, но для этого нужно пахать, вам придется сожрать много льда, что я хочу этим сказать, что вас будут постоянно бить об лед, силовыми приемами, подножками, толчками и ударами клюшки. В этом случае помните, что средство от всех проблем у вас под ногами, ко всем своим болячкам прикладывайте лед. Лед ваш доктор, помощник и брат. Только те, кто сможет все это вытерпеть и получить от этого удовольствие, получат главный приз. Так что дерзайте, ребята, крепче держите клюшку, забивайте, режьте лед коньками, поднимайтесь, когда упали, при этом уважайте соперника, и только так ваша любовь к хоккею будет взаимной».

После такой речи трудно было не любить хоккей. Конечно, я все немного идеализирую. Не все утра были добрые. Вставать в такую рань, чтобы перед школой сходить на тренировку, было непросто. Еще сложнее было запихнуть свое тело в пуховик и выдернуть из тепла в такой дубак, чтобы бросить в темную заснеженную глушь.

– Заткнись! – крикнул он звенящему будильнику. – Чего так орать. Не надо так нервничать, я сам нервничаю, когда ты так трезвонишь, лучше отвези меня на стадион. Лучше бы я рыбок завел, чем тебя. Дома уже никого, все ушли на работу. Я долго сижу на краю ванны, держа руки под струей теплой воды, будто заряжаюсь на целый день, потом иду на кухню. Там на столе стоит кружка с чаем, бутерброд, сделанный заботливой маминой рукой, лежит сверху.

Рука не мамина, а тренера. Макс лежит на льду, над ним кружит команда, они, как миссионеры, один за другим подкатывают к нему и что-то говорят, словно их слова способны ему помочь. Это работает только в фильмах, когда к раненому главному герою приходит муза и шепчет что-то такое, что все раны на его теле заживают, глаза его открываются, он наполняется жизнью и начинает ровно дышать. Нет, не хотелось бы штампов. Пусть все будет как в жизни. Никаких муз, тем более Вика далеко на трибуне и еще не умеет летать. Лучшая муза для травмы – это доктор, которого только что разбудили, потому что он вторые сутки на смене, и который спал в машине и не может пока понять, что случилось. Он нервно шевелит своими острыми усиками, но уже идет с любимым чемоданчиком прямо на лед. Здесь скользко, и он явно к этому не готов. Нога уходит от него вперед, будто хочет бросить его и сбежать. Айболит нервно машет в воздухе руками, которые громко кричат ноге на сурдо: «Вернись, негодница, я все прощу!» Но нога не слышит, ей уже хочется большего – летать, она подлетает в воздух, за ней все тело, немного невесомости, и гравитация возвращает доктора, бьет как рыбу об лед. Его чемодан раскалывается на две половины, там, кроме всего прочего, банка пива, она позорно выкатывается на лед, строя из себя шайбу. Все вокруг улыбаются, потом ржут, кажется, даже Макс, но это не точно. Доктор оставляет на льду короткое: «Мля! Твою мать». Затем встает и снова падает, он на коленях собирает имущество и подползает к Максу, будто санитар, который должен вытащить с поля боя раненого бойца.

Я лежал на льду и видел, как ко мне подползает какой-то сурок, приближает свою морду и нюхает, будто гаишник на дороге, который пытается взять меня на свое обоняние.

– Живой? – принюхиваются его усы. – Ясно, – открывает он чемодан. Он начал светить мне в глаза фонариком. Мне стало ясно как никогда, видимо, ему тоже. Потом он убрал свет, и я закрыл глаза на это, снова погрузив себя в бессознательное, снова в детство, там было понятно и спокойно, как в танке.