Их женщина

Майкл

Она проходит в гостиную, а я наваливаюсь на дверь, чтобы не потерять сознание. Пользуюсь тем, что можно отвернуться и отдышаться. А еще несколько раз проорать про себя: «Господи, это что, все реально?!»

Медленно тяну носом воздух, выдыхаю, оборачиваюсь и… застываю. Элис стоит, сложив руки на груди в замок, и пристально смотрит на меня. У меня в горле моментально пересыхает, ноги делаются ватными, а мозги, которые способны в уме складывать шестизначные числа, напрочь отказываются подчиняться.

– Стесняюсь спросить, – вздыхает она, продолжая гипнотизировать взглядом, – как ты живешь в этом музее? У моего отца в операционной не так чисто, как у вас.

– Хм. – Мысленно умоляю дар речи вернуться ко мне. И желательно побыстрее. – На самом деле, в операционной гораздо чище, потому что стерильность там обеспечивается за счет предупреждения занесения микроорганизмов из других помещения и распространения их по операционной. – Выпалив это, я поправляю новенькие очки и продолжаю: – Важную роль также играет вентиляция…

– Стоп. – Девчонка таращится на меня во все глаза. А они у нее, надо признать, просто магические. Черные, большие, с длинными пушистыми ресницами. – Стоп, стоп! – Она вскидывает руки. – Вот этого всего не надо, ладно? Давай договоримся сразу: или ты разговариваешь со мной как нормальный чувак или я, на хрен, ничего не пойму из твоей речи.

А ей идет без косметики. Не понимаю, зачем она так густо мазала губы и брови черным. Теперь, в простых синих джинсах, широкой серой футболке, с распущенными волосами и чистым лицом она кажется мне настоящим ангелом. Не важно, что за словечки слетают с ее красивых пухлых губ, я-то вижу – глаза у нее добрые. А от улыбки в помещении становится светлее и теплее.

– Я просто хотел сказать, что в операционной точно чище.

– Ага. – Она морщится, словно ожидая от меня еще каких-то непонятных для нее фраз.

– Чистота для мамы очень важна. – Продолжаю молотить языком, точно в бреду. – Она строго следит, чтобы приходящая прислуга до блеска полировала полы, и заставляет их использовать для этого специальное средство, которое заказывает из Германии. – Часто-часто моргаю, не в силах успокоиться. Прячу руки в карманы брюк. – Поэтому у каждого из нас есть пара домашней обуви.

– Чувак… – Она прикусывает губу. – Несладко тебе живется. М-да…

А я считаю складочки на ее лбу, пока они окончательно не расправляются и не исчезают.

– Так… – Делаю вдох, но в легкие врывается слишком много воздуха, и мне приходится кашлянуть. – Так ты… Элис, да?

Качает головой:

– Меня зовут Эй Джей.

Разворачивается и идет в гостиную, по пути оглядывая обстановку.

– Присаживайся, – говорю я, вспомнив, что нужно быть гостеприимным хозяином.

– Не-а. – Помедлив, говорит девчонка. – Не буду пачкать ваш белоснежный диван. Есть в этом доме другое место, куда можно кинуть жопу, не боясь что-нибудь испачкать?

Ругательство вылетает из ее рта, а щеки жжет у меня. Это так ужасно… волнительно и… захватывающе. То, как она ругается, и насколько гармонично при этом смотрится. Сквернословие в нашем доме всегда было под запретом, но у меня мурашки бегут по коже, потому что я вдруг осознаю, что хочу слышать эту гадость из ее уст снова и снова. И сам хочу быть таким же гадко крутым.

– А… – Веду взглядом по гостиной, в панике отыскивая такое место.

– Идем на кухню. – Предлагает Эй Джей по-хозяйски. – Кстати, где она у тебя?

Указываю жестом, и мы идем туда.

– Так. О, неплохо. – Радуется она, распахивая холодильник. – Ты уже завтракал, Майкл?

– А… я? Э… нет.

– Тогда садись, я накрою на стол.

Топчусь на месте, пока гостья достает продукты с разных полок. Жду уточнения – в столовую мне пройти или остаться здесь, чтобы помочь донести тарелки.

– Э-э, ты куда? – Окликает она меня, когда делаю шаг в сторону. – Сюда падай, Майки. Мы просто пожрем, о’кей? Не нужно для меня накрывать в этом траурном зале и тащить на стол лучший мамочкин сервиз, ладно? Просто расслабься.

– Х-хорошо. – Киваю я.

Тяну за спинку стула, и тот громко скрипит по полированной поверхности пола.

– Уоу… – Морщится девчонка, прижимая ухо к плечу, потому что руки ее заняты тарелками.

– Прости… – Мямлю я.

Незаметно, (как мне кажется), вытираю каплю пота со лба. Сажусь, придвигаю стул к столу и громко сглатываю.

– Молока? – Предлагает она.

– Нет, спасибо. – Отказываюсь. Вспоминаю, что мамочки нет дома, и тихо добавляю: – Ненавижу эту гадость.

– Ого. – Гостья замирает и довольно хмыкает. – А у нас с тобой много общего. – Проходится глазами по моему лицу, затем по фигуре. – Намного больше, чем может показаться… на первый взгляд.

– Спасибо.

Она улыбается, берет нож, режет хлеб и мясо.

Я наблюдаю. Я ослеплен ее улыбкой. Она кажется такой искренней, поэтому мне, наконец, удается немного расслабиться. И, надо признать, так легко и хорошо мне бывает только с Джимми.

– Держи. – Эй Джей с грохотом ставит передо мной тарелки с сэндвичами.

Разглядываю толстые куски бекона и говядины, зажатые между треугольничками хлеба, зеленью и дольками томатов. Они такие не совершенные. Все разной толщины, кривые. Но от этого, почему-то, не менее прекрасные. Возможно, со мной что-то не то происходит, но, кажется, все, к чему эта девчонка не прикоснется, становится лучше.

– Так… почему ты зовешь себя Эй Джей? – Решаюсь задать вопрос. – Я слышал, как твой отец называл тебя Элис.

Она садится напротив меня и ставит на стол банку с арахисовым маслом.

– А почему ты носишь эти стремные шмотки? А? – Кладет локти на стол и упирается подбородком в кулачки. – Вот точно в такой же рубашке моего деда хоронили. Зуб даю. А брюки… – Приподнимается, чтобы взглянуть на мои ноги через стол. – Парень, должна тебя огорчить. Фасончик у них такой, будто ты кучу наложил, сечешь?

Меня бросает в жар.

– Мама говорит, это классика… Аккуратно, элегантно, практично. Еще она никогда не выходит из моды. – Заливаюсь краской.

– Тебя обманули.

– Но мама…

– А ты за мамкину сиську до старости собрался держаться? – Усмехается она.

Зачерпывает арахисовое масло указательным пальцем и слизывает языком.

– Я не… – У меня дыхание перехватывает, когда ее язык прячется меж пухлых розовых губ.

– А завтра она тебе невесту выберет. Из своих. Ну, из роботов, помешанных на чистоте и этикете. – Эй Джей деловито зачерпывает новую порцию масла. – И сосватает. Ты согласишься?

– Н-нет… – Выдыхаю я. – Не-е-т!

Беру дрожащими пальцами сэндвич.

Не хочу робота. Только не это.

– А теперь давай, рассказывай, – она берет ложку и мажет масло на хлеб, – что у вас приключилось пару дней назад?

Впивается зубами и откусывает большой кусок хлеба. Жует, облизывает губы. Меня это зрелище завораживает. Заставляет забыть, как нужно дышать.

– Ты о чем? – Еле выдавливаю.

– Ну, о том, как ты притащился домой во рванье со сбитыми коленями. – Эй Джей одаривает меня очередной сияющей улыбкой. – Я все видела. – Довольно кивает. – И слышала. Твоя мать визжала так, будто ее индюк в задницу клюнул!

И я невольно начинаю смеяться. И рассказываю все, как на духу. И вижу, как она реагирует: ее зрачки расширяются, рот открывается от удивления, сэндвич падает на тарелку и разваливается.

Для меня заявиться домой в таком виде было настоящим геройским поступком, но, увидев одобрение в глазах этой девчонки, я понимаю, что оно того стоило. И говорю, говорю, снова и снова расписываю все в деталях.

А потом мы поднимаемся вместе наверх. Элис рассматривает учебники на полках, мои дипломы за победы в научных состязаниях, переставляет вещи с места на место, открывает гардероб.

– Нужно все это сжечь, – смеется она.

И я согласен. На все согласен, ради того, чтобы она вот так стояла посреди моей комнаты и так заливисто хохотала.

Мы вытаскиваем вещи прямо на пол, яростно топчем их, отрываем рукава и пуговицы. Скидываем в кучу у двери. Эй Джей обещает достать мне нормальную одежду, а я киваю, понимая, что готов ради нее облачиться хоть в картонную коробку.

– Вот здесь закатаем, – она расстегивает манжеты и подгибает рукава рубашки, в которую я одет. – Расстегнем верхнюю пуговицу. Так-то лучше.

Снова улыбается, а я понимаю, что пьян от одного ее присутствия. От легкого лавандового аромата, источаемого ее кожей, от нежного запаха волос. И дико рад тому, что кто-то еще в этом мире разглядел во мне «чувака», а не ботаника.

А потом она уговаривает меня показать ей комнату моей мамы. Мы заходим в матушкину спальню, и Эй Джей бесцеремонно лезет в платяной шкаф. Примеряет платья, а я лежу на кровати и хохочу. Не могу остановиться. Так забавно она в них смотрится – точно пришелец из семидесятых.

Девчонка наматывает на шею длинные бирюзовые бусы, напяливает берет, повязывает шарфик на шею и дефилирует по комнате взад и вперед. Я громко аплодирую, и наряд снова меняется: теперь на ней платье-халат и широкополая шляпа. И мы смеемся уже до слез, потому что Элис копирует походку моей мамы. Она извиняется, но мне все равно. Ведь это правда – мама так и ходит. Будто ей швабру меж лопаток загнали.

А когда к дому подъезжает мамин автомобиль, мы начинаем судорожно развешивать ее юбки и костюмы обратно на плечики. Закрываем шкаф, поправляем бутылёчки на туалетном столике и расправляем складки на бархатном покрывале. Хрюкая от смеха, слетаем вместе вниз по лестнице и застываем посреди гостиной как раз в тот момент, когда входная дверь распахивается.

– Миссис Салливан, – приветствует мою мать Эй Джей. – Рада вас видеть!

И громко шмыгает носом, чтобы не рассмеяться и нагнать серьезности виду.

– О, ты, должно быть, Элис? – Слегка склоняет голову маман.

Ее руки, облаченные в белые перчатки, сжаты на поверхности модной сумочки.

– Да. Я приходила познакомиться с вашим сыном.

– Привет, мама, – краснею я, когда родительница переводит на меня холодный взгляд.

– Майкл любезно согласился подтянуть меня по учебе, – Эй Джей чешет за ухом.

– Вот как. – Матушкиных губ касается кривая улыбка, больше похожая на ухмылку.

Ее глаза буравят гостью, забираясь, кажется, даже под кожу.

– Да. – Улыбается девчонка. – Но… мне уже пора. – Обходит ее бочком и направляется к выходу. – Всего доброго! Пока, Майкл!

– Пока…

– До свидания, – мама сдержанно вежлива.

Держит марку.

Дверь захлопывается, заставляя меня вздрогнуть и быстро прийти в себя.

Мамин взгляд бросается на меня, точно коршун на добычу – молниеносно и эффективно. Проникает в самое нутро. Я тяжело вздыхаю и понимаю, что, пожалуй, придется туго. Хотя бы, потому что в воздухе стоит плотный удушливый аромат маминых любимых духов, которые Элис щедро лила на себя буквально десять минут назад.