Иллюзии

Глава 1

Сан-Франциско

14 мая 1994 года

«Морская ведьма» плавно покачивалась у причала роскошного Морского яхт-клуба в Сан-Франциско. Стоя на палубе парусника, Чейз Карлтон вдевал перламутровые запонки в рукава рубашки, которые он взял напрокат вместе с черным шелковым смокингом.

Чейз знал, что когда-нибудь ему придется купить себе смокинг, и, кстати, это обойдется ему гораздо дешевле. Удивительно, но чаще всего к нему влекло женщин, принадлежавших к избранному кругу богатой и привилегированной элиты Сан-Франциско. Им нравилось его небрежное отношение к одежде — это так сексуально, — его явное пренебрежение к традициям и еще более явное нежелание быть прирученным. Но им очень хотелось видеть его в смокинге, так как Чейз Карлтон потрясающе смотрелся в вечерних костюмах строгого покроя, эдакая безупречно одетая пантера, элегантное воплощение постоянно контролируемой силы: грациозный, властный и до сих пор никем не прирученный.

Сегодня смокинг предназначался для оперы. Сезон открывался постановкой «Отелло». Чейз с удовольствием думал о предстоящем вечере, испытывая необходимость расслабиться. Он предвкушал, как получит массу удовольствий: после магического воздействия музыки последует ночь, полная страсти, которую он будет делить с Ванессой; он нуждался в этих удовольствиях, поскольку больше всего на свете ему хотелось отделаться от ужасных видений, которые возникали в его мозгу в последние три месяца.

Эти видения были видениями смерти, и чувства, которые сопутствовали им, были воплощением зла. И смерть, и зло принадлежали кому-то другому, человеку, который убивал ради собственного удовольствия, но необычный дар Чейза позволял ему проникать в мозг такого человека, чтобы постигнуть это зло, понять те чувства, которые заставляли его убивать снова и снова — и в конечном счете находить способ положить конец этой несущей в себе смерть страсти убийцы.

Задолго до обнаружения его дара женщины мечтали о Чейзе Карлтоне, мечтали ощутить приятную силу его чувственного тела, затаенную страсть в его серых глазах, тайную угрозу, гнездившуюся в темных уголках его души, но его невероятная способность распознавать самые заветные мысли, чувства и желания убийц сделала его в их глазах поистине неотразимым. Чейз никогда не рассказывал своим любовницам об убийствах, с которыми имел дело, ни единой детали о своей борьбе со злом, даже в тех случаях, когда убийца был изобличен или убит. И даже полиции и ФБР он раскрывал только то, что было необходимо для того, чтобы положить конец убийствам.

Но самое главное, что испытывал Чейз из своего соприкосновения со злом, были невыразимые словами и никогда не забываемые муки, которые постоянно терзали его сердце, еще больше обособляя сироту, которому суждена была одинокая жизнь с того самого момента, как его оставили холодной ночью на пороге маленькой церквушки на юге Франции.

После очередной поимки убийцы Чейз давал себе клятву от всего своего уже больного сердца, что больше никогда не будет соприкасаться со злом. Он скреплял эту торжественную клятву тем, что уплывал в манящие синие просторы моря, чтобы залечить глубокие раны сначала убаюкивающими звуками ветра и волн, а затем, когда силы возвращались к нему, звуками собственной песни. Он давно уже мечтал уплыть навсегда, но какая-то неведомая сила, которая руководила им всю жизнь, каждый раз заставляла его вернуться, и когда он возвращался, его ждал очередной убийца, которого надо было поймать. Семьи жертв пребывали в глубоком отчаянии, они цеплялись за малейший проблеск надежды в их безмерном горе, и хотя для Чейза расследование каждого случая означало новое погружение в ад и сумасшествие, он всегда соглашался им помочь.

Чейз не ждал, да и не хотел получать вознаграждение за свою помощь. Но его редкостный дар был оценен по заслугам, и однажды он смог сделать себе потрясающий подарок: отливающий черным блеском пятидесятифутовый парусник, которому он дал имя «Морская ведьма». Случай произошел в Денвере: были жестоко убиты несколько молодых женщин. У полиции не было никаких зацепок, а Чейзу стоило лишь посмотреть на фотографии зверски замученных жертв, как он сразу начал испытывать то чувство, какое обычно погружало его во зло, — и он согласился.

Чейз Карлтон чуть не умер в Денвере — настоящей физической смертью, а не просто обычным отмиранием частицы души, которое происходило при каждом случае. Он не мог вспомнить своего соприкосновения со смертью: сотрясение мозга вызвало у него длительную амнезию, — но полиция подоспела вовремя, чтобы стать свидетелем драмы, разыгравшейся на выступе здания. Пока Чейз боролся с убийцей, стараясь удержать охотничий нож от погружения в свое сердце, они сорвались с выступа. Убийца умер, упав на мостовую с высоты пятого этажа, а Чейз, пролетев два этажа, уцепился за другой выступ здания. У него был проломлен череп, и он провалялся в больнице несколько месяцев, пока не выздоровел окончательно.

Когда финансовый магнат, отец одной из жертв, презентовал Чейзу чек на пять миллионов долларов, его первым импульсом было отказаться от денег. Но когда родители девушки стали настаивать и было совершенно очевидно, что это очень для них важно, поскольку это единственная возможность поблагодарить за то, что он нашел убийцу их любимой дочери и у них наконец-то после бесконечных месяцев безнадежного ожидания появился шанс отблагодарить кого-то в ее память, Чейз с благодарностью принял их щедрый подарок.

Он купил «Морскую ведьму», а оставшиеся деньги вложил в надежные инвестиции. Затем, поскольку денверский случай чуть не стоил ему жизни, не говоря уже о сердце, душе и моральном духе, он отправился в путешествие вокруг света. Он почти доплыл до Австралии, когда неведомая сила вновь заставила его вернуться в Сан-Франциско, в еще большее погружение в зло и смерть и в чувство ожидания чего-то — в чувство, которое жило в нем с того самого момента, когда он приехал в Сан-Франциско десять лет назад.

Ожидание чего? Чейз этого не знал. Быть может, множества других случаев? Наверное, это была его судьба, единственная причина, заставившая его пережить все ужасы детства и всегда помогать своим даром распознавать зло, хотя каждый раз он сам понемногу умирал, давая больше, чем получая.

Возможно, эмоционально разрушительные проникновения во зло были и всегда будут единственными, уготованными ему судьбой. Но Чейз все же осмеливался надеяться на большее, и не потому, что что-то было в его сиротской жизни, что обещало больше, чем одиночество, насилие и отчаяние. Однако, когда в возрасте тринадцати лет он убежал из сиротского приюта в Ницце, им руководил не просто побег. Казалось, он бежал навстречу своей судьбе, стремился к цели, которая должна оправдать одиночество и жестокость его детства.

Когда он убегал из сиротского приюта, его звали Шарль Филипп, это имя дали ему в честь священников из маленькой церквушки в Сен-Жан-Кап-Ферра, которые отвезли его в Ниццу; но, приехав в Англию, он англизировал свое имя, и теперь он стал Чарлз Филипп, добавив фамилию по собственному выбору: Карлтон. Так назывался фешенебельный отель в Каннах, временный дом для богатых и знаменитых, где они каждую весну останавливались, приезжая на Каннский фестиваль.

Той весной эти несколько недель превратились для него в сказку, настоящую волшебную сказку, потому что он никогда еще в жизни не видел ни одного фильма. Однако что-то — какая-то неведомая сила, которую он скоро так хорошо узнает, — заставило его, рискуя быть наказанным, убежать из сиротского приюта и проехать на попутных машинах двадцать две мили от Ниццы до Канн. Там он стоял на набережной Круазетт, возле величественного здания отеля «Карлтон», и затаив дыхание, с восторгом наблюдал, как кинозвезды и важные кинодеятели входят и выходят из отеля: эти реальные люди завораживали его сильнее, чем любой выдуманный кинофильм.

В тот самый момент, когда Чарлз Филипп Карлтон ступил на британскую землю, первое, что он ощутил, — свою принадлежность к этой земле. Он вдруг понял, что был рожден, чтобы говорить по-английски, а не по-французски. Он быстро овладел этим языком, полностью избавившись от французского акцента в процессе обучения. Он читал все, что попадалось ему под руку, стремясь стать образованным и готовя себя для неизвестного и, однако, каким-то образом уже предопределенного будущего.

Вскоре Чарлз стал Чейзом. Ему понравилось это имя еще до того, как он узнал его значение, но, заглянув в словарь, понял, что именно это имя он и должен носить. Через несколько лет, когда его скрытый дар распознавать и уничтожать зло полностью раскрылся, женщины, которые были его любовницами, подзадоривали его сменить имя Чейз[2] на Хантер[3]. Хантер более опасное имя, говорили они, и такое же соблазнительное, сильное и хищное, как и он сам. Разве имя Хантер не подходит пантере с холодным взглядом, которая преследует убийц с беспощадной настойчивостью?

Но к тому времени Чейз знал все тонкости английского языка и понимал, что имя, выбранное им в подростковом возрасте, подходит ему больше. Имя Хантер содержало в себе жестокость и предназначалось человеку, который преследует свою жертву с целью захвата и убийства. Один человек охотится за другими, совсем невинными существами, но вещи, к которым стремится, содержат в себе что-то иллюзорное, в них есть какое-то очарование — погоня за недосягаемым и за мечтой. Даже когда бесконечные поиски привели Чейза к порогу смерти, где-то глубоко в нем все еще жил лучик надежды, что впереди его ждет что-то большее, что-то лучшее, что-то необыкновенное.

Впервые Чейз вышел в море в пятнадцать лет. Море было спокойным, и он тоже ощутил покой, но когда в девятнадцать лет он открыл для себя Америку, то почувствовал еще больший покой, словно он медленно, но неуклонно приближался к иллюзорному месту, называемому «дом». Он был от него близко, но все же далеко… пока в двадцать четыре года не приехал в Сан-Франциско и его тяга к перемене мест внезапно не исчезла. Он все еще ощущал смутное беспокойство, все еще стремился к какой-то неизвестной мечте, но теперь это была просто неугомонность сердца. Неведомая сила, которая много лет заставляла его переезжать с места на место, сейчас подсказывала ему осесть в этом чудесном городе на заливе, сделать его своим домом — и ждать.

И Чейз ждал. А тем временем ему слышались голоса и перед его внутренним взором возникали образы убийц, и он ругал себя за то, что верил, будто нелюбимый и нежеланный сирота из Сен-Жан-Кап-Ферра может наконец обрести семью.

Вчера был пойман Ноб Хилл Слейшер. Сегодня вечером Чейз окунется в музыку Верди и чувственные наслаждения с темпераментной Ванессой, а затем, по возможности быстрее, поплывет в южную часть Тихого океана, чтобы найти покой в теплых аквамариновых водах, омывающих остров-рай Бора-Бора, пока неведомая сила снова не подаст ему знак, призывая вернуться в Сан-Франциско на новое свидание со смертью.

Чейз смотрел на экран телевизора, а его изящные проворные пальцы талантливого гитариста — и талантливого любовника — вставляли перламутровые запонки в петли манжет. Но еще до того как диктор последних известий начал говорить, Чейза внезапно охватила тревога, и он сосредоточил все свое внимание на экране телевизора, стоявшего в роскошной капитанской каюте.

«Продолжительные морские поиски тридцатичетырехлетнего Виктора Ч. Кинкейда были официально прекращены через два дня после обнаружения его залитого кровью парусника западнее острова Каталина. Обнаружив кровь, полиция пришла к выводу, что Кинкейда ударило кливером, и он упал за борт. Пока тело не будет найдено, остается неизвестным, умер ли он от удара или, потеряв сознание, утонул в море.

Прошло меньше шести недель с того дня, как последний блокбастер Кинкейда «Серенада» получил «Оскара» по нескольким номинациям, и всего неделя, когда он стоял в кругу победителей ежегодных скачек «Кентукки-дерби», где его трехлетняя кобыла Умница завоевала приз. Прощальная церемония состоится завтра на студии «Трипл Краун», самой мощной киностудии Голливуда, которой Виктор Кинкейд управлял вместе со своим кузеном Брэдфордом Ланкастером. Все блистательные кинозвезды и кинодеятели примут участие в церемонии, чтобы помянуть самого выдающегося из них — Виктора Ч. Кинкейда, трагически погибшего в результате несчастного случая в возрасте тридцати четырех лет».

Пока диктор говорил, на экране появлялись картинки. Сначала показали парусник Виктора Ч. Кинкейда «Морская богиня» — это оказался ослепительно белый близнец черного парусника Чейза «Морская ведьма». Потом дали фотографию самого кинодеятеля. Его лицо было породистым, красивым и аристократичным. Затем шли видеокадры, на которых Виктору вручали «Оскара», а позже и приз, завоеванный на скачках, — первый драгоценный камень в короне «Трипл Краун». На экране мелькало лицо Виктора Ч. Кинкейда, но им мог бы быть и Чейз Карлтон, если бы он обрезал свои доходившие до плеч черные как ночь волосы и сбрил такую же черную бороду, которую носил вот уже несколько лет.

Впервые за тридцать четыре года своей мучительной и беспокойной жизни Чейза охватило чувство покоя. Это не мечта, не погоня за недосягаемым, а простая, голая правда. Неведомая сила, которая настойчиво гнала его из Ниццы в Сан-Франциско, а затем настояла, чтобы он ждал, предопределила, чтобы он оказался в тот самый момент, когда показывали изображение его брата, о котором он ничего не знал, но к которому, возможно, стремился всю жизнь.

Удивительное спокойствие быстро исчезло, внезапно сменившись жестокой правдой: долгая дорога снова привела его к смерти.

Его брат, его близнец, с которым его связывали кровные узы, мертв.

Чейз никогда не знал любви, но он видел боль ее потери на лицах тех, кто когда-то любил, и эта любовь была у них украдена по злой прихоти убийц. И вот сейчас, несмотря на то что Чейз никогда не знал любви, он ощутил невероятную боль от ее потери. Эмоции переполняли израненное сердце Чейза, заполняя внутри все места, которые до этого трагического дня пустовали.

Пустовали. Холодная темная пустота, которая была постоянным спутником Чейза на протяжении всей его одинокой жизни, сейчас была чуть ли не желанна, так как пустые места от потери любви заполнились такой болью, которую Чейз никогда еще не испытывал.

Прошло много времени, прежде чем Чейз смог двигаться, и еще больше, прежде чем он обрел голос, повинуясь настойчивой команде, исходившей из глубин его сознания. Он выключил телевизор и набрал домашний номер телефона Фрэнка Рассела. Сейчас, когда Ноб Хилл Слейшер был схвачен, детектив из отдела убийств наверняка дома со своей семьей.

— Фрэнк, это Чейз.

— Чейз, — как эхо повторил Фрэнк, почувствовав прилив адреналина в крови.

Звонки от Чейза Карлтона всегда были связаны с убийцей, и потому спокойный голос Чейза никогда его не обманывал. Обычно Чейз говорил: «Он начал действовать, Фрэнк. Я чувствую его. Этой ночью он снова совершит убийство». Но разве с террором Ноба Хилла Слейшера не было покончено? Разве они не поймали этого человека? В этом нет никакого сомнения. Однако по какой-то причине Чейз звонит снова и в его голосе слышится торжество смерти.

— В чем дело? — обеспокоенно спросил Фрэнк.

— Я только что видел новости о человеке, с которым произошел несчастный случай в океане недалеко от Лос-Анджелеса. — Чейз полагал, что контролирует свои эмоции, но они были для него настолько новыми, настолько незнакомыми и сильными, что он с трудом мог говорить.

— Кинкейд? — прервал Фрэнк наступившее в трубке молчание. — Киномагнат?

— Да, — с трудом выдавил из себя Чейз и снова замолчал, стараясь справиться с бурей, бушевавшей в его душе.

«Смог бы Фрэнк увидеть сходство между мной и Виктором Кинкейдом?» — спросил себя Чейз и тут же решил, что нет. Ему одному известно, что то лицо, которое спрятано у него под длинными волосами, абсолютно идентично портрету элегантного аристократа.

— Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из полицейского управления Лос-Анджелеса, кто знает подробности этого случая, — проговорил Чейз, стараясь казаться спокойным. — Не могли бы вы связать меня с этим человеком и представить меня ему?

— Конечно, хотя ты не нуждаешься в представлении, Чейз. Твое имя и твоя популярность всем известны. Ты что-то чувствуешь насчет Кинкейда?

Чейз до сих пор не придумал слова, определяющего его состояние, когда он ощущал убийцу. В словаре не было подходящего слова, чтобы описать его чутье на убийство. Просто в его мозгу происходило какое-то затмение, дававшее ему возможность войти в ад через личную дверь самого дьявола.

— Назовем это просто любопытством, Фрэнк.

— Хорошо. Я позвоню Джеку Шеннону. Возможно, он сам не вел расследование, но у него наверняка собраны все факты. Его специализация — смерть в среде богатых и известных людей, и у него безошибочный инстинкт на убийц. Это очень важный талант, в городе, где каждый считает себя актером.

— Ты можешь связаться с ним сегодня вечером?

— Прямо сейчас. Думаю, что я застану его, потому что он сейчас расследует дело серийного убийцы, который душит красивых молодых женщин с помощью гитарной струны. Джек слышал о тебе, Чейз, и я уверен, что ты можешь воспользоваться его помощью. Он мастер раскрывать убийства, в которых есть какая-то мотивировка: деньги, страсть, ревность или убийства, где убийца и жертва знают друг друга. А ты специалист по бессмысленным убийствам, когда убийца не знаком со своей жертвой. Я попрошу Джека непременно тебе позвонить.

Ожидая звонка от лейтенанта Джека Шеннона, Чейз размышлял о «специализации» убийц, данной Фрэнком. Шеннон занимается убийствами, тщательно спланированными и имеющими перед собой цель — деньги или месть, а он специалист по другому виду убийц. Можно подумать, что серийные убийцы не имеют мотива или расчета, словно у этих психопатов нет воли или контроля над собой, словно они по какой-то причине не могут себя остановить.

Чейз Карлтон знал правду о людях, которые убивают снова и снова, руководствуясь только одной причиной: возбуждающим удовольствием от вида крови. Вот что их привлекало. А как же быть с расчетом и контролем? Их расчетом было наведение ужаса, контролем — полное хладнокровие, а не просто горячее желание удовлетворить свою страсть. Так неужели они настолько беспомощны, что не способны остановиться, прекратить убийства? Чейз знал, что это не так. Люди, в чьи умы он проникал, прекрасно отдавали себе отчет в том, что творят зло, но делали это с ужасающей простотой, потому что сами этого хотели.

Защитники серийных убийц утверждали, что «эти бедняги» тоже в некотором роде жертвы и они совершают преступления лишь потому, что у них нет самого важного ингредиента — совести. Возможно, когда-то она существовала в виде маленького зернышка, которое при хорошем уходе пустило бы в их сердцах корни. Но это зернышко не укоренилось в них, потому что ранние годы их жизни были лишены любви, и они видели только насилие и жестокость.

Чейз знал все о том невыразимом словами ужасе, который мог поселиться в сердце невинного ребенка. Знал по собственному опыту. И знал, какое зло он может причинить.

И он также знал, что каждый вступает на путь зла вполне сознательно.

Глава 2

— Это Джек Шеннон, — назвал себя холодный мужской голос спустя двадцать минут после разговора Чейза с Фрэнком. — Насколько я понимаю, вы интересуетесь смертью Виктора Кинкейда. Вы думаете, что его убили?

Прямой вопрос застиг Чейза врасплох. Но с точки зрения лейтенанта, расследующего убийства, чем еще он мог интересоваться? И Чейз внезапно понял, что именно это заставило его позвонить Фрэнку. Если бы он просто хотел узнать о жизни своего брата-близнеца — о его жизни, а не смерти, — то сейчас бы был на пути в Лос-Анджелес, чтобы присутствовать на завтрашней поминальной церемонии. Его внешность, зеркальное отражение его брата, заставила бы открыть от удивления рты толпу собравшихся там звезд и знаменитостей. Они бы расступились, позволяя ему подойти к своим родителям, которые могли бы дать ему жизнь, полную покоя, счастья и любви, но предпочли обречь его на жизнь, пригодную лишь для убийцы.

До этого момента Чейзу даже не приходило в голову, что происшедшая в реальной жизни драма была почище любого голливудского сценария. Могло ли так случиться, что идея посещения поминальной церемонии была отвергнута его подсознанием еще до того, как она всплыла на поверхность? Могло ли так случиться, что среди заполнивших его незнакомых эмоций прозвучал знакомый шепот смерти, появилось пока не совсем отчетливое и все же твердое ощущение, что было совершено убийство? Чейз этого не знал. Он только знал, что что-то заставило его сначала выяснить все подробности о смерти брата-близнеца, а уж потом появиться в Лос-Анджелесе.

— А вы думаете, что он убит, лейтенант?

— Да, я так думаю, — ответил Джек очень серьезно. — Правда, то, что я думаю, пока не подтверждается фактами. Убийство это или не убийство, но, вполне возможно, тело никогда не найдут, а пока официально заявлено, что смерть наступила в результате несчастного случая.

— Расследование закончено?

— Пока не появится что-то новое — к примеру, вы. Виктора Кинкейда все любили и уважали. Если вы чувствуете, что совершено убийство, то, думаю, я смогу убедить комиссара полиции позволить мне дальнейшее расследование. А сейчас позвольте рассказать вам, что мы имеем и что меня беспокоит.

— Конечно, — согласился Чейз, как соглашался уже много раз выслушивать офицера полиции, когда он описывал преступление.

Но в данном случае он заставил себя выслушивать мрачные подробности самого важного для него преступления, зажав свое сердце в железный кулак, чтобы услышать слова, которые ему не хотелось слышать.

— Он уплыл поздно вечером во вторник. Никто не видел, как он отплывал, но у нас есть свидетели, которые подтверждают, что его яхта в половине одиннадцатого находилась в гавани, а к полуночи исчезла. Яхта была обнаружена в четверг западнее острова Каталина. Паруса убраны, топливный бак пустой, автопилот поставлен на курс в открытое море. — Джек помолчал, затем мрачно продолжил: — Кливер ударил его по голове, и он умер или от полученной раны, или утонул, свалившись за борт. На борту обнаружено достаточно свидетельств, подтверждающих версию, что летальный исход наступил от раны на голове, но расположение кровавых пятен на палубе дает основание думать, что он, истекая кровью, направлялся к борту и, подойдя к нему, упал в море. — Джек замолчал. — Вы ведь моряк, не так ли? Фрэнк говорил мне об этом.

— Да, я моряк. — «Мы оба были моряками».

— Отлично. А я, к сожалению, нет. Мне вот что не дает покоя: ведь он был опытным моряком. Он совершал длительные круизы. Во вторник ночью с берега надвигался туман, океан был спокойным и абсолютно никакого ветра…

— Моряки любят выходить в море, — прервал его Чейз, — в любую погоду.

— В таком случае, если только он не столкнулся в тумане с другой яхтой, его плавание было достаточно безопасным. Ему не пришлось бороться с парусами, и яхту не захлестывали волны. Поэтому не понятно, как на него мог упасть кливер, да еще с такой силой, что убил его? И если пятна крови на палубе говорят о том, что он смог пройти какое-то расстояние, то спрашивается: почему он не остался лежать на палубе? И почему он направился к борту? Разве опытный моряк, каким он был, поступил бы так?

— Нет, но…

Пока Чейз слушал доводы Джека, его разум боролся с эмоциями. Чейз не хотел смерти близнеца, которого никогда не знал, и даже больше — он не хотел, чтобы это оказалось убийством. Совсем не обязательно, чтобы доводы лейтенанта указывали на убийство. Правда, удивляет то, что человек, получив удар по голове, мог еще передвигаться по палубе, а не свалиться от удара и остаться лежать там, где упал. Но может быть, его брат был так погружен в свои мысли или так заворожен колдовским очарованием моря, что на какое-то мгновение забыл об опасности, которая существует всегда, даже если океан спокоен? Может быть, получив удар по голове и находясь в состоянии шока, он двинулся к борту, не сознавая, куда он идет и какой опасности себя подвергает? А потом, потеряв сознание, он просто перевалился через борт и утонул?

Гибель его брата могла быть несчастным случаем, и сердце его смертельно болело от этой мысли, но разум, обогащенный опытом вычисления серийных убийц, подсказал ему вопрос:

— Каким способом убийца мог покинуть яхту?

— Судя по состоянию кровавых пятен, следователь полагает, что смерть могла наступить во вторник около полуночи. Если это так, то убийца мог сразу прыгнуть за борт и быстро доплыть до берега. На яхте был большой выбор всяких плавсредств. Никто не может мне сказать, что из оборудования исчезло, но количество водолазных костюмов осталось прежним, так же как и количество поясов для погружения в воду, и это наводит на мысль, что убийца появился на яхте уже в костюме, а к жертве для тяжести прикрепил какой-то груз.

Чейз закрыл глаза, представив себе брата, которого море засасывало в черные глубины, но, увидев эту ужасную картину, быстро открыл их снова.

— Более того, — продолжал рассуждать Джек. — Есть еще гораздо более шокирующее свидетельство, чем те, о которых я вам рассказал, но, думаю, вы единственный человек, кто сможет меня понять.

— Слушаю.

— Мне кажется, что во всем виновата его жена.

Фрэнк Рассел говорил, что у лейтенанта Джека Шеннона чутье на убийц среди богатых и знаменитых такое же сверхъестественное, как необъяснимая связь Чейза с убийцами, которые убивают незнакомых людей ради удовольствия, и сейчас это чутье не только подсказало ему, что совершено убийство, но уже и определило убийцу.

— Его жена? — удивился Чейз. — Что заставляет вас так думать?

— Во-первых, она явно что-то скрывает, и это «что-то» наверняка случилось во вторник вечером, после чего ее муж ушел из дома. Во-вторых, ее дальнейшее поведение несколько настораживает. Джиллиан Кинкейд — школьная учительница с безупречной репутацией, она никогда не пропускала уроков, но в среду и четверг почему-то сказалась больной. И в эти два дня она не разговаривала ни с кем, даже с полицией.

— Она не заявила в полицию, что ее муж исчез? Как вы можете это объяснить?

— Она не верит, что его нет в живых. Она заявляет, что в его отсутствии нет ничего необычного, что он любит покататься на яхте и иногда исчезает на несколько дней.

Такое часто случалось и с Чейзом. Он любил затеряться в покое и магической притягательности океана, и только там его исходившее слезами сердце наконец успокаивалось. Чейз исчезал, чтобы хоть на время избавиться от тех монстров, которые терзали его израненное сердце. Может быть, сердце его брата-близнеца тоже было изранено? Может, он тоже хотел найти в море успокоение?

— А как насчет киностудии? Вдруг он сейчас там?

— Тогда бы он исчез в пятницу, а не во вторник. Если не планировалось собрание или просмотр фильма, он часто работал дома.

Внезапно Чейз мысленно увидел брата, стоявшего на палубе, завороженного красотой океана. Все было хорошо, пока море не разверзлось и не поглотило Виктора. И вдруг Чейз почувствовал отчаяние и смерть в одиночестве, когда брат оказался в холодной черной воде. Виктор Кинкейд погиб во вторник ночью. Никто не скучал по нему, ни единая душа. Именно такую одинокую смерть Чейз всегда представлял для себя.

Кричал ли его брат перед смертью, взывая о помощи? Чейз этого не знал. Во вторник ночью он был так погружен в убийство в Сан-Франциско, что далекий агонизирующий крик, пусть даже от его брата-близнеца, мог быть лишь едва слышным шепотом в неистовстве близкого грома.

Но Чейз Карлтон скучал по своему брату-близнецу — как он скучал по нему каждую секунду своей одинокой беспросветной жизни. До сего дня тоска по брату отзывалась просто глубокой необъяснимой болью в его раненом сердце. Но сейчас его отсутствие стало фактом, и это было уже навсегда; и Чейз, оплакивая его смерть, начал понимать чувства горевавших семей, которые не хотели верить в гибель своих близких. Если его брату суждено было умереть, то Чейз хотел, чтобы это был несчастный случай, легкое погружение в море, которое они оба любили, а не злое желание женщины, которая должна была его любить, но не любила.

Образ брата-близнеца, одиноко стоявшего на палубе и утонувшего в магических глубинах моря, стоял у него перед глазами. Но Чейз отогнал от себя это видение и вернулся к словам лейтенанта, специализировавшегося на убийствах, мотивом которых были жадность и страсть, и сейчас этот человек решительно и с глубокой убежденностью заявлял, что Виктора Кинкейда убили.

— Вы сказали, что его жена скрывает что-то важное?

— Да. Она говорит, что они вместе пообедали в Клермонте, их поместье в Белэр, после чего он уехал примерно в половине девятого, чтобы покататься на яхте. Что-то подсказывает мне, что обед не доставил им удовольствия, и я так же скептически отношусь ко времени, которое она указывает. В это время поездка в гавань занимает около тридцати минут, а мы знаем, что он приехал туда примерно в половине одиннадцатого. Я уверен, что Джиллиан Кинкейд врет относительно подробностей того вечера, и я не удивлюсь, если она врет и во всем остальном.

— В чем именно?

— В том, что их почти шестилетний брак был счастливым.

— Я уверен, что окружающие знали бы о том, что их брак не был благополучным.

— Если кто-нибудь и знает, то тщательно скрывает это. Ее семья всеми силами защищает свою дочь. Эдвард Монтгомери, ее отец, весьма уважаемый адвокат. Он очень уклончиво отвечал на мои вопросы, когда мы занялись этим делом. А сейчас, когда дело официально закрыто, он утверждает, что мы не сделали ничего, чтобы найти убийцу.

— Он знает, что вы подозреваете в убийстве его дочь?

— Конечно, знает. А почему бы и нет? Джиллиан тоже об этом знает. Давайте смотреть правде в глаза: у нее для этого были все основания. Детей у них нет, и после смерти мужа она наследует его состояние, включая половину акций самой процветающей в Голливуде киностудии.

— Как она реагировала на обвинение в убийстве?

— Спокойно и безмятежно. Ее мачеха — хирург, человек весьма уважаемый в медицинских кругах, так же как ее муж — в юридических. Согласно мнению Клаудии Монтгомери, реакция ее падчерицы объясняется обычным шоком.

— Такое может быть. Возможно, их брак был счастливым, — заметил Чейз, надеясь, что хотя бы его брат нашел в жизни счастье и любовь.

— Возможно, — вздохнул Джек. — Если говорить честно, я бы очень хотел, чтобы мой инстинкт на этот раз мне изменил. Трагично умереть в возрасте тридцати четырех лет. Мне хотелось бы надеяться, что Чейз был счастлив.

— Чейз?

— Да. Его звали так же, как и вас. Это было его среднее имя — от фамилии семьи его матери. Все знали его как Виктора, но он предпочитал имя Чейз. Так его звали родные и друзья.

«Его имя. Он предпочитал имя Чейз».

Помолчав какое-то время, Чейз Карлтон задал вопрос о Чейзе Кинкейде, надеясь услышать, что его погибший брат-близнец был хоть раз счастлив за свои тридцать четыре года:

— Вы знали его?

— Мы вместе учились в средней школе. Я принадлежал к другому кругу — грязный уличный оборвыш, но у меня были исключительные способности, и я даже был стипендиатом в Дункане, престижной начальной школе в Беверли-Хиллз. Я был в нашей школе изгоем, и у меня могли бы быть большие неприятности, если бы не Чейз Кинкейд. Он предложил мне свою дружбу. — Немного поколебавшись, Джек произнес: — Я не знаю, почему он отнесся ко мне с таким дружелюбием, но всегда думал, что это из-за сходства характеров. И хотя Чейз и его кузен Брэд были богаче многих учеников, у меня сложилось впечатление, что глубоко в душе Чейз чувствовал себя таким же изгоем, как и я.

«И как я», — мысленно добавил Чейз. Он провел свою жизнь в одиночестве, изолированный от других демонами своего прошлого и невидимыми силами, которые настойчиво указывали ему путь в будущее. Сражался ли его брат с собственными демонами? Находился ли он тоже в неустанных поисках своей иллюзорной мечты?

— Какой бы ни была причина, Чейз Кинкейд был добр ко мне. Он был моим другом. Если его убили, я не допущу, чтобы его смерть была неотмщенной.

— Я тоже.

— Означает ли это, что вы чувствуете, что его убили?

— Я что-то чувствую, — правдиво ответил Чейз.

Но то, что он чувствовал, было совершенно ему незнакомо, это был какой-то хаотичный взрыв эмоций, и он мог никогда не вылиться в спокойную беспристрастную ясность, с какой он безошибочно определял убийцу невинных людей. Но эта смерть не относилась к посторонним людям. Это был его брат-близнец. И Чейз вдруг потрясенно понял: этот мощный взрыв незнакомых эмоций, которые так сильно терзали его, назывался любовью.

— Но я пока не знаю, что это такое, — неуверенно произнес он. — Мне надо иметь как можно больше информации, все полицейские досье, все, что вы знаете о нем лично, и вообще все, что с ним связано.

— Например?

Все, подумал Чейз, испытывая горячее желание знать любую подробность из жизни своего брата.

Чтобы определить, было ли совершено убийство, Чейзу Карлтону не требовалось ничего, кроме фотографии яхты. Его эмоциональная связь была всегда направлена только на убийцу и никогда на жертву. Но Джек Шеннон об этом не знал. Никто об этом не знал. В каждом случае Чейз брал все, что полиция ему предоставляла, включая вещи, любовно собранные убитой горем семьей в надежде, что это поможет найти убийцу, и хотя это никогда не помогало, он тщательно изучал фотографии улыбающихся жертв, локоны детских волос, девичьи дневники, а когда убийство бывало раскрыто, он возвращал эти вещи семьям и всегда говорил, что они помогли ему в раскрытии убийства.

Чейз знал, что никакой пакет любовно собранных вещей не будет предоставлен ему упорно молчавшей женщиной, которую Джек Шеннон подозревал в убийстве его брата. Но лейтенант, который когда-то был другом его брата, постарается найти все, что поможет раскрыть тайну безвременной кончины Виктора Чейза Кинкейда.

— Фотографии, медицинские карты, интервью, видеокассеты. Все, что сможете достать.

— Договорились. Что-нибудь еще?

— Вы не могли бы рассказать мне о нем поподробнее?

— Разумеется.

Джеку понадобилось несколько минут, чтобы отвлечься от мыслей о трагической смерти друга и сосредоточиться на жизни киномагната. Когда он наконец заговорил, его голос все еще был мрачным, но теперь в нем слышались восхищение и уважение:

— Он был удивительным человеком. Ему был всего двадцать один год, когда он взял под свой контроль «Трипл Краун», киностудию, основанную его дедушкой по материнской линии, Брэдфордом Баррингтоном Чейзом. В ту пору это была процветающая студия, которая в последние тринадцать лет начала производить фильмы только жизнерадостные и со счастливым концом.

«У меня был брат, который верил только в счастливый конец».

— Это произошло после того, как Чейз взял бразды правления в свои руки. Он принял довольно рискованное решение — никогда не выпускать фильмы, пропагандирующие смерть и жестокость. Он даже отказался ставить фильм «Молчание ягнят». — Джек, помолчав, задумчиво добавил: — Полагаю, что у Чейза Кинкейда был дар мечты.

Дар мечты. Эти слова Джека эхом отозвались в мозгу Чейза. Тридцать четыре года назад два мальчика-близнеца были разлучены при рождении. У одного был дар грезить, у другого — дар распознавать убийц. Один провел свою взрослую жизнь, влезая в умы серийных убийц, другой отказывался делать фильмы об этих монстрах.

— Он был принципиальным человеком?

— Да. И человеком с интуицией, которая никогда его не подводила. Он прославился тем, что отвергал сценарии, которые знатоки считали превосходными, — и впоследствии они с треском проваливались, — и делал блокбастеры с огромным кассовым успехом из тех сценариев, которые отвергали все. У него был дар Мидаса не только в области кино. Чейз был талантливым музыкантом, гитаристом. Учась в средней школе, он походя сочинял потрясающие мелодии.

Чейз посмотрел на свою гитару. Он тоже был талантливым музыкантом, хотя музыка была для него не развлечением, а необходимостью. Ее ритмы были ему так же необходимы, как первобытные ритмы моря.

— И, — говорил в это время Джек, — лошадь, которая недавно выиграла на скачках «Кентукки-дерби», была молодой кобылой, которую никто не хотел покупать. Чейз никогда раньше не покупал скаковых лошадей, и именно эта кобыла стала победительницей! — Горечь звучала в голосе Джека, когда он добавил: — Он купил ее для своей жены и назвал ее Умница в честь нее.

— Вы когда-нибудь раньше встречались с Джиллиан?

— Нет. Мы не виделись с Чейзом со дня окончания средней школы. Они с кузеном уехали в Стэнфорд, а я двинулся в Бостон, где поступил в колледж, а затем в юридическую школу. Несколько лет я был практикующим адвокатом, а однажды решил стать полицейским. Я вернулся в Лос-Анджелес четыре года назад, и мне приходилось сталкиваться с Брэдом, но никогда с Чейзом.

— А что представляет собой Брэд? Они с Чейзом были близки?

— Словно родные братья. Кстати, Брэда тоже встревожило мое подозрение относительно смерти Чейза, но он так же, как и родители Джиллиан, твердо уверен, что она к этому не причастна.

— Вы говорите, что они были как братья?

— Фактически как близнецы. Их родили с интервалом в несколько минут, а так как их матери были близнецами, а отцы похожи словно братья, их сходство было поразительным. Ни у Брэда, ни у Чейза нет братьев или сестер, поэтому они проводили все время вместе.

— И хорошо ладили между собой?

— Очень хорошо, несмотря на то что они совсем разные по характеру. Несмотря на многочисленные таланты, Чейз отличался неуверенностью в себе. Брэд, наоборот, был самоуверен и очарователен. Возможно, благодаря этой разнице в характерах они и были так близки. Брэд действительно расстроен смертью Чейза.

— А что вы скажете об остальных членах семьи? О родителях Чейза?

«Они тоже расстроены из-за смерти своего ненаглядного сыночка? Думали ли они когда-нибудь, что случилось с их вторым близнецом? Или они как-то почувствовали, что один из новорожденных обладает добрым даром, а второй — даром мрака и зла? Может, поэтому они меня бросили?»

— Брэд единственный из оставшихся в живых кровный родственник Чейза. Их родители — вместе с Брэдфордом Чейзом — погибли при пожаре тринадцать лет назад.

— При пожаре? — переспросил Чейз, содрогнувшись.

Была ли охватившая его дрожь просто рефлексом, приобретенным за те годы, что он занимался поиском убийц? Или этот холод, который сейчас пронизал его, что-то гораздо более личное, танец смерти внутри его, мучившая его иллюзия, что настанет день и он, посмотрев в глаза своим родителям, потребует от них ответа, почему они сделали то, что сделали?

Или это была лебединая песня другого призрака, маленького и более доброго, который уверял его в том, что однажды он посмотрит им в глаза и увидит там любовь? Ему стало еще холоднее, когда он подумал, что, возможно, уже заглядывал в глаза своим родителям. Наверняка они были среди ослепительных пар, присутствующих на Каннском фестивале. Вне всякого сомнения, они останавливались в роскошных апартаментах гранд-отеля «Карлтон», к которому его так сильно тянуло и название которого он присоединил к своему имени. Останавливался ли когда-нибудь их взгляд на нелюбимом беспризорнике, который стоял на бульваре и с восторгом глазел на богатую публику? Они бы, конечно, узнали его, зеркальное отражение их ненаглядного сыночка. А если бы узнали, может, убежали в ужасе, снова его отвергнув?

Мучительный образ родителей, проплывший перед его мысленным взором, внезапно сменился другим: их жуткой смертью в бушующем пламени.

— Что же произошло? — спросил Чейз.

— Они все вместе встречали День благодарения в охотничьем домике на озере Тахо. Дом был деревянный, и его быстро охватило пламя, которое, вероятно, разгорелось от искры, упавшей из камина. Брэд с Чейзом были в это время в казино, а их родители и дедушка крепко спали. — Джек замолчал, а когда заговорил снова, его голос был слишком спокойным: — Я говорил вам, что после окончания школы я больше никогда не видел Чейза, но однажды он дал о себе знать. Через три недели после того, как его родители сгорели на озере Тахо, погибли и мои родители. После хождения по магазинам за рождественскими подарками они завтракали в ресторане, и в это время туда вошел убийца и открыл огонь. Он убил тринадцать человек, после чего застрелился сам. Тогда я учился в Бостоне и ничего не знал о смерти родителей, пока Чейз не написал мне. Письмо было полно сочувствия и понимания, и это очень много для меня значило. Потом мы несколько раз писали друг другу, но со временем переписка прекратилась.

— Мне жаль ваших родителей, — сочувственно произнес Чейз. — Наверное, их смерть повлияла на ваше решение стать полицейским?

— Да, хотя я никогда об этом не говорил.

Джек и в самом деле никому не рассказывал об убийстве своих родителей, ни своим профессорам в Гарварде, когда это случилось, и ни единому человеку потом. Это было его личным делом, его личной трагедией, из которой пресса сделала бы сенсацию. Сейчас Джек поделился своей болью с Чейзом Карлтоном, хотя и сам не понимал, почему он это сделал, просто инстинкт подсказывал ему, что Чейз не из тех, кто много болтает.

— Мне кажется, что именно смерть родителей повлияла на решение Чейза ставить фильмы только со счастливым концом.

— Я тоже так думаю, — согласился Чейз, в голове которого промелькнуло: «…смерть родителей Чейза… смерть моих родителей».

С того момента, как Чейз увидел по телевизору новости, у него появилась уверенность, что он и Виктор Кинкейд близнецы, и, слушая рассказ Джека о своем брате, он окончательно это понял. Но где доказательства? Чейзу внезапно захотелось узнать как можно больше подробностей, помимо тех, что оба мужчины имели совершенно одинаковые лица, одинаково любили музыку и море и обладали даром к добру и злу.

— Родители Чейза, случайно, не французы? — спросил он.

— Нет, но родился он во Франции.

— Эта информация может оказаться полезной, — проговорил Чейз как можно равнодушнее. — Вы можете назвать мне дату и место его рождения?

— Они указаны в его файле. Сейчас посмотрю… Так, он родился в Сен-Жан-Кап-Ферра, одиннадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.

— Одиннадцатого ноября? — переспросил Чейз, надеясь, что внутренняя дрожь не отразилась на его голосе.

Его ум был сейчас удовлетворен, но новое доказательство вскрыло старые сердечные раны. Пообещав Джеку изучить всю информацию сразу же после ее получения, Чейз быстро попрощался с лейтенантом и повесил трубку.

Виктор Кинкейд родился одиннадцатого ноября, в тот самый день, когда Чейза нашли на рассвете возле маленькой церквушки. Чейз до сих пор думал, что он родился десятого или даже девятого ноября. Он всегда представлял себе, всегда надеялся, что ему был хотя бы один день от роду, когда родители оставили его, что они хоть немного переживали, приняв решение бросить его на произвол судьбы.

Но теперь он знал правду. Ему было всего несколько часов, когда родители от него отказались.

У родителей даже не было времени решить, что он достоин того, чтобы его оставили — или любили.

Глава 3

— Ты — ублюдок!

Услышав эти слова, произнесенные сквозь зубы, Чейз вскинул голову, встретился с прекрасными злыми глазами Ванессы и задумался над ее словами. Всю свою жизнь он был уверен, что так и есть на самом деле — ведь ублюдками называли в старину незаконнорожденных детей.

Будучи брошенным сиротой, он часто в своих мечтах создавал образы исчезнувших родителей. Люди, которые проводили каникулы на уединенных виллах в Кап-Ферра, были богатыми, известными аристократами. Воображение Чейза никогда не причисляло себя к ним. Без всякой тени сожаления он решил, что принадлежит к роду бедняков. Его родители были молодыми любовниками, которые жили в Сен-Жан, рыбацкой деревушке, гнездившейся в маленькой бухточке среди скал полуострова. Его мать была барменшей или цветочницей, а отец рыбаком. Они любили друг друга, любили глубоко и мечтали пожениться… но этот чудесный день так и не наступил. Вместо этого наступил день, когда утлая рыбацкая лодка его отца не вернулась из моря. Его мать была молодой, бедной, испуганной и убитой горем. Кто мог винить ее за то, что она оставила его в маленькой церквушке одного ночью? Она знала, что его найдут, позаботятся и…

С годами фантазия, которая позволяла покинутому и нелюбимому сироте любить своих родителей, становилась все более изощренной. Его отец на самом деле не погиб в море, а просто заблудился. Он вернулся в деревушку и как только встретился с женщиной, которую любил, они вместе отправились в сиротский приют спасать своего любимого сына.

Фантазия, что наступит день и его любящие родители найдут его, помогла ему выжить в жестокой жизни его детства. Он поклялся, что будет ждать их вечно, и временами только эта клятва и помогала ему жить. Но с каждым минувшим годом реальность его жизни становилась все более жестокой и радостная надежда его фантазии постепенно исчезала, а когда ему исполнилось тринадцать лет, он понял, что уже больше не может ждать, когда его наконец найдут. Он понял также, что должен спасать себя сам, потому и убежал, оставив в прошлой жизни свои фантазии и свои надежды.

Много раз красивая женщина говорила Чейзу Карлтону: «Ты ублюдок». И до сего момента он верил, что это так. Но сейчас он знал, что это всего лишь полуправда, точный портрет его холодного, если не сказать жестокого сердца, но это никак не связано с его происхождением. Он был законным сыном богатых и известных родителей, которые могли бы оставить его у себя, но почему-то не сделали этого.

Буря, поднявшаяся в его душе, никак не отразилась в его глазах. Чейз не мог позволить себе этого. Он с ледяным спокойствием оценивающе оглядел сердитую женщину, соблазнительно одетую в золотую парчу. Он забыл о назначенной встрече с Ванессой в оперном театре просто потому, что надолго погрузился в воспоминания о своей жизни, заново переживая ужасы и боль прошедших лет.

— Сколько сейчас времени?

— Почти одиннадцать. Я прождала до самого антракта, прежде чем отправиться к тебе.

Чейз поднялся с постели и с изяществом пантеры направился к ней.

— Мои намерения были самыми лучшими, — проговорил он голосом мягким, соблазнительным, но без тени раскаяния. Сейчас его серые глаза были холодны как лед, приказывая ей прекратить раздражаться и обещая взамен необузданную страсть, если она подчинится его приказу.

— Я ненавижу тебя, — заявила Ванесса мужчине, который насмехался над ней, давая понять, что не позволит ей прибрать себя к рукам, и в то же время напоминая, что могут его талантливые губы, руки и тело, если она захочет его.

Она почувствовала его обещанные ласки, ощутила прилив собственного желания еще до того, как его сильные гибкие пальцы дотронулись до ее лица.

— Я ненавижу тебя, — прошептала она, сгорая от жгучего желания.

— Я знаю, — ответил Чейз, и его требовательные губы нашли ее рот.

У него промелькнула мысль: «Я заслуживаю, чтобы меня ненавидели», — но он быстро ее подавил. Сейчас ему нужно было лишь одно — убежать от собственных мыслей.

Сегодня ночью он окунется в удовольствие. А завтра?

Завтра он будет мучительно ждать информацию, которая должна поступить от Джека Шеннона. А когда она поступит, он с жадностью прочитает ее, чтобы знать все подробности из жизни его брата-близнеца. А четыре недели спустя он выйдет в море как Виктор Кинкейд… и попадет в объятия убийцы.

Когда гнев Ванессы растаял от его опытных ласк, он подумал о другой богатой и красивой женщине, с которой он мог бы заняться любовью. Разумеется, Джиллиан Кинкейд захочет заняться с ним любовью. Ведь он будет ее любимым мужем, чудом поднявшимся из водяной могилы, а он притворится, что ничего не помнит о своей прошлой жизни, а тем более о том, что случилось с ним в ночь, когда он исчез.

Он будет заниматься любовью с женой своего брата, внимательно наблюдая за ней, чтобы найти доказательства ее вероломства. Сможет ли предполагаемая убийца сохранить спокойствие и не выдать ужаса, когда ее будет ласкать неожиданно воскресший муж? Не похолодеет ли ее тело, когда она почувствует страстные ласки призрака?

Чейз будет заниматься любовью с женой своего брата, а одновременно постарается добыть подтверждение тому, что это она совершила убийство. Сможет ли он сдержать свой гнев, если вдруг окажется прав?

Он сможет. Чейз Карлтон всю жизнь контролировал себя и выработал в себе привычку оставлять в любой ситуации свои серые глаза непроницаемыми и подернутыми пеленой — как тот туман, в котором его брат нашел свою смерть.

Он будет контролировать свой гнев, и Джиллиан Кинкейд, сгорая от желания и ужаса, откроет ему свой дьявольский секрет.

Часы в элегантной гостиной мелодично пробили одиннадцать. Поминки по Виктору Кинкейду начались в четверг, в полдень, а сейчас был вечер субботы, и его уже никогда не будет с ними.

Джиллиан Кинкейд была не одна в гостиной своего дома в Белэр, но через невидимую стену боли, окружавшую ее, не могла пробиться даже безмерная любовь тех, кто сидел рядом с ней в тишине. Брэд, который был ей скорее братом, чем просто родственником, Эдвард, ее отец, которого она никогда по-настоящему не знала, и Клаудиа, которая когда-то спасла ей жизнь. Все, что осталось от ее семьи.

Это была вторая трагедия в ее жизни, и Джиллиан погрузилась в мучительную тишину. И хотя с того момента, как поступило известие о смерти ее мужа, Брэд, Эдвард и Клаудиа, не оставляя ее одну ни на минуту, говорили ей слова любви и утешения — эти слова до нее не доходили.

Но когда замолк бой часов, Джиллиан подняла головку, встряхнула роскошной гривой волос, закрывавших изумрудные глаза, и все увидели, что в них нет ни капли грусти. А когда она заговорила, ее голос был на удивление спокоен:

— Вам всем пора расходиться по домам.

— А тебе надо лечь спать, дорогая, — нежно заметила Клаудиа. — Но почему бы мне и Эдварду не остаться с тобой еще на одну ночь?

— Нет, — возразила Джиллиан. — Спасибо. Со мной все будет хорошо.

— Джиллиан…

— Все будет хорошо, папа, — твердо повторила она. Но, увидев усталость и боль на красивом лице отца, мягко добавила: — Тебе надо как следует отдохнуть.

— Нам всем надо отдохнуть, — вздохнула Клаудиа, с любовью посмотрев сначала на мужа, потом на падчерицу. Немного поколебавшись, она спросила: — Ты помнишь, что завтра на студии поминальная церемония?

— Да, я помню. В четыре.

— Ты можешь не присутствовать там, Джиллиан.

— Нет, я приеду обязательно.

— Почему бы мне не остаться с тобой? — предложил Брэд. — Я провел столько ночей в гостевой комнате, что кровать стала мне как родная.

Он произнес эти слова спокойно, но они послужили напоминанием о временах, которые никогда не вернутся. Брэд пришел к ним в гости после просмотра нашумевшего фильма, и они, отметив это событие шампанским, предложили ему остаться на ночь, а не ехать по продуваемой ветрами дороге, которая вела к его дому.

Когда на красивом лице Брэда появилось сочувственное выражение, Джиллиан подумала, как хорошо, что она может смотреть на него без мучительного воспоминания о Чейзе. Все говорили, что кузены очень похожи, и это было правдой только на расстоянии. Появляясь вместе — оба высокие, темноволосые, красивые и властные, — они очень походили друг на друга. Но если они стояли рядом с ней, она видела, как отличаются друг от друга двоюродные братья. Глаза Брэда были темно-голубыми, почти темными в отличие от серых глаз Чейза; на губах Брэда часто играла улыбка, в то время как губы Чейза были всегда поджаты. Брэд был веселым парнем, легким в общении, уверенным в себе и не таким беспокойным, как Чейз.

Именно потому, что Джиллиан не видела потрясающей схожести, которую видели другие, она открыто смотрела в лицо кузену мужа, с мечтательной улыбкой вспоминая время, которое они проводили втроем, и могла признаться Брэду, что благодарна ему за дружбу, не опасаясь, что он поймет ее неправильно. Выражение лица Брэда сказало ей, что он все понимает, и ее лицо снова приняло горестное, но в то же время решительное выражение.

— Нет, Брэд. Спасибо тебе, но мне и правда хочется побыть одной. И кроме того, я вовсе не одна. Со мной Энни.

Услышав свое имя, охотничья собака, лежавшая свернувшись клубочком у ног Джиллиан, подняла голову. Джиллиан ласково погладила ее и, посмотрев на любимые встревоженные лица окружавших ее родных, храбро улыбнулась:

— Все будет хорошо.

После того как все ушли, Джиллиан вышла в благоухающий розами сад и застыла, глядя на сверкающее звездами небо. Вдали лежал океан, бескрайний, черный и такой холодный.

«О, Чейз!» — кричало ее сердце, а мысли вертелись вокруг вечера вторника. Его образ стоял перед ее взором как живой: красивое лицо, искаженное от ее жестоких слов; серые глаза, вспыхнувшие от гнева, когда он понял, что она настроена решительно; а потом знакомая ей нетерпеливость, погнавшая его прочь из дома в тот момент, когда она уже решилась поделиться с ним накопившейся в ее сердце горькой правдой и постараться выяснить, что его так гнетет.

Она снова и снова прокручивала в уме их разговор.

«— Дай мне еще один шанс, Джилл.

— Как я могу? — спросила она, надеясь, что он поможет ей найти выход из положения.

Но в ответ она услышала его просьбу:

— Пожалуйста, подумай, прежде чем решать окончательно.

Но еще до того, как она смогла ответить, его нетерпеливость, которую она так хорошо знала и так ненавидела, в который уже раз погнала его из дома и от нее. Джиллиан знала, что он уйдет, прежде чем услышала его голос:

— А сейчас я должен уйти.

— Куда? — потребовала она ответа, хотя хорошо знала, что Чейз отправится на свою яхту, чтобы уплыть, убежать — как всегда.

— Я должен уйти, — повторил он, не отвечая на ее вопрос. — Ты дождешься меня? Пожалуйста, подожди, пока я вернусь. Тогда мы и поговорим. Я обещаю. Джилл? Джиллиан?»

Она ответила на эту отчаянную мольбу Чейза равнодушным молчанием, вызванным ее гневом и болью… И он, не получив ответа, ушел навсегда.

И сейчас, вытирая набежавшие слезы, она шептала, глядя на темное, усыпанное звездами небо:

— Я ждала тебя, Чейз. Мне хочется надеяться, что ты почувствовал это… и что, умирая, ты знал, что я всегда любила тебя.

— Я боюсь за нее, Клаудиа, — признался Эдвард жене.

Они лежали в постели в своем доме в Брентвуде, и она нашла успокоение в его объятиях.

— Думаю, она сильнее, чем кажется.

— Это из-за него, — с горечью ответил Эдвард. — Ей было необходимо стать сильной, чтобы прожить с ним последние шесть лет. Наверное, я допустил ошибку, не предупредив ее, что для нее будет лучше, если она не свяжет с ним свою жизнь.

— Большую ошибку, — согласилась Клаудиа, содрогнувшись от горя при мысли о сыне и о том, что могло бы быть и чего уже никогда не будет.

Клаудиа знала, что должна скрывать свое горе от человека, который с такой нежностью держал ее в своих объятиях. Она рассказала Эдварду много правды об умной, но нелюбимой девочке-сироте, какой она когда-то была. Но она никогда не рассказывала ему о близнецах-сыновьях, которых она родила для Рейчел и Виктора Кинкейда, и не рассказывала об этом даже тогда, когда Джиллиан неожиданно встретила и влюбилась в близнеца, который родился первым.

Лежа в объятиях мужчины, которого она любила и который сейчас наверняка думал о том, какое несчастье принес ее сын его дочери, она вспоминала тот счастливый ноябрьский рассвет, который встретил ее новорожденного сына радужным обещанием счастья и любви. В тот день Клаудиа поклялась Виктору Кинкейду, что никогда не потребует вернуть ей ребенка. И она сдержала это обещание даже тогда, когда брак с Эдвардом привел ее в Лос-Анджелес.

Она читала все статьи о блестящем молодом киномагнате и долго рассматривала фотографии мужчины, который был таким же красивым, как и его отец; и она радовалась и гордилась его чудесным даром дарить миру фильмы, полные любви и надежды. Но даже тогда она не нарушила своей клятвы. Ей не хотелось разбивать светлые иллюзии своего сына и порочить дорогие ему воспоминания о трагически погибших родителях в охотничьем домике на озере Тахо в День благодарения.

Клаудиа поклялась никогда не раскрывать правду своему сыну, но в душе всегда хранила надежду, что настанет день и она его встретит. Это было фантастическое желание. Она понимала, насколько мал шанс, что когда-нибудь сведет выдающегося киномагната и хирурга. И все-таки однажды судьба предоставила ей этот шанс.

Случилось так, что на одном из многочисленных благотворительных вечеров Виктор Чейз Кинкейд случайно познакомился с Клаудией Грин Монтгомери. Этот случай перевернул всю ее жизнь. Наконец-то после стольких лет она встретилась с сыном.

Но ничего хорошего не было в том, что красивая молодая, но очень застенчивая девушка, доводившаяся ей падчерицей, мечтавшая посвятить свою жизнь обучению детей бедняков, случайно познакомилась с самым завидным в южной Калифорнии женихом и мало того — вышла за него замуж.

Шесть лет назад, сияющим июньским днем, Джиллиан сообщила им по телефону, что она хочет познакомить отца и мачеху с одним человеком. Клаудиа и Эдвард ждали их с нетерпением и надеждой, потому что никогда раньше они не слышали у Джиллиан такого счастливого голоса.

Когда Виктор Кинкейд появился в их гостиной, сердце Клаудии остановилось: она решила, что он пришел сказать, что знает правду о своем рождении. Но эта встреча не стала воссоединением матери и сына. Сюрприз состоял в том, что невинная двадцатитрехлетняя школьная учительница и преуспевающий двадцативосьмилетний киномагнат полюбили друг друга. Джиллиан и Чейз познакомились всего неделю назад, но уже знали, что всегда будут вместе.

Радостное выражение на лице Джиллиан было зеркальным отражением лица молодого человека. Клаудиа тоже испытала радость — радость и слезы, когда сначала обняла падчерицу, которую любила как родную дочь, а затем мужчину, сына, которого она никогда не держала на руках.

Брак Чейза и Джиллиан Кинкейд начался с такой любви и такого счастья, что им, казалось, не будет конца… Но все вышло по-другому. И все из-за Чейза, из-за смены его настроений, его нетерпеливости, его мрачного гнетущего молчания.

Сын Клаудии Грин унаследовал красоту своего отца и его блестящий ум. Но Клаудиа с печалью обнаружила, что дух одиночества, который поселился в ее юном сердце, когда она носила его, передался Чейзу. Клаудиа знала, что этот дух можно изгнать. Ее спасла любовь Эдварда. Если бы только Чейз позволил Джиллиан спасти его своей бесконечной любовью… Но нет, он пренебрегал этой потрясающей любовью, и временами казалось, что он делает это нарочно, словно пытаясь доказать Джиллиан, что он ее недостоин.

Бывали времена, когда Джиллиан и Чейз были очень счастливы. Это было похоже на солнце, выглядывающее из-за туч, но затем внезапно и без видимых причин начиналась полоса отчуждения.

А теперь Чейз ушел из жизни, и со временем Джиллиан найдет в себе силы откликнуться на новую и счастливую любовь. Но для Виктора Чейза Кинкейда никогда уже не будет другой любви, другого счастья. Для него навсегда останется лишь темнота.

— Клаудиа? — с нежностью окликнул ее Эдвард, нарушив тяжелое молчание. Может быть, ее ужаснули его жестокие бессердечные слова, что смерть его зятя была к лучшему? Нет, решил он, заглянув ей в лицо. Она не выглядела потрясенной. Она была печальной и странно испуганной. — Что с тобой, дорогая?

Клаудиа подумала, что сделал бы Эдвард, если бы она правдиво ответила на его вопрос, признавшись, что она мать человека, который наполнил жизнь его любимой дочери печалью, а своей трагической смертью погрузил ее, Клаудию, в воспоминания о той трагедии, которая однажды уже произошла в ее жизни. Эта трагедия и свела Клаудию с Эдвардом, и по прошествии стольких лет ей не давала покоя мысль, что Эдвард полюбил ее в благодарность за то, что она сделала для Джиллиан.

Женщина, которая до встречи с Эдвардом жила в уверенности, что она не заслуживает любви, сейчас боялась испытывать на прочность силу этой любви к ней. Если она расскажет ему правду, сумеет ли он побороть свой гнев к Чейзу и разделит ли ее горе по сыну, жизнь которого была такой счастливой и так ужасно оборвалась? Или раскрытие ее тайны станет концом их любви?

Клаудиа не знала ответа.

Зато она знала, чем рискует, и не могла себе этого позволить.

— Думаю, дорогой, я просто нуждаюсь в твоих крепких объятиях, — ответила она наконец.

Эдвард притянул ее к себе еще теснее, убаюкивая и успокаивая. Но даже в его нежных объятиях Клаудиа не забывала, что между ними лежит ее тайна, невидимая, но грозящая разрушить ее жизнь.

Глава 4

— Лейтенант Джек Шеннон хочет вас видеть, мисс Уиндзор, — сообщил охранник по внутренней телефонной связи.

Даже через тридцать два этажа телефонной связи между вестибюлем многоквартирного дома и ее роскошным пентхаусом Стефани услышала в его голосе возбуждение. Красивый лейтенант по раскрытию убийств был ей хорошо известен. Нищий мальчишка, получивший высшее образование на юридическом факультете Гарварда, стал легендой в этом городе легенд, самой яркой звездой в блестящем созвездии. Для многих адвокат, который по какой-то загадочной причине оставил свою доходную практику, чтобы стать полицейским, был персоной более интригующей, чем большинство голливудских знаменитостей.

Джек Шеннон обладал шестым чувством на убийства и был безжалостен и абсолютно бескомпромиссен в преследовании криминальных элементов. Говорили, что он не становился добрее, даже если дело касалось женщин. Конечно же, женщины интересовались красавцем лейтенантом, но ни одной из самых блистательных голливудских звезд и ни одной из самых богатых наследниц не удалось надолго удержать его около себя. Нельзя сказать, что они не пытались. Какой бы потрясающе неутомимой ни была его страсть в постели, она не шла ни в какое сравнение с его страстью к работе. Человек, который с завидным терпением искал ключ к раскрытию убийства, не проявлял такого терпения, когда дело касалось личных отношений.

Лейтенант Джек Шеннон ни разу еще не позволил убийце уйти от возмездия. Его любовницей, его женой была работа, ей он отдавал все свои силы, и безжалостно покидал женщину, как только узнавал о том, что в городе появился очередной убийца.

И вот человек, который разбивал сердца женщин с таким же хладнокровием, с каким ловил убийц, пришел, чтобы увидеть ее; и Стефани, зная причину его появления, испытывала некоторое раздражение, оттого что он вторгся к ней без предупреждения, и именно сейчас, когда ей нужно было сосредоточиться, чтобы придумать слова утешения, которые она скажет Джиллиан.

— Мисс Уиндзор? — прервал ее молчание охранник.

— Да. Хорошо. Пусть поднимается ко мне.

Ожидая Джека Шеннона, Стефани заставила себя отбросить мысли о женщине, которая когда-то была ее подругой — единственной верной подругой в ее жизни, — и стала думать о том, что она ему скажет. Она уже давала показания офицеру, который допрашивал ее после того, как она позвонила в полицейский участок. С благоговением в голосе офицер сообщил ей, что, возможно, сам лейтенант захочет с ней поговорить.

И вот сейчас «сам лейтенант» поднимался к ней в пентхаус, даже не потрудившись предварительно позвонить, чтобы узнать, может ли она уделить ему время. Как бы Стефани хотелось, открыв ему дверь, заявить, что он пришел не вовремя, что обязан был предварительно согласовать с ней день и час, и если он снова посмеет явиться без предупреждения, она просто выставит его вон.

Но Стефани не могла позволить себе произнести нечто подобное, так как это будет связано с эмоциями, а эмоции — она всегда знала это — самый большой ее враг.

Поэтому, когда, услышав звонок, Стефани распахнула дверь, она приветствовала его вежливо, но недружелюбно и постаралась сменить выражение раздражения, которое отражалось в ее выразительных сапфировых глазах, на, как она надеялась, холодное презрение к нему.

Это презрение относилось только к самоуверенности лейтенанта, но никак не к его внешности. Джек Шеннон был красив, как большинство мужчин в Голливуде, но, кроме этого, казался намного очаровательнее большинства мужчин, так как был высок, самоуверен и обладал большим жизненным опытом. Черты его точеного лица под шапкой темно-каштановых волос выражали силу, ум и гордость, а красивые темно-голубые глаза смотрели на женщин бескомпромиссно, как и на преступников. К тому же на нем был элегантный костюм, сшитый у самого известного модельера.

— Мисс Уиндзор. — Джек слегка склонил голову, отвечая на приветствие.

По его холодно-голубым глазам и небрежной, но сексуальной улыбке она не смогла понять, относится ли он к числу ее поклонников. Но Джек был ее поклонником. Он с интересом смотрел сериал «Состав преступления», где Стефани Уиндзор играла роль лейтенанта по раскрытию убийств Кассандру Баллингер — вымышленный образ женщины, в отличие от реального Джека Шеннона такой же красивой, как и он сам, упорной, умной и человечной. Для Стефани это была роль, претендующая на приз «Эмми», но для Джека это была просто жизнь. Сначала он смотрел сериал, чтобы увидеть одну из самых известных актрис Голливуда, но потом Кассандра Баллингер его заинтересовала. Для него оказалось большой неожиданностью, что его так зацепил вымышленный образ лейтенанта по раскрытию убийств. Но Джек не поделился своими впечатлениями с актрисой, которая играла эту роль. Стефани Саманта Уиндзор была в первую очередь богатой наследницей, а уж потом актрисой.

Лейтенант Джек Шеннон мог бы слегка пофлиртовать с этой наследницей-актрисой, но в то же время он был абсолютно уверен, что она никогда по-настоящему ему не понравится и он не сможет ей доверять.

Наследница-актриса сейчас стояла перед ним в грациозной позе, и вдруг Джек осознал, что в жизни она еще красивее: ее волосы были такими же темно-каштановыми, как и у него, с золотистыми прядями, похожими на солнечные лучи. Ее прекрасное лицо было таким же умным и гордым, как и у него; ее глаза, как и у него, были голубыми, но в отличие от его глаз цвета темно-голубой глубины океана они были сапфировыми, как летнее небо.

Когда эти удивительные глаза посмотрели на него оценивающе и презрительно, он увидел в них ранимость, словно на яркое голубое небо набежало облачко. Джек видел это легкое облачко в глазах лейтенанта Кассандры Баллингер. Но тогда это облачко служило выражением доброты. А в актрисе-наследнице было что-то фальшивое, что его раздражало. Стефани Саманта Уиндзор пыталась его обезоружить, напустив тень ранимости в свои прекрасные голубые глаза.

Но Джека не так-то легко было обезоружить, когда он испытывал раздражение. А сейчас он его испытывал, но постарался подавить в себе это чувство и вежливо произнес:

— Прошу извинить меня за визит без предупреждения. Просто я был в этом районе и действовал импульсивно. Я ценю ваше согласие увидеться со мной.

— Я рада вас видеть, — вежливой формулой ответила Стефани. Это была та Самая фраза, которую она могла произнести, не думая и не репетируя, и которая позволила ей тщательно подобрать последующие слова: — Я уже рассказала офицеру все, что знаю.

— Да, — ответил Джек, испытывая новый прилив раздражения от ее неторопливой, лишенной эмоций речи. Он позволил себе выпустить это чувство наружу, правда, прикрыв его небрежной, но весьма сексуальной улыбкой, когда дал ей понять, что он тоже знаменитость в этом городе звезд: Я подумал, что вы будете разочарованы, если я не поговорю с вами лично.

Джек ожидал, что его язвительное замечание, произнесенное столь любезно, обезоружит или хотя бы рассердит ее. Но Стефани не рассердилась. Ее ярко-голубые глаза вспыхнули, замерцали, а на красивых губах появилась очаровательная улыбка, и этим она обезоружила Джека.

Пока Джек ждал, когда же за ее очаровательной улыбкой и просветленным взглядом последует любезный ответ, он почувствовал в себе сильное желание сверкнуть остроумием, поиграть словами, устроить эдакое словесное па-де-де. Но она, словно почувствовав его желание, внезапно сникла, мерцание в глазах исчезло, в них вернулась привычная ранимость, и Джек внезапно сконфузился и покраснел. Неужели эта ранимость в ее глазах была подлинной?

Выпустив ее из-под своего пристального и, возможно, причиняющего ей беспокойство взгляда, Джек стал разглядывать ее великолепное черно-белое льняное платье, такое же элегантное и официальное, как и его собственный костюм.

— Я пришел в неудобное для вас время? — спросил он, снова посмотрев ей в глаза. — Вы собирались уходить?

— Я должна уйти через полчаса, — ответила она, тщательно подбирая слова. — Но до этого я с удовольствием с вами поговорю.

— Хорошо. — Джек улыбнулся нежной, лишенной насмешки улыбкой, удивляясь своему необъяснимому, но сильному желанию ее подбодрить. — Спасибо.

— Пожалуйста, — ответила Стефани.

Повернувшись, она повела его в гостиную, роскошную комнату, выдержанную в теплых персиково-кремовых тонах, из которой открывался потрясающий вид на запад — на Санта-Монику и простиравшийся вдали океан.

Джек подождал, когда она сядет, затем сел сам и достал из кармана пиджака маленькую записную книжку. В ней содержались аккуратные записи показаний Стефани, данные ею офицеру полиции днем в четверг, через одиннадцать часов после обнаружения мертвого тела Дженин Роли, последней жертвы душителя гитарной струной, и через сорок часов после того, как она была задушена. Это убийство произошло во вторник вечером. А в четверг Стефани позвонила в полицейский участок и сообщила, что она обедала с Дженин во вторник, незадолго до того, как ее убили. Ее звонок принял один из помощников Джека, поскольку сам он в это время отсутствовал, занимаясь расследованием исчезновения Виктора Чейза Кинкейда.

— Давайте посмотрим, — начал Джек, заглядывая в свои записи, хотя и знал их наизусть. — Вы и мисс Роли обедали вместе в Чарт-Хаусе в Малибу. — Оторвавшись от своих записей, он заглянул в ее испуганные глаза. — Почему?

— Почему? — удивленно переспросила Стефани.

Переспрашивать было у нее еще одним приемом, чтобы оттянуть время и подобрать нужные слова. Ответ на вопрос Джека пришел быстро, продуманно и романтично: из-за океана, чаек, паривших высоко над водой и радостными криками приветствующих свободу, из-за мощного шума прибоя и серебристого света луны, отражавшегося в черной воде океана. Но всю эту романтику Стефани выразила в кратком и смиренном ответе:

— Из-за вида на океан.

Джек улыбнулся. Он любил Чарт-Хаус по той же самой причине. Тогда он уточнил свой вопрос:

— Я спрашиваю, почему вы двое вместе обедали в тот вечер? Вы были близкими подругами?

— Близкими подругами? — снова переспросила Стефани. Подумав, она ответила: — Нет. Мы скорее были коллегами, чем подругами.

— Почему вы вместе обедали во вторник?

— Это имеет значение?

— Все имеет значение, когда совершено убийство, — ответил он спокойно, а потом мягко добавил: — Вы это знаете, лейтенант Баллингер.

Красивую актрису, похоже, удивила его мягкость, граничащая с нежностью. Она смутилась и задумалась, подыскивая ответ. Наконец она проговорила:

— Дженин хотела обсудить со мной роль, которую ей предложили.

— Какую роль?

Все связанное с убийством имело значение, но нерешительность Стефани, ее тщательно подбираемые слова на его почти не относящиеся к делу вопросы разожгли любопытство Джека и вызвали очередную вспышку раздражения. Не играет ли она с ним? Может, она раздумывает, поделиться с ним важной информацией или не стоит? Уже более жестко он повторил:

— Все имеет значение, когда совершено убийство. К тому же, мисс Уиндзор, вы были последней, кто видел Дженин живой.

Это замечание вызвало целую бурю в сапфировых глазах, вспышку гнева, возмущения… Но все это быстро сменилось неуверенностью. Джек ждал, желая услышать такой же правдивый ответ, какой правдивой была смена эмоций в ее глазах.

Но Стефани сумела справиться с собой и спокойно ответила:

— Я была предпоследней, кто видел ее живой, лейтенант.

Джека такой ответ удовлетворил. Его замечание было намеренно провокационным, и она поддалась на эту провокацию; но вместо того чтобы позволить неосторожным словам слететь с ее красивых породистых губ в виде потока справедливого негодования, она, прежде чем говорить, подавила в себе эмоции. Провокация имела целью заставить ее более подробно рассказать об их обеде с Дженин, а вовсе не включать ее в число подозреваемых. Все знали, что жертвы душителя гитарной струной не были изнасилованы, но все же, несмотря на отсутствие сексуального насилия, существовало предположение, что этот монстр был, как и все серийные убийцы, мужчиной. Кроме того, Джек с присущей ему дотошностью выяснил, что Стефани Уиндзор имела железное алиби на тот день, когда убийца задушил свою жертву, поскольку снималась в заключительной серии «Состава преступления».

Сейчас он улыбался красивой женщине, которая поддалась на его провокацию, но старалась держать ситуацию под контролем.

— Пусть будет предпоследняя, — легко согласился он. — А какую роль вы обсуждали?

— Главную роль в фильме «Путешествия сердца».

Джек слышал об этом фильме. И хотя фильм должны были запустить в производства только следующей весной, голливудская пресса уже раздула шумиху вокруг него, предрекая ему кассовый успех. Те, кто читал занимательный сценарий известного писателя А.К. Смита, говорили, что в нем описывается богатая событиями и берущая за душу история женщины. Поэтому роль главной героини была для многих актрис Голливуда пределом мечтаний.

— Почему Дженин захотелось поговорить с вами об этой роли?

— Потому что именно я рекомендовала ее на эту роль.

— Кому вы ее рекомендовали?

— Брэду Ланкастеру и Чейзу Кинкейду.

Это могло означать только одно: эту роль предложили самой Стефани, но она от нее отказалась. Голливуд славился загадочными историями и интригами, выдуманными журналистами, чтобы поддержать популярность своих звезд, но самой загадочной историей был отказ Стефани Уиндзор сниматься в этом фильме. Если бы она захотела сниматься, серебро было бы ей обеспечено. Но по причинам, известным только ей, она часто отказывалась от фильмов, включая и этот, хотя благодаря ему она могла бы претендовать на одну из лучших ролей.

«Почему?» — спрашивал себя Джек, хорошо понимая, что она не расскажет ему об этом. Было трудно доказать, что ее карьера как-то связана с убийством Дженин Роли, и еще труднее было получить ее ответы на задаваемые вопросы. Однако Джек надеялся, что ему удастся заставить ее ответить по крайней мере на один, не связанный с убийствами душителя вопрос, относящийся совсем к другой смерти — другому убийству, — которое произошло в тот же вечер вторника.

— Вы хорошо знали Чейза Кинкейда?

Вопрос вызвал у нее замешательство и что-то большее, что Джек расценил как печаль.

— Нет, — тихо ответила Стефани. — Я встречалась с ним только раз, два месяца назад.

— Когда Брэд и Чейз предложили вам роль в фильме «Путешествия сердца»?

Стефани кивнула, затем спросила:

— У вас есть еще вопросы, касающиеся моего обеда с Дженин?

— Да, — кивнул он, подумав при этом: «Но мне бы также хотелось знать, почему вы так явно опечалены смертью человека, которого едва знали?» — Согласно отчету офицера полиции, вы и Дженин ушли из ресторана вместе примерно в половине девятого…

— Да, — с явным облегчением согласилась Стефани. Наконец он начал задавать вопросы, на которые у нее были заготовлены ответы. — Машин на тихоокеанской автостраде было мало, поэтому около девяти мы уже были у ее дома в Санта-Монике.

— В докладе говорится, что вы наблюдали, как она вошла в дом.

— Я наблюдала, пока входная дверь за ней не закрылась.

— И вы не видели никого в подъезде или около дома? Вы в этом уверены?

Стефани колебалась, но не потому, что ей нужно было время продумать свой ответ, а потому, что она снова вспоминала ту сцену в деталях, чтобы ничего не упустить, отвечая на вопрос. За последние несколько дней она проделывала это сотни раз и вспоминала всегда одно и то же. Она смотрела, как за Дженин закрылась стеклянная входная дверь. Вот она повернулась и весело помахала ей в знак признательности за роль, которая была для нее жизненно важной, и благодаря за то, что Стефани по своей доброте не уезжает, а ждет, пока она не войдет в дом и не окажется в безопасности — в том самом месте, где несколькими минутами позже ее так ужасно убили.

— Я абсолютно уверена. — Затем с задумчивым видом Стефани задала вопрос, который очень долго вынашивала, но не решилась задать при первом допросе: — Это означает, что душитель либо живет в том же доме, либо он был ей хорошо знаком и она впустила его в квартиру, не так ли?

— Думаю, что так. По ряду причин я считаю, что скорее верна последняя версия. Она, случайно, не говорила, что у нее возникли с кем-нибудь проблемы — возможно, охлаждение ее друга или ссора с коллегой?

— Нет. Никаких ссор с коллегами обоего пола. Единственный человек, о котором она рассказывала, был ее жених.

Джек мрачно кивнул. Именно жених обнаружил тело, когда вернулся из Нью-Йорка в среду вечером. Его не было в городе, когда убили его невесту, но даже если бы у него не было алиби и даже если бы он был актером, Джек видел его страдания и ничуть не сомневался, что он не был замешан в убийстве женщины, которую так сильно любил.

Дженин Роли была убита именно душителем, а не своим женихом или каким-то другим убийцей. Глубокие ужасные раны на шее от трех гитарных струн были нанесены тем же монстром, который совершил аналогичное убийство четырех других женщин. Были и другие страшные детали, известные только полиции. У каждой жертвы душитель забирал в качестве сувенира левую серьгу, а вместо нее оставлял другую — бриллиантовую, в полкарата. Бриллиант, найденный в левой мочке уха первой жертвы, убитой после Дня святого Валентина, был безупречен. Качество бриллиантов у следующих четырех жертв было хорошим, но не более того. В Лос-Анджелесе, городе богачей, бриллиантовые серьги носили многие.

Уникальной подписью душителя была сверкающая драгоценность, но она не давала ключа к разгадке его личности. Убийство Дженин Роли имело, однако, большое значение. Убив ее в собственной квартире, душитель нарушил свою привычку убивать своих, по всей вероятности, случайных жертв вне дома: на освещенной территории около сквера, на пляже за пирсом Санта-Моники, на аллее за «Китайским театром Граумана»[4], у западного входа в Белэр.

Душитель действовал весьма неосторожно, убивая женщин там, где могли оказаться свидетели его жестокости, но до сих пор он вел себя как обычный серийный убийца, который никогда раньше не встречался со своей жертвой. Сейчас, убив очередную женщину в квартире, куда его легко впустили, он расширил рамки своей самоуверенности. Конечно, существует вероятность, что он и Дженин Роли не были знакомы и он проник к ней хитростью; но если она его знала, то это было новым шагом в том терроре, который с ужасающей последовательностью повторялся каждый третий вторник, начиная с пятнадцатого февраля, между девятью и десятью часами вечера.

— Она не упоминала никакого другого мужчину, кроме своего жениха?

Стефани тянула время, загадочно улыбаясь. Это тоже было одним из ее приемов. Обычно мужчины, которым она улыбалась такой улыбкой, уже не слушали слов, которые она им говорила, или не замечали, что она им вовсе не ответила. Но внимательные темно-голубые глаза, которые смотрели на нее сейчас, требовали ответа.

— Женщины могут провести целый вечер, не говоря о мужчинах, лейтенант.

— Конечно. — Улыбка Джека была такой же провоцирующей, как и у Стефани.

— Если у вас нет других вопросов, лейтенант, то мне действительно пора уходить.

— Хорошо. И последний вопрос. Вы не помните, как Дженин была одета?

«Да, я помню, офицер полиции уже задавал мне этот вопрос. Он даже сказал мне, что на ней было то самое платье, в которое она была одета, когда мы обедали».

Стефани могла бы не повторять информацию, но ей было гораздо легче снова произнести те же слова, нежели подбирать новые, чтобы посоветовать Джеку Шеннону более внимательно читать отчет полицейского.

— Платье бирюзового цвета с ярким шарфом на талии.

— А серьги? — небрежно спросил Джек, зная, что этот вопрос ей раньше не задавали.

«Зачем намеренно подчеркивать важность серег? — ответил офицер на вопрос Джека, подтвердив тем самым, что этого вопроса он не задавал. — Кроме того, — добавил он, — они знают, какая серьга была в правом ухе Дженин и что было оставлено в ее левом ухе». Все это так, но лейтенант Джек Шеннон потому и считался лучшим в Лос-Анджелесе полицейским, что дважды проверял даже самые незначительные детали.

— Серьги? — переспросила Стефани. С минуту у нее ушло на то, чтобы восстановить в памяти образ Дженин, и несколько минут, чтобы подобрать нужные слова. Наконец медленно, тщательно выговаривая слова, она ответила:

— В ее правом ухе была золотая звезда, а в левом — серебряный полумесяц.

Джек кивнул, словно подтверждая то, что он уже знал. Но, по правде говоря, ему сейчас стала известна подробность, которую знали только он, Стефани и убийца. Это была небольшая, но существенная деталь, которая выделяла реального убийцу из всех самозванцев, приписывающих себе убийства, которых они не совершали, или играющих в кошки-мышки с заваленным работой полицейским департаментом. Даже если подробности о серьгах пяти жертв просочатся в прессу, только убийца будет знать, что парой золотой звезде был серебряный полумесяц.

— Могу я вас подвезти?

— Подвезти?

— Судя по тому, как вы одеты, я решил, что вы собираетесь на поминальную церемонию по Чейзу Кинкейду. — Джек видел, что попал в точку. Он также видел, что Стефани ждала, что он добавит: «…несмотря на то что вы встречались с ним только раз». Подавив в себе это желание, Джек спросил: — Почему вы едете туда?

— А почему вы?

— Потому мы с Чейзом вместе учились в средней школе. Правда, это было давно, но он был моим другом. А почему вы? Из-за Брэда? — Прочитав в ее глазах ответ «нет», он снова спросил: — Из-за Джиллиан?

— Да. — Стефани перевела дыхание. — Когда-то давно, как и вы с Чейзом, мы были подругами.

— Как давно? — уточнил Джек.

— Я не виделась и не разговаривала с ней вот уже пятнадцать лет, — медленно проговорила Стефани.

— Но вы собираетесь на церемонию ради нее. Почему?

— Потому что я знаю, что смерть мужа для нее сильное потрясение.

— Вы это знаете, несмотря на то что не виделись с ней пятнадцать лет?

— Да. — Твердая уверенность была в сапфировых глазах Стефани, когда она встретила скептический взгляд его темно-голубых глаз. — Да.

— Хорошо. Так вас подвезти?

— Я бы предпочла добраться сама.

— Тогда увидимся там, на церемонии, — легко согласился Джек.

«Стефани Саманта Уиндзор, я буду внимательно наблюдать за вашей встречей с бывшей подругой, потому что вы, как и Джиллиан Кинкейд, судя по всему, скрываете от меня очень важную правду».

Глава 5

Стефани не поехала с лейтенантом на студию «Трипл Краун», но и одна она туда тоже не поехала. Вместо этого она каталась по городу на лимузине, отгороженная от окружающего мира затемненными стеклами, что позволяло ей полностью погрузиться в собственные мысли. Она сидела в королевской позе, выпрямив спину, гордо вздернув подбородок и сложив на коленях затянутые в белые перчатки руки. Именно в такой позе она сидела двадцать лет назад на софе в гостиной дома Джиллиан Монтгомери, когда они впервые встретились…

— Привет.

Стефани не слышала шагов по ковру за своей спиной, но повернулась на звук голоса. Девочка была ее возраста — девяти лет, — но на этом сходство и заканчивалось. Стефани была красавицей с момента рождения, а эта девочка, несмотря на ее огромные потрясающие зеленые глаза и гриву темно-рыжих волос, была откровенно некрасивой. Некрасивость, улыбка и что-то еще отличало ее от Стефани, и когда она заговорила, различие стало еще очевиднее: она была словоохотливой.

— Меня зовут Джиллиан, — представилась она, плюхаясь на софу рядом со Стефани. — Ты здесь, чтобы увидеться с моей мамой? Твои родители сейчас разговаривают с ней?

Стефани ответила единственным способом, каким могла: она кивнула.

Джиллиан посмотрела на красивую и такую печальную девочку, и ее собственная застенчивость отошла на второй план, уступив место желанию ей помочь.

— Отлично, — начала она с серьезным видом, в котором не было ни капли разочарования. — Моя мама логопед, но так как я не вижу, чтобы тебе делали операцию рта, то, возможно, у тебя проблемы с заиканием. Это так?

Стефани в ответ снова кивнула, на этот раз еще печальнее, так как ей пришлось молча подтвердить свой секрет, который был таким позором для нее и таким разочарованием для ее родителей. Она была их золотой девочкой, их единственным ребенком, и предполагалось, что она будет самим совершенством. Ее внешность была необыкновенной, такой же редкой и исключительной, как богатство и привилегии, для унаследования которых она и родилась. Стефани Саманта Уиндзор, наследница роскошных отелей «Уиндзор», была вызывающе красивой и чрезвычайно воспитанной, как и положено в среде очень богатых людей. Но она не могла говорить, не могла произнести ни единого слова без заикания, не могла даже назвать свое красивое, но такое трудное имя, и чем больше она старалась, тем хуже у нее получалось, делало речь невозможной, что еще сильнее разочаровывало ее родителей.

Она побывала у всех лучших терапевтов, но никакого прогресса они не добились, потому что она боялась еще больше разочаровать своих родителей и окончательно их оттолкнуть. Последние полтора года она провела в полном молчании в особняке на Холмби-Хиллз и в школе-интернате, куда ее поместили в качестве наказания за позорное несовершенство, с которым, по мнению ее родителей, она просто не хотела бороться.

Сейчас она была здесь с родителями, и для Стефани это было скорее грозным предзнаменованием, чем последней надеждой. Но можно ли наказывать больше, чем она уже была наказана? Может ли быть сильнее боль, от которой разрывалось ее сердце, когда она слышала постоянные жалобы родителей на трудные роды, которые сделали для них невозможным иметь других детей, более совершенных, которые никогда их не разочаруют.

Мередит Монтгомери была их последней надеждой. Ее давно рекомендовали семье Уиндзоров. Родителям Стефани говорили, что она творит чудеса, и тем не менее они до последнего момента отказывались везти ее сюда. Безусловно, Мередит была хорошим специалистом, но она работала в бесплатной средней школе, помогая детям с замедленной речью, родители которых не могли себе позволить обратиться к дорогим специалистам. Со дня рождения Джиллиан она работала в системе общеобразовательных школ, но ее офис находился в их доме в Брентвуде. Это был очень красивый дом, расположенный в престижном месте, так как Монтгомери был совладельцем престижной адвокатской фирмы.

Мередит Монтгомери была последним шансом Стефани. Она испытывала скорее страх, чем надежду, но сейчас ее сердце радостно забилось, когда она посмотрела на девочку, оптимизм которой был очень заразительным.

— Ты можешь декламировать стихи, не заикаясь? — спросила Джиллиан. — Или петь? Или читать отрывки из книг?

Да, Стефани могла читать написанные слова. Все логопеды настаивали на том, чтобы она складывала слова сначала в уме, а затем читала их как с листа. И она старалась, о, как она старалась, но все напрасно. Эмоции — отчаянный страх и отчаянная надежда — накатывали на нее, как сокрушительные волны океана на слова, написанные на песке, уничтожая из памяти все тщательно заготовленные фразы и делая ее еще беспомощнее.

Стефани знала, что она может и что не может. И однако, она смело кивнула в знак согласия.

— В таком случае с тобой все будет в порядке, — с твердой уверенностью заявила Джиллиан, сопроводив свои слова лучезарной улыбкой. — Моя мама поможет тебе. Все будет хорошо, вот увидишь.

На этот раз Стефани ответила потоком горячих слез. Прошло много лет с тех пор, как она плакала в последний раз. Она знала, что слезами горю не поможешь. Но это были совсем другие слезы — слезы надежды и благодарности. В глазах Джиллиан тоже заблестели слезы, и она из простушки превратилась в красавицу.

А затем — как давно это было! — Джиллиан обняла ее и с нежностью в голосе заверила:

— Не только моя мама тебе поможет, но и я тоже.

И сама Джиллиан, и Мередит сотворили чудо и даже больше, чем чудо. Стефани нашла в лице Джиллиан лучшую подругу, и так как Джиллиан щедро поделилась с ней своей любящей матерью, Стефани приобрела также и мать и впервые в своей жизни узнала, что такое любовь.

Ей очень хотелось сказать Мередит и Джиллиан, как сильно она их любит. Теперь она могла говорить, складывая слова в уме, а затем произнося их вслух. Она стала экспертом в этом деле, особенно с Мередит и Джиллиан, и иногда только мгновение отделяло слова, сложенные ею в уме, от слов произнесенных. С другими людьми это занимало несколько больше времени, но Стефани научилась заполнять молчание такими ничего не значащими словами, как «спасибо», «пожалуйста», «да», «нет», «хорошо», или просто повторяла последние слова, сказанные другими людьми.

Стефани могла говорить, но она еще не научилась давать выход своим эмоциям. Она проговаривала слова любви про себя и даже видела их перед мысленным взором, но, пытаясь выразить эту существенную для нее правду, она начинала заикаться, а этого она больше всего боялась — ужасно боялась вновь погрузиться в одинокую и позорную тюрьму молчания.

Дружба между Стефани и Джиллиан продолжалась, несмотря на то что они учились в разных школах: Джиллиан в бесплатной средней школе, а Стефани — в привилегированной школе для богатых и даже несмотря на тот факт, что, когда маленькие девочки стали превращаться в маленьких женщин, потрясающая красота Стефани расцвела еще больше, а заурядность Джиллиан стала еще заметнее. Стефани никогда не смотрела на свою подругу как на дурнушку. По меркам физической красоты блестящие изумрудные глаза Джиллиан, роскошные темно-рыжие волосы и сияющая улыбка были, конечно, красивы, но если измерять ее красоту такими качествами, как любовь, доброта и щедрость, здесь ей не было равных. Она смотрела на мир с радужной надеждой, восхищалась всем, что дарила ей природа: необыкновенной изысканностью цветов, великолепными закатами, ласкающим теплом прогретого солнцем песка, сказочными обещаниями радуг.

Мальчики-подростки, а также мужчины постарше обращали внимание на Стефани и совсем не замечали Джиллиан, но для девочек это не имело значения, так как у них были вещи поважнее, чем разговор о мальчиках, — они мечтали. Стефани мечтала стать актрисой. Она знала, что может случиться так, что ей никогда в жизни не удастся выразить словами свои эмоции или высказать те прекрасные мысли, которые временами зарождались в ее уме, а потом исчезали, прежде чем она успевала их высказать. Но, занимаясь в драматическом кружке в Уэстлейке, она обнаружила в себе способность через игру, через перевоплощение давать выход своим эмоциям, облекая их в словесную форму.

Стефани собиралась стать актрисой, а Джиллиан — школьной учительницей. Она хотела обучать детей английскому языку, развивая в них грамотность, а во время летних каникул она будет писать, возможно, романы, а возможно, и сценарии для своей необыкновенно талантливой подруги.

В январе, в восьмом классе, когда им обеим было по четырнадцать лет, произошла трагедия, которая положила конец их замечательной дружбе. Это случилось в среду вечером во время грозы. Порывы ураганного ветра с ливнем два дня держали в осаде Лос-Анджелес.

С наступлением сумерек Мередит приехала в особняк Стефани на Колмби-Хиллз, чтобы забрать свою дочь. Перед расставанием подруги договорились, что они, как всегда, поговорят завтра после обеда, и Мередит, обняв свою новую дочь, пообещала, что обязательно придет на премьеру «Пигмалиона» в ее школе, где Стефани играла роль Элизы, после чего Мередит и Джиллиан, несмотря на ураган, отправились домой. Золотистый свет фар их машины долго виднелся сквозь пелену дождя.

Стефани запомнила эту пляску огней в потоках дождя, потому что Джиллиан научила ее видеть прекрасное даже в самых мрачных сторонах природы, и она смотрела вслед машине и улыбалась. Но с того дня дождь наводил на нее ужас, так как в тот памятный вечер Мередит Монтгомери, съезжая с холма, потеряла контроль над машиной.

Полиция решила, что отказали тормоза, возможно, из-за размытой дождем дороги или потому, что тормоза, бывает, иногда откатывают. Но какой бы ни была причина, в тот штормовой вечер золотистые огни фар двигались все быстрее и быстрее к своему фатальному исходу.

Просторный многоместный легковой автомобиль, который всегда казался таким надежным и солидным символом семьи, превратился в маленький металлический гроб. Джиллиан и Мередит были зажаты внутри, и Джиллиан с беспомощным отчаянием наблюдала за смертью своей любимой матери и медленно умирала сама, хороня в этой железной коробке свои надежды, мечты и невинность.

Джиллиан вскоре вытащили из машины и отправили в Медицинский центр Лос-Анджелеса. У нее был сломан таз, повреждено лицо, в нежную кожу которого врезались осколки стекла.

Пока врачи пытались спасти Джиллиан жизнь. Стефани и Эдвард Монтгомери неустанно дежурили в маленькой, без окон, комнате ожидания. За все шесть лет, что Стефани дружила с Джиллиан, она видела Эдварда только один раз. Он был виртуальным фантомом в жизни своей дочери. Блестящий адвокат, звезда которого восходила все выше, он уделял больше времени своей работе, чем жене и дочери. Но в основе этого кажущегося пренебрежения к семье лежала любовь и забота о них. Успех, к которому Эдвард так упорно стремился нужен был ему ради семьи, чтобы Мередит и Джиллиан ни в чем не нуждались. Джиллиан горячо любила отца, которого едва знала, но в его присутствии она тоже начинала заикаться, сгорая от смущения и благоговейного страха.

Трагедия свела вместе Стефани и Эдварда, погрузив их в мучительное молчание Стефани не могла говорить, так как эмоции, переполнявшие ее, стирали из памяти все слова, но и отличавшийся красноречием адвокат тоже не мог говорить, потому что, как и она, не мог выплеснуть свои эмоции и мучился из-за того, что теперь не мог сказать ни слова любви женщине, которую он безумно любил, и забыл эти слова, чтобы сейчас сказать их хотя бы дочери, которую он едва знал.

Врачи сделали все возможное, чтобы кости таза срослись. Они объяснили, что Джиллиан будет слегка прихрамывать и испытывать боль при больших нагрузках. Ее изуродованное лицо было спрятано под белой повязкой из бинтов, оставляя открытыми только испуганные зеленые глаза. Джиллиан была в сознании, когда переживала весь ужас случившейся трагедии, но с тех пор она не разговаривала ни с Эдвардом, ни с врачами и сестрами, ухаживающими за ней, ни со своей лучшей подругой.

Стефани отчаянно хотелось помочь подруге, которая так много помогала ей. Ей хотелось сказать Джиллиан, как сильно она ее любит и как сильно она тоскует по ее матери, которой подруга так щедро с ней поделилась. Эти мысли она посылала Джиллиан, как делала это всегда: выражением голубых глаз, которые были зеркалом ее души, но даже их кристально чистая глубина не могла вывести подругу из состояния упорного и мучительного молчания.

Поэтому Стефани мужественно попыталась выразить свои эмоции словами. Но она запиналась и заикалась и, не помогая Джиллиан, сама все глубже и глубже погружалась в темницу молчаливой тишины и позора. Она снова стала себя ненавидеть, ненавидеть гораздо сильнее, чем тогда, когда была маленькой девочкой. Она не помогала Джиллиан, а только с каждой запинкой в словах еще больше разрушала себя и, однако, изо дня в день сидела у постели своей отключенной от мира подруги. И, запинаясь, шептала ей слова любви.

В конце второй недели медицинская сестра сообщила Стефани, что через три дня Джиллиан отправят в больницу в Сан-Франциско. Там работала Клаудиа Грин, специалист в области пластической хирургии, которая помогала детям, пострадавшим в результате несчастных случаев.

Три дня… Конечно, она просидит у постели своей подруги еще три дня, превозмогая собственную боль и отвращение к самой себе.

Но Стефани больше не появилась, предав свою лучшую подругу, так как к ней возвратились все те страхи, которые она испытывала, будучи ребенком: она неполноценная, не заслуживает любви, дружбы и даже надежды.

К тому времени, когда Джиллиан вернулась в Лос-Анджелес, ее некрасивое и изуродованное лицо было заменено другим, утонченно красивым, таким же нежным, какой всегда была ее душа. У Джиллиан было новое лицо и новая мать. Клаудиа Грин, одаренный пластический хирург, не только блестяще исправила изуродованное лицо Джиллиан, но также спасла травмированные сердца отца и дочери.

Стефани не было в Лос-Анджелесе, когда Джиллиан вернулась. В это время она оканчивала школу в Швейцарии. Окончив школу в восемнадцать лет, она провела в ней следующий год в качестве дебютантки. К концу года состоялась ее помолвка с мужчиной на десять лет старше ее и такого же знатного происхождения, как и ее собственное. Она стала послушной игрушкой в руках своих родителей, которые всегда хотели видеть ее именно такой. Теперь они считали, что ее речь совершенна. Хорошо продуманные и безупречно правильные, не окрашенные никакими эмоциями слова слетали с ее губ с размеренной королевской неторопливостью. Конечно, сейчас родители любили ее, так как она уже не разочаровывала их и не смущала.

За месяц до свадьбы Стефани позволила себе вспомнить двух людей, которых по-настоящему любила и которые любили ее, хотя она этого не заслуживала, и которые с таким энтузиазмом заставляли ее воплотить в жизнь свою мечту стать актрисой, в то время как ее собственные родители относились к этой профессии с презрением.

Мередит и Джиллиан Монтгомери ушли из ее жизни, но воспоминания об их любви жили в ней всегда. Стефани написала два письма. Родителям, «любовь» которых к ней всегда была формальной, и мужчине, который даже не пытался получше ее узнать и ничего не хотел видеть, кроме совершенной красоты и безупречного тела, которым он сможет обладать, когда захочет. Стефани решила лично доставить письма своим родителям и жениху, но она знала, что ее эмоции опять приведут к заиканию, а ей не хотелось доставлять им удовольствие легко отказаться от нее, как только они снова обнаружат ее несовершенство, которое так их смущает.

Стефани написала и третье письмо — своей лучшей подруге, которой, заикаясь, шептала слова любви шесть лет назад. Это письмо было наполнено пожеланиями, чтобы жизнь Джиллиан всегда была полна любви и счастья. Но Стефани побоялась, что щедрая Джиллиан может простить ее непростительное предательство, несмотря на то что Стефани была ужасно одинока и очень скучала по своей подруге, она понимала, что не заслуживает прошения.

Избежав брака, который мог отравить ее существование, Стефани принялась воплощать в жизнь мечту, когда-то казавшуюся ей единственным способом выжить, единственной возможностью выразить эмоции, глубоко жившие в ее душе.

Она хотела стать актрисой, но слава совсем ее не интересовала. Она ее даже не хотела. Со славой приходит известность. Найдутся репортеры, которые будут удивляться замедленности ее речи в ответ на их вопросы, и кто-нибудь из них откроет ее секрет и, что еще хуже, узнает ее о вероломном предательстве.

Стефани было известно, что телевизионные актрисы привлекают к себе меньше внимания, чем их киноколлеги, и что днем у телевизоров собирается меньше зрителей, чем во время прайм-тайма. Если бы только ей удалось получить маленькую роль в одной из мыльных опер, идущих в дневное время…

Ей была предложена маленькая роль красивой, но незаикающейся инженю в сериале «Молодая и неугомонная», который должен был демонстрироваться всего несколько месяцев, после чего исчезнуть с экрана. Образ не отличался особой индивидуальностью и чувством юмора, но Стефани придала ему такой блеск и такую жизненность, что многие сценаристы стали писать ей, предлагая более насыщенные тексты, а журналисты засыпали ее письмами с выражением надежды, что сериал с ее участием будет продлен.

Три года подряд Стефани получала приз «Эмми» за роль второго плана, а когда созданный ею образ придал ей статус ведущей актрисы, она снова получила «Эмми». Ее успех приковал к ней всеобщее внимание, но к этому времени она уже имела полную поддержку со стороны своих коллег по цеху. Они, конечно, не знали всей правды о Стефани Саманте Уиндзор, но все же защищали ее, рассказывая надоедливым журналистам ту правду, которая была им известна: что она одаренная актриса и благородная натура и их большое уважение к ее таланту перешло также и в большое уважение к ее стремлению жить уединенно, которое, судя по всему, было для нее очень важно.

К тому моменту, когда она перешла с дневного времени на прайм-тайм, голливудская пресса признала за ней право вести уединенный образ жизни. Нельзя сказать, чтобы журналистам не хотелось взять у нее подробное интервью, но они уважали право Стефани на личную жизнь, как когда-то уважали это право у Жаклин Кеннеди Онассис.

Неназойливость прессы дала Стефани возможность согласиться на одну из многочисленных ролей в будущих фильмах, которые ей постоянно предлагали, несмотря на ее хорошо известную «полную удовлетворенность» малым экраном. Но до того как она прочитала сценарий «Путешествия сердца», она не могла найти роль, достойную потенциального риска стать слишком известной и привлечь к себе всеобщее внимание.

Роль была потрясающей, и казалось, что она написана известным сценаристом А.К. Смитом специально для нее. В этой роли Стефани могла полностью раскрыть свой талант, выплеснув на поверхность все те эмоции, которые она всегда скрывала. Если бы этот сценарий принадлежал какой-нибудь другой студии, а не «Трипл Краун» или Чейз Кинкейд хотя бы намекнул, что его жена знает о предложенной ей роли, Стефани ответила бы согласием. Но в их разговоре не было ничего личного, не было даже намека на то, что Чейз знает, что они с Джиллиан были когда-то подругами и его жена осведомлена о том, кому предложили эту роль. Конечно, совсем не обязательно Джиллиан должна была делиться с мужем своим прошлым или хоть раз упомянуть о подруге, которая, как выяснилось, оказалась ей вовсе не подругой…

Стефани отказалась от великолепной роли из-за Джиллиан. И вовсе не потому, что Джиллиан могла попытаться уговорить мужа изменить свое решение. Для этого она была слишком благородной, слишком всепрощающей. Стефани просто решила, что будет плохо и ужасно несправедливо поставить Джиллиан в затруднительное положение, изображая радость оттого, что такая замечательная роль досталась человеку, ее не заслуживающему.

Стефани хотела для своей подруги настоящего счастья. Два месяца назад, когда она смотрела на потрясающе красивого мужчину, за которого вышла замуж Джиллиан, ее сердце источало молчаливую мольбу: «Сделай ее счастливой, Чейз. Наполни ее жизнь радостью и любовью до конца ее дней».

И вот Чейз Кинкейд мертв, и этот трагический несчастный случай снова погрузил Джиллиан в боль и муку, чего она никак не заслуживала. Стефани хотелось ей помочь или хотя бы предложить свою помощь. Но она боялась, что Джиллиан отвергнет ее порыв, не захочет ей довериться, и она даже придумала, как сделать, чтобы Джиллиан, если захочет, могла легко отказаться от ее поддержки.

Но когда лимузин подъехал к студии «Трипл Краун», сердце Стефани издало еще один молчаливый крик: «О, Джиллиан, позволь мне помочь тебе хоть на этот раз! Пожалуйста, поверь, я не предам тебя снова.

Пусть я буду заикаться.

Пусть весь мир слышит меня».

Глава 6

К тому времени как Джек приехал на студию «Трипл Краун», отделанный мрамором и зеркалами вестибюль уже сверкал галактикой звезд, старлеток и голливудскими богачами, известными и могущественными. Они собрались здесь, чтобы попрощаться с одним из самых одаренных среди них коллегой и выразить свои сердечные соболезнования его красивой вдове.

Джек сгорал от нетерпения снова поговорить с Джиллиан Кинкейд, заглянуть в ее изумительные изумрудные глаза, которые показались ему такими настороженными и такими виноватыми, что он до сих пор не мог их забыть. Было бы чудесно поговорить с ней наедине, но, найдя ее в дальнем конце заставленного цветами вестибюля, он сразу понял, что это невозможно. Ее, как всегда, окружали родители и Брэд.

Джек не спеша двинулся к Джиллиан и ее любящему окружению, прокладывая себе дорогу через море богатых и известных. Из приглушенных разговоров, жужжанием наполнявших вестибюль, он улавливал некоторые из них, содержавшие интерес к браку Чейза и Джиллиан Кинкейд, но ничего такого, что могло бы дать ключ к разгадке смерти Чейза, он не услышал. Джеку пришлось встать в очередь желающих выразить свои соболезнования красивой вдове, у которой теперь остался только отец. Родители мужа и его дедушка погибли в огне, ее мать — в автомобильной катастрофе, а Чейз нашел свою смерть в водяной могиле. И только Брэд, кузен мужа, остался в живых.

Наконец наступила очередь Джека, и он сразу заметил, как напряглась Джиллиан, как глаза ее забегали, не желая встречаться с его взглядом.

— Лейтенант Шеннон? Вы нашли Чейза?

— Нет, миссис Кинкейд.

Сообщение вызвало у нее всплеск каких-то новых эмоций. Что бы это могло быть? Джек решил, что это чувство облегчения. Облегчение от того, что тело ее мужа не найдено, а значит, нет и доказательств преступления.

— Тогда почему вы здесь, лейтенант? — потребовал ответа Эдвард.

Джек спокойно встретил вызывающий взгляд Эдварда, но прежде чем ответить, снова повернулся к Джиллиан. Сейчас в ее прекрасных глазах был страх — страх, что он заставит ее сказать правду, которую она так тщательно скрывала. Но постепенно страх исчезал из ее глаз, уступая место гордому пренебрежению.

Джиллиан Кинкейд понимала, что он не сможет давить на нее сейчас, так как отец не позволит ему этого сделать, и, встретившись с ее вызывающим взглядом, Джек впервые за всю свою карьеру подумал, что стоит лицом к лицу с убийцей, совершившей идеальное преступление.

Подавив в себе разочарование, он ответил с невозмутимым спокойствием:

— Я пришел выразить свои соболезнования.

— Весьма чутко с вашей стороны, Джек. — Приятный вежливый голос принадлежал Брэду. Говоря, он придвинулся поближе к Джиллиан, словно стараясь оградить ее от дальнейших обвинений.

Голос Брэда был вежливым, но взгляд его темных глаз говорил совсем другое. Однажды он внимательно выслушал подозрения Джека насчет того, что Чейз был убит, и провел долгие терпеливые часы, рассказывая Джеку о конкурентах Чейза, никто из которых, по мнению Брэда, не был его врагом. Но терпение Брэда быстро испарилось, когда Джек ткнул пальцем в Джиллиан.

Джек чувствовал возмущение Брэда, безошибочно угадывал его желание, чтобы он оставил в покое горевавшую вдову. Взгляд Джека снова обратился к вдове, которую семья защищала, словно она была фарфоровой куклой, способной разбиться на тысячи мелких кусочков даже от малейшего дуновения ветерка. Когда Джиллиан невозмутимо встретила его взгляд, Джек подумал: «А ты сильнее, чем они думают, не так ли, Джиллиан Кинкейд? Каким-то образом тебе удалось убедить этих людей в своей слабости и невиновности. Возможно, твой любящий муж слишком поздно обнаружил в тебе твою истинную силу и вероломство?»

— Пожалуйста, дайте мне знать, если вы вспомните какие-нибудь подробности того вечера, когда ваш муж исчез, миссис Кинкейд.

— Зачем, лейтенант? — вмешался Эдвард Монтгомери. — Насколько я понимаю, дело официально закрыто.

— Да, — спокойно ответил Джек адвокату, решительное выражение лица которого обещало ему большие неприятности, если он не перестанет надоедать его драгоценной дочке.

Это был Голливуд, дом лейтенанта Коломбо и его умных игр с богатыми и знаменитыми убийцами. Но приключения Коломбо были чистым вымыслом, а реальная правда состояла в том, что пока делу не дадут новый ход, лейтенант Джек Шеннон не имел никакого права снова допрашивать Джиллиан Кинкейд. Он брал ее измором. Джек понимал это так же хорошо, как и Эдвард Монтгомери. И однако, Джек снова обратился к фарфоровой кукле, которая, возможно, совершила идеальное убийство:

— Смерть Чейза официально признана несчастным случаем. Но вам известно, что у меня на этот счет есть большие сомнения, и они были всегда, миссис Кинкейд.

Джек хотел увидеть эффект от своих слов, прежде чем ее семья вмешается в их разговор, но увидел только ускользающий взгляд, в котором было больше боли, чем возмущения. Оставшееся время было украдено у него плачущей старлеткой, которая, задыхаясь, выразила Джиллиан свои соболезнования, отметив при этом, как Чейз был добр к ней, как он верил в ее талант и дал ей первую большую роль.

Джеку пришлось отойти. Но едва он успел сделать несколько шагов, как увидел другое знакомое лицо. Стефани была слишком далеко, чтобы услышать то, что он говорил Джиллиан Кинкейд, но она наверняка видела ее реакцию на его слова и выглядела очень рассерженной.

— Мисс Уиндзор. Вот мы и встретились.

«Что вы сказали ей? — потребовали ответа выразительные глаза Стефани. — Как вы посмели причинить ей боль? Вы презренный человек, лейтенант Шеннон! Презренный и самонадеянный!»

Джек смотрел на нее, завороженный бурей эмоций в ее глазах, но раздраженный тем, что они означали. Стефани не видела свою подругу пятнадцать лет и, однако, была абсолютно уверена в том, что она не могла совершить преступления, в то время как он, самонадеянный лейтенант, посмел усомниться в ее невиновности.

— При убийстве все имеет значение, — улыбнулся Джек этой очень красивой, очень пылкой женщине с выразительными небесно-голубыми глазами, а затем холодно добавил: — Вам это хорошо известно, лейтенант Баллингер. Вы это знаете.

Затем он не спеша отошел от нее, стараясь сдержать вскипавший в нем гнев, и, только пройдя несколько шагов, вдруг понял, что она не сказала ему ни слова. Да ей и не надо было этого делать. Взгляд ее изумительных глаз был красноречивее всяких слов.

«При убийстве все имеет значение». Эти слова сверлили мозг Стефани, когда она смотрела, как уходил Джек. Что он хотел этим сказать?

Стефани чуть не побежала за Джеком, чтобы посмотреть ему в лицо. Так бы поступила уверенная в себе, наглая и четко выражающая свои мысли лейтенант Кассандра Баллингер, которая ко всему прочему не смогла бы предать свою подругу. Но Стефани слишком хорошо знала свои ограниченные возможности. Она всех обманывала, исполняя роль этой решительной, уверенной в себе женщины — так же как обманывала Джиллиан, притворяясь ее подругой.

— Стефани!

Голос раздался у нее за спиной — мягкий, знакомый, приветливый. Еще до того как обернуться, Стефани почувствовала, как ее глаза наполнились слезами. И вот она оказалась лицом к лицу с женщиной, которая когда-то была ее единственной подругой. Исключительно красивое лицо разительно отличалось от лица девочки, которую она знала, но огромные изумрудные глаза и красиво очерченные губы остались прежними. Из холодных глубин моря пробился лучик тепла, и нежная улыбка тронула ее губы.

— Джиллиан, — прошептала Стефани, сердце которой было переполнено любовью и благодарностью и так сильно билось, что угрожало стереть из памяти все хорошо отрепетированные слова. Она поспешила сказать: — Я хочу помочь тебе.

— Мне нужна твоя помощь, — тихо подтвердила Джиллиан, подумав при этом: «И я так благодарна тебе за твое предложение помочь после непростительного случая, когда я отказалась принять твою помощь. Как я скучала по тебе. Как я нуждалась в тебе, в своей лучшей подруге». — Спасибо.

— Я не знал, что вы знакомы, — произнес Брэд, присоединяясь к ним. — Привет, Стефани.

— Привет, Брэд.

— Это было так давно, — пояснила Джиллиан. К ним подошли Эдвард и Клаудиа, и Джиллиан обратилась к отцу: — Папа, ты помнишь Стефани Уиндзор?

— Конечно. — Эдвард улыбнулся Стефани, подтверждая, что когда-то они были связаны общей трагедией. Нежность, которая мелькнула в улыбке Эдварда, сказала еще больше: что тогда он был эмоционально не подготовлен, чтобы справиться с постигшим его горем, что, возможно, они оба находились в подобном состоянии, но сейчас они вместе сумеют помочь Джиллиан.

— А это Клаудиа, — улыбнулась Джиллиан, не обмолвившись о том, что Клаудиа была ее мачехой.

Слово «мачеха» никак не вязалось с образом Клаудии. Она была женщиной, которая спасла ее от мучительного молчания, заново познакомила с отцом, которого раньше она едва знала, и с материнской любовью наблюдала, как она превращается в женщину. Она была ее любящей матерью, какой до этого была Мередит.

Стефани слышала любовь в голосе Джиллиан, когда та представляла ей Клаудию, и ей внезапно подумалось, что она могла бы услышать больше: щедрое предложение разделить с ней эту чудесную женщину, как когда-то однажды Джиллиан поделилась с ней матерью, которая погибла. Это предложение исходило от самой Клаудии, выразившись в ее нежной, теплой улыбке.

— Ты сможешь прийти пообедать со мной в один из вечеров на этой неделе, Стефани? — быстро спросила Джиллиан, внезапно вспомнив о людях, которые ждали своей очереди выразить ей соболезнования.

— Да. В любой из вечеров.

— Скажем, в среду, идет? Во вторник вечером я веду класс по литературе для взрослых, а завтра у меня дела в школе.

— В школе?! — с разной интонацией дружно воскликнули Брэд, Эдвард и Клаудиа.

— Я возвращаюсь к работе завтра утром, — решительно заявила Джиллиан своей семье.

«Я должна, неужели вы не понимаете? Я не могу — я не позволю себе снова погрузиться в молчаливое сумасшествие моего горя».

Глава 7

Поначалу, после того как они уютно устроились в гостиной, разговор Джиллиан и Стефани сводился к обсуждению Энни: какая она красивая, какая послушная и резвая, дружелюбная и преданная; затем они поговорили о карьере Джиллиан и роли Стефани в «Составе преступления». Все это были ничего не значащие слова, необходимая прелюдия к более важному разговору. Каждой из женщин хотелось высказаться, но ни одна из них не решалась начать первой и боялась последствий.

Наконец, после улыбок и теплых взглядов, сопровождавших эти несущественные слова, Джиллиан взяла на себя смелость начать путешествие по более опасной и важной территории — их прошлому.

— Как ты находишь мое новое лицо? — спросила она с некоторой долей застенчивости, но с прямолинейностью девочки, какой она когда-то была.

Джиллиан видела, что Стефани тактично изучала ее лицо, лишенное всякой косметики и освещенное мягким светом, заполнявшим комнату. Лишенное косметики, ее лицо говорило о себе всю правду. Шрамы были тонкими и искусными, напоминая тонкую осеннюю паутину, которая была чуть белее, чем ее кожа.

— Очень красивое, — ответила Стефани с сердечной нежностью, с которой она всегда разговаривала со своей единственной подругой. Сейчас эта сердечность медленно к ней возвращалась.

Джиллиан была, без сомнения, очень красива. Аккуратные тонкие линии делали ее лицо еще интереснее и совсем его не портили. Но внезапно красивое лицо ее подруги омрачилось такой неуверенностью, что Стефани не выдержала и спросила:

— О чем ты думаешь?

— Я думаю, что Клаудиа сделала великолепную работу… пожалуй, даже чересчур великолепную.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне кажется, что если бы я так не выглядела, Чейз никогда бы не обратил на меня внимания. — Джиллиан нахмурилась, а в ее глазах отразилась печаль. — Для нас обоих это была любовь с первого взгляда. Чейз влюбился в то, что увидел, в прекрасную обложку, а не в то, что я представляю собой на самом деле.

— Чейз Кинкейд красавец мужчина, но ты влюбилась в нечто большее, чем в его потрясающую внешность. Я уверена в этом, — с жаром заявила Стефани, повернувшись к той щедрой девочке, которую никогда не заботила ее внешность. Стефани была абсолютно уверена, что Джиллиан влюбилась в реального Чейза, в его сердечность, но по лицу подруги было видно, что она не верила, что он любил ее так же сильно. — Что заставляет тебя думать, что он поступил по-другому?

— Знаешь, было много такого, что мы никогда не рассказывали друг другу. В этом мы оба виноваты. Мне кажется, я боялась, что если он узнает меня по-настоящему… — Джиллиан тихо вздохнула. — Мы могли бы быть не только любовниками, но и друзьями, но когда Чейза что-то тревожило, он никогда не обращался ко мне за помощью.

— Что могло его тревожить?

— Я не знаю.

— К кому же он обращался? К Брэду?

— Нет. Во всяком случае, я так не думаю. Он просто уходил в себя. Когда его что-то беспокоило, он отправлялся на прогулку на яхте или всю ночь играл на гитаре. А когда я пыталась его расспросить, он замыкался еще больше.

«Как будто он боялся показать мне свои недостатки, как я боялась показать ему свои».

— Мне очень жаль, Джилл.

— Спасибо. — На красивых губах Джиллиан появилась очаровательная улыбка. — У нас были и прекрасные времена, Стеф. Все, что Чейз Кинкейд делал, он делал потрясающе, включая и самые интимные моменты нашей жизни.

— Ты его очень любила?

— Да. Я очень его любила. Вот почему мне так больно, когда офицер полиции, занимающийся расследованием, лейтенант Джек Шеннон, намекает мне на то, что это я его убила.

— Что?! — Стефани живо вспомнила прозрачный намек высокомерного лейтенанта, что при убийстве все имеет значение, но ей тогда даже в голову не могло прийти, что в этом преступлении может быть замешана ее нежная и любящая подруга. — Как он может так думать?

— На это у него есть причины, веские причины. Его беспокоит тот факт, что Чейз, будучи опытным моряком, вел себя так неосторожно, что на него свалился кливер. К тому же он подозревает, что я не рассказала ему всю правду о том вечере. — Изумрудные честные глаза Джиллиан смело встретились со взглядом голубых глаз, которые сверкали от возмущения — за нее. — И он прав, Стеф. Я сказала ему, что мы вместе провели приятный вечер за обедом, после чего он уехал покататься на яхте. Но правда заключается в том, что мы ужасно поссорились. Это моя вина. Я начала этот разговор. Что-то его беспокоило, что-то такое, что было гораздо глубже и мрачнее, чем раньше, и это продолжалось почти три месяца. Он настолько ушел в себя, словно меня вообще не существовало. Я испытывала такое отчаяние, такую беспомощность… и такую никчемность. — Джиллиан замолчала.

«Я чувствовала себя совсем как ты, когда ты пыталась мне помочь, а я даже не подтвердила, что слышу твои слова. Я позволила тебе снова начать заикаться…»

— Джилл?

— Что ни говори, но мы ругались в тот вечер. Чейз был очень расстроен, когда отправился в плавание… Лейтенант Шеннон прав. Я виновата в смерти Чейза. Я так расстроила его, сделала таким невнимательным, что он не заметил опасности…

— О, Джиллиан, — прошептала Стефани, — пожалуйста, не вини себя. Я знаю, какие муки ты испытываешь от тех слов, что сказала ему… и всего того, что не успела сказать. — «Такие же муки, какие я испытывала все эти годы из-за слов, которые хотела, но не смогла сказать тебе». Стефани не могла высказать вслух эту мысль, но ей удалось произнести слова утешения: — Я уверена, что Чейз знал, как сильно ты его любишь.

— Я на это надеюсь. — Робкая надежда промелькнула на прекрасном печальном лице Джиллиан, но она быстро исчезла, уступив место душевной муке. — Я не знаю, Стефани. Может, мне стоило рассказать лейтенанту Шеннону все? Дело официально закрыто, и мой отец ясно дал ему понять, чтобы он больше не мучил меня своими вопросами, но меня все еще беспокоит то, что он верит в убийство Чейза.

— И что ты — предполагаемая убийца?

— Я беспокоюсь не за себя, а за Чейза. Чейз и Джек Шеннон были когда-то друзьями. Мне не хотелось бы, чтобы Джек думал, что Чейз мог жениться на женщине, способной его убить.

— Почему бы мне не поговорить с Джеком? — импульсивно предложила Стефани.

— Ты с ним знакома?

— Мы встречались. — Судя по всему, Джиллиан не была свидетельницей их стычки на поминальной церемонии, поэтому сейчас Стефани очаровательно улыбнулась, делая вид, что ее предыдущие встречи с лейтенантом были весьма приятными. — Мне будет легче, чем тебе, рассказать ему все.

Легче? Слово прозвучало как насмешка. Нет, Стефани знала, что легче ей не будет. Но она понимала, увидев вспыхнувшую на лице Джиллиан надежду, что это очень важно для нее и что она предоставляет ей еще один шанс доказать свою дружбу. «Я не заслуживаю этого шанса, но Джиллиан дает его мне. Я должна это сделать и сделаю. Как-нибудь постараюсь».

Это «как-нибудь» осенило Стефани позже. Она никогда не пыталась сделать это раньше, но была уверена, что это сработает. Стефани Уиндзор не сможет говорить свободно, обоснованно и без запинок с голубоглазым лейтенантом, но уверенная в себе, смелая и с хорошей речью Кассандра Баллингер сможет. Она будет разговаривать с Джеком Шенноном, войдя в образ лейтенанта по раскрытию убийств.

— Позволь мне это сделать, Джилл.

— Хорошо, — благодарно кивнула ей Джиллиан. — Спасибо.

— Пожалуйста, — так же благодарно ответила Стефани. — Спасибо, что доверяешь мне, Джиллиан. На этот раз я тебя не подведу.

В это время зазвонил телефон, и Стефани, увидев страх на лице подруги, поняла, что Джиллиан все еще цепляется за малейшую надежду, что Чейз жив, что он вернется и что в любой момент он может войти в дверь.

Звонок был не из полиции, а от Брэда, и как только Стефани поняла по облегченному выражению лица Джиллиан, что он звонит не с новостями о Чейзе, она поднялась, пошла проверить их запеканку и принести еще лимонаду.

Когда она вернулась, Джиллиан сидела на тахте, ссутулившись и опустив голову.

— Что случилось, Джилл?

Джиллиан подняла голову, и Стефани увидела на ее лице глубокую печаль.

— Брэд только что рассказал мне о Дженин Роли. Ее убил во вторник вечером душитель гитарной струной.

— Ты об этом не знала?

— Нет. После того как исчез Чейз, я не выходила из дома, ожидая его возвращения. А когда полиция сообщила мне, что обнаружена его яхта, я перестала слушать радио, читать газеты и смотреть телевизор. — «Я просто ждала, как он просил меня. Энни и я ждали его в полной тишине, прислушиваясь к звуку колес его машины по гравию». — Я не знала, что душитель нашел очередную жертву.

— С какой стати Брэд рассказал тебе об этом сейчас? — возмутилась Стефани.

Почему Брэд отягощает состояние Джиллиан еще одной трагедией, которая произошла всего за несколько часов до того, как Чейз встретил свою смерть?

— Потому, — проговорила Джиллиан, — что когда я сказала ему, что ты у меня, он попросил меня сказать тебе, чтобы ты не спешила принимать решение относительно главной роли в «Путешествиях сердца».

— Ты знала, что мне предложили эту роль?

— Да. — Джиллиан удивленно вскинула брови. — Это была моя идея.

— Твоя идея? — изумленно переспросила Стефани, чтобы выиграть время для следующей фразы. — Ни Брэд, ни Чейз даже не намекнули мне об этом.

— Нет. — И Брэд, и Чейз хорошо знали, как хотелось Джиллиан, чтобы Стефани согласилась на эту роль, как бы великолепно она ее сыграла, но… — Никто из них не знал о нашей дружбе.

Дружба! Джиллиан содрогнулась от этого слова, от своего предательства и от воспоминаний об этом предательстве. Она слышала отчаянный шепот Стефани. Она слышала, как она заикается, произнося слова любви, она видела боль в глазах своей подруги, но нарочно заставила Стефани страдать. Нет, все гораздо хуже: она хотела, чтобы Стефани страдала, как страдала она сама.

Пятнадцать лет назад, когда их дружба закончилась, Стефани осталась заикой. Сейчас, когда, возможно, у их дружбы появится второй шанс, она сама начала заикаться:

— Я… это… была моя идея. Мне казалось… что это роль… для твоего восьмиоктавного таланта.

— Восьмиоктавного, — прошептала Стефани. Они любили употреблять это выражение, когда были подростками. Сон на восемь октав, карьера на восемь октав, романы на восемь октав. Тогда они решили, что испытают всю полноту жизни, со всеми ее острыми и прямыми углами.

— Это я — А.К. Смит, Стефани, — призналась Джиллиан, переведя дыхание. — Я написала для тебя роль Элизабет в сценарии «Путешествия сердца».

«Для меня? Несмотря на то что я тебя предала? Несмотря на то что я тебя покинула, когда ты больше всего во мне нуждалась?»

Было время, когда они были лучшими подругами и легко читали мысли друг друга. Это было время, когда Стефани могла говорить без усилий, потому что все слова, которые возникали перед ее мысленным взором, словно на экране отражались в мозгу подруги.

Но сейчас изумрудные и сапфировые глаза затуманились, и мысли подруг не проникали в их головы, хотя каждая хорошо знала, о чем думает другая. Потому что их мысли были одинаковыми:

«Мне хотелось бы иметь мужество извиниться перед тобой за то, что я сделала с тобой, с нами. Но у меня сейчас на это нет сил, хотя я очень нуждаюсь в твоей дружбе и боюсь потерять ее снова. Настанет день, и я все скажу тебе. Настанет день, и я извинюсь».

Через несколько минут их глаза снова стали ясными. Голубые и изумрудные, они снова были кристально чистыми, так же как были чисты их послания друг другу. Послания, полные надежды и совершенно одинаковые:

«Я хочу снова стать твоей подругой. И я обещаю, о, как я обещаю, что на этот раз не подведу тебя».

Глава 8

— Джек, на первой линии лейтенант Баллингер.

— Спасибо. Я сниму трубку в своем офисе.

Джек улыбался, направляясь к своему стеклянному, но звуконепроницаемому и пуленепробиваемому офису. Все четыре дня, прошедшие со дня поминальной церемонии по Чейзу Кинкейду, он думал о Стефани. Думал много. Она была интригующим сочетанием огня и льда: пылкий взгляд сапфировых глаз при чопорной патрицианской манере поведения и холодной элегантной речи.

Джек думал о Стефани и беспокоился за нее. Она легко могла стать добычей душителя гитарной струной. Наблюдал ли за ней монстр, когда она подвезла Дженин к дому? Положил ли он на нее свой дьявольский кровожадный взгляд? Его пять жертв служили иллюстрацией того, что он предпочитал красивых женщин с темными оттенками волос — роскошные волосы золотисто-каштановых и более темных цветов, — а не сверкающие золотом волосы калифорнийских блондинок. Волосы Стефани наверняка привлекли внимание убийцы. Но блестящие волосы Стефани были пронизаны солнечными лучами и могли отливать золотом даже при лунном свете. Может быть, эти золотые пряди оттолкнут от нее душителя? Или их сияющая красота послужит для него маяком?

Джек со страхом представлял себе ужас Стефани, когда душитель приблизится к ней, но он также чувствовал ее внутреннюю силу, которая заставит ее мужественно бороться с убийцей. Но еще больший страх Джек испытал, вспоминая ее холодное, надменное лицо. Станет ли кричать безупречно воспитанная Стефани Саманта Уиндзор, чтобы спасти свою жизнь? Ее манеры были безупречны, и контроль над собой она не теряла…

Джек думал о Стефани, беспокоился за нее, и ему очень хотелось снова ее увидеть. Но он знал, что не может ей позвонить, не имел на то веской причины. Если откроются новые подробности смерти Чейза Кинкейда, у него будет повод с ней связаться. Чейз Карлтон получил нужную информацию во вторник, а сегодня четверг. Человек, обладавший даром вычислять убийцу, обещал вынести свой вердикт в субботу.

Джек не сомневался, что Чейза Кинкейда убила его жена, и тем не менее ему хотелось, чтобы на этот раз чутье его подвело. Это была надежда ради них всех: ради памяти Виктора Чейза Кинкейда, ради его прекрасной молодой вдовы и ради ее преданной и загадочной подруги, женщины, которую Джеку очень хотелось узнать поближе.

А если Чейз Карлтон подтвердит, что было совершено убийство? И что в этом действительно замешана жена Чейза?

Тогда пройдет много, много времени, прежде чем лейтенант Джек Шеннон сможет позвонить Стефани Уиндзор.

И вот сейчас она звонит ему сама, наверняка придумав какой-то серьезный предлог, хотя Джек не сомневался, что в качестве лейтенанта Кассандры Баллингер она задумала поиграть с ним в какие-то свои игры.

Хорошо. Пусть будет так. Джек был большим мастером играть с женщинами в навязанные ему игры и никогда не давал им возможности одержать над собой верх.

Нажав кнопку телефона на своем столе, Джек вежливо спросил:

— Лейтенант Баллингер?

— Лейтенант Шеннон? — так же вежливо отозвалась Стефани. Она тщательно подготовила, отрепетировала и заучила слова, которые скажет, к тому же сейчас она говорила голосом, принадлежавшим уверенной в себе и дерзкой Кассандре. — Не могли бы мы обсудить одно дело?

— Конечно. Попробую догадаться. Дело о трагической смерти Чейза Кинкейда?

«Он насмехается надо мной, — решила Стефани. — Но я тоже умею насмехаться».

У Джека были все основания испытывать раздражение: вымышленный образ лейтенанта по раскрытию убийств позволил ей на равных разговаривать с настоящим лейтенантом. Но это была единственная возможность для нее говорить не заикаясь. Она делает это ради Джиллиан.

— Да, — ответила она. — О трагической смерти Чейза Кинкейда. Я знаю, вы подозреваете, что его убили, и рассматриваете его вдову как одну из подозреваемых.

— Главную подозреваемую, — уточнил Джек.

Игра началась, становясь все более интересной. Очевидно, Джиллиан Кинкейд рассказала своей подруге о его подозрениях. Очевидно также и то, что тихая вдова здорово разволновалась из-за этих подозрений, в результате чего упросила свою подругу ему позвонить. Зачем? Чтобы узнать, что он все еще занимается этим делом? Чтобы убедить его в своей невиновности? Хитрый ход со стороны Джиллиан Кинкейд не был таким уж и хитрым. Но почему она это сделала, если совершила идеальное преступление? Обычные убийцы рано или поздно начинают нервничать и допускают серьезные промахи. Сердце Джека нетерпеливо забилось, но он сумел взять себя в руки и с невозмутимым спокойствием спросил:

— Она призналась вам, лейтенант Баллингер?

— Она невиновна, лейтенант Шеннон.

— Я придерживаюсь другого мнения. Вы хотите убедить меня, что я ошибаюсь?

— Да. У вас есть время?

— Не слишком много. К тому же я считаю, что подобные дела обсуждаются при личной встрече.

Стефани вздохнула. Как она была наивна, думая, что сможет покончить с этим делом по телефону! Напомнив себе, что она умная, уверенная в себе Кассандра Баллингер, для которой все легко и просто, Стефани произнесла:

— Да, конечно. Я могу прийти к вам в офис завтра, в любое удобное для вас время.

— Самое удобное для меня время, лейтенант, обед сегодня вечером.

Стефани почувствовала бескомпромиссную силу его решения. Она была инициатором этого разговора, и теперь он мог позволить себе навязывать ей свои правила игры.

Обед с опасным сексуальным мужчиной, который с одинаковой холодной легкостью ловил убийц и разбивал сердца женщин? А почему бы и нет? Она, Кассандра Баллингер, может это себе позволить. Сейчас только четыре часа, уйма времени, чтобы заехать на студию и одолжить там одно из самых соблазнительных коктейльных платьев лейтенанта по раскрытию убийств.

— Обед вечером? Просто чудесно, — наконец проговорила она с веселым оживлением, присущим Кассандре.

— Хорошо. Почему бы нам не пойти в Чарт-Хаус? Я зарезервирую столик на восемь часов и смогу заехать за вами в половине восьмого.

— Думаю, нам лучше встретиться там, — заявила она с уверенностью Кассандры, занятой расследованием очередного убийства, которая может приехать только прямо к обеду — в сногсшибательном платье, — чтобы встретиться там со своим коллегой.

Джек, конечно, мог бы настоять на своем и заехать за ней, и она подчинится его желанию, но с любезностью, под которой скрывалось раздражение, он согласился:

— Прекрасно. Увидимся в Чарт-Хаусе в восемь.

Джек сразу узнал коктейльное платье со сверкающими золотыми блестками, которое было на ней в сериале «Состав преступления». А еще он понял, что она в образе.

Кассандра Баллингер имела ту же королевскую осанку, что и Стефани Уиндзор, но Кассандра была менее напряженной, более уверенной в себе и обладала скорее элегантной грацией кошечки, нежели надменностью королевы. Обе женщины имели те же роскошные, поцелованные солнцем волосы, но у Кассандры они свободно падали на спину каскадом золотистых кудрей, а у Стефани были собраны в строгий пучок, который он запомнил по поминальной церемонии. А изумительные сапфировые глаза? Сейчас они смотрели на мир, не позволяя проникнуть в их таинственные глубины, и одновременно как будто смотрели на него и в то же время не смотрели, сфокусировавшись на невидимой точке над его головой.

— Джиллиан кое-что от вас утаила, — начала Стефани, как только они сделали заказ. — Правда состоит в том, что они поссорились в тот вечер перед несчастным случаем.

— Из-за чего?

— Я не знаю деталей, да это и не имеет значения. Даже счастливые пары время от времени ссорятся, разве не так?

— Мне это неизвестно, — пожал Джек плечами, молча посылая ей команду посмотреть ему в глаза. Когда она подчинилась этой молчаливой, но властной команде, он очень нежно спросил: — А вам?

Почувствовав его нежность и заинтересованность, Стефани нахмурилась. Затем снова уставившись на что-то за его головой, она спокойно проговорила:

— Определенно вы знаете, что в любых взаимоотношениях есть свои проблемы.

— Да, это я знаю, как знаю и то, что иногда эти проблемы кончаются для кого-то летальным исходом.

— Джиллиан не убивала Чейза.

— Однако она утаила от меня факт, что они ссорились в тот вечер. По какой причине, лейтенант Баллингер?

— Потому, что это очень личное… и потому, что она хочет защитить то личное, что было у них с Чейзом.

— Может, она хочет защитить неудачный брак? Брак, который разваливался? Брак, в котором жена со смертью мужа получает вдвое больше, чем при разводе? Это весьма веский мотив для убийства. Наверняка вам об этом хорошо известно.

Стефани передернулась от его насмешливого тона, но Кассандра победила и невозмутимо повторила:

— Джиллиан не убивала Чейза. Она вообще не способна никого убить.

— Вы, похоже, в этом уверены, Стефани, — ласково произнес Джек, обращаясь к ней, а не к Кассандре. — Безмятежность Джиллиан, ее спокойствие при известии о смерти Чейза ее изобличают. Убедите меня в обратном.

Стефани перевела дыхание. Она заготовила в уме целые страницы своей речи и предвидела его скептицизм, но, несмотря на то что она хорошо помнила силу его темно-голубых глаз, так и не смогла адекватно отреагировать на их властность и силу воздействия на нее. Джек Шеннон знал, что она играет роль Кассандры, и какое-то время поддерживал эту игру лишь потому, что это его забавляло.

Красивый лейтенант по раскрытию убийств становился очень опасным, когда начинал забавляться. Стефани с внутренней дрожью подумала, а что будет, если Джек рассердится или перестанет находить их игру забавной?

«Я — Кассандра Баллингер, — поспешила напомнить Стефани своему взволнованному сердцу. — Я сильная, упорная и уверенная в себе. Мое сердце не должно дрожать от страха — или желания! — даже тогда, когда я вижу насмешку в этих красивых голубых глазах. Я прекрасно помню все слова своей роли. И скажу их!»

— Когда Джиллиан было четырнадцать лет, они с матерью попали в автомобильную катастрофу. Машина разбилась в лепешку, заблокировав их внутри. К тому времени, когда спасатели освободили их, мать Джиллиан была уже мертва. Возможно, вы заметили, что Джиллиан слегка хромает.

— Да.

— Этот несчастный случай повлек за собой ее хромоту, и он же явился причиной, как вы говорите, невозмутимого спокойствия.

— Как это?

— Несмотря на тяжелейшие травмы, Джиллиан находилась в полном сознании и беспомощно наблюдала, как умирает ее мать. Потом она полностью отключилась. Она замолчала, и я думаю, что это молчание могло быть расценено как спокойствие теми, кто ее не знает, но она испытала сильное потрясение.

— Именно так мачеха и объясняет ее состояние.

— Клаудиа лучше других знает об этом. Именно она помогла ей снова заговорить.

— Разве не вы? У меня создалось впечатление, что вы тоже там присутствовали.

«Я была там, но то, что я могла предложить, не было достаточным. Сейчас у меня появился второй шанс помочь моей единственной подруге, а вы мешаете мне, стараясь увести меня от Кассандры. И что хуже всего, в ваших глазах такая нежность, такая близость, словно вы действительно беспокоитесь обо мне. Прекратите! Пожалуйста, прекратите!»

— Да, я была там, но это не имеет никакого отношения к тому, о чем мы сейчас говорим.

«Но это имеет отношение к вам. И это очень важно». Джеку и самому хотелось бы знать, почему он так подумал. Придет день, и он все поймет. Но сейчас, видя, что разговор ее волнует, он небрежно согласился:

— Действительно, не имеет никакого отношения. Итак, реакция Джиллиан Кинкейд на последний трагический несчастный случай оказалась точно такой же, как и на тот, который произошел пятнадцать лет назад, — шок?

— Да, — с облегчением согласилась Стефани.

— И причиной того, что она не сказала мне об их ссоре, было желание защитить свое личное?

— Их личное.

— Положим. А что заставило ее поручить вам рассказать мне об этом?

— Она знает, что вы с Чейзом были друзьями. Она не хочет, чтобы вы думали, что он женился на женщине, способной его убить. Это ради Чейза, ради его памяти, а не ради нее.

— Восхитительно, — протянул Джек, надеясь в душе, что это правда.

— Джиллиан очень любила Чейза. Она страдает из-за его смерти.

Слушая ее страстные слова, Джек убедился в одном: Стефани твердо верит, что ее подруга ни в чем не виновна и продолжает крепко любить своего мужа.

— Итак? — с надеждой спросила Стефани, заметив на его лице нежность. — Вы можете оставить ее в покое? Вы можете поверить, что смерть Чейза была несчастным случаем?

Выразительные сапфировые глаза с надеждой смотрели на Джека. Она затеяла весь этот разговор из любви к своей подруге и сейчас очень надеется, что добьется успеха. У Джека было сильное желание сказать ей «да», сказать, что она успешно справилась с этим поручением. Но он не мог. Его убежденность в том, что Чейз Кинкейд убит, была очень сильной и еще больше усилилась после телефонного звонка Чейза Карлтона, а поэтому он не мог не сказать правду:

— Скажу вам правду, Стефани. Я жду окончательного решения от одного человека. Я понимаю, что вы можете все рассказать Джиллиан, и ее отец обязательно позвонит комиссару полиции, чтобы тот меня остановил, но к тому времени я уже буду иметь ответ, которого так жду.

— А если этот человек не подтвердит ваши подозрения?

— Тогда я поверю, что ваша подруга невиновна.

— Когда вы все узнаете?

— В субботу днем, сразу после скачек.

После долгого задумчивого молчания Стефани пообещала:

— Я ничего не буду рассказывать Джиллиан. Но вы можете сообщить мне о результате?

— Конечно. Я сообщу вам об этом за обедом в субботу вечером.

Они еще не допили свои коктейли: она диетическое пепси, он — виски со льдом, — когда их деловой разговор закончился, и ей как-то удалось провести остаток вечера без заранее заготовленных слов… а сейчас он предлагает, чтобы они снова встретились в субботу, и она должна согласиться ради Джиллиан, чтобы иметь возможность сказать ей, что лейтенант Джек Шеннон закрыл это дело раз и навсегда.

— Хорошо, — сказала она, помолчав. — Я буду ждать.

— Договорились. — Джек смотрел на закат, мысленно призывая ее присоединиться к нему. — Как вам нравится закат?..

Если Кассандра Баллингер в платье с золотыми блестками сумела сохранить самообладание, пока они обсуждали трагическую смерть Чейза Кинкейда, то это самообладание моментально исчезло, стоило лейтенанту Джеку Шеннону мастерски перевести разговор в более интимное русло, где он мог бы задавать вопросы и получать на них ответы, не имеющие отношения к убийству, те, которые он хотел бы от нее услышать.

Как бы ей хотелось поговорить с ним! В его темно-голубых глазах были такая нежность и такой интерес к ней, что Стефани даже показалось, будто она может свободно говорить, свободно выражать свои мысли. Он бы оценил ее тонкий юмор и от души посмеялся, а на его красивом лице отразилось бы еще больше нежности.

Но она не могла говорить, и по мере крушения ее надежд и возрастающего страха в голубых глубинах ее глаз появилось нетерпение и даже раздражение.

Ее машина была припаркована в дальнем углу стоянки. Дорога к ней была освещена мягким светом золотой луны, и тишину, повисшую между ними, нарушал лишь шепот волн.

«Прости, прости, прости», — в отчаянии говорила она про себя. Как бы ей хотелось сказать эти простые слова вслух, но она знала, что не сможет. Он непременно потребовал бы объяснить, что она имела в виду, а она бы опять начала заикаться и этим навсегда оттолкнула бы его от себя.

И однако, когда они дошли до машины и она посмотрела на него, чтобы пожелать ему спокойной ночи, в ее глазах, освещенных светом луны, были печаль и просьба ее простить.

На эти не выраженные словами чувства лейтенант Джек Шеннон ответил тем, что нежно, очень нежно взял ее лицо в свои ладони. А затем не спеша и с совсем уж невероятной нежностью он начал ее целовать.

Стефани еще никто так не целовал. Джек целовал ее лицо, а не только ее сочные красивые губы. С величайшей осторожностью он целовал ее виски, веки, нос и щеки. Он целовал ее так, словно нежно любил, словно хотел изучить каждую черточку ее лица, словно через это нежное и осторожное исследование хотел найти путь к ее сердцу.

Все мужчины до Джека, включая и ее жениха — особенно жениха, — сразу впивались в ее красивые губы. Они делали это быстро и грубо, стараясь поскорее ее завоевать. А затем так же быстро и грубо требовали от нее большего.

Ни один мужчина никогда так нежно не ласкал лицо Стефани, так же как ни один из них не думал о том, чтобы доставить ей удовольствие — или почувствовать ее боль.

Сейчас Стефани получала удовольствие и испытывала пусть маленькое, но такое чудесное желание, и Джек, словно догадавшись об этом, нашел наконец ее губы. И в его поцелуе не было ни чувства собственности, ни посягательства на нее, а только взаимное удовольствие… душевная теплота… желание… и чистая радость.

И когда Джек неожиданно прекратил свои поцелуи, Стефани увидела в его глазах зеркальное отражение своего желания и внутри ее все радостно запело: «Да, да, да».

— Знаете, чего бы мне хотелось? — спросил он.

«Да. Вам бы хотелось, чтобы я пригласила вас в свою постель. Еще ни один мужчина не спрашивал на это разрешения. Все они только требовали. Но несмотря на то что с вами гораздо опаснее, чем с остальными, да, да, я приглашаю вас».

— Чего бы вам хотелось? — переспросила она.

На какое-то мгновение решительность покинула Джека. Приглашение в ее сияющих голубых глазах было таким ясным, таким чудесным, но ему хотелось гораздо большего от Стефани Уиндзор, нежели просто обладать ее прекрасным телом. Он хотел завладеть ее сердцем. Этого Джек Шеннон прежде никогда не хотел, так как и сам никогда не отдавал своего сердца, но сейчас он был готов рискнуть.

— Мне бы хотелось, Стефани, узнать ваши мысли, ваши истинные мысли, прежде чем вы их успеете отредактировать.

Ее глаза широко раскрылись: она и не подозревала, что он так хорошо ее понимает. Но еще большее удивление у нее вызвала догадка, что он хотел бы о ней заботиться. Удивление быстро сменилось радостью, но эта радость так же быстро погасла, уступив место настороженности.

— Не бойтесь, Стефани, я не приду в ужас от ваших неотредактированных мыслей. Я вам это обещаю.

«Нет, вы придете в ужас, когда я попытаюсь высказать их».

Никогда еще ни один мужчина не вызывал в ней такого трепета, никогда ни один не интересовался ее мыслями, возможно, считая, что за ее безупречной красотой скрывается пустота.

Стефани захотелось заняться любовью с Джеком Шенноном, хотелось поделиться с ним самыми сокровенными желаниями, чего она никогда не хотела прежде, но это было бы очень опасно для ее одинокого, никогда не знавшего любви сердца. Это потребовало бы от нее большого мужества, но она готова была рискнуть, рискнуть хотя бы на одну ночь — ночь, полную нежности.

Но лейтенанту Джеку Шеннону недостаточно было физической близости: он хотел большего… гораздо большего.

— Стефани? — Джек увидел внезапную боль в ее глазах, и ему захотелось обнять ее, чтобы унять эту боль. Он обнаружил в себе несвойственное ему терпение — если это, конечно, не касалось раскрытия убийств, — и он продолжал ждать, когда она заговорит, подбадривая ее улыбкой и ласковым голосом: — Поговори со мной, Стефани.

«Я не м-о-г-у». Даже мысленно она заикалась! Холодная волна страха накатила на нее, захлестнув с головой. Страха и стыда.

Стефани не могла говорить. Она могла отвечать только мысленно или взглядом. Страх, сидевший внутри ее, отразился в ее сапфировых глазах.

«Откуда взялся этот страх?» — недоумевал Джек. Может, она боится отдать ему свое сердце? Но ведь и он рискует, отдавая ей свое. Решив пока не рисковать, Джек, нежно погладив ее по щеке, произнес:

— Завтра я вам позвоню, чтобы уточнить время обеда.