Импульс

Глава 18

Остров Джованни

Апрель, 1990 год

Услышав вопль Доминика, Меркел в панике ворвался в библиотеку и замер от удивления. Доминик сидел за столом, все еще зажав телефонную трубку в руке. Из нее доносился громкий треск. Он издал еще один вопль, на этот раз для Меркела, затем указал тому на стул.

— Черт побери, я не могу в это поверить, — проговорил Доминик, и Меркелу на мгновение показалось, что от волнения мистер Джованни потерял рассудок.

— Нет, это самая лучшая новость за много, я даже не берусь сосчитать сколько, лет. — Доминик радостно улыбнулся Меркелу.

Меркел сгорал от желания спросить, что за известие так осчастливило мистера Джованни, но знал, что пока лучше помолчать. Мистер Джованни не любил, когда ему задавали вопросы. Меркел терпеливо ждал.

Доминик хлопнул в ладоши, откинул голову назад и громко захохотал, обнажив коренной зуб, которому не помешала бы коронка.

— Налей нам по бокалу шампанского, Меркел. И не жмись. Выбери самое лучше, какое у нас есть. Нам надо кое-что отметить. Умер мой дорогой тесть, этот старый ублюдок Карло Карлуччи. Наконец-то умер. Умер! В своей постели, от инфаркта. Надеюсь, он будет гореть в аду. Ты не можешь представить себе, Меркел, ты не поверишь… Я уже начал было думать, что он бессмертен.

Доминик снова громко, раскатисто засмеялся, и Меркел улыбнулся в ответ, хотя по спине у него пробежал холодок.

— Он мертв! Старый осел мертв! Неси шампанское!

Когда Меркел вернулся в библиотеку, неся в руке серебряный поднос с шампанским и хрустальными бокалами, Доминик стоял у большого окна, глядя на улицу.

— Извольте, сэр.

Доминик медленно обернулся, и Меркелу стало не по себе от леденящего душу взгляда его бледно-голубых глаз.

— Теперь я свободен, Меркел, или очень скоро стану свободным, — мягко произнес Доминик. — Свобода. После стольких лет я наконец свободен от своей гулящей алкоголички жены.

Меркел аккуратно разлил шампанское по бокалам и протянул бокал Доминику.

— Надей себе тоже, Меркел. И побыстрее, приятель. После того как они выпили по два бокала шампанского, Доминик проговорил:

— Пришли ко мне Лэйси. Передай ему, что у меня появилась для него отличная работа.

Тем же вечером за ужином Доминик объявил, что они с Лэйси в четверг летят в Чикаго, чтобы присутствовать на похоронах тестя.

— Ни за что не упущу такую возможность, — добавил Доминик. — Кроме того, я думаю, моя любимая жена тоже будет там. Столько лет прошло. Столько лет, с тех пор как я имел удовольствие лицезреть ее.

— Мама будет на похоронах, — задумчиво проговорил Делорио. — Думаю, мне тоже стоит поехать, отец. Я так давно ее не видел.

Удивление промелькнуло на лице Доминика, затем он улыбнулся и покачал головой:

— Нет, мой мальчик, ты нужен здесь, в резиденции. Туловище не может оставаться без головы, Делорио. Нет, оставайся здесь, а я выполню эти неприятные обязанности. — Доминик немного помолчал, затем улыбнулся Пауле: — Не оставляй Коко в одиночестве, моя дорогая. Поняла меня?

Угроза повисла в воздухе. Меркел чувствовал ее совсем близко и надеялся, что и Паула знает это. И Паула знала. Лицо ее совсем побледнело. Делорио нахмурился, глядя на отца, и взгляд его не понравился Меркелу; совсем юное лицо Делорио временами казалось далеко не таким уж и юным.

— И долго тебя не будет?

— Дня три-четыре.

— Будь осторожен, — проговорила Коко, наклонившись вперед и дотронувшись до запястья Доминика. — Тебе опасно находиться далеко от острова.

— Я знаю. Но ведь со мной едет Лэйси, не так ли, Фрэнк? Он будет держать всех нехороших ребят на приличном расстоянии. — Доминик снова рассмеялся и продолжал смеяться даже после того, как положил в рот кусочек омара в масле и начал жевать его.

Позже, той же ночью, когда старинные дедушкины часы внизу били двенадцать раз, Доминик с расстановкой говорил сыну:

— Никаких наркотиков, Делорио. Я уже устал тебе повторять. Никаких наркотиков. Я не желаю связывать свое имя ни с колумбийцами, ни с кубинцами, ни с этим мусором из Майами. Никогда. Только посмей это сделать, и я буду вынужден не просто сжечь твои деньги. Понятно, малыш?

— Не вижу разницы. Смерть от незаконно ввезенного оружия или смерть от наркотиков. Ведь эти идиоты в любом случае уже мертвы.

— Никаких наркотиков. И с каких это пор я должен давать тебе объяснения? Делай, как я тебе говорю, а все остальное выбрось из головы. Ты должен доверять мне, Делорио.

— Деньги… Это такие деньги! А у этой чертовой Организации по борьбе с наркотиками не хватает людей для того, чтобы проверить даже сотую долю прибывающих в страну судов и самолетов. Это так легко, я ведь уже связался с людьми, на самом деле, я уже…

— Никаких наркотиков. Только попробуй, только попытайся играть против меня, малыш, и я отрежу тебе яйца.

Делорио молча смотрел на отца. Доминик взъерошил сыну волосы.

— Ты же хороший мальчик, Делорио. Ты не такой, как твоя мать. Постарайся таким и оставаться.

Хиксвилъ, Нью-Йорк

Апрель, 1990 год

Сильвия Карлуччи Джованни не была пьяна. Она не пила ни капли с той жуткой ночи, когда ее молодой красавчик Томми Ибсен, сильно нанюхавшись кокаину, сбил ту женщину… ту бедную женщину, которая до сих пор лежит в больнице без сознания. Сильвия никак не могла забыть, как бледно было лицо Томми, когда он рассказывал ей о том, что он наделал: как он вел машину, напевая песню, ощущая собственную силу и чувствуя необыкновенную легкость от наркотиков, а тут эта «БМВ» попалась ему на пути, и он ударил ее, как раз со стороны водителя. Томми до сих пор видел перед собой лицо этой женщины — на нем застыло изумление, крайнее изумление и ужас. Почему-то Томми показалось, что она знает его, но сам он никак не мог вспомнить, где ее видел. Женщина уже знала, что он врежется в нее, врежется сильно. Она смотрела на него так, как будто уже смирилась с тем, что должна погибнуть.

Сильвия прогнала прочь эти мысли. Все позади, женщина выживет, должна выжить. Сильвия выяснила, что ее зовут Маргарет Ратледж, она жена очень преуспевающего газетного магната Чарльза Ратледжа. За нее взялись самые лучшие врачи… и она будет жить. Сильвия была вне опасности, Томми тоже ничего не угрожало. Полиция ничего не знала.

Сильвия бросила взгляд на свои двухлетние кусты роз. Она так преданно заботилась о них, даже пела им оперы, в основном арию из «Мадам Баттерфляй», и все равно цвет их казался ей недостаточно красным, а лепестки не были такими мягкими и бархатистыми, как ей бы хотелось. Конечно, сейчас только начало года, но надежды, которые она возлагала на них, награды, которые мечтала получить за них на фестивале цветов Лонг-Айленда, — все это теперь казалось несбыточными мечтами.

Сильвия подняла взгляд и увидела, что к ней, нахмурившись, направляется ее тайваньский слуга, Ойстер Ли.

Это был телефонный звонок. Очень срочный, как сказал ей Ойстер. И когда Сильвия, тоже нахмурившись, подняла трубку, одновременно стягивая с рук садовые перчатки, лицо ее стало белым как полотно. — О Боже, — воскликнула она и лишилась чувств.

Отель «Беннингтон», Лондон

Апрель, 1990 год

Он дозвонился с первого раза.

— Привет, Меркел. Это Маркус. Мне надо поговорить с Домиником. Это очень важно. Что? Ты шутишь! Не выпускай его с острова. Нет, я понимаю, что ты ни черта не можешь сделать… Ладно, позови его. Постараюсь вразумить его.

Рафаэлла делала ему знаки руками, и Маркус, прикрыв трубку ладонью, проговорил:

— Умер старик Карлуччи, и Доминик собирается ехать на похороны в Чикаго. Там будет его жена, Сильвия, которая… Доминик?

— Привет Маркус. Ты в Лондоне?

— Да, и мне надо обсудить с вами две вещи. Во-первых, госпожа Холланд находится со мной…

Рафаэлла напряглась, но, само собой разумеется, она не могла слышать, что ответил Маркусу Доминик. Лицо Маркуса, черт бы его побрал, оставалось непроницаемым.

— Если вы немного помолчите, я все вам объясню, — вставил Маркус. — Послушайте, с ее матерью все в порядке. Она просто приняла все слишком близко к сердцу. Я уговорил ее на время оторваться от книги и уехать с острова. Я собираюсь снабдить ее кое-какой общей информацией. Извините, что не поставили вас в известность, но так получилось. Она побудет со мной какое-то время… Да, Доминик, со мной.

Доминик уставился на телефон, жалея о том, что не может видеть лица Маркуса. Хотя, даже не видя его лица, он знал, что на нем написано. Этот тяжелый подбородок, свидетельствующий об уверенности в себе, и обаятельные веселые голубые глаза. Черт бы его побрал, он все-таки увез Рафаэллу! Маркус спит с ней и не скрывает этого. А ведь у Доминика имелись на девушку свои планы. Он всерьез намеревался переспать с ней, когда она вернется с Лонг-Айленда. И если бы все прошло именно так, как Доминик предполагал, тогда скорее всего он бы женился на ней.

Именно так он собирался поступить.

Как только Сильвия будет мертва.

Когда Доминик станет вдовцом, он сможет жениться снова. Коко слишком стара. Жаль, но это так. Годы, когда она еще может на что-то сгодиться, практически сочтены. И скоро он отправит ее подальше. Доминик вспомнил про аборт, который сделала Коко три с половиной года тому назад. У нее должна была родиться девочка. А что еще он мог посоветовать ей? И, как ему показалось, она совсем не возражала. По крайней мере Коко об этом не особенно распространялась.

А возраст Рафаэллы был идеальным. Даже если у нее вначале родится девочка, она достаточно молода, чтобы потом родить целую гвардию мальчиков.

И вот теперь Рафаэлла с Маркусом. Спит с ним. И если она останется с ним, возможно, ей угрожает опасность. Доминик вспомнил о Родди Оливере и побледнел. Этот человек — настоящая коварная змея. Но ничего не поделаешь. Доминик терпеть не мог чувствовать себя бессильным.

Он вздрогнул, когда из трубки донесся ровный голос Маркуса.

— Что ты сказал? Повтори, Маркус.

— Я сказал, Доминик, что считаю сумасбродной вашу идею уехать с острова. Подождите, пока я найду человека или людей, которые стоят за покушением, за «Вирсавией». Лэйси не сможет охранять вас и днем и ночью, никак не сможет. Зачем вам ехать в Чикаго? Какое вам дело до Карлуччи? Вы ненавидели его лютой ненавистью за то, что он угрожал вам, но теперь вы можете просто… — Маркус запнулся: внезапно до него дошли мотивы Доминика. Должно быть, этот человек не в своем уме, если считает, что может так просто привести в исполнение свои планы. Но Доминик пойдет на это. Он слишком долго живет на острове, он стал здесь королем, настоящим феодальным правителем, единственным законодателем. И он забыл, как уязвим может быть человек, находясь вне этого маленького паршивого островка. Маркус очень спокойно спросил:

— Вы хотите встретиться с Сильвией в Чикаго? И потребовать у нее развода?

Доминик рассмеялся:

— Маркус, ты не перестаешь удивлять меня. Увидеться с Сильвией? Разумеется, да, если только моя маленькая женушка не побоится приехать в Чикаго. Если же она не появится там, тогда… Будет видно, не так ли?

Маркус почувствовал свою беспомощность. Он повесил трубку, зная, что Доминик Джованни поступит именно так, как захочет. И еще он понимал, что Доминик просто рвет и мечет из-за того, что Маркус увез Рафаэллу. Он повернулся к девушке.

— Ну?

Рафаэлла все еще злилась на Маркуса и к тому же из-за разницы во времени чувствовала себя отвратительно после полета. Казалось, она была готова разорвать своего похитителя на куски. Волосы ее растрепались, одежда измялась, но Маркус не мог не улыбнуться.

«Иногда бывает приятно перехитрить такую, как она», — подумал он про себя.

— В общем, Доминик не просил передавать тебе сердечных приветов. Он, по правде говоря, зол, как черт. На меня, не на тебя. Будучи настоящим мачо, я принял на себя всю вину, даже словом не обмолвившись о том, что это ты без конца совращала меня. Доминик понял, что тут он бессилен.

Маркус замолчал и провел рукой по волосам, от чего они встали дыбом. Рафаэлла прыснула. Это было так неожиданно, что Маркус недоуменно вытаращил на нее глаза.

— Ты и так был похож на чучело, а теперь сходство стало абсолютным.

— Пойди лучше посмотри на себя в зеркало.

— Уже посмотрела. Дай мне большой бумажный пакет. Ладно, шутки в сторону. Поговорим серьезно. Ты сказал, что Доминик хочет уехать с острова?

Маркус пересказал ей свой разговор с Домиником.

— …он всегда ненавидел старика. Ведь это он виноват в том, что Доминик до сих пор женат на Сильвии.

— Я знаю. Доминик рассказывал мне.

— Возможно, этого ты не знаешь. Я могу ошибаться, но мне так кажется. Теперь, когда Карлуччи мертв, смерть Сильвии тоже не за горами.

Рафаэлла уставилась на него:

— Ты думаешь, Доминик убьет ее? Но это абсурд. Ведь он может просто развестись с ней. Ты плохо соображаешь, Маркус. Это разница во времени виновата. — Но разумеется, Рафаэлла знала, что Маркус абсолютно прав. Она оглядела крохотную комнатку. — Ты молодец, умеешь выбрать гостиницу. Крохотный вестибюль, красивая лестница, справедливости ради, но эта комната, Маркус, она…

Маркус спокойно проговорил:

— Забудьте «Савой», госпожа Холланд. Мы должны вести себя незаметно и быть образцом благоразумия. Считай, что ты оказалась в стане врага. Ты ведь не хочешь Исполнять перед всеми танец семи наложниц?

— Сейчас я вряд ли смогу станцевать и за одну. — Рафаэлла вздохнула. — Извини, что набросилась на тебя.

— Ты устала. Мы оба устали. Хочешь немного вздремнуть?

— Надеюсь, с тобой вместе.

— Сейчас я слишком изнурен и могу только рухнуть. На большее я не способен.

— Ладно. Пойду быстро приму душ.

Маркус представил себе обнаженную Рафаэллу, принимающую душ, и решил, что все-таки способен на кое-что большее. Он растянулся на кровати, ожидая, когда она выйдет из ванной. Когда Рафаэлла десять минут спустя вошла в комнату с полотенцем на голове, Маркус уже храпел. Она взглянула на него и покачала головой. Умер для общества.

Умер, как умрет Сильвия?

Рафаэлла покачала головой. Нет, Доминик не может быть таким… таким коварным. Кроме того, это ведь нелогично — убивать свою бывшую жену. Но станет ли он об этом задумываться?

Доминик пойдет на все, только бы потешить свое тщеславие, свое самолюбие; у него позади годы ненависти к Сильвии.

Да, он убьет ее, даже не задумываясь.

Рафаэлла укрыла Маркуса, затем пристроилась рядом с ним. Через несколько минут она уже крепко спала.

Чикаго, Иллинойс

Апрель, 1990 год

Апрель в Чикаго может быть прекрасным, когда в воздухе витает весна, а цветы сверкают яркими красками и источают ароматы. Но в этом году все было иначе. Апрель стоял серый, холодный и промозглый. Церемония проходила у надгробной плиты в «Фэр Лоун». Пришло человек семьдесят пять, в основном старики, и по крайней мере трое чикагских полицейских, пришедших пожелать старому гангстеру, подумал Доминик, приятного путешествия в ад. Доминик стоял, низко склонив голову, пока священник нараспев читал надгробную молитву, которая скорее подошла бы для похорон отца Себастиани, чем такого злодея, как Карло Карлуччи. Скорее всего приятели Карлуччи дали священнику на лапу, чтобы тот спел дифирамбы грязному старому идиоту. Неожиданно дождь усилился, до неприличия громко застучав по крышке гроба. Десятки черных зонтиков взметнулись вверх. Лица исчезли за ними. «Стая ворон, — подумал про себя Доминик, — пришла отдать дань уважения гнилой туше Карлуччи».

Но где же Сильвия? Вероятно, его бывшая жена испугалась и решила не приезжать.

Чьи-то белокурые волосы привлекли внимание Доминика, и он насторожился. Неожиданно женщина оглянулась и взглянула прямо ему в глаза: Доминик увидел, что она молода, не больше тридцати, и страшна как смертный грех. Но волосы ее были прекрасны; такие же были у Сильвии, такие же были у других его женщин — теплого, почти белого цвета. Когда-то такие же волосы были и у Коко, до тех пор пока она не начала выделывать с ними всякие фокусы. Теперь они стали слишком светлыми, слишком белыми, утратили былую мягкость. Однажды Коко сказала, что начинает выглядеть бесцветно…

Но где же Сильвия?

Фрэнк Лэйси чихнул где-то поблизости. Доминик улыбнулся своему телохранителю. Он считал, что такой человек, как Лэйси, не должен знать, что такое простуда. Но видимо, ошибался. Лэйси не выдержал переезда в холодный и промозглый Чикаго с теплого острова в Карибском море. Но это не имело значения. Лэйси может чихать сколько угодно — это никак не повлияет на то, что он должен исполнить.

Наконец молитва закончилась. Вперед вышла женщина с плотной черной вуалью — она положила на крышку гроба необычайно красивую красную розу, лепестки которой казались мягкими, как бархат. Какой-то мужчина бросил на крышку гроба горсть земли. Затем священник благословил собравшихся, капли дождя летели с его пальцев, когда он рисовал в воздухе крест. Все было позади.

Женщина с вуалью повернулась на высоких каблуках, но неожиданно, что было ее непоправимой ошибкой, обернулась и украдкой взглянула на Доминика. Тот улыбнулся ей. Это была Сильвия. Теперь она у него в руках. Когда Доминик махнул ей рукой, она поспешно устремилась к большому черному лимузину. Быстро, стараясь не привлекать к себе внимания, Доминик начал продираться сквозь скопище черных зонтов, пока не добрался до лимузина.

— Здравствуй, Сильвия.

Сильвия знала, что он будет здесь, как же без этого? Надо же позлорадствовать у могилы ее отца. Она сделала глупость, что приехала. Но разве ей можно было не приехать?

— Здравствуй, Доминик. Как мило, что ты здесь.

— Мило? Я приехал, чтобы увидеть, как старый козел в конце концов ляжет под землю. Он мертв, и, если бы не дождь, я обязательно сплясал бы у него на могиле. Итак, дорогая Сильвия, я слышал от Ойстера, что ты завязала.

Сильвия пристально взглянула на Доминика:

— Это правда. Я больше не пью.

— Но почему?

Сильвия пожала плечами. Она ни за что в жизни не расскажет Доминику, что ее любовник на машине врезался в женщину и что она, Сильвия, чувствует себя виноватой, потому что снабжала парня кокаином. Сильвия даже не пыталась предположить, что Доминик сделает с подобной информацией.

— Я изменилась, Доминик. Я не хочу быть такой, как раньше. Я изменилась, честное слово.

Доминик молча смотрел на жену. Этот взгляд всегда заставлял Сильвию сгорать от желания и страха одновременно. Странно, но сейчас этого не случилось. Она нервно оглянулась по сторонам, чувствуя напряжение и испуг.

— Люди не меняются, Сильвия. Кому, как не тебе, это знать. Ты начала выглядеть на свой возраст.

— Как и ты, — парировала Сильвия, не желая показывать свое волнение, хотя ладони ее стали совсем влажными и дрожали.

— Но у мужчин, моя дорогая, у мужчин все по-другому. С возрастом они становятся все более привлекательными. Разумеется, деньги — неотъемлемая часть этой привлекательности. Но хватит о внешности. Надолго ты здесь?

— Нет. Как только Гольдштейн объявит папино завещание, я сразу вернусь на Лонг-Айленд. — Сильвия ждала, что теперь он попросит ее о разводе. Эта женщина, с которой он живет, — французская манекенщица; возможно, Доминик хочет жениться на ней. И попытаться родить детей. Или она уже слишком стара для этого? Не в силах больше ждать, Сильвия произнесла:

— Я дам тебе развод, Доминик.

— Очень мило с твоей стороны. Но думаю, ты немного опоздала. Я хотел развода двадцать лет тому назад. Но почему ты решила, что я стремлюсь к нему и сейчас?

Сильвия почувствовала укол страха.

— Не знаю. Разве это не так?

Доминик даже не потрудился ответить ей.

— Как там Делорио? Как Паула?

— Он особенно не изменился, как и Паула. Девчонка разочаровала меня.

— Вспомни, ведь ты сам ее выбрал. Хорошая попка, сказал ты тогда. — В тот момент, когда слова уже сорвались с языка, Сильвия стала корить себя за то, что сказала глупость. Но, казалось, ее замечание ничуть не смутило Доминика.

— Может, я провожу тебя до гостиницы? Или ты остановилась в отцовской квартире?

Сильвии не хотелось ехать вместе с Домиником. Она вежливо отказала ему, насколько это было в ее силах, но в то же время понимала, что ответь она ему, как Святая Урсула, это не имело бы значения. Доминик не стал возражать и отпустил ее. Сильвия почти убежала от него. Доминик улыбнулся. Она знала; она догадалась. Сильвия не была семи пядей во лбу, но у нее была хорошо развита интуиция. О да, она знала. Всю дорогу до гостиницы «Клэрион» Доминик обдумывал различные варианты.

Сильвии хотелось уехать из Чикаго. Она не собиралась возвращаться на Лонг-Айленд, по крайней мере не хотела задерживаться там надолго.

Значит, Ойстер предал ее. Она не была удивлена, отнюдь нет. Он был таким преданным, но его верность вполне могла предполагать нескольких хозяев. Без сомнения, Доминик хорошо платил ему все эти годы. Интересно, о чем он докладывал ее мужу. Сильвия вздрогнула. Она боялась Доминика.

Сильвии было интересно, почувствует ли она испуг, когда наконец увидится с ним вновь. И теперь ее страх оказался сильнее, чем она предполагала.

Сэмюэл Гольдштейн появился в ее квартире несколько часов спустя и прочитал завещание отца. Сильвия сидела в старинном кресле и не верила своим ушам. Она попросила его прочитать снова, на этот раз медленнее. Гольдштейн исполнил ее просьбу. «На самом деле, — подумала Сильвия, — он ведь получает несказанное удовольствие». Этот человек всегда ненавидел ее и не упускал возможности сказать о ней какую-нибудь гадость. И естественно, Сильвия на протяжении всех этих лет не раз давала ему повод для сплетен.

Карло Карлуччи ничего не оставил единственной дочери. Он завещал все свое состояние единственному внуку, Делорио Джованни. Сильвия не могла поверить в это. Оставив Гольдштейна одного в квартире, она вышла из дома и побрела по Мичиган-авеню. Сильвия забыла про пальто, не взяла зонт. Она была в шоке, рассудок ее затуманился. Отец оставил ее без гроша. Он даже лишил ее денежного пособия, оставив это на усмотрение Делорио. Сильвия стала соображать, сколько денег может принести продажа поместья на Лонг-Айленде. Достаточно, чтобы еще год сохранять прежний стиль жизни. А как же Томми Ибсен — ведь он так обожает красивые вещи! И отец никогда не жалел ей миллиона в год — нет, в последние три года даже больше.

И вот теперь у нее нет ничего, кроме того, что, возможно, пожелает дать ей сын. Делорио был не совсем нормальным, Сильвия знала о нем такие вещи, о которых Доминик и не подозревал, вещи, о которых не догадывался даже ее отец. Например, она знала о девочке-подростке, ее звали Мари; той было всего четырнадцать, когда Делорио избил ее, изнасиловал и бросил голой в поле, в трех милях от родительского дома. Девочка выжила — но так и не назвала имя обидчика. Об этом позаботилась Сильвия. Тогда Делорио было тринадцать лет. За все прошедшее время она заплатила семье этой девушки больше восьмидесяти тысяч долларов. Но больше они не получат от нее ни цента. Пусть Делорио сам заботится об этом. Пусть Доминик узнает об этой грязной истории. Он может заплатить. С нее хватит: она даже может позвонить им. «Здравствуйте, мистер Дельгадо. Это Сильвия Джованни, я просто хотела предупредить вас, что больше вы не получите от меня ни дайма. Отец моего сына очень богат, ему принадлежит целый остров, и вот его адрес».

Сильвия почувствовала ненависть к своему отцу. Она рассказывала ему кое-что о Делорио. Не все, конечно, но некоторые вещи ей пришлось рассказать, чтобы он переводил достаточно денег семье девочки. И несмотря на это, он все завещал внуку. Были и другие инциденты, менее драматичные, но каждый носил личный отпечаток Делорио. Сильвия почувствовала огромное облегчение, когда Доминик потребовал опекунства над сыном. Тогда она даже подумала, что Делорио сам позвонил отцу, напридумывал историй, как мать обижает его и как он несчастлив с ней. Сильвии хотелось прыгать от радости, когда он наконец ушел из ее жизни. Только иногда она вспоминала, каким милым Делорио был в детстве. Невинный, ласковый, чистый, он принадлежал ей одной. Когда, став подростком, он изменился, врач только улыбался и советовал ей не волноваться. И говорил, что Делорио — нормальный мальчик, пытающийся одолеть разбушевавшиеся гормоны. Да, этот доктор много знал.

Естественно, отец обвинял ее в том, что Делорио ушел к Доминику. Он наказал ее, и за дело.

Сильвия поймала такси и вернулась в отцовский пентхаус. Даже он теперь принадлежал Делорио. Она собрала вещи и уже через час была в аэропорту. Через три часа Сильвия была на пути в Лос-Анджелес. Ей хотелось в Японию, но у нее не было паспорта, а возвращаться за ним на Лонг-Айленд она не собиралась.

Пусть он едет туда и ищет ее там. Она продаст поместье, пошлет воздушный поцелуй Ойстеру Ли и пошлет его к черту. Научится экономить. Больше всего она скучала по своим розам.

Сильвия полетела первым классом, тут же забыв о том, что ее финансовое положение сильно пошатнулось. Она заказала себе виски, потом еще и еще. После четырех бокалов Сильвия, к великому облегчению стюарда, погрузилась в сон.

— Только этого мне не хватает в первом классе, — поделился он с приятелем. — Богатой алкоголички.

Только после полудня Сэмюэл Гольдштейн прочитал Доминику завещание Карлуччи. Он доложил ему также, что Сильвия уехала и даже не сказала куда. «Возможно, она отправилась домой», — подумал Гольдштейн. Не слишком мудрый поступок. Не то чтобы он беспокоился за нее. Ведь он даже позволил ей сделать первый шаг.

Доминик только улыбнулся в трубку. Он был доволен и тем и другим и решил еще на день остаться в Чикаго. Однако Доминик еще не был уверен, действительно ли рад завещанию Карлуччи. Он знал, что Делорио нужна жесткая рука, иначе тот наделает глупостей с наркотиками. Это оставалось темой для размышления — Делорио и все эти деньги, которые принадлежали теперь только ему.

Что касалось Фрэнка Лэйси, то он, наведя необходимые справки, купил билет до Лос-Анджелеса. Тепло южной Калифорнии сможет вылечить его простуду.

Отель «Беннингтон», Лондон

Апрель, 1990 год

Рафаэлла тихо говорила по телефону. Маркус все еще крепко спал прямо в одежде, растянувшись на спине. Рафаэлла не хотела, чтобы он слышал, о чем она разговаривает.

Она спрашивала отчима, не в силах сдержать нетерпение в голосе:

— Мама действительно просыпалась? И что-то говорила? Что именно она сказала?

Чарльз уставился на телефонную трубку. У него не было причин скрывать от Рафаэллы правду. Когда прошлой ночью он захотел взять последнюю тетрадь дневников, ее не оказалось в столе Маргарет, как и всех остальных. Должно быть, их взяла Рафаэлла. Больше некому. Итак, она все знает. Знает о своем настоящем отце, знает о страданиях матери и ее одержимости. Чарльз хрипло проговорил:

— Она назвала его имя, потом твое и воскликнула: «Нет, нет!» Вот и все.

Теперь Рафаэлла, в свою очередь, уставилась на телефон. Значит, Чарльз тоже прочел журналы; вряд ли мама сама рассказала ему обо всем. Он обнаружил журналы и прочитал их, и теперь ему понятно, что и Рафаэлла тоже их читала, потому что журналов нет на месте.

— И давно ты знаешь о Доминике Джованни? И обо мне и моих предках?

— Давно, — ответил Чарльз. — Уже год, но кажется, что целую вечность. Я должен сообщить тебе еще кое-что, моя дорогая. Тот пьяный водитель, который врезался в твою мать, не кто иной, как Сильвия Карлуччи Джованни. Я нанял детектива, и он выяснил, что это была ее машина. Твоя мать проезжала неподалеку от дома этой женщины. Я никак не могу понять только, что она там делала.

Рафаэлла, немного оправившись от шока, произнесла, качая головой:

— Я тоже. Мама ведь знала, что Сильвия уже много лет не общается с Домиником. Я не понимаю, почему она там оказалась. Мне это не нравится, Чарльз. Ты прав: не бывает таких совпадений.

— Ты должна вернуться домой, Рафаэлла; Либо сюда, либо в Бостон. — Чарльз помолчал немного, затем осторожно проговорил: — Я точно не знаю, где ты сейчас находишься. Эл Холбин сказал мне, что ты поехала отдохнуть на Карибское море. Хочется верить, что ты далеко от острова этого человека, но если это не так, сейчас же уезжай оттуда. Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

— Кажется, ты все знаешь. Я не могу вернуться домой, Чарльз. Пока не могу. Доминик поехал на похороны в Чикаго. И сейчас я в Лондоне, а не на острове.

Воцарилось напряженное молчание.

— Но что ты там делаешь?

— Я не могу сейчас вдаваться в детали, Чарльз. Я буду очень осторожна, можешь не сомневаться. Джованни не сможет навредить мне, пока я здесь.

— Этот человек может навредить самому дьяволу.

— Я буду вести себя очень осторожно, — повторила Рафаэлла. — Пожалуйста, передай маме, что я ее люблю. Завтра я позвоню снова. — Она помолчала. — Чарльз? Я прошу прощения. За всех нас, и особенно за маму. — Рафаэлла повесила трубку до того, как Чарльз успел ответить ей.

— Я знал, что ты выдумщица, но…

Рафаэлла отрезала, повернувшись к Маркусу лицом:

— Не стоит продолжать, Маркус.

Она выглядела такой расстроенной, что Маркус решил не дразнить ее больше.

— Тебе удалось хоть немного поспать?

— Мне хватило. Ты проснулся, — добавила она, заметив, что Маркус так и не пошевельнулся и продолжал лежать, растянувшись на спине. Несмотря ни на что, он оставался начеку.

— Как мама?

— Как ты и сказал мне. Она проснулась, но потом опять впала в кому. Однако ты не знал, что она произнесла несколько слов перед тем, как снова забыться. — Рафаэлла поднялась и потуже затянула пояс халата. — Я закажу завтрак в номер. Что ты хочешь съесть?

Маркус уже решил было поупражняться в утреннем остроумии, но потом передумал. Рафаэлла была явно расстроена. Так много всего случилось за столь короткое время, бедняжка совсем перестала владеть ситуацией. Маркус решил попридержать свой острый язык до поры до времени и задумался о завтраке.

— Пожалуй, съем кашу. Меня беспокоит мой уровень холестерина.

— Я не хочу критиковать твой выбор, — возразила Рафаэлла, — но ты выглядишь так, как будто собираешься пробежать марафонскую дистанцию. А сейчас я хочу переодеться и подкраситься. Ты в самом деле играешь на губной гармошке, сидя у костра, как ковбой с Дикого Запада?

— Да, мэм, это так. И я всегда мечтал, что мне будут аккомпанировать на флейте.

— А я всегда думала, что хорошо бы выступить в дуэте с гармошкой.

— Ждать осталось недолго, госпожа Холланд. — Они просто смотрели друг на друга, но Маркус ощущал возникшее между ними напряжение. Он понимал, что в их жизни было столько непонятного, что вряд ли можно было рассчитывать на взаимное доверие.

Рафаэлла быстро проговорила:

— Не хочешь пойти в душ?

Поскольку вариантов было немного, Маркус согласился.

Позвонив в гостиничную службу и сделав заказ, Рафаэлла переоделась, одновременно слушая, как Маркус в душе во все горло распевает оперную арию. Получалось совсем неплохо. Он даже знал тексты на итальянском. Это произвело на Рафаэллу определенное впечатление. Маркус исполнял арию из «Дона Джованни». [16]

Когда раздался стук в дверь, Рафаэлла только закончила причесываться. Она бросила взгляд на закрытую дверь ванной, пожала плечами и открыла дверь.

Молоденький официант вкатил в комнату тележку с блюдами, накрытыми сверху видавшими виды серебряными крышками. Рафаэлла подписала счет и дала мальчику три доллара на чай. Маркус поменял немного денег в Хитроу, но ей не хотелось шарить по его карманам. Когда официант ушел, Рафаэлла принюхалась к тарелке, пытаясь по запаху определить, на какой из них лежит яичница, которую она заказала. Никакого запаха. Рафаэлла подняла крышку с одного из блюд.

Сначала она закричала, затем машинально закрыла рот ладонью. Серебряная крышка ударилась о стол и с грохотом покатилась на пол.

Маркус появился в дверях ванной; он был совершенно обнажен, на лице удивленное выражение.

— Какого черта?..

И тут он увидел. И нахмурился. На тарелке лежала огромная дохлая крыса, серая и еще теплая. Из-под нее выглядывал сложенный вдвое листок бумаги.