Институт благородных чародеек

ГЛАВА 10, В КОТОРОЙ ВСТРЕЧАЮТСЯ ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ

Июль 1907, Санкт-Петербург

Притаившись в лопухах, я впервые наблюдала за тем, как потомственный аристократ ворует поношенную одежду, развешанную на бельевых веревках за флигелем. Увы, надежды на то, что Лим стянет первую попавшуюся более-менее приличную тряпку, были напрасны. Демонюка подошел к вопросу выбора гардероба (пусть и состоящего из одной позаимствованной вещи) тщательно: он расправлял юбки, выискивая заплатки, рассматривал фасоны и вертел лифы, словно покупатель в бутике, но никак не с намерением умыкнуть.

Я уже несколько раз намекала этому рогатому эстету, что пора бы и закругляться: походить по улицам Питера могу и в серой юбке с коричневым передником. Увы, зря только сигналила из раскидистых лопухов. Рыжий вернулся лишь тогда, кода выбрал самый приличный, на его взгляд, наряд. Гуртовое платье, добытое демоном, было серо-зеленого крепа, с высоким глухим воротником-стойкой, пышными «фонариками» рукавов и длинными узкими манжетами. Надев его, поняла — с размерчиком Лим не просчитался, хотя в талии оно и оказалось свободновато.

После того, как я привела себя в относительный порядок (увы, собственная пятерня была не полноценной альтернативой расческе), демонюка оглядел меня со всех сторон и вынес вердикт:

— К этому наряду подойдут скользящая походка, бледное лицо и томный голос.

— И откуда такие познания в моде прошлого столетия? — съязвила я.

— Не в моде, — хмыкнул Лим, — я просто прабабку по линии отца вспомнил. Она любила такие платья и выглядела, как бледная немочь. Ну, я просто покорректнее расшифровал ее образ…

— Учту, — многообещающе ответила я, делая зарубку в памяти об особенностях интерпретации у одного рыжего.

— Ну, раз ты готова, тогда нам стоит выбираться отсюда и попытаться поймать извозчика.

Из парка мы выходили, чинно шествуя под ручку. Я усмехнулась про себя: прямо образцовая пара на променаде. Навстречу попались несколько обывателей, неспешно любующихся прелестями аллеи вековых сосен. По нам они скользили взглядами, что несколько успокаивало: значит, в массовку мы все же вписываемся.

Как ни странно, у ворот стояло несколько бричек. У каждого из возниц на спине была пришита тряпица с номером. Похоже, перед нами были таксисты прошлого века.

Я покрутила головой. С небольшого холма, где мы стояли, виднелись купола церквей. Вдалеке слышался характерный перестук — пульс любой железнодорожной станции, а буквально напротив нас раскинулся парк в английском стиле.

— Знаешь, я подозреваю, что ехать нам никуда не придется… — задумчиво протянула я.

— Это еще почему? — вскинул брови Лим.

— Если я не ошиблась, то императорская летняя резиденция совсем недалеко. Подожди, сейчас только уточню, — улыбнулась рыжему и спросила: — Как выгляжу: мило и невинно?

— Более чем, — сухо ответил демонюка, не понимая, что я задумала.

Подошла к одному из извозчиков и, прочистив горло, напевно, слегка растягивая гласные, словно в моей ДНК наличествовали эстонские гены, поинтересовалась:

— Уважаемый, позвольте уточнить: это старый Петергоф или Новый, а то мы с моим спутником поспорили… — и ткнула пальчиком в английский парк.

Нарин могла бы в этот момент мною гордиться: роль недалекой, но тем и очаровательной иностранки оказалась мне впору.

— Дык, мамзель, — извозчик перекинул поводья в левую руку, а правой пятерней сдвинул картуз на лоб и почесал затылок, — ента часть значится как Старая, прынца Ольденборгского… — он указал грязным пальцем с обломанным ногтем на ворота, из которых мы только что вышли. — Здесь недалеко дачи княгини Оболенской, графа Игнатьева… красивейшие, скажу я вам, мамзель. Не желаете прокатиться, посмотреть?

Я смущенно улыбнулась и с акцентом произнесла:

— А мой спутни-и-ик утвержда-а-ет, что здесь и дача-а импеэратора-а есть…

Мужик заглотил наживку и согласно кивнул:

— Есть, есть, как же ж нету. Вот тама, недалече, — его голова мотнула в другую сторону. — Енто в Новом. Садитесь, вмиг домчу, а то ножками-то устанете…

Нет, все же времена разные, а люди одинаковые. Этот мужичок в старом картузе живо мне напомнил привокзального таксиста, который любую свою реплику заканчивает фразой: «Вмиг домчу, без пробок!»

— Благодарю, любезнейший, но мы еще немного прогуляемся.

Развернулась к извозчику спиной и чуть громче, чем следовало, обратилась к Лиму.

— Exegi monumentum aere perennius, regalique situ pyramidum altius!

Ну да, я радостно выкрикнула первые пришедшие на ум иностранные строчки, почему же лицо Лима вытянулось и он уставился на меня, как на жертву «белочки»?

Играя роль иностранки, я весело подскочила к нему и, схватив за локоток, прошептала, наклонившись к уху:

— Мы иностранцы, туристы, улыбайся…

Лим, до которого дошло, почему я себя веду именно так, тоже изображая влюбленного идиота, с растерянной улыбкой на губах мило проворковал мне:

— Я все понимаю, ты петербурженка, почти местная, пусть и из будущего, и разговаривать тебе с аборигенами проще, но при чем тут Гораций?

— Ну, извини, я медик, и латынь для меня чуть более актуальна, чем английский… скажи спасибо, что не начала перечислять названия костей плечевого пояса на латыни… а извозчику же все равно, главное, речь иностранная и не французская.

Лим на это заявление хмыкнул и, подставив локоть, произнес:

— Ненавижу, когда не я контролирую ситуацию, а с тобой это случается с завидной регулярностью.

— Придется тебе довериться мне, — парировала этот его выпад.

— А что мне еще остается? Веди.

Зря Лим так опрометчиво вверил свою судьбу в мои руки, в этом мы убедились, когда солнце, стоящее в зените, начало нещадно напекать нам макушки. Мы плутали по парковым дорожкам, и демонюка все чаще оглядывался то по сторонам, то на свое кольцо.

Наконец я не выдержала и прямо спросила: «В чем дело?»

— Заряд амулета на исходе. Он и так малой мощности: внешний вид почти не меняет, маскирует лишь рога и хвост, но боюсь, что через несколько часов любой прохожий сможет лицезреть и то и другое… Временной скачок съел почти весь заряд.

Я аж споткнулась от этого заявления:

— Ты же говорил, что, если мы будем использовать магию, нас засекут на раз?

— А мы и не используем. Это стандартный амулет образца ММ-17, купленный в магической лавке…

Чтобы поддерживать разговор (блуждание по Новому Петергофу, который я уже тихо начинала ненавидеть, изрядно надоело), я спросила:

— У амулетов еще и серийные номера есть?

— Да, например, ММ — это аббревиатура малый мимикрирующий, он рассчитан на то, чтобы лишь скрыть огрехи внешности, а не полностью изменить ее. Собираясь на бал, и не думал, что он мне может понадобиться, взял лишь по привычке…

— А ты случайно еще чего-нибудь не захватил? — на всякий случай уточнила я.

— Случайно — нет, — в тон ответил Лим, а потом резко развернулся и поинтересовался: — Слышишь?

Лично я ничего не слышала, о чем и сообщила.

— Вода шумит. Похоже на маленький водопад или фонтан.

Жаркий, дурманящий полдень, аромат цветущих лип, от которого кружится голова, застывшая синь неба… И мы, как двое альтернативно одаренных партизан, таранящих напролом кусты, — в общем, идиллическая картина, нечего сказать.

Мы вышли из зарослей в углу какого-то цветника. Полукруглая скамья из белого мрамора, позади которой на невысоком постаменте располагалась позолоченная чаша с женской фигурой, державшей кувшин с льющейся из него водой. Это была то ли нимфа, то ли античная богиня — не суть. Больше меня поразил человек, сидевший на этой скамье.

В его внешности сквозило что-то одновременно отталкивающее и заставляющее следить за ним неотрывно. Хотя, по сути, это был худощавый, с длинными руками и неопрятной бородой мужик в сюртуке. Грубые черты лица, прозрачные, глубоко сидящие глаза, смотревшие на нас не мигая.

— Опаздываете-с, господин Мариоль, опаздываете-с, — издевательски обронил он. — Хотя, учитывая то, откуда, в каком виде и с кем вы появились, это простительно. У вас хороший вкус — барышня недурна-с. Я бы и сам с такой поисследовал-с окрестности…

После этих слов он буквально вперился в меня, пристально глядя в глаза, заставляя отвести взор. Хотелось опустить ресницы, взглянуть куда угодно: в сторону, под ноги, но я из чистого упрямства не сдавалась, ответно таращась в упор.

Молчаливая игра в гляделки продолжалась всего несколько секунд, но я за это время успела почувствовать, как по спине пробежал холодок. Лим, напряженный, словно скрученная пружина, сделал шаг вперед, загораживая меня. Этот его жест заставил незнакомца встрепенуться.

— Прошу прошения, но Мариолем звали моего прадеда, я Лимерий Дейминго, его правнук. А вы, я полагаю, Григорий Ефимович Новых, более известный под фамилией Распутин?

На эту реплику сидевший лишь криво усмехнулся, но рыжего это ничуть не смутило:

— У меня к вам есть несколько вопросов.

Собеседник словно не услышал последних его слов, лишь побарабанил пальцами по белому мрамору скамьи, глянул на острые мысы своих сапог и задумчиво протянул, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Ну конечно, как я раньше не догадался: в видении Мариоль был моложе и без шрама.

— Вы предвидели наш визит? — педантично уточнил Лим.

Распутин словно вскинулся от этих слов и уже более не обращал на меня ровным счетом никакого внимания, заговорил лишь с демоном.

— Отчасти да-с. Ощущение времени и места было достаточно четким, а вот образ — расплывчатым.

— Значит, специально шли на встречу? — Лим сделал шаг вперед, сокращая расстояние.

Осознанно или нет, но рыжий давил на провидца, нависая над ним, заставляя собеседника поднять голову. Почувствовать себя ниже, слабее.

— Да, специально-с, хотя и не знал точно, к чему приведет наше с вами свидание. Единственное, в чем я был уверен, идя сюда, — смерти мне опасаться в ближайшие пять лет не стоит. Тот, кто должен умереть от выстрела в голову, не утонет.

Провидец замолчал, словно опытный оратор, виртуозно держащий паузу, давая слушателям осознать сказанное и проникнуться: не каждому дано увидеть собственную кончину и точно знать, когда и как все произойдет. Наверное, это должно было сказать о многом. Увы, я не впечатлилась. То ли потому, что в голове засел образ бабника, развратника и манипулятора, то ли потому, что впереди маячила надежная спина Лима… Но передо мною была не ожившая легенда, я видела человека из плоти и крови. Да, себе на уме, да, проницательного, хитрого, своевольного, но человека, хоть бы и мага.

Распутин меж тем продолжал:

— Но пророчества и видения — штука такая, хотим мы того или нет, они имеют неприятное свойство сбываться. К тому же привык-с встречать неприятности лицом, а не спасаться бегством. Потому и не видел причин, чтобы не пойти навстречу собственному предсказанию, и не зря: в вас, дорогой мой бес, я вижу большую проблему, пришедшую из века будущего.

От этого его «бес», хвост Лима непроизвольно дернулся, хотя лицо осталось каменной маской. Невольно подумалось, что я совсем ничего не знаю о том мире, в котором оказалась. Вот как сейчас: похоже, рыжему нанесли серьезное оскорбление, а я даже и не знаю, какое именно.

— И все же вам придется со мной поговорить, если не как магу с магом, то как подозреваемому с дознавателем.

— Однако… любит зараза-судьба смешивать карты… правнук преступника — и вдруг законник…

— Разведчика, — голос Лима был не теплее, чем космический вакуум.

— Как ни назови, суть одна, — усмехнулся Распутин, довольный этой своей словесной победой. — И позвольте-с полюбопытствовать, что мне вменяется в вину?

На этот раз вопрос проигнорировал Лим, просто задав встречный.

— В архиве я нашел упоминание о сопряженном усилении эффекта Тельмы… ваши записки и даже выкладки, расчеты того, как можно создать узелок на временной спирали, повернув ворот истории в нужное русло. И вы утверждаете, что удобнее всего это сделать при параде планет, собрав в кристаллы магию всех семи металлов.

— Да, я работаю над этим уже несколько лет, — довольно протянул Распутин. — Вот только при чем здесь скромный ученый и преступление? Разве это незаконно — заниматься магической теорией?

— Теорией как таковой — нет, — бесстрастно парировал Лим, — но ваша гипотеза нарушает одну из догм нашего мира: не вмешиваться в дела людей. Их политику и религию. А одно ваше пребывание подле императорской семьи…

Демон не успел договорить. Распутин, вскочив, запальчиво перебил его:

— Я здесь, потому что так должно быть! — он даже стукнул сжатым до белых костяшек кулаком по колену. — Я знаю, что эту страну ждут войны, разрушения, голод, но ждут и победы, прорывы, открытия. Но скажите мне, человек будущего, что бы вы предпочли: чтобы ваш ребенок переболел и выздоровел или чтобы не болел вовсе?

Рыжий молчал, я, спрятавшаяся за его спиной, — тоже. Распутин же, сощурившись так, что меж бровями залегла глубокая морщина, продолжил:

— То-то же. Спустя десять лет жернова истории перемелют многих, увы, нас, магов, это тоже коснется. Людское море слишком велико, и порою его волны способны погрести под собою даже чародеев, особенно тех, чей дар еще не пробудился.

— Вы говорите о будущем. Для меня же это уже прошлое. Никому из нас не дано знать, что было бы, случись все по-другому. Даже таким сильным прорицателям, как вы. — Лим на мгновение замолчал, а потом произнес, явно цитируя откуда-то: — «Даже провидцы с высшей категорией дара способны увидеть лишь один вариант спирали». Думаю, эта истина вам, как выпускнику факультета пифий и провидцев, известна лучше меня. При попытке изменить будущее в узле такого масштаба можно спровоцировать еще большее число жертв…

— А вы, я смотрю-с, подготовились… — опускаясь на скамью, протянул собеседник из прошлого века, вновь переходя на издевательски-расслабленный тон.

— Да, — не стал отрицать очевидного демон. — В своем же настоящем я имею пять трупов сильных молодых магов, которые, возможно, могли бы совершить прорыв в чародействе: создать новый контур Стонхенджа, найти способ вернуть дар выгоревшим, понять причины вырождения способностей… но они умерли, и у нас есть основания подозревать, что именно вы причастны к этому.

— И это почему-с?

— Один из магов, ставших жертвой, имеет связь с чародеем, наделенным даром скользящего. И при каждой попытке вытянуть дар у похищенного, второго, связанного с ним, выносит в прошлое, и именно в это время и место. Среди магов, способных осуществить такой временной перенос, в этом историческом интервале наличествуете только вы.

— Польщен-с, весьма польщен-с. Не ожидал оказаться в одном ряду с Мерлином и Нострадамусом… — словно забавляясь и смакуя каждое слово, ответил Распутин.

— Это не комплимент уровню вашего дара, это констатация факта. А факты весьма упрямы. У меня есть пять неоспоримых фактов, которые сейчас лежат в морге с бирками на пальцах. И я сделаю все, чтобы данный список не пополнился.

На это заявление Распутин надолго замолчал. Даже прикрыл глаза и, казалось, перестал дышать. Когда же он вновь взглянул на нас, я не могла не заметить перемены: черты лица словно смягчились, из взора исчезла издевка.

— Прошлому не понять будущего, а будущему, увы, не изменить прошлого. Но я вижу, что, в отличие от вашего прадеда, с которым я имел неудовольствие быть знакомым лично, вы человек глубоко порядочный и оттого несчастный. Вы из породы тех, кто считает, что новый радужный мир не построить на костях невинных жертв, но готовы принести в жертву собственное счастье. Мой вам совет: будьте эгоистом, совершайте поступки ради себя, а не ради кого-то, — и, опережая возражение Лима, Распутин поднял руку. — Я сейчас не о том, из-за чего вас сюда занесло. Я о вас: видения порою настигают в самый неподходящий момент.

— Вы ловко умеете уводить разговор от основной темы, — возразил демон. — Но я спрошу еще раз: как вы связаны с жертвами?

— Увы, никак. Хотя, признаюсь, будь у меня такая возможность, я бы ей воспользовался. Я лишь создам теорию, и то через несколько лет. С тем же, кто решит попытаться воплотить ее в жизнь или сделать вид… увы, я незнаком.

— Значит, вы отрицаете любую причастность к смертям магов? — настаивал Лим.

— Да, отрицаю. Если у вас есть кинжал Морула, я могу подтвердить свои слова на нем.

— Артефакта нет, но есть и более простой способ: смешать нашу кровь. Мне им рассекали руку при присяге, и теперь в моих жилах течет часть его силы.

— Прогресс и отчаяние шагают рука об руку, как я посмотрю. В моем столетии при присяге лишь прикасаются к клинку, и то он отбирает часть природного дара. А решиться рассечь им руку, да еще и тому, кто обладает от рождения слабыми способностями… как вы вообще их не лишились?

— Мне предлагали прикоснуться, — нехотя ответил Лим. — Но артефакт один, дознавателей много, а честность показаний порою бывает необходимо проверить мгновенно.

— Я в вас не ошибся… — протянул Распутин, — ваши поступки вызывают невольное уважение.

После этих слов он закатал рукав.

Лим отвернул манжету и провел заострившимся уже не ногтем — когтем по запястью, оставляя красную борозду, которая начала сочиться кровью. То же самое он проделал и с рукою Распутина.

— Я частица закона, я тот, кто поклялся защищать правду ценою собственной жизни, тот, в чьих жилах течет сила Морула, смешиваю свою кровь с той, в чьей чистоте усомнился закон, дабы узнать, правду или ложь несет в себе ее хозяин.

На мгновение мне показалось, что вокруг не жаркий летний полдень, а зимний ветреный день и я стою на обрыве утеса, о который бьются бурлящие морские волны.

Кровь текла по запястьям обоих, разбиваясь о белый мрамор скамьи и смешиваясь. Секунда, вторая, третья. Маленькая лужа начала играть голубыми бликами, которых становилось все больше. Под конец они слились, образовав равномерное свечение.

— Как видите, я говорю правду.

— Должен признать, что вы, увы, правы… А жаль, — с сожалением, расправляя рукав, подтвердил Лим.

— И мне жаль, что я не тот, кто способен повернуть колесо истории вспять, — в тон ему ответил Распутин. — Если у вас ко мне больше вопросов нет, я, пожалуй, пойду, а то, знаете ли, не люблю дознавателей и следопытов, будь они из будущего или из моего времени.

Лим среагировал на эту фразу провидца мгновенно:

— Сматываемся! — он совсем не по-аристократически цапнул меня за руку и устремился в одному ему ведомом направлении.

Я лишь краем уха успела услышать:

— Нет, все же он чем-то похож на прадеда… Мариоль тоже быстро соображает. Интересно, они уйдут от патруля? — голос Распутина с ноткой ленивой заинтересованности возымел эффект скипидара, и я припустила во всю прыть.

«И почему этому рыжему нельзя было обойтись без магии?» — промелькнула мысль.

К чести Лима, выбрались мы из парка довольно быстро. У ворот он лишь напряженно оглянулся и, то ли увидев, то ли хвостом почуяв погоню, лихо поймал пролетку, буквально втянул меня в нее, приказав кучеру:

— Гони!

Ветер засвистел в ушах, замелькала парковая вычурная кованая ограда, и я вцепилась в руку рыжего. Обернулась к нему, чтобы сказать что-то, но так и не произнесла ни звука.

Теплый янтарь глаз Лима заиндевел. Отчаяние, боль и какая-то обреченность сквозили в его взгляде, как у смертника накануне казни.

— Гони и не останавливайся, — уже не крикнул, но приказал он, понукая самого кучера. И вновь вперился взглядом в одному ему ведомую точку.

Мужик наддал вожжами по крупу пегой кобылы, и та с неожиданной для ее чахлого вида прытью пошла рысью.

Пролетка резво вошла в поворот, как русский мат в наш обиход, и уверенно помчала дальше. Я чертыхнулась от избытка эмоций и тут же прикусила язык: если уж на «беса» этот рыжий обиделся, то… Лим же словно ничего не замечал. Сколько продолжалась эта гонка: полчаса? час? Мне тяжело судить. Лишь только когда небесную синь пронзил силуэт знаменитого шпиля, поняла — ушлый кучер, которому не дали четких указаний, домчал нас до окраин Северной Пальмиры. Тут уже меркантильная часть моей натуры дала о себе знать вопросом: «Как, собственно, будем расплачиваться-то?»

Но я молчала: сковывал страх. Таким я Лима еще ни разу не видела. Демон же, не говоря ни слова, открепил от кителя золотую медаль и отдал кучеру. Тот удивленно посмотрел сначала на Лима, потом на меня.

Извозчик открыл было рот, чтобы что-то сказать, но демон лишь холодно бросил:

— Этого более чем достаточно, — и уже обернувшись ко мне: — Пойдем.

Пролетка, едва мы оказались на булыжной мостовой, тронулась с места, а мы зашагали вперед.

— И что теперь? — я все же пересилила себя и разорвала гнетущую тишину.

— Теперь все.

Спустя долгое время Лим все же ответил. Это был не многословный мужской монолог, в котором говорящий пытается сам оправдаться перед собой. Нет. И оттого в его скупых словах было больше отчаяния и боли, чем в любом спиче.

— Я не понима…

Договорить он мне не дал, резко взяв за руку и буквально развернув лицом к себе.

— Понимаешь, это была единственная логичная, нормальная, обоснованная версия. А теперь все сначала… и самое главное — время, которое утекает сквозь пальцы.

Не отдавая себе отчета, я провела ладонью по его щеке, словно этот простой жест мог убрать отчаяние из глаз демона, разгладить морщины, что возникли от тяжелых мыслей.

— Ты сможешь найти его.

Лим перехватил мои пальцы, поднес к губам и прошептал, словно читал молитву:

— Еще никогда я так не боялся опоздать, как сейчас. Я помыслить не могу тебя потерять: если умрет дракон, то и ты…

И в этот момент я осознала со всей отчетливостью, что «завтра» для меня может и не наступить. Именно осознала, а не поняла. Мысль о том, что да, с кончиной Ника наступит и моя смерть, была в голове все эти чертовы полторы недели, но человек такое существо, что до последнего не верит: костлявая придет за ним и именно сейчас…

Я вдохнула глубоко-глубоко, как только могла. В эти самые минуты жизнь ощущалась остро, осязаемо настолько, что сам воздух был материален. Хотелось остановить момент, выпить его до дна, наслаждаясь букетом, но время не сбавляло ход.

— Я не знаю, что будет завтра, — голос Лима отчего-то враз осип, — и понимаю, что в прошлом навсегда не спрячешься. Смерть этого Ника настигнет нас в любом витке временной спирали. Но я прошу, подари мне этот вечер.

— Тебя же ищет вся местная инквизиция, амулет скоро разрядится… да ты просто сумасшедший!

Я говорила одно, но думала совершенно другое.

— Всего два часа. Прошу.

— Да, — простое и короткое. Заставившее исчезнуть из взгляда демона отчаяние.

Себя я убеждала тем, что даю согласие исключительно ради того, чтобы рыжий отвлекся от мыслей о расследовании, переключился. Ведь если думать каждую секунду об этом маньяке, можно просто сойти с ума. Как Лиму, так и мне.

— И все же что ты задумал? — спустя какое-то время не выдержала я, когда мы шли по набережной, купающейся в лучах вечернего солнца.

— Воспользоваться одним советом, — собеседник хитро улыбнулся и сменил тему: — У нас в запасе не так много времени, но надеюсь, ты не откажешься поужинать со мною?

Закатный вечер пламенел в оконной раме. Примечательно было уже само стекло: большое, декорационное, с респектабельной надписью: «Донон» и видом на набережную Мойки. Вода реки играла множеством теплых вечерних бликов, а город на противоположном берегу напоминал вечернюю красавицу, которая вот только влюбилась и оттого стала манящей и соблазнительной вдвойне.

Струнный ансамбль выводил что-то ненавязчивое и располагающие к созерцанию. Рубиновый цвет в бокале играл переливами. Кажется, это было шато. Увы, уроки этикета я усвоила неважно, к тому же и дегустатор из меня был аховый, да и интересовало гораздо больше не благородное выдержанное вино, а один рыжий хитрец, сидящий напротив.

Я поставила бокал на белоснежную, до хруста накрахмаленную скатерть.

— И как же мне расценивать этот наш вечер? — я продолжила диалог, прерванный до этого официантом.

— Кажется, не так давно кто-то упоминал о ресторанах и блинных… Так вот, я намерен нагло тебя соблазнить.

— Так-таки сразу и соблазнить? — я улыбнулась. — А если жертва не соблазнится?

— Тогда буду давить на жалость, а если и это не растопит ее сердца, то… — Лим замялся, подбирая продолжение.

— Можно еще использовать грязный подкуп в виде конфет и цветов, — подхватила я.

Воображение же помимо воли нарисовало картинку токующего глухаря по весне, и я, не особо задумываясь, присовокупила:

— Или использовать для пущего эффекта хвост…

Лим, в этот момент отправивший в рот маринованный рыжик, закашлялся.

— Хвост?

— Ну да, павлины же вон именно его расправляют, чтобы произвести впечатление, а олени — меряются рогами… — решила пояснить свою мысль.

Он аккуратно отложил вилку и, промокнув рот салфеткой, проникновенно проговорил:

— Понимаешь, демоны хвост тоже используют, причем активно, но в несколько более камерной обстановке. Общество к этому этапу ухаживания уже бывает излишне.

— Это такая рекламная акция? Чтобы я не поддалась соблазнителю, а уступила ему по-честному?

Мы оба понимали, что этот вечер без продолжения, а оттого подначивали друг друга безбоязненно.

— Даже не знаю… — коварно протянул Лим и поднял бокал: — Предлагаю тост: выпьем за то, чтобы нам хватало сил поддаваться соблазнам!

Наши бокалы встретились. Легкий мелодичный звон совпал с тем моментом, когда камень кольца на пальце демона загорелся алым.

— Я думал, у нас в запасе еще есть время. Надо срочно уходить.

Покидали зал с достоинством дезертиров-аристократов: медленно, чинно, но целенаправленно. Навстречу попался официант-прислужник, в этот момент несший нам заказ. Парень, к слову, выглядел обнищавшим дворянином, но никак не подаваном, был облачен в жилет и имел столь густые бакенбарды, что они напоминали заросли Булонского леса в миниатюре. Его озадаченное лицо вынудило Лима пояснить:

— Даме стало дурно, мы ненадолго. Присмотрите пока, голубчик, за моим кителем.

Едва миновали зал, демон тут же нырнул в неприметную приоткрытую дверцу, не иначе как служебного помещения. Низкий сводчатый потолок, коридор без окон — все это резко контрастировало с просторным залом.

Мы, как двое ночных татей, прокрались по служебным коридорам, поднялись по узкой лестнице на третий этаж и наконец оказались в небольшой комнате. Это было убежище то ли кастелянши, то ли горничной. Сквозная комната имела и второй выход, коим мы не преминули воспользоваться. Для того, чтобы начертить пентаграмму переноса, нам нужно было просторное помещение и минимум десять минут для ее активации. По последнему пункту у меня был ряд сомнений: смогу ли я высвободить дар подконтрольно, или же Лиму, как и Аарону, придется меня пугать?

Густой красный ворс ковровой дорожки, пальмы в кадках и картины на стенах… похоже, мы вышли в коридор тех самых санкт-петербургских нумеров.

Невдалеке послышались шаги. Я глянула на кольцо Лима, мигнувшее в последний раз красным сполохом и враз посеревшее. Все, похоже, что те, кто сейчас появится перед нами, увидят демона во всей красе: с рогами и хвостом.

— Сюда, — скомандовал рыжий, обнаруживший, что одна из дверей не заперта.

Мы буквально ввалились в пустую спальную комнату, уже погружавшуюся в вечерний сумрак. Рыжий навалился на дверь, закрывая защелку, и непроизвольно прижал меня.

Он оказался близко. Непростительно, дурманяще близко.

— Успели, — полушепотом выдохнула я, поднимая голову.

Думала, что он что-то ответит мне на это таким же заговорщицким шепотом. Увы, просчиталась. Рядом со мною был мужчина, а не влюбленный юнец. Словам рыжий предпочел действия.

Нас соединяло тепло тел, опьяняло сумасшествие прикосновений.

Он медленно, словно смакуя вино, прикоснулся своими губами к моим. Долгий, дурманящий, сводящий с ума поцелуй. Я опустила веки и провела рукой по его плечу. Чтобы видеть в этот момент, мне не нужны были глаза: достаточно было ощутить взбугрившиеся мышцы, почувствовать жар дыхания, чтобы понять — его, как и меня, влечение накрывает штормовой, неотвратимой волной.

Рука Лима начала медленно поглаживать мне шею, спускаясь все ниже, к глухому вороту платья, мне же было все равно: лишь бы он не прерывал поцелуя ни на мгновение.

— Лючия, — выдохнул демон, отстраняясь.

Я инстинктивно потянулась за ним, словно потеряла опору.

— Лючия, сейчас я еще могу остановиться, — хриплый полустон-полумольба.

Отчаянное время рождает сумасшедшие поступки. Сейчас, когда исчезла очередная надежда и следствие зашло в тупик, я не знала: доживу ли до следующего месяца, недели. И поэтому мне захотелось взять от жизни хотя бы частицу счастья, хоть ненадолго, но быть с тем, кого я помимо воли полюбила. Полюбила… — и я не лгала своей душе в этот миг. Полюбила… Правду осознавать оказалось легко и даже приятно.

Внутри же Лима словно боролись две сути: чувства и разум, а в глубине глаз демона плясало пламя.

— Не надо, — ответила осипшим голосом.

Рыжий на мгновение напрягся, замер, а потом выдохнул мне почти в губы:

— Назад пути не будет, учти.

— И пусть…

— Тогда ответь мне: согласна ли ты идти со мною с этого дня и до обрыва нити жизни вместе, рука об руку?

Странный вопрос, заданный серьезным тоном. Так, словно от моего согласия зависела судьба демона.

— Да.

— Сумасшедшая… любимая моя сумасшедшая…

Это были его последние слова. Дальше — лишь ярость губ и языка, его руки, сводящие с ума, и упавшее к ногам платье.

Я не помню, как мы оказались на кровати. Лишь мгновение, когда Лим, обнаженный, застыл надо мною. Его хвост рисовал на моих плечах и груди странные рисунки, будто живя собственной жизнью: то едва касаясь, то скользя, то дразня, то возбуждая. Мы жадно дышали, как пловцы, вынырнувшие из глубины. А потом демон, едва касаясь, начал целовать мою грудь, поднимаясь все выше, к губам. Осторожно раздвинул их языком, дразня, провоцируя. Поддалась. Меня переполняло нетерпение. Поймала его губы своими. Поцелуй — долгий, глубокий, страстный, но прерванный мною же: я прикусила его нижнюю губу.

Лим вздрогнул, закрыл глаза от наслаждения. А потом коснулся носом впадинки рядом с мочкой уха, шумно втягивая аромат моей кожи.

До этого вечера я думала, что можно свести с ума поцелуем. Нет, свести с ума можно всего лишь прикосновением. Он лишь скользнул по ушной раковине, и мое тело само отреагировало на неожиданную ласку, выгнувшись дугой.

Лим же, словно не замечая этой реакции, начал целовать, лизать пульсирующую жилку на шее, ключицы, грудь, медленно, наслаждаясь каждым моим стоном.

Эта сладкая пытка рождала во мне лишь желание и наслаждение. Стыд и стеснение были отринуты. Все происходящее в этот миг было правильным и верным, и оттого — единственно значимым. Внутри же была уверенность: мой дар не причинит Лиму вреда.

Демон ласкал мою грудь, упругие, почти до боли затвердевшие соски. Кожа его плеч, с отметинами ожогов и старых рубцов, столь светлая, какая бывает только у рыжих, казалась почти прозрачной. Разметавшиеся по ней волосы вызывали непреодолимое желание дотронуться.

Я запустила в них руки, проведя пальцами по основаниям рогов, по коже между ними. Лим же с наслаждением выдохнул и посмотрел на меня взглядом, в котором было уже лишь пламя. Его горячая ладонь легла мне на живот, скользнула ниже, на внутреннюю поверхность бедра.

Мы делили на двоих радость прикосновений, яростную напряженность наших тел, плотно прижатых друг к другу.

Но вот Лим скользнул чуть ниже. Его ладонь легла на мое по-мальчишески острое колено, прошлась по икре, обхватила щиколотку. И вот его пальцы вновь возвратились к сердцевине моего тела, скользя, дразня, возбуждая.

Казалось, еще немного, и я утону в радости. Из горла непроизвольно вырвался полустон-полукрик.

Последние закатные лучи танцевали на наших обнаженных телах, покрытых капельками пота. Смятые простыни не приносили прохлады, единственное, что дарило расслабленное напряжение, — руки, губы, хвост демона. Моего демона.

Лим отстранился, и я почувствовала холод, но это был лишь краткий миг, он вновь опустился на меня, уже уверенно, горячо, властно.

Грудь к груди, кожа к коже, я не сопротивлялась, я хотела того, что должно случиться, ждала и жаждала, не в силах пошевелиться. Лим приподнялся на локтях, словно боясь раздавить меня своим весом. Он наслаждался этим мгновением предгрозового ожидания, дразня меня и сам распаляясь еще больше. Я физически ощущала, как ему тяжело бороться с огнем, бушующим внутри его.

Радость единения, простая и естественная, не делимая надвое, но данная двоим. Лим не спешил, хотя сонная артерия на его шее пульсировала в бешеном ритме. Он медленно начал погружаться, едва дыша.

А я словно умирала и рождалась заново. Боль безмолвного крика и наслаждение одновременно. Мои ногти вонзились в его плечо, оставляя пять полулунных отметин. Я чувствовала все и сразу: то, как плоть уступает неторопливому натиску, то, как напряжен Лим, тяжесть его тела.

Ожог, что расходился волнами боли, приносящей удовлетворение, вызывающий желание открыться навстречу еще сильнее, хотя это уже и невозможно больше, чем есть.

Кто-то считает, что девушку женщиной делает боль рваной раны. Нет, женщина рождается тогда, когда ее наполняет мужская плоть, дающая радость совместного обладания.

Я застонала, выгибаясь ему навстречу. Лим принял эту бессловесную мольбу и начал медленное движение. Мы то прижимались друг к другу, то отстранялись. Ритм все убыстрялся, словно наши тела танцевали под извечную мелодию слияния душ.

Его хвост, обвивший мою талию, то сжимался, то разжимался, приподнимая меня в такт толчкам.

Быстрота, глубина, новизна и полнота — предвестники близкого удовольствия, горного потока, который спустя вздох унес нас обоих. Я почувствовала, как горячая волна, поднявшаяся внутри меня, подхватила не тело — душу. Уже ничего не видела с широко открытыми глазами, лишь чувствуя внутри себя его. Ощутила, как от этого эпицентра расходятся волны пульсирующего тепла.

Я кричала, напоминая себе пружину, сжатую и одновременно развернувшуюся. Лим накрыл мои губы своими, ловя готовые вырваться звуки, вздрогнул, словно испытывая агонию, будто боль тела, собравшаяся в одной его точке, готова выплеснуться в этот самый миг.

Он извергается, исходя, даря умиротворение себе и мне. Я чувствовала его, как саму себя. Его опустошение, свою наполненность и нашу общую, счастливую усталость.

Лунный свет скользнул по нам, укрывая плечи и бедра. Тяжелая голова Лима опустилась мне на грудь:

— Моя, теперь ты только моя… — прошептал он в полусне.

— И не надейся, что я выберу другого, — я улыбнулась и с этой мыслью заснула.

Утро, серое, предрассветное, туманное, постучалось каплями извечного питерского дождя в стекло. Я сладко потянулась в кровати и только хотела было устроиться поудобнее, как дверь буквально прогнулась, так сильно в нее колотили.

— Открывайте немедленно, инквизиция! — властный, резкий голос, буквально разрубивший сонную негу.

Лим, резко принявший вертикальное положение, лихорадочно осмотрел комнату, подхватил одежду и, наклонившись, мимолетно поцеловал меня.

— На тебя они не должны обратить внимания, если твой дар будет спать. Им нужен я, вернее мой прадед. Постараюсь увести их за собой.

Дверь, которую не иначе как осаждали тараном, издала характерный треск.

Рыжий, открыв створки окна, встал на подоконник.

— В полдень у Исаакиевского собора…

С этими словами Лим прыгнул вниз. В этот же момент дверь треснула под напором, ее остатки вылетели из петель, упав на паркет с грохотом поверженного рыцаря.

— Где он? — криком вопросил ворвавшийся инквизитор.

Удлинившиеся когти на руках, клыки и желтые глаза явно свидетельствовали — передо мною оборотень. В руках его был сгусток холодного, ледяного света. Похоже, им-то и выбили несчастную дверь.

Сглотнув, натянула одеяло почти до подбородка и, придав голосу испуга, заикаясь выдала:

— Та-а-а-а-м, — мой дрожащий указующий перст был направлен в сторону распахнутых створок, которые и без моих слов явственно свидетельствовали о векторе забега рыжего.

Рассудила, раз Лим сказал, что уведет их за собой, значит, уведет. Мне же тоже нужно было отсюда как-то выбираться.

— Лазарев, оставайся и следи за девицей, остальные за мной!

Оборотень, для начала пальнув в окно пульсаром, исполнил трюк рыжего, с разбегу взлетев на подоконник, и сиганул в окно. Его маневр повторили еще двое мундирных. Я же осталась тет-а-тет с молодым пареньком явно эльфийской наружности: характерные заостренные уши не желали прятаться под форменный картуз, гордо торча вверх.

Не сговариваясь, мы с моим конвоиром бросились к окну. Я, замотанная в одеяло, как тутовый шелкопряд в кокон, чуть запоздала. Перед глазами открывалась шикарная картина в стиле Кафки.

Как оказалось, под нашим окном располагалась крыша пристроя, выходившего во внутренний дворик. Двускатная черепичная крыша со скользким от дождя коньком не могла служить надежной опорой, а потому Лим убегал не очень быстро, балансируя руками и хвостом. Погоня тоже преследовала его медленно, аккуратно перебирая сапогами по коварному коньку. Судя по всему, колдовать, пытаясь удержаться на столь не приспособленной для игры в догонялки поверхности, было тяжеловато, ибо пульсары и заклинания летели в Лима с частотой еврейских подаяний. Демон же, буквально спиной чуя эти несолидные подачки, напомнил мне российского водителя, который при любой погоде умеет обруливать ямы, уворачиваться от обруливающих ямы, от лихачей, пешеходов и просто придурков.

Из одежды на рыжем гордым стягом красовались лишь семейные розовые трусы с черной крупной надписью на английском: «Защищен со всех сторон», а снизу наличествовало изображение черепа с костями. Остальная одежда, да и сапоги были у него в руках.

Я поймала себя на мысли, что эту картину надо бы запомнить получше: когда еще доведется увидеть чистокровного аристократа в неглиже, сверкающего голыми пятками и удирающего не от разгневанного мужа-рогоносца, а от серьезных служак с суровыми лицами?

Но вот Лим размахнулся и прицельно перекинул одежду на следующий сарай, построенный хоть и не впритирку, но достаточно близко. После того, как поклажа благополучно приземлилась, рыжий взял короткий разбег и маханул на другую крышу. Дознаватели, видя, что преследуемый может уйти, поднажали. Двоим это удалось без особых усилий, а вот третий, последний, оступился и заскользил вниз. Не упал на землю лишь чудом, зацепившись за водяной сток.

Ни оборотень, ни второй даже не сбавили ходу, перепрыгнув и продолжив погоню.

— Сударыня, я вынужден сопроводить вас.

На плечо легла рука, заставившая меня вздрогнуть.

Я не повернула головы, все еще глядя на удаляющуюся рыжую макушку. Почему-то была уверена: он легко уйдет от погони. А вот мне что прикажете делать с этим молодчиком?

Взгляд скользнул на оконное стекло. В нем отражался седобородый старец в черном клобуке, рясе со здоровенным крестом на шее.

За это его «сопроводить» я и зацепилась. Значит, на эльфе тоже маскирующий амулет, но он уверен, что я с даром и вижу все как есть. В голове мысли начали сменять одна другую с неимоверной быстротой: «Одеться. Это раз. Дезориентировать конвоира. Это два. Неожиданно напасть, когда он этого меньше всего ожидает. Три». И я начала претворять свой план в жизнь, для начала решив оценить у юноши степень испорченности, а значит, и готовности к женским каверзам.

Одеяло заскользило по моей спине и талии. Да, нагота отчасти смущала, особенно перед незнакомым, но тут сработал профессиональный рефлекс. Медики не раз в анатомичке видели людей не только голых, но и вовсе без кожи, а порою и мышц. А когда чуть ли не ежедневно созерцаешь морфологию человека без одежд и прикрас, поневоле спокойнее и даже циничнее относишься к обнаженной натуре, впрочем, как и к ее частям.

Помнится, в середине первого курса наши одногруппники решили проверить, как прекрасная половина отреагирует на оригинальный подарок и подкинули в ридикюль Гальке Фридман отрезанный мужской член. Они ожидали чего угодно: пунцового лица, испуганных криков, гневного: «Кто это сделал?» Галчонок же не подкачала.

В одной руке она держал бутерброд, второй открыла сумку и, обнаружив там презент, с невозмутимым видом извлекла его из недр. Покрутив в руке и оценив «мужскую гордость» со всех ракурсов, будущий медик вопросила:

— Мальчики, кто из вас забыл у меня в сумочке свой член?

Увы, я была не столь хладнокровна, как Фридман, но и воспитанницей при монастыре — тоже. Зато конвоир, на мгновение опешивший, густо начал заливаться краской, хотя взгляда от меня так и не отвел.

«Три из пяти», — мысленно прокомментировала я. Сцена длилась буквально долю секунды. Я тут же подхватила одеяло, плотно прячась в нем. Но непроизвольная реакция конвоира сказала о многом: этот не отвернется, пока я натягиваю чулки. Будет краснеть, мяться, закусывать губы, но следить. Что тут скажешь: типичный пример юноши в период полового созревания, когда бушуют гормоны, сдерживаемые железными оковами воспитания, да еще и при исполнении. И как от него удрать?

Увы, я прекрасно отдавала себе отчет: даже такой на вид хлипкий паренек сильнее меня в честном, открытом противостоянии. А посему мне осталось лишь одно — играть роль. Ту, которая соответствует духу эпохи и не соответствует ожиданиям конвоира, заставит его мироощущение пошатнуться, а значит, быть невнимательным.

— Святой отец, — начала я, памятуя о подсмотренном в оконном отражении образе, — позволено ли мне будет одеться?

Эльф, споткнувшийся о мои слова, резко побледнел, его взгляд метнулся к перстню на руке. Камень безмолвствовал, радуя мир обсидиановой чернотой.

«Да, дорогой друг, я не демонесса, не нефилим, и не эльфийка, и меня не так просто отличить от обычного человека, если мой дар спит», — подумалось вдруг.

Парень же не знал, как ему быть: маги не должны вмешиваться в дела людей и не должны являть простым смертным свой истинный облик, а тут оказалось, что его оставили надзирателем при обычной человеческой женщине. Да еще и в образе святого благообразного старца. Надо отдать ему должное, нашелся он быстро:

— Дщерь моя, — заговорил он, краснея, явно подбирая слова, — ты погубила свою душу ради одной ночи с демоном-искусителем…

Я чуть было не ляпнула в лучших традициях нагрешившей монахини: «Но она того стоила…» — но вовремя прикусила язык.

Эльфенок же, входя в роль и надеясь, не иначе, хоть как-то объяснить световые и пиротехнические эффекты своих коллег, провозгласил:

— Мои братья по вере изгонят этого Асмодея обратно в ад молитвами и божьими знамениями. Тебе же надлежит пойти со мною в храм, дабы очистить душу и покаяться.

Паренек явно погорячился, как член инспектирующей комиссии, пришлепнувший семь звезд из пяти третьесортному курортному отелю. Хоть Лим и являлся аристократом, но замом Люцифера никак не был.

Попыталась сделать вид, что впечатлилась его речью: распахнула пошире глаза, приоткрыла рот. Тяжелее всего далась бледность: пришлось медленно выпустить весь воздух из легких, задержать дыхание и напрячь мышцы тела, заставляя организм избавиться от оксибемоглобина.

Рука, сжимавшая на груди одеяло, начала белеть. Я искренне понадеялась, что и с кожей лица происходит та же метаморфоза. Судя по тому, как обеспокоенно посмотрел на меня эльф, актерская игра без слов удалась на славу. Я даже подумала: а не грохнуться ли мне в обморок? Но решила, что для настоящего у меня не хватит выдержки настолько долго задержать дыхание, на симулянтский — мастерства комедианта.

— Прошу прощения, сударыня, что напугал вас, — эльфенок вышел из образа святого отца, проявляя учтивость, свойственную лишь светским особам, подскочил ко мне и поддержал под локоток. Не иначе, опасался, что я и вправду рухну на пол и ему придется волочь голую девицу на руках. Учитывая его облик в глазах окружающих, картина получилась бы весьма пикантной.

Грохнуться без чувств захотелось с удвоенной силой. Чисто из вредности. Сдержалась и вместо этого тоном грешницы, осознавшей глубину своего падения, произнесла:

— Как я могла? Как я могла? — тяжело вздохнула и закрыла лицо ладонями. Выдержав паузу, словно принимая непростое для себя решение, с горячностью выпалила:

— Непременно, непременно надо исповедаться хотя бы перед вами, святой отец, прошу вас, спасите мою душу.

Эльфенок, обрадованный, что так просто отделался и вот сейчас-то сопроводит меня без шума и сопротивления в инквизиторские казематы (а там уж пусть начальство разбирается, то ли память этой смертной зачищать, то ли сделать полоумной монахиней), даже заулыбался.

«Что же, противник, который считает, что полностью контролирует ситуацию, а барышня совершенно неопасна, уже находиться на полпути к поражению, — мысленно возрадовалась я. — А теперь сделаем так, чтобы его роль диктовала ему, как себя вести, чтобы она им управляла, а не он ею».

— Отче, позвольте мне одеться…

— Конечно, дитя мое, — согласно образу ответил эльф, все так же продолжая смотреть на меня.

Румянец стыда дался гораздо легче бледности: достаточно было вспомнить сегодняшнюю ночь.

— Святой отец, не могли бы вы покинуть мою комнату… — по сощурившимся глазам собеседника я поняла: перегнула. Решила быстро исправиться: — Или хотя бы отвернуться, чтобы я накинула платье.

На последнее он согласился. Но, паразит, встал так, чтобы мой силуэт отражался в небольшом зеркале.

«Ушастый стервец», — пронеслось в сознании мимоходом. Я же начала обходить спальню, собирая предметы своего гардероба: платье обнаружилось на оттоманке, один чулок непонятно как забрался на ширму, второй прилег отдохнуть на небольшой круглый столик, предназначавшийся вообще-то для утреннего чая, но никак не для этого капронового изделия.

Единственное, туфли повели себя как образцовые пионеры времен дедушки Ленина: стояли рядышком, пятками вместе, носками врозь, на густом пестром ковре у стены. Я подхватила их и, скользнув взглядом по обоям с набивным по трафарету рисунком, направилась к кровати с балдахином. Ее я выбрала не случайно: она хотя бы наполовину закрывала меня от этого ушастого наблюдателя. Эльф же слегка развернул корпус так, чтобы обзор был максимально широк.

Демонстративно повернулась к нему спиной, быстро сбросила одеяло и натянула сначала сорочку, а затем и платье. Когда мимоходом обернулась через плечо, увидела, как на фоне картуза багровеют эльфячьи уши.

«Наверняка все успел рассмотреть, подлец», — подумалось с досадой. Когда же наклонилась и начала натягивать чулок, то увидела его! То, что должно было спасти меня при определенной доле удачи, ловкости и неожиданности. Под кроватью стоял он: ночной горшок. Как же я тогда возрадовалась тому, что ватерклозеты еще только начали входить в моду, а посему наличествовали не везде. А может, и была в этих нумерах комнатка уединения, но заботливые владельцы решили перестраховаться, предугадывая пожелания клиентов? Рассуждать об этом было недосуг. Главное, что ночная ваза наличествовала. Большая, вместительная. Взвесила ее в руке. Тяжелая…

Застегнув ремешки туфель, я выпрямилась с ночной вазой в руках. Аккуратно прикрывая горшок юбкой, так, чтобы он не попал в поле зрения эльфа, произнесла:

— Святой отец, мне неловко вас просить, но не могли вы застегнуть несколько пуговиц на платье. Я сама, к сожалению, не могу…

Просящий тон, печальный взгляд (во всяком случае искренне на это надеялась, ибо усиленно вспоминала что-то душещипательное, на ум почему-то приходило только «а слониха, вся дрожа, так и села на ежа». Ежа было жалко, но не до слез) — все это было призвано ослабить бдительность конвоира.

По мере того, как эльф двигался по комнате, горшок так же перемещался с «линии обстрела». Как только надзиратель подошел достаточно близко, я шумно сглотнула, отвлекая его внимание.

— Откиньте, пожалуйста, волосы, застежка под ними…

Моя распущенная шевелюра на долю секунды сыграла роль задымления. Резкий поворот головой. Волосы, бьющие противника по лицу наотмашь. Молниеносный разворот и на макушку опешившего эльфенка обрушился ночной горшок. Сделанный из второсортной глины, а потому весьма тяжелый, он тут же раскололся, но главную свою миссию урильник все же выполнил: противник был оглушен.

Не мешкая, я перевернула парня лицом вниз, завела руки за спину и начала их стягивать его же форменным ремнем. В голове промелькнула мысль: «Недолгое обучение в институте дало свои плоды. Этот эльф был по виду моим ровесником, но то ли разница в воспитании, то ли что еще сыграли с парнишкой злую роль. Он в буквальном смысле пал жертвой женского коварства и изворотливости». Было ли у меня в этот момент чувство вины? Да наверное, нет. Была задача — спастись, и я использовала доступное мне оружие. Вот и все. Еще раз бегло осмотрела комнату и молоденького инквизитора. Сняла кольцо с обсидианом с его пальца. Примерила и глянула в зеркало. Из отражения на меня смотрел благообразный святой отец.

Не медля больше, покинула комнату.